- Точнее, хозяин Хоя. Когда отселяемые из центра жильцы перспективных
домов начинают артачиться, приходят люди Хоя, пугают строптивцев, гадят в
подъезде, поджигают двери, разбрасывают везде тухлятину. И проблемы "Елочки"
или "Застройки" благополучно разрешаются. Кстати, известный тебе Есипенко не
раз занимался такими делами.
- Вот оно что... - протянул Денис.
- В Законодательное собрание выдвигались еще четыре кандидата. Со всеми
беседовали ребята в грязных, испачканных кровью комбинезонах. И сценарий
примерно один: тухлятина в окно, надписи на дверях, особо упорному набили
морду. Бил, кстати, известный тебе Есипенко.
Теперь Агеев замолчал, прожег Холмса взглядом до самого затылка, тихо
спросил:
- Думаешь, не найдется, кому тебя спалить живьем? Еще как найдется. В
прошлом году одного так и спалили.
- Как же так? - растерянно пробормотал Денис. - Если вы все знаете,
почему не арестуете гадов?
- Потому...
После непривычно длинного и эмоционального монолога Агеев обмяк и пришел
в свое обычное расслабленноунылое состояние.
- Потому что оперативную информацию к делу не пришьешь. Если сможешь
раскрутить колесо - действуй. Коекакие факты я подброшу. А ты развороши
муравейник, и мы посмотрим, что они станут делать.
Майор привычно черкал капиллярной ручкой в видавшем виды блокноте. И
рисуемый мир втягивал его в себя, забирая из мира реального.
- Эти, кандидаты... Они дадут показания?
- Последний, кому нос своротили - точно даст. Остальные - не знаю.
Попробуй. Вот здесь список на всех - и жильцов, и кандидатов. Фамилии,
адреса. Работай!
- А если меня грохнут? - вроде в шутку спросил Денис, хотя впервые за все
время секретной работы эта мысль пришла ему в голову на полном серьезе.
- Ничего не бойся, посылай всех на хер. Ты за каменной стеной. Посмотрим,
что Степанцов твой выкинет...
- Он меня выкинет в первую очередь, - сказал Денис.
- Никогда, - сказал Агеев с широкой улыбкой. - НИКОГДА. Я тебе ручаюсь.
И уточнил:
- Управление ручается.
Он снял очки и положил поверх блокнота с традиционным сюжетом.
Тиходонские грации майора Агеева, осенний альбом девяносто седьмого года.
Откровенная и безыскусная порнуха. Никаких тебе тонконогих девочек, никаких
нимфоманок со стрижкой "каре". Просто - бабища со смазанным лицом, с
толстыми расставленными в стороны ногами, где жир свисает наподобие складок
присобранных штор. Линза очков пытается раздвинуть шторы, но тщетно: между
ними - черным-черно. Стареет майор Агеев.
* * *
Через дорогу от главного офиса "Визиря" стояла патрульная машина с
красно-синими "маяками" на крыше. Денис посмотрел на нее издали, покачал
головой, вспомнил одно из любимых выражений Кравченко-Снетко. Затем подошел,
постучал в стекло. Стекло опустилось; внутри сидел Паршнов с книжкой Пикуля
на коленях.
- Здравь жлаю, товарищ прокурор, - ласково сказал Паршнов, отщелкивая
дверцу. - Welcome в хату. Кофе хочешь?
- Хочу.
Денис сел в машину. Лейтенант перегнулся, достал с заднего сиденья
огромный пестрый термос, открутил крышку.
- Запах, а?..
- Ты мне объясни лучше, Паршнов, почему патрульную машину сюда поставил?
- Денис осторожно перехватил из рук лейтенанта горячий пластиковый стакан,
отхлебнул.
- То есть как это зачем? - не понял Паршнов. - Это ж твоя идея,
Петровский. Или ты думаешь, я по своей воле сижу здесь, повышаю свой
культурный уровень?
- Я думаю, что для наблюдения вы могли выбрать машину попроще, без огней
и надписей на боку, - сказал Денис.
- А-а, это... - протянул лейтенант. - Ну так это вопрос к Суровцу. У него
других не было.
- А почему прямо напротив офиса?
- Ну что ты ко мне пристал, Петровский? - Паршнов вздохнул. - Мне
сказали: стань здесь. Я стал и стою. Как вкопанный. Ну?.. Кто-то, наверное,
гоняется за фургонами по городу, кто-то в кустах сидит, на камеру пишет - а
мое место здесь.
