вал. Дело не в знаках отличия, наград у него хватало не только наших - и
польские кресты, и венгерские ордена, и именное оружие, которое и тогда
вручалось нечасто, а уж сейчас разрешалось хранить в единичных случаях.
Судьба Старика вообще сложилась как-то нескладно. Вроде все шло хорошо -
выполнял задания, возвращался живым, звания шли быстро, в капитанах он
вообще не ходил: прыгнул в тыл врага старшим лейтенантом, а вернулся ма-
йором. Но потом все пошло наперекос: что получилось - я не знаю, хотя
уверен, что вины Старика тут не было, просто время жестокое да служба,
не слушающая оправданий, только он чуть не угодил под трибунал, но отде-
лался разжалованием в лейтенанты.
После войны тридцать лет прослужил в милиции, работал фанатично,
по-другому не мог, сумел стать классным профессионалом, знатоком прес-
тупного мира, точнее, того мирка, который еще оставался, обычаи, тради-
ции и язык которого берегли вымирающие "паханы", редкие, как зубры, даже
в колониях особого режима.
Он дни и ночи проводил в своей зоне, всех блатных знал как облуплен-
ных, и они его знали, боялись, уважали по-своему. Нераскрытых преступле-
ний у Старика почти не было, на допросе он мог разговорить любого, даже
к самым отпетым, ворам в законе, находил подход.
Но все тридцать лет Старик оставался исполнителем, выше старшего инс-
пектора и майорского потолка так и не поднялся, потому что образования
не имел, начальства не чтил, "подать себя" не умел. Каждый из этих не-
достатков в отдельности, возможно, и не сыграл бы большой роли, но взя-
тые вместе они служили надежным тормозом при решении вопроса о выдвиже-
нии.
Всю жизнь, за исключением нескольких лет неудачного опыта супружест-
ва, Старик прожил в общежитии, уже перед самой пенсией получил квартиру
в ведомственном доме, и нельзя сказать, чтобы очень этому обрадовался.
Он всегда был выше житейских забот, не думал о быте, да и о себе, пожа-
луй, не думал.
Война пращей запустила его в самое пекло, туда, где надо мгновенно
ориентироваться, принимать единственно правильное решение, быстро стре-
лять и уворачиваться от выстрелов, входить в контакт с людьми, опреде-
ляя, кто друг, а кто - враг, рисковать своей и чужими жизнями, предуга-
дывать действия противника и переигрывать его, прятаться, маскироваться,
атаковать, где все подчинено одной цели - выполнению задания и где имен-
но это является смыслом жизни, а еда, отдых, одежда, место ночлега прев-
ращены во второстепенные, обеспечивающие детали, без которых при необхо-
димости можно обойтись.
Такое же отношение к быту Старик сохранил и в милиции, поэтому он ни-
когда не добивался ни путевок, ни квартиры, ни садового участка, поэтому
же не стал отвлекаться на институт, хотя был не глупее тех, которые учи-
лись у него азам сыска, а получив дипломы, поглядывали уже несколько
свысока.
Пять лет Старик на пенсии, но от дел не ушел: стажировал начинающих,
учил молодых, консультировал опытных, помогал асам. Бывали случаи, когда
дипломированные сыщики заходили в тупик и не могли помочь им ни справоч-
ные картотеки, ни информационно-поисковая система, ни машинная память,
тогда они шли к Старику, не то чтобы на поклон, а вроде бы просто расс-
казать, посоветоваться, мол, одна голова хорошо да две лучше, и Старик
брался за дело, рылся в собственной памяти, тянул за тоненькие, одному
ему известные ниточки, находил давно забытых осведомленных людей и, гля-
дишь, давал результат. Отставка ничего не изменила, Старик продолжал
жить так же, как раньше, так, как привык. И по-прежнему ни во что не
ставил комфорт и материальные блага.
Да, Старик не был обычным человеком, таким же, как все вокруг. К со-
жалению. Если бы все были такими, как он... Увы! Я изо всех сил старался
походить на Старика, но сомневался, что мне это удается.
