Детектив - Данил Корецкий

Секретные поручения

   ДАНИЛ КОРЕЦКИЙ
   СЕКРЕТНЫЕ ПОРУЧЕНИЯ
 
   Изд. МОСКВА, "ЭКСМО-ПРЕСС", 1998
   OCR Палек & Alligator, 1999 г.
 
 
   Часть первая
   ЮРИСПРУДЕНЦИЯ И ЖУРНАЛИСТИКА
 
 
   Глава первая
   ВЕРБОВКА С НЕПРИСТОЙНЫМ ПСЕВДОНИМОМ
 
 
   Тиходонск, 27-28 мая 1991 года.
 
   - Тебе холодно? - удивился Сергей, чувствуя, как  над  бровью  собирается
пот.
   - Нет.
   - У тебя кожа пупырышками.
   - Просто волнуюсь, - сказала Антонина.
   Странно. Она не та девочка, чтобы волноваться в подобной ситуации.
   Словно подтверждая эту  мысль,  Антонина  взяла  его  огромную  ладонь  и
просунула дальше в вырез блузки.  Сергей  вспотел  еще  больше.  Огрубленная
металлом кожа ощутила мягкую грудь и напряженно вытарчивающий сосок.
   "Как бы не оцарапать", - озабоченно подумал он,  наклоняясь  к  пахнущему
духами лицу.
   На этот раз она не ускользнула вниз и не отвернулась, напротив - подалась
навстречу, раскрывая горячие губы. Ему показалось,  что  порыв  не  очень-то
искренен: вон и глаза не закрыла, косит куда-то в сторону... Но  посторонние
мысли тут же исчезли...
   Язык его оказался в узкой влажной полости, девушка то с  силой  всасывала
его в себя, то отпускала, ритмично двигая головой взад-вперед.  Чувствовался
немалый опыт. Чего же она строила из себя целку столько времени?
   - Ну, что? - она отстранилась, с  любопытством  разглядывая  кавалера.  -
Понравилось?
   - Мгм, - промычал Сергей. Он обвел глазами подсвеченные  фонарями  старые
липы, усеянную мусором траву, темные провалы расходящихся  аллей.  Осторожно
дотронулся распухшим языком до неба.
   - Ясный перец, крошка.
   Антонину никогда не обижали мужским вниманием, это точно. На втором курсе
у нее был дружок-араб, потом был немец из торгового представительства, потом
пакистанец, а потом два сирийца, которые в конце концов порезали друг  друга
и у одного из них вытек глаз. Да еще этот отирался,  с  юрфака,  в  твидовом
пиджаке а-ля Пинкертон. Он дарил ей розы и с загадочным видом  курил  прямую
короткую трубку.
   Это только  то,  что  на  виду,  какой  была  подводная  часть  айсберга,
оставалось только догадываться. Но все это в прошлом,  теперь  настала  его,
Серегина, очередь. Она крутила, крутила хвостом, но теперь, похоже, сдалась.
Может, прямо сейчас и даст - мало ли в укромных местах скамеек... А раз так,
он наведет порядок. Его баба - это его баба. Всем отвала на полкило. Кто  не
спрятался, я не виноват.
   - Еще раз увижу, что он рядом с тобой отирается -  ноги  повыкручиваю,  -
сказал Сергей.
   - Кто? - Ресницы Антонины удивленно щекотнули его щеку.
   - Сама знаешь.
   - Не знаю. Ты про Омара?
   На кончике языка, похоже, выросла шишка - будто горячую  котлету  целиком
проглотил. Сергей вздохнул и повторил:
   - Сказал: ноги повыкручиваю.
   - Может, Сахи?
   - Нет, не Сахи.
   - Наверное, Денис.
   Теперь ресницы трепетали где-то на шее.
   - Я его заставлю трубку проглотить, - сказал Сергей.
   - Ага.
   Спина Антонины  выгнулась,  округлые  груди  вывалились  из  расстегнутой
блузки, а бедра внутри были мягкими и горячими, будто она все время  держала
грелку между ног.
   Сексуальная стерва, этого у нее не отнимешь. Как-то явилась на занятия  в
голубых "дизелях" в обтяжку, и декан поспорил с преподавателем стилистики на
ящик "Двина", носит ли она трусики. Оказалось,  носит.  Только  французские,
тончайшие, невиданной формы: треугольничек впереди - и  все,  даже  рука  не
отличит, где кончается белье и начинается тело. Доцента Голуба  после  этого
открытия три дня трясло. Он угрохал месячное жалованье на  коньяк,  вусмерть
разругался с деканом, ушел  из  семьи,  ночевал  в  контейнере  на  заросшем
бурьяном садовом участке, а потом якобы предложил  Антонине  выйти  за  него
замуж. Говорят, она трахнула его  еще  разок  -  из  сочувствия.  И  послала
подальше.
   А может, все это просто болтовня.
   Вполне даже может быть. Вот  Серега,  то  бишь  Сергей  Курлов,  ходил  с
Антониной уже целых два месяца, и за все это время, вплоть  до  сегодняшнего
дня, ничего ему не упало. Ну ни грамма. Сказать кому - не поверят.
   Они ходили по Пушкинскому скверу, ходили в кино, в гриль-бар "Под якорем"
ходили, даже в кабак пару раз... И что? Да ничего, ровным счетом!  В  темном
кинозале он притянул ее вплотную и только  кофточку  расстегивать,  как  она
глазищи вытаращила и прокричала ужасным шепотом: "Ты что, с ума сошел?!" И в
баре, когда под столом коленки погладил и чуть выше полез  -  то  же  самое.
Главное,  без  наигрыша,  искренне,  глазищи  чистые  и  голос   дрожит   от
возмущения... Думал, думал Серега и  решил,  что  брешут  про  нее  все.  Из
зависти: все хотят, а никому не обламывается...
   А хотят все без исключения, это невооруженным глазом видно. Мужики на нее
очень недвусмысленно пялились, даже если у кого  на  руке  супруга  законная
висела или детишки. А многие липнуть начинали. Все время липли, будто  медом
им намазано. В основном это были или пьяные, или нарождающиеся скоробогачики
из  кооператоров  да  предпринимателей,  на  дорогих  тачках.  Денег  полные
карманы, рожи квадратные, глазки поросячьи, каменные челюсти. Сергею  хочешь
не хочешь приходилось разговаривать с ними  со  всеми,  хотя  какие  с  этим
быдлом  разговоры...  Приходилось  или  в  торец  заезжать,  или  "мельницу"
крутить, или заднюю  подсечку  демонстрировать.  Силу  все  понимают,  сразу
отставали, без вопросов, и они с Антониной продолжали ходить дальше.
   Волынка эта продолжалась до сегодняшнего дня. Непонятно почему, но именно
сегодня, именно здесь, на этой скамейке в  обезлюдевшем  Октябрьском  парке,
Антонина вдруг прониклась пониманием, сбросила маску недотроги и сразу стала
самой собой. Красивой опытной стервой.
   - Ты не бойся, - ласково прошептала она. - Мне не больно.
   - Я не боюсь, - хриплым голосом сказал Сергей. - Просто руки вспотели.
   - А у меня они никогда не потеют.
   Она сложила свою сухую узкую ладошку ковшиком  и  положила  поверх  замка
Сережиных джинсов, прямо на вздувшийся, горячо пульсирующий  бугор  -  будто
птичку поймала. И сжала легонько. Сергей чуть не взвыл.
   - Ладно. А теперь пойдем, - сказала Антонина, убрала руку и встала.
   - Куда? - поднял голову Сергей.
   - У меня подруга живет на Богатяновке, родители уехали, и она нас  пустит
хоть до утра...
   Вот так. Ясно и понятно. Но чего она  тогда  привела  его  в  парк,  чего
сидели, дожидаясь темноты, он даже о замызганных скамейках стал думать... Ну
да ладно, какая разница...
   Сергей, в котором было метр девяносто  росту  и  центнер  с  гаком  весу,
конечно, все сделал так, как она сказала: встал и пошел.  Даже  рюкзачок  ее
вызвался поднести - новенький, из мягкой рыжей кожи, с серебряной  нашлепкой
"Дэниел Рей".
   - Спасибо, я сама, - сказала Антонина, забрасывая рюкзачок за плечо. Зато
когда Сергей приобнял ее и руку откровенно положил на  упругую  грудь  -  не
возразила ни словом, ни жестом.
   Аллея напоминала туннель с желтыми пятнами света под нечастыми  фонарями.
Когда они входили в очередной световой круг, девушка слегка отстранялась, но
потом вновь прижималась, даже еще плотнее.
   - Подожди, ты куда? - вдруг врубился Сергей. - Нам в другую сторону!
   - Я в туалет хочу! - напряженно ответила Антонина.
   - Ну ты даешь! Да здесь за каждым кустом туалет!
   - Нет, мне так не нравится...
   - Ну ты даешь, - повторил Сергей. - Да он небось и закрыт давно!
   - Сейчас посмотрим.
   Впереди тусклый фонарь  освещал  каменные  ступеньки,  вытянутая  коробка
нужника с загнутыми под прямым углом входами в мужское и  женское  отделения
терялась за деревьями, только  отдельными  фрагментами  угадывались  беленые
стены. Сергей знал, что они  испещрены  непристойными  надписями.  Это  было
самое глухое место в парке. По слухам, днем здесь собирались гомосексуалисты
и проститутки. А ночью вряд ли кому-нибудь могло стукнуть  в  голову  прийти
сюда помочиться. И чего она придумала? Ну да ладно, не важно.  Важно  сейчас
совсем другое...
   С удовлетворением собственника Сергей провел  ладонью  по  гибкому  телу,
чувствуя, как тонкая ткань трется о гладкую кожу, как горячие ягодицы плавно
двигаются в такт шагам... Сейчас все  его  внимание  было  сосредоточено  на
этом. И еще на языке, который ныл не переставая, заставляя думать  о  всяких
приятных неожиданностях, которые ожидают там, на Богатяновке.
   - Подожди меня здесь, - Антонина направилась к ступенькам. Короткая  юбка
высоко открывала белеющие  в  сумерках  ноги.  Невысокие  каблучки  открытых
босоножек выбили нервную дробь на  изъеденных  временем  плитах,  и  девушка
растворилась в темноте.
   И вдруг Серега ощутил опасность. В темноте прятались люди! Он  никого  не
видел  и  ничего  не  слышал,  но  отчетливо  почувствовал  их  присутствие.
Очевидно, какое-то первобытное чутье,  компенсируя  беспомощность  зрения  и
слуха, восприняло напряженные биополя и тепло чужих тел  и  предупредило  об
угрозе. Потому что еще со скифско-сарматских времен  затаившиеся  в  темноте
чужаки означали только одно - набег, засаду, беду...
   - Эй, Антонина, иди сюда! - нарочито грубым и  уверенным  голосом  позвал
он. - Счас ребята подвалят, а тебя нет!
   - Подождешь! - почему-то зло бросила она. В  звенящей  тишине  до  Сергея
отчетливо донесся звук вставляемого в замочную скважину ключа.
   "Сортир она отпирает, что ли? Совсем стебанулась?!"
   Надо  было  что-то  делать,  но  что  именно  -  Сергей   совершенно   не
представлял. Вдруг ему померещилось...  Выставится  перед  девчонкой  полным
дураком!
   Под ногу попался камень.  Действуя  инстинктивно,  без  всякого  расчета,
Сергей нагнулся, поднял неровную четвертинку кирпича  и  запустил  в  кусты.
Раздался глухой удар.
   - ...Твою мать! - разорвал тишину искаженный болью мужской голос. И сразу
же другой - холодный и решительный - четко скомандовал:
   - Вперед! Свет!
   И сразу все переменилось. Темнота ожила, и ожила очень бурно. Из зарослей
выпрыгивали быстрые целеустремленные тени, яркие  вспышки  ослепили  Сергея,
вначале он подумал - молнии или бесшумные выстрелы, но тут же понял, что это
фотоблицы. Вспыхнули прожектора, превращая захудалый общественный  туалет  в
декорацию киносъемок, причем Курлов не был в них даже статистом.
   В центре внимания оказалась Антонина:  на  ней  перекрещивались  слепящие
лучи портативных ламп-фар, ее снимали несколько фотоаппаратов и видеокамера,
к ней огромными прыжками неслись затянутые  в  темное  фигуры.  Ошалев,  она
металась по съемочной площадке, двумя руками прижимая  к  груди  свой  рыжий
рюкзачок с серебряной нашлепкой, словно самую ценную и необходимую вещь. Тем
нелогичней выглядело то, что она сделала  через  секунду:  резким  движением
забросила "Дэниел Рей" в темноту. И тут же ее схватили. Грубо,  как  в  кино
банда насильников хватает беззащитную жертву - за руки, поперек туловища, за
голову...
   Распахнулись двери туалета, и оттуда выскочили еще четверо с  портативным
прожектором и видеокамерой. Двое бросились за рюкзачком, двое - к Антонине.
   - Что вам от меня нужно?! Что нужно?! - истерично верещала она.
   - Голову, голову страхуй!
   - Да она без воротника!
   - Все равно!
   Фигура без  лица  черной  лапой  подхватила  Антонину  под  подбородок  и
запрокинула ей голову.
   - Нашел! - торжествующе крикнул еще один, тоже в черной маске,  выныривая
из  кустов  с  поднятым  над  головой  рыжим  рюкзачком.   Снова   защелкали
фотоаппараты, и видеооператор наехал своей камерой, делая крупный  план:  то
ли рюкзак на фоне Антонины, то ли Антонина на фоне рюкзака.
   - Что вам нужно? - сдавленно, сквозь стиснутые зубы кричала девушка.
   Сергей не знал, на кой незнакомцам сдался этот "Дэниел Рей", но  вот  что
им было  нужно  от  девчонки,  у  которой  юбка,  едва  прикрывающая  лобок,
сногсшибательные ножки  и  самая  смазливая  мордашка  во  всей  Тиходонской
области, - это он  знал  на  пять-с  плюсом.  Выйдя  из  оцепенения,  Курлов
бросился вперед. Время растянулось, и за пять прыжков он успел осмотреться и
оценить обстановку. Противников было человек двенадцать - некоторые в темных
облегающих трико и в масках с прорезями для  глаз,  некоторые  -  в  обычной
одежде.
   Антонину держали трое.  Двое  в  цивильных  костюмах  конторских  клерков
вцепились в руки, третий, в маске, запрокидывал назад голову.
   Бац! Бац! - падающими кеглями клерки перечеркнули залитую светом площадку
и неподвижно растянулись на  замызганном  бетоне.  Теперь  прямой  правой  в
черную маску, та уклонилась, удар пришелся  вскользь,  но  все  же  хватило,
чтобы и третий отлетел в сторону.
   Потеряв равновесие, Антонина ойкнула и упала  на  спину.  Юбка  задралась
так, что стали видны те самые трусики. Девушка дрожала как осиновый  лист  и
повторяла без умолку:
   - Паскуды, а?.. Пас-скуды, пас-скуды!..
   Лицо ее было то ли мертвенно-белым, то ли светло-зеленым. Черные  провалы
глаз, - вспухшие фиолетовые губы. Как у ведьмы.  Что  сделали  с  девчонкой,
суки! Будто кровь выпили...
   Он выпрямился. Со всех сторон налетали упыри - с лицами и без лиц. Сергей
стал в стойку. Бац! Бац! Крак! Прямой правой, крюк левой снизу, теперь ногой
в корпус... Те, которые в костюмах, падали легко, а безликие  уклонялись  от
ударов, да и сбить их с ног почти не удавалось... Сергей уже пропустил  пару
плюх в голову, еле вырвал руку из захвата на  излом,  вовремя  согнув  ногу,
спас колено от перелома.
   - Беги, - хрипло выкрикнул он. - Беги!
   Ему тоже что-то кричали, но он не  понимал  что,  хотя  проскальзывало  в
отрывистых бессвязных фразах нечто знакомое, грозное и пугающее.
   Сбив подсечкой очередного клерка, он распахнул рубашку, чтобы  не  мешала
рукам работать. Пуговицы посыпались на  бетон.  Конторские  пиджаки  куда-то
исчезли, теперь вокруг  сгрудились  мощные  фигуры  в  трико  и  устрашающих
масках. Внезапно мелькнула мысль, что он ошибся и здорово вляпался,  но  она
прошла по краю разгоряченного сознания, а додумывать было  некогда:  сильная
рука подхватила его сзади под горло и резко  выпрямила,  вдавливая  кадык  в
гортань и перекрывая кислород.
   - Ни с места! - резко послышалось из-за спины, и ухо Сергея обдало чье-то
теплое дыхание. - Мы из КГБ! Не дергайся, мудак, башку развалю!
   Да, именно это ему кричали, неоднократно называя пугающую аббревиатуру, а
теперь, вдобавок к страшному названию,  в  висок  уперлось  что-то  твердое,
холодное, пахнущее смертью. Но задыхающийся человек  инстинктивно  старается
глотнуть воздух любой ценой, при этом другие  опасности  отходят  на  задний
план.  Сергей  резко  согнулся,  выпятив  зад,  как  это  делают   девки   в
"Пентхаузе". Одновременно схватил руку с пахнущим смертью предметом и бросил
его обладателя через себя. Пистолет непонятно как очутился в его ладони.
   - Все, валим!!
   Раздались  короткие  щелчки,  и  несколько  стволов  бездонными   черными
зрачками глянули ему в лицо, заглянув в самую душу, в то  глубоко  потаенное
место, где даже у самого смелого человека живет страх. Он  отчетливо  понял,
что переступил некую черту и сейчас его по-настоящему убьют.
   - На пол, сука, КГБ, стреляю!! - окрик был страшен и убедителен.
   Курлов выпустил оружие и вслед за  звякнувшим  "пээмом"  повалился  лицом
вниз  на  истоптанный  бетон  площадки.  Сейчас  он  отчетливо  понял,   что
действительно влип в очень скверную историю.
   - Год и место рождения?
   - Семьдесят первый, Тиходонск.
   - Образование?
   - Десять классов.
   - Какую школу окончил, в каком году?
   - Двадцать седьмую, в восемьдесят восьмом.
   Сергей не  знал,  где  находится.  Везли  его  в  машине  с  зашторенными
стеклами, высадили  в  безликом  внутреннем  дворе,  провели  через  подъезд
черного хода, сквозь пустынный казенный вестибюль  и,  наконец,  посадили  в
маленькой комнате с  матовым  окном,  напротив  молодого  крепкого  мужчины,
заполняющего какую-то невиданную ранее анкету. Болело  разбитое  лицо,  ныли
ребра слева... Да и справа тоже. Казалось,  на  всем  теле  не  осталось  ни
одного неповрежденного участка.
   - Адрес прописки и фактический?
   - Магистральный, восемьдесят четыре, квартира тридцать два.
   - Чем занимаешься?
   - Учусь...
   - Где ты учишься? Отвечай как положено!
   Допрашивающий старался скрывать раздражение, но иногда срывался. Одетый в
дешевый костюм конторского клерка, он как брат-близнец походил на  человека,
в которого Сергей угодил камнем. Правда, у того пиджак был сильно  забрызган
кровью, а обмотанная бинтами голова напоминала подушку.  Придя  в  себя,  он
попытался  взять  реванш  и,  когда  Курлова  запихивали  в  машину,  заехал
несколько раз ему в живот, но пресс не пробил, а потом свои же  и  оттащили.
Но вряд ли этим кончится, еще отыграется...  А  может,  по-другому  сделают:
накрутят пару статей и посадят...
   Сергей тяжело вздохнул, чувствуя, как отдалось в груди и пояснице.
   - Университет, журфак, второй курс.
   - Журналист, е-мое. Тебя, коня, в угольную тачку впрягать надо!  В  армии
служил?
   - Нет. Отсрочка по учебе. И потом - у нас военная кафедра...
   - Ясно. Армия рабоче-крестьянская, пусть и служат в ней  дети  рабочих  и
крестьян...  А  ты  будешь  пьянствовать,  с  девочками  гулять  да  органам
госбезопасности палки в колеса ставить... Так?
   - Да ничего я не ставил... Откуда я знал...
   - Объяснять все будешь попозже - следователю, потом  суду,  потом  другим
зекам. А сейчас  рассказывай:  родители,  родственники,  друзья...  Фамилии,
адреса, места работы...
   Через полчаса объемистый бланк был заполнен и  допрашивающий  вышел.  Его
место занял другой крепыш, тоже похожий на своего предшественника. Да что  у
них тут - близнец на близнеце? Присмотревшись, Курлов  понял,  в  чем  дело.
Эффект  похожести  создавали  стандартные  костюмы,   стандартные   короткие
прически, стандартные фигуры, одинаковые манеры держаться, ходить, говорить,
уверенные, цепкие взгляды...
   Новый крепыш бесцеремонно разглядывал  задержанного,  контролируя  каждое
его движение.
   - А что теперь со мной будет? - спросил Сергей, хотя еще секунду назад не
собирался этого делать. Но  будничное  упоминание  о  следователе,  суде,  а
главное,  "других  зеках"  всерьез  обеспокоило.  Ему  вовсе   не   хотелось
становиться одним из них.
   Стандартизированный страж как будто не слышал вопроса.
   - Что будет-то? - повторил Курлов. Голос  прозвучал  испуганно  и  жалко.
Охранник чуть заметно улыбнулся. Сергей стал противен сам себе  и  замолчал,
решив не унижаться, что бы с ним ни делали. Пусть хоть расстреляют!
   Как раз в этот момент  на  втором  этаже  в  кабинете  начальника  отдела
контрразведки и решалась его судьба. Решалась  она  быстро  и  между  делом,
потому что никому  не  известный  Сергей  Курлов  был  случайной  фигурой  в
операции "Капкан", никакого интереса он  не  представлял  и  являлся,  грубо
говоря,  мусором,  случайно  попавшим  в   блестяще   сработавший   механизм
оперативной комбинации. А от мусора надо избавляться.
   Это понимали  все  и  в  первую  очередь  руководивший  "Капканом"  майор
Смирнов. Сегодня ночью его кабинет являлся  штабом  редкого  для  Тиходонска
спецмероприятия,  а  он  сам  был  мозгом,  направляющим  действия  десятков
оперативных сотрудников и  сил  поддерживающего  персонала.  В  таких  делах
нельзя заранее предсказать, чем все закончится: в игре две  стороны,  и  та,
вторая, играет в полную силу, ибо слишком многое стоит на карте. Сколько раз
тщательно подготовленные задержания заканчивались провалом!
   То "объект" в последнюю минуту избавился от  уликовых  материалов,  то  в
момент захвата проглотил "ампулу избавления", то заподозрил  неладное  и  не
вышел к тайнику... Но сегодня все прошло отлично, по  сравнению  с  конечным
результатом мелочи, о которых рассказывает Мамонтов, в счет не идут...
   Пик напряжения остался позади, и пульс вошел в норму. Смирнов уже доложил
генералу о срыве тайниковой закладки  и  о  задержании  с  вешдоками  агента
иноразведки, подготовил шифротелеграмму в Москву и возбужденно расхаживал по
просторному,  хорошо  обставленному  кабинету.  Сейчас   он   не   думал   о
последствиях сегодняшнего успеха, а  успех  был  немалым  -  в  периферийных
управлениях десятками лет не видят живого шпиона, не говоря уже о том, чтобы
поймать его с поличным!
   Начальник контрразведки несомненно заслужил  боевой  орден,  внеочередное
звание, вполне возможно - и более высокую должность.  Но  сейчас  он  просто
быстро шагал от сейфа к  окну  и  обратно,  отходя  от  стресса  и  разгоняя
скопившийся в крови адреналин.
   - Если бы не этот бык, все прошло бы вообще по маслу! А так -  у  Дьякова
голова пробита, наверняка сотрясение мозга, Зимину нос сломал,  Тропарину  -
челюсть, Коливатова чуть без наследства не оставил...
   Кроме хозяина, в  кабинете  находился  старший  лейтенант  Мамонтов  -  в
порванном  на  колене  черном  трико,  со  ссадиной   на   скуле,   пахнущий
разгоряченным телом, запредельной энергией и злостью. Он  был  возбужден  не
меньше Смирнова  -  в  конце  концов  майор  руководил  из  кабинета,  а  он
непосредственно командовал группой захвата. Правда, в отличие от начальника,
Мамонтов дал выход эмоциям и изрядно поизрасходовал свой адреналин,  но  все
равно не мог усидеть в кресле и  постоянно  вскакивал,  морщась  от  боли  в
поврежденной ноге.
   - Да ты сиди, - начальник отдела в очередной раз махнул рукой, и  старлей
в очередной раз плюхнулся в кресло.
   - А когда он Иванова через себя кинул  и  его  пистолет  схватил,  я  уже
решил, что без трупа не обойдется... Еще бы полсекунды...
   Мамонтов снова вскочил и нервно потер щеку.
   - Или четверть... Еле сдержал палец!  Еле-еле!  Но  он,  видно,  понял  и
лег... Видно, почувствовал...
   - Значит, повезло ему.
   - И мне тоже... Обоим повезло...
   -  Да?  -  остро  глянул  майор.  -  Тогда  и  мне  тоже...  Все   меньше
отписываться!
   Он нервно рассмеялся, но тут же оборвал смех.
   - Сейчас передадим его милиции, пусть отвечает и за голову, и за челюсть,
за все! Лет пять схлопочет! А ребят всех поощрим...
   Смирнов подошел к  подчиненному  и  отечески  похлопал  по  плечу.  Запах
хорошего одеколона смешался с запахом боевого пота.
   - И тебя я на капитана представлю. Завтра же! Молодец, твой Холмс отлично
сработал! Выпиши ему премию - сто рублей... Нет, сто  пятьдесят!  Молодчина,
догадался слепок с ключа снять, мало того, вычислил  тайник!  Присмотрись  к
нему хорошенько - закончит учебу, надо к нам брать, в кадры...
   - Я уже об этом думал...
   Дверь в кабинет открылась, и старлей прервался на полуслове.
   - Разрешите, товарищ майор? - на  пороге  стоял  сотрудник,  опрашивавший
Курлова несколько минут назад. - Я проверил задержанного по учетам...
   Он взглянул  на  Мамонтова  и  замялся.  Конспирации  в  этом  учреждении
придавалось большое  значение.  Каждый  должен  знать  только  то,  что  его
касается.
   - Говори, - кивнул майор.
   - Он проходит как близкая связь  Родиона  Байдака.  Кличка  Фюрер.  Лидер
фашистов.
   Смирнов вытянул губы трубочкой,  будто  выпускал  сигаретный  дым.  Майор
никогда не курил, и откуда у него взялась такая привычка, можно было  только
гадать.
   - Вот так, значит, да? - задумчиво проговорил он, посмотрел на Мамонтова,
потом подошел к окну. За стеклом яркие  ртутные  фонари  освещали  пустынный
Магистральный проспект. Было около часу ночи.
   - Это меняет дело, - Смирнов снова посмотрел на Мамонтова,  сделал  жест,
который должен был означать: "Ничего не поделаешь - дело выше личных  обид",
и сел за свой стол.
   - Тогда отдавай его идеологам, пусть берут на связь и используют по своей
линии. А если заупрямится -  передать  в  милицию  никогда  не  поздно.  Вон
Константин Иванович проследит, - шеф напоследок решил подсластить пилюлю.
   Мамонтов потрогал ушибленную ногу.
   - Это точно. Я очень тщательно прослежу...
 
   * * *
 
   - Имя, фамилия, год и место рождения?
   Сергей ответил. Нехотя, будто преодолевая себя. У него сильно разболелась
голова и заложило левое ухо. Больше всего на свете  хотелось  выпить  стакан
водки и лечь спать.
   - Адрес? С кем проживаешь?
   Действие пошло по второму кругу,  будто  заело  иголку  проигрывателя  на
заезженной пластинке.
   - Образование? Род занятий? В армии служил?
   Вопросы были те же самые, хотя задавал их другой человек. Он  выпадал  из
принятого здесь стандарта: худощавый, сутулый, вытянутое  треугольное  лицо,
застывшее в унылой фимасе.
   "Капитан Агеев", - буркнул он, войдя в комнату, и тут же нацелился тускло
блестящей ручкой в  лист  бумаги.  Похоже,  сам  Курлов  его  совершенно  не
интересовал, интересовало только то, что он скажет.
   - Значит, не захотел отдать Родине воинский долг? - капитан  понимающе  и
скорбно покивал головой. - Пусть в  рабоче-крестьянской  армии  служат  дети
рабочих и крестьян? Так, да?
   "Натуральный Кафка, - подумал Сергей. Он  не  мог  похвастать  чрезмерной
начитанностью, но "Замок" входил в  учебную  программу.  -  А  потом  придет
следующий и будет задавать те же вопросы и так же реагировать на них,  потом
еще один, и так без конца..."
   - А почему не захотел послужить? - продолжал развивать  тему  капитан.  У
него были неопределенного цвета волосы и глаза, морщинистый лоб  и  большие,
оттопыренные в верхней части уши. С одинаковым успехом ему можно было дать и
тридцать  два,  и  сорок  четыре  года.  -  Может,  есть  какие-то   идейные
соображения?
   - Портянки нюхать не захотел. Это идея?
   - Может быть, может быть... А в  семье  как  относились  к  службе?  Отец
одобрил твое решение? Какова вообще идейная атмосфера в семье?
   - Это наше сугубо внутреннее дело, - сказал Сергей. - Еще вопросы есть?
   Он  чувствовал,  что  кафкианская  машина  дознания  медленно,  но  верно
затягивает его в свое липкое, душное, отвратительно пахнущее нутро, и  решил
изменить тактику. Если вести себя уверенно и грубо, они присмиреют. В  конце
концов, отец действительно не последний человек в городе.  А  он  совершенно
безвинно попал в дурацкую ситуацию и по ошибке поколотил этих оглоедов!
   Капитан отодвинул лист бумаги. Оказывается, он не записал ни слова,  лишь
черкал ручкой для виду, каракули какие-то выводил. Сейчас Сергей рассмотрел,
что это были не просто каракули, - на  листке,  распялив  в  стороны  полные
ноги,  расположилась  голая  дама   со   стрижкой   "каре".   Кажется,   она
стимулировала себя пальцем.
   - Пикассо, - сказал Сергей.
   Капитан тяжело вздохнул.
   - У тебя, парень, начинается полоса крупных неприятностей, - объявил  он,
пропустив реплику мимо ушей.
   - Расстреляете, - дерзко предположил Сергей.
   - Вряд ли. Хотя статья расстрельная,  но  не  настолько  ты  влез  в  это
дело...  Лет   восемь-десять   получишь.   Показательный   процесс,   радио,
телевидение, статьи в газетах. И отец с работы вылетит.
   - Какая расстрельная статья?! - вскинулся Курлов. - Чего на пушку берете!
   - Обыкновенная, шестьдесят четвертая. Измена Родине в форме  шпионажа.  Я
потому и расспрашиваю - как в семье с идеологией...
   Лицо у капитана  сделалось  мягкое,  жалостливое.  Сергей  заставил  себя
широко улыбнуться в ответ. Получилось не очень Натурально, потому  что  губы
были разбиты в лапшу и над левым глазом наросло безобразное мясо.
   - Не пудрите мне  мозги,  товарищ  капитан,  -  сказал  Сергей.  -  Какой
шпионаж? Какая измена Родине?  Я  тихомирно  гулял  с  подругой,  она  пошла
пописать, а тут ваши и налетели из темноты... Маски бандитские, да и рожи не
лучше. Откуда мы знаем - кто, откуда, зачем... Антонину  хватать  стали,  на
землю валить, я заступился. А что мне  оставалось?  Ну  давайте  я  извинюсь
перед ними! Только пусть и передо мной извинятся - все бебихи отбили...
   - Тебе кричали "КГБ", - негромко перебил капитан. - Раз пять.
   - Там много чего кричали, сплошной гвалт стоял. До меня  и  не  дошло,  я
вижу - девку валят, платье задрано до подбородка... Будешь тут  разбирать  -
чего кричат...
   - А пистолет? - вкрадчиво спросил Агеев. - Зачем пистолет схватил?
   - Да случайно вышло! Я его сразу и бросил!
   - Получается, у тебя сплошные случайности.
   - Получается, так, - буркнул Курлов.
   - Только к нам случайно не попадают, -  сочувственно  сказал  капитан.  И
снова сделал жалостливое лицо. - Ты это понимаешь?
   Сергей понял одно - что его пугают. И ему  действительно  стало  страшно.
Откуда-то из-за стенки доносился тупой ритмичный звук и крики; возможно, там
слушали рэп, возможно - кого-то избивали. Часы на руке  капитана  показывали
шесть минут третьего ночи.  Блестящий  конус  капиллярной  ручки  ползал  по
листку бумаги, щедро добавляя растительности в паху полной дамы. Затем внизу
появился мощный фаллос, рядом с ним -  еще  один,  и  еще.  Трехглавый  Змей
Горыныч, чье тело походило на тугую шерстистую мошонку.
   - Здесь нечего и понимать, - сказал Сергей. Он разозлился на  себя  -  за
трусость, и на Агеева, который заставил его эту трусость  ощутить.  -  Мы  с
Антониной сейчас отправимся домой, а через неделю вся ваша шобла  вылетит  с
работы и побежит устраиваться ночными сторожами.
   - Папу подключишь? - просто спросил капитан.
   - Это мое сугубо внутреннее дело.
   - Ясно. Что ж, тогда идем, покажу кое-что.
   Капитан встал и жестом гостеприимного хозяина распахнул дверь. В коридоре
ждал огромный хмурый детина в короткой  кожаной  куртке  и  черных  джинсах.
Подбородок у него был заклеен пластырем.
   - Узнал, сука?! - недобро спросил он. Сергей отшатнулся.
   - Спокойно, Коливатов, - ровным голосом урезонил капитан коллегу и  повел
Курлова куда-то вниз по узкой и  довольно  крутой  лестнице.  Коливатов  шел
следом, черные джинсы терлись между накачанными ногами с противным визгливым
звуком: "вжик-вжик - вжик".
   Через два пролета лестница закончилась, и они оказались в коридоре. Вдоль
влажных холодных стен  тянулась  пунктирная  линия  лампочек  -  сороковок",
теряющаяся гдето вдали; в  нескольких  местах  коридор  разветвлялся,  давая
начало новым и новым бесконечным  пунктирам.  Подвал  был  огромен.  Особняк
Управления походил на дерево, которого под землей куда больше, чем снаружи.
   Перед Курловым раскачивалась в такт шагам сутулая спина  капитана,  сзади
вжикали джинсы Коливатова. Гдето вверху продолжался монотонный рэп с  вялыми
идиотскими выкриками.  Из  бокового  коридора  наперерез  капитану  вынырнул
полный мужчина, молча сунул ему в руки трехдюймовую дискету. Капитан  кивнул
на ходу, спрятал дискету в карман. Мужчина бесшумно растворился в полумраке,
как чеширский кот.
   По пути Сергей насчитал около десятка обитых железом  дверей,  но  ни  на
одной из них не увидел никакого опознавательного знака.
   - Куда идем? - спросил он.
   Капитан неопределенно махнул рукой:
   - Туда.
   Остановились перед девятой дверью. Она ничем не отличалась от  остальных:
железо, масляная краска,  черная  панель  с  клавишами.  Вместо  того  чтобы
отстучать секретный  код  доступа,  капитан  просто  толкнул  дверь,  и  она
открылась.
   Внутри горел яркий белый свет, Сергей невольно зажмурился.  Когда  открыл
глаза, обнаружил себя стоящим  перед  небольшим  окошком  в  боковой  стене.
Толстое стекло было тусклым от пыли и пальцев. Очевидно, с той  стороны  оно
было замаскировано под зеркало или картину.  Во  всяком  случае,  сидящая  в
соседнем кабинете Антонина его не  видела.  Напротив  нее  за  столом  сидел
молодой капитан в военной форме с непривычными  васильковыми  петлицами.  Он
небрежно поигрывал  авторучкой  и  что-то  говорил,  но  толстое  стекло  не
пропускало звуков, только беззвучно открывался и закрывался  рот  на  слегка
веснушчатом лице.
   - Что там? - спросил Сергей Курлов. - Почему ничего не слышно?
   - Сейчас услышишь, - сказал капитан.
   Коливатов отошел  в  сторону,  щелкнул  невидимым  тумблером.  В  комнату
ворвался усиленный динамиками голос следователя.
   - ...У меня уши пухнут, Цигулева,  от  твоего  вранья.  Полная  ерунда  и
бестолковщина, даже стыдно. Неужели Бен-Ави не научил тебя, что  говорить  в
таких случаях?
   - Какой Бен-Ави? - плечи Антонины недоуменно поднялись.
   - Значит, ты ничего не знаешь. Предположим...
   Следователь наклонился и осторожно поставил  на  стол  рыжий  рюкзачок  с
нашлепкой "Дэниел Рей".
   - Тогда объясни, Цигулева, почему ты выбросила вот это?
   - Я же говорю, он требовал у  меня  денег,  этот  бугай...  -  простонала
Антонина. - Сказал: я знаю, тебя сирийцы трахают,  у  тебя  "зеленые"  есть,
колись, сука, иначе хор Пятницкого закажу, раскурочим на  фиг...  А  тут  со
всех сторон налетели, хватать стали, валить... Ну  все,  думаю,  вот  и  хор
прибыл. Мне денег жалко? Да чтоб он подавился,  бугай.  Бросила  подальше  -
хотела бежать, а меня в машину - и сюда...
   - А месячные? Про месячные  ты  ему  ничего  не  сказала?  -  невозмутимо
поинтересовался лейтенант, нашаривая что-то в рюкзачке.
   Девушка запнулась, резко выпрямила спину. Выглядывающие  из-под  прически
маленькие уши порозовели.
   - Делать мне больше нечего, - медленно произнесла она.
   "Какой бугай, какие месячные?" -  недоуменно  подумал  Курлов.  Несколько
часов назад он самолично шарил у нее в трусах, и все было в полном порядке!
   - Что ж так... Глядишь, никто бы  курочить  тебя  не  стал.  Они,  бугаи,
женской крови во как боятся.
   Следователь достал шуршащий пакет с гигиеническими прокладками,  повертел
перед глазами.
   - Никаких денег тут нет, Цигулева. Только эти сугубо заграничные  штучки.
В наших аптеках их не найдешь. Друзья привозят? Все-таки полезно  дружить  с
иностранцами!
   Девушка молчала. Капитан вскрыл пакет ногтем большого пальца.
   - Небось утюгом запаивала?
   Антонина презрительно скривилась.
   - Хорошая у вас работа. Настоящим мужским делом занимаетесь!
   - Это ты верно подметила...
   Он достал одну прокладку, аккуратно расправил ее перед  собой  на  столе.
Остальные убрал обратно в рюкзак.
   - Смотри, как просто.
   Следователь оторвал верхний слой прокладки, оттуда вдруг выскочила черная
блестящая змейка, упала  в  его  раскрытую  ладонь  и  судорожно  скрутилась
кольцом.
   - Надо же, - натянутым голосом сказала Антонина. - И что это такое?
   Капитан доброжелательно улыбнулся.
   - Это микрофильм,  Цигулева,  -  пояснил,  он.  -  Называется:  "Активные
радиолокационные станции  Северо-Кавказского  округа  ПВО".  Тот  самый,  за
который Бен-Ави обещал тебе отвалить пятнадцать "косых" и квартиру в Москве.
И когда вы позавчера сидели в ванне на шестом этаже гостиницы  "Кавказ",  ты
сказала ему - цитирую дословно: "Бенчик, если ты будешь платить так же,  как
ты трахаешь, я сделаю это, хер с тобой". Припоминаешь?
   - Какая чепуха, - дрогнувшим голосом произнесла Антонина.
   Сергей  Курлов   неотрывно   смотрел   на   нее:   искренне   распахнутые
недоумевающие глазищи, блестящие чистые волосы,  длинная  белая  шея,  узкая
прямая спина... И  отчетливо  понимал,  что  никогда  в  жизни  ему  уже  не
заглянуть в эти лживые  глаза,  не  целовать  этой  шеи,  и  спина  Антонины
Цигулевой,  самой  красивой  университетской  стервы,   никогда   не   будет
выгибаться под его грузным телом.
   - ...Пленку ты получила от Павла Горюнова, бывшего  сотрудника  НИИ-54/2,
ныне безработного, - чеканил слова капитан. - А тот достал ее у  дружков  по
отделу, заплатив пятьдесят долларов плюс бутылку вишневой  настойки  сверху.
Недорого. Неплохой бизнес, тут я с тобой согласен. Что ты говоришь?
   - Это какая-то ошибка, - Антонина заломила руки.
   - Да, и очень серьезная, - кивнул следователь. - Сегодня ночью ты  должна
была вложить пакет с микрофильмом в контейнер, оборудованный в  общественном
туалете Октябрьского парка, для чего приготовила ключ от мужского отделения.
А Бен-Ави утром должен извлечь его оттуда... Утром, Цигулева! А сейчас  пока
еще ночь! Утро впереди!
   Антонина расхохоталась, запрокинув голову.
   - Блядь, - произнесла она сквозь смех.  -  Говно.  Блевотина.  Мудотня...
Если бы ты, капитан, сам взял меня  в  этом  самом  сортире,  с  этим  самым
контейнером в руках, - я бы с тобой еще поговорила. Языком работать я во как
умею. Показать? Но ты, гнида, ты...
   Щелкнул тумблер, и звук пропал. Агеев тронул Сергея за локоть.
   - Идем. По-моему, вполне достаточно.
   Коливатов  уже  держал  распахнутой  дверь.  Очутившись  в   изрешеченном
электрическими пунктирами коридоре, Сергей непослушным языком спросил:
   - Она что... и вправду шпионка?
   Ему никто не ответил.
   В полном молчании они вернулись в тот же кабинет, Коливатов вновь остался
снаружи, а Агеев быстро обрисовал недоучившемуся  журналисту  его  ближайшее
будущее.
   - Соучастие в шпионаже, вот как это называется. И никакой лапши. Если  ты
ни при чем, зачем, спрашивается, избивал  офицеров  госбезопасности,  хватал
пистолет, кричал ей "Беги! "? Зачем? Не думал же ты, что пятнадцать  человек
под прожекторы и видеозапись собираются ее изнасиловать?!
   Сгорбившись на жестком стуле, Курлов смотрел в пол. Действительно...  Так
может объяснять только полный идиот... Но это ясно сейчас и здесь. А тогда у
него конкретных мыслей не было, хотя  и  мелькнуло  что-то  про  натуральную
порносъемку.
   - Так получилось, - промямлил он. - Я ничего не знал. Глухое место, ночь,
нападение... Я и защищался.
   - Допустим. А сотрудникам нашим от этого легче? Ты  троих  искалечил  при
исполнении служебных обязанностей! И чуть не сорвал все дело: дал ей  рюкзак
выбросить!
   Сергей молчал. Он понимал, что оправдания бесполезны.
   В комнату бесшумно вошел  Коливатов  и  положил  на  стол  несколько  еще
влажных фотографий. Агеев быстро просмотрел их, поцокал  языком  и  протянул
Сергею.
   - Полюбуйся!
   Учитывая условия съемки, снимки  вышли  приличными:  четкие,  насыщенные,
контрастные. И очень динамичные. Курлов оттаскивает  офицеров  от  Антонины,
Курлов бьет сотрудника контрразведки кулаком  в  лицо,  другого  -  ногой  в
живот, третьего сбивает с ног подсечкой. Курлов с пистолетом  в  руке,  лицо
искажено то ли ненавистью, то ли страхом.
   - Это не простая драка, - прокомментировал Агеев. - Ты помогаешь врагу. И
действуешь против интересов СССР.
   Капитан разыграл козырную карту. Любой человек, взращенный в стране,  где
интересы личности ничто в сравнении с интересами государства, понимает,  что
значит выступать против СССР.
   - Что же делать? - спросил раздавленный Сергей Курлов.
   Именно этого вопроса и ждал Агеев, именно  к  нему  подводил  вербовочную
беседу.
   - Мы готовы тебе поверить. И дать возможность искупить свою вину.
   - Как?!
   Утопающий двумя руками схватился за протянутую соломинку. Собственно, так
и должно было быть.
   - Помогать своему государству. В этом состоит гражданский долг каждого. И
тогда государство поможет тебе. Если ты, конечно, согласен.
   Сергей выпрямился.
   - Я согласен. Но что я должен делать? Я ведь действительно ничего не знаю
про дела Цигулевой!
   -  Верно.  Но  ты  достаточно  осведомлен  о  других  действиях,  которые
представляют угрозу для государства, - значительно сказал Агеев,  пристально
глядя ему в глаза.
   - Каких... Каких действиях? -  Сергей  настороженно  облизнул  пересохшие
губы.
   - Сейчас поясню, - Агеев наклонился вперед и понизил голос: - В последнее
время на волне  происходящей  в  обществе  демократизации  появляется  много
мусора.  Выходят   из   подполья   реакционные   организации,   легализуются
всевозможные секты... Сатанисты, кришнаиты, фашисты...
   - Но я и о них ничего не знаю...
   -  Неправда.  Родион  Байдак  твой  друг.  А  он   руководит   фашистской
организацией!
   - Да бросьте вы, какая организация! - с явным облегчением Сергей  перевел
дух, махнул рукой и попытался усмехнуться, но разбитые губы помешали.
   - Четыре лба дурачатся от безделья... День рождения Гитлера действительно
отмечали, но это чтобы повод нажраться был! Родьке на политику плевать,  ему
бы водки врезать да косяк забить...
   Он запнулся.
   - Тем лучше, - сказал Агеев. - Значит, мы с твоей помощью  сможем  помочь
ему не наделать глупостей. Вовремя поправить, подсказать - это очень  важно.
И разве не задача товарища удержать его от наркомании?
   Сергей снова  сгорбился.  Капитан  говорил  все  правильно,  но  из  этой
правильности  выходила   полная   ерунда.   Получалось   -   Родька   горячо
заинтересован, чтобы его товарищ стучал на него, а капитан Агеев с коллегами
словно няньки подсказывали, поправляли и вообще всячески  заботились  о  его
благополучии... Они позаботятся! Но аргументов для возражений не находилось.
Он чувствовал, что уже попал в самое нутро кафкианской машины.  И  обратного
хода не было.
   - Пиши, - Агеев положил перед ним чистый лист и капиллярную ручку.  -  Я,
Курлов Сергей  Васильевич,  обязуюсь  добровольно  сотрудничать  с  органами
КГБ...
   Курлов  замешкался.  Выбора  ему  не  оставили.  "Можно  подписаться,  но
рассказать обо всем Родьке, - успокаивал он себя. - И потом,  главное  выйти
отсюда, а там будет видно..."
   Придвинувшись к столу, он взял ручку. Агеев будто не заметил заминки.
   -  Для  конспиративного  сотрудничества   выбираю   себе   псевдоним,   -
механическим тоном продолжал диктовать капитан. И обычным голосом добавил: -
Выбери прозвище какое хочешь. Смелый или Зоркий... Нет, Зоркий уже есть!  Ну
сам определи, что тебе нравится...
   Чувства, которые испытывал к себе Сергей  Курлов  в  этот  момент,  лучше
всего уложились в слово  "Пидораст".  Удовлетворенно  просматривавший  текст
Агеев на нем споткнулся и недоуменно вскинул брови:
   - Что это такое?! Это официальный документ, его начальство читать  будет!
И вообще пойдет по отчетности! Ты издеваешься, что ли?!
   - Вы сами сказали - выбрать какое нравится, - вяло отозвался Курлов. -  Я
и выбрал.
   У него был вид смертельно уставшего и совершенно опустошенного  человека.
Агеев не стал спорить. Главное дело сделано. Пусть подписывается как  хочет.
В официальных бумагах можно обозначать его более благозвучно и пристойно.
   - Значит,  так,  -  деловито  сказал  капитан.  -  Разузнай  все  про  их
фашистские делишки. И про наркотики, кстати, тоже.  Западный  мир  подрывает
нашу идеологию с помощью многих средств. Наркотики - одно из них. Ясно?
   Курлов кивнул.
   - И запомни: ты помогаешь нам - мы помогаем тебе. Если  вздумаешь  водить
нас за нос - не обижайся. Не ты первый такой умный. Понял?
   Курлов кивнул еще раз.
 
 
   Глава вторая
   В СВОБОДНОЕ ОТ УЧЕБЫ ВРЕМЯ
 
   Зеленоглазого паренька в пинкертоновском твиде  звали  Денис  Петровский.
Ночь, которую Сергей провел  в  подвалах  Управления,  для  Дениса  тоже  не
сложилась: ему до трех утра пришлось торчать в гостинице у Отты, слушать  ее
бредни и пить ее любимое баночное пиво, в котором не было ничего, кроме газа
и градусов.
   - У тебя есть шов от аппендицита? - она говорила  на  довольно  приличном
русском,  которому  ее  научили  на  частном  филологическом  факультете   в
Копенгагене, но с чудовищным акцентом. Впрочем, английский  у  нее  был  еще
хуже.
   - Нет, - отвечал Денис, хотя на самом  деле  аппендицит  ему  вырезали  в
восьмом классе.
   - Врешь, ты просто боишься, что я захочу проверить.  Ты  просто  зажался,
Дени, вот что я тебе скажу.
   - Тебе лучше будет лечь, Отта. Ты плохо выглядишь.
   Последнюю фразу для важности он произнес по-английски.  Спасибо  маме  за
спецшколу и частных репетиторов. Теперь у Ирины Семеновны он ходит в  лучших
учениках, а впереди еще целых два года интенсивного университетского  курса.
Если вдобавок тренироваться в разговорной речи с носителями языка, то  можно
здорово  навостриться...  Только   можно   ли   считать   Отту   "носителем"
английского?
   Наверное, он вопросительно  посмотрел  на  датчанку,  и  она  истолковала
вопрос в соответствии с направленностью настроения.
   - Я здоровая и свободная женщина, но я не хочу ложиться с  кем  попало...
Покажи шовчик, слышишь?
   Отта, конечно, шутила. К тому же она была толстой, и на ее блестящем носу
болтались огромные очки в роговой оправе.
   Она была чистокровной датчанкой и была пьяна,  как  бывают  пьяны  только
чистокровные датчане. Отта Хамаргюсон нарезалась со  своим  дружком  Карлом,
который приехал в Тиходонск снимать фильм о детской балетной школе. К десяти
вечера Карл немного протрезвел и уехал на встречу с российским продюсером, а
Дениса попросил присмотреть за подругой - мало ли там чего. С той поры он не
появлялся.
   - Ладно, Дени, - говорила Отта, - так и быть. Ты зажался, да. Но  зато  у
меня есть шовчик, и я покажу его тебе, чего бы это мне ни стоило. Мой доктор
говорил: "Очень жаль, фру Хамаргюсон, что теперь вы не сможете  выступать  в
шоу, ведь это  приносит  очень  немалый  доход".  И  точно.  Вот,  например,
Ванесса, с которой я вместе училась в колледже, - она каждую субботу танцует
в "Хаузер" и приносит домой две тысячи  крон,  а  еще  ее  кормят  там,  как
корову...
   Денис знал: если Карл вернется и увидит, что  его  подруга  демонстрирует
тут стриптиз, - он просто убьет ее. И правильно сделает.
   - Давай лучше потанцуем, - сказал Денис. - Что-нибудь старомодное.
   - Ты серьезно, Дени? - брови Отты поползли вверх. Эта  толстушка  обожала
танцевать - даже больше, чем пить свое отвратное баночное пиво.
   - Совершенно серьезно,  -  кивнул  Денис.  -  Только  я  хочу,  чтобы  ты
переоделась. Твое сиреневое платье тебе идет куда лучше, чем эти джинсы.
   - Ой, - она капризно надула губы. - Не хочу.
   - Иди, не спорь.
   - А ты не убежишь?
   - Делать мне нечего?
   - Как-как? - не поняла она.
   - Не убегу.
   - Ладно, тогда одну минуту...
   Отта взяла из шкафа свое сиреневое платье  и  вышла  в  ванную.  Звякнула
защелка. Зашумел душ.
   Денис не стал терять время даром и сразу прошел к  письменному  столу.  С
той самой минуты, как Карл смылся, его не покидала надежда, что Отта вот-вот
отключится и уснет,  -  но  толстуха,  как  ни  странно,  держалась.  Теперь
надеяться времени не было. Надо действовать.
   Он один за другим выдвигал ящики стола, торопливо изучая  их  содержимое.
Обыскал одежду  в  шкафу.  Затем  принялся  за  чемоданы.  Денис  Петровский
ощупывал пласты белья, как опытный гинеколог, который  с  закрытыми  глазами
может определить трехнедельную беременность по форме и упругости матки.
   Но здесь не было ничего, если не считать коробочки изпод обувного крема с
какой-то трухой - похоже, пылью марихуаны.
   Душ в ванной продолжал шуметь, Отта  баском  напевала  "Желтую  подводную
лодку".  Денис  вздохнул  с  облегчением.  Что  ж,  он  и  раньше  почти  не
сомневался: эти выпивохидатчане - обычные законопослушные граждане,  которые
приехали сюда с единственной целью снять еще одну сентиментальную киношку  о
бедных, разнесчастных, но жутко талантливых русских. Конечно, Отта с  Карлом
могут с треском вылететь  из  страны  за  хранение  наркотиков,  -  но  надо
учитывать и то, что каждая пятая домохозяйка в Копенгагене выкуривает  перед
сном сигаретку с легкой травой  и  для  них  это  настолько  же  привычно  и
традиционно, как подсолнечные семечки для наших тиходонских теток.
   - Я готова, - сказала Отта, появляясь на пороге ванной комнаты.
   Датчанка была без очков. Она натянула свое вечернее  сиреневое  платье  с
блестками, и Денис поразился, насколько  она  похожа  на  тюлениху,  которая
только что выползла из воды и вся сверкает серебристыми холодными каплями.
   - Здорово, - сказал Денис. - Тебе очень идет.
   - Хватит заливать, Дени. Я и так прекрасно знаю, что похожа на беременную
самку тюленя, - сказала Отта и нетвердым шагом направилась к магнитофону.  -
Морриконе хочешь?
   - Ставь.
   Заиграла мелодия из фильма "Профессионал". Денис почувствовал  под  рукой
мелкие чешуйки блесток и мощь неохватного тела Отты. А еще -  острый  каблук
на носке своей туфли. Танцевать Отта не умела.
   В начале четвертого вернулся Карл - ни слова не говоря, не разуваясь и не
раздеваясь, завалился на кровать и захрапел.
   - Свинья, - сказала Отта. - Какой отвратный мужик. Но я его еще  заставлю
расшевелиться, вот увидишь.
   Смотреть Денис не стал. Он предложил выпить по последней, после чего Отта
наконец отключилась, и ему удалось уложить  ее  рядом  с  Карлом.  Затем  он
прошел в туалет, помочился, снял крышку смывного бачка  и  заглянул  внутрь,
пошарил пальцами под ним и под трубами. Потом зашел в  ванную,  вымыл  руки,
проверил укромные места под раковиной и  ванной,  преодолевая  брезгливость,
осмотрел небрежно брошенные на пол трусы и  лифчик.  Они  напоминали  паруса
средней яхты.
   "Зоофилия, некрофилия, педофилия, геронтофилия... -  неожиданно  вспомнил
он. - Интересно, есть  болезненная  тяга  к  женщинам  гигантских  размеров?
Какая-нибудь макрофилия?"  Среди  многочисленных  половых  извращений  такая
форма ему не попадалась. Надо будет спросить у Франка...
   Джинсы и желтая майка с абстрактным рисунком на  груди  криво  висели  на
торчащем из кафеля блестящем крючке. Он  тщательно  проверил  и  их.  Пусто.
Теоретически Отта могла спрятать контейнер в естественные отверстия тела, но
практически это исключено, ибо за  вечер  она  неоднократно  предлагала  ему
исследовать возможные тайники.
   Еще раз вымыв руки,  Денис  вышел  из  ванной,  стоя  посередине  номера,
внимательно осмотрелся по сторонам,  выключил  магнитофон,  погасил  свет  и
осторожно защелкнул за собой дверь.
   Изрядно наштукатуренная этажная услужливо выскочила из-за стола,  вызвала
лифт.
   -  Уже  уходите?  -   любезная   улыбка   мало   соответствовала   обычно
пренебрежительному выражению увядающего лица. Она не знала, кто такой Денис,
но несомненно догадывалась. Потому что неоднократно проходила инструктажи на
тему "Взаимоотношения советских  граждан  с  туристами,  прибывающими  из-за
рубежа" и понимает: обычный парень с улицы вряд ли смог бы  беспрепятственно
тусоваться с капиталистами несколько вечеров подряд. К тому же наверняка она
и сама работает на Контору: если  не  на  постоянной  основе,  то  оказывает
разовые услуги.
   - Ухожу, - сказал Денис и чуть не добавил: "коллега".
   Было бы забавно: сказать  -  и  заглянуть  в  продувную  физиономию.  Сто
процентов,  что  на  ней  отразится  полное  понимание.  Но  это   нарушение
конспирации.  Одно  дело  догадываться,   а   совсем   другое   -   получать
подтверждение своим догадкам. Именно так учил Мамонт.
   - На улице поосторожнее... Столько шпаны развелось,  спасу  нет!  Пьяные,
обкуренные, чего угодно утворить могут...
   Чтобы подтвердить догадки дежурной по этажу,  ему  следовало  с  каменным
лицом молча войти в лифт. Но Денис поступил  как  обычный  парень  с  улицы:
признательно улыбнулся и сунул рубль в оттопыренный карман халата.
   - Знаю, спасибо.
   Она  оторопело  замолчала.  Сквозь  толстый  слой   макияжа   пробивалась
напряженная работа мысли. Может, напрасно она стелется перед этим  вахлаком?
Наорать  на  него,  пригрозить  милицией  -  червонцем  бы   откупился   как
миленький... Двери лифта закрылись. Денис усмехнулся - ему нравилось изучать
людей. А червонец он бы не дал этой мымре ни при  каких  обстоятельствах:  в
кармане оставался всего тридцатник -  это  на  две  недели  жизни.  Негусто.
Правда, Мамонт обещал кое-что подбросить...
   На  улице  темно,  фонари  не  горели,  лишь  неоновая  пропись  "Кавказ"
разбавляла мрак у подъезда жидким синеватым молоком.
   Денис достал трубку, но передумал и сунул ее в карман. Все равно никто не
видит. Курение не доставляло ему удовольствия, трубка - элемент  имиджа,  не
больше. Маня зеленым огоньком, прошелестело мимо такси. Троллейбусы  уже  не
ходили. Или еще не ходили - смотря к чему привязываться: к вчерашнему вечеру
или  сегодняшнему  утру.  Хорошо,  что  до  дома  всего  шесть  кварталов  -
пятнадцать минут хода.
   ...Мать не спала. Она сидела на кухне за столом, перебирала рис и слушала
радио. На звук хлопнувшей двери даже не обернулась - специально.
   - Начало четвертого, ма, - сказал Денис. - А ну-ка баиньки.
   Он включил бра в прихожей и разулся. В квартире пахло сигаретным дымом.
   - Слышишь, мам?
   По радио передавали "Люксембургский сад". Ночной ди-джей подпевал Дассену
фальшивым уставшим голосом.
   - Здесь сказали, что когда он заработал свой первый  миллион,  то  бросил
жену и сошелся с какой-то молодой шлюшкой. Это правда? - спросила мать.
   - Кто - он?
   - Дассен.
   - Не знаю. Давай спать, ма. Я  ведь  просил:  не  надо  меня  стеречь.  Я
большой, у меня через три года первые залысины появятся.
   - ...Все наперебой твердили ему, что он должен отдохнуть хотя  бы  раз  в
жизни. Тогда Дассен сел в самолет и полетел куда-то на острова.  Как  только
самолет набрал высоту, он  уснул  -  и  больше  не  проснулся.  Остановилось
сердце. А мать его  сидела  в  соседнем  кресле,  даже  журнал  не  решалась
раскрыть, все разбудить боялась. Представляешь?
   - Хорошо, ма. Слава Богу, я не работаю на эстраде, правда? И наркотики не
ем.
   - Зато я их буду есть. Очень скоро. Для меня каждая такая ночь... Будто в
забой спускаешься. Одно дело, когда человек умирает во сне, рядом  с  тобой,
другое - когда сутки мечешься, разыскивая его,  а  потом  идешь  в  морг  на
опознание.
   - Надо было просто лечь и уснуть.
   Мать будто не расслышала. Затарахтел холодильник, приемник стал  работать
с помехами.
   - Тебе было два года, когда мы с отцом впервые увидели его по телевизору.
Это было на Новый год, в ночной передаче. Ты не спал до четырех часов... да,
точно, тогда тоже было четыре часа, ты капризничал, а отец  просто  из  себя
выходил - он всегда легко заводился, когда выпьет. Кто-то из  гостей  сказал
тогда, что Дассен похож на Сережу Зубровича, инженера-энергетика  из  нашего
отдела,  который  продал  свою  трехкомнатную  квартиру  в   доме   напротив
"Интуриста", в самом центре. А  потом  спился.  Никто  тогда,  двадцать  лет
назад, и предположить  не  мог,  что  все  получится  именно  так,  как  оно
получится. И с отцом, и с этим... Дассеном. И с тобой.
   - Со мной еще ничего не случилось, ма, - сказал Денис.
   Он взял полотенце и направился в  душ.  Мать  выключила  приемник,  резко
поднялась. На  ней  был  старый  лиловый  халат,  такая  стеганая  ромбиками
хламида, писк совковой моды конца семидесятых. Денис  терпеть  не  мог  этот
халат, мать казалась в нем раза в два старше, почти старухой.
   - Ты очень жесток со мной, - сказала она. Губы ее затряслись.  Лирическая
увертюра закончилась.
   - Неправда, - сказал Денис. - Извини, я в самом деле старался прийти  как
можно раньше, но так получилось.
   - Где ты шлялся?
   - Гулял. С девушками.
   - С проститутками, - уточнила мать.
   - Только не надо, ма.
   - Но и на это не похоже. Ты бы приходил в помаде, духах. И расслабленным,
умиротворенным. А ты всегда напряжен и задумчив. Где ты бываешь?  Скажи  мне
наконец правду!
   Денис закрылся в ванной, повесил полотенце на вешалку,  погромче  включил
воду и закрыл сток. Он знал, что мать стережет его за дверью, она еще только
начала расходиться.
 
   * * *
 
   - Итак... Патрик Зюскинд. Очень  хорошо.  Расскажите  же  мне  о  Патрике
Зюскинде, Курлов.
   Лидия Николаевна поставила билет на ребро и постучала им  по  столу.  Она
смотрела на Сергея так, будто у него пенис на лбу вырос. Нет, она бы  скорее
сказала: "фаллос", с долгим протяжным "л" и круглым  "о"  -  потому  что  на
первом курсе Лидия Николаевна преподавала у них историю античной литературы,
это ее  конек.  Сафо,  Анакреон,  Аристофан,  лиры,  кифары,  тенистые  рощи
Лесбоса.
   - Зюскинд  Патрик,  -  медленно  произнес  Сергей,  -  родился  в  бедной
еврейской семье. Он написал "Контрабас".
   Разбитые губы болели, каждое слово давалось с  трудом.  По  разработанной
Агеевым легенде он героически вступил в схватку  с  грабителями.  Имелась  и
соответствующая справка.
   - Прекрасно, Курлов.  В  бедной,  как  вы  говорите,  еврейской  семье...
Продолжайте...
   Лидия Николаевна любила истоптать безответного  "простого"  студента,  но
избегала ссориться с "детьми" - себе дороже. А Курлов явно  не  относился  к
"простым". Ему удалось поспать пять часов,  но  сон  облегчения  не  принес.
Хотелось холодного пива и пенталгина.
   В билете было написано: "Творчество П. Зюскинда". О том,  что  его  звали
Патриком, Сергей узнал только что от самой Лидии Николаевны. Про "Контрабас"
он слышал краем уха, его немцы ставили в университетском  театрестудии,  там
играл полный рыжий хлопец, за спектакль он выпивал упаковку баночного пива -
так по сценарию было. Все. Ничего больше про Зюскинда Сергей не знал и знать
не хотел. Разве что только...
   - Зюскинд очень любил пиво, - сказал Сергей.
   И в упор посмотрел на Лидию Николаевну  -  впервые  за  это  утро.  Лидия
Николаевна снова хотела что-то съязвить, но слова застряли у  нее  в  горле.
Левый глаз Курлова был красным, как редис, он почти  скрывался  под  опухшим
веком. Глаз загнанного зверя.
   - Когда Зюскинд садился писать, он ставил на стол семисвечник, а рядом  -
большой бокал с пивом. Он был  жгучий  брюнет,  -  негромко,  почти  шепотом
сымпровизировал Сергей.
   Лидия Николаевна поняла.
   - А Джон Апдайк? - так же негромко спросила она, выбирая из синей  стопки
его зачетную книжку.
   - Апдайк был седой, - Сергей улыбнулся. Кожа на губах затрещала.
   По движению полной руки Лидии Николаевны он без труда угадал: "зачт. ".
   - Если бы это был допрос, а Зюскинд с Апдайком были вашими товарищами - я
бы вас зауважала, Курлов, - сказала Лидия Николаевна, вручая Сергею зачетку.
   - Спасибо, - сухо произнес Сергей и вышел из аудитории.
   Шутка не показалась ему удачной.  Может,  эта  мымра  уже  что-то  знает?
Может, все уже знают?
   За дверью на него набросились Салманова, Щенько и Пшеничник -  три  такие
здоровенные дурищи, невыспавшиеся, трясущиеся, как первокурсницы.  Облепили,
повисли: "Ну, как, Курлов, - сдал?.. Ой, да ты че?! Какой билет?.. А Лидия -
она на нервах, да?"
   На его разбитую рожу внимания не обращали, как будто это было  в  порядке
вещей. Сергей промычал  что-то,  стряхнул  с  себя  цепкие  девичьи  руки  и
прошелся взад-вперед по коридору.
   - Родика никто не видел? Он приходил?
   Родика не было. На лестничной площадке сидела Светка Бернадская, подложив
под обтянутый белыми джинсами  зад  стопку  конспектов.  Она  курила  тонкую
сигаретку и смотрела в потолок.
   - Родика Байдака видела? - спросил Сергей.
   Светка неторопливо  навела  на  него  свои  голубые  прожекторы,  уронила
хоботок пепла между маленькими кожаными туфлями. И улыбнулась:
   - Нет.
   - Он в общагу вчера не заходил?
   Про  общагу  можно  было  и  не  спрашивать,  Светка  Бернадская  там  не
появляется - не ее ареал обитания; всю  сессию,  от  первого  до  последнего
звонка, она сидит в библиотеке, грызет гранит. Всерьез грызет,  без  всяких.
Хотя и не говорит об этом никому, даже под пыткой не признается. Это для нее
характерно, в этом вся Бернадская. Зато потом, когда Пшеничники и  Салмановы
мечут в  коридорах  икру,  лихорадочно  запихивают  в  лифчики  шпаргалки  и
хватаются за голову: "Ой, девочки, забыла, в каком году у жены  Фицджеральда
был выкидыш?" - Светка демонстрирует полную безмятежность.
   - Я вчера с подругой весь вечер пила кофе в  "Космосе",  -  сказала  она,
растягивая слова.
   Врет, конечно. Мамина дочка. Хочет впечатление произвести.
   - Там аппарат три месяца уже  как  сломался,  -  буркнул  Сергей  и  стал
спускаться по лестнице. В  другой  бы  раз  он  промолчал  -  обычные  бабьи
хитрости, что с нее возьмешь! - но сегодня настроение было не то.
   - Эй, а Цигулева где? - крикнула Светка сверху.  -  У  нее  моя  подшивка
"Вог", она обещала принести!..
   Голос у нее вдруг стал обиженным,  почти  злым.  Не  так  давно,  еще  до
осенней сессии, они со Светкой многими считались  парой.  Светка-энд-Сергей,
Svetka'n'Sergey, устойчивое словосочетание. А  потом  все.  Потом  появилась
Цигулева.
   Сергей сделал вид, что не расслышал.
   ...Этажом ниже - мужской туалет,  курилка.  В  распахнутом  настежь  окне
торчали Зеньков и Чумаченко. За закрытой дверцей  кабинки  деловито  шуршала
бумага.
   - Смотри, Серый, баба на втором этаже пол моет, в  одних  трусах,  у  нее
сосок с полмизинца, мы тут  чуть  не  это...  -  Чума  показал  свой  кривой
мозолистый мизинец, потом ткнул пальцем в окно в доме напротив.
   - Я Родика ищу, - сказал Сергей. - Он еще не сдавался?
   - Не-а... На кого это ты похож? А... вспомнил: мне дядька комикс  привез,
там мужик - оборотень. Так у него  такая  рожа  была,  когда  он  в  волчину
превращался. Что это за бульдозер на тебя наехал, Серый?
   - Отцепись. Упал, не видишь? Порезался  во  время  бритья.  Иди  в  жопу,
короче. Блин... И куда он запропастился?
   Сергей врезал ногой по дверце кабинки.
   - Эй, на борту - ты не Байдак случайно?
   Щелкнула задвижка, дверца медленно отъехала в сторону. Верхом на  унитазе
сидел Коля Лукашко с раскрытым конспектом в руках.
   - В телестудии твой Байдак.  Квасит  с  Ашотом.  И  вали  отсюда,  хватит
шуметь!
   Курлов с силой захлопнул дверцу.
 
   * * *
 
   Под учебную телестудию отвели огромный, обшитый орешником  и  пенопластом
кабинет на первом этаже. Здесь стояли три передвижные телекамеры, похожие на
гиперболоиды инженера Гарина, стальная рощица софитов, монтажная  установка,
четыре монитора, шестнадцатиканальный микшерский  пульт  "Алесис"  и  мягкий
уголок из черной кожи. Говорили, это Бутевич  расстарался  -  бывший  декан,
завзятый партиец, любитель крымских вин и быстрой езды.
   Смотрелась студия здорово, все так говорили. Образцовая студия.  Из  трех
камер работала только одна, мониторы были  на  лампах-компактронах,  которые
перестали выпускать  еще  на  заре  перестройки,  и  когда  очередная  лампа
перегорала, приходилось вручную менять электрод - если, конечно, было  кому.
Шикарный "Алесис" давно был пропит, проеден и  протрахан,  а  на  его  месте
стоял  обычный  советский  "Лель",  с  которого  сняли  ручки  и  клавиши  и
переоборудовали в обеденный стол - поскольку ни на что другое он не годился.
Находчивый Ашот Меликян, помощник декана, прилепил сюда  фирменный  логотип,
срезанный с коробки от "Алесиса", а заодно и его инвентарный номер.
   Исправно работал  только  мягкий  уголок.  Вернее  -  диван.  Огромный  и
упругий, как батут, добротный бидермайерский диван, который уже сам по  себе
являлся сексаттракционом. Вверх-вниз, вверх-вниз,  еще  выше,  еще,  широкая
устойчивая  амплитуда,  стыковка-расстыковка,  салют,  победа.  А  если  под
хорошую выпивку и закуску,  если  включить  единственную  рабочую  камеру  и
вывести изображение на большой монитор - ну... нет слов. Это надо пережить.
   Сергей постучался.
   - Алло, есть кто живой?
   Днем  здесь  иногда  торчат  первокурсники,  пытаются  лепить  передачки,
снимают интервью друг с другом, а потом  дружно  катаются  со  смеху.  Но  у
первокурсников еще не выработалась  привычка  запирать  за  собой  дверь.  А
сейчас дверь была заперта.
   - Открывай, - Сергей ударил костяшками пальцев по косяку.
   - Кто такой? - негромко спросили из-за двери.
   - Мне Байдак нужен.
   - Это ты. Серый?.. С-час.
   Щелкнул замок, дерматин зашуршал по цементному полу.  На  пороге  окосело
улыбался Ашот Меликян, его строгая понтовая сорочка  в  узкую  полоску  была
расстегнута, по волосатой груди стекал пот.
   - Твою мать, - затарахтел Ашот, запирая за Сергеем дверь. - Кто  стучится
в дверь моя? Я говорю: Мишель Пфайфер, спорном? Родион говорит: ни фига, это
Крутой Уокер. Спорнули на четыре порошка, открываю - а там Курлов, греб  его
мать, вот с такой рожей. Ты нам каждому по два порошка ставишь, Серый, мы на
тебя спорнули, ты не  оправдал,  сам  понимаешь...  И  кто  тебе  хлебальник
своротил, а?
   Байдак был здесь. Худой, дерганый, как на пружинках.  Большой  остренький
нос, светло-светло-голубые глаза. Очень светлые,  голубизны,  бывает,  и  не
видно. Он кивнул Сергею, вытер красное пористое лицо бейсболкой. Приподнялся
с дивана, вытащил из-за черной  кожаной  спинки  початую  бутылку  бренди  и
поставил на пульт.
   - Здоров, - сказал Сергей.
   - Хайль! - вскинул прямую руку Байдак.
   "Довыеживался, - раздраженно подумал Сергей. - И еще продолжает! Хотя  он
пока ничего не знает..."
   - Примешь?..
   Родька показал глазами на бутылку.
   - Жарко.
   - Неполную.
   - У меня дело, - сказал Сергей.
   - Да пошел ты, - сказал Ашот.
   - Ашот прав, хоть он и контуженый, - кивнул Байдак. - Делу - время. Всему
свое время.
   Сергей сел рядом. Диван под ягодицами послушно прогнулся,  а  потом  чуть
подбросил его вверх, снова прогнулся и снова подбросил. Как будто  приглашал
поиграться.
   - Сдал? - спросил Сергей, принимая наполовину наполненный стакан.
   - Арийцы не сдаются, - широко улыбнулся Байдак.
   - Кончал бы ты с этой херней...
   - А чего? - продолжал улыбаться Родька. Но улыбка застыла и  превратилась
в оскал - так бывало всегда, когда кто-то ему возражал, не слушал или другим
образом проявлял непочтение.
   - Ничего... Лидия зуб на тебя точит.
   - Ее сраная точилка... Она давно сломалась,  Серый.  Вот  так.  А  теперь
пьем. Чтоб все - и у всех.
   Выпили.  Ашот  достал  из-за  спинки  дивана  литровую  банку  со  свежей
вишней-скороспелкой. Прежде чем взять самому, он протянул банку Байдаку.
   Ашоту тридцать лет, он помощник декана, трижды женат, у него двое  детей.
А  Родику  только  двадцать  два.  Зато  его  папаша  работает   начальником
квартирного бюро  в  горисполкоме;  в  условиях  Тиходонска,  как  и  любого
крупного российского города, это все равно что работать на  раздаче  воды  в
пустыне. Дело даже не в самих квартирах - дело в великом множестве больших и
малых людей, которые считают себя обязанными Байдаку-старшему. Они и в самом
деле обязаны. Вот ректор университета Петренко, например, чья  дочь  недавно
встала на расширение, имея семью в количестве трех человек  и  двухкомнатную
квартиру площадью тридцать шесть метров. Тесновато, конечно.  Но  норма  для
постановки на квартучет - четыре метра на человека, как в могиле. И в каждом
районе стоят в очереди десятьдвенадцать тысяч таких бедолаг.
   Но Байдак-папа пошел профессору Петренко навстречу,  выделил  дочурку  из
безликой серой массы, она торжественно  сдала  свои  две  комнаты  в  пользу
города, а взамен получила три - пятьдесят "квадратов", в старом фонде. Хорош
старый фонд - сталинский дом напротив  памятника  Ленину,  где  "Гастроном"!
Самый центр, высоченные потолки, ни одной трещинки, еще сто лет простоит!  А
по бумагам выходит вроде бы все законно. В то же самое время Родька  написал
сочинение на "двойку", да и устные сдал на "тройки" и  при  конкурсе  четыре
абитуриента на место успешно поступил на первый курс. Так все и решается.
   Потому Родион Байдак  совершенно  спокоен.  Взять,  к  примеру,  того  же
Петренко - и преподавателя зарубежной литературы  доцента  Лидию  Николаевну
Певзнер,  чью  кафедру  в  июне  -  июле  ждет  плановое  сокращение.  Лидии
Николаевне пятьдесят шесть, у нее артрит, тахикардия  и  острый  хронический
идеализм. Если ее турнут с работы, вряд ли она сможет открыть кооператив или
хотя бы устроиться на курсы бухгалтеров.
   "Сердце, сердце! Грозным  строем  встали  беды  пред  тобой.  Ободрись  и
встреть их грудью, и ударим на врагов!.."  Весь  этот  древнегреческий  пыл,
весь этот темперамент - херня и говно,  Лидия  Николаевна  только  в  теории
знает, что это такое. Она загнется через год после увольнения, точно. Пойдет
стеклотару  собирать  в  Кировском  сквере,   будет   предлагать   выпивохам
пластмассовые стаканчики.  И  презервативы...  Нет-нет,  конечно,  Лидия  не
захочет увольняться. Нет. Она мысленно заставит злостного прогульщика Родика
выпить чашу с ядовитой цикутой,  после  чего  поставит  ему  жирный  "зачт".
Возможно, процитирует вслух что-нибудь саркастическое из Архилоха,  сверкнет
глазами, тонко улыбнется. Никто ничего, конечно, не  поймет  -  и  никто  не
обидится.
   - ...Что? - переспросил Сергей.
   - Ашот говорит, у Цигулихи на большой  губе  кольцо  золотое,  -  смеялся
Родик. Он несколько раз значительно подмигнул Сергею.
   - А чего смеешься? Чего мигаешь, глупый? - кипятился Ашот. - У меня лобок
до сих пор в синяках, говорю тебе! Показать?
   Он быстро спустил брюки и трусы, словно боясь, что скажут: да  пошел  ты,
не надо.
   - Смотри, глупый ты человек!
   Там было черно от шерсти. Если бы даже кожа у Ашота была  ультрамариновой
в желтую полоску - все равно не разглядеть за волосами. Родик взял  банку  с
вишней и опрокинул ее в трусы Ашоту. Ашот инстинктивно захлопнул  трусы,  на
ткани проступили пунцовые пятна, ягоды с мягким стуком посыпались из  брючин
на пол.
   - Ты почему это делаешь, а?
   Родик катался по дивану. Короткие, соломенного цвета волосы растрепались,
бесцветные глаза выкатились из орбит и налились слезами.
   У Ашота глаза как маслины, сейчас они потускнели, будто долго  лежали  на
тарелке и рассол совершенно высох, он шумно  задышал  и  собрал  пальцы  рук
щепотью, покачивая ими при каждом слове.
   - Разве я тебя обижал, Родион?  Не-ет.  Разве  я  тебе  давал  повод  так
поступать? Нет! Разве ты меня больше не уважаешь? - горестно причитал он.
   Байдак перестал смеяться и протянул ему стакан.
   - Пей. Я не хотел.
   Ашот выпил, снял трусы, стал выковыривать оттуда ягоды.  Несколько  вишен
он бросил в рот.
   - Я чистый, - сказал он гордо. - От меня никогда плохо не пахнет.
   И показал на свой член. Сергей подумал,  что  не  будет  пить  из  одного
стакана с Ашотом.
   А через минуту все-таки выпил - потому что ему позарез нужно поговорить с
Родиком; а если с Родиком не пить, то и разговаривать не о чем. И  сидеть  с
ним в  одной  комнате  тоже  необязательно.  На  свет  из-за  спинки  дивана
появилась еще одна бутылка.
   - У меня проблемы, Родик, - повторил Сергей после третьей.
   - Я понял, - сказал тот серьезно. И  тут  же  налил  четвертую.  В  дверь
постучались. Ашот оделся и пошел спросить, кто  там;  споткнулся  на  вишне,
чуть не упал. За дверью была Салманова, она  сдавала  зарубежку  по  высокой
протекции Ашота, а Лидия  Николаевна  ее  хладнокровно  зарубила.  Салманова
плакала и возмущалась. Ей подали полный стакан.
   - Ты дура, - сказал Ашот. - Тебе  было  ясно  сказано:  четвертый  билет,
уголок два раза проколот иголкой. Где были твои глаза, Салманова?
   - Четвертый взяли до  меня!  -  пискнула  Салманова.  -  Какая-то  зараза
схватила!.. Я как идиотка всю ночь читала этого припыленного  Зюскинда,  его
"Контрабас" - до сих пор во рту гадко, а кто-то - раз! И  получил  зачет  за
мой счет!
   Сергей выпил еще стакан, взял сигарету, прикурил. Выходило,  что  это  он
зараза и он получил зачет за счет несчастной Салмановой. Значит, и перед ней
он  виноват.  В  пустом  желудке  заурчало,  в  голове  разгонялась  звонкая
безудержная карусель. Ашот кормил Салманову  с  рук  раздавленными  вишнями,
которые минуту назад достал из своих трусов.
   - Вот, кушай, Салманова, - ворковал он, - и не бери в голову.  Все  будет
нормально.
   - Она меня обозвала при всех куриными мозгами - Лидия, представляешь?
   - Послезавтра у нее вторая группа, пойдешь и сдашь вместе с ними.  И  все
дела.
   Они зашептались о чем-то. Родик  Байдак  поднялся,  включил  единственную
рабочую камеру, навел ее на лицо Салмановой. Большой  монитор  ожил.  Жующий
рот крупным планом, маленькие прозрачные усики над верхней губой, пятно сока
в уголке. Салманова высунула свернутый трубочкой красный язык; он был  похож
на собачий член, под ним виднелись  синие  прожилки  и  тонкая  вертикальная
перепонка.
   - Родь, у меня проблемы, слышь? - повторил Сергей в двадцатый раз.
   - Да, Серый, - спокойно ответил Байдак и кивнул на монитор.  -  На  спор:
догадаешься по губам, о чем они договариваются?
   Догадаться было нетрудно. Сергей с Родиком выпили еще по полному  стакану
и вышли на улицу, оставив Ашота и Салманову  готовиться  к  послезавтрашнему
зачету по зарубежной литературе.
 
   * * *
 
   В тенистом дворе университета, через высокую арку - парковка. По какой-то
непонятной и совершенно логически непостижимой  закономерности  класс  машин
находился в обратно пропорциональной зависимости от социального положения их
владельцев. У профессоров  вообще  не  было  личного  транспорта,  несколько
потрепанных "единиц", "шестерок" и "троек" принадлежали доцентуре,  хозяином
разукрашенной двадцать четвертой  "Волги"  являлся  Ашот.  На  "восьмерках",
"девятках" и  даже  престижнейших  "девяносто  девятых"  катались  студенты.
Имелись тут  несколько  видавших  виды  иномарок:  два  "Пассат-универсала",
убитый "БМВ" - "тройка", "двухсотый" "мере" с проржавевшим кузовом.
   И ярким пятном настоящего заграничного великолепия  выделялась  красавица
"Ланча-тема" цвета вишни-скороспелки. Родику пригнали ее из Италии, прямо  с
завода, весь капот и багажник были в беловатой консервирующей смазке - будто
только-только с  конвейера.  Двадцать  две  тысячи  долларов.  Отец  Родика,
Дмитрий Павлович, чуть инфаркт  не  получил,  неделю  шипел:  как  смел  так
засвечиваться, сукин сын?! Потом еще неделю не разговаривал. Но времена  уже
наступали вольготные, безответные, и  однажды  утречком  сам  Байдак-старший
уселся за руль иностранной красавицы и поехал на работу -  рисануться  перед
сослуживцами.
   Сергей тоже считался на курсе блатным: его отец раньше возглавлял одну из
госснабовских оптовых баз и уверенно распределял дефицит.  Конечно,  меховые
шапки, дубленки и авторезина - это не квартиры, но все же возможности у него
имелись немалые. Правда, пару лет назад случились  большие  неприятности,  и
папахен чуть  не  загремел  на  скамью  подсудимых,  но  обошлось:  даже  из
номенклатурной обоймы не выпал и пересел в кресло начальника горкоммунхоза.
   Связи у него остались, да и деньги еще водились. Хотя вишневой "Ланчи"  у
Сергея не было, он ездил на обычной "пятерке",  но  ведь  далеко  не  каждый
студяга имеет свои колеса. Правда, тачка  старенькая,  механик  сказал,  что
ходовую до наступления зимы надо будет обязательно поменять.
   Когда  Родька  пиликнул  дистанционным  пультом  и  замки  "Ланчи"  четко
отщелкнулись, Серега испытал легкий укол зависти. Тут игрушка  из  каталога,
сто  шестьдесят  лошадиных  сил,  кожаный   салон,   мощная   стереосистема,
кондиционер, а где-то там, во временном металлическом  гараже  -  сраненький
"ВАЗ-2105" с размудоханной ходовой частью. Несправедливо.
   - Я не хотел никому рассказывать... - бормотал Сергей, глядя на  мигающий
цифрами  дисплей  бортового  компьютера.  -  Это  в  самом  деле...  большая
проблема. Я прямо... до сих пор не могу прочухаться, хожу  и  думаю  как  на
автопилоте. Пойду поссать - и забываю, зачем шел. Понимаешь меня, Родь?
   - Конечно, - доброжелательно ответил Родик.
   Они сидели в его машине, пили пиво. За  открытым  окном  -  косые  штрихи
дождя. Откуда взялось пиво, Сергей не помнил, и как пошел дождь - не  помнил
тоже. Его развезло, карусель раскрутилась  на  всю  катушку,  вот-вот  мозги
пропеллером воспарят над черепной  коробкой.  Бессонная  ночь  дает  о  себе
знать. Ночка...
   - Папашка утром говорит: убил, что ли, кого?  Нет,  говорю.  Он:  значит,
тебя убивали? Нет, говорю. Может,  помочь  надо,  позвонить  куда?  Спасибо,
говорю, не надо...
   - У тебя папашка молоток, - сказал Родик.
   - Да, да, - пьяно закивал Сергей. На отца ему  грех  было  жаловаться.  -
Только я ему ни хрена не сказал... не смог...
   - Стыдно? -  вкрадчиво  спросил  Байдак.  И  высоким,  не  своим  голосом
торжественно произнес: - Дети мои, я освобождаю вас  от  такой  химеры,  как
совесть. Зиг хайль! - торжествующе рассмеялся и добавил уже обычным тоном: -
Классно! "От такой химеры, как совесть..." Правда классно?
   В мозгу Курлова кто-то перевел стрелки.
   - Родь, ну зачем тебе это? - страстно зашептал он, уверенный, что  сейчас
убедит приятеля и одна проблема разрешится сама собой. - Зачем  эти  игры  в
фашистов? Мы же с ними воевали... Они моего деда убили и старшего брата отца
искалечили...
   - Плевать мне, кто с кем воевал, - равнодушно сказал тот и  действительно
плюнул в приоткрытое окно. - Зато эти спекулянты нас больше  боятся.  Петька
пришел на "плешку" в черной форме, сапогах, так все сразу бабки  отстегнули.
Даже те, кто раньше хвостом крутил!
   Стрелка со щелчком перескочила обратно, Сергей потряс головой.
   - Вон Бернадская пошла в белых штанах, - Родик показал на ветровое стекло
и тронул кнопку сигнала. - Хорошая жопа. Ашот говорил, всю абитуру у него на
коленях просидела, он до сих пор ее волосы у себя в трусах находит.
   - Дурак твой  Ашот,  -  Сергей  сплюнул  под  ноги.  -  Бернадская  знала
программу лучше наших преподов, сто лет ей колени его не усрались.
   "Стоп, - тут же подумал он. - При чем здесь Бернадская? При чем  Ашот?  О
чем мы говорили только что?.." Мысли срывались  с  карусели,  разлетались  в
стороны, будто дерьмо из разбрасывателя удобрений;  на  смену  им  прибывали
другие, новые, еще чернее, еще поганей  прежних.  Снова  разлетались.  Снова
прибывали.
   - Да, - сказал Сергей, наклоняя голову и сбоку неуверенно  поглядывая  на
собеседника. - У меня проблема... я тебе рассказывал уже, да?
   - Ну, почти, - доброжелательно кивнул Родик. - Я просто  в  шоке,  Серый.
Так чем там у вас все закончилось? Зачем ты вообще влез в эту махаловку?  Ты
же не мент? Или мент?
   - Да я не про то...
   Сергей громко икнул. Вспомнил  что-то,  сжал  зубы.  И  вдруг  рассмеялся
громким придурковатым смехом.
   - Меня отпидорасили, Родь. А?.. От-пи-до-ра-си-ли. Да... можно сказать  и
так.
   Он понял, что ни слова больше об этом деле не скажет. Никому.
 
   * * *
 
   На семинаре по уголовному праву Денис выручил  всю  группу.  Из  двадцати
семи человек на третью пару остались пятнадцать, причем все клялись, что  не
открывали даже учебник. И зубрила Бородаевский  клялся,  хотя  он,  конечно,
врал. От тотального разгрома группу могло  спасти  только  одно:  надо  было
"завести" Франка. И Денис взялся это сделать.
   - Мало того что истинную  направленность  умысла  практически  невозможно
установить,  она  толкуется  ограничительно  и   тогда,   когда   результаты
преступных действий налицо! - с жаром говорил он, не заглядывая в  конспект.
- Гражданин А, ударил гражданина Б,  ножом  в  бедро,  попал  в  артерию,  и
потерпевший  умер  от  кровопотери.   Что   вменяется   причинителю   вреда?
Неосторожное убийство?
   - Конечно, - настороженно кивнул Франк, барабаня суставчатыми пальцами по
столу. - Он же не предвидел  возможность  наступления  смерти,  хотя  мог  и
должен был это предвидеть...
   Франк - сокращение  от  Франкенштейн.  Такую  кличку  профессор  Реверсов
получил за туго обтянутое  кожей  скуластое  лицо  с  огромным  ртом,  лысый
шишковатый череп и привычку  вытаращивать  и  без  того  изрядно  выкаченные
глаза, когда ему хотелось  подчеркнуть  важность  произносимого  и  привлечь
внимание слушателей. На лекциях он частенько отвлекался, сбиваясь на "случаи
из  жизни"  и  забавные  байки,  но  на  семинарах  свирепствовал,  требовал
конкретных и полных ответов, щедро рассыпая  "неуды",  которые  впоследствии
роковым образом сказывались  на  результатах  сессии.  По  уголовному  праву
задолжников было больше всего.
   - В этом и заключается  ошибка  традиционного  подхода!  -  обличительным
тоном проговорил Денис. - Когда человек тычет в  другого  ножом,  он  должен
предвидеть вероятность наступления любых последствий и отвечать за  конечный
результат! В данном случае - за умышленное убийство!
   Суставчатые пальцы быстрее забарабанили  по  дереву.  Мышление  у  Франка
отличалось парадоксальностью, а  поступки  -  непредсказуемостью,  он  очень
ценил оригинальность и самостоятельность ответов, хотя понимал эти  качества
весьма своеобразно. Рассказывали, что однажды на экзамене он загнал студента
в угол вопросом:  "Что  такое  проституция?"  Тот  безнадежно  задумался  и,
предчувствуя неизбежность провала, брякнул:
   - Не знаю... Но был случай...
   Зависшая над ведомостью ручка остановилась.
   -  В  ресторане  женщина  залезла  на  стол  и  стала  кричать:  "Да,   я
проститутка, но меня голыми руками не возьмешь!" Сам видел...
   Франк рассмеялся и поставил долгожданный "уд".
   Другая легенда повествовала, как Реверсов безуспешно выпытывал  у  одного
азербайджанца,  что  является  объектом   преступного   посягательства   при
изнасиловании. Тот потел, краснел,  затравленно  оглядывался  на  товарищей,
подбирал слова и наконец вместо  нейтрального  "половая  свобода"  сдавленно
прохрипел:
   - Ну эта... лохматая...
   Аудитория взорвалась гомерическим смехом, Франк повалился на стол и  чуть
не умер от хохота, но когда успокоился, пришел в ярость и с криком: "Сам  ты
"лохматая"!" - выгнал опозорившегося ученика.
   Слабым местом Франкенштейна было то, что он легко вовлекался в дискуссию,
а "заведясь", превращал семинар в лекцию и мог  проговорить  все  отведенное
время, забыв про необходимость опроса. Но "завести"  профессора  мог  только
подготовленный и эрудированный студент.
   Денису это удалось. Опираясь на несуразные примеры из судебной  практики,
он раскритиковал  общепринятую  теорию  субъективного  вменения  и  довольно
убедительно высказался в пользу определения вины по объективным последствиям
преступления.  В  любом  учебнике   можно   прочесть,   что   такой   подход
распространен  в   неправильных   капиталистических   государствах   и   для
социалистической законности совершенно неприемлем.
   - Традиционная теория снимает с виновного ответственность за отклонения в
цепочке причинно-следственных связей, - торжествующе заканчивал  Денис  свою
речь. Он предчувствовал триумф, как матадор,  правильно  вогнавший  шпагу  в
загривок еще стоящего как ни в чем не бывало, но уже убитого быка.
   -  Но  тогда  риск  наступления  неблагоприятных  последствий   полностью
возлагается на жертву! Разве это  отвечает  принципу  справедливости?  Разве
способствует борьбе с преступностью?
   Франк вытаращил глаза.
   - Хорошо. Да. Хорошо, что вы нестандартно мыслите. Но нестандартно  -  не
всегда означает правильно. Да.  Вы  обосновываете  очень  опасную  концепцию
объективного вменения, которая может привести к  необоснованным  репрессиям!
Ведь что есть ответственность без вины?
   Бык тяжело рухнул на колени и медленно повалился на бок. Денис  незаметно
отсалютовал восторженно замершей аудитории. Он выполнил свою  задачу.  Франк
"завелся" и проговорил оставшиеся семьдесят минут, как раз  до  завершающего
учебный день звонка.
   Вываливаясь в весело гомонящей толпе на улицу, Денис получил  стандартный
набор почестей победителя: его признательно хлопали по плечу, дружески  жали
руку, Ниночка Бобылева чмокнула  в  щеку,  а  Славка  Ефимов  вызвался  даже
немедленно угостить пивом. Но время поджимало.
   На улице было пасмурно. К  стоянке  автомобилей,  пошатываясь,  подходили
двое изрядно поддатых парней с журфака.  Одного,  с  разбитым  лицом,  Денис
хорошо знал - тот ухаживал за Антониной и всегда смотрел  на  него,  как  на
классового врага. Звали его Сергей. Здоровый амбал, кто же это сумел так его
разукрасить? Второй и с целой физиономией имел вид блатной босоты - дерганые
движения, вызывающе-развязные  манеры,  хищный  острый  нос  и  презрительно
прищуренные бесцветные глазки. Хорошие кадры  получит  через  несколько  лет
отечественная журналистика! Оба наверняка неграмотные босяки, если  и  умеют
писать, то только на заборах... Живописная парочка вплотную  приблизилась  к
шикарной иномарке. Неужели средь бела дня начнут курочить? По пьянке чего не
сделаешь! Но вместо звона стекла нежно пиликнул электронный замок, и будущие
журналисты завалились в мягкий салон. О времена, о нравы!
   - Так ты идешь пить пиво? - спросил Ефимов.
   - Некогда. Давай в другой раз!
   Денис быстро пошел к трамвайной остановке, за ним увязался  Бородаевский.
Странный и скользкий тип. Тетрадки и учебники он почему-то носил в  газетном
свертке, никогда  не  смотрел  в  глаза  собеседнику  и  уклонялся  от  всех
неофициальных мероприятий группы. Из-за этого в последнее время его уже и не
приглашали.
   - Значит, ты учил, - утвердительно, с  долей  обличительной  интонации  в
голосе не то спросил, не то констатировал он. - А где ты все это прочитал? В
учебнике такого нет...
   - На учебнике далеко  не  уедешь.  Думать  надо.  Анализ  и  синтез  плюс
собственные мысли... У тебя есть собственные мысли?
   Денис втиснулся в отходящий трамвай и помахал рукой  неуклюжему  парню  с
бабьей фигурой и дурацким газетным пакетом под мышкой. Лицо у  Бородаевского
было унылым: собственных мыслей у него не было и он  остро  завидовал  чужим
успехам. А Денис уже забыл про свой триумф и думал о предстоящей работе.
   Через пятнадцать минут он был на набережной, у восьмого  причала.  Громко
играла бравурная музыка, белый прогулочный катер  готовился  к  отплытию,  а
ожидающий у кассы длинный и сутулый Витька Осипов  проявлял  явные  признаки
беспокойства.
   - Где ты ходишь, опоздаем! - ему нравилось изображать командира, но из-за
излишней суетливости эта роль ему плохо удавалась.
   - Я же не прогуливаю семинары, как некоторые, - гордо  ответил  Денис.  -
Билеты взял?
   Они покупали билеты в кассе, как обычные граждане, правда,  потом  Мамонт
возмещал расходы.
   Осипов кивнул.
   - Пошли быстрее!
   - Подожди. Их привезли?
   - Конечно! Что я, по-твоему, совсем идиот? Чего бы я спешил?
   - Может, просто соскучился по водным прогулкам...
   - Прям-таки! Наташка и так косо смотрит  на  мои  отлучки.  Один  раз  на
кружок, другой - на дружину, сейчас - в райотдел на  стажировку...  А  потом
что придумать?
   Витька полгода назад женился и сразу попал под каблук к молодой  супруге.
Характер у него был мягкий,  и  скорей  всего  страх  перед  женой  окажется
сильней требований Мамонта о строгой конспирации - рано или  поздно  он  под
большим секретом расскажет ей все.
   - Надо будет - я тебе сто историй придумаю... Побежали!
   Тарахтенье движка напоминало работающий на холостых оборотах трактор. Они
последними поднялись на борт - это плохо: привлекает излишнее  внимание,  но
"прокол"  не  слишком  серьезен...   Надо   будет   загладить   его   полной
естественностью поведения.  Денис  испытывал  тревожное  возбуждение  -  как
всегда в начале  операции.  Непривычно  опрятные  матросы  сбросили  сходни,
отдали концы, тарахтенье усилилось, и  гранит  набережной  ушел  в  сторону.
Катер вмещает сто пятьдесят человек, но сейчас он заполнен  едва  на  треть.
Будний день, шесть часов вечера, народ после работы разбредается по домам. В
основном  здесь  гости  Тиходонска,  которым  нечего   делать,   кроме   как
осматривать живописные окрестности с середины реки. Да  группа  французов  -
двадцать пять человек, прибывших по программе культурного обмена.
   Иностранцы. На профессиональном сленге - иноки. "Пойду к скуфье смиренным
иноком"...  Нет,  это  из  другой   оперы.   Толкутся   на   корме,   громко
разговаривают, смеются... Двое рассматривают  в  бинокли  проплывающие  мимо
берега, один расхаживает  с  фотоаппаратом,  выбирая  нужный  кадр.  Аппарат
огромный,  дорогой,  с  мощным  телевиком.  Впрочем,  запрещенных  к  съемке
объектов на маршруте нет...
   - Пошли к ним, - шепчет Осипов. Суетится, как всегда.
   - Не сразу, - стараясь не  выдать  раздражения  и  сохранить  нейтральное
выражение лица, отвечает Денис. Не торопясь, он извлекает трубку и  медленно
набивает ее дорогим "капитанским" табаком из замшевого кисета.
   - Чего ждать? - шипит Витька. - Время-то идет!
   - Прибежали как ошпаренные и сразу к ним? Ты хоть думай немного! -  Денис
делано улыбнулся и принялся  раскуривать  трубку.  -  Давай  пока  с  нашими
девочками познакомимся...
   Девочек было трое, молодые, но не очень чтобы красивые. И знакомиться они
не захотели.
   - Валите отсюда, ребята, мы  не  по  этому  делу,  -  равнодушно  сказала
шатенка с короткой косичкой и расставленными, как у зайца, зубами.
   - Какому такому делу? - вроде бы обиделся Денис. - Никаких дел  у  нас  и
нету... Переболтать да пива выпить...
   - Мы не пьем пиво, - снова за всех ответила девушка. - Отваливайте.
   - Ну и ладно! Пойдем, Витек... - Осипов как деревянный следует за ним. Он
заторможен и напряжен, видно, размышляет, что будет, если его увидит  кто-то
из знакомых и расскажет Наташке.
   Со стороны  все  выглядит  естественно.  Потерпев  неудачу,  два  молодых
плейбоя вальяжно движутся в кормовую часть, не подозревая, естественно,  кто
там находится. Но, услышав иностранную речь, они приятно удивлены.
   -  Смотри,  Витек,  иностранцы!  -  громко  умиляется  Денис.  Умиляется,
конечно, не для Витька, а для  иноков.  Практически  все  в  группе  говорят
по-русски. И все знают, что хотя "железный занавес" пал,  для  периферийного
городка живые иностранцы - немалая редкость.
   - Здравствуйте! -  с  легким  акцентом  здоровается  с  ними  симпатичная
женщина лет тридцати и улыбается. На ней свободного покроя платье и красивые
босоножки.
   - О! Вы понимаете по-русски? - еще больше удивляется Денис. - Здорово!
   Он разыгрывает роль не очень далекого, но добродушного парня - подходящей
мишени  для  любых  происков  посланцев  империализма.  Женщина   продолжает
улыбаться.
   - Конечно. Мы должны знать язык своих друзей.
   У нее прическа "каре", милая улыбка, короткий узкий  нос  и  ясные  серые
глаза. Сквозь ремешки босоножек  выглядывают  ухоженные  нежные  пальчики  с
неброским перламутровым педикюром. И  густые  черные  волосы  лежат  один  к
одному, отблескивая,  как  воронье  крыло,  -  видно,  она  моет  голову  по
нескольку раз в день. От женщины исходит волна притягательности  и  обаяния.
Если бы  она  просила  показать  шрам  от  аппендицита,  Денис  не  стал  бы
упрямиться.
   - Слышишь, Витек, это наши друзья! - окончательно  заходится  в  восторге
Денис.
   - Мир, дружба! - почему-то с акцентом говорит Осипов и, тряся сцепленными
ладонями перед грудью, ненатурально скалится.
   Контакт состоялся. Женщину звали Мадлен, она из Лиона, работает в  музее.
Основная часть группы из Парижа. В Тиходонске им нравится,  послезавтра  они
улетают в Москву, а оттуда возвращаются домой.
   -  Витек,  сбегай  за  шампанским!  -  командует  Денис   и   принимается
раскуривать трубку. Закрепить  контакт  никогда  не  вредно,  но  сейчас  не
Холмсу, а ему лично хочется сделать Мадлен что-то приятное.
   Осипов  приносит  бутылку  "Тиходонского"  и  три  картонных  стаканчика.
Стаканчиков надо было взять больше - группа иноков заинтересованно следит за
развитием событий, и по законам гостеприимства пригласить к выпивке  следует
всех желающих. Хоть по три капли на нос, неважно, тут главное  жест!  Они-то
уж попили у себя настоящего шампанского, "Тиходонским"  их  не  удивишь,  но
совместное распитие сближает и способствует...
   Денис вручает Мадлен стаканчик  с  таким  видом,  будто  это  хрустальный
бокал. Они встречаются глазами, и Денис явственно читает в них  интерес.  Он
ощущает всплеск настроения, будто получил инъекцию веселящего препарата.
   - Господа, присоединяйтесь! - широким жестом Денис протягивает оставшиеся
стаканчики  в  сторону  группы,  совершенно  не  представляя,   как   станет
выкручиваться, если интерес к предложению проявят больше, чем двое.
   Но французы вежливо улыбаются и  делают  отрицательные  жесты.  Худенькая
женщина с короткой стрижкой хлопает ладонями по  открытым  плечам  и  что-то
говорит пофранцузски.
   - Холодно пить шампанское, - переводит Мадлен и лукаво улыбается. -  А  я
не боюсь холода...
   В ее тоне Денису слышатся многозначительные обещающие нотки. Его  бросает
в жар.
   У него дрожат руки. Тиходонское  шампанское  пенится,  выплескивается  на
дощатую палубу. Мадлен звонко смеется.
   - За вас, наших гостей! - торжественно провозглашает Денис. В одной  руке
он держит стаканчик, в другой трубку. Это неудобно и кажется, будто выглядит
он совершенно по-дурацки. -  Нам  очень  приятно,  что  вы  прибыли  в  наши
замечательные края, надеемся, что это не последний раз. За вас, Мадлен!
   Он залпом выпивает свою  порцию.  Шипучая  сладкая  жидкость  попадает  в
пустой желудок, вызывая  тошнотный  спазм.  Сейчас  бы  горячую  отбивную  с
зеленым горошком! Витька только пригубляет - боится, что жена  учует  запах.
Лучше  бы  вообще  отказался,  а  так  принужденность  его  поведения  видна
невооруженным глазом! Мадлен пьет медленно, маленькими глотками, губы  мягко
облегают картонную кромку, не оставляя следов помады.
   - Вы удобно устроились? - галантно спрашивает Денис. - В какой гостинице?
   В животе у него заурчало. Денис чуть не провалился  сквозь  палубу  и  до
отказа втянул пресс, как будто старался достать до позвоночника.
   - "Кавказ".
   Другого ответа он и не ждал - интуристовская гостиница одна в городе.  "В
каком номере?" - рвался из захмелевшего нутра следующий вопрос, но гортань и
губы никогда не пропустили бы его наружу.
   - А вы работаете или учитесь? - в свою очередь интересуется Мадлен.
   - Учимся. В университете, на  юридическом,  -  честно  отвечает  Денис  и
рассказывает о себе  и  Осипове.  Они  действуют  без  легенды,  под  своими
именами, поэтому им ничего не нужно придумывать.
   - Занятия закончились, вот мы и решили прогуляться по реке...
   - Подышать свежим воздухом, - добавляет Витька, довольный, что  встрял  в
разговор.
   - А вы женаты? - Мадлен показывает на Витькино обручальное кольцо.
   - Да, - энергично кивает тот. - Совсем недавно.
   - А почему жена не дышит свежим воздухом?
   - Э-э... Она... Она заболела! - брякает Осипов.
   Идиот!
   - Странно! - удивляется Мадлен, и улыбка  ее  становится  напряженной.  -
Молодая жена заболела, ей нужен уход, лекарства... А  вы  после  занятий  не
спешите к ней, а едете дышать воздухом!
   Витька не отличается сообразительностью. Он молчит и смотрит  в  сторону,
как на семинаре у Франка. Дениса окатывает волна злости. Какой тупица!
   - Витя живет в общежитии, а  жена  отдельно,  у  родителей,  -  объясняет
Денис. - У них одна комната, и все не помещаются.
   Конечно, этим признанием он подрывал престиж своей  страны,  но  в  конце
концов сейчас гласность, скрывать недостатки перестали. А  истинную  причину
их нахождения на прогулочном катере надо скрыть любой ценой...
   - Вечером Витя зайдет ее проведать, понимаете? Навестить. И снова  пойдет
в общежитие.
   - Муж и жена живут отдельно?!
   - Да. Но скоро им дадут комнату в общаге. В смысле в общежитии.
   - Скоро дадут! - воспрянул Витька. - Профком обещал!
   - А шампанское... Не слишком ли оно дорогое для неимущих студентов?
   - Мы это... Подрабатываем, - выпятил грудь Витька.
   - Да? Интересно, где же?
   - Грузчиками в магазине.
   Мадлен окинула взглядом его фигуру и теплыми пальцами мягко взяла  Дениса
за руку. Когда-то он  занимался  боксом,  и  кулак  с  разбитыми  костяшками
выглядел внушительно. Но она разжала его и нежно провела по ладони.
   - Вы не успели испортить руки, - серые глаза потускнели.
   Дальше  беседа  протекала  вяло.  Мадлен  не  выпытывала  государственных
секретов, не высказывала никаких просьб и не давала поручений,  не  пыталась
соблазнить и завербовать, не просила адреса для переписки, словом, не делала
ничего запрещенного, да и разрешенного  тоже  не  делала.  И  все  остальные
французы вели себя идеально: не вступали в контакт  с  местными,  ничего  не
передавали, не разбредались, даже в бар не пошли.
   Погода  испортилась:  полил  мелкий,  колючий  дождь,   волны   приобрели
свинцовую окраску и покрылись белыми барашками. Легко одетые иноки  забились
под тент, зябко поеживались. Только Мадлен с удовольствием подставляла  лицо
холодным брызгам. С мокрыми волосами и разрозовевшимися щеками она выглядела
очень привлекательно.
   Денис поймал себя на мысли, что никогда раньше не засматривался на женщин
ее возраста. А сейчас... В груди расширялся  теплый  шар,  наперекор  погоде
согревая все его существо. Уж не  влюбился  ли  он?  С  первого  взгляда,  в
иностранку, которая через пару дней навсегда  уезжает  из  страны...  Любовь
способствует безумствам. Он знает, как надо держаться и что говорить,  чтобы
беспрепятственно пройти в "Кавказ", и он легко  может  установить  номер,  в
котором она живет. Только что дальше? Нет, все бесполезно...
   - Что вы делаете завтра? - не удержавшись, спрашивает он. -  Или  сегодня
вечером? Я мог бы показать вам город. И окрестности...
   - Невозможно, - Мадлен безразлично качает головой. - Сейчас у нас прием в
горисполкоме, потом я лягу спать.  А  завтра  весь  день  тоже  расписан  по
минутам.
   Денис отчетливо чувствовал: в Мадлен что-то изменилось. Она  поддерживала
разговор, задавала необязательные вопросы, впопад отвечала, по-прежнему мило
улыбалась. Но это уже была другая Мадлен. Теперь он не  ощущал  ни  прежнего
интереса,  ни  расположенности,  только  безразличие   и   усталость.   Лишь
элементарная вежливость заставляла ее поддерживать  разговор.  Настроение  у
Дениса испортилось. Перемены в поведении женщины  он  отнес  на  свой  счет.
Дурацкая трубка, бурчащий живот, идиотское шампанское без  закуски,  как  на
вокзале...
   Когда катер уже развернулся и  возвращался  к  причалу,  толстый  веселый
дядька в джинсовых шортах неожиданно навел на них фотоаппарат.
   - На памьять!
   - Давайте, давайте! - радостно поддержала Мадлен. К ней словно  вернулось
хорошее настроение.
   Витька шарахнулся в сторону, как черт от  ладана.  Денис  растерялся,  но
вида не подал, стал спокойно рядом с Мадлен, даже когда она  взяла  его  под
руку, не отстранился.
   - Щелк, щелк, щелк...
   - Спасьибо! Теперь скажьите ваш адрьес, я пришлюю снимьок!
   Весело улыбаясь, толстяк достал блокнот. После чуть заметной паузы  Денис
продиктовал адрес, толстяк аккуратно записал.
   - Хорошьо! - он долго тряс Денису руку. Мадлен оставалась безучастной.
   Прогулка подходила к концу.  Скоро  борт  катера  с  треском  притерся  к
свисающим за край причала старым покрышкам. Денис смотрел вслед  Мадлен,  но
она не обернулась. Иноков забрал огромный интуристовский автобус,  незаметно
рассосался остальной народ, и набережная опустела. Дождь закончился,  но  от
реки тянуло холодом.
   - Хорошо сработали, правда? - спросил Витька.
   - Угу.
   - Все четко, обеспечен полный контроль. Да?
   - Да.
   - Ну, я побежал к Наташке. Лады?
   - Лады.
   Но он никуда не побежал, а продолжал топтаться на месте.
   - А я не облажался с этим кольцом?
   - Облажался.
   - Да, надо было снять... Ты только Мамонту не говори...
   - Пока. Я пойду прогуляюсь, - вяло  пожав  руку  Витьке,  Денис  двинулся
вдоль ограждающей реку чугунной решетки.
   Радостно высунув язык, огромными  прыжками  пронеслась  мимо  здоровенная
овчарка. В выбоинах тротуара блестели лужицы, пахло свежестью и тиной, через
каждые сто метров огромными черными грибами  торчали  из  асфальта  чугунные
швартовочные тумбы. Он поставил ногу на одну из них, облокотился на  колено,
вынул и повертел в руках трубку, незаметно осмотрелся.
   Осипова уже и след простыл, видно, чешет со всех  ног  к  своей  Наташке.
Пожилая чета, подстелив газету и не убирая  на  всякий  случай  зонт,  чинно
сидит, на скамейке лицом к Дону. Тоненькая  девушка  выгуливает  на  поводке
поджарого нервного добермана. С достоинством идет  рядом  со  статной  дамой
красавец дог в наморднике. Топая  как  лошадь,  пробежала  обратно  знакомая
овчарка. Хозяин  ожидал  ее  вдали,  под  легким  силуэтом  высокого  моста,
связывающего левый и правый берега и открывающего ворота на Кавказ. Несмотря
на свой вполне гражданский вид, это стратегический объект. Раньше  Денис  об
этом не задумывался. И вообще не подозревал, что в Тиходонске столько  особо
важных заводов  и  НИИ,  к  которым  вожделенно  присматриваются  зарубежные
спецслужбы.
   Спрятав  трубку,  Денис  двинулся  дальше.  Пройдя  мимо   череды   белых
теплоходов у пассажирского причала, он подошел  к  зданию  речного  вокзала,
стилизованному под стремительно несущийся  вперед  парусник.  Роль  мачты  с
разбухшими от ветра парусами выполняла десятиэтажная гостиница, которая  так
и называлась - "Парус". Пару раз он бывал там, когда приходилось работать со
шведскими моряками. Наверху имелся неплохой бар. Но  сейчас  у  него  другой
маршрут, неизвестный, кстати, ни Витьке Осипову, ни другим членам отряда.
   Денис шел вдоль задней стороны бетонного корабля, на уровне ватерлинии. В
отличие  от  фасадной  части  здесь  царила  полная  запущенность  -  мусор,
облупившаяся штукатурка, извечные надписи... Только теперь они выполнены  не
мелом, а цветными фломастерами и аэрозольной краской - прогресс проникает во
все сферы жизни, не обходя даже уличный  вандализм.  К  тому  же  добавились
матерные выражения на английском - плоды распространения языковых спецшкол и
видеофильмов с параллельным дубляжем.
   Он миновал оцинкованный продуктовый  люк  ресторанной  кухни,  невзрачные
двери пожарного выхода и каких-то подсобных  помещений.  Следующая  дверь  в
обшарпанной стене ничем не отличалась от предыдущих.  Денис  сунул  палец  в
дыру у железного косяка, нащупал кнопку звонка, нажал и подержал немного для
верности.  Через  минуту  лязгнул  крепкий  замок,  и  на  пороге  показался
улыбающийся Мамонт - в белой рубашке с засученными по локоть рукавами и  при
галстуке. На  скуле  белела  нашлепка  лейкопластыря.  Как  всегда,  от  его
мускулистой фигуры веяло уверенностью и силой.
   Пропустив Дениса в помещение, он машинально выглянул наружу и вновь запер
дверь.
   - Пойдем, есть хорошие новости!
   Заметно прихрамывая, Мамонт пошел впереди.  Запыленный  проход  уперся  в
лестницу, следующий этаж имел более обжитой вид, а когда они  прошли  сквозь
еще одну дверь, то как будто попали в  малогабаритную  квартиру.  Квадратная
прихожая, хорошо обставленная комната, небольшая кухня, раздельный  санузел.
В прихожей имелась вторая дверь, она выходила в  покрытый  красной  ковровой
дорожкой коридор управления речного порта,  между  кабинетами  начальника  и
главного  инженера.  Снаружи  на  ней  красовалась   табличка   "Техническая
библиотека", а  по  ковровой  дорожке  можно  было  пройти  к  двустворчатым
стеклянным дверям и выйти с фасадной стороны здания.
   - Проходи на кухню. Голодный небось? - весело подмигнул Мамонт. - Яичницу
на сале будешь?
   Денис сглотнул слюну. В той работе, которой он  на  общественных  началах
занимался уже почти год, привлекали не  только  интерес,  острота  ощущений,
прикосновение к тайнам, недоступным другим людям, но и личность  наставника.
В  Мамонта  были  влюблены  все  члены  группы.  Он  не  кичился  положением
командира, не создавал дистанцию между собой и ребятами, держался  просто  и
дружелюбно,  как  старший  товарищ.  Что  очень   важно   -   не   изображал
идеологического святошу: рассказывал и охотно слушал политические  анекдоты,
возмущался    тупостью    чиновников    и    многочисленными     нелепостями
совпартдействительности.  Нормальный  веселый  мужик.  И  сейчас  жарит  ему
яичницу, как будто так и надо...
   - Что случилось, Константин Иванович? Хромаете, лицо залеплено...
   - Брали вчера одного лба... Здоровенный, гад, нескольких наших покалечил.
Чуть не застрелил его, - охотно ответил Мамонт.
   Сашка  Зубов  рассказывал,  что  Мамонтов  входит  в  особую  группу  для
проведения "острых" операций. Туда включены физически крепкие  и  специально
подготовленные сотрудники Управления, каждый из них регулярно проходит сборы
в Москве, где прыгает с парашютом, взрывает мины и тренируется в  рукопашном
бою. "Учится отрывать яйца", - как  выразился  Сашка.  Так  что  мирный  вид
оперативника в обязательном костюме и галстуке - очень обманчив. Хотя мощная
шея, широкие плечи и перекатывающиеся шарами  бицепсы  не  дадут  обмануться
даже неискушенному человеку.
   - Готово, - Мамонт разложил  по  тарелкам  аппетитно  пахнущую  глазунью,
достал из холодильника  блюдца  с  нарезанной  колбасой  и  сыром,  редиску,
зеленый лук, свежий хлеб. - Начали!
   Ели молча, когда тарелки опустели и Денис сыто отвалился на спинку стула,
Мамонт включил чайник и сел напротив.
   - Теперь рассказывай. С чего начнешь? Давай с сегодняшнего -  по  горячим
следам...
   - Совершенно ничего интересного, - сразу предупредил Денис,  но  подробно
рассказал о речной прогулке. Так полагалось, ибо то, на что  он  не  обратил
внимания, могло представлять  большой  интерес  для  более  информированного
Мамонта.
   Сейчас контрразведчика заинтересовал эпизод  с  кольцом.  Причем  не  как
оплошность Витьки Осипова, а как реакция Мадлен.
   - Значит, сама за кольцо  уцепилась,  стала  расспрашивать,  выяснять?  -
Мамонт подобрался,  задал  несколько  уточняющих  вопросов,  потом  вышел  в
комнату. Заскрежетал сейф, и он вернулся с несколькими женскими фотографиями
и каким-то списком.
   - Посмотри...
   Фотографии были не совсем резкими,  в  углах  просматривались  полукружья
печатей. Денис понял, что они пересняты с паспортов. Мадлен он узнал  сразу.
Здесь она не улыбалась и смотрела в объектив широко открытыми глазами.
   - Вот она...
   Мамонт сверился со списком.
   - Мадлен Дюпарк, родилась в Авиньоне, тридцать восемь лет...
   - Тридцать восемь?! - поразился Денис. - А выглядит гораздо моложе...
   -  Не  замужем,  реставратор  музея  в   Лионе,   -   задумчиво   дочитал
контрразведчик. - Проверим, какой она реставратор...
   - А что такое? - Денис  не  понял,  чем  вызван  такой  интерес  к  милой
женщине.
   - О чем думает обычный человек на речной прогулке? -  принялся  объяснять
Мамонт. - Он расслаблен, любуется природой, и ему по барабану - у кого какое
кольцо. Другое дело разведчик! Он  всегда  насторожен  и  постоянно  ожидает
подходов со стороны  контрразведки  страны  пребывания.  А  потому  обращает
внимание на мелочи, странности, нестыковки и пытается их  прояснить.  Именно
это и делала Мадлен.
   - Выходит, она?.. - удивился Денис. - Да нет, ерунда!
   Мамонт пожал плечами.
   - А ты думаешь, у разведчика на лбу написано, что он разведчик? Или  рога
растут?
   - Нет, но все же... Такой поспешный вывод...
   - Выводов пока никто не делает. Просто  мадемуазель  Дюпарк  представляет
оперативный интерес. Проверим ее, и все станет  ясно.  Правда,  может  и  не
стать... Но если ей вздумается посетить нас еще раз, мы будем держать ее под
контролем. На всякий случай.
   - Перестраховщики!
   - А как ты думал? - Мамонт снисходительно улыбнулся. - Вся наша работа  и
есть перестраховка. И в этом большой  смысл.  Когда  в  каждом  подозреваешь
шпиона,  рассматриваешь  под  увеличительным  стеклом,  проверяешь  со  всех
сторон, то из десяти раз один попадешь в точку. Или из ста. Или  из  тысячи.
Конечно, много лишней работы, пустого труда... Но иначе зачем  вообще  нужна
контрразведка?
   "Идиотизм!" - подумал Денис. А вслух спросил:
   - Как же вы ее будете проверять?
   - Этого я тебе сказать не могу, - спокойно ответил старший  лейтенант.  -
Во всяком случае, пока. Я и так с тобой очень откровенен. Тебе крепкий чай?
   Денис не обиделся. У  каждого  свой  уровень  осведомленности.  А  Мамонт
доверяет ему больше, чем  другим.  Во  всяком  случае,  он  единственный  из
группы, кого наставник принимает в этом помещении. И уже не первый раз.
   - А что с датчанами? - поинтересовался Мамонт за чаем.
   - Среди них нет никакого Мишеля, Константин Иванович, -  уверенно  сказал
Денис. - То, что Отта с Карлом поселились в  "Кавказе",  на  одном  этаже  с
Бен-Ави, - чистая случайность, это  администратор  им  посоветовала:  шестой
этаж самый  тихий.  В  номере  оружия  нет,  фальшивых  документов  тоже.  И
контейнера  с  микрофильмами  я  не  нашел.  Позавчера  прихватил   у   Отты
видеокассету, просмотрел ее на хорошей профессиональной аппаратуре - обычный
Джеймс  Бонд,   "Голдфингер",   без   всякой   кодировки.   Есть   несколько
восьмимиллиметровых кассет, на которых Карл работает, там тоже все чисто.
   - Вот так, да? - сказал Мамонт. Он не казался огорченным. Ну ни капельки.
Денису это показалось странным.
   - А кстати, как тебе удалось установить контакт  и  так  здорово  развить
его?
   - Да... Просто, - Денис смущенно хмыкнул.  -  Взял  их  под  контроль  на
выходе из гостиницы и пошел следом. Они  ходили  пешочком,  не  торопясь,  -
город осматривали. На рынок зашли, по набережной погуляли, в "Золотом блюде"
раков поели с пивом, потом на  Лысую  гору  забрались...  А  на  Богатяновке
заблудились. Отта хохочет и заставляет Карла дорогу  спрашивать.  Ну  тот  и
спрашивает: то  по-своему,  то  по-английски.  А  полиглотов  у  нас  как-то
негусто... Я через проходняк нырнул и вышел им навстречу, Карл меня тут же и
окликнул.
   - По своей инициативе, - с гордостью добавил он. Это  действительно  была
хорошая работа.
   Мамонт прищурился.
   - А если бы не окликнул? Что тогда?
   - Тогда бы у меня ботинок  развязался,  -  пожал  плечами  Денис.  -  Или
сигареты уронил. Или... Да ерунда это, не мог не окликнуть.  Иностранцы  все
время ищут своих в толпе, у них зрение заряжено на пиджачные пары  и  зубные
протезы. Из  одиннадцати  человек,  которых  остановил  Карл,  семь  были  в
костюмах, еще двое - в сорочках  и  при  галстуке.  Это  для  них  стереотип
"своего".
   - Ага, - кивнул Мамонт. Он слышал великое множество теорий, которые имели
хождение только потому, что поверить в них проще, чем опровергать.
   -  Я  сказал,  что  сам  не  местный,  из  Новороссийска,   но   попробую
сориентироваться. Так мы дошли до самой гостиницы. Карл пригласил выпить.  А
дальше все пошло само собой. Никакой особой моей  заслуги  тут  и  нет.  Тем
более что и результата нет.
   - Не скромничай, - сказал Мамонтов. - И сколько же ты за ними ходил?
   - Около шести часов. Точнее, пять  часов  сорок  минут.  Кстати,  они  не
проверялись.
   - Откуда ты знаешь? - чуть заметно усмехнулся старлей.
   - Так видно же!
   - Так прямо и видно? - наставник перестал скрывать усмешку. - Проверки  -
это целая наука. И умение их определять - тоже. Этому учатся шесть месяцев -
семестр.
   Денис несколько смутился.
   Контрразведчик подумал, что  из  Холмса  выйдет  толк.  Парень  находчив,
коммуникабелен, очень внимателен, упорен и умеет анализировать факты. Что он
мог слышать о Бен-Ави? Почти ничего, так - крохи какие-то. Однако  запомнил,
аккуратно сложил в какой-то уголок памяти и сохранил до поры. А когда момент
подошел, сумел увязать с Мишель.
   - А насчет отсутствия результата ты не прав, - Мамонт перестал  улыбаться
и стал очень серьезным. - Результат  есть,  только  выскочил  он  не  с  той
стороны. Вчера мы арестовали Цигулеву...
   - Арестовали?! - расплескивая чай, Денис оттолкнул чашку.  Лицо  исказила
гримаса, словно кто-то со всей силы заехал ему в солнечное.
   - Не надо ее жалеть, это редкая сука! И тебя она не  жалеет:  жаловалась,
что ты заставлял ее сожительствовать с целой армией  нелегальных  эмигрантов
из Сирии...
   - Я?!
   - Рассказывает, как ты сажал ее на иглу, как черные над ней издевались. И
про многих других тоже: как кололи, как насиловали, как заставляли.  Та  еще
штучка! Но главное не в этом...
   Мамонт на миг задумался, как бы решая - говорить или нет.
   - Главное, что Цигулева и есть та самая Мишель!
   На лице у Дениса облегчения не проявилось.
   Мамонт хотел добавить, что эту суку искали целый  год,  из-за  нее  майор
Смирнов едва не вылетел без пенсии на гражданку. Что она  и  есть  та  самая
дырка, дырища, через которую информация о тиходонском НИИ  "Точмаш"  потоком
лилась за кордон. Хотел сказать - но не сказал. Потому что сейчас Холмса все
это не интересовало. Его мучили угрызения  совести,  и  он  чувствовал  себя
предателем.
   - Ну чего ты раскис? - теперь перед Денисом сидел не  добрый  товарищ,  а
сильный и жесткий мужик, презирающий слюнтяев. - Ты помог  провести  удачную
операцию по пресечению опасной шпионской деятельности.  Враг  обезврежен.  И
ты, и я, и другие участники поощрены. Надо радоваться! Ведь куда  бы  ты  ни
пошел после университета: в милицию, в прокуратуру, в суд, -  тебе  придется
карать преступников! И если ты  будешь  распускать  нюни  перед  каждым,  то
превратишься в плаксивую бабу и будешь всегда ходить в соплях! Не так? Тогда
возрази!
   - Там все открыто... Я по одну сторону, они - по другую. И все знают, кто
я такой. А с Антониной я гулял,  цветы  дарил,  целовался  пару  раз...  Она
думала - я за ней ухаживаю...
   - И что же? Если ломиться в открытую, то часто только шею сломаешь!  Есть
военная хитрость, есть оперативные уловки... Кто лучше владеет  ими,  тот  и
побеждает!
   Денис глубоко вздохнул.
   - Все равно это дурно пахнет.
   - А ты как думал? Чистишь сортир, а он благоухает розами? Так не бывает!
   - И сегодня, с Мадлен... Может, женщина не  имеет  никакого  отношения  к
вашим делам.  А  из-за  того,  что  мне  что-то  показалось,  вы  будете  ее
проверять, поставите на учет, запретите въезд в страну или будете следить за
каждым шагом!
   Мамонт наклонился вперед и тронул молодого человека за плечо.
   - Пойми, Денис, оперативная работа - жестокое дело. Если она  разведчица,
то твой снимок введут во все компьютеры французских спецслужб,  и  когда  ты
вздумаешь съездить в Париж, тебе откажут в визе!  Или  завернут  обратно  на
паспортном контроле в Орли! И никто не станет разбираться - связан ты с нами
или нет! Тебе понятно это?
   Помедлив,  Денис  кивнул.  Скорее  всего   так   и   будет.   Утех   тоже
перестраховка...
   - Все,  кто  занимается  оперативной  работой,  проходят  через  подобные
сомнения. Только переживают по-разному: кто сильней, кто слабей, кому вообще
все по барабану! Многое значат детали:  например,  как  выглядит  противник.
Если бы Мишелем оказался небритый красноглазый алкаш, а  вместо  Мадлен  был
уродливый горбун, ты  бы  воспринял  это  по-другому.  Ведь  так?  Признайся
честно!
   - Пожалуй, - снова кивнул Денис.
   - Так  что  тебе  просто  не  повезло.  Надо  проанализировать  ситуацию,
расставить все точки над "и", чтобы больше  никогда  не  возникали  подобные
сомнения. Или...
   Мамонт залпом выпил остывший чай.
   - Или признать, что ты не годишься для подобной работы. Мы попрощаемся  с
тобой без всяких обид, и выбирай себе любой другой жизненный путь  -  иди  в
адвокаты, нотариусы, юрисконсульты... Но, честно скажу,  мне  было  бы  жаль
терять тебя. У тебя хорошие перспективы. Начальник нашего  отдела  предложил
мне готовить тебя для штатной работы у нас. Так что решай сам!
   Многие годы спустя  Денис  поймет,  что  он  сделал  выбор  под  влиянием
личности Мамонта. Если бы на его месте сидел другой человек,  решение  могло
оказаться совершенно иным.
   - Ладно, я все понял.
   У него пересохло в горле, и он, повторив жест Мамонта, жадно осушил  свою
чашку. Они обменялись взглядами и улыбнулись.
   - И хорошо, -  сказал  старший  лейтенант.  -  Тогда  продолжаем.  К  нам
приезжает американская рок-группа, тебе придется ее освещать.
   Снова отлучившись в комнату, он принес два плотных конверта,  положил  на
стол, дружески подмигнул. В одном - аккредитационная карточка с  фотографией
Дениса, подписанная неким Брайаном Диггсом,  менеджером  группы  "Purgeans",
два билета на концерт во Дворец спорта с лиловым штампом "23 ИЮНЯ 1990 г. ".
И две бумажки по десять рублей - на буфет и другие сопутствующие расходы.  В
другом деньги - три пятидесятирублевки.
   - Твоя премия, - пояснил Мамонт.
   Чуть помедлив, Холмс сунул оба конверта во внутренний карман пиджака.
 