Кофе никак не желал остывать, пластиковый стаканчик нагрелся и обжигал
пальцы. Денис поставил его на приборную доску. Он сильно сомневался, чтобы
кто-то гонял за кем-то по городу. В лучшем случае можно было представить
себе еще парочку милицейских машин, украшенных красно-синими спецсигналами,
застывших где-то напротив "визиревских" гаражей. И оперов - скучающих,
поругивающих его. Петровского, и всю городскую прокуратуру заодно.
- Книга хоть интересная? - спросил Денис.
- Драк маловато, - пожал плечами Паршнов. - И не трахается никто... Да ты
пей кофе, Петровский. Остынет.
* * *
В этот день 000 "Визирь" недосчиталось еще одного своего сотрудника.
Куда-то запропал шофер Гоша, он же Парамоненко Григорий Васильевич,
пышноусый ебарь, друг и утешитель всех буфетчиц города Тиходонска. На вечер
седьмого числа у него была назначена встреча с некой Екатериной Пигиной,
раздатчицей кафе "Дорожное"; Гоша не пришел. Рано утром восьмого к Гоше в
квартиру стучался сосед - одолжить пару тысяч до получки; никто не открыл.
В конце концов Гоша не явился на работу, хотя в этот день на "точках"
проходила генеральная уборка и ему предстояло вывезти всю стеклянную тару и
прочий хлам из подсобок. Уборка сорвалась, Гошу ждал серьезный нагоняй от
Вал Валыча - но Гоша не явился и на следующий день, и через неделю, и через
месяц. В металлическом шкафчике, где переодевался Гоша, под замком остались
его рабочие куртка и брюки, схватившиеся буквой L носки, мелкая расческа с
несколькими застрявшими в ней волосками.
Когда наняли нового шофера, замок на шкафчике спилили, вещи выбросили. В
кармане рабочей куртки нашли пятнадцать долларов и полпачки "Голден
Америкен". Гоша так и не вернулся за ними.
Глава вторая
НЕ ЗАГОНЯЙТЕ ЛЮДЕЙ В УГОЛ
Простейшее естественное действие превратилось в пытку.
- Какая скотина! Нет, надо с этим кончать...
Глухо зашумела вода в бачке. Закачалась пластмассовая фиговинка с
освежителем.
Додик скребся с наружной стороны в дверь, скулил.
- Фу, - сказала Маша Вешняк. - Пшел.
Розовая бумага висела на ролике под крышкой с прорезью, оттуда торчал
небрежно оборванный край с резвящимися пушистыми котятами; Метла ходил в
уборную перед тем, как лечь с ней в постель, он и оборвал. Одному котенку
оттяпал полголовы, другому задние лапы и хвост, - но они все равно резвятся,
пушистые и мягкие, как эта бумага, лучшая бумага в городе. Маша знает, она
всегда берет ее в своем итальянском супермаркете.
Но бумагой она не пользуется. Вот уже почти месяц. Маша взяла с полки
рулон ваты, отделила верхний слой, смочила в теплой воде под краном. Только
вата, девочки, никакой бумаги. Если ваш любимый парень принципиально
работает насухую, если ему нравится бурить ваш задний проход, а кончает он,
лишь когда вы начинаете реветь белугой - забудьте о бумаге, девочки, даже
если это лучшая в городе бумага из магазина "Рапалло". Вы будете подтираться
влажной ваткой и каждый раз вставлять специальные свечки, чтобы прямая кишка
не растрескалась окончательно и не высыпалась в унитаз по кусочкам.
Маша бросила использованную вату в мусорное ведро. Вымыла руки. По
привычке сжала ягодицы в кулачок, удерживая воображаемую монетку. Будто
раздавила капсулу с кислотой. Она схватилась руками за края раковины,
постояла, пережидая боль. Свечка наконец растаяла, боль стала тише.
Привычней.
Додик стал поскуливать.
- Глохни, - сказала Маша.