Правда, тогда в ночном поезде, когда внутренний голос, основанный на
инстинкте самосохранения, убеждал, что отвернувшийся к двери тамбура че-
ловек с сигаретой не Глушаков и проверять его нет никакой необходимости,
во всяком случае сейчас, одному, я примерил к ситуации Старика и спросил
у курящего документы.
И Элефантова, который сейчас вертит в руках самурайский нож, снятый
Стариком тридцать семь лет назад с убитого им эсэсовского офицера, зах-
ватывающие истории интересуют не сами по себе, он же не мальчик десяти
лет от роду. И не научный интерес им движет, хотя, может, и играет ка-
кую-то роль, но не основную; а главное, что подающего надежды ученого
волнует, - теперь это видно невооруженным взглядом, - смог бы он сам в
пустом городе выйти один на один с врагом? Смог бы победить и с теплого
еще тела снять документы и трофей?
Уж не знаю, что стряслось у этого парня - симпатичный, талантливый, с
перспективой, а вот забрали же сомнения, мол, чего я стою, и пытается их
разрешить - присматривается к "людям действия", примеряет их поступки,
ищет отличия себя от "них".
Да, отличий уйма, ни я, ни Старик в жизни не изобретем никакого при-
бора и не додумаемся до десятой доли тех вещей, которые ты придумал, за-
то отобрать у пьяного нож, пистолет выбить, наручники надеть, в притон
ночью войти - это у нас лучше получится. Каждому свое. И мы от нашего
неумения и незнания не страдаем, а ты свое, похоже, болезненно пережива-
ешь. Потому что еще в каменном веке выслеживать, убивать и свежевать
дичь считалось делом сугубо мужским и потому почетным, а вот там звезды
рассматривать, огонь жечь, на стенах рисовать мог вроде бы каждый кому
не лень. И хотя охотники обеспечивали день сегодняшний, а созерцатели и
рисовальщики - завтрашний, сейчас это всем ясно, в генах все равно сох-
ранилось деление на мужское ремесло и всякое там разное.
Но чтобы вылезло наружу это глубоко запрятанное, чтобы начали сомне-
ния мучить, нужна какая-то встряска, взрыв какой-то нужен, да чтобы он
наложился на давний душевный надлом, неуверенность в себе, скрытую, за-
леченную, похороненную как будто, а оказывается - живущую. И отгадку на-
до искать в прошлом твоем - юности, а может, в детстве...
Интуитивная догадка Крылова была верной. Чтобы понять специфические
черты характера Элефантова, сыгравшие определяющую роль в рассказываемой
истории, следовало заглянуть на тридцать лет назад...
Глава восьмая
ЭЛЕФАНТОВ
Сергей Элефантов рос единственным ребенком в семье, и, если исходить
из стереотипных представлений, его должны были безмерно баловать. Всю
жизнь ему внушали, что именно так оно и было, в качестве примеров приво-
дили необыкновенную, купленную на толкучке за большие деньги коляску,
покупаемые на рынке апельсины и всегда наполненную вазочку с конфетами
на обеденном столе. Сам Сергей ничего этого не помнил.
Семейная хроника сохранила факт прибытия новорожденного к домашнему
очагу - счастливая мать неловко захлопнула дверцу такси, прищемив ему
руку. К счастью, резиновый уплотнитель смягчил удар, а компрессы и при-
мочки привели распухшую и посиневшую кисть в норму. Сергей этого не пом-
нил, но случай многократно пересказывался как забавный курьез, и только
много лет спустя, сжимая и разжимая кулак, он смог оценить истинную юмо-
ристичность давнего события.
Помнить себя в окружающем мире Сергей стал с трех лет, хотя потом ро-
дители не верили этому, тем более что в его памяти откладывались собы-
тия, которые они, конечно, давно забыли. Например, попытка вызвать
большой снег. Отец сказал, что снег выпадает от дыхания людей, и Сергей,
лежа закутанный в одеяло на санках, всю прогулку старательно выдыхал
воздух ртом прямо в небо.
На следующий день, проснувшись, он бросился к окну, ожидая увидеть
сугробы вровень с подоконником, и испытал первое в жизни разочарование.