   * * *
 
   Тогда, в восемьдесят шестом, Агеев уже работал в КГБ. Он знал то, что  не
полагалось  знать  никому.  Что  неприлично  холостой  зампред  облисполкома
занимается онанизмом и обожает порнографические журналы,  к  тому  же  берет
взятки за продажу вне очереди автомобилей и  хранит  в  служебном  сейфе  по
десять-двадцать  тысяч  рублей   сотенными   купюрами.   Агеев   знал,   что
председатель городского Совета ветеранов в сорок втором выменял за  канистру
спирта военный  билет  у  какого-то  шизофреника  и  всю  войну  просидел  в
Узбекистане. Знал, что бывшая гимнастка, а  ныне  тренер  областной  сборной
Ширяева во время выступлений в Бухаресте пыталась подцепить двух симпатичных
французов пятиборцев, французы оказались гомосексуалистами и,  приставив  ей
нож к горлу, отобрали все деньги,  выделенные  на  группу,  а  вдобавок  еще
вырезали на ягодицах нехорошее слово - по-французски, конечно.
   Агеев многое знал. В том числе и то, что женская красота тесно связана  с
длинными ногами. Какую книжку ни открой, так у  героини  "длинные,  стройные
ноги". Только что такое - длинные ноги, Агеев не знал, а потому  попался  на
простом,  убогом  финте.  Оказывается,  укороченные  женские  юбки   создают
оптическую иллюзию длинных ног. Только оптическую - и только иллюзию. Ха!..
   Тогда, в  восемьдесят  шестом,  все  тиходонские  телки  как  по  команде
напялили на себя мини. И девушка, в которую  влюбился  молодой  Агеев,  тоже
была в мини. Он женился на ней и в первую же ночь понял: в натуральном  виде
ноги невесты никакие не длинные, а в два раза короче туловища. Ровно  в  два
раза: когда она уснула, Агеев шпагатиком померил.  В  два  раза!..  И  сразу
любовь пропала.
   Молодая жена умела  готовить  пельмени  и  петь  "ХазБулат  удалой".  Она
говорила "ложить" вместо "класть",  громко  смеялась  и  без  конца  лузгала
семечки. В том же восемьдесят шестом Агеев развелся, хотя в Конторе на такие
дела смотрели очень косо. И больше уже не женился. Но с  тех  самых  пор  он
завтракает и обедает только в пельменных.
   Обед ровно в четырнадцать ноль-ноль. Агеев покидает свою душную  контору,
покупает в киоске  какую-нибудь  познавательную  неторопливую  газету  вроде
"Недели" или "Экономики и жизни". Киоскера зовут Катенька, ей сорок один, ее
прадед репрессирован в  тридцать  восьмом,  мать  была  угнана  в  Германию,
прислуживала в богатой дрезденской семье,  там  родила  первого  ребенка,  о
котором никому... Ну, это неинтересно. Катенькиных ног капитан Агеев никогда
не видел. И в досье о них не сказано ни слова: длинные они или  короткие,  в
синих венах или там какаянибудь  родинка  на  полбедра.  Ни  слова.  И  хотя
розовый напальчник,  который  киоскерша  надевает,  чтобы  быстро  отсчитать
экземпляры газет, странно возбуждает капитана Агеева,  -  он  только  скажет
"спасибо". И пойдет в пельменную.
   Порция Агеева - шестнадцать штук серых  магазинных  пельменей.  Он  знает
свою норму. Пятнадцать мало, семнадцать много, шестнадцать - в самый раз.
   В холодные дни он  попросит  полить  их  майонезом  или  острым  томатным
соусом, в жаркую погоду лучше сметана. И  огурчик,  и  помидорчик,  и  пучок
махровой петрушки в мелких зеленых сборках. И кофе, конечно.
   Сегодня уж больно жарко, за  тридцать,  капитану  накрыли  во  внутреннем
дворике, в теньке на террасе - специально вынесли столик и два стула.
   - Зачем ему, этому гусю, второй стул? Кто он такой? - услышал Агеев шепот
раздатчицы в пельменной. - Здесь и так людей сажать негде, вон - очередь!..
   - Глохни, - кратко ответил заведующий. Он точно не знал, кто такой Агеев,
но  догадывался,  что  его  надо  всячески  ублажать.  Потому  что   капитан
заглядывал  пару  раз  с  начальником   местного   ОБХСС,   с   инструктором
райисполкома, да  и  в  отделе  общепита  приходилось  встречаться  -  Агеев
обслуживал территорию и потому знался со многими людьми и входил  во  многие
кабинеты.
   Капитан разложил  перед  собой  газету,  рядом  -  блокнот  с  ручкой.  У
пельменей  дряблая  полужидкая   оболочка,   которая   разваливается,   едва
дотронешься вилкой. А мясо всегда твердое, вари его хоть целые сутки. И  это
сочетание нравилось Агееву. Он думал  так:  если  бы  ему  пришлось  прожить
остаток дней  где-нибудь  в  Эмиратах,  в  огромном  белом  доме  с  тысячью
бесшумных   кондиционеров,   закрытыми   теннисными   кортами,    бассейном,
наполненным настоящей морской водой и по-настоящему длинноногими минетчицами
в пестрых купальниках, - он бы тосковал  по  этим  пельменям.  Тосковал  бы,
точно. И жизнь была бы не в жизнь.
   В 14.16 капитан Агеев прикончил пельмени и ждал кофе. Кофе  даже  в  жару
подавали самый горячий, другого он не признавал. Коротая  ожидание,  капитан
привычно черкал в блокноте.
   - Минуту, - сказала раздатчица, убирая посуду со стола.
   Она у них новенькая, две недели только. Зовут  Виктория,  двадцать  шесть
лет, ноги средней длины, бледные, на жилках; отец - турок  из  Хопы,  родной
дядя браконьерствовал под  Астраханью,  убит  в  перестрелке  с  работниками
рыбнадзора... Агеев почувствовал тяжелую отрыжку. Хватит, надоело.
   Между тем из-под блестящей капиллярной ручки  вышел  занимательный  этюд:
мосластая Виктория верхом на козле. Груди у  нее  маленькие,  треугольные  и
обвислые, как  клапан  почтового  конверта.  Проведешь  языком,  прихлопнешь
сверху - приклеятся. Языком... Да...
   Агеев сглотнул слюну. Вика принесла кофе, поставила на столик, стрельнула
глазами в блокнот и, покраснев до  корней  волос,  спешно  удалилась.  Агеев
проводил ее долгим взглядом,  испытывая  удовлетворение  от  того,  что  она
увидела рисунок. Хорошо, если бы она еще и узнала себя... Но это вряд  ли...
Капитан перевернул страничку и уставился в чистый листок, как будто  на  нем
должны были  вот-вот  проявиться  написанные  тайнописью  слова.  Но  листок
оставался нетронутым, и ручка вновь принялась за работу, причем без  всякого
участия с его стороны.
   Где же этот Пидораст? Неужели попробует водить его занос...
   Агеев был очень недоволен Курловым. С одной стороны, он вообще  был  мало
чем доволен  в  жизни,  но  этот  наглый  бугай  дал  прямые  основания  для
недовольства, ибо навлек на него гнев руководства. Начальник  пятого  отдела
подполковник Заишный, наткнувшись в документах  на  непристойный  псевдоним,
обрушился на Агеева так, будто капитан с упоением предавался греху,  который
этот псевдоним обозначал, и был застигнут с поличным.
   - Мы занимаемся борьбой с идеологическими диверсиями, значит, наши руки и
инструменты, которыми мы пользуемся, должны быть идеологически безупречными!
- раскрасневшись, орал подполковник. - А вы приносите  мне  самую  настоящую
идеологическую диверсию! Вот она!
   Заишный потрясал листком, исписанным далеко не каллиграфическим  почерком
Курлова.
   - Он издевается над  нами!  Так  какую  пользу  вы  собираетесь  от  него
получить?! Если эту  бумагу  увидит  генерал?  Или  проверяющий  из  Москвы?
Думаете, они посмеются милой шутке вашего э-э-э... Курлова? Нет, капитан, ты
вылетишь со службы в пять минут,  да  и  мне  придется  пересесть  в  другое
кресло!
   Обычно подполковник так себя не вел. Видно, выходка этого идиота  гораздо
серьезней, чем кажется на первый взгляд.
   Начальник словно уловил его мысль. Он глубоко вздохнул, взял себя в  руки
и перешел на другой тон, которым разговаривают с умственно отсталыми.
   - Скажите, капитан,  неужели  вы  действительно  не  поняли,  что  нельзя
допускать  в  официальных  документах  нецензурных  выражений?   Тем   более
написанных с ошибками?
   - Почему с  ошибками?  -  угрюмо  спросил  Агеев.  Ему  казалось,  что  с
орфографией тут все в порядке, и он хотел хоть немного оправдаться.
   - В словарь надо смотреть! - Заишный раздраженно ударил ладонью по столу,
ушибся и вновь вскипел.
   - Да если даже и без ошибок! Вы соображаете...
   Подполковник безнадежно махнул рукой и оборвал себя на полуслове.
   - Документ переписать, псевдоним изменить! - четко приказал он.  -  Ясно?
Свободны!
   Когда дверь уже закрывалась, до Агеева донеслась  вырвавшаяся  в  сердцах
фраза:
   - Да он и вправду полный кретин!
   Эта фраза уязвила капитана в самое сердце. Ему недавно стукнуло  тридцать
девять, а он все еще ходил  простым  опером,  с  маленькими  звездочками  на
погонах. Карьера явно не сложилась, и он считал, что продвижению  по  службе
мешал злосчастный развод, хотя  иногда  из  обрывков  разговоров  и  шуточек
сослуживцев понимал,  что  его  считают...  мягко  говоря,  не  очень  умным
человеком. Но не придавал этому значения, списывая обидные  слова  на  козни
недоброжелателей. А раз и начальник так считает... Это  похоже  на  заговор,
когда все против него. Значит, ему не видать майорской должности  как  своих
ушей, хоть всех  тиходонских  диссидентов  выяви  и  спрофилактируй!  Да  на
диссидентах сейчас и  не  особенно  выдвинешься  -  время  такое:  очередная
оттепель, даже Сахаров и Солженицын уже не враги, а почти  друзья...  Теперь
начальников больше  другое  интересует  -  наркотики,  оружие,  политические
экстремистские организации...  Ходят  слухи,  что  Пятое  управление  вообще
собираются    то    ли    сокращать,    то    ли    перепрофилировать.     А
организационно-штатные изменения вряд ли будут способствовать его карьере...
   "А все этот засранец! - без всякой логики подумал капитан про Курлова.  -
Сам напрашивается, чтобы ему прищемили яйца!"
   - Все  нормально?  -  откуда-то  сбоку  появился  заведующий  -  плюгавый
мужичонка с плутоватой физиономией. Он курил поддельную "Яву" - будто  дышал
жженой покрышкой.  Капитан  нервно  захлопнул  блокнот,  словно  боясь,  что
нарисованный там хоровод лесбиянок выскочит наружу и завертится вокруг этого
пройдохи.
   - Да, да, нормально!
   Он не переносил запаха табака во время еды. И во время сна, кстати, тоже.
Была у него когда-то женщина, стопроцентная русачка, кровь с  молоком,  коса
до пояса - но вот курила в постели  как  паровоз.  Агеев  терпел-терпел,  но
однажды не выдержал, поднял ее  среди  ночи,  надавал  по  румяному  лицу  и
заставил съесть пачку "Бонда" вместе с фольгой и целлофаном.  Потом  швырнул
платье и трешку на такси: убирайся к такой-то матери! Так  она  без  всякого
такси галопом пробежала пару кварталов,  ночью  топот  далеко  разносится...
Больше он ее не видел.
   - Извините... - заведующий так же незаметно исчез.
   Ровно в 14.50 Агеев встал и, не прощаясь  ни  с  кем,  вышел  из  уютного
дворика пельменной. В груди бушевала злость.
   - Ну, Пидораст, погоди! - мстительно процедил капитан себе под нос.
   На противоположной стороне улицы гудел "рафик", парень в футболке заносил
в Катенькин киоск обернутые серой бумагой стопки журналов. Сама вышла бы, не
развалилась. Может, стесняется коротких ног? Может, у нее вообще вместо  ног
-  протезы?  Два  синеватых  обрубка,  посыпанные  тальком  и  перехваченные
толстыми кожаными ремнями, а ниже - деревяшки с резиновыми набалдашниками на
концах. Бр-р-р...
   Снова отрыжка. Капитан Агеев почувствовал тяжесть  в  желудке,  привычным
движением  достал  из  кармана  пластиковую   трубку,   наполненную   яркими
двухцветными гранулами-таблетками.  Он  вытряхнул  на  ладонь  две  гранулы,
отправил  их  в  рот.  Через  несколько  минут  плохо   пережеванные   комки
наперченного мяса превратятся  в  абсолютно  нейтральную  жидкость  и  через
стенки желудка просочатся в кровь.  Кто-то  сказал,  что  эти  чудо-таблетки
переваривают не только мясо, но и сам желудок; скорее  всего  вранье.  Агеев
верил только своим врачам. Особенно  с  восемьдесят  шестого  года  -  когда
перешел на магазинные пельмени.
 
   * * *
 
   Когда-то Родик Байдак уже  садился  за  руль  мертвее  мертвого.  Прошлой
весной, в апреле. Полторы бутылки водки и два "кубика"  сверху.  Он  проехал
через весь город на ста двадцати, в машине было полно народу, человек восемь
друг на друге, все пьяные вдребодан. Каждую минуту  кто-то  толкал  его  под
локоть и говорил: "Р-р-родь, нам еще не выходить?"  Он  проехал  через  весь
город. От Таганрогского шоссе до  проспекта  Шолохова.  Правда,  была  ночь.
Правда, на восточной окраине его все-таки нагнали, перекрыли  дорогу.  Родик
притормозил. Милиционеры вшестером наставили пистолеты  на  дверцу:  выходи,
гад. Родька не выходил; посмотрели - а  он  спит,  морду  на  руль  положил.
Возможно, только-только уснул. А возможно, он полдороги такой ехал. Никто не
знает. Через неделю права Родькины папаше его вернули,  сказали:  пусть  ваш
сын не напивается так  сильно,  пусть  пьет  по  чуть-чуть  -  вот  как  мы,
например.
   Пить по чуть-чуть Родион Байдак не умел.
   Сегодня он придушил не меньше литра бренди.
   Когда Родик включил зажигание и сказал: "Теперь ветер нам в жопу, ребята,
иначе закиснем совсем", - Сергей, как ни был пьян, все-таки стал  потихоньку
выбираться из машины. Он открыл дверцу  и  увидел  асфальт,  который  плавно
тронулся под подошвой, издавая тихий шелест.
   Кто-то потянул его назад.
   - Э?.. - сказал Сергей.
   Тянула Светка Бернадская. Она сидела с ним рядом на заднем сиденье, левая
Серегина рука лежала на ее плечах, как огромное бревно;  Светка  пригибалась
под его тяжестью, тычась лицом Сереге в подмышки.
   - Сережка-ты-что-Сережка!..  -  верещала  Светка.  Она  вцепилась  в  его
рубашку и тянула назад обеими руками. "Ланча" качнулась на повороте,  Сергей
опрокинулся на Светку, дверца захлопнулась.
   - Откуда ты взялась? - пробормотал он.
   - Дурак, - почему-то ответила Бернадская.
   Тяжелое бревно с плеча она  не  сбросила.  Родик  старался  вести  машину
плавно и осторожно. По его  затылку  за  воротник  рубашки  стекал  пот.  На
компьютерном спидометре дрожала цифра "60".
   - Куда едем? - спросил Сергей.
   У Светки Бернадской вместо глаз два  голубых  прожектора,  направлены  на
Сергея, она говорит что-то ему негромко. Сергей слышит и  тут  же  забывает.
Какого черта она сунулась в машину? Может, Родик ей тут титьки крутил,  пока
он спал? Или сказки рассказывал?.. Светка неожиданно провела  рукой  по  его
щеке. Сергей снова уснул.
   Проснулся в "двойке". В вестибюле.
   "Двойка" - это общежитие N 2 Тиходонского государственного  университета,
дикая каменная пещера, уходящая не вглубь, а вверх - на  высоту  шестнадцати
этажей. Здесь живут дикие сородичи физиков, филологов и журналистов.  Братья
меньшие. Неандертальцы. На вахте жует резинку и чистит спичкой  когти  седой
пещерный медведь, дядя Болеслав. Еще его зовут Гестапо, причем не только  за
глаза. Дядя Болеслав не обижается. Ночью, между часом и двумя, он  прячет  в
штанину тонкий стальной прут и обходит дозором читальные комнаты (на  каждом
этаже такая есть, вход свободный,  за-ахады,  дарагой).  В  читальнях  вечно
стоит дер, дер по-черному, потому  что  в  блоках  места  всем  не  хватает.
Гестапо подходит, некоторое время смотрит,  приглядывается  -  а  потом  как
врежет прутом по столу, или по  полу,  или  по  стене!  Студенты  слетают  с
подруг, будто по ошибке пихали в сопло ракетного двигателя, а тот возьми  да
заведись; у подруг матка еще неделю сокращаться будет,  пока  успокоится.  А
Гестапо доволен. Он прутом покачивает: мол, попробуй только  дернись,  ебарь
сраный. И дрочит мысленно. И спускает прямо в штаны.
   Родик его не боится. Если Гестапо вдруг вздумает спросить пропуск,  Родик
прочистит горло и громко, на весь вестибюль, пошлет его. А на следующий день
будет звонок из ректората, прямо на вахту. Так было уже однажды.
   На этот раз Гестапо лишь вежливо просит:
   - Пожалуйста, без дебошей, молодые люди.
   - Ты, главное, первый не задирайся, - говорит ему Родик.
   Они втроем ждут в лифтовой. Светка Бернадская не отпускает Серегину руку,
держит ее на плечах как коромысло, сжимает его  ладонь  холодными  пальцами.
Что это с ней случилось,  с  маминой  дочкой?  Какого  черта  Светка  забыла
вобщаге?..
   Подходят еще двое парней, невысокие крепыши с широкими славянскими лицами
и картофельными носами. Похожи как братья. Один в упор  смотрит  на  Светку,
она  отворачивается,  он  -  нет.  Продолжает  смотреть.  Сергей  вспоминает
Антонину Цигулеву, за которой такие взгляды тянулись, как патока за ложкой.
   - У тебя ширинка расстегнулась, брат, - говорит Сергей.
   Крепыш  переводит  взгляд  на  него,  глаза  почти   белые,   прозрачные.
Спокойные.
   - Что?
   - Ширинка, - повторяет Сергей.
   Второй одергивает своего товарища:
   - Не дури.
   Руки от кулака до локтевого сгиба  вздутые,  будто  под  кожей  проложены
толстые многожильные кабели.  Много  кабелей,  все  туго  переплетены  между
собой. А выше - так себе, обычные руки, болтаются  себе  в  широких  рукавах
бейсболок. У Брюса Ли грабли похожие были, он очень гордился  ими,  говорил:
"Четыре пятых всей мышечной силы бойца - это предплечье..."
   Огонек на табло сбегает вниз, к жирной  красной  единице.  Звонок,  двери
распахнулись. Крепыш входит первым, кулаком бьет по клавише "8".
   - Не дури, - напоминает ему второй.
   На восьмой этаж лифт карабкается при полном молчании. Коля Лукашко  живет
на двенадцатом. Родик  сказал,  друзья  с  Украины  привезли  ему  несколько
пакетов отличной анаши.  Пластилин.  Попробуем?  Светкино  лицо  бледнеет  и
вытягивается, пальцы, которыми она сжимает ладонь Сергея,  сразу  становятся
мокрыми. У Антонины руки никогда не потели.
   - Это наркотики? - спрашивает Светка шепотом.
   - Лекарство против морщин, - цитирует кого-то Родик.
   Через минуту они сидят в тысяча двести шестой комнате, здесь живут  Коля,
Чума и трое черных с химфака. Черных отправили  прогуляться,  Лукашко  запер
дверь, бросил под нее мокрое полотенце,  задернул  шторы,  достал  из  стола
пачку "Беломора" и вытряхнул на ладонь одну папироску.  Придирчиво  осмотрел
со всех сторон и стал разминать табак.
   - Сигареты тут не годятся, - учит Светку Чума. Она заторможенно кивает.
   Коля привычно зажимает клыком край картонного мундштука, осторожно  тянет
- папиросная бумага  сползает  с  картона  и  чуть  провисает  под  тяжестью
табачной начинки.
   - На что похоже? - Чума ближе придвигается к девушке и сально улыбается.
   - Не знаю...
   - На опавший член с презервативом. А в нем сперма...
   Он кладет руку на округлое колено. Светка брезгливо освобождается.
   - Ну, ты... - предостерегающе рыкает Сергей.
   Теперь надо вытрясти табак.  Работа  ювелирная:  если  папиросная  бумага
лопнет, мастырка не получится. Но у Коли немалый опыт.  На  свет  появляется
коричневый  остро  пахнущий  шарик  размером  в  сливу,  Лукашко  отщипывает
комочек, тщательно трет на ладони. Анаша липкая и растирается плохо.
   - Масло! - довольно скалится Чума. - А то купишь фуфло, а  оно  крошится,
как  глина...  "  Коля  все-таки  растер  коричневый  комочек,   старательно
перемешал с табаком и осторожно стал засыпать обратно. Смесь пахнет  сладким
черносливом. Пальцы его тоже  начинают  пахнуть  черносливом,  и  весь  блок
пахнет черносливом. Лукашко собрал все до пылинки, нежно закрутил  тончайшую
бумагу, чтобы начинка не высыпалась, с великим тщанием  натянул  обратно  на
мундштук.
   - Мне из Кабарды сегодня обещали пригнать фуру муската, - заявляет  вдруг
Чума.
   - Фуру? - уточняет Родик.
   - ФУРУ? - кивает Чума.
   У Чумы грубое коричневое лицо с обветренной кожей, все  поросшее  белесым
пухом. Он сельский медалист, из степей откуда-то. Выговор с фрикативным "г".
Гхэ. Шустрый, как электровеник.
   - Заливай больше, - говорит Родик. - Кому ты упал в Кабарде?
   - Упал, - пожимает сутулыми крестьянскими плечами  Чума.  -  Написал  про
один колхоз под Баксаном, абреки прочитали, понравилось,  они  взяли  адрес,
сказали: такогото числа будет фура, в ней мускат,  сколько  возьмешь  -  все
твое будет.
   - Поэму написал?
   - Очерк. О председателе.
   Чума козыряет перед Светкой Бернадской, она ему  нравится.  Чтобы  просто
подойти, сунуть ей в руку охапку цветов, сказать: "Мне жизни без тебя  нету,
дура!" - не-ет, этих дел Чума не понимает. Вот фура с мускатом,  благодарные
абреки, писающий кипятком председатель - да, сила. Там, в степях, знают  что
почем.
   - Сила! - громко хмыкает Сергей.
   - Что? - оборачивается к нему Чумаченко.
   Сергей, не моргая, смотрит покрасневшими от выпитого глазами.
   - Там, в степи, люди знают что почем, а?..
   Сидишь рядом со Светкой в  провонявшем  черносливом  блоке  и  все  равно
слышишь свежий, отчетливый запах ее духов; Светка  вся  белая,  рассыпчатая,
как именинный пирог, - а Чума шершавый, заскорузлый, морда кирпичом, и носки
вечно воняют. Насчет Светки его давно забрало, говорят, еще на первом  курсе
пытался вскарабкаться. Альпинист хренов. Сергей подумал: вот так чаще  всего
и случается, человек ищет кого-то, кто ни капли  на  него  не  похож.  Ищет,
ищет. Находит. И - ничего... Ничего хорошего не получается.
   Светка встала, вышла в туалет. Чума ей вслед крикнул,  что  не  работает,
труба засорилась. Она вышла в коридор, наверное, попросилась  к  кому-то  из
соседей. Смелая! Точно: музыка из соседнего блока  стала  громче  -  значит,
дверь открыли. Чужая музыка, монотонная, с подвываниями. И развязные мужские
голоса с восточным акцентом. Арабы. Светка вернулась хмурая,  снова  нырнула
под Серегину руку, ноги поджала, свернулась клубочком. Маминой дочке неуютно
в этой провонявшей мочой общаге.
   ...Анаша пробирается в мозги, словно мышь в родную  нору.  Быстро,  почти
мгновенно. У Сергея в руках аккуратно свернутая мастырка, теперь она  пахнет
ладаном... Он делает одну затяжку и отдает Чуме.
   - Мне хватит.
   Чума передает папиросу Родику:
   - Я "пяточку" забью...
   "Пяточка" - это последняя часть  мастырки,  в  ней  накапливается  больше
всего активного вещества.
   Родик, у которого в  желудке  бултыхается  литр  непереваренного  бренди,
делает подряд две затяжки, потом еще  одну.  Родику  на  все  наплевать,  он
ничего не боится - будто у папашки его даже на том свете связи  имеются.  Он
смеется, сверкая белыми зубами:
   - Серый, у тебя проблемы?
   - Да, - говорит Сергей, и голос его хрипит. - У меня проблемы.
   Сегодня Курлова вызвали в милицию, и два мрачноватых опера  полтора  часа
"кололи" его на все нераскрытые преступления в городе.
   - Завтра получим на тебя материалы, - пообещал один напоследок. -  Готовь
котомку, суши сухари!
   - Плюнь! Говно!  -  говорит,  почти  кричит  Родик.  Его  белесые  зрачки
сузились, превратились в льдистые точки и пропали.
   Сергей послушно плюнул на пол, попал себе на ботинок. Легче не стало.  Он
схватился  за  Светкину  грудь,  через  майку  и  лифчик  почти  ничего   не
чувствуется, только шов на плотной ткани. Светка стала выворачиваться из-под
руки, шепчет:
   - Ты что, дурной, Курлов, - совсем, да?
   Чума  нахмурился,  выглянул  в  окно:  а  вдруг  фура  приехала?   Сергей
рассмеялся.
 
 
   Глава третья
   ТУХЛЯТИНА
 
   Москва, 30 июня 1991 г.
   Наступило время, когда каждый может удовлетворять свои комплексы и тешить
самолюбие. Конечно, если у этого "каждого" есть деньги или пушка. Или и то и
другое. Один школьник так и написал в сочинении: "Кайф  -  это  когда  мы  с
папой сидим в тачке у  "Макдоналдса"  на  Щелковском  шоссе.  Мы  могли  бы,
конечно, выйти и пообедать. Но мы только сидим и папа только жмет на сигнал,
а вокруг нас бегают официанты  в  красно-желтых  передниках,  заглядывают  в
окошко, спрашивают: биг-мак с маринованным огурцом или свежим? Папа хмурится
и говорит: принесите такой и такой, мы потом выберем. Официант убегает, а мы
с папой переглядываемся и смеемся". Хорошее  сочинение,  красноречивое.  Оно
отражает суть нашего времени. И сразу ясно, кто у этого ссыкуна папа.
   В самом деле, "Макдоналдс" на Щелковском - это место для тех,  кто  любит
нажимать на кнопки и поднимать ураган  вокруг  себя.  Ресторан  находится  в
середине широкого асфальтированного силка, расставленного на обочине шоссе и
окруженного автостоянками на  пятьдесят  пять  автомобилей.  Здание  огибают
белые стрелки, нарисованные разметочной краской, они ведут от окошка заказов
к окошку кассы, от окошка кассы к окошку раздаточной - короче, туда, где вы,
не отрывая задницы от сиденья, можете получить заворот кишок всего  за  пять
долларов.
   - Пусть они в жопу себе сунут эти стрелки, - уверенно сказал Севрюгин.
   Он свернул с шоссе, закатил машину на стоянку и, опустив локти на сигнал,
стал ждать. Сигнал гудел трубным голосом раненого динозавра. Через минуту из
ресторана показалась фигурка, затянутая в красно-желтый клетчатый  передник.
Фигурка бежала, разбрасывая в стороны  полные  загорелые  икры,  придерживая
рукой алый козырек на голове. Над верхней губой у девушки высыпал  пот,  она
дышала,  как  баян  с  продырявленным  мехом,  -  но  все  равно  улыбалась.
Профессия.
   - Ты сколько пачек в день  выкуриваешь?  -  спросил  Севрюгин,  продолжая
давить на сигнал.
   - Полторы, - помедлив, ответила девушка.
   - С завтрашнего дня будешь курить не больше полупачки - иначе поговорю  с
твоим шефом, он в полсекунды рассчитает. Поняла?
   - Поняла.
   Сигнал умолк.
   - Тогда тащи сюда хрустящий яблочный пирожок и большой стакан  молока.  И
побыстрее.
   Через пять минут Севрюгин доедал пирожок, просыпая крошки на колени и  на
пол. Пирожок не был бы таким вкусным, если бы девчонка с алым  козырьком  не
растрясла немного свой жир и не вспотела под красно-желтым передником.  Даже
наполовину не был бы таким вкусным, точно. Вот один  из  маленьких  секретов
Севрюгина, которые помогают ему жить.
   Он открыл дверцу, стряхнул крошки на  асфальт  и  стал  ждать.  Рядом  на
сиденье лежала толстенная книга  с  завлекающим  названием  "Норман  Мейлер.
Призрак Проститутки". Проститутки Севрюгина в принципе интересовали, но не в
книгах. Он не любил книг, и эту читать не станет, даже сейчас, когда  делать
абсолютно нечего. Не в его привычках читать книги. Хотя две последние недели
он был частым гостем в книжных магазинах. Но привлекали  внимание  странного
покупателя не авторы, не названия, не серии и не  оформление.  Единственное,
на что он обращал внимание, - на  количество  страниц.  Вначале  Папа  отдал
приказ подыскать что-то страниц на двести, и он купил "Справочник рыболова",
потом был сборник Агаты Кристи  -  триста  двадцать  четыре  страницы.  "Три
мушкетера" вытянули на четыреста  шестьдесят  страниц...  Но  все  это  было
абсолютно не то. Даже "Орфографический  словарь"  (658  стр.),  которым  при
желании можно нанести черепно-мозговую травму, - и тот никуда не годился.
   А вот сегодня Папа  рискнул  поставить  на...  как  его?..  На  какого-то
Нормана Мейлера. Да. Возможно, этот Мейлер нормальный парень: не педрило, не
наркоман, не член союза инфицированных СПИДом. Возможно. Как-никак целых 814
страниц человек написал.  Восемьсот  четырнадцать!  Правда,  если  отбросить
последнюю  непронумерованную  страничку,  то  будет  813.  "Правильно,  -  с
удивлением подумал Севрюгин. - Восемьсот тринадцать. И в то же время как  бы
восемьсот четырнадцать. Как я раньше не подумал?"
   Он перевернул книгу, откинул  заднюю  обложку,  достал  оттуда  новенькую
хрустящую сотку, аккуратно вложил ее в свой бумажник.
   Зачем вообще вся эта канитель с книгами? Полковник мог  сказать:  "С  вас
восемьдесят одна тысяча баксов и еще три-четыре сотни сверху!" И точка.  Все
ясно и понятно. Зачем засирать друг другу мозги?
   На соседнее стояночное место, отмеченное косой  белой  линией,  закатился
темно-синий "жигуль" с такими же темно-синими тонированными стеклами.
   Стекло опустилось наполовину, открыв мощный округлый череп, припорошенный
с боков редкими седыми волосами. За темными очками прятались  глаза  -  тоже
темные, густого карего цвета. Глубокие, как пистолетные дула.
   - Здравствуйте, Николай Петрович, -  сказал  Севрюгин,  поспешно  опуская
свое стекло.
   Он старался держаться почтительно, без  панибратства  и  в  то  же  время
уверенно. Однако уверенность давалась ему с  трудом.  Никто  не  верил,  что
Череп "повелся". Если раньше не брал, то с чего начинать в таком возрасте  и
при таких перспективах? Может, ему нужен повод? Сейчас налетят мордовороты в
камуфляже и масках, выволокут Севрюгина из машины и  размажут  по  асфальту,
так что молоко  выльется  из  разорванных  кишок...  А  потом  навалятся  на
остальных...
   Но ничего подобного не произошло. Череп кивнул и показал в  глубь  своего
салона: садись, поехали. Севрюгин вышел из машины, сунул Нормана Мейлера под
мышку, поправил болтающуюся серебристую пуговицу на блейзере и направился  к
"жигулю". Едва он захлопнул за собой  дверцу,  машина  плавно  покатилась  к
шоссе.
   Севрюгин щелкнул пальцем по лакированной суперобложке:
   - Мировая книга,  Николай  Петрович.  Бестселлер.  И  толстая.  Восемьсот
четырнадцать страниц.
   Череп неопределенно кивнул.
   - Прошлый раз я тебя предупреждал: больше за мной не ходи. Было?
   - Прошлый раз было шестьсот пятьдесят восемь, - сказал Севрюгин.
   - И я швырнул их тебе в рожу. Было?
   - Я много о чем успел передумать с той поры.
   - О чем же?
   Севрюгин вздохнул.
   - Я знаю одно: вы любите литературу, Николай  Петрович.  Любите,  как  ни
крути. И я хочу, чтобы вы обязательно прочли эту книгу.
   "Жигуль" свернул на 13-ю Парковую, потом на Сиреневый  бульвар,  на  11-ю
Парковую и - обратно на Щелковское, затянув горячую асфальтовую петлю вокруг
двух  многоэтажных  кварталов.  Когда  вдалеке  показалась   красная   крыша
"Макдоналдса", Череп свернул на обочину и притормозил.
   - Два месяца, - отрывисто бросил он.  Лоб  его  сморщился,  как  ковровая
дорожка.
   - Три, - быстро ответил Севрюгин. - Вы спокойно,  не  торопясь,  прочтете
ее, и через три месяца я передам вам новую книгу. Такого же объема.
   - А почему у тебя глаза бегают? - брезгливо спросил Череп,
   - От нервов. Но глаза тут не главное. Положитесь на мое слово. Оно немало
стоит в этом городе.
   Череп положил книгу на колени, неохотно,  будто  через  силу,  пролистал.
Каждая страница была заложена стодолларовой купюрой.  100...  100...  100...
100... 100... 100... 100... Л00... 100... 100...
   - Два месяца, - он с силой захлопнул книгу и бросил на заднее сиденье.  -
И не думайте, что вам все дозволено. Я прекращу это в любой момент.
   - Конечно, конечно... Мы все понимаем.  Там  за  суперобложкой  тетрадный
лист. Папа набросал кое-какие соображения насчет  нашей  дальнейшей  работы.
Совсем немного - пунктиков пять или шесть... Да и не в  формальностях  дело.
Жизнь вносит коррективы, на эти случаи есть телефон, верно? Главное, что  мы
протянули друг  к  другу  мостик  этого  самого...  взаимопонимания.  Верно,
товарищ полковник?
   - Ни хера не верно!  -  отрезал  Череп.  Он  повернул  ключ  в  замке,  с
пол-оборота завелся и поехал к стоянке.
   - Один мой коллега никак не хотел поверить, что вам понравится моя книга,
- Севрюгин потеребил серебристую пуговицу, рискуя оторвать ее напрочь. -  Мы
с ним даже поспорили, ставки были довольно серьезные, так что...  Словом,  я
очень рад, Николай Петрович.
   "Жигуль" остановился метрах в двадцати от  "Макдоналдса",  не  съезжая  с
шоссе. Череп перегнулся через Севрюгина, распахнул дверцу с  его  стороны  и
сказал:
   - Не думайте, что купили меня с потрохами. Я вам не друг и не холуй. Если
я иногда закрою на что-то глаза, то только потому, что  сам  так  решил.  Ты
меня понял? Так и передай своему Папе. И пусть не зарывается, а то  я  мигом
превращу его в маму!
   Оказавшись на улице, Севрюгин с облегчением перевел дух.
   Через час Севрюгин стоял перед витриной небольшого рыбного магазинчика на
Рубцовской набережной и что-то  долго  внимательно  разглядывал  там,  будто
пытался найти прыщик на собственном отражении в стекле. Он сделал дело, даже
два. Теперь оставалось повеселить душу.
   - Есть свежий палтус, - сказала продавщица. -  Очень  вкусная  рыба,  без
костей.
   - Свежий?
   - Свежий.
   - Э-э нет.  Свежего  палтуса  я  мог  купить  и  на  Черкизовской,  и  на
Стромынке, и на Маросейке. Мне нужна рыба с душком, у которой живот  вот-вот
сам расползется. Понимаете?
   - У нас вы такой не найдете и не высматривайте, - отвернулась продавщица.
   - Брось, подруга, -  по-свойски  сказал  Севрюгин  и  поиграл  соболиными
бровями. Он нравился женщинам и знал это. Правда, только тем, которые еще не
успели его узнать.
   - Я не из торга, не из газеты и не из общества защиты прав  потребителей.
Сын упросил купить ему одного зверя, гада такого  здоровенного,  называется:
голубой амазонский рак. Гвоздь клешней перекусывает.  И  питается,  сволочь,
одной тухлятиной, на палтуса вашего он даже смотреть  не  станет.  Я  второй
день рыщу по всей Москве, ищу подпортившуюся рыбу - никто не сознается,  что
есть такая.
   Глаза у продавщицы расширились.
   - Где вы этого зверя держите-то?
   - Аквариум из триплекса на полкомнаты.  На  полу  стоит,  ставить  больше
некуда. Я говорю сыну:  кто-нибудь  из  нас  обязательно  туда  свалится,  и
тогда...
   - Минутку.
   Продавщица нырнула в дверь, ведущую к подсобкам, тут же вернулась, сжимая
в вытянутой руке прозрачный мешочек.
   - Вот, - сказала она. - Это то, что вам нужно.
   В мешочке свернулся подковой сазанчик, весь желтый,  распухший.  Севрюгин
остолбенел от счастья.
   - Ну и угодила, подруга! - радостно сказал он.
   - Берите скорее, иначе развоняется, всех покупателей нам распугаете.
   Севрюгин ловко вьщернул из кармана черный шуршащий  пакет,  раскрыл  его;
продавщица опустила туда рыбу, Севрюгин перехватил верх пакета тугим  узлом,
не выпустив наружу ни одного кубического миллиметра воздуха - и при этом еще
умудрился сунуть девушке в ладонь сложенную в несколько раз купюру.
   - Зачем? - негромко удивилась продавщица.
   - Я купил то, что долго искал. Теперь всегда буду приходить только к вам.
   Севрюгин еще раз качнул на прощание бровями, сверкнул белозубой улыбкой -
и бодро направился к выходу.
   - Минутку!..
   Он обернулся. Продавщица смотрела влажными глазами,  в  которых  читалась
трагедия всей  ее  молодой  зряшной  жизни,  вдруг  оплодотворенной  большим
чувством.
   - У вас... У вас пуговица сейчас оторвется, - смущенно выдавила  девушка.
- Вы ее лучше спрячьте в карман, жена потом пришьет.
   Севрюгин  внимательно  осмотрел  себя,  подергал   обвисшую   серебристую
пуговицу на блейзере.
   - Ничего. Авось не оторвется.
   Он подмигнул и захлопнул за собой дверь. Потом Севрюгин перешел  улицу  и
подошел к телефону-автомату.
   - Я буду через полчаса, Малыш, - обронил  он  в  черное  эбонитовое  сито
трубки. - Соберите людей. Есть хорошие новости.
   Севрюгин медленно повесил трубку на рычаг таксофона и, прежде чем сесть в
машину, улыбнулся круглой красной роже на рекламном щите LG Electronics.  Но
улыбка была не столько веселой, сколько угрожающей.
   Ровно через тридцать минут он, как и обещал, прибыл  на  место.  Ореховая
дверь под вывеской "Днипро" была заперта, за  стеклом  белела  универсальная
табличка "Переучет". Севрюгин  постучал.  Табличка  отъехала  в  сторону,  в
ореховой раме мелькнуло побитое оспой лицо. Дверь тут же распахнулась.
   - Все на месте, - произнес человек в белом фартуке,  пропуская  Севрюгина
внутрь. - Даже Папа приехал. Он, кажется, догадывается, что  за  новость  ты
привез.
   - Хорошо, Малыш.
   Севрюгин пересек пустой обеденный зал, сверкающий хромированными  ножками
перевернутых на  попа  стульев,  прошел  на  кухню.  Вся  басманная  контора
собралась здесь: Рустам, Кровля, Шайн, Два-Кило, Зебра,  Мальков  и  Шалимо.
Папа сидел,  широко  расставив  толстые  короткие  ножки,  уложив  локти  на
холодную электроплиту, и буравил Севрюгина острым тугоплавким взглядом.
   -  Смотрите,  сияет,  как  надраенный  самовар,  -  сказал  Папа,   кивая
конторским. - Ну что, взял?
   - Взял, - просто сказал Севрюгин. Пакет с тухлой рыбой он бросил в  угол.
- Я же говорил - все дело в цене.  Замначальника  ГУВД  полковник  Миролевич
потянул на восемьдесят одну  тысячу  четыреста  долларов.  Это  недорого.  С
учетом Ьго перспективности, разумеется.
   - Хера нам его перспективность, - толстая шея Папы,  складками  стекающая
на воротник сорочки, покраснела. - Главное, уже сегодня  можем  работать  не
стесняясь. И посылать всех в задницу!
   - И гребись оно все в рот,  -  веско  сказал  Шайн,  доставая  специально
припасенный для такого случая литровик "Баллантина". Малыш  приволок  охапку
хрустальных стаканов на толстой "платформе", Зебра отправил кого-то из своих
за тунцами в масле, два повара в темпе  вальса  резали  тонкими  пластинками
лиловый астраханский лук, поливали его кислым  сухим  вином  и  припудривали
черным перцем  -  готовили  любимую  закусь  для  Папы.  Настроение  у  всей
басманной конторы разом подпрыгнуло, и только Кровля сидел тусклый, хмурый и
остервенело жевал свою жвачку.
   Севрюгин присел на край плиты, снял свой небесно-голубой блейзер, с силой
рванул пуговицу. Пуговица осталась в  его  руках,  вслед  за  ней  потянулся
гибкий тонкий провод. Устройство для скрытой видеосъемки  имело  тарабарское
кодовое наименование и более понятное сленговое обозначение "Рыбий глаз",  в
России их еще не видели, даже в КГБ такой модели не было. Слишком дорого,  у
государства таких денег нет. А у Папы есть. За "Рыбий глаз" контора когда-то
отвалила  пять  "штук",  так  что  если  быть  точным,  на  именном  ценнике
полковника милиции Н. П. Миролевича должна стоять цифра 86 400.
   Папа сунул в карман протянутый Севрюгиным прибор, снова протянул руку. На
этот раз в пухлую ладошку легла маленькая аккуратная кассета.
   - Что так долго?
   - Крутил по городу на всякий случай, проверялся...
   На самом деле Севрюгин  переписал  пленку  для  себя.  Действительно  "на
всякий случай".
   - Сегодня банька за счет конторы. И курево, и порево,  и  все  остальное.
Зебра в Мытищах одну евреечку раскопал, на  ней  клейма  негде  ставить,  но
похожа на молодую Варлей, как я не  знаю  кто  -  одно  лицо,  одна  фигура,
представляешь? Это, я тебе скажу...
   - Спасибо, Папа, - сказал Севрюгин. - Только сначала  я  хочу  стребовать
должок у Кровли. Две недели назад он поспорил со мной, что полковник в глаза
мне наплюет и не возьмет ни цента.
   - Ну, раз так - дело святое, чего там, - развел Папа  руками.  -  На  что
спорили?
   Севрюгин нашарил взглядом хмурое жующее лицо в дальнем конце кухни.
   - На протухшую рыбью требуху. Сырую, без специй.
   Все знали, что полковник тут ни при чем. Когда в  прошлом  году  Севрюгин
подсел, Кровля пришел к его бабе, насильно влил в горло пару стаканов  водки
и повалил на койку. И еще ходил пару  месяцев,  пока  не  надоела.  А  когда
надоела - привел трех дружков и поставил ее "на хор", а сам сидел,  смотрел,
посмеивался. Настенка Кровле давно нравилась, да все нос  воротила,  считала
его ниже себя, вот он и отыгрался по всем статьям. Севрюгину пятнадцать  лет
корячилось, а то и вышак, только кто ж мог знать, что он через шесть месяцев
откинется! Те трое в организацию не  входили,  поэтому  уже  давно  гнили  в
земле, но Кровлю он из-за бабы трогать не мог...  Хотя  ясно  было  -  добра
между ними не будет и просто так это дело не кончится.
   - Спор - дело святое, - повторил Папа. - Это как карты: проиграл - плати!
   ...Кровля гасил свой должок в подсобке, куда уборщицы складывают  грязную
ветошь, швабры и ведра. Севрюгин  и  Два-Кило  сидели  рядом,  зажимая  носы
смоченными одеколоном платками. У Севрюгина в руке пистолет, ДваКило  светит
фонариком, чтобы все было без мухлежа, - но взгляд его  упрямо  блуждает  по
стене. Все остальные, включая Папу,  стоят  в  коридоре  и,  вытягивая  шеи,
следят за манипуляциями проигравшего.
   Кровля не стал биться головой о стену или  предлагать  Севрюгину  деньги;
все равно не помогло бы. Он прихватил с  собой  пустую  пол-литровую  банку,
столовую  ложку,  салфетку  и  полнехонький  стакан  виски.  Устроившись   в
подсобке, Кровля осторожно надрезал  сазанчику  вздувшийся  желтый  живот  и
выдавил  содержимое  в  банку,  стараясь  на  запачкать   свой   новехонький
спортивный костюм. Кто-то из конторских блеванул  в  коридоре.  Кровля  даже
ухом не повел. Он тщательно перемешал  ложкой  вонючую  коричневую  жижу,  в
которой плавали осклизлые кишки, заправил салфетку за воротник. Выдохнул.  И
- выпил. В три долгих могучих глотка.
   Никто не выдержал, все отвернулись. Только Севрюгин  смотрел  на  Кровлю,
провожая глазами  проваливающийся  кадык,  улыбался.  Когда  Кровля  выронил
опустевшую банку и, не переводя дыхания, стал  шарить  рукой,  Севрюгин  сам
протянул ему стакан; Кровля чуть вместе с виски стекло не  сожрал.  А  потом
отдышался немного, лучком заел.  Взглянул  на  Севрюгина  -  будто  отрыжкой
тухлой из глаз шибануло.
   Только Севрюгину на это начхать.
   - Ты ж понимаешь, старик, - сказал он. - Договор дороже денег.
   - Понимаю, старик, - с трудом выговорил тот. - Я все понимаю...
   В последней фразе прозвучала угроза, но Севрюгину на нее было наплевать.
   А потом контора принялась  гудеть,  как  и  намечалось  ранее.  Все,  что
Севрюгин в этот вечер ел, пил и трахал - все казалось ему вдвойне вкуснее  и
приятнее. Мытищинской девочке, которая и в самом деле  как  две  капли  воды
оказалась  похожа  на  молодую  Наталью  Варлей,  он  напихал  полные  трусы
"зелени", тысячи три, не меньше. И букет колючих роз - туда же.
   Севрюгин  хорошо  знал,  в  чем  заключается  маленький  секрет,  который
помогает ему жить: много-много западла, ничего больше.
 
   * * *
 
   Тиходонск.
   День "X". Х... вый день.
   За завтраком Сергей с отцом остались одни. Мать  сварила  целую  кастрюлю
молочной овсянки и ушла то ли к Зине, то ли к Маше, то ли в  парикмахерскую,
а может, и на массаж - она  очень  занята,  и  за  всеми  ее  делами  трудно
уследить.
   - А ты почему не на работе? - спросил Сергей отца.
   Игорь Матвеевич размазал кусок тресковой печени по куску  хлеба,  положил
сверху огуречный кружок, протянул сыну. Овсянку оба не любили.
   - Справятся. Ничего, что требовало бы  моего  вмешательства,  на  сегодня
нет. А появится - найдут...
   - Думаешь, справятся? Они же ничего не  могут,  эти  дармоеды.  -  Сергей
отхватил от бутерброда большой кусок. Жевал с наслаждением, запивая горячим,
как вулканическая лава, кофе. Разбитое на прошлой неделе лицо почти поджило.
   - Они не дармоеды, - сказал отец, укладывая на тарелку рядом с собой  еще
один бутерброд. Печень размазана ровно и аккуратно,  будто  здесь  поработал
специальный каток-вибратор. - Они не дармоеды, Сережа. У меня два  толковых,
образованных зама, каждый из которых способен встать у руля  и  не  завалить
дело. Да они, по сути, уже стоят там. Рулят. Им это  нравится:  пи-бип,  три
румба влево, три румба вправо.  Кайфуют  как  хотят.  А  дармоед  -  это  я.
Когда-то давно я запустил эту машину, смазал колесики, а сейчас лишь хожу да
покрикиваю на них, да кладу денежки в карман.  Ну  и,  конечно,  представляю
контору в райкоме, горкоме, исполкоме. Ну и, конечно, утрясаю все  проблемы:
поставки асфальта, лимиты на бензин,  ревизии,  КРУ,  ОБХСС.  Без  меня  они
никто. Знаешь, на что это похоже?
   Отец почему-то оглянулся.
   - На капитализм. Я - хозяин, а  они  -  управляющие.  Наемные  работники.
Только сейчас зарплату им плачу не я. Сейчас государство платит и мне, и им.
Ну а все, что сверх зарплаты, то им действительно даю я. А пройдет  какое-то
время и если курс не изменится, то я  подгребу  все  хозяйство  под  себя...
Будет фирма, и будет хозяин. Я.
   Сергей выпил свой кофе, зарядил в турку еще  порцию.  Отец  всегда  варит
себе сам,  у  него  получается  крепкая  густая  пенка,  которая  еще  долго
пузырится на дне чашки высоким  белым  амфитеатром,  когда  кофе  давно  уже
выпит. Ни у матери, ни у Сергея так не выходит, сколько они ни пытались.
   - Смотри, нагреют они тебя, отец, - эти  твои  толковые  и  образованные.
Кинут, по-нашему.
   Игорь Матвеевич даже не рассмеялся.
   - У каждого семья, Серега. Все они любят своих жен и детей, очень  к  ним
привязаны. Не ко мне привязаны, заметь, а-к ним. Других бы людей я к себе  и
на пушечный выстрел не подпустил.
   - Ты что, собираешься вгонять иголки под ногти их домашним?..
   Отец отставил в  сторону  тарелку  с  остатками  бутерброда,  вытер  руки
салфеткой.
   - Зачем такие страсти, сын? Ногти, иголки... Мы же не в гестапо играем.
   Сергей вспомнил про Болеслава, общагу номер два, Родьку  и  то,  что  ему
предстояло. Сразу испортилось настроение.
   - Вот смотри, - продолжал отец.  Он  взял  из  вазы  толстошкурое  зимнее
яблоко, подбросил в руке.
   - Предположим, яблоку иногда хочется упасть не вниз, а - вверх. Или вбок.
Куда-нибудь не туда, короче. Существует много  разных  соблазнов,  мои  люди
подвержены им не меньше других. Но есть еще и закон всемирного тяготения.  И
яблоко всегда падает вниз.
   Сергей подумал, сейчас он бросит яблоко. Вместо этого отец тонко  очистил
его, ни разу не порвав  глянцевитую  спиральную  стружку,  разрезал  на  две
половинки, одну положил на тарелку Сергею.
   - Плевать сейчас все хотели на закон, - сказал Сергей.  -  Особенно  там,
где крутятся большие деньги.
   - Ну, понимаешь... Есть  законы  и  законы.  Одни  обсуждают,  принимают,
печатают в газетах, только всем на них наплевать. И есть другие...  Когда  я
заведовал  базой,  мне  позвонил   коллега-Иван   Афанасьевич   Бибиков   из
Ставрополя. Так, мол, и так, едет  ревизия,  нужно  закрыть  недостачу...  А
недостача по тем временам огромная - триста  тысяч!  Расстреливали,  кстати,
уже за десять. Ну я ему и перебросил за ночь машину  товара.  Без  расписок,
накладных - без всего, под слово! Он перекрутился - и все вернул. Причем  ни
он, ни я по-другому поступить не могли. Иначе Система нас бы отторгла.
   - Это тот самый Бибиков? - Сергей указал пальцем вверх.
   - Да. Потом он хорошо поднялся...
   Отец замолчал и быстро прикончил свой кофе. Он  не  любил  углубляться  в
подробности и сейчас должен был сменить тему.
   - Да гори оно все огнем, Серега. Сегодня я нацелился посидеть в  погребке
у Шварца, в бильярд погонять, а  потом  обставиться  пивом,  чтобы  меня  за
бокалами не видно было. Или на Дон - Коников  себе  новую  базу  построил  -
"Хилтон" да и только! А можно катер взять... В  такую  жару  на  реке  ох  и
клево! А ты, я слышал, сессию сдал?
   - Сдал, - сказал Сергей. Особой радости по этому поводу он не испытывал.
   - Так в чем дело? Пошли вместе. "Наш  Вилли  пива  наварил  и  нас  двоих
позвал на пир..."
   Пахан интересовался его учебниками и  изучал  хрестоматии  добросовестней
самого Сергея.
   - Пошли. Зою возьмем, если ты не против. А если против - не возьмем.
   Зоя была постоянной любовницей отца.  Давно,  уже  пять  или  шесть  лет.
Сергей застукал их когда-то на базе горисполкома, она смазывала  отцу  спину
кремом для загара. Отец не смутился, он никогда особо не скрывался, даже  не
предупредил: "Мол, смотри матери не  говори!"  Сергей,  естественно,  и  так
ничего рассказывать не стал.
   В отличие от других его телок, Зоя совсем не похожа на секс-бомбу. Она на
голову  ниже  отца,  у  нее  белые,  словно  выгоревшие,  волосы,   ноги   с
выступающими вперед коленками, как у девчонки-девятиклассницы,  а  бедра  не
касаются друг дружки внутренней частью, будто она все  время  сжимает  между
ногами невидимый воздушный шарик. Зоя возглавляет рекламный отдел  отцовской
фирмы, там у нее своя контора в конторе; несколько раз Сергей по ее  просьбе
выдумывал  сюжеты  и  слоганы  для  кампаний  -  если  они  проходили,   Зоя
выплачивала процент.
   - Нет, - сказал он. - Я не пойду.
   - Почему?
   Отец набычился.
   - Ты из-за Зои? - спросил он. - Говорю тебе: я  не  собирался  ее  никуда
брать, мы и не договаривались с ней ни о чем. Она торчит на  работе,  трясет
за  грудки  художников,  чтобы  к  первому  июня  сдать   дюжину   рекламных
щитов-жалюзи... Может, и не пошла бы еще.
   - Зоя тут ни при чем, пап. У меня встреча. Важная.
   - Не проблема. Встречайся, решай все свои дела - а потом дуй сюда, я  тут
кое-что подготовлю, оденусь, почитаю в конце концов... А?
   Сергей дорого бы дал, чтобы не обижать его. На самом деле отец не  просто
решил отдохнуть денек от своей конторы -  он  хотел  побыть  вместе  с  ним,
прогуляться, попить пивка, поговорить о том о  сем.  Возможно,  о  женщинах.
Возможно, об этих зеленовато-желтых пятнах на  припухшем  еще  слегка  лице.
Отец всегда говорил с ним. Даже когда Сергею было восемь месяцев и  он  даже
на "а-а" и "пи-пи" никак не реагировал - отец подолгу рассказывал ему всякие
байки, когда укладывал спать. И в  пятом  классе,  когда  Сергей  перешел  в
другую школу, где его тут же прозвали  Глист  (тогда  еще  он  был  худой  и
длинный) и дня не проходило без драки и слез, -  отец  купил  билеты  в  дом
отдыха, неделю учил  его  удить  форель,  разделывать  ее,  жарить  в  золе,
завернув в фольгу. Драться  тоже  учил.  И  говорил  все  время,  спрашивал,
рассказывал.
   "Только теперь разговорами не поможешь, - подумал Сергей. -  И  даже  все
твои шустрики охранники, папа, ничего не сделают".
   - Не могу, - тихо сказал он.
   - Может, ты с девушкой хотел встретиться?.. Так бери ее  с  собой,  какие
проблемы! Возьмем два номера, да и на катере кают достаточно!
   Сергей мотнул головой.
   - Нет. Ничего не выйдет.
   Отец посидел немного, встал,  сложил  тарелки  и  чашки  в  посудомоечную
машину. "Наш Вилли пива наварил... собрал жиганов двенадцать рыл..."
   - Я видел, у тебя новая бейсболка "стартеровская", -  сказал  он  обычным
своим тоном. - Не дашь на денек прикинуться?
   - Бери. Только она велика тебе будет.
   - Ничего... Сейчас, говорят, это модно.  Кстати,  в  Штатах  секта  есть,
мормоны, они в любую жару жилеты и глухие сюртуки носят. Да и наши староверы
никогда не разоблачались...
   - Чего это ты вспомнил?
   - Не знаю, - отец натянул шорты, бейсболку и теннисные туфли, рассовал по
карманам деньги, ключи, дистанционный пульт от машины. - Ладно. Монеты есть?
На...
   Он протянул новенькую зеленую бумажку. Сергей молча взял, сунул в карман.
На душе у него кошки скребли. Вид у отца невеселый,  хоть  он  из  кожи  вон
лезет, чтобы не показать этого. Ни в какой погребок он не пойдет  и  на  Дон
скорее всего не поедет. Наверное, заберет Зою из конторы и весь  день  будет
жарить ее на какой-то хате. А потом разругается с ней... Потому что ему  уже
пятьдесят пять. И он собирался провести этот день совсем по-другому.
 
   * * *
 
   Капитан дал ему вторую попытку. Сегодня он ждет ровно в 14.00 в  какой-то
сраной пельменной.
   Сергей пришел на десять минут  раньше  -  думал,  поиски  займут  гораздо
больше времени. А пельменную заметил еще за квартал, вывеска -  на  полдома,
огромная и яркая, будто для слепых. Зашел  внутрь.  Девушка  с  белыми,  как
рыбье мясо, ногами спросила, что он будет заказывать.
   - Водка есть? - неожиданно для себя самого спросил Сергей.
   - Только пиво.
   - Холодное?
   Сергей взял бутылку, вышел на задний дворик и встал в теньке под навесом.
   - В сторонку, парень.
   Двое рабочих в засаленных безрукавках на голое тело вынесли из пельменной
пластиковый стол и два стула.
   - Вот спасибо, мужики, - сказал Сергей. - Теперь бы еще  кровать  на  два
посадочных места и вашу раздатчицу в кружевном пеньюаре.
   Рабочие посмотрели на него, как на  описанную  собаками  трансформаторную
будку, молча  развернулись  и  ушли.  Сергей  присел,  допил  пиво,  выкурил
сигарету, посмотрел на мертвые, утонувшие в раскаленном небе  облака.  Когда
собрался уже зайти внутрь, проверить  -  на  месте  ли  капитан,  Агеев  сам
появился. С толстой газетой под мышкой.
   - А ты уже здесь, - сказал он спокойно.
   - И давно, - сказал Сергей. Сердце колотилось.
   Сейчас капитан подаст руку, а он отвернется и сплюнет  в  сторону.  Такую
штуку он придумал, чтобы оскорбить Агеева и тем  самым  компенсировать  свое
унижение. Только придумать - это одно, а сделать - совсем другое.  И  он  не
был уверен, что осмелится на столь дерзкий  жест.  Но  ситуация  разрешилась
сама собой - капитан руки не подал.
   Агеев сел за столик; прежде чем  его  зад  успел  коснуться  пластикового
стула, припорхнула  раздатчица  и  поставила  на  стол  тарелки  с  политыми
сметаной пельменями и зеленью.
   - Ну и что? - спросил Агеев, нанизывая вилкой первый пельмень.
   Сергей пожал плечами.
   - Пришел вот, сижу.
   - Хорошо. Что принес?
   Сергей промолчал.  Молчал  и  Агеев,  отправляя  в  рот  второй,  третий,
четвертый пельмень. Дешевые магазинные пельмени из  собачьего  мяса.  Сидит,
травится, елки зеленые... Вон через дорогу кафе "Охотник", там всегда свежая
поджарка и фаршированные окорочка под домашнее кисленькое винцо - сходил  бы
туда, козел.
   Агеев молча развернул газету, отыскал  любимую  страницу,  положил  перед
собой на стол - так же молча сдвинув  в  сторону  Серегин  локоть.  Читал  и
продолжал есть дальше.
   Пятый, восьмой, десятый.
   - А что я должен был принести? - не выдержав, спросил Сергей.
   Одиннадцатый, тринадцатый.
   - Я не понимаю: так вам от меня что-то нужно или нет?..
   Четырнадцатый, пятнадцатый. Агеев загнул краешек газеты, дочитал абзац на
другой стороне.
   - Я... - начал Сергей.
   Но капитан перебил его, не отрывая взгляда от газеты:
   - Если принес, выкладывай. Если нет, ступай отсюда, не мельтеши.
   Сергей сглотнул. Хватка была железной, не вырваться. Причем выходило так,
что у него ничего не просят и ни к чему не принуждают, просто ждут, чтобы он
сам сел голым задом на горячую плиту. Добровольно. Он напрасно надеялся, что
машина где-то не сработает, забуксует, что его просто напугали  немножко,  а
потом посмеялись и забыли; что всемогущему Управлению  триста  лет  не  упал
какой-то  студент,  за  всю  свою  жизнь  опубликовавший  не  более  десятка
крохотных заметок. Да, он надеялся. Все эти дни и часы.
   - А рапорт?.. А эти... Коливатов и... - спросил он тихо.
   - Не  переживай.  Тебя  вызовут,  когда  надо  будет.  Найдут.  Повестка,
расписка - все как полагается. Бегать за нами тебе не придется, поверь.
   Сергей поднялся. Агеев подцепил на вилку последний пельмень и возил им по
тарелке, собирая остатки сметаны.
   - Папа наверняка выбьет для тебя самую лучшую камеру в сизо,  где  меньше
всего "отрицал" и отмороженных, - Агеев говорил, уткнувшись в газету, словно
читал вслух. - Парень ты здоровый, крепкий, а если  еще  поведешь  себя  там
по-умному,  будешь  жить  не  хуже  других.  И  годика  через  три  на  всей
Тиходонщине не будет журналиста,  который  бы  ботал  по  фене  лучше  тебя.
Большой жизненный опыт, глубокое  знание  предмета,  специализация,  которую
невозможно получить ни за какие деньги. На  тебя  будет  спрос,  Курлов.  Ты
станешь монополистом в своей области. Лучшие издания - твои.  А  потом...  У
нас был похожий случай с пареньком  вроде  тебя.  Он  сейчас  в  "Московском
комсомольце" ведет отдел. Счастлив, доволен. Нашел себя в жизни...
   За долю секунды до  того,  как  капитан  прикончил  последнюю  помидорную
дольку, раздатчица принесла и поставила на стол чашку с кофе. Ее белые  икры
были сплошь усеяны  пупырышками,  будто  девушка  мерзла,  и  редкие  жидкие
волоски на ногах торчали торчком.
   - Второй кофе? - спросила она, глянув на Сергея.
   Агеев отрицательно покачал головой. Раздатчица быстро ушла.
   Сергей  уже  жалел,  что  поднялся.  Вся  лихость  ушла  в   землю,   как
электрический ток. Ему совсем не улыбалось стать  лучшим  среди  журналистов
специалистом по парашам. Но дело даже не в этом. Уйти сейчас -  это  значило
ждать и бояться: неделю, месяц, год.
   - Что с Антониной? - спросил он.
   Капитан выпил кофе и поднялся.
   - У нее словесный понос. В остальном - жива и здорова.
   - А что она...
   - Четырнадцать тридцать, молодой человек, - Агеев подкрутил свои часы.  В
механизме что-то негромко пискнуло.
   - Меня ждут люди. До свиданья.
   Сергей понял, что спекся. Спекся окончательно. Стараясь не отдавать  себе
отчета в том, что делает, он быстро достал  из  кармана  сложенный  вчетверо
лист стандартной бумаги для пишущих машин и  недорогих  принтеров,  протянул
капитану. Будто стакан тормозной жидкости выпил залпом.
   - Вот...
   - То-то! Чего же ты целку строишь?
   Коротко хрустнула бумага. Агеев развернул листок, просто тряхнув его, как
встряхивают градусник, просмотрел отпечатанный на матричном принтере текст.
   - Так не годится, - сказал он, покачав головой. - В следующий раз пиши от
руки, это в твоих же интересах.  Текстовый  файл  очень  трудно  уничтожить,
практически невозможно, а регенерируется он довольно легко. Понял?..  Теперь
смотри сюда. Внимательно.
   Из маленького нагрудного кармашка  Агеев  достал  визитку,  развернул  ее
обратной стороной. Там был написан телефон, ниже -  время  и  число.  Сергей
потянулся, чтобы взять визитку, Агеев убрал руку.
   - Учись держать все в голове. Позвонишь из автомата в указанное время  по
указанному телефону, тебе скажут, что делать дальше. Не пытайся подключить к
аппарату диктофон, человек на другом конце провода  сразу  узнает  об  этом,
разговор  тут  же  прекратится.  Наше  сотрудничество  -   доверительное   и
добровольное. Никакого насилия с нашей стороны, никакой  двойной  игры  -  с
твоей. И еще...
   В невыразительных глазах капитана колыхнулось какоето сильное чувство.
   - Может, тебе и нравится быть педерастом, но мы с ними дел  не  имеем.  Я
сам подберу тебе псевдоним, и в следующий раз ты перепишешь подписку заново.
Ты меня понял?
   Прежде чем Сергей успел кивнуть и сказать  "да",  Агеев  уже  выходил  из
дворика, внимательно глядя под ноги, чтобы не ступить в собачье дерьмо.
   - Дважды отпид  сращенный...  -  бормотал  про  себя  Сергей,  словно  на
автопилоте  шагая  из  переулка  в  переулок.  -  Или  -   "отпидораженный"?
"Отпидоренный"?.. Надо будет спросить у кого-нибудь.
 
   * * *
 
   - У меня плохо получилось? - сказала Светка Бернадская. - Я что-то делала
не так?
   - С чего ты взяла? - Сергей скосил на нее глаза.  Поднимать  голову  было
лень. - Все хорошо. Честно.
   - Тогда почему ты молчишь?
   - Я перевариваю. Ляг, успокойся.
   Вначале он хотел найти отца, подъехал к Шварцу, где выковали  тиходонские
денежные тузы, объехал несколько отцовских излюбленных баз на Левом  берегу.
Пусто. Заглянул на кониковскую новостройку -  действительно  ЭльКувейт.  Там
особенно не полюбопытствуешь: сразу же появились коротко стриженные мальчики
в камуфляжных куртках и с милицейскими рациями в руках. Но отцовской  машины
на стоянке не было. На работе отец тоже не появлялся.
   Сергею  позарез  надо  было  кого-то  найти.  Прямо-таки  детский  страх,
трясучка, будто лежишь один в темной спальне и мерещатся всякие ужасы и надо
прижаться к родному теплому телу, ощутить знакомый запах, чтобы все страшное
бесследно растворилось в ночи.
   И он нашел Светку Бернадскую. Ее мать заставила их выпить перед уходом по
чашке молока и сказала, чтобы они были осторожны. "Время сейчас  такое...  Я
на вас очень надеюсь, Сережа". Сергей сказал, что она может не  волноваться.
Потом усадил Светку в свою раздолбанную "пятерку", отвез на  Левый  берег  и
без особых церемоний трахнул прямо в машине. Совесть мучила недолго:  Светка
давно была не девочкой, это точно.
   - ...Мне  надо  искупаться,  -  сказала  она,  усаживаясь  на  сиденье  и
сворачивая влажное покрывало под собой. - Пойдешь?
   - Пойду. Только отъедем чуть дальше, здесь дно плохое.
   На многие километры берег захламлен высохшими корягами, будто скрученными
церебральным параличом. Плавать здесь опасно, зато  удобно  жарить  шашлыки.
Сегодня будний день, людей нет, ни одного дымка на горизонте.
   - Вот там, - Сергей показал на маленькую бухточку,  окруженную  подковкой
желтого песка. - Там мелко и  вода  всегда  выше  градуса  на  три,  чем  на
городском пляже.
   Светка  голышом  выпрыгнула  из  машины,  побежала  к   воде.   Покрывало
отпечаталось на ягодицах красным узором. Сергей опустил ноги в теплый песок,
большим пальцем вырыл ямку, бросил туда перевязанный  узлом  презерватив.  И
засыпал его.
   До армии у него не было ничего с девушками, в смысле серьезного, - что бы
там  ни  говорили  о  распущенности  начальнических  сынков.  Так,  поцелуи,
объятия, расстегнутый после мучительных усилий лифчик. И все. В  армии  один
сверхсрочник по фамилии Шаббе, волжский немец, сказал Сергею:  "До  двадцати
пяти лет ты должен передрать их всех, начиная  от  маминых  дочек  и  кончая
портовыми проститутками - чтобы наесться и успокоиться. Перебесишься - тогда
можешь спокойно жениться".
   И отец дал похожее напутствие,  только  приличными  словами  и  с  другой
мотивировкой: "Тебе надо пройти мужскую закалку.  Главное  -  осознать,  что
никакие они не богини и молиться на них не надо. Кто этого не понял, у  того
с бабами  большие  неприятности".  Не  столько  выполняя  эти  рекомендации,
сколько по велению  естества,  Сергей  ворвался  в  гражданскую  жизнь,  как
сексуальный болид, и уже через год не помнил всех своих девушек по именам.
   Сначала он  высматривал  в  толпе  высоких,  большеглазых,  прикинутых  в
безукоризненные мини и жакеты - вид у них такой, что начинаешь  сомневаться:
дают ли они вообще кому-то на этом свете?.. Давали. Не  все,  правда.  И  не
сразу. Но те, что давали, оказались устроены именно так, как было нарисовано
в учебнике по акушерству и гинекологии. Этим  они  сразу  же  отличались  от
богинь, мраморные изваяния которых Сергей многократно рассматривал в музеях.
   Ничего  возвышенного  и  неземного  в  них  не  было.  Иногда   удавалось
обнаружить перхоть в гладких, пахнущих  дорогими  духами  волосах.  У  одной
очень красивой девушки Сергей  заметил  между  пальцами  ног  что-то  белое,
похожее  на  след  от  мела,  и  спросил,  что  это.  Девушка  сказала,  это
салицилово-цинковая мазь, против шелушения. Потом он узнал,  что  так  лечат
грибковые заболевания.  Каждое  подобное  открытие  разочаровывало  его  все
больше и больше.
   Физиология. Голая физиология и ничего сверх того. Некоторые сами  сдирали
с Сергея одежду и были внутри как расплавленный воск, они хрипели и кричали;
Сергей едва. успевал сходить помочиться между двумя раундами. Некоторые были
сухими, как прореха в войлочной обивке, и войти в них было  возможно  только
прихлопнув себя пару раз по заднице толстой увесистой книжкой.
   Однажды Сергей подумал: стоп, я, кажется, наелся.
   Но он ошибался. Потом его тянуло к  замужним  женщинам,  выдрессированным
своими мужьями, для которых приключение с большим неутомимым мальчиком  было
что-то вроде полета на Луну. Они реагировали  на  любое,  пусть  даже  самое
затасканное ласковое  слово;  они  научили  его  многим  фокусам,  вспоминая
которые потом на лекции, Сергей с трудом удерживал рвущийся вверх  шлагбаум.
Аппетит приходил во  время  еды.  Он  спал  с  несколькими  первокурсницами,
которые в темноте, стягивая трусики, клялись, что делают это  второй  раз  в
жизни. От них  чаще  пахло  потом  и  нечищеными  зубами.  Некоторые  хотели
попробовать "это" через задний проход. Иногда  они  просили  включить  свет,
чтобы рассмотреть настоящий, живой мужской член; иногда  просили,  чтобы  он
разодрал их пополам. Обычно Сергей плевал на эти просьбы.
   Портовые проститутки брали недорого, на ощупь они были как омлет.  Сергей
попробовал с  ними  раза  два,  больше  не  рискнул.  А  потом  на  открытии
агропромбиржи встретил одну из своих длинноволосых большеглазых  "жакетниц".
Она оказалась референтом председателя биржевого правления, смотрелась просто
сногсшибательно, и Сергей опять засомневался: дает ли?.. Она дала ему  после
коктейля в огромном пустом актовом зале, ключи от которого Сергей стащил  на
вахте. Дала прямо на кафедре, схватившись руками  за  микрофонную  стойку  и
выставив к Сергею вздернутый и круглый, как мячик,  зад  с  влажной  розовой
пипкой под ним. На кафедре стояли пустой графин  и  стакан,  они  все  время
дзынькали, а девушка, свесив голову вниз, смотрела,  как  трясется  Серегина
мошонка. Улыбалась. И ее длинные волосы елозили по полу.
   Короче, все завертелось по второму кругу.
   ...Волжский немец по  фамилии  Шаббе  был  трижды  прав.  Вначале  Сергей
бросался на них, как бык на красную тряпку, он лил в них  сперму  галлонами,
как испорченный автомат на бензозаправке. Девушки с правильными чертами лица
и стройными сильными ногами - их в Тиходонске пруд пруди!.. Но после  пятого
или шестого галлона до Сергея стало доходить, что "правильное  лицо"  -  это
еще не значит "красивое лицо". Нет, вернее: "красивое лицо"  еще  не  значит
"хорошее лицо". Были фигуристые девушки с обложки, умницы,  не  гулящие  там
какие-нибудь  -  внутри  которых  сидели  и  давили  на   рычаги   паскудные
бородавчатые старухи, големы, монстры. Во влагалищах у  них  всегда  сухо  и
чисто. Там стоят медвежьи капканы. Глаза у них  пустые,  пластмассовые,  они
почти незаметны на смазливой улыбающейся мордашке,  и  шлагбаум  моментально
вскидывается вверх: о-па, поехали!.. А капкан сработает, будь спок. Морально
кастрированные мужики и парни - их в Тиходонске тоже пруд пруди.
   Сергей вовремя научился вычислять по глазам. И сразу понял,  что  у  него
нет девушки. Своей девушки. С хорошим лицом, с глазами - пусть и  не  такими
большими, как у "жакетниц"...  Которой  он  мог  бы  сказать  прямо  сейчас:
"Слушай, я никому не говорил об этом, даже Родику. Я попал в очень  хреновую
историю". И которая не намекнула бы в ответ, что он грузит сверх нормы.
   Нельзя сказать, чтобы этот вакуум все время как-то поособому донимал его.
В конце концов была ведь и Антонина, обычная  красивая  стерва,  за  которой
Сергей ходил целых два месяца. И была - раньше еще  -  маленькая  нескладная
однокурсница по фамилии Балым, которая все на свете понимала. Но  когда  эта
Балым сидела у него на коленях, голая, скрученная буквой  "с",  и  судорожно
двигала маленьким угловатым тазом  -  Сергей  не  чувствовал  ничего,  кроме
стыда.
   Зато вот: Светка Бернадская.
   Вот она идет к машине, машет рукой: почему не купаешься? Вода - во!
   Обычная мамина дочка  (не  девочка,  правда).  Зубрила.  У  нее  трусы  с
какой-то цветной картинкой - мишки, попугаи, обезьянки - и пуленепробиваемый
лифчик. Серегин шлагбаум она как-то в горячке назвала "писун".  Умора.  Зато
когда Сергей с Родиком сидели пьяные в  машине,  она  вдруг  села  к  ним  и
поехала в общагу - хотя на дух не переносит ни  саму  общагу,  ни  компании,
которые там собираются. Курила ли она "дурь"  вместе  со  всеми?  Сергей  не
помнил. В любом случае по возвращении мама наверняка  зарядила  ей  касторки
куда надо. Зачем все это Светке нужно?
   - Вода как парное молоко, - сказала Светка Бернадская, стряхивая  волосы.
Капли тихо  дзынькнули  по  автомобильному  стеклу.  -  Иди  искупайся,  так
здорово!..
   У нее высокая тонкая талия, двумя пальцами  обхватить  можно.  Пальцы  на
ногах тонкие, хрупкие, почти детские. На лодыжке длинный  шрам  от  какой-то
старой операции. Черные волосы на лобке торчат в разные стороны; и почему  у
всех блондинок такие чернющие волосы?.. Сергей взял ее за руку -  рука  была
мокрая, холодная, - усадил на песок, сел рядом.
   - Светка, - сказал он. - Ответь мне, только честно: зачем  тебе  все  это
нужно?
   - Что? - уставилась на него Светка.
   - Тогда, в общаге. Сейчас. Ты понимаешь меня.
   Она хотела сделать вид, будто думает. Рассмеялась.
   - Не знаю. Ты спрашиваешь так, будто я затащила тебя сюда и долго чего-то
добивалась. А?..
   - Родик мог запросто протаранить на своей "Ланче" первый же осветительный
столб. Ты знаешь Родика. В "двойке" я вел себя  по-идиотски,  и  все  другие
были не лучше. Все как всегда, в общем. Почему ты сунулась туда?
   Светка больше не смеялась. Она в  самом  деле  думала.  Обхватила  руками
колени, маленькие груди съежились, скользнули вниз, стали  почти  незаметны.
Сергей неожиданно для себя самого поцеловал косточку на ее  лодыжке.  Белая,
совершенно гладкая косточка.
   - Ты когда-нибудь слышал "Purgeans"? - вдруг спросила Светка.
   - Пур... Кого? - не понял Сергей.
   - Группа из Балтимора, - сказала она. - Они были у нас в прошлом  году  -
фестиваль "Некс-Стоп", помнишь?.. Их клавишник за два часа выступления  штук
восемь "Коргов" покрошил. Цигулева сказала тогда: полный хрюк. Помнишь?
   - Нет, - сказал Сергей, - не помню.
   - Они прилетают завтра в Тиходонск.  Я  обещала  заму  в  "Вечерке",  что
возьму у них интервью для четвертой полосы. Сто двадцать строк.  Пойдешь  со
мной?
   - При чем тут "Вечерка"?
   - Меня туда на летнюю практику определили.
   - А-а, - сказал Сергей.
   - Пошли. Тебе понравится.
   Он встал и пошел к воде. Песок был твердым и теплым. Пошире размахнувшись
ногой, Сергей подфутболил высохший, почти невесомый кусок  деревяшки.  Пенис
тяжело качнулся взад-вперед. Светка догнала его и побежала рядом.
   - Какой большой!.. - сказала она.
   - Кто?
   Светка стрельнула глазами вниз, снова рассмеялась. Передразнивала.
   - Пи... Этот. Писун.
   - Елки зеленые, - сказал Сергей. - Еще раз назовешь его так, ноги вырву.
   - Ну а как он называется?
   Сергей  сказал.  Светкино  лицо  вспыхнуло,  словно  красная   сигнальная
лампочка в игре "Угадай мелодию" - но смеяться она не перестала.
   - Как-как? - переспросила она.
   Сергей крикнул громче. Бернадская прыгнула в воду, плотно сдвинув длинные
ровные ноги.
   Вечер свалился как-то вдруг, без всякого предупреждения. Они долго  ехали
вдоль берега, дикие места сменились  относительно  ухоженным  пляжем,  потом
пересекли  мост;  тела  казались  непривычно   легкими,   закон   всемирного
притяжения  определенно  барахлил.  Сергей  расслабился.  Капитан  Агеев   и
машинописный листок провалились в черную дыру памяти, как  растворившийся  в
ночи детский кошмар.
   - Цигулева сессию не сдавала, - вдруг сказала  Светка  Бернадская,  будто
разговаривая сама с собой. - Интересно, почему?
   Сергей не ответил.  Кошмар  вернулся.  Он  отчетливо  понял,  что  теперь
никогда не избавится от него. Черт! Он с силой вдавил  в  пол  педаль  газа,
"пятерка" напряглась, но поперла вперед, Сергей промчался по  Южному  шоссе,
проехал мост и, не сбавляя скорости, ворвался  в  город.  Перекатился  через
отполированные до блеска трамвайные  рельсы,  миновал  раскинувшийся  справа
зеленый сквер, пересек Магистральный проспект и еще несколько улиц,  свернул
на Каменногорский. Через два квартала Светкин дом. Она предложила  подняться
наверх. Сергей отказался: там мама, ей надо смотреть в глаза прямо и честно.
Когда  Светка  выходила  из  машины,  ему  показалось,  что   через   платье
просвечиваются мишки и попугаи.
   - Слушай, Свет, - сказал Сергей. - Вопрос на  засыпку.  Ты  ведь  учебник
Розенталя вдоль и поперек  пропахала.  Как  правильно  сказать  о  человеке,
которого дважды отпидорасили? Дважды - отпидоращенный? отпидораженный?
   У Светки Бернадской, у маминой дочки, отвисла челюсть.
   - Не знаю, - сказала она. - А это имеет значение?
   Сергей захлопнул дверцу, опустил стекло и сказал:
   - Пожалуй, нет. Практического значения это не имеет.
 
   * * *
 
   Гестапо услышал, как в стекло  входной  двери  тихонько  постучали.  Звук
тонкий, отчетливый. Так стучать может или ключ, или  монетка.  Или  железный
коготь. На часах 00.18. Полуопустевшее по случаю окончания сессии  общежитие
уже не раскачивается туда-сюда  от  ночного  дера.  Тихо.  Гестапо  как  раз
нацелился прилечь в подсобке, отдохнуть.
   Стук повторился.
   - Кто там? - крикнул Гестапо.
   Твою мать. Он не собирается  выбегать  каждый  раз,  когда  какому-нибудь
бомжу взбредет в голову царапаться в дверь.
   Прямо в лицо с улицы мигнули фары. Гестапо зажмурился.  Машина  стояла  у
самого крыльца, будто собираясь брать на таран здание общежития. И несколько
фигур рядом - высокие, широкоплечие. Как они подобрались  сюда,  Гестапо  не
слышал. Возможно, машина стояла уже давно, только какого...
   Стук-стук.
   - Иду!
   Он прилепил теплый комок резинки к  дээспэшной  перегородке  на  посту  и
пошел. Фары мигнули еще раз, ударили старика по глазам.
   - Сейчас допрыгаетесь у меня, - пробормотал Гестапо.
   С обратной стороны  к  стеклу  прилепилась  рука  с  развернутой  книжкой
удостоверения. Дальше, в темноте - строгое  скуластое  лицо,  плотно  сжатые
губы. Стук-стук. Гестапо проворно  полез  за  очками,  дужки  зацепились  за
что-то в кармане. Твою мать. Он влепился лицом  в  стекло,  сплющив  большой
мясистый нос.
   Прищурился.
   Губы его зашевелились.
   Стук-стук. На этот раз широкоскулый человек  ударил  по  стеклу  сильнее.
Гестапо наконец разглядел, чем это он  колотит.  Пара  стальных  наручников.
Господи Боже.
   - Дак я... Открываю! - крикнул Гестапо как можно громче. - Открываю!  Что
вы сразу мне не сказали, товарищи?
 
   * * *
 
   - Подъем, Николай. Руки по швам. Вот так. Ну!.. Стоять!
   - Этих троих на коридор, в читальню. Черных  тоже.  Воронюк,  поговори  с
ними, пока труханец у них еще не прошел. Рульковский потом выйдет, осмотрит.
   - Есть.
   - Эй, Николай батькович!.. Стоять, я сказал!
   - Подъем! Всем подъем!
   Яркий свет слепил глаза. Коля Лукашко не мог сказать точно: спит  он  или
не спит. Он знал  только,  что  здорово  устал,  будто  прожил  целую  жизнь
грузчиком на товарной  станции.  Через  сутки  это  обычно  проходит,  если,
конечно, снова не закурить... А потом в блоке объявились эти мужики. Как они
сюда попали - Коля не знал. Не помнил. Может, он сам им открыл,  может,  они
взломали дверь. Откуда им известно его имя?
   - Еще раз попробуешь упасть - я сделаю вот так, - сказал кто-то  большой,
наклонившись к самому его лицу. И наступил своим башмаком  на  голую  ступню
Коли Лукашко.
   Коля ударил  головой  в  пахнущий  свиной  кожей  живот.  Живот  оказался
твердым, как скала. Колю подняли, щелкнули по ушам, поставили вертикально.
   - Рульковский, осмотри его. Быстренько.
   Из блока цепочкой выходили на коридор  Чума,  Соломон  и  Джо.  К  черной
заднице Соломона прилипли розовые женские трусики, резинки глубоко врезались
в ляжки; свои трусы  он  давно  сгноил,  теперь  одалживает  у  проституток.
Соломон и Джо громко возмущаются на своем родном суахили.
   - Так, Николай. Я буду отдавать команды, ты будешь выполнять их быстро  и
без суеты. Это в твоих интересах. Договорились?.. Ну-ка открой рот и  покажи
язык.
   Коля широко открыл рот и высунул язык как можно дальше. Мужчина  в  очках
без оправы положил свою руку ему на подбородок и отвел вниз, будто  собрался
выломать челюсть напрочь. Рука сильно пахла хлоркой. "Врач", - подумал Коля.
   - Посмотри на меня.
   В зрачок уперся луч крохотного фонарика.
   - Так... Теперь подними руки.
   Мягкая желтая бумажка скользнула от подмышек к паху. Бумажка потемнела от
пота или грязи, врач рассмотрел ее на свет,  покачал  головой  и  спрятал  в
карман.
   - Вытяни руки вперед, разожми кулаки.
   Руки дрожали.
   - Разверни ко мне тыльной стороной.
   Холодные пальцы пробежались по венам на локтевых сгибах, потом - по венам
на ступнях ног. Сильно надавили несколько раз.
   - Стяни трусы до колен.
   Врач заставил Колю поднять член вверх и заглянул  туда,  словно  грибник,
который  ищет  подосиновик  под  веточкой.  Надавил  большим  пальцем.  Коля
вскрикнул.
   - Тихо.
   Коле пришлось еще несколько раз повернуться вокруг оси, пока врач, задрав
очки на  высокий  лоб,  стучал  пальцами  по  правому  подреберью,  щупал  и
растягивал кожу  на  спине,  лопатках,  животе,  ягодицах.  Наверное,  искал
какието таинственные письмена. Шифровки.
   - Что это? - он показал на царапину под коленкой.
   - Упал, - сказал Коля Лукашко.
   - Брешешь.
   Коля ничего не ответил и отвернулся. Все это время  третий  Посетитель  -
высокий, скуластый, лицо как обитый угол дома - шарил по  комнате,  выдвигая
из-под кроватей чемоданы, вытряхивая их содержимое на пол, сбрасывая книги с
полок, переворачивая тумбочки, из  которых  сыпалась  шелуха  от  семечек  и
хлебные крошки. Нашел на полу влажное полотенце, понюхал. Улыбнулся.
   - Глянь, Владимир Иванович.
   Он сунул полотенце под нос врачу. Тот потянул носом,  серьезно  посмотрел
на Колю Лукашко.
   - Ты - придурок чертов, понятно тебе? - сказал Рульковский.
   - Я ничего не знаю, - сказал Коля. - А вы кто такие?
   - Не валяй дурака. Ты прекрасно знаешь,  кто  может  поднять  тебя  среди
ночи. Вину-то чувствуешь, - утвердительно сказал  скуластый.  -  Но  я  тебе
поясню на всякий случай: уголовный розыск, отдел по борьбе с наркобизнесом.
   Огромные руки скуластого, два мощных зажима-манипулятора,  сдавили  плечи
Лукашко. Острый орлиный нос, а за ним широкие лемеха-скулы; если он  саданет
сейчас, Коля развалится, как комок глины под плугом.
   - Где "дурь", Николай?
   - Нет у меня никакой "дури"!..
   - Не звезди. Ты курил сегодня с дружками, вся комната провонялась.
   - Я ничего не знаю! Нет у меня ничего!
   Плечи сдавило так, что, Кажется, пальцы скуластого должны коснуться  друг
друга  через  кожу  Лукашко.  А  потом  Рульковский  увидел  что-то.  Пустой
полиэтиленовый пакет,  в  каких  обычно  продают  сахар,  -  лежит  себе  на
подоконнике, почти на самом виду. Рульковский все сразу понял,  взял  пакет,
провел пальцем по внутренней поверхности.  Попробовал  на  язык.  Присел  на
корточки рядом со скуластым.
   - Опоздали, - сказал он тихо. - Позвони Агеев вчера, мы  бы  этим  щенкам
полную жопу огурцов натолкали бы.
   Скуластый велел Коле Лукашко встать на кровать коленями и  повернуться  к
стене, а сам подошел к врачу.
   - Дай-ка сюда.
   Он взял пакет у Рульковского, встряхнул, постучал  пальцами  по  стенкам.
Внутри слабо колыхнулась коричневая пыль, будто оставленная когда-то  ночной
бабочкой.
   - Сколько нужно по минимуму? - спросил Рульковский.
   - Две сотых хотя бы, - сказал скуластый. - Да и то,  это  же  по  первому
разу... Себе дороже.
   - Сколько здесь?
   - Полсотни не наберется. Ладно, а у тебя что?
   - Мышечный тремор, потливость, вены и язык чистые. Без  хроматографии  я,
сам понимаешь, никуда... Единственное, что могу  сказать:  парни  зарядились
вчера вечером, и это был только гашиш, без сочетаний.
   - Так  и  тянет  сунуть  щенкам  "шмеля"...  Да  ладно,  подождем...  Эти
наркушечные дела - они как грипп, правда, Рульковский? Если  здесь  -  то  и
там. Нужно только вычислить, кто громче всех кашляет.
   Коля Лукашко  осторожно  повернул  голову,  чтобы  услышать,  о  чем  они
шепчутся, но скуластый тут же крикнул:
   - Эй! Стоять смирно, кому сказал!
   Настроение у него, видно, было  не  очень.  Скуластый  выдернул  шнур  из
электрочайника и врезал несколько раз по Колькиным пяткам, из-за чего Колька
чуть не обмочился.
   - Это чтобы помнил, когда в следующий раз покурить захочется.
   Затем человек по фамилии Воронюк приводил по одному Соломона, Джо и Чуму;
врач Рульковский осматривал их, а потом каждого ставили в шестьсот  двадцать
первую позицию и лупили шнуром по пяткам.
   - Из-за вас, полудурков, нормальным людям выспаться некогда!..
 
 
   Глава четвертая
   ПО ЛИНИИ КОНТРРАЗВЕДКИ
 
   У входа в здание аэровокзала полно  милиции  и  ОМОНа.  Здесь  же  роятся
какие-то  пэтэушники  в  футболках   и   бермудских   шортах,   похожие   на
насекомых-трупоедов; они пьют пиво, курят и беспрерывно плюют, будто  у  них
последняя  стадия  заражения  "циклоном".  Из   магнитол   цыкает   хип-хоп.
Пэтэушников не меньше двух сотен. А может, и больше.
   - Кто такие?.. - спросил Сергей, осторожно подруливая к автостоянке.
   - Фенсы "пургеновские", - сказала Светлана. - Ничего, пробьемся.
   Рядом с автомобильной стоянкой, в кустиках, стоит обычный школьный  стол,
за столом сидит парень, у него в руках  кусок  поролона,  несколько  тюбиков
зубной пасты и трафарет с кривой готической надписью "Purgeans". И табличка:
"ПОДХОДИТЬ ПО ОДНОМУ!"
   Кое-кто из пэтэушников заруливает сюда время от времени, стягивает с себя
футболку, бросает рядом скомканную трехрублевку: ну давай,  сделай  красиво.
Парень выдавливает полтюбика на поролон и в две  секунды  набивает  надпись.
Иногда он в спешке забывает подложить фанеру внутрь футболки и  на  обратной
стороне  отпечатывается  "snaegruP".  Девчонки  тоже  подходят,   становятся
кружком, чтобы милиционеры не видели - и по очереди  раздеваются  до  пояса.
Это фенессы, объяснила Светка. Им тоже  хочется  помориновый  "Purgeans"  на
грудь. Все тощие, лопатки торчат. Без лифчиков. Но парню,  который  набивает
надписи, плевать на их пупырышки.
   - По одному, уроды!! - пароходным басом  орет  он  примерно  каждые  пять
минут, изображает бешеный ажиотаж.
   Сергей  запер  машину,  включил  сигнализацию.   До   прибытия   самолета
оставалось пятнадцать минут.
   - Там, на втором этаже, есть безалкогольное пиво, - сказал  он.  -  Такая
параша. Хочешь попробовать?
   В кафе, отделенном от зала стеклянной перегородкой с облупившимся  "Добро
пожаловать", сидело человек пять, не больше.  Пэтэушники  сюда  не  рвались.
Официантка отчитывала грузчика, разбившего на кухне ящик молока,  и  эхо  ее
голоса разносилось по всему этажу.
   - Аккредитацию мне не выдали, - сказала Светка, отпивая фруктовый чай  из
чашки. От пива она отказалась. - Практикантам не положено. Придется брать на
абордаж.
   - Я буду держать, ты будешь спрашивать - так?
   - Нет. Просто поможешь мне пробиться через толпу, пока они будут  идти  к
машине. Главное, чтобы нас заметили.
   - Увидят, и глаз оторвать не смогут. Ладно...
   На Светке  снова  были  белые  джинсы,  в  которых  она  сдавала  сессию.
"Счастливые" - догадался Сергей. Однажды он сдуру купил себе  светло-голубые
"Мальборо классик", проходил один день,  после  чего  они  стали  похожи  на
дактилоскопическую карточку. А у Светки - ни пятнышка. И как это ей удается?
   - Я хотела спросить тебя об одной вещи, -  сказала  она.  Чашка  ее  была
пуста, пакетик на дне почернел и съежился. - Все никак не решалась.
   - Очень важной вещи, - сказал Сергей.
   - Да, очень важной. Ты ни разу не говорил со мной об Антонине. А когда  я
пыталась расспросить - отмалчивался. Делал вид, будто не слышишь. Что у тебя
с ней? И где она сейчас?
   Сергей вспомнил напряженную узкую спину Антонины Цигулевой в кабинете  за
односторонне прозрачным стеклом ("Добро пожаловать в наши лапы,  УРОДЫ!  "),
вспомнил, как она пыталась оболгать,  его,  утопить  -  чтобы  выкарабкаться
самой. Лгала тем же голосом, каким часом ранее говорила: не  бойся,  Сережа,
мне не больно.
   - Все кончено, - сказал он. - Могила.  Если  даже  через  десять  лет  мы
увидимся когда-нибудь на улице, вряд ли даже кивнем друг другу.
   Прежде чем Светка отвернулась к  окну,  на  лице  ее  мелькнуло  странное
неуловимое  выражение  -  будто  летучая  мышь  в  сумерках.  Плохо  скрытое
удовлетворение, радость? Или напротив - разочарование?
   - Через десять лет, - тихо сказала она. - Почему так не скоро?
   Сергей тоже уставился в окно. Сначала он просто корябал  глазами  стекло,
чтобы только не смотреть никуда, - потом увидел свою "пятерку". Два охламона
внахалку разложили на ее  капоте  майки  со  свежей  надписью  "Purgeans"  и
курили, навалившись на машину локтями.
   - Смотри, Свет... Сейчас эти ублюдки начнуть стряхивать пепел в топливный
бак! Совсем озверели!
   Он подергал раму, пытаясь распахнуть окно, плюнул, сказал Светке, что  он
сейчас, и побежал вниз. Драть уши никому не стал -  пэтэушников  здесь,  как
комаров на болоте, неизвестно,  что  им  в  голову  придет.  Сергей  вежливо
попросил ребят убрать свои майки и отойти подальше от машины.
   - А че, мешают? - пожал плечами один.
   - Самую малость, - сказал Сергей, зажимая в кулаке связку с ключами.
   - Как купят тачку, так и жидятся... - проворчал парень. Но  майку  убрал.
Дружок  его  сделал  то  же  самое.  Через   минуту   оба   растворились   в
чернорубашечной толпе.
   Поднимаясь по лестнице, Сергей услышал, как диктор объявляет  о  прибытии
рейса. Пэтэушники зашевелились, милиция стала стягиваться к выходу на летное
поле. Сергей побежал через две ступеньки.
   Светка сидела на том же месте, на столике дымилась чашка свежего  чаю,  и
завитушки пара переплетались с густым сизо-коричневым табачным дымом.  Перед
ней сидел парень в  легком  клетчатом  пиджаке,  небрежно  покачивал  ногой,
болтал о чем-то со Светкой. В зубах у него торчала прямая пижонская  трубка.
Светка улыбалась.
   Сердце у Сергея екнуло. Даже не екнуло - колом встало. Он притормозил  на
секунду, чтобы перевести дух, потом пошел. По  Светкиному  лицу  в  какой-то
момент понял, что она его заметила. Хотела что-то  сказать.  Но  Сергей  уже
схватил парня за плечи и поволок к лестнице.
   - Сережа!.. - крикнула Светка.
   Эхо метнулось по залу: ...ожа!
   - Сдурел, эй? - взревел клетчатый, пытаясь вырваться.
   У него было лицо гимназиста, большие зеленые глаза с загнутыми ресницами.
Колено Сергея несильно врезалось ему в живот. Для порядка, чтоб не дергался.
Клетчатый охнул, согнулся в запятую. Сергей волок  его  дальше,  не  обращая
внимания на крики, отражающиеся от высоких стекол.
   - ...ожа!
   - ...гей!..
   Включился визгливый голос официантки. Кто-то бежал сзади, догонял.
   Бам-м-м-м...  И  вдруг  Сергей  остановился.  Его  нижняя   челюсть   еще
продолжала вибрировать, как  камертон,  по  которому  врезали  металлической
палочкой. Фигура клетчатого оставалась скукоженной,  но  теперь  это  больше
походило на нижнюю боксерскую стойку. Вдобавок ему удалось каким-то  образом
освободиться от захвата. Пока Сергей стоял и соображал  все  это,  клетчатый
ударил  второй   раз.   Удар   пришелся   снизу,   под   подбородок;   мозги
взбултыхнулись, перед глазами поплыло, руки сами собой опустились по швам.
 
   * * *
 
   - Ты с ума сошел, что ли? Делать больше  нечего?  Это  же  Денис,  бывший
дружок Цигулевой! - кричала Светка, быстро сбегая по лестнице.
   - То-то и оно. Козел драный...
   - Он тебе сделал что-нибудь? Он поднялся,  чтобы  выпить  кофе,  он  тоже
работать пришел, у него карточка аккредитационная есть!
   - С чего вдруг? На юрфаке их выдают, что ли?
   - Он внештатник в "Комсомольце"! У него публикаций больше,  чем  во  всей
нашей группе!
   - Интересно! Как же так  получается:  тебе  не  выдали  карточку,  а  ему
выдали?
   - Не знаю... А вот с чего ты на него набросился?
   Ступеньки лестницы с космической скоростью мелькали под ногами, пару  раз
Сергей едва не промахнулся. Они торопились - потому что  самолет  уже  минут
пять как приземлился и Светкино интервью висело на волоске. Дружок Цигулевой
по имени Денис смылся, пока Сергей приходил в себя, свесившись через перила.
   - Не знаю, - бормотал Сергей. - Не знаю...
   Он в самом деле не  знал,  что  на  него  нашло.  Этот  клетчатый  пиджак
мелькнул уже однажды в  его  жизни  -  перед  тем,  как  произошел  облом  с
Антониной. Все это время Сергей не вспоминал о нем. Ну, дружок... ну, ебарь,
скажем - каких у Антонины было немало. Что о нем вспоминать? И  не  вспомнил
бы никогда, если бы не увидел сейчас.  Плохая  примета.  Рефлекс,  наверное,
какой-то сработал. Или... Может, он приревновал клетчатого к Светке?
   - Ладно, все. Давай работать.
   Внизу Светка Бернадская достала из  сумки  диктофон,  включила  запись  и
нажала на паузу. Впереди колыхалась гудящая, пахнущая пивом  и  потом  стена
пэтэушников; далеко за нею, у самого выхода к летному полю,  вилась  цепочка
синих  фуражек  и  пятнистых  кепи  блюстителей   порядка.   Стоило   Светке
приблизиться к этой стене вплотную, как  лицо  ее  стало  растерянным,  губы
поплыли вниз.
   - В общем, так, - решительно сказал Сергей. - Полезай ко мне на плечи,  и
будем пробиваться.
   - Как - верхом? - удивилась Светка.
   - Верхом.
   На какое-то мгновение гул смолк. А  потом  перерос  в  вопли.  Пэтэушники
сдирали с себя майки и махали ими в воздухе.  "ПАТИНЗ!!  ПАТИНЗ!!"  Кажется,
команда прибыла на место назначения. Светка без лишних  уговоров  запрыгнула
на плечи Сергею, он обхватил ее колени и пошел вперед.
   Подростки вокруг хрустели, скрипели и матерились - но покорно раздавались
в стороны. Деваться им было некуда. Сергей вошел в  толпу  как  бульдозер  в
кукурузное поле. Светка сидела на его широких плечах,  крепко  вцепившись  в
волосы и от возбуждения пришпоривая каблуками.
   - Ты гений, Сережа!
 
   * * *
 
   Хотя мест хватало с избытком, Денис все равно сел с краю - через стул  от
улыбчивого паренька в светлой безрукавке.
   - Вы из какой газеты? - дружелюбно поинтересовался тот.
   - Из "Комсомольца".
   Вошли музыканты, и разговор прервался. Журналисты дружно загудели,  будто
передразнивая фенсов-пэтэушников.
   Шестеро лысых угловатых  парней  в  черных  джинсах  и  пестрых  рубашках
навыпуск, слегка удивленные, даже напуганные. Арчи, Винс, Джо,  Магнус  "Биг
Бинс",  Дэвид  и...  кажется,  Клаус.  На  прошлогоднем  "Некс-Стоп"  Денис,
конечно, видел их, даже имена запомнил, - но сейчас все они снова показались
ему на одно лицо, как шесть баскетбольных мячей на витрине в "Спорттоварах".
Магнус протянул что-то вроде е-мое.
   - Ну все, все, начинаем,  время  идет,  машина  ждет,  обед  стынет!  Все
собрались, сосредоточились. Поехали!
   Переводчик,  он   же   представитель   торговой   тиходонской   компании,
организовавшей концерт "Purgeans"  и  эту  прессконференцию,  несколько  раз
хлопнул в ладоши.
   - Ваши вопросы, господа. Не тяните!..
   Парень из "Городского курьера" очнулся первым:
   - Как долго вы у нас пробудете?
   Переводчик перевел и тут же сам ответил за музыкантов:
   - Два дня. Об этом было объявлено еще на прошлой неделе.
   Магнус опять что-то  сказал,  "пургены"  рассмеялись.  "А  может,  вообще
попросим политического убежища?"  -  разобрал  Денис.  Переводчик  никак  не
среагировал.
   "Утренний вестник":
   - Вы приехали с новой программой?
   Винс (с помощью переводчика, конечно):
   -  Только  что  в  самолете  мы  сочинили  новую  песню  специально   для
тиходонцев.
   Старый прием, подумал Денис. Так они говорят в  каждом  городе,  а  песне
этой как минимум полгода.
   Журнал "Подружка":
   - Слушаете ли вы другую музыку, кроме хип-хоп?
   Клаус - тот самый, который на прошлом концерте разбил восемь "коргов":
   - "Детский альбом" Кабалевского - моя любимая вещь.
   Агентство "Донские новости":
   - О чем ваши песни?
   Арчи:
   - О любви, о девушках. О взаимопонимании, короче.
   Магнус пробормотал под нос: "О мире во всем мире". Арчи  не  удержался  и
прыснул.
   Девушка из студенческого журнала "Коллоквиум":
   - Насколько прочно ваше положение в европейских и американских чартах?
   Арчи:
   - Последний хит "Buy Little Harlot" уже которую неделю не может выбраться
из первых пятерок в Европе. Прямо не знаем, что и делать. В Штатах  бедняжка
"Harlot" сидит на верхней строчке, никто не может ее оттуда снять. Может, вы
нам как-нибудь поможете?
   Арчи  был  мастер  заливать.  Он  не  назвал  ни   одного   журнала   или
радиостанции, которые рискнули бы разместить  их  песню  хотя  бы  в  районе
пятидесятой позиции. Возможно, это была какая-то фермерская  газета  тиражом
три тысячи, которая выходит в городке, где родился Арчи. Такое вполне  может
быть. Накануне Денису с помощью знакомых  удалось  забраться  в  "Интернет",
полистать  электронные  техножурналы,  побывать  на   виртуальных   сборищах
технофанатов. Кто такие "Purgeans" - там никто и слыхом не слыхивал.
   - Каким вам запомнился Тиходонск после прошлогоднего фестиваля?
   Это уже Бернадская. Винс улыбнулся ей, переглянулся с музыкантами.
   - Здесь было очень жарко, - сказал он.
   -  Нас  поразил  теплый  прием,  который   оказали   нам   тиходонцы,   -
отредактировал его переводчик.
   Бернадская улыбнулась в ответ. Летом  прошлого  года  она  несколько  раз
встречалась с Винсентом и даже ночевала  в  его  номере.  Мамонт  назвал  их
отношения "диетическими" - то есть обычный дер, не  представляющий  большого
интереса для Управления.
   - Вас не напугала криминогенная обстановка в городе? - спросил Денис.
   Тут  уже  все  посмотрели  на  личную  охрану  "Purgeans":  два   высоких
парня-латиноса, у одного нос, словно  прилипший  к  лицу  недоеденный  кусок
чебурека - это Болто;  второго  зовут  Себастьян.  Арчи  потрепал  Болто  по
могучему плечу.
   - Мы не из пугливых, - сказал он.
   На этом пресс-конференция была закончена. Журналисты встали. Из  коридора
показались две  девушки  с  подносами,  там  были  фрукты  и  вино.  "Только
побыстрее, пожалуйста, господа!" - хлопал в  ладоши  переводчик.  Бернадская
сделала Денису знак: "подожди", подлетела к Винсенту, о чем-то быстро с  ним
переговорила и вернулась.
   - Сергей топчется у дверей, его не пустили сюда.  Представляю,  что  было
бы... Он сегодня какой-то бешеный. У вас что-то было раньше, да?
   - Да нет... Я сам удивился: вот так, ни с того ни с сего, - сказал Денис.
   - Он с Антониной рассорился, может, из-за этого? А куда  Тонька,  кстати,
пропала?
   - Не знаю. Извини, я тут хотел переговорить...
   - Только не выходи пока, слышишь? Я уведу Сергея  куда-нибудь,  а  то  он
снова бросаться начнет.
   - Ладно.
   Денис подошел к столу. На подносах  остались  два  зеленоватых  яблока  в
окружении пустых бокалов. Он взял одно, надкусил. Болто стоял у окна, курил,
медленно выпуская дым из своего покореженного  чебурека;  рядом  пристроился
молодой улыбчивый журналист в светлой  безрукавке.  Наверное,  единственный,
кто так и не задал свой вопрос.
 
   * * *
 
   - Триста третий номер, посмотрите, пожалуйста. Фамилия - Петровский.
   - Есть такой, - весело сказала  девушка  за  стеклянным  окошком,  что-то
отметила у себя и протянула ему сложенный вдвое кусок глянцевого картона. На
развороте было написано: "Гостиница  "Кавказ".  Уважаемый  гость!  Настоящая
карточка является пропуском в нашу гостиницу".
   - Спасибо, - поблагодарил Денис.
   Поднявшись в номер, он заперся, бросил пиджак на кровать, прикрыл оконные
рамы. В одной оказалась согнута защелка шпингалета, Денис  выпрямил  ее  при
помощи ножа  и  плотно  захлопнул.  Шум  улицы  отодвинулся,  превратился  в
ненавязчивый фон. "Backing part"  -  как,  наверное,  сказали  бы  Арчи  или
Винсент.
   Денис взял со стола пепельницу, достал из, пиджака трубку и табак,  а  из
яркого полиэтиленового  пакета  -  двенадцатиполосную  газету  "Общение",  в
которую  был  завернут  динамик.   Самый   обычный   динамик   от   бытового
громкоговорителя с торчащими штырьками контактов. Прошел в уборную.  Опустил
крышку унитаза, сверху постелил один газетный лист, аккуратно стал  на  него
ногами.
   Под потолком проходила квадратная вентиляционная труба из толстой  жести,
в углу она изгибалась на девяносто градусов и уходила  в  плиту  перекрытия.
Труба была изрешечена круглыми отверстиями разного диаметра,  словно  кто-то
пытался изобразить здесь торговый знак "Sony". Из одного  отверстия  свисала
ниточка, с пола разглядеть  ее  было  нельзя.  Привстав  на  цыпочки,  Денис
осторожно потянул - показался раздвоенный на конце  тонкий  провод.  Вытянув
его на нужную длину, он спрыгнул и надел зажимы на плоские штырьки контактов
динамика.
   Потом перевернул газетный лист на другую сторону, сел, посмотрел на часы,
раскурил трубку и развернул  оставшуюся  часть  газеты.  Ждать  придется  от
тридцати минут до  часа,  может,  чуть  больше.  Время  пошло.  Он  спокойно
покуривал и читал страницу объявлений, раздел "Знакомства": "Женщина  сорока
одного года с тремя детьми ищет мужа - обеспеченного, с жильем, без  вредных
привычек"...
   Мечтательница!
   "Девушка восемнадцати лет готова пойти  на  содержание  к  состоятельному
мужчине любого возраста. Оплата - четыреста у,  е,  в  месяц.  Писать:  пос.
Гиблый, ул. Коммунаров, 22, Аксютиной Т. И, для Веры".
   Вот дура! Бродяжка, без адреса, а туда же! Думает, что кто-то помчится  в
этот Гиблый с четырьмя сотнями баксов на блюдечке...
   "Симпатичная женщина, тридцати восьми лет, с хорошей фигурой, материально
независимая, познакомится с образованным молодым человеком от двадцати  пяти
до тридцати лет для серьезных  отношений.  Любителей  приключений  прошу  не
беспокоиться".
   А ведь Мадлен тоже тридцать восемь... Возможно, она жила  именно  в  этом
номере... Или в соседнем... Или в том,  что  наверху...  У  Дениса  защемило
сердце. Интересно, где она сейчас? И что делает? Он поймал  себя  на  мысли,
что курит уже не для имиджа, а по потребности. И эта  потребность  появилась
после той речной прогулки. Совпадение? Или...
   Он дочитывал последнюю страницу, когда в динамике послышался шум.  Пришел
обитатель номера 403, расположенного как раз над Денисом.
   Потоптался в прихожей.
   Дверь захлопнул не сразу.
   Значит, Болто вернулся не один. У него  посетитель  -  как  и  ожидалось.
Донеслись гулкие далекие голоса. Они постепенно приближались...
   Прошлым летом Балтазар Лагуш - он же Болто, - охранник компании "Purgeans
Corp.  ",  купил   у   одного   из   тиходонцев   расческу,   сделанную   из
экспериментального титана повышенной прочности. Такого не могло случиться ни
в одной стране мира. Технологии двадцать первого века, революция в военном и
космическом деле, фантастическое российское  разгильдяйство,  разбазаривание
особо важного стратегического  материала.  Расческа.  Которую  купил  Болто.
Возможно, лишь в качестве необычного  сувенира  -  хотя  верилось  в  это  с
трудом.
   О  вопиющем  факте  Управление  оповестил  один  из   информаторов.   Без
подробностей. Так, мол, и так - пару дней назад эта носатая обезьяна  купила
пластину сверхсекретного титана.  Достоверность  подобных  сообщений  бывает
самой различной, в том числе и нулевой.
   На  всякий  случай  предупредили  таможенников,   но   когда   "Purgeans"
отправились восвояси, в  багаже  Болто  Лагуша  не  было  обнаружено  ничего
подозрительного. Комитетчики решили, что осведомитель что-то  перепутал,  не
так понял или просто  соврал.  Но  потом  поступила  информация  от  другого
источника: действительно, латинос купил образец, причем выполненный в  форме
расчески. Теперь контрразведка обиделась на таможню: мол, плохо  искали,  на
расческу не обратили внимания... А может, Болто передал образец другому лицу
или, чем черт не шутит, заподозрив неладное, спрятал его где-то в городе!
   Короче, серьезный прокол: получили оперативную информацию и не сумели  ее
реализовать, беспрепятственно выпустили за кордон  сверхсекретный  металл  и
безнаказанно отпустили  гребаного  латиноса  -  расхитителя  государственных
секретов. К тому же  остался  соучастник,  скорей  всего  из  своих,  змеюка
подколодная, которая еще не раз ужалит в самый неожиданный момент...
   И вдруг трах, бах! Ни с того ни  с  сего,  вне  всяких  планов,  внезапно
группа вновь приезжает в  Тиходонск!  Ага!  Значит,  остались  недоделанными
грязные  делишки!  Вот   тут   самое   время   реабилитироваться,   схватить
шпиона-латиноса за  руку  да  змею-предателя  рогатиной  прижать!  И  работа
закипела. С Болто не сводили глаз, отслеживали и проверяли все его контакты,
в  пятиэтажном  жилом  доме,  расположенном  напротив  гостиницы,  поставили
ультрасовременную систему "Звук", нацеленную на окна 403-го номера. Лазерный
луч фиксировал колебания оконного  стекла  и  преобразовывал  их  обратно  в
слышимую  речь.  Операторы  тут  же  передавали  полученную  информацию   на
автомобильную  радиостанцию,  установленную  в  "Волге",  что  стояла  перед
гостиницей. В машине дежурили два комитетчика.
   Правда, лазерный пеленгатор не брал прихожую и санузел. Если Болто  вдруг
решит поговорить  с  кем-то  в  сортире,  вдобавок  включит  воду  и  станет
постоянно дергать ручку бачка, то этот разговор останется  для  наблюдателей
тайной. Такой вариант  маловероятен  -  Болто  явно  не  тянет  на  человека
искушенного в подобных делах, и все же его  предусмотрели.  На  этот  случай
имелись микрофон в вентиляционной трубе четыреста третьего и Денис,  несущий
вахту в уборной этажом ниже.
   Видно, микрофон был мощным, потому что очень хорошо брал и  комнату.  Там
шел спор, собеседники говорили на  повышенных  тонах,  иногда  срывались  на
крик. Болто мерно расхаживал по номеру взад-вперед, шваркая по  полу  своими
ковбойскими сапогами. Денис поднес динамик к  самому  уху.  Он  услышал  два
голоса, говорящих по-английски.
   - Я сказал, - прогудел Болто. - И ты меня понял.
   - Нет, я ничего не понял! Между нами нет недоверия. Мы уже вели  дела.  Я
продал металл, ты его купил. Мы оба остались довольны. Ведь так?
   - Так. Но то был металл. А это документы, я в них  ничего  не  соображаю.
Поэтому вначале ты получишь половину. Ровно одну половину. После проверки ты
получишь вторую.
   - Мы так не договаривались. Мы  договаривались  подругому.  Ты  получаешь
товар, я получаю деньги. Так? Так! Я лез из кожи,  я  рисковал,  я  потратил
уйму своих денег, и после  этого  ты  мне  говоришь,  что  заплатишь  только
половину? А что ты понимаешь в металле? Ты что, носил его на анализ? Или  ты
на глаз определил, что это титан?
   Второй человек говорил громко и раздраженно. Почти зло. Он хорошо  владел
английским. Но не умел сдерживать эмоций.
   - Не ори, - продолжал гудеть ровным голосом Болто. - Я же не  отказываюсь
платить. После проверки ты получишь остальное.
   - В прошлый раз ты ничего не проверял... Знаешь, на что это  похоже?  Это
похоже на обман. Ты вообще собираешься заключать сделку? У тебя есть деньги?
Покажи! Я хочу их видеть!
   - У меня есть деньги. Но я еще не видел формул.
   - Они у меня в кармане. Только не  я,  а  ты  нарушаешь  договор!  Покажи
деньги - и все станет ясно. Если у тебя есть пятьдесят  тысяч  долларов,  мы
продолжаем разговор. Если нет - мы уходим!
   "Кто "мы"? - подумал Денис. - "Мы" продолжаем разговор - это ясно - Болто
и его партнер. А кто "мы" уходим?"
   Шаги. Взад-вперед, взад-вперед. До Дениса вдруг дошло, что ходит не Болто
и не его  собеседник.  Голоса  не  перемещаются.  Ходит  кто-то  третий,  не
участвующий в разговоре. Как только он это понял, шаги вдруг прекратились.
   - Что там мудрит эта обезьяна, Гном? - третий человек говорил  по-русски.
У него был грубый и решительный голос.
   - Подожди, Коваль! - перебил его второй и вновь перешел на английский.  -
Моему другу тоже не нравится все это!
   - Плевать мне на то, что ему нравится! Меня его рожа не  пугает,  у  меня
такая же! Что он вообще здесь делает?
   - Он мой компаньон. Но давай не  будем  ссориться.  Я  согласен  на  твои
условия. Но вначале покажи деньги. Все пятьдесят тысяч.
   Наступила пауза. Шаги  возобновились.  В  них  чувствовалось  напряженное
ожидание.
   - Ладно.
   Негромкий плотный звук, который Денис  принял  за  стук  в  дверь.  Потом
понял, что это скорее всего отперли дверцы шкафа. Вжикнула "молния".
   - Вот! Убедился? Теперь давай формулы!
   Зашелестела бумага.
   - Держи.
   Снова  пауза.  Шаги  прекратились.  Чувствительный  микрофон  впитывал  и
передавал через динамик напряженную атмосферу четыреста третьего номера. Она
сгущалась.  Денис  явственно  понял:  сейчас  произойдет  что-то  нехорошее.
Наверное, те двое, что дежурят в машине, тоже поняли это и уже бегут, прыгая
через ступени, на четвертый этаж.
   - Что это? - почти угрожающе спросил Болто.
   - То, что ты заказывал. Химическая формула сплава, -  напряженно  ответил
Гном. - И компоненты технологического процесса.
   - Нет. Это просто мятая бумажка с криво написанными цифрами. Скорей всего
они ничего не значат, - угроза в голосе Болто стала явной. - Где  документы?
Фотографии или ксерокопии настоящих документов?
   - Копии снять не  удалось,  но  формулы  переписаны  точно,  -  не  очень
искренне убеждал Гном. Видно, он сам не верил, что говорит убедительно. И  к
тому же чего-то боялся.
   - Это то, что тебе надо, не сомневайся...
   - И ты думаешь получить пятьдесят тысяч за это говно?! - взревел Болто. -
На, подотрись ею! И пошел вон отсюда вместе со своим долбаным дружком!
   - А ну, подними лапы, сука! - заорал Коваль так, что  у  Дениса  заложило
уши. - И ложись на пол!
   Очевидно, русский текст он сопровождал столь  убедительными  аргументами,
что Болто все понял.
   - Внебрачные дети мула! Решили просто ограбить меня?!
   - Риск всегда есть  в  таких  делах,  -  голос  у  Гнома  был  хриплым  и
напряженным. - Слушай его. Я за него не отвечаю, он сумасшедший.  Ложись  на
пол. Лучше расстаться с деньгами, чем с жизнью.
   Еще один стук. Уже не такой тихий. И  не  в  дверь  -  это  точно.  Денис
вскочил.  События  приняли  неожиданный  оборот  и  требовали   немедленного
вмешательства. Почему же никто не вмешивается? Может, те, в "Волге",  ничего
не слышали? Отказал  лазерный  детектор?  Или...  Может,  их  убили?!  Денис
подбежал к телефону, набрал номер, который ему дали для экстренной  связи  с
машиной.
   Занято.
   Он вернулся к динамику.
   - Только не вздумай стрелять! - по-русски говорил Гном. -  Он  не  пойдет
заявлять... Свяжи и оставь в ванной...
   - Ты свое дело сделал, - ответил Коваль. - Остальное тебя не касается,  я
сам знаю, как лучше. Бери бабки и дергай отсюда. Только спокойно,  не  беги.
Встретимся вечером, у Деда.
   - Дед тоже против "мокрого"...
   Не дослушав, Денис схватил ключ  и  выбежал  в  коридор.  Оставалась  еще
надежда, что  он  встретится  с  комитетчиками  на  лестнице.  Или  у  двери
четыреста третьего номера. Прыгая через несколько ступеней,  он  взлетел  на
четвертый этаж, промчался по пустому коридору и лицом к  лицу  столкнулся  с
выходящим из четыреста третьего уже знакомым парнем  в  светлой  безрукавке.
Через плечо у него висела черная кожаная сумка на "молнии".  Парень  смотрел
изпод припухших век - и теперь не улыбался.  Кажется,  он  понял,  на  какую
газету работает Денис.
   - Назад, - сказал он негромко.
   Денис сделал вид, что не расслышал. Он поймал на тыльную  сторону  ладони
метнувшийся в его сторону кулак, отбил  его  и  резко  ударил  противника  в
солнечное сплетение. На несколько мгновений парень будто умер.  Он  перестал
дышать, свалился на колени и ткнулся лбом в ковровую дорожку.  Денис  забрал
сумку и повесил себе на шею.
   А вот дверь так просто не  сдавалась.  После  первого  удара  в  коридоре
показалась растрепанная голова  дежурной  по  этажу.  В  руках  она  держала
телефонную трубку, за ней черным серпантином тянулся шнур.
   - Это что еще такое?! Сейчас милицию вызову!
   - Быстро звони! Быстро! И в милицию, и куратору! Понятно?
   Денис ударил второй раз, метясь каблуком в пятачок  над  дверной  ручкой.
Попал. Дерево затрещало, ощетинилось по периметру замка острыми щепками. Еще
раз - в то же место. Дверь распахнулась, громко врезалась в стену.
   Посреди комнаты  валяются  несколько  стодолларовых  бумажек.  На  глазах
закрывается дверь в туалет, щелкает замок. За дверью слышатся  шепот  и  шум
воды в  бачке.  Опьяненный  легкой  победой  и  азартом,  не  задумываясь  о
последствиях, Денис дергает ручку и бьет кулаком по замку.
   - Эй! - каким-то не своим голосом закричал Болто. - Что за дела?
   - Открывайте, вы окружены! Руки поднять, выходите по  одному!  -  крикнул
Денис по-английски и еще раз дернул ручку. Потом, сообразив, повторил то  же
по-русски.
   В номер забежал  раздетый  до  пояса  Арчи,  весь  благоухающий  каким-то
незнакомым Денису дезодорантом. За ним - Клаус с бутылкой пива в  руке.  Они
стали толкать Дениса в грудь, словно  школьники,  разогревающие  себя  перед
дракой.
   - Факъю, он хотел замочить нашего Болто!
   - Ты кто такой, говнюк, факъю?
   Денис  отступал,  приглядываясь  к  черной   эспаньолке   на   подбородке
Арчибальда; интересно, как он будет петь свой хип-хоп с вывернутой челюстью?
   Тут, на счастье, подоспели  комитетчики  из  "Волги".  Крепкие  парни  со
стандартными короткими стрижками и в стандартной униформе: костюмы, сорочки,
галстуки. Старший сунул под  нос  Арчи  какую-то  красную  книжечку,  второй
просто подошел к  Клаусу  вплотную.  Извинились  на  деревянном  бруклинском
наречии и вытолкали музыкантов за дверь.
   - Они там, - сказал Денис, кивая  в  сторону  уборной.  -  Болто  и  тот,
второй. У второго, кажется, оружие... А здесь деньги, пятьдесят тысяч.
   Он протянул  старшему  сумку  и  только  сейчас  подумал,  что  не  знает
наверняка - есть там деньги  или  нет.  Оперативник  расстегнул  сумку,  там
действительно лежали пачки долларов. Комитетчики переглянулись.
   - Я прикончу эту обезьяну, мать вашу греб! -  раздался  грубый  голос  из
санблока. - Я ему полдула в пасть запихал!  Если  не  хотите  международного
скандала - вон из номера, живо! Пушки бросьте перед дверью! Ну!
   - Ты что, мудак, боевиков насмотрелся? - крикнул Холмс.
   Комитетчики напряглись и посмотрели на Дениса так, словно это он захватил
в заложники американского  гражданина  Болто  Лагуша  с  носом,  похожим  на
недоеденный чебурек.
   - Иди отсюда, - сказал старший и достал портативную рацию. -  Не  путайся
под ногами.
   Денис хотел выругаться, но сдержался. Это ничего не изменит. Эти парни не
воспринимают его всерьез.
   Гнома на ковровой дорожке уже не было,  и  коридор  уже  не  был  пустым,
скорее  наоборот.  Теперь  здесь  возбужденно  толклись  все  "пургены",  за
исключением Винса, постояльцы, горничные, гостиничные  проститутки,  шустрые
мальчики из казино, мелькали белые куртки поваров.
   - К иностранцам забрались взломщики, там их и схватили...
   - Да нет, среди них оказался террорист, гранатой размахивал...
   - Какой террорист! Пьяный в ванне заснул и затопил соседей...
   Как всегда, мнений было больше, чем  собралось  зевак.  Два  сержанта  из
гостиничной охраны безуспешно пытались  разогнать  всех  по  номерам.  Когда
Денис открыл дверь,  наступила  тишина.  Лавируя  в  толпе  под  любопытными
взглядами, он прошел к окну, хотел красиво закурить, но  трубка  осталась  в
триста третьем. Тогда он скрестил на груди руки, прислонился к стене и  стал
наблюдать за развитием событий.
   Раздался топот, со стороны лестницы  бежали  пять  человек  в  масках,  с
короткими автоматами наперевес. Толпа мгновенно расступилась, и они  с  ходу
ворвались в четыреста третий номер. В дальнем конце коридора хлопнула дверь,
показалась Бернадская в своих великолепных белых джинсах и  мужских  пляжных
шлепках на босу ногу. Волосы у нее мокрые, в руках -  наполовину  выкуренная
сигарета. Она увидела Дениса, подошла.
   - Что тут происходит?
   - Не знаю. Охранник, кажется, кого-то поймал.
   Бернадская покачала головой.
   - Вот елки, жалко, что фотоаппарата нет, правда?
   - Правда, - сказал Денис. Ни Бернадская, ни милиционеры,  ни  постояльцы,
ни горничные не подозревали о  том,  что  в  действительности  происходит  в
номере четыреста три. Они понятия не имеют  о  пластинке  экспериментального
титана в форме расчески, о пятидесяти тысячах  долларов,  о  подлинном  лице
скромного охранника Болто  Лагуша  и  его  деловых  партнеров,  а  точнее  -
соучастников. И никто не поверит, что именно здесь и  именно  сейчас  рвутся
наброшенные на Тиходонск шпионские сети. А он, Денис, это  знал.  Причем  не
просто знал,  а  имел  прямое  отношение  к  происходящим  событиям.  И  эта
сопричастность согревала его и придавала уверенность в себе.
   Через несколько минут двое  в  масках  выволокли  из  номера  человека  с
красным, как помидор, лицом и связанными за спиной руками. Нос  разбит,  рот
заклеен прозрачным скотчем, и губы под ним напоминают ножку улитки на стекле
аквариума. Потом  в  коридор  вышел  изрядно  помятый  Болто.  Непосвященным
казалось, что он  идет  сам  по  себе,  а  комитетчики  в  строгих  костюмах
оказались по сторонам случайно. Зрелище явно заканчивалось.
   - Ты идешь? - спросил Денис у Бернадской.
   - Чуть позже. Мне еще надо завизировать интервью.
   "В который раз?" - подумал он. Светку  ждал  облом.  Все  визирования  на
сегодня закончились, через несколько минут Винса, как и  других  "пургенов",
возьмут за жопу, и их самих можно будет "визировать".
   - Тогда счастливо. И желаю успеха.
   Из номера появился еще один человек в маске  и  зычным  голосом  приказал
всем разойтись. Его послушались, толпа стала рассасываться. Голос  показался
Денису знакомым. Когда маска повернулась в  его  сторону  и  сквозь  круглую
прорезь в черной ткани вверх-вниз метнулось белое веко, он  понял,  что  это
Мамонт. И с трудом сдержал радостную улыбку.
 