Выходить не хотелось. Здесь, в запертой уборной, она чувствовала себя
более защищенной, да и ходьба доставляла немало неудобств. Что бы еще
сделать? Маша скинула рубашку, обтерлась косметической салфеткой. Посмотрела
на себя в зеркало. Вот маленькая грудь, соски едва выступают на ее
поверхности; слишком маленькая, чтобы Метла мог уложить посерединке свое
полено и сделать "паровозик в тоннеле". Впалый живот, похожий на круглое
блюдо, края которого очерчены сводом реберной клетки и тазовыми костями, а
вот и ноги, знаменитые ноги Маши Вешняк, экспортный товар класса А. Два
здоровенных синяка в верхней части бедра, уродливые синие пятна на коленях,
из-за которых приходится надевать темные колготы, которые еще в 96-м были
всеми похерены и забыты.
Колени заметно распухли. Ну да, ведь Маше Вешняк иногда приходится
ползать на своих знаменитых экспортных коленях перед дружком Метлой, делая
при этом всякие такие дела, работая в поте лица. Кстати, лицо. Что там у нас
с лицом?.. Маша провела по щекам и лбу свежей салфеткой. Не помогло. Ее лицо
никогда и близко не лежало у пределов совершенства: слишком покатый лоб,
широкие скулы, невыразительные брови. Но оно было интересным" черт побери,
выразительным, это лицо рассматривали украдкой, как что-то стыдное и
влекущее, его ели глазами, пожирали... но вот желтеющее пятно под правой
бровью все-таки не придает ему шарма. И эта напряженная складка вокруг рта,
появившаяся от постоянного ощущения боли. Иногда у Метлы что-то замыкает в
голове, он запускает большие пальцы в углы ее рта и тянет в стороны, будто
собираясь порвать его; иногда плотно закрывает ладонью нос и рот, смотрит с
рассеянной улыбкой (она чувствует, как полено становится тяжелее и тверже).
Иногда просто бьет по лицу. Обычный минет - салют" кажется теперь Маше
Вешняк трепетной лаской. Ее дружку Метле, видно, тоже - поэтому он его давно
не практикует.
Пол холодный, она давно замерзла.
Маша набросила еще теплую рубашку. Его рубашку. Пропахшую потом и
сигаретами. Здесь же лежат его джинсы, свитер и трусы. Просто удивительно,
что Метла еще принимает душ, прежде чем лечь с ней в постель. Прямо неудобно
становится.
Они ведь помирились, да. Недели две уже, как он сказал: "Извини, Маш, я
вел себя как последний скот, я просто здорово испугался, сам не знаю, что
это на меня нашло". Еще сказал: "Без твоего разрешения я пальцем к тебе не
притронусь больше". В ту ночь она позволила ему дотронуться до себя пальцем,
всеми пальцами, всем, чем угодно, и сама дотрагивалась до него тоже. Маша
думала, что выкрутит его досуха, выжмет, как лимон. Думала, он будет
трястись в оргазме, как параноик, рычать, становиться на мостик, - вот тогда
она наконец сможет плюнуть ему в лицо, потому что Метла и в самом деле
редкий скот, а он ничего не сможет ей сделать, даже не поймет ничего,
скотина, козел этот. Но у них ничего не получилось. Сдохнуть и не жить.
Метла старался, без дураков, но ничего не получилось, он с таким же успехом
мог бы пихать в нее спущенный воздушный шарик.
Он больше не умел по-хорошему.
Он попробовал сырой человечины и больше не мог кушать шпинат.
Свитер очень теплый, исландский. Маша сама ему покупала (когда? не
помнит). Джинсы грязные, жуть просто. В кармане что-то тяжелое. Зажигалка.
Пистолет. От него пахнет кислым железом, из дула какой-то перегар, типично
мужской запах. Маша не знает, как пистолет называется. И есть ли у него
патроны.
На третий вечер после мировой они поссорились. Не важно, из-за чего.
Просто она не выдержала, сказала ему все, что о нем думает. "Теперь ты
станешь гомосеком, если тебя не прикончат". Ну, что-то в этом роде. Он
только что сидел на кровати (шарик опять никуда не полетел), смотрел на нее
чуть не виновато. И вдруг схватил рукой ее лицо, скомкал, ударил затылком о
широкую резную спинку. А потом изнасиловал. Все у него получилось, без крема
и без масла, будто гвоздь в стену вогнал.
Додик выл за дверью.
- Тихо, тихо, - сказала Маша. - Успокойся, мой хороший.
Как достать обойму? В кино обоймы чуть ли не сами прыгают в руки, даже
ничего не успеешь разглядеть. А тут... Ладно, если рассуждать логически, то