Второе разочарование связано с отношением взрослых к правде, которую
они учили его говорить всегда и везде. Был праздник, гости сидели за
столом, он вышел из спальни, где прихорашивалась перед зеркалом мать, и
на шутливый вопрос, что там делает твоя мама, серьезно ответил: "Красит
щеки губной помадой".
Гости захохотали, появилась мать с натянутой улыбкой и румянцем, за-
бивающим помаду, весело сказала, что он все перепутал, но потом на кухне
отвесила подзатыльник.
Какое разочарование было третьим, Сергей не помнил. То ли старшие
мальчишки под предлогом испытания смелости и умения писать склонили его
изобразить на цементном полу подъезда неприличное слово, а потом, пока
двое держали его под руки, чтобы не стер, третий позвал родителей: "Пос-
мотрите, что ваш Сережа написал", то ли Моисей, поклявшись страшными
клятвами, что вернет, взял посмотреть чудесный из черной пластмассы -
большая редкость по тем временам - подаренный бабушкой пистолет и неожи-
данно убежал вместе с любимой игрушкой, то ли... Разочарований приходи-
лось переживать все больше и больше, Сергей потерял им счет. Одни прохо-
дили безболезненно, другие наносили глубокие раны, повзрослев, он понял,
что самый верный способ избежать их вообще - не очаровываться, и зако-
вался в броню скепсиса и сарказма, будто предчувствуя, что самое
горькое, перевернувшее всю его жизнь разочарование еще впереди.
До семи лет мир Элефантова делился на две неравные половины. Первая
ограничивалась высоченными, покрытыми золотым и серебряным накатом, пот-
рескавшимися стенами, стертым желтым паркетом и бурым, с громоздкими
лепными украшениями потолком. Двадцать восемь квадратов жилплощади неод-
нократно подвергались перестройке, и о прошлом квартиры можно было су-
дить по заложенным и вновь пробитым дверям, неудобствам планировки да
неистребимому запаху коммуналки.
Здесь негде было играть и прятаться: жили тесно, углы и простенки
плотно заставлены разномастной обшарпанной мебелью, в чулане размещалась
фотолаборатория, даже заглядывать в которую Сергею строгонастрого запре-
щалось. Запреты вообще пронизывали всю детскую жизнь Элефантова и мешали
развиваться и шалить в гораздо большей степени, чем скученность и тесно-
та. Запреты и постоянно царящая в семье атмосфера тревожной напряженнос-
ти.
Мать Сергея закончила ветеринарный институт, его рождение совпало с
моментом распределения, и много лет спустя, сопоставив эти обстоя-
тельства, Сергей пришел к выводу, что обязан своим появлением на свет ее
отвращению к сельской глубинке и боязни любых животных крупнее кошки.
Прав он был или нет - сказать трудно, но факт остается фактом: Ася Пет-
ровна, благополучно избежав распределения, осталась на кафедре ассистен-
том, лелеяла мысли об аспирантуре, а когда выяснилось, что научную стезю
ей не одолеть, пристроилась в отраслевую лабораторию, здорово напоминаю-
щую эффективностью проводимых исследований контору "Рога и копыта", где
всю жизнь составляла таблицы, чертила диаграммы эпизоотии крупного рога-
того скота и видела бодливых коров, кусачих баранов и лягающихся лошадей
только на цветных плакатах, где они преимущественно изображались в раз-
резе.
Однажды, правда. Асе Петровне пришлось две недели провести в непос-
редственной близости от настоящих животных, и еще два года она с ужасом
вспоминала об этом.
А было так: кафедра проводила исследование эффективности новой вакци-
ны и Асю Петровну послали в глубинку собирать материал. Она предусмотри-
тельно взяла с собой пятилетнего Сергея, и у того воспоминание о жизни в
деревне навсегда врезалось в память яркими красочными обрывками.
...Вечером с пастбища гонят коров, женщины выстраиваются вдоль улицы,
ожидая; скорее это дань традиции, а не необходимость: животные прекрасно
знают свои дома, безошибочно сворачивают к нужным воротам, лбом открыва-
ют калитку и сами заходят во двор.
Оживленно, шум, гам, звяканье колокольчиков, мычанье... Солидно шест-
вует стайка гусей, вид у них грозный, и, чтобы они не подумали, что он