   * * *
 
   Оказалось, что сегодня прачечная и что Денис опоздал. Он  прибежал  туда,
когда мать собиралась полоскать белье  и  набирала  в  широкой  проржавевшей
ванне крахмал. Чемодан с бельем она, естественно,  перла  через  весь  город
сама.
   - Извини, -  сказал  Денис,  забирая  у  нее  здоровенный,  на  полведра,
половник. - Совсем из головы вылетело.
   - Ты бы хоть пиджак свой снял, - сказала мама. - Весь в пятнах будет.
   - Потом.
   - Бессовестный.
   - Я забыл, ма. Честно.
   Поход в прачечную - элемент ритуала под названием "хороший сын".  Точнее,
один из многочисленных элементов. "Хороший сын помогает убирать в  квартире"
- сколько Денис себя помнил, он  мыл  полы  по  понедельникам  и  четвергам.
"Хороший сын помогает по хозяйству" - хлеб, молоко и  картошка  тоже  всегда
были  на  нем.  Но  прачечная  -  гораздо  главнее:  это  действо  наглядней
остальных. В последний год не всегда получалось исполнить  четверговый  долг
по уборке, потому что по четвергам чаще  всего  собирался  отряд.  Частенько
случалось, что он забывал  купить  хлеб  или  откладывал  на  вечер  покупку
молока, а вечером молока почти никогда не бывало...
   Эти погрешности омрачали светлый облик "хорошего сына", но они оставались
внутри семьи. Мать, конечно, ворчала и взывала к его совести, но без  особой
болезненности и надрыва: больше всего она  боялась  "общественного  мнения".
Поэтому поход в прачечную считался основным  и  особо  важным  мероприятием,
демонстрирующим всем - и дворничихе Нинке, и соседке Марии Львовне, и  этому
индюку Станиславу Павловичу, и прохожим, и случайно встреченным сослуживцам,
и постоянным посетителям прачечной -  незыблемость  культивируемых  в  семье
вечных ценностей:  чистоты  отношений,  взаимной  заботы  и  взаимной  любви
хорошей матери и хорошего сына. До сегодняшнего дня Денис ни разу не нарушил
святого ритуала.
   - Я встретила Маргариту Семеновну, а она и спрашивает: что же вы  сегодня
одна-одинешенька? И смотрит так ехидно...
   Насчет "одна-одинешенька" у матери  комплекс.  Она  пыталась  "устраивать
личную жизнь", но ничего не вышло. А невостребованность ранит  душу  больнее
всего.
   - Не обращай внимания, - бодро ответил Денис. - Может, мы встретим ее  на
обратном пути.
   Он поднес ведра к гудящей  стиральной  машине,  потом  набрал  еще  ведро
синьки. Мама сидела на чемодане, глядя в круглое окошко, за которым металось
из стороны в сторону белье. На  ней  какое-то  старое  растянутое  платье  с
кружевным  воротничком,  босоножки   на   маленьких   скошенных   каблучках.
Босоножкам  лет  двадцать.  Мать  терпеть  не  может  спортивные  костюмы  и
теннисные туфли, она не наденет их даже для  того,  чтобы  вынести  мусорное
ведро.
   Дома, в  книжном  шкафу,  спрятанная  за  томами  БСЭ,  лежит  серебряная
табакерка с выгравированной на крышке надписью: "Б-ну В. Л. Де  Фернесу.  От
любимой. 1909 г. ". Осколок семейной легенды о двоюродном прадедушке Дениса,
бароне, владельце кожевенной фабрики в Саранске. Для мамы это очень важно  -
так же, как и эти старомодные туфли, и платье с кружевным воротничком. Денис
уверен, что если в ее руки каким-то образом попадет тысяч  десять  долларов,
она не пойдет и не купит себе новый  гардероб,  а  похоронит  эти  деньги  в
какой-нибудь генеалогической комиссии, откуда получит в конце концов справку
о том,  что  ее  дальний  родственник  в  самом  деле  был  бароном,  владел
кожевенной фабрикой в городе Саранске и скончался в таком-то году от паховой
грыжи и сверхдозы "Шато дю Ажетмо". Да, так бы она и  распорядилась  десятью
тысячами. Внезапно Денису пришло в голову, что час  назад  он  мог  спокойно
переложить такую сумму из черной кожаной сумки в карман пиджака.
   - Здесь заедает рычаг слива, - сказала мама. - Я чуть не свалилась,  пока
закрыла его. Ты где был?
   - У меня практика началась, ма.
   - Кажется, я забыла занять очередь на центрифугу, - она встала.  -  Пойду
займу. А ты выгружай белье. И сними наконец свой пиджак. Он тебе  совсем  не
идет.
   - Классный пиджак, - сказал Денис.
   - Если бы твой отец носил пиджаки в клетку, ты бы никогда не родился, мой
дорогой.
   - Зато он носил джинсы.
   - Только дома, - возразила мама. - И  только  когда  я  была  на  работе.
Ладно, выгружай, а то будет у нас не белье, а кровельная жесть.
   - Я потом сбегаю за соком, - сказал Денис. - Ты не против?
   Мать хмыкнула и покачала головой. К счастью, она не умела долго  злиться.
Во время ссор с отцом она всегда атаковала первая и  всегда  первая  шла  на
мировую. Когда отец погиб в восемьдесят третьем, она больше месяца ни с  кем
не разговаривала, кроме Дениса. Даже не здоровалась. Но это была не  злость,
просто ее будто оглушило. Родственники отца здорово тогда обиделись на мать.
Отца порезали в электричке какие-то подонки.  Он  гостил  у  родителей,  это
шесть остановок от  города,  вечером  засобирался  домой,  сказал:  "Лена  с
Денисом ждут".
   "Да какое там? - сказали родители. - Гляди, ночь на дворе. Оставайся!"  -
"Ждут", - сказал отец. Больше десятка ножевых ранений. Из-за пяти  рублей  с
мелочью. Следствие кончилось ничем. Месяца два говорили, что надо подождать,
что есть зацепки,  потом  все  "зацепки"  отцепились  и  куда-то  исчезли...
Напоследок опер из линотдела милиции сказал, что отец  был  сильно  выпивши.
"Он здорово-таки набрался, понимаете?" Как будто это оправдывало  и  десяток
ножевых ранений, и несостоятельность сыска.
   Мать с тех пор на дух не переносит всех, кто в форме. А Денис все думал о
подонках, которых так и не нашли, - и потому, наверное, пошел на юрфак.  Для
матери это было ударом. Она еще до сих пор от него не оправилась.
   - Как будто в помойное ведро белье кладешь, -  сказала  мама,  заглядывая
внутрь центрифуги. Барабан какой-то коричневый, в потеках.  Крепежный  болт,
что торчит по центру, расшатался, вокруг него ржавое пятно.
   - Так вы будете отжимать или нет, граждане?
   Женщина в цветастой косынке на голове подкатила к центрифуге свою тачку с
бельем. У нее широкое раскрасневшееся лицо, непонятно - то ли она улыбается,
то ли у нее просто щеки все время расползаются в стороны.
   - Нет, - подумав, сказала мама. - Подождем следующую машину.
   Денис без лишних слов покатил белье в конец длинной очереди.
   - Здесь все машины одинаковы, ма, можно не сомневаться. Если не хуже.
   Мама, скрестив руки на груди,  смотрела,  как  женщина  с  расползающимся
лицом быстро и сноровисто выгружала в центрифугу свои пододеяльники -  такие
же пестрые и цветастые, как и косынка у нее на голове.
   - Можно подумать, ты часто здесь бываешь, - сказала она Денису.
 
   * * *
 
   - Зачем ты туда полез? Зачем сунулся  в  номер?  -  спрашивал  Мамонт,  и
непонятно было, осуждает он его или  одобряет.  -  У  тебя  была  конкретная
задача: сидеть и слушать, запоминать. Вмешиваться тебя никто не просил.
   - Но вмешательство требовалось! А никто не шел! Вот я и полез...
   - А что бы ты сделал? Один против двоих, с голыми руками на пистолет!
   Денис пожал плечами.
   - Не знаю... Хотя... Я и сделал! Если бы я сидел  в  сортире  на  третьем
этаже. Гном спокойно бы унес пятьдесят тысяч долларов!  А  я  отобрал  их  и
отдал Алешкину...
   - Да? - Мамонт сильно удивился. - Они указали в рапортах, что  обнаружили
сумку в номере... Про тебя вообще ни слова...
   - Как же так! - Денис возмущенно вскочил,  но  Мамонт  положил  на  плечо
тяжелую, как бревно, руку.
   -  Ничего  особенного:  все  борются  за  показатели.  Их  представили  к
наградам. А ты что потерял? Ни звездочки очередной, ни следующей  должности.
Выписали бы еще сотню, так это я и так устрою!
   - Да не в том дело! - с досадой сказал Денис. -  Я  же  не  за  деньги...
Просто все по справедливости должно быть!
   - К сожалению,  справедливость  -  самый  дефицитный  товар,  -  вздохнул
Мамонт. - В этом тебе придется убеждаться всю жизнь. Но  ты  смелый  парень!
Этот Ковалевский дважды судим - за разбой  и  увечья.  У  него  был  "ТТ"  с
глушителем, и он собирался пристрелить  Лагуша  в  ванной.  Если  бы  ты  не
подоспел и не поднял шума, так бы он и сделал!
   Денис довольно  улыбнулся.  Похвала  капитана  для  него  много  значила.
Справедливость была восстановлена.
   - Раз ты такой горячий, я тебя кой-чему научу,  -  сказал  оперативник  и
подмигнул. - Смотри!
   Молниеносным движением он выбросил вперед руку и схватил Дениса за бровь.
   - Теперь рвануть в сторону, вот сюда, - и готово! Кровь  заливает  глаза,
противник ослеплен, деморализован и выведен из строя!  Действует  безотказно
на любого богатыря.  И  что  особенно  ценно:  травма  пустяковая  и  быстро
заживает. - Мамонт вошел в азарт. - Надо  только  хорошо  отработать  прием.
Возьми зубную щетку, закрепи на  уровне  лица  -  и  тренируйся.  Схватил  -
дернул, схватил - дернул... Вначале пальцы будут соскальзывать, потом щетина
начнет поддаваться - по нескольку волосков,  по  щепотке...  Когда  изведешь
сотню щеток, сможешь одним рывком оторвать бровь даже японцу!
   - Почему даже?
   - А у них брови узенькие, короткие, неудобные.
   - Откуда вы знаете?
   - Да уж знаю...
   Капитан вновь подмигнул и похлопал Дениса по плечу.
   - Ты в каком весе боксируешь? В легком? Хочешь, я тебе дам культуристский
комплекс, чтобы накачал мышцы? Лишняя масса никогда не помешает...
   В дверь постучали условным стуком. Прервавшись на полуслове, Мамонт пошел
открывать. Очередной сбор студенческого отряда  содействия  КГБ  происходил,
как и обычно, в помещении главпочтамта.  Одна  из  многочисленных  дверей  в
длинном коридоре вела в просторный кабинет Мамонта. На  почте  всегда  много
народу, поэтому  пятнадцать  молодых  людей  проходили  сюда,  не  привлекая
внимания.
   Мамонт вернулся с Сашей Зубовым  -  командиром  и  организатором  отряда,
обозначенного в служебных документах кодовым наименованием  "Звонок".  Зубов
заканчивал пятый курс, но считал себя штатным сотрудником  Управления,  знал
многих офицеров, был вхож в кабинеты руководства и после  получения  диплома
юриста готовился ехать на год в Минскую высшую школу. Он  был  на  несколько
лет  постарше  остальных  ребят,  но  выглядел  вообще   взрослым   мужиком:
официально-строгое лицо, костюм-сорочка-галстук, неспешные вальяжные манеры,
неторопливая, уверенная речь.
   Но, вопреки внешности, парень он был свойский, и  ребята  его  любили.  К
Денису  он  присматривался  незаметно,  а  однажды  остановил  в   коридоре,
улыбнулся, как хорошему знакомому, пожал руку, отвел к окошку,  поговорил  о
житьебытье и вдруг спросил:
   -  А  ты  не  хочешь  позаниматься  интересной  работой?   Что-то   вроде
оперативного отряда?
   - Вроде?
   - Ну да. Этот отряд не комсомольский, а КГБ.
   Ошарашенный Денис понял, что он не шутит.
   - А что делать? Стучать на товарищей?
   Зубов поморщился: очевидно, все кандидаты задавали  ему  один  и  тот  же
вопрос.
   - Да нет же. Линия контрразведки. Работа исключительно с иностранцами.  А
что делать - расскажем.
   Это  было  удивительно.  Шумящий  сотнями  голосов  коридор,  облупленный
подоконник,  мутное,  давно  не  мытое  стекло,   предстоящий   семинар   по
"зарубежке" - все обыденно, знакомо и привычно. И вдруг - такое предложение!
У Дениса была деятельная натура, и  наряду  с  учебой  он  занимался  массой
других дел -  скоростной  стрельбой  из  пистолета,  боксом,  сотрудничал  в
областной молодежке... К тому же его всегда тянуло к романтике,  а  от  слов
"контрразведка" и "иностранцы" так и веяло романтикой. Да что  там  веяло  -
бил фонтан романтики!
   - Я согласен! - без раздумий сказал он.
   - Хорошо, - Зубов кивнул. Похоже, он был уверен  в  таком  результате.  -
Если у тебя на примете есть порядочные  ребята,  за  которых  ты  ручаешься,
можно предложить и им...
   Мамонт и Зубов остановились у двери.
   - Привет, Денис, - дружелюбно помахал рукой Саша и повернулся к капитану,
продолжая начатый в коридоре разговор.
   -  Зачем  тебе  нужно  с  ним  делиться?  Пусть  сам   подбирает   людей,
воспитывает! На готовое всегда охотников много...
   - Кто у меня  спрашивал?  Генерал  дал  команду:  оказать  помощь  пятому
отделу. А Смирнов приказал мне. Но  насильно-то  никого  не  погонят.  Пусть
поговорит с ребятами...
   - Денис у нас  молодец,  -  сменил  тему  Мамонт.  -  Дает  результат  за
результатом.
   - Да, я слышал, - кивнул Зубов. - Чего удивляться? Вспомни,  кто  у  него
крестник!
   В дверь принялись стучать с интервалом в полминуты. Пришел Валера Щеглов,
за ним братья Безусовы, Толик Воронец, Саша и Виктор с филфака, Женя  Сомов.
Потом, с неизменной улыбкой на  симпатичной  блудливой  мордашке,  впорхнула
Валя Рыжкова. Ее привлек Денис для специальных операций,  требующих  участия
незакомплексованных и общительных женщин. Пока  группе  подобные  задачи  не
ставились и единственной спецоперацией, в  которой  Валя  себя  реализовала,
было траханье с Мамонтом. Такой  вывод  сделал  Денис  на  основе  косвенных
признаков и проявлений некоторой несдержанности чувств с обеих сторон.
   Пока Рыжкова щебетала с Зубовым, бросая откровенные взгляды  на  Мамонта,
появился очередной посетитель - сутулый мужик с вытянутым треугольным лицом,
на котором застыло выражение уныния и недовольства  жизнью.  У  мужика  были
оттопыренные уши и мятый костюм.  В  руке  он  держал  газету  "Экономика  и
жизнь".
   - Здорово, Валентин! - с дружеской улыбкой Мамонт пожал  ему  руку,  хотя
Денис готов был поручиться, что это  только  имитация  благорасположения.  -
Садись, сейчас ребята соберутся.
   Мужик сел за стол на место самого  Мамонта  и,  не  обращая  ни  на  кого
внимания, впился в газету с  таким  интересом,  как  будто  в  ней  печатали
картинки из журнала "Плейбой".
   Снова постучали - подтянулся Хлопкин с психологического, за  ним  Коля  и
Леша с экономфака, потом еще двое "психов"...  Последним,  с  опозданием  на
восемь минут заявился Витька Осипов. Он  озабоченно  хмурился  и  все  время
поглядывал на часы. Его тоже привлек Денис:  неплохо  учится,  начитанный...
Оказалось - эти критерии хороши только для  студенческой  аудитории:  работа
Витьку не интересовала, и никакой отдачи от него не было. Денис  уже  понял,
что он - натуральный балласт, но доложить Мамонту не поворачивался язык: сам
же привел человека! К тому же куда его теперь девать, когда он в курсе  всех
дел...
   - Начинаем, товарищи! - официальным тоном сказал Мамонт. Он сел  рядом  с
унылым незнакомцем, рядом примостился Зубов, остальные теснились на диване и
нескольких стульях. Кабинет явно не был рассчитан на такое количество людей.
   - Представляю вам  моего  коллегу,  капитана  Агеева  из  идеологического
отдела.
   Унылый оторвался от газеты.
   - По решению руководства, - он многозначительно покосился на  безразлично
застывшего Мамонта. - Для усиления борьбы с  идеологическими  диверсиями  мы
должны теснее опираться на широкую общественность...
   Дальше капитан рассказал об опасности проникновения  чуждой  идеологии  в
советское  общество,  коварных  планах  ЦРУ  использовать   для   разложения
социалистического строя молодое, неопытное поколение, призвал к бдительности
и  мобилизации  студенчества,   как   передовой   части   молодежи,   вокруг
партийно-комсомольского ядра. При этом Агеев что-то черкал в своем блокноте,
как будто конспектировал собственное выступление.
   - С учетом важности идеологической линии  я  уполномочен  предложить  вам
перейти на сотрудничество с нашим отделом... - завершил он свое  выступление
и нервно поставил в блокноте последний штрих.
   - Дело это сугубо добровольное, - добавил Мамонт. - Кто  пожелает  -  тот
может принять предложение Валентина Петровича.
   - А что мы должны будем делать в  вашем  отделе?  -  спросила  Рыжкова  и
лукаво стрельнула глазками в Мамонта. Тот остался невозмутимым.
   Агеев задумчиво осмотрел членов отряда, ухитрившись не встретиться  ни  с
кем глазами, на мгновение задумался, будто решая:  можно  ли  раскрывать  им
суть предстоящей работы. Но кота в мешке не покупают, и он решился.
   - Сообщать  о  настроениях  в  студенческой  среде.  Выявлять  нездоровые
тенденции в некоторой части молодежи.  Освещать  организации  и  группировки
экстремистского толка... Ну и так далее.
   По тесно заполненному кабинету пробежала волна насмешливого  оживления  -
ребята толкались, подмигивали, подзадоривали друг друга:
   - Давай записывайся!
   - Вначале ты...
   - Вот, Лешка хочет!
   - Нет, пусть сперва Воронец!
   Агеев решил, будто своей яркой и  убедительной  речью  так  заинтересовал
студентов, что сейчас к нему перейдет весь отряд. Просто  каждый  стесняется
сделать шаг первым.
   - Не робейте, это Константину Ивановичу не в обиду: дело-то у нас общее!
   Мамонт  и  Зубов  с  сожалением  переглянулись.  То,  что  с   удручающей
прямолинейностью  предложил  молодым  людям  Агеев,  на  молодежном   сленге
называлось однозначно: "стучать". Занятие это считалось позорным,  и  каждый
кандидат в отряд перво-наперво спрашивал: не  придется  ли  ему  стучать  на
товарищей? И только получив отрицательный ответ,  вел  дальнейший  разговор.
Сейчас  они  работали  с   чужаками:   иностранными   туристами,   моряками,
делегациями и  тем  самым  защищали  страну  от  происков  капиталистических
разведок.
   Изображать простых советских людей на вечере американо-советской  дружбы,
сопровождать западных немцев в трехдневном путешествии по Дону, наблюдать  -
не будут ли финны  фотографировать  военный  аэродром  или  номерной  завод,
подставляться  французам  в  качестве  возможных   объектов   вербовки   или
поручений,  связанных  с  нарушением  правил   пребывания   иностранцев   на
территории СССР, - это одно.
   А делать то, к чему их призывает Агеев, -  совсем  другое.  На  это  тоже
можно  найти   желающих,   но   среди   другого   контингента:   обозленных,
закомплексованных неудачников или наоборот - стремящихся пробиться в жизни с
помощью Конторы карьеристов или пойманных на "компру" людей...  Наверное,  и
среди членов отряда найдется подходящий для  сотрудничества  с  "идеологами"
кандидат, если действовать тонко, кропотливо, тщательно подслащивая пилюлю и
вуалируя характер будущей деятельности. Но подход тут нужен  индивидуальный,
и общение - один на один, вдали от посторонних  глаз.  А  вот  так  напрямую
бухнуть принародно: давайте, ребятки, записывайтесь в стукачи, - мог  только
Агеев. И сейчас он единственный, кто не понял,  что  его  миссия  с  треском
провалилась.
   - Валентин Петрович прав, - подтвердил Мамонт. - Я ни на кого не  буду  в
обиде. Дело у нас действительно общее...
   Агеев согласно кивал.
   - Для экономии времени поступим так, - продолжил  Мамонт.  -  Кто  желает
перейти к Валентину Петровичу - прошу поднять руки.
   Оживление спало, лица ребят стали серьезны,  наступила  тишина.  Ни  одна
рука не поднялась.
   "Идеолог" с непониманием разглядывал бестолковых молодых  людей.  Неужели
они не понимают, что от них требуется?
   - Кто желает остаться со мной?
   Шестнадцать рук взлетело в воздух, на одну  больше,  чем  членов  отряда,
потому что Валя Рыжкова подняла две руки. Она приподняла  и  ногу  в  модной
"шпильке", но невысоко, так что заметил только Мамонт и чуть-чуть улыбнулся.
   - Как видите, Валентин Петрович, желающих  переходить  к  вам  нет,  -  с
притворным сочувствием сказал Мамонт.
   Агеев захлопнул блокнот, сунул в  карман,  взял  газету  и  направился  к
двери. Зубов проводил его до двери, а вернувшись, шепнул Мамонту на ухо:
   - Знаешь, что он мне сказал?  Что  ты  все  нарочно  подстроил.  А  когда
поднимали руки, ты им подмигивал...
   Мамонт усмехнулся. В этом был весь Агеев.
 
   * * *
 
   Почему-то больше всего работы весной, до наступления настоящей жары. И на
исходе лета. Периоды активности, как у членистоногих. Май и август, черт  бы
их побрал. Капитан Агеев работал достаточно давно, чтобы это знать, и  видел
достаточно много, чтобы суметь выделить и зачеркнуть общие знаменатели.
   Сегодня двадцатое августа,  столбик  градусника  подбирается  к  тридцати
пяти, до оцепенения еще далеко. Тиходонск  вовсю  шебуршит,  словно  большой
муравейник, - и день капитана Агеева расписан по минутам. Он встал в  шесть,
в восемь уже сидел за рабочим столом, разбирал папки с делами. На  прошедшей
неделе папок заметно прибавилось, Агеев  до  поры  до  времени  старался  не
обращать на них внимания. Сейчас эта пора настала, никуда  не  денешься,  на
все установлены свои сроки.
   Бойко орудуя блестящей капиллярной ручкой, он  привычно  составлял  планы
работы по каждому новому делу, разбивая  намечаемые  мероприятия  на  пункты
1,2,3,4, подпункты 1"а", 3"б", 6"в", 18"г", в которых имелись свои маленькие
подпунктики 1"а - бис, 3"б - бис и так далее.  Цель  всей  этой  канители  -
разложить сложное и кажущееся невыполнимым целое на  множество  элементарных
частиц дошкольного уровня сложности. После чего каждая такая частица, каждый
подпунктик запускается в работу, мозгом которой является  капитан  Агеев.  А
его руками, ногами и другими органами служат  агенты,  эксперты,  сотрудники
первых - "режимных" отделов в учреждениях и предприятиях, либо парторги  тех
организаций, в которых таких отделов  нет,  милиционеры,  а  также  обычные,
ничем не выдающиеся люди, которые используются "втемную"  и  порой  даже  не
подозревают, что выполняют чьи-то задания.
   Много писанины. Очень много. В  фильмах  и  книгах  про  чекистов  ее  не
показывают и о ней не пишут.
   Разобрав тонкие папки со свежими делами, капитан Агеев взялся за другие -
распухшие, с потемневшими от пыли и потных рук корешками.  На  часах  10.15.
Опять писанина, от  которой  большой  палец  правой  руки  начинает  ломить.
Странное дело: когда  Агеев  делает  зарисовки  в  своем  блокноте,  никакой
ломоты,  никакой  боли  не  чувствует.  Наверное,  потому,  что   тогда   он
расслабляется и отдыхает, а сейчас напряженно разбирается с  идеологическими
диверсиями.
   Рабочий агрегатного завода Тряпкин, напившись пьяным, громко декламировал
стишок:  "Спасибо  партии  родной,  что  отменила  выходной"...   При   этом
присутствовал мастер участка  Бобриков,  который  деятельности  Тряпкина  не
пресек. В результате прибывшие на практику из ПТУ несовершеннолетние Ивченко
и Венчик  принялись  повторять  стишок  и  громко  смеяться.  Дополнительные
сведения: Бобриков тоже находился в нетрезвом  виде,  причем  пил  вместе  с
Тряпкиным.  Еще  дополнительные  сведения:  Ивченко  пребывал  в   состоянии
наркотического    опьянения    после    употребления    анаши.    Материалы,
характеризующие  инцидент,  собраны  достаточно  полно,   остается   принять
решение.
   Агеев задумался. Бобриков - член КПСС, заочно учится в машиностроительном
институте, ему выделена льготная путевка  на  поездку  в  Индию.  Здесь  все
просто: за пьянку с подчиненными и непринятие мер к пресечению антипартийных
высказываний - строгач  с  занесением,  запрет  на  выезд  за  границу,  как
идеологически невыдержанному, сообщение в  институт  -  пусть  присмотрятся,
достоин ли он высшего образования...
   У Ивченко - неполная семья, мать - пьяница, сам он  состоит  на  учете  в
милиции за употребление наркотиков и кражи велосипедов. Вот пусть милиция  и
дальше им занимается...
   Венчик - ранее ни в чем не замешан, учится хорошо, собирается поступать в
институт,  отец  -  главный  инженер  хлебозавода.  Здесь  есть   поле   для
профилактики - сообщить в комитет  комсомола  и  папашке  на  работу,  пусть
отчитается на парткоме, как воспитывает сына...
   С  Тряпкиным  сложней  всего:  самый  низкий  разряд,  не  учится  и   не
собирается, за границы ездить не помышляет... Что ему  сделаешь?  Разве  что
соли на хвост насыпать... Правда, есть начальник смены, есть парторг участка
- вот пусть и отвечают за низкий уровень идеологии. Парторгу -  выговор  без
занесения, начальнику смены - строго указать... В следующий раз только  этот
Тряпкин рот раскроет, как они его самолично задушат!
   Уф! Отложив ручку, Агеев перевел дух, пошевелил пальцами, подул  на  них.
Звякнул внутренний телефон.
   - Звонит директор шестьдесят третьей школы, - сообщил дежурный.  -  Хочет
проконсультироваться. Соединять?
   Черт бы их всех побрал! Он же не по правилам грамматики консультироваться
хочет, опять запудрит мозги, а тут и так работы невпроворот!  Но  шестьдесят
третья школа в его оперативном обслуживании, а раз сам директор на проводе -
значит, дело серьезное, он может и в райком позвонить, а может, уже  звонил:
с партией в первую голову "советуются".
   - Давай...
   Директора звали Николай Петрович. Взволнованным баритоном он сообщил, что
два ученика девятого класса разрисовали портреты в учебнике обществоведения,
исказив облик руководителей партии и правительства.
   - Чей облик? - попытался уточнить Агеев.
   - Руководителей, - конспирировался Николай Петрович.  -  По  телефону  не
могу. Если надо, я сейчас привезу этот учебник...
   Агеев с тоской посмотрел на гору картонных папок.
   - А скажите, Николай Петрович, - задушевно спросил он, - как вы считаете:
это озорство или антисоветская акция?
   - Не могу знать, - отозвался озадаченный баритон.  -  В  таких  делах  вы
разбираться поставлены...
   - Но своих же учеников вы знаете?  -  капитан  подталкивал  неподатливого
директора на тот путь, который в данный момент считал правильным. - Они  что
- обычные школьники или наймиты империализма?
   - Нет, нет, что вы! Обычные школьники, комсомольцы, - директор понял, что
означает обнаружение в доверенной ему школе  "наймитов  империализма".  -  И
семьи хорошие... Скорей всего это обычная шалость...
   - Тогда вызовите родителей, и пусть они их выдерут за  такие  шалости!  -
посоветовал Агеев.
   -  Это  мы  сделаем!  -  обрадованно  зачастил  Николай  Петрович.  -  Не
сомневайтесь! Спасибо за консультацию!
   Агеев облегченно вздохнул и вновь набросился на текущие дела.
   Фашистская организация, возглавляемая Родионом Байдаком  (кличка  Фюрер).
Сроки разработки истекли. Надо или получать  взыскание,  или...  Капиллярная
ручка бойко забегала по бумаге:
   "С помощью целевой вербовки близкой связи Р. Байдака  (псевдоним  Кирпич)
удалось установить,  что  Р.  Байдак  и  его  знакомые  Скорченко,  Елисеев,
Гостицын, Левчиков действительно называют  себя  фашистами  и  присвоили  Р.
Байдаку прозвище Фюрер. Однако никакой идеологической  основы  перечисленные
лица не  имеют,  основ  теории  фашизма  не  знают  и  ею  не  интересуются,
литературы по данному вопросу не изучали. В силу низкого образовательного  и
культурного уровня Байдак и его знакомые не способны усвоить,  а  тем  более
распространять фашистские теории. Название "фашисты"  используется  ими  для
устрашения  других   молодежных   группировок   и   запугивания   владельцев
коммерческих  киосков,  с  которых  они  пытаются  получать  денежную  дань.
Политическая мотивация в их действиях отсутствует. Таким образом,  в  данном
случае следует считать  перечисленных  лиц  не  экстремистской  организацией
фашистского толка, а хулиганской группой криминальной направленности.
   С учетом изложенного полагаю:
   1. Дальнейшую разработку группы Р. Байдака и др, прекратить.
   2. Информировать о данной группе УВД г. Тиходонска.
   3.  Источник  Кирпич  использовать  для   дальнейшего   проникновения   в
негативно-ориентированную и политически неустойчивую молодежную среду.
   Оперуполномоченный 5-го отдела капитан Агеев".
   В половине двенадцатого - шквал звонков.  По  крайней  мере  два  из  них
подразумевали  какие-то  активные  действия  со  стороны  Агеева.  Два  часа
хождений  по  кабинетам,  ожидания  перед  запертыми  дверями,  лихорадочных
поисков нужных фраз и убедительных  формулировок.  Иногда  он  вдруг  словно
просыпался, обнаружив, что  непринужденно  болтает  с  машинисткой  Раечкой,
поглаживая глазами ее округлые горячие бедра  под  летними  брюками  -  а  в
голове щелкают клавиши и рычажки: пункт такой-то, подпункт такой-то.
   В 14.00 обед. Киоскерша с розовым напальчником, упругость свежих газет на
никем еще не смятых перегибах, шестнадцать магазинных  пельменей,  салат  из
свежих помидоров, раздатчица Вика и тонкие синие жилки на ее бледных  ногах.
Под  халатом  скрываются  висячие  треугольные  груди,  похожие  на  клапаны
почтовых конвертов.
   Все сегодняшние встречи  перенесены  в  явочную  квартиру  на  Кавказской
улице.  Людей  слишком  много.  Лоточник,  почтальон,  студент,  гример   из
драматического театра... От большинства из них (за малым исключением)  толку
никакого. Это мусор, который остается на чайном ситечке, все лучшее проходит
сквозь и занимается своим делом. Так по крайней мере кажется самому  Агееву.
Тем же, кто наверху, кто пристально следит, чтобы капитан активнее работал с
людьми, кто поощряет инициативу, время от времени запуская вожжу  ему  между
ног, - им, возможно, виднее. С высоты. Возможно, из этих  тысяч  "ничего"  и
складывается какое-то "нечто".
   ...Агеевская явка - это самая обычная жилплощадь. "Сдается  однокомнатная
изолированная квартира в  центре,  все  удобства,  телефон,  после  ремонта,
чисто, недорого". Служебных квартир у Управления не хватает - так  Агееву  и
сказали. "Сейчас не те времена", - туманно выразился Заишный,  хлопая  после
каждого слова ладонью по столу. То ли он надеялся, что скоро  вернутся  "те"
времена, то ли считал, что настоящую конспиративную квартиру такому кретину,
как Агеев, доверять нельзя.
   Эту "хату" капитан  выбрал,  изучив  большое  число  объявлений.  Удобное
место: неподалеку рынок,  постоянная  людская  толчея,  сквозной  подъезд  с
выходом в проходной двор, хозяйка с нормальной биографией  и  без  порочащих
связей, нелюбопытные соседи... Из выделенных финчастью денег Агеев  заплатил
сразу за год вперед и без спросу врезал свой - маленький, но  функциональный
гердовский замок. На всякий случай пригласил  сюда  компетентного  человека,
которого коллеги прозвали Нюхало.  Обследовав  каждый  квадратный  сантиметр
жилплощади, специалист подтвердил: чисто.
   Так Агеев стал  работать  на  Кавказской,  22.  Иногда  он  слышал  здесь
какой-то кислый стервозный запах и начинал подозревать, что  хитрая  хозяйка
каким-то  образом  умудряется  водить  сюда  блядей  и  ухажеров.  Но  потом
успокаивался. В подъезде тоже воняло. И во дворе воняло  не  меньше.  Воняло
везде.
 
   * * *
 
   Живот  у  Вики  тоже  был  бледным,  с  белесыми  полосками  растяжек   и
красноватыми рубцами от белья. Глубокий пупок напоминал давний пулевой шрам.
Под ним неряшливо чернела начавшая отрастать щетина наголо обритого лобка. А
вот груди оказались такими, как на том первом рисунке: висячие, треугольные,
с маленькими, почти незаметными сосками. Когда Агеев водил  по  ним  языком,
она вздрагивала и начинала тяжело дышать.
   - Зачем побрилась? Болела?
   Она прикрыла щетину ладонями.
   -  Не...  Аборт  делала.  Знала  бы,  поправила,  чтоб  гладко...  А   то
некрасиво...
   Некрасиво в ней было практически все: и кривоватые  ноги  с  нестрижеными
ногтями, и жирно блестевшая спина, и отвисающий животик,  и  невыразительное
лицо. Но эта некрасивость странно возбуждала Агеева,  так  же,  как  розовый
напальчник киоскерши. Сегодня он поставил личный рекорд, сойдясь с Викой три
раза. Если бы на ее месте оказалась красивая  и  фигуристая  Раечка,  скорей
всего он бы с позором провалился...
   Капитан посмотрел на часы. Сегодня график оперативных встреч был изменен:
гримера он передвинул на вечер, а лоточника вообще  перенес  на  завтра.  Но
"окно" заканчивалось.
   - Одевайся, - скомандовал он. Виктория  послушно  села  на  незастеленном
диване и принялась натягивать растянутые трикотажные трусы.
   - Когда про заведующего написать? - деловито поинтересовалась  она.  -  И
грузчики... Они пьют всю дорогу  и  пельменями  закусывают.  А  платить  кто
будет? Дядя?
   Она очень серьезно относилась к своим новым обязанностям.
   - Сегодня вечером напиши, - умиротворенно сказал Агеев. - Завтра  придешь
сюда в три часа - и принесешь.
   - Простыню захватить? - уточнила Виктория. - А то кусается...
   Действительно, ягодицы и спина покрылись красными пятнами.
   - Ну... - Агеев даже растерялся от такой непосредственности. Женщина была
убеждена, что секс - непременный атрибут ее секретной работы. - Захвати...
   Как осведомитель Вика не представляла ни малейшего интереса. Если  бы  не
маниакальное желание облизать клапаны почтовых конвертов, Агеев  бы  никогда
не привлек ее к сотрудничеству. То, что он делал, являлось  злоупотреблением
служебным положением в чистом виде. А может, и чем-нибудь похуже.  Какую  бы
харю скорчил Заишный, если бы увидел, что происходит на конспиративной явке!
Представив это, Агеев злорадно хмыкнул.
   - А квартиру мне дадут? - Вика уже оделась  и  благоговейно  смотрела  на
своего куратора.
   - Что? Какую квартиру?
   - Я на очереди уже давно стою... Но без блата ведь ничего не получишь...
   Агеев хмыкнул еще раз, но с другим оттенком. До тех пор,  пока  люди  так
верят во всемогущество его ведомства, недостатка в осведомителях у  него  не
будет.
   - Ну... Не сразу, конечно...
   - Конечно, конечно, - закивала обнадеженная Вика.
   - Сейчас выходи во двор, оттуда на Малый.
   - Почему? Мне удобней на Кавказский, к остановке.
   - Так надо!
   - Ладно...
   Она не полезла целоваться на прощание, и Агееву это понравилось: слюнявые
сантименты ему ни к  чему,  и  очень  хорошо,  что  Вика  рассматривает  все
происходящее в этой комнате как чисто рабочие моменты.
   Капитан снова посмотрел на часы. Сегодня он  недопустимо  сузил  интервал
между приемами негласных сотрудников. Это  может  привести  к  нежелательным
встречам и расшифровкам...
   В дверь условленным образом позвонили. Это оказался Кирпич.
   - Ты прибыл раньше на три минуты, - строго сказал Агеев. - Надо соблюдать
время более скрупулезно.
   Курлов скривился и ничего не ответил. Куратор изменил тон.
   - Последняя информация оказалась неплохой, - капитан изобразил  улыбку  и
попытался дружески потрепать Кирпича по плечу,  но  тот  отстранился  и,  не
вынимая рук из карманов джинсов, опустился на стул.
   Агеев знал, что сидеть так ему неудобно, но, видно, парню  позарез  нужно
хоть как-то обозначить свою независимость.
   - И что дальше? - спросил Курлов.
   - Как обычно. Уточнишь кое-что. Тебя не подозревают?
   Агеев пристроился на  еще  теплом  диване,  положил  на  колено  блокнот,
машинально нацелился ручкой в чистый лист.
   - Нет, - мрачно ответил Кирпич.
   - Наиболее прямо ты засветился с этим... своим однокурсником...  Лукашко!
После того раза никаких разговоров не было?
   - Нет, - Кирпич помрачнел еще больше. Разговор был ему явно неприятен.
   - Ничего не обсуждали? Не пытались узнать, кто мог навести?  Какая  такая
сука?
   А Агееву как раз и нравилось говорить людям неприятные вещи.
   Румянец  на  щеках  студента   заметно   разжижился.   Курлов   напрягся,
подобрался, словно перед прыжком.
   - Думаешь, я почему спрашиваю? - примирительно вздохнул Агеев. - Я о тебе
беспокоюсь. Украинский канал мы перекрыли, двух  местных  поставщиков  сдали
милиции. Заинтересованные люди всегда начинают искать причину. Я хочу, чтобы
ты остался вне всяких подозрений.
   - Я знаю, вы хотите для меня только хорошего...
   - Только не надо сарказма. Он совершенно  лишний.  Я  действительно  хочу
тебе добра. Ты  просил  оставить  Байдака  в  покое  -  я  это  сделал.  Его
фашистские делишки забыты.
   - Иногда мне хочется придушить вас...
   - Ерунда, - Агеев покачал головой. - Ведь я твой друг. Твое  подсознание,
которое не позволяет вцепиться мне в горло, - оно  знает  это.  Оно  гораздо
мудрее тебя. Ты верь ему.
   Сергей смолчал. На листке блокнота удобно устроилась нимфетка, пытающаяся
рассмотреть свою промежность.
   - Хорошо. Тогда к делу. Ты не должен ничем выделяться,  ничем  отличаться
от остальных, не должен изменять привычек и образа жизни. В этом залог твоей
безопасности. Ты по-прежнему ходишь в общежитие, ты  разговариваешь,  пьешь,
рассказываешь анекдоты... По нашим данным, сирийцы ждут крупную партию опия,
как только она поступит, твои друзья сразу об этом узнают...  И  ты  тоже...
Повторяю: главное - не выделяться!
   - Чтобы не выделяться, я должен  каждый  день  курить  "дурь",  -  мрачно
сказал Курлов. - А то и ширяться. Иначе никакого доверия  мне  не  будет.  А
если и будет, то уж про опий мне никто  не  расскажет.  Зачем  рассказывать,
если интереса нет?
   - Верно, - согласился Агеев. - Поэтому тут нужно маскироваться.  Ты  свой
парень, Серега Курлов, немного распиздяй, бабник, мочило - или  кто  ты  там
еще? Серый, как тебя обычно зовут. И наркотой ты интересуешься. А уж сколько
ты выкуришь: полсигареты, четверть, одну затяжку  -  это  зависит  от  тебя.
Можешь даже не курить каждый раз. Ты ведь раньше не  часто  этим  баловался?
Правильно. Ты свободный человек - сегодня курю, послезавтра  отдыхаю,  какое
ваше дело?
   - Говорить легко! И потом... Если я не хочу курить вообще?
   Агеев устало улыбнулся.
   - Тогда не кури. Вообще. И плюнь ты на все... Я же  не  стану  советовать
тебе что-то плохое, Сергей. Ты понимаешь меня?
   Нимфетка добралась туда пальцем и утопила его до самого основания. Сергей
смотрел на листок и чувствовал, как у него гулко бьется сердце.
   - Повторяю: я хочу тебе только добра!
   - Хорошо, - сказал Сергей, сложив на коленях огромные кулаки. -  Я  хожу,
курю. Что дальше?
   - Дальше ты приходишь ко мне, позвонив предварительно по телефону. Теперь
ты человек проверенный, и я дам тебе свой прямой телефон. Запиши его,  потом
выучи и сожги.
   Агеев вырвал из блокнота листок, протянул Курлову вместе с ручкой.
   - Запиши своей рукой. Так надо.
   Он четко, по одной, продиктовал шесть цифр. Кирпич записал номер и  сунул
в задний карман джинсов.
   - Ну?
   - Приходишь тогда, когда у тебя имеются серьезные и конкретные  сведения,
чтобы попусту не гонять волну. "Где" и "сколько" - вот что меня  интересует.
И фамилии, конечно. Если ты вдруг пропадешь надолго  или  заявишь,  что  вся
общага ушла в завязку - я просто подумаю, что ты врешь. И  уж  наверное,  не
ошибусь...
   Агеев забрал ручку обратно и продолжил рисование.
   - Или если этот подонок Байдак в твоих сообщениях станет святым. Он  ведь
твой друг? Но дружба дружбой, а я расскажу тебе одну историю...
   Теперь вместо пальца нимфетка сжимала в руке обувную ложку. А ведь вместо
ложки могло оказаться и сапожное шило - разве нет?..
   - Один наш помощник, молодой вроде тебя, решил сыграть двойную игру, - не
отрываясь от блокнота, пробубнил Агеев. - Его  близкий  друг  был  связан  с
торговцами  оружием.  Очень  серьезная  группа:  кражи  с  военных  складов,
коррупция армейских начальников, контакты с  бандитами...  Мы  надеялись  на
своего человека, а он, предупредив дружка, сам стал  подсовывать  нам  липу.
Думал, мы ничего не узнаем. Глупо, правда? Мы  всегда  перепроверяем,  и  не
один раз. И когда убедились в предательстве, он получил шмеля...
   - Что такое "шмель"? - спросил Курлов. Он слушал очень внимательно.
   - В данном случае  шмелем  был  патрон.  Его  случайно  нашли  в  кармане
двурушника. Только  один  патрон.  Но  этого  хватило.  Незаконное  хранение
боеприпасов...  Сейчас  он  отдыхает  на  самых  дальних  от  окна  нарах  в
Бородянской колонии усиленного режима.
   Агеев поднял голову и пристально посмотрел в глаза собеседнику.
   - В другом  случае  шмелем  может  стать  ампула  морфина.  Важно,  чтобы
предатель понимал, за что он несет кару. Ты понял мою мысль, Курлов?
   - Понял, - сказал Курлов, поднимаясь. - Лучше  принимать  морфин  самому.
Это будет гораздо безопаснее. Верно?
   Агеев улыбнулся.
   - Во всяком случае, гарантирую одно: от отдела по борьбе с  наркобизнесом
я тебя в любом случае отмажу. Однозначно.
   - Спасибо, - сказал Курлов и пошел к двери.
   Дома он вытащил из кармана листок  с  цифрами  и  заучил  телефон,  потом
достал  спички  и  невесело  усмехнулся.  Кафкианская  машина  засосала  его
окончательно. Как заправский стукач он выполняет инструкции даже  у  себя  в
комнате, когда его  никто  не  видит.  История  про  шмеля  оказалась  очень
убедительной. И поучительной.
   Он повертел листок. На обороте, просунув голову между растопыренных  ног,
лизала сама  себя  несовершеннолетняя  девчонка.  Сергей  поднес  рисунок  к
глазам. Закурил. Это скорее Бердсли, чем  Пикассо.  На  обзорных  лекциях  о
писателях и художниках рубежа веков Лидия  Николаевна  посвятила  Бердсли  в
лучшем случае десять минут: у подонка здорово получалось рисовать  вульвы  и
фаллосы, а перед смертью он заклинал своего душеприказчика  сжечь  все  свои
работы... Придет ли в голову товарищу Агееву просить когда-нибудь о чем-либо
подобном?
   Но справедливости ради следует отметить, что рисует  этот  мудак  хорошо.
Особенно для непрофессионала. Сергей бросил листок с нимфеткой в ящик стола.
Здорово рисует, подонок.
 
   * * *
 
   Потом в комнату откуда ни  возьмись  хлынул  народ,  здесь  же  оказались
черные - соседи Лукашко и Чумы. Соломон лез к Светке,  та  молча  отбивалась
ногой и попала Соломону между ног. Коля Лукашко спал на своей кровати  лицом
вниз, мокрые  губы  выглядывали  из-под  щеки,  словно  он  придавил  червя.
Неугомонный Родик лежал на спине и, что-то крича, катал  на  себе  Зотову  с
четвертого курса; на Зотовой красивая блузка с косым воротом, больше ничего.
Бедра влажные, блестят, и  когда  она  плюхается  молочнобелой  задницей  на
Родика, слышен отчетливый  мокрый  звук:  плюх.  Небо  за  окном  окрасилось
оранжевым и фиолетовым. Оранжевый - это свет фонарей на улицах, их  включают
около одиннадцати. "Сколько же я здесь торчу?" - подумал Сергей.
   - Я хочу уйти, - позвала его Светка  Бернадская.  -  Я  больше  не  могу,
Сережа. Пожалуйста...
   Ее голубые прожекторы потускнели, губы дрожат. Соломон, который с  минуту
танцевал перед ней, зажав руками промежность, медленно разгибается. На морде
Соломона переливается всеми красками радуги лютое африканское бешенство.
   Сергей погрозил ему пальцем. Соломон зашипел и заперся в туалете.
   - Какого лешего ты сюда вообще поперлась, дура, мамина дочь?!  -  крикнул
Сергей.
   Если честно, он сам ее сюда приволок, но уже забыл об этом.
   - Разреши мне уйти, - повторила Бернадская,  и  Курлову  нравилась  такая
покорность.
   Светка изменилась с того дня, когда они встречали "пургенов". Точнее,  со
следующего. Он безуспешно искал ее по всему городу, заехал в "Вечерку",  там
сказали, что Светка должна дежурить  в  типографии.  Приехал  в  типографию:
древние фотонаборные аппараты, за ними - бабы в белых халатах, они  стучали,
как пулеметы, и переругивались между собой; в корректорских  газетчики  пили
пиво и вычитывали полосы на "синьках". Всем жарко, все злые, никто не знает,
кто такая Светка Бернадская и почему вообще  на  вахте  пропускают  кого  ни
попадя.
   Сергей спустился в столовку, за стаканом компота познакомился с парнишкой
из "Вечерки", тот сказал, что Светка скорее всего в  "Кавказе",  у  нее  там
дело. Какое еще дело? Ну, это... Интервью  какое-то...  Парнишка  извинился,
пошел за добавкой компота и не вернулся. Сергей поехал в гостиницу и  застал
там  нервозное  оживление.  Много  милиции,  наверх  никого  не  пускают,  в
вестибюле  роится  народ,  со  всех  сторон  доносятся   отрывочные   фразы:
"Террористы  напали,  хотели  музыкантов   захватить...   ",   "никакие   не
террористы, это просто учения... ", "да нет, обворовали номер  на  четвертом
этаже... ".
   У пустой стойки с  табличкой  "Поселение"  переминался  с  ноги  на  ногу
клетчатый Денис, когда появилась администратор, он отдал ей ключ и пошел  на
улицу. Жил он здесь, что ли? Дурдом какой-то...
   Потолкавшись в вестибюле, Сергей вышел на улицу и уже  собрался  уезжать,
когда появилась Светка, веселая, оживленная.
   - Привет, Сережа! Ты что здесь делаешь?
   - А ты?
   - Я интервью брала у Винса...
   - Хорошо, почитаем!
   Он посадил ее в машину, но повез не домой, а на Лысую  гору  -  пустынное
дикое место, а совсем рядом с  центром,  очень  удобно.  Откинул  Светку  на
сиденье,  стянул  майку,  лифчик  и  сразу  напоролся  взглядом   на   засос
помидорного цвета.
   - А это что?!
   - Это? Ерунда... Обожглась немного...
   Сергей ударил ее, вначале несильно. Тут она и разоралась:
   - Ты кто такой? Ты что о себе воображаешь! Трахнулись раз, так я тебе уже
что-то должна?
   Выставила ногти, хотела  разодрать  лицо,  но  не  смогла,  хотя  руку  и
расцарапала. Светка сказала еще, что от Балтимора до  Тиходонска  двенадцать
тысяч километров, и если даже его конец когда-нибудь  размотается  до  таких
размеров, то она специально заведет там у  себя,  в  Балтиморе,  специальную
собачку, чтобы она отхватила кусок побольше. Сергей спросил:
   - Ты что, серьезно думаешь, будто кто-то  из  этих  отмороженных  возьмет
тебя с собой? Ты - отверстие, каких в Балтиморе хоть завались!
   Светка посмотрела на него как на идиота. И  рассмеялась.  Смеялась  очень
долго. Сергей подумал: неужели я сказал неправду? - и в конце концов  ударил
ее в живот. Давно надо было так сделать.  Светку  вырвало  в  бардачок,  всю
дорогу она сидела, уперев голову в панель, и  смотрела  на  свою  блевотину.
Больше она не смеялась и не царапалась.
   - ...Пожалуйста, - снова повторила  Светка  под  аккомпанемент  скрипящей
рядом кровати. - Я хочу уйти.
   - Иди, - разрешил Сергей.
   Светкины ладони мокрые - будто усыпаны мелкой стеклянной  пылью.  Голубые
прожекторы превратились в два  озера,  она  вскочила,  каблучки  ее  кожаных
туфель зацокали по направлению к двери.
   - Катись, давай-давай.
   В предбаннике стук. Грохот. Светка влетает обратно спиной вперед, чуть не
падает. На пороге  вырастают  два  хлопца-крепыша  с  картофельными  носами,
похожие друг на друга как братья Знаменские.
   - Все сидят на своих местах, - объявил один.
   Он остается у дверей, говорит тихо второму: только не дури, понял? Второй
направляется к кровати, где спит Коля Лукашко. Зотова по инерции  продолжает
прихлопывать Родика к кровати ягодицами, она смотрит на гостя  пустыми,  как
автомобильные фары,  глазами.  Брат  Знаменский  бормочет  ей  одобрительно:
оп-оп, девонька... Потом подходит к Лукашко и бьет ногой по почкам.  Лукашко
орет, вскакивает на кровати.
   - А? Что?..
   - Ясак, - говорит брат,  внимательно  рассматривая  заусенец  у  себя  на
ногте. - Ты задолжал за  сорок  понюшек,  Лукаш.  Не  расплатишься  -  будут
платить твои друзья. И подруги тож.
   В  блоке  воцарилась  мертвая  тишина,  слышно  даже,  как  тараканы  под
плинтусом шерудят. Наконец Родик сбросил с себя Зотову, встал,  качаясь,  на
ноги. Его брюки  гармошкой  сложились  у  щиколоток.  Лицо  гипсовое,  глаза
бешеные,  без  зрачков.  Гашиш  вовсю  прет  из  него   наружу,   но   Родик
сдерживается. Он умеет сдерживаться, если захочет.
   - Так, пацаны, - говорит он сдавленным голосом. - В жопу. Оба. И  чтоб  я
вас здесь больше не видел. Ясно? В жопу. Мой папа...
   - Может, все-таки лучше в рот возьмешь? -  переспросил  брат  Знаменский,
доставая из кармана ножик и аккуратно отрезая заусенец.
   - Не надо, мужики, - попросил Коля Лукашко, лицо у него пошло пятнами, на
подбородке заблестела слюна. - Я одолжу денег, я сейчас...
   Первый брат Знаменский, что у дверей стоял, - влетел в стену так, что  на
уровне его носа на крашеной штукатурке осталась кровавая клякса  с  быстрыми
тонкими  лучиками,  расходящимися  во  все  стороны.  Сергей  не   торопился
отпускать его, он еще раз размахнулся и двинул  парнишку  головой  о  косяк.
Потом  распахнул  дверь  и  выбросил  в  коридор.  Из  туалета   послышалось
встревоженное бормотание Соломона. Он молился на своем родном суахили.
   - А теперь сложи свой сраный ножичек, - сказал Сергей, наставив палец  на
второго брата Знаменского. - И дергай отсюда по-быстрому! Ну!
   - Ты здоровенный кусок говна, - уважительно сказал крепыш, пряча ножик  в
карман. Он вышел на коридор, помог подняться своему  товарищу,  закинув  его
руку себе нашею.
   - Но, бля буду, судьба тебе сдохнуть по дороге в реанимацию! - крикнул он
уже возле лифтовой. - Попомни мое слово!
   Светка Бернадская подбежала к двери, захлопнула, закрыла на замок.
   - Серый, ох, дурак... - пробормотал Коля Лукашко, погружая лицо в ладони.
Он еще не протрезвел. - Ты ж не выйдешь, говорю тебе. И я не  выйду.  Никто.
Витек уже два года общагу держит, это его люди, он не простит, он за  каждый
их волос спросит, за каждый грамм...
   - Рано еще уходить, - авторитетно заявил Родик. - Мы их накажем.
   Точно такой он был, когда пьяный гнал  свою  "Ланчу"  через  весь  город,
вдоль по белой разделительной полосе. Родик дымил  сигареткой,  разгоняя  по
блоку  новую  порцию  густого  чернослива.  Сергей  почувствовал,  что   еще
немного-и его вывернет.
   Он зашел в ванную, смыл холодной водой кровь с рубашки, сунул голову  под
кран и стоял так минут пять. Может, и все десять. И полчаса. Потом  вернулся
в блок. Вода стекала по его шее и лицу, оставляя  мокрые  полосы,  и  Сергей
сказал трезвым, спокойным голосом:
   - Ладно. Большой всем гудбай. Мы со Светкой домой пошли.
   А все уже спали. Небо  за  окном  стало  глянцево-черным,  как  резиновый
сапог. Чума лежал с  Зотовой,  закинув  колено  на  ее  голый  живот,  негры
химфаковцы  вытянулись  на  своих  кроватях  по  стойке  "смирно"  и  сопели
короткими распяленными носами. Лукашко уснул сидя, в той же  позе,  в  какой
объяснялся про Витька, который держит всю общагу. Не спали только  Светка  и
Родик; Светка читала на полу апрельский номер "Журналиста", подвинув к  себе
настольную лампу, Родик сидел рядом - хмурился, гримасничал, словно разминал
лицо перед хорошим мордобоем.
   - Пошли, - сказал он, вставая.
 
   * * *
 
   Гестапо  сидел  в  подсобке,  смотрел  по  телевизору   "Пресс-экспресс".
Подлокотник его кресла облеплен комками засохшей жевательной резинки.
   - А, это вы?
   Он достал изо рта резинку, размазал по креслу,  встал,  гремя  ключами  в
кармане.
   Родик подошел к телефону-автомату, что висел в вестибюле, опустил монету,
набрал номер. Он долго ждал, когда  на  том  конце  провода  ответят,  потом
сказал  несколько  слов  тихим  голосом  и  повесил  трубку.  Повторять  ему
приходилось редко.
   Светка стояла у  стеклянной  двери,  смотрела  на  улицу.  Гестапо,  пока
ковылял из подсобки, успел обшарить глазами ее задницу с  двумя  выпирающими
через ткань резинками, чуть джинсы не протер.
   - Там кто-то есть, - сказала Светка, показывая в темноту.
   - Ну и что? - проворчал Гестапо.
   - Там точно кто-то есть?.. - Светка резко повернула к нему голову.
   Гестапо ничего не ответил, только серые его  щеки  сложились,  склеились,
как спущенная камера от футбольного мяча. Он открыл дверь,  снаружи  пахнуло
теплым ночным воздухом и акацией.
   - Ты, Светка, посидишь  пару  минут  с  Гестапо,  он  тебе  что-нибудь  о
внутреннем строении расскажет, - сказал Родик. - А мы зайдем потом.
   На улице тихо и темно. На опустевшей стоянке только три машины: "Ланча" и
две "девятки" по бокам. Они стоят близко, почти впритирку,  блокируя  дверцы
"Ланчи". За стеклами тлеют сигаретные огоньки, у одной машины внешняя  дверь
приоткрыта, оттуда нога торчит,  пристукивает  пяткой  по  асфальту.  Сергей
наклонился к урне, что стояла у выхода, достал железный  бак,  вытряхнул  из
него мусор.
   - Что, фраера, не спится? - донесся голос из "девятки". - Вас раньше  чем
к утру никто не ждал...
   Из машины животом вперед вылез необхватный мужик, заросший жиром от  ушей
до самых щиколоток. Брюхо под майкой колышется. Наверное, тот  самый  Витек.
Следом вышли четыре бойца  и  Знаменский-младший  с  ними.  Чуть  в  стороне
колыхнулись еще несколько теней.
   - Небось от страха животы разболелись? Надумали бабки  отдать?  -  сказал
толстый. - Правильно. С вас две штуки. Включая пеню за простой  и  моральный
ущерб. Ну и, конечно, здоровья вам поубавим, чтоб не борзели.
   - Отсоси, - коротко ответил Ролик.
   Бойцы молча двинулись навстречу. Родика пошатывало, и никуда бежать он не
собирался. Сергей поудобнее схватился за край бака, отвел руку в сторону.
   - Уйди, Родь, задену...
   Одному он залепил под дых, другому попал по руке; оба на  какое-то  время
исчезли из поля зрения. Потом бак у него выбили и навалились со всех  сторон
- молча, остервенело и зло, совсем не так, как  наваливались  комитетчики  в
Октябрьском  парке.  Те  нападали,  следуя  каким-то  правилам,  словно   на
соревнованиях по очень жесткой борьбе, а эти прыгали как звери,  без  всяких
правил, только  с  одной  целью:  задушить,  перебить  позвоночник,  сломать
горло...
   Сергей ударил локтями назад, стало чуть посвободней, он поймал кого-то за
голову и швырнул через плечо,  развернулся  и  засветил  кулаком  в  зловеще
белеющую рожу. Бам! Удар колокола гулко отдался в голове, собственно, голова
и превратилась в гулкий  колокол,  только  как  умудрились  вставить  внутрь
тяжеленный язык и  протянуть  веревку?  В  глазах  плыло,  но  он  ухитрялся
доставать противников, и после  каждого  выпада  их  становилось  на  одного
меньше.
   Наконец Сергей остался один на один с братом Знаменским, у того  оказался
нож.
   - Про реанимацию не забыл, козел? - негромко напомнил брат.
   Он крест-накрест махнул ножиком, пытаясь порезать лицо. Сергей  отпрянул,
споткнулся о лежащего сзади Родика, которого один из  бойцов  еще  продолжал
дофутболивать ногами. Падая, Сергей ухватил этого футболиста  за  рубашку  и
опрокинул на себя,  как  одеяло.  Падать  было  больно.  Вдобавок  футболист
залепил ему "быка" головой. Но потом Сергей ухватил его за  чуб  и  заставил
несколько раз боднуться с асфальтом.
   Встать на ноги Сергею помог брат Знаменский: он держал нож под его горлом
и тянул выше и выше. Сергей вспорхнул, как бабочка.
   - Вот так, умница, - похвалил его Знаменский. - А  сейчас  ты  пойдешь  и
отсосешь у Витька. У него застой со вчерашней ночи.
   - Ебнулся... - прохрипел Сергей.
   Больше ничего сказать он не мог, потому что  лезвие  ножа  проехалось  по
ямке над кадыком, и Сергей  услышал,  как  по  воротнику  рубашки  тихо-тихо
шаркнули мелкие горячие брызги.
   - Больше ни слова, понял? - сказал брат Знаменский. - Вперед.
   Толстый Витек сидел на прежнем месте в машине, курил. Ширинка у него была
расстегнута, оттуда выглядывал скомканный край майки. В магнитоле похрипывал
голос Розенбаума.
   - Так кто это сказал мне: "отсоси"? - спросил Витек, прикрыв один глаз от
лезущего в лицо дыма. - Ты, вафлер говенный?
   Сергей подумал, что влип под завязку: деваться некуда, что захотят, то  с
ним и сделают. А хотят они, падлюки зоновские, вон чего...
   - Молчишь. Ну, тогда...
   И тут послышался быстро нарастающий шум, будто заходил на посадку тяжелый
Ил-86. Со стороны улицы во двор  общежития  въехали  четыре  машины;  дверцы
распахнулись еще на ходу, оттуда стали  выпрыгивать  какие-то  люди.  Они  в
считанные секунды завалили на асфальт Знаменского, Витька и Сергея, потащили
их мордами вниз в кусты. Витек достался парню огромному, почти как  он  сам.
Голова маленькая, сплюснутая с боков - хищник. Курносый  нос,  вдавленный  в
лицо, как свиной пятак. Когда у Витька вывалился хрен из штанов,  он  врезал
по нему ногой и заправил  на  место.  За  чахлыми  кустиками,  на  пропахшей
аммиаком "отливной" лужайке всех побросали  в  кучу,  как  дрова.  Парень  с
бледным лицом, смахивающий на Пьеро, отсидевшего пару лет в колонии строгого
режима, присел на  корточки  перед  Сергеем.  Из-за  пояса  спортивных  брюк
выглядывала рукоятка пистолета.
   - Кто Родика свалил, суки? Пусть  лучше  сам  признается...  Говорю,  так
будет лучше. Ну?..
   Брат Знаменский, видно,  что-то  хотел  сказать,  разжал  губы  -  оттуда
пролился темный кисель. Витек смотрел в  небо  и  быстро  елозил  ногами  по
траве.
   - Кто свалил, тот сам валяется, - сказал Сергей. - Там, рядом.
   Пьеро, видно, не поверил. Он выкатил вперед челюсть, поднял растопыренную
ладонь, собираясь заехать Сергею в лицо.
   - ...Не трогай, сказал, - повторил Родик. Его вели под руки,  поддерживая
с обеих сторон. - Этот парень со мной. Слышишь?
   Рука отдернулась. Пьеро удивленно посмотрел на Родика, потом на Курлова.
   - С такой рожей, блин... А я ему лампы чуть не скрутил.
   - Вставай, Серый, - сказал Родик. - Это Боря Метла. Мой главный выручало.
   - Раз такое дело...  -  Метла  помог  Сергею  подняться,  трансформировав
оружие возмездия в сухую крепкую  ладонь.  -  Когда  такое  мочилово  катит,
разбираться некогда...
   Не видно было, чтобы он расстроился. Сергей тронул пальцем ободранное  об
асфальт лицо, сплюнул, зажал платком кровоточащий порез на шее. Друзья  Бори
Метлы подобрали и приволокли оставшихся бойцов из  команды  Витька,  уложили
рядом с командиром  и  братом  Знаменским,  сомкнулись  вокруг  и  принялись
подпрыгивать, выбрасывая  ноги  в  непонятном  танце.  С  лужайки  донеслись
глухие, вязкие удары и невнятные утробные вскрики.
   - Без мокрого! - предостерег Метла. - Родик тут засвечен...
   Зловещий танец  прекратился,  но  кружок  вокруг  поверженных  врагов  не
распался. Раздались какие-то звуки, будто льется вода.  Победители  мочились
на побежденных.
   Когда расправа завершилась, Байдак, едва  держась  на  ногах,  подошел  к
неподвижно распростертым телам.
   - Значит, так, - невнятно подвел итог  он,  но  те,  кого  это  касалось,
понимали каждое слово. - Сюда ни  ногой.  Зайдете  в  общагу  -  все  будете
трупами.
   Сергей двумя руками держался за голову. Там все еще звонил колокол.
   - Зачем мы вышли? - спросил он у Родика. - Почему не подождали ребят?
   - А! - отмахнулся тот. - Кого бояться? Этого говна?
   Он пренебрежительно ткнул пальцем в темноту. Вечно  рыскающий  взгляд  на
миг сконцентрировался.
   - Иди перевяжись, у тебя горло перерезано от уха до уха!
   Гестапо был очень любезен, он смазал Сергею порез йодом, нашел вату, бинт
и довольно умело наложил повязку.
   -  Лекарство  надо  выпить,  -  посоветовал  он,  не  глядя  в  глаза.  -
Антибиотик.
   Байдак пил какое-то лекарство из металлической  фляжки  Метлы.  Захлопали
дверцы машин.
   - Поехали? - спросил Родик. Ему становилось лучше буквально на глазах.
   - Мы пешком пройдемся, - ответил Курлов. - А ты поезжай.
   - Жираф большой, - Родик пожал плечами. - Смотри сам.
   Когда машины разъехались, Сергей попросил у Бернадской ручку  и  залез  в
"девятку", где сидел Витек. В  карманчике  солнцезащитного  щитка  он  нашел
документы, списал себе все данные. И номера  машин  тоже.  Все-таки  есть  в
жизни стукача свои приятные моменты.
   - Зачем тебе это? - спросила Светка.
   - Пойди погуляй, - сквозь зубы ответил Сергей и сунул руку в бардачок. Он
действовал  интуитивно,  хотя  и  предполагал,  что  может  там  обнаружить.
Интуиция не обманула.  В  бардачке  лежали  пистолет  и  ребристая  граната.
Пистолет он сунул за пазуху, а гранату оставил на месте.
   - Теперь пошли...
   Он проводил ее до дома, ни разу не раскрыв рта -  даже  для  того,  чтобы
сунуть туда сигарету. В подъезде было  темно  и  тихо.  Поднявшись  на  один
пролет, он развернул Светку к себе  спиной  и  полез  под  юбку.  Но  сильно
закружилась голова, горячий комок рванулся из глубины желудка наружу, и  его
с трудом удалось удержать. Нагнувшись к перилам, Светка  терпеливо  ожидала.
Матово белели расслабленные ягодицы.
   - Пока, - с трудом  выговорил  Сергей  и  рванулся  на  воздух.  Рядом  с
подъездом его вырвало. Через два  квартала  попался  телефон-автомат,  и  он
сделал нужный звонок. Как удалось добраться до  дома,  он  потом  так  и  не
вспомнил.
 
 
   Часть вторая
   ПРОГРАММА "ЧИСТЫЕ РУКИ"
 
 
   Глава пятая
   НА ВЫСШЕМ УРОВНЕ
 
   Холодный день в Москве,
   14 января 1995г. 19ч. 45 мин.
   У парня, которого нашли в бойлерной дома 17а по улице Электрозаводской, в
боку зияла дыра размером с горлышко трехлитровой банки, и  кусок  замерзшего
легкого свешивался из нее наружу, как сосулька.  Во  рту  торчал  объеденный
крысами рыбий хвост.
   Его обнаружили подростки,  проживающие  в  соседнем  доме;  они  как  раз
собирались придушить здесь бутылку "Зверобоя", когда кто-то обратил внимание
на руку, торчащую из-под кучи всякого хлама.
   Пока    следователь     допрашивал     перепуганных     девятиклассников,
оперуполномоченный Решкин обходил квартиры. Дело было обыденным и  рутинным.
Похоже - висяк.
   - Вчера рано утром  смотрю,  а  дверь  в  подвал  нараспашку,  -  сказала
капитану старушка с  третьего  этажа.  -  Обычно  всегда  закрыта,  ключи  у
уполдома Василия Федоровича...
   Молодая пара на четвертом сообщила,  что  бойлерная  открыта  уже  третий
день.
   - Позавчера вечером, помнишь, Тань? Мы шли от Сидоровичей, и  дверь  была
распахнута,  -  сказал  белесый  бесцветный  парень,  озадаченно   почесывая
безволосую грудь.
   -  Да,  помню,  -  сказала  Таня  -  бойкая   жгучая   брюнетка,   полная
противоположность супругу. - Там еще Сева Воронцов стоял с каким-то мужиком.
   - Кто такой Сева Воронцов? - насторожился Решкин.
   - Он из этих... Из крутых.
   Парень предостерегающе дернул ее за руку, но она только отмахнулась.
   - Сева в шестьдесят первой живет. Обстановочка классная...
   - Откуда ты знаешь? - встрепенулся супруг.
   - Чисто случайно, - капитан хлопнул белесого по плечу.  -  В  одном  доме
живете, кто-то и  болтнул  -  бабы  любят  языками  чесать...  Давай,  друг,
спустись вниз, а я сейчас...
   Охваченный азартом, Решкин забежал на пятый этаж, позвонил  в  шестьдесят
первую. Никто не открыл.
   Белесый  парень  с  четвертого  этажа  признал  в  убитом  своего  соседа
Всеволода Воронцова.
   - ...Как же так... - бормотал он. - Еще сегодня утром я слышал  его  шаги
наверху. Выходит, и не его...
   - Опишите мужчину, которого вы видели вместе  с  Воронцовым,  -  попросил
следователь.
   - Ну, такой... Обычный, в кожанке.  Короткие  волосы,  лицо  круглое.  Да
такой, как все, елки, чего там... Жевал еще, да. Слышно  было,  как  резинка
отстает от зубов.
   - Узнаете его?
   - Ну, это... Наверное...
   Явственно запахло раскрытием. Решкин отошел в  сторону  и  стал  вызывать
райотдел.
   - А кто ему сунул этот рыбий хвостик? - спросил парень с четвертого.
   В присутствии понятых два милиционера взломали  дверь  шестьдесят  первой
квартиры. Таня не соврала - обстановка  на  уровне  отеля  "Риц":  ливанский
кедр, бухарские ковры, "Технике", домашний кинотеатр с квадро-системой. Хотя
внешних следов ограбления нет, следователь распорядился, чтобы замок с двери
сняли - завтра он отправит его на трассологическую экспертизу.
   - А как  же  квартира?  -  робко  поинтересовался  белесый,  с  интересом
оглядываясь по сторонам. - Разворуют все на фиг!
   - Не боись, - успокоил Решкин. -  Гвоздиком  прибьем,  печать  навесим  -
никто и не сунется.
   Тот с сомнением пожал плечами.  Непонятно  было,  к  чему  относится  это
сомнение: к охранительной силе печати или к недавнему  объяснению  капитаном
источника осведомленности его жены. А может, и к тому и к другому.
   Рация Решкина запищала.
   -  Этот  твой  Воронцов  активный  член  Басмановской  ОПГ1.  Из  Папиных
"сынков", кличка - Севрюгин. В восемьдесят седьмом одна судимость за оружие,
потом привлекался за бандитизм, но выскочил - не доказали.  Мы  позвонили  в
РУОП, сейчас приедут...
   Что ж, пусть приезжают...  Решкин  снова  спустился  вниз,  в  бойлерную.
Эксперт попросил его подержать осветитель  и  обклеенный  фольгой  зонтик  -
чтобы   детали   на   снимке   места   происшествия   получились    четкими,
проработанными.
   - А то этот дурацкий рыбий хвостик все время оказывается  в  тени.  Никак
его не захватишь... Никогда такого не видел!
   Вспыхнул блиц  -  раз,  другой,  третий...  Наконец  криминалист  опустил
аппарат.
   - Слушай, Решкин, а  может,  это  детишки  баловались,  сунули  -  ты  не
спрашивал, чем они водку закусывали?
   - Не болтай херню, - мрачно проворчал Решкин.
   Дело пахло жареным, это  не  обычная  бытовуха,  могут  возникнуть  самые
неожиданные повороты  и  непредсказуемые  осложнения.  Интуиция  не  подвела
оперативника. Но ни он,  да  и  никто  другой  не  мог  предположить,  какие
последствия вызовет расследование этого убийства.
   Холодный вечер в Москве.
   10 февраля 1996г.
   - Кажется, я натерла ногу, - шепнула Ирина Алексеевна.
   Миролевич скосил глаза вниз, под стол. Жена  незаметно  стянула  туфлю  с
ноги и показала припухшую красную пятку.
   - Болит?
   - Мгм.
   - Кто-то, помнится, говорил мне,  будто  обувь  от  Картье  удобнее,  чем
родная кожа.
   - Я говорила, что если мы не купим эти туфли, мне не в чем будет  сегодня
пойти. Те красные слишком вульгарны.
   То, что происходило  сейчас  между  ними,  выдавало  железного  Черепа  с
головой. Ибо если на ответственнейшем приеме жена показывает  мужу  натертую
пятку, а он эту пятку с  удовольствием  рассматривает  и  всерьез  обсуждает
связанную с ней проблему, значит, несмотря  на  свое  могущество,  власть  и
страх, внушаемый далеко не пугливым  людям,  он  под  этой  самой  пяткой  и
находится.
   Миролевич накрыл своей большой ладонью ее  пальцы,  сжимающие  серебряную
вилку с кусочком сосьвинской сельди: все будет хорошо, дорогая, не волнуйся.
Ирина Алексеевна улыбнулась, слегка ткнула  головой  в  его  плечо  -  жест,
будоражащий Николая Петровича до самых глубин мужского естества.
   Ради Ирины он оставил семью, поставив на кон карьеру  -  при  коммунистах
уход к молодой артистке рассматривался как  "моральная  неустойчивость",  со
всеми вытекающими последствиями. Просто блядовать не возбранялось,  если  не
попадаться и соблюдать внешние приличия. А вот  так  наглядно...  Тут  можно
было запросто партбилета лишиться! Ему повезло со временем: железная  хватка
парткомов  стремительно  слабела,  а  партбилеты  с  легкой  руки  нынешнего
Президента можно было бросать публично даже  с  высокой  трибуны.  Потому  и
обошлось без "оргвыводов"...
   - Налей мне шампанского, дорогой...
   Вправо и влево от них уходил  в  бесконечность  огромный,  как  шоссейная
дорога, стол, окаймленный рядами жующих  и  переговаривающихся  между  собой
голов. Иногда какая-нибудь  голова  поворачивалась  к  Николаю  Петровичу  и
осведомлялась о его здоровье, или здоровье его  детей,  или  просто  просила
передать розетку с  икрой.  "Да,  спасибо,  хорошо".  "Просто  замечательно,
спасибо". "Вам кетовой или стерляжьей?.."
   В самом деле, все у генерал-лейтенанта Миролевича было хорошо -  особенно
после  назначения.  Прекрасное  настроение,   отличные   перспективы...   Он
наконец-то вошел "в обойму". Впереди маячили очередные генеральские  звезды,
новые должности, открывалась возможность  политической  карьеры...  Он  стал
заметной фигурой - дела начальника столичного  ГУВД  интересовали  множество
других начальников и широкую общественность. Хотя всего только  месяц  назад
его драгоценное здоровье не  заботило  никого,  кроме  Ирины  Алексеевны  да
прямых подчиненных.
   - Одну секунду, друзья!
   За дальним концом стола поднялся высокий  мужчина,  затянутый  в  дорогое
английское сукно. Он держал бокал с красным вином.
   - Я предлагаю выпить за  крепкую  руку!..  -  начал  он,  с  ходу  сорвав
продолжительные аплодисменты. Подождал, когда шум утихнет, и продолжил:
   -  ...Предлагаю  выпить  за  крепкую  и  верную  руку   нашего   Григория
Григорьевича, которая надежно защищает  нашего  дорогого  Ивана  Федоровича,
которая всегда, при любых обстоятельствах остается...
   - Остается у меня в кармане, вот здесь.
   Под общий хохот поднялся виновник  торжества  -  грузноватый  простолицый
человек с заметной лысиной. Это был Коржов,  начальник  Службы  безопасности
Президента; его правая рука, как всегда, была  засунута  в  карман  брюк,  в
левой он держал стопку с водкой. Вчера  ему  стукнуло  пятьдесят  два,  день
рождения он, как и полагается, отмечал в узком кругу, с Хозяином и  семьями,
а сегодня давал банкет здесь, в "Президент-отеле".
   - Я хочу сказать вот что,  -  Коржов  задумчиво  пожевал  губами,  и  тут
Николай Петрович обнаружил, что  начальник  СБП  в  упор  смотрит  на  него.
Главный охранник благоволил к Миролевичу давно. Тогда СБП проводила операцию
против генерального директора финансовой группы "Город" Семена  Поплавского,
тот вызвал подмогу из милиции... Закрутилась сложная политическая  карусель,
Миролевич взял сторону Коржова, его начальник генерал Панов  неосмотрительно
поддержал Поплавского.  Когда  козыри  открыли,  Панов  ушел  на  пенсию,  а
Миролевич занял его место.
   - Меня сегодня много хвалили, говорили всякие хорошие слова о моих руках,
голове, сердце... еще Бог знает о чем... - неторопливо продолжал  Коржов.  -
Но успехи нашей  Службы  во  многом  определяются  состоянием  общественного
порядка и оперативной обстановкой в  Москве,  взаимодействием  со  столичной
милицией. Поэтому я хочу выпить за человека, который вот уже двадцать девять
лет делает свою трудную черновую работу, не слыша похвал и аплодисментов. Со
всех сторон несется только критика!  Нераскрытое  убийство  -  куда  смотрит
Миролевич! Громкая кража - недорабатывает Миролевич!  У  известной  артистки
украли машину - опять виноват Миролевич! Хочу выпить за  хорошего,  честного
трудягу-милиционера.  За  Николая  Петровича  Миролевича.  Он  долгие   годы
возглавлял уголовный розыск и всю криминальную  милицию,  теперь  из  вечных
замов  вышел  в  руководители  Главка.  Ответственности  больше,  полномочий
больше, но главное...
   Коржов выдержал паузу, улыбнулся и подмигнул Миролевичу.
   - Главное, что виновниками за все теперь можно назначать других...
   Снова пауза. Гости поняли ее правильно и вежливо рассмеялись.
   - Это, конечно, шутка! - продолжил Коржов, и смех мгновенно смолк.  -  Не
таков Николай Петрович, чтобы прятаться за  чужие  спины.  Я  пью  за  него,
поздравляю с повышением по службе  и...  Вы  знаете,  мне  кажется,  это  не
последнее повышение. У генерала Миролевича сильная рука, а в  стране  бушует
криминальный беспредел,  поэтому...  Но  не  будем  торопить  события.  Ваше
здоровье, дорогой Николай Петрович. Кто как хочет, но лично я пью стоя.
   Все,  конечно,  встали.  И  столичный  мэр,  и  начальник   президентской
администрации, и спикер Госдумы, и еще полторы сотни вельмож самого  высшего
уровня. Все прекрасно поняли, что имеет в виду Коржов.  Слухи  о  выдвижении
Миролевича в министры внутренних дел уже давно гуляли по  коридорам  власти,
но сейчас они обрели официальную почву.
   Николай Петрович, невольно пригладив остатки седоватых волос на висках  и
стараясь удержать на лице  нейтральное  выражение  исполнительного  служаки,
выпрямился во весь рост.
   Лицо  Ирины  Алексеевны  раскраснелось,  глаза   блестели:   то   ли   от
переполняющих душу чувств, то ли от слез... Ну-ну, дорогая, пора  привыкать:
туфли от Картье, сорочки в  узкую  полоску,  паровая  стерлядь  "кольчиком",
фаршированные   оливки,   красивые   тосты   в   твою   честь   на    высшем
правительственном уровне... Ты не зря вышла за мужика, который годится  тебе
в отцы!
   - Спасибо, - громко сказал Миролевич. - Спасибо за добрые слова, Григорий
Григорьевич. Я отношу их не столько к себе, сколько  к  простым  сотрудникам
столичной милиции. И давайте выпьем за тех, кто эту ночь проведет в холодной
дежурке, кто будет мотаться по вызовам, каждую минуту рискуя своей жизнью...
   - Добро, поехали, - скомандовал Коржов,  подмигнул  Миролевичу  и  первым
осушил свой стопарик. Миролевич понял,  что  его  краткая  скромная  реплика
пришлась тому по вкусу.
   Во время первой перемены блюд все вышли в соседний зал, где были  накрыты
столики с виски, джином, легкими коктейлями, кофе и крохотными,  удивительно
вкусными пирожными.
   - ...Пожалуйста, Николай  Петрович,  расскажите  про  эту  банду  наемных
убийц... Это правда, что вы лично участвовали в ее разгроме?
   Это жена вице-премьера, она улыбается  во  весь  рот,  словно  знакома  с
Миролевичем с раннего детства. В тонкой изящной руке она вертит  незажженную
сигарету и  ждет,  когда  Миролевич  поднесет  зажигалку,  а  потом  говорит
волнующим меццо-сопрано: спа-сибо-о... Слегка  вспотевший  Миролевич  прячет
зажигалку в карман и приступает к рассказу.
   - ...Информированные источники  доложили,  что  у  вас  подготовлен  план
реорганизации муниципальной милиции. Мм-м, Николай Петрович? Ничего, я и сам
много думал об этом... Может, потолкуем завтра в баньке? В половине седьмого
- вам будет удобно?
   Это мэр. Когда Миролевич был обычным замом и Панов посылал его за себя на
городские совещания, он ни разу руки не подал, не говоря уже о том, чтобы  в
баню пригласить.
   - ...Ой, Николай Петрович! Я забила на следующей неделе тридцать минут на
ОРТ, специально для вас. Только ни в коем случае не  отказывайтесь,  хорошо?
Это будет "прайм-тайм", десять вечера, полстраны в  это  время  сидит  перед
телевизором... Тринадцатого вечерком я заеду к  вам  на  работу,  мы  вместе
набросаем небольшой планчик - идет?
   Это Наталья  Порохова,  известная  тележурналистка,  рыжеволосая  дива  с
силиконовым бюстом, ее передача  "Первое  лицо"  занимает  одну  из  верхних
строчек рейтинга; для того, чтобы поболтать  с  Пороховой  в  прямом  эфире,
гранды российской культуры и политики выстраиваются в  длинную,  на  полгода
вперед, очередь.
   - И скажите, - Порохова понизила голос и, доверительно взяв под  локоток,
отвела в сторону. - Когда ожидается ваше повышение?
   Она доброжелательно улыбалась, но взгляд не соответствовал улыбке: он был
пронзительным и хищным.
   - Мне бы хотелось, чтобы вы не замыкались рамками
   Москвы, а говорили о борьбе с преступностью в масштабе всей страны...
   - Ну что вы, что вы...
   - Не скромничайте, не надо...
   От теледивы пахло дорогими  духами,  но  ее  взгляд  вызывал  у  генерала
неприятное ощущение - будто она прознала про него что-то очень стыдное, хотя
и молчит до поры до времени. Может, до прямого эфира...
   - Извините, Наталья Владимировна, но я могу отвечать  только  за  себя  и
говорить об обстановке только в Москве. Не больше!
   Все время, пока Миролевич отвечал на вопросы, поигрывая чашкой  остывшего
кофе в руке, Ирину Алексеевну обхаживал  сам  Григорий  Григорьевич  Коржов.
Ирина вернулась веселая и возбужденная, на губах играла загадочная улыбка.
   - Как нога? - спросил Николай Петрович.
   - Я о ней и забыла, Коля, честное слово.
   Миролевич наклонился к ее маленькому уху, тронул губами  пахнущий  горной
маргариткой завиток волос.
   - Наш дорогой Григорий  Григорьевич  случайно  не  подбирается  к  твоему
инструменту? - полушутя спросил он. - Надеюсь, ты сказала, что на нем  играю
только я?
   Ирина Алексеевна со смехом запрокинула  голову.  В  ее  глазах  Миролевич
прочитал любовь и желание. Ради этого выражения он и  продал  душу  дьяволу.
Нужна  была  хорошая  квартира,  соответствующий   ремонт,   приличествующая
обстановка, новая дача, дорогая одежда... Наверное, и так она его любила, но
по мере того, как все это появлялось, любовь становилась сильнее, а  желание
- откровеннее...
   - Дорогая...
   - Продолжим, друзья! -  объявил  Коржов,  приглашая  гостей  вернуться  к
основному столу.
   Едва открылась дверь, из банкетного  зала  донеслись  залихватские  звуки
семплированных гармошек, а усиленный мощными динамиками скрипучий тенорок  -
известный  на  всю  Россию  тенорок,  -  проскандировал:  "С-ДНЕМ-РОЖДЕ-НЬЯ!
С-ДНЕМ-РОЖ-ДЕ-НЬЯ!"
   - Вот оно, - тихо сказал Николай Петрович Миролевич, сжимая руку жены.
   Ирина Алексеевна без лишних слов поняла его.
   Вот оно...
   Есть такая тоненькая, незаметная  черта.  Пока  ты  стоишь  перед  ней  -
неважно, как  далеко:  за  полтора  километра,  за  метр,  за  десятую  долю
миллиметра, - тебя не замечают,  ты  никто.  Ты  относишься  к  бесконечному
множеству простых натуральных чисел. Но стоит только переступить эту  черту,
сделать крохотный шажок, ровным счетом ничего не меняющий  в  твоей  сути  и
почти никак не влияющий на размер твоего оклада -  и  вдруг  оказываешься  в
дамках. Сотни высокопоставленных глаз начинают  одобрительно  поглядывать  в
твою сторону, будто им только  что  навели  резкость.  Секретарши  в  обитых
лосиной кожей кабинетах ни с того ни с сего начинают кокетничать с  тобой  и
подают уже не обычный растворимый "Нестле", а настоящий кофе, приготовленный
из смолотых в ручной мельнице зерен.
   Но главное в том, что большие боссы приглашают тебя на свои  вечеринки  и
утренники: "... Сегодня по-простому,  Петрович,  без  затей,  в  тапочках  и
подтяжках". Или: "Сегодня Сам придет, будем в смокингах напиваться".  И  вот
ты принят в элитный клуб, где раз в неделю появляется знакомая  всей  стране
фигура с неестественно приподнятыми плечами, и ты жмешь дряблую обессиленную
руку, с которой на тебя осыпается золотая волшебная  пыльца.  И  ты  стоишь,
весь в этой пыльце, и  отныне  все,  что  ты  ни  сделаешь;  -  ты  сделаешь
правильно. Вот оно. То самое...
   - Вас к телефону, Николай Петрович, - проговорил выросший из-под  паркета
помощник. Он чуть наклонился, демонстрируя почтительность, и протянул трубку
сотового телефона. Майор светился готовностью быть полезным. Часы ожидания в
вестибюле не оставили на румяном лице ни тени  усталости  или,  упаси  Боже,
недовольства. Впрочем, ждать в вестибюле ресторана "Президент-отеля" гораздо
спокойней, чем чистить наркоманские притоны или поджидать в засаде убийцу.
   - Кто? - барственно бросил Миролевич. Вопрос был задан по  инерции:  этот
номер знали только несколько человек.
   Майор виновато пожал плечами.
   Николай Петрович взял трубку.
   - Миролевич у аппарата.
   Некоторое  время  он  молча   слушал,   по   инерции   продолжая   жевать
фаршированную анчоусом оливку, затем встал из-за стола и, кивнув Ирине, мол,
я сейчас, прошел в соседний  зал.  Здесь  ярко  горел  желто-зеленым  светом
огромный, во весь потолок плафон, у дальней стены сидели телохранители особо
важных персон, в углу взад-вперед вышагивал кто-то из  гостей;  он  прижимал
плечом к уху трубку и бубнил туда скучным голосом: "Ну ты же  понима-а-аешь,
ты прекрасно все понима-а-аешь..."
   Миролевич уселся в кресло, с  трудом  проглотил  оливку  и  отжал  кнопку
паузы.
   - Ладно, Кирилл. Теперь спокойно и внятно повтори мне,  что  там  у  тебя
стряслось.
   - Не у меня стряслось, - внятно произнесла трубка. - У тебя.  Только  что
ко мне заходил Давыдов из городской прокуратуры, мы с ним вместе учились.  А
теперь слушай в оба уха, что он мне сказал... В январе их  ребята  раскопали
труп в бойлерной на улице Электрозаводской. Это был человек из команды  Папы
Басманного, кличка - Севрюгин. Его, как потом оказалось, дружок пристрелил -
какой-то там давний спор у них был, обида. Во время обыска на квартире этого
Севрюгина, кроме всего прочего, изъяли видеотеку: мало ли  там  что  у  него
может отыскаться. И на одной кассете...
   - Ну? - тяжело выдохнул генерал.
   - ...Короче, Давыдов сказал: там, на этой кассете, компра на тебя.  Очень
серьезная компра. Я толком не понял, что именно, Давыдов говорил о  какой-то
книге про проституток, о каких-то страницах. Пятьсот  страниц,  восемьсот...
Что за херня, Коля, - ты сам-то улавливаешь что-нибудь?
   Плафон опустился и придавил Миролевича к полу. Глаза застил желто-зеленый
туман.
   - Ничего не улавливаю, Кирилл, - сказал он. - Ошибка какая-то.
   - Тебе виднее...
   - Если бы я смог просмотреть эту компру,  как  ты  ее  называешь,  тогда,
возможно, что-то и прояснилось бы.
   - Я, конечно, могу попытаться снять копию для тебя, и  Давыдов  будет  не
против, только...
   - Что?
   - Прежде чем я обернусь, ты сможешь увидеть все по телевизору.
   Николай Петрович обнаружил, что крахмальный воротничок сорочки, купленной
накануне  в  салоне  "КарденПалас",  удавкой  сжимает  ему  шею.  Он  рванул
пуговицу.
   - Греб твою мать! Что ты такое несешь?
   Кирилл подышал в трубку, видно, собираясь с мыслями.
   - Эта рыжая п... зда Порохова сунула в  лапу  прокурору-а  может,  он  ей
сунул куда-нибудь, не знаю. Только копия у  нее,  это  точно.  И  она  хочет
тиснуть ее в свою ближайшую программу, это будет пятнадцатого, на  следующей
неделе. Алло, ты слышишь меня, Коля? Алло?.. Ты где, Николай? Алло! Алло!!
   Холодный день в Подмосковье.
   Завидовский заповедник, сторожка Голощекинская.
   16 февраля 1995г.
   На  краю  заснеженной   поляны   -   большая   ель,   усыпанная,   словно
конфета-трюфелька, белой пудрой. Из окна сторожки нельзя разглядеть ее  всю,
такая она большая. Время  от  времени  с  какой-нибудь  из  веток  срывается
снежный ком и летит вниз. День  сегодня  безветренный,  почему  срывается  -
непонятно.
   Один ком, другой.
   Третий.
   Срывается только потому, что срывается. Закон подлости...
   - Гадом он  оказался,  Иван  Федорович,  что  толку  о  нем  говорить,  -
отвернулся от окна Коржов.
   - Интересно получается, - голос президента прозвучал жестко, с  оттяжкой.
- Недавно ты твердил  совсем  другое!  Настоящий  мужик,  честный,  сильный,
преданный, надо его ставить министром, он наведет порядок! Лучший из лучших.
Так было?
   - Да. Он и был лучшим. Был. Но кто мог знать...
   Снизу, из кухни, доносился аромат  жареных  бекасов.  Ахмет  топил  их  в
кипящем масле из кубанского подсолнечника, потом доставал, пересыпал  своими
хитрыми кавказскими травками и оставлял догоняться в духовом  шкафу.  Ничего
вкуснее в своей жизни Коржов не ел, пальчики оближешь. И  невзыскательный  к
пище премьер Богомазов всегда нахваливал Ахметкиных бекасов - хотя  во  всем
остальном ни хрена собачьего не понимал. И Полунин, начальник администрации,
с его двенадцатиперстной язвой и вечным несварением - даже  он,  возвращаясь
из Голощекинской сторожки, каждый раз прихватывал с собой в пакетике  дюжину
золотистых хрустящих тушек: для дома, для семьи.
   Богомазов, Коржов и Полунин - вот  три  совершенно  разных  и  совершенно
несимпатичных друг другу человека, которых  объединяет  лишь  общая  служба,
общий Президент и ни с чем не сравнимые  Ахметкины  бекасы.  Сейчас  премьер
отстранение протирал  очки,  а  язвенник  озабоченно  вытряхивал  на  ладонь
какие-то таблетки из стеклянной трубочки. Подставились не они, а Коржов.
   - Ну, что молчишь? Все газеты  расписали,  что  он  кандидат  в  министры
внутренних дел! С твоей подачи?
   Коржов хотел сглотнуть. В горле совсем пересохло, он сдержанно  кашлянул.
Хотелось холодного пива, но сейчас это не ко времени...
   - С моей...
   - И что теперь? Начальник ГУВД столицы, без пяти минут министр  живет  на
содержании бандитов - это, потвоему, хрен с ним?! А что народ будет говорить
обо мне?! Не о тебе, а именно обо мне?!
   - Жил, - тихо уточнил Коржов.
   - Что?..
   - Он застрелился вчера вечером. Прямо во время передачи. Вышел в ванную и
выстрелил себе в рот.
   - Наталья Порохова  заявила  на  пресс-конференции,  что  начальник  ГУВД
пытался оказать на нее давление, - вмешался Богомазов.  -  Даже  угрожал.  А
накануне передачи, четырнадцатого числа, когда Порохова была на  работе,  ее
машину взломали прямо на стоянке. Не исключаю, что взломщики действовали  по
указанию Миролевича - искали кассету.
   - Глупости, - громко сказал Полунин. - Не такой он дурак. Порохова за все
это время могла отпечатать несколько тысяч копий и торговать ими вразнос...
   Президент метнул в него хмурый взгляд из-под седых бровей.
   - Слава Богу, в этой стране еще есть такие люди, как Порохова, - произнес
он тоном, предполагающим что-то большее. - Люди, идущие до конца.
   Возможно, подумал Коржов. Именно до конца.
   В его личном архиве наряду  с  другими  интересными  материалами  имелась
запись свидания  звезды  российской  тележурналистики  Натальи  Пороховой  с
питерским наркобароном Жорой Синявским, застреленным в  июле  92-го.  Коржов
прекрасно знал, что на момент съемки  Наталье  Пороховой  исполнилось  всего
двадцать два, что Жора Синявский в глазах всей страны еще не  был  бандитом,
через  руки  которого  проходит  несколько  центнеров  героина  в  год  -  а
всего-навсего  председателем   правления   "КАП-Банка",   флагмана   молодой
российской рыночной экономики. Да и легла-то с ним Порохова лишь потому, что
первую свою  передачу  "Лица"  хотела  снять  именно  о  Синявском,  молодом
удачливом бизнесмене, очень на тот момент популярном. Видимо, так просто  он
не соглашался.
   Да и не согласился, судя по всему. Передача сорвалась. А вот "увертюра" к
ней осталась.  И,  надо  признать,  в  Наташке  Пороховой  умерла  (или  еще
продолжает умирать) настоящая российская Чиччолина.  Ее  ягодицы  на  записи
походили на щеки Пантагрюэля, который играется  с  макарониной,  втягивая  и
выталкивая ее.
   Архив  начальника  СБП  хранил  немало  волнующих  сюжетов  и  о   других
представителях  второй  древнейшей;  здесь   были   и   известные   маститые
журналисты, и те, что еще только обещают стать таковыми, и  те,  что  вообще
ничего не обещают. Коржов собирал все, что было можно -  впрок,  про  запас.
Случай с Миролевичем лишь подтвердил, что делает он это  не  зря.  Можно  не
брать взяток, можно не играть в покер с законом, можно  ходить  по  струнке,
спать только с женой положенные два раза в месяц - но это  еще  не  гарантия
против компры.
   Компру можно сделать из ничего. Даже несложный графический  редактор  для
обработки видеоизображений позволит пририсовать тебе рога, хвост,  копыта  и
пятак - и они будут смотреться как натуральные. Окончательно  распоясавшиеся
журналюги растиражируют уродливый портрет в миллионах  экземпляров,  да  еще
напридумывают правдоподобные комментарии... Не только вся страна,  все  твои
друзья и родственники поверят, что ты черт в натуре. Сам  поверишь  в  конце
концов. Посмотришь раз, другой, третий - и поверишь.
   Следовательно - что?  А  то,  что  единственная  штука,  которая  поможет
обезопасить тебя на все случаи жизни, - это контркомпромат. На кого  угодно.
И слава Богу, что Порохова такая, какая она есть: красивая сексуальная баба,
которая во всем идет до конца. Такой никогда не завалить Коржова...  Хотя...
Как бы она себя повела, оказавшись в положении, в которое сотни раз  ставила
других? Стреляться или вешаться рыжая не  станет,  это  точно.  А  может,  и
вообще не испугается: мол,  показывайте,  дело-то  естественное,  стесняться
нечего, а народу посмотреть приятно! Да, совсем люди утратили стыд...
   ...Молодой человек  в  просторном  костюме-двойке  постучал  и  несколько
секунд вежливо потоптался перед дверью, прежде чем войти.
   - Стол накрыт, - объявил он.
   Богомазов, Коржов и Полунин молча подождали, пока Президент выставит свои
кости в вертикальное положение, и только тогда поднялись. Ивана  Федоровича,
похоже, раздражало это молчание. Сегодня все его раздражало - и все казалось
подозрительным.
   Разговор  продолжился  в  столовой,  здорово  напоминающей  какую-то   из
декораций к "Сибириаде",  -  не  хватало  только  больших  рыжих  тараканов,
шныряющих под нестругаными лавками. Любовь Ивана Федоровича ко всему истинно
русскому в последнее время  разливалась  шире  и  шире,  нередко  выходя  из
берегов.
   - ...Вы понимаете,  я  собрал  вас  троих  не  для  того,  чтобы  сказать
несколько исторических фраз, - проворчал Президент, разламывая  птицу  вдоль
грудины. - "Отечество в опасности" и  все  такое...  Прежде  чем  перейти  к
общему, надо разобраться с частным. Частное в данном случае - это  полковник
Миролевич, продавшийся с потрохами нашим... да, нашим врагам. Он  предатель.
Не первый и не последний случай. И далеко не единственный. Но  один  из  вас
его протежировал, другой - соглашался с первым, а третий -  смотрел  на  все
это и моргал. Что прикажете думать мне сейчас?..
   - Но Иван Федорович!.. - на всякий случай воскликнул  Богомазов,  который
пока что не располагал другими, более удачными мыслями.
   - Или это обычная некомпетентность, - продолжал Президент, -  или...  Что
это?
   "Заговор", - продолжил про себя Полунин. Заговор всей страны,  две  трети
обитателей которой считают подержанный "Форд" цвета обезьяньей жопы символом
высшего успеха, а годовой доход  в  пятнадцать  тысяч  долларов  -  поистине
дьявольским соблазном, от которого их не удержат ни закон, ни мораль. Да что
там...  Приходи  и  соблазняй  на  здоровье!  Вечная  история  о  мужике  из
чеховского рассказа, уворовавшем болт на железной дороге. Заговор собаки, ни
разу не наедавшейся досыта, - против кило сарделек.
   - Я думаю, это общая  наша  беда,  с  которой  надо  бороться  вместе,  -
произнес Богомазов вслух.
   -  Общая?  -  Президент  поднял  брови.  -  Подбор  членов  правительства
осуществляет его председатель. А вы были полностью согласны  с  кандидатурой
насквозь коррумпированного генерала!
   Богомазов удрученно замолк. Покорность смягчала Хозяина.
   -  Это  не  первый  случай!  -  изуродованная  рука  хлопнула  по  столу.
Подпрыгнули тарелки, звякнул хрусталь. - Пока речь шла о членах лицензионных
комиссий, о директорах предприятий, руководителях информационных компаний  и
спортивных тренерах,  эту  напасть  еще  можно  было  пытаться  лечить,  так
сказать, "амбулаторно".  Но  когда  очаг  заражения  распространяется  и  на
правоохранительные органы... По-моему,  хирургическое  вмешательство  просто
необходимо...
   Богомазов и Полунин  кивнули,  соглашаясь.  Теперь  следовало  поддержать
Хозяина конкретным дельным предложением, но сделать этого  они  не  могли  и
ожидающе повернулись к Коржову. Тот был докой в подобных  делах  и  блестяще
оправдал ожидания коллег.
   -  Надо  разработать  специальную  долголетнюю  программу  по  борьбе   с
коррупцией. Пусть ФСБ внедрит своих  агентов  в  правоохранительные  органы,
преступные группировки, коммерческие структуры - везде, куда  только  можно!
Это позволит получить полную картину коррумпированных связей на всех уровнях
и провести показательные процессы по всей стране!
   Богомазов и Полунин  внимательно  следили  за  реакцией  Президента.  Тот
одобрительно кивнул.
   - Хорошая мысль, - солидно прогудел премьер. - А назвать программу  можно
так: "Чистые руки".
   - Правильно, - лицо Президента разгладилось.  -  Именно  чистые  руки.  И
холодное сердце. Или голова?
   Не  высказался  один  Полунин.  Получалось,  что  он  вроде  не  одобряет
рассматриваемую идею, во всяком случае, у Президента вполне могло  создаться
такое впечатление. Этого допускать нельзя.
   - Только как бы на местах не похерили все эти разоблачения...
   Полунин озабоченно почесал за ухом.
   - Такая опасность есть, - согласился Коржов. - Поэтому надо взять  работу
агентов под строгий контроль. Пусть копии их сообщений поступают в Москву, а
сотрудники центрального аппарата регулярно выезжают на места для контрольных
встреч. Координацию программы я могу взять на себя.
   - Бери! - разрешил Президент и улыбнулся. - А бекасы сегодня хороши!
   Атмосфера разрядилась, и обед прошел совершенно замечательно.
 
   * * *
 
   Тиходонск,
   17 мая 1996г.
   Разувшись, Денис спрятал туфли в шкафчик, достал шлепанцы и запер дверцу.
У Джоди дурная привычка грызть обувь и носки; отучить  ее  от  этого  можно,
только вложив однажды внутрь носка ручную гранату.
   - Я не опоздал? - крикнул Денис.
   - Нет, - отозвалась с кухни мама. - У меня еще не готово...  С  чем  тебя
можно поздравить?
   Денис сделал вид, что не расслышал. Поздравлять было не с чем: ни его, ни
тем более ее.
   Он взял сумку и тихо прошел в свою комнату. Сел в кресло. Достал зачетку,
раскрыл.  За  пять  лет  учебы  яркий   апельсиновый   цвет   обложки   стал
дымчато-рыжим - примерно как шерсть у Джоди.  Страницы  уже  не  так  плотно
прилегают друг к дружке, они покоробились под нажимом перьевых, шариковых  и
капиллярных ручек: "зачет", "хор", "отл"... У некоторых преподавателей  рука
очень тяжелая,  по  канавкам  на  бумаге  их  роспись  можно  рассмотреть  в
нескольких следующих семестрах.
   На фотографии, наклеенной чуть мимо  квадрата-трафарета,  -  почти  чужое
лицо. Пять лет, мама родная!.. Неоформившийся,  каплевидный  нос.  Несколько
чахлых кустиков растительности на подбородке и  над  верхней  губой  (в  том
далеком 91-м  Денис  мог  позволить  себе  бриться  раз  в  неделю).  Взгляд
напряженный, нарочитый какой-то. Позже  по  таким  глазам  Мамонт  учил  его
выделять из коллектива интересующего  объекта  "потенциальных  говорунов"  -
людей неуверенных в  себе,  замкнутых,  но  при  грамотном  подходе  готовых
раскрыться, как мехи саратовской гармошки.
   Все страницы, за исключением последней, - исписаны, подписаны  помощником
декана товарищем Ашотом Меликяном  и  проштампованы  гербовой  факультетской
печатью. Обучение окончено, остались только госэкзамены. А сегодня был  День
Купца  -  распределение,  попросту  говоря.  Многие  волновались:  как-никак
решается  судьба...  Когда  Денис  вышел  из  актового  зала,  где  заседала
комиссия, к нему сразу подскочили несколько человек.
   - Ну что? - спросил бледный  Бородаевский  -  самый  большой  паникер  на
курсе.
   - В городскую прокуратуру, следователем, - буднично пояснил Денис.
   - Вот блин! - Бородаевский озабоченно отвалил. Он боялся горячей работы и
надеялся пристроиться на непыльное местечко юриста в один из  многочисленных
областных департаментов.
   А  Витек  Осипов  оттащил  приятеля  на  лестничную  площадку  и,  трижды
оглянувшись по сторонам, прошептал:
   - Ты же вроде туда собирался? - он  неопределенно  дернул  подбородком  в
сторону распахнутого окна. - Не получилось?
   Денис развел руками.
   - Во дела-а-а... А чего же ты такой спокойный?
   - А чего волноваться?
   Действительно, в отличие от всех остальных сокурсников Денис  знал  исход
сегодняшнего мероприятия еще три недели назад.
   - Планы изменились, - сказал Мамонт. - Но не  в  главном.  Официально  ты
распределяешься в прокуратуру,  одновременно  оформляешься  к  нам.  Штатным
оперативным сотрудником с секретной  линией  работы.  Служба,  выслуга  лет,
очередные звания, награды, премии... Только знают  об  этом  лишь  несколько
человек, для всех остальных ты - следователь прокуратуры.
   - Двойная жизнь? - с сомнением спросил Денис. Предложение  ему  не  очень
нравилось. Точнее, совсем не нравилось.
   - Да, - кивнул Мамонт. - Как у разведчика. Только ты в своей стране и под
надежным прикрытием. К тому же участвуешь  в  специальной  правительственной
программе, контролируемой на самом верху. Это очень почетно и перспективно.
   - И... И сколько это продлится?
   - Не знаю, - честно ответил Мамонт. - Программа рассчитана  на  несколько
лет.
   - А что потом?
   - По выполнении задания будет имитирован твой переход к  нам.  Люди  ведь
меняют работу, верно? При этом ты получишь свою зарплату за все эти годы.
   - ...Ты так ничего не ответил мне, - сказала мама.
   Она стояла в дверях, прислонившись спиной к косяку,  в  руке  -  глубокая
тарелка с салатом из помидоров, который она перемешивает большой  деревянной
ложкой. На красных кружочках и белых колечках репчатого лука темнеют оспинки
перца. Денис сглотнул слюну.
   - Неужели онемел от счастья? Чем  же  тебя  так  обрадовали?  -  по  тону
чувствовалось, что на самом деле она никакой радости не ждет.
   - Ну, мам. Какое там счастье... Обычное распределение, обычная работа,  -
сказал Денис.
   - И кем же ты будешь работать?
   Из кухни прибежала Джоди; наверное, стырила что-нибудь, пока  там  никого
не было. Эта рыжая лохматая сука появилась в доме неделю назад.  Маме  давно
был нужен кто-то, кому она была бы нужна - так она говорила. Зная ее страсть
к генеалогии, Денис полагал, что этот "кто-то" окажется пекинесом,  болонкой
или  спаниелем  с  родословной  на  толстом  рулоне   пергаментной   бумаги,
скрепленном сургучной печатью. А Джоди была  обычной  дворнягой,  троюродной
родственницей  какого-то  "афгана",  с  непропорционально   длинным   телом,
лохматой челкой и бородой; мама сказала,  что  породистые  щенки  ей  не  по
карману.
   - Меня определили в городскую прокуратуру следователем, -  сказал  Денис.
Джоди подковыляла к нему, стуча когтями по полу, с голодным  видом  обнюхала
носки. - Восемьсот сорок тысяч в месяц. Для начала неплохо.
   Ложка на какой-то момент замерла в салатнице.
   - Прокуратура, - сказала мама таким тоном, будто Денис сознался, что  его
распределили в ассенизаторы.
   - Да.
   Денис погладил собаку. Глаза у нее все  время  закрыты  длинной  шерстью,
мама даже пыталась остричь ее один раз - Джоди, правда, не далась.  А  глаза
очень красивые. Если шерсть откинуть назад, то увидишь два темных  блестящих
агата.
   - У тебя ведь высокий балл, ты мог пойти куда угодно, -  голос  мамы  был
ровным, но ложка в ее  руках  работала  как  бетономешалка.  -  В  адвокаты,
нотариусы. Юрисконсультом хотя бы...
   - Да при чем здесь баллы, я сам захотел!  Зачем  мне  протирать  штаны  в
конторах? Да и потом - адвокатура не  по  мне...  Заискивать  перед  всякими
негодяями, пожимать их потные, грязные руки...
   - Значит, теперь ты будешь ходить в синих штанах, синем кургузом пиджачке
и в погонах. И от тебя будет пахнуть, как...
   - В прокуратуре уже не носят синюю форму, - сказал Денис.
   - ...И от тебя будет пахнуть, как от всех этих... жлобов.
   - От них ничем особым не пахнет, мам. Зря ты так.
   - Когда я говорила с ними, они все  время  чесали  себя  вот  здесь!..  -
вскипела мама. Показывать, где именно, она, правда, Не стала. - От них пахло
чесноком и мужской уборной!
   - Это ты говорила с милиционерами, мама. А я буду работать не в  милиции,
а в прокуратуре!
   - Никакой разницы между ними нет!
   ...Очень  красивые  глаза.  И  очень  умные.  Если   хорошенько   напрячь
воображение, можно представить, что Джоди - заколдованная принцесса. Скажем,
младшая  дочь  султана  Брунея  или  испанского  короля   Эдуарда,   которая
злоупотребляла наркотиками. Или чем-нибудь  похуже.  А  может,  она  -  плод
кровосмешения. Может, она родилась такой, ее хотели утопить, но она выплыла,
забралась на теплоход, следующий в Азовское море,  а  потом  на  перекладных
добралась до Тиходонска. И все, что у  нее  осталось  от  прежней  жизни,  -
серебряная пластинка, надетая при рождении  и  похороненная  где-то  под  ее
густой шерстью, с полустертой надписью на норвежском или английском.
   - Я никогда не обещал тебе, что стану  адвокатом  или  юрисконсультом,  -
сказал Денис. Первую часть фразы: "Что ты ко  мне  привязалась!"  -  удалось
проглотить, хотя она так и рвалась наружу.
   - А я не обещала тебе, что обрадуюсь, если ты наденешь форму и  прицепишь
кобуру, - сказала мама и ушла на кухню. Джоди поковыляла за ней.
   - Я буду ходить в костюме! А пистолетов там, кажется, не дают...
   Мама включила радиоприемник. Нервно стукнула  духовка,  послышался  запах
печеного мяса. Денис спрятал зачетку, взял  толстое  махровое  полотенце  из
шкафа и отправился в душ.
   На противоположной от ванны кафельной стене -  большое,  в  полный  рост,
зеркало. Его еще  отец  повесил.  В  нижнем  углу  Денис  когда-то  прилепил
переводную картинку с истребителем И-16, "ишачком"; сейчас от него  остались
только разноцветные ошметки в форме облачка, словно после прямого попадания.
Когда вылезаешь из ванны, хочешь не хочешь все равно видишь себя в зеркале -
потому что вешалка с рожками для полотенец и чистого белья  расположена  как
раз над ним.
   В одежде он мало похож на амбала. А сейчас видно,  что  пресс  на  животе
обозначился "крестиками-ноликами",  плечи  раздались  из  стороны  и  плавно
переходят в шею, обросшим мышцами ногам вроде как стало  тесновато  в  узком
тазу. Культуристский комплекс Мамонта  помог  -  за  пять  лет  он  прибавил
пятнадцать килограммов веса, и среди них не было ни одного грамма  жира  или
клетчатки.
   - Й-я-я! - выбросив руку, Денис ухватил щетину специально укрепленной  на
стене зубной щетки и мгновенным движением вырвал ее с корнем.  Пластмассовую
ручку с десятком оставшихся волосков Денис бросил в корзину для мусора, куда
за  предыдущие  годы  отправились  добрых  полторы  сотни  импровизированных
тренажеров.
   Он постоял пять минут под теплым душем, растерся мочалкой с мылом,  вымыл
голову и, набрав в  таз  горячей  воды,  бросил  туда  небольшое  полотняное
полотенце. Денис не любил электробритвы и станки со сменными кассетами. Хотя
понимал, что, возможно, придется  полюбить  -  когда  начнутся  дежурства  и
ночные вызовы, когда горячая вода и полотенце не всегда будут под рукой.  Но
это будет потом. Пока что он может неспешно раскрутить  обычный  станок  для
безопасных лезвий, вложить туда  серебристый  "Жиллет"  с  прорезью  как  на
амбарном замке, распарить  полотенцем  щеки  и  спокойно  побриться,  слушая
упругий шорох срезаемой щетины.
   ...Пришла тетя Лиза, мамина сестра - одна из  немногих  родственников,  с
кем у мамы сохранились хорошие отношения.
   - Ну? - всплеснув руками, спросила она Дениса, словно он  там,  в  ванне,
проводил опыты по расщеплению атомного ядра. - Ну как?
   - Прекрасно, - в тон ей ответил Денис. - Лучше всех.
   - Молчал бы, - сказала мама.
   - Ребенок доволен, - сказала тетя Лиза. - Смотри, как он сияет.  Чего  ты
еще хочешь, Настя?
   Настей зовут маму. Она на два года младше тети Лизы и старается с ней  не
спорить.
   - В конце концов прокуратура - это то место,  где  не  бывает  сокращения
штатов и регулярно платят зарплату. Верно, Денис?.. У моей подруги Шурки был
знакомый, следователь - одет всегда с иголочки, ездил на своих "Жигулях",  у
него очень красивый почерк. Подруга  говорила:  у  всех  следователей  очень
красивый  почерк,  просто  бесподобный,  из-за  одного  этого  в  них  можно
влюбиться.
   Тетя Лиза подмигнула Денису. Мать молча резала  хлеб.  Слишком  скользкая
тема.
   - Но ведь ты в самом деле доволен, Денис? - не отступала тетя Лиза.
   - Конечно, - ответил Денис, направляясь в свою комнату. - Еще как.
   На самом деле он был доволен так же, как парашютист, впервые подходящий к
открытому грохочущему люку.
   Джоди терлась у софы и бросала косые  взгляды  на  блюдо  со  шпигованной
телятиной. Тетя Лиза помогала сервировать стол, мама рассказывала, что к ней
опять клеился какой-то из отдела сбыта, а  министерство  ввело  новую  форму
годовой отчетности, где сам черт ногу сломает.
   - Взгляни на сына, Настя, - проворковала тетя Лиза, тронув маму за рукав.
- Вылитый Шуркин знакомый... По важнейшим делам.
   Денис стоял в дверях гостиной в свежей белой рубашке, с бутылкой рислинга
и штопором в руке.
   - Я еще не вылитый, - сказал он. - Чтобы вылить,  в  меня  сначала  нужно
что-нибудь влить. За успех. Правда, мам?
   Мама ничего не сказала.
 
 
   Глава вторая
   СЛЕДСТВЕННАЯ РАБОТА
 
   Тиходонск,
   22 августа 1995 г.
   В семь часов пролился короткий дождь, и вечер пришел  в  город  теплый  и
свежий, как женщина после душа; вечер, каких  в  году  наберется  не  больше
десятка. Татьяна Дымкова в получасовой программе "Сегодня" говорила  о  двух
крупных авиакатастрофах во Флориде и на Тайване, унесших жизнь  девяноста  с
лишним человек, о мощном взрыве  в  доках  Хайфы,  где  шестеро  израильских
рабочих оказались буквально разорваны в клочья, о тайфуне  "Сайто",  который
мнет и крошит рыболовные суда  в  Японском  море,  -  а  за  эти  полчаса  в
квартирах Тиходонска было зачато не меньше  полутора  тысяч  детей,  которым
суждено родиться следующей весной; и скорее всего эти полторы  тысячи  будут
красивее и здоровее своих сверстников... Хотя вряд ли счастливее.
   Горейчук тоже был не прочь забраться сейчас под тонкую льняную простыню и
обнаружить там пару  спелых  ягодиц  и  грудей,  и  симпатичную  мордашку  в
придачу, которая подмигнула бы ему озорным зеленым глазом. Из этого теплого,
пахнущего каштаном воздуха вполне может материализоваться нечто  такое...  с
безотказным моторчиком между ног - разве нет?.. Горейчук с трудом поднялся с
кресла,  прошел,  держась  за  стену,  несколько  шагов  и   ощупал   руками
продавленный диван. Нет, никого. Странно.
   Татьяна Дымкова, как-то виновато улыбнувшись, сказала  ему  на  прощание:
"Вот таким непростым был день 22 августа. Всего вам доброго - и до завтра".
   - Пока, Тань, - промычал Горейчук. - Далеко не уходи.
   Для него этот день и этот вечер были последними в жизни -  хотя  Горейчук
об этом и не догадывался. В  15.40  он  загнал  гардеробщику  в  поликлинике
последние три тома из жениной  "Всемирной  библиотеки",  в  16.02  откупорил
последнюю в своей жизни поллитру "Русской", в 16.45 сдал  пустую  бутылку  в
стеклотарнике и,  насобирав  еще  мелочи  по  карманам,  выпил  в  ларьке  у
остановки последнюю свою кружку "Жигулевского" пива.
   Теперь он устал. Здорово устал.
   Пошла реклама. "Дирол": с утра и до вечера, мать вашу. Телек был  старый,
без дистанционного управления, а подниматься,  чтобы  переключить  программу
вручную, - нет, это было  слишком.  Он  и  так  потратил  много  сил,  чтобы
добраться до дивана. Рвотный рефлекс у Горейчука давно сломался, водка в его
желудке безобразничала, разжижала и без того худую кровь и  мозги.  Горейчук
расстегнул брюки, попробовал стянуть их  с  себя.  Брюки  не  стягивались  -
задница мешала.
   - Тань, - позвал Горейчук, - ты еще не ушла?.. Лажа какая. Никак жопу  не
подниму, подсоби-ка - не в обиду, а? Танюш?..
   Таня Дымкова долго не могла материализоваться из телевизора. Даже в таком
густом каштановом воздухе. Горейчук слышал, как из ящика доносятся  стоны  и
пыхтение, Танюша старалась изо всех сил -  молодец  баба,  -  но  что-то  ей
мешало; наверное, эти крики, раздававшиеся со двора.
   Двор у Горейчука спланирован в виде  раструба  колодца,  это  специально,
чтобы если какая кошка помочится в траву, в каждой квартире было  слышно.  А
тут орали десять здоровых глоток:
   - Га-зар!! Га-зар!!
   Наверное, день рождения. Если бы даже этот Газар пролетал в самолете  над
Тиходонском, он все равно бы услышал.
   Потом кто-то забрался на козырек над входом в подъезд, стал  бренчать  на
гитаре и  выть.  И  все  подхватили:  "А  если  я  засну,  шманать  меня  не
нада-а-а!.."
   - Заткнитесь, падлы! - крикнул Горейчук.
   Голос получился слабый. Потому что Горейчук устал. Он даже брюки  не  мог
стянуть  с  себя.  А  Татьяна  Дымкова,  диктор  НТВ,   роскошная   женщина,
нестарая-немолодая, сок с мякотью, в таком легком  желто-коричневом  платье,
которое она наверняка снимает через  голову,  она  боялась  материализвов...
матриализ... материализо-вы-вать-ся среди такого гама. И  Горейчук  лежал  в
своих брюках и чуть не плакал.
   - Плюнь ты на них, Тань, - просил он. - Здесь все время кто-то орет.  Это
еще хорошо, что у меня третий этаж, а на пятом хуже, там звук несколько  раз
отражается, там вообще - труба. Все здесь через жопу сделано, Танюш,  говорю
тебе. Как нарочно, чтобы все  друг  друга  слышали  и  ненавидеть  начинали.
Скорпионы в стеклянной банке. Когда жена и дочка еще со мной  жили,  бывало,
ругаются на меня: срань ты, кричат, припиздок,  и  друзья  у  тебя  срань  и
припиздки! - а друзья-то мои стоят у пивняка, это на остановке,  и  слушают,
смеются... Да я сам ведь тоже ору, Тань.  Да.  Когда  буйный  становлюсь.  А
бывает, просто так, не знаю от чего... А ведь я в институте учился...
   Во дворе стали взрывать  петарды.  А  в  телевизоре  продолжали  стонать.
Горейчук приоткрыл глаза. Там прыгал кролик в галстуке-бабочке, шли  цветные
титры, и лежала баба - голову запрокинула, губы покусывает,  под  мышками  у
нее голо, сама себе соски крутит.
   - Не дразнись, Тань, - пробормотал Горейчук. - Дуй скорее сюда. Я  же  не
могу к тебе в телевизор влезть такой уставший. К тому же брюки. Ну?..
   Он сделал еще одну попытку раздеться. Стянул брюки до  середины  бедра  и
почувствовал: все, кранты. Таня Дымкова  жалобно  вскрикнула,  стала  мотать
головой из стороны в сторону, будто изо всех сил пытается материализоваться.
Волосы у нее почему-то стали длинные  и  рыжие.  "Так  даже  интереснее",  -
устало подумал Горейчук.
   За окном бабахнуло, он вздрогнул. Потом раздалось шипение, и крики  стали
громче раза в два. Окно осветилось зеленым.
   - ГА-ЗАР!! ГА-ЗАР!!..
   - Это они из ракетницы стреляют, Танюш. У  них  день  рождения.  Какой-то
Газар - армянин, наверное. Здесь много армян, у них женщины красивые, только
рано старятся. Спорить с ними бесполезно, я как-то выходил по  пьяни,  хотел
порадок навести - покатили через весь двор, суки. А нам  пофиг,  правда?  Ты
поможешь мне стянуть брюки, потом носки, потом...  Ну,  не  знаю,  может,  я
покатаю тебя на себе. Как в прошлый раз...  Только  пошевеливайся,  Тань,  и
кончай крутить свои сиськи,  как  последняя  дура,  видишь  -  я  лежу  тут,
уставший, черт...
   И Таня Дымкова посмотрела на него. Она провела пальцем с обратной стороны
экрана, и Горейчук увидел едва заметный  прозрачный  след.  "Она  готова,  -
понял он. - Сейчас  начнет  мать...  матьреализовываться".  Во  дворе  снова
бабахнуло. Таня  оглянулась  в  сторону  окна,  подмигнула  озорным  зеленым
глазом.
   Началось.
   Горейчук услышал, как разлетелось  стекло  и  посыпалось  на  пол,  затем
невольно зажмурился: комнату осветила яркая вспышка.
   - Полегче, Танюша, - попросил он. - Ты - звезда, кто ж спорит, только  не
надо телевизор бить, я хрен когда  на  новый  заработаю,  а  тебе  ведь  еще
возвращаться на работу надо, куда полезешь потом?..
   Беспокоился он зря. Телевизор стоял целый,  там  снова  прыгал  кролик  в
бабочке  -  а  щеки  Горейчука  обдавало   жаром.   Это   Таня   Дымкова   с
длинными-предлинными рыжими волосами бегала по  его  комнате,  смеялась  как
оглашенная, трогала руками его  вещи:  занавески,  стопку  газет,  кружку  с
остатками позавчерашнего чая, трогала видавший виды сервант, кресло, обои  -
и все это тоже становилось рыжим, горячим, трескучим.
   - Елки, - сказал  Горейчук.  -  Наверное,  скучно  сидеть  в  этом  ящике
день-деньской, скажи?.. Будто тебя в посылке куда-то отправляют.  Понимаю...
А теперь - иди. Иди  ко  мне,  Танюш.  Скоренько.  Будь  умницей.  Я  устал.
Давайдавай, ну...
   Таня Дымкова тут же метнулась  к  нему  и  схватилась  за  брюки.  От  ее
прикосновения волоски на ногах Горейчука вспыхнули, кожа обуглилась.
   - Эй!!.. - закричал Горейчук.
   Он и не предполагал, что бабы бывают такими горячими. Горяченными. Может,
это электричество? Танька же весь день сидит, подключенная к розетке, так  и
сгореть недолго. Горейчук увидел, что брюк на  нем  нет,  а  волосы  в  паху
трещат и осыпаются на пол мелкими неоновыми  искрами.  И  пол  тоже  трещит,
краска на нем пузырится и лопается, обои сами собой сворачиваются в  рулоны,
и стекло, что осталось торчать в окне, лопнуло с громким натужным звуком.
   Горейчуку вдруг стало очень больно. И очень страшно.
   - Нет, Танька!!
   Он забыл о том, что устал. Он вскочил  и  побежал,  чтобы  спрятаться  от
ослепительно рыжей Тани Дымковой. Но она уже была везде,  и  она  не  хотела
выпускать его; Горейчук ей нравился. Когда Горейчук  попытался  пробиться  в
прихожую,  она  вскочила  на  него  верхом,  вцепилась   в   волосы,   стала
выцарапывать глаза. И кричала:
   - Покатай меня, покатай меня!
   Горейчук катал ее, пока дым не забрался в его легкие. Потом он упал и еще
слышал, как лопается кожа на лице, на руках и на животе, когда Таня  Дымкова
целует и лижет его. Она перевернула его на спину и  сделала  так,  чтобы  он
вошел в нее. Плоть Горейчука тут же развернулась, словно цветок ромашки, - и
Горейчук закричал последний раз в своей жизни.
 
   * * *
 
   - На четырнадцатой линии пьяные пуляли из ракетницы и зафугасили в  окно,
- сказал дежурный. - Соседи слышали крики о помощи.  Центральники  передали,
что там на сто процентов труп. Но  в  квартиру  не  заходили,  еще  пожарные
работают...
   Денис захлопнул папку уголовного дела, вставил внутрь схваченные скрепкой
убористо исписанные листки. Еще час, и он бы закончил обвиниловку. А  завтра
срок.
   - Так есть там труп или нет? - раздраженно спросил он. - Знаем мы их "сто
процентов"! Они видели погибшего?
   Несчастный случай со смертельным исходом - подследственность прокуратуры,
если люди не погибли - ему там делать нечего, пусть милицейский  следователь
выезжает.
   - Куда ж он денется, - рассудительно сказал капитан Серов. - Если в  огне
человек кричит, а потом замолкает, то  когда  потушат  -  обязательно  будет
труп.
   Капитан работал дежурным по городу уже пять лет, и ему можно было верить.
   - А судмедэксперт где? - брюзгливо буркнул Денис.
   - Центральники за ним давно послали.
   Денис    набросил     пиджак.     Было     жарко,     но     руководитель
оперативно-следственной группы  должен  иметь  официальный  вид.  Озабоченно
похлопал себя по карманам, проверяя,  на  месте  ли  сигареты  и  зажигалка.
Теперь он курил понастоящему и мудохаться с трубкой времени не было.
   - Ладно, поехали...
   Хорошо если бы трупа не оказалось. Перематерил бы всех, вернулся, дописал
обвиниловку, утром отвез дело в контору - и домой, отдыхать. А если окажется
- пока осмотр, пока схемы, направление на вскрытие: часа два провозится,  не
меньше. А то и больше. Вернется поздно, усталый, будет  не  до  обвиниловки,
тогда придется завтра выходить работать, и законный  отгул  улетит  псу  под
хвост. Как часто и бывает.
   Паршнов из уголовного розыска и эксперт-криминалист Савицкий уже  готовы,
для них нервный ритм дежурства вещь привычная, выезжать  им  надо  на  любое
происшествие, независимо от того, чья это  подследственность.  По  дороге  к
желто-синему "РАФу" опергруппы Савицкий привычно  засмолил  свою  неизменную
"беломорину".
   Опер привычно сел рядом  с  сержантом-водителем,  следователь  и  эксперт
забрались назад. Микроавтобус понесся сквозь  ночь,  ритмично  вспыхивал  на
крыше проблесковый  маячок,  отбрасывая  призрачно-синие  отсветы  на  стены
мелькающих мимо домов. На Таганской увидели "Скорую",  она  обогнала  "РАФ",
мигнула подфарниками и помчалась дальше, в сторону четырнадцатой линии.
   - Как раз откачают, - мрачно пошутил Савицкий, выпуская облако  ядовитого
дыма.
   - У меня дружок есть, - кашлянул водитель и, переключив передачу,  поддал
газу. - Тоже баранку крутил, гонял машины из Голландии. Раз его остановили в
Польше, деньги вытрясли до копейки - так он после  этого  стал  ракетницу  с
собой возить: вроде как неподсудное это дело, в худшем случае полиция просто
отберет, и все.
   - Толку-то, - буркнул Паршнов. - Когда бы бандита можно  было  ракетницей
напугать - на дорогах давно бы уже чисто стало.
   - Да ты слушай, слушай, - продолжал водитель. - Почти на  том  же  месте,
под  Щецином,  его  тормознули  снова.  Те   же   самые   ребятки.   Узнали,
поздоровались даже. Но деньги требуют. Попробовал он с ними по-хорошему,  не
понимают. Начал права качать - на асфальт уложили, ногами топтать стали.  Он
кое-как вырвался, поднялся, в машину вскочил - и по газам. У него  таратайка
малолитражная, "Гольф" там какой-то, а  у  них  -  "БМВ",  грамотно,  как  и
положено. Видит мой друг: догоняют, а через опущенное стекло стволом  машут.
Тогда он из этой ракетницы пальнул...
   - Надо было из стартового пистолета, - хмыкнул Паршнов.
   - ...а ракета влетела в кабину и хрен уже вылетела. И все внутри  выжгло,
как в печке. Никто не вышел. Друг мой после этого выбросил ракетницу свою  к
едреней бабке, сказал: все, отъездился, кажись, не хочу больше ни денег,  ни
приключений.
   - Брехня, - сказал Паршнов.
   - Ну почему? - сказал Савицкий, прожевывая свою  "беломорину".  -  Вполне
возможно, чего. Только попасть на ходу в опущенное стекло  -  это  лет  пять
тренироваться нужно.
   - Зато мастурбировать удобно, - сказал Паршнов.
   - Что?.. - не понял Савицкий.
   - У ракетницы ствол как раз... под твой патрон.
   Эксперт Савицкий сплюнул в  окно.  Паршнов  откинулся  на  подголовник  и
громко рассмеялся.
   - Очень остроумно, - сказал Савицкий.
   Водитель притормозил, развернулся, освещая фарами номера на домах.
   - Приехали, - сказал он. - Вот за этим углом.
   У узких ворот, за желтым "уазиком"  Центрального  райотдела,  стояли  два
красных "Урала", в колодцеобразный  двор  тянулись  брезентовые  шланги.  Не
включая поворотника, отъехала от тротуара "Скорая".
   - Не откачали, значит, - хмыкнул Савицкий.
   - Ты тоже остроумный парень, - не остался в долгу  Паршнов.  -  Ракетницу
дать? Или мой "пээм" попробуешь?
   Они вошли во двор.
   Два окна на третьем этаже были похожи на размалеванные тушью  заплаканные
глаза. Мокрые потеки гребенкой спускались вниз по фасаду. В  одном  из  окон
показалась фигура пожарного, он выломал  обгоревшую,  тлеющую  еще  раму  и,
охнув, швырнул ее вниз. Рама тяжело грохнулась на асфальт,  брызнули  искры.
Кучка по-домашнему одетых переполошенных жильцов шарахнулась в сторону.
   - Осторожней там! - метнулся вверх визгливый женский голос. - Не  сожгли,
так поубиваете, сволочи!
   Судмедэксперт с местным опером и участковым  курили  на  скамейке.  Перед
ними стояли носилки; в первую очередь Денис заметил торчащие вверх  руки  со
сжатыми обуглившимися кулаками.
   - Ну что там? - спросил он.
   - Кончено, - сказал участковый. - Спекся...
   Тело лежало на  спине,  ноги  были  присогнуты,  руки  будто  метились  в
кого-то. Из одежды остался только закопченный, пропитавшийся жиром  воротник
на шее и резинки носков на ногах. Кожа  блестела,  как  блин,  в  нескольких
местах ее пересекали трещины, наполненные ярко-красной свернувшейся  кровью.
Одна  сторона  лица  сморщилась,  другая,  наоборот,  -  вспухла,   налилась
сине-фиолетовым.
   Денис заметил, что  дышит  носом,  крепко  сжав  зубы.  Чиркнула  спичка,
Савицкий молча закурил. Паршнов откашлялся и уставился на полную молодуху  в
цветастом, наподобие узбекского, халате; она теребила пальцами короткий  нос
и бормотала: "Это все мы  могли  так  погореть...  Повезло,  что  не  успели
заснуть..." Между полами халата вздрагивали обтянутые тонким шелком груди.
   - Дежурному сообщили, что кто-то ракетницей баловался, - сказал Денис.  -
Это правда?
   - Вроде бы, - кивнул участковый. - Вроде  как  Димирчян  сегодня  дружков
своих поил, он тут через дом живет. Кто-то  говорит,  песни  слышал,  кто-то
говорит - стреляли, дрались, матерились на чем свет  стоит.  Кто-то  вспышку
видел... Люди пока еще в себя не пришли, говорят абы что.
   - А где этот Димирчян сейчас? К нему посылали когонибудь?
   - Я заходил. Дома нету. И машины его нет. Смотался куда-то.
   - Паршнов, поговори пока с жильцами, - сказал  Денис.  -  Мы  с  Савицким
осмотрим квартиру, потом с доктором - труп.
   А вы хорошенько осмотрите двор, - обратился он к местному оперу. - Если в
самом деле стреляли - должны быть гильзы.
   Оперуполномоченный Паршнов целенаправленно двинулся опрашивать  молодуху.
Савицкий приготовил фотоаппарат со вспышкой, включил  фонарь  и  двинулся  к
подъезду. Денис кивнул участковому, приглашая с собой.
   - Там по колено будет, бесполезно, - сказал участковый, но пошел  следом,
хотя и без особой охоты.
   Когда они поднимались по темной, скользкой и мокрой  лестнице,  навстречу
прогрохотали дюжие мужики в  перепачканных  сажей  негнущихся  комбинезонах.
Денис подумал, что с ними надо обязательно переговорить, крикнул вслед:
   - Кто там у вас главный - передайте, чтобы подождал меня внизу!
   - А ты что за член-корреспондент? - вяло поинтересовались пожарные.
   - Следователь городской прокуратуры Петровский, - Денис полез в карман за
удостоверением, но пожарные не стали  его  ждать,  сказали  "ладно-ладно"  и
погрохотали себе дальше.
   На лестничном марше витал тошнотворный запах  гари.  В  "предбаннике"  на
третьем этаже вода покрывала подошвы, плавали  черные  хлопья.  Две  пожилые
женщины со свечками в  руках  тихо  разговаривали,  стоя  на  порогах  своих
квартир; обгоревшая дверь с табличкой 12  была  снята  с  петель  и  стояла,
прислоненная к стене. Изнутри валил кислый дым.
   - Моя фамилия  Петровский,  я  следователь  прокуратуры,  -  представился
Денис. - Кто жил в этой квартире?
   Женщины переглянулись. Одна спросила у другой:
   - Как его... Гришук?
   - Нет, Горейчук. Володя, -  ответила  та.  -  Жена  с  дочкой  съехали  в
деревню, в Дятлово, там у них дом, а он здесь последние шмотки  пропивал.  И
книжки на рынок носил, пропивал тоже. Из-за него, из-за говнюка,  позаливало
весь дом... Слышь,  это,  Надька  со  второго  прибегала,  -  женщина  вновь
обратилась к соседке, - они только-только ремонт закончили, восемь миллионов
вколотили, целый месяц все хвост распускала: ой, какие у нас обои, ой, какие
у нас потолки!..
   - Зайдите с нами, будете понятыми, - попросил он женщин.
   - Ой нет, потом по судам затаскают,  -  обе  мгновенно  исчезли  в  своих
квартирах. Вот так всегда.
   - Найдите понятых! - скомандовал Денис участковому и осторожно, чтобы  не
запачкаться об обугленные стены, прошел по залитому пеной полу  в  квартиру.
Гостиная выгорела  дотла,  диван  походил  на  остов  потерпевшего  крушение
дирижабля, телевизор криво скалился трещиной в  обугленном  кинескопе.  Окно
было разбито, за пустым проемом стояла тихая звездная ночь.
   "И что теперь?.." - подумал Денис.
   Ослепительно вспыхнул блиц  -  раз,  другой,  третий...  Савицкий  сделал
несколько снимков: общий  вид  комнаты,  диван,  телевизор,  остатки  стола,
остатки кресла... Определить очаг возгорания сейчас невозможно, поэтому он и
снимает все подряд.
   На каблуках Денис подошел к окну, выглянул. Паршнова видно не было,  зато
местный опер руководил целой  группой  жильцов,  которые,  подсвечивая  себе
фонариками, старательно искали гильзы.
   - Поднимитесь сюда, товарищ! - крикнул  Денис,  испытывая  неловкость  от
такого безличного обращения.
   Но опер не обиделся и вскоре вошел  в  сгоревшую  квартиру.  В  руках  он
держал яркий, с узким лучом, фонарь.
   -  Уточните  к  завтрашнему  дню  фамилию  человека,  который  фактически
проживал здесь, - сказал Денис и на миг задумался.
   - Еще...  Да.  Наверное,  надо  сообщить  жене.  Свяжитесь  с  Дятловским
райотделом.
   - Хорошо, сделаем, - кивнул опер. Он и сам все прекрасно знал, но молодой
следак действовал по инструкции и командовал оперативной группой  на  полном
серьезе.
   Однако в инструкциях не написано, как в  темноте  осматривать  сплошняком
выгоревшую квартиру.
   - Так чего делать будем? - вроде советуясь сам с собой, произнес Денис. -
Проводка погорела, света нет...
   - А ничего не делать, - буднично пояснил опер.  Он  выглядел  не  намного
старше Дениса. - В таком бардаке все равно ничего не найдешь. Дверь  запрем,
а завтра наш районный следак со спецами из пожарки все подробно и  обглядит.
А твое дело нацарапать коротенький протокол для формы: квартира  на  третьем
этаже, номер такой-то, вся выгорела, тыры-пыры... Да выписать направление  в
морг...
   Денис облегченно перевел дух. Все сразу стало на свои  места  и  получило
предельную ясность. Он даже простил оперу непочтительное "твое".
   - Пошли, что ли? - предложил опер. -  Сейчас  Толик  мужиков  организует,
дверь навесит, опечатает до утра...
   - Сейчас, сейчас... Дайте-ка мне фонарь...
   Ему хотелось все-таки сделать что-то самому. Недаром его пять лет  учили,
недаром он старший группы...
   Яркое световое пятно обежало будто  затянутую  траурным  крепом  комнату,
прогладило закопченные углы.
   Стоп.
   На обугленных стенах и потолке в  нескольких  местах  продолжал  куриться
тонкий дымок. Пых-пых - как у  куклы  -  курилки".  Денис  зашел  на  кухню,
отыскал нож и жестяную банку из-под растворимого кофе. Вернулся в  гостиную,
отковырнул штукатурку в нескольких местах. Появился Паршиов, следом за  ним,
зашел участковый.
   - Там есть два мужика, они что хочешь подпишут, - доложил он.
   - Гильзу отыскали? - спросил Денис. - Или что-нибудь, похожее?..
   - Нет пока, - ответил местный опер.
   - А что жильцы говорят?
   - Все по-разному, - сказал Паршнов. - Двое слышали один выстрел,  двое  -
два, один - три... Два человека видели  зеленую  вспышку,  один  -  красную,
остальные - вообще ничего не видели.
   - Здесь часто по пьянке салюты устраивают, - подал  голос  участковый.  -
Сейчас же свободно это барахло продается: и ракеты, и петарды, и  фейерверки
всякие.
   - Жизнь превратилась в сплошной праздник, - сказал Паршнов. - Бывает.
   Денис показал ему на дымок, продолжающий выползать из крохотных выбоин.
   - Что это такое может быть? Видел когда-нибудь?
   Паршнов подошел к стене, осторожно провел пальцем, понюхал.
   - Фосфор. Это мы в девятом классе проходили.
 
   * * *
 
   Трехэтажное  здание  бюро   судмедэкспертизы   разбухало   изнутри,   как
переспевший кабачок на грядке - того и гляди лопнет. В 1987-м здесь успевали
обследовать восемьсот трупов в год, и прохлаждаться обслуге и экспертам было
некогда; в 96-м через секционный зал маршем прошли две  с  половиной  тысячи
мертвецов. Десять лет назад это  казалось  просто  невероятным,  легче  было
верблюда провести через игольное ушко. Но  -  справились,  ничего...  Работа
есть работа. В нынешнем году ее наверняка  прибавится,  "марш  мертвецов-97"
обещает быть еще более массовым. А судмедбюро стоит как стояло. Потрескивает
себе, осыпается потихоньку. Но стоит. Следователи, которые  давно  здесь  за
"своих", которые помнят в лицо  всех  Марь-Степанн  и  Варвар-Николанн,  что
сидели в окошке справочной со времен Брежнева, Андропова и Черненко, - они с
удивлением обнаруживают,  что  фойе  вроде  как  увеличивается  в  размерах,
растягивается,  и  расстояние  от  затертого  коврика  на  входе  до  дверей
секционного зала, которое они когда-то преодолевали, сами того  не  замечая,
вдруг стало отнимать время и силы. Искривление пространства, что ли?.. Никто
не знает. И не узнает никогда. Следователи, как правило, ни с  кем  подобные
вещи не обсуждают.
   Что же касается Дениса, то  он  только  радовался  бы,  когда  фойе  бюро
судмедэкспертизы оказалось бесконечным. Чтобы идти, идти и никогда не  дойти
до "разделочной".
   Он не хотел сюда. Что бы там ни было внутри у Николая  Горейчука,  заживо
сгоревшего в собственной квартире, - пусть оно там внутри и останется.  Даже
если это готовый обвинительный акт на Димирчяна, запаянный  в  пластик.  Или
ракета с  инициалами  владельца.  Или...  Только  спрашивать  его  никто  не
собирается - хочет он  или  не  хочет.  Ага.  Наверное,  правильно,  что  не
спрашивают. И по плечу никто не  хлопает:  держись,  мол,  парень.  Что  тут
такого? Обычная грязная работа.
   - Добрый день.
   В руку ему скользнуло что-то холодное. Безволосая  ладонь  с  обручальным
кольцом. Денис увидел перед собой грустное помятое  лицо  цвета  мартовского
снега. Грязнобелый халат,  наброшенный  на  футболку.  Двигающаяся  челюсть:
эксперт что-то дожевывал.
   - Добрый день, - Денис пожал руку. - Моя фамилия Петровский.
   - Гукалов. Начинаем?
   Денис сглотнул, стараясь, чтобы не было  слышно.  За  время  практики  он
неплохо поднатаскался в составлении  протоколов;  следователь  добросовестно
спихивал на него максимум дурной бумажной работы и пару раз  поручал  самому
допрашивать каких-то второстепенных свидетелей. Но при вскрытии трупа Денису
присутствовать еще не доводилось.
   - Да, конечно, - сказал он. - У вас курить можно?
 
   * * *
 
   - Бледно выглядишь, Петровский. Пьешь много? Или трахаешься?
   Курбатов нарисовал сигаретным дымом что-то вроде  вопросительного  знака.
Он полуприсел на подоконник, свесив ногу, и внимательно смотрел  на  Дениса,
будто решая какую-то важную логическую задачу.
   - Здравствуйте, Александр Петрович, - поздоровался Денис,  доставая  ключ
от кабинета. - Просто не выспался.
   - А ты  ложись  пораньше,  -  посоветовал  Курбатов,  трынькнув  кончиком
сигареты по краю жестяной банкипепельницы.
   Кабинет Дениса находится в самом  конце  коридора,  рядом  с  туалетом  и
курилкой. Каждый раз, когда он приходит сюда,  на  этом  подоконнике  кто-то
сидит (или стоит рядом, или ходит) и  трынькает  сигаретой.  Чаще  всех  это
почему-то оказывается Курбатов. Курбатов носит  неброские  стильные  костюмы
("... моей маме наверняка бы понравилось", - думал Денис)  и  выкуривает  по
две с половиной пачки "Кэмела" вдень. Он "важняк" и знает себе  цену.  Когда
прокурор хотел отдать Курбатову дело о водителях грузовиков, тот сказал:  "А
вот у нас молодой  появился,  как  его...  Петровский,  вот  он  пусть  зубы
поточит. У нас и так на каждого по  десять  папок  приходится".  И  прокурор
спихнул дело на Дениса - потому что с Курбатовым они друзья.
   - ...И с чего тебе  не  высыпаться,  Петровский?  Думаешь,  работы  шибко
много? Ерунда. Прошлым летом я четырнадцать дел вел, так они не чета  твоим.
И все в срок сдавал, между прочим. Причем ни одного оправдания или ДС...
   Денис   отпер   наконец   дверь.   Важняк   продолжал   внимательно   его
рассматривать; черный носок под задравшейся штаниной был ровным  и  гладким,
как  родная  кожа  -  без  единой   морщины.   Курбатов   не   придерживался
установленных для следователя рамок УПК2, он активно  занимался  оперативной
работой, имел свою агентуру, собирал компромат на всех, кого можно.  И  тех,
на кого нельзя, если подворачивалась такая возможность. Потому  его  боялись
гораздо больше, чем обычного кабинетного следака.
   Большую часть жизни он проработал  в  Узбекистане,  Туркмении,  Киргизии,
когда Союз  начал  агонизировать,  быстро  сориентировался  и  перебрался  в
Россию, почему-то в Тиходйнск. В азиатской биографии Курбатова  периодически
случались   неприятности,    связанные    с    обвинениями    в    корыстных
злоупотреблениях, несколько раз  его  отстраняли  от  должности,  возбуждали
уголовные дела, увольняли из органов прокуратуры.  Но  он  ездил  в  Москву,
пробивался в самые высокие кабинеты, даже у Руденко побывал, доказывая,  что
все дело в национальном вопросе, его  принципиальности  и  проведении  линии
Центра, которые не нравятся местным властям. И добивался  своего:  обвинения
снимались, его восстанавливали в органах, и он вновь занимался следствием.
   При переводе в Россию личное дело Курбатова  претерпело  облагораживающие
изменения, и о его бурной биографии в  Тиходонске  никто  не  знал.  Точнее,
Александр Петрович думал, что никто ничего не знает.
   - Нет, работы не много, - сказал Денис. - Просто в ритм еще не вошел.
   Он уже переступил через порог кабинета и только ждал паузы, чтобы вежливо
кивнуть и запереться.
   - Так надо входить, елки! - наставительно произнес Курбатов, будто  Денис
о чем-то спорил с ним. - Шевелиться надо, парень, - а ты думал?..
   - Буду шевелиться, - согласился Денис.
   - То-то же, - Курбатов примирительно  кивнул.  -  Через  полчаса  у  меня
интересная работка будет. Заходи, посмотришь, поучишься. Тебе полезно.
   - Спасибо, зайду.
   И закрыл за собой дверь.
   "Ничего  лишнего"  -  наиболее  удобный  эвфемизм  слова  "убожество".  В
кабинете стажера - следователя Петровского не было ничего  лишнего.  Дешевый
однотумбовый стол, сейф, разбитая пишущая машинка "Москва",  три  стула  (на
этикетке с обратной стороны сиденья написано:  стул  полужесткий),  накрытая
газетой  тумбочка,  где  между  электрочайником,  стопкой  чашек  и   банкой
растворимого кофе поблескивают желтоватые крупинки свекольного сахара.
   Узкая дверца за спиной ведет в небольшую комнату без окон. По замыслу это
фотолаборатория: там имеются бачок для проявки пленок, увеличитель,  кюветы,
окаменевшие от времени  химикалии:  проявитель,  закрепитель,  ослабитель...
Только прокурорские следователи уже лет двадцать пять не делают  фотографий:
для  этого  существуют  эксперты-криминалисты   в   райотделах   милиции   и
специальные техники-фотографы в областном УВД и облпрокуратуре.
   Поэтому темная комнатушка превращена в склад невостребованных вещдоков. В
глубокой нише на  грубо  оструганных  полках  стоят  запылившиеся  чемоданы,
наполненные всяким хламом,  туго  набитые  никому  не  известным  содержимым
мешки, валяются свернутые в комок окровавленные платья, прорезанные рубашки,
простреленные пиджаки. Много допотопной, закаменевшей от времени обуви.
   Однажды из-за  полок  раздался  требовательный  стук,  оторопевший  Денис
машинально спросил: "Кто там? ", нетрезвый старческий голос  стал  требовать
какую-то Петровну. Так выяснилось, что ниша - это не просто ниша, а  дверной
проем, за грудами вешдоков оказалась огромная деревянная  дверь,  в  которой
торчал большой бронзовый ключ с  фигурной  бородкой.  Ключ  поворачивался  и
прокручивал замок, но дверь не открывалась.
   Денис зашел со двора, поднялся по древней железной лестнице  и  обнаружил
на площадке три квартиры. В первой и третьей жили какие-то люди, а давно  не
крашенная дверь с железным номером "2"  была  забита  несколькими  огромными
гвоздями. Вооружившись клещами, он  вырвал  гвозди,  после  чего  дверь  без
особого труда открылась. Сбросив несколько мешков на пол,  он  пролез  между
полками и  оказался  в  своем  кабинете.  О  сделанном  открытии  он  никому
рассказывать  не  стал,  тем  более  что  все  знали:  прокуратура  не   раз
расширялась за счет сопредельных помещений.
   Денис включил чайник, сел за стол и просмотрел еще  раз  записи,  которые
делал в бюро судмедэкспертизы.
   Когда  он  сидел  там,  труп  Горейчука  казался  ему  сплошной  покрытой
струпьями котлетой, - но  Гукалов  обратил  его  внимание  на  поперечные  и
продольные полосы ожогов. Продольные ожоги, по словам  эксперта,  говорят  о
том, что человек какое-то время находился в вертикальном положении,  пытался
бежать, вырваться из огня. И-не смог. Значит, поздно заметил огонь.  Значит,
крепко спал. Значит... Ну, скорее  всего  был  пьян.  Вдребезги.  Гистология
покажет точно...
   Уже заканчивая вскрытие, Гукалов обратил внимание на темные  обуглившиеся
пятна на ногах трупа. На этих участках кожа была  словно  разъедена  каплями
кислоты,  такими  маленькими  кружочками-кратерами.  Денис  спросил  его   о
фосфоре: может от него получиться такое? Эксперт кивнул: и от фосфора, и  от
пороха - от любого реагента с высокой температурой горения.
   Потом Денис несколько минут сидел и смотрел в окно, стараясь выветрить из
памяти все  запахи  и  подробности  этого  дела.  Со  второго  этажа  хорошо
просматривался обсаженный высокими тополями Магистральный проспект - главная
улица Тиходонска. По тротуарам текли потоки поюжному  пестро  одетых  людей,
проезжую   часть   заполняли   стремительные   разномастные   автомобили   и
неторопливые деловитые троллейбусы.
   Посередине квартала стояла гаишная машина, два  сержанта  выбирали  среди
легковушек подходящую  жертву  и  требовательно  давали  отмашку  полосатыми
жезлами. Работа эта была нелегкой: у всех въездов на Магистральный  проспект
висели знаки "Движение запрещено", если  бы  они  соблюдались,  то  проезжая
часть была бы пустой, ибо троллейбусы, "Скорая помощь" и такси погоду тут не
делали.
   Но не для того городское начальство освобождало  центральную  магистраль,
чтобы  самому  задыхаться  в  пробках  на  боковых  улочках  с  раздолбанным
покрытием!  И  чиновники  рангом  пониже  самовольно  присвоили   привилегию
комфортного проезда, и их родственники, друзья  и  знакомые,  и  милицейские
чины, независимо - в форме или штатском, и все у кого  имеется  какая-нибудь
"корка", или визитка высокопоставленного лица, и  коммерсанты  с  бабками  и
бандиты с волынами...
   Словом, кому ни махни жезлом - тот  либо  мигнет  фарами:  я  свой,  либо
притормозит на миг и просунет в окошко какую-нибудь бумагу или десятку, либо
вообще проедет мимо - как в физиономию плюнет...  Сержанты  отыгрывались  на
иногородних  да  простых  как  валенок  водилах,  свернувших  в  спешке  под
запрещающий знак не в расчете  на  крепкие  тылы,  а  в  вековечной  русской
надежде, что авось пронесет...
   Наблюдать за гаишниками было неинтересно, и Денис переключил внимание  на
девушек. В открытых сарафанах или коротких юбках, с голыми  животами  или  в
откровенных шортах, прозрачных кофточках  или  облегающих  майках  на  голое
тело, - они выглядели весьма соблазнительно.  В  Тиходонске  много  красивых
девушек: юг, смешение кровей, обилие фруктов  и  овощей...  Но  разглядывать
красавиц все-таки лучше не со второго этажа...
   Созерцание Магистрального  проспекта  помогло  отвлечься,  и  Денис  смог
съесть несколько приготовленных матерью бутербродов  и  выпить  чаю.  Теперь
главное - не дать вернуться воспоминаниям  о  тех  запахах,  иначе  все  это
мгновенно вылетит обратно.
   Звякнул внутренний телефон.
   - Ну, ты идешь? - спросил Курбатов.
   - Конечно! - Денис выскочил в коридор и, запирая дверь, взглянул на часы.
Прошло двадцать восемь минут - важняк был точен.
   Под кабинетом Курбатова, на жестких, с  откидными  сиденьями  стульях  из
расположенного напротив кинотеатра, благополучно переделанного  в  салон  по
продаже электроники, сидели три человека. Двоим было лет по двадцать пять  -
двадцать семь, а между ними скучал мужик постарше, который  проводил  Дениса
настороженным взглядом. Все трое одеты по-летнему: в шведках, легких  брюках
и босоножках. Но тот, что  посередине,  был  в  наручниках,  из  чего  Денис
заключил, что по бокам конвоиры. Судя по их лицам и штатской  одежде,  можно
было сделать вывод, что это не штатный  конвой,  а  оперативники  уголовного
розыска.
   Курбатов нетерпеливо расхаживал по кабинету. На столе лежал бланк допроса
подозреваемого, на приставном столике громоздилось что-то прикрытое газетой.
   - Садись, - важняк указал на свое место. - Будешь вести протокол. Начни с
установочных данных, я подключусь по ходу...
   - Кто это там, в коридоре? - спросил Денис.
   - Убийца, - буднично пояснил Курбатов. - Жену убил,  труп  спрятал  и  не
признается ни в какую. Октябрьцы с ним двое суток бились -  бесполезно!  Вот
шеф и забрал дело к нам...
   Он осмотрелся в последний раз, поправил выставленный на середину  комнаты
стул, потер руки.
   - Сейчас он у меня расколется!
   И, приоткрыв дверь, властно скомандовал:
   - Заводите!
   Через минуту человек в наручниках сидел на стуле, один опер стал  у  него
за спиной, второй - между ним и окном.  Ничего  страшного  или  зловещего  в
облике подозреваемого не было: овальное, довольно добродушное лицо с пухлыми
губами, маленький округлый подбородок, нос пуговкой, редкие  светлые  брови,
выпуклый лоб... Портрет явно не соответствовал разработанным Чезаре Ломброзо
признакам внешности убийцы. Вот  только  настороженный  взгляд  ярко-голубых
глаз, которые перескакивают с Курбатова  на  Дениса  и  обратно.  Но  в  его
положении каждый насторожится...
   - Фамилия, имя, отчество, год рождения? - начал допрос Денис.
   - Ананьев,  Валентин  Павлович,  пятьдесят  девятый,  -  глухо  отозвался
подследственный.
   - Знаете, где вы находитесь, Валентин Павлович? - ровным голосом  спросил
Курбатов.  И,  не  дожидаясь  ответа,  добавил:  -  В   прокуратуре   города
Тиходонска, у старшего следователя по особо важным делам Курбатова. Это я! -
важняк чуть поклонился, и Денис заметил, что у него большие залысины.
   - Когда районный следователь не может раскрыть преступление и  преступник
отрицает вину, его привозят сюда. И здесь все рассказывают правду. Все!
   Курбатов медленно приближался к задержанному, гипнотизируя  его  холодным
взглядом выпуклых стеклянных глаз.
   - Правда, двое так и не сознались... Но их все равно расстреляли!
   - За что меня расстреливать? - Ананьев облизнул губы и, кивнув на Дениса,
спросил: - А это кто?
   - Это наш эксперт. Очень хороший эксперт, - не смотрите, что молодой.  Он
и скажет, за что вас расстреливать. Да вы и сами все прекрасно знаете...
   "При чем  здесь  эксперт?  -  подумал  Денис.  -  Эксперты  же  не  пишут
протоколы..."
   - Ничего я не знаю, - подозреваемый снова  облизнулся.  Его  явно  мучила
жажда. - Двое суток нервы мотают ни за что ни про что... А что это у вас под
газетой?
   Оперативники тоже с интересом косились в сторону  таинственного  предмета
на приставном столике.
   - О-о-о! - Курбатов многозначительно поднял палец.  -  Это  стопроцентное
доказательство вашей вины! Но я не хочу изобличать вас,  прижимать  к  стене
неопровержимыми уликами. Я хочу, чтобы вы сами  облегчили  душу  признанием.
Следствие и суд это учтут...
   - Мне не в чем признаваться. Что под газетой?
   Если раньше Ананьев  попеременно  рассматривал  Курбатова  и  Дениса,  то
теперь полностью сосредоточился на газете.
   - Что там лежит?! Что?! Вы не имеете права!
   - Ах, ты про права вспомнил!  -  важняк  резко  изменил  тон.  От  ровной
вежливости не осталось и следа. - Где твоя жена? Где, говори!
   - Не знаю. Я же объяснял: поехала к матери. Жду телеграмму -  нету!  Стал
волноваться,  на  переговорную  вызвал:  оказывается,  не  приезжала!  Пошел
заявил. А меня раз! И за решетку... За что?
   У задержанного дрожали губы, глаза наполнились  слезами.  Денис  подумал,
что здесь какая-то ошибка - не мог этот человек хладнокровно расправиться  с
женой.
   - За убийство, Ананьев! - судя по уверенному тону, Курбатов был уверен  в
обратном. - Расскажите, как была одета Елена, когда ушла из дома?
   - Я уже сто раз рассказывал!  -  скованными  руками  допрашиваемый  потер
глаза. - Белая блузка в синий горошек...
   Кошачьим движением Курбатов шагнул к приставному столику.
   - Черная юбка...
   Курбатов взялся за край газеты. Денис понял, что сейчас произойдет  нечто
очень важное.  И  Ананьев  тоже  это  понял.  Глаза  его  расширились,  речь
замедлилась, будто он внезапно опьянел.
   - И... туфли... черные... на "шпильке"...
   Курбатов резко  сбросил  газету.  На  приставном  столике  стояли  черные
"лодочки" на высоком тонком каблуке. Они были выпачканы засохшей грязью.
   - Эти?!! - ужасным голосом воскликнул важняк.
   Ананьев на миг окаменел. Потом вскинул руки к  лицу  и  прижал  кулаки  к
глазам.
   - Эти?!! Говори, мразь, колись!
   - Да... Да... Да! - задержанный забился в истерике.
   Через час Денис дописал протокол, Ананьев бегло  прочитал  и  расписался,
как положено, - на каждой странице.
   Курбатов закурил и дал сигарету задержанному.
   - Вот видишь, я же говорил. Здесь  все  колются.  Потому  что  по-другому
нельзя, - теперь тон  важняка  был  почти  дружеским.  -  Сейчас  поедешь  с
ребятами, покажешь место.
   Убийца кивнул.  Оперативники  вывели  его  в  коридор,  но  один  тут  же
вернулся.
   - Не томите, Александр Петрович! - взмолился он. - Где вы  раздобыли  эти
туфли?
   - Да дома у них взял, в шкафу, -  Курбатов  улыбнулся.  -  Только  грязью
испачкал.
   - Ну вы даете! - в восторге опер с маху ударил кулаком в ладонь. - Чистая
работа! Представляю, что с ним будет, когда мы откопаем, а она в туфлях!
   - Я ничего не понял, - честно сказал Денис, когда опер ушел.
   - Да что тут понимать, - Курбатов дружелюбно  потрепал  его  по  плечу  и
угостил сигаретой. Это был первый жест приязни, которого удостоился стажер.
   - Все очень просто: он рассказал, в каких туфлях жена  ушла  из  дома,  я
выбрал похожую пару. Убивал он,  ясно,  -  за  городом,  труп  скорей  всего
закопал. Поэтому туфли должны быть в земле. Я зашел в парк и повозил  их  по
клумбе. Вот и все. Когда он их увидел, то решил, что дело раскрыто и мы  все
знаем.
   Денис щелкнул зажигалкой, закурил и дал прикурить наставнику.
   - Но это же не те туфли!
   - Думаешь, он запоминал различия? Это туфли потерпевшей, он их  знает.  А
те или другие - попробуй разбери! Если бы у нее  в  гардеробе  не  оказалось
похожей пары, пришлось бы  просто  подобрать  черные  "шпильки"  подходящего
размера. И тоже бы сошло!
   - Это же... - стажер запнулся.
   - Фальсификация? - помог ему  важняк.  -  Ерунда!  Это  тактика  допроса.
Благодаря  правильно  выбранной  тактике  раскрыто   убийство.   Потерпевшую
похоронят по-человечески, негодяя посадят лет на двенадцать.  А  если  бы  я
муму водил, он бы остался чистым, ходил и посмеивался. Не так, что ли?
   - Пожалуй, так...
   Вернувшись к себе в  кабинет,  Денис  докурил  сигарету  и  набрал  номер
Центрального РОВД.
   - Алло, Сергей Леонидович, это Петровский из прокуратуры города. Как  мой
запрос насчет Газароса Димирчяна?
   Начальник уголовного розыска майор Суровец  помолчал,  видно,  соображая,
кто такой Петровский. Затем вспомнил:
   - Сейчас узнаю, подождите минуту.
   Некоторое время в трубке мурлыкало  и  шуршало,  затем  вновь  прорезался
голос Суровца:
   - В изоляторе  он.  Большим  наглецом  оказался,  хотел  сержанта  нашего
умолотить. Возбудили дело по сопротивлению, теперь будет париться...
   - Понял. Нашли при нем что-нибудь?
   - Девчонку нашли, подругу, вместе с ним была.
   - Оружие?..
   - Оружия нет.
 
   * * *
 
   Свои его зовут - Газик, Газон.
   У него большая круглая голова, черные волосы, похожие на короткую собачью
шерсть, а кожа на щеках и подбородке каждый  раз  по  весне  воспаляется,  и
тогда Газик уезжает на недельку-другую к  тетке  в  Херсон  -  лечить  морду
морской водой.
   Бабы любят с ним баловаться, он для  них  симпатичный  плюшевый  щенок  с
большим пронырливым хером; потому и не ревнуют  друг  к  дружке,  даже  если
Газик отжарит кого прямо на глазах. Могут даже  веточкой  пощекотать  сзади.
Или из чайника капнуть.
   Газик Димирчян, когда пьяный, берет  гитару,  лупит  по  струнам  и  поет
жалобным голосом. Говорят - хорошо поет.
   Газик Димирчян не годится на что-то серьезное. Это все знают. Даже  Метла
с этим давно смирился и ничего не требует.
   Газик Димирчян никого не убивал вот так: один на один.
   И даже не калечил.
   Ну, может, только пару раз, в пьяной  компании,  когда  на  Метлу  загреб
найдет, когда он первого попавшегося прохожего может умолотить ни за что,  и
у всех кругом тоже потихоньку начинает крыша ехать, все тоже начинают пинать
ногами вздрагивающее на асфальте пыльное тело, - ну, тогда и Газик не  прочь
сунуть под ребра... Это как танец, елки. Тут тело  само  по  себе  работает,
выражает себя. Оно прыгает и пинает, пока не собьет большой палец на ноге, а
потом - тяжело дышит и отирает рукавом слюну на подбородке. Это тело.  Газик
Димирчян тут ни при чем.
   А с ракетницей вообще по-дурацки вышло. У Метлы она в  апреле  появилась,
он не говорил - откуда и зачем она ему вообще нужна.  Ну  в  самом  деле:  у
Метлы есть грамотный ствол, китайский "тэтэшник".  А  ракетница  больше  для
смеху, он ее своей бабе иногда дает по звездам пострелять. Газик сказал  ему
как-то напрямик:
   - У меня  скоро  день  рождения.  Метла,  подарил  бы  ты  мне  эту  свою
хреновину.
   Метла как отрезал:
   - Нет.
   Упрашивать  его  бесполезно,   разозлится   только.   Вещьто,   возможно,
"горячая"; маркировка, во всяком случае, была на ней спилена. И Газик  забыл
о ракетнице.
   А 22-го все собрались у него дома, и мама вынесла  к  столу  огромное,  в
обхват, блюдо с настоящей армянской хашламой,  а  Газик  достал  из  погреба
канистру с  виноматериалом,  за  которым  специально  гонял  на  Степнянский
винзавод, и все были очень довольны. Метла, правда, не пришел, хоть и звали.
Зато телка его пришла, Маша Вешняк, - за компанию с подругами. И  угораздило
же ее принести с собой хреновину эту и три патрона: два зеленых и красный...
   Ясное дело, все упились. Потому что весело было. В самом деле. Даже Машка
Вешняк, которая за принцессу на горошине  себя  держит,  мочилась  прямо  на
балконе, где у мамы помидоры растут в глубоких пластмассовых  кюветах.  Мама
потом позвала Газика на кухню и тихо спросила, почему бы им  воем  не  пойти
погулять на улицу: вечер какой красивый, видишь?
   И они вышли на улицу, где в самом деле стоял красивый тихий вечер.  Зашли
в соседний уютный двор, там беседка и две скамейки, что еще  надо?  Допивали
вино, смеялись, зажимались; Газик забрался на козырек, как на  эстраду,  ему
гитару подали - спел что-то душевное, остальные подпевали.
   Потом сказали, чтобы слезал обратно, он и слез. Он все  делает,  как  его
друзья просят. А тут не просто друзья - гости! Это больше, чем друзья... Они
то и дело кричали:
   - Га-зар! Га-зар! - подзадоривали, чтобы он поцеловал свою подружку,  Иру
Якимович. Газик только позавчера подцепил эту  Иру  на  пляже,  у  нее  ноги
буквой X, и колени все время друг о  дружку  трутся,  там  кожа  шершавая  и
мелкие прыщики. Но Газик все равно целовал Иру Якимович и  прижимал  к  себе
крепко, чтобы она чувствовала, какой он внизу твердый и большой.
   Оказалось, одной только Машке Вешняк зажиматься не с кем. А  ей  здорово,
видно, хотелось. Метла дома остался, пиво пьет; дружки  его,  которые  здесь
собрались, те даже прикоснуться к ней боятся, потому что хорошо знают, какой
Метла бешеный бывает.  Машка  Вешняк  стояла  в  сторонке,  думала,  думала,
сходила еще раз, помочилась в кусты, - а потом достала ракетницу из  сумочки
и выстрелила в небо.  Ракета  с  шипением  взметнулась  вверх,  как  зеленая
рассерженная кобра. У Иры Якимович резинка на трусах чуть не лопнула  -  так
она перепугалась. Остальные тоже вздрогнули, затихли; но не потому, конечно,
что ракетницы испугались, а потому что неожиданно.
   А зеленая кобра взбиралась выше и выше, добралась до маленькой болезненно
моргающей звезды, обогнула ее, и, переломившись надвое, исчезла.
   Всем понравилось: еще!
   Машка  Вешняк  улыбалась.  Она  смотрела  на  плюшевого  Газика,  который
размазывал слюни по веснушчатой шее Иры Якимович, опять  что-то  соображала.
Потом тронула Газика за плечо и кивнула, чтобы отошел с ней.
   Они отошли в сторону, где окна почти  не  горели,  Машка  сказала  что-то
негромко. Газик чуть не присел, замотал своей круглой большой головой.
   - Не могу, ты что, - говорит. - Метла убьет меня.
   - Жив будешь, не умрешь, - сказала Машка Вешняк. И водит  своей  дурацкой
ракетницей перед его лицом, будто примеривается, куда пальнуть. - Ну?..
   - Нет, - сказал Газик. - Ты  не  выстрелишь  все  равно.  А  Метла  -  он
выстрелит.
   - Дурак... - Машка Вешняк сплюнула под ноги и попала на свои апельсиновые
туфли. - Это даже не считается, это то же, что я сама себе рукой сделаю.  Ты
же - плюшевый, Газон. Ты - ненастоящий... Ну?
   У Машки  глаза  злые  и  блудливые;  Газик  снова  замотал  головой.  Его
пронырливый орган упруго ворочался где-то внизу, требуя  свободы,  но  страх
перед Метлой был сильнее. Метла - он-то как раз и  поступит  с  ним,  как  с
плюшевой игрушкой: оторвет руки-ноги, глаза выкрутит, распотрошит,  а  потом
затолкает в печь на городской свалке.
   - Шла бы ты лучше к нему, - сказал Газик. - И все проблемы. Если  хочешь,
я тебя на своей машине подброшу. Идет?
   - А ты мне не советуй... животное. Делай что  говорят.  Иначе  проглотишь
вот это - через задницу вылетит.
   И совершенно пьяная Машка Вешняк ударила  его  в  подбородок  ракетницей.
Когда с такими вещами слишком долго  играешься,  всегда  что-то  происходит.
Произошло и сейчас: во время удара Машка  случайно  задела  спуск,  а  Газик
пытался отвести ее руку в сторону, чтобы  развернуться  и  пойти  обратно  к
своей Ире Якимович с городского пляжа, и...
   Ба-ах!!
   И ракета, конечно, взлетела второй раз.
   Она припудрила раскаленной пылью щеки Газика Димирчяна, опалила  брови  и
ресницы. Она ослепила на миг блудливые глаза Машки  Вешняк.  Длинное  дымное
туловище зеленого монстра  вытянулось  под  углом  в  сорок  пять  градусов,
вспышкой отразилось в окнах первого  и  второго  этажей...  Ракета  выла,  и
свистела, и пританцовывала в воздухе.
   А потом врезалась в стекло на третьем этаже, и стекло празднично брызнуло
в стороны, словно мерцающее конфетти. Газик мог видеть, как огонь ударился в
потолок квартиры, отскочил, ударился в пол, зашипел вдвое громче,  яростнее,
заметался по квартире, постепенно утрачивая свой зеленый цвет и  превращаясь
в обычное рыжее пламя.
   Машка Вешняк сидела на корточках и терла глаза,  ворча  что-то  себе  под
нос. Гости вскочили со скамеек.
   - Ты, кобыла...  припизженная...  -  прохрипел  Газик,  с  трудом  глотая
воздух. - Ты что наделала?..
   - Пошел ты, - просто сказала Машка Вешняк.
   Газик увидел ее каменное  правильное  лицо  с  нарисованными  глазами,  с
короткой, вставшей дыбом от огня челкой, и понял, что будет  дальше.  Понял,
что лучше ему было вдуть штыка этой сучке, как она хотела. Да-да, если  даже
при этом пришлось бы гавкать, подражая Машкиному ротвейлеру по кличке Додик,
и пробежать потом голым на карачках через весь двор.
   Потому что теперь ему точно хана. Точно.
   - Ты ничего не видела и ничего не  знаешь,  -  задребезжал  голос  Газика
Димирчяна. - Тебя здесь даже не было.
   Нетвердой рукой он выхватил у нее ракетницу и сунул себе в карман.  Ствол
был горячим, как клеймо... - а может, Газику  просто  показалось.  Гости  из
беседки бежали к нему, то и дело оглядываясь на  окна  третьего  этажа,  где
занималось апельсиновое, под цвет штанов Машки Вешняк, зарево.
   - Метле тоже - ни слова, - быстро  проговорил  Газик.  -  Стрелял  я.  Я.
Потому что пьяный был.
   - Еще потому что ты - плюшевый козел, - холодно добавила Машка.
   - Да, - согласился Газик. - Только... не говори Метле. Пожалуйста.
   И он со всех ног побежал к своему "Москвичу", который стоял на  улице,  у
обочины. Ира Якимович бросилась ему наперерез, она  тоже  была  пьяна  и  не
хотела бросать его, такого милого и забавного.  Пока  Газик  заводился,  она
вскочила на заднее сиденье и,  глупо  улыбаясь  в  зеркало  заднего  обзора,
сказала:
   - Куда мы поедем?
   - В жопу, - ответил Газик. Похоже, он совсем не шутил.
   По Дачной улице  "Москвич"  спустился  до  моста  через  Темерник,  потом
свернул и, раскачиваясь на ухабах, проехал вдоль речки, пока не  забрался  в
густые кусты. Здесь Газик остановился и вышел из машины, сказав,  что  скоро
вернется. Он вернулся через  пять  минут,  когда  Ира  Якимович  уже  спала,
откинув голову назад и громко дыша большим сухим ртом. Газик  ударил  ее  по
щеке и бил, пока Ира не открыла глаза и не сказала:
   - А?..
   - Давай раздевайся! - приказал он. - Ты что, спать сюда приехала?
   Ракетницы при нем уже не было.
 
   * * *
 
   От воды пахнет дохлой корюшкой. Мальчишки ловят  ее  большими  сачками  и
выбрасывают на берег, они говорят, что корюшка - это мусор, даже  хуже:  она
поедает   икру   других,   полезных   рыб.   Корюшка   прыгает    в    траве
серебристорозовыми каплями, а потом засыпает. Для бродячих кошек и  собак  в
ней слишком много колючек и мало мяса; только злым зеленым мухам корюшка  по
вкусу - потому и лежит, червивеет потихоньку рыбка. Воняет.
   Две не самые красивые в Тиходонске девушки сидят  на  скамейке  у  речки,
смотрят в воду и курят одну ментоловую сигарету на  двоих,  передавая  через
каждые три затяжки. У одной пальцы короткие, а ногти  длинные,  у  другой  -
наоборот. Они сами толком не знают, чего здесь ждут. Им просто  скучно.  Вот
посидят еще немножко, потом пойдут в другое место, где воняет поменьше.
   - Здравствуйте, девушки.
   Они повернули  головы  и  увидели  молодого  парня  в  дивном  пиджаке  в
мелкую-мелкую клетку. Глаза у него зеленые, а ресницы черные и густые.
   - Чего надо? - спросили девушки.
   - Хочу с вами познакомиться, - вежливо сказал парень. - И еще кое-что.
   Девушки хихикнули. И каждая про себя подумала, что  завтра  где-нибудь  в
компании за бутылкой пива небрежно вставит: а до меня вчера один  докололся,
при пиджачке, на этого похож - который Арамиса играл...
   - А ты кто такой?
   - Следователь, - ответил парень.
   Девушки так и поверили, держи карман.
   - Ладно брехать...
   - Ну, честно - следователь. Хотите, удостоверение покажу?
   Он показал им коричневую корку с золотым тиснением, внутри и вправду было
написано что-то про следователя и фотка  тоже  была  с  печатью.  На  фотке,
правда, мальчик смотрелся хуже.
   - Ты нас забрать, наверное, хочешь? А за что? - спросила  та,  у  которой
ногти подлиннее. Всегда она вперед лезет.
   - Нет, - сказал парень. - Я хочу вас пригласить.
   - Обоих? - спросила та, у которой ногти покороче.
   - Обеих, - поправил парень.
   - Во дает! - девушки подмигнули друг  дружке  и  засмеялись.  -  А  чего,
следователи - не люди?
   Ира Якимович стояла, сунув большие пальцы в карманы шорт и оттопырив свой
маленький,  перекрученный,  как  сердцевина  кренделя,  пупок.   Сержант   в
растянутом трико ходил по берегу, закидывая в воду "кошку".
   - Ну... Не знаю, - протянула Ира в десятый, наверное,  раз.  -  Может,  и
здесь. Может - дальше.
   - Дальше мы уже смотрели, - с досадой сказал Паршнов.
   - Значит, здесь. Ну... Темно было, говорю. А я пьяная была.
   - Учти, если не найдем, - Паршнов строго потряс указательным пальцем, - я
лично тебя на учет поставлю.  За  легкое  поведение  и  связи  с  преступным
элементом.
   - Ой, ой. Прям-таки, - хмыкнула Ира Якимович. Но глаза у  нее  беспокойно
бегали.
   На дорожке у машины появился Денис Петровский с  двумя  девицами.  Девицы
неуверенно хихикали и переглядывались.
   - Вот, понятых привел, - сказал следователь.
   - Кого ты привел, кого-о?.. - поскучневшими голосами переспросили девицы.
   - Вот к  этому  молодому  человеку,  пожалуйста,  его  зовут  Виктор,  он
настоящий лейтенант, он все про вас запишет, - Денис быстренько отбуксировал
подружек к Паршнову. - И даже мороженым угостит.
   Пока Паршнов объяснялся с девицами, Денис спустился к воде.
   - Ничего пока? - спросил он у сержанта.
   - Ничего.
   У кромки  валялись  куски  серого  жирного  ила,  гнилое  тряпье,  банки,
насквозь проржавевшие салазки от санок. Денис обернулся,  посмотрел  наверх.
Ира Якимович нахмурилась и отвернулась.
   Газарос Димирчян около суток отсиживался у нее дома на Второй  пятилетке,
а вычислили их по "Москвичу", включенному в  ориентировку.  Сейчас  Димирчян
сидел уже в "иваси" - изоляторе временного содержания - и клятвенно заверял,
что - да, это он, и никто другой случайно выстрелил в окно, потому  что  был
сильно пьян... Клясться особой необходимости не было, главное - оружие  где?
ракетница? Вот этого Димирчян не знал: забыл. Совсем, понимаешь, пьяный был.
   Денису без ракетницы точку в деле не поставить.  А  ведь  такое  красивое
раскрытие  получается  -  хорошая,  жирная  "палка"  в  показатели...  Найти
железку, предъявить обвинение, назначить экспертизы - и считай, все  готово:
дело можно бросить в сейф и работать по другим; на нем  еще  водители  висят
(двойное убийство) и регистрационный отдел ГАИ (взятка). Да еще  пять  менее
громких... Где же эта чертова ракетница?
   - Ирина, подойди сюда, - позвал Денис.
   Ира Якимович провела языком за щекой, посмотрела на облака. Подошла.
   - Ты говорила, Димирчян через мост проезжал. Он не выходил из машины?
   - Не-а. Притормозил только. И дальше поехал.
   - А почему он поехал именно сюда?
   - А то я знаю. Думаешь, Газик здорово соображал,  что  делает?..  Ему  за
баранку, может, только затем держаться надо было, чтобы руки не тряслись.
   Сзади зашуршала трава. Одна из девушек подошла к воде. Денис заметил, что
ногти у нее обгрызены  и  даже  уголки  кожи  вокруг  ногтей  искусаны.  Вид
надутый. Вторая, у  которой  ногти  подлиннее,  -  та  болтала  о  чем-то  с
Паршновым.
   - Мы пойдем, - сказала девушка. - Здесь скучно. И воняет.
   - Еще десять минут, - попросил Денис. - Уже почти нашли.
   - А нам заплатят?
   Сержант вытянул "кошкой" кусок густого ила, пробормотал:  матьтвоюзаногу.
Его кроссовки вплоть до узлов на  шнурках  были  покрыты  серой  массой,  из
дырочек, когда он наступал, выскакивали пузыри.
   - Если клад найдем - возьмем в долю, - пообещал Денис девушке.
   - Тогда дай сигарету, следователь.
   Он достал три  сигареты:  еще  для  себя  и  для  Иры  Якимович.  Щелкнул
зажигалкой.
   - Ги-та-нес... - по слогам прочитала девушка на ободке.  -  Без  фильтра.
Какое-нибудь говно, наверное. А как этого мужика зовут?
   - Ты о нем? - Денис кивнул на сержанта. - Это Володя Беланов,  он  мастер
спорта по самбо.
   Девушка присела на корточки, заткнув край юбки между колен, и смотрела на
обтянутую синим широкую спину сержанта Беланова.  Ира  Якимович  достала  из
кармана спичку, отломала кончик и сунула в сигарету, чтобы табак не сыпался.
Она старалась держаться ровно и независимо, то и дело  выпрямляя  плечи,  но
тут же снова загибалась вопросительным  знаком...  Всю  информацию,  которую
можно было вытянуть из нее, Денис давно уже вытянул. И на  том  ей  спасибо.
Теперь смысл всех разговоров сводился  только  к  тому,  чтобы  не  замечать
впустую тянущееся время.
   - ...Ага, вот и клад, - сказала вдруг девушка с обгрызенными  ногтями.  -
Чур, это я нашла.
   Она встала и приблизилась к куче извлеченного сержантом минуту назад ила,
осторожно  шаркнула  ногой.  Там  чтото  было.  Твердое.   Сержант   Беланов
оглянулся. Лицо у него было красное и рассерженное.
   - Что там такое, эй? - крикнули сверху.
   Денис отщелкнул окурок пальцем и подошел поближе. Десять  к  одному,  что
это горлышко импортной бутылки. Может, обрезок трубы. Да мало ли что.
   - Это я нашла, слышишь? - сказала девушка.
   - Слышу.
   Он разбил ил каблуком, наклонился. На Дениса смотрело забитое грязью дуло
ракетницы.
   Жена Горейчука, срочно приехавшая из Дятлова, опознала тело. "Он, Колька,
паскуда, он. Кто  ж  еще?.."  Экспертиза  обнаружила  следы  фосфора  как  в
квартире, так и на теле погибшего, Денису представили  даже  приблизительную
схему передвижения ракеты по гостиной, вычерченную по этим следам.
   Гости, которые гуляли 22  августа  у  Димирчяна,  не  подтверждали  и  не
опровергали его показаний: темно было,  все  были  пьяны,  никто  ничего  не
видел. Только одна свидетельница, Маша Вешняк - продавщица  из  итальянского
супермаркета, модная, смазливая девица  с  неподвижным  скуластым  лицом,  -
сказала определенно:
   - Да, Газик весь вечер этой штуковиной размахивал. Ну  а  потом  стрелять
начал, я видела. Но в окно он не целился, случайно получилось...
   - А откуда у него эта ракетница?
   - Не знаю. Наверное, нашел где-то.
   Сам Димирчян говорил, что ракетницу подарил ему  бывший  одноклассник  по
фамилии Гольбурт, отъехавший  недавно  в  Филадельфию  на  постоянное  место
жительства. Гольбурт в самом деле был и в самом деле отъехал - но  никто  из
его оставшихся в Тиходонске родственников ракетницы в глаза не видел.
   Во время следственного эксперимента  Димирчян  показал  место  во  дворе,
откуда стрелял, показал, как он стоял при этом. Эксперт-баллист  проверил  -
все сошлось. Денис предъявил первое в  своей  жизни  обвинение  в  убийстве,
отпечатал  на  раздолбанной  "Москве"  постановление  об  аресте,   прокурор
расписался в углу, оттиснул большую гербовую печать, и Димирчяна перевели  в
сизо.
   Вскоре   пришло   заключение   трассологической   экспертизы:   спиленную
маркировку ракетницы удалось восстановить на  85%.  Варианты  номеров  Денис
направил в РОВД и уже через пару дней знал, что  ракетница  была  куплена  в
апреле 1993 года  в  спортивно-охотничьем  магазине  "Тайга"  в  Степнянске.
Покупатель предъявил охотничий билет на имя Старыгина Георгия Михайловича.
   Денису фамилия  показалась  удивительно  знакомой.  Старыгин...  Кажется,
футболист?
   Нет, не футболист.
   Кто-то из российской эстрадной попсы?.. Нет.
   Журналист, чья фамилия  время  от  времени  мелькает  в  "Известиях"  или
"Донском вестнике"?
   Нет.
   В конце рабочего дня Дениса вызвал прокурор, вскользь расспросил о делах,
напомнил, что в конце августа работа, как правило, идет валом - так что надо
поторапливаться,  расчищать  пространство  для  трудового   подвига.   Денис
вернулся к себе, включил чайник и положил перед собой на столе две  папки  -
дело о взятках в регистрационном  отделе  управления  ГАИ  ГУВД  и  дело  об
убийстве двух водителей на Южном шоссе. За какое теперь браться?
   И тут что-то щелкнуло у него в голове.
   Старыгин...
   Вдруг вспомнился  рассказ,  слышанный  во  время  дежурства:  "гонщик"  с
ракетницей, стычка под Щецином, горящая машина.
   Денис раскрыл папку с водителями. Несколько фото  с  места  происшествия:
тела в грязной, перекрученной одежде, бледный обнажившийся живот  с  темными
кровавыми разводами, вылезшие  из-за  пояса  трусы.  Крупный  план:  пулевые
отверстия со следами копоти. И две прижизненные фотокарточки, на  которых  -
по-крестьянски замкнутые, сосредоточенные лица.  Фамилия  одного  из  убитых
Берсенев, второго...
   Старыгин. Георгий Михайлович.
   Обрадованный Денис тут же сообщил о своем  открытии  прокурору,  позвонил
Суровцу...
   - Вот блин! - удивился майор. - Откуда же у этого поганца ракетница?
   - Завтра насяду на него, буду колоть, - пообещал Денис. -  И  вы  давайте
помогайте "понизу", чтобы с двух сторон его дожать...
   Но дожать плюшевого Газара не получилось.  Когда  на  другой  день  Денис
пришел в сизо, то оказалось, что как раз накануне  ночью  Димирчян  осколком
стекла вспорол себе вены. Он находился в карцере  один,  поэтому  обнаружили
это только под утро, всего несколько часов назад; Газарос Димирчян умер,  не
приходя в сознание.
 
 
   Глава третья
   ЭКЗАМЕН НА ГРУЗЧИКА
 
   Они пришли в половине одиннадцатого, когда Сергей уже начал  волноваться.
Оба пришли:  и  отец,  и  мать.  Немного  навеселе,  шумные,  даже  какие-то
помолодевшие.
   - И где вы, интересно, нашли друг друга? - спросил Сергей.
   Игорь Матвеевич, не разуваясь, прошел в ванную, включил  воду  и  крикнул
оттуда:
   - Угадай!..
   - Наверное, у Шварца в подвале.
   - Ну-у, так неинтересно, - протянула мама, с интересом разглядывая себя в
зеркало. - Теперь я поняла, Игорь, где ты все эти годы спаивал сына.
   - Я его только учил пить, не пьянея.
   - Из тебя учитель...
   Отец вышел из ванной с  полотенцем  в  руках,  волосы  у  него  мокрые  и
взъерошенные, губы - синие.
   - А ты знаешь, дорогая,  сколько  важных  бумаг  было  подписано  людьми,
которые лыка не вязали? Знаешь?.. И сколько этих самых  людей,  похмелившись
наутро, принимались натирать мылом шнурки?
   Мама махнула рукой: отстань. Сергей внимательно смотрел на отца.
   - Тебе что, плохо было? - спросил он.
   Родители молча недоуменно переглянулись. И вдруг оба прыснули  со  смеху,
как школьники - у них это, честно говоря, по-дурацки получилось.
   - С чего ты взял?..
   Сергей пожал плечами.
   - Так. Ничего.
   Он заперся у себя в комнате, уселся на кровать. Здесь очень  тихо,  дверь
обита ровными брусами пенопласта - отец принес, когда  еще  работал  главным
инженером на базе. Голубым призрачным ночником на письменном  столе  мерцала
видеодвойка.  Маленькая  ступня  вынырнула  изпод   одеяла,   сонный   голос
прошептал:
   - Кто-то пришел?..
   - Спи, - сказал Сергей.
   - Родители, да?
   - Спи, говорю.
   Он вставил какую-то пленку, включил видак. Потом сидел, тупо  уставясь  в
мерцающий экран, на котором жили обычной жизнью красивые герои:  ели,  пили,
трахались, гоняли на автомобилях, стреляли  друг  в  друга.  Если  отбросить
стрельбу, то ситуация была стопроцентно узнаваемой. Все так живут. Хотя и не
так красиво. В конце ленты была дописана какая-то порнуха.  Сергей  выключил
двойку, открыл настежь окно, чтобы вышел сигаретный дым. Разделся  и  лег  в
постель. Дыхание, щекочущее кожу на его щеке, уже не отдавало "Колгейтом".
   В дверь постучали.
   - Это я, Сергей, - негромко сказал отец. - Выходи, разговор есть.
   Сергей вспомнил, в котором часу его просили  явиться  завтра  в  контору,
шумно втянул в себя воздух.
   - Иду.
   Игорь Матвеевич сидел за кухонным столом. В нем  мало  осталось  от  того
шумного, говорливого мужчины, который  совсем  недавно  вернулся  из  своего
любимого кабачка; кожа на шее собралась складками, сквозь волосы на  макушке
проглядывал бледный череп. И губы - синие, как у мертвеца.  С  недавних  пор
Сергей знал: так бывает, когда отец пьет несколько  дней  подряд.  На  столе
стояла откупоренная бутылка водки и две рюмки.
   - Я не буду, папа, - сказал Сергей, -  щурясь  от  яркого  света.  -  Что
случилось?
   - Садись... Я, пожалуй, тоже воздержусь на этот раз.
   Он встал и поспешно убрал водку в холодильник. На  нем  серые  спортивные
брюки, ноги в них кажутся совсем худыми.
   - Светлана  Бернадская  -  она  твоя  подружка?  -  спросил  отец.  -  Ты
встречаешься с ней?
   - А что?..
   - Ну, просто хочу знать. Я ведь не часто спрашиваю тебя о подобных вещах,
правда?
   Еще  на  втором  курсе,  когда  Светка  объявила,  что  летите   каким-то
недоношенным рэпманом в Балтимор, Сергей избил ее. Не  так  чтобы  сильно...
Честно говоря, просто ударил в живот. Рэпман улетел в свой  Балтимор,  забыв
даже попрощаться. Это понятно. Месяц Сергей со Светкой дулись друг на друга,
а потом снова стали встречаться. Думали,  что,  наверное,  поженятся.  Целую
неделю, когда отец с матерью уезжали на Кипр, Светка жила у него. За все это
время Сергей только два раза выходил на улицу, чтобы купить хлеб и кофе.  Он
был весь в засохшей сперме, у Светки от трения началась какая-то экзема.  На
исходе той недели они снова здорово поругались и... ну,  во  всяком  случае,
жениться Сергею расхотелось.
   - Так у вас еще есть какие-то отношения? - повторил отец.
   - Никаких, - сказал Сергей. - Откуда ты знаешь  Светку?  Я  вас  даже  не
знакомил, кажется.
   - Эту девочку я встретил вчера в офисе одного моего хорошего  друга,  она
пыталась устроиться к нему менеджером на пятьсот долларов. Потом  мы  вместе
вышли, и я пригласил ее выпить холодного шампанского в "Уюте".
   Сергей хмыкнул. На отца это было похоже. Но Светка не говорила ему  ни  о
трудоустройстве, ни о шампанском.
   - Лярва. Отметить прием на работу?
   - Нет, ее не взяли.
   - А зря. Девчонка она вообще-то старательная. Не  просила,  чтобы  ты  ей
помог?
   Отец привстал, заглянул в холодильник, закрыл его. Прокашлялся.
   - Она не знала, что я твой отец, - сказал он. - Но поняла, что мы  друзья
с ее потенциальным шефом. И предложила мне трахнуться по-быстрому. В машине.
   - Светка?!
   - Открытым текстом. Правда - шепотком, на ухо. Это делает ей честь.
   - Брось. Она, видно, хотела разыграть тебя.
   - Да? Может быть. Но...
   Игорь Матвеевич достал из буфета черную цилиндрическую коробку с вензелем
JSP, вынул сигарету и, зажав фильтр в зубах,  щелкнул  массивной  настольной
зажигалкой.
   - Но я ее действительно трахнул. Только не в машине, а на базе отдыха,  -
он с силой выпустил дым из ноздрей. - По-быстрому. Есть  хорошее  английское
слово: куикли. Очень точное. Двадцать секунд, не больше.
   - Ты с ума сошел.
   - Так и было, я облажался. Облажался! С Зоей никогда такого не было. И  с
другими тоже. Я целый день не мог прийти в себя, я  думал,  что  все  вокруг
меня обманывали, а эта молоденькая сучка, она... она просто  поставила  меня
на место.
   - Правильно сделала. Будешь знать.
   Сергей не заметил, как у него в руках тоже  оказалась  сигарета.  Во  рту
было горько - не столько от дыма, сколько от  колыхнувшейся  где-то  глубоко
обиды. Одно дело, когда отец делал это  с  белобрысой  добродушной  Зоей,  а
тут... Светка. Светка Бернадская, с которой они однажды целый день  напролет
листали "Малый атлас мира",  на  полном  серьезе  прикидывая,  где  провести
медовый месяц... Умора.
   Неожиданно для самого себя Сергей улыбнулся.
   - Ничего смешного, - поднял бровь Игорь Матвеевич.
   - Теперь, я так понимаю, с работой у нее все в порядке?
   - Черта с два. Есть дела и есть развлечения, солидные люди  не  смешивают
эти понятия. А те, кто смешивает, плохо кончают. Какой из нее  менеджер?  Ни
опыта, ни способностей... Свободный трах за пятьсот баксов в месяц - это она
может. Но тогда глубокая депрессия  Борьке  обеспечена,  он  даже  налоговую
декларацию  заполнить  не  сможет...  Обычная  сука.   Зашел   разговор   об
однокурсниках, она рассказала, что есть у них Сергей  Курлов  -  здоровенный
лоб с куриными мозгами, который мылится в какую-то шикарную контору...
   - А про это дело что-нибудь говорила? В пример не поставила?
   Игорь Матвеевич чуть не подавился дымом.
   - Я лучше промолчу, знаешь.
   - А ты не думал, что она попробует тебя шантажировать? - внезапно спросил
Сергей, сам не зная почему.
   - Не думал. Даже имел глупость при ней позвонить на работу матери. А  она
запомнила номер и... Девочка посчитала себя оскорбленной: ее использовали  и
ничего не дали взамен. Очевидно, она твердо знает, что взамен должны  давать
то, что она просит.
   - И что?
   - Ничего особенного. Через полчаса позвонила матери и рассказала  ей  про
все. И про двадцать секунд тоже.
   - Да брось!
   Белобрысая  Зоя  почему-то  вдруг  показалась  Сергею  доброй,   ласковой
тетушкой, почти родственницей.
   - Совершенно серьезно. Знаешь, какого рожна мы с твоей  матерью  допоздна
сидели у Шварца?.. - проговорил тихо Игорь Матвеевич. - Обсуждали дальнейшую
жизнь. Чуть не дошло до развода. Уже прикидывали, как делиться...  Квартира,
мебель, то-се.
   - Перестань, - выдавил Сергей. - Из-за какой-то Светки?
   - Кроме шуток. Светка, понятное дело, только повод.
   Сергей подумал: выпить все-таки придется. Но едва  он  приподнялся,  отец
все понял, сказал:  сиди,  мне  ближе.  Он  наполнил  рюмки,  нарезал  лимон
большими неуклюжими ломтями - как докторскую колбасу. Выпили  молча,  каждый
сам за себя.
   - И что ж вы такие веселые вернулись? - сказал Сергей.
   - Оказалось, у нас у обоих еще осталось чувство юмора. И  к  чему  ломать
привычный уклад, если можно и так жить в свое удовольствие?
   Когда  отец  затянулся,  под  глазом  у  него  дрогнула   жилка.   Сергею
показалось, за этот вечер он сдал не меньше, чем за весь  прошедший  тяжелый
год, - когда его работа, все эти заботливо смазанные  колесики,  пружинки  и
маховички   стали    рассыпаться    прямо    под    руками,    а    он    по
шестнадцатьвосемнадцать часов в сутки бегал как угорелый, ловил их и  ставил
на  место.  Теперь  он  хозяин,  как  хотел  когда-то.  Огромные   трейлеры,
асфальтовые катки, бульдозеры,  самосвалы,  экскаваторы  -  все  это  теперь
принадлежит ему. Да и рабочие - тоже.
   - Просто имей это в виду, Сережа. Чтобы не наколоться, как я.
   - Буду иметь в виду.
   Отец с рассеянным видом кивнул и переменил тему:
   - Как у тебя с работой? Что это за "шикарная контора"?
   Сергей глянул на часы: начало второго. В шесть утра  его  будут  ждать  в
"Визире". Вот елки, они там коров, что ли, доят в такую рань?..
   - Да вот, наклевывается одно местечко. Завтра собеседование.
   - Странно, - задумчиво сказал Игорь Матвеевич. -  Я  могу  взять  тебя  к
себе, устроить менеджером к Борису или  еще  в  десяток  хороших  мест.  Эта
девочка готова спать с каждым, кто ее трудоустроит, а от тебя  не  требуется
ровным счетом ничего. Но ты от всего  отказываешься  и  идешь  своим  путем.
Почему так?
   - По одной очень простой причине: все люди разные.  И  по  второй,  более
сложной - из чувства долга. - Сергей встал и потянулся. - Я пошел спать.
   - Спокойной ночи, - сказал отец. И вдруг добавил:  -  У  тебя  в  комнате
кто-то есть?
   Сергей ничего не сказал и вышел.
   Чтобы лечь, ему пришлось подвинуть к стене  разморенное  сном  тело.  Оно
выгнулось, выставив голый зад под  задравшейся  рубашкой  -  как  кукушонок,
выталкивающий названого братца из гнезда.
   - Уже утро?..
   - Еще нет, - сказал Сергей. - Я хочу спать.
   - Так ложись.
   - Убери жопу!
   - Что ты, что ты, что ты...
   Она выгнулась  еще  больше,  покачала  небольшим  круглым  задом.  Сергей
наклонился над ней: Светка не спала, улыбалась в стену.
   - Ты выпивал, что ли?
   - Да, - сказал он.
   - Почему не ложишься? Боишься?..
   - Да. Боюсь подцепить какую-нибудь заразу.
   Сергей накрыл широкой влажной ладонью ее рот. Губы раскрылись, между ними
щекотно скользнул язык. Когда кулак врезался ей  под  почки,  Светка  хотела
закричать, рот судорожно раскрылся, тело напряглось. Но наружу вышло  только
приглушенное мычание.
   - Я тебя придушу, сука!
   Он бил не глядя, потом перевернул ее на спину,  уселся  сверху  и  закрыл
руками все лицо, оставив  только  огромные,  мечущиеся,  наполненные  ужасом
глаза.
   - Придушу...
   Ее таз вздымался под  ним  и  опадал,  как  в  самый  разгар  сексуальной
схватки. Быстрее и быстрее. Но сексом тут не пахло. Светкины глаза  вылезали
из орбит. Между пальцами наружу проступила белая пена.
   - Сука...
   Задохнуться ей Сергей не дал. Когда лицо  уже  начало  синеть,  он  убрал
руки. Светка выгнулась еще раз, едва не став на  мостик,  воздух  с  громким
свистом вошел в легкие. Он несколько раз хлестнул ее по щекам.
   - Тише, родителей разбудишь.
   - Се... режа... ты... ты что... - выкатилось между трясущихся губ.
   - Встанешь ровно в пять, меня тоже толкнешь. И чтобы  когда  я  умылся  и
почистил зубы, твоей ноги здесь уже не было.
   Сергей оттолкнул ее к стене, лег и отвернулся. Светка рыдала - жалобно  и
безнадежно. Он закрыл глаза. Трудный день начался.
 
   * * *
 
   Это был директорский рубиновый стретч "ЛинкольнБумтаун". Огромный  капот,
за которым водителю, наверное, за пять метров ни хрена не видать.  Уродливая
лилипутская баранка. Спутниковый навигатор, который сто лет никому не  нужен
на российских дорогах. Светло-серый кожаный салон. Рядом  с  "Бумтауном"  на
стоянке не было ни одной машины. Они приехали первыми.
   - Мой служебный авто, - предположил Сергей Курлов.
   Управляющий  даже  не  улыбнулся.  Здоровенный  лбина  в  широких   ярких
подтяжках, который сопровождал его, - тот вообще смотрел куда-то мимо.
   - Служебная машина вам не положена, - серьезно сказал управляющий. Он был
чисто выбрит, пах  хорошим  одеколоном,  легкий  летний  костюм  отутюжен  и
прекрасно подогнан. Звали его Вал Валыч (Иван Иваныч? Пал Палыч? - что-то  в
этом роде; Сергей толком не расслышал, когда они представлялись друг другу).
   - Тогда зачем мы сюда пришли? - спросил Сергей. - У вас в  кабинете  было
гораздо уютнее.
   Вал Валыч зачем-то достал свой бумажник, повертел  его  в  руках,  словно
осматривая со всех сторон. Ему было лет под сорок. Холеное лицо уже начинало
расплываться книзу, уравновешивая крупный, тяжелый на конце  нос.  В  юности
его обязательно называли Носатым.  Или  Дятлом.  Что  он  хочет?  Похвастать
бабками? Подходящее время и место!
   Бумажник полетел под машину.
   - Достань, - властно сказал Носатый.
   - Зачем?
   Сергей мог бы взять этого хорька и сложить вчетверо,  как  лист  картона.
Лбина в подтяжках особой проблемы  не  представлял  -  если  только  он  без
оружия. Но Сергей слишком  хорошо  помнил  лицо  майора  Агеева,  когда  тот
говорил: "Визирь" - это твоя индульгенция за все прошлые  грехи.  Зацепишься
там, продержишься годик-два, и распрощаемся по-хорошему. Ты нам  не  должен,
мы к тебе претензий не имеем".
   - Это какой-то важный тест, да?
   - Да, - сказал Вал Валыч.
   - В самом деле, что это за пресс-секретарь, мать его,  который  не  может
проползти под брюхом у броневика с низкой посадкой.
   - У нас ценится дело, а не болтовня. Время пошло.
   - Наверное, я слишком толстый для вашей фирмы, правда...
   Вал Валыч молчал. Охранник достал из кармана "барбариску"  и  отправил  в
рот.
   Сергей подошел к машине спереди.  "Бумтаун"  пялился  на  него  холодными
миндалевидными фарами. Между пластинами  радиатора  выглядывали  осыпавшиеся
крылья ночной бабочки-бражника.
   Он и не думал  лезть  под  этого  монстра.  Присел,  пошарил  руками  под
бампером, нащупал края. Слава Богу, там, за бугром, никто не ленится снимать
фаски с деталей... Ухватился.
   И медленно выпрямился, удерживая в руках капот. "Бумтаун" с бешеной силой
тянул вниз, вытягивая в струнку мышцы  и  кости;  будто  пасть  распахиваешь
дракону. Внизу на асфальте лежал этот чертов бумажник.
   Сергей переставил  правую  ногу  вперед,  шаркнул.  Не  достал.  Пришлось
поднять капот выше, а ногу выдвинуть дальше. Глубже - в пасть. Еще  немного.
Только удержать... Елки, знал бы, специально купил бы туфли  сорок  седьмого
размера.
   Фыр-р-р. Бумажник улетел далеко, почти к самым ногам Вал  Валыча.  Сергей
подумал: "Фал Фалыч". Чуть не рассмеялся и не уронил машину  себе  на  ноги.
Когда опускал ее, слышал, как противно скрипят хрящи в  позвоночнике.  Пасть
захлопнулась  и  еще  некоторое  время  бесшумно  клацала,  подпрыгивая   на
рессорах. Ремни безопасности покачивались на крючках в салоне.
   - Но если это дело надо будет  остановить  на  скаку,  я  пас,  -  сказал
Сергей, осторожно разгибая спину.
   Вал  Валыч  покопался  в  бумажнике,  достал  оттуда  пачечку  "зеленых",
протянул ему.
   - Твой аванс. Ты принят на работу.
   Сергей взял  деньги,  развернул  веером.  Полтинники,  десятки...  Больше
трехсот пятидесяти, но  меньше  четырехсот.  Светка  метила  в  полтонны,  а
принимала на себя куда меньший вес.
   - Я буду поднимать штангу? - спросил он.
   - Нет. Ты будешь работать грузчиком-сопроводителем. Бочки, ящики,  свиные
и говяжьи туши. Бригада - три человека: ты, еще  один  грузчик  и  шофер  на
"уазике". Пятьшесть ходок в день. Девятьсот долларов.
   - Нет, погодите... -  Сергей  помотал  головой.  -  Я  -  дипломированный
журналист. Я думал, вам нужен толковый  пресс-секретарь  или  специалист  по
рекламе. Я могу...
   - Вот он, - перебил его Вал Валыч, показывая на лба в цветных  подтяжках,
- бесподобно выпиливает лобзиком. В свободное от работы время.  Еще  вопросы
есть?
   "Нам бы год простоять да ночь продержаться", - подумал Сергей.
   - Вопросов нет.
   - Тогда идем, покажу наши владения.
 
   * * *
 
   На  журфаке  свободное  распределение,  каждый  устраивается  как  может.
Примерно  треть  курса  отправилась  работать  по  специальности,  остальные
достали  свои  кейсы  с  визитками,  скопившимися  после  пресс-конференций,
"круглых столов" и посиделок в редакционных барах, - сели на телефон и стали
забивать себе места в полезных конторах с просторными светлыми офисами.
   Лариса  Щенько  устроилась   в   фирму,   перепродающую   макулатуру   на
Кондопожский  комбинат  и  в  Финляндию.  У  нее  лапа   в   государственной
типографии, она вывозит оттуда горы вторсырья за бесценок.
   Марина Пшеничник работает в ассоциации молодежных предприятий,  это  одно
из  самых  теплых  мест  в   Тиходонске:   специальный   фонд   и   льготное
налогообложение.
   Салманова вышла замуж за редактора "Донского вестника" с четырехкомнатной
квартирой, работает в секретариате.
   Коля Лукашко давно плюнул на все, пьет горькую и возит кожаные куртки  из
Абу-Даби.
   Зеньков,  который  во  время  вступительных   экзаменов   представил   на
творческий конкурс подборку  стихов  "Степная  ростань",  собирался  открыть
собственную риэлтерскую фирму;  к  этому  моменту  он  уже  удачно  разменял
кому-то две квартиры в центре, заработав свои  шестнадцать  тысяч  долларов.
Говорили, тут не обошлось без помощи Родика Байдака и его папаши. Сам Родик,
по слухам, участвовал  в  каких-то  полулегальных  коммерческих  проектах  в
качестве "менеджера по связям".
   Сергей  Курлов,  наверное,  был   единственным,   для   кого   свободного
распределения не  существовало.  Место  работы  ему  подыскал  майор  Агеев.
Спасибо, дружище!
   Честно говоря, сам бы он и не знал, куда идти. Последние три  года  учебы
как прокаженный сторонился всех друзей, чтобы не входить в искушение.  Агеев
требовал: давайдавай! А травку  курили  практически  все.  Или  жевали,  или
кололись. Южный город; отрыжка арабской, мать ее, культуры.  Кто  не  курил,
тот был знаком с теми, кто курит.
   На какое-то время Сергей сблизился с Чумаченко. Чума наркоту  на  дух  не
переносил. Но с ним другая история вышла. Однажды - это еще на втором  курсе
было - он всем в общаге объявил, что сегодня ему пригонят фургон муската  из
Кабарды. Никто не поверил, конечно. А фургон приехал. Не в тот день, правда,
и даже не на  той  неделе,  -  но  приехал.  Двенадцать  ящиков  вина,  плюс
здоровенный короб с персиками и полбарана. Из фургона выскочили абреки,  все
это молча перетаскали на двенадцатый этаж, в комнату Чумаченко, а что там не
поместилось - в читальной оставили. Общага два дня со стакана не слезала.
   Потом  приезжала  "Татра"  с  дынной   водкой.   Потом   было   нашествие
ворошиловских шоколадок и копченой форели. У Чумаченко спрашивали: "Как  это
так? Откуда?.." Он скромно отвечал: "Попросили написать об одной фирме, я  и
написал. Понравилось. Теперь благодарят". На новогоднюю ночь в 1995-м общагу
оккупировали девицы из агентства "Тихое дно", которые давали  всем,  включая
Гестапо - совершенно бесплатно.  Иногда  у  Чумы  появлялись  деньги,  много
денег. Доллары. Он давал в долг, давал просто так, мусорил  ими  в  общажных
коридорах. Самое удивительное, что  деньги  не  были  фальшивыми.  Наверное,
председатель федерального банка США тоже заказал Чумаченко статью.
   И вот настал день, когда Чума зазвал Сергея к себе в  комнату  и  сказал:
"Знаешь, Серый, мне все равно одному эту глыбу не одолеть - давай  по  куску
разделим". - "Какую глыбу?" - не понял Сергей. Чума  залез  в  стол,  достал
какой-то блокнот, вырвал оттуда  листок,  протянул  его  Сергею.  На  листке
квадратным  чумаченковским  почерком  были  записаны  два  телефона.  И  две
фамилии. "Это урки, Серега, - сказал Чумаченко. - У них,  гадов,  все  есть,
они теперь во власть  лезут.  Напиши,  как  Борис  Семеныч  начинал  обычным
продавцом и сколько натерпелся оттого, что воровать  не  хотел,  -  он  тебе
квартиру купит и мощный сервер в придачу, чтобы следующий материал ты ему по
"Интернету" скинуть мог". Вот тогда только  до  Сергея  дошло,  что  это  за
"колхозы" были, что за "фирмы", о которых писал Чумаченко. "И много  у  тебя
таких знакомых?" - спросил он. "Глыба, я ж сказал. Море.  А  для  нормальной
жизни четырех-пяти за глаза хватит - но это я только сейчас понял.  Так  что
давай..."
   Сергей отказался. Больше он к Чуме не подходил, даже нарочно  здороваться
перестал, чтобы тот обиделся.  Чума  в  конце  концов  позвонил  ему  домой,
сказал: "Старик, да все это была шутка, ты че?"
   "Все нормально, Чума, - ответил Сергей. - Разговор останется между  нами.
Только ты меня заколебал, извини".
   Это была неправда - насчет "заколебал". Единственный серьезный недостаток
Чумы заключался в том, что ему нравилась Светка Бернадская.  И  в  том,  что
рано или поздно на него выйдет Управление. Да оно уже вышло, считай - в лице
Сергея Курлова, однокурсника, собутыльника и  стукача  по  совместительству.
Сергей был просто обязан сдать Чуму или не иметь с ним вообще никаких дел.
   Стук-стук-стук.
   Стук-стук.
   Да ладно, будь Чума жмотом  или  занудой,  вкладывай  он  свои  деньги  в
недвижимость или акции "Еврозолота" - хрен с ним. Сдал бы. Наверное.
   Но Чума жмотом не был. Вот в чем фокус.
   И гхэ фрикативное как было при нем, так и осталось.
   Поэтому Сергей просто вычеркнул его из списка  своих  знакомых,  а  когда
Чума однажды захотел объясниться в курилке - морду ему  разбил  до  кровавых
пузырей, чтобы не приставал больше.
   ...Он и в самом деле не знал, куда бы пошел работать. Отец звал к себе  -
отказался. В любой городской газете есть знакомые или бывшие друзья. В любой
конторе есть шанс нарваться на хороших людей...
   С подонками  всегда  легче.  Свое  совместительство  Сергей  отрабатывал,
шляясь по вокзалам или привокзальным кафе: там  даже  сам  воздух  -  как  в
неприбранном обезьяннике, там  много  сволочи,  которая  сначала  попытается
всучить  тебе  вместо  порошка  обычный  картофельный  крахмал  и   вдобавок
помочиться тебе в ухо, а потом, когда почувствует  силу,  -  раком  встанет.
Сергей обозлился на всех: и на подонков, и  на  бывших  друзей.  Он  остался
один. И ему попрежнему хронически не везло с бабами.
   Так что когда Агеев сообщил, что есть в  Тиходонске  одно  заведение,  за
которым  требуется  присмотреть,  -  он   даже   что-то   вроде   облегчения
почувствовал.
   Контора под названием "Визирь". Ящики, бочки, поддоны, свиные  и  говяжьи
туши, усатый ебарь-шофер Гога на "уазике", неразговорчивый напарник по имени
Паша. Около десятка ходок в день (соврал-таки Вал Валыч): на базу и с  базы,
на тароремонтный завод, по продуктовым точкам, раскиданным по всей городской
окраине. И заслуженные трудовые пятьсот долларов в месяц.
   - Журналист, е-мое. Тебя, коня, в  угольную  тачку  впрягать  надо,  и  -
пошел, пошел...
   Это были едва ли не первые слова, которые несколько лет назад  сказали  в
Управлении КГБ Сергею Курлову - тогда еще обычному сопливому студенту.
   Как накаркали, гады.
 
 
   Глава четвертая
   ЖИЗНЬ ПОД ЛЕГЕНДОЙ
 
   - Вот такое совпадение, елки-моталки! - с досадой закончил рассказ Денис.
- Если бы я успел его допросить, точно раскрыл бы висяк...
   - Совпадение, говоришь? -  задумчиво  проговорил  Мамонт.  -  А  кому  ты
рассказывал про ракетницу?
   - ???
   Наверное, изумление настолько явно отразилось на лице Холмса, что  Мамонт
подтверждающе кивнул.
   - Да, да. Таких совпадений не бывает. Во  всяком  случае,  мы  в  них  не
верим. Кому ты сообщил, что ствол "горячий"?
   - Да никому...
   Обескураженный Денис пожал плечами.
   - Прокурору доложил, начальнику Центрального угрозыска сказал...
   - Вот видишь. А говорил - никому...
   - Так это же не посторонние люди! Это свои!
   Мамонт усмехнулся.
   - "Предают только свои". Слышал такую поговорку?
   - Слышал...
   - Тогда возьмись  раскручивать  это  "самоубийство",  -  последнее  слово
контрразведчик произнес с заметным сарказмом. - Скорее всего  концов  ты  не
найдешь.  Но  цель   в   другом:   отследить,   кто   задергается,   проявит
заинтересованность  или  нервозность...  Того  мы  и  возьмем  на   заметку,
присмотримся попристальней... Ясно?
   Денис кивнул.
   - Тогда действуйте, товарищ лейтенант!
   - Почему "лейтенант"? - не понял Холмс.
   Мамонт встал и, просияв, протянул широченную ладонь.
   - Вчера пришел  приказ  о  зачислении  товарища  Петровского  в  кадры  и
присвоении  первичного  офицерского  звания.  От  души  поздравляю  и  желаю
успехов!
   - Быстро, - Денис поморщился и  принялся  растирать  смятую  кисть.  -  В
прокуратуре я еще стажер.
   - И еще одна новость, -  Мамонт  перестал  улыбаться  и  отвел  взгляд  в
сторону.
   - У нас создано силовое подразделение для "острых" операций,  я  назначен
его командиром. Поэтому теперь ты будешь работать с майором  Агеевым.  Ты  с
ним уже встречался...
   - Как?!
   Денис с неприязнью вспомнил унылую фигуру идеолога.
   Мамонт развел руками.
   -  Ничего  не  поделаешь...  Мне  тоже  не   хочется   расставаться,   но
двигаться-то вперед  надо...  Новая  работа  поживее,  да  и  перспективней:
все-таки подполковничья должность...
   - Нет, так я не согласен!
   - Перестань! Ты уже не мальчишка, а офицер госбезопасности, наш  коллега!
Какие тут могут быть капризы... А с тобой мы можем встречаться  и  так:  кто
нам запретит выпить водки в  свободное  от  службы  время?  К  тому  же  мое
подразделение будет при необходимости осуществлять твою охрану и защиту.
   Денис угрюмо молчал. Он прекрасно понимал, что  ничего  не  изменишь,  но
настроение было испорчено.
   -  Через  неделю-полторы  с  тобой  встретится  кто-то   из   руководства
Управления, - продолжил Мамонт. -  Или  сам  генерал,  или  один  из  замов.
Постарайся проявить осведомленность об обстановке в прокуратуре. А  если  бы
ты к этому времени нашел канал утечки информации, было бы вообще отлично.
   - Я постараюсь, - ответил Холмс.
 
   * * *
 
   Вообще-то с обстановкой в прокуратуре  все  было  болееменее  ясно:  есть
прокурор  -  Владимир  Иванович  Степанцов,  невысокий  кряжистый  казак   с
седоватой гривой, за которую его прозвали Хулио, -  он  начальник  над  всей
командой, у него три зама, куча помощников и шесть следователей.
   Между следователями действует своя негласная иерархия, место  и  значение
каждого определяется по положению его кабинета относительно уборной. Уборная
здесь одна на всех - мужская  и  женская,  следовательская  и  прокурорская;
поэтому каждый старается оставлять за собой чистый унитаз,  не  мочиться  на
туалетную бумагу и не блевать на пол. У каждого есть  ключ,  чтобы  отпереть
уборную или запереть - по надобности. Гражданам - посетителям прокуратуры  -
вход в служебный сортир заказан: вон, напротив в  парке  есть  платный,  для
всех.
   Денис Петровский, как самый младший и наименее опытный,  занимает  низшую
иерархическую ступень. Он - "привратник" уборной, и нередко в  самые  жаркие
дни от хлорки у него начинается насморк. Зато ему ближе всех ходить за водой
для кофе.
   В соседнем кабинете сидят Тихон Крус и Таня Лопатко. Иногда Денис слышит,
как они громко разговаривают между собой или кричат  на  обвиняемых.  Тихону
двадцать шесть лет, он юрист второго класса,  что  соответствует  армейскому
чину старшего лейтенанта. Он носит бороду, хочет выглядеть солидней. Таня на
два года его старше, у нее тоже второй класс, и она все  еще  не  замужем  -
хотя и симпатичная.
   Дальше сидит Вася Кравченко, он высокий,  здоровый  и  пунктуальный,  как
ленточный конвейер. В 93-м Вася, выехав к цыганам  на  обыск,  полез  в  дом
поперед  опера  и  участкового,  такая  шустрость  вышла  ему  боком:   дядя
подозреваемого прострелил ему колено из самопала - с тех пор Вася  Кравченко
ходит "бедрами", словно танцуя румбу.
   Следующий кабинет занимает  Антон  Снетко.  Антон  -  единственный  здесь
заядлый спортсмен, самбист и тяжелоатлет, он дважды в неделю ходит  качаться
в спортивный зал, и кожа на его  ладонях  все  время  шелушится  от  талька,
которым натирают гриф штанги. Антон - матерщинниквиртуоз и отчаянный бабник.
Он женат по третьему разу, ни одна из жен пока что не родила ему ребенка.
   В дальнем от  уборной  конце  коридора  -  кабинет  Александра  Петровича
Курбатова. Денис никогда не видел Курбатова в несвежей рубашке или  кричащих
ярких носках. Курбатов не носит  джемперы,  пуловеры  и  туфли  на  рифленой
подошве. Он всегда гладко выбрит и не  матерится  без  явного  повода.  Даже
после тяжелого ночного дежурства от важняка пахнет исключительно "Кашарелью"
-  насчет  запахов  мать  здорово  ошиблась.  У  него  нет  возвращенных  на
доследование дел и оправдательных приговоров. На всех  совещаниях  Курбатова
хвалят, прокурор постоянно ставит его в пример личному  составу.  Но  именно
Курбатов указан Холмсу как объект, представляющий  интерес  для  оперативной
разработки.
   Сам Холмс после стажировки станет шестым следователем.
   ...Проработав здесь  месяц,  Денис  так  и  не  успел  толком  ни  с  кем
познакомиться. Некогда было. Дело Димирчяна,  похоже,  зашло  в  тупик.  Сам
Газар участвовать в убийстве водителей не мог - весь тот день был на работе,
в обед сидел в бытовке, резался в карты. Это подтвердили с десяток  человек.
Гости, собравшиеся 22 августа на его день  рождения,  так  ничего  нового  о
ракетнице и не вспомнили... Потому кофе Денис пил в одиночку;  здороваясь  с
коллегами поутру, не всегда мог сразу вспомнить, кто из  них  кто,  особенно
если коллега не посещал курилку - как, например, Антон Снетко.
   Но долго продолжаться так не могло. И однажды Таня Лопатко  зашла  в  его
кабинет, держа незажженную сигарету в оттопыренных пальцах.
   - Все на обед ушли, а у меня огня как назло нету. Выручай, Петровский.
   Минуту назад  Денис  слышал,  как  они  с  Тихоном  переругивались  из-за
какой-то пишущей машинки. Он поднес зажигалку. Таня прикурила, пальцы ее при
этом заметно дрожали. Красивые пальцы, только ногти неровно обстрижены.
   - У тебя какие проблемы. Петровский? - сказала Таня, выпуская дым  тонкой
аккуратной струйкой. - Вон,  полюбуйся,  даже  плесень  на  обоях  выступила
оттого, что ты все время  здесь  сидишь,  как  пень.  Кравченко  сказал,  ты
напоминаешь ему Альфонса Бертильона.
   Денис   улыбнулся.   Бертильон,   один   из    основателей    современной
дактилоскопии,  в  начале   своей   карьеры   работал   обычным   помощником
письмоводителя в префектуре парижской полиции и отличался очень  неуживчивым
и мрачным характером.
   - Я в цейтноте, - сказал Денис. - Буксую.
   - Никто не колется?
   - Никто ничего не знает. Кто знал - тот уже ничего не говорит.
   - Плюнь и разотри, - сказала Таня. - Стандартная ситуация, она рассосется
сама собой, только не надо зацикливаться.  Сходи  выпей  нормальный  молотый
кофе в "Космосе", поболтай с кем-нибудь. Общение  катализирует  мыслительный
процесс. Когда у меня работа не клеится, я  всегда  с  кем-то  разговариваю.
Надо только выбирать умных собеседников, это самое  сложное...  Кругом  одни
жлобы!
   Лопатко уронила  пепел  на  стол,  быстро  сдула  его  Денису  на  брюки,
извинилась и затушила сигарету в чайном блюдце на подоконнике. У нее в самом
деле красивые руки -  "счастливые",  как  говорят  хироманты;  только  между
указательным и средним пальцами  на  правой  руке  желтокоричневое  йодистое
пятно от табака.
   - Так ты идешь. Петровский? - спросила Таня.  Она  уже  стояла  у  двери,
дергая ручку вверх-вниз.
   - Куда?..
   - О Господи. Кофе пить. Черный кофе с сахаром. Можно и  с  коньяком,  как
решишь.
   Денис хотел отказаться, дел было  действительно  выше  головы.  Но  Холмс
охотно согласился.
   - Да, конечно, - Холмс вскочил, сунул бумаги в стол. - Чур, я угощаю.
   - Еще бы, - сказала Таня.
 
   * * *
 
   Бармена  в  "Космосе"  звали  Проша,  он  был  невысокий,  в   очках,   с
грушеподобной головой. Знайка из мультфильма. Кофе сварил вкусный, густой, с
пышной белой пенкой - и еще сказал "пожалуйста". Он  знал,  кто  такая  Таня
Лопатко, и держался очень почтительно. Денису тоже досталась доля уважения.
   - А  иногда,  когда  чувствую,  что  мозги  совсем  не  варят,  я  смотрю
американские полицейские боевики,  -  продолжала  Таня,  отпив  из  чашки  и
размахивая новой незажженной сигаретой. - Это стимуляция.  Там  все  тупо  и
плоско, сплошное вранье. Но за что уважаю американцев - уж  если  это  фильм
категории "А", то как минимум  хорошие  актеры,  Сигал  там,  Кейдж...  Тебе
нравится Сигал?
   - Нет, - сказал Денис. Он поджег ей сигарету и  прикурил  сам.  Солнечные
квадраты накрывали пустые столики с пластиковыми  стаканчиками,  украшенными
пыльными искусственными цветами. Здесь безлюдно, как  в  настоящем  космосе.
Только жарко.
   - ...Он законченный жлоб, - неожиданно согласилась Таня. - Все они  жлобы
и играют законченных жлобов. Но когда начинаешь про себя их всех допрашивать
- мысль бегает, оживляется... Что бы он ответил на этот вопрос? А  на  этот?
Понимаешь, о чем я?
   - Понимаю.
   Единственное, что понял Денис, это то, что Таня Лопатко  "с  тараканами".
Интересно, на какой почве?
   - Курбатов тоже жлоб, - мысль собеседницы сделала причудливый зигзаг. - В
нем есть какая-то  загадочность,  но  это  чисто  внешнее.  Общаться  с  ним
неинтересно.
   - Почему? - как можно наивнее спросил Денис. - Александр Петрович здорово
расколол одного убийцу. И меня позвал поучиться.
   Люди больше всего любят учить других и развенчивать их заблуждения.  Если
пользоваться этим, можно получать  много  интересной  информации.  Так  учил
Мамонт.
   - Потому что он просто молча жрет  тебя.  Молча.  Ты  стоишь  перед  ним,
говоришь, говоришь, распинаешься - а он  молчит  и  жрет.  Потом  весь  день
чувствуешь себя как обкусанное яблоко.
   - Мне он показался интересным, - сказал Денис. - Не хочешь еще кофе?..
   - Да ты с ним мало общался, - хмыкнула Таня. Про кофе  она,  кажется,  не
расслышала. - А я общалась.  Редкостный  жлоб.  Пару  лет  назад  для  нашей
конторы выделили квартиру. Однокомнатную. Кравченко  до  потолка  прыгал  от
радости, он в техникумовской общаге ютится, на керогазе яичницу  готовит.  И
Тихон в общаге, хоть у него жена. А Курбатов холостой, у него три комнаты  с
лоджией на проспекте Маркса.
   Таня повысила голос, и бармен несколько раз посмотрел в их сторону.
   - И вдруг оказывается,  что  он  -  первый  на  очереди!  В  его  адресе,
оказывается, куча людей прописана! Ну не гад? Я была предместкома,  пыталась
поговорить с ним:  войдите  в  положение,  елки-палки,  Александр  Петрович,
ребятам трудно, Кравченко вон жениться никак не может, Крус  ребенка  боится
родить...  Даже  на  крик  перешла  в  конце  концов  -  а  он  слушал  меня
внимательно, молча. Как врач-психиатр. И квартиру себе заграбастал-таки.  То
ли продавать будет, то ли на одну менять... А у меня потом с работой  полный
облом был, черная полоса, голова совершенно не варила. В этом  смысле  Сигал
куда лучше Курбатова.
   "Это точно, - подумал Денис. - Вряд ли Сигал знает, что такое квартучет".
   - Так Кравченко до сих пор в общежитии? - спросил Денис.
   - До сих пор. А жена  Круса  два  раза  аборт  делала,  он  ее  силком  в
абортарий тащил, потому что в общаге с ребенком делать нечего. Жена  у  него
полячка, католичка из Слонима, она простить ему этого  не  может,  грызет  и
грызет без конца.
   Денис извинился, отошел к стойке. Вернулся с  двумя  рюмками  израильской
дынной водки. Очень душистой.
   - Не пробовала такого для стимуляции мозгов?
   - Она теплая, - сказала Таня.
   - Из холодильника.
   Таня коснулась пальцами  рюмки.  На  запотевшем  стекле  остались  тонкие
отпечатки.
   - Ладно, давай... Только осторожно. Курбатов  услышит  запах,  Степанцову
настучит. Они друзья, отдыхать вместе ездят... Только не пойму, откуда такая
дружба... За твои успехи!
   Отставив мизинчик, она залпом опрокинула рюмку. Потом  скосила  глаза  на
бармена Прошу и повернулась к нему спиной.
   - У меня такое впечатление, что стучит он не только прокурору.
   - Кто?
   - Курбатов. Да и этот тоже...
   Она показала через плечо.
   - Кому же они стучат? - удивился Денис.
   - Куда все, - скривила губы  Таня.  -  Есть  такая  организация,  на  три
буквы... Терпеть их не могу. Жлобье.
   Денис почувствовал, что вспотел. Взял рюмку - она и  в  самом  деле  была
холодна как лед - и тоже опрокинул в себя.
   - Мой обвиняемый вены вскрыл, слышала?
   - Слышала. Возьми еще этой гадости.
   - Сейчас возьму, - Денис наклонился к ней вплотную. - Только мне кажется,
там дело нечисто. Хочу раскрутить это дело. Уже послал  запрос  в  изолятор.
Чтобы прислали ко мне дежурного, корпусного, надзирателя, выводных.  Короче,
всю смену. Допрошу каждого, картинка и прояснится...
   - Брось... Вскрылся и вскрылся,  тебе  же  проблем  меньше.  А  ты  новые
создаешь. Зачем? Сел за машинку и настукал постановление: в связи со смертью
обвиняемого уголовное дело прекратить.  И  все!  Возьми  лучше  коньяку,  он
покрепче...
   Напарника Курлова зовут Паша, прозвище - Дрын. Наверное,  от  английского
drink - "пить". Хотя  вряд  ли  -  кто  тут  знает  английский...  Паша  сам
огромный, а голова у него маленькая. Он помешан на  "Командирских"  часах  -
никелированные кнопки, подсветка, будильники и картинки на циферблате; таких
часов у него, наверное, дюжина, он носит их по очереди. Второй его  пунктик:
поросячий сок. Три раза в неделю, когда они  загружаются  на  мясокомбинате,
кто-нибудь из рабочих выносит Паше  пол-литровую  кружку  со  свежей  свиной
кровью. На краях кружки кровь успевает  свернуться,  Паша  вытирает  сгустки
пальцем. И пьет. Ему нравится. Потом у Паши  всю  дорогу  отрыжка,  и  запах
такой, будто кто-то пернул из могилы.
   - И не надоело тебе вонять? - говорит  ему  Сергей,  когда  они  трясутся
потом в фургоне среди твердых мерзлых глыб мяса.
   - Чего? - не понимал Паша.
   - Водку лучше пей.
   - Не люблю водку.
   - А с бабами целуешься?
   - Больно надо их целовать, бабам другое нравится, - рассуждал Паша.  -  А
рот человеку дан, чтобы есть. А не целоваться.
   Паша интересный человек, у него все построено на контрастах. Большое тело
- и маленькая голова, толстый мясистый рот  -  и  маленький  нос,  задранный
кверху так, что ноздри смотрят прямо на собеседника. Если  бы  Паша  Дрын  и
захотел  поцеловать  какую-нибудь  девушку,  вряд  ли  бы   это   ей   очень
понравилось.
   У "Визиря" шесть точек в  городе  -  "стекляшки  -  пивняки,  столовые  и
небольшие дешевые кафе. Есть своя  продуктовая  база.  И  офис  на  Портовой
улице. Сергей и Паша получают товар на железнодорожных и речных складах,  на
больших государственных базах, в частных  конторах,  промышляющих  импортным
продовольствием. Потом развозят по точкам. Вот такая работа.
   Первые несколько дней Сергей работал в длинном  хлопчатобумажном  халате,
который ему выдал Вал Валыч.  Однажды  они  сгружали  бочки  с  маринованной
скумбрией - тяжеленные, их только кантовать потихоньку, - а Паша  Дрын  брал
запросто, взваливал на плечо и нес. Лось такой. Сергей тоже решил не ударить
лицом в грязь, схватил бочку, пошел. А когда стал подниматься  по  лестнице,
наступил на край халата и чуть не расшибся.
   - А ты думаешь, почему я никогда не падаю? - спросил его Паша.  -  Потому
что сок поросячий пью.
   Сергей послал его подальше.  А  халат  больше  надевать  не  стал,  купил
рабочий комбинезон - прочный и удобный. Хоть и дорогой.
   Сегодня шофер Гога сказал, что график поменялся: на "мясо" поедут  позже.
Утром прошлись рейдом по складам,  загрузились  сигаретами,  маслом,  пивом,
баллонами со сжатым воздухом и рыбными консервами.  Потом  надо  было  ехать
через весь город на городской пляж - там  находилась  одна  из  "стекляшек".
Гога по дороге влетел в какой-то ухаб, так что ящики чуть не полетели Сергею
и Паше на голову. Обычно в таких случаях  шофер  останавливался,  спрашивал:
все ли в порядке? А тут не спросил - спешил, наверное.
   - Ага, - сказал Паша. - Штрафное очко.
   Он снял верхний ящик  с  пивом,  достал  оттуда  шесть  бутылок,  передал
Сергею. Остальные четырнадцать  аккуратно  разбил  друг  о  дружку,  осколки
разбросал по всему полу.
   - Я его не очень-то люблю, пиво это, - сказал  Паша,  отковыривая  зубами
крышку от бутылки.  -  Но  порядок  есть  порядок.  Не  хочешь,  чтобы  тебя
похоронили здесь однажды - пей. Скажем, что ящик слетел на ухабе.
   Пока Сергей пил одну бутылку, Дрын выдул все пять.
   Когда приехали на место, шофер матерился: куда ж вы смотрели, мать  вашу,
грузчики?! Паша дыхнул  на  него  пивом  и  сказал,  чтобы  заткнулся.  Гога
небольшой и сухонький, для Паши Дрына все равно что щепка какая.  Ничего  он
больше не сказал, только попросил буфетчицу из "стекляшки",  чтобы  принесла
ему калькулятор: подсчитать, сколько вычтут из зарплаты, вместе с налогами и
торговой наценкой. Буфетчице лет тридцать пять,  у  нее  огрубевшие  руки  и
красивое лицо, начинающее заплывать жирком. Она крикнула шоферу:
   - Да че считать, ты заходи, я тебе заместо калькуляра все сделаю!
   Гога чапаевским жестом подкрутил ус и смело пошел в атаку. Пока Сергей  и
Паша разгружали ящики и баллоны, эти двое хихикали в подсобке.
   - Да не щипайся, не щипайся, дурак, о-о-ой!..
   Паша сказал, что у нее трусы с замочком - молнией" и она  любит  жариться
стоя,  -  это  шофер  рассказывал.  Еще  она  спринцуется  пивом,  чтобы  не
забеременеть.
   После обеда отправились  на  мясокомбинат.  Уже  за  несколько  кварталов
слышна тухлая вонь: ночью, видно, выгружали  костную  муку  из  контейнеров.
Аппетит Паши Дрына от этого нисколько не пострадал - перед погрузкой он, как
обычно, опрокинул в себя пол-литра "поросячьего соку" и рыгнул.
   Потом рабочие выкатили на рампу свои тачки. Вместо обычных мороженых  туш
там валялись  протухшие,  обглоданные  крысами  коровьи  остовы.  Сергей  не
выдержал:
   - А пакеты для блевотины, как в самолете, у вас выдают?
   - Это уже не наша забота, - сказали рабочие. - Был приказ, ваш  начальник
заказал - наш отгрузил. И все.
   Паша Дрын надел рукавицы, чтобы  не  пораниться,  молча  поволок  коровий
хребет в машину. Потом пошел за следующим.
   - Будешь стоять, - сказал он, проходя мимо Сергея, - отмудохаю. И  Валычу
еще скажу.
   - Ты уверен: это именно то, за чем мы приезжали? - спросил его Курлов.
   - Уверен. Не дрочи в карманах, работай.
   Сергей тоже взял у шофера рукавицы, стал  таскать  эту  гниль  в  машину.
Дышал кожей и ушами.  Говяжьи  кости  были  густо  облеплены  мухами;  мухи,
сволочи, не слетали, сколько ни маши рукой  -  яйца  откладывали,  а  может,
просто обнаглели. Приходилось обстукивать кости  об  рампу.  Когда  погрузка
закончилась, Сергей в фургон не полез, сел в кабину к шоферу.
   На этот раз поехали на  восточную  окраину,  где  в  роще  за  аэропортом
недавно открылось небольшое кафе под названием "Пилот".  Сергей  не  помнил,
чтобы они сюда когданибудь приезжали раньше. Гога подрулил к  обитой  цинком
двери служебного входа.
   - Выгружайся.
   Дрын уже вовсю швырял хребты на асфальт. Сергей полез было к нему, но тот
показал грязной рукавицей на дверь и сказал:
   - Отопри пока, а я тут сам...
   - Что, нас не ждут? - удивился Сергей.
   Паша промолчал. Сергей несколько раз постучал по цинку -  безрезультатно.
В конце концов нашел кирпич и хорошо врезал. Дверь неожиданно  распахнулась,
будто   выстрелила,   оттуда   вылетел    полный    загорелый    парень    в
рубашке-косоворотке. Он держал в  вытянутой  руке  большие  ножницы,  какими
разделывают птицу, - и наверняка рассчитывал пригвоздить Сергея к  асфальту.
Сергей едва успел пригнуться, врезался толстяку головой в живот. Тот  громко
сказал "Ы", покраснел, как помидор, и остановился, коротко и часто дыша.
   Сергей выбил ножницы, ударил толстяка в висок. Не  успел  тот  свалиться,
как из дверей выбежали еще двое мужчин  в  замызганных  белых  халатах.  Они
посмотрели на растянувшегося пятиконечной звездой парня, на ножницы, которые
Сергей теперь сжимал в своей руке, - громко выругались и убежали обратно.
   - А теперь быстро, - сказал Паша. - Делай как я.
   Он спрыгнул с машины и пошел внутрь, в  каждой  руке  сжимая  по  остову.
Когда Паша перетаскивал их через порог, с вялым  звуком  отлетели  несколько
ребер. Гога смотрел, покуривая рядом с машиной...
   Сначала была задымленная кухня, женщина в пропотевшем цветастом платье  и
фартуке.
   - Делать вам больше нечего, блядины вы-ы!.. - кричала она почти  жалобно.
Паша на миг притормозил, бросил кости, взял большую кастрюлю с плиты и вылил
ей под ноги. Женщина взвыла и рухнула на пол. Сергей, идя следом,  видел  ее
красные, обваренные супом лодыжки.
   Потом был обеденный  зал,  человек  десять-пятнадцать  посетителей.  Паша
ухватился за коровий хребет  двумя  руками,  хлестнул  им,  как  плетью,  по
накрытому столу. Визг. Мат. Тарелки и стаканы полетели в стороны. Посетители
стали разбегаться.  Второй  хребет  Дрын  закинул  на  стойку,  между  двумя
приличного вида девчонками, похожими на студенток.
   - Ты что, дебил, совсем с катушек съехал? - отчетливо произнесла одна.
   Паша схватил девчонку пятерней за грудь, рывком сорвал со стула  и  вытер
рукавицу о ее лицо. Сергей стоял как дурак посреди зала, продолжая сжимать в
руках гнилые коровьи кости. Он не понимал, что происходит... не понимал, что
это за идиотская игра, в которой ему приходится принимать участие.
   Визг. Мат.
   Девчонка плакала, сидя на полу, и в истерике царапала себе  лицо  руками.
Ее подружку рвало.
   Мужчина в светлом летнем  костюме  лежал  на  полу,  перебирая  ногами  и
оскалив зубы. В руках у него - горлышко водочного графина. Рядом, присев  на
корточки, сидела молодая женщина.
   - Вы что - совсем? Вы что? - повторяла она, глядя на Сергея выкатившимися
от ужаса глазами.
   "Наверное, я ему врезал", - отстранение подумал  Сергей.  Он  в  упор  не
помнил - когда и за что.
   А  Паша  снова  ходил  по  залу,  деловито  разбрасывая   тухлые   кости,
переворачивая столы и стулья.
   - А нехрен сюда ходить, понятно? - говорил он комуто. - Это гнилое место,
здесь приличным людям впадлу находиться... Вот и все. И нечего.
   Вечером шофер Гога сказал, что надо зайти на Портовую, Вал Валыч  к  себе
требует.
   - Только прежде консерву отбуксуем в "Лабинку", - добавил он.
   - Но уже пять часов, -  сказал  Сергей.  -  Рабочий  день  закончился,  я
переоделся.
   - Ничего, там не замараешься. Всех дел-то на две минуты.
   - Опять будем народ распугивать?
   Гога рассмеялся.
   На улице резко стемнело, в воздухе запахло газировкой - будет гроза. А  в
фургоне воняло по-прежнему. Паша устроился прямо на полу, подстелив под  зад
газету; всю дорогу он жевал  резинку  и  молчал.  В  полумраке  его  лицо  с
насупленными бровями и тугими буграми желваков неожиданно показалось  Сергею
знакомым. Может, Паша Дрын просто напомнил ему какое-то животное?
   Только - какое?..
   Они заехали на "родной" визиревский склад, куда утром выгружали продукты,
взяли три ящика с наклейкой "Шпроты балтийские". В "Лабинке" их встретил сам
директор, Гога называл его Ираклий Андреевич.
   - Ну что? - спросил Ираклий, вспарывая  картонный  ящик  ножом.  -  Опять
говно какое-нибудь привезли?
   -  Добро,  оно  тоже  говно,  -  блеснул  зубами  Гога.  -   Только   еще
непереваренное.
   Директор "Лабинки" достал плоскую консервную банку, повертел ее в  руках,
пробормотал:
   - Ну ладно. Добро так добро.
   Потом внимательно глянул на Сергея, кивнул:
   - Курс молодого бойца, а?.. Новенький? Держи - за завтраком скушаешь.
   Ираклий бросил ему банку, Сергей на автомате поймал ее. Едва  тут  же  не
швырнул обратно - во влажный, драпированный по углам складками кожи рот.
   - Я не голоден, спасибо.
   Почему-то Ираклия его замечание рассмешило. Ну  и  хрен  с  ним,  подумал
Сергей, дома проверим, что за добром вы здесь торгуете... Паша схватился  за
ящик, понес его внутрь, Сергей взял второй. На кухне никого не  было,  кроме
двух парней в джинсе, которые сидели на металлическом  разделочном  столе  и
играли в карты.
   - Бросай под стол, - сказали они Сергею. - И уматывай.
   В конторе на Портовой улице провели буквально две минуты, не больше.  Вал
Валыч пригласил в  кабинет,  где  вручил  всем  троим  по  двести  пятьдесят
долларов ("это премиальные, за перевыполнение  плана")  и  сухо  попрощался.
Кажется, ему не очень понравился запах.
   - И часто мы будем... план перевыполнять? - спросил Сергей у Дрына, когда
они вышли на улицу.
   - Пятилетку - в три года, - ответил Паша, сплюнув на асфальт. Даже  через
полдня после приема "поросячьего сока" слюна у него оставалась  розовой.  Он
посмотрел на свои расписные "Командирские" часы, потом приложил  их  к  уху,
прислушался. - Ираклий в  "Лабинку"  приглашал,  для  своих  у  него  жрачка
бесплатная. Зайти, что ли?.. Ты - как?
   - Я поужинаю дома, - сказал Сергей.
   - А то смотри.
   Сергею  вдруг  вспомнилось  Пашино  лицо  в  темном  фургоне,  эти  серые
полутени, ритмично прыгающие на скулах, устремленный вверх кончик носа -  ну
точно... что? кто? где?
   - Слушай, Дрын, а мы с тобой никогда раньше не встречались?
   - Ну, если только в "Артеке", на пионерской линейке, гы-гы-гы... А чего?
   ...Машину сегодня Сергей не  взял  -  и  здорово  пожалел  об  этом.  Две
остановки, что он рискнул проехаться в автобусе,  пассажиры  в  открытую  на
него   пялились,   почему-то   сразу    безошибочно    определив    источник
распространения миазмов. Сергей вышел и  оставшуюся  часть  дороги  проделал
пешком. Дома были гости: отцов университетский однокурсник Дима с женой -  у
них своя арт-галерея в Петербурге.
   - Привет, -  поздоровался  со  всеми  Сергей,  просунув  голову  в  дверь
гостиной.
   И резко направился в ванную. Мама окликнула его и догнала в коридоре.  На
ней был светлый брючный костюм с большой модерновой пряжкой, отец привез его
из Вены, когда у него еще не было ни одной любовницы. Выглядела она классно,
только вид испуганный.
   - Ты похож на привидение, Сережа,  -  полушепотом  сказала  мама.  -  Что
случилось? Димина половина чуть со стула не свалилась, когда ты появился.
   - Ерунда, просто устал.
   Ну вот. Глаза матери становились все шире и шире, а лицо вытягивалось,  и
Сергей даже испугался, что сейчас  она  начнет  шпуляться  в  него  глазными
яблоками и ронять челюсть на пол, как этот придурок Джим Керри в "Маске".
   - Чем от тебя... Господи... Что за вонь?  -  проговорила  мама,  невольно
прикрывая рот и нос рукой. Она  стала  раза  в  два  белее  своего  брючного
костюма. - Чем это воняет от тебя?.. Ты что, убил кого-нибудь?
   "Убил ли я кого-нибудь, в самом деле?" - подумал Сергей.
   - Не знаю, -  сказал  он.  -  Просто  у  меня  был  трудный  день,  а  на
мясокомбинате сегодня вывозили костную муку. Я хочу как следует помыться.
   Мама бегом побежала в туалет, смешно разбрасывая в стороны пятки - Сергей
раньше не замечал, что она так бегает,  -  взяла  баллончик  с  освежителем,
попрыскала на лампочку в коридоре, очертила  аэрозольной  струей  магический
круг около Сергея.
   - Возьми, пожалуйста, отцов шампунь, у него  очень  устойчивый  запах,  и
плесни в воду. Не жалей. Отмокни  хотя  бы  полчасика...  О  Господи...  Это
мертвечина какая-то, да?
   - Удобрение, - сказал Сергей, запирая за собой дверь ванной.
   Он слышал, как вышел из гостиной отец, как они с матерью громко о  чем-то
шептались. Подождал, когда уйдут обратно ("гостей  нельзя  оставлять  одних,
Игорь, после поговорим"). Потом выскочил на кухню, схватил консервный нож  и
вернулся. Включил воду, открыл флакон с шампунем "Шварцкопф", вылил весь его
в ванну.  Запахло  разогретой  жарким  солнцем  лимонной  рощей  -  как  под
Гурзуфом, где они отдыхали... Сергей не помнил,  в  каком  году.  Он  достал
банку шпрот из кармана, встряхнул над ухом.
   Ничего не услышал.
   Может, лучше не открывать? Пусть Агеев открывает - верно? Это его работа.
Это ему потом получать Звезду Героя и очередное звание.  А  то  еще  скажет,
козел, что Сергей сам натоптал туда порошка...
   Ну да. А если порошка никакого нет?
   Сергей положил банку на пол, приставил лезвие ножа к  внутренней  стороне
железного ободка. Банка, звякнув, встала на ребро,  Сергей  поправил  ее.  И
ударил по деревянной ручке ладонью.
   Пол отозвался коротким каменным эхом. Свет в ванной ритмично замигал.
   - У тебя все в порядке, Сереж?  -  спросил  отец.  Наверное,  под  дверью
стоял, слушал. - Нам надо поговорить. Неужели тебе нравится эта работа?
   - Все хорошо, все прекрасно, айм файн... все просто заебись,  -  бормотал
Сергей.
   Из рваного отверстия в  банке  наружу  вытекало  обычное  рыжее  масло  с
рыбными крошками. Нож дальше  кромсал  жесть,  оставляя  на  краях  неровный
зубчатый след. Сергей представлял, как однажды возьмет эту банку  и  накроет
ею морду Агеева.
   И повернет по часовой стрелке.
   Все об этом знают. Эванджелиста так уж точно. И Шиффер, и Кроуфорд знают.
И Светлана Котова, последняя подружка Солоника, тоже  знала  -  пока  ее  не
прижмурили в Афинах.
   Главное  -  это  ощущение,  будто  зажимаешь  маленькую   монетку   между
ягодицами. Монетка не должна упасть,  даже  если  перебегаешь  дорогу  перед
фырчащими мордами автомобилей. Даже если тебя  бьют  под  ложечку  и  легкие
сворачиваются внутри мокрыми безжизненными полотенцами. Ты плюешь на  все  и
гордо перемещаешься в пространстве, удерживая чертову монетку  за  самый  ее
краешек с вертикальными насечками, и твоя прямая кишка сжата, как  слипшаяся
макаронина, - а зомбированные мужики на проспекте Маркса смотрят тебе вслед,
забыв  обо  всем  на  свете,  они   восхищены,   они   падают   в   открытые
канализационные люки, летят под колеса машин,  они  таранят  стекла  витрин,
фонтанируя  кровью  из  порванных  аорт,  они  топчут  прохожих,  как  стадо
взбесившихся слонов. Можно ставить десять против одного, что вечером,  после
ужина и "Крутого Уокера", натянув вьетнамский  шипованный  презерватив,  эти
мудаки скажут своим женам и любовницам: слушай, дорогая, а  теперь  пройдись
туда-сюда и поверти очком,  как  эта  сучка,  которую  я  видел  сегодня  на
проспекте...
   Это и есть настоящий Подиумный Шаг. С большой буквы. С маленькой монеткой
в жопе.
   Маша Вешняк знает, что это такое.  Или,  по  крайней  мере,  думает,  что
знает.
   Она идет в свой итальянский супермаркет, где вот-вот закончится обеденный
перерыв, на ее лице адресованная в никуда полуулыбка, она блуждающей кометой
светится в толпе.
   Только сейчас вместо маленькой монетки Маша  сжимает  толстое  сучковатое
полено, внутри липко и паскудно, и кровь скоро начнет стекать по ногам.
   Машу порвали. Если бы Метла, этот подонок, не попал в  прямую  кишку,  он
продырявил бы ее в любом другом  месте,  точно.  Когда  Метла  злится  -  он
твердый и холодный,  как  бревно,  как  зубило,  он  может  только  убивать.
Никакого удовольствия. Он убивает и говорит:  ты  здорово  подставила  меня,
сука. Очень здорово.
   Заметив впереди парня с сеттером. Маша быстро перешла на  другую  сторону
улицы. Сеттер встал в стойку, нервно  повел  носом.  Собаки  чуют  кровь  за
километр; когда у Маши месячные, Додик так и норовит залезть под юбку...
   Это не месячные. Это просто кровь,  потому  что  Машу  порвал  ее  лучший
дружок. Прочистил мусоропровод. Размешал  кишки.  Он  заехал  за  ней,  едва
начался перерыв, и отвез к себе. Сначала ударил под дых. Потом  сказал,  что
ракетница, которую она взяла на день рождения Газона, была  "горячая",  -  а
Метла никому не позволяет трогать свои вещи без спросу.  Теперь  он  с  этой
долбаной ракетницей,  как  жерех  с  блесной  в  желудке.  Это  справедливо?
Справедливо или нет - я тебя спрашиваю, жаба паскудная?!
   Нет, это несправедливо. Значит, что? Значит, виновные понесут  наказание.
Вот это будет справедливо, да. Газик, педреныш, уже получил свое, верно?
   - Он требовал, чтобы я залезла пальцем в его... Нет, не надо, пожалуйста.
Нет, нет...
   - Заткнись. Он свое получил.
   - Мне больно. Пожалуйста... Я не думала даже  доставать  ее  из  сумочки,
взяла на всякий случай, думала - если на обратном пути кто-то пристанет,  то
я смогу... Ты с ума сошел, не надо. Ты что?!
   - Не дергайся, паскуда! Ты выстрелила первой. Ты сама  стала  клеиться  к
нему - вот что я хочу сказать.
   - Неправда!! Нет!!.. Больно, дурак!!
   - Заткнись, блядво...
   - Ой, ой... Куда ты пихаешь, больно!
   - Так и должно быть...  Это  наказание...  Ты  здорово  подставила  меня,
сучонка. Никто... еще... меня... так...  не  подставлял...  Вот  тебе!  Вот!
Хы-хы-хы...
   Речь его стала нечленораздельной, Метла стал хрипеть и  постанывать.  Она
тоже стонала, но не от страсти. В промежности что-то трескалось. Вместо двух
отверстий там вполне может оказаться одно,  и  тогда  ей  прямая  дорога  на
операционный стол. Маша слышала про такие случаи.
   ...А первый раз они спали вместе год назад, у  нее  дома.  Она  подмылась
квасцами, и Метла тогда раз сорок спрашивал: ну как, девочка? не  болит?  не
беспокоит? Маша умирала со смеху, но молчала, и руки ее все время лежали  на
его холодной дрыгающейся заднице. Сначала она наматывала  на  палец  волосы,
которые целыми пучками торчали оттуда, потом руки понемногу  ожили  и  стали
подгонять его, топить, вколачивать, быстрее, давай...  Все  было  прекрасно.
Метла обцеловывал ее всю, он был мягкий и  настойчивый,  он  не  убивал,  не
рвал, не раздирал надвое - хоть и торчал, как перископ, а складывался только
после третьего или четвертого раза.
   Метла втрескался.
   Маша никогда не была красавицей, она это прекрасно знала. А вот Метла  не
знал; и никто из той многочисленной бригады,  что  бурила  эту  скважину  до
него, не знал и знать не мог. Потому  что  Маша  Вешняк  ни  на  секунду  не
забывала о монетке, которую надо удерживать во что бы то ни стало, и держала
ее, даже когда все тело плавилось, будто воск.
   Держала и теперь, деваться некуда... Вот тако-ое полено.
   Маша свернула во двор, заставив какого-то папашу, выколачивающего  ковер,
замереть с выбивалкой в руках. Она зашла в  ближайший  подъезд,  достала  из
косметички носовой платок и подложила его в  трусы.  Твою  мать...  Подонок.
Когда она вышла на улицу,  папаша  все  еще  стоял  монументом.  Или  что-то
увидел?..
   В магазине появилась за четыре минуты до  конца  перерыва.  Отпрашиваться
нельзя, итальянцы в такие игры не играют, домой  могут  отпустить  только  с
отпиленной конечностью под мышкой. Маша прошла в уборную,  достала  насквозь
пропитанный кровью платок, стянула трусы. Прежде  чем  все  это  спустить  в
унитаз, внимательно рассмотрела: спермы не было ни грамма. Метла  так  и  не
кончил. Она быстро подмылась, сменила белье.  Выпила  таблетку  мепробамата.
Когда тренькнул звонок и  Маша  с  обычной  своей  полуулыбкой  появилась  в
торговом зале, никому бы и в голову  не  пришло,  что  у  нее  что-то  не  в
порядке.
 
   * * *
 
   - В каком, говоришь, году это было? В восемьдесят третьем? Не знаешь, кто
вел?
   - Не знаю.
   - Ладно, сейчас разберемся...
   Курбатов придвинул к себе  телефон  и  принялся  сосредоточенно  набирать
номер.
   - А жаловались? Мать, родители отца, кто-то с работы?
   - Не знаю, - повторил Денис. И подумав, добавил:
   - Вряд ли. Мать вообще жаловаться не любит.
   - А зря, - сказал важняк. - Когда кто-то  сильно  заинтересован  в  деле,
тогда люди по нему  пашут,  стараются  избежать  лишних  "телег",  чтобы  не
поймать неприятностей на свою задницу. А когда все спокойно - никто особо не
чешется...
   - Здравствуй, Владислав! - произнес Курбатов уже в телефонную  трубку.  -
Узнал? Хорошо. В  восемьдесят  третьем  вы  расследовали  дело  об  убийстве
Петровского. Скорей всего оно приостановлено за нерозыском  виновных.  Найди
его, пожалуйста. А я подошлю  нашего  паренька  с  письмом,  выдай  ему  под
расписку на пару недель. Да ничего  особенного,  если  получится,  расскажу.
Спасибо.
   И, положив трубку, подмигнул Денису.
   - Вот и все. Привезешь дело, посмотрим, и станет ясно - что к чему...
   У Дениса перехватило дух. Все произошло совершенно  неожиданно.  Курбатов
сам забрел к нему в кабинет, поговорил "за жизнь", расспрашивал о  семье,  а
когда он рассказал о давней трагедии, тут же взялся за  телефон  и  напрямую
соединил сегодняшний день с канувшей в прошлое страшной ночью.
   Дело об убийстве отца оказалось нетолстой папкой в замызганном  картонном
переплете.  Стандартные  бланки,  обычные  документы:   отпечатанные   через
истертую ленту еле читаемые постановления, написанные неряшливыми  почерками
рапорта и протоколы допросов, нечеткие чернобелые снимки.  Фотографии  Денис
смотреть не стал, а все остальное прочел.
   Вначале  события  развивались  параллельно:  недалеко  от  Тиходонска  на
железнодорожной насыпи  нашли  труп  отца,  а  через  два  часа  на  станции
Степнянской задержали  трех  хулиганов,  изрезавших  сиденья  в  электричке.
Задержанных ожидал  штраф,  но  степнянский  опер,  случайно  заглянувший  в
дежурную часть и ничего не знающий о находке тиходонских коллег,  подчиняясь
интуиции или извечному инстинкту сыщика, вдруг спросил: "Ребята, а за что вы
мужика убили?"
   Заданный наобум вопрос вызвал смятение у задержанных.
   - Да мы не хотели... - промямлил самый младший. - Он сам напоролся...
   Очевидно, после этого за них взялись всерьез, потому что в деле появились
"явки с повинной". Три дегенерата подробно расписали, как  пили  портвейн  в
привокзальной рыгаловке, как поехали к знакомым девушкам в село  Ржаное,  но
подруг там не нашли, зато купили самогон, как на обратном пути повздорили  с
"мужиком в синей шведке", как началась драка и Борька  нечаянно  ударил  его
ножом два или три раза...
   - Десять раз, паскуды! - закричал Денис. Его  трясло,  по  лицу  катились
слезы. - Десять раз нечаянно!
   Всех троих закрыли в КПЗ - Сивко и Чепурного  за  хулиганство,  а  Бориса
Кружилина - за убийство. Через трое суток хулиганов освободили под  подписку
о невыезде, а убийцу арестовали. Но, переехав в следственный  изолятор,  тот
отказался от ранее  данных  показаний  и  заявил,  что  их  из  него  выбили
оперативники. На рубашке подозреваемого обнаружили кровь отца, но и у самого
Борьки кровь оказалась той же группы. Два ножа, которыми  дегенераты  резали
сиденья, орудиями убийства не являлись, а третьего,  Борькиного,  так  и  не
нашли. Через десять дней Кружилина освободили за недоказанностью вины, а  по
истечении двух месяцев дело приостановили за неустановлением виновных.
   Через час, приведя себя в порядок, Денис зашел к Курбатову. Тот скользнул
внимательным взглядом по его бледному лицу с припухшими красными глазами, но
ничего не сказал и профессионально пролистал дело. Потом  куда-то  позвонил,
навел справки, что-то записал, подошел к двери,  запер  замок  и  достал  из
шкафа початую бутылку коньяка и две стопки.
   - Сивко уже не достать, - сказал наконец важняк. - Его убили в  девяносто
первом. А остальных подергать можно...
   Курбатов замолчал, разливая по стопкам густую  янтарную  жидкость.  Денис
молча ждал. Руки у него были холодными, а по спине тек пот.
   - Чепурной сидит за разбой, - продолжил Курбатов. -  Четыре  года  отбыл,
осталось еще два. А главный  негодяй,  Кружилин,  -  здесь,  в  городе,  вот
адрес...
   Он положил перед Денисом листок и поднял стопку.
   - Давай помянем твоего отца!
   Денису вначале  коньяк  показался  безградусным,  вторая  порция  обожгла
желудок, потом тепло медленно поднялось вверх, и он расслабился.
   - И что тут можно сделать?
   Курбатов разлил по третьей, пригладил редеющие волосы.
   - Зека загнать в петлю... Или под пресс...  Или  в  петушатник,  это  еще
проще.  А  главного...  По  делу  его   крутить   бесполезно,   хотя   можно
попробовать... Схватить ночью, притащить в отдел, отходить палками, а  потом
на понт взять: дескать, твой нож по другому делу в вещдоках лежал, а  сейчас
нашли куда его приставить - там и пальцы твои, и кровь потерпевшего...
   Важняк с сомнением поморщился.
   - Нет, ерунда! Не те времена, не те люди... По делу ничего не выйдет.  Ну
да можно что-то еще придумать...
   - Что же тогда, в восемьдесят третьем, ничего  не  придумали?  -  спросил
Денис. - Тогда небось легче было!
   - Да очень просто, - Курбатов уставил на стажера  выпуклые  льдисто-рыжие
глаза. - Тогда это никому не было нужно. А сейчас ты -  один  из  нас!  Член
команды!
   Важняк аккуратно закупорил бутылку, спрятал ее на место,  отставил  рюмки
на подоконник.
   - И когда обижен член команды, мы используем все  возможности,  чтобы  за
него заступиться. А возможности  у  нас  очень  большие!  Скоро  ты  в  этом
убедишься!
   - И Кравченко член команды?
   Курбатов насторожился.
   - А почему ты про  него  спросил?  -  в  желтых  глазах  вспыхнул  огонек
подозрения.
   - Да так... Ему ногу прострелили, а за это цыгану три года  дали.  И  все
дела!
   - А-а-а!
   Огонек погас.
   -  Не  всякий,  кто  здесь   работает,   -   член   команды,   -   важняк
многозначительно поднял палец. - Но ты мне симпатичен.  А  это  очень  много
значит, когда человек симпатичен Александру Петровичу!
   - Спасибо, - Денис поднялся.
   - Кстати! - Курбатов хлопнул себя по лбу. - Сегодня  сидел  у  шефа,  ему
позвонили из изолятора. Что ты там расследуешь? С этим самоубийством  и  так
все ясно, а ты контролеров и надзирателей вызвал  целую  толпу...  Начальник
плачет - там посты перекрывать некому. Владимир Иванович пообещал  ему,  что
зря людей дергать не будем. И просил меня тебе подсказать.
   - Так как же...
   - Очень просто. Обычно никто за зеков землю не роет. Покончил с  собой  -
туда ему и дорога. Вон сколько порядочных людей страдает - им помогать надо.
Так или не так?
   - Так, - неуверенно вымолвил Денис.
   - Ну и отлично. Я же чувствую, что ты умный парень. И обязательно станешь
членом команды.
   Вернувшись в свой кабинет, Денис  долго  сидел,  уставившись  в  стену  с
выцветшими обоями. Действительно, Курбатов говорил правильные слова. Если бы
за ними не стояли очень большие неправильности, мириться с которыми Денис не
хотел. Но и воздать по заслугам убийцам отца  Александр  Петрович  собирался
неправильными методами. И Денис в этом был с ним полностью  согласен.  Здесь
происходило   какое-то   раздвоение,   и   следовало   либо   отрицать   все
неправильности скопом, либо раздвоиться самому.
 
   * * *
 
   В 96-м киоскер Катенька вышла замуж за военного,  уволилась  и  уехала  в
Иркутск.  Теперь  в  киоске  сидит  Анна   Валериановна,   бывшая   школьная
учительница, вместо лица  у  нее  наспех  очищенная  картофелина.  Она  тоже
надевает резиновый напальчник, чтобы удобнее было брать газеты, - только  на
это майору Агееву плевать с высокой башни.
   Рядом открылось еще одно кафе, там густое прохладное пиво двух сортов  из
заводских   тридцатилитровых   бочонков   и   вкусные   горячие   комплексы.
Сравнительно недорого. Там молодые смешливые официантки, Таня и Раиса, у них
клетчатые передники и спортивные  загорелые  ноги.  Когда  девушки  надевают
каблуки, на бедрах и икрах обрисовываются крепкие мышцы.
   Только майор Агеев все равно ходит в пельменную, в  ту  же  самую.  Серые
магазинные пельмени здесь уже, правда, не  готовят,  какая-то  фирма  каждый
день завозит свежие пельмени из свинины. Очень вкусные и сочные, без  всякой
заморозки, таких можно и шестнадцать штук, и восемнадцать, и двадцать  шесть
съесть. Дерут за них - будь здоров.  Но  для  майора  Агеева  это  давно  не
проблема.
   Раздатчица Вика несколько раздобрела, у нее наметился второй  подбородок,
да и клапаны конвертов увеличились со второго номера на третий. Загар к Вике
почему-то никак не пристает (а как  же  папа-турок,  спрашивается?),  так  и
ходит бледная, с голубыми жилками под коленями.
   - Вам со сметаной, Валентин Петрович?
   На  людях  она  держится  подчеркнуто  официально  и  называет   его   по
имени-отчеству.  А  на  конспиративной  квартире  старается  вовсю,  как  по
агентурной линии, так и по постельной.
   - Да, конечно. И кинзу покроши в салат, будь добра.
   - Хорошо, Валентин Петрович.
   Сам Агеев нисколько не постарел за эти годы. Ему  даже  кажется,  что  он
помолодел и стал лучше выглядеть. Может, потому, что дела  пошли  на  лад...
Борьба  с  наркотиками  и  организованной  преступностью   оказалась   более
перспективным делом,  чем  политический  сыск.  Во-первых,  полезность  этой
деятельности очевидна для всех,  это  не  то  что  преследование  окруженных
ореолом мучеников-диссидентов. Во-вторых, этим в  первую  голову  занимается
милиция,  все  неудачи  можно  повесить  на  них.  Зато  успехи  имеют  явно
выраженные формы. И вот результат - стал  старшим  опером,  получил  майора,
сейчас и вовсе посадили на перспективную линию. Пока  что  грех  жаловаться.
Контора снова набирает форму, ширится в кости, обрастает мышечной  массой...
Поговаривают, что скоро из режима наблюдения и фиксации дадут приказ перейти
к активным действиям.
   - Когда мне квартиру дадут, Валентин Петрович? -  зашептала  Вика,  ставя
салат на стол.
   - Что?
   - Я уже оборзела по углам скитаться. Вчера опять с хозяйкой поругалась...
   - С ума сошла?! - прошипел майор. - В другом месте поговорим!
   - Свеженькое, все  свеженькое,  не  сомневайтесь,  -  затараторила  Вика,
виновато оглядываясь по сторонам.
   После  обеда  Агеев  отправился  на  конспиративную  квартиру.   Привычно
проверившись пару раз, он нырнул в пахнущий мочой подъезд.
   Холмс пришел вовремя, минута в минуту. Агеев поймал себя на мысли, что не
знает, как с ним держаться. Это не какой-то там Кирпич, он  же  Пидораст,  -
это  полноценный  сотрудник  Конторы,  лейтенант.   Каждое   его   сообщение
копируется и передается в Центр, в любой  момент  с  ним  может  встретиться
кто-то из большого начальства - то ли тиходонского, то ли  московского...  И
если выяснится, что Агеев что-то не так зафиксировал, или не все понял,  или
чему-то не придал значения - выводы могут последовать самые серьезные.
   - Здравствуйте. Я вас помню, вы приходили к нам на почту.
   Если Холмс таким образом хотел наладить  личностный  контакт,  то  выбрал
неудачную фразу, ибо она напомнила Агееву его публичное фиаско.
   -  Здравствуйте,  -  вяло  ответил  он.  -   Присаживайтесь.   Вы   очень
пунктуальны.
   - Такой биоритм, Валентин Петрович. - Денис уселся напротив, закинув ногу
за ногу.
   Вид у него помятый, вокруг глаз красные ободки. Такие глаза Агеев видел у
детей, которые целыми днями сражаются на компьютере  в  "Мортл  Комбат".  Во
что, интересно, сражается там у себя Петровский?
   - Очень много работы, даже не ожидал, - сказал Денис.  -  Все  это  время
просто вздохнуть некогда...
   - Да, я понимаю, - кивнул майор. Он привычно черкал ручкой в блокноте.
   - Расследование в  изоляторе  мне  предложил  прекратить  сам  Степанцов.
Правда, не лично, а через Курбатова. Я продумал  -  не  может  ли  это  быть
инициатива самого Курбатова. Но о том, что  ракетница  принадлежала  убитому
водителю, я докладывал только прокурору. Курбатов об этом  ничего  не  знал.
Поэтому скорей всего утечка произошла  через  Степанцова,  и  в  прекращении
расследования он тоже  заинтересован.  Значит,  утечка  была  не  случайной.
Логично?
   Агеев перевернул листок и  задвигал  ручкой  еще  быстрее.  Холмс  сделал
стопроцентно правильный вывод. Не зря Мамонтов его  хвалил.  Да  Мамонтов  и
выдвинулся благодаря Холмсу. Теперь и карьера Агеева во многом  зависела  от
этого молодого человека. Но тут важно не перехвалить.
   - В общем, да. Логично, - согласился майор. - Попробуем его подработать.
   - А как?
   Холмс думал, что Агеев стенографирует его  сообщение,  но  не  понимал  -
почему на столь неудобных листках.
   Как! В этом вся загвоздка.  В  те  годы  гадюку  в  прокурорском  мундире
посадили бы в подвал, выбили зубы, отбили почки, и он рассказал бы обо  всех
своих гнусных делишках и обо всех соучастниках. Но это признано незаконным и
антигуманным. Поэтому дело ограничится прослушкой телефона, недолгим НН1  да
передачей накопленного дерьма в Москву. И все. Никаких  последствий,  кроме,
конечно, вони. И это считается вполне законным и гуманным.  Впрочем,  может,
по линии "Чистых рук" дело получит необычное продолжение?
   -  Оперативными  методами,  -  туманно  пояснил  Агеев.  -   Если   будет
возможность, проверь его корзину  для  бумаг.  Особое  внимание  -  обрывкам
всевозможных записей. Вытряхни их, попытайся склеить, не получится - передай
мне. Просмотри записи в настольном  календаре.  Вдруг  там  окажется  что-то
интересное. Обрати внимание, кто к нему ходит. Чем он  интересуется.  С  кем
дружит...
   Звякнул телефон и тут же замолк. Агеев насторожился.  Снова  оборвавшийся
звонок. Майор подошел к аппарату и на третий раз  поднял  трубку.  Очевидно,
для конспирации он повернулся к Холмсу спиной и прикрыл микрофон ладонью. Но
все равно его слова были отчетливо слышны.
   - Да. Ну... Почему? - Агеев взглянул на часы. - Через час, не раньше.
   Вытянув шею, Денис заглянул  в  блокнот.  Вместо  стенограммы  он  увидел
женский половой орган с клешнями и скорпионьим хвостом. Не  поверив  глазам,
он перевернул листок. Там юная девушка, задрав ножку, словно  кошка,  лизала
себе промежность.
   Агеев положил трубку.
   - Напиши быстренько, что ты  мне  рассказал.  Времени  в  обрез.  Ко  мне
просьбы есть?
   - Да, - кивнул Денис. - По  этому  делу  человек  пятнадцать  свидетелей:
гости, соседи по двору. Все как один утверждают, что ракетницу в  тот  вечер
видели впервые...
   Агеев понимающе кивнул. Хотя  на  ракетницу  и  все  остальное  ему  было
глубоко плевать, показывать это ни в коем случае нельзя.
   - В милицейских  картотеках  никто  из  этих  ребят  не  проходит,  нашел
протокол на одного: мочился на улице в нетрезвом виде, обругал  милиционера.
Все.
   - Ну, стоит ли расстраиваться, - сказал Агеев.
   И  прежде  чем  Денис  открыл  рот,  собираясь  продолжить,  майор  вдруг
задушевно спросил:
   - Слушай, а откуда у тебя такая любовь к пиджаку?
   - То есть?.. - притормозил Денис. Переход на "ты" его особенно не удивил,
в конце концов Агеев постарше и по возрасту, и по званию.  Да  и  ощущал  он
себя еще не следователем прокуратуры и  не  лейтенантом  госбезопасности,  а
зеленым студентом.
   - Вот я, например, терпеть не могу надевать  на  себя  лишнее.  В  Японии
конкурс был - кто выстоит  целый  час  при  сорокаградусной  жаре  в  теплой
одежде. Призовой фонд пятьдесят тысяч долларов.  Все  конкурсанты  выстояли,
пришлось подсчитывать, кто больше дубленок на себя успел надеть... А я бы  и
за миллион на такое не согласился.
   - Наверное, вы были тогда в Японии.
   - Нет.
   - А вы были когда-нибудь толстым?
   Агеев постарался вспомнить вкус серых магазинных пельменей.
   - Никогда.
   - А я одно время был, - сказал Денис. - Когда меня били в живот,  он  еще
целую минуту колыхался,  как  студень.  Мама  говорила  -  нарушение  обмена
веществ на нервной почве. После смерти отца я лопал как слон.
   Агеев окинул взглядом его поджарую фигуру. Вот еще  один  факт  из  серии
"Чего не найдешь в секретном досье". О случае  с  отцом  Дениса  майор  знал
практически все - кроме имен убийц. А о  том,  что  этот  поджарый  юноша  с
воспаленными  глазами,  сидящий  сейчас   перед   ним,   когдато   назывался
"жиртрестом", - такое ему и присниться не могло.
   - Ну, хорошо. А все-таки: почему пиджак?
   - Очень просто. Под пиджаком ни живот, ни задница не торчат.  Это  дважды
два - как и то, что черный цвет "съедает" объем.
   - Но ведь сейчас у тебя вообще никакой задницы нет, а пиджаки ты носишь в
любую погоду.
   - Привычка осталась. К тому же здесь карманы, это  гораздо  удобнее,  чем
кейс... Так вот, о помощи...
   - Да, да, конечно.
   - Мне нужны досье Управления  на  моих  свидетелей,  -  Денис  достал  из
кармана лист бумаги, положил на стол. -  То,  чего  я  никогда  не  найду  в
картотеках МВД. Друзья, знакомые, подруги, какие-то  увлечения...  Все,  что
может вывести на какую-нибудь серьезную фигуру.
   - Серьезную фигуру? - переспросил Агеев.
   - Есть убийца или убийцы. Урки, короче. Кто-то из людей,  чьи  фамилии  я
записал здесь, возможно,  водит  с  ними  знакомство.  Возможно,  есть  даже
какие-то общие интересы. Но пока эти люди не засветились вместе, милиция  не
располагает об их связи никакой информацией.
   Майор снова взялся за ручку. Теперь он пририсовывал  к  органу  членистые
ножки, по три с каждой стороны. Ножки были полуженские, полускорпионьи.
   - Ты что, думаешь, мы  на  всех  ведем  учеты?  Знаешь,  сколько  на  это
понадобилось бы сотрудников?
   - Положим, не на всех. Но это специфическая публика, и  наверняка  кто-то
да привлек ваш интерес.
   - Если даже и так. Ведь это закрытая информация. Она может использоваться
только в интересах Управления.
   - Но речь идет об убийцах.
   -  Убийствами  занимается  прокуратура.  Прокуратурой  в  данный  отрезок
времени занимается Управление, частью которого ты и являешься. Зачем  решать
контрольную задачку с помощью папиного калькулятора?
   Холмс потер складки на лбу. Кажется, до него дошло.
   - Так какова обстановка в прокуратуре города?
   Денис поднял глаза. Да, он все понял. Но разговаривать  с  Агеевым  сразу
расхотелось. Мамонт никогда бы не сказал про папин калькулятор.
   - Я даже не успел толком перезнакомиться. Пока  что  все  на  одно  лицо,
нормальные, обычные люди. Ничего особенного. Правда, у Тани Лопатко,  она  в
соседнем кабинете сидит, вот у нее есть серьезное предположение, - тут Денис
усмехнулся, - что один наш коллега работает на Управление.
   - Кто?
   - Тот самый Курбатов, который передал мне совет прокурора.
   Агеев тоже хотел улыбнуться, но сдержался.
   - Почему она так решила?
   - Просто Курбатов ей не нравится.
   - Ассоциативный признак.
   - Наверное.
   - Но ты-то ей нравишься, надеюсь?
   - Тане Лопатко нравятся бородатые семейные мужчины.
   - Ерунда. Она поделилась с тобой сомнениями насчет  Курбатова  -  значит,
противопоставила тебя ему. Курбатов - плохой, Петровский - хороший.
   - И что теперь?
   - Работать. Лопатко не замужем?.. Пригласи ее  в  хороший  ресторан,  где
публика поприличнее. Да, Денис. Для  холостой  бабы,  которая  привыкла  все
делать для себя сама, - для нее уже счастье, что кто-то  другой  или  третий
приготовит вкусный ужин и после вымоет посуду. А если ты еще покормишь ее  с
ложечки, если подремонтируешь сливной бачок  у  нее  в  уборной,  твоя  Таня
Лопатко превратится в ценный источник информации.
   - Прежде чем ремонтировать сливной бачок,  мужчина  должен  хотя  бы  раз
переспать с хозяйкой этого бачка.
   - Интересная мысль! - Агеев снова перевернул листок и  принялся  рисовать
сантехника, ввинчивающего разводным ключом естественный болт в специфическую
прорезь сливного бачка. Сюжет увлек его не на шутку.
   - Не вижу тут никакого криминала, - сквозь зубы проговорил майор.  -  Она
что, страшная?
   Денис не ответил.
   - Это работа, ты понял? - майор понизил голос. - Мне все равно, будешь ты
спать с кем-то  или  нет.  Один  педик  выкачивает  для  меня  информацию  у
генерал-майора железнодорожных войск.  Сказать,  через  какое  место  он  ее
качает?.. Ин-фор-ма-ци-я, лейтенант Петровский. Вот что меня интересует.  Да
и вас тоже. Точнее, нас обоих.
   Агеев достал из  кармана  конверт,  приоткрыл,  чтобы  Денис  мог  видеть
краешек банкнот, и подвинул к нему.
   - На оперативные расходы. И не скупись в  ресторане.  Первое  впечатление
очень важно, оно определяет все последующие отношения.
   Выходя с явки, Холмс, как и положено, свернул во двор. Слева, у соседнего
подъезда сидел Кирпич. Он пришел раньше назначенного срока и  ожидал,  то  и
дело бросая взгляд на стрелки часов.  Увидев  Петровского,  Курлов  поспешно
отвернулся.
   "Что здесь вынюхивает этот тип?" - неприязненно подумал  он.  Встреча  со
знакомым ставила его  на  грань  расконспирации.  Но  Денис  не  смотрел  по
сторонам.
   Когда час истек, Курлов вошел в квартиру.
   - Что за спешка? - недовольно спросил Агеев. - Только  что  у  меня  была
баба из... Неважно откуда. Но она связана с "Витязем",  и  вы  вполне  могли
взаимно расшифроваться!
   - Черт! А я встретил одного хмыря с юрфака, Петровский его фамилия...  Но
он меня не заметил.
   Майор выругался про себя. Агенты не должны видеть друг  друга.  За  такой
прокол полковник Заишный вполне может его самого превратить, в педика.
   - Так почему внеплановая встреча? - Агеев  сразу  скомкал  воспитательную
часть беседы.
   - Да потому, что сегодня "стрелка" из-за того кафе, ну "Пилота"! - нервно
ответил Сергей. -  Будет  большое  мочилово,  возможно,  со  стрельбой!  Мне
предлагали взять пушку, я отказался...
   - Действительно, зачем? У тебя своя есть, - спокойно сказал Агеев.
   - Какая "своя"? Что задела?! - ощетинился Курлов.
   - Такая.  Девятимиллиметровый  "браунинг",  расточенный  под  макаровский
патрон, - по-прежнему спокойно продолжил Агеев. - Когда ты нам Витька сдал с
гранатой, ему терять уже нечего было, он сказал, что в  "бардачке"  и  ствол
был. Но пропал. А куда ему пропасть-то, если ты последним в  тот  "бардачок"
заглядывал?
   - Вы  чего,  мне  дело  шьете?  -  прищурился  Сергей.  Он  не  собирался
подставлять башку под пули и пришел отказаться. Но Агеев умело напомнил  про
Витька и про пистолет, выходило, что деваться ему и некуда. С такого  крючка
соскочишь, только если внутренности окажутся наружу.
   - Что ты, что ты! - Агеев в притворном испуге замахал  руками.  -  Мы  же
друзья! А между друзьями какие счеты. Если бы ты врагом был, я  бы  тебя  за
этот пистолет мигом на четыре года упрятал. Да еще подгадал в ту  зону,  где
крестник твой, Витек, парится! А так я тебе только помочь хочу. Так что  там
с этой "Стрелкой"?
   - В шесть, на опушке, возле кемпинга.
   - Хорошо. Мы сообщим в милицию, - деловито  сказал  Агеев.  Про  себя  он
прикинул, что делать этого нельзя: те работают  топорно,  а  ведь  даже  при
самой ювелирной работе провал "стрелки" вызовет подозрения, в первую очередь
они коснутся новичков, и Кирпича мгновенно вычислят.
   - Тогда я пошел.
   - Счастливо.
 
   * * *
 
   Правильный двухэтажный параллелепипед - это и есть школа.  "Эс-Ша"  номер
девяносто пять.  Огромный  говнисто-желтый  кирпич,  свалившийся  с  неба  и
угодивший на маленький  пятачок  свободного  пространства  между  хрущевским
кварталом и автобусной остановкой.
   Денис пришел сюда после двух, полагая, что основная масса детей  к  этому
времени успеет разойтись по домам, а основная масса учителей -  еще  нет.  У
крыльца топтались  стриженые  подростки,  похожие  на  кучку  окурков;  двое
дрались,  умело  фехтуя  сухонькими  кулачками,  остальные  смотрели.  Денис
схватил каждого из бойцов за шиворот, двинул лбами друг о дружку и расставил
в стороны.
   - У вас что, уроки еще не окончены?.. - спросил он. - Две смены?
   - Поцелуй меня в член, - посоветовал ему подросток, который стоял  дальше
всех. Он сплюнул и убежал; остальные последовали за ним.
   Кабинет директора и учительская  находились  на  втором  этаже,  в  одном
блоке. Едва Денис открыл дверь, раздался звонок. Несколько дам, явно слишком
рано поседевших, гуськом проследовали из учительской  на  коридор.  Одна  из
них, глянув на Дениса, бросила через плечо:
   - Валерия Михайловна, это наверняка до вас.
   - Да, войдите! - раздался высокий ломкий голос.
   Денис вошел.
   - Добрый день.
   Едва увидев невысокую фигурку и большие, с серебряный доллар глаза, Денис
подумал: "Учительница языка и литературы". Потом подумал: "Нет,  инглиш  или
франсэз". Девушка (или  молодая  женщина)  встала  из-за  стола,  где  гудел
компьютер  с  красным  инвентарным  номером  на  корпусе.  Вид  у  нее   был
растерянный.
   - Извините, я, наверное, не вовремя... Здравствуйте.
   - Вы что-то хотели? - спросила девушка.
   Денису пришло в голову, что она вообще практикантка.
   - Да, конечно. Вообще-то я хотел поговорить с директором.
   Девушка присела на край стола одной половинкой, сложила  руки  на  груди.
Покосилась на компьютер. "Сейчас скажет, что она директор", - подумал  вдруг
Денис.
   - К сожалению, директор больна. У вас что-то срочное?
   - Пожалуй.
   Денис показал удостоверение.
   - В этой школе учился человек по имени Газарос Димирчян. Он закончил ее в
девяносто третьем году. Вы помните его?
   - Я тогда еще сама училась, на четвертом  курсе,  -  сказала  девушка.  -
Возможно, Анна  Марьяновна  помнит,  она  здесь  с  семьдесят  второго.  Или
Александра Кирилловна. А что случилось... если, конечно, не секрет?
   - Димирчян проходит у нас свидетелем по одному делу, -  сказал  Денис.  -
Может, сохранились какие-то старые классные журналы?
   - Все старые журналы в конце учебного года сдают в архив роно.
   Кстати, сочетание "Валерия Михайловна" ей совсем не подходит. Особенно  -
"Михайловна". Денис хотел сказать об  этом,  но  не  решился.  У  нее  очень
маленькие розовые уши. Розовые кончики пальцев  с  отчетливыми  папиллярными
линиями. Когда она сидит на одной половинке, край юбки  открывает  маленькое
узкое колено. Тоже розовое, конечно. Интересно, у  нее  дома  течет  сливной
бачок?
   - Мгм... - протянул Денис. - Тогда извините. Видно, я  просто  не  оттуда
начал.
   - Пожалуйста.
   Он повернулся и пошел к двери, но по пути что-то вспомнил.
   - Да, чуть не забыл.  Еще.  Простите  мою  назойливость,  конечно.  Чисто
профессиональный интерес: вы преподаете язык и литературу?
   - Нет. Я обычный секретарь. А что?
   - Промахнулся, - Денис попробовал непринужденно  рассмеяться.  -  Но  вот
сейчас  точно  угадаю:  этот  компьютер,  на  который  вы  все   время   так
подозрительно коситесь, - он сломался, да?
   Девушку нисколько не поразили его дедуктивные способности.
   - Кто-то из  учеников  уничтожил  два  текстовых  файла,  -  сказала  она
поскучневшим  тоном.  -  Доклад  директора   на   областной   педагогической
конференции.
   - Да он наверняка убьет вас за это, - предположил Денис.
   - Наш директор - женщина, - секретарь удивленно подняла  глаза.  Глаза  у
нее просто-таки инопланетянские. Гуманоидные. Огромные. Денис хотел  сказать
об этом вслух, но не решился.
   - Все равно убьет. Я имею  в  виду,  что  моя  работа  -  это  не  только
расследование преступлений, это еще и их профилактика. Поэтому...  позвольте
взглянуть на ваш компьютер.
   - Вы тут все равно ничего не сделаете.
   Денис уже сидел перед монитором и нажимал на клавиши.
   - Преподаватель, который читал у нас информатику, не  уставал  повторять:
персональный компьютер - это самая снисходительная к  человеческой  глупости
машина на свете. Простите. Он имел в виду, что здесь всегда есть возможность
отыграть на пару  ходов  назад  -  надо  только  найти  в  каталоге  строчку
Unera-se... Честное слово, это все, что я запомнил со всего курса, это  была
единственная лекция по информатике, которую я не прогулял. Больше  я  ничего
не знаю. Если бы мне сказали:  включи  компьютер  или  выключи  -  я  просто
растерялся бы. Честно... Ага, вот она. "Юнрэйз". Та самая волшебная строчка.
Ну-ка посмотрите, Валерия  Михайловна,  что  мы  сейчас  сделаем...  Кстати,
честно вам скажу: это имя-отчество вам совсем не идет.
 
   * * *
 
   В архиве роно ему выдали целую стопку журналов -  с  первого  по  десятый
"Б". Знакомая  серая  обложка  формата  А-4,  обернутая  прозрачной  клейкой
пленкой. Когда Денис ходил в школу, такая пленка была в страшном дефиците, и
девочка по фамилии  Гулько  всегда  в  начале  года  преподносила  классному
руководителю бережно свернутый рулон -  специально  для  журнала.  Никто  не
знал, откуда она эту пленку брала. В то время к людям, которые умели  что-то
доставать, вообще отношение было  особое,  и  все  учителя  страшно  уважали
девочку Гулько. Потом оказалось, что  этой  пленкой  турецкие  строители  во
время ремонта оклеивают стены и полы в домах, чтобы не пачкать  краской  или
раствором. Но к тому времени Денис уже закончил школу.
   Он оставил перед собой журналы за девятый  и  десятый  классы,  остальные
отложил в сторону.
   Первым делом переписал себе  всех  двоечников  и  троечников:  фамилии  и
адреса. У Димирчяна, кстати, средний балл 4,2.  Четверочников  и  отличников
Денис решил тоже переписать. И девочек - на всякий случай.
   Бокун, Борисова, Витковский, Войтек.
   Он  работал  под   мигающим   светом   люминесцентной   лампы,   один   в
перегороженном  полками  зале  архива,  похожем   на   трюм   непотопляемого
"Титаника".  Воздух  наполнен  микроскопической  бумажной  взвесью,  запахом
старых чернил.
   Грибова, Грищенко, Гуцул, Далидович, Демидов, Друсь, Есипенко, Журбо.
   "Валерия", - думал Денис. Таежная симфония. Сердечный приступ.  Соседский
кот, забравшийся в аптечку и пьяно скачущий по занавескам.
   Денис сказал, что когда-нибудь позвонит, если она не против. И  пригласит
куда-нибудь. Возможно.
   Она сказала, что раз он спас ей жизнь, то вполне может рассчитывать.
   У нее очень мягкая, нежная кожа - особенно на шее, за ушными  раковинами.
Денису очень хотелось дотронуться. К своим двадцати пяти годам  он  знал  не
очень-то много женщин, а главное, он так и не научился  гипнотизировать  их,
чтобы они со вздохом "я твоя" оседали на кушетку и сбрасывали белье.
   Он, наверное, позвонит. Как назовет ее: Валерия Михайловна? Ни  в  жизнь.
Валерия? Нет. Валя? Лера?..
   Денис  тщательно  изучил  школьную  характеристику  Димирчяна.   "Средние
способности...  внушаем...   легко   подпадает   под   влияние...   открытый
характер... неусидчив... активно участвовал в  общественной  жизни  класса".
Ничего конкретного. В этот же день Денис заглянул на место последней  работы
Газароса: в  кассы  Аэрофлота,  где  тот  числился  слесарем  3-го  разряда.
Переписал в отделе кадров всю бригаду.
   Подумал, что на первое время хватит.
   Вечером заполнил толстую стопку требований в картотеку ГУВД, чуть рука не
отвалилась. Наверное, его  просто  пошлют  куда  подальше.  Тридцать  четыре
фамилии - среди которых, возможно, окажется предыдущий  владелец  ракетницы,
промежуточное звено между покойным шофером Старыгиным и покойным  лоботрясом
Димирчяном. Очень малая вероятность.
 
   * * *
 
   Агеев обычный  мудило.  Скот.  Наверное,  чтобы  плодотворно  работать  в
Управлении, которое только  тем  и  занимается,  что  выцарапывает  засохшее
дерьмо из укромных щелей, его сотрудники сами должны  быть  дерьмом;  у  них
наверняка и тестирование  есть,  анализы  в  пробирках,  которые  показывают
содержание фекалий в организме, и у кого оно выше среднего,  тот  имеет  все
шансы шагнуть из капитана в майоры... Сергей, конечно, всех  подробностей  о
поездке в "Пилот" не рассказывал,  но  ясно  дал  Агееву  понять:  место,  в
которое он угодил, - не для него.
   - Почему же? - удивился Агеев.
   - Да потому, что когда-нибудь мне сунут  в  руки  ломик  и  скажут:  убей
того-то и того-то!
   - Стоп. Ты уже кого-то убил? - майор растопырил пятерню, и вид у него был
такой, будто в случае положительного ответа он  скажет  "ага,  сколько?"  и,
загнув пальцы, деловито запишет результат себе в блокнот.
   - Нет, - сказал Сергей. И уточнил: - Пока нет.
   Агеев тяжело вздохнул и скорчил сострадательную мину.
   -  Я  понимаю,  что  тебе  трудно.  Но  ведь  сейчас   начата   война   с
организованной  преступностью.  Наркорынок  растет,   идет   передел   сфер,
централизация влияния... А ты находишься на переднем крае.
   - Плевать я хотел на все это! Передел сфер влияния - это их  проблема.  А
то, что меня втягивают в настоящую уголовку, - это уже моя проблема!
   Майор подсел и попытался приобнять за плечи, но Сергей отстранился.
   - В ту войну, Великую Отечественную, наши разведчики работали в  немецких
штабах, гестапо... Думаешь, что они там делали? Немцам вредили, как в  кино?
Нет. Они должны были как можно лучше выполнять ту работу,  получать  за  нее
чины, медали, продвигаться по  службе...  Только  тогда  они  могли  успешно
выполнять свою задачу. Значит, приходилось и операции против Советской Армии
планировать, и партизан расстреливать... Об этом, правда, не говорят,  но  с
чистыми руками служить в гестапо еще никому не удавалось!
   - Да при чем тут гестапо? Сейчас ведь  не  война!  И  я  не  хочу  никого
убивать, мать вашу! - почти крикнул Сергей. - Вы что, совсем спятили?..
   - Без истерики, - сказал Агеев сухим,  как  вобла,  голосом.  -  Вспомни:
разве Визбора судили за то, что он в "Семнадцати мгновениях" Бормана  играл?
Нет. То же самое и с тобой. У тебя есть роль, ты играешь по нашему  заданию,
значит, ты - лицо неподсудное.
   "Как же, неподсудное, - мрачно думал он, вспоминая разговор с  куратором.
- Чуть жареным запахнет - сдашь ты меня с потрохами..."
   Уже перед выездом на "стрелку" Сергей вторично отказался взять протянутый
Дрыном обрез.
   - Дубиной отмахаюсь, - он поднял рубаху  и  показал  торчащий  за  поясом
отпиленный черенок от лопаты.
   Дрын презрительно сплюнул.
   - Там не отмахиваться надо. Надо тех гадов уделать. А если каждый в штаны
напустит, то ничего не получится.
   - Посмотрим, кто в штаны напустит, а кто - нет...
   - Посмотрим, - Дрын сплюнул еще раз, прямо Сергею под  ноги.  Тот  сделал
вид, что ничего не заметил.
   Поехали на пяти машинах, хотя собралось человек пятнадцать, вполне влезли
бы в три. В двух "Жигулях" разместились Гога,  Паша,  Сергей  и  еще  пятеро
подсобных рабочих из "Визиря". В трех неновых  "БМВ"  ехали  семеро  крепких
парней, которых Курлов никогда раньше не видел. Мрачные, коротко стриженные,
одетые в спортивные костюмы и кроссовки, они мало походили  на  Дрына,  Гогу
или самого Курлова.
   "Боевики, профессиональные убийцы, -  подумал  Сергей.  -  Наверняка  они
вооружены. Когда всех повяжут, им не выкрутиться.  Да  и  Паша  спалится  со
своим дурацким обрезом..."
   За аэропортом начинался большой, изрядно запущенный лесопарк, с восточной
стороны он был превращен в свалку.  Свернув  с  шоссе  на  неровную  дорогу,
кортеж машин повилял между мусорными кучами и выехал  на  поросшую  высохшим
бурьяном поляну.
   Их уже ждали. Противная сторона была представлена шестью машинами,  среди
которых выделялся черный джип. Вокруг в напряженных позах стояли люди.  Тоже
человек пятнадцать.
   - Не такие уж они крутые, - с облегчением выдохнул Паша.
   Визаревцы остановились метрах в двадцати от джипа.
   - "Фронтера", - сказал Гога. - Говно. Ты прав, они не  крутые.  Может,  у
них и стволов нету...
   - Значит, слушай сюда, - деловито сказал Дрын. - Гость с ними базарит,  а
мы смотрим. А там - как получится. Но скорей всего без крови не обойдется...
   Спортивные костюмы, широко расставив ноги, выстроились редкой цепочкой, а
один направился к группе противника. Оттуда ему навстречу  двинулся  крупный
парень в джинсах и тельняшке с закатанными рукавами.  Они  сошлись  примерно
посередине и, не здороваясь, начали  базар.  Вначале  разговор  шел  тихо  и
Сергей ничего не слышал, но потом тон стал накаляться, и  обрывки  фраз  уже
доносились до слушателей.
   - У нас своя территория, а вы напали...
   - При чем здесь территория! Вы в чужое дело влезли! - уверенно  накатывал
Гость.
   - Башли всем нужны. Всем жить надо. Или  только  вам?!  -  огрызался  его
соперник.
   Страсти накалялись. Сергей несколько раз незаметно оглянулся по сторонам,
отыскивая в кустах камуфляжные фигуры омоновцев, но никого не заметил. "Надо
сразу лечь, чтоб калекой не сделали", - озабоченно подумал он.
   Внезапно Гость ударил своего оппонента в челюсть, и тот  как  подкошенный
рухнул на жухлый бурьян. Спортивные костюмы мгновенно вытащили  пистолеты  и
открыли огонь. Ряды противника дрогнули. Боевики бросились вперед.
   - За мной! - истошно заорал Дрын и тоже побежал, размахивая обрезом.
   "Где же менты?" - с тоской подумал Сергей  и,  доставая  палку,  бросился
следом.
   Пробегая мимо пытающегося сесть  переговорщика,  Дрын  выстрелил,  и  тот
вновь опрокинулся на землю. У Курлова  внутри  что-то  оборвалось.  Сознание
сделало спасительное  переключение,  и  он  будто  бы  оказался  в  стороне,
посторонним  наблюдателем.  Закрутилась  стремительная  и  жестокая   драка.
Спортивные костюмы спрятали стволы  и  действовали  короткими  цепями,  Дрын
выстрелил еще раз, но ни в кого не попал,  разворотив  дверь  джипа.  Курлов
ударил маленького юркого парнишку по голове, тот уклонился, и палка  сломала
ключицу. Деморализованный противник бросился врассыпную.
   - Уходим! - крикнул Гость.
   Все вернулись к машинам.
   - Зачем ты его завалил? - тяжело дыша, спросил Гость у  Паши.  -  Команды
такой не было, мы поверх голов стреляли!
   - Дык откуда ж я знал... - бестолково развел руками Дрын.
   Беспорядочно захлопали дверцы, взревели  моторы.  Объезжая  кучи  мусора,
пять машин выехали на шоссе и понеслись к городу. Никто их не преследовал.
 
   * * *
 
   Эхо победной "стрелки" раздалось уже на следующий день.
   Когда Гога заезжал во двор "Лабинки", его "уазик" едва  не  задел  крылом
синий фургон, пришвартованный к рампе.
   "Что еще за уроды повадились к нашему Ираклию?" - проворчал Гога.  Сергей
с Дрыном стали сгружать плоские железные ящики с говяжьими  полуфабрикатами,
а тут Ираклион появился сам - в белой тенниске и  белых  полотняных  брюках,
которые воронкой спускаются от  его  выпуклого  живота  к  тощим  ногам.  Он
отозвал Гогу и Пашу в сторонку, пошептался о чем-то, а потом повел вниз,  на
склад; вид у него был взволнованный.
   А ящики тяжелые. Прямоугольные, широкие, неудобные, обитые края  измазаны
салом, скользят. Вдобавок еще крышки все время падают, гремят, и это здорово
действует на нервы. Самый коварный груз, какой только можно представить себе
на продуктовом фургоне. Когда Сергей в одиночку перетаскал всю  говядину  на
кухню, хозяин "Лабинки" появился снова и сказал:
   - Слушай, Журавль, без твоей помощи нам не обойтись.
   Журавль - это кличка  Сергея  в  группировке.  Дрын  пытался  исковеркать
фамилию и называть его Курвой, но Сергей схватил Пашку за горло  и  пообещал
вынуть глаз, а для убедительности приставил к прижмуренному веку  выдернутый
из  ящика  гвоздь.  Это  подействовало,  и  Гога  придумал  другую   кличку,
необидную. Курлы, курлы - так журавли кричат.
   - Это точно, - согласился Сергей. - Без меня как без рук.
   Ираклий посмотрел на него внимательно.
   - Идем-ка.
   Они пошли на склад, мимо разделочной, мимо дверей кухни и  посудомоечной;
Сергей увидел симпатичную девушку в форменном голубом переднике, она курила,
прислонившись спиной к стене, кисти рук у  нее  багрово-красные  от  горячей
хлорированной воды.
   Потом спустились по лестнице с короткими неудобными ступенями.
   - Осторожнее, - говорит Ираклион.
   Когда рабочие выволакивают отсюда говяжьи и свиные туши, чтобы  загрузить
их на тележки и отправить  в  разделочную,  на  краешках  ступеней  остается
соскобленное мясо и жир, их никто не убирает. Поскользнуться здесь ничего не
стоит.
   Скрипнула, поворачиваясь, тяжелая дверь склада, свет брызнул на  каменный
пол. Сергей вошел вслед за Ираклием, пригнув голову.
   Гога и Дрын сидели на пустых поддонах, сосредоточенно рассматривая пальцы
на своих руках. Рядом, на фанерном ящике из-под отечественных сигарет, лежал
наполовину объеденный копченый цыпленок. У противоположной стены  находилась
холодильная камера, ее белая дверь забрызгана кровью. Рядом на каменном полу
валялся человек, волосы  которого  слиплись  в  мокрый  маслянистый  колтун.
Ираклий  подошел  к  нему,  опустился  на  корточки,  брезгливым   движением
приподнял голову. Сергей  увидел  лицо  в  кровоподтеках,  прикрытые  веками
глаза. Правая щека была черной от грязи.
   - Фирсов его прислал, - сказал Гога. - Фирсов, точно. Он сам признался.
   Ираклион отпустил голову, та безвольно упала на пол. Ираклион смотрел  на
Дрына.
   - Ты прикончил его, дурень...
   - Не-а, - бодро ответил Дрын. - Ты ж мне сказал... Что я, слов,  думаешь,
не понимаю?
   - Он не дышит.
   - Ага, еще как дышит!
   Дрын привстал, "щеточкой"  ударил  человека  по  почкам.  Тот  неожиданно
выгнулся, что-то простонал.
   - Ага, - повторил вслед за Дрыном Ираклион.
   Сергей не знал, кто этот человек и почему он валяется здесь,  похожий  на
слегка оживший кусок говядины, судорожно перекатываясь с живота на  спину  и
обратно; Сергей не знал, что имел в виду Ираклион, когда  говорил,  что  без
его, Сергея, помощи им не справиться.
   Он не знал, но начинал догадываться.
   - ...Видал? Вот какая сука!
   У Гоги в руке две гранаты - самых настоящих ребристых "лимонки" защитного
цвета, с позванивающими на предохранительных скобах кольцами. Если рванут, в
подвале никого не останется, только клочки  мяса.  Откуда  у  Гоги  гранаты,
почему он их показывает? Потом до него дошло, что это ответный ход.  Фирсов,
директор "Пилота" или тот, кто стоит за ним, прислали этого парня, чтобы  он
забросал гранатами склад и обеденный зал "Лабинки"...  Но  Ираклион  проявил
бдительность и задержал диверсанта.
   Гога и Дрын снова рассматривают свои пальцы. У Паши на костяшке  ссадина,
он ухмыляется себе под нос. Ираклион разговаривает с фирсовским гонцом,  тот
наконец открывает глаза - они у него голубые, как форма обслуги в "Лабинке",
- а потом, приподнявшись на локтях, отползает к дверце  холодильной  камеры.
Теперь Ираклион обращается к Сергею, они вдвоем с Гогой что-то  втолковывают
ему. Втолковывают,  втолковывают.  К  нижней  губе  Гоги  прилипла  табачная
крошка.
   - ...А почему я? - задает Сергей наивный вопрос.
   - По кочану, - отзывается Дрын. Он с хрустом доедает цыпленка.
   - Так надо, - терпеливо разъясняет Ираклий. - Мы  должны  доверять  тебе,
понимаешь?
   - Но я его даже не знаю!
   - Ты тупой, да? Тебе надо  еще  раз  все  рассказать?  С  самого  начала?
Хорошо...
   Парень попытался ползком выбраться из склада, у него ничего  не  вышло  -
Гога лягнул его каблуком в шею. Глаза безумные, рот  широко  раскрыт,  виден
острый обломок зуба и окровавленный язык.
   - Ты прикончишь его, - в третий раз повторил Ираклий. -  Сам,  вот  этими
своими граблями.
   - Да пошел ты на хер!
   Сергей сгреб в ладонь лицо Ираклия, отпихнул его метра на два  и  выбежал
на лестницу. На первой же ступеньке поскользнулся - хотя, может, его сбили с
ног; когда попытался встать, под носом вздулся красный  кровавый  пузырь,  а
рядом, вверху, стоял, как монумент, Паша Дрын с копченой  куриной  жопкой  в
руке.
   - Не сри, курва, - сказал Дрын.
   Сергей ударил его кулаком под коленку, Дрын свалился  на  пол.  Гога  тем
временем проворно запрыгнул на живот  Сергею  и  стал  топтаться.  Он  очень
невысок, этот усатый  ебарь-шофер,  метр  семьдесят,  не  больше,  он  носит
тяжелые туфли на высоких каблуках. Если Гогу не остановить, каблуками своими
он запросто порвет кишки. Сергей перевернулся на бок, свалил шофера и подмял
его под себя; тут же рядом что-то прогрохотало, и  в  голову  ему  врезалась
металлическая тележка - это Ираклион постарался.
   Удар был оглушительным, во рту стало кисло, губы онемели; в мозгах что-то
перетряхнулось, и из дальнего пыльного кармашка памяти, словно  затерявшееся
подсолнечное семечко, выпал древнющий детский сон, Сергей вспомнил его  ясно
и отчетливо...  Сочный  зеленый  луг,  обрывающийся  в  золотистый  песчаный
карьер, вдалеке - деревня с красными крышами. Сергей летит над  копошащимися
в траве коричневыми июньскими жуками, летит низко, быстро и легко, его  лицо
щекочут султанчики тимофеевки и дикого  овса,  в  горле  булькает  радостный
смех. Он - мальчик, чьи мягкие кости вытягиваются и крепнут  по  ночам,  его
мама и папа, обнявшись, спят в соседней комнате, утром он заберется к ним  в
постель, чтобы досмотреть этот удивительный сон... А потом земля резко  ушла
вниз, словно отпрянула от него, испугавшись чего-то. Далеко  внизу  -  сухой
жесткий песок, выцветшие от дождя обломки досок и кирпичей. И  Сергею  стало
страшно.
 
   * * *
 
   Фирсовский гонец снова попытался удрать, и Паша Дрын вконец  рассвирепел.
Он разбил ему затылок о ручку холодильной  камеры,  разбил  всмятку.  Он  не
хотел этого делать, конечно, - так получилось.
   На Курлова вылили двухлитровую бутылку минеральной воды, подняли.  Сергей
фыркал с полуприкрытыми глазами и беспрестанно вытирал пальцами  под  носом.
Потом ему дали выпить рюмку бренди и повели наверх. Он понемногу приходил  в
себя. Дрын дышал рядом острым запахом копченой курятины, слышался монотонный
голос Ираклиона:
   - Валыч тебе глаз на задницу натянет, дурак...
   У дверей моечной Сергей, видно, вспомнив  о  чем-то,  вдруг  развернулся,
сбросил тяжелую Пашинулапу с плеча и направился в обеденный зал.  Он  уселся
за стойкой, негромко бросил бармену:
   - Водки.
 
   * * *
 
   Сегодня  утром  наконец  позвонили  из  РОВД,  из   картотеки.   Спросили
недоверчиво: "Вам в самом деле нужны все  тридцать  четыре  фамилии?"  Денис
сказал: "Да, все". Ему предложили зайти после обеда.
   Двадцать один бланк требования был украшен на  обороте  кратким  "Д/0"  -
данные отсутствуют. Судьба остальных тринадцати  человек  из  класса  Газика
Димирчяна оказалась так или иначе связана с криминальным миром, а значит,  и
с органами внутренних дел.
   Иногда это была даже не связь - так,  лишь  едва  заметная  царапинка  на
самой поверхности: Слава Войтек, например, проходил подозреваемым по делу  о
краже на моторном заводе, но  в  конце  концов  оказался  свидетелем,  Олега
Демидова задержали после пьяной ссоры с  женой  (на  ксерокопированном  фото
видны отчетливые полосы на щеке - супруга постаралась),  Олег  Грищенко  был
задержан за кражу картофеля с колхозного поля и оштрафован.
   Иногда связь была более  глубокой  и  более  трагичной.  Оксана  Грибова,
староста класса - на фото это полная,  щекастая,  как  помидор,  девочка,  -
находится в розыске с января 1995 года, уехала в  Москву  сдавать  сессию  и
пропала. Константин Решетников был убит в том же  году  на  речном  вокзале,
дело до сих пор не закрыто.
   Пять человек из 10-го "Б"  имели  судимости:  Потапов,  Гуцул,  Есипенко,
Журбо, Федоренков. Лишь Потапов отбывал наказание в колонии, остальные  были
осуждены условно. Кирилл Журбо сидит уже по второму разу, статья  сто  сорок
восьмая,  вымогательство,  пять  лет  без  конфискации...  Денису  на  глаза
попалась карточка Павла Есипенко: дебильноватое лицо с вытаращенными глазами
и редкие влажные волосы, свисающие на лоб.
   Обычный класс обычной тиходонской школы.
   Таких школ в городе - десятки, таких классов - сотни; Потаповых, Есипенко
и Журбо - тысячи. Сотни тысяч. Десятый "Б" образца 1993-го года - это только
тонкий срез, легкий соскоб всего того, что творится в городе.
   Уменьшенная копия.
   Тринадцать человек из тридцати четырех... Немногим меньше половины класса
по своей или чужой воле остались играть в ножички  после  школьных  занятий.
Кто жив - играют до сих пор. Пол-Тиходонска играет вместе с ними.
   Денис вспомнил свой родной класс: пожизненного двоечника  Колю  Сазонова,
который однажды принес в ранце штук двадцать ворованных шоколадок  и  угощал
всех подряд, крепкого хорошиста Диму Палычева, который  накануне  выпускного
вечера, желая козырнуть перед девчонками, наколол себе на запястье бубнового
туза. Спустя  два  года,  в  армии,  Палыча,  как  лоха  приблатненного,  до
полусмерти избили искушенные в уголовной геральдике "деды". Не  было  такого
мальчишки в классе, который не знал бы слов песни "В тот вечер я не пил,  не
пел, я на нее вовсю глядел... ", который не читал  бы  "Странников"  Шишкова
или "Честь" Медынского (вернее, те две трети книги, где главный герой еще не
успел перевоспитаться).
   Не было девчонки, которой не польстило бы внимание "монстра с  "Камчатки"
Игоря Белло, чьи старшие братья  поочередно  отдыхали  на  Колыме.  Родители
Глеба   Брошева,   потомственного   отличника,   испокон   веку   выписывали
"Литературку", "Иностранку" и какие-то полуподпольные "Философские штудии" -
однако дома у них  хранился,  как  реликвия,  роскошный  альбом  татуировок,
изданный в Англии.
   ...Подняв обвинительные заключения, Денис просмотрел  списки  свидетелей,
дававших показания по делам Потапова, Гуцула, Есипенко, Федоренкова и Журбы.
Фамилии  Димирчяна  там  не  было.  Куда   любопытней   оказались   справки,
затребованные  следователями  из  школы.  Это  были  настоящие  сексотовские
доклады: с кем дружил, с кем дрался, у кого списывал, в каком  классе  начал
курить или пить, отношения с девочками, отношения с родителями. Имя Газароса
Димирчяна упоминалось в этих записях неоднократно;  похоже,  он  водился  со
всеми трудными подростками девяносто пятой школы. Особенно  -  с  Гуцулом  и
Есипенко... А это уже кое-что.
   Денис позвонил майору Суровцу:
   - Я  передам  вам  несколько  фотографий,  попросите  кого-то  из  оперов
показать их матери Димирчяна. Возможно, с кем-нибудь из этих ребят  Димирчян
часто контактировал в последнее время.
   Потом он достал с полки пухлое дело Берсенева  -  Старыгина,  подержал  в
руке, прикидывая тяжесть. Килограмма два потянет.  Бегло  пролистал  бумаги,
притормаживая взглядом на заглавных буквах  Г  (Гуцул...  Гуцул...  нет,  не
видно) и Е (Есипенко... редкая фамилия... Еремеев, Ерошин... не то...  нет).
Потом зашел к Тане Лопатко, попросил домашний телефон  следователя,  который
вел это дело до своего увольнения. Фамилия  у  следователя  была  роскошная:
Кугуриди. Трубку подняла женщина, судя по голосу  -  крашеная  блондинка  не
старше двадцати пяти: хозяина  дома  нет,  он  на  работе...  Где  работает?
Частным нотариусом. Что ж, хорошая работенка. И денежная -  не  сравнить  со
следственной.
   Ближе к обеду Денис дозвонился нотариусу.
   - Бог ты мой! -  воскликнул  Кугуриди.  -  Какие  еще  фамилии?..  Гуцул?
Есипенко? Да откуда мне упомнить их всех,  дорогой  коллега?..  Они  в  деле
упоминаются? Нет?.. Ну, значит, и на базе нет. Логично? Всего вам доброго.
   Денис решил не сдаваться. Он прикурил от тлеющей сигареты новую  и  снова
полез в папку.
   В деле имелся подробный план перемещений  фургона,  на  котором  работали
Берсенев и Старыгин; это был небольшой "РАФ", приспособленный для  перевозки
продуктов, на кузове - яркая надпись: "СЕТЬ ЗАКУСОЧНЫХ "ПИРОЖОК". ОБЖОРА, НЕ
ПРОХОДИ МИМО". Родная фирма Берсенева и Старыгина называлась "Пирожок",  она
имела несколько торговых  мест  в  центре  Тиходонска  и  на  вокзалах,  там
отпускали горячую колбасу,  пиццу  и  пиво  в  розлив.  25  апреля,  в  день
убийства, водители совершали обычный маршрут  по  закусочным  и  складам,  в
обеденный перерыв выехали на Южное шоссе, где  по  дешевке  заправлялись  на
закрепленной АЗС. Именно на Южном шоссе, на шестом километре, и  был  найден
фургон с двумя трупами.
   Денис выписал на бумажку названия всех лотков и ларьков, куда заезжали  в
тот  день  Берсенев  и  Старыгин,  рядом  проставил  фамилии  одноклассников
Димирчяна, с кем тот общался в школьную пору. И отправился к Суровцу.
   - Очередная рабочая гипотеза, Денис Александрович? - раздраженно произнес
майор, окидывая взглядом список. Вопреки  книгам  и  фильмам,  розыскники  и
следователи не любили избытка гипотез.
   Денис развел руками.
   - Нужно проверить фамилии работников на торговых точках, - сказал  он.  -
Возможно, там окажется кто-то из старинных дружков Димирчяна. Если  так,  то
они могли видеться с Берсеневым и Старыгиным незадолго  до  убийства.  И  не
только видеться.
   - Делать тебе нечего, - недовольно сказал  Суровец.  И  нехотя  накорябал
что-то карандашом на листке настольного календаря.
   - Ловишь рыбку в мутной воде. Лучше бы накидал карточек на раскрытия.
   - Зато уха будет вкусная, - сказал Денис.
   Видно, майор не очень ему поверил.
   На работу Денис решил не  возвращаться  и,  выйдя  от  Суровца,  прямиком
отправился в девяносто пятую школу. Всю дорогу  он  придумывал  уважительную
причину для того, чтобы  постучаться  в  учительскую  и  спросить:  "Валерия
Михайловна на месте?" Оказалось,  мог  и  не  придумывать:  рано  поседевшие
учителя сообщили, что Валерия (не Валерия Михайловна и  не  Лера,  именно  -
Валерия) сейчас в министерстве, подписывает какие-то бумаги. Вернется  ли  -
неизвестно.
   Денис почему-то вспомнил о подростках, что дрались у школьного крыльца  в
прошлый его визит. Он  позвонил  домой  из  таксофона,  сказал  матери,  что
задержится, затем нашел во дворе свободную беседку, откуда школа  смотрелась
как на ладони, устроился там и стал  ждать.  Скоро  начался  дождь.  Пыльный
асфальт спортивной площадки сперва покрылся редкой влажной сыпью,  а  спустя
минуту уже весь оказался под водой. Было хорошо сидеть в беседке и  слушать,
как молотят по крыше холодные капли, а в пальцах  потрескивает  огнем  сухая
вкусная сигарета. Денис надеялся, конечно, что Валерия  прихватила  с  собой
зонтик... хотя, честно говоря, еще больше ему хотелось, чтобы она  появилась
сейчас на горизонте  мокрая  до  нитки  и  забежала  к  нему  в  беседку,  и
оставалась до тех пор, пока не утихомирится дождь.
   Лило больше получаса, а потом из-за туч выглянуло  низкое,  спело-красное
солнце. Денис выкурил одну за другой еще две "гитаны". Валерия  вернулась  в
начале шестого, на ней был абсолютно сухой приталенный плащ, а  из  кармашка
сумки выглядывал пестрый пятачок зонтика.
   - Здравствуйте, - сказал ей Денис.
   - Здравствуйте, - сказала Валерия, нисколько не удивившись.
   Оказывается, придумывать ничего не надо было и  объяснять  тоже.  Валерия
сказала:
   - Я уже думала звонить  вам  сама  (Денис  почувствовал  внутри  приятный
холодок). Вчера заходила Анна Марьяновна Сазончик, она до  девяносто  пятого
вела у нас новейшую историю.  И  хорошо  помнит  выпуск  девяносто  третьего
года...
   Тон у нее деловитый,  спокойный.  Говоря,  она  медленно  поднималась  по
ступенькам на крыльцо и смотрела на Дениса снизу вверх. Он тоже  смотрел.  И
понял,  отчего  глаза  Валерии   кажутся   такими   "инопланетянскими":   на
серебристо-серой радужке  в  стороны  от  зрачка  расходятся  тонкие  темные
лучики, они создают эффект сияния. Денис никогда раньше не видел таких глаз.
И не увидит, он был уверен.
   - ...Я взяла у Анна Марьяновны  адрес,  она  будет  рада  помочь  вам,  -
сказала Валерия.
   - Что ж, очень хорошо, - ответил Денис; Тоже спокойно и деловито.  -  Она
успела вам рассказать что-нибудь?
   - В общем-то... да,  -  Валерия  быстро  улыбнулась,  видно,  вспомнив  о
чем-то. - Анна Марьяновна считает, что каждый последующий выпуск оказывается
на порядок хуже предыдущего.
   - И весь мир стремительно катится в пропасть?
   - Ну да. Только в девяносто третьем трава  была  зеленее  и  ребята  были
спокойнее.
   - Особенно десятый "Б", - Денис не удержался от усмешки.
   - Да. За небольшим исключением.
   Она внимательно посмотрела Денису в лицо. Тонкие лучики, как  у  солнышка
на детских рисунках - будто выцвели на короткое мгновение.
   - Там что-то серьезное?
   Денис поежился, сказал:
   - Не знаю. А в общем... Раз уж вы говорили с  Анной  Марьяновной,  может,
расскажете мне что-нибудь? За чашкой кофе?
   - Прямо сейчас?
   Вопрос был задан конкретно, без эмоций. Будто Денис только что вручил  ей
повестку, где черным по белому было написано:  просьба  явиться  в  ресторан
такой-то для дачи свидетельских показаний. Только время и дата не указаны.
   - Почему бы и нет? - ответил Денис. - Я могу подождать здесь, если у  вас
остались какие-то дела наверху.
   Валерия ненадолго задумалась. Улыбнулась.
   - Честно говоря, одно время я  запоем  зачитывалась  Агатой  Кристи.  Так
что... Через пятнадцать минут - идет?
   Денис не любил шумные "точки"  и  тихие  тоже  не  любил.  Он  вообще  не
понимал, с какой такой нужды люди идут в ресторан. Ну, скажем, в Театральных
мастерских, в старом особняке Черкизова - там есть уютный  бар,  куда  можно
заглянуть в антракте или после  представления.  Как  бы  между  прочим,  для
полноты ощущений;  заодно  чтобы  хорошенько  рассмотреть  актеров,  которые
спускаются сюда, порой даже не успев  снять  грим.  Это  понятно.  Но  чтобы
специально идти в "Пурпурный", в "Кавказ" или "Гуляй-Поле" - что там делать?
Есть? Пить? Слушать музыку? Дома, с хорошими  друзьями,  гораздо  уютнее.  И
вкуснее. Никто не блюет за соседним  столом.  И,  главное,  "Зайку"  там  не
крутят.
   "Зайкой" Денис сыт по горло. "Я твой пальчик". "Я твой пестик".  Заросший
салом огромный заяц, пьяно скачущий по барабанным  перепонкам,  -  вот  она,
трагедия всей агентурной жизни Дениса  Петровского.  Ему  часто  приходилось
знакомиться с иностранцами - студентами, прибывшими по  культурному  обмену,
туристами, специалистами, молодыми людьми, девушками, мужчинами и женщинами,
которые по тем или иным причинам интересовали  Управление.  Для  "утепления"
контакта он вел их в  ресторан.  Если  даже  там  имелся  приличный  духовой
квартет и никто из оркестрантов не был пьян или поражен  сифилисом  мозга  -
все равно рано или поздно кто-нибудь из зала совал  руководителю  десятку  и
говорил: жарь "Зайку", командир. И они жарили. В "Кавказе", где  бал  правят
девочки типа Антонины Цигулевой - которые знают, что Гершвин одесский еврей,
а Пендерецкого зовут Кшиштоф, - даже там никуда не деться от назойливого: "Я
ночьями плехо сплью, потому щто я тебъя люблью".
   В общем, Денис не любил рестораны.
   Но он не знал, куда еще  можно  пригласить  понравившуюся  девушку.  Пока
Валерия  ходила  наверх,  в  учительскую,  он  думал  об  этом  -  и  ничего
оригинального не придумал. В конце концов пошли в "Космос", где было чисто и
немноголюдно. Без затей. Бармен с  детскими  гладкими  щечками,  похожий  на
Знайку из мультфильма, приготовил кофе с пенкой,  в  одну  из  чашек  сверху
насыпал горький тертый шоколад - для Валерии.
   - В девяносто  третьем  году  было  четыре  золотых  медалиста.  Неплохой
показатель для нашей школы. Одна  из  медалей  -  в  10-м  "Б",  это  Оксана
Грибова...
   - Да, я помню эту фамилию, - сказал Денис. - Но  меня  больше  интересуют
троечники и двоечники.
   По правде сказать, сейчас его больше интересовало  совсем  другое,  и  он
очень боялся, чтобы этот интерес вдруг не вырвался наружу.
   - Да, я понимаю, - кивнула Валерия. - Анна  Марьяновна  рассказывала  мне
про Димирчяна. В школе его звали то Плюшевый, то - Плешивый. Он не обижался.
Был слабовольным, хотя и способным. Ласковый, это Сазончик  о  нем  сказала.
Если не секрет: что он натворил?
   - По пьянке запустил ракетой в окно, сжег квартиру вместе с жильцом. А  в
тюрьме вскрыл себе вены.
   Розовые щеки Валерии побледнели.
   - Какой ужас! Но раз он умер, зачем все это следствие?
   - Кто-то из его друзей причастен к убийству водителей на Южном шоссе...
   "Сладкая ловушка" - самый  эффективный  способ  добывания  информации,  -
всплыли в памяти слова Мамонта. - Мужчина хочет  показаться  значительнее  и
развязывает язык на сто процентов. Особенно в постели".
   "Точно!" - подумал Денис, но все же договорил:
   - Возможно, это друзья еще по школе.
   - Что ж, - тихо произнесла Валерия. - Примерно это я и ожидала  услышать.
Друзья Димирчяна... - девушка подняла лицо и снова посмотрела на  Дениса.  -
Признаюсь: я не удержалась и учинила Анне Марьяновне небольшой  допрос.  Это
Агата Кристи виновата, конечно. Так вот, Димирчян водился со всеми, кто  был
сильнее его, - а таких в классе оказалось немало. Не помню всех фамилий,  но
Анна Марьяновна довольно много говорила о некоем Есипенко.
   - Павел Есипенко? - переспросил Денис.
   - Наверное. Она говорила: этот дебил Есипенко. Ложка дегтя в бочке  меда.
Он воровал ручки и часы, был просто помешан на всем  блестящем.  Особенно  -
часы. В шестом классе его чуть не исключили за мелкое воровство. И в восьмом
тоже.
   Денис заметил, что пенка нетронутого кофе в  чашке  у  Валерии  редеет  и
шоколад постепенно обрушивается в черную жидкость.
   - А какие у него отношения были с Димирчяном? - спросил он.
   - Димирчян бегал за ним, как собачонка.  Как  это  называется...  сшибал,
нет?  Сигареты  для  него  доставал.  Деньги.  Есипенко  был  очень   развит
физически, для Димирчяна это имело решающее значение.
   Последняя шоколадная крепость рухнула. Кофе, наверное, успел  замерзнуть.
Денис подумал: а зачем мне нужен этот Есипенко? Валерия сидела  в  метре  от
него, ее нога в  потрепанной  туфельке  во  время  разговора  несколько  раз
коснулась его ноги. Денис вспомнил девиц, которых несколько раз  сопровождал
в "Гуляй-Поле" и "Пурпурный"; с некоторыми из них он спал. За ужином  девицы
никогда не забывали о своих бокалах и  тарелках,  а  ложась  в  постель,  не
забывали предупредить, что через задний проход обойдется немного дороже.
   - Ваш кофе остыл, - сказал он.
   Валерия встрепенулась:
   - Да, в самом деле. Наверное, мне пора идти.
   Она быстро выпила кофе и поднялась.
   - Подождите. Видите, там за стойкой стоит бармен?  Его  зовут  Проша.  Он
обидится: ведь вы ему понравились, он даже  приготовил  для  вас  капуччино,
хотя я заплатил за обычный кофе. Это немалая разница,  бармены  в  маленьких
кафе на такие жертвы обычно не идут. А вы выпиваете его залпом, холодный.  И
- уходите.
   - Так что я должна сделать?  -  удивилась  Валерия.  Денис  подумал:  вот
сейчас она рассердится и точно уйдет.
   - Главное - не показывайте  вида,  что  собираетесь  куда-то  уходить,  -
сказал он. - Сядьте. И давайте закажем что-нибудь еще. Как насчет мартини  и
оливок с лимоном? Проша будет просто счастлив.
   Валерия села.
 
   * * *
 
   Раз  в  неделю,  по  пятницам,  Ираклий  кормит  грузчиков  бесплатно   -
отваливает по полной тарелке свиных отбивных. Постный день, но на  это  всем
плевать, и Сергею в том числе. Сегодня вечером Вал Валыч будет вправлять ему
мозги за нарушение трудовой дисциплины ("Почему вы не кончили того идиота на
складе, я вас спрашиваю, Курлов?! "), и  можно  было  ожидать,  что  Ираклий
предложит Сергею обойтись на этот раз без дармовой свинины.  Но  Ираклий  не
предложил. Сергею досталась обычная порция  из  четырех  толстых,  в  палец,
котлет и глиняная плошка с помидорным салатом.  Он  сел  в  сторонке,  ел  и
думал.
   Думал.
   Потом  он  забыл,  о  чем  думал,  потому  что  увидел  за   столиком   в
противоположном  конце  зала  Светку  Бернадскую.   Перед   Светкой   стояла
пластмассовая  тарелка  с  горкой  хрустящего  картофеля.   Она   накалывала
картофель вилкой и осторожно отправляла в рот, стараясь не  испачкать  губы.
Ираклий, как истинный закавказец, сердцеед и радушный хозяин, сам  подал  ей
кофе и мороженое; при этом он улыбался и отпускал шуточки. На  Светке  белый
облегающий  свитер  в  темную  горизонтальную  полоску  -   нечто   морское,
ледовитое. Сергею показалось, что за последние месяцы, пока они не виделись,
Светкина грудь увеличилась раза в полтора.
   Но главное не это. Главное, что рядом со Светкой сидел Чумаченко. Чума. В
костюме густого болотного цвета и черном шелковом галстуке.  Он  тоже  лопал
жареный картофель и выглядел совершенно счастливым.
   Сергей допивал в своем углу пиво, продолжая  рассматривать  эту  парочку.
Что их угораздило вдруг заявиться в "Лабинку"?.. Перерыв  кончался,  Гога  и
Дрын уже пообедали, поднялись из-за своего столика и вышли на  улицу,  чтобы
выкурить на крыльце по послеобеденной сигарете. Проходя  мимо  Сергея,  Гога
отвернулся: злился за вчерашнее.
   ...Честно, Светка очень  изменилась.  У  нее  стало  другое  лицо.  Черты
утончились, оформились, губы стали капризными, глаза сверкают,  как  звезды.
Может, Чума посадил Светку на кокаин? Яйца ему открутить за такие дела.
   Сергей подумал: стоп, я что - ревную?!
   Нет, ты что.
   Просто жаба душит. Он бросил Бернадскую как раз накануне ее превращения в
роскошную женщину. Грудь, лицо, повадки, все такое... Угадал прямо. Зачем он
ее бросил?
   Надо было придушить.
   - Серый, ты?
   Это Чума. Кричит через весь зал. Заметил.
   - Привет, - вежливо  ответил  Сергей,  не  поднимаясь  с  места.  -  Твое
здоровье.
   Он думал. Чума не подойдет. Но Чума - вольный сын степей, он  намеков  не
понимает. Чума подошел и протянул руку.
   - Мне кто-то сказал, ты в "Московский комсомолец" устроился  собкором,  -
произнес он.
   Ладонь  у  Чумы  широкая,  сухая   и   твердая,   ладонь   потомственного
земледельца. Зато на нем хороший  костюм,  если  честно  -  просто  классный
костюм, без всяких. Сидит прекрасно. "... И, закатив пиры да балы, восславим
царствие  Чумы!"  Сергей  невольно  покосился  на   свой   комбез.   Родной,
провонявшийся потом  и  уделанный  сверху  донизу  рабочий  комбез,  который
мамочка никак не может постирать, потому что она разводится с папочкой и  ей
не до того.
   - В  "Комсомолец"  меня  никто  не  приглашал.  Я  работаю  грузчиком,  -
улыбнувшись, сказал  Сергей.  В  последнем  слове  он  попытался  изобразить
фрикативное гхэ. Чума не просек подвоха.
   - Серьезно?
   - Да. И у меня кончается обеденный перерыв.
   - Ты сбрендил, Серый, - покачал головой Чума.
   - Журналисту бывает полезно.
   - Кинь дурное. Пошли за наш столик, обмозгуем...
   Светка,  повернув  голову,  глянула  в  сторону  Сергея.  Она   даже   не
улыбнулась,  не  кивнула,  давая  понять,  что   узнала   его.   Но   и   не
отворачивалась. Смотрела как на афишный столб. Читала. Потом поднялась.
   Черт  возьми,  подумал  Сергей,  кажется,  ноги  у  нее   стали   длинней
сантиметров на пять. Или на десять. Целый дециметр, мать моя женщина.  Когда
она подошла поближе, Сергей вспотел.  Заволновался.  Такой  бабец...  Сейчас
скажет: "Ну как, Сережа? Что-то ты похудел, зарос. Может, позвонишь сегодня?
Позвони обязательно, я буду ждать". Тогда он пошлет  ее  на  весь  зал.  Как
пошлет!.. Чтобы Ираклий слышал, чтобы Гога  с  Дрыном  на  крыльце  слышали.
Чума, конечно, возникнет - Чуму в грязный стол мордой: такова жизнь, старик;
пиджачку итальянскому сразу хана, никакая химчистка не поможет. Чума побежит
к таксофону звать своих урок отмороженных.  Очень  хорошо,  пусть  приезжают
урки отмороженные, всем хватит...
   Но Светка ничего такого не сказала. Она остановилась в  нескольких  шагах
от его столика, надула капризные губы и обратилась к Чуме:
   - Ну, ты долго еще?
   Сергея здесь вроде как и не было. Чума поднял голову.  О,  как  давно  он
мечтал погрузить свой кривой узловатый плуг в ее податливую пашню.
   - Здесь Серый, смотри, - сказал счастливый Чума.
   - Я вижу.
   - Мы с ним дернем по бокальчику...
   - У меня перерыв заканчивается,  спасибо,  -  сказал  Сергей,  поднимаясь
из-за столика.
   Хлопнув Чуму по плечу, он прошел мимо ледовито-холодной Светки и вышел на
крыльцо.
 
 
   Глава пятая
   ОРГАНИЗАЦИЯ
 
   - Зря я в штаны напустил, - сказал Метла. - Пронесло, кажется.
   Они с Родиком Байдаком сидели на скамейке у входа в офис "Визиря".  Метла
вытянул свои длинные ноги и ссутулился,  на  плечо  ему  свесилась  пихтовая
ветка с зелеными глянцевыми не то листочками, не то иголками.  Раньше  здесь
пихты не росли - вообще ничего не росло, даже трава-мурава. Это  потом  уже,
когда Хой выкупил здание архитектурных мастерских, начали озеленять  крыльцо
и прилегающую к нему  территорию:  вкопали  скамейки,  поставили  беседку  с
круглой остроконечной крышей, землю устлали  декоративным  мохом  и  дерном,
навтыкали кругом деревья. Особенно нравились  Хою  пихты.  Говорили,  что  в
семидесятые годы он сидел под Волковыском (местная зона считалась  одной  из
самых несчастливых в Союзе), а когда вышел на волю, то первое,  что  увидел,
были пихты у главных ворот. Огромные пихты с зелеными не то  листочками,  не
то иголками.
   - ...И Машку, выходит, зря бил, - продолжал Метла.
   Он посмотрел на Родика.
   - Не знаю, - равнодушно сказал Родик Байдак. - Может, и зря.
   - Когда она ракетницу из дома снесла, я каждый день ждал плохих новостей.
   Родик кивнул.
   - Тут хочешь не хочешь ножками перебирать станешь.
   - Я и говорю.
   Еще один выжидающий взгляд. Метла надеялся услышать от Родика  что-нибудь
снисходительно-успокаивающее:  да  ладно  тебе,  Машкиным  мозгам  небольшое
сотрясение только на пользу. Но Родик не собирался  его  успокаивать,  Родик
демонстрировал полный нейтралитет. Если уж на то пошло, Метла  сам  во  всем
виноват - нечего было вообще брать эту ракетницу.  Сувенир...  Уж  лучше  бы
сразу отпилил голову одному из тех водителей и тоже прихватил с собой,  дома
в конфетнице хранил бы. Нет, Метла человек достаточно разумный и осторожный,
Родик не первый год знаком с ним, - но с тех пор, как на горизонте замаячила
ногастая лярва Машка Вешняк, Метлу бывает не узнать.
   - Думал, ладно, что я в говно вляпался, - продолжал Метла. - Так  ведь  и
вас всех еще...
   - Ладно тебе.
   - Все из-за Машки, из-за нее. Ладно, отмудохаю  еще  раз  пару,  а  потом
прощу.
   Рбдик хотел сказать, что лучше всего  было  бы  просто  переломать  лярве
шейные позвонки и не мучить. Но решил, что это не его дело, - и не сказал. О
чем позже всем пришлось здорово пожалеть.
   - Так Машку точно потом не вызывали? - спросил Родик. - Может, она втихую
в прокуратуру ходила?
   - Нет, - уверенно сказал Метла. - Машка теперь ручная, даже на унитаз без
моего разрешения не  сядет.  Остальных,  кто  тогда  у  Газона  гулял,  тоже
вызывать перестали. Все тихо. Похоже, и вправду пронесло, так ведь?
   Родик размазал свой окурок по ножке скамейки и поднялся.  Метла  поднялся
тоже.  Сегодня  пятница,  конец  недели,  Хой  собирает  летучку.  На  часах
шестнадцать сорок, все, наверное, уже собрались. Родик может и опоздать,  он
ничем Хою не обязан, он - полноправный партнер, неизменная величина,  бугор,
босс. Он обеспечивает для "Визиря" легальный статус,  снабжает  гарантийными
письмами под кредиты и заминает через папочку разные мелкие неприятности.
   А вот Метле опаздывать нельзя. Метла, хоть он и друг Родику, но  для  Хоя
не больше чем цепной пес. Опричник. Специалист по грязным делам.
   - Кстати, Курлова Серегу помнишь? - спросил вдруг Родик.
   - Кто такой?
   - Ты нас возле общаги от Толстого Витька выручал. У Курлова  подруга  еще
была, блондинка в белых штанах.
   - Ага, - кивнул Метла. - Курлов тоже  не  худой,  как  мне  помнится.  Мы
собирались его покатить за компанию со всеми. А что?
   Вдвоем они поднялись  на  крыльцо.  Метла  открыл  дверь  и,  отступив  в
сторону, пропустил Родика. Это у него как-то само собой вышло, на  автомате.
Родик даже не улыбнулся, вошел внутрь. Метла последовал за ним.
   - Курлов, оказывается, у нас работает, в "Визире", - сказал Родик,  шагая
по полутемному коридору. - Грузилой.
   - Простым грузилой? - Метла удивился. - Вы же однокурсники...
   - Я его не видел здесь ни разу, Вал Валыч только сегодня сказал  мне.  Он
собирается Курлову после летучки  дыню  вставить  в  одно  место.  Непонятки
какие-то у них.
   Родик и Метла поднялись  на  второй  этаж,  где  находился  главный  офис
директора общества с ограниченной ответственностью "Визирь"  Юрия  Петровича
Хоя. Родик прикурил новую сигарету и прошел в кабинет,  а  Метла  остался  в
коридоре чесать языком с двумя охранниками и зорким взглядом приглядывать за
окрестностями. Да, раньше все было просто: у кого кулаки крепче, тот  первым
проходит в дверь. Проще  некуда.  Теперь  многое  изменилось.  Но  Метла  не
завидовал своему лучшему  другу  -  как-никак  у  цепных  псов  бывают  свои
маленькие радости: баночка  пива  за  приятной  беседой,  тихарной  косяк  в
рукаве. Не так уж и мало. К тому же все псы попадают в рай - ведь так?
 
   * * *
 
   Ну  и  офис  он  себе  отгрохал.  Это  надо  видеть.  Когда  Хой  выкупил
трехэтажное здание архитектурных мастерских на Средней улице, никто  из  его
друзей  и  не  подозревал,  что  он  там  устроит.  Ясное  дело,  думали,  -
оштукатурит стены "байрамиксом" по 55 долларов за упаковку, потому  что  все
"новые"  в  Тиходонске  штукатурят  стены   "байрамиксом";   покроет   крышу
металлической черепицей Rhust - потому что все "новые" кроют крышу черепицей
Rhust; вставит окна с  пластиковыми  рамами  и  популярнейшим  в  Тиходонске
коэффициентом звукоизоляции  30  dB;  уложит  плитку  "гранито  грис"  самой
ходовой  пятой  категории;  навесит  любимые  тиходонцами  потолки   "Чикаго
металлик" по самой любимой цене от $16  и  самого  любимого  размера  плитки
600х600... Короче, как у всех.
   Хой так и сделал в конце концов. Но он сделал и кое-что еще.  Две  недели
день и ночь в бывшем здании архитектурных мастерских  работала  приглашенная
Хоем  бригада  турок  строителей.  За  каждый  квадратный  метр,  за  каждый
человеко-час Хой платил этим туркам раза в три больше, чем положено  любому,
пусть даже самому талантливому турку в Тиходонске. Они  производили  столько
шума, что весь квартал две недели не спал, не смотрел телевизор и  почти  не
разговаривал. Когда турки наконец покинули  здание,  оказалось,  что  вместо
трех этажей там осталось только два. Они сняли  перекрытия  между  вторым  и
третьим, отчего потолки взлетели метров на пять, снесли  все  перегородки  и
воздвигли в углу стеклянную "чудо-башню", где сейчас  располагается  кабинет
самого Юрия Петровича Хоя.  В  башню  ведет  железная  винтовая  лестница  с
низкими перилами, а внизу стоят конторские столы из  дубового  массива  -  и
если бы не декоративная штукатурка "байрамикс", если бы не пластиковые  рамы
и не потолки "Чикаго металлик", то все  это  вкупе  походило  бы  на  цех  в
тюремной промзоне.
   Хой был очень доволен.
   Когда на дворе обычный рабочий день и все складывается неплохо, Хой сидит
в своей башне с восьми утра  до  восьми  вечера  и  поглядывает  вниз  через
огромное панорамное окно. Глаза у него быстрые и внимательные,  под  глазами
висят мешки, большое грубое лицо будто  покрыто  слоем  серой  пыли  -  лицо
человека, долгое время общавшегося с бутылкой и большими деньгами.
   Хой любит цитировать разные бытовые мелочи из  своего  темного  прошлого,
проведенного в холодных  бараках  под  Волковыском.  Он  любит  наблюдать  с
высоты, как работает его управляющий Вал Валыч, как работают его бухгалтеры,
секретари, "буксиры" и курьеры. Все как на ладони. Ша.
   Обычно конторские сидят здесь до шести, но сегодня, как и всегда в  конце
рабочей недели, уже в половине пятого  столы  очистились,  все  убрались  по
домам. Остались лишь несколько "буксиров", ведущих отдельные отрасли (или  -
темы, как называет это Хой), главбух, управляющий Вал Валыч и Родик  Байдак.
Верхушка. Элита. Словно подчеркивая это, Хой собрал их в своей башне, усадил
за стол... Итак, с чего начнем?
   "Визирь", как и любая умеренно  процветающая  фирма,  крутил  деньги  где
только мог, не ограничиваясь общепитом и продуктами питания. Здесь продавали
кондопожскую бумагу и  картон,  дешевые  американские  зажигалки  "Либерти",
медицинские сканеры для диагностики желудочных  заболеваний,  поп-корновские
аппараты, листовой металл  -  и  кое-что  еще,  далеко  выходящее  за  рамки
уставной деятельности "Визиря"... Например, наркотики.  Конечно,  наркотики.
Они давали до тысячи процентов прибыли, притом не облагаемой налогом.
   Сегодняшняя летучка была краткой. "Буксиры" и главбух отчитались за  пять
минут. Хой распорядился потихоньку сворачивать всю мелочевку и поп-корн -  и
плотнее работать с Кондопожским комбинатом. Бумага  последний  раз  дорожала
еще в июне, сейчас все успели привыкнуть к новым  ценам  и  ждут  очередного
подорожания. Поэтому будут сметать все  до  последнего  рулона.  За  лето  в
области появилась дюжина новых издательств и газет - и примерно  столько  же
контор,  торгующих  бумагой,  окончательно  накрылись.   Круг   потребителей
расширяется, круг поставщиков сужается, шансы оставшихся в живых повышаются,
"Визирь" не должен упустить свой шанс... Ну и все в таком духе.
   Когда Хой кончил говорить, "буксиры" и главбух убрались. С Вал Валычем  и
Родиком у Хоя была своя  тема.  Последнюю  партию  кокаина  они  заказали  в
Тайпаке,  в  западном  Казахстане.  Товар  пришел  в   срок,   запаянный   в
металлические банки с надписью "Тушенка свиная пряная", -  но  в  пятнадцати
банках из ста сорока пяти зазор между верхней границей порошка и крышкой был
чуть большим, чем это полагается. Недовес? Да. Но не в этом дело. Хоя больше
всего волновало, что таможенники имеют привычку вскрывать консервные  банки,
внутри которых что-то подозрительно шуршит вместо того, чтобы  булькать  или
вообще молчать.
   Хой сказал, что терпеть не может, когда в таких делах  небрежничают.  Это
рано или поздно выходит боком.
   Родик сказал, что в Тайпаке продают самый дешевый кокаин.
   Хой сказал: пусть подавятся.
   Родик сказал, что, если даже  на  таможне  обнаружат  наркотик,  "Визирю"
ничего не  грозит  -  потому  что  в  сопроводительных  документах  записано
название другой фирмы и другой адрес.
   Хой сказал, что Родик умный, но он, Хой, - умнее, потому что  восемь  лет
топтал зону и ел сушеную картошку, а это здорово добавляет ума.
   Родик замолчал.
   Потом они обсудили недавний инцидент с Фирсовым, который упорно  пытается
влезть в наркобизнес и не понимает предупреждений.  Проиграв  "стрелку",  он
хотел взорвать Ираклия вместе с товаром и двумя десятками  посетителей.  Так
делают только полные отморозки. И никто не знает, что он выкинет завтра.
   - Пошлем ребят, пусть подпалят его логово, - предложил Вал Валыч.
   - Зачем? - Родик прикрыл глаза припухшими веками и  откинулся  на  мягкую
спинку кожаного кресла. - С Фирсовым надо  решать...  А  точку  возьмем  под
себя.
   - Верно, - кивнул Хой. - Кто сделает?
   - Метле поручу, - не открывая глаз, произнес Родик.
   - Кстати, о Метле, - сказал Вал Валыч. - У меня возникла проблема с одним
новичком.
   - Каким? - спросил Хой.
   - Курлов. Он работает в паре с Пашей Есипенко.
   - С Дрыном? - уточнил директор. - С тем самым?..
   Вал Валыч кивнул.
   Тот самый - это значит который пол-литровыми  кружками  глушит  поросячью
кровь. В "Визире" работают четыре бригады  грузчиков-сопроводителей:  девять
крепких парней, страдающих косноязычием и озлобленностью, девять  простейших
"кулачковых механизмов", рядом с  которыми  даже  Метла  выглядит  настоящим
боссом. Никто, кроме Вал Валыча, не знал их по именам. Вернее -  не  помнил.
Да и зачем?
   - И что с этим... Курловым?
   - Последнего напарника Есипенко убрали 20 августа, - сказал Вал Валыч,  -
а 23-го пришел этот. Курлов. Обкатку прошел  нормально,  потом  они  сделали
удачную ходку в "Пилот" - я даже выдал ребятам премиальные.
   - Ну и?.. - нетерпеливо перебил его Хой.
   - Вчера он заартачился, - сказал управляющий. -  Тот  хорек  от  Фирса...
Когда его буцкали на складе, Курлов отказался  добивать,  впал  в  истерику.
Ираклию в лоб заехал. Хотел убежать.
   - Это плохо, - нахмурился директор.
   - Парень по колено в говне. Но зайти глубже - боится.
   - Ладно. Только это твои  проблемы,  Валыч.  Макни  его  с  головкой  или
убери... Если твой этот, как его... Курлов возбухнет где-нибудь на  стороне,
я сам напихаю в твой живот битого стекла. И - все. Не хочу  больше  об  этом
слышать.
   Вал Валыч сделал непроницаемое лицо: он все понял. И  тут  же  пометил  у
себя в ежедневнике: "Курлов - расчет  100%".  Судьба  Сергея  Курлова  таким
образом была решена. "Стопроцентный расчет" у Вал Валыча означал, что Курлов
несколькими днями позже будет обнаружен  в  какой-нибудь  компостной  яме  в
одном из дачных поселков под Тиходонском...
   - Одну секунду, - сказал вдруг Родик Байдак и открыл глаза.
   Хой повернул к нему свое большое серое лицо. После  того,  как  в  январе
94-го директор "Визиря" резко бросил пить (он все делал резко, даже брился),
белки его глаз окрасились в алый цвет из-за постоянно лопающихся капилляров.
А ближе к вечеру веки его  припухали  и  утомленные  глаза  выкатывались  из
орбит, что иногда приводило в  замешательство  собеседников  Юрия  Петровича
Хоя.
   - Ну? - спросил Хой, рассматривая Байдака.
   Родик даже не моргнул.
   - Курлов мой однокурсник, - сказал он. - Я  его  знаю  как  облупленного.
Пусть работает. Трогать его не надо.
   Вал Валыч поднял удивленные глаза от ежедневника.
 
   * * *
 
   Мария  Афанасьевна  Войкова  -  повар  второго  разряда  кафе  "Пилот"  -
скончалась в больнице "Скорой помощи" утром  в  понедельник.  Обычно  в  это
время - в половине шестого -  она  выключала  пикающий  на  полу  у  кровати
электронный будильник и начинала свой рабочий день.
 
   * * *
 
   Одно время прокурор Степанцов  пробовал  обращаться  к  ней  по  фамилии:
"Товарищ Лопатко, зайдите ко мне в кабинет". Звучало  комично.  У  нее  было
сложное  отчество  Леонардовна  -  будто   металлические   шарики   во   рту
перекатываешь. Степанцов немного картавил, а в  таком  слове  не  скартавить
было просто невозможно, - так что "Татьяна Леонардовна"  тоже  не  годилось.
Просто  Таня?..  Нет,  слишком  фамильярно.  В  конце  концов   был   выбран
нейтральный вариант: Татьяна.
   -  В  общем,  Татьяна,  суть  такова,  -  сказал  Степанцов,  неторопливо
перебирая бумаги на своем столе. - Ты знаешь, где кафе "Пилот"?
   - Знаю, -  сказала  Таня.  Однажды  они  с  Тихоном  обедали  там,  потом
по-быстрому молча "качнулись" в его машине, после чего Тихон уехал  к  своей
жене. Как обычно.
   - Там двое неизвестных учинили злостное хулиганство...
   - И что? Это же не наша подследственность, - уверенно сказала Лопатко.
   Степанцов перестал трогать бумаги и сложил руки перед собой.
   - Слушай и не перебивай.  Те  два  молодца  во  время  налета  опрокинули
кастрюлю кипятка на повариху. Она долго лежала в больнице, а вчера умерла. У
нее вдобавок было больное сердце. Тебе предстоит провести расследование.
   - А чего тут расследовать? - спросила опытная Таня. -  Хулиганство,  плюс
тяжкие телесные, повлекшие смерть. Подследственность Первомайского РОВД. При
чем тут городская прокуратура? Или у нас своей работы мало?
   - Да при том,  что  потерпевшая  -  теща  Лыкова!  -  раздраженно  сказал
прокурор. - Она жила отдельно, а теперь у ее доченьки взыграл комплекс вины,
и она хочет, чтобы убийц сурово покарали! Поэтому ты и будешь расследовать -
быстро, качественно и результативно!
   - Вот те раз... Теща областного губернатора работает поваром в кафе?!
   - Это как раз признак демократизма, - кивнул прокурор. - Но ты  понимаешь
ответственность. Если что - с нас шкуру снимут. Ясно?
   Обычно он  говорил  по-другому:  "Нам  яйца  оторвут".  Но  сейчас  такая
формулировка не годилась.
   - Да уж...
   Ей было совершенно ясно, с кого "в случае чего" снимут шкуру.
   Прижимая тонкий проверочный материал к  груди,  Таня  вышла  из  кабинета
шефа. Сегодня она поддела под брюки теплые колготки. Впервые за  эту  осень.
Холодная осень, плюс пронизывающий ветер. Каждый раз в  октябре  Таня  тихо,
по-бабьи скучала. Будто целую жизнь прожила, а умирать ой как не  хочется...
От ушедшего лета она, как всегда, ждала многого - и,  как  всегда,  получила
шиш с  маслом.  Любви  нет,  работа  опротивела,  в  уголках  рта  затаились
морщинки. Двадцать восемь лет, двадцать восемь прожитых жизней  -  она  едва
успевает провожать их взглядом, как  вагоны,  проносящиеся  мимо  на  полной
скорости. Тот мальчик, Денис Петровский, он ведь на  целых  четыре  года  ее
младше. А Таня по инерции относится к нему как к ровеснику. Смешно,  да?  Он
симпатичный. И добрый. Наверняка не  пресыщен  женской  лаской.  Подруга  по
университету, Сонька Кижеватова, говорит: "Затащить разок такого  теленка  в
постель - он всю жизнь доиться будет".
   Он Тане нравится. Правда. А Сонька - дура, она одного такого теля поймала
за хвост, ему всего двадцать три, старший лейтенант, артиллерист. Третий год
живут в общежитии, ругаются, старлей  каждый  вечер  напивается,  тискает  у
мусоропровода общажных блядей...
   Но раз на раз не приходится. Может, ей больше повезет? Только с кем?
 
   * * *
 
   - Он у вас почти симпатичный вышел. Не похож. И губы должны  быть  толще.
Глаза меньше. Нос в крупных порах, на переносице  складка,  а  вверху  почти
сразу начинаются волосы. От него еще пахло неприятно. Нет, не похож.
   Свидетель Лена Давыдова вернула художнику Рулеву  плод  его  кропотливого
двухчасового труда.
   - Но не буду же я рисовать вам эти поры! - возмутился  Рулев.  -  И  этот
запах!.. Я не импрессионист в конце концов! Я же вас спрашивал о пропорциях,
показывал, вы говорили мне: да, примерно так, да, все правильно!
   - А теперь я вижу, что не похоже, - упрямо повторила Давыдова. - И лицо у
него не круглое, как здесь, а овальное, и голова похожа на яйцо.
   Рулев был первым художником, с которым она общалась в своей жизни.  Рулев
работал ответственным секретарем  в  милицейской  ведомственной  газете  "На
посту", рисовал макеты и оформлял полосу "Разговорчики в строю", а  по  мере
надобности выполнял для своих учредителей функции приглашенного  специалиста
по идентификации. У Рулева узкое лицо, желтые, как  солома,  волосы  собраны
сзади в пучок. Зубы тоже желтые - от табака. И маслянистые глаза  сердцееда.
Лена Давыдова твердо знала: стоит только похвалить эти его  каракули,  и  он
разденет ее прямо здесь, в полутемном безоконном закутке райотдела. Разденет
и проткнет, как протыкают соломинкой пакетик с соком.
   - Я бы никогда не узнала его здесь, - сказала Лена Давыдова, показывая на
рисунок.
   - Почему?
   - Потому что не похоже.
   Это правда. Рисовал Рулев плохо. Он еще мог кое-как изобразить  стакан  и
яблоко (программа третьего класса  художественной  школы),  у  него  забавно
получались  человечки  в  милицейских  фуражках,  которыми  была   наводнена
юмористическая полоса "Разговорчики", -  но  дальше  этого  гений  художника
Рулева не простирался. К тому же по  вечерам  он  подрабатывал  в  рекламном
агентстве и испытывал хроническую нехватку времени.
   - Елки зеленые, - в сердцах сказал Рулев.
   Он снял стеркой овал лица  и  нарисовал  новый,  более  вытянутый.  Глаза
уменьшил в два раза и прилепил  их  почти  к  самой  переносице.  Решительно
сократил площадь лба. Закруглил и увеличил губы.
   - А теперь? - спросил Рулев.
   У него длинные и сильные, проворные пальцы. Лена Давыдова не сомневалась,
что этот Рулев ставит рекорды по скоростному расстегиванию лифчиков.
   - Волосы ниже, - сказала она.
   Рулев яростно заработал стеркой  и  карандашом.  Линия  лба  зависла  над
самыми бровями.
   - Верхняя губа короче. Когда он говорил, у него  в  уголке  рта  пузырьки
были.
   Пузырьки Рулев рисовать не стал. Верхнюю губу укоротил и подтянул к носу.
   - Ну?..
   В  это  время  в  коридоре  раздались   громкие   нервные   шаги.   Дверь
распахнулась, в комнату вошла Таня Лопатко, в руке она  держала  незажженную
сигарету.
   - Дай огня, Рулев. Что у вас слышно?
   - Ничего, -  мрачно  сказал  Рулев,  доставая  из  кармана  зажигалку.  -
Говорят, не похоже рисую.
   - Не может быть, - раздраженно бросила Таня.
   Она прекрасно знала, что для нужд идентификации весь  цивилизованный  мир
использует специальные лаборатории с картотекой типов лиц и их фрагментов; в
крайнем  случае  прибегают  к  услугам  профессиональных  художников.  Рулев
никогда не был профессиональным художником  и  никогда  не  станет  им.  Ему
только уродцев в газете рисовать. Но на весь  Тиходонск  имеется  лишь  одна
действующая лаборатория, и чтобы вщемиться в ее рабочий график,  следователю
нужно иметь на руках дело с кучей малой трупов. Так что приходится брать что
дают.
   -  Наш  Рулев  замечательный  художник,  -  механически  произнесла  Таня
Лопатко, разглядывая рисунок. - С его помощью  тиходонской  милиции  удалось
поймать и обезвредить добрый десяток бандитов и угонщиков.
   - Восемь человек, - уточнил Рулев.
   У каждого из этих восьмерых имелся или  шрам  на  лице,  или  здоровенная
бородавка, или какое-нибудь явное уродство. Бородавки Рулев рисовать умел.
   - Но здесь все равно чего-то не хватает, - упрямилась Давыдова.
   - Чего именно?
   - Ну... Не знаю. У него в лице было что-то неприятное. Похож на кого-то.
   - На кого?
   - Говорю же: не знаю.
   - В твоих показаниях записано, что нападавший находился очень  близко  от
тебя, - сказала Таня Лопатко.
   - Он дышал мне в лицо.
   - Да, именно так.  Ты  должна  была  его  хорошенько  рассмотреть,  Лена.
Напряги-ка память, давай...
   Лена Давыдова отвернулась к стене и напрягла память. Она вспомнила, как в
одной из соседних комнат снимали на  фото  ее  грудь  с  лиловыми  синяками,
которые остались после того злополучного обеда в "Пилоте". Сейчас фотография
подшита к делу, менты могут пялиться  на  нее  сколько  кому  влезет,  да  и
фотограф наверняка штампанул для себя пару лишних копий.  Лена  уже  жалела,
что послушалась подругу Регинку Бурак и связалась с милицией.
   - Кажется, у него что-то с носом было, - неуверенно  сказала  она  минуту
спустя. - Нос, он у него... - Лена  Давыдова  запнулась,  подыскивая  верное
слово. - Поросячий. Да, точно. Очень курносый, вздернутый.
   - Какой-какой? - переспросил Рулев, недоверчиво скривившись.
   - Поросячий, тебе сказали, - повторила за потерпевшую Таня Лопатко.
   - Вздернутый, - добавила Давыдова.
   Рулев хохотнул, что-то быстро изобразил на  рисунке,  подвинул  листок  к
Лене.
   - Такой?
   Лена Давыдова смотрела, будто громом пораженная. Потом сказала:
   - Да, это он.
   Таня Лопатко взяла у нее портрет, глянула и тоже чуть  не  расхохоталась.
Вместо носа Рулев нарисовал обычный свинячий пятак. Похоже, это  дело  будет
девятой его творческой удачей.
   Позже Рулев подправил нос, чтобы рисунок не вызывал прямых  ассоциаций  с
персонажами "Разговорчиков", обвел линии рапидографом, любовно  нарисовал  в
уголке "РУЛ" и отдал все на ксерокс. К концу дня изображение должны  сверить
с фотографиями из картотеки  -  нет  ли  там  чего  похожего.  Таня  Лопатко
вернулась в прокуратуру и до самого  вечера  занималась  анализом  собранных
показаний.
   Информации мало, странностей много - вот и  все,  что  можно  сказать  по
этому поводу.
   Что за странное нападение? Не пьяные ханыги, забредшие  добавить  по  сто
пятьдесят беленькой и избившие не отпускавшего в долг  буфетчика...  Двое  в
рабочей одежде, трезвые, разбрасывают по залу какое-то гнилье,  лупят  всех,
кто под руку попадет...
   Странно ведет себя и директор "Пилота". Во-первых,  не  заявил.  Девчонки
пожаловались в милицию - Давыдова с Бурак, а после  смерти  поварихи  все  и
завертелось. Иначе никто бы о нападении не узнал.  А  ведь  директор  кровно
заинтересован, чтобы хулиганов нашли и такого больше не повторилось! А он  -
наоборот, не склонен откровенничать. Не помнил,  как  выглядела  машина,  на
которой приехали налетчики. С большим трудом, с пыканьем и  мыканьем  описал
их внешность.  Весь  персонал  кафе  вслед  за  заведующим  поразила  та  же
непонятная амнезия.
   Вода в электрочайнике почти выкипела, когда Таня  наконец  оторвалась  от
бумаг. По  привычке  бросила  взгляд  через  стол:  обычно  там  видела  она
безукоризненный прямой пробор на  голове  Тихона,  склоненного  над  пишущей
машинкой и осторожно тыкающего пальцами в клавиши. Но сейчас Тихона нет,  он
ушел в половине седьмого. Таня Лопатко сидела в кабинете одна.
   - Так даже лучше, - подумала она вслух.
   Крус был обычный мужик: в меру сердечный, в меру злой,  готовый  работать
как вол, чтобы прокормить семью.  Носки,  перхоть,  растаявшая  шоколадка  в
нагрудном кармане (для жены), дешевый польский презерватив,  припрятанный  в
пачке сигарет (на всякий пожарный). Вообще-то Крус к выпивке равнодушен,  он
не способен понять до конца, что приятного в том, что  ноги  не  идут,  а  в
голове оглушительно  играет  малиновый  звон,  -  но  если  Кравченко  нужен
напарник, чтобы придушить бутылочку домашнего вина, то уговоры  занимают  не
больше пяти секунд.
   Таня понимала, что точно так же получилось и с ней.  Тихону  сто  лет  не
нужна любовница, но он привык идти, куда ведут. Пусть идет  тогда  к  чертям
свинячьим. Вот так.
   Она вспомнила, что Тихон в свои двадцать шесть лет не  научился  попадать
без посторонней помощи, он беспомощно тыкался то в одно бедро, то в  другое,
однажды даже колено обкончал - и пыхтел, пыхтел, как паровоз,  пока  она  не
брала наконец инициативу в свои руки и не направляла ее в  нужное  место.  В
такие минуты Тане казалось, что она  завязывает  взрослому  дяде  шнурки  на
ботинках. В этом Тихон весь.  Его  надо  брать  за  поводок  и  вести.  И-не
отпускать.
   "Почему не отпускать? На х... он нужен?" - спросила себя  Таня  и  налила
кофе. Вместо одной ложки всыпала две, чтобы  взбодриться.  Сахару  побольше.
Отпила глоток и стала прикидывать,  что  может  скрываться  за  странностями
этого дела.
   "Пилот" молчит, потому  что  боится.  Это  могут  быть  какие-то  грешки,
припрятанные в пыльных углах кафе. Игра  с  наценкой?  Пересортица?  "Левые"
продукты? Это могут быть...  Таня  почувствовала,  как  внутри  закопошилась
увесистая, полноценная идея. Это могут быть конкуренты.  Внутрикорпоративные
разборки.  Торговые  мафиози  шерудят  друг  дружку  без  посредников.  Таня
оценивающе  прислушалась  к  своим  мыслям,  прокрутив  их  еще  разок   для
демонстрации. Да, похоже на правду.
   А потом одним глотком прикончила холодный кофе и вдруг подумала,  что  не
имела бы ничего против, если бы такой мужик, как Тихон Крус, повстречался ей
лет пять назад. Ей не пришлось бы сейчас сидеть допоздна в опустевшем здании
прокуратуры и травиться кисловатым "Кафе  Пеле"  и  сигаретами  на  голодный
желудок. Она бы сумела  взнуздать  Тихона  так,  что  он  несся  бы  вперед,
взмыленный и счастливый, задрав пышный рыжий  хвост,  выбивая  из-под  копыт
звонкую монету, - а она сидела бы в  бричке,  одной  рукой  сжимая  поводья,
другой придерживая у груди симпатичного голубоглазого ребеночка...
   Резко раздался телефонный звонок. Таня невольно вздрогнула.
   - Алло, Татьяна Леонардовна?
   - Да, это я.
   - Майор Липницкий беспокоит, отдел розыска ГУВД.  Хорошо,  что  я  застал
вас.
   Обычно даже поздней осенью, когда отопление еще не успевают  включить,  а
на улице и в кабинете одинаково холодно и сыро - даже тогда телефон на столе
Тани Лопатко не остывает. Звонки, звонки, звонки... А теперь трубка в  руке,
словно холодный камень.
   - Слушаю вас, товарищ майор.
   - Мне доставили робот на одного из ваших подозреваемых.
   - Это не робот...
   - Неважно. Недавно я подобрал пачку фотографий для одного из ваших коллег
- Петровского. Там был один тип - некто Есипенко Павел Григорьевич. Кличка -
Дрын. Так вот ваш подозреваемый и этот Дрын - одно и то же лицо!
   - Точно? - спросила Таня. Она не  очень  удивилась.  Многие  преступления
раскрываются вот так - случайно.
   -  Девяносто  пять  процентов.  Может,  девяносто   семь.   Попросите   у
Петровского фото и сами убедитесь. Е-сипен-ко - запомнили?
   - Да.
   У Тани на кончике языка вертелся какой-то вопрос,  она  пыталась  поймать
его и не могла.
   - Ну... Тогда все, - сказал майор.
   Но прежде чем он положил трубку, Таня вспомнила.
   - Секунду! Где он работает, этот Есипенко?
   Майор помолчал.
   -  М-мм...  Так.  Так...   Есть!   Грузчик.   Общество   с   ограниченной
ответственностью "Визирь".
   - Спасибо, -  сказала  Таня.  Свободной  рукой  она  записала  на  листке
название фирмы и обвела несколько раз. Завтра надо обязательно выяснить,  не
имеет ли "Визирь" отношение к городской сети общепита.
   - А вы не боитесь так поздно возвращаться домой, Татьяна  Леонардовна?  -
вдруг поинтересовался майор. - Темень-то какая. А у меня служебная "семерка"
- могу подвезти, если что...
   Голос бархатистый, "короткошерстный", как называла Таня. Майор  наверняка
в разводе, брюнет, возраст - чуть  больше  тридцати,  курильщик  со  стажем,
щеголь, в постели требователен и неинтересен. Таня Лопатко  не  выдержала  и
хмыкнула в  трубку:  все-таки  профессиональные  дедуктивные  навыки  иногда
помогают ей избежать нежелательных знакомств.
   - Спасибо, но только что за мной выехал  муж,  -  сказала  она.  Зачем-то
добавила: - На серебристом "Саабе".
   - А может, все-таки?.. - сказал  майор,  будто  не  расслышав  про  мужа.
Видно, он тоже неплохо владел дедуктивными способностями.
 
   * * *
 
   В темноте ступни собственных ног казались ей  двумя  проворными  крысами,
безуспешно пытающимися обогнать друг дружку. Асфальта не  видно,  только  по
звуку шагов можно догадаться,  что  он  здесь:  твердый,  прочный,  покрытый
тонкой  пленкой  взбитой  грязи.  Уличные  фонари   едва   тлеют   сиреневым
карамельным светом. Если бы кто-то и в  самом  деле  захотел  отведать  этим
вечером свежей девичинки, Таня Лопатко, следователь горпрокуратуры с  вполне
безукоризненными  (особенно  в  этом  полумраке)  формами,  могла  сойти  за
подходящую кандидатуру. Пистолета у нее не было, бойцовских навыков -  тоже,
только коричневое удостоверение с золотым гербом, от  которого  пользы  ноль
целых, ноль десятых.
   Но Таня об опасности не думала.  Она  даже  успела  забыть  о  разговоре,
обидном, по большому счету, разговоре с майором  Липницким.  Плевать  хотела
она на этих мужиков. С высокой башни.
   По дороге домой Таня дала себе слово:  если  даже  окажется,  что  они  с
Денисом ищут одного и того же человека, и, следовательно, месяц или  два  им
суждено работать в одной связке - она не сделает ровным счетом ничего, чтобы
окрутить парня. Честное слово.
   Голубоглазый малютка, коль суждено ему появиться на свет, придет по сухой
чистой дорожке. Без грязи.
 
   * * *
 
   В дежурной части Центрального райотдела было тихо, как и всегда в дневное
время. Сидящий  за  пультом  по  ту  сторону  толстого  плексигласа  старший
лейтенант  узнал  Курбатова  и  поспешно  наклонился  к  окошку  для  приема
заявлений.
   - Что-нибудь надо, Александр Петрович?
   Важняк дружелюбно поздоровался. Когда хотел, он умел располагать  к  себе
людей.
   - Мы к Рожкову. А пока покажи нам "обезьянник".
   Из трех камер для задержанных две пустовали. В третьей ходил от  стены  к
стене здоровый мужик с оторванным рукавом куртки.
   - Гляди, - торжественно сказал Курбатов, подталкивая Дениса  к  круглому,
как иллюминатор, окошку, тоже забранному толстым  плексом,  в  нижней  части
которого были просверлены отверстия.
   Увидев лицо Петровского, мужик бросился к двери. От  неожиданности  Денис
отпрянул. Обитые железом дубовые  доски  погасили  удар  сильного,  тяжелого
тела.
   - За что, гады?! За что?!
   Могучие кулаки застучали по стальному листу.
   - Кто такой? - поинтересовался важняк.
   - Один негодяй, - пояснил дежурный. -  Несколько  судимостей,  сейчас  за
наркотики попался. Петруша его приволок час назад.
   - А как фамилия? - небрежно спросил Курбатов.
   - Сейчас...
   Старлей склонился над журналом.
   - Кружилин его фамилия.
   Денис остолбенел. Перед ним был убийца отца! Значит, вот о каком сюрпризе
говорил Александр Петрович...
   - Пошли! - важняк взял его под руку и повел за  собой.  Денис  машинально
переставлял ноги. Он думал, что тот разговор так и  останется  разговором  -
мало ли кто что обещает... Но  оказывается,  Курбатов  не  бросает  слов  на
ветер!
   Они поднялись на второй этаж и зашли в  кабинет  с  надписью:  "Начальник
криминальной милиции  подполковник  Рожков".  Хозяин  кабинета  -  худощавый
брюнет с медальным профилем и контрастной прядью  седых  волос  встретил  их
очень приветливо: вышел из-за стола, пожал руки и усадил в удобные кресла  у
окна.
   - Привезли, - сказал он Курбатову. - Можем закрыть на три дня за наркоту,
покрутить как следует. Но если не колонется, придется  выпускать  -  санкцию
никто не даст.
   - Почему? - удивился Курбатов. - Надо будет - я сам у Степанцова получу!
   Рожков развел руками:
   - Ну, если так...
   Денис понял: прокурор  города  для  подполковника  примерно  то  же,  что
Господь Бог, а Курбатов, соответственно - его наместник в Центральном РОВД.
   Брюнет прошелся от окна к  столу  и  обратно,  взглянул  на  Дениса  раз,
другой, потом спросил у Курбатова:
   - Так что делать будем?
   - Что обычно, - буднично ответил важняк. - Спускайте его в подвал.
   И, перехватив настороженный взгляд подполковника, добавил:
   - Это наш сотрудник - Денис Петровский, я ему доверяю.
   - Тогда другое дело, - улыбнулся тот.  -  Сейчас  все  подготовим,  минут
через десять я за вами Петрушу пришлю.
   - Это один, - сказал Курбатов, когда Рожков вышел. - А вот второй...
   Из внутреннего кармана пиджака он извлек сложенный вчетверо листок бумаги
с угловым штампом, машинописным текстом и замысловатой подписью.
   "На ваш запрос сообщаю, что  осужденный  Чепурной  отбывает  наказание  в
ИТК-6 с четвертого мая 1993 года, за это время проявил себя с  отрицательной
стороны,  является  злостным  нарушителем  режима  содержания,  неоднократно
водворялся  в  штрафной  изолятор,  на  меры  воспитательного  характера  не
реагирует, к  администрации  настроен  враждебно.  По  характеру  скрытен  и
осторожен, о преступлениях, совершенных  на  воле,  ничего  не  рассказывал.
Заместитель начальника колонии майор вн, службы Серебрянский".
   Денис протянул листок обратно, и следователь снова засунул его в карман.
   - Видал, какой гусь! Ну ничего... У меня есть обвиняемый, кличка  Гвоздь,
он у уголовников в большом авторитете. Я раз вышел, а на столе оставил  пару
бумаг, вроде забыл... А из них видно, что  этот  Чепурной  нам  дует  вовсю.
Через пару месяцев Гвоздь придет в "шестерку",  и  нашему  другу  крышка!  А
может, и раньше, если он маляву пошлет...
   Денис поежился. Да, Курбатов не бросает слов на ветер.  И  у  него  очень
длинные руки. Он никогда не думал, что  у  прокурорского  следователя  могут
быть такие длинные руки!
   - А с этим что будет? - он показал пальцем в пол, но  Александр  Петрович
понял все правильно.
   - Наркоту ему  засунули  внаглую,  чтоб  повод  был.  Я  сказал,  что  он
причастен к убийству на Базарной площади.  Сейчас  человека  три  будут  его
колоть. Можешь и  ты  душу  отвести  -  палкой  резиновой  или  ногами,  как
хочешь...
   - Да нет... А он правда замешан в убийстве?
   - Может, и замешан, - Курбатов пожал плечами. - Негодяй ведь редкостный.
   - По правде говоря, я не хочу смотреть, -  Денису  пришлось  сделать  над
собой усилие, чтобы это сказать. Ведь Курбатов старался  из-за  него  и  мог
обидеться за такую неблагодарность. Но важняк не обиделся.
   - А кто заставляет? Уйдем - и все дела. Ему от этого легче не станет.
   И неожиданно спросил:
   - А что ты  все  это  дело  крутишь  по  пожару?  Обвиняемый  умер,  надо
прекращать производство...
   - Да оно же с другим перекрестилось. Об убийстве водителей...
   - А-а-а...
   Дверь  распахнулась.  На  пороге  стоял  крепкий  парень   с   ярко-рыжей
шевелюрой.
   - Все готово, Александр Петрович!
   Курбатов встал.
   - Планы изменились, Петруша. Я позвонил на службу, шеф нас ищет. Поедем к
себе. О результатах позвони.
   - Обязательно, - улыбнулся опер.
 
   * * *
 
   На столе пасьянсом разложены пятнадцать фотографий. Две или  три  здорово
напоминали фотопробы на главную роль в "Кошмаре на улице  Вязов";  на  одной
симпатичный светловолосый парень смотрел так, будто ждал появления обещанной
птички. Очень разные лица.
   Сначала к столу была приглашена Давыдова. Девушка без  колебаний  указала
на небрежно  скадрированное  фото  человека  с  редкими  влажными  волосами,
прилипшими ко лбу. Это  был  Есипенко,  карточка  из  городского  уголовного
розыска. Та самая, о которой говорил Липницкий.
   Денис кивнул:
   - Хорошо, спасибо.
   Таня Лопатко видела его  сосредоточенное  лицо,  вспоминала  свои  редкие
профессиональные удачи и хорошо  догадывалась,  что  творится  там,  внутри.
Петровский взял  след,  он  был  взвинчен.  Сегодня  утром  Суровец  передал
результаты проверки штатных расписаний торговых точек  городского  общепита,
прибавив негромко: "Знаешь, в какое место я имел такую работенку?.." Один из
бывших одноклассников Газароса Димирчяна, как оказалось, работает  в  фирме,
имеющей в Тиходонске сеть закусочных и кафе. Единственный. И это  был  Павел
Есипенко. А фирма называлась "Визирь". Суровец  сообщил  еще  кое-что:  мать
Димирчяна опознала Есипенко на фотографии, она назвала его - "Павлик".
   Следом за Давыдовой вошла Бурак. Она с  любопытством  взглянула  на  двух
понятых, с еще большим любопытством, как показалось Тане, - на Дениса.
   - Пожалуйста, внимательно изучите все  фотографии,  которые  лежат  перед
вами, и скажите, есть ли среди них фото человека, который  напал  на  вас  в
кафе "Пилот", - попросил Петровский. - Если да, то  укажите  на  нее,  чтобы
понятые могли видеть ваш выбор.
   Бурак игриво провела языком за щекой, наморщила  лобик  и  уставилась  на
стол. Минуты три она молча рисовалась, делая вид, будто в самом деле  что-то
изучает. Денис терпеливо молчал, хотя нетерпение дрожало в нем как натянутая
тетива.
   -  Ну,  наверное...  -  протянула  наконец   девушка,   делая   пальчиком
спиралевидные движения над столом. - Наверное, этот вот. Да.
   Палец упал на фото Есипенко.
   - Спасибо, - выдохнул  Денис.  Кажется,  он  готов  был  расцеловать  эту
вихлястую шлюшку, у которой  задница,  Таня  почти  не  сомневалась,  вся  в
прыщах.
   Правда, радости у стажера поубавилось, когда приглашенный третьим номером
Роман Плыш не опознал никого.
   - Нет, этих никогда не видел. Когда мужик тот в башку мне сунул,  у  меня
вспышка внутри сработала, я его считай что сфотографировал. Нету тут его. Он
кучерявый, а у вас только лысые  и  прилизанные.  И  рожа  -  широкая,  зато
интеллигентская. Жене такие нравятся. Я,  по  правде  говоря,  тогда  графин
сгоряча схватил за горлышко, долбанул о край  стола,  подумал:  вот  нарисую
гаду на обе щеки по розочке - будет знать. А он не дал, вишь. Одежу вдобавок
испоганил...
   Свидетель показал на воротник дешевенького светлого пиджака: там осталось
темное пятно. Конечно, кровь.
   - Но ничего, - добавил он, - все еще у него будет,  дай  только  срок.  И
небо с овчинку покажется, и кипятком походить придется... Дай только срок.
 
   * * *
 
   Курбатов ушел с планерки последним, оставив после  себя  щекочущий  запах
"Кашарели". Он даже успел  подать  Степанцову  пальто  -  и  это  получилось
совершенно ненавязчиво: джентльмен помог джентльмену, и только.
   Главное, он ни о чем не спрашивал.
   Степанцов нашел в ящике стола старую записную  книжку,  сунул  в  карман.
Спускаясь по лестнице, увидел Лопатко и Петровского, они о  чем-то  негромко
разговаривали. Удивленно покосились на него и замолчали.
   - Буду через двадцать минут, - буркнул Степанцов. - Если что, все вопросы
к Курбатову.
   - А санкция, Владимир Иванович? - спросила Лопатко. - Машина ведь ждет...
   - Через двадцать минут, - донеслось уже снизу жесткое стаккато.
   Прокурор вышел на улицу, открыл дверцу бордовой  "девяносто  девятой".  В
ответ на поворот ключа зажигания мягко заурчал тщательно  отлаженный  мотор.
Рядом стоял желтый милицейский "уазик", ожидая  Петровского.  "Подождет",  -
подумал Степанцов.
   Он немного покружил по центру, собираясь с мыслями, затем  остановился  у
первого попавшегося таксофона. Рядом магазин,  оттуда  тянет  густым  рыбьим
духом. Из дворика выехала синяя цистерна,  на  боку  красуется  набитая  под
грубый трафарет белая  рыбина,  похожая  на  кедровую  шишку.  И  кривоватая
надпись: "Живая рыба". Значит, свежего карпа завезли. Лет семь назад очередь
выстроилась бы от самых дверей, народ суетился бы, толкался, шумел,  лица  у
передних радостно-возбужденные - и это несмотря на предстоящую часовую,  как
минимум, вахту. Праздник, одним словом. А теперь все спокойно. Скучно.
   Степанцов опустил загодя припасенный жетон в прорезь  автомата,  нашел  в
книжке неподписанный номер, покрутил заржавленный  изогнутый  диск.  Щелчки,
треск. Немолодой женский голос произнес: "Алло?"
   - Соедините меня с Дмитрием Павловичем, - сказал Степанцов.
   - Кто спрашивает?
   - Скажите - Володя. Он знает.
   После непродолжительного соло на трещотке услышал:
   - Байдак на проводе.
   - Здравствуй, Дмитрий Павлович. Узнаешь?
   - Конечно, - бесстрастно отозвался Байдак. И так же бесстрастно  спросил:
- Что-то случилось?
   - Возможно, - сказал Степанцов.
   Такие вещи Байдак понимал с полуслова.
   - Ты на машине?
   - Да, - Степанцов взглянул на часы. - Через пятнадцать минут я подъеду  к
"корыту".
   - Сейчас буду, - сказал Байдак. И положил трубку.
   Прокурор снова погрузился в пахнущий новой кожей  и  мастикой  салон,  не
торопясь, включил передачу и поехал к бывшей горкомовской  столовой,  где  в
лучшие времена  за  двадцать  три  копейки  можно  было  съесть  здоровенную
отбивную из свежей свинины. Дмитрий Павлович уже  стоял  посреди  выложенной
плиткой дорожки, крепкая седая голова выжидательно приподнята, полы  ладного
синего плаща развеваются на ветру, открывая серо-белую клетку  подкладки.  В
руке - чемоданчик - дипломат" песочного цвета, который  сопровождал  Дмитрия
Павловича Байдака с утра до вечера пять дней в неделю; мягкая тисненая кожа,
три просторных отделения, золотые колесики шифрованного замка.
   Боковым зрением Дмитрий Павлович заметил Степанцова и неспешно подошел  к
машине.
   - Ну, еще раз здравствуй, - первым поздоровался Степанцов.
   - Еще раз, - без выражения откликнулся Байдак и сел рядом.
   Они познакомились лет двадцать назад. Будущий прокурор и старший советник
юстиции тогда только-только начинал привыкать к званию юриста 2-го класса  и
новой малосемейке на окраине; тогда жена, еще молодая, еще  крепкая,  раз  в
месяц приносила свежего карпа, едва не сомлев в магазинной очереди, и  потом
они пили "Столичную" под  уху  и  жареху,  а  потом  любили  друг  друга  на
подстилке в коридоре, потому что в комнате  спал  ребенок;  тогда  работники
прокуратуры только мечтали о самых крохотных жилищных льготах, и  мечты  эти
не сбывались; тогда старший  следователь  Евсеенко,  бесспорно  -  лучший  в
районе,  за  которым  не  числилось  ни  одного  глухаря,  жил  в  общежитии
машзавода, и его лицо частенько украшали пятна от клоповьих укусов...
   Способов честно получить нормальную жилплощадь и растрепать  наконец-таки
собственную жену в отдельной комнате  на  мягкой  кровати,  было  несколько:
присмотреть подходящую квартиру при  выезде  на  скоропостижную  смерть  или
самоубийство  одинокого  человека,  опечатать  ее   и   упросить   прокурора
походатайствовать в исполкоме о закреплении освободившегося жилья за стоящим
в  очереди  следаком,  или  прищучить  кого-то   из   начальства   или   его
родственников, тогда за то, чтобы ты поумерил пыл,  вполне  могли  подкинуть
что-нибудь из старого фонда.
   Но скоропостижные смерти и самоубийства случались  обычно  в  непригодных
для жизни трущобах,  а  родственники  начальства,  не  говоря  уже  о  самой
номенклатуре, были практически неприкасаемыми, а уж если и попадали в  сети,
то с таким общественным резонансом, что следователь не мог ничего  изменить.
И все же фортуна подбросила Степанцову счастливый билет: он поймал на крючок
инспектора  квартбюро  Байдака.  Дело  было  возбуждено  против  домоуправа,
паспортистки и прочей никому  не  интересной  мелочи:  незаконная  прописка,
мелкие взятки, предоставление служебного жилья  дворникам...  Обычная  проза
жизни.
   Но, посидев сутки  в  камере,  домоуправ  дал  показания  на  Байдака,  а
Степанцов  откопал  два  квартирных  дела,  в   которых   Дмитрий   Павлович
собственноручно составил фиктивные протоколы обследования жилищных условий и
незаконно поставил людей на квартучет.
   Вечный "квартирный вопрос" стоял в Тиходонске так же остро, как и во всей
стране. Людская накипь, не вмещающаяся в тесные "хрущевки", сходила  с  ума,
ела поедом друг друга, спивалась, - а  кончалось  это  частенько  петлей  из
бельевой веревки или выношенных до предела капроновых чулок, закрепленных на
оконном шпингалете или крючке для люстры. Иногда в ход шли спички и керосин,
еще реже доведенный до отчаяния бедолага пытался  разделаться  с  кем-то  из
районного  или  городского  начальства.  Искать  тут  какую-то   диалектику,
копаться  в  причинах  следователям,  которые  не  относились  к   категории
идеологических  работников,  не  рекомендовалось,   их   делом   было   лишь
задокументировать   факт   самоубийства.   Но   информация   в   райком    о
злоупотреблениях  в  столь  горячей  сфере  однозначно   влекла   исключение
попавшегося Байдака из партии и сдачу его на полное растерзание.
   Степанцов, который  не  хотел  сам  однажды  залезть  в  петлю  или  быть
искусанным насмерть клопами, не стал  писать  информации,  а  выбрал  другой
путь. Он пришел к Байдаку в квартирное бюро, показал совершенно убийственные
материалы и задал несколько вопросов.
   Байдак спокойно, с достоинством, как отличник  на  экзамене,  ответил  на
четыре вопроса из пяти. Ответ на последний вопрос  он  предложил  Степанцову
выслушать во время совместного ужина  в  кафе  "Весна".  Степанцов  со  всей
принципиальностью  заявил  на  это,  что  ужинать  они  будут  в   ресторане
"Интурист" высшей наценочной категории.
   Байдак улыбнулся. Между ними впервые промелькнула искра взаимопонимания и
симпатии.
   Они плотно поужинали, а через полгода семья будущего прокурора  переехала
в полноценную однокомнатную квартиру с  огромной  девятиметровой  кухней  по
улице Красногвардейской.
   И понеслось, как говорится.
   Понеслось.
   Степанцов в долгу не остался, помогал Дмитрию Павловичу чем мог - уже  со
своей стороны. Помогать приходилось часто, но и отдача была соответствующая.
За  несколько  лет  жилплощадь   Степанцова   расширилась   настолько,   что
сын-четвероклассник мог кататься по  квартире  на  своей  педальной  машине,
изображая рейнджера. Сын, нахмурив черные  казачьи  брови  ("Когда  вырасту,
буду как папа ловить сволочей", - заявил он однажды),  объезжал  территорию,
делая остановку в каждой комнате,  чтобы  проверить,  не  затаились  ли  там
торговцы русскими девочками  или  мексиканские  "бандидос".  Остановок  было
восемь: гостиная, столовая, две спальни,  кабинет,  кухня,  два  совмещенных
санузла.
   Словом, неизвестно, кто кому больше помогал.  Тем  более  что  постепенно
Степанцов и Байдак стали дружить семьями, жены Владимира Ивановича и Дмитрия
Павловича обменивались фирменными блюдами и рецептами, сыновья  обменивались
марками, спичечными этикетками, иногда - ударами, причем Родион, который был
постарше, мог избить  степанцовского  Максима  нещадно,  до  крови  -  а  на
следующий день подарить ему лучшую  модель  из  своей  коллекции  игрушечных
автомобилей.
   Вот такие дела.
   Они были друзья, Степанцов и Байдак. Когда они хорошо выпивали, Степанцов
говорил Байдаку "ты, бюрократ", а Байдак мог положить руку на  теплое  бедро
прокурорши и не  снимать  до  тех  пор,  пока  не  протрезвеет;  они  вместе
старились, а их дети вместе подрастали и взрослели.
   И, разумеется, сегодня, после этой злополучной планерки, прокурор не  мог
не позвонить Байдаку и не предупредить о грядущих неприятностях.
   - ...Так ты о чем?  -  переспросил  Дмитрий  Павлович,  когда  "девяносто
девятая" остановилась на тихой безлюдной набережной.
   - Сегодня я узнал, что мои следователи копают под
   "Визирь", - сказал Степанцов. - Твой Родька все еще там?
   - Ясно, - произнес Байдак голосом ровным, как гул в водопроводной  трубе.
Последний вопрос он, похоже, не расслышал. - И что выкопали?
   - Есипенко Павел Григорьевич. Нападение в кафе
   "Пилот": поломана мебель,  несколько  человек  избиты,  одну  женщину  из
персонала обварили кипятком, позже она умерла... Ее фамилия Войкова,  и  она
теща Лыкова.
   - Я не знаю никакого Есипенко.
   - Кличка - Дрын. Грузчик  из  "Визиря".  Свидетельницы  опознали  его  по
фотографии. У меня на столе лежат постановления об  обыске  и  аресте,  ждут
подписи и гербовой печати... А  когда  дергаешь  за  ниточку,  иногда  такой
клубок разматывается...
   Байдак открыл дверцу со своей стороны, вышел, оперся руками  на  чугунный
парапет. Круглоголовый, крепкий, одетый неброско и со вкусом,  он  напоминал
чем-то Курбатова. Одна порода.
   Степанцов тоже вышел, встал рядом, глядя на воду. Дон за лето  обмелел  и
помутнел,  на  уходящих  вниз  гранитных   плитах   осталась   темно-зеленая
горизонтальная полоса сантиметров на десять выше уровня воды.
   - Попробуй унять своих псов, - процедил наконец Дмитрий Павлович.
   - Вряд ли получится, - пожал  плечами  Степанцов.  -  Факты  железные,  а
потерпевшая - родственница Лыкова. Сам понимаешь...
   - Тогда придержи их, сколько возможно.
   - Это я сделаю. Но не больше, чем на сутки.
   Байдак кивнул и вернулся к машине.  Разговор  окончен.  Спустя  несколько
минут они снова были у-бывшей горкомовской столовой.
   В прокуратуру Степанцов вернулся в начале  одиннадцатого.  Поднимаясь  по
лестнице, вдруг заметил, что переступает сразу через две ступеньки, удивился
про себя: "Ого". Таня Лопатко  курила  у  окна  в  коридоре  второго  этажа,
вскинулась, пошла навстречу. Степанцов не обратил на нее внимания, нырнул  в
кабинет, бросив секретарше:
   - Я занят.
   Вызвал по телефону Курбатова. Когда тот появился перед ним -  аккуратный,
пахнущий дорогим  одеколоном  и  свежесмолотым  кофе,  -  Степанцов  впервые
обратил внимание на одну странную особенность  его  одежды.  Брюки.  У  всех
нормальных мужиков от паха  в  стороны  расходятся  горизонтальные  складки,
которые  даже  после  тщательной  утюжки  угадываются,  словно   синева   на
свежевыбритых щеках. А у Курбатова  таких  складок  почему-то  нет.  Загадка
природы.
   - Есть небольшая программка для внеклассного чтения, - сказал  Степанцов.
- Ты как, не сильно занят?..
   - Нет, - сказал Курбатов. Другого ответа и быть не могло: Курбатов  любит
внеклассное чтение.
   - Почитай-ка эти дела, -  прокурор  двинул  по  полированному  столу  две
аккуратно подшитые папки. - Петровский и Лопатко спешку порют с обысками  да
арестами, а мне кажется, там доказательства сыроваты. Как бы нам не сесть  в
калошу. А перед Лыковым опозориться очень бы не хотелось...
   - Сыроваты, говорите? - важняк внимательно смотрел на шефа. И тот ответил
внимательным и многозначительным взглядом. Оба были профессионалами и знали,
что произнесенные слова не умирают,  они  повисают  в  воздухе,  всасываются
микрофонами и чужими  ушами,  остаются  в  памяти,  консервируются  и  могут
бумерангом вернуться в самый неподходящий момент. Взгляды - другой коленкор.
Взгляд к делу не пришьешь, не было еще такого случая.
   - Сырые. Хороший адвокат в пух и прах разнесет. Спешки никакой нет. Лучше
день-два потерять, чем в дураках перед губернатором оказаться.
   - Я понял.
   Курбатов кивнул и, зажав дела под мышкой, направился к двери. Он  никогда
не задавал лишних вопросов - Степанцову, во всяком случае.
   Затем прокурор связался с секретаршей, спросил, здесь ли еще Лопатко.
   - Здесь, - ответила секретарша.
   - Ладно, впускай.
   У Татьяны Лопатко было красное лицо и такой вид, будто  ей  срочно  нужно
по-маленькому. Но прежде чем она успела задать свой вопрос, Степанцов твердо
сказал:
   -  Спешку  гоните,  хотите  дров  наломать...  Девчонки  этого   хулигана
опознают, но они подружки, могли и сговориться. А третий потерпевший его  не
опознал! Как это объяснить?
   - Так проверять  все  надо,  Владимир  Иванович,  -  несколько  удивленно
сказала Лопатко. - Обыск сделаем, допросим, очняки проведем, опера с  ним  в
камере поработают - вот все ясно и станет! Первый раз, что ли?
   Прокурор вздохнул и сокрушенно покрутил головой.
   - А у тебя что, часто родственники губернатора по делам проходят? Знаешь,
какое тут кадило можно раздуть? Костей не соберешь!
   Таня хотела возразить, но он поднял руку.
   - Я поручил Курбатову тщательно изучить  дела  и  доложить  свое  мнение.
Опыта-то у него поболе, чем у вас обоих!
   - Так время уходит!
   - Сколько уже прошло того времени. А сейчас день -  туда,  день  -  сюда,
какая разница! Иди работай...
   Глядя под ноги, Таня Лопатко вышла из прокурорского кабинета.
 
   * * *
 
   Литерное дело N 0057
   Источник - Кирпич
   Куратор Агеев
   Сообщение N 14
   "Позавчера мы с Павлом Есипенко по прозвищу Дрын завезли  тухлое  мясо  в
дом N 64 по ул. Красноармейской  и  разбросали  в  подвале  и  по  подъезду,
стучали в двери квартир, громко ругались и кричали: "Съезжайте, суки,  а  то
хуже будет!" Кроме того, Дрын нарисовал на каждом этаже череп  с  костями  и
неприличные слова. Цель этого мероприятия мне  неизвестна,  хотя,  очевидно,
связана с ведущимся отселением жильцов.
   За последнюю неделю мне также удалось осмотреть складские помещения  кафе
"Пальма" и "Донское", принадлежащих 000 "Визирь". Ничего, что говорило бы  о
присутствии здесь интересующего нас товара, не обнаружено.
   В течение всего срока работы во время погрузочно-разгрузочных работ  мною
неоднократно изымались для исследования  образцы  продукции,  находящейся  в
обороте 000  "Визирь",  как  то:  салями  датское,  сельдь  атлантическая  в
горчичном  соусе,  шпроты,  молоко  "Тимашевское"  стерилизованное,   оливки
черные,  бананы,  мандарины   бескосточковые,   бальзам   "Рижский",   водка
"Кремлевская". Ни в одном из вышеперечисленных продуктов следы интересующего
нас товара обнаружить не удалось. Один из охранников  фирмы  по  имени  Стае
произнес в моем присутствии фразу: "У  Ираклия  "дури"  хватит  на  это",  -
очевидно,  имея  в  виду  сделку  руководства  кафе  "Лабинка"  с  городским
пивзаводом N 2 на поставку бочкового пива. Предположив,  однако,  что  слово
"дурь" здесь могло быть употреблено в иносказательном  смысле,  я  попытался
вывести Ираклиона  Андреевича  Чихаурова,  директора  кафе,  на  откровенный
разговор.
   Чихауров говорить отказался, так как не так давно я ему заехал в лоб и он
до сих пор помнит. Других упоминаний об интересующем нас товаре  в  отчетный
период не было. В моем присутствии так  точно.  И  вообще.  Хрен  их  знает,
товарищ майор, где они держат свои наркотики, эти подонки".
   Подобная бравада давно успела  ему  осточертеть,  тем  более  что  Кирпич
хорошо понимал: это не что  иное,  как  компенсация  собственного  бессилия.
Раньше  он  позволял  себе  время  от   времени   раздвигать   узкие   рамки
канцелярского  жанра,  оформлял  докладные  в  виде  репортажа,  очерка  или
фельетона, чтобы напомнить Агееву, кого он заставляет работать грузчиком. Но
на майора это впечатления не произвело.
   Однажды  Сергей  на  двух  страницах  расписал,  как  шофер  Гога  топтал
кладовщицу Алену Прокофьеву, заставляя ее в процессе соития есть  парниковый
огурец.   Докладная   заканчивалась   обычной   фразой:   "Никаких    следов
интересующего нас товара обнаружить не удалось". Агеев прочитал сообщение  с
обычным кислым выражением лица и мрачно произнес: "А при чем здесь  огурец?"
Похоже, что он воспринимает Серегину писанину всерьез. Или делает такой вид,
чтобы обойтись без разговоров на действительно серьезные темы.
   - Почему никто на "стрелку" не приехал? - через  день  после  перестрелки
спросил его взбешенный Курлов. - Я предупредил заранее, а людей постреляли -
и все. Как будто так и надо!
   - Накладка вышла, - Агеев скосил глаза в сторону. - Мы все передали,  это
милиция напортачила...
   И весь разговор.
   Нет,  этими  интеллигентскими  штучками  их  не  прошибешь,  просто  себя
взбадриваешь, стравливаешь пар...
   Сергей запечатал сообщение в  длинный,  европейского  формата  конверт  и
сунул между зелеными томиками Есенина.  Потом  сжег  бумажки  с  набросками.
Агеев советовал писать  сразу  начисто  и  обещал  оскопить  тупыми  ржавыми
ножницами,  если  хоть  одна  молекула  черновика  окажется  не  уничтожена.
Выполнит ли он свое обещание - неизвестно, а вот его собственные товарищи по
труду точно порвут на части,  если  хоть  что-то  пронюхают  про  содержание
Серегиных сообщений. Сергей тщательно растер  в  пепельнице  пепел  и  выдул
черную пыль в форточку.
   В эту минуту отец постучался, сказал через дверь:
   - Мать ужинать зовет.
   - Сейчас, па, - ответил Сергей.
   - Она зовет уже в шестой раз.
   - Да... Сейчас.
   Когда тяжелые шаги отца удалились по коридору, Сергей придирчиво осмотрел
книжную полку, снял один зеленый томик и, заложив в него конверт, спрятал  в
ящик стола, ящик запер, ключ положил в  карман  и  только  тогда  отправился
ужинать.
   С недавних пор семья трапезничала раздельно, в два этапа:  сначала  отец,
потом  -  мать,  или  наоборот;  Сергей  сам  выбирал,   к   кому   из   них
присоединиться. На этот раз он ужинал один. Мать  приготовила  голубцы,  они
успели остыть, и сметанный соус был похож на холодную потрескавшуюся лаву.
   Потом пришла мама,  поставила  на  огонь  чайник,  сказала  осторожно,  с
надеждой:
   - Я видела у тебя  на  столе  какие-то  бумаги,  Сережа.  Ты  пишешь  для
кого-нибудь?
   Сергей вздрогнул так, что кусок голубца упал обратно в тарелку. Потом  до
него  дошло:  мама,  наверное,  думает,  что   он   решил   снова   заняться
журналистикой. Смехота.
   - Не знаю, ма, - сказал он. - Работаю в стол. А там видно будет.
   - Нелли Ивановна, моя однокурсница -  помнишь  ее?..  она  подарила  тебе
портмоне на выпускной, - сейчас работает в "Кулинарной газете". Я  могла  бы
поговорить с ней...
   Сергей чуть не расхохотался. Мамочка  грохнулась  бы  с  печи,  когда  бы
узнала, что ее сын и в самом деле задумал здоровенный очерк с  продолжением,
целую хронику - только не о жизни вообще и не о рецептах греческой кухни или
способах приготовления дальневосточного лосося, а  о  современных  сексотах,
которым ради блага  страны  и  человечества  приходится  жрать  наркотики  и
участвовать  в  убийствах.  О  кураторах,  об  этих   насекомых-кровопийцах,
которые, выкачав из тебя все, что можно, сдают в уголовку,  словно  в  чулан
для старых, сломанных кукол... Да, Сергей уже почти не сомневался, что в тот
момент, когда весь компромат на "Визирь" окажется на столе у Агеева - в  тот
же  самый  момент  он  из  тайного  агента  превратится   в   эн-плюспервого
обвиняемого, ничем не отличающегося от Дрына, Ираклия или Вал Валыча. Скорее
всего его даже уберут, поскольку в отличие от остальных он может  разболтать
государственные секреты.
   - ...Алло, ты отключился, Сережа? - с улыбкой переспросила мама.
   - Да, то есть... Спасибо, ма. Не думаю, что  мой  материал  сгодится  для
"Кулинарной газеты".
   -  Смотри  сам.  На  твоем  месте  я   бы   уволилась   из   этой   твоей
купи-продай-конторы и спокойно посидела месяцдругой над статьей.  А  там  бы
уже отдала ее хоть... в "Ньюсуик".
   Сергей энергично прикончил последний голубец.
   - Может, я так и сделаю, - сказал он.
   За чаем мама попыталась снова перевести разговор на  "этих  женщин".  Так
она называла Светку Бернадскую, Зою и всех остальных обитательниц Тиходонска
в возрасте от девятнадцати до тридцати пяти, физически здоровых, незамужних,
бездетных, с которыми, как она полагала, мог  иметь  дела  Сережин  папочка.
Сергей извинился, сказал, что у него полно  работы,  -  и  вернулся  в  свою
комнату. Заперся. Лег на кровать,  положив  под  голову  крупные  ладони.  И
тяжело задумался.
   Все, что он сообщал майору Агееву, было враньем. Или почти все.
   С тех самых пор,  когда  Сергей  Курлов  устроился  в  "Визире",  куратор
получил в лучшем случае одну-две правдивые, информативные - как он  сам  это
называет, - докладные. Все остальные листки были заполнены поносом,  обычным
поносом из грамотно составленных, стилистически безукоризненных (даже  когда
речь заходила о Гоге и кладовщице Алене Прокофьевой) фраз,  которыми  обычно
забивают "белые пятна" на полосах бульварных газет.
   Сергей в самом деле обшарил  несколько  принадлежащих  "Визирю"  складов,
несколько раз тайком от Паши Дрына исследовал содержимое  коробок  и  банок,
перевозимых на фургоне. И нашел то, что искал. Без  особого,  надо  сказать,
труда. Упаковки с салями, которые предназначались для "Лабинки"  и  "Пальмы"
(эти  две  "точки"  считались  наиболее  прибыльными  в  системе)  частенько
оказывались нашпигованными пластиковыми шариками с  героином.  Каждый  шарик
рассчитан на одну дозу: от половинки до двух  "кубиков",  в  зависимости  от
качества  порошка.  Дешевый  "коричневый"  героин  Сергей  находил  также  в
консервных банках. Однажды наудачу открыл банку  шпрот  -  точно  таких  же,
какими его потчевал однажды Ираклий. Порошок был и там.
   Но докладывать о своих находках Сергей Курлов никому не собирался.
   Еще чего.
   Он чувствовал... нет,  он  знал  наверняка,  что  когда  пятнисто-зеленые
хлопцы из отдела по  борьбе  с  наркоманией  налетят  на  "Визирь",  то  его
расплющит между противоборствующими силами.
   Неизвестно, как это будет: то ли в перестрелке кто-то -  равновероятно  с
любой  стороны  -  засадит  пулю  ему  в  голову,  то  ли  его  уберут   как
нежелательного свидетеля, то ли как провокатора, то  ли  как  запачкавшегося
агента... Но он обязательно окажется одним из первых пострадавших, одним  из
тех, кто останется плавать в соусе из собственных мозгов, повиснет  на  пере
или на жгуте из тюремной простыни.
   Сергей  не  хотел  этого.  Он  принял  единственно  правильное   решение:
потихоньку, не привлекая пристального внимания ни тех  ни  других,  работать
грузчиком,  выжидая  подходящего  момента.  Когда  такой  момент   наступит,
захватить партию порошка покрупнее и сделать всем  ручкой.  Один  не  совсем
приличный жест. Адресованный как Агееву, так и Хою с Вал Валычем.
   Да пошли они все. Монтажницы в типографии к тому времени уже будут лепить
свежие, с пылу с жару  диапозитивы  "Хроники  стукача",  скандальные  газеты
перегрызутся за эксклюзив, одну кассету  он  отошлет.  Артему  Боровику  для
телепередачи "Совершенно секретно",  а  электронную  версию  даже  в  Штатах
успеют зачитать до дыр.
   А он сдаст оптом товар и найдет  себе  тихое  дно  где-нибудь  в  ближнем
зарубежье. А может быть, и в дальнем. И никто ничего ему не сделает,  потому
что надо будет спасать собственные задницы...
 
   * * *
 
   Этим утром Сергей заметил в усах у Гоги перхоть. И в  бровях  тоже.  Гога
пришел на работу мрачнее тучи, ни с кем не поздоровался, забрался  в  кабину
"уазика" и, ударив по сигналу, раздраженно крикнул:
   - Долго ждать?
   Это он грузчикам - Сергею и Дрыну. Обычно каждое утро перед первым рейсом
Гога с Пашей выкуривали по сигарете-другой, обсуждали вчерашний фильм по НТВ
или говорили о бабах. А сегодня разговаривать некогда: ровно в семь тридцать
Гоге велели подъехать в главную контору.
   Паша незлобиво сказал:
   - Директор хочет, чтобы  ты  его  секретарше  Марине  усами  между  ляжек
пощекотал. А ты бесишься, дурак.
   Когда они погрузились в фургон, Сергей слышал, как Гога матерится  сам  с
собой.
   Приехали к офису. Гога побежал к Хою в его стеклянную будку, а  Сергей  и
Дрын уселись на скамейке и курили.  Дрын  молча  затягивался,  надувал  щеки
дымом, полоскал внутри и выпускал дым через  нос.  Нос  у  Дрына  маленький,
распяленный. Сергей смотрел на него, смотрел, а потом сказал:
   - Все... Вспомнил наконец.
   - Что вспомнил? - поинтересовался Дрын, не поворачивая головы.
   - Вспомнил, где я видел тебя раньше.
   - В Артеке, - повторил Дрын старую заплесневелую шутку.
   - Нет. Ты тащил за ноги Толстого Витька, а потом еще  врезал  ему  ногой,
когда у него конец вывалился.  Возле  второго  общежития.  Ты  был  тогда  с
Метлой, а я - с Родиком Байдаком. Помнишь?
   Дрын неопределенно пожал плечами, продолжая полоскать рот дымом.
   - Вы нас тогда здорово выручили, - сказал Сергей.
   - Ага.
   Сигаретный дым вылетал из ноздрей двумя тонкими ленивыми струйками.  Паша
смотрел перед собой, на лице у него не было  написано  ничего,  кроме:  сижу
вот, курю. Такое же выражение у него было, когда он волоком тащил  за  собой
по асфальту Витька - сурового, грозного и непомерно толстого  Витька,  перед
которым трепетало все второе общежитие Тиходонского университета.
   - А Толстому вскоре срок вкатили,  -  сказал  вдруг  Паша.  -  Тут  он  и
обосрался. Такие жалостные малявы из тюрьмы слал, пацаны смеялись.
   Из конторы рысью выскочил Гога. Лицо у него  стало  темным,  как  хлебный
мякиш, глаза сверкали. Дрын, вставая, громко поинтересовался, не лягнула  ли
его Марина в одно место. Гога даже не огрызнулся, забрался в кабину, хлопнул
дверцей. Мотор взревел. Сергей и Паша быстро вскочили в фургон.
 
   * * *
 
   Оказалось, у Паши Дрына сегодня день рождения. Выяснилось это, когда Гога
не поехал на товарную станцию, как планировалось с вечера (Сергей уже  знал,
что именно там, на товарной, им чаще всего отгружают продукты с "начинкой"),
а помчался на мясокомбинат.
   Пока он разворачивал машину, на рампе появился один-единственный  рабочий
с тележкой. Тележка была пуста. То есть почти пуста: там стояла лишь любимая
Пашина кружка, вровень с краями  наполненная  "поросячьим  соком",  и  белый
фанерный щит с намалеванными алой краской цифрами 25 в пестрой рамке.
   Дрын выглянул из фургона наружу и улыбнулся.
   -  А  вот  и  подарок,  -  сказал  он,  спрыгивая  на  рампу.  И  добавил
удовлетворенно: - Специально.
   Сергей ничего не понял. Из кабины вышел Гога  с  несколько  просветлевшим
лицом, правда,  следы  какой-то  озабоченности  сохранились  -  будто  шофер
мучился животом. Он полез  в  карман,  достал  черную  коробочку,  угловатым
неловким движением протянул Дрыну.
   - Это от фирмы и от Валыча лично. Со всеми, короче, наилучшими...
   Дрын взял коробочку, открыл. Внутри  блеснул  массивный  корпус  наручных
часов с тремя заводными головками.
   - Ух ты! - ухмыльнулся  Дрын.  -  Они  точно  идут,  секунда  в  секунду.
Храмонотр называется.
   - Хронометр, - поправил Сергей. - У тебя что, день рождения?
   - Ну, - радостно кивнул Паша. - Специально.
   Он склонился над тележкой, взял кружку, подержал  перед  собой.  Прищурил
один глаз, будто прицеливаясь.  Поверхность  задрожала,  по  краям  поползли
густые красные потеки. Дрын бережно вытер кружку мятым носовым платком  -  и
долгим-долгим  залпом,  прикрыв  глаза,  выпил.  Потом  выплюнул  на   бетон
приставшие к зубам "пенки".
   На товарную заехать все-таки пришлось. Там забросили в  фургон  несколько
ящиков "Бонда" и балтийских шпрот. Поехали обратно. Дрына всю дорогу  мучила
отрыжка. Он улыбался.
   - Извини, - сказал Сергей Курлов,  -  я  не  знал,  что  у  тебя  сегодня
праздник. Поздравляю. Желаю там... всего.
   - Спасибо, - ответил Дрын,  продолжая  улыбаться.  -  Приходи  сегодня  в
"Лабинку",  Ираклий  обещал  приготовить  целое  корыто  какой-то   народной
грузинской дряни. Вчера барашка прикупил на рынке. Специально.
   Сегодня он раз восемь повторил это слово. Специально. Раньше  никогда  не
говорил, а тут заладил, будто толькотолько выучил.
   Наверное, подумал Сергей, Дрын просто отрывается, что этот день -  именно
его день, когда все, включая даже директора в его высокой стеклянной  башне,
думают о нем. Заботятся. Подарки делают. Специально  для  него.  Для  Дрына,
простого грузчика в грязной робе, подол которой затвердел от пота и говяжьей
крови. Не для Гоги, нет - хотя Гога бригадир и  получает  на  полторы  сотни
больше; не для Вал Валыча - хотя Валыч  управляющий,  решает  всякие  важные
дела и носит синий костюм в мелкую полоску, а  получает...  Много  получает,
короче. Вчера вечером Хой,  видно,  заглянул  в  свой  календарь  и  сказал:
"Слушай, Валыч, а подарок для Есипенко ты  купил?"  -  "Нет",  -  растерянно
ответил Валыч. "Так какого хрена ты стоишь? А нука, возьми у  меня  в  сейфе
сотни две да бегом в магазин. И пошевеливайся". И Валыч побежал. Специально.
Вот оно.
   В районе Ботанического сада Гога притормозил  ненадолго.  Снаружи  сквозь
частое дыхание двигателя донеслись голоса: "... Он сам  сказал,  точно.  Да,
именно здесь, на Майкопской, говорю тебе. Ты... ты рули знай,  вот  и  все".
Стукнул бортик фургона; подтянувшись, внутрь перевалился человек в ветровке,
за ним - еще один. Машина тронулась.
   - Здорово всем. Ну-ка, подвинь задницу, Дрын, расселся...
   Это были Метла и парень из охраны - тот самый лоб, что топтался  рядом  с
Вал Валычем, когда Сергея принимали на работу. Лоб с цветными подтяжками.
   Дрын пробормотал что-то смущенно-радостно, подвинулся. У  Лба  в  руке  -
большой пластиковый пакет, какими  торгуют  бабки  на  привокзальном  рынке.
Полнехонький. "Выпивка и закуска", -  догадался  Сергей.  Гости  уселись  на
скамейке по обеим бокам от Дрына. В крышу фургона тихо забарабанил дождь.
   - Выпей, Паша, -  сказал  Метла,  протягивая  Дрыну  плоскую  четвертушку
"Баллантайна".
   Дрын закрутил своей маленькой головкой.
   - Нет, - сказал он, - я водку не люблю.
   - Это не водка. Виски.
   - Все равно. Вот пожрать я бы пожрал.
   Лоб залез рукой в пакет. Тут фургон  стал  поворачивать,  и  он  едва  не
слетел со скамейки. Что-то звякнуло. А  Метла  продолжал  настойчиво  тыкать
бутылку в лицо Дрыну.
   - Пей, говорю, - внушал он, как маленькому. - Это лекарство.
   - Да перестань...
   - Пей, Паша.
   Голос у Метлы стал какой-то особенный:  глухой,  плоский.  Злой.  И  Дрын
вдруг напрягся, побледнел. Он смотрел на Метлу во все глаза,  будто  впервые
увидел, а нижняя челюсть его медленно опускалась на грудь.
   - Ты что?.. - пробормотал он неуверенно. - Я... не хочу.
   - Без истерики, Паша. Так всем будет лучше. Пей.
   Дрын взял бутылку дрожащей рукой.
   Пригубил.
   - Пей еще. До дна.
   Дрын  послушно  выпил  все  до  последней  капли  -  не  сводя  с   Метлы
завороженных глаз. Потом резко развернулся,  швырнул  в  перегородку  пустую
четвертушку, закричал:
   - ГОГА!! СТОЙ!!
   Машина дернулась, прибавила газу. Сергей слышал, как из кабины  доносятся
ругательства. "Что происходит?" - хотел спросить он. Но тут Лоб достал  руку
из  пакета,  в  ней  оказался  обрезок  водопроводной   трубы   со   следами
облупившейся оранжевой краски.
   Лоб быстро приподнялся, ударил Пашу по голове. ТУХ-Х.
   Суконная спортивная шапочка вдавилась в затылок, влипла  в  продолговатое
углубление. Дрын неожиданно пукнул, навалился на перегородку, стал  медленно
оседать на колени, обдирая ногти о доски. Шапочка потемнела,  изпод  нее  за
шиворот лилась кровь.
   - С  днем  рождения,  Паша,  -  сказал  Метла.  В  руке  у  него  блеснул
"тэтэшник".
   Сергей успел вскочить на ноги - но тут машину  отчаянно  затрясло  (такое
впечатление, что Гога на всей скорости влетел на проселок), и он, не удержав
равновесия, упал.
   Лоб и Метла навалились сверху. Труба  уперлась  в  горло,  кадык  прыгнул
вверх, куда-то под самый подбородок - там и застрял. Дыхание перехватило.
   - У тебя есть десять секунд, Серый, - выдохнул  Метла  в  самое  лицо.  -
Чтобы выпить обезбаливающее. Хой сказал, вас обоих надо кончать.  Обоих.  Вы
неудачно нарисовались в "Пилоте", Серый, поднялся большой шухер, а с вас уже
портреты пишут. В полный рост.
   Дуло "тэтэшника" заплясало перед  глазами.  Гога,  видно,  обеими  ногами
упирался  в  педаль  газа;  фургон   трясся,   деревянный   каркас   жалобно
поскрипывал. Дрын, растянувшись навзничь на полу, выл на одной низкой  ноте.
Голова его механически дергалась из стороны в сторону.
   - Я... ни при чем... - прохрипел Сергей Курлов.
   - Никто не виноват, Серый. Самая обычная невезуха.
   Лоб запыхтел и сильнее навалился на трубу.
   - ...ни при че-е-е...
   - А вот Родик не хочет, чтобы тебя били трубой по голове. Он сказал  Хою:
Серый схоронится где-нибудь, оставим его. Я тоже за это. Только...
   Только что?!
   В горле яростно заклокотало. Перед глазами запрыгали черные мошки. Где-то
за грудной клеткой набухал, набирал силу взрыв.
   - Только ты должен кончить Дрына.
   Хрящи запели под ледяным железом. "Труба. Тру-ба. Уберите трубу", - хотел
сказать Сергей. Но вместо этого из горла вырвалось:
   - Да. Да!!
   Труба отодвинулась, и кадык вернулся на место. Тяжело дыша,  Сергей  сел.
"Тэтэшник" в руках Метлы вопросительно пялился на него: ну, что скажешь?
   Патологоанатом будет копаться в его кишках, напевая дурацкую  песенку.  А
еще этот идиотский обычай. Обмывание  покойников.  Мама,  конечно,  сама  не
рискнет - и правильно сделает;  заплатит  лишние  полтора  миллиона,  и  его
обмоют в морге. Какие-нибудь старые прошмандовки разденут его догола  (можно
себе представить, в каком виде будет белье), выплеснут на раскоряченное тело
ведро марганцовки. Или  разведенного  стирального  порошка.  Потом  примутся
драить марлечками. Под мышками, в паху, везде. Марлечки  наверняка  грязные,
они ими двадцать покойников успели отдраить.
   Лоб осторожно протянул ему трубу. "Уазик"  немного  сбавил  скорость,  но
трясло еще здорово. Сергей не хотел  браться  за  тот  конец,  которым  били
Дрына, перехватил ниже. Дрын продолжал выть с открытыми  глазами.  Дрын  уже
ничего не  соображал,  точно.  Кости  черепа  хрустели  под  ним,  когда  он
перекатывал голову.
   Главное, что если Сергей не прикончит его - это за него сделают  Метла  и
Лоб. Только вместо одного трупа будет два. Два трупа рядом.  В  какой-нибудь
канаве под холодным дождем. Неделю, не меньше, а то и две - лежать  рядом  с
разлагающимся Дрыном. И разлагаться самому. Вздуваться.
   Нет, главное вот что:  он  не  напишет  тогда  книгу.  Книгуразоблачение.
Некому будет сказать всю правду об этом. Нет, это все херня, отговорки... Он
не хочет умирать! Жить! Жить любой ценой!
   - Не тяни, - покачал головой Метла.
   Где они сейчас едут, интересно? Гравийка  на  окраине,  проселок.  Мокрые
"скворечники" дачных домиков вдали,  кучки  пожухлых,  так  и  не  сожженных
листьев. Чистый свежий воздух, восхитительный  дух  мокрой  земли  и  прелых
листьев. Запахи жизни.
   Сергей сделал шаг, склонился над Дрыном. Дрын, открыв рот,  низко  гудел:
Ммммммммм... У Дрына сегодня день рождения. Как удачно. Был бы  это  обычный
день, ему, наверное, не дали бы выпить "обезбаливающего" перед смертью.
   - Дай пистолет, - сказал Сергей, не оборачиваясь.
   - Обойдешься, - равнодушно ответил  Метла.  Курлов  понял,  что  сморозил
глупость: если у него окажется пистолет, то неизвестно, как повернется дело.
А сейчас все известно. Только...
   Сергей не знал, куда бьют в таких случаях. Он неуклюже  примеривался,  но
Лоб помог - сказал:
   - Бей в лоб, дурило. Чего думать?
   Если бы все это происходило в другом климатическом поясе -  тогда  другое
дело. Сергей послал бы их подальше. В песках, например,  тело  может  лежать
годами и все равно не завоняется. Он бы просто усох, и все. Мумифицировался.
И родственникам тогда не пришлось бы блевать на похоронах. А это очень важно
- чтобы родственники не блевали на похоронах...
   Сергей зажмурился и ударил.
   Попал в лицо, в самую середину. Курносый  нос  Дрына  пропал  в  глубокой
красной траншее, потерялся. Гудение прекратилось.
   Метла недовольно сказал:
   - Ты ж смотри, дурак, куда бьешь.
   - Ладно, - сказал  Сергей.  Сознание  не  работало.  Только  рефлексы.  И
главным сейчас являлся врожденный рефлекс выживания.
 
   * * *
 
   - Я из "Визиря" звоню, - прохрипела трубка голосом Паршнова.  -  Есипенко
до сих пор нет на работе.
   Денис прижал трубку плечом и вкрутил сигарету  в  мундштук.  Редкое  дело
проходит гладко и без неприятных сюрпризов. Несмотря на небольшой  опыт,  он
уже уяснил эту закономерность.
   - Так что делать? - допытывался Паршнов.
   - Узнай, когда у них начинается рабочий день, - сказал Денис.
   - Грузчики приходят в семь, сейчас у них уже обед начинается.
   Денис посмотрел на часы: без четверти двенадцать.
   - Домой звонил?
   - Звонил, - хрипнула трубка. - Никого.
   За  неполные  полгода,  проведенные  в  горпрокуратуре,  Денис   выучился
нескольким мастерским ругательствам. Учителями были Кравченко  и  Снетко,  в
чьих устах обычный мат звучал, как скрипка Гварнери. Сейчас  Денис  вспомнил
один анатомический этюд и громко произнес его вслух.
   - Не понял, - сказал Паршнов.
   - Будь там, мы приедем - разберемся, - сказал Денис. - И проследи,  чтобы
главный начальник - как он там у них называется... был на месте.
   Денис убрал бумаги в сейф, накинул плащ, сосчитал сигареты в пачке. Мало.
Надо будет купить по дороге.
   Вот незадача... После проведенной Курбатовым проверки дела  прокурор  дал
санкцию на арест Есипенко. Но кого теперь арестовывать? Куда же  делся  этот
Дрын? Причем пропал он не вчера и  не  позавчера,  а  именно  сегодня!  Тоже
совпадение? А если окажется, что он убит?!
   У Дениса  похолодела  спина.  Да  нет,  ерунда...  Только  в  примитивных
детективах главным мафиози оказывается прокурор... Да Степанцов и  не  похож
на мафиози! К тому же его сомнения вполне обоснованны: когда в деле замешана
родственница  губернатора,  любой  постарается   перестраховаться.   Обычный
чиновник, дрожащий за свою задницу и свое кресло.
   От такого привычного объяснения Денис сразу успокоился. Но не слишком  ли
много совпадений?
   Сомнения грызли Дениса, и всю дорогу он сидел молча, не обращая  внимания
на озабоченную болтовню Тани Лопатко.
   - Сюда, пожалуйста. Юрий Петрович ждет вас.
   Полный человек в синем костюме указал ладошкой на металлическую лестницу,
винтом поднимающуюся к просторному стеклянному "фонарю".
   - Осторожнее, пожалуйста.
   В любом другом случае Денис пропустил бы Таню Лопатко  вперед  -  но  эта
лестница не вызывала у него доверия. Металл тихо  гудел  и  резонировал  под
ногами.
   - Ваш директор случайно не летает на этой штуке под потолком? -  спросила
Таня управляющего, кивнув на  "фонарь".  Управляющий  поднимался  последним,
рассматривая ее ноги.
   "Плевать, пусть смотрит", - подумала Таня.
   - Нет, - просто сказал он. - Не летает.
   Когда Денис открыл дверь директорского кабинета, Юрий  Петрович  Хой  уже
улыбался, шагая навстречу с протянутой для приветствия рукой.
   - Здравствуйте. Вы из прокуратуры, - утвердительно сказал он.
   Денис и Таня поздоровались, кивнули Паршнову, хмуро цедившему минеральную
воду за журнальным столиком.
   - Есипенко не появлялся? - спросил Денис.
   - Нет, - ответил Паршнов.
   - Вчера у него был день рождения, - сказал управляющий. - Возможно, Павел
загулял. Такое иногда случается... Хотя у нас строгая дисциплина!
   - Да вы присаживайтесь, - Хой подвинул свободное кресло к  Тане.  -  Чай,
кофе?
   - Спасибо, не надо.
   Денис отправил Паршнова на квартиру к Есипенко,  наказав  в  случае  чего
дверь не ломать, а только опросить соседей.  Когда  лейтенант  вышел,  Денис
Петровский сел на его место и повернулся к директору.
   - Думаю, вас успели ввести в курс дела, Юрий Петрович,  -  сказал  он.  -
Сотрудник вашей фирмы Павел Есипенко подозревается  в  злостном  хулиганстве
и... неосторожном убийстве.
   Хой печально кивнул и промолчал.
   - У нас есть основания  полагать,  что  его  напарник  также  работает  в
"Визире".
   - Напарник? - выгнул бровь Хой. - Так Павел был не один?..  Простите,  не
знал. Впрочем, грузчики - не мой уровень.
   - Нападение на кафе "Пилот" произошло  в  рабочее  время,  -  вступила  в
разговор Таня Лопатко. - Есипенко,  согласно  показаниям  очевидцев,  был  в
рабочей  одежде,  напарник  -  тоже.  Они  приехали  на   фургоне,   который
принадлежит вашей  фирме.  Следовательно,  они  исполняли  поручение  своего
начальства?
   Хой поднял голову, сложил губы в "изюм".
   - Это допрос?
   - Пока - нет, - сказал Денис. - Хотя допрос - это то же самое, только под
протокол.
   - Я понял, благодарю.  Отвечу  вам  тем  же:  нет.  Никаких  таких  диких
поручений я давать не мог. Наша фирма озабочена тем, чтобы  вкусно  и  сытно
накормить  как  можно  больше  людей,  а  не  истреблять  их.   Пусть   даже
непредумышленно. Что касается рабочей одежды, то  не  знаю,  честно  говоря,
какую одежду принято теперь называть рабочей. Полгорода ходит друг к другу в
гости в рубище, в котором я бы постеснялся даже картошку копать  у  тещи.  А
фургон...  Тут  все  просто  до  безобразия.  На   каждой   машине   имеется
зарегистрированный номерной знак. Четыре цифры,  три  буквы  -  опознать  их
легче легкого. Если ваши очевидцы и потерпевшие скажут: да, мы видели фургон
именно с таким номерным знаком, - тогда разговор наш будет иметь  конкретный
смысл.
   Таня Лопатко посмотрела на Дениса. Обслуга "Пилота" вовсе  не  рвалась  в
свидетели и ничего определенного не  говорила,  а  девчонки  не  могли  даже
толком назвать цвет машины. Денис отвел глаза.
   - Хорошо, - сказал он. - Если вы не против, мы взглянем на ваши  фургоны.
И на остальное ваше хозяйство тоже.
   - Если есть такая необходимость, что ж... - равнодушно пожал плечами Хой.
- Готов пойти вам навстречу.  Несмотря  даже  на  то,  что  соответствующего
разрешения у вас, как я понимаю, нет.
   - Это еще не обыск, - сказал Денис.
   - Да, конечно... Вал Валыч проводит вас.
   Управляющий сделал кислое лицо и улыбнулся.
   Они спустились вниз, в "машинный зал" - так с гордостью  назвал  его  Вал
Валыч; молодые люди, сидящие за компьютерами и калькуляторами, видно, решили
сделать себе перерыв: экраны были или пусты, или  мерцали  цветными  пятнами
заставок.
   Обошли несколько кабинетов, самый маленький из которых  показался  Денису
дворцом по сравнению с его конурой в прокуратуре. Внутри было по-похоронному
черно от польской офисной мебели.  Воздух  кислый.  Девицы  с  нарисованными
личиками,  парни  в  блейзерах,  пытающиеся  глядеть  приветливо;   позывные
"Радио-103"  из  магнитолы;  все  те   же   яркие   хитроватые   загогулины,
проплывающие на экранах мониторов.
   Валыч усадил Дениса и Таню в  огромный  "ЛинкольнБумтаун",  они  объехали
несколько кафе - стекляшек".
   - Судак  маринованный  с  картофелем,  шорпа,  цыпленок  табака,  зелень,
фрукты, все свежее, все с пылу с жару,  -  с  гордостью  комментировал  меню
управляющий. И добавлял: - Может, все-таки пообедаете?
   Денис проголодался, но он понимал: если даже они выпьют  по  чашке  кофе,
отношения изменятся - следователи вроде  как  воспользуются  гостеприимством
торгашей, и те будут думать, что их нетрудно приручить.
   - Спасибо, мы не голодны, - ответил  он  за  обоих  и  на  всякий  случай
посмотрел на Таню, но не понял, одобряет ли она такую принципиальность.
   Затем Валыч повез их в гараж, где переодеваются  грузчики.  В  раздевалке
было пусто. Есипенко на место так и не прибыл.
   - Никуда он не денется, - с непоколебимым оптимизмом заявил  управляющий.
- К завтрашнему дню прочухается и объявится - вот увидите.
   На  обратном  пути  в  кармане  у  Валыча  запикало.  Он  достал   трубку
радиотелефона, послушал, передал Денису:
   - У лейтенанта какие-то новости для вас.
   Новости были не ахти.
   - Дверь никто не открывает, - сказал Паршнов. - Я обошел дом,  глянул  на
окна - ничего не видать, кроме занавесок. Опросил соседей  по  площадке,  те
сказали, что видели Есипенко на днях, вчера или позавчера. А вообще он ни  с
кем не общается, живет один, иногда пропадает на несколько дней...
   - Я понял, - сказал Денис в трубку. - На сегодня все, спасибо.
   Вал Валыч был готов отвезти их до самой прокуратуры,  но  Денис  попросил
притормозить возле автобусной остановки.
   -  Пожалуйста,  пришлите  ко  мне  напарника  Есипенко,  -  попросил   он
напоследок.
   Управляющий невозмутимо кивнул.
   Когда Денис с Таней пересели из "Бумтауна"  в  автобус,  мир  вокруг  них
вдруг опростился и потускнел. Ехали почти не  разговаривая.  День  получился
неудачным, Денис испытывал едкое, как изжога, чувство досады.
   - Зря не поели, - сказала вдруг Таня Лопатко. - Можно было отдать деньги,
чтобы не одалживаться.
   - Взяли бы они твои деньги, - буркнул Денис. - Можем  зайти  в  "Космос",
закажем жульен или яичницу.
   - Ага... Получается, что я напросилась!
   - Что-то я тебя не пойму...
   Денис повернулся к Лопатко. И только сейчас, в  тусклом  свете  уходящего
осеннего дня, заметил нечто странное в ее лице. Макияж. Юрист второго класса
Лопатко была в макияже! Между бровями и веками лежали цветные тени,  ресницы
удлинились раза в  полтора  (искусственные!),  на  скулах  алел  треугольный
румянец, губы тщательно подведены... Таня ведь никогда не красилась. Изредка
на ее лбу или вокруг губ появлялись следы тональной пудры - но только  чтобы
скрыть предательский прыщик. В ее сумочке, кроме портмоне, ключей и носового
платка, не  было  ничего.  Никаких  тюбиков,  никаких  флакончиков,  никаких
женских штучек-дрючек...
   - ...А? - переспросил Денис,  вдруг  обнаружив,  что  Таня  Лопатко  тоже
смотрит на него и под слоем кирпичносливочного крема на ее  лице  проступает
взаправдашний румянец - куда гуще искусственного.
   - Ты чего уставился? - повторила Таня с каким-то раздражением.
   - Ничего, - сказал Денис.
   Таня, тряхнув волосами, резко отвернулась  к  окну.  Под  маленьким  ухом
затрепыхалась золотая сережка с прозрачно-фиолетовым камешком. Сережки  Таня
Лопатко тоже никогда не носила. Никогда. Денису показалось,  что  сейчас  он
услышит по-девчоночьи обиженное: "Дурак". * - *
   - Кто такая Валерия? - спросила мама за ужином.
   Вкуснейший на свете сырный суп - еще одна драгоценная семейная  реликвия,
доставшаяся  в  наследство  от  б-на  В:  Л.  Де  Фернеса,  -  сразу  как-то
обезвкусился.
   - Почему ты спрашиваешь? - Денис поднял голову от тарелки.
   - Она звонила часа полтора назад, ты еще был на работе. Это твоя девушка?
   - Не знаю, - сказал Денис, подумав. - Возможно.
   - Давно встречаешься?
   - Раза два.
   - Если бы ты пораньше возвращался с работы - мог бы встретиться в третий.
   - Еще встречусь, мам.
   К столу приковыляла Джоди, на морде у нее висела сосулька  из  плавленого
сыра. Как полноправный член семьи, Джоди питалась с общего стола - но сырный
суп ей  не  нравился.  Вчера  за  завтраком,  когда  мама  разговаривала  по
телефону, она стащила кусок вареной курицы и сожрала; когда  мама  вернулась
на кухню, Джоди сидела на полу, кашляла и блевала - кость  встала  в  горле.
Маму чуть удар не хватил, она тут же  принялась  накручивать  номер  "Скорой
ветеринарной помощи". Ветеринар приехал, врезал ногой  Джоди  под  брюхо,  и
кость сразу выскочила. Все это обошлось маме в восемьдесят тысяч. На  работу
она пришла лишь после обеда.
   Денис все не мог решить для себя: рассказать  матери  про  Кружилина  или
нет? С одной стороны - хорошо снять многолетний семейный гнет, но с другой -
придется бередить старые раны... К тому же она ничего не поймет: ведь не суд
вынес запоздалый приговор... Скажет, что так можно обвинить любого невинного
человека. А если услышит про  шмеля  и  резиновые  палки,  то  вполне  может
устроить истерику... Ей нужно, чтобы все делалось чисто, красиво, по  закону
и к тому же приятно пахло. Но в жизни так никогда не бывает.  Потому  она  и
убегает от этой жизни, прячется в свою, придуманную,  нюхает  пыль  в  своей
библиотеке, носится с никчемной собачонкой, исполняет роль высшего  судии  в
семейных вопросах. И думает, что эта роль ей удается.
   - Надеюсь, твоя Валерия - не следователь и  не  стрелок  вневедомственной
охраны?
   - Секретарь-машинистка, - сказал в тарелку Денис.  -  В  обычной  средней
школе.
   - Интересно было бы взглянуть.
   - Может, еще взглянешь.
   Мама, как разумная женщина,  успела  смириться  с  тем,  что  ее  сын  не
работает в адвокатской конторе и не пишет кандидатскую. Что он вращается  на
одной плоскости с преступниками, проститутками  и  жлобами  в  синей  форме,
почесывающими время от времени в паху.  И  его  рубашки  даже  после  стирки
источают тяжелый запах застоявшегося табачного дыма. Запах трудной и нервной
работы.
   Единственное, с чем мама до  сих  пор  не  могла  смириться,  -  это  так
называемый гибкий график, когда  Денис  возвращается  домой  затемно,  после
крутого Уокера, после женщины-врача по имени Куин, после Арины  Шараповой  и
Льва Новоженова... а она медленно сходит с ума, боясь даже думать,  в  какую
переделку мог попасть сын. И она будет только рада, когда Денис найдет  себе
девушку, к которой будет спешить каждый  вечер,  забывая  о  своей  чертовой
работе. А может, и вообще бросит когда-нибудь... Работу, конечно.
   Говорить про Кружилина ей нельзя.
   - Спасибо, мама. Очень вкусный суп, в самом деле.
   - На здоровье, - автоматически отозвалась она.
   Денис вымыл за собой тарелку и поставил в сушилку. Взял чашки, налил чай,
оставил его дымиться на столе - а сам вышел в коридор, где стоит  телефонный
аппарат. Прикрыл за собой дверь.
   Через минуту снова заглянул на кухню, сказал:
   - Ну, я пошел, мам. Не волнуйся.
   И ушел. Про чай он забыл.
 
 
   Часть третья
   СВИНЬИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ К КОРМУШКАМ
 
 
   Глава первая
   БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАНИЕ
 
   Едва успев досмотреть сон о похождениях  Человека  с  Водосточной  Трубой
(третья серия, следующей ночью обещали  четвертую),  Сергей  встал  и  пошел
драить ванну. Ванна была облупленная, дно в ржавых пятнах. Кто  здесь  мылся
вообще - неизвестно. Может, сифилитик какой. Или бомж, усыпанный грибком.
   "А не все ли тебе равно?"
   Половина десятого. С улицы доносился детский визг, кто-то колотил  камнем
по  гулкой  железной  горке.  Из-за  приоткрытой  двери  кухни  в   прихожую
протянулся яркий солнечный луч. Утро третьего  октября  выдалось  погожее  -
будто нарочно, напоказ. И это раздражало Сергея.
   Он добрался наконец до девственно-белой эмали. Ванна засияла. Затем пошел
в туалет отлить, на  обратном  пути  захватил  с  собой  пакет  из  толстого
двойного полиэтилена - он его  еще  вчера  заприметил.  Там  хлорка.  Сергей
побрызгал из душа на ванну, затем рассыпал хлорку по дну.  Едко  защипало  в
носу, спазм перехватил горло.
   "Мог бы обойтись без всей этой возни, придурок".
   Он пошел на кухню. Кухонька маленькая, кубышечка три на два.  Не  вставая
из-за стола, здесь можно дотянуться до любого ее отдаленного уголка. Прошлым
вечером Сергей так и не успел допить вторую  бутылку  "смирновки",  упал  на
пол, сложился - и не мог даже развалиться по-человечески. Лежал  скрюченный,
будто высохший лимон на дне стакана. Ночью переползал в кровать на  карачках
- все болело.
   На кухне Сергей включил газ, поставил кастрюльку с водой.
   "Газ - это еще лучше, скажешь, нет? И дезинфицировать ничего не надо".
   Бросил в воду два  лезвия-безопаски,  которые  принес  из  ванны.  Лезвия
наверняка пользованные, он нашел их на полке - присохли там,  едва  отодрал.
Кто ими брился? А может, даже не брился, а?.. Сергей не знал. Наверное,  это
был такой же идиот, как и  он  сам.  Неприкаянный.  Родик  сказал,  что  эта
квартира - "лэст стейшн". Последнее пристанище. Место  для  отсидки,  вполне
заменяет сизо или тюрьму. Сидишь тише мыши.  Выходить  на  площадку  нельзя,
звонить нельзя. Сергей даже не  знал  толком,  где  находится.  Возможно,  в
районе речного вокзала - потому что когда ехали  сюда  с  Родиком  позавчера
вечером, где-то неподалеку гудело тоненько, протяжно: пиа-а-аааа!  пиа-аааа!
- будто коту хвост дверью прищемили. Так гудят "Кометы" и  "Метеоры",  когда
набирают скорость и поднимаются на  подводных  крыльях.  А  может,  это  был
железнодорожный локомотив - "кукушка", кто его знает...
   Сколько здесь ему сидеть? Долго. Пока все  не  уляжется.  Родик  говорил,
сейчас менты носятся по городу с копиями его  фото,  изъятого  из  семейного
архива.  Интересно,  какое  они  взяли?  Одно  из  последних  -   Сергей   с
однокурсниками стоит у входа на журфак или сидит за столом  в  ресторане  на
выпускном банкете... улыбающиеся лица однокашников обрезаны, сам Сергей тоже
кастрирован по самую шею, голова увеличена. Пока все не уляжется...  Никогда
оно не уляжется. Ни-ког-да. Охота закончится, лишь когда зверь будет пойман.
   Самое удивительное, что главный охотник, тот, кто дергает за все ниточки,
- его старый знакомый... Его зовут Денис Петровский.
   Очень скользкий тип!
   Светка  кричала  тогда  в  аэропорту:  "Это  же  Денис,   бывший   дружок
Цигулевой!.."  Гимназист  в  клетчатом  пиджачке,  который  курил  пижонскую
короткую трубку, который поил Антонину в кабаках, после  чего  та  попала  в
лапы кожаным мальчикам из Управления. Скромный студент юрфака, журналист  на
общественных началах, теперь следователь горпрокуратуры.
   - Пока стажер, но хваткий, - говорил Родик, показывая его фото.
   Действительно хваткий. Он  всегда  ухитрялся  оказываться  в  самой  гуще
событий. Что он делал в "Кавказе" тогда, во время заварухи? Случайно зашел в
вестибюль? А что он делал возле конспиративной квартиры? Случайно  вышел  из
подъезда? И с Тонькой случайно таскался как раз накануне ареста...
   "Сексот, - подумал Сергей. - Вот кто он такой. Сексот, такой же, как и  я
сам". Кармический брат, как сказала бы о нем Лидия Николаевна, преподававшая
античную литературу в университете.
   Вода в кастрюльке вскипела. Сергей поворошил  лезвия  ложкой.  Подумал  о
еде: яйца под майонезом. Сразу захотелось есть.
   "А какой смысл?"
   Бросил в кастрюлю два яйца  из  холодильника.  Они  тут  же  застучали  о
железные стенки, словно просясь выйти; между ними вальсировали на  пузырьках
воздуха лезвиябезопаски.
   Четверть одиннадцатого. Родители на стену, наверное, лезут.  Родик  успел
позвонить родителям, предупредил: Сергей некоторое время дома  не  появится,
если будут спрашивать, они ничего не знают. Пропал, мол. Ушел и не вернулся.
   Отец Родику полные уши матюков  нагрузил:  подонки  вы!  выблядки!  шайка
гомосеков! где наш сын,  отвечай?!  Сергей  не  знал,  что  папа  умеет  так
выражаться. Родик смеялся, когда рассказывал. Он сказал, что родители  будут
молчать как мыши. Они слишком боятся за него, за Сергея.
   В холодильнике нашлась и баночка майонеза. Еды здесь хватило бы на  целую
неделю: копченая колбаса, консервы, пшеничный хлеб, запаянный в  полиэтилен,
даже яблоки - правда, сморщенные и  безвкусные.  Водка,  конечно.  Посуда  в
шкафчике скользкая, жирная. Кто здесь был до него? От кого скрывался? И  где
он сейчас?.. Сергей не знал.
   Он накрошил яйца на хлеб, полил сверху майонезом. Съел. Тут же захотелось
еще.  Какой-то  зверский,  ненормальный  аппетит  вдруг  проснулся.   Сергей
почувствовал в себе силы опустошить разом весь холодильник.
   "Ты под водочку, под водочку. А потом будет легче".
   Он съел кружок колбасы вместе с кожицей, банку частика в томатном  соусе.
Захотелось чаю. Поставил чайник - а пока тот  закипал,  приговорил  еще  три
яйца. Сырые. Кому он тут будет что оставлять, спрашивается? Некому.
   Чайник вскипел, но заваривать нет охоты. А водка - ее заваривать не надо.
Во рту было противно после вчерашнего,  обгоревший  желудок  ныл,  и  вообще
Сергей не любил похмеляться.
   "Теперь легче пойдет, дурак. Легко и просто".
   Он открыл бутылку водки, вылил в пустую пол-литровую банку. Выпил залпом.
Внутри зашевелилось что-то, запыхтело,  заголосило  -  будто  он  неожиданно
забеременел. Сергей сглотнул несколько раз, закусил хлебом. Достал лезвия из
кастрюльки и пошел, покачиваясь, в ванную.
   Вода с шумом обрушилась на дно ванны, капли на обезжиренных хлоркой краях
собирались в серебристые шарики. Сергей  разделся,  бросил  одежду  на  пол,
долго смотрел на перекрученные штанины джинсов.  Одевать  его  будут  уже  в
морге.
   "Пронырливые старушки-прошмандовки".
   Присел на край ванны, взял лезвие, провел по внутренней стороне запястья.
На коже появилась тонкая красная линия, изнутри просочились крохотные  капли
крови. Наверное, лезвие тупое - или он недостаточно сильно надавил.
   Сергей провел еще раз - сильнее. Еще одна линия, капли чуть побольше.
   "Ну же!.."
   Рука дрожала и отказывалась слушаться.
   "Ну!.."
   Кто-то с силой толкнул его в плечо, и Сергей чуть  не  влетел  головой  в
раковину. Он ухватился за змеевик,  оглянулся.  В  дверях  стоял  Человек  с
Водосточной Трубой.
   "Четвертая серия..."
   Посередине его  лица  пролегала  глубокая  черная  рана,  глазные  яблоки
плавали в каше из мозгов,  словно  белые  разваренные  фасолины,  к  коже  и
волосам пристала осыпавшаяся оранжевая краска. Верхняя губа  была  рассечена
надвое, из треугольного разреза выглядывали зубы.  Трубу  Человек  держал  в
правой руке.
   - Ну? - повторил он. - Ну что, обосрался. Серый?
   - Пошел ты... - прохрипел Сергей.
   - Руки, говоришь, не слушаются? А ты вспомни, как они  слушались  в  день
моего рождения. Помнишь?
   Сергей хорошо помнил, как убивал. Он двумя ударами превратил лицо Дрына в
кровоточащую массу. Раз и два. Во второй раз труба  пробила  боковую  стенку
черепа, на ее конце остались крупинки мозгов. Значит, бил сильно. Еще как. С
руками не было никаких проблем. Полное повиновение!
   - То-то, - сказал Человек с Трубой. - Я понимаю,  если  бы  ты  собирался
вышибить себе мозги или вогнать разбитый стакан в горло. А то  ведь  -  вену
расколупать.   Смешно.   Вон,   смотрю,   подготовился:   вымыл   тут   все,
продезинфицировал. Боишься сифилис на тот свет занести? Так  ты  бы  потолки
заодно побелил, Серый. Плитку положил, смеситель  новый  поставил.  Глядишь,
как фараон в гробнице отъехал бы...
   - Заткнись, - сказал Сергей. - Я нисколько не жалею, что прикончил  тебя,
урод.
   - Врешь, - рассмеялся Человек с Трубой. -  Жалеешь.  Ты  сломал  игрушку.
Серый, которую никогда не сможешь починить. А я ведь и не спорю: да, сломал.
В блин разбил ее, сволочь ты такая. И теперь,  как  положено,  пьешь  водку,
ширяешься, со всех сторон обсасываешь  красивую  мысль,  что,  мол,  умереть
гораздо проще и приятней, чем убить другого и потом долго жить. Так  правда,
Серый, все правда! Вали отсюда скорей, рви вены, сдыхай на здоровье! А  если
рука дрогнет - так я тебе помогу по старой дружбе!
   Человек взмахнул обрезком трубы, ударил по краю  ванны.  Раздался  гулкий
металлический стон, на пол посыпались оранжевые ошметки.
   Сергей осторожно  дотронулся  пальцами  до  лба.  Пальцы  были  холодные,
дрожали.
   - Пошел отсюда, - сказал он глухо.
   Белые фасолины завращались в глазницах. Разрез на верхней губе  разошелся
в стороны, будто кулисы. Человек улыбался. Он ударил еще раз. Еще.  Еще.  От
гула и лязга в голове Сергея что-то детонировало, взрывало  ее  изнутри,  он
даже почувствовал вкус металла во рту.
   Лицо Человека с Водосточной Трубой вдруг оказалось совсем рядом,  нависло
над ним. Сергей взревел от страха и ярости - и ударил, метясь в черный косой
провал на месте носа. Кулак с мокрым звуком вошел в мясо;  там  должно  быть
мягко. Мягко и тепло.
   Но костяшки врезались во что-то твердое, боль прошила руку до локтя.
   Сергей открыл глаза.
   Перед ним была только запертая дверь ванной. Больше ничего - и никого.  С
улицы продолжал доноситься стон  истязаемой  детворой  металлической  горки:
бам-м-м... бамм-м... Сергей облизал губы, подергал дверь рукой. Да, заперта.
Он сам ее запер, когда вошел.
   "Конец четвертой серии. Продолжение смотрите сегодня вечером..."
   Вода подбиралась к краям ванны. "Надо залезть туда",  -  подумал  Сергей.
Да, конечно,  для  того  он  и  драил  ее  все  утро.  В  горячей  ванне  он
расслабится, может, даже выкурит сигарету перед  тем,  как...  Ему  ведь  не
хотелось, чтобы его нашли с присохшими к жопе трусами. Он будет чист и умыт.
И даже слегка продезинфицирован.
   Сергей поднял с пола лезвие, сел на край ванны, опустил туда ноги. И  тут
же выдернул. Вода была ледяная.
   В чем дело?
   Он до предела открутил кран с красной нашлепкой, сунул руку под  струю  -
ни малейшего намека на тепло.
   Утром горячая шла, точно. Сергей хорошо помнил, как поднимался пар со дна
ванны, когда он ополаскивал ее из душа. Была вода. И - нету. Отключили?..
   "Да ладно тебе носиться с этой водой, придурок, елыпалы! Иди сунь  голову
в духовку - и все дела! Ты мужчина или нет, в конце концов?!"
   Сергей оскалился. Улыбнулся. А если газопровод перекрыли тоже?
 
   * * *
 
   - Ничего не поделаешь, придется  ломать,  -  сказал  Денис,  для  очистки
совести нажав на кнопку дверного звонка еще два раза.
   - Ломать - не строить, - пожал плечами домоуправ.
   Он не казался ни удивленным, ни встревоженным. Прошлым летом в  одном  из
домов на вверенном ему участке был обнаружен труп  женщины  пятидесяти  трех
лет, она страдала астмой  и  скончалась  от  удушья,  сидя  в  кресле  перед
телевизором. Женщина так  и  просидела  там  почти  неделю,  а  дикторы  РТР
здоровались с ней по утрам и желали добрых снов ночью. Потом  трупный  запах
проник по вентиляционным трубам к соседям, и  квартиру  пришлось  вскрывать.
Домоуправ присутствовал при этом, он видел тапочки покойной, полные какой-то
дряни, видел следы крысиного помета у нее на платье,  обкусанные  до  костей
кончики пальцев и тусклые, как простывшая яичница, открытые глаза. Потом был
втык от начальства и пожарнадзора: за неделю счетчик накрутил двести  десять
тысяч рублей -  это  за  телевизор,  который  работал  круглые  сутки,  пять
стоваттных лампочек в люстре, которые перегорели только на четвертый день, и
лампочку в туалете, которую хозяйка забыла выключить, последний раз в  жизни
сходив в туалет. Пришлось  платить  из  своего  кармана...  Так  что  сейчас
домоуправа трудно чем-то удивить или напугать.
   Здесь  стояли  двое  понятых  -  студенты,  снимающие  квартиру  напротив
Есипенко.  Слесарь  Володя  из  ЖЭУ-26  тоже  стоял  рядом,  держа  наготове
гвоздодер - на тот случай, если у лейтенанта Паршнова ничего не получится.
   Но у Паршнова все получилось. Он достал связку отмычек, потряс  ею  перед
глазами,  выбирая  нужную.  Выбрал,  поковырялся  в  замке,   сосредоточенно
разглядывая дерматиновую обшивку. Раздался тихий щелчок.
   - Милости просим, - сказал Паршнов, распахивая дверь.
   - Спасибо, - сказал Денис.
   Все ожидали самого худшего: кровь, осколки стекла на полу, запах преющего
под грязной одеждой мяса.
   Да, запах, конечно, был - от переполненного мусорного ведра, что стояло в
прихожей. На ковровой дорожке было полно песку, а зеркало  напротив  входной
двери  хранило  следы  чьих-то  жирных  пальцев.  Но  что   касается   всего
остального...
   - Понятые, пожалуйста, пройдите со  мной,  -  попросил  Денис.  -  И  вы,
лейтенант, тоже.
   Они обошли единственную комнату  в  стандартных  семнадцать  "квадратов",
заглянули на кухню, в ванную, туалет и кладовую. Хозяина квартиры  здесь  не
было. Ни в каком виде. Денис заглянул в  одежный  шкаф.  Осенняя  куртка  на
синтепоне, плащ, свитер грубой ручной вязки, джемпер  -  то  есть  те  вещи,
которые Есипенко мог прихватить с собой, отправляясь в  бега,  оказались  на
месте. Но это еще ни о чем не говорило.
   - Надо загашники посмотреть, - сказал Паршнов,  угадав  мысли  Дениса.  -
Деньги. Если он куда-то намылился, то должен был подчистить все.
   Денис согласно кивнул.
   Паршнов привычно заглянул под скатерть, открыл шкаф и порылся в белье.
   - Есть, - удивленно сказал он. - Надо же...
   Восемьсот тысяч и двести долларов. Денис быстро заполнил протокол обыска,
обернулся к студентам.
   - Прочитайте и, если все написано правильно, - подпишите.
   Понятые, сдвинув головы, изучили протокол, деловито поставили подписи.
   - Спасибо. Можете быть свободны.
   Потом все вышли, и Паршнов аккуратно запер дверь своей отмычкой.  Слесарь
Володя предложил вдобавок заколотить ее досками:
   - Так, на всякий случай.
   - Не надо, - сказал Денис.
   Он наклеил на угол между косяком и дверью две широкие полоски бумаги, где
стояла его личная печать и подпись.
   - Если кто-то  захочет  сюда  войти,  плевать  ему  на  твои  бумажки,  -
скептически заметил Паршнов.
   Денис посмотрел на него:
   - Он бы десять раз уже вошел и вышел. Не дожидаясь нас.
 
   * * *
 
   Телефон на столе зазвонил. Степанков не торопился поднимать  трубку.  Что
там на этот раз?.. Он смотрел на обтекаемый корпус "Панасоника", представляя
течение заряженных частиц, приводящих в  действие  это  сложное  устройство.
Представлял тонкий электрический  ручеек,  что  прорвался  внутрь  красивого
аппарата  через  опущенные  шлюзы  электроцепи,  и   теперь   закручивается,
закручивается воронкой... А откуда он прибежал? Где берет  свое  начало,  на
чьем столе?
   Четвертый раз.
   "Если  позвонят  в  седьмой,  значит,  -  кто-то  из  своих",  -  подумал
Степанцов.
   Пять, шесть. Семь. Прокурор снял трубку с рычага.
   - Алло.
   - Здравствуй, Владимир Иванович. Байдак беспокоит. Боюсь,  тебе  пришлось
бежать от самой уборной.
   Степанцов пообещал себе, что в следующий раз дождется десятого сигнала.
   - Ничего страшного. Ты бы мог  позвонить  мне  домой,  Дмитрий  Павлович.
После шести.
   - После шести будет поздно, - сказал Байдак.
   - Что случилось? - Степанцов почувствовал  смутную  тревогу.  -  Впрочем,
нет, давай... ты мне позвонишь домой вечером, и мы все обсудим.
   - Я же говорю: поздно будет,  Владимир  Иванович.  Лялечка  купила  утром
свежего леща и потрясающего  французского  вина.  Ну  и  водка,  конечно,  в
холодильнике замерзает. Рыба уже в духовке,  через  два  часа  дойдет.  Ляля
обещает что-то совсем из ряда вон... Это она для  тебя  старается,  Владимир
Иванович. Ну и для Нины, конечно. Приходите на ужин, не пожалеете.
   Прокурор переложил трубку в правую руку, вытер левую о брюки.
   - Я хотел сегодня задержаться на работе, - соврал  он  по  привычке,  как
врал обычно жене.
   - Плюнь, - веско сказал Байдак.
   - Да к чему все это, Дмитрий Павлович: лещ,  французское  вино,  то-се?..
Зачем? Праздника никакого нет, дня рождения тоже.
   - Я не люблю громких слов, ты знаешь. Лялечка очень  благодарна  тебе  за
тот звонок. Я - тоже. Ну и Родик... Вроде бы как у  него  все  налаживается.
Есть еще пара вопросов, вполне решаемых, на мой взгляд...
   "Но решать их придется мне", - мысленно добавил Степанцов.
   - Хорошо. Все. Я понял, - быстро сказал он.  -  Мы  с  Ниной  подойдем  к
половине седьмого.
   - Ну и прекрасно.
   Едва  прокурор  успел  положить  трубку,  как  в  дверь  постучали.   Это
Петровский и Лопатко. Петровский побывал  у  Есипенко  на  квартире,  звонил
оттуда: дело принимает дурной оборот. Куда еще дурнее...
   - Так что вы там затеяли? - спросил Степанцов, поднимаясь из-за стола.  -
Ездите везде, людей пугаете... Вдвоем,  как  эти...  Эскадроны  смерти.  Или
много свободного времени?
   Он не любил обнаруживать при подчиненных даже малейшее свое раздражение -
потому голос его оставался ровным и спокойным. Прокурор ходил взад и  вперед
по кабинету, словно маятник, и половицы ритмично  поскрипывали  в  такт  его
шагам.
   - Есипенко  не  запил  и  не  загулял,  Владимир  Иванович,  -  несколько
обескураженный таким приемом, сказал Денис. -  Он  пропал.  Причем  нехорошо
пропал: вещи на месте, деньги на месте...
   - И что? Потащился за какой-то девчонкой, залег у  нее...  Или  вообще  в
другой город заехал. У такой публики это сплошь да рядом.
   - И напарник его пропал - Курлов, - продолжил Петровский. - Я вызвал - не
пришел, дома нет, на работе нет...
   Степанцов вздохнул.
   - Это только в кино все загадки разгадываются и все становится ясно. А  в
жизни... Знаешь поговорку: "Один дурак может задать столько вопросов, что  и
сто умных на них не ответят". Что ж нам, теперь искать всех подряд?
   - Но...
   - Когда ты привлечешь Есипенко в качестве обвиняемого,  объявишь  розыск,
тогда и будем его искать! А до его напарника нам вообще дела нет!
   - Как же нет? - вмешалась Лопатко. - Они  вместе  были  в  "Пилоте"!  Это
Курлов ударил Плыша! Потерпевший его опознал по фотографии! Теперь все концы
сошлись!
   Прокурор перестал расхаживать взад-вперед и вернулся за стол.
   - Еще что скажете? - строго официально спросил он.
   Денис кашлянул.
   - У Есипенко в шкафу вещи разных  размеров.  Много  пар  часов.  Я  сразу
обратил внимание, но никому не сказал. Хочу  сделать  дополнительный  обыск,
пригласить родственников Берсенева и Старыгина - пусть посмотрят. Может, это
вещи убитых...
   Степанцов смотрел в стол перед собой. Зеленый пацан копает глубоко, и  он
очень цепкий. Видно, Дмитрий Палыч встревожился не  на  шутку.  И  эту  свою
тревогу изольет сегодня ему под запеченного леща с французским  вином.  Хотя
изольет без акцентации,  мимоходом.  Он  ведь  держится  всегда  так,  будто
главней городского прокурора раз в пятнадцать. Самое смешное, что так оно  и
есть. С его связями не  потягаешься,  да  и  капиталы  такие,  что  дай  Бог
каждому... А теперь выставляется  в  Законодательное  собрание,  и  пройдет,
голову на отсечение - пройдет!
   Надо с этим считаться. И сесть за дружеский стол с уже  готовым  решением
проблемы. Пусть супруги Байдак порадуются. Нет, даже не Дмитрий  Павлович  и
не его румянозадая Лялечка - те в явное говно не  влезают.  А  вот  сынок  -
да... Родька, Родик, сукин сын. Родион Дмитриевич. Вот кто знает,  чего  ему
бояться.
   - Я вас  внимательно  выслушал,  друзья  мои,  -  веско  произнес  он.  -
Работаете вы нерационально, разбрасываетесь и  занимаетесь  ерундой.  Вместо
того,  чтобы  сосредочиться  на  убийстве   губернаторской   тещи,   Лопатко
собирается разыскивать  того,  кто  заехал  по  физиономии  какомуто  Плышу!
Знаете, сколько раз в день кто-то кому-то бьет морду? Будем всех искать?
   "Пой, ласточка, пой!" - злорадно подумал Денис. В кармане у него бесшумно
работал диктофон.
   Таня хотела что-то сказать, но прокурор поднял руку.
   - Нет. Будем расследовать дело о смерти  Войковой,  тем  более  что  есть
новые данные, позволяющие завершить его очень быстро.
   - Какие данные? - встрепенулась Таня.
   - Всему свое время, потерпите, - мягко  сказал  прокурор  и  обратился  к
Петровскому: - А вам, конечно же, еще рано расследовать столь сложное  дело,
как убийство водителей. Это моя вина  -  не  учел.  Но  теперь  мы  поправим
положение. Сегодня же передайте дело Курбатову.
   - Почему? - вскинулся Денис. - У меня все получается!
   - Ничего у вас не получается. Но когда вы это поймете - будет  поздно,  -
раздраженно сказал Степанцов.  И  приказным  тоном  добавил:  -  Сегодня  же
передайте дело! А сейчас вы свободны!
   Ошеломленный Денис развернулся и как заводной автомат вышел из кабинета.
   - Присядьте, Татьяна Леонардовна. - Степанцов вынул из сейфа тощую папку,
картон на которой еще не успел размочалиться. Положил на стол.
   - Возьмете дело  Пешнера,  сутенера.  Кравченко  на  последнем  дежурстве
вынимал его из петли. Помните?
   - Помню, - сказала Таня Лопатко. - Только...
   - Тут все просто. Пешнер, по оперативным данным, был должен больше сорока
тысяч долларов, машину у него забрали за долги, четыре  лучших  его  девочки
упорхнули к Вазраняну - так что все основания покончить с  собой  у  Пешнера
налицо. Вряд ли это может быть инсценированное убийство...  Но  родственники
жаловались, они сомневаются - пожалуйста:  мы  возбудили  уголовное  дело  и
провели расследование. Теперь надо очень грамотно и толково  его  закончить,
чтобы ни у кого не  оставалось  сомнений.  Задокументируй  все  и  прекращай
расследование. Кравченко не слишком аккуратен в такой работе.
   - Но у меня и так восемь дел.  К  тому  же  дело  Войковой  только-только
сдвинулось с мертвой точки.
   - Кстати, о новостях! - прокурор поднял палец. - Есипенко мертв.  Поэтому
дело Войковой тоже можно спокойно прекращать.
   Прокурор сделал паузу. Лицо Татьяны Лопатко - смесь хорошистки-активистки
с первой парты и набирающейся горького опыта суки, - лицо  ее  вытягивалось,
тяжелело,  перетекало  к  подбородку  большой  фиолетовой  каплей,   готовой
сорваться и капать, капать на бедные мозги Владимира Ивановича.
   - В  балке  у  Ботанического  сада  собаки  раскопали  труп,  -  спокойно
продолжил Степанцов. - Изуродованное лицо, но одежда совпадает  с  той,  что
описана в розыскной ориентировке на Есипенко. Курбатов выезжал на место,  он
прихватил шофера из "Витязя", и тот опознал Есипенко.
   Таня Лопатко поднялась из кресла еще на слове "труп" и удивленно смотрела
на прокурора, будто тоже проводила опознание.
   - Почему же вы ничего не сказали Петровскому?
   - Его это уже не должно интересовать.
   В это время дверь прокурорского кабинета распахнулась.  На  пороге  стоял
возбужденный Денис. Он был бледен, губы заметно подрагивали.
   - Владимир Иванович! - звонко сказал, почти  выкрикнул  стажер.  -  Я  не
согласен с вашим решением о передаче дела Курбатову! И я  напишу  возражение
прокурору области!
   Наступила немая сцена. Диктофон в кармане у Дениса крутился вхолостую.
   - Это ваше право, - несколько растерянно сказал наконец Степанцов. - Но в
моей практике таких случаев не было. И вы понимаете, насколько это  осложнит
наши взаимоотношения?
   - Я прекрасно все понимаю! - почти  выкрикнул  Денис.  -  Причем  гораздо
больше, чем вы думаете!
   Круто  развернувшись  на  каблуках,  он  выскочил  в  приемную,  с  силой
захлопнув за собой дверь. Таня Лопатко, чуть  помешкав,  выбежала  следом  и
прошла в кабинет Петровского. Тот стоял у окна и нервно курил. Таня  подошла
вплотную, обняла его за плечи, прижалась телом к спине.
   - Не надо так волноваться!  -  увещевающе  прошептала  она  и  потянулась
губами к шее Дениса.
   В это время под пиджаком у него что-то  щелкнуло.  Кончилась  кассета,  и
пружина вернула клавишу записи на место.
   - Что это? - узкая ладонь скользнула Денису за полу  пиджака  и  нащупала
теплый корпус диктофона.
   - Что это?! - повторила Таня Лопатко с совершенно другой интонацией.
 
   * * *
 
   - Это все ерунда, - увещевающе говорил Курбатов,  похлопывая  стажера  по
плечу. - Значимые вещи те, которые затрагивают человека лично.  А  служебные
проблемы нельзя принимать близко к сердцу, иначе никаких нервов  не  хватит!
Какая разница, кто будет расследовать это говенное дело - ты или я?  Хочешь,
я буду держать тебя в курсе всего? Хотя это и не поощряется  -  я  пойду  на
нарушение, если для тебя это важно! Но  зачем  становиться  в  позу,  писать
рапорта, ссориться с прокурором? Это  все  равно  что  ссать  против  ветра!
Думаешь, кого поддержит Победенный - зеленого юнца или прокурора  областного
центра?
   - Посмотрим, - упрямо ответил Денис. - Я ведь  зеленый  юнец  и  не  знаю
ваших подковерных правил. Потому действую, как положено.
   Важняк сам зашел к нему в  кабинет,  сам  начал  разговор.  Вряд  ли  это
вызвано дружескими побуждениями. Ни Денис, ни тем более Холмс  не  были  так
наивны.
   - Из-за чего ты прешь на рожон? Ну ладно, если бы  речь  шла  об  убийцах
твоего отца - тут тебя любой поймет. Да ты знаешь, что я первый тебя  понял:
Кружилина раскололи на два разбоя, плюс наркотики... Лет семь он огребет. На
второго тоже малява в зону пошла...
   Курбатов  сделал  паузу.  Денис  почувствовал  укол  совести.   Александр
Петрович действительно снял с него многолетний груз. Причем самому Денису не
пришлось шевельнуть даже пальцем. Как ни крути, а он у важняка в  долгу.  Но
тогда почему он просит возвращать личный долг  служебными  интересами?  Ведь
это противоречит тому, что он сам только что говорил!
   - Просто мне тебя жалко, -  ответил  Курбатов  на  незаданный  вопрос,  и
стажер подивился остроте его интуиции. - Полаешься с Хулио - он начнет  тебя
на каждом  шагу  тыкать  мордой  в  грязь.  Да  и  обстановка  в  коллективе
испортится: все друг на друга станут с подозрением смотреть  да  подозревать
черт-те в чем!
   "А то сейчас не так", - подумал Денис. Рапорт он уже написал. Даже два  -
прокурору области Победенному и майору Агееву.  Обратного  хода  у  него  не
было. Но и выглядеть неблагодарной свиньей перед Курбатовым ему не хотелось.
   - Из-за чего тут копья ломать? - примиряюще продолжал Курбатов. -  Ничего
личного тут нет, ничего затрагивающего тебя  за  живое  -  тоже...  Чего  ты
вызверился на Степанцова?
   - Чего?! - вскипел Денис. - Да того, что поводом для окончания  следствия
все чаще становятся смерти обвиняемых! Димирчян покончил с собой - как будто
так и надо: прекращай дело без всяких проверок, и  так  все  ясно!  Есипенко
убили накануне ареста - тоже будто так и надо! Кому надо? Мне это  не  надо,
наоборот - очень не нравится! Я ведь следователь, а не пособник бандитов!
   Глаза Курбатова  сузились  и  пожелтели  еще  больше.  Денис  понял,  что
вгорячах сболтнул лишнее. "Избегай подчиняться первым душевным порывам,  ибо
они самые искренние", - вспомнил он изощренную древнюю мудрость. Да и Мамонт
учил:  ты  выполняешь  секретное  поручение,  твоя  сила  в  скрытности,  не
выделяйся из окружающих, не вступай  в  открытую  борьбу,  не  давай  повода
заподозрить тебя ни в чем...
   - Ну и при чем здесь одно к другому? - спокойно спросил Курбатов.
   Вот у кого надо учиться владеть собой. Ведь вполне мог ухватить за  язык:
"Кого это ты,  сучонок,  имеешь  в  виду?  Кто  тут  пособник  бандитов?  Я?
Степанцов? А ты весь такой чистенький и благородный?"
   - Они часто вешаются, вскрываются, убивают друг  друга,  -  рассудительно
продолжал важняк. - Это же преступники... Наркоманы, психопаты...  Нам  что,
плакать над каждым? Так слез не хватит!  Я  тебе  про  другое  говорю:  надо
дорожить товариществом, командой. А если разругаться со всеми из-за пустяков
- ничего хорошего не будет! С коллегами  из-за  обвиняемых  может  ссориться
только законченный идиот!
   В углах рта важняка выступила пена, и он аккуратно вытер  ее  выглаженным
платком. Это было единственное проявление  владевших  им  чувств.  Александр
Петрович и так держался очень корректно, хотя и предупредил нахального  юнца
обо всем, что необходимо. И Петровский понял суть предупреждения. Если бы не
секретное поручение, скорей всего он бы внял ему. Но  Холмс  не  принадлежал
сам себе и не мог позволить себе роскоши поступать так, как хочется.
   - Я не хочу ни с кем ссориться, Александр Петрович, - сказал Денис.  -  Я
признателен вам за то, что вы для меня сделали. Но я уже отправил рапорт.
   - Что ж, - Курбатов развел руками и встал. - Тебе видней.  Только  помни:
признательность проявляется не в словах, а в поступках.
   Уже взявшись за ручку двери, он оглянулся.
   - Кстати, в  деле  Кружилина  очень  мало  доказательств.  И  большинство
притянуто за уши.
   - А при чем тут Кружилин? - напрягся Денис.
   - К слову. Если все будут такими чистоплюями, то возиться с ним никто  не
станет. Куда проще спустить дело на тормозах. И выпустить его на свободу.
   Дверь за Курбатовым мягко закрылась.
   Через день прокурор области признал доводы  Петровского  убедительными  и
отменил распоряжение Степанцова о  передаче  дела  Курбатову.  Больше  того,
Победенный позвонил Хулио и сказал:
   - Твой Петровский - парень цепкий, принципиальный.  Ты  его  поддерживай,
нам такие нужны!
   - Я поддерживаю, - промямлил Степанцов.
   - И хватит его в стажерах мариновать. Времени прошло достаточно, он  себя
проявил хорошо, готовь на него представление.
   - Есть, - с кислой гримасой ответил прокурор города. Гримасу по  телефону
рассмотреть, конечно, нельзя.
   Потом Степанцов вызвал Курбатова и пересказал ему содержание разговора  с
Победенным.
   - Значит, мальчик не  так  прост,  как  кажется,  -  Курбатов  озабоченно
поскреб в затылке. - Откуда же у него "рука"? Совершенно непонятно!
   - Вот и разберись, - сказал Степанцов. - Ты же любишь все знать!
   Они многозначительно переглянулись.
 
   * * *
 
   Виталию Старыгину летом исполнилось двадцать три,  и  он  совсем  не  был
похож на своего покойного брата-шоферюгу. Лицо узкое,  вытянутое,  спокойные
выразительные глаза. Виталий учится на четвертом  курсе  искусствоведческого
факультета Российского Гуманитарного университета -  единственного  частного
вуза в Тиходонске, где профессорский оклад  колеблется  в  пределах  семисот
долларов, а семестр обучения стоит полторы тысячи.
   -  Наверное,  никто  больше  не  придет,  -  сказал  он  ломким   баском,
оглянувшись еще раз через плечо. - Без четверти три.  Может,  вы  меня  тоже
отпустите?
   - Нет, не отпущу, - сказал Денис. - Идем.
   Кроме Виталия, он вызвонил накануне еще двоих: отца и  сестру  Берсенева.
Те довольно сдержанно пообещали ему, что придут сегодня ровно в два к зданию
прокуратуры. И вот - не пришли. Виталий, напротив, явился минута в минуту, в
балахонистом пальто из  шотландки,  джинсах  и  огромных  тяжелых  башмаках.
Студент, одним словом.
   Они еще постояли около "уазика", ожидая, когда  вернется  шофер,  который
зашел попить кофе к Снетко. Шофер вернулся с лицом голодного Дракулы; он был
очень недоволен начальством,  которое  заставляет  подчиненных  выходить  по
субботам, - и собой, который этому начальству легкомысленно потакает.
   - В душе вы, видно, иудей, - неожиданно сказал Виталий шоферу.
   Тот обернулся к нему, белый, как стена.
   - Че сказал?..
   - И начальник вам нужен тоже - иудейский, - добавил  вежливо  Виталий.  -
Чтобы по субботам шабаш, на праздники - маца, и семисвечник  чтобы  в  офисе
горел день и ночь.
   - Денис, кто этот павлин, мать его? - хрипло произнес шофер, забираясь на
свое сиденье.
   - Ладно, поехали, - сказал Денис.
   Поехали. Шофер дергал рычаг переключения передач, будто хотел выдрать его
с мясом. Виталий как ни в чем не бывало достал из внутреннего кармана  томик
испанской переводной поэзии, стал читать, близоруко водя носом по строчкам.
   - Извини, - сказал Денис. - Как ты думаешь - почему остальные не пришли?
   Старыгин-младший  еще  немного  "понюхал"  страницу,  потом  заложил   ее
спичкой. Поднял голову, сказал:
   - Не знаю.
   Снова открыл книгу и продолжил чтение.
   - Ну вот твои родители, - не отставал Денис, - они ведь тоже  не  пришли,
хоть и знали, что от них кое-что зависит. Это что:  брезгливость,  нежелание
тревожить старые раны?..
   - Страх, - сказал Виталий. - Отец боится, что, когда увидит берлогу этого
убийцы, он потом подожжет весь дом. Сколько там этажей - пять?  девять?  Все
равно не удержится, придет как-нибудь под вечер, подожжет.
   - Но ведь Есипенко мертв.
   - Отцу плевать. Жора всю семью кормил.
   - А ты...
   - Я учился. Брат сказал, чтобы  я  учился.  Большие  деньги  зарабатывал,
хватало и на учебу мою, и на дом. На все хватало.
   Шофер резко, с нервами, притормозил перед светофором, Денис ткнулся  лбом
в спинку переднего сиденья.
   - А евреев почему не любишь? - спросил он Виталия.
   Тот опять читал, прислонившись плечом к окошку.
   - Долго рассказывать.
   На квартире Есипенко их  ждали  Паршнов  с  понятыми  -  тихими  пожилыми
супругами, принаряженными,  словно  на  праздник.  Работы  для  Дениса  было
немного,  поскольку  Дрын  обходился  минимумом  обстановки:  четыре  стула,
диван-кровать, подсервантная  тумба,  уставленная  посудой,  платяной  шкаф,
холодильник, -  и  огромный,  в  полстены  телевизор  "Филлипс"  с  высокими
колонками.
   - Посмотри, нет ли тут знакомых вещей, - Денис распахнул дверцы шкафа.
   Виталий подошел, заглянул, засунул в ворох  вещей  обе  руки  и  принялся
сноровисто их перебирать.
   - Вот, кажется, Жорина... Он ее как раз перед последним рейсом купил.
   Виталий вытащил короткую кожаную куртку апельсинового цвета, почти новую.
   - Да, точно, вот тут пятнышко...
   В тумбе  валялись  несколько  книг  и  видеокассеты,  там  же  находилась
картонная коробка, в ней пар  пять  наручных  часов  -  с  ремешками  и  без
ремешков, все  недорогие  массивные  в  хромированных  и  обтянутых  резиной
корпусах, с пестрыми циферблатами...
   Денис поставил коробку на стол.
   - А здесь нет ничего знакомого?
   Помрачневший  после  первой  находки  Виталий  поворошил   тонкой   рукой
хромированно-резиновый клубок, взял один корпус, повертел и бросил, потом  -
другой.
   - Да, вот они, - сказал он, подходя к Денису и передавая ему часы. -  Тут
даже надпись выгравирована: "Жорка, не спи,  держи  баранку.  Капитан  Вайт.
14.06.93". Это я ему подарил, когда первый курс закончил.
   Денис взял часы, недоверчиво посмотрел на надпись.
   - Капитан Вайт?
   - Ви-Ай-Ти - от слова "Виталий", - сказал Старыгинмладший.
   - Сейчас ты весь такой ортодоксальный, не похоже это на тебя. Ви-Ай-Ти...
   - Это было три года назад.
   Спокойные выразительные глаза.
   - Хорошо, - кивнул Денис. - Тогда составим протокол, и-по домам.
   К пяти часам с делами было  покончено,  квартира  опечатана,  протокол  -
подписан.
   - Извини, конечно, - сказал Денис Старыгину-младшему, когда они вышли  на
улицу, на  скользкий  от  листьев  асфальт.  -  Но  вот  ты  говоришь:  Жора
зарабатывал большие деньги, всю семью кормил, тебя на ноги ставил. А как ему
удавалось зарабатывать столько?
   Виталий достал из кармана платок, деликатно промокнул им ноздри. И сказал
вдруг как ни в чем не бывало:
   - Он наркотики возил - героин и коку. Для протокола я это не  повторю,  а
вы никогда не сможете доказать, что я что-то знаю и скрываю.
   Денис закурил, совсем забыв про любимый мундштук. Виталий  отвернулся  от
летящего в его сторону дыма.
   - Жора в "Пирожок" пошел работать, когда у отца инфаркт случился, а  меня
с филфака поперли. Он иногда по две тысячи баксов в месяц  приносил.  Матери
цветы покупал, когда шел с работы.
   - Так, значит, именно в "Пирожке" он занялся наркотиками?
   - Да.
   - И там до сих пор...
   - Не знаю. И не спрашивайте лучше. Ненавижу евреев и наркоманов... Никого
так не ненавидел. Только говорить все равно ничего не буду.
   - Твой брат зашибал деньги на этих самых наркоманах.
   - Да! А я на эти деньги учился! Кватроченто, Козимо Медичи,  Брунеллески"
Мазаччо, Альберта и Гиберти!.. Через год с университетской  коркой  я  смогу
свалить отсюда в Москву или даже в Милан, найти приличную работу, купить дом
и оригинал Климта на стену б гостиной - именно этого Жорка и  добивался!  Он
знал, что сам никогда не выйдет в люди, так и будет  крутить  свою  баранку,
пока не свихнется, а я - я умный, я выйду! Вам понятно?..
   - Понял, не переживай.
   Глаза Виталия  превратились  в  щелки-доты.  Лицо  напряглось,  разбухло,
огрубело.  Сейчас  Денис  видел  перед  собой  единокровную   копию   Жорика
Старыгина, шоферюги.
   - А на какие деньги ты собираешься учиться последние три семестра?
   - Осталось еще кое-что, - Виталий сунул руки в карманы  пальто,  подвигал
бровями, словно пытаясь вернуть на  место  свое  прежнее  лицо.  -  Родители
сказали, чтоб доучивался... Там как раз хватит,  копейка  в  копейку.  Жорка
будто знал, что так оно все и выйдет.
   - Ты, наверное, в семье любимчик, - предположил Денис.
   - Не грузите, пожалуйста, - поморщился Виталий.
   - Жору из-за  тебя  убили,  а  ты  не  хочешь  помочь  мне  поймать  тех,
остальных.
   - Это твоя... ваша работа, зачем я стану  помогать?  Брату  от  этого  ни
жарко ни холодно.
   - У тебя другое призвание, конечно.
   - Вот только не надо, ладно? Если бы вы там поменьше кофе пили, давно  бы
уже поймали всех, кого нужно. В городе поставщики наркотиков друг  другу  на
головы лезут, рвут клиентов,  налаживают  сбыт  на  чужой  территории.  Жора
наверняка тоже перешел кому-то дорогу. Этот... Есипенко -  где  он  работал?
Вот там и копайте, прямо на рабочем месте.  Там  наверняка  тоже  наркотики,
оружие. Все что надо.
   Денис бросил окурок под ноги,  наступил.  Странная  штука:  ведь  сколько
героина и прочей" дряни продается для того, чтобы кто-то мог  стать  ученым,
кто-то - артистом или врачом, возможно, даже  наркологом,  кто-то  -  просто
нормальным человеком. И - становятся, в самом деле?.. Денис  не  знал  этого
наверняка.
   - Ты знаешь, что я могу добиться  конфискации  имущества,  приобретенного
незаконным путем? И плакали  тогда  твоя  учеба,  Милан  и  Климт  на  стене
гостиной.
   Он знал, что говорит полную ерунду,  но  хотелось  хоть  чем-то  досадить
этому взращенному на грязные бабки недорослю.
   Но тот только презрительно рассмеялся.
   - У родственников убитого? Конфискуйте... Если это  правильно  по  вашему
закону. Только лучше бы убийц нашли. И этих, с наркотой. Да  у  них  бы  все
поконфисковывали...
   Смех прервался.
   - Я вас всех ненавижу! И вообще все люди, нормальные люди, вас ненавидят!
   Он повернулся и ушел, а Денис  остался,  неловко  топчась  на  месте.  Он
чувствовал себя оплеванным.
 
   * * *
 
   Позвонив в городской ОБЭП, Денис  задал  интересующие  вопросы,  и  опер,
курирующий общепит, ответил без промедления.
   -  "Пирожок"?  Была  такая  фирма...  Хотели  раскинуть  сеть   недорогих
закусочных:  бульон,  беляши,  яйца...  Потом  там   какие-то   неприятности
начались, водителей у них убили, замдиректора  с  деньгами  убежал.  Короче,
закрылись. А в связи с чем вопрос?
   - Да так. Свидетель про них сказал, хотел уточнить...
   - А-а-а... Ну ладно. Во всяком случае, у нас к ним вопросов не было.
   "Удивительное дело, - подумал Денис. - Торгуют наркотой почти в открытую,
знает об этом куча народа - и никто им вопросов не задает! Нет,  видите  ли,
вопросов! Нужен секретный агент  в  прокуратуре,  чтобы  вопросы  появились!
Только задавать их уже некому: конкуренты постарались, а методы у них  очень
эффективные..."
   Он зашел к прокурору, коротко  доложил  суть  дела,  попросил  установить
наружное наблюдение за "Визирем". Диктофона при нем на этот раз не было.
   Степанцов слушал молча,  уперевшись  взглядом  в  разложенные  перед  ним
бумаги. После бунта на корабле он держался с  молодым  следователем  сухо  и
подчеркнуто официально.
   - А чего за  ними  наблюдать?  -  вяло  поинтересовался  он.  -  Надо  не
фантазировать,   а   расследовать:   допрашивать   свидетелей,   предъявлять
обвинения, проводить обыски, выемки, очные ставки. И направлять дела в  суд.
Или  приостанавливать  их,  как  того  требует  закон.  А  если   детективов
насмотреться, так можно десять лет наблюдать да фотографировать. Только  это
не дело следователя...
   Тем не менее прокурор тут же  позвонил  Суровцу  и  поручил  организовать
наблюдение за рейсами фургонов, принадлежащих "Визирю" и "Пирожку".
   - "Пирожок" ликвидирован,  Владимир  Иванович,  -  ненавязчиво  подсказал
Денис.
   Степанцов  пошевелил  челюстью,  выразительно  взглянул  на  следователя,
сказал в трубку:
   - Разберись, что там с этим "Пирожком", может,  его  уже  съели...  Тогда
основное внимание - "Визирю".
   Потом положил трубку, снова уткнулся в бумаги, буркнул:
   - Глупости все это. Просто не хочу, чтобы ты снова начал жаловаться.
   - Я не такой уж жалобщик... - несколько  обиженно  попытался  оправдаться
Денис. Но прокурор не собирался выяснять отношений.
   - Значит, так, - Степанцов поднял голову и впервые  взглянул  следователю
прямо в глаза. - Недели две за тебя поработает милиция: прощупает  "Визирь",
попробует узнать, не всплыли ли где  бывшие  владельцы  "Пирожка"...  Машина
запущена и некоторое время будет крутиться в стационарном режиме. А  ты  тем
временем подтянешь остальные свои  дела.  Сопротивление  участковым,  взятка
Федосова и избиения в вытрезвителе надо направить в суд до конца месяца.
   - Там еще сроков навалом, Владимир Иванович...
   - Неужели? - Степанцов иронично поднял брови. - Так надо ждать, пока  они
пройдут?
   - Я понимаю, что при желании вы всегда  можете  найти  для  меня  горячую
работу наподобие дела Пешнера. Только уговорить меня будет сложнее, чем Таню
Лопатко. Я переверну этот блядский "Визирь" вверх тормашками,  я  передергаю
за яйца всех, кто работал с Дрыном. И я установлю, кто крутит там шарманку!
   Это была дерзость. Брови так и остались  реять  над  удивленно  вытянутым
лицом. Прокурор с напряженным любопытством разглядывал не по годам  дерзкого
подчиненного.
   - Я никого не уговаривал, - сказал он. -  И  тебя,  Денис  Александрович,
уговаривать не буду. И не изображай из себя крутого Уокера. Здесь не детский
сад.
   - Это я тоже понимаю.
   - Вряд ли. Но скоро поймешь.
   В последних словах прокурора прозвучала скрытая угроза.
 
   * * *
 
   В этот же день Холмс изложил в докладной Агееву все  факты,  говорящие  о
том, что Степанцов тормозит следствие. И приложил две диктофонные кассеты.
   Майор внимательно прочел, подбросил на ладони кассеты.
   - Самодеятельность? На что писал?
   - Обычный рекордер...
   - Самодеятельность... Он шумит и качество записи... А главное - щелкает в
конце. Зачем занимаешься глупостями? Тебя хоть никто не засек?
   Холмс помедлил.
   - Никто.
   - Твое счастье. Бывали случаи, когда после таких проколов  людей  сжигали
заживо.
   - В прокуратуре нет подходящей печи. Да и жечь некому...
   - Думаешь?
   Агеев надел узкие, без оправы очки, заглянул в какие-то бумаги.
   - Наблюдение и прослушка показали, что твой шеф регулярно перезванивается
и встречается с Байдаком. Знаешь, кто это?
   Холмс покачал головой.
   - Начальник  городского  квартирного  бюро.  Владелец  фирмы  "Елочка"  -
торговля недвижимостью. Соучредитель концерна  "Застройка"  -  строительство
коттеджных поселков в престижных  районах  города.  Сейчас  осваивает  Лысую
гору.
   - Ну и что?
   - Кандидат в Законодательное собрание области. Друг  многих  городских  и
областных руководителей, - монотонно-продолжал  перечислять  Агеев.  -  Друг
Хоя...
   - Кого?! - вскинулся Денис. - Хоя я знаю...
   И вновь майор не обратил на него никакого внимания.
   - Точнее, хозяин Хоя. Когда отселяемые  из  центра  жильцы  перспективных
домов начинают артачиться, приходят люди Хоя, пугают  строптивцев,  гадят  в
подъезде, поджигают двери, разбрасывают везде тухлятину. И проблемы "Елочки"
или "Застройки" благополучно разрешаются. Кстати, известный тебе Есипенко не
раз занимался такими делами.
   - Вот оно что... - протянул Денис.
   - В Законодательное собрание выдвигались еще четыре кандидата.  Со  всеми
беседовали ребята в грязных, испачканных  кровью  комбинезонах.  И  сценарий
примерно один: тухлятина в окно, надписи на дверях,  особо  упорному  набили
морду. Бил, кстати, известный тебе Есипенко.
   Теперь Агеев замолчал, прожег Холмса взглядом  до  самого  затылка,  тихо
спросил:
   - Думаешь, не найдется, кому тебя спалить живьем?  Еще  как  найдется.  В
прошлом году одного так и спалили.
   - Как же так? - растерянно пробормотал  Денис.  -  Если  вы  все  знаете,
почему не арестуете гадов?
   - Потому...
   После непривычно длинного и эмоционального монолога Агеев обмяк и  пришел
в свое обычное расслабленноунылое состояние.
   - Потому что оперативную информацию к  делу  не  пришьешь.  Если  сможешь
раскрутить колесо - действуй. Коекакие факты  я  подброшу.  А  ты  развороши
муравейник, и мы посмотрим, что они станут делать.
   Майор привычно черкал капиллярной ручкой  в  видавшем  виды  блокноте.  И
рисуемый мир втягивал его в себя, забирая из мира реального.
   - Эти, кандидаты... Они дадут показания?
   - Последний, кому нос своротили  -  точно  даст.  Остальные  -  не  знаю.
Попробуй. Вот здесь список на всех  -  и  жильцов,  и  кандидатов.  Фамилии,
адреса. Работай!
   - А если меня грохнут? - вроде в шутку спросил Денис, хотя впервые за все
время секретной работы эта мысль пришла ему в голову на полном серьезе.
   - Ничего не бойся, посылай всех на хер. Ты за каменной стеной. Посмотрим,
что Степанцов твой выкинет...
   - Он меня выкинет в первую очередь, - сказал Денис.
   - Никогда, - сказал Агеев с широкой улыбкой. - НИКОГДА. Я тебе ручаюсь.
   И уточнил:
   - Управление ручается.
   Он  снял  очки  и  положил  поверх  блокнота  с   традиционным   сюжетом.
Тиходонские грации майора Агеева, осенний альбом  девяносто  седьмого  года.
Откровенная и безыскусная порнуха. Никаких тебе тонконогих девочек,  никаких
нимфоманок со стрижкой  "каре".  Просто  -  бабища  со  смазанным  лицом,  с
толстыми расставленными в стороны ногами, где жир свисает наподобие  складок
присобранных штор. Линза очков пытается раздвинуть шторы, но  тщетно:  между
ними - черным-черно. Стареет майор Агеев.
 
   * * *
 
   Через дорогу от  главного  офиса  "Визиря"  стояла  патрульная  машина  с
красно-синими "маяками" на крыше. Денис посмотрел  на  нее  издали,  покачал
головой, вспомнил одно из любимых выражений Кравченко-Снетко. Затем подошел,
постучал в стекло. Стекло опустилось; внутри сидел Паршнов с книжкой  Пикуля
на коленях.
   - Здравь жлаю, товарищ прокурор, -  ласково  сказал  Паршнов,  отщелкивая
дверцу. - Welcome в хату. Кофе хочешь?
   - Хочу.
   Денис сел в  машину.  Лейтенант  перегнулся,  достал  с  заднего  сиденья
огромный пестрый термос, открутил крышку.
   - Запах, а?..
   - Ты мне объясни лучше, Паршнов, почему патрульную машину сюда  поставил?
- Денис осторожно перехватил из рук лейтенанта горячий  пластиковый  стакан,
отхлебнул.
   - То есть как это  зачем?  -  не  понял  Паршнов.  -  Это  ж  твоя  идея,
Петровский. Или ты думаешь,  я  по  своей  воле  сижу  здесь,  повышаю  свой
культурный уровень?
   - Я думаю, что для наблюдения вы могли выбрать машину попроще, без  огней
и надписей на боку, - сказал Денис.
   - А-а, это... - протянул лейтенант. - Ну так это вопрос к Суровцу. У него
других не было.
   - А почему прямо напротив офиса?
   - Ну что ты ко  мне  пристал,  Петровский?  -  Паршнов  вздохнул.  -  Мне
сказали: стань здесь. Я стал и стою. Как вкопанный. Ну?.. Кто-то,  наверное,
гоняется за фургонами по городу, кто-то в кустах сидит, на камеру пишет -  а
мое место здесь.
   Кофе никак не желал остывать, пластиковый стаканчик  нагрелся  и  обжигал
пальцы. Денис поставил его на приборную доску. Он сильно  сомневался,  чтобы
кто-то гонял за кем-то по городу. В лучшем  случае  можно  было  представить
себе еще парочку милицейских машин, украшенных красно-синими  спецсигналами,
застывших где-то напротив  "визиревских"  гаражей.  И  оперов  -  скучающих,
поругивающих его. Петровского, и всю городскую прокуратуру заодно.
   - Книга хоть интересная? - спросил Денис.
   - Драк маловато, - пожал плечами Паршнов. - И не трахается никто... Да ты
пей кофе, Петровский. Остынет.
 
   * * *
 
   В этот день 000 "Визирь"  недосчиталось  еще  одного  своего  сотрудника.
Куда-то  запропал  шофер  Гоша,  он  же  Парамоненко  Григорий   Васильевич,
пышноусый ебарь, друг и утешитель всех буфетчиц города Тиходонска. На  вечер
седьмого числа у него была назначена встреча  с  некой  Екатериной  Пигиной,
раздатчицей кафе "Дорожное"; Гоша не пришел. Рано утром восьмого  к  Гоше  в
квартиру стучался сосед - одолжить пару тысяч до получки; никто не открыл.
   В конце концов Гоша не явился на работу, хотя в  этот  день  на  "точках"
проходила генеральная уборка и ему предстояло вывезти всю стеклянную тару  и
прочий хлам из подсобок. Уборка сорвалась, Гошу ждал  серьезный  нагоняй  от
Вал Валыча - но Гоша не явился и на следующий день, и через неделю, и  через
месяц. В металлическом шкафчике, где переодевался Гоша, под замком  остались
его рабочие куртка и брюки, схватившиеся буквой L носки, мелкая  расческа  с
несколькими застрявшими в ней волосками.
   Когда наняли нового шофера, замок на шкафчике спилили, вещи выбросили.  В
кармане  рабочей  куртки  нашли  пятнадцать  долларов  и  полпачки   "Голден
Америкен". Гоша так и не вернулся за ними.
 
 
   Глава вторая
   НЕ ЗАГОНЯЙТЕ ЛЮДЕЙ В УГОЛ
 
   Простейшее естественное действие превратилось в пытку.
   - Какая скотина! Нет, надо с этим кончать...
   Глухо  зашумела  вода  в  бачке.  Закачалась  пластмассовая  фиговинка  с
освежителем.
   Додик скребся с наружной стороны в дверь, скулил.
   - Фу, - сказала Маша Вешняк. - Пшел.
   Розовая бумага висела на ролике под крышкой  с  прорезью,  оттуда  торчал
небрежно оборванный край с резвящимися пушистыми  котятами;  Метла  ходил  в
уборную перед тем, как лечь с ней в постель, он и  оборвал.  Одному  котенку
оттяпал полголовы, другому задние лапы и хвост, - но они все равно резвятся,
пушистые и мягкие, как эта бумага, лучшая бумага в городе. Маша  знает,  она
всегда берет ее в своем итальянском супермаркете.
   Но бумагой она не пользуется. Вот уже почти месяц.  Маша  взяла  с  полки
рулон ваты, отделила верхний слой, смочила в теплой воде под краном.  Только
вата,  девочки,  никакой  бумаги.  Если  ваш  любимый  парень  принципиально
работает насухую, если ему нравится бурить ваш задний проход, а кончает  он,
лишь когда вы начинаете реветь белугой - забудьте о  бумаге,  девочки,  даже
если это лучшая в городе бумага из магазина "Рапалло". Вы будете подтираться
влажной ваткой и каждый раз вставлять специальные свечки, чтобы прямая кишка
не растрескалась окончательно и не высыпалась в унитаз по кусочкам.
   Маша бросила использованную  вату  в  мусорное  ведро.  Вымыла  руки.  По
привычке сжала ягодицы в  кулачок,  удерживая  воображаемую  монетку.  Будто
раздавила капсулу с  кислотой.  Она  схватилась  руками  за  края  раковины,
постояла,  пережидая  боль.  Свечка  наконец  растаяла,  боль  стала   тише.
Привычней.
   Додик стал поскуливать.
   - Глохни, - сказала Маша.
   Выходить не хотелось. Здесь, в запертой  уборной,  она  чувствовала  себя
более защищенной, да и  ходьба  доставляла  немало  неудобств.  Что  бы  еще
сделать? Маша скинула рубашку, обтерлась косметической салфеткой. Посмотрела
на себя  в  зеркало.  Вот  маленькая  грудь,  соски  едва  выступают  на  ее
поверхности; слишком маленькая, чтобы Метла  мог  уложить  посерединке  свое
полено и сделать "паровозик в тоннеле". Впалый  живот,  похожий  на  круглое
блюдо, края которого очерчены сводом реберной клетки и тазовыми  костями,  а
вот и ноги, знаменитые ноги Маши Вешняк,  экспортный  товар  класса  А.  Два
здоровенных синяка в верхней части бедра, уродливые синие пятна на  коленях,
из-за которых приходится надевать темные колготы, которые еще  в  96-м  были
всеми похерены и забыты.
   Колени заметно распухли.  Ну  да,  ведь  Маше  Вешняк  иногда  приходится
ползать на своих знаменитых экспортных коленях перед дружком  Метлой,  делая
при этом всякие такие дела, работая в поте лица. Кстати, лицо. Что там у нас
с лицом?.. Маша провела по щекам и лбу свежей салфеткой. Не помогло. Ее лицо
никогда и близко не лежало у пределов  совершенства:  слишком  покатый  лоб,
широкие скулы, невыразительные брови. Но оно было интересным"  черт  побери,
выразительным,  это  лицо  рассматривали  украдкой,  как  что-то  стыдное  и
влекущее, его ели глазами, пожирали... но вот  желтеющее  пятно  под  правой
бровью все-таки не придает ему шарма. И эта напряженная складка вокруг  рта,
появившаяся от постоянного ощущения боли. Иногда у Метлы что-то  замыкает  в
голове, он запускает большие пальцы в углы ее рта и тянет в  стороны,  будто
собираясь порвать его; иногда плотно закрывает ладонью нос и рот, смотрит  с
рассеянной улыбкой (она чувствует, как полено становится тяжелее и  тверже).
Иногда просто бьет по лицу. Обычный  минет  -  салют"  кажется  теперь  Маше
Вешняк трепетной лаской. Ее дружку Метле, видно, тоже - поэтому он его давно
не практикует.
   Пол холодный, она давно замерзла.
   Маша набросила  еще  теплую  рубашку.  Его  рубашку.  Пропахшую  потом  и
сигаретами. Здесь же лежат его джинсы, свитер и трусы.  Просто  удивительно,
что Метла еще принимает душ, прежде чем лечь с ней в постель. Прямо неудобно
становится.
   Они ведь помирились, да. Недели две уже, как он сказал: "Извини,  Маш,  я
вел себя как последний скот, я просто здорово испугался, сам  не  знаю,  что
это на меня нашло". Еще сказал: "Без твоего разрешения я пальцем к  тебе  не
притронусь больше". В ту ночь она позволила ему дотронуться до себя пальцем,
всеми пальцами, всем, чем угодно, и сама дотрагивалась до  него  тоже.  Маша
думала, что выкрутит  его  досуха,  выжмет,  как  лимон.  Думала,  он  будет
трястись в оргазме, как параноик, рычать, становиться на мостик, - вот тогда
она наконец сможет плюнуть ему в лицо, потому  что  Метла  и  в  самом  деле
редкий скот, а он ничего не  сможет  ей  сделать,  даже  не  поймет  ничего,
скотина, козел этот. Но у них ничего не  получилось.  Сдохнуть  и  не  жить.
Метла старался, без дураков, но ничего не получилось, он с таким же  успехом
мог бы пихать в нее спущенный воздушный шарик.
   Он больше не умел по-хорошему.
   Он попробовал сырой человечины и больше не мог кушать шпинат.
   Свитер очень теплый,  исландский.  Маша  сама  ему  покупала  (когда?  не
помнит). Джинсы грязные, жуть просто. В кармане что-то  тяжелое.  Зажигалка.
Пистолет. От него пахнет кислым железом, из дула какой-то  перегар,  типично
мужской запах. Маша не знает, как пистолет называется.  И  есть  ли  у  него
патроны.
   На третий вечер после мировой они  поссорились.  Не  важно,  из-за  чего.
Просто она не выдержала, сказала ему все,  что  о  нем  думает.  "Теперь  ты
станешь гомосеком, если тебя не прикончат".  Ну,  что-то  в  этом  роде.  Он
только что сидел на кровати (шарик опять никуда не полетел), смотрел на  нее
чуть не виновато. И вдруг схватил рукой ее лицо, скомкал, ударил затылком  о
широкую резную спинку. А потом изнасиловал. Все у него получилось, без крема
и без масла, будто гвоздь в стену вогнал.
   Додик выл за дверью.
   - Тихо, тихо, - сказала Маша. - Успокойся, мой хороший.
   Как достать обойму? В кино обоймы чуть ли не сами прыгают  в  руки,  даже
ничего не успеешь разглядеть. А тут... Ладно, если рассуждать логически,  то
зачем Метле носить с собой незаряженный пистолет? Незачем.
   - Тс-с-с, Додик, тихо.
   Он не проснется. Он выложился полностью, это факт. Вся его  энергия,  вся
эта белая склизкая дрянь пополам с растаявшей свечкой  сейчас  узкой  лентой
стекает по ее ноге (экспортный вариант, класс  А).  Если  даже  пистолет  не
выстрелит, он все равно не проснется, можно будет вернуться сюда и  положить
пистолет на место. До следующего раза. Патроны достать не  проблема,  только
бы знать, какие. Есть 9 миллиметров. Есть 7  миллиметров.  Или  пять?  Можно
будет взять разных, штуки по три. Ей много не надо. И ему не надо.
   Маша Вешняк  сжала  пистолет  двумя  руками,  нацелилась  в  воображаемую
голову. Голову  со  свалявшимися  волосами,  открытым  ртом,  покоящуюся  на
подушке.
   Наволочку она сожжет. Подушку тоже. И одеяло придется сжечь.  Вывезти  за
город  и  сжечь.  Погрузить  в  чемодан?  Какая  глупость.  С  чемоданом   в
электричку, потом через станционный поселок, потом  в  лес.  Собрать  дрова.
Эффектная длинноногая девушка с чемоданом  собирает  дрова  в  лесу.  А  кто
сказал, что дрова будут сухие?  Потом  развести  костер  и  положить  сверху
подушку и одеяло. Эффектная длинноногая девушка, которая... Нет.
   А тело? Что делать с телом?
   Выносить частями и бросать в урны на  остановках.  Сегодня  правую  руку,
завтра левую. Голову послезавтра. Туловище разделить на четыре  части.  Раз,
два, три... семь. Уже неделя. Останутся его ноги и то,  что  между  ног.  За
неделю все это завоняется, в квартиру не войти  будет.  Одежду,  даже  белье
придется прятать в шкаф, под замок, переложить лавандовой бумагой. Так,  еще
позвонить на работу и друзьям, сказать, что заболела ветряной оспой.  А  где
она будет  разделывать  тело?  На  кухне,  на  полу?  Соседи  снизу  здорово
удивятся, когда  увидят  красное  пятно  на  своем  потолке  в  углу.  Будут
шокированы, так скажем. А если в ванне, здесь? Ладно, неделю  она  не  будет
мыться. Целую неделю. Ладно, так и быть.
   Но через неделю, или гораздо раньше, Родик, а может, Хой допрут, что  тут
что-то не так. Они будут искать Метлу. И в первую  очередь  пойдут  даже  не
домой к нему - они придут сюда. "Какая такая ветряная оспа.  Маша?  Открывай
скорее, девонька".
   - ...Да заткнешься ты или нет, животное?! - закричала  она.  Додик  сразу
перестал выть, когти застучали по линолеуму прочь от двери.
   Маша  вспомнила  Татьяну  Друбич  в  "Ассе",  как  она  завалила   папика
Говорухина в ванне, потом переодевалась, а ментошница стояла за  ее  спиной,
дурища такая, здоровая кобыла, проверяла одежду, теребила швы. Потом  Друбич
спросила: можно я вымою чашку?.. Можно, можно. Тоска. Да на фиг  это  нужно?
На фиг!
   С тех пор Маша спала не больше четырех  часов  в  сутки.  Метла  приходил
каждый вечер, открывал дверь своим ключом, не здороваясь, проходил на кухню,
ел, что там было. Потом садился на очко, курил в туалете. Потом мылся. Потом
набрасывался на нее. "Так скажи,  кто  я?  Гомосек?.."  Он  самоутверждался.
Через ее задний проход. Что там, в ее заднице? Ничего, кроме дикой  боли.  А
ему все равно, главное, чтобы ей больнее было, тогда у него стоит. Однажды в
поисках новых впечатлений Метла привяжет к хрену ножик.  Точно  -  привяжет.
Чтобы трахнуть в открытую печень или селезенку, это будет круто.
   Убежать?..
   Прямо сейчас?
   Нет, Маша Вешняк, девочка с монеткой в тугой попе, не будет  ни  от  кого
бегать.
   А почему бы ей не наплевать на свою монетку и не пробежаться немного?
   Почему, в самом деле? Ради спасения собственной жизни?
   Потому. Потому что не убежишь. Кроме тугой попы, у Маши Вешняк  еще  есть
голова на плечах, и эта голова может  просчитать  кое-какие  варианты.  Маша
останется без работы, без квартиры, без денег. Будет ночевать  на  вокзалах.
Умываться по утрам в общественных уборных и стирать свое  белье  в  холодной
воде. Будет давать командированным мужикам, чтобы  скушать  суп  и  сосиску.
Смешно, правда? Конкурс на место продавца в "Рапалло" составлял тридцать три
человека. Когда Маше перед всей толпой объявили, что она принята на  работу,
тридцать две девушки пожелали ей, кто мысленно, а  кто  и  в  полный  голос,
попасть под машину, повеситься, окосеть, утонуть в дерьме.
   Пусть выкусят. Она еще поедет на  летнюю  стажировку  в  Римини  за  счет
фирмы...
   Ногам холодно, пора идти в постель, добирать свои четыре часа.  Маша  еще
раз  глянула  в  зеркало.  Лицо,  глядящее  оттуда,  улыбалось,  теперь  оно
нравилось ей. Что-то озаряло его изнутри, словно  огонек  внутри  китайского
фонарика. Какая-то мысль.
   Маша сунула пистолет обратно в джинсы. Открыла дверь,  вышла  в  коридор.
Нашарила в шкафу свежую ночную  рубашку,  короткую,  до  середины  бедра,  с
глуповатой кружевной оторочкой. Едва поднимешь руки, чтобы поправить волосы,
- все видно. Эта рубашка помнит немало, Метла когда-то  любил  ее,  говорил,
чтобы не снимала, когда они кувыркались вдвоем в постели.  Рассматривал.  Он
никогда не закрывал глаза, любил смотреть,  заглядывать,  любил  лазить  под
подолом. Маша разрешала. На пляже, когда стояли в  очереди  за  колой,  сама
заглядывала ему в плавки. Дура. Ей это нравилось.
   В конце концов взяла другую рубашку, обычную.  Надела.  Приоткрыла  дверь
спальни. Метла лежал животом вниз, обхватив подушку руками. Спал.  Из  кухни
прибежал Додик, ткнулся холодным носом в ногу. Вот собака, кровь за километр
чует.
   - Место, - сказала ему Маша.
   Мысль была следующей: она не будет никого убивать. Сама - не будет. Пусть
с Метлой разбираются его же дружки.  Родик,  например.  Маша  Вешняк  только
стукнет куда надо, расскажет про то дело, все расскажет, по часам и  минутам
- со слов самого Метлы. Как шоферы просили не стрелять, потому что у  одного
дети, у другого отец сердечник, а зарабатывать больше некому,  и  как  Метла
сказал: "Так и быть, хлопцы, живите", -  и  выстрелил.  А  потом  спросил  у
Дрына, не хочет  ли  тот  нацедить  себе  кружечку  тепленькой?  Сам  Метла,
конечно, знает гораздо больше - не только про себя, про всех.  Про  того  же
Родика. Поэтому Родик постарается убить Метлу прежде, чем  того  доведут  до
прокуратуры.
   Когда Маша ложилась в постель, он беспокойно зашевелился, пробормотал  во
сне:
   - ...только попробуй... это... куда.
   Маша напряглась. Груда мяса и костей. Черт  с  ним...  Убить  сейчас  же.
Наплевать в мертвые глаза. Сесть над ним и помочиться в  открытую  пасть.  И
ничего не прятать, чтобы все видели, все знали, что это  она,  Маша  Вешняк,
девочка хоть куда (и сколько хочешь раз), прикончила-таки своего  дружка.  И
как прикончила!..
   Груда мяса и костей.
   Обтошниться.
   Нет...
   Этот следователь, он такой высокий, худой.  Метла  рассказывал.  Говорил:
"Писюган из прокуратуры приходил". Как его звать-то?
   Пэ, пэ. Петров? Пирогов? Пистонов? Петренко?
   Петровский. Хорошо, пусть Петровский. Какой-то Петровский  допрашивал  ее
по поводу дня рождения у Газика Димирчяна. Высокий и худой  Петровский.  Где
же он сидит, в какой прокуратуре-то? В  областной?  Городской?  Районной?  И
сколько в Тиходонске районов?
   Много. Хоть заешься.
   Но это не страшно.  Ведь  есть  телефон  в  конце  концов,  есть  именной
электронный справочник на главпочтамте, есть список организаций, всего шесть
тысяч за справку. И никаких очередей.
   И что потом сказать ему?
   Здравствуйте, мы с вами не знакомы, но я  девочка  хоть  куда  и  сколько
хочешь, желаю капнуть на своего дружка, который затрахал меня в жопу.
   Здравствуйте, я говорю из таксофона, у меня нет времени, за мной по пятам
гонится мой бывший дружок, который проходит по  одному  из  ваших  дел.  Мне
нужно срочно сообщить вам нечто важное.
   Здравствуйте, я  располагаю  информацией  по  делу  Есипенко,  мне  нужно
встретиться с вами  на  нейтральной  территории,  я  готова  даже  подписать
протокол, если вы  гарантируете  мою  безопасность...  И  если  обещаете  не
трахать меня куда попало.
   Машино лицо светилось на подушке, словно китайский  фонарик.  Она  знала,
что найдет его. Худого и высокого.
 
   * * *
 
   - Проша, тебе приходилось когда-нибудь слышать,  чтобы  в  кафе  подавали
наркотики?
   Проша важно поправил на носу очки. Он не обиделся, потому что знал:  речь
идет не о "Космосе" конкретно и не о нем самом. Он уже привык,  что  за  его
стойку присаживаются следователи горпрокуратуры в мятых пиджаках,  с  явными
следами недосыпа на лицах - и задают ему разные неожиданные вопросы.
   Проша ответил, взбивая в чашке кофейную пенку:
   - Даже по телевизору видел. Про "Коломбо", кажется.
   - "Коломбо" меня не интересует, - сказал Денис. - У нас, в  Тиходонске  -
слышал?
   Перед ним на стойку опустилась чашка крепкого двойного кофе.  Проша  взял
переполненную пепельницу, высыпал окурки в мусорное ведро, поставил обратно.
Денис угостил его сигаретой.
   - Наркотики, - сказал Проша, доставая из пачки хрустящую "гитану", -  это
вещь, с которой очень трудно бороться. Наркотики, есть везде и всегда.  Были
и будут...
   - Да, - нетерпеливо произнес Денис. - Так слышал что-нибудь или нет?
   - Легче отучиться есть, пить и жить половой жизнью, чем бросить это дело.
По себе знаю.
   Денис промолчал.
   - А люди... они везде одинаковы: что  в  Москве,  что  в  Боготе,  что  в
Тиходонске, - продолжал Проша. - И если кому-то нужна наркота, он ее найдет.
   - Что ты хвостом крутишь? - психанул Денис. - Я тебя что,  допрашиваю?  А
кстати, если бы допрашивал, то у тебя сразу хвост отвалился бы!
   - Про отваленные хвосты я ничего не слышал, - дипломатично ответил Проша.
- А вот про отрезанные языки - приходилось. Или про открученные  головы.  Но
опять же из-за языков.
   Он аккуратно придвинул чашку Денису.
   Следователь усмехнулся.
   - Ты еще про колумбийский галстук вспомни!
   Проша не обратил на подначку внимания.
   - В конце восьмидесятых все  здесь  было  по-другому:  стояли  кабинки  с
вытяжкой, но полудохлых грилевых  кур  никто  не  брал,  зато  вовсю  курили
травку, "улетали", "гуляли по орбите". У Толика-бармена под  стойкой  стояла
корзина с обычными спичечными коробками, в коробках - анаша, он толкал их по
четыре-шесть долларов за штуку. Никаких проблем не было,  милиция  в  ус  не
дула, старый хозяин только успевал подсчитывать прибыль. Потом ни с того  ни
с сего Толика измордовали какие-то хулиганы, он месяц  пролежал  в  гипсе  и
срочно уволился, у хозяина вдруг сгорела дача, кафе тут же продали,  кабинки
снесли, вытяжку убрали...  Полная  реконструкция,  европейский  ремонт.  Вот
такие дела.
   - А сейчас?
   Проша пожал плечами.
   - Что сейчас? Кофе, пирожное, сардельки.  Две  бутылки  коньяка  за  день
разойдутся - и то хорошо. Новый владелец живет в Степнянске, весь его бизнес
там, он давно спихнул бы этот "Космос", если бы  нашел  подходящего  дурака.
Таких точек в городе наберется  не  больше  десятка,  а  во  всех  остальных
торговля идет валом. Если  сам  хозяин  ленится  или  боится  связываться  с
"дурью", так дилеры приходят, торгуют.
   -  А  тогда,  в  восьмидесятых,  ты  работал  здесь?  -  спросил   Денис,
прихлебывая кофе.
   - Нет. Кто работал в "Космосе", тот давно за стойкой не стоит, свое  дело
успел завести...
   - Или гниет на свалке.
   - Может, и так, - не стал спорить Проша. - Бедняга Толик до сих  пор  еле
ходит.
   Денис выпил кофе, положил пятитысячную бумажку на блюдце. Предложил Проше
еще сигарету, тот отказался.
   - А про кафе "Лабинка" слышал что-нибудь?
   Проша взял фартук со стула, вытер руки.
   - "Лабинка"... Кто там на раздаче? Ашот? Гена?
   - Ираклий.
   - Не знаю. Даже если бы и знал, вряд ли я что-то смог бы тебе рассказать.
Зачем?.. Вот ты сам, Денис, только честно -  ведь  пыхтел  когда-нибудь,  а?
Нюхал?
   Денис рассмеялся, покачал головой.
   - Не может быть, - сказал Проша. - Не верю. Даже на выпускном?
   - Вино пил на выпускном, - сказал Денис. - Потом было очень плохо.
   - Ладно заливать-то.
   Проша поправил очки на носу и заговорщически подмигнул.
 
   * * *
 
   Свидетелей из агеевского списка Петровский вызывать в прокуратуру не стал
- допрашивал на работе или  дома.  Всего  их  было  двенадцать  человек,  но
показания дали только четверо. Впрочем, он и этого не ожидал.
   Аккуратно подколов протоколы  скрепкой,  Денис  сунул  их  в  "дипломат".
"Сними копии, - подсказал Холмс. - Со всех материалов этого  говенного  дела
сделай копии. И спрячь. Мало ли как обернется..."
   В прокуратуру он приехал около трех.  Таня  Лопатко  курила  в  коридоре,
оперевшись о подоконник.
   - Привет, - сказал Денис. - Хулио у себя?
   - Говорят, отъехал.
   - Надолго?
   - Не докладывал.
   Макияж снова исчез с ее лица. И что-то  железное,  холодное  слышалось  в
голосе.
   - А как твои дела вообще?
   - Порядок, - сказала Таня, отворачиваясь к окну.
   Денис прошел в свой кабинет. На полу лежал сложенный вдвое листок  бумаги
- видно, просунули под дверь. "Д. П, спрашивала по телефону какая-то особа".
Буквы торопливые, небрежные.
   - Кто это писал?
   Денис открыл дверь, но в коридоре уже никого не было. Только  синие  нити
дыма закручивались в воздухе.
   Он сел за стол, подшил оригиналы протоколов в дело,  а  копии  втиснул  в
скользкую пластиковую папку. Прошел в  фотолабораторию  и  спрятал  папку  в
мешок с заскорузлым тряпьем. Вряд ли кто-то полезет сюда в ближайшие  десять
лет. А скорей всего вообще никто не станет  заглядывать  внутрь,  сожгут,  и
все.
   Затем Денис просмотрел материалы по "Визирю". Стекавшиеся  в  прокуратуру
справки свидетельствовали,  что  наблюдение  ведется,  в  нем  задействовано
немало людей и все они трудятся не покладая рук. А больше они ни о чем и  не
свидетельствовали.
   "... 11 ноября сего года рабочий день в 000 "Визирь" начался  в  8.45,  а
закончился в 17.00...  грузчики  и  водители  обеденный  перерыв  провели  в
гаражах, а персонал центрального  офиса  ходил  обедать  в  "Лабинку"...  со
склада отгружено двадцать ящиков, развезено  по  точкам  двадцать  ящиков...
ничего  подозрительного,  требующего   углубленной   проверки,   задень   не
случилось..."
   Машина  запущена,  она  крутится,  работает,  потребляет  материальные  и
людские  ресурсы,  но  вместо  котлетного  фарша   на   выходе   оказывается
обыкновенное дерьмо. Картина на  сегодняшний  день  привычная,  и  никто  не
задается вопросом - почему так происходит?
   Таким вопросом задавался один Денис, но и  у  него  появлялась  мыслишка:
почему ему больше всех надо? Нет, в самом деле  -  почему?  Они  с  Валерией
договорились, что сегодня вечером посидят  в  "Космосе".  Денису  нужно  еще
успеть зайти домой, принять  ванну,  вымыть  голову,  побриться,  обсохнуть,
пообедать... Еще поздороваться с мамой и выгулять  Джоди.  Есть  ли  у  него
свежая рубашка?  Или  надо  гладить?  Вот  проблема!  А  все  эти  "Елочки",
"Визири", "Лабинки", фургоны и Хои - на хой они ему нужны?
   И Степанцов - по большому счету, зачем он ему  нужен?  Его  поставили  на
должность высокие начальники, за ним надзирает Победенный и вся прокурорская
вертикаль, включая самого Генерального!  Раз  всех  он  устраивает,  на  хой
молодому следователю Петровскому и лейтенанту госбезопасности Холмсу портить
себе нервы и искать неприятности на одно место?
   Тем более что Степанцов не мафиози в общепринятом смысле: он не вступал в
преступную организацию, не клялся на крови, за него не давали поручительства
"крестные отцы", он никогда не участвовал в убийствах... Степанцов - продукт
всей  социальной  Системы:  бывший  коммунист,  а  ныне  -   перестроившийся
демократ, один из номенклатурной касты руководителей -  спаянных  и  зрелых,
знающих  с  кем  пить,  кому   оказывать   услуги   и   взаимопомощь,   кому
беспрекословно подчиняться. Если посчитать мафией саму  Систему,  тогда  все
становится на свои места, но даже выполняющий особую миссию агент  Холмс  не
сможет изложить в докладной  такой  вывод  без  того,  чтобы  его  не  сочли
сумасшедшим. Так зачем все это?!
   Кто ему звонил? Конечно, Валерия, больше некому. Есть  еще  мама,  но  ее
голос не вызывает ассоциаций с какой-то "особой". Может, вечерняя  программа
срывается? Может, она хотела напомнить,  чтобы  не  опоздал?  Может,  просто
хотела поздороваться. Наверное.
   Денис набрал номер ее рабочего телефона. Занято.
   Сегодня Валерия, возможно, пригласит его к себе домой после кафе. Похоже,
к этому все идет. Он, как обычно, проводит ее домой,  пока  дойдут  -  будет
часов одиннадцать. Она предложит зайти на чашку  кофе,  у  нее  где-то  есть
бутылка рижского  бальзама  -  она  сама  говорила;  значит,  будет  кофе  с
бальзамом, это уже теплее. Потом он встанет из-за стола,  поцелует  ее.  Они
целовались несколько раз в учительской, но это происходило как-то  случайно,
невсерьез, Денис не успел даже  распробовать  ее  губы  на  вкус.  Итак,  он
поцелует ее. Очень серьезно. Чтобы Валерия поняла, в чем дело, а если у  нее
возникнут какие-то  возражения  -  ну,  испугается,  скажем,  -  она  сможет
сказать: извини, мне что-то нездоровится. Или: уже поздно, мне  завтра  чуть
свет вставать. Денис поймет, чего там. Только она так не скажет.  Они  будут
целоваться, потом он нашарит рукой выключатель на стене и погасит свет.  Это
будет последнее китайское предупреждение.
   Потом он скажет: "Я люблю тебя, Валерия".
   Нет, "Валерия" звучит как-то слишком напыщенно, длинно,  два  слога  явно
лишние. Лера, Валя? Нет. Ладно, в крайнем случае  можно  и  не  называть  по
имени.
   Потом надо будет что-то придумать с постелью. Когда  Денис  имел  дело  с
девочками из "Интуриста", можно было устраиваться на покрывале или  даже  на
полу. Но не будет же он брать любимую девушку прямо в прихожей,  на  жесткой
синтетической дорожке? Надо разбирать постель. Он будет переминаться с  ноги
на ногу голый, она будет складывать покрывало вдвое, вчетверо - и вешать  на
спинку стула. Дикость.
   Ладно. Голый...  Надо  ведь  еще  снять  трусы  и  носки.  Перед  любимой
девушкой. В то время, когда твой член стоит навытяжку. Или наоборот -  висит
от волнения. Да нет, Валерия наверняка уже видела эти мужские дела не только
на картинках и по видеомагнитофону - чего тут комплексовать? Нечего. А потом
ведь еще предстоит самое главное... "Пусть все будет хорошо, милый", вот как
это называется. Твердый член уткнется ей в живот, Денис возьмет ее за грудь,
тут же обкончается, она пойдет под душ, будет видеть, как сперма скатывается
в шарики, застревает в волосках. Ей станет ясно, что он такой же, как все.
   "Все это ерунда", - подумал Денис. Даже смешно. Он хочет ее, невзирая  ни
на какие обстоятельства; главное, чтобы Валерия  тоже  его  хотела.  На  все
остальное плевать.
   На Степанцова и  Суровца  -  плевать.  На  Паршнова,  который  написал  в
рапорте: "Втечении дня грущики вернулись на обед после чего снова уехали  на
работу", - тоже плевать.
   Денис еще раз набрал рабочий номер Валерии, там занято.
   Еще раз. Ту-ту-ту-ту, здравствуй, мальчик Бананан. Занято.
   Он  раскрыл  записную  книжку,  чтобы  проверить  номер  телефона  школы,
протянул руку, собираясь снова взять трубку, - но телефон зазвонил сам.
   - Алло,  добрый  день.  Мне  нужен  Петровский,  -  послышался  негромкий
мелодичный голос. Но не Валерии. Звонила вульгарная женщина, Денис мог  дать
палец на отсечение. Какая-нибудь блядь.
   - Слушаю вас, - привычно отозвался он. И  в  следующую  секунду  перестал
анализировать тембр голоса и манеру разговора.
   - Я по делу Есипенко и остальных. У  меня  важная  информация.  Нам  надо
встретиться.
   Остальных. Если это не ловушка, то что же? Шутка?
   - От этого зависит очень многое. И для вас,  и  для  меня.  Только  чтобы
никто ничего не знал...
   Денис живо представил себе подружку  Хоя,  какую-нибудь  мартышкоподобную
брюнетку,  говорящую  через  сложенную  трубкой  ладонь,  и  самого  его   -
расположившегося рядом на канапе с сигаретой в руках.
   Через полчаса Денис дозвонился-таки  в  школу  -  но  лишь  затем,  чтобы
сказать:
   - Сегодня ничего не выйдет.
   - Почему? - удивилась Валерия.
   - Мне... надо, короче. Скользящий график. Срочное дело.
   - Понятно, - сухо ответила она.
   - Я позвоню завтра, - сказал Денис.
   Он с трудом удержался, чтобы не хватить трубкой о рычаг. Не  надо  больше
ни о чем беспокоиться: кофе с  бальзамом,  тонкая  розовая  кожа,  последнее
китайское предупреждение - все полетело к  чертовой  бабушке.  "Сегодня  или
никогда, - сказала вульгарная девушка по телефону. - Все слишком серьезно, и
я специально подгадала этот вечер, чтобы меня не выследили".
   Кому она нужна? И почему бы ей не  подгадать  какойнибудь  другой  вечер,
спрашивается?
   Сегодня - или никогда. Она предложила встретиться в одном из  мотелей  на
Южном шоссе, но это был вариант для полного идиота. Денис выдвинул  свой,  и
если бы она отказалась, послал бы ее к черту. Но она согласилась.
   Денис заперся у себя, погасил свет и сидел тихо, как мышь,  прислушиваясь
к тому, что происходит за дверями его микромира. После шести начали  хлопать
двери кабинетов, защелкали замки. Шаркающей походкой проковылял  к  лестнице
Вася  Кравченко,  тяжело  ступая,  прошествовал  к  выходу   Снетко,   уныло
простучали каблуки Тани Лопатко.
   Уже около семи засобирался домой Крус.
   - Есть кто или запирать? - как и  положено  уходящему  последним,  громко
спросил он и для верности подергал  ручки  кабинетов.  Заскрипела  лестница,
хлопнула внизу дубовая, в два человеческих роста дверь.
   Денис остался один. Ровно семь. Он все рассчитал правильно.
   Не одеваясь, он прошел в фотолабораторию,  отпер  дверь  черного  хода  и
проскользнул между полками на неосвещенную площадку. Спустившись по железным
маршам, направился не к подворотне, а в глубину  двора,  где  между  сараями
имелся узкий проход, выводящий  к  кафе  "Аист".  Возле  мраморных  ступеней
озиралась по сторонам девушка в облегающем фигуру дорогом кашемировом пальто
и туго охватывающей голову черной косынке.
   - Здравствуйте. Вы меня ждете?
   Девушка резко обернулась. На  миловидном  личике  отразилось  облегчение.
Похоже, она его узнала. Да и Денису показалось,  что  он  уже  встречался  с
незнакомкой.
   Через  несколько  минут  тем  же  путем  они  вернулись  в   прокуратуру.
Петровский помог девушке пролезть через полки, запер дверь  и  провел  ее  в
кабинет. Теперь можно было зажечь свет.
   Прищурившись,  незнакомка  сняла  пальто,  развязала  косынку,  распустив
волосы по плечам. Денис сразу узнал ее.
   - Вы проходили свидетелем по делу Димирчяна. Веснова, кажется?
   - Вешняк. - Не дожидаясь приглашения, она села на стул, закинула ногу  за
ногу, бросила цепкий взгляд на следователя.
   Денис поморщился. Вульгарна, невоспитанна,  а  мнит  о  себе  черт  знает
что...
   - Я слушаю, - холодно сказал он. - К чему эта таинственность?
   - К тому, что я хочу жить, - сказала девушка. - Вы должны пообещать,  что
мое имя не будет упоминаться ни в каких ваших бумагах.
   - Это невозможно, - покачал головой Денис.
   - Все возможно между людьми. И обо всем можно договориться...
   - Вы пришли не по адресу. Следователь всегда записывает показания.  Иначе
любой допрос не имеет смысла. Не хотите давать показания - уходите!
   Денис раздраженно посмотрел на часы и подумал, что он с радостью помог бы
этой девице пинком под зад. Маша Вешняк закусила губу и вдруг выпалила зло и
громко:
   -  А  куда  мне  уходить  прикажете  -  к  этому  пидору?!  Или  сразу  в
крематорий?.. Я пришла за помощью, а вы меня гоните!
   Денис не пошевелился. Он смотрел ей в лицо  и  молчал.  Ждал,  когда  она
заплачет, потом успокоится - и тогда уже начнет говорить по существу.
   Но Маша Вешняк лишь крепче сжала  между  ягодиц  воображаемую  монетку  и
ослабила катушку, регулирующую натяжение нервов. Она никогда не  плачет  без
серьезного на то повода, еще чего.
   - Вы должны помочь мне, - сказала она почти спокойно.
   - С удовольствием, - сказал Денис. - Но я не  должен  давать  вам  пустых
обещаний. И мы не работаем по анонимным  доносам.  Если  под  протоколом  не
будет вашей подписи,  он  будет  иметь  юридическую  силу  не  большую,  чем
рассказы Мюнхгаузена.
   Маша закрыла глаза и пальцами помассировала брови.
   - Он меня убьет так или иначе, - произнесла она, - Рано  или  поздно.  За
дело или без причины.
   - Тогда вам лучше все рассказать,  -  посоветовал  Денис.  -  Я  попробую
что-то придумать.
   - Хорошо, - после паузы согласилась Маша и открыла глаза.
   - Моего дружка зовут Борис Заметалин, - она говорила быстро и  монотонно,
словно боясь не успеть. - Борис Заметалин, Метла.  Двадцать  шесть  лет.  Он
работает в охране "Визиря". Ему платят за то, что он убивает  людей  -  тех,
кого ему скажут. Родик Байдак командует, Метла убивает. Так они и  работают.
Он мне о каких-то водителях говорил, те работали на конкурентов -  наркотики
развозили по чужим "точкам". Метла вместе с Есипенко их выловили  на  шоссе,
где-то здесь, неподалеку. Убили. Те просили, чтобы он не стрелял, у них дети
и все такое, - а Метла выстрелил. Еще шутил при этом.  Когда  он  издевается
надо мной, тоже шутит, он такой. Потом  Родик  скомандовал,  чтобы  Есипенко
тоже прикончили. Метла прикончил. А сейчас он хочет убить меня, потому что у
него крыша поехала. Он...
   - У вас есть доказательства, что  Заметалин  кого-то  убивал?  -  спросил
Денис.
   - Обыщите его квартиру - будут доказательства, - сказала Вешняк.
   - Я не могу просто так вломиться в его дом и перебирать его вещи,  вы  же
понимаете.
   - Просто так?.. А что вам еще нужно? Мой труп?
   - Он вам угрожал?
   Маша Вешняк улыбнулась и поменяла ноги местами. Колготы  глухого  черного
цвета подчеркивают безукоризненную линию икр и бедер, уходящую  так  далеко,
что Денис невольно отвел глаза.
   - Этот гад  насилует  меня  каждый  вечер,  -  сказала  Вешняк,  не  гася
ослепительной улыбки. - В задницу.  Вот  представьте  себе,  что  вы  сейчас
вернетесь домой, а вместо газеты и телевизора  вас  будет  ждать  человек  с
лопатой в руках. Он уже съел ваш ужин, прочитал  вашу  газету  и  накурил  в
вашей уборной, - а теперь собирается затолкать лопату в ваш задний проход. И
вы не знаете наверняка, каким концом он ее сегодня будет пихать - тупым  или
острым.
   - Почему вы не подали заявление в милицию? - спросил Денис.
   - По кочану, - отрезала Вешняк. - Пока менты будут копаться в анализах  и
отпускать шуточки, Метла убьет меня.
   Денис думал, пытаясь разобраться: верит он ей или нет. Вешняк говорила  о
водителях, о Есипенко. Она была на дне рождения у Димирчяна, значит...
   - Вам известны фамилии водителей, которых, убил Заметалин?
   - Нет, - сказала девушка. - Он не  называл  их  по  фамилиям,  зачем  ему
фамилии? Но я знаю, что все это случилось в нескольких километрах от  мотеля
"Волна", Метла упоминал поворот на Сухой Лог.
   Все верно. Трупы были найдены в пятидесяти метрах от указателя.
   - Он что-нибудь забрал с места преступления? Если да, то что?
   Улыбка на миг погасла. Маша Вешняк прекрасно  знала,  что  имеет  в  виду
Петровский. Ракетница. Он хочет,  чтобы  она  рассказала  о  ракетнице.  Той
самой, из которой Метла учил ее стрелять по звездам,  той  самой  ракетнице,
которой  она  темным  августовским  вечером  влупила  по  подбородку  Газику
Димирчяну - а потом долго, долго, очень долго жалела об этом.
   - Метла не брал ничего, - сказала наконец Вешняк.  -  Есипенко  показывал
ракетницу со  спиленными  номерами,  он  ее  взял  в  кабине  у  кого-то  из
водителей.
   Денис затолкал сигарету в мундштук и закурил.
   - Почему вы не сказали об этом еще тогда, в августе?
   Вешняк негромко рассмеялась. Охрипший от волнения голос,  безукоризненная
линия бедер.
   - Честно, да? Меня распотрошили бы на следующий день. И кишки  на  дерево
намотали.
   - Вы переоцениваете возможности вашего друга, - сказал Денис.
   - Дело не в нем. Отец Родика большая шишка, у него все схвачено. Родик  и
Метла - одна фирма, и если Метла прикончил кого-то, то Родик  к  этому  тоже
имеет  отношение,  понимаете?  Его  папаша  сделает  все,  чтобы  сынок   не
засветился, а если его свечу я, то от меня и мокрого места не останется.
   Денис задумался. Маша в упор смотрела на него и напряженно ждала.
   - Давайте договоримся так, - наконец сказал он. -  Вы  мне  рассказываете
все, что вы знаете о том случае с водителями и  с  Есипенко...  Кроме  того,
заявляете об изнасиловании. А я арестую Заметалина в самое ближайшее  время.
А до того обеспечу вам охрану.
   Маша вздохнула.
   - А другой вариант есть?
   - Есть, - кивнул Денис. - Вы одеваетесь и идете куда хотите.
   Она вздохнула еще раз и махнула рукой.
   - Ладно, черт с ним. Он загнал меня в угол, деваться некуда. Пусть пеняет
на себя!
   Денис достал бланки протокола-заявления и протокола допроса.
 
   * * *
 
   Следующим утром Петровский позвонил в райотдел  и  попросил  организовать
охрану свидетельнице Вешняк.
   - Мы что, в Америке живем? - недовольно отозвался Суровец. - Так там  для
этих целей специальное подразделение есть и по сто тысяч долларов на каждого
свидетеля выделяют. А нам  три  месяца  зарплату  не  дают,  люди  в  казино
подрабатывают да на бензозаправках дежурят... Кем мне ее охранять? За  какие
деньги?
   - Не знаю, - раздраженно ответил Денис. - Похоже,  что  мне  больше  всех
надо! Не можете выполнять милицейских функций - переходите на бензозаправку!
   - Ты меня не учи! - взорвался Суровей. - Молод еще так  разговаривать!  И
вообще, такие поручения пусть дает прокурор!
   - По закону это не требуется, - сказал Денис. - Я напишу вам указание,  а
копию подошью к делу. И если ее убьют, вам предъявят обвинение в халатности!
   Он бросил трубку, не слушая возмущений майора. Отношения с ним безнадежно
испорчены. Причем, если верить Курбатову - из-за ничего. Ведь никаких личных
интересов Петровского Суровец не нарушал...
   Успокаиваясь, Денис  выкурил  сигарету,  потом,  порывшись  в  телефонном
справочнике, набрал нужный номер.
   -  Приемная,  -   отозвался   вежливый,   но   строгий   женский   голос.
Чувствовалось, что его  обладательница  привыкла  отфутболивать  просителей,
жалобщиков и прочую бесправную человеческую мелочь.
   - Следователь Петровский  из  прокуратуры  города,  -  стараясь  говорить
медленно и веско, представился Денис. - Мне нужен Дмитрий Павлович.
   Трубка на несколько мгновений замолчала.
   - Петровский? Следователь? Сейчас я доложу...
   Строгость исчезла.  Теперь  это  был  просто  вежливый  женский  голос  с
приятным тембром.
   Пауза затянулась.
   - Дмитрий Павлович уехал к мэру города, - наконец вновь  возник  знакомый
голос. С прежней  строгостью.  Очевидно,  следователь  Петровский  по  более
пристальному  рассмотрению  был  все-таки  отнесен  к  категории  бесправной
мелочи. " - Вы можете связаться с ним через Владимира Ивановича Степанцова.
   Денис подавил накатывающую волну гнева.
   - Простите, как вас зовут?
   - Меня? А при чем... Лариса Ивановна...
   - Очень приятно. Лариса  Ивановна,  сейчас  я  позвоню  мэру  и  попробую
отыскать Дмитрия Павловича. На всякий случай запишите мой  телефон,  если  я
его не найду - пусть мне позвонит. А посредники для связи мне не  нужны.  Не
может же прокурор города отыскивать всех  свидетелей,  которые  проходят  по
уголовным делам! Да и закон этого  не  предусматривает.  Надеюсь,  вы  точно
передадите мои слова?
   Лариса Ивановна потеряла дар речи. Очевидно, никто  так  не  уничижал  ее
шефа.
   Позвонив в приемную городской администрации, Денис узнал,  что  Байдак  к
мэру не приходил и прийти не должен. Так он и думал.
   Затем Денис набрал номер "Визиря", без труда соединился  с  демократичным
Хоем и вызвал его на допрос на завтра, на  десять  утра.  Даже  по  телефону
чувствовалось, что Хой растерялся.
   - Но зачем? Мы же обо всем поговорили!
   - Появилось много вопросов, Юрий Петрович. Очень серьезных  вопросов.  До
завтра.
   Денис откинулся на спинку стула. Он понимал, что разворошил муравейник  и
теперь  надо  ждать  ответной  реакции.  Она  могла  быть  любой.  Например,
кто-нибудь зайдет в кабинет и застрелит его из пистолета с  глушителем.  Или
даже без глушителя. Кого им бояться? На всю прокуратуру оружие есть только у
самого Степанцова да у  Курбатова.  Но  вряд  ли  они  способны  вступить  в
перестрелку. Тем более, защищая возмутителя спокойствия, предателя интересов
"команды"... Рассчитывать следует только на себя.
   Он вставил в машинку листок и напечатал рапорт  на  имя  Победенного:  "В
связи с характером следственной работы и поступающими по  телефону  угрозами
прошу выдать мне табельное оружие".
   Резко зазуммерил внутренний телефон.
   - Зайдите ко мне, - не здороваясь, приказал Степанцов.
   - Я как раз собирался, - спокойно ответил Денис. Из ящика стола он достал
маленький, со спичечную коробку, диктофон, полученный от Агеева. Специальный
прибор обеспечивал высокое качество записи и не издавал никаких щелчков.
   Когда он вошел в кабинет шефа, тот настороженно уставился  на  зажатый  в
руке листок.
   - Что это? Что вы принесли? - в голосе явно чувствовалась нервозность.
   Денис положил на стол рапорт.
   - Прошу завизировать.
   - Что это?!
   Схватив документ, Степанцов бегло прочел его и перевел дух.
   - Что за глупости? Зачем тебе оружие?
   - Там написано зачем. Не согласны - так и напишите.
   - Ты мне не указывай! - скомкав рапорт, прокурор бросил его в корзину. Он
потерял обычную невозмутимость.
   - В чем дело? Почему вы беспокоите уважаемых  людей?  Вызываете  Байдака,
звоните в приемную мэра, дергаете Хоя, хамите майору Суровцу?
   На Суровца прокурору было глубоко плевать, его он приплел  для  компании.
Значит, чувствует, что правда не на его стороне.
   Денис пожал плечами.
   - Обычные вызовы на допрос. У меня есть показания на  этих  людей.  Очень
серьезные  показания.  "Визирь"  -  это  официальное  прикрытие   преступной
организации.
   - Что?! - прокурор подскочил в кресле.
   -  Торговля  наркотиками,  убийства  конкурентов...  Когда  Байдаку  надо
отселить упрямых жильцов из дома в центре или  избавиться  от  политического
противника, он обращается к Хою. А боевики Хоя выполняют эту грязную работу.
   Степанцов посерел и потерял дар речи.
   - Байдак вдобавок нарушает закон о государственной  службе.  Он  владелец
частной  фирмы  "Елочка",  соучредитель  концерна  "Застройка".  А  его  сын
непосредственно отдает команды на убийства.
   Лицо прокурора покрылось красными пятнами.
   - Да как вы смеете! - фальцетом закричал он и закашлялся. - Я лично  знаю
Дмитрия Павловича Байдака и его семью...
   - В таком случае вы не можете осуществлять надзор по этому делу! - сказал
Денис. - Я напишу рапорт Победенному, чтобы  контролировал  следствие  лично
он!
   Прокурор закашлялся, на глазах выступили слезы, зато вернулся  нормальный
голос.
   - Не надо ничего писать. Давай все решать здесь и мирно. Тем более что ты
ничего не докажешь. Нас же здесь двое, и  мы  говорим  по-человечески...  Но
если ты начнешь кляузничать - я от всего откажусь.
   Денис едва заметно улыбнулся, и это была ошибка -  контрразведчик  должен
уметь скрывать свои чувства.
   - Давайте решать мирно, - согласился он. - Мне все  равно,  кто  подпишет
санкцию на арест Байдака и Хоя - вы или прокурор области.
   Степанцов уже взял себя в руки.
   - Для ареста надо иметь веские и неопровержимые доказательства.  Соберите
их - и я, конечно же, дам санкцию.
   Губы Дениса опять дрогнули.  Он  уже  успел  понять,  что  неопровержимых
доказательств не бывает. Особенно когда их оценивает тот, кто  заинтересован
как раз в опровержении.
 
 
   Глава третья
   СОВЕСТЬ УБИЙЦЫ
 
   Из ненаписанной книги
   "С. Курлов. ЗАПИСКИ СЕКСОТА"
   Глава II...
 
   ЧЕРДАК
   ...Пошел утром в туалет, а там дерьма на полу по самые щиколотки.  Лопнул
канализационный стояк (дом, что ли, оседает?), оттуда  прет,  а  я  не  могу
ничего сделать, даже сантехника  вызвать.  Конспирация.  Каждый  раз,  когда
слышу, что соседи сливают воду, бегу подставлять таз.  Потом  отыскал  банку
полузасохшего  столярного  клея  и  ацетон,  раскопал  среди  тряпок  рваные
капроновые чулки. Развел клей, замотал дыру чулками и обмазал.  Ночью  снова
рвануло. Снова разводил, мотал и мазал. Лег в шесть утра, убирать дерьмо уже
не стал.
   ...Квартира  провонялась,  сил  нет  больше  торчать  здесь.  Не  ел   со
вчерашнего утра. В конце концов плюнул на все, оделся и вышел на улицу. День
холодный и ясный, листья скребут по асфальту, восточный  ветер  несет  их  в
сторону реки. Выяснил свое местонахождение. Улица Р. Люксембург, дом  N  14.
Рядом стоят три корпуса "хрущевок" и желтый кирпичный  дом  со  скульптурами
вокруг окон. Там  лифт  с  сеткой,  где  двери  нужно  самому  закрывать,  -
наверное, еще в пятидесятых годах строили. Подъезд просторный, чистый, ничем
не воняет.
   Поднялся на верхний этаж, вышел  на  чердак,  огромный  такой  чердачище,
метров под сто - удивительно,  как  еще  под  офис  не  загребли.  Маленькие
окошки-форточки с решеткой под  потолком,  ни  одного  стекла  не  осталось.
Холодно. Зато воздух свежий и  чисто.  Какие-то  матрацы,  ящики,  картонные
коробки из-под телевизоров, стопки газет.
   Мне здесь понравилось, я присел на матрац, перекусил прихваченными сырком
и  консервой.  Смотрел  через  зарешеченное  окошко  на  улицу,  видел  окна
квартиры, где торчал последние десять дней. Обычные окна, такие  же,  как  и
все остальные. Стол на кухне, буфет, сушилка  для  посуды,  рядом  висит  на
гвоздике сковородник с яркой расписной ручкой. Через гардины можно разобрать
рисунок обоев  в  зале:  белые  нарциссы  на  зеленом  поле.  Никогда  и  не
подумаешь, что это "лэст стейшн" для мокрушников. Что там здорово воняет.
   Уходя, столкнулся в вестибюле с  красивой  девчонкой.  Чем-то  похожа  на
длинноволосых "жакетниц"; тонкая  такая,  глаза  светло-серые,  скорее  даже
серебристые, огромные. Хорошие глаза. И лицо хорошее.
   В этот день дошел до набережной. Обратно ехал автобусом  -  совсем  страх
потерял. Зато почувствовал себя человеком.  А  ведь  совсем  недавно,  когда
порошки закончились, на стены бросался, было очень трудно.
   Дрын постепенно уплощается в памяти,  становится  двухмерным,  картонным.
Про бритву даже вспоминать не хочется, паскудно и страшно -  ведь  на  самом
краешке стоял.
   Позвонил родителям. Матери дома не было, отец сказал: "Она  теперь  целые
дни с подружками гуляет. Как будто мы с ней местами  поменялись".  Про  меня
особенно не расспрашивал, у него свои проблемы. Светка, стерва, натравила на
отца Чумаченко, тот приходил с какими-то бритыми подонками,  предложил  отцу
выкупить всю фирму за пятнадцать, тысяч долларов. Отец даже  врезать  никому
не успел - его самого уложили на пол и ноги вытерли  об  пиджак.  Я  сказал,
чтобы срочно нашел покупателя из друзей, надо  продавать  контору  за  любую
цену. Отец не слушает, хорохорится. Говорит: "Да кто они такие?!"
   Во время разговора я дважды менял таксофоны,  чтобы  не  вычислили.  Хотя
кому я нужен?
   Вернулся домой в десять вечера, стал убирать говно. Труба, к счастью, еще
держится.
   ...Сегодня встал в шесть утра - и сразу слинял отсюда. Будто кто-то гонит
меня прочь. Страшно. Сам не знаю, чего боюсь. Взял  с  собой  консерву,  чаю
налил  в  термос.  Снова  отправился  в  тот  дом,  устроился  на   чердаке,
позавтракал с комфортом.
   Весь день гулял по набережной, специально выбирал места поглуше. Дон  уже
в ледяной шуге, холодный ветер шумит, от него череп сводит  судорогой.  Надо
доставать зимнюю одежду... Зато не воняет.
   Не выдержал, позвонил Светкиной маме, сказал, что ее дочь  во  весь  рост
трахается с урками и колется наркотиками. Она кричала: как  вам  не  стыдно?
Что вы себе позволяете? Но было заметно, что Светкины дела для  нее  уже  не
новость.
   Вечером опять  забрался  на  чердак,  ужинал  там.  Видел  из  окошка  ту
девчонку. У нее хорошее лицо и фигура классная...
   ...Спал неважно, запах все-таки донимает, хоть проветривал уже  несколько
раз. Лежал в постели, думал: может, мне стоит вообще  перебраться  туда,  на
чердак? Со всеми потрохами? Плохо, что там ни воды, ни канализации. И  зимой
будет холодно, если форточки не позабивать.
   А утром нашел на чердаке чей-то огромный рваный носок, как раз  под  моей
форточкой, где я обычно завтракаю и ужинаю. И несколько окурков  дукатовской
"Примы". Вчера всего этого здесь  не  было,  я  точно  знаю.  Что-то  екнуло
внутри. Отфутболил носок подальше, с него посыпалась какая-то труха.  Размер
в районе 46-47. Человек, который  его  носил,  должен  быть  под  два  метра
ростом. Бомж? Беглый? Я сейчас  как  Робинзон  Крузо,  который  увидел  след
дикаря на песке.
   Походил по набережной, поднялся к рынку, купил у черных  кропаль  "дури".
Хорошо, что еще есть деньги. Но мало. И главное  -  пополнять  их  неоткуда.
Посмолил мастырку, сразу стало веселей, захотелось что-то  делать,  изменять
все вокруг.
   Позвонил Агееву, сказал открытым текстом:
   - Выполнял ваши поручения добросовестно, теперь сижу в говне и в  прямом,
и в переносном смысле. Давайте вытаскивайте.
   Тот вяло так в ответ:
   - Я тебя в говно  не  толкал,  сам  влез.  И  вообще  это  не  телефонный
разговор. Подскакивай, поговорим. И не бойся, никто тебя не бросит, вытащим.
Конкретно, что надо?
   Тут мне мыслишка пришла, говорю:
   - Есть такой хрен, Чумаченко. Адрес запишите... Наркотиками  балуется,  с
бандитами связан. Сейчас он мне дорогу перешел. Надо, чтобы пару лет  я  его
не видел.
   - Понял, - отвечает майор. - Ты откуда говоришь?
   Тут я трубку на рычаг и брякнул. Уж больно вопрос не понравился.
   Но идти к нему придется, больше деваться  некуда.  Расскажу  все  как  на
духу,  пусть  выручает.  Ему  ведь   невыгодно,   чтобы   меня   допрашивали
прокурорские люди, у которых с Управлением традиционно натянутые  отношения?
Негласный сотрудник, сексот, выполняющий правительственное задание по борьбе
с наркотиками. Он же убийца. Каково?
   Херово. Потому Агеев и не будет сдавать меня.  Меня  просто  прикончат  в
этих подвалах. Но и на этой гнусной хате ничего хорошего не высидишь. Скорей
всего тоже прикончат. Один конец. Не те, так эти... Вот устроился...
   Так и подмывает свалить на чердак. С концами. Помочиться  в  случае  чего
можно на улице, за углом. Умыться - на железнодорожном вокзале, не так уж  и
далеко, сразу за площадью Революции. Никто  не  будет  знать,  где  я.  Даже
Родька Байдак.
   Правда, остаются  еще  бомжи,  которые  с  наступлением  холодов  начнуть
обживать свои "зимние квартиры". Но их я урою...
   А вот где еду брать? Здесь хоть консервы есть и  курево.  Только  воняет.
Сколько раз проветривал квартиру, а все равно воняет.
   Ужинал на чердаке.  Снова  видел  ту  девчонку  с  серебристыми  глазами.
Возвращалась с работы, наверное. На несколько секунд задержалась у подъезда,
искала в кармане ключи от почты. В руке плоская сумочка, скорее  саквояж,  в
таких бумаги и  документы  удобно  носить.  Сегодня  она  в  джинсах,  белый
приталенный плащ расстегнут, ноги у нее красивые.  Работает  в  какой-нибудь
конторе, торгующей мороженой рыбой, выстукивает  на  компьютере  договора  и
накладные. Пальцы вон какие тонкие и длинные. Без колец. Не замужем. А может
- учительница? Или аспирантка?
   ...Неожиданно заявился Метла. Принес блок "Бонда"  -  говорит,  купил  на
свои деньги. Так я ему и поверил. Запаха  никакого  он  не  услышал.  Ничего
удивительного, от него самого разило, как от той трубы - не мылся, наверное,
неделю. Глаза запали, рожа помятая. Видно, крепко на иглу присел.
   Говорит, и у него дела плохи. Как-то невнятно он буровит, вроде Машка его
сдала с потрохами. Родику кто-то передал: дело о водителях  возобновляют.  Я
спросил: о каких водителях? Кто передал? Метла сказал, что не  мое  дело.  И
выматерился: а этой суке все равно не жить!
   Если что, сказал, он тоже пустится в бега. Только квартиру  ему  подберут
другую, получше.  Попросторнее.  Вместо  "Бонда"  будет  "Мальборо",  вместо
овсянки - сосиски, вместо тушенки - свежие антрекоты в  вакуумной  упаковке.
Фрукты, овощи. Видеотека.
   - Надо будет, так и бабу приведут, - сказал Метла. - Это не вопрос.
   Но я смотрел на его рожу, и мне казалось, что Метла уже в бегах и что  он
много бы отдал, только бы остаться здесь. И прямо сейчас.
   Все-таки чутье у меня есть. Раньше не было, а  теперь  появилось,  как  у
зверя. Проснулся в пять утра, как палкой ударили:  надо  убираться  из  этой
засранной хаты! Вскочил, собрался, и к  себе  на  чердак.  А  через  полчаса
подъезжает Метла с двумя амбалами, один, кажется.  Гость,  а  второго  я  не
знаю. Машину на углу оставили, осмотрелись, Метла с Гостем в подъезд  зашли,
третий на атасе остался. Ясно, зачем в такую рань  пожаловали,  по  повадкам
видно... Но обломилось у них, опоздали! Потом сидели в  машине  целый  день,
надеялись - вернусь. Хрен вам, выкусите! Часов в семь убрались.
   Только я дух перевел, консерву открыл - глядь... Сначала я просто  глазам
не поверил, такое только в страшном сне привидеться может. Вижу  -  идет  та
девчонка, рыбка серебристая. Рядом с ней парень. Они  вывернули  из-за  угла
пятиэтажки,  где  трамвайная  остановка,  приближаются  сюда,  к   подъезду.
Разговаривают, улыбаются.
   На ней тот же белый приталенный плащ, волосы рассыпаны по плечам, она  то
и дело поворачивает голову к своему спутнику. Хотел бы я слышать, о чем  они
говорят.
   Когда подошли поближе, я узнал этого парня. И не поверил  глазам.  Скорее
снова уткнулся в свой обед. Мечу. Мне же от нее ничего не надо было, я  вижу
ее всего четвертый раз в  жизни,  я  даже  не  собирался  к  ней  подходить,
знакомиться, напрашиваться на что-то. Мысли такие  в  голову  не  приходили.
Просто смотрел из чердачного окна, и все.
   Чего он тогда лезет, спрашивается? Что вынюхивает? Чего ему надо?
   Неужели этот глист Петровский вычислил меня?!
 
   * * *
 
   Денис продолжал "ворошить муравейник". Послал повестку Дмитрию  Павловичу
Байдаку - официально, по  почте,  с  уведомлением  о  вручении.  И  приписку
сделал: "В случае неявки будете доставлены приводом". Как положено.  Правда,
это положено для простых граждан. Сильные мира сего, к которым,  несомненно,
относился Байдак, считают, что для них существуют другие правила. И  не  без
оснований.
   Действительно, если городской прокурор  твой  друг,  то  разве  осмелится
обычный следак нагло послать тебе повестку, как бесправному работяге? Да еще
со столь дерзкой припиской! Хотя  хрен  ей  цена:  у  кого  поднимется  рука
подписать постановление на привод? И кто из милицейского начальства направит
пару  сержантов  привезти  городскую  шишку  в  зарешеченной   машине,   как
обыкновенного сявку? И какой такой сержант бестрепетно  пройдет  сквозь  все
милицейско-секретарские  кордоны  городской  администрации   и   в   высоком
кабинете, где впитанный с молоком матери страх перед руководством так и гнет
плечи к полу, накинет наручники на могущественного Дмитрия Павловича?
   Вот и выходит: закон-то есть, но применяется он только к тем,  кто  живет
"на общих основаниях".  Ютится  по  углам,  давится  в  переполненном,  зато
дешевом трамвае, часами выстаивает  в  очередях  за  пенсиями  и  пособиями,
затягивает пояс до получки,  униженно  выпрашивает,  чтобы  отдали  хотя  бы
прошлогодний заработок, пьет самогонку, ест картошку и вермишель, унижается,
одалживается, надеется, благодарит и просит, просит, просит...
   Направленная  Байдаку  повестка  -  это   открытый   вызов   всей   новой
номенклатуре, которая оказалась еще более жадной,  беспардонной  и  отпетой,
чем старая. Но дело в том, что Денис Петровский не  обычный  следователь,  и
приписку он сделал не просто так... Вопрос проработан  и  согласован,  Агеев
кивнул и небрежно бросил: "Мамонтов пошлет своих ребят, и они этого  Байдака
на аркане приведут через весь город!"
   Пока до аркана не дошло, а может, и не дойдет - вот Хой сам явился, когда
вызвали, не стал отношения обострять. Но показания дал  округлые,  от  всего
отперся: никуда его люди не ездят, в подъездах не пакостят, людей не пугают,
тем более не избивают. А если вдруг кто-то такое хулиганство  и  учинил,  то
исключительно по своей инициативе и в свободное от  работы  время.  Скажите,
кто это был, и я его в три минуты рассчитаю!  Но  ушел  напуганный,  хотя  и
пытался сохранить обычную солидность.
   Заметалин по повестке не явился, Денис отпечатал постановление об аресте,
пошел к Степанцову. Тот изобразил удивление.
   - Так сразу? Может, надо подработать, доказательств подсобрать?
   - Сейчас я  его  за  изнасилования  арестовываю.  Есть  прямые  показания
потерпевшей, вполне достаточно, чтобы на десять  суток  закрыть.  А  за  это
время я его на все раскручу. В том числе и убийство водителей.
   Денис держался уверенно. Он уже познал сладость тайной власти. Если Хулио
заерепенится, он подаст рапорт Агееву  и  пойдет  за  санкцией  к  прокурору
области.  И  обязательно  ее  получит.  Поэтому  сейчас  он  не   чувствовал
зависимости от шефа, характерной для обычного следователя. Скорее  наоборот:
он  изучал  Степанцова,  отслеживал  его  реакции,   фиксировал   ошибки   и
неслужебные заинтересованности. Так рыбак водит  на  леске  клюнувшую  рыбу,
чтобы обессилить ее и вытащить на берег. "Выгоним гада без пенсии, -  сказал
Агеев. - А может, и посадим. Чтобы другим неповадно было!"
   - Раскрутишь,  говоришь?  -  испытующе  посмотрел  Степанцов.  Петровский
почувствовал, что во взгляде шефа появилось что-то новое. То  ли  удивление,
то ли опаска. То ли и то и другое сразу.
   - Тогда ладно.
   Хулио размашисто подписался, подышал на печать и оттиснул крупный лиловый
герб.
   Денис переслал постановление Суровцу. "Для исполнения", - как написал  он
в сопроводительной. Строго и официально. Майор отплатил ему тем же, переслав
рапорт  зонального  опера  о  том,  что  Заметалин  дома   не   живет,   его
местонахождение неизвестно и  принимаются  меры  к  розыску,  о  результатах
которого будет сообщено дополнительно.
   Понедельник - день тяжелый. Петровский задержался на работе допоздна.  Он
устал и проголодался. Хотелось есть, спать, любить Валерию, пить  подогретое
вино... В кабинете было холодно, и он изрядно продрог.
   Насчет Валерии и подогретого вина - это, конечно, проблематично, а  ужин,
отдых и "Вести" у телевизора относились  к  вполне  реальным  удовольствиям.
Густые сумерки, ветер, срывается мокрый снег, мерзостная погода,  брр...  На
улице ни души. И вдруг - две здоровенные тени у подъезда. Как  из-под  земли
выросли. Как раз в тот момент, когда бежать уже поздно. Видно, опытные...
   - Попался, сучок! - прошипел один. - Думал - засадишь меня, и все? А  вот
хер тебе!
   Второй, ничего не говоря, махнул ручищей, Денис еле успел поднырнуть - аж
свистнуло над головой. Но, видно, тело готово было к такому обороту:  "крюк"
справа по бороде - раз! Вроде  вскользь  -  по  самому  кончику  подбородка,
справа  налево.  Самый  страшный  удар,  если  правильно  попадешь:   голова
дергается, мозги сотрясаются - нокаут. Ему повезло - правильно попал. Тут не
ошибешься, потому что противник не назад опрокинулся  от  толчка,  а  вперед
рухнул, словно бык под молотом, значит, сознание потерял.
   - Паскуда! Кишки на сук намотаю, как папаше твоему!
   Тускло блеснула полоска железа, Денис еле успел отскочить. Смысл слов  не
сразу достиг возбужденного сознания, но в окне первого этажа вдруг  вспыхнул
свет,  желтый  квадрат  выплеснулся  в  темноту  зимней  ночи,  и  он  узнал
Кружилина. В руке тот держал нож, жало целилось Денису в живот.
   И снова рефлексы опередили разум:  рука  метнулась  вперед,  вцепилась  в
густую бровь, резко рванула в сторону. Бровь оторвалась гораздо  легче,  чем
щетина зубной щетки. Правая половина кружилинского лица залилась кровью.
   - А-а-а! Ты мне глаз выбил, сука!
   Нож упал на землю, преступник  двумя  руками  схватился  за  кровоточащую
рану. Денис не стал радоваться победе: ударил тяжелым  ботинком  в  коленную
чашечку, не попал, но и просто в кость оказалось достаточно. Кружилин  кулем
осел на мерзлую землю, завыл, раскачиваясь, как китайский болванчик.
   - Заткнитесь, пьяные рожи! - крикнула в форточку  тетя  Сима  из  восьмой
квартиры. - Сейчас милицию вызову!
   Денис не обратил на крик ни малейшего внимания.  Он  находился  в  другом
измерении.  Мамонт  учил,  что  противника  надо  добивать  до  конца.   Нож
отблескивал клинком, призывно темнела рукоятка, беззащитно  белела  открытая
шея скорчившегося негодяя. Злейшего врага семьи, убийцы отца.
   Если вогнать нож под ухо и вложить в руку второму мерзавцу, все  спишется
на него, он ничего не докажет и загремит  на  десяток  лет...  Это  и  будет
справедливость! Но... Сотворить такую справедливость Денис не мог...  А  вот
еще один "крюк" он гаду вкатил, угодив  куда-то  между  челюстью  и  виском.
Утробно хрюкнув, Кружилин повалился на бок и остался лежать без движений.
   Схватив обмякшее тело под мышки, Денис затащил его в подъезд и столкнул в
подвал. Безвольно болтающаяся голова  стукнулась  о  крутые  ступеньки.  Как
будто палкой по тыкве ударили. Потом выбежал на улицу, платком  поднял  нож,
мигом взлетел к себе на этаж, трясущимися руками отпер замок.
   - Боже мой! - мать шарахнулась  в  сторону.  -  Что  случилось?  Ты  убил
человека?
   Не отвечая, Денис заперся в  комнате,  схватил  телефон  и  набрал  номер
Мамонта. Счастье, что это его линия работы - иметь дело с  Агеевым  в  такой
ситуации не было ни малейшего желания.
   - На меня напали, двое, с ножами! -  возбужденно  выкрикнул  он,  услышав
знакомый голос. - Нужна помощь, срочно!
   - Ты цел? - спросил Мамонт. - Сейчас буду. Минут через пятнадцать.
   Только тут Денис сообразил, что Мамонт живет на Западном, уже вечер и  он
настроился на отдых... Может, лучше было позвонить в райотдел и не поднимать
паники? Но шестое чувство подсказывало, что в милицию звонить  нельзя  и  он
все сделал правильно.
   - Открой, Денис, немедленно открой! - барабанила в дверь мать. - Расскажи
мне, что случилось! Что за крики, откуда нож?
   - Замолчи! - рявкнул он, выходя в коридор. - Не твоего ума  дело!  Иди  к
себе и не высовывайся!
   Обойдя застывшую соляным столпом мать, Денис хлопнул дверью.  Он  боялся,
что на шум выйдут соседи, но в подъезде никого не было: время отучило  людей
проявлять излишнюю активность. Через несколько минут к дому  подкатил  синий
микроавтобус, наружу упруго выпрыгнули четверо в штатском.
   Мамонт подошел вплотную, оглядел его, потрогал.
   - Все в порядке? Где они?
   Кружилин еще находился без сознания. Его выволокли из подвала и затолкали
в темный салон, со стороны казалось, будто грузят пьяного. Второй нападающий
очухался раньше, и найти его не удалось. Микроавтобус скрылся в ночи. Мамонт
остался с ним. Денис рассказал свою историю.
   Контрразведчик прищелкнул языком.
   - Что-то Агеев намудрил... Хорошенькое дело - "развороши муравейник"!  Он
тебя выставил,  как  былинного  богатыря,  против  всей  этой  банды.  А  ни
доспехами, ни щитом не снабдил,  да  и  меча  не  дал...  Повезло,  что  так
обошлось. Только они не успокоятся. Раз не получилось - попробуют второй...
   - Я рапорт написал на оружие - прокурор в корзину бросил,  -  пожаловался
Денис.
   - Это ерунда. Напиши начальнику Управления - он все решит  с  Побеленным.
Толку с этого пистолета немного - вот в чем дело! Давай лучше  я  тебе  двух
своих ребят приставлю - на всякий случай...
   В кармане у Мамонта зазуммерил телефон.
   - Да... Вот так?.. Ну и хрен с ним. Нечего на людей с  ножом  кидаться...
Куда?.. И правильно сделали. Возвращайтесь на базу.
   Он повернулся к Денису.
   - Не повезло этому быку. Похоже, поврежден позвоночник... Его  отвезли  в
больницу, как найденного на улице. Может, теперь так и пролежит всю жизнь на
спине...
   - Что? - растерянно переспросил Денис.  Он  не  испытывал  раскаяния  или
угрызений совести.  Просто  все  оказалось  очень  просто.  Без  волокиты  и
формальностей. Гнетущая семью всю жизнь проблема разрешилась за пару  минут.
К тому же он остался в тени.
   - Тебя что-то волнует? - спросил проницательный Мамонт.
   - Нет, - чуть помедлив, ответил Холмс.
   На следующий день следователь Петровский написал Степанцову  рапорт,  где
изложил обстоятельства нападения. Без  подробностей  о  защитных  действиях.
Написал коротко: мне удалось забежать  в  квартиру,  нападающие  скрылись  в
неизвестном направлении. Он уже достаточно овладел формально-бюрократической
фразеологией. К тому же  понимал:  рапорт  надежно  защитит,  если  Кружилин
расскажет, кто сломал ему шею.
   В коридоре курили Крус и Вася Кравченко.
   - Красивая девка, - рассказывал Вася. - Даже лицо не изменилось,  знаешь,
как бывает у висельников...
   Кравченко сменился с дежурства, а в рассказах следователей всегда имеется
своя специфика. Денис поздоровался, те кивнули в ответ.
   - А эксперт знаешь что сказал? - продолжал Вася. По тону Денис понял, что
сейчас услышит что-то необычное.
   -  У  нее  в  задний  проход  будто  черенок  от  лопаты  вставляли,  все
разорвано... Вот дела!
   - Как ее фамилия? - Денис почувствовал, что бледнеет.
   - Фамилия?  -  Кравченко  наморщил  лоб.  В  круговерти  выездов  фамилии
запоминаются реже, чем факты.
   - Вешкова, кажется. Или нет... Вешняк. А зачем тебе?
   Петровский многоэтажно  выругался.  В  это  время  по  лестнице  поднялся
невысокий человек с круглой головой и острым взглядом маленьких глаз. Ярость
Дениса приобрела конкретную направленность.
   - Ах ты гад!
   Он бросился вперед, и майор Суровец едва успел уклониться от удара.
   - Ты что, охренел?! - заревел он  и  попытался  поймать  руку  Дениса  на
излом. Но тот вырвался, и захват не получился.
   - Я давал задание свидетельницу охранять?! - хрипел Денис,  подбираясь  к
шее майора. - А тебе бензоколонки важнее! Теперь ее убили! И я  тебя  посажу
за халатность, как обещал! Сто процентов посажу!
   - Да у тебя еще сажалка не выросла! - зло  скалился  Суровец.  -  Я  тебя
сейчас по стене размажу! Ты псих долбаный! На людей бросаться...
   Тесно сцепившись, они боролись  на  самом  краю  лестничной  площадки,  и
пришедшие  в  себя   следователи   принялись   оттаскивать   и   разъединять
противников.
   - Там  никакого  криминала,  Денис!  Типичное  самоубийство,  -  увещевал
коллегу Кравченко.
   - Не обращай внимания, Сергей, парень молодой, нагрузка большая,  у  кого
хочешь может крыша съехать, - успокаивал майора Тихон Крус.
   Наконец Денис отпустил Суровца. Руки у него дрожали, голос прерывался.
   - Люди гибнут один за другим, а криминала нет!  -  хрипло  сказал  он.  -
Завтра меня убьют, и тоже криминала не окажется. Только хрен вам всем!
   - А мы-то при чем? - обиделся Тихон. - Чего ты намто хрены суешь?
   Ничего не ответив, Денис вернулся к себе в кабинет.
 
   * * *
 
   - ...Петровский, - эхом отозвался голос на пустынной  в  это  время  года
набережной.  -  Сопляк,  первый  год  работает,  только  недавно  стажировку
закончил и на должность стал. Но странный  сопляк...  Очень  странный...  Не
нравится он мне!
   Две машины - вишневая "Ланча" и "девяносто девятая" - застыли  под  голым
тополем. Двое мужчин стояли, оперевшись на  каменный  парапет,  стараясь  не
смотреть друг на  друга.  Они  были  похожи,  как  братья:  седые,  крепкие,
ухоженные. Морщины на суровых лицах суть шрамы, полученные в боях за высокие
кресла и квадратные метры. Нет,  не  братья  в  биологическом  смысле  этого
слова... скорее члены одного братства, девизом которого служило  знаменитое:
"Цель оправдывает средства". Любая цель,  любые  средства,  гербовые  бланки
оправдательных приговоров. Один был чиновником мэрии, другой был прокурором.
Оба носили плащи одинакового покроя, хотя ни один из  них  не  опустится  до
того, чтобы копировать другого; оба носили туфли  "Филанто",  недорогие,  но
добротные - хотя как один, так и другой  никогда  не  обращали  внимания  на
марку. И оба они были жуликами - хотя никогда не признавались себе в этом.
   - И  прокурор  города  не  может  дать  укорот  зеленому  следователю?  -
задумчиво спросил Дмитрий Павлович Байдак. - Или не хочет?
   - Я хотел отобрать  у  него  дело,  дал  указание,  а  он  обжаловал  его
прокурору области! Даже  опытные  следователи  на  это  не  идут,  стараются
избегать конфликтов, так жить спо - койней. А он пожаловался!  Ладно,  пусть
жалуется  -  обычно  на  зональном  жалоба  и  умирает:  прокуроров   всегда
поддерживают. А тут нет - Побеленный его поддержал!  А  на  меня  стал  косо
смотреть, даже за руку здоровается неохотно...
   Байдак потер замерзшие ладони.
   - Почему так?
   - Не знаю. Это тебе одна странность. Вторая - ведет себя  сопляк  дерзко,
уверенно, как будто за ним кто-то стоит. Проверяли  -  никто  не  стоит!  Ни
брата-начальника, ни свата денежного у него нет, да и вообще никого!  Я  раз
глупость  сболтнул,  потом  хотел  отказаться,  а  он  улыбнулся   с   таким
превосходством, как будто у него в кармане магнитофон все записывает!
   Байдак хмыкнул.
   - Проверить надо было!
   - Хотел. Мой человек направил  пару  лихих  ребят  его  прощупать  -  оба
пропали! Потом один объявился. В больнице, со сломанным позвоночником!  Тоже
странная история!
   - Да...
   - А сопляк вдобавок пистолет решил завести. Я рапорт в корзину бросил,  а
он напрямую Побеленному подал! И тот без моей  резолюции  дал  согласие,  на
себя ответственность взял! Это вообще уму непостижимо...
   -  Да...  -  невыразительно  повторил  Байдак.  -  Только  самая  большая
странность не в этом. В другом.
   Степанцов ждал продолжения, но не дождался и был вынужден сам спросить:
   - В чем же?
   Байдак резко повернулся, и прокурор совсем близко увидел  вытаращенные  в
ярости глаза.
   - Про то, что я имею отношение к "Елочке" и "Застройке",  не  знает  даже
моя жена! Там все оформлено на подставных лиц! И твой  Петровский  никак  не
мог это пронюхать!
   Байдак говорил страшным  шепотом,  Степанцов  никогда  не  видел  старого
приятеля в таком состоянии. Чувствовалось, что вот-вот он сорвется...
   - Успокойся, Дмитрий...
   - А он пронюхал! И вовсю копает под меня! А ты не можешь ничего  сделать!
А он прислал мне повестку с припиской: "В случае неявки  будете  подвергнуты
приводу"!
   Теперь Байдак кричал, но  кричал  тихо  -  напряженно  хрипели  голосовые
связки, брызгала слюна,  глаза  готовы  были  вылезти  из  орбит.  Степанцов
испугался, что его разобьет инсульт.
   - Успокойся, Дмитрий...
   - Я очень спокоен! Когда он меня арестует, я  тоже  буду  очень  спокоен!
Чего мне нервничать, если у меня такой замечательный друг - прокурор города!
   Байдак сплюнул в  темную  воду,  быстрым  движением  положил  на  парапет
красивый бордовый "дипломат" из натуральной кожи, щелкнул замочками и поднял
крышку. Внутри лежали две прозрачные папки  с"  бумагами,  сотовый  телефон,
раскладной  стаканчик  и  плоская  бутылка  бренди  в  специальном  футляре.
Расплескивая янтарно-желтую жидкость, Дмитрий Павлович  налил  стаканчик  до
краев и залпом выпил. Потом долго смотрел перед собой - на  вязкую  холодную
реку, пустой белый пляж на противоположном берегу, черную  зубчатую  полоску
лесополосы за пляжем. Через несколько минут его отпустило.
   Байдак сложил стаканчик, спрятал бутылку в  футляр,  запер  "дипломат"  и
пошел к машине. Прокурору он выпить не предложил. И руку не  протянул.  Даже
"до свиданья" не сказал.
   Дверца "Ланчи" захлопнулась, машина беззвучно завелась,  отъехала  назад,
нарисовав колесами изящную букву J,  -  и  устремилась  по  щербатым  плитам
набережной в сторону Лысой горы.
   "Красивая тачка, - с тоской подумал Степанков. И еще подумал:  -  Что  же
теперь будет?"
 
 
   Глава четвертая
   РАДИКАЛЬНЫЕ РЕШЕНИЯ
 
   Из ненаписанной книги "С. Курлов.
   ЗАПИСКИ СЕКСОТА"
 
   ...Сижу на чердаке, давлюсь плавленым сырком, попиваю чай из  термоса.  А
через двор от меня кончают Метлу. Кончают, я точно  знаю  -  хоть  занавески
задернуты и свет в квартире не горит. Я специально,  когда  ухожу,  оставляю
включенной лампочку на кухне: мол, сижу дома, как и было велено,  тише  воды
ниже травы, все нормал. Но я  видел,  как  в  подъезд  вошли  Лоб,  Метла  и
незнакомый мне круглоголовый парнишка, а потом свет погас, хоть на  улице  и
не рассвело еще толком. И занавески - вж-жик.
   Когда его кончат, мне надо будет уходить отсюда. Искать новое пристанище.
На чердаке не останусь, конечно; хватит мелькать  по  подъезду  туда-сюда  -
жильцы и так начинают догадываться о чем-то, позвонят - и  возьмут  теплого.
Да и не только в этом дело... Лучше всего попробовать сорваться в Туапсе или
Сочи, там хоть не замерзнешь зимой.
   Почему я так уверен, что Лоб и этот,  круглоголовый,  кончают  Метлу?  Да
просто уверен, и все. Когда  его  вели,  я  рассмотрел:  волосы  на  затылке
свалялись, смотреть тошно, глаза косят - заяц кастрированный, да и только. Я
сразу вспомнил Есипенко, его день рождения,  трубу  вспомнил  с  облупленной
краской. Собаке собачья смерть. Хой не тот человек, который станет усложнять
себе жизнь только из-за того, что  Метлу  сдала  какая-то  Машка.  Не  будет
никакой просторной квартиры в центре города, не  будет  сосисок,  фруктов  и
видеотеки. Я знал, что Метлу уберут и еще подметут за ним,  чтобы  мусоринки
не осталось...
   Ага, вот кто-то схватился за занавеску с той стороны.  Ткань  сморщилась,
натянулась, а потом ухнула вниз вместе с карнизом. Но все  равно  ничего  не
видно, темнота одна. Да мне и не хочется смотреть, насмотрелся уже.
   Ведь когда я стоял над хрипящим Есипенко и просил Метлу,  чтобы  дал  мне
пистолет, - он не дал. "Трубой кончай", - сказал.
   Стрелять Метлу не будут, точно.  Домишко  панельный,  все  слышно,  зачем
рисковать? И череп ломать не станут, хоть Метла и заслужил... Нет,  задушат.
Лоб вырубит, а этот круглоголовый  -  он,  возможно,  специалист  у  них  по
удавкам, - этот петлю набросит. Какая-то международная конвенция,  не  помню
какая, запретила исполнение смертной казни через повешение.  Большая  ученая
комиссия научно доказала, что повешенный здорово мучается, прежде чем отдаст
концы. И говорят, что в этот момент он кончает. Непонятно. От ужаса, что ли?
   У меня было однажды - купался на Дону, попал  в  холодное  течение,  ноги
свело, стал тонуть. Работаю руками как мельница,  а  все  равно  тело  будто
кто-то вниз тянет. Раз глотнул воды, другой. И я почувствовал  это  -  когда
внутри тебя гораздо больше, чем снаружи, этот дикий животный ужас... Короче,
не повезло Метле. Труба лучше. Нет, кроме шуток - я же знаю.
   Сижу, думаю: а вот не лопни тогда канализация,  не  напорись  я  на  этот
чердак, - что бы сейчас со мной было?  Лежал  бы  холодненьким  на  каменном
столе.
   Комедия. Они наверняка сказали Метле то же, что  говорил  он  мне  тогда:
сделай этого выродка (меня то есть), живым оставим. Метла старался,  не  зря
целый день без жратвы в машине просидел. Не получилось. Может,  эта  неудача
ускорила его конец.
   За окном мелькнул жидкий синий свет, узкая полоска. Это из подъезда,  там
флюоресцентная лампа, мигает все время, на нервы действует.  Значит,  кто-то
вышел из квартиры, дело сделано.
   Ну  да,  вот  они:  Лоб  и  круглоголовый.  Вдвоем.  Спортивной  походкой
завернули за угол, там у них где-то машина стоит. Не дай Бог появится сейчас
та девчонка,  плотвичка  серебристая,  увидит  их.  Бояться  нечего,  просто
неприятно. Не хочу, чтобы она даже взглядом поганилась об их  дегенеративные
рожи.
   Вспомнил:  когда  из  сраной  квартиры  сбегал,   забыл   футболку   свою
пропотевшую, она в ванной в  тазу  валяется.  Хотел  еще  порвать,  в  ведро
мусорное выбросить, и забыл. Когда  Метлу  найдут  там,  футболку  мою  тоже
обнаружат. Хотя  откуда  товарищ  Петровский  узнает,  что  это  именно  моя
футболка? По поту, волоскам? Конечно, конечно. А если  и  узнает  -  мне  от
этого не холодно и не жарко, все равно председателем пионерской дружины  мне
уже не стать.
   Консервы доедаю, вода вон, в трехлитровом баллоне.  Не  знаю,  когда  мне
доведется  поесть  нормально,  чайку  попить  свежего,   крепкого...   Когда
доведется  пожить  нормально?  Сигареты   заканчиваются,   анаши   чуть-чуть
осталось. Хорошо еще "на химию" не подсел...
   В половине девятого снова увидел ее. И его. Они выходили вместе.  Значит,
Петровский ночевал здесь. Значит, он не педик. Скотина, выродок.
   Но, с другой стороны... Очевидно, что Петровский повадился сюда вовсе  не
по служебным делам. То есть не из-за меня, верно? Он крутит  любовь  с  этой
девчонкой. Или просто пудрит ей мозги, а сам прикидывает, как бы сдать ее  в
Управление и получить еще одну благодарность в  личное  дело.  Вот  ублюдок.
Ненавижу. Глаза бабьи и эту его пидорастическую трубку.
   Хоть бы намекнуть ей, с каким фруктом она связалась...
   Никто ж не намекнет.
   Когда будет возвращаться домой с работы  -  надеюсь,  одна,  -  брошу  ей
записку. "Екатерина (Надежда, Александра, Людмила), вам угрожает  опасность.
Вы связались с сексотом, который к тому же  гомосексуалист.  Ваш  безмолвный
друг Серега". Обмочиться и не жить.
   КАК Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ, ПЕТРОВСКИЙ. Мама родная... На двадцать  шестом  году
своей поломанной жизни я впервые встретил девушку с хорошим лицом, ничего от
нее не хотел, просто смотрел из чердачного окна, и все. Вот  Цигулеву  долго
рассматривать неинтересно, я два месяца ходил за ней,  как  идиот,  и  думал
только о том, чтобы содрать с нее все лишнее и покрепче ухватиться за  самую
мягкую часть. Со Светкой Бернадской - та же история. И с "жакетницами".
   А эта девушка, она совсем из другого теста. Серебристая плотвичка. Почему
ты поплыла с этим ублюдком? Почему именно с ним? Почему я оказался именно на
этом чердаке?..
   День сегодня будет яркий, солнечный,  небо  за  ночь  расчистилось.  Окна
квартиры, где лежит мертвый Метла, выходят  на  восточную  сторону,  скоро-я
увижу его. Увижу и представлю  себя  самого,  валяющегося  рядом:  такой  же
бессмысленный взгляд, язык в черных пупырышках, осмелевшие тараканы  ползают
по лицу. Представлю - и будто заново рожусь на свет. Надеюсь, Лоб  со  своим
напарником не додумались придушить Метлу моей футболкой, которую я оставил в
ванной.
   А потом мне надо будет уходить отсюда.
   Искать новую берлогу...
   Петровский. НЕНАВИЖУ.
 
   * * *
 
   Вика тщательно сложила простыню, подобрала с пола презерватив,  аккуратно
вложила в распотрошенную обертку и завернула в  клочок  газеты.  Она  всегда
прибиралась, уносила компромат с явки и выбрасывала в урну по дороге. Агееву
нравилась такая старательность.
   - Так что насчет квартиры? - спросила она.
   Раздатчице пельменной пора было уходить. Через полчаса придет  Кирпич,  и
разговор с ним будет не из приятных, недаром он все толок про дерьмо.  Агеев
находился в напряжении. Вот так всегда: сами вляпаются  в  дерьмо,  а  потом
обвиняют других. Но с Кирпичом надо быть очень осторожным, не злить, гладить
по шерстке: вдруг приедет кто-то из Центра на контрольную  встречу...  Хотя,
похоже, интерес к программе "Чистые руки" начинает затухать.
   - Какой квартиры? - майор всем своим видом давал понять,  что  времени  у
него нет. Обычно Вика понимала с полуслова, но не сейчас.
   - Моей квартиры. Сколько можно углы снимать? Вы же обещали!
   Даже в самые откровенные минуты она называла его на "вы",  и  Агееву  это
тоже нравилось. Но сейчас ему вдруг не  понравилось  все:  и  непонятливость
этой дуры, и ее требовательный тон, и вздорные претензии.
   - Что я тебе обещал? Я разве в квартбюро работаю?  У  нас  сотрудники  по
десять лет квартиры ждут!
   - Как же так? Мы договорились, я вам честно все сообщала, да и здесь  все
делала, - она показала рукой на диван. - Столько времени прошло, я устала по
углам, дайте квартиру, как договаривались!
   Она не просила, а требовала. Смотрела прямо в глаза и говорила напористым
тоном. У такой публики  это  называлось  "добиваться  того,  что  положено".
Агееву стало не по себе.
   - Ну сама подумай, где я тебе возьму  квартиру?  -  мягко  спросил  он  и
принужденно улыбнулся.
   - А хоть эту отдайте!
   - Какую "эту"? - не понял майор.
   Вика обвела рукой вокруг.
   - Вот эту. Обои тут, правда, староваты, но я новые поклею...
   Агеев оторопел.
   - Ты соображаешь, что говоришь? Это служебная квартира!
   - Ну и что? У меня подруга дворником три года отработала, тоже начальнику
давала,  так  он  ей  служебную  квартиру  в  ордерскую  переделал!   И   вы
переделаете, если захотите. Или позвоните кому-нибудь: для вас все сделают!
   На этот раз уверенность глупой  бабы  во  всемогуществе  своего  куратора
вместо гордости вызвала у Агеева прилив озлобления.
   - Ты просто идиотка! Думаешь, дала - и квартира в  кармане?  Нет,  милая!
Дырок много, а квартир мало! И не я ими командую. Собирайся быстро, я спешу!
   - Не хотите, значит, - утвердительно сказала Вика и поджала губы.  -  Как
сверху залезть - так пожалуйста, а как помочь - так нету... Попользовались в
свое удовольствие - и в сторону... Только со мной так не выйдет!
   - Ты что, угрожаешь мне? - изумился Агеев.
   - Узнаете... Думаете, над простой женщиной что угодно творить можно? Нет,
мы не в Америке живем!
   Она  быстро  прошла  к  двери,  открыла   замок,   на   пороге   на   миг
приостановилась, обернулась.
   - У нас издеваться над простым человеком  никому  не  дозволено!  Никаким
начальникам! А с начальства и спрос сгроже!
   Дверь захлопнулась с такой силой, что осыпалась штукатурка.
   Майор Агеев оцепенело стоял посреди  прихожей.  Всю  жизнь  он  занимался
идеологией,  и  это  была  совершенно  неблагодарная,   провальная   работа:
утвержденные в высших инстанциях правильные  слова,  замечательные  мысли  и
положительные примеры  отторгались  мозгами  большинства  сограждан.  И  вот
только  что  простая  советская,   а   ныне   российская   женщина-труженица
продемонстрировала  образцовую  идеологическую  убежденность.  Труд   майора
Агеева не пропал даром! Но он почему-то не радбвался.
   Раздался звонок. Кирпич! И  точно  -  в  дверь  ввалился  медведеподобный
Курлов. Он изменился. Типичная бандитская рожа!  Она  у  него  и  раньше  не
отличалась благочинностью, но глаза хоть были человеческими...  А  сейчас  -
тусклые стекляшки без всякого выражения. Мятый, грязный, свалявшиеся волосы,
устойчивый подвальный запах - бомж да и только!
   - Значит, ничего не бояться, все будет тип-топ? - криво улыбаясь, спросил
Кирпич, проходя в комнату. - Никто  не  заставляет  меня  никого  убивать  и
вообще все вокруг пай-мальчики?
   Он развалился на диване, и Агеев подумал, что грязные  штаны  обязательно
запачкают обивку.
   - Что случилось, Сергей? - как можно более теплым тоном спросил он. -  Не
волнуйся, мы во всем разберемся... Кстати, этот Чумаченко уже  арестован,  я
не бросаю слов на ветер. И в остальном мы тебе поможем...
   - Да  уж  пожалуйста,  -  Курлов  протянул  руку  к  аккуратно  сложенной
простынке. Агеев выругал себя за рассеянность. Впрочем, он просто  не  успел
ее убрать.
   - Сто лет не спал на простыне, - огромная грязная лапа смяла белую ткань.
- После убийства ни разу. Как раз сто лет и прошло.
   - Какого убийства? - сипло спросил Агеев. В  жизни  майора  еще  не  было
столь насыщенных неприятностями дней.
   - Обычного. Приставили трубу к горлу и сказали: или  ты  кончаешь  Дрына,
или мы кончаем тебя. А что мне было делать?
   - И ты... убил?!
   Кирпич кивнул.
   - А куда деваться. Правда, у него башка и так была пробита, все равно  не
выжил бы. Наверное, не выжил... Хотя если бы его в больницу  отвезти,  а  не
трубой мочить...
   - Подожди, подожди, - Агеев быстро забегал  по  комнате.  -  Успокойся  и
расскажи все подробно!
   Но успокаиваться надо было самому майору. У него даже голова закружилась.
Вот денек! Вначале эта дура, теперь еще  хлеще!  Любое  совершенное  агентом
преступление - ЧП, за которое несет ответственность куратор. А уж убийство -
это сверх ЧП! Такого еще никогда и не было!
   - Родик меня пожалел, сука. Хорошо пожалел. Замазал кровью  и  посадил  в
говенную хату. Только все равно я им, как бельмо в глазу,  рано  или  поздно
кончать надо, - медленно говорил Кирпич. У него был вид смертельно уставшего
человека. Глаза слипались. - Да  и  какая  у  них  жалость...  Родик  своего
лучшего дружка, Метлу, отдал. Его задушили вместо меня в той  квартире,  где
говно... А с меня  хватит.  Я  на  вас  работал,  теперь  вытаскивайте,  как
обещали. Хоть поживу у вас здесь пару дней по-человечески... Стояк не течет?
   Он вытянулся на диване и закрыл глаза.
   - Подожди, Сергей, подожди... Где жить, мы  тебе  найдем...  И  уладим...
Обязательно все уладим... Подожди, не спи!
   Но Кирпич уже ничего не слышал. * не"
   На ягодицах у Тани Лопатко имелись прыщики,  и  она  это  знала.  Но  для
самоуспокоения переносила собственный  недостаток  на  всех  других  женщин,
преимущественно  молодых  и  красивых.  Психологи  называют  такой   феномен
проекцией.  Он  действительно  позволяет  разгрузить  психику  от   ненужных
переживаний. Надо только соблюсти еще одно  условие:  никому  не  показывать
собственную задницу. А при  кабинетном  Сексе  сделать  это  тяжело,  ибо  в
девяноста  процентах  случаев  практикуется  вторая  основная  позиция,  при
которой весь зад виден как на ладони.
   Можно, конечно, сесть на край стола, но зимой такой вариант малопригоден,
ибо надо снимать и сапоги, и  колготы,  и  трусы  -  во-первых,  холодно,  а
во-вторых  -  служебная  обстановка  не  располагает   к   столь   обширному
раздеванию.  Таня  все-таки  предложила,  но  Курбатов  идею  не  поддержал,
сослался на сложность, хотя и знал, что в Г-образном состоянии  она  кончает
еще реже, чем в обычном. Может, он не захотел оказываться в позиции лицом  к
лицу, когда вроде бы надо целоваться, а зачем  ему  телячьи  нежности...  Но
Таня быстро прогнала эту неприятную мысль.
   Партнер быстро сделал свое дело, Лопатко даже  разгорячиться  не  успела,
впрочем,  для  нее  такой  финал  был  привычным.  Она  мгновенно   натянула
приспущенную одежду на место, надеясь, что из-за сумерек и тесноты  Курбатов
не рассмотрел прыщиков.  Интересно,  чего  он  вообще  полез  после  долгого
перерыва?
   - Небось теперь с Петровским трахаешься каждый день?  -  спросил  важняк,
застегивая ширинку. - Я же вижу, что ты в  него  втрескалась  по  уши!  Даже
заревновал...
   Таня полыценно фыркнула:
   - Нужен мне этот жлоб! Он магнитофон в кармане носит, разговоры  с  Хулио
записывает. А может, и с тобой. А может, и со мной...
   - Вот как? - Курбатов тщательно разгладил брюки. Они у  него  никогда  не
мнутся гармошкой. И этих горизонтальных складок нет, которые  расходятся  от
паха в стороны и угадываются даже после  самой  тщательной  утюжки.  У  всех
нормальных мужиков есть эти складки. И у Президента, и у  премьера.  Даже  у
голливудских модников,  когда  они  выходят  из  магазина  модной  одежды  в
Лас-Вегасе, одетые с иголочки, - тоже есть складки.
   А вот у Курбатова их не было. Даже сейчас, когда он энергично  потерся  о
задницу Тани Лопатко, на которой успел рассмотреть розовые пятнышки, складки
не появились.
   Почему так происходит, Курбатов и сам не знал. Просто он очень аккуратен.
Это врожденное.  У  него  маленькие  уши,  маленький  рот.  Сорок  первый  с
половиной размер обуви, и ноги никогда  не  потеют.  Волосы  из  ноздрей  не
торчат. Ладони сухие.
   - Вот как? - повторил он и потер ладони друг о дружку. - И зачем  же  ему
нас записывать?
   - Да уж, наверное, надо, - сказала  Таня,  поправляя  юбку.  -  Наверное,
задание у него такое. Он у меня все про тебя выпытывал, про шефа. Про  всех,
в общем. Значит, стучит себе понемногу в Контору.
   "А ведь так и есть, - подумал Курбатов. - Тогда все  становится  ясно,  и
все странности получают объяснение..."
 
   * * *
 
   - И что мне с  ними  теперь  делать,  товарищ  полковник?  -  почтительно
спросил майор Агеев.
   - С кем "с ними"? - напряженно поморщился  Заишный.  Чтобы  не  поднимать
глаз, он напряженно смотрел в свои бумаги, а  потом  сунул  руку  в  карман,
достал пластиковую трубку с яркими двухцветными гранулами и отправил  в  рот
сразу две штуки. Агеев усмехнулся про себя: у него в боковом кармане  лежали
точно такие же. Берофлекзол. Гастрит или язва, вне всякого сомнения. Это  их
сближало, но надо, чтобы полковник узнал об общем недуге.
   - С обоими, товарищ полковник,  -  сказал  Агеев.  -  Холмс  принес  кучу
материалов на городского  прокурора:  внеслужебные  связи  с  руководителями
оргпреступности, злоупотребления, волокита, из-за которой погибли  несколько
свидетелей и потерпевших.  Теперь,  ждет  результата,  каждый  день  звонит,
спрашивает.
   Заишный запил капсулы минеральной водой.
   - А второй что?
   - Живет на  конспиративной  квартире  на  Кавказской.  Не  могу  выгнать.
Говорит: идти некуда, вытаскивайте, помогайте...
   Полковник молча жевал губами,  уставившись  в  стену,  будто  проталкивал
желатиновые гранулы по пищеводу. Организм тоже не дурак,  он  уже  с  пятого
приема распознает опасную  химию  и  упирается,  как  только  может.  Теперь
Заишный заместитель начальника Управления  и  непосредственный  руководитель
программы "Чистые руки". Точнее, был им до вчерашней шифрограммы.
   - А  что  мы  теперь  можем  сделать?  -  видно,  лекарство  благополучно
провалилось в желудок, и полковник повеселел.
   - Программа свернута, и ничего удивительного  в  этом  нет.  Придумал  ее
Коржов, чтобы подмять всех под себя: и правительство, и МВД, и  прокуратуру,
и налоговиков, и нас... Но теперь его нет, а если маховик не крутить, то  он
останавливается. Скандалы никому не нужны, ниточки  всегда  тянутся  во  все
стороны, лезут вверх... Надо или рубить сотни голов, либо отрезать  ниточки.
А тогда зачем вообще все это затевать?
   Агеев почтительно слушал, глядя в пол перед собой.
   - Так что ничего удивительного, -  повторил  Заишный.  -  Обществу  нужна
стабильность, а громкие процессы и газетные разоблачения  ее  не  добавляют.
Скорее наоборот... Так что... Ты же сам читал: уборка закончена, и свиньи...
   - Свиньи возвращаются к корытам, - закончил майор. - Но они сожрут  наших
лучших агентов.
   - Могут, - кивнул полковник. - Но вовсе не обязательно.
   Слева от Заишного возвышалась стопка опустевших скоросшивателей. На  полу
справа  -  горка  мятой  бумаги.  Бумажные  снежки,   распрямляясь,   издают
неприятный  скрип  -  это  трупы,  расправляющие  коченеющие  члены,  следуя
последнему зову условного рефлекса. Агеев, слава Богу, уже навел  порядок  у
себя в кабинете. Новый этап требует  новых  подходов.  Но  скоросшиватели  -
одно, а живые люди-другое..
   - Так что мне с ними делать, товарищ полковник? - снова спросил майор.
   - С кем? - поднял утомленные глаза Заишный.
   - С Холмсом и Кирпичом, - терпеливо повторил Агеев.
   - Да ничего не делать.  Холмс  работает  в  прокуратуре,  ему  ничего  не
угрожает. Ведь так?
   - Недавно на него было покушение...
   - Это обычный риск  следственной  работы.  Мы  обеспечили  ему  табельное
оружие, теперь он защищен...
   Агеев промолчал. Заишный действительно звонил прокурору области и  просил
выдать Холмсу пистолет. Но "разворошить муравейник" Холмса просил он, Агеев.
И тот влез глубоко. Если его бросить, пистолет  не  поможет.  Но  спорить  с
начальством - одно из самых неблагодарных занятий.
   -  Пусть  продолжает  работать,  пусть  информирует   об   обстановке   в
прокуратуре. Объясните ему, что  сейчас  мы  работаем  в  режиме  накопления
информации, но в любой момент обстановка может  измениться.  И  он  в  любой
момент может быть востребован, как офицер госбезопасности.
   - Так, может быть, сейчас...
   Полковник покачал головой.
   - Решения должны быть зрелыми и  политически  взвешенными.  Завтра  может
прийти приказ об аннулировании зачисления в  штаты  лиц,  задействованных  в
программе "Чистые руки". А может и не прийти. В зависимости от  этого  и  мы
можем действовать либо так,  либо  этак.  А  пока  пусть  Холмс  работает  в
прокуратуре.
   - Так точно, - кивнул Агеев. - А второй?
   - С ним еще проще. Ведь он не кадровый  сотрудник.  К  тому  же  совершил
тяжкое преступление. Это наш серьезный просчет. Точнее, ваш просчет!
   Майор покаянно потупился.
   - Надо  исправлять  положение.  Исключите  его  задним  числом  из  числа
негласных сотрудников за...  За  выход  изпод  контроля  и  утрату  связи  с
куратором. Это сразу снимет сяас ответственность.
   - Так точно. Но он живет на Кавказской...
   - У нас не гостиница. Объясните это ему. Очень мягко и деликатно, ведь он
оказал нам помощь, и мы должны это помнить. И посоветуйте пойти в милицию  и
все рассказать. Это смягчит его вину. Про нас пусть не упоминает вообще. При
этом  условии  мы  поможем  ему  в  колонии.  Ясно?  А  вы  собирайтесь   на
переподготовку в Москву. Три месяца.  Подучитесь,  отдохнете.  И  здесь  все
рассосется само собой.
   - Так точно! - в третий раз сказал майор Агеев, четко  развернулся  через
левое плечо и вышел из кабинета.
   Вернувшись к себе, он сел, воткнув локти в столешницу. Стул под ним мерно
раскачивался, словно майор уже мчался в спальном вагоне поезда "Тиходонск  -
Москва"  навстречу  своей  судьбе,  и  ненастье   расплывалось   по   стеклу
стремительными горизонтальными линиями.
   Вот такие дела... У каждого свои. Холмс и Кирпич ему не родственники и не
друзья. К тому же у них свои головы на плечах, свои жизненные дороги. Иногда
дороги расходятся. Сутки в СВ, бутылка коньяка, уходящий назад перрон...  Ну
и все такое. Это - долгожданный отдых. Нигде так не думается,  как  утром  в
постели, под стук колес, под сонное бормотание соседа. А если  повезет  и  в
купе окажется соседка...
   Заишный прав - за это время здесь все рассосется само собой.
 
 
   Часть четвертая
   БЕЗ ПОДДЕРЖКИ
 
 
   Глава первая
   ПОКУШЕНИЕ
 
   - Звонок раздался посередине ночи, когда самый  глубокий  сон  и  тяжелей
всего подниматься. Денис вскочил с постели  -  в  это  время  звонить  могли
только ему. Джоди подняла голову,  негромко  зарычала.  Дом  напротив  стоял
черной стеной, хотя уже в половине пятого утра в квартирах зажигаются первые
огоньки. Сколько же сейчас времени?
   Трень-трень-трень.
   Натыкаясь на стены, Денис вышел в  коридор,  но  окончательно  проснулся,
лишь когда холодная трубка телефона коснулась уха.
   - Слушаю, - пробормотал он.
   - Денис Александрович? Срочный вызов: человека убили.  Это  недалеко,  на
улице Некрасова, двадцать третий дом. Выходите, сейчас за вами приедут.
   - Хорошо, - сказал Денис. - Выхожу.
   Но тут же спохватился:
   - Постойте, почему я? Есть же дежурный следователь...
   Но ответом стали только короткие гудки. Денис нервным движением пригладил
волосы, опустил трубку на  рычаг.  Тело  настойчиво  просилось  обратно  под
одеяло - туда, где тепло, где живут неостывшие еще обрывки сновидений.
   - Что случилось?
   Это мама, она вышла из спальни, кутаясь в халат. В последнее время "после
той хамской выходки" она с ним  практически  не  разговаривала.  Но  сейчас,
похоже, сменила гнев на милость.
   - Срочный вызов, - автоматически повторил Денис.
   - Но ты ведь дежурил совсем недавно.
   - Наверное, ЧП какое-то. Не знаю, ма.
   Он уже залез в шкаф за свежими носками. Затем вернулся  в  свою  комнату,
нырнул в брюки, набросил рубашку. Вышел в ванную, ополоснул  холодной  водой
лицо и шею. Уже лучше. Осталось почистить зубы, и - порядок, он снова станет
человеком.
   - Какое еще ЧП?
   Мама стояла в проеме двери ванной. Бледные губы, стеганый халат -  жуткий
писк моды конца семидесятых. Денис  пожалел,  что  употребил  эту  идиотскую
аббревиатуру: ЧП.
   - Может, убили какого-то начальника и сразу решили  подключать  город,  а
может, просто дежурный отъехал  на  другое  происшествие...  Знаешь  ведь  -
молодыми всегда затыкают дырки.
   Мама покачала головой; она, конечно,  ничего  такого  не  знала.  В  окне
блеснул свет фар. Ладно, зубы можно почистить после. Денис бросил  полотенце
на крючок, быстро заправил рубашку.
   - Где мой свитер, не знаешь?
   - В шкаф убрала, - мама смотрела в окно. - А кто звонил?
   Денис уже открыл было рот, чтобы сказать:  ну  какая  тебе  разница?!  Но
сдержался, чтобы очередной "хамской выходкой" не нарушить  устанавливающийся
в семье хрупкий мир.
   Пройдя к себе в комнату, он полез в стол и  извлек  из-за  пачки  книг  в
правой  тумбе  пистолет  в  оперативной  кобуре,  туго  обмотанной  ремнями.
Кургузый и тяжелый "макар" здорово отличался от  привычного  малокалиберного
"ПЦС" для скоростной стрельбы. Денис долго не мог  приспособиться,  как  его
носить, пока не купил в "Охотнике" желтую открытую кобуру из мягкой кожи  со
стальной вставкой. Закрепив все ремни, он надел сверху пиджак, проверил, как
достает  рука  до  пластмассовой  рукояти.   Оказалось   -   нормально.   "А
действительно, кто звонил?"
   Звонить могли из райотдела или городского  управления  милиции.  Дежурный
или помощник. Но поднимать следователя городской прокуратуры не входит в  их
компетенцию, они управляют только дежурной  сменой.  Если  сложились  особые
обстоятельства, то должны  доложить  Степанцову,  и  только  он  может  дать
команду вызвать своего следака. При этом звонивший обязательно  сошлется  на
прокурора. Хотя среди сержантов-помощников есть  такие  вахлаки,  которые  и
двух слов связать не могут. Ладно, какая разница...
   Звук, отраженный в колодце двора: машина притормозила, хлопнули дверцы  -
одна, вторая. Негромкие голоса. Они в самом деле быстро подъехали.
   Денис набросил пальто,  натянул  непросохшие  с  вечера  ботинки,  быстро
принялся шнуровать. "Как бы не начали сигналить - разбудят весь дом..."
   - Ну ладно, я побежал, а ты ложись, спи. Пока.
   Дверь хлопнула. Денис  выбежал  на  лестничную  площадку  и  остановился.
Прислушался. Затем осторожно поднялся на один пролет и посмотрел  в  мутное,
засиженное мухами окно. Машина стояла у подъезда - судя по вкрадчивому свету
подфарников внизу.  Скорее  всего  это  была  малолитражка  -  "жигуль"  или
старенький "Москвич". Чья-то неподвижная тень  у  багажника.  Больше  ничего
разобрать в темноте не удалось.
   Денису уже приходилось вскакивать среди ночи на телефонный звонок,  сломя
голову выбегать в гулкий ночной двор,  в  машину  с  прокуренным  салоном  и
небритыми полусонными милиционерами и экспертами. Первый раз это  случилось,
когда на пятом автокомбинате взорвалась  цистерна  с  соляркой  и  несколько
рабочих обгорели насмерть, - туда  согнали  целую  бригаду  следователей  со
всего города; в другой раз это была потасовка с пальбой в  гостинице  "Дон":
четыре трупа и десяток легкораненых. Серьезные ЧП - это целый вихрь бумажной
работы на месте, это десятки пакетиков  с  вешдоками,  это  сотни  вопросов,
которые надо задать именно сейчас, пока воздух  не  остыл  от  происшествия.
Потому дежурная бригада вызывает подмогу, и хочешь не хочешь - а ехать надо,
тут никто даже не спрашивает. Самым  последним  делом  считается  заставлять
ждать машину, приехавшую за тобой с другого, возможно, конца города...
   Хотя на самом деле никто никогда и не ждет. Каждая минута на  счету,  тут
не до реверансов. Если ты замешкался, то начнут трезвонить  в  дверь,  а  то
взревнут сиреной или поторопят через громкоговоритель -  весь  дом  на  ноги
поднимут, будешь для соседей врагом номер один.
   Но сейчас в подъезде было тихо. Слышно, как звенит  вольфрамовая  нить  в
лампочке над распределительным щитом.  Никто  не  поднимается  по  лестнице,
матеря лежебок, никто не давит на  сигнал.  Непривычная  деликатность...  Но
главное в другом! Денис почувствовал, что у него похолодело под ложечкой.
   "Срочный вызов... Человека убили... Это  недалеко..."  -  сугубо  бытовые
обороты. Ни один работник милиции так  не  говорит!  У  профессионалов  свой
сленг, своя терминология и свой язык.
   "Убийство на Некрасовской, 23!" - так скажут девять из десяти дежурных  и
их  помощников.  А  десятый  скажет   подругому:   "Криминальный   труп   на
Некрасовской, 23!" И все, на этом разнообразие заканчивается...
   Денис спустился обратно, выключил свет на площадке.  И  снова  подошел  к
окну.
   "Ерунда, - сказал он себе. - Может, они сами еще  толком  не  проснулись.
Может, в самом деле, помдеж  попался  молодой,  не  пропитавшийся  до  мозга
костей ментовскими привычками".
   Все может быть. Да, конечно. Он сунул руку под мышку, повозился,  вытащил
"макара".
   Машина стоит внизу, как и стояла. Они ждут. Не поднимаются  наверх  и  не
уезжают. Не закуривают. Не переговариваются. Сидят,  как  в  окопе  накануне
атаки.
   Как в засаде.
   Денис даже присел от неожиданности. Засада? На него? С чего это вдруг?..
   С того. И не вдруг. Дурацкое  нападение  Кружилина  уже  было.  А  Мамонт
предупреждал, что они не успокоятся.
   Надо вернуться  и  позвонить.  Набрать  "02":  "Что  за  происшествие  на
Некрасовской, почему поднимаете городского следователя?" И все станет ясно.
   Денис успел спуститься на несколько ступенек  к  дверям  своей  квартиры,
когда услышал этот мягкий звук внизу.
   Шр-шр-шр-шр.
   Ритмичный шорох одежды. Близко. Охотника в каменных  джунглях  выдают  не
шаги, а кожаная куртка.
   Значит, они все-таки поднимаются. Они придержали  дверь  подъезда,  когда
входили; возможно, даже плеснули машинного масла на петли и  пружину,  чтобы
не скрипнуло. И теперь они совсем близко, двумя-тремя пролетами ниже.
   Денис окончательно понял, что приехали за ним. Точнее, за его жизнью.
   Но вместо того, чтобы бежать в квартиру, Денис остановился как вкопанный.
Он успеет открыть дверь, конечно, - если даже принять во внимание, что  люди
внизу, услышав звук ключа, поворачиваемого в  замке,  перестанут  таиться  и
сразу откроют огонь. Денис успеет  захлопнуть  дверь  и  упасть  на  пол.  А
мама?.. Успеет? Она выйдет на шум в прихожую,  чтобы  задать  свой  коронный
вопрос ("Что случилоо... "). И дверь  разлетится  в  куски.  Три  сантиметра
клееной древесины, два листа ДВП - кирпичом прошибешь!
   Денис, не дыша, прилепился  спиной  к  стене.  Дверь  осталась  слева  на
расстоянии вытянутой руки.
   Тихо погас свет на площадках первого и второго этажей; стало темней,  чем
с зажмуренными глазами  (отключили  рубильник?).  Шорох  совсем  близко,  он
кажется оглушительным. Ствол "макара" уставился в страшную темноту, но он не
готов к стрельбе, надо дослать патрон, а лязг затвора  сразу  выдаст  его  с
головой...
   Денис таращил глаза, пытаясь различить приближающуюся тень. Две тени, три
тени. Сколько? Где?..
   И вдруг над его головой прогремел дверной звонок.  Словно  в  уши  ткнули
заряженным конденсатором.
   Денис вздрогнул, зубы клацнули от неожиданности. За дверью залаяла Джоди.
   Они уже здесь.
   Мама, не открывай!
   - Кто там? - послышался ее тихий встревоженный голос из-за двери.
   - Скажите Денису, что его ждут, - пророкотало  совсем  рядом,  где-то  на
двухметровой высоте.
   - Как ждут? Он давно вышел!
   Молчание. Денис представил себе мамино лицо. Ужас. Истерика. Конец света.
Она  прислоняется  к  двери,  зажимая  рот  рукой,  пытается  осмыслить  эту
несуразицу.
   - Как вышел?! Где же он?
   - Давай быстро вниз!
   Их  двое.  Не  самый  худший  вариант.   Денис   резко   дернул   затвор,
оглушительный лязг прозвучал неожиданным выстрелом.
   - Ложись! Стреляю!
   Но вместо выстрела Денис пыром выбросил вперед ногу  и  попал  во  что-то
мягкое. Раздалось протяжное: "Ае-еееооооо!!.."
   - На пол, суки! - крикнул Денис. - Буду стрелять!
   В ответ полыхнула вспышка и пушечно  бабахнул  настоящий  выстрел.  Левый
висок  Дениса  обожгло  тупой  болью,  будто  туда   угодили   гирей,   ноги
подкосились. Падая, он тоже нажал на спуск и по инерции еще раз,  уже  вниз,
вслед стремительно удаляющемуся топоту. Орудийное эхо заложило уши, в глазах
плавали фиолетовые круги. Но он различал  отчаянный  вой  за  своей  дверью.
Джоди?
   - Денис, сыночек, убили!
   - Нет, мама. Со мной все в порядке. Они убежали. Позвони в милицию.
   Параллелепипед яркого света упал на площадку. Мать открыла  дверь,  рядом
хлопнула соседская.
   - Что случилось? Кого убили?
   - Господи Боже мой... Денис, ты живой!
   Щелкнул еще один замок, лязгнула, натягиваясь, цепочка.
   - Что там случилось?
   - Да вызовите милицию, греб вашу мать! -  рявкнул  Денис,  поднимаясь  на
ноги. И повернул выключатель. На  выкрашенной  в  зеленый  цвет  стене  ярко
выделялись потеки крови. Чуть  ниже  площадки  на  ступеньках  лежал  черный
пистолет.
   Он поднял его за ствол, чтобы не смазать отпечатки. Черепная коробка  еще
продолжала резонировать, но крови на виске не было. Денис  видел  испуганные
лица соседей, ночные рубашки, волосатые  ноги  в  шлепках,  чье-то  плечо  с
бледной наколкой, лицо матери, ее обесцветившиеся от страха глаза.
   Через двадцать  минут  следователь  городской  прокуратуры  Петровский  в
качестве  потерпевшего  давал  показания  дежурному   следователю   районной
прокуратуры. О причинах происшедшего он ничего сказать не смог.
 
   * * *
 
   - Поддержка Победенного - раз, - сказал Курбатов и загнул первый палец. -
Уверенность в себе - два. Он чувствует силу за спиной. Потому и  копает  так
решительно и целеустремленно. Эта сила и сломала хребет Кружилину...
   - Тут ты загнул, - Степанцов вяло покачал  головой.  Он  явно  был  не  в
настроении.
   - Нет. Кружилин столкнулся с ним около восьми. А через час какие-то  люди
доставили  его  в  травматологию,  на  другой  конец  города.  Такого  можно
достигнуть только при хорошей организации. Очень  хорошей!  И,  наконец,  он
записывает нас на магнитофон. Вас, во всяком случае, точно!
   - Откуда знаешь? - прокурор приподнял бровь, хотя взгляда не поднял,  так
и буравил полированную поверхность стола.
   - Лопатко рассказала. Она видела диктофон у него в кармане.
   - И что?
   - По-моему, все ясно.
   Степанцов глубоко вздохнул.
   - Ты еще не все знаешь. Этой ночью  его  пытались  убить.  Пришли  домой,
стреляли. Он отбился, ранил нападающего...
   - Это только подтверждает, что он работает на Контору. Однозначно.  Иначе
пушку бы ему никто не выдал.
   Степанцов вздохнул еще раз. Он оказался в эпицентре явной  уголовщины.  И
это ему совсем не  нравилось.  Одно  дело  -  умные  "консультации",  легкая
волокита, когда надо,  или  сверхоперативность  -  тоже  когда  надо.  Можно
арестовать человека, а можно оставить на свободе, можно направить в  суд,  а
можно прекратить дело.  Это  кабинетные  игры,  возможности,  вытекающие  из
должности. К ним все привыкли. А вот покушение на  следователя,  стрельба  у
него дома - совсем другое дело... Тем  более  что  спасся  он  вопреки  воле
своего начальника, отказавшего ему  в  оружии.  И  если  сейчас  стоящая  за
мальчишкой сила зацепится за этот факт, то  получится,  что  он,  Степанцов,
сделал все для того, чтобы Петровского убили! И остался тот в живых супротив
воли своего прокурора!
   Хулио обхватил ладонями затылок.
   - Ладно, иди пока... Голова разболелась, видно, давление...
   Когда Курбатов направлялся к себе, то обратил внимание на небрежно одетую
женщину, изучавшую список сотрудников и часы приема.
   - Что вы хотите? - по-хозяйски спросил важняк.
   Женщина повернулась, и он пожалел, что  ее  затронул.  Решительно  сжатые
губы,  горящий  верой  в  справедливость  взгляд.  Правдоискательница!  Уйма
убитого времени и никакой отдачи.
   - Пожаловаться хочу... Меня... В общем, он майор  КГБ.  Вы  такие  жалобы
принимаете?
   - Принимаем, - Курбатов сразу же изменил свое  мнение,  и  тон  его  стал
любезным. Когда появлялась возможность получить  на  кого-то  компромат,  он
никогда ее не упускал. И чем значительнее было скомпрометированное лицо, тем
охотнее он это делал.
   - Конечно же, принимаем! Мы защищаем права граждан, невзирая  на  чины  и
звания. Заходите ко мне, сейчас во всем разберемся. Вас как зовут?
   - Виктория Петровна, - ответила подавальщица пельменной и всхлипнула.
   Через полтора часа в кабинете Агеева зазвонил телефон.
   - Здравствуйте, Валентин Петрович, - прозвучал в трубке солидный баритон.
- Прокуратура города, старший следователь по особо важным делам Курбатов...
   "Откуда он  узнал  мой  номер?"  -  раздраженно  подумал  Агеев.  Правила
конспирации не делали исключений для прокуратуры. Максимум,  что  там  могли
узнать - телефон дежурного. Но прокуратура - это одно, а старший следователь
Курбатов - совсем другое.  Впрочем,  майор  Агеев  этого  еще  не  знал.  Он
подумал, что прокурорский чиновник тоже хочет проконсультироваться по поводу
подследственности какого-нибудь дела. Но момент выбран явно неудачно:  Агеев
уже собирал бумаги, и настроение у него было совершенно не рабочим.
   - У меня  только  что  была  гражданка  Тимощенко  Виктория  Петровна,  -
продолжал баритон. - И оставила заявление...
   "Какая Тимощенко? Что он плетет? Какое мне дело до того, кто у него был?"
Майор начал закипать и  уже  стал  подбирать  слова,  чтобы  вежливо  отшить
непрошеного собеседника.
   - По поводу которого вам следовало бы  зайти  ко  мне...  -  баритон  был
твердым и официальным, до шершавости, даже в ухе заломило.  -  Второй  этаж,
кабинет четыре.
   "Да он что, с ума сошел?!"
   И тут же в мозгу  что-то  щелкнуло.  Невиданное  нахальство  неизвестного
следователя подняло заслонку, отделяющую служебную часть сознания от личной.
И из темной глубины последней выплыла фигурка сидящей на козе голой  Вики  с
обвисшими треугольными грудями, напоминающими клапаны почтовых конвертов.  А
потом картинками из диаскопа замелькали кадры:  голая  Вика  раскинулась  на
незастеленном  служебном  диване,   она   же   на   простыне   в   положении
"локти-колени", она же сидит на полу с ожидающе приоткрытым ртом, она  же...
Усилием воли Агеев прервал демонстрацию, но на  экран  памяти  выплыл  и  не
желал исчезать последний, драматический кадр: Вика, обернувшаяся на пороге с
мстительно поджатыми губами и ненавидящим взглядом.
   И сразу все переменилось.  Агеев  уже  не  был  майором  госбезопасности,
которого  навязчивый  чиновник  отвлекает  от  сборов  в  командировку.   Он
превратился в нашкодившего мужичонку, призываемого городской прокуратурой  к
ответу. Приоритеты изменили места: командировка отодвинулась на второй план,
а на первый выплыла необходимость  отстаивать  свою  служебную  и  моральную
чистоту, а  может  быть,  даже  доказывать  невиновность,  убеждать  высокое
должностное лицо из прокуратуры во вздорности  и  безосновательности  навета
неврастеничной бабенки. И от товарища Курбатова зависит,  будут  ли  у  него
неприятности, и насколько большие. Агеев словно съежился, усох, потерял силу
и могущество, а следователь на другом конце провода - наоборот, раздулся  до
неимоверных  размеров  и  мог  проглотить  его,  как  хлебную  крошку,  либо
растоптать, как маленького рыжего таракана.
   - Я вас понял, товарищ  Курбатов.  Четвертый  кабинет.  Сейчас  я  к  вам
подъеду.
   Ему удалось сохранить спокойный и независимый тон, а по дороге он и вовсе
взял  себя  в  руки.  Тимощенко  -  его  официально  оформленный   негласный
информатор  по  прозвищу  Официант,  их  контакты  зафиксированы  служебными
документами, за рамки деловых их отношения, ясное дело, не выходили. Мало ли
кто и что может наболтать! И вообще  -  это  не  дело  гражданских  властей,
разбираться должна военная прокуратура...
   В четвертый кабинет Агеев  зашел  уверенно,  пребывая  в  своих  прежних,
восстановившихся размерах, и свысока посмотрел на сидящего за столом  клерка
в аккуратном костюмчике и  отглаженном  галстуке.  С  залысинами,  выпуклыми
желтыми глазами и хищными манерами  -  он  был  похож  на  хорька.  Опасного
хорька. Но сразу Агеев не смог оценить степень его опасности.
   Курбатов очень быстро сбил с майора спесь. Он начал с того,  что  зачитал
заявление гражданки Тимощенко, которая сообщила,  что  сотрудник  Управления
ФСБ Агеев, злоупотребляя служебным положением, склонил  ее  к  сожительству,
обещая взамен посодействовать в получении квартиры, но обещания не выполнил,
хотя  на  протяжении  нескольких  лет  она   оказывала   ему   разнообразные
сексуальные услуги на тайной квартире по адресу: улица Кавказская,  22.  Для
придания видимости законности их встречам наедине Агеев оформил ее негласным
информатором, но  ни  одно  из  многочисленных  переданных  ею  сообщений  о
преступной  и  антигосударственной  деятельности  сотрудников  пельменной  и
других  лиц  реализовано  не  было,  и  все  перечисленные  лица  продолжают
противоправную деятельность до настоящего времени.
   Агеева прошиб холодный пот. Эта идиотка с висячими сиськами ничего такого
рассказать не могла. Она могла только пожаловаться, что  он  драл  ее  и  не
посодействовал в получении квартиры. Все состряпал этот хорек.  Он  подробно
расспросил Вику, вычленил нужные моменты и  написал  так,  что  каждое  лыко
ложилось  в  строку.  Выделил  и  аморалку,  и   злоупотребление   служебным
положением, и служебную бездеятельность, выразившуюся  в  непринятии  мер  к
лицам, о которых получал оперативную информацию. Обвинение сразу утяжелилось
в десять раз, по этому заявлению хоть  обвинительное  заключение  составляй,
хоть приказ на увольнение: клише готово - переписывай, и все... Майор считал
себя мастером "шить дела", но понял, что сидящему за столом хорьку  он  и  в
подмастерья не годится.
   - Все это вымысел женщины с нездоровой психикой, - он попытался сохранить
хорошую мину при  проигрышной  игре.  -  К  тому  же,  поскольку  я  являюсь
военнослужащим, да  и  речь  идет  о  сугубо  специфических,  не  подлежащих
обсуждению в гражданских инстанциях делах, проверка  сообщения  относится  к
компетенции военной прокуратуры...
   Он блефовал. Если заявление выйдет из этого кабинета - неважно  куда  оно
попадет:  в  прокуратуру  округа,  в  отдел  внутренней   контрразведки,   к
начальнику Управления, в газету - ему конец.
   - Хорошо, - легко согласился хорек. -  Я  переправлю  заявление  военному
прокурору. А копию отошлю начальнику Управления. Вы правы - зачем мне с этим
возиться?
   И неожиданно спросил:
   - Интересно, сперма  военнослужащего,  например,  майора,  отличается  по
составу от спермы гражданского человека?
   - Что? - Агеев ошарашенно вытаращил глаза.
   - Сперма...
   Хорек вытащил из ящика стола опечатанный конверт.
   - Гражданка Тимощенко передала следствию презерватив, как она утверждает,
с вашей спермой. Он здесь, внутри. Есть акт изъятия,  подписи  понятых,  все
как положено. Эксперты сделают анализ и скажут - ваша это сперма или нет.
   Агеев вновь съежился, почти до размера того органа, который и вовлек  его
в эту историю. Навалившийся ворох пустой одежды душил его, не давал дышать.
   - Но даже если окажется, что семя ваше, это еще ни о чем не говорит, ведь
правда? - доброжелательно улыбнулся Курбатов. - Может  быть,  эта  негодяйка
подсыпала вам снотворное, а потом каким-то образом... э-э-э... сдоила или...
Ну, вы понимаете... Интересно, это возможно?
   Хорек издевался. Издевался  откровенно  и  не  пытался  это  маскировать.
Значит, он не собирается давать делу ход, просто хочет деморализовать его...
Он  ведет  игру,  которая  преследует   какие-то   цели.   Агеев   сам   был
оперативником,  но  сейчас  он  столкнулся  с  таким  классом   оперативного
мастерства,  который  ему  и  не  снился.  Задача   любого   опера   поймать
интересующего человека на  крючок.  Если  это  удастся,  от  человека  можно
получить то, что оперу требуется-в большей или меньшей степени: все  зависит
от величины и надежности крючка. Сейчас Агеев сидел на таком крючке, который
входил ему в задницу и отблескивал раздвоенным  жалом  изо  рта.  Хорек  мог
получить от него все, что угодно. Но что ему надо?
   Происки другого государства майор отбросил сразу:  резиденту  иноразведки
нечего делать в прокуратуре  провинциального  города.  Деньги?  По  нынешним
беспредельным временам не такая уж и невероятная мысль,  но  откуда  у  него
серьезные деньги? Проще "новых русских" отдаивать! Но что ему надо? Что?!
   - Нет, вы не подумайте ничего такого, -  продолжал  изгаляться  хорек.  -
Лично я вам верю  и  нахожусь  целиком  на  вашей  стороне...  Но  начальник
Управления и военный прокурор такие недоверчивые сукины дети... Они уцепятся
за этот презерватив двумя руками и, пожалуй, наденут вам на голову, даже  не
выслушав  оправданий.  Хотя  они  очень  правдоподобны!  Я   имею   в   виду
оправдательные доводы...
   - Что вы от меня хотите? - напрямую спросил Агеев.
   Хорек перестал ерничать, наклонился  вперед,  врезаясь  грудью  в  крышку
стола, и впился в майора наглым,  высасывающим  взглядом.  Они  поняли  друг
друга. Наступил момент истины.
   - Я хочу знать, зачем вы подсадили к нам этого засранца Петровского? Чего
от него ожидать? Что он  успел  вам  наболтать?  И  когда  вы  заберете  его
обратно?
   После этих вопросов Агеев должен был изо всех сил  ткнуть  растопыренными
пальцами в стеклянные желтые глаза, или ударить хорька графином  по  голове,
или выпрыгнуть в окно, или написать покаянный рапорт начальнику  Управления,
или вернуться к себе в кабинет и застрелиться. Бесшабашный герой  английской
секретной службы Джеймс Бонд  выбрал  бы  один  из  первых  трех  вариантов,
порядочный и совестливый советский разведчик Макс  Штирлиц  -  предпоследний
или последний. Но Бонд спал исключительно с полногрудыми красавицами  и  мог
использовать подавальщицу Вику  лишь  в  качестве  рвотного  средства  после
чрезмерной выпивки, а Штирлиц, при всей неясности его отношений с  радисткой
Кэт и полной законспирированности его половой жизни, не страдал  сексуальной
озабоченностью    и    не     изрисовывал     сотни     бумажных     листков
извращенно-порнографическими  картинками.  Поэтому  и   менталитет   у   них
отличался от агеевского: оба знали первейший и незыблемейший  принцип  любой
специальной службы мира - даже если тебя режут на куски или варят в  кипящем
масле, нельзя выдавать замкнутых на тебя секретных агентов.
   - Программа борьбы с коррупцией "Чистые руки", - Агеев судорожно  пошарил
по карманам, извлек блокнот и блестящую капиллярную ручку и принялся  нервно
черкать на одном из немногих оставшихся чистыми листков.  -  Она  закончена,
функции Холмса исчерпаны. Связь с  ним  практически  прекращена.  Теперь  он
самый обычный следователь...
 
   Из ненаписанной книги
   "С. Курлов. ЗАПИСКИ СЕКСОТА"
   Глава N...
   СЕРЕБРИСТАЯ РЫБКА
 
   Съел целую салатницу оливье, душу отвел. Лежу на диване в чистых носках и
свежей футболке. Носки  и  футболка  чужие,  но  мне  плевать.  На  CD-шнике
наигрывает моцартовский квартет ре мажор. Я расслаблен и удовлетворен на все
сто. В кресле напротив сидит самая красивая  девушка  в  Тиходонске,  у  нее
серебристые глаза. И жидкий, испуганный голос. Она вслух читает  "Контрабас"
Зюскинда - того самого Зюскинда, который кудрявый  брюнет  и  любит  пиво  и
семисвечники, которого я со страшным скрипом спихнул на  втором  курсе.  Мне
Зюскинд нравится, досадно даже, что раньше не удосужился прочитать. И музыка
приятная.
   Вот так. Метла заявлял, что его устроят по высшему разряду - и даже  бабу
дадут, если надо будет. Но Метла сдох, а я получил весь высший разряд и сижу
здесь как король. Ее зовут Валерия. Она читает мне брюнета Патрика  Зюскинда
вслух и с выражением.
   - Который час? - спросил я.
   Она остановилась, повернула голову  к  серванту,  там  стоит  электронный
будильник. У нее тонкая изящная шея и маленькие, прямо-таки азиатские уши  с
нежными розовыми мочками.
   - Половина десятого, - сказала она.
   Голос у Валерии негромкий и чересчур жидковатый для большой сцены. Ровные
белые зубы. Она говорит, отворачиваясь в сторону.
   - Позвони на работу, скажи, что заболела.
   - Хорошо.
   - Только без глупостей.
   - Я поняла.
   Аппарат стоит здесь же, в гостиной, я  специально  перенес  его  сюда.  А
входная дверь заперта на ключ.  Ключ  у  меня.  На  всякий  случай.  Валерия
позвонила на работу и сказала все, что было нужно. У нее спросили, насколько
серьезно она больна. Валерия посмотрела на меня,  сказала:  не  знаю.  Время
покажет. Нужно ли ей что-нибудь? Нет. Работы очень много, она знает об этом?
Да. Пусть тогда поправляется скорее. Спасибо. До свидания.
   - Ладно, не переживай, - сказал я ей. - Не уволят же  они  тебя  в  конце
концов. Читай дальше.
   Валерия с ногами забралась на кресло, я вижу:  пальцы  крохотные  совсем,
аккуратные, жилки на ступнях светятся, пятки розовые,  детские.  Она  читает
дальше. А контрабасист дует пиво банку  за  банкой,  он  по  уши  влюблен  в
оперную диву  и  замышляет  по  этому  поводу  что-то  дикое  и  несуразное,
возможно, он даже возьмет ее в заложницы.
   - С выражением, пожалуйста, - говорю я.
   - Хорошо.
   Очень хорошо. На Кавказской я прожил три  дня.  Отмылся,  отъелся,  снова
стал каждое утро бриться... Одним словом, почувствовал  себя  человеком.  Но
тут Агеев выставил меня на улицу. Правда, принес теплую  куртку,  фланелевую
рубашку, дал две сотни. Мол, на первое время  хватит.  Ясен  перец  -  такие
деньжищи! Хватит на всю жизнь! Правда,  сообщил  приятную  новость:  милиция
меня не ищет, розыск никто не объявлял. И совет дал: уехать на пару месяцев,
пока все не уляжется. Что "все" и как "уляжется" -  не  сказал.  Похоже,  он
хотел что-то другое посоветовать, но в последнюю минуту передумал.
   Позвонил домой, отец  сказал,  что  меня  друзья  искали,  несколько  раз
приходили. У него все образовалось: Чума пропал, бритоголовые откатили. Ну и
хорошо. Что друзьям  передать?  Что  все  классно,  они  мировые  ребята,  я
как-нибудь забегу...
   Я пытался уехать из Тиходонска, честное пионерское. Поговорил с  отцом  и
тем же вечером уже стоял у окошка справочной  ж/д  вокзала.  Мне  был  нужен
поезд на Туапсе, тридцатьвосьмерка, в это время года там  свободных  мест  -
хоть заешься. В той же очереди стоял милиционер с чемоданом в  руке,  он  на
меня ноль внимания, я даже подумал, не спросить ли у него закурить.  Но  это
глупости, конечно.
   Тридцать восьмой приходит в половине  второго  ночи,  я  походил-походил,
потом зашился в зале ожидания, в самый дальний угол. Вздремнул. На перрон не
показывался до последней минуты, береженого  Бог  бережет.  В  час  двадцать
восемь, когда уже объявили - расшился, выхожу.  Платформа  почти  пустая,  и
десятка человек не наберется. Зато у одного из этих людей голова  круглая  и
стриженая, как мячик, глаза - два черных ниппеля, взять бы клюшку для гольфа
и врезать, чтобы к чертовой матери... Я его сразу узнал. А второй, который с
ним был - не Лоб, другой, я его видел пару раз с Вал Валычем.
   Круглоголовый заметил меня, заулыбался.  Подвалил  на  своих  коротеньких
ножках, говорит:
   - На побережье температура упала до  минус  восьми.  Что  ты  там  забыл,
Курлов?
   - Идите в жопу, - отвечаю. - Я с вами не знаком.
   - Хой велел передать тебе деньги, до самой Хайфы хватит - там  с  погодой
никаких проблем.
   - А-а, это куда Метла уехал. Знаю. Спасибо.
   Ниппеля засверкали оксидированной сталью. Улыбка от уха до уха. Ну, точно
- он у Хоя специалистом по удавкам работает, с такой рожей никуда больше  не
устроишься.
   - А что Метла? - говорит. - Что-то не так?
   Вдали нарисовался треугольник из электрических огней, рельсы засверкали -
приближался поезд. Мой  поезд.  Рядом  с  круглоголовым  мастером  Удавкиным
выросли еще два олигофрена со смутно знакомыми мне рожами.
   - Целая делегация, - говорю я им, а сам щупаю арматурный прут  в  рукаве,
куртки. - Дали бы вы мне уехать, ребята. Волки сыты, овцы целы...
   - Да, конечно, - сказали мне. - Счастливого пути.
   Я увидел у одного нож и понял, что  шутки  кончились.  Вытряхнул  прут  и
врезал ему по руке, кость пополам, ножик так по перрону  и  запрыгал.  И  он
завыл, сел на асфальт, покалеченную руку баюкает. Думал, все  закончено,  ан
нет: смотрю, второй достает пушку с глушилкой, и сразу пожалел, что я  такой
большой и толстый, лучше бы я был маленький и плоский, как бумага. Или чтобы
вместо арматурного прута у меня тоже пушка была, которую я в укромном  месте
притырил.
   Но делать нечего, схватил  круглоголового  за  ноздри,  рванул  на  себя,
прижал, нащупал кадык - он бьется под рукой, колотится.
   - Стоять смирно, говноеды! Если дернетесь, я  ему  глотку  порву!  Бросай
ствол!
   - Щас, - сказал олигофрен, который с пушкой, и пальнул, тихо так: щелк  -
и все.
   Я круглоголового развернул и  им  прикрылся,  успел  -  удар  не  в  меня
пришелся:  кожей  почувствовал,  как  пуля  в  кишках  у  мастера   Удавкина
запуталась, будто он рыбу живьем проглотил. В следующее мгновение  наступила
моя очередь глотать, но я упал вместе с ним, и вторая пуля  влетела  в  окно
вагона, разбила стекло и  термос,  который  стоял  на  столике,  и  вдобавок
перешибла ногу дядьке, что сидел на верхней полке. Хорошо, хоть  не  голову.
Но рев поднялся  страшный,  такое  впечатление,  что  заголосили  сразу  все
пассажиры и все проводницы во всех без исключения  вагонах.  Один  олигофрен
побежал, а второй продолжает целиться как ни в чем не  бывало,  будто  он  в
тире... Я в него прут свой бросил, как дротик, прямо в мошонку попал, ну  он
опять пальнул, всандалил еще одну пулю в асфальт рядом с моей  головой  -  и
рванул за приятелем.
   Я прут прихватил и тоже убежал. Куда мне было деваться? Остаток этой ночи
и весь следующий день отсиживался под  трубами  котельной,  жуткое  какое-то
место,  толком  уже  не  помню,  где  именно.  Потом  выловил  двух   жалких
студентиков, они пиво туда пришли пить, вытряс сорок тысяч, купил анаши и на
тачке - к своему проверенному логову. Пока поднимался  в  лифте  на  чердак,
такое ощущение было, словно домой возвращаюсь после долгой-долгой отлучки.
   А на чердаке сидел бомж и чесал голую ступню. Ступня была сорок  седьмого
размера, лапа - как экскаваторный ковш. У него на щеках, прямо  под  нижними
веками, росли жесткие черные волосы,  лба  почти  не  было,  зубов  -  тоже.
Огромный, как гора. Увидел меня и прорычал:
   - Так это ты на мое место мылишься?! А ну линяй отсюда!
   Я ничего и не хотел. Посидеть, косячок забить, отдышаться,  подумать.  Мы
бы там и  вдвоем  разместились.  Тем  более  я  и  зимовать  на  чердаке  не
собирался. Короче, делить нам с ним было  нечего.  Но  что-то  меня  задело.
Нахальство или эта уверенность, что он мной командовать может,  приказывать,
распоряжаться. Или что он этот чердак своим называет. Или что  грязный  бомж
меня таким же грязным бомжем считает.
   Короче, я ему с разбега  ногой  в  морду  заехал,  так  что  он  "кубарем
покатился, а встать не успел: я его своим прутом молотить начал куда  попало
- по роже, по лбу, по шее, по спиняке... Он уже обмяк, а в  меня  будто  бес
вселился - не могу остановиться, и все! Пока сам не устал. А  он  лежит,  не
шевелится. Может, загнулся, может, еще отойдет, но не скоро...
   Надо дергать, уносить ноги, пока не взяли с поличным. Ну и  рванул  бегом
вниз по лестнице. А на четвертом этаже моя серебряная  рыбка  дверь  в  свою
квартиру открывает. Я ничего не хотел,  не  собирался  даже,  оно  само  все
получилось. Бросился я за ней, вломился в прихожую, дверь захлопнул и стою с
прутом в руке... Ну и дальше все само собой вышло. Она подумала,  что  я  ее
изнасиловать хочу, видно, эта  мысль  мне  и  передалась,  а  раз  она  сама
готова... И не сопротивлялась даже, ни капли, видно, от  страха...  А  потом
вдруг сама в раж вошла, и кричала, и подмахивала, инстинкты у  нее,  видать,
сильные, над разумом верх берут...
   ...Валерия дочитала до того места, где контрабасист нарезается  в  полный
умат, и закрыла книгу:
   - Ты ничего себе не воображай. Я тебя не звала, ты мне сто лет не нужен.
   - Я и не воображаю.
   - Мне нужно выйти в уборную.
   - Только вместе, - сказал я.
   - Тогда я никуда не пойду.
   - Не иди.
   - Ты что думаешь? Ты кто тут? Ты все насильно сделал!
   - Прям-таки. И первый раз, и второй, и третий?
   Валерия спустила ноги на пол, розовые теплые ноги под коротким фланелевым
халатом, гладкие колени, я даже вспотел. Хотел завалить ее в очередной  раз,
но ей же в сортир надо...
   - Ладно, иди, я в коридоре постою.
   Она посидела немного, помотала головой и говорит:
   - Нет, я не хочу, чтобы кто-то сидел рядом и прислушивался.
   - Ладно. Небось не чужие. Если мы поженимся, ты тоже стесняться будешь?
   - Дурак.
   - Почему дурак? В жизни всякое бывает. Ходишь с  парнем,  он  тебе  цветы
дарит, а потом раз! И посадил в каталажку! Или наоборот:  ворвался  человек,
вот так, как я - и на всю жизнь счастливы. Я тебя, если хочешь знать,  давно
люблю.
   - Мне в туалет надо!
   Прежде чем пустить ее в  уборную,  я  все  осмотрел  там,  чтобы  никаких
колющих и режущих. Нашел отвертку на полке, спрятал в карман. Сливной бачок,
кстати, был сломан, и я со злорадством подумал  о  Петровском:  каков  урод,
трахнул девушку, а бачок не отладил.  Пока  я  стоял  и  ухмылялся,  Валерия
неожиданно толкнула дверь и заперла на задвижку с той стороны.
   - Сиди там, женишок! - говорит. - Оттуда  тебя  и  в  загс  отведут.  Под
конвоем.
   Ей бы лучше сразу схватить табуретку и бросить  в  окно,  чтобы  привлечь
людей. Или поджечь занавески, а самой отвлечь меня, пока не  разгорится  как
следует... Но вместо этого она, как воспитанная девочка, побежала в гостиную
набирать "02". Даже дверь уборной не подперла.
   Я выбил замок с первого раза, при  моих-то  габаритах  иначе  и  быть  не
могло. Она успела набрать "О" и смотрела во все глаза,  как  я  приближаюсь.
Огромные темно-серебристые глаза, откуда только они у нее такие?  Я  положил
одну руку на рычаг телефона, другой схватил ее за плечо,  тряхнул.  Халат  с
нее слетел в два счета, а  под  ним  ничего  и  не  было,  она  даже  руками
закрываться не стала, смотрела обреченно, и все. Но я же не насильник!
   - Одевайся. Если схитришь еще раз, я тебя на цепь посажу.
   Потом сводил ее куда хотела, привел обратно в комнату.
   - Ладно, - говорю. - Читай дальше.
   ...Погода вчера стояла  мерзкая,  даже  не  стояла,  а  скорее  висела  -
холодной, мокрой, грязной занавеской. Я перед  тем,  как  бомжа  замолотить,
сделал последнюю попытку  уладить  все  по-хорошему:  позвонил  из  автомата
Родику Байдаку. Своему старинному корефану.
   - Родь, - сказал я ему, - вот мы с тобой не первый год друг друга  знаем,
я видел, что сделали с Метлой, и знаю, что хотели сделать со мной  вчера  на
вокзале... Только  ты  не  говори,  что  не  имеешь  к  этому  ни  малейшего
отношения.
   - Я и не говорю, - сказал Родик спокойно. - Ты откуда звонишь?
   - Какая тебе разница... Я как друг тебе говорю: не надо за мной гоняться,
Родь. Всем будет плохо. Я ведь пока не собираюсь никого сдавать.
   - Знаю. От тебя этого и не требуется. Ты когда ко мне подъедешь?
   - Успокойся. Лучше скажи, только честно: ты  можешь  что-нибудь  сделать,
чтобы все это прекратилось? Чтобы я мог спокойно жить?
   - Нет, - сказал Родик  честно.  -  Ты  жить  не  будешь,  Серый.  Вообще.
Однозначно. Это я как друг тебе говорю. Поэтому лучше  сам  приди.  Деваться
тебе некуда. От нас спрячешься - менты найдут. Мы на тебя Дрына повесили.  И
Метлу тоже.
   Я аж задохнулся от ненависти.
   - Спасибо, Родик, спасибо, корефан... Значит, ты  рассудил,  что  мне  не
жить? - спокойно так говорю, я ему многое хотел высказать, но спокойствия не
хватило.
   - Да я тебе, папенькиному сучонку, башку  крысиную  оторву,  я  вас  всех
покрошу, я твоего папашу...
   - Пока, Серый, - а у него спокойствия всегда хватало. Положил трубку, как
будто мы об обеде у Ираклия договорились.
   Может, именно это меня и взвинтило. Не повезло тому бомжу. И  Валерии  не
повезло. Ей бы на десять минут позже прийти.  Или  на  пять  раньше...  Нет,
угораздило! Даже дверь захлопнуть не догадалась...
   Она стояла в своем долгополом белом плаще  и  джинсах,  вытирала  ноги  о
подстилку и зонтик стряхивала. Капли веером разлетались: фыр-р-р. Я когда на
площадку вылетел, неожиданно прочувствовал что-то  такое...  Что,  возможно,
испытывают серийные убийцы и маньяки, когда видят вблизи намеченную  жертву.
Вот перед тобой существо, которому нет до тебя абсолютно никакого дела,  оно
как орех в скорлупе, как бриллиант в сейфе - но  через  несколько  минут  ты
войдешь в его жизнь с бритвой или молотком в руке, и оно никогда уже тебя не
забудет. Ты навсегда останешься самым ярким его воспоминанием. Или последним
воспоминанием.
   Я ни у кого не видел такой тонкой кожи и не дотрагивался ни разу. На  что
все эти Светки и Антонины были гладкие и ухоженные, -  но  они  ни  в  какое
сравнение не шли с тем, что я почувствовал, когда схватил Валерию за  шею  и
накрыл ей рот ладонью. Мне захотелось поцеловать ее. Дикое просто желание. В
шею, в губы, в запястье. Куда угодно. Как пелена накатила. И целовал ее  всю
и туда целовал, а ведь насильники так не делают, правда?
   Потом мы выпили кофе, как друзья-любовники. Она себя неловко чувствовала,
потому что вела-то не как жертва, а как полноправный партнер. Молчала, в пол
смотрела.  Я  пытался  завести  разговор  о  Петровском,  узнать,  насколько
серьезно все у них, - но она в разговор не вступала. Через  некоторое  время
спросила:
   - Когда ты уйдешь? Ты же получил что хотел. Уходи. Я прошу.
   - Мне некуда идти. Я люблю тебя. Я остаюсь навсегда.
   - Не паясничай. Ты кто? Что тебе от меня надо?
   - Я журналист, зовут Сергей. Меня ищут бандиты. А твой дружок  Петровский
шьет мне дело ни за что ни про что. Здесь меня никто искать не будет.  Но  я
правда люблю тебя.
   - Фигляр...
   Я перенес телефонный аппарат в гостиную, наткнулся  в  книжной  полке  на
корешок, где было написано "П. Зюскинд. Повести и пьесы", попросил  почитать
вслух. Она сказала:
   - Я хочу спать.
   - Ладно, тогда завтра.
   За все это время, пока я был  у  нее,  два  раза  звонил  телефон;  я  не
разрешил подходить к аппарату. Спросил: "Ты кого-нибудь ждешь?" Она покачала
головой. Но я на всякий пожарный свет везде выключил, будто никого нет дома,
   Мы сидели в темноте, за окном где-то далеко гудели  троллейбусы,  наверху
ругались соседи, плакал ребенок. Она с ногами забралась на  диван,  в  самый
угол забилась. Я сидел на другом краю и соображал: ну вот, я вошел  в  жизнь
этой девушки с серебристыми глазами, я уже здесь, сижу, клюю носом -  а  что
будет дальше? Только я усну, она тут же позвонит куда надо или выберется  из
квартиры через балкон. Разве не так? Что же делать? Но  думать  об  этом  не
хотелось.
   Я  придвинулся  к  ней,  обнял,  ощутил  тепло  тела.  И  снова  она   не
сопротивлялась. Может, от безысходности - что она могла сделать? А может, ей
понравилось... Короче, несколько  раз  мы  с  ней  сошлись  и  заснули,  как
утомленные голубки, но я ее все же  за  ногу  к  себе  привязал,  на  всякий
случай.
   А утром снова к ней полез, уже по-хозяйски, уверенно, и вот тут она  меня
ударила. Вдруг, неожиданно. В самое слабое место.  Своей  маленькой  розовой
пяткой засандалила так, что я от боли чуть сознание не потерял,  рефлекторно
двинул ее ладонью по морде, наотмашь!
   У нее такая тонкая мягкая кожа, я даже сейчас почувствовал, на ней пальцы
красными пятнами отпечатались. А затылком она в стену въехала,  закричала  в
голос. Я рукой закрыл ей рот, навалился сверху, соплю, чувствую ее тело  под
собой,  оно  упирается,  выгибается,  кожа  тонкая,  мне  все   равно   куда
целовать... Даже про боль забыл  и  опять  целовать  везде  начал,  забылся,
рычал, кусался, она  притихла,  я  опять  с  ней  что  хотел  делал,  и  она
разошлась, отвечала мне на полную катушку. Вот чудеса!
   Потом мы успокоились, но левое яйцо зверски ныло, совсем как  во  времена
старых добрых юношеских поллюций.
   - Никогда не делай так больше, - прохрипел я ей на ухо.  -  Я  разворотил
Дрыну череп водопроводной трубой, я в этом смысле уже не целка - ты поняла?
   Моя рука вцепилась в ее лицо, она, даже если бы хотела, все равно кивнуть
бы не смогла. Но мне ответ был не важен. Пусть знает...
   Настало время завтрака. В холодильнике оказалась целая салатница оливье -
я подумал, может, она гостей ждет сегодня? - но Валерия сказала,  что  салат
позавчерашний, она для Петровского готовила, а тот не ел. Идиот  Петровский.
Ладно... Выпили кофе. А потом я  попросил  ее  поставить  хорошую  музыку  и
почитать мне вслух. Сибаритствовать, так до конца. Ты видишь меня, Метла?
 
   * * *
 
   Следственная группа уехала в 7.15, мама сразу принялась вытирать за  ними
пол. Потом она решила еще почистить ковер, вытереть  мебель  и  двери,  и  в
конце концов принялась драить порошком фамильный  хрусталь.  Денис  не  стал
мешать ей, оделся и вышел. Снетко откровенно сказал ему, что  перспективы  у
дела практически нулевые, поскольку в лицо ночных визитеров никто не  видел,
трупов, к счастью, нет, а  отпечатки  на  пистолете  если  и  найдут,  толку
немного: большинство наемных убийц срок нигде  не  тянули  и  "пальчики"  их
нигде не зарегистрированы.
   Денис и так это знал. Вызывать группу смысла не имело, но и обойтись  без
этого невозможно. Единственным реальным  результатом  следственных  действий
стало то, что у него изъяли его  табельный  пистолет.  Полный  идиотизм!  Но
таков порядок. Вещественное доказательство  -  раз,  до  окончания  проверки
правомерности применения, оружия пистолет положено изымать - два! Теперь  он
чувствовал себя, как голый.
   Надо было отвлечься, интенсивно загрузить себя работой да  пора  выжигать
каленым железом разворошенное осиное гнездо, оттуда пойдут  ниточки  во  все
стороны, в том числе и к ночным визитерам... Он много раз звонил Агееву,  но
телефон не отвечал. Тогда он поехал в  концерн  "Единство",  допросил  всех,
кого  застал  в  конторе,  изъял  две  папки   документов.   Возвращаясь   в
прокуратуру, встретил неподалеку на улице Агеева. Денис подумал, что куратор
искал его на работе.
   - Вы у нас были? - поинтересовался он. - А как же конспирация?
   - Нет, нет, с чего ты взял, - замотал головой майор.  Денису  показалось,
что он не в своей тарелке.
   - Знаете, что ночью было?
   - Знаю. Вот гады! Совсем обнаглели! - Агеев смотрел на проходящие машины,
бугристую кору старого тополя, только не на Холмса.
   - А когда решение по моим материалам примут? Ждать-то  нечего:  один  раз
сорвалось, второй... Сколько может везти? На третий раз обязательно грохнут!
   Агеев вздохнул.
   - Не грохнут. Не лезь ты в это дело. Хватит. Работай спокойно, не  заводи
врагов...
   Холмсу показалось, что он ослышался.
   - Что?! А кто мне говорил ворошить муравейник?
   - Обстановка изменилась. И там, - майор поднял палец вверх.  -  И  здесь.
Программа, по которой ты работал,  свернута.  Свиньи  возвращаются  к  своим
корытам.
   - Подождите... Какие  свиньи?  При  чем  здесь  свиньи?  Я  рассорился  с
прокурором, милицией, коллегами, потому что они работали "спокойно", я завел
кучу врагов, которые  пытаются  меня  убить,  все  это  я  делал  по  вашему
указанию! И вы давали мне гарантии безопасности и призывали к острым  мерам!
А сейчас советуете работать спокойно и не заводить врагов!  А  куда  я  дену
тех, которых уже завел?! И с кем я буду спокойно работать?!
   Денис  перешел  на  крик.  Напряжение,  пережитое  ночью,  и  неожиданное
заявление Агеева поставили его на грань нервного срыва.
   - Тише, на нас обращают внимание, -  прошептал  Агеев.  -  И  вообще  нам
нельзя находиться вместе на людях. Созвонимся.
   Не оглядываясь, майор быстро пошел к остановке троллейбуса.
   Окончательно выбитый из колеи, Денис зашел в прокуратуру  и  поднялся  на
второй этаж. Как робот заварил себе кофе, отхлебнул. Кислая бурда.  Но  хоть
горячая. Он почувствовал, что замерз. И снаружи, и изнутри. Душа замерзла.
   За дверью, в  курилке,  слышны  голоса  Васи  Кравченко  и  Панина,  Вася
пытается пересказать какой-то сюжет, связывая  слова  и  предложения  союзом
"бля".
   Надо согреть душу. Денис позвонил в школу Валерии, там сказали,  что  она
больна. Дома никто не поднимал трубку.
   Может, в больнице?
   Денис, морщась, допил кофе и  набрал  номер  в  сто  первый  раз.  Трубка
равнодушно гудела.
   Денис зажал ее плечом и достал мятую пачку сигарет. Пустая.
   Тууу.
   Тууу.
   Покопался в пепельнице, нашел подходящий окурок.
   Тууу.
   Тууу...
   Когда прикуривал, трубка выскользнула и упала на стол, а  затем  на  пол.
Денис не торопился ее  поднимать.  Он  держал  кончик  сигареты  высоко  над
пламенем зажигалки, смотрел, скосив глаза, как  желтоватая  бумага  начинает
тлеть без всяких видимых причин,  выстреливает  дымком,  из  распотрошенного
жерла вываливаются ярко-красные табачные крошки.
   Прикурил. Поднял трубку. Положил ее  на...  Нет,  прежде,  чем  положить,
приложил на миг к уху.  И-не  услышал  ничего.  Подождал.  Точно:  тууу-тууу
заткнулся.
   - Алло, - сказал Денис.
   - Да, - послышался голос Валерии. - Ты почему молчал?
   - Трубка упала, извини... Привет.
   - Привет.
   - А ты где пряталась?
   - Нигде. Я была дома. Просто спала.
   - Я приеду к тебе сейчас.
   Валерия  замолчала.  Странно  замолчала  -  именно  тогда,  когда  ответ,
казалось, очевиден. Какие-то шорохи, щелчки в эфире - тоже странные.
   - Алло, - сказал Денис.
   - Не надо приезжать, - отозвалась Валерия. - Я не хочу.
   - Почему? - тупо переспросил Денис. Надо же,  как  навалилось  -  одно  к
одному. Он устал адекватно реагировать.
   Шорохи и щелчки.
   - Потому что между нами все кончено. У меня другой мужчина. Я надеюсь, ты
забудешь номера моего телефона и моей... квартиры.
   "Квартиры", - подумал Денис.
   - Я приду к тебе, - сказал он.
   - Я все равно не открою. Прощай.
   Денис аккуратно положил трубку, отставил в  сторону  аппарат.  Потушил  о
батарею догоревший до последнего предела окурок. Ему хотелось  застрелиться.
Хорошо, что отобрали пистолет.
   И тут в дверь постучали. Вася Кравченко  просунул  стриженую  грушевидную
голову и, глядя в пол, сказал:
   - Неизвестный позвонил в Центральный РОВД и сообщил, что в  четырнадцатом
доме по Розы Люксембург лежит труп Заметалина. И его, и Есипенко якобы  убил
Курлов. Опер с участковым выехали на место, там  действительно  труп.  Хулио
сказал, чтоб ты ехал разбирался.
   - А машина есть? - по инерции спросил Денис. И тут же  подумал,  что  дом
Валерии находится на той же улице.
   - Как обычно, - ответил  Вася.  Обычно  машин  не  бывало,  и  ездили  на
троллейбусах.
 
 
   Глава вторая
   ХОЛМС И КИРПИЧ
 
   Квартира была залита дерьмом выше плинтусов, так что опергруппе  пришлось
расположиться на лестничной площадке и выставить посты выше и  ниже  этажом.
Труп Бориса Заметалина лежал здесь же,  обсыхал.  Метла  распух  неимоверно,
стянутая узлом удавка скрылась под складками кожи, свитер и рубашка лопнули,
обнажив огромный синий живот.
   Капитан, в респираторе  и  толстых  резиновых  чунях,  какими  пользуются
шлифовальщики мозаичных полов, ходил по квартире, осматривал комнаты,  шкафы
и столы. Заметив Дениса, он оживился:
   - А я уже думал, мне одному здесь плавать... Давай, прокуратура, обувайся
в скафандр.
   Денис взял у сержантов чуни и маску, вошел в квартиру. Респиратор помогал
мало, сразу потянуло на рвоту.
   - Жвачки хочешь? - голос капитана глухо звучал  изпод  маски.  -  У  меня
мятная.
   Позыв усилился.
   Денис покачал головой: спасибо, не надо. Он прошел в гостиную,  где  окно
по  диагонали  перечеркивал  сорванный  карниз;  здесь  же,  в  коричневатой
склизкой луже, валялись подушка и  одеяло  из  спальни.  Стекло  в  серванте
разбито, на обоях под выключателем темные потеки - возможно, кровь. На кухне
также царил разгром, кое-какая посуда  переколочена,  холодильник  завалился
набок и упирается в обеденный стол. Следы борьбы налицо:  значит,  убийство.
Денис обратил внимание и на то, что  раковина  доверху  наполнена  грязными,
местами заплесневевшими тарелками, плита залита горелым маслом, на ней стоит
кастрюля с присохшей картофелиной, сваренной в мундире. Типичный холостяцкий
натюрморт. Значит, это и есть то место, где Метла скрывался последние дни?
   Денис подошел к окну. Там, через двор, огороженный жидкой стеной  тополей
и верб, стоял дом Валерии. Можно  даже  увидеть  окно  ее  гостиной,  плотно
зашторенное занавесками. Совсем рядом, подумал Денис. Так  близко.  И  Метла
тоже мог видеть ее окно и встречать Валерию на улице. И  если  встречал,  то
просто не мог не обратить на нее внимания - Денис был в этом уверен.
   Тууу. Тууу.
   "Забудь номер моего телефона и квартиры". Именно так она сказала.  Почему
же так долго не поднимала трубку?
   "У меня другой  мужчина".  Какая-то  совсем  не  свойственная  ей  фраза.
Идиотская фраза. Другой мужчина. Денис - тот, а этот - другой.  Наверное,  с
бородой и фиксами. Тот, другой, третий... Так говорят девицы в  "Интуристе",
Валерия не похожа на них.
   И окна плотно зашторены.
   Может, ее просто нет дома? Они разговаривали полчаса назад, Валерия могла
уйти. Куда? Она ведь больна. По крайней  мере,  так  она  сказала  в  школе.
Соврала? Зачем? Потому что у  нее  -  другой  мужчина?  "Забудь  номер  моей
квартиры"...
   - Так что делать будем, прокуратура? - громко поинтересовался капитан.  -
Вот тут труба в пакете. С одной стороны кровь,  с  другой  пальцы.  Эксперты
сказали, что пальцы Курлова. Похоже, подтверждается про  Есипенко:  его  как
раз трубой и разворотили. Если кровь совпадет, то других доказательств и  не
надо...
   - Понятые есть? - спросил Денис, отворачиваясь от окна.
   - Ждут на площадке, свежим воздухом дышат.
   - Тогда давайте начинать.
 
   * * *
 
   Из ненаписанной книги
   "С. Курлов. ЗАПИСКИ СЕКСОТА"
   В конце концов даже мне стало  ясно,  кто  это  звонит.  Пидор  клетчатый
трубил по телефону каждые десять минут - соскучился, наверное.  Исстрадался.
Усох.
   Валерия сидела на  полу  в  полосатой  тенниске  и  голубых  "рэнглерах",
смотрела телевизор, на голове - тюрбан из  полотенца.  Она  недавно  приняла
душ, вначале вроде стеснялась, а потом поняла, что это глупо.  Я  ей  еще  и
спинку помыл... Потом смотрел, как она одевается. Она  тоже  любит  закрытый
фасон, черные трусы и лифчики, как и Светка Бернадская - странноватый  такой
полудетский фасон. Ничего, думаю, ей идет, наверное, да и что  ей  может  не
идти, спрашивается?
   И вот она сидела в тюрбане, смотрела какой-то забавный мультик  и  делала
вид, что ничего не слышит. Я видел, как она старается. А он трубил и трубил,
гнус этот. Каждые десять минут. Я давно бы отключил телефон,  сам  не  знаю,
почему до сих пор не сделал этого. А может, и знаю. Просто никогда раньше не
думал, что такие дела могут доставить мне удовольствие.
   Он трубит, а она делает вид, что не слышит. Почему, спрашивается?  Потому
что я вошел в ее жизнь и сижу рядом. Если  захочу,  она  вообще  пошлет  его
подальше. "Петровский, ты гнус, пошел ты на..." Я не  собираюсь  бросать  ее
после того, что было. Ясный перец! Но мне надо  раскрутиться,  выскочить  из
того беличьего колеса, в которое меня загнали  обстоятельства.  Да  нет,  не
обстоятельства... Агеев и Петровский - вот как зовут эти "обстоятельства"!
   Из-за Агеева я замочил Дрына. И этого бомжа.  И  к  "дури"  пристрастился
из-за него. А сижу здесь из-за Петровского, потому что он крутит мое дело  и
в любой момент может спустить на меня ментов. Скажет: "Фас!" - и сотни их, в
форме и в штатском, бросятся по моим следам. Где можно  от  них  спрятаться?
Только здесь. Потому я здесь и сижу. И мне  сейчас  хорошо,  честно.  Хорошо
оттого, что два или три дня назад,  когда  я  смотрел  в  чердачное  окно  и
мечтал, чтобы Валерия вышла из подъезда, только  чтобы  увидеть  ее,  ничего
больше - в это время они с Петровским, возможно, вместе  мылись  под  душем,
целовались там, и он дотрагивался до нее, этот скот; а сейчас я сижу рядом с
ней в гостиной, вижу тюрбан из полотенца на ее голове, вижу розовые пятки  и
маленькие пальцы на ее ногах - а Петровский ни хрена не видит, он  трубит  и
не может дотрубиться, потому что я не разрешаю ей поднимать трубку.
   Теперь она моя. Она уже изменила ему со мной. Изменила телом  и  не  один
раз, изменяет  душой  при  каждом  его  трубном  зове,  на  который  она  не
откликается. Это совсем немного, но я за многим и не гонюсь.
   - Наверное, замкнуло у парня, - говорю.
   - У кого?
   Даже голову не повернула от телевизора.
   - У Петровского. Эти сексоты, они все такие: если им  чего-то  захочется,
так не успокоятся, пока провода на станции не перегорят.
   Сидит, смотрит. Долго молчала, но потом не выдержала.
   - Кто такие сексоты? - спрашивает. - На что ты все время намекаешь?
   - Ну, дорогая... Я не намекаю. Я прямо говорю: твой Петровский  -  подлый
стукач. Не смотри, что он худой и скромный, он еще  четыре  года  назад  пас
девчонок в "Интуристе", этих жаб, которые с турками и пакистанцами крутятся.
Он улыбался им, угощал токайским, затем снимал,  раскладывал,  скальпировал,
выворачивал наизнанку, проверял  на  верность  Отчизне.  А  потом  сдавал  в
Комитет. Он мою однокурсницу, Цигулеву, тоже сдал - хоть она и  стерва  была
порядочная. Дрянь, одним словом, каких  мало.  Но  Петровский  к  ней  домой
приходил с цветами, скромно переминался с ноги на ногу, пузыри носом пускал.
Он такой.
   Чувствую, глубоко ей наплевать стало на этот мультик, может, она вообще с
закрытыми  глазами  перед  телевизором  сидит,  плачет,  -  но  ко  мне   не
поворачивается.
   - Врешь ты все. Врешь. Ты меня долго будешь мучить?
   Я улыбнулся во весь рот, чтобы она даже спиной  почувствовала,  до  какой
степени мне на все плевать, и сказал:
   - Вру. Конечно, вру. Я с самого детства всем вру.
   - Ну вот и заткнись.
   Тут опять телефон.  Она  встала,  выключила  телек,  нервно  прошлась  по
комнате туда-сюда.
   - Можно ответить?
   - Нет.
   - Я ничего не скажу. Ты всегда  сможешь  выдернуть  шнур  или  нажать  на
рычаг. Не буду же я с тобой драться...
   Она машинально потерла щеку.
   Я сделал вид,  что  задумался.  Конечно,  смогу  и,  конечно,  успею,  и,
разумеется, драться со мной она не станет. Но дело не в этом. Я посмотрел на
часы: без пятнадцати четыре.  Сколько  трубить  можно?  Скоро  рабочий  день
кончается, а этот гнус вместо того чтобы  работать,  преступников  ловить  -
трубит и трубит. Телефонный аппарат у Валерии старый, с ярко-красным кожухом
и подчеркнуто "незализанными"  гранями,  знак  качества  спереди  нашлепнут.
Звонок гадкий, пронзительный, я сам себе удивляюсь, почему еще не  раздолбал
его. Подумал: ну вот, скоро раздолбаю. Только  перед  этим  она  скажет  ему
"отвало на полкило", еще раз изменит ему, деваться ей некуда.
   - Ладно, - говорю. - Сейчас ты возьмешь трубку -  но  с  одним  условием.
Скажешь  Петровскому,  что  он  гнусное  насекомое  и  что  он  тебе  больше
неинтересен. Скажи: "отвало тебе на полкило".  Поняла?  Болтнешь  лишнее,  я
утоплю тебя в ванне. Поняла?
   Она посмотрела на меня. Глаза огромные,  откуда  у  нее  такие?  В  кого?
Наверное, мама тоже была красивая,  здесь  наверняка  где-то  есть  семейные
фотографии, надо будет сказать ей, пусть покажет. Потом.
   - Нет. Я лучше вообще не подойду к телефону.
   - Как хочешь. Но лучше подойти. А то он сам заявится сюда.  И  тогда  мне
ничего больше не останется, как прикончить его обрезком какой-нибудь  трубы.
Или арматуриной. Она еще валяется в прихожей...
   Валерия покачала головой.
   - Ты мерзкий тип, - тихо сказала она. И отправилась к телефону. И сделала
все так, как я велел. Только насчет "отвало на полкило" не повторила. Но мне
и так было хорошо.  Не  то  чтобы  прямо-таки  расплывался  от  счастья,  но
какое-то грубое животное удовлетворение имело место, это правда.
   Только когда она сказала: "Я все равно тебе не открою, прощай", -  что-то
вдруг случилось со мной.
   Какое-то узнавание всплыло в мозгу, странная такая  аналогия:  будто  все
это сон, я сплю до сих пор, и не телефон все утро звонил у меня над ухом,  а
будильник, он тормошил меня, не давал покоя: вставай, дурило! - но я  так  и
не смог проснуться, злился, шарил рукой у кровати, чтобы сбросить  будильник
на пол. А встать-то мне ох как надо было, до зарезу надо, я уже  опоздал  на
зачет, или на работу, или еще куда-то, и вся  моя  дальнейшая  жизнь  теперь
пойдет насмарку.
   Меня будто молнией пронзило. Я вдруг все понял. Понял,  что  я  последний
идиот тупорылый, даун, дебил, недоносок. Что из-за идиотской своей  ревности
я сжег все мосты между собой и остальным миром. Петровский,  Петровский,  да
хрен с ним, с Петровским! Пусть это будет он, тысячу раз  он  -  потому  что
никто, кроме Петровского, гнуса этого, помочь мне не сможет!
   Я открыл рот, чтобы сказать: "Не клади  трубку!"  -  но  Валерия  ее  уже
положила и, глядя мимо меня, направилась обратно в гостиную.
   - Стой, - сказал я. - Набери его номер. Быстро.
   - Чей номер? - произнесла она равнодушно.
   - Его. У меня поменялись планы.
   ...Но телефон Петровского молчал.
 
   * * *
 
   Еще звонок. Тишина.
   Денис Петровский убрал руку, спрятал  в  карман.  Он  не  знал,  что  ему
делать. Вообще-то знал: уходить. Не надо было сюда появляться, ему  же  ясно
сказали.
   Но тишина была относительной,  Денис  слышал  приглушенные  голоса  из-за
двери. Женский и мужской. Из-за этой двери или другой, неясно. Кто  говорит,
о чем - непонятно. Это если не хотеть никакой ясности  и  не  желать  ничего
понимать. И вдобавок не знать про "другого мужчину". Неужели  она  такая  же
блядь, как все остальные?!
   Позвонить еще раз? Клавиша звонка с вертикальными  бороздками  похожа  на
аккуратный мазок белкового крема. Дотронуться, просто дотронуться. Денис сам
себе казался занудой. Третьи лишние всегда стоят под дверью, они  все  такие
зануды... В квартире никого нет - или ему просто не хотят  открывать,  какое
его дело, в конце концов?
   Всего несколько минут назад, когда Денис работал в доме напротив, рядом с
вздувшимся трупом Заметалина, - он был уверен,  что  в  случае  чего  просто
возьмет и взломает эту  дверь.  В  мозгу  пульсировало:  НЕ  БЫВАЕТ  НИКАКИХ
"ДРУГИХ МУЖЧИН", СЛУЧИЛАСЬ НАСТОЯЩАЯ БЕДА!
   Сейчас он не был в этом уверен. Он будто покинул зону активного излучения
и оказался один на один со старой, как мир, нелепой, дурацкой проблемой: что
делать, когда твоя девушка уходит от тебя? Орать благим матом? Ломать  дверь
и выбрасывать соперника из окна?
   - Блядь, - сказал наконец Денис.
   Он развернулся и пошел вниз по лестнице, скользя взглядом  вдоль  грязных
перил.
   За спиной раздался щелчок и тихий шорох дерматина.
   - Денис...
   Валерия стояла на пороге в  какой-то  неловкой  позе,  лицо  белее  мела,
пушистые золотистые волосы рассыпаны по плечам. Сзади,  выше  нее  на  целую
голову, темнела шкафоподобная фигура. Огромная рука крепко обхватила Валерию
под грудью, холодные спокойные глаза смотрели на Дениса.
   - Поднимись сюда. Петровский, - раздался негромкий голос. - Дело есть.
   - Ты... - только и вымолвил пораженный Денис.
   - Да. Заходи быстро. Только руки из карманов... И тихо.
   Денис все понял. Он достал руки из карманов, повернул ладонями  наружу  и
без лишних слов поднялся в квартиру.
   - Захлопни дверь, - сказал Сергей.
   Сердечник замка громко клацнул, войдя в паз. Курлов с Валерией  отошли  к
кухне, Денису из залитой светом прихожей почти  не  были  видны  их  лица  -
только странноватый сдвоенный силуэт на фоне сумеречного окна.
   - Выворачивай карманы, Петровский. Спокойно и  размеренно,  без  суеты  и
резких движений. Если есть оружие, лучше говори сразу.
   - У меня ничего нет, - сказал Денис.
   - Ладно, давай показывай...
   Денис быстро освободил карманы: бумажник,  платок,  сигареты,  зажигалка.
Слава Богу, все  вешдоки  и  бумаги,  собранные  в  четырнадцатом  доме,  он
упаковал в сумку и передал капитану.
   - Сними куртку и пуловер, - скомандовал Сергей. - Повернись... Так. Брюки
расстегни. Хорошо... Можешь одеваться.
   Он отошел еще дальше, в глубь кухни. Даже  будь  у  Дениса  пистолет,  он
ничего не смог бы сделать: Курлов на три  четверти  прикрыт  телом  Валерии.
Мысли черной пчелиной тучей роились в голове. Как давно здесь этот  подонок,
каким образом он вышел на Валерию, бил ли он ее, что он вообще с ней  делал,
что собирается делать сейчас...
   - Отпусти, - сказал Денис. - Ей больно.
   - Заткнись, - мотнул головой Сергей. - А то будет еще больнее.  Мне  даже
не надо напрягаться,  чтобы  ахнуть  четыре  ее  сахарных  ребра,  разорвать
селезенку, а затем сломать шейные позвонки. Ты знаешь  это.  Поэтому  будешь
стоять смирно и говорить со мной столько, сколько мне понадобится.
   - Что ты хочешь?
   Курлов не торопился отвечать. На миг Денису показалось,  что  он  немного
растерян. Сергей сел на табурет, рывком усадил Валерию  к  себе  на  колени,
обхватив ее руки и живот. "Извини, Денис, - одними губами сказала девушка. -
Я не хотела открывать". Рядом с ее виском темнел угол навесного шкафчика.
   - Я хочу выбраться, - произнес Сергей. - Из всех обязаловок.  Из  города.
Возможно, из страны. Не знаю... Но чтобы за спиной у меня  было  чисто.  Мне
нужны материалы моего дела.  Все  до  единой  бумажки,  где  так  или  иначе
упоминается моя фамилия. Ты принесешь их сюда, сложишь в эмалированный тазик
и подожжешь. Когда пепел окажется в унитазе и ты нажмешь на смыв -  получишь
назад свою девчонку. Если она захочет возвращаться к тебе.
   Расхожий сюжет из полицейского фильма, подумал Денис. Полтора часа погонь
и перестрелок, главного героя ранят, героиню едва не изнасилуют, но в  конце
концов все будет о'кей и они уплывут на белом пароходе. Какое идиотство.  Но
в жизни реже случаются счастливые совпадения и хеппи-энды. Почему он сказал:
если она захочет? И почему он так по-хозяйски обнимает ее?
   - В деле восемь томов, - соврал Денис. - Их под пиджаком не спрячешь.
   - Возьми тогда спортивную сумку,  дурак!  -  неожиданно  заорал  на  него
Курлов. - Хочешь, чтобы я тебе еще нарисовал, каким транспортом доехать и  с
какой полки папки взять? Я поставил задачу - а дальше твои проблемы.  Можешь
вызывать оперативную  бригаду,  можешь  поджечь  всю  прокуратуру  вместе  с
прокурором, можешь сесть тут на пол и лопнуть, мне плевать!
   Курлов врезал кулаком по столу, сахарница  подпрыгнула,  перевернулась  и
описала незаконченную окружность из белого песка. Валерия сжалась от страха.
   - Хорошо, успокойся... - сказал Денис. - Я пойду и  принесу  то,  что  ты
просишь. Мне нужно только время, чтобы...
   - Чтобы отксерить по две копии с каждой бумаги, - перебил его  Сергей,  -
поднять на ноги спецназ и перекинуться парой слов со своими начальничками из
Конторы. Так, верно? Нет, гнусы, наигрались со мной - хватит... Я  даю  тебе
ровно полчаса, чтобы обернуться. Ради такого дела раскошелишься на такси, не
умрешь. В тринадцать минут восьмого,  если  не  объявишься,  соседи  услышат
крики - ты знаешь, кто это будет кричать. Давай,  Петровский...  На  крыльях
любви. Мы ждем тебя. Правда, малышка?
   Курлов не собирался делать никаких жестов в стиле Рэмбо, но, видно, ему в
самом деле не хватало уверенности-а может, просто не везло, - потому что  он
наклонился к Валерии и потрепал ее по щеке. А для этого ему понадобилось  на
какое-то мгновение ослабить хватку.
   Денис вдруг увидел лицо девушки - белее бумаги. И огромные глаза, которые
спрашивали его о... о чем?
   "Я не знаю, правильно ли я делаю, Денис, в какую дурацкую историю угодили
мы оба, никогда не думала, что..."
   Тонкие пальцы Валерии метнулись к сахарнице, уцепили  ее  за  открывшуюся
горловину. Курлов вздрогнул, повернулся на шум, губы мгновенно  собрались  в
точку, его огромная ладонь впилась в предплечье девушки.
   - Эй, не понял?!
   Она ударила его локтем в живот. Все равно что в стену.
   Денис обнаружил, что летит навстречу им или катится, как мячик  с  горки.
Он не чувствовал своих ног.
   Только правый кулак - тяжелый, набухший  страхом  и  первобытной  злобой.
Только лицо Курлова - с точкой губ посередине. Расшибу этот арбуз.
   Курлов легко вскочил на ноги, Валерия оказалась на полу  у  плиты,  среди
фарфоровых осколков, перемешанных с  поблескивающими  кристалликами  сахара.
Денис нырнул  под  метнувшуюся  навстречу  руку,  ударил  снизу  в  челюсть.
Раздался неожиданно громкий деревянный треск, на голову Курлова  просыпалась
сухая штукатурка, навесной шкафчик качнулся назад,  опасно  завис  на  одном
креплении. К нижнему углу дверцы прилипли несколько мокрых волосков.
   Он расшиб голову об угол, этот ублюдок.
   Сергей  стоял,  держась  за  стену,  широко  расставив  ноги.  Глаза  его
округлились, зрачки упрямо ползли под брови. Он был в  нокауте  -  и  только
чудом держался в вертикальном положении. Левая рука бессмысленно  шарила  по
стене, сбрасывая на пол с крючков  доски,  черпаки  и  ножи.  Железо  нервно
гремело: трень-трень.
   Денис выпрямился и провел еще один короткий удар в корпус. Голова Курлова
мотнулась, с волос на стену слетела  капля  крови,  повисла  восклицательным
знаком. Он коротко переступил, шаркнул ногой и стал заваливаться на Дениса.
   Денис отступил. Но гора мускулов со звероподобным лицом  не  падала,  она
надвигалась как злой рок, как судьба... Он отступил еще на полшага... Еще на
шаг... Ну падай же, падай, сволочь!
   В руке Курлова блеснул большой кухонный нож.
   Кирпич бы разделал Холмса, как мясник разделывает свиную тушу, никакой бы
бокс не помог, но удар затылком об угол  шкафчика  сделал  свое  дело:  силы
уходили, координация движений  нарушена,  выброшенная  вперед  рука  описала
полукруг довольно вяло, Холмс пнул его в колено,  и  наконец  Кирпич  тяжело
рухнул на пол. Денис отбросил нож в сторону.
   - У тебя кровь! - закричала Валерия. - Смотри, кровь!
   - Погоди, погоди... Какой гад, подумать только, - морщась от боли, сказал
Денис. - Настоящий убийца...
   Он будто вынырнул из страшного сна и постепенно приходил в себя, стараясь
разделить явь и ночной кошмар.
   Валерия попыталась пристроить смоченный марганцовкой  тампон  из  ваты  и
марли под разорванную на бедре брючину. В конце концов  она  сильным  рывком
оторвала брючину напрочь, быстро промыла  рану  и  наложила  сухую  повязку;
золотистые волосы, вымытые только сегодня утром, были перепачканы в крови. И
руки, и тенниска тоже - в крови Дениса.
   - Он мне говорил, что убил кого-то... И меня угрожал убить... И тебя чуть
не убил... Это счастье, что только кожу порезал...
   Валерия посмотрела на Курлова. Тот  неподвижно  лежал  поперек  прихожей,
зарывшись лицом в коврик. Волосы на  разбитом  затылке  топорщились  темными
влажными сосульками. Денис сидел рядом в окровавленных брюках  с  оторванной
брючиной. "Если оторвать вторую, то будет естественнее,  -  пришла  дурацкая
мысль. - Девчонки делают шорты из выношенных джинсов..."
   - Ничего страшного, - он улыбнулся  бесцветными  губами.  -  Обошлось.  А
ты... Ты как?
   Она  присела  перед  ним  на  корточки,  серьезно  посмотрела  в   глаза.
Поцеловала в уголок рта.
   - Я в порядке. Спасибо тебе.
   - Как все это получилось? Он что, в окно залез?
   - Все получилось по-дурацки, Денис. Слишком по-дурацки. Я, наверное, вела
себя как школьница... Потом  расскажу.  И  этот  звонок,  все,  что  я  тебе
наговорила... Забудь. Он угрожал мне, Денис, понимаешь?
   - Только угрожал?
   - Один раз смазал по лицу, - Валерия невесело усмехнулась.  -  Но  я  его
тогда здорово достала. Больше ничего не было.
   Она еще раз поцеловала Дениса, он почувствовал ее  язык  между  зубами  и
горький вкус ее слез.
   - Не надо, - сказал Денис. - Слышишь?
   Валерия помотала головой. Широкая дебильноватая  улыбка  расплывалась  по
лицу Дениса, он ничего не мог с этим поделать. Все хорошо. Черт возьми,  все
гораздо лучше, чем могло быть. Он поднялся, опираясь на  ее  плечо  и  дверь
ванной комнаты. Боль была терпимой, ровной, в ритме пульса.
   Курлов вяло шевельнулся на полу и застонал.
   - Надо обработать ему рану, - тихо сказала Валерия.
   - Сначала этого коня еще стреножить надо, - сказал Денис. - Веревка есть?
   Он перехлестнул за спиной мощные,  безвольно  болтающиеся  руки,  обмотал
двумя петлями столбообразные ноги,  свободный  конец  веревки  продел  между
связанными запястьями и, подтянув ступни к рукам, затянул  несколько  узлов.
Курлов застонал сильнее. Если бы веревка  не  кончилась,  следовало  бы  еще
набросить петлю на горло, чтобы резкими движениями связанный душил сам себя.
А для страховки надо еще привязать задержанного  к  дереву,  штакетнику  или
вбитому в землю колу. Все это Холмс узнал из старого справочника "Рукопашный
бой", выпущенного НКВД СССР в 1934 году. Справочник ему давал Мамонт.
   - Где ты этому научился? - спросила Валерия.
   - Звони "02", - не отвечая, распорядился Денис. - Скажи так: "Следователь
горпрокуратуры Петровский задержал убийцу Курлова". И назови свой адрес.
   Пока девушка звонила, он обыскал Курлова, но  ничего  интересного,  кроме
фунтика с анашой, не обнаружил.  Анашу  он  оставил  в  кармане:  вынут  при
понятых - еще одна статья.
   - Его надо перевязать, - сказала Валерия,  положив  трубку,  и  принялась
ножницами выстригать волосы вокруг ранки.
   - А правда, где ты научился так связывать? - снова спросила Валерия. - Он
сказал, что ты стукач. Ловил девушек в "Интуристе". Которые  с  иностранцами
гуляли...
   Дениса как кипятком обдало.
   - Что?!
   - И его подругу посадил. Она красивая, хотя  и  дрянь...  Почему  он  так
сказал?
   "Откуда он все знает?! Сволочь, откуда?!"
   - Принеси йод.
   - Он говорил - ты и меня посадишь. Но за что?
   - Он наркоман, потому и мелет, что в башку придет. Принеси йод.
   Денис сказал это спокойно, и, похоже,  ответ  Валерию  удовлетворил.  Она
пошла в кладовку, к аптечке.
   Холмс зажал Курлову нос. Тот задергался и открыл глаза.
   - Пусти, сука! Стукач поганый!
   - Почему стукач?
   - Потому... Кто Тоньку Цигулеву сдал? Кто к Агееву на Кавказскую бегал?
   Курлов действительно знал все. Как он мог пронюхать?
   - Откуда эти бредни? - равнодушно спросил Холмс.
   - Да оттуда! Я тоже стучал Агееву, но не по своей воле! Ой заставил меня!
И в "Визирь" он меня послал! Из-за него я к анаше привык, да и все остальное
из-за него...
   - Ах, вот оно что, - понимающе кивнул Денис. - Значит, ты  ни  в  чем  не
виноват. Виноват какой-то  Агеев,  который  заставил  тебя  убить  Есипенко,
Заметалина, кого еще?
   - Не строй из себя целку! Метлу я не убивал! Родик Байдак распорядился...
Он и меня подставил...
   Курлов откинулся на пол и прикрыл глаза.
   - Башка болит, наверное, сотрясение. Хоть "Скорую" вызови...
   В комнату вернулась Валерия с йодом.
   - Я ничего не придумал. Как я могу такое выдумать? Это  знать  надо...  А
откуда я могу все это знать? Ты же следователь, подумай...
   Вместо ответа Денис взял у девушки йод и  вылил  полпузырька  Курлову  на
затылок. Тот дернулся от боли, выругался.
   Валерия удивленно посмотрела на Дениса.
   - Ничего страшного, - сказал он. - Быстрее в себя придет.
   Курлов, не открывая глаз, попытался перевернуться, но связанные за спиной
руки мешали.
   - Гнусы, - пробормотал Курлов. - Отпидоращенные гнусы.
   В дверь настойчиво позвонили.
   - Быстро приехали, - сказал Денис.  Но  облегчения  он  не  почувствовал.
"Откуда эта сволочь все знает?"
   Ответ на этот вопрос Денис получил на следующий день, когда делал обыск в
квартире Курлова. Среди бумаг в письменном  столе  он  обнаружил  листок  из
блокнота с рисунком, выполненным капиллярной ручкой: тонкая, то ли  женская,
то  ли  детская  фигура,  распяленная  в  вызывающей  позе.  Лицо   нимфетки
наполовину  скрыто   прядью   волос,   гибкая   спина   с   просвечивающимся
позвоночником, голое необросшее лоно. Если бы  Агеев  подрядился  татуировки
накалывать уркам, они бы его завалили  деньгами.  Денис  перевернул  листок.
Здесь был записан номер телефона.  Хорошо  знакомый  номер.  Курлов  говорил
правду!
 
   * * *
 
   Дело делу рознь. Сейчас Денис ощутил это особенно наглядно. Расследование
в отношении Курлова шло как по маслу:  экспертиза  показала,  что  кровь  на
трубе с его "пальцами" принадлежит  Есипенко,  люди  Суровца  рыли  землю  и
раскопали, что Курлов  забил  до  полусмерти  бомжа  на  чердаке  и  ограбил
студентов в каком-то подвале,  неожиданно  дружно  его  опознали  сотрудники
"Пилота", Степанцов мгновенно выдал санкции и на  обыск,  и  на  арест...  В
результате  "накрутивший"  восемь  статей   Курлов   надежно   устроился   в
следственном изоляторе ФСБ. Когда  Денис  позвонил  Агееву,  тот  на  минуту
задумался, а потом сказал: "Ладно,  мы  его  подержим  пару  недель,  но  не
больше. И вообще,  я  уезжаю  в  командировку,  ты  меня  случайно  застал".
Уголовные  дела,  по  которым  проходил  Курлов,  Денис  объединил  в   одно
производство и надеялся завершить их  как  раз  за  пару  недель.  Но  потом
наступит судебная волокита, Курлова переведут в обычную следственную тюрьму,
где "неудобные"  обвиняемые  имеют  обыкновение  скоропостижно  умирать  или
кончать с собой. Впрочем, об этом Денис старался  не  думать.  Расследование
проходило успешно, чего не скажешь о других делах.
   Например, убийство водителей не сдвигалось с места. Прокурор  дал  прямое
указание прекратить дело в связи со смертью Заметал  ина  и  Есипенко,  хотя
Петровскому было ясно, что Метла и Дрын застрелили их не  сами  по  себе,  а
выполняя чье-то указание. Но Степанцов этого не понимал, точнее, делал  вид,
что не понимает. Денис обжаловал указание шефа, но на  этот  раз  Победенный
его не поддержал, а может, жалоба до него  и  не  дошла:  позвонил  клерк  -
зональный прокурор следственного управления  и  сказал,  что  дело  подлежит
прекращению.
   Между тем Денис заметил, что отношение к нему  со  стороны  коллег  стало
прохладным. Никто не заходил выпить кофе или стрельнуть сигарету,  никто  не
приглашал к себе, даже в разговоры с ним вступать избегали. Он ломал голову:
что же произошло,  но  вскоре  его  сомнения  разрешились  самым  ужасным  и
неожиданным образом. Однажды  секретарь  пригласила  его  зайти  к  шефу  на
совещание.
   Переступив порог  кабинета,  Денис  почувствовал,  что  произошло  нечто,
изменившее привычную  обстановку.  Может,  Степанцев  установил  в  кабинете
ионизатор (электричеством пахнет, близкой грозой), а может, за  ночь  кто-то
поклеил новые обои (Денису вдруг показалось, что он ошибся  дверью),  может,
просто солнечная активность повысилась?.. Едва  слышное  эхо  разговора  еще
гуляло по кабинету Степанцова, но все  замолчали,  едва  Денис  появился  на
пороге.
   Недоброе эхо.
   Сам Степанцов, его замы Панин и Климчук, его помощники Боревич с Шуром, а
также Таня Лопатко, Тихон Крус, Кравченко - все они смотрели на Дениса  так,
будто он явился на планерку в расстегнутых брюках и с  подкрашенным  синькой
"ирокезом". Один только Курбатов сосредоточенно изучал заснеженные тополя за
окном.
   - Здравствуйте, - сказал  Денис,  глянув  на  стенные  часы  над  головой
прокурора. - Я опоздал?
   Никто не проронил ни слова.
   Ближе всех к Денису сидела Таня Лопатко, невыспавшаяся, бесцветная,  лишь
между указательным и средним пальцами  горело  яркое  йодистое  пятно.  Таня
смотрела презрительно и... брезгливо. Все остальные смотрели так же.
   - Что случилось? - спросил Денис.
   Тишина. Он подождал еще несколько секунд.
   - Я могу сесть?
   После долгой паузы Степанцов раскрыл наконец-таки рот.
   -  Садитесь,  Петровский.  Вы  пропустили  одно  важное  сообщение.   Оно
наверняка заинтересует вас.
   - Я уже заинтригован, Владимир Иванович.
   Денис сел рядом с Васей Кравченко и приготовился слушать. Вася неожиданно
встал и в гробовом молчании пересел  на  Другое  место  -  ближе  к  окну  и
Курбатову.
   - Нам стало известно, что один из следователей нашей прокуратуры является
негласным сотрудником ФСБ, - сказал Степанцов.
   Денису показалось, что под высоким потолком громыхнул  гром  и  сверкнула
молния. Он даже зажмурился.
   - ...Нам известно, что его псевдоним Холмс и он внедрен в  прокуратуру  с
целью выявления коррупционеров в  правоохранительных  органах,  -  продолжал
Степанцов.
   Панин закашлялся. Шур сморкнулся в платок. Таня Лопатко закурила.
   - Нет нужды напоминать, что борьба с коррупцией - дело святое. И тот, кто
борется с нею, пусть даже в одиночку, во враждебном  окружении,  -  прокурор
иронично натянул губы, - заслуживает  искреннего  уважения  и  восхищения  с
нашей стороны... Жаль  только,  что  герои  этой  невидимой  войны  чересчур
скромны, чтобы хвастать своими подвигами.
   Степанцов с улыбкой посмотрел Денису в глаза.
   - Вот, собственно, и все,  что  я  хотел  вам  сказать.  Уважение,  Денис
Александрович, и - восхищение.
   Денису казалось, что здесь не только новые обои - все новое,  непривычное
и чужое: столы, стулья, паркет, ковровое покрытие, и сами люди - с  которыми
он если и был когда-то знаком, то в другой, параллельной  (перпендикулярной)
жизни.
   Откуда они узнали?.. Откуда все знают про его вторую жизнь? Этого  просто
не может быть! Но это есть...
   Денис оглушенно молчал.
   - Что же вы молчите, мистер Холмс? Поделитесь своими успехами! - отечески
улыбался прокурор, но в глазах  тлел  огонек  затаенной  злобы.  -  Надеюсь,
урожай собрали богатый?
   Денис достал из кармана  сигарету,  покрутил  в  пальцах,  сломал,  сунул
обратно в карман. И медленно поднялся со стула.
   - По человеку с гектара, Владимир Иванович. Извините. Представляю,  какой
сволочью выгляжу  сейчас...  Но  оправдываться  не  стану.  Я  не  занимался
плетением интриг и доносов ни на кого не писал, я занимался тем же, чем  все
остальные. Расследовал дела. Старался  как  мог.  Но  эта  работа  оказалась
гораздо труднее, чем мне представлялось на юрфаке. Оказалось, здесь нужны не
только мозги, не только воля  и  терпение...  Нужно  что-то  другое.  Иногда
происходит утечка информации, иногда подозреваемые  скрываются  из-за  того,
что не были вовремя подписаны ордера на арест и обыск.  Свидетели  исчезают,
обвиняемые и потерпевшие погибают при  подозрительных  обстоятельствах...  И
это считается в порядке вещей, никто даже не пытается выяснить причины столь
странных событий. Это случайность или предательство? Кто виноват?
   - Хватит, Петровский, - прокурор уже не улыбался, и угольки в прищуренных
глазах разгорались все ярче. - Обсудите это со своими настоящими товарищами,
на собрании в Управлении. Одновременно обдумайте законность своих  действий.
Все-таки прокуратура - это орган надзора  за  законностью,  а  не  вражеский
вертеп.
   - ...Я много раз задавал себе эти вопросы, - продолжал Денис.  -  Я  тоже
хотел бороться с предательством. Не как сексот, которому позарез нужно сдать
план по разоблаченным коррупционерам, а  как  следователь,  которому  мешают
работать. Как человек, который тоже отвечает за  смерти  проходящих  по  его
делам людей...
   Степанцов метнул быстрый взгляд в сторону Курбатова. Курбатов кивнул.
   - Слушай, ты, - негромко сказал важняк, поднимаясь  навстречу  Денису.  -
Ты, правдоискатель... Посмотри на себя со стороны! Ты оформлен следователем,
ты получаешь зарплату, ты улыбаешься товарищам. Но они  пашут,  а  ты  ищешь
соринки у них в глазу, а сам ничего не делаешь. Работничек... Все это  время
ты реально вел два дела - а остальные тянули по пять-шесть. Для Кравченко  и
Снетко, которые за полгода передали в суд двенадцать дел, это  была  работа,
настоящая работа, а для тебя, который не сделал ничего, - это только  хобби.
Основное для тебя - это слежка, ты ищешь упущения, а они всегда есть у  тех,
кто трудится. А ты не хотел пахать, как все. В этом  вся  причина.  Не  надо
кивать на дядю и обвинять коллег. Лучше сядь.  Петровский,  а  еще  лучше  -
выйди и не мешай работать остальным. У нас нет времени утирать твои сопли.
   Курбатов встал напротив Дениса, достал руки из  карманов.  Казалось,  еще
секунда - и он вытолкнет его за дверь. Но Денис даже глазом не моргнул.
   - Я выйду отсюда лишь когда закончу, - сказал Петровский. -  Здесь  сидят
люди, которых я  считал  своими  если  не  друзьями,  то  хотя  бы  хорошими
знакомыми. Меня обвинили перед ними, я должен...
   - Упаси Боже, - удивился Степанцов. - Что за дикость, Петровский? Кто вас
обвинял? Мы все  работаем  на  одно  большое  дело,  какие  тут  могут  быть
обвинения?
   - Могут. Потому что не все. И  не  на  одно...  Меня  предупреждали,  что
кое-кто  из  проходящих  по  делу  Берсенева  -  Старыгина   находится   под
покровительством крупного чина в прокуратуре...
   - Что-о?..
   Степанцов быстро взял себя в  руки.  Посмотрел  на  часы,  взял  ручку  и
записал что-то на настольном календаре.
   - Я полагаю, вы закончили, Петровский, - сказал он будничным тоном.  -  И
сейчас можете идти. У нас  масса  нерешенных  дел.  Татьяна  Леонардовна,  -
прокурор повернулся к Лопатко, - что у вас слышно по Пешнеру?
   Прежде чем выйти, Денис  еще  раз  оглянулся,  попытался  поймать  Танины
глаза. Она курила третью по счету сигарету и, разговаривая  со  Степанцовым,
смотрела на заснеженные тополя за окном.
 
 
   Глава третья
   ПРАВО НА САМООБОРОНУ
 
   - Ты как в воду опущенный. Что-нибудь случилось?
   - Много работы. Только и всего.
   Это правда. В "Елочке" несколько человек прокололись. Когда в  документах
обнаружились нарушения,  подставные  фигуры  не  захотели  отвечать  и  дали
показания на Байдака. Очень аккуратно: дескать,  Дмитрий  Павлович  в  курсе
всех дел, в основном он руководил, они только выполняли указания... И  пошла
раскрутка. Слово там, фраза  там,  подпись  там...  Разбросанные  по  разным
местам, они ни о чем не говорят, но собранные вместе  говорят  о  многом.  В
университете  Дениса  учили,  что  косвенные  доказательства  не  изобличают
виновного так наглядно, как прямые, но если  они  замыкаются  в  кольцо,  то
выскочить из него куда труднее, чем при прямых показаниях очевидцев.  Теперь
он убедился, что это действительно так. Дмитрий Павлович уже обложен со всех
сторон. Осталось добавить два-три штриха...
   Прачечная "Эстер-Люкс" на Московской, куда мать с огромным  трудом  взяла
годовой абонемент, - это всего лишь просторный подвал с влажным  тропическим
климатом, пятнадцатью металлическими утробами-барабанами и вечной  очередью.
Место, где лучше всего думается о тщете всего сущего.
   - Не забудь добавить синьки  перед  полосканием,  -  сказала  мама.  -  И
крахмалу. Я выйду подышу воздухом.
   На самом деле она тайком курила - с тех  самых  пор,  как  умер  отец.  И
первой сигаретой, которую  Денис  попробовал  в  жизни,  был  ее  ментоловый
"Салем", украденный из косметички.
   После стрельбы в подъезде она стала "дышать воздухом" гораздо чаще. Порез
на ноге Денис от нее скрыл.
   - Ладно, иди, я управлюсь, - сказал Денис. - Только оденься.
   Белье стучалось в стеклянную крышку барабана, воскрешая в памяти сцену из
"Тайны двух океанов", где врачиху подводной лодки  коварный  враг  утопил  в
погружном отсеке. Вниз по бетонной стойке с желтым размашистым номером  "14"
сползала пена: видно, бак где-то протекал, или крышка неплотно  закрывалась.
Денис подергал ручку, толкнул крышку бедром - вроде стало лучше.
   Ему тоже хотелось курить. Сегодняшний поход  в  прачечную  был  для  него
пыткой. Лучше бы поехал к Валерии, выпил с ней шампанского, лежа на  широком
диване. Без одежды... Но семейный мир надо укреплять.  Да  и  Валерия  ведет
себя как-то странно: не подпускает его к себе... То один придумает  предлог,
то другой. Раньше такого не было.
   В "Тайне двух  океанов"  врага  искали  вдумчиво  и  серьезно.  Мудрые  и
преданные делу чекисты не оставляли без внимания ни одного факта, ни  одного
подозрения. Если бы сейчас  так  работали,  врагов  у  государства  было  бы
гораздо  меньше.  Телефон  Агеева  не  отвечал,  ни  с  кем  из  руководства
Управления дежурный не соединял, хотя псевдоним  Холмс  должен  был  служить
паролем для доступа на любой уровень. Во всяком случае, раньше ему  говорили
именно так. Но то было раньше. Похоже, операция "Чистые руки" никого  больше
не интересовала - а сколько было хороших слов, сколько решимости в  голосах,
сколько обещаний!..
   В дальнем конце прачечной стояли чугунные ванны - с синькой и  крахмалом.
Плитка вокруг скользкая, настоящий кисельный гололед. Денис взял два  ведра,
осторожно пошаркал туда. Вернулся с полными ведрами, смотрит  -  симпатичная
девушка,  в  свитере  и  короткой  юбке,  пыхтит  у  его  барабана,   крышку
придерживает, на ноги ей целая мыльная Ниагара прет.
   - Открылась, - коротко сказала девушка, поднимая к Денису раскрасневшееся
лицо.
   Красивое лицо. И ноги красивые, тонкие... правда, в  пене  все.  Пушистые
белые клочья на тонких колготках, на изящных  ботиночках.  Но  это  ей  даже
идет. Почему-то она не разделась. В свитере здесь запаришься... Денис  молча
отстранил девушку, вынул из ручки металлический  штырек,  врезал  по  крышке
бедром. Есть такой старый танец "бамп", когда-то считался страшно фривольным
- там тоже бедрами надо было работать: бамп-бамп  друг  о  дружку.  Конечно,
гораздо  приятнее  станцевать  его  с  этой  девушкой,  чем  со   стиральным
агрегатом.
   Но крышка, слава Богу, встала на место без вопросов.
   - Вы не обварились? - спросил Денис.
   - Нет, ничего, - она улыбнулась. Как в рекламе: парень в  прачечной  ищет
свой носок, а находит его в соседней машине в девичьем  лифчике.  И  хозяйка
лифчика обещающе улыбается ему. Но тут в улыбке никакого обещания  не  было.
Скорее проглядывала преодолеваемая скованность или напряжение...
   - Извините, мне следовало сразу закрыть ее плотнее.
   - Очень много воды на пол вытекло, вам нужно будет добавить.
   - Непременно.
   Девушка отошла в сторону, оперлась о батарею и  стала  ладонями  вытирать
колготки.  Сверху  вниз  -  любовно  так,  бережно,  с  полным  уважением  к
собственному телу. Денис на  себе  почувствовал,  насколько  такое  уважение
заразительно. Он  смотрел,  смотрел,  а  потом  вспомнил,  что  надо  синьку
добавлять. И крахмал, конечно.
   Включил  воду,  включил  машину,  вылил  оба  ведра  в  специальный  паз.
"Кажется, надо было слить воду вообще и набрать свежую, - рассеянно  подумал
он. - Или наоборот?.." Черт бы  побрал  это  дело.  Но  хороший  сын  должен
полностью выполнять свой сыновний долг.
   Клубился пар, белье летало в барабане из  стороны  в  сторону,  отбойными
молотками звучали нервные  голоса  из  очереди:  опять  кому-то  не  хватило
порошка. А  девушка-соседка  куда-то  исчезла  вместе  со  своими  стройными
ногами.  И  Валерия  отстранилась  и  отдалилась.  И  Таня  Лопатко  уже  не
напрашивается  ни  на  легкий  флирт,  ни  на  что-то  большее.  Как-то  так
случилось, что в последнее время он оказался в изоляции.
   Его  нарочно  выставили  предателем  перед  своими.  Это  психологический
прессинг, чтобы выжить Холмса из прокуратуры.  Человек  не  может  работать,
когда он враг для" всех окружающих. Но  если  он  проявит  слабость,  то  не
вернет к себе расположения бывших товарищей. А  вот  если  засадит  все-таки
Байдака, Хоя и всю их банду за решетку - тогда другое  дело...  Полюбить  не
полюбят, но уважать станут. Байдак явился-таки на допрос, не стал дожидаться
привода, хотя теперь-то уж точно это ему не грозило. Держался он  важно,  но
когда Денис показал ему несколько документов,  сразу  изменился  в  лице.  И
сразу побежал к своему другу Степанцову - советоваться...
   - ...Эй, кто-нибудь!
   Денис  обернулся  на  крик.  Мужчина  в  поношенном  пальто   с   редкими
взъерошенными волосами, похожими на  воробьиный  хохолок,  стоял  в  дверях,
рупором приставив руки к губам.
   - Эй! Там женщине плохо! Кто с ней пришел - скорее на выход!
   "Мама", - подумал Денис. И опрометью бросился к дверям. Люди  из  очереди
расступились, у них лица цвета  яичного  белка,  точками  намалеваны  глаза.
"Точка, точка, запятая". Одна ступенька, две, три, четыре...
   Мама лежала на утлой скамейке метрах  в  двадцати  от  входа,  голову  ей
поддерживала какая-то тетка в фуфайке и шерстяном платке. Накинутое на плечи
пальто сползло, глаза закрыты, лоб в испарине, на щеке - грязный след.
   - Что с ней? - крикнул Денис.
   Он присел на колени, взял в ладони ее руку. Рука показались холодной, как
рыба.
   - Не  знаю,  -  пробормотала  тетка,  отворачиваясь.  -  Сидела,  курила,
молчала, а потом вдруг смотрю: на землю - хлоп, и рот открылся. Ты  ее  сын,
что ли? Держи тогда, мне некогда.
   - Сейчас, сейчас, подождите...
   Денис натянул на мать  пальто,  нащупал  пальцами  аорту  на  шее.  Пульс
частый, какой-то горячечный. Через секунду до  Дениса  дошло,  что  это  его
собственный пульс. У матери биение крови не прощупывалось.
   - "Скорую" вызывал кто-нибудь? - крикнул он в самое ухо тетке.
   - Не-е, кажется... Не знаю.
   Он вскочил на ноги, оглянулся, ища глазами  телефонную  будку.  Видел  же
где-то рядом, точно - видел, еще хотел позвонить на обратной  дороге  Агееву
домой. Но где?..
   Вместо  телефона-автомата  глаза  Дениса  уперлись  в  спину  его   новой
знакомой. Девушка уходила вдаль по улице в чем была: короткая юбка,  свитер,
ни куртки,  ни  головного  убора.  Она  шла  спортивной  походкой,  уверенно
переставляя тонкие ноги в  блестящих  колготках  и  изящных  ботиночках.  Ни
сумки, ни чемодана, с какими люди обычно отправляются в прачечную.
   "А как же ее белье?.. - мелькнула удивленная  мысль.  -  Она  же  стирала
где-то рядом со мной..."
   Но мысль эта промелькнула  по  краю  сознания,  и  тут  же  он  вспомнил:
телефон!.. он видел телефон в самой  прачечной,  рядом  с  фанерным  стендом
"Информация для клиентов". Точно!
   - Не опускайте ей голову, держите как можно выше, - сказал он недовольной
тетке в фуфайке,  со  всех  ног  припуская  обратно,  к  высокому  бетонному
крыльцу, на котором уже толпились зеваки.
   - "Скорую"! - крикнул Денис на ходу. - Там автомат! Наберите скорее!..
   Никто не пошевелился. Люди не  любят  отрываться  от  бесплатных  зрелищ.
Денис понял, что, кроме него, никто ничего не сделает,  и  замолчал,  хватая
распаленным ртом холодный воздух.
   И  вдруг  зеваки  полетели  с  крыльца.  Раздался  нечеловеческий  вопль,
какой-то звук, напоминающий вздох великана, потом  ударил  гром.  Земля  под
ногами Дениса мелко задрожала, будто усилитель бас-гитары. Створка дверей  с
табличкой "ЭСТЕР-ЛЮКС. Работаем с 9-00 до 23-00" отлетела  в  сторону,  сбив
какую-то женщину, из проема вылетело облако пыли, пара  и  вынесло  с  собой
обломки стульев, кучу какого-то хлама и тряпья, повалил дым,  вместе  с  ним
стали выскакивать на  улицу  черные  обгоревшие  люди,  они  выли,  кричали,
отталкивали друг друга. И не понять было,  кто  из  них  мужчина,  а  кто  -
женщина. У них были одинаковые  темные  лица  и  дымящиеся  лохмотья  вместо
одежды.
   - Денис оглянулся: тетка  в  шерстяном  платке  уставилась  на  прачечную
пустыми глазами-виноградинами, ее нижняя челюсть подпрыгивала. Голова матери
лежала на голых досках.
   - Поднимите голову, - сказал Денис.
   Тетка посмотрела на него, как на пришельца.
   - Поднимите ей голову, пожалуйста. Я побегу за "Скорой". Что ж вы  раньше
не вызвали-то, ей-Богу?
   ...Где-то далеко, за два квартала отсюда, девушка в  блестящих  колготках
открыла дверцу подъехавшего к обочине автофургона.
   - И как помывка? - негромко спросил ее мужской голос.
   - Все чисто, - ответила девушка.
   - Где он?
   - Стоял у машины.
   - А контроль результата?
   - Чего зря светиться... Там никуда не денешься.
   Когда она забиралась на высокую ступеньку, предусмотрительно подняв  край
юбки, проходящие мимо мужчины невольно оглядывались. Ноги у нее  и  в  самом
деле были красивые.
   Денису пришлось долго ждать, пока разберутся с  тяжелоранеными.  Врачи  в
испачканных кровью и копотью халатах огрызались на Дениса:
   - Подожди со своим обмороком! Не видишь, что делается?!
   Денис готов был волосы рвать на себе: девять карет "Скорой", толпы врачей
- а помощи ждать неоткуда! Тетка  в  платке  куда-то  смылась,  мама  лежала
неподвижно, лицо, постарело лет на десять, глаза ввалились, щеки серые.
   - Я следователь прокуратуры! - неожиданно закричал он и вырвал из кармана
удостоверение, показывая коричневую книжечку сразу всем и никому  конкретно.
- Немедленно окажите помощь этой женщине!
   Отсутствие конкретики дает и неконкретный результат. Хаотическое движение
белых халатов не  изменилось.  Сердечный  приступ  уступает  по  зрелищности
рассеченному лбу: чем больше крови, тем активнее реагируют  доктора  "Скорой
помощи".
   - Что у вас произошло?
   Денис поднял голову. Молодая сестричка, не дожидаясь,  пока  он  ответит,
склонилась над матерью, прямо через платье приложила  к  груди  фонендоскоп,
одновременно оттянула вниз веко, пощупала пульс.
   - Она сознание потеряла, - сказал Денис, хотя это было и так видно. - Еще
до этого всего...
   - Раньше такое бывало?
   - Нет. Правда, у нее  сердечная  аритмия,  я  как-то  пару  раз  "Скорую"
вызывал...
   Вокруг продолжался кошмар,  резко  пахло  горелым  мясом  и  кровью,  под
обломками что-то протяжно гудело: то ли агонизирующие машины с бельем, то ли
голоса раненых. К прачечной сбегались все новые и новые люди,  пожарники  во
всю глотку матерились на  шофера,  требуя  прибавить  "напругу".  До  Дениса
постепенно доходило, что было бы с ним, не упади мать в обморок.
   - Да, тахикардия, и давление упало, - сказала сестричка.  -  Кардиоспазм.
Сейчас все сделаем...
   Она убежала к машине, вернулась с чемоданчиком. Денис слышал,  как  вслед
ей что-то раздраженно  крикнул  врач,  закатывающий  в  "Скорую"  носилки  с
раненым. Сестричка, нахмурившись, сказала Денису:
   - Подними рукав повыше. Живей...
   Отбросив пальто, он взял руку матери, закатал  рукав  до  плеча,  обнажив
овальную оспинку, - возможно, еще с детства  осталась,  от  ветрянки.  Денис
попытался  представить  мать  маленькой  девочкой,  всю  в  веселых  зеленых
пятнышках. Не смог.
   Сестра проворно протерла ваткой маленький пятачок на плече,  тонкое  жало
шприца легко вошло в кожу. Денис невольно вздрогнул.
   - Кареты переполнены, - скороговоркой произнесла девушка.  -  Машину  ищи
сам. Седьмая больница здесь ближе всего, через  два  светофора  -  но  лучше
езжай куданибудь на окраину.  Ничего  страшного  нет,  а  в  седьмой  сейчас
наверняка все на ушах, там не до нее будет.
   - Ей станет лучше?
   - Да. Только не тряси особо, слышишь?..  Сейчас  носилки  дам,  попросишь
кого-нибудь, помогут.
   Денис побежал вслед за сестричкой, через минуту вернулся с носилками.  По
дороге прихватил с собой какого-то красноносого зеваку.
   - Червонец заработать хочешь?
   Тот остервенело закивал головой.
   - Давай помогай!
   Они вдвоем погрузили мать на носилки и  пошли  к  дороге.  Стоянка  такси
оказалась пуста; частники, стоявшие у  обочины,  качали  головами:  "Извини,
мужик, рад бы, да не могу". Денис с горем пополам тормознул пустой "пазик" с
табличкой "ТЭЦ-2", бросившись под самые колеса.
   - Блин, - пораженно сказал  водитель,  высовываясь  наружу.  -  Что  тут,
война?
   В салоне  автобуса  мама  открыла  глаза.  Глаза  были  почти  черными  и
испуганными - будто она увидела страшный сон.
   - Денис?..
   - Все нормально,  мама,  не  волнуйся.  Тебе  сделали  укол,  сейчас  все
пройдет. Мы скоро приедем...
   Когда отъезжали, Денис  снова  увидел  в  окне  хлопочущую  над  чьими-то
носилками сестричку. Он высунулся из  окна,  крикнул:  "Спасибо!"  Сестричка
подняла голову - хотя вряд  ли  что  услышала;  кажется,  кого-то  из  своих
подзывала, чтобы помогли. У медиков действительно было работы невпроворот.
 
   * * *
 
   На другой день вечером домой Денису неожиданно позвонил Мамонт.
   - Куда ты пропал? Надо бы хоть встретиться, переговорить.
   - О чем? Ведь свиньи вернулись к кормушкам.
   - Какие свиньи? - удивился тот. - И какие кормушки?
   - Такие. Я звоню Агееву, его нет. А больше ни с кем не соединяют.
   - Агеев в командировке. А с кем тебе соединяться? Мне  чего  не  звонишь,
напрямую?
   Действительно! Ведь Мамонт был его первым  наставником,  он  его  многому
научил, и полученные от него знания не раз пригодились и  даже  спасали  ему
жизнь. От Мамонта он видел только хорошее, и логично было  позвонить  ему  и
узнать, почему свиньям стало так вольготно... Он просто стеснялся, не  хотел
надоедать, считал, что все в Конторе заодно и раз от его  услуг  отказались,
то никому он больше и не нужен. Но этот звонок показывал, что  дело  обстоит
не совсем так.
   - Да вот как-то... - промямлил Денис.
   - А чего голос такой кислый? - Мамонт  говорил  как  всегда  энергично  и
напористо.
   Денис вздохнул.
   - Чего веселиться! Мать в больнице. Вчера были в "Эстер-Люкс",  ей  стало
плохо, мы вышли на улицу за минуту до взрыва...
   - Ты там был?! - Мамонта будто иголкой укололи.
   - И я, и мать. Говорю же: вышли за минуту до взрыва.
   На другом конце провода наступила длинная пауза.
   - Давай-ка я к тебе сейчас подъеду. Годится?
   - Годится, - обрадовался Денис. Одиночество угнетало его очень сильно.
   Мамонт приехал через сорок минут. Денис успел сварить картошки, когда  он
позвонил в дверь. Оживленный, румяный, с плоской бутылкой джина под  мышкой.
Но в глазах Денис прочитал озабоченность. Впрочем, контрразведчик  ее  никак
не демонстрировал, а наоборот - старательно скрывал.
   - Давай за  встречу,  -  он  быстро  наполнил  рюмки,  наколол  на  вилку
маленький крепкий соленый огурец.
   Денис раньше не пил джин. Он  напоминал  густой  хвойный  самогон.  Денис
поморщился и закусил картошкой.
   - Неправильно пьем, - тоже сморщившись, сказал  Мамонт.  -  И  закусываем
неправильно. Раньше за это из партии выгоняли.
   - Правда? - спросил Денис.
   - Анекдот такой есть. Так что там произошло, в прачечной? -  будто  между
делом спросил Константин Иванович.
   Денис пожал плечами.
   - Черт его знает. Говорили, что газ взорвался.
   - Вот так, да? - Мамонт налил еще по рюмке. - Разбавить нечем? Ну  ладно,
обойдемся... За что пьем?
   - Мама всегда говорит: "за здоровье"...
   Мамонт покачал головой.
   - Давай лучше за  удачу.  На  "Титанике"  ведь  все  здоровые  были.  Ане
повезло... Ты не помнишь, в каком барабане стирал?
   Денис наморщил лоб и тут же, будто наяву, увидел  залитую  мыльной  пеной
стойку.
   - Помню. В четырнадцатом.
   - Тем более, - сказал Мамонт и выпил. Не закусывая.
   Холмс тоже выпил, но поспешно сунул в рот огурец.
   - Почему "тем более"? - хрустя огурцом, спросил он.
   - Потому что взорвался  как  раз  четырнадцатый  барабан.  Там  почему-то
оказалась  самодельная  бомба.  Две  армейских  толовых  шашки  и  реле   от
будильника. Очень простая конструкция, но очень эффективная.
   Непережеванный огурец застрял в горле.
   - Что? - тонким голосом спросил Денис. - Значит, это  из-за  меня?  Целую
прачечную, столько людей...
   Внутри у него все похолодело. Охвативший Холмса ужас не шел  ни  в  какое
сравнение с испытанным в ночь перестрелки.
   - Выходит, из-за тебя, - Мамонт рассматривал его в упор тяжелым взглядом.
- Непонятно только,  почему  ты  не  написал  рапорт.  Покушение  на  нашего
сотрудника - это чрезвычайное событие. А ведь сейчас и версии-то такой нет.
   - Я же уже не ваш сотрудник, - криво улыбнулся Денис, хотя  ему  хотелось
плакать. -  И  свиньи  вернулись  к  корытам.  А  в  прокуратуре  официально
объявлено, что я стукач, даже мой псевдоним назвали.
   - Не может быть! - Мамонт посерел. - А ну, давай все по порядку!
   Денис принялся рассказывать. Контрразведчик слушал не перебивая.  Он  был
бледен, желваки на скулах вздувались.
   -  Ну  и  суки!  -  сказал  он,  когда  Денис   закончил.   -   Вопервых,
антикоррупционную программу никто официально не сворачивал, она просто  тихо
умерла. Это уже не моя линия работы, но я интересовался: все твои  материалы
направлялись в Москву, но никакой реакции не последовало.
   - Ну вот. Агеев так и сказал.
   - Во-вторых, ты штатный сотрудник органов безопасности, офицер. Если твое
пребывание в прокуратуре  не  имеет  смысла,  ты  можешь  перейти  к  нам  и
продолжить работу по линии контрразведки.
   - Этого он не говорил. Он сказал, что надо подождать...
   - В-третьих, - целенаправленно развивал свою мысль Мамонт. -  Разглашение
сведений о сотруднике, выполняющем секретное поручение, является должностным
преступлением.  По  каждому  такому  факту  должно  проводиться   тщательное
расследование. Этот извращенец не зря крутился возле прокуратуры. Сейчас его
отзовут из командировки, и пусть объяснит, как произошла утечка информации!
   - Но...
   Мамонт предостерегающе поднял руку.
   - А в-четвертых, если тебе будет угрожать опасность - звони мне. Какие бы
пасьянсы ни раскладывали наши начальники, я со своими ребятами  всегда  тебя
прикрою! В крайнем случае - я один приеду, но никому мало не покажется...
   Денис чувствовал, что он возвращается к жизни.
   - Возьми бумагу и напиши подробный рапорт обо всем, что ты мне рассказал,
- подвел итог Мамонт. - Я завтра же пойду к руководству. Сейчас, правда,  за
начальника остался полковник Заишный, а он не любит принимать решения...  Но
после этого теракта все стоят на  ушах,  дело  на  контроле  в  Москве,  ему
деваться некуда, придется шевелиться...
   Мамонт выругался.
   -  Вот  дожили!  Все  рвутся  в  начальники,  а  ответственности  боятся!
Должность любят, а решения принимать не хотят! А ведь  дело  начальника  как
раз и есть в том, чтобы принимать решения и нести за них ответственность!
   - Кстати о начальниках, - сказал Денис. - Фамилия Байдак  вам  что-нибудь
говорит?
   Мамонт усмехнулся.
   - А как же. И Дмитрия Павловича знаю, и сына его Родика...
   - Так вот, именно  Дмитрий  Павлович  заинтересован  в  том,  чтобы  меня
убрать. А его сынок якобы эти дела устраивает...
   - С прачечной вряд ли... Тут другой уровень.  Спецы.  У  нас  таких  нет.
Видно, пригласили из Москвы или еще откуда...
   Да уж. Спецы действительно высококлассные.  Он  вспомнил  лицо  и  фигуру
девушки из прачечной. И красивые. Только...
   - А если бы я не пошел стирать?
   Мамонт пожал плечами.
   - Тогда бы дом твой взорвали. Пли прокуратуру. Или троллейбус...
   - Прокуратуру не станут. Там их друзья заседают.
   Теперь замысловато выругался Денис.
   - Получается, по закону  их  никак  не  прищучить.  А  если  с  ними  так
поступить, как они делать привыкли?
   - Серьезные спецслужбы так и действуют. ЦРУ, МОССАД... Они для  борьбы  с
терроризмом используют методы террора. И получается очень эффективно!
   - А что... А что, если и мне так попробовать? Со всей этой бандой?
   Мамонт посмотрел внимательно: шутит или нет? И  не  понял.  Но  откуда  у
пацана специфические возможности?
   - Попробуй, - в тон Денису - то ли в шутку, то ли всерьез  сказал  он.  -
Надо только террориста хорошего подобрать.
   - У меня есть, - спокойно сказал Денис.
 
   * * *
 
   Курлова привезли ровно в семнадцать, как Денис и заказывал. Один  конвоир
вошел и осмотрел кабинет, выглянул в окно, недовольно покачал головой. Потом
еще двое ввели обвиняемого. Они все были недовольны:  скоро  конец  рабочего
дня, а тут пока допрос, пока обратная дорога, процедура передачи...  Хорошо,
если домой к восьми попадешь.
   - Снимите с него наручники, - распорядился Денис.
   Недовольство усилилось. Здоровый лоб, совершивший  опасные  преступления,
которому нечего терять. Но со скованными руками как он подпишет протокол?
   Старший конвоя расстегнул кобуру.
   - Драться с таким бычарой никто не будет, - хмуро сказал он. -  Дернешься
- застрелю сразу!
   Звякнули наручники. Арестованный с облегчением потер запястья.
   - И выйдите в коридор! - приказал Денис.
   - Так не положено, - возразил старший и нахмурился еще больше.
   - Плевать мне, что у вас  положено,  а  что  -  нет,  -  буднично  сказал
следователь. - Ваше дело охранять, вот и охраняйте как хотите.  А  мое  дело
допрашивать. Вы мне мешаете, к тому же можете услышать такое, что потом  вас
самих сажать придется.
   Такой тон сержанты и прапорщики понимают очень хорошо.
   - Харитонов, быстро вниз, под окно! - распорядился старший,  и  все  трое
скрылись за дверью.
   - Отсюда тебя должны отвезти в общий изолятор, - без  предисловий  сказал
Денис. - Сейчас вас сколько в камере?
   - Двое, - угрюмо отозвался Курлов.
   - А там по шестьдесят. К тому же один мой обвиняемый ни с того ни с  сего
вскрыл  себе  вены...  И  вообще  по  этому  делу  уже   несколько   человек
скоропостижно скончались. Кто повесился, кто пропал без вести...
   - Хочешь от меня избавиться? - процедил Курлов.  -  Я  же  говорил,  меня
Агеев втянул во все. Если бы не он, я работал бы в какой-нибудь газете или у
отца на фирме...
   - Агеев в командировке. Но через  день-два  вернется.  Он,  сучара,  меня
выдал. Тут на собрании меня стукачом обзывали, перед всеми. Может, и на тебя
в "Визирь" он капнул.
   Курлов скрипнул зубами. Сейчас он не был похож ни на  журналиста,  ни  на
секретного сотрудника ФСБ - отпетый уголовник, убийца.  Денис  подумал,  что
каждый человек похож на того, кем в действительности и является.
   - Родька сказал, что через ментов меня найдет. Так и получилось. Если  на
общую переведут, мне не жить...
   - Да, Родька со своим отцом большую кашу варят.
   - Доварятся!! - зубы скрипнули сильнее. Ненависть так и била из  Курлова.
- Если я выскочу, я их всех урою!
   Денис внимательно смотрел на собеседника.
   - А если я тебя выпущу? В конце концов мы делали одно дело...
   - Выпусти! Я же не виноват... Если бы не эта  гнида...  Я  б  его  своими
руками...
   - Тогда слушай и запоминай...
   Через десять минут Денис закончил инструктаж, осторожно подошел к двери и
бесшумно  повернул  ручку  замка.  Потом  поманил   Курлова   за   собой   в
фотолабораторию, отпер дверь черного хода, выпустил его в вечерние  сумерки,
вернулся  назад,  положил  на  пол  стул,  разорвал  несколько   протоколов,
разбросав обрывки по кабинету. Потом вылез следом и запер дверь снаружи.
 
   * * *
 
   Мамонт вышел из кабинета Заишного в состоянии бешенства. Полковник сделал
вид, что вообще не понимает, о  чем  идет  речь.  Какое  отношение  взрыв  в
прачечной имеет к Холмсу? Или Холмс к взрыву в прачечной? Даже если он там и
находился, то  это  чистая  случайность.  Почему  они  должны  рассматривать
роковое  совпадение  как  покушение  на  офицера  госбезопасности  со  всеми
вытекающими последствиями: спецсообщением в Москву, отчетом о  причинах  ЧП,
докладом о результатах его расследования? Когда результатов нет, то лучше не
высовываться. Взрыв и взрыв. Может, сумасшедший, может,  самоубийца,  может,
несчастный случай... За это тоже задницу надерут, но не в такой же  степени,
как за глупые фантазии! Зачем самим накликать на себя неприятности...
   И ко  всему  остальному,  связанному  с  Петровским,  Заишный  отнесся  с
напускным непониманием: человек работает  следователем  прокуратуры,  вот  и
пусть  работает.  Может  быть,  обстоятельства  изменятся,  и  он   окажется
востребованным...
   - Скорей всего его убьют в ближайшее время! - с интонацией,  недопустимой
в обращении с начальством, сказал Мамонт. - У него даже пистолет отобрали!
   - Ну почему сразу "убьют"? - раздраженно ответил Заишный. - Ничего такого
убийственного он не раскопал. Обычное кумовство, взаимные  услуги  -  сейчас
этим никого не удивишь... И за это еще никого не убили. А пистолет... Он еще
никому не помог. Я сам никогда его не носил.
   Да, и, о, начальника Управления ничего  "не  понимал".  Очень  удобная  и
всегда выигрышная позиция для него самого. Он "не понимал",  что  Петровский
брошен на растерзание тем самым свиньям, которые вернулись к своим корытам.
   - Свиньи возвращаются? - спросил Мамонт и вызывающе усмехнулся.  В  конце
концов он не держится за должность. В  любой  момент  его  возьмут  в  любую
коммерческую структуру начальником  службы  безопасности  на  втрое  больший
оклад, чем сейчас.
   - Что? Какие свиньи?
   - Так сказал Холмс. Не знаю, кого он имел в виду.
   Мамонт с силой захлопнул за собой дверь.
   В парке было безлюдно, тихо шелестели  голые  черные  деревья.  Основание
беседки запорошил легкий снежок. Курлов широкой  ладонью  разгреб  сугроб  и
принялся ковырять палкой не успевшую промерзнуть землю.  Кирпичи  фундамента
не поддавались, он даже решил, что перепутал  место,  но  нет  -  под  южной
колонной, как раз здесь. Наконец один кирпич  шевельнулся.  Конечно,  здесь!
Просто прошло много времени... Осадка, просадка... Ну, наконец!
   Он вынул два кирпича, сунул руку в темную щель  и  вытащил  прямоугольную
пластмассовую коробку  от  импортного  амперметра.  По  периметру  она  была
обмотана несколькими слоями изоляционной ленты - чтобы под крышку не  попала
влага. Внутри оказалось сухо. Курлов развернул несколько промасленных тряпок
и вытащил большой и тяжелый пистолет с замысловато вырезанным вензелем  "FN"
на пластмассовых щечках рукоятки. Вытерев пистолет платком, он чуть  оттянул
затвор и, увидев желтое тело патрона, с  удовлетворением  вернул  затвор  на
место, а пистолет сунул за  ремень  брюк.  Еще  семь  патронов  находятся  в
обойме.
   Сергей глубоко вдохнул свежий морозный воздух и пошел по аллее.  Случайно
или по наводке подсознания, но он вскоре оказался у  общественного  туалета.
Того самого, где четыре с лишним года назад задерживали с  поличным  шпионку
Тоньку Цигулеву. Интересно, если бы  он  тогда  не  пошел  за  ней  к  этому
сортиру,  а  вернулся  домой,  как  бы  сложилась   его   жизнь?   Наверное,
по-другому... Или все равно сейчас он бы стоял здесь с пистолетом за поясом,
радуясь свободе и оружию, но не зная, куда идти? Потому что домой нельзя,  а
больше некуда. Хотя... Можно нырнуть к Валерии, серебряной рыбке...
   Но там наверняка Петровский... А ссориться с ним сейчас никак нельзя:  от
этого клетчатого пидора зависит, как сложится дальнейшая Серегина жизнь.  Он
ведет дело, и он обещал отмазать его подчистую - прекратить по всем статьям.
Таким сейчас никого не удивишь, только обычно это делают за  бабки,  большие
бабки, а от него требуется только отработать, причем  выполнить  ту  работу,
которая ему самому доставит большое  удовольствие.  И  расчистит  место  для
дальнейшей жизни. Потому что пока друг детства Родик живет, то ему,  Сереге,
места в жизни нет. Сам Родик так сказал. А он любит, чтобы  его  слово  было
законом для всех. Ладно, посмотрим... Расчистим себе место  на  этом  свете.
Отмажет ли его потом Петровский?  Стукачу  верить  нельзя,  но  у  него  нет
выбора. Тем более что именно  клетчатый  отпустил  его  на  волю...  Поэтому
придется выполнять все, что тот скажет.  И  для  начала  встретиться  с  ним
сегодня в девять и получить дальнейшие  инструкции.  До  встречи  почти  два
часа, надо успеть пожрать...
 
   * * *
 
   Денису нельзя было  сразу  идти  домой.  По  его  версии,  он  похищен  и
находится сейчас под контролем Курлова. В девять  при  скоплении  народа  он
разыграет сцену освобождения,  но  сейчас  надо  перебыть  где-то  несколько
часов, отогреться, успокоиться, отойти от владеющего им напряжения... И есть
единственное место, где он сможет это сделать...
   Перед тем, как ехать к Валерии, Денис решил купить чего-то к столу  -  он
не любил быть нахлебником. Подняв воротник и  прикрыв  шарфом  нижнюю  часть
лица, он зашел в универмаг. И, проходя мимо секции детской  игрушки,  увидел
девушку из прачечной. Его как палкой по голове  ударили!  Может,  обознался?
Нет! Те же изящные ботиночки, блестящие колготки на стройных ножках,  теперь
к  наряду  добавилась  короткая  кожаная  курточка  с  натуральной   меховой
оторочкой, а головных  уборов  она,  похоже,  не  носила.  Девушка  покупала
радиоуправляемый танк.
   Смешавшись с толпой, Денис дождался, пока покупку  упаковали  в  пакет  и
девушка направилась к выходу. Он осторожно двинулся  следом.  "Плохо  будет,
если сядет в машину",  -  подумал  Денис.  Но  девушка  шла  пешком,  слегка
разбрасывая ножки в стороны и не глядя по сторонам. На всякий  случай  Денис
перешел на другую сторону улицы и держался в отдалении. Этому  когда-то  его
тоже научил  Мамонт.  Сегодня  бывший  наставник  обещал  позвонить,  но  не
позвонил. Значит, то, что он хотел сделать, у него не вышло. Впрочем,  Денис
теперь рассчитывал только на себя. Через два квартала девушка несколько  раз
обернулась  и  нырнула  в  подъезд  старинного,  украшенного   облупившимися
скульптурами дома. Денис выждал минуту и зашел  за  ней.  Изящные  ботиночки
стучали по каменной лестнице. Он принялся бесшумно  подниматься  по  стертым
пологим ступенькам. В доме было пять этажей.  На  площадке  четвертого  шаги
остановились.  Перегнувшись  через  перила,  Денис  увидел,  как  незнакомка
позвонила в дверь. Очевидно, условным  сигналом,  потому  что  ей  сразу  же
открыли. Дверь захлопнулась.
   Планы резко менялись. Отпадал визит  к  Валерии,  откладывался  спектакль
освобождения. Через два часа они с Курловым стояли у высокой дубовой двери с
отшелушивающейся краской.
   - Сколько их там? - прошептал Курлов.
   Денис пожал плечами.
   - Ладно, разберемся...
   Откуда-то из-под куртки Сергей извлек пистолет и сунул в боковой  карман.
Он был спокоен, Дениса,  напротив,  бил  мандраж.  Сбегав  вниз  к  почтовым
ящикам, Курлов принес обрывки газет, насовал под дверь  и  поджег.  Занялось
ленивое желтое пламя, повалил дым. Вскоре щелкнул замок, дверь приоткрылась.
Курлов с силой рванул ее на себя, одновременно послав  внутрь  толстую,  как
бревно, руку с огромным кулаком. Послышался  грохот  упавшего  тела.  Курлов
ворвался в квартиру, за  ним  последовал  Денис.  В  прихожей  без  сознания
валялся мужчина с залитым кровью лицом, в  просторной,  с  высоким  потолком
комнате Курлов держал за горло девушку из прачечной, другой рукой прижимая к
ее лбу пистолет.
   - Кто еще есть в квартире? - страшным голосом прошипел он.
   - Никого, - прерывающимся голосом отозвалась девушка. - Нас двое...
   Денис заглянул на кухню,  обследовал  службы.  Девушка  говорила  правду:
больше в доме никого не было. Он выскочил на лестничную  площадку,  затоптал
дотлевающие газеты. Из двери напротив выглянула сморщенная старушка.
   - Што там шлучилось? - прошамкала она беззубым ртом.
   - Какие-то хулиганы бумагу подожгли,  -  ответил  Денис.  Старушка  снова
спряталась.
   Денис  осмотрел  нокаутированного  мужчину.  За  поясом  у  него   торчал
пистолет: "ТТ", - определил Петровский, забирая оружие. Потом он связал руки
незнакомца его же ремнем, вспомнив, как всего  несколько  дней  назад  вязал
Курлова. А теперь они партнеры. Как в кино!
   Когда он вернулся в  комнату,  девушка  показывала  Курлову  перевязанный
скотчем пакет из плотной бумаги с торчащей посередине проволочкой.
   - С пятидесяти метров берет,  -  поясняла  она.  -  Нажать  надо  вначале
зеленую кнопку, потом красную.
   - Попробовать? - Курлов вертел в руках маленький пульт.
   - Давай. Весь дом расколется, - спокойно сказала подрывница.
   - Как прачечная? - вмешался Денис. Девушка вскинула глаза и,  узнав  его,
смертельно побледнела.
   - Это не я... Точнее, я  только  исполнитель.  Не  я,  кто-то  другой  бы
сделал...
   - Кто вас нанял? -  спросил  Денис,  угрожающе  выпятив  нижнюю  губу.  -
Отвечай, если жить хочешь!
   - Откуда я знаю...  Здесь  нас  парень  встретил,  такой  остроносенький.
Родик... И с ним здоровый - Лоб. Рассказали все, машину дали...
   - Какую машину? - все так же грозно спросил Денис.
   - Микроавтобус. Он во дворе стоит...
   - Когда теперь Родик придет? - это уже задал вопрос Курлов.
   - Не знаю... Он психанул сильно, когда  у  нас  сорвалось,  -  подрывница
покосилась  на  Дениса.  -  Сказал,  изготовить  несколько  штучек  и   быть
готовыми...
   Через десять минут, надежно спеленав обоих подрывников и забрав ключи  от
микроавтобуса, Петровский  и  Курлов  ушли.  Из  ближайшего  автомата  Денис
позвонил дежурному по Управлению, представился и сообщил адрес, по  которому
находятся взорвавшие прачечную террористы.
   - А кто такой Холмс? - спросил дежурный. Денис закусил губу. Похоже,  его
вычеркнули изо всех списков и даже из памяти.
   - Не знаете? - с издевкой переспросил он. -  Тогда  я  сейчас  в  милицию
позвоню. Может, они раньше поспеют.
   И действительно продублировал звонок в дежурную часть УВД.
   Потом оба сели в микроавтобус, пересекли  центр,  подъехали  к  ресторану
"Сармат" на западном выезде из города, сидящий за рулем Курлов  притормозил,
а Денис  с  криком:  "Помогите,  убивают!"  -  выскочил  на  дорогу.  Курлов
выстрелил в воздух и,  дав  по  газам,  резко  рванул  с  места.  Петровский
покатился по мокрому асфальту и лежал неподвижно до тех пор, пока вокруг  не
собралась толпа. Когда он тяжело поднялся на  ноги,  к  ресторану  подъехала
патрульная машина.
 
   * * *
 
   - Ну и что ты обо всем этом думаешь? - спросил Степанцов.
   Курбатов пожал плечами.
   - Может, его версия и не очень убедительна, но  опровергнуть  ее  трудно.
Этот Курлов - здоровый бык, если он схватит за горло, любой выполнит все его
требования. И свидетелей того, как наш герой вырвался от похитителя,  вполне
достаточно: Но, с другой стороны, зачем было конвой за дверь выставлять?
   - Это вопрос, на который он дает четкий ответ: чтобы не  мешали  допросу.
Психологический контакт и все такое... Есть резон? Есть. А подозрения -  это
подозрения. Их к делу не пришьешь.
   Курбатов задумался.
   - Я думаю, он нарочно его отпустил. Сто процентов нарочно! Но зачем?  Для
чего  можно  использовать  этого  бандюгана?   Только   чтобы   он   завалил
кого-нибудь!
   - Вот! - Степанцов поднял палец. - Знаешь, что он  Мне  рассказал?  Будто
этот Курлов собирается убить меня, Байдака  и  его  сына.  Очень  похоже  на
правду. Но если он его  выпустил,  чтобы  расправиться  с  нами,  зачем  ему
сообщать мне такие подробности? И при чем здесь сын Байдака?
   - Не знаю. Но думаю, надо гнать  его  в  три  шеи.  Служебные  нарушения,
несработка с коллективом, халатность, - этого вполне достаточно.
   - А Контора? Точно, что они не будут заступаться за него?
   Курбатов кивнул:
   - Точно.
   - Ну, тогда ладно... Подготовь представление на увольнение этого гуся  по
отрицательным мотивам...
   Оставшись один, Степанцов долго сидел  неподвижно,  о  чем-то  размышляя.
Потом позвонил Байдаку.
   - Дмитрий Павлович, есть дело. Да, и тебя касается, и Родьки. Нет, не он.
Теперь некто Курлов. Не знаю,  спроси  у  сына,  может,  он  скажет.  Не  по
телефону. Давай. На том же месте. Возьми, возьми, пусть прояснит дело...
   Агеев говорил Холмсу, что прокурор встречается с Байдаком на  набережной,
всегда на одном месте: за  памятником  Стеньке  Разину,  у  ведущих  к  воде
гранитных ступеней. Поэтому задача Курлова упрощалась до  предела:  ждать  в
указанной точке до победного конца. Или до конца дня.
   Что он и  делал.  Микроавтобус  стоял  в  тридцати  метрах  от  чугунного
парапета,  прямо  на  дороге,  у  ремонтируемого  склада.  Здесь   постоянно
разгружались какие-то машины,  сновали  рабочие,  и  обшарпанный  фургон  не
привлекал ничьего внимания. Так же, как и жестяная урна, на  площадке  возле
гранитных ступеней. Урны  здесь  отродясь  не  было,  Курлов  привез  ее  из
Октябрьского парка. Внутри ждал  своего  часа  пакет  в  плотной  бумаге,  с
торчащей наружу проволочкой.
   Ровно в двенадцать на площадке возле гранитных ступеней остановились  две
машины: красная "Ланча" Байдака и "девяносто девятая" прокурора. С  Дмитрием
Павловичем Степанцов поздоровался за руку, Родику только кивнул.
   - Петровского можешь  больше  не  бояться,  я  его  увольняю,  -  скрывая
гордость, сообщил прокурор. - А вот  с  Курловым  возникают  проблемы...  Он
собирается убить вас обоих.
   - Да? - Дмитрий Павлович  посмотрел  почему-то  на  Родика.  Тот  потерял
обычную невозмутимость и выглядел заметно расстроенным. Причем он был  таким
еще до сказанного Степанковым.
   - Да, - кивнул Родик. - Он мне звонил, грозился... Но  это  было  еще  до
ареста.
   - Он бежал. Вчера. Прямо  из  прокуратуры,  -  глядя  в  сторону,  сказал
Степанцов.
   - Интересно, - без выражения сказал Байдак. Он, как всегда, был в шляпе и
с "дипломатом".
   Вся троица подошла к парапету и  остановилась  рядом  с  урной,  глядя  в
стылую воду. Курлов направил пульт в сторону урны и  нажал  зеленую  кнопку.
Что-то запищало, замигал огонек готовности.
   - Суть твоих  сообщений  всегда  сводится  к  одному,  -  сказал  Дмитрий
Павлович. - Что ты не можешь выполнять своих обязанностей.
   В душе Степанцова ворохнулась тревога. Родик молчал. Его очень  беспокоил
арест взрывников. Как бы не начали болтать. Он хотел что-то сказать,  но  не
успел. Курлов нажал красную кнопку. Урна  разлетелась  на  молекулы,  на  ее
месте вспыхнул на миг двухметровый огненный шар, окутанный  дымом  и  пылью.
Громовой раскат ударил  строительных  рабочих  по  барабанным  перепонкам  и
раскатился по набережной в обе стороны. Ударная волна вывалила и забросила в
реку кусок чугунной ограды,  развернула  "Ланчу"  и  перевернула  "девяносто
девятую", качнула микроавтобус, повалила одного из ремонтников.
   От людей, стоящих рядом с урной, ничего  не  осталось.  Только  с  высоты
медленно планировала к черной воде шляпа Дмитрия Павловича.
 
   * * *
 
   - Какой ужас! - сказала мать, прижимая руку к сердцу. Она  быстро  отошла
после приступа, но сейчас Денис испугался,  что  все  может  повториться.  -
Самого прокурора! Ас ним еще двоих! Видно, за  прокурором  охотились,  а  те
случайно попали...
   На экране показывали набережную с развороченной чугунной оградой.
   Скорей Степанцов попал случайно... Хотя нет.  Они  так  переплелись,  что
отделить одного от другого было нельзя.  Ни  для  того,  чтобы  посадить  на
скамью подсудимых, ни для того, чтобы убить.
   Их убили. Убили. И он, Денис, убийца.  Конечно,  кнопку  нажимал  Курлов,
бомбу делала та девушка, которая недавно пыталась убить его, а заодно  убила
и покалечила с десяток человек. Причем сделала она это по указанию тех, кого
теперь  разорвал  ее  собственный  заряд.  Вот  какой  хитро   переплетенный
клубок... Денис не чувствовал себя убийцей. Так же, как не  чувствовал  себя
им Степанцов, когда продавал информацию,  которая  могла  стоить  жизни  его
подчиненному. У него были оправдания для себя - он  защищался,  спасал  свое
положение,  должность,  карьеру,  оправдывал  поддержку  и   покровительство
влиятельных людей...
   Но, в отличие от него, Денис защищал свою жизнь и имел  полное  право  на
самооборону. Между ним и разорванным в  клочья  Степанцовым  стояли  Курлов,
симпатичная подрывница,  старший  Байдак,  отдавший  команду  на  ликвидацию
назойливого  следователя,  и  младший,  привычно   взявшийся   эту   команду
исполнить. Вся эта троица как бы подорвалась на собственной адской машине  -
ведь Курлов тоже взращен и выпестован ими... Они сами виноваты во всем,  что
произошло. А Степанцов виноват в том, что был продажным прокурором и  дружил
с преступниками. Они сами виноваты. Они виноваты сами... Сами!
   Денис успокаивал себя, но безуспешно: в груди ворочался тяжелый  комок  с
острыми краями. Наверное, это была совесть. Ему  нужно  было  лекарство.  Он
зашел в свою комнату,  набрал  номер  Валерии  и,  прикрывая  рукой  трубку,
сказал:
   - Ты дома? Я сейчас приеду к тебе. Есть серьезный разговор.
   По дороге он думал о  Курлове.  Тот  сделал  что  обещал  и  одним  махом
расчистил ему поле для жизни. Теперь никто не будет поджидать его вечером  у
подъезда, выманивать ночью из дома, закладывать  под  него  бомбы...  Курлов
выполнил свои обязательства. Теперь он должен выполнить  свои.  Сделать  это
сейчас можно еще проще, чем раньше. Денис попросту сожжет  курловское  дело,
объяснив, что отдал его Степанцову. Объяснение правдоподобное, и все в  него
поверят. А если кто и не поверит, то ничего не  сможет  доказать.  Да  и  не
будет доказывать. Начнут искать  дело  у  Степанцова:  в  сейфе,  столе,  на
набережной... Восстановить его практически нельзя. К  тому  же  единственным
человеком, который мог бы это сделать, является он сам - Денис Петровский. А
он не станет восстанавливать дело в том виде, который давал бы основания для
предъявления  Курлову  обвинения.  И  вынесет  постановление  о  прекращении
следствия за недоказанностью вины... И точка, они квиты!
   Оставались  еще  подрывники...  Девчонка  видела  их  обоих  и  могла  бы
рассказать, кто забрал и использовал последнюю бомбу... Но делать этого  она
не станет: никакой выгоды для нее в этом нет,  а  лишний  факт  изготовления
взрывного устройства не окажет смягчающего воздействия на приговор. Никак не
окажет! Поэтому она будет молчать, если, конечно, ей не загонят  иголки  под
ногти. Но у нас гуманные методы следствия: не то что иголки -  детектор  лжи
не  применяют,  "сыворотку  правды"  не  используют.  Как  будто  никто   не
заинтересован в том, чтобы  узнавать  правду!  И  наказывать  зло  никто  не
заинтересован: если бы не четыреста граммов тротила, Степанцов продолжал  бы
всю жизнь торговать своей должностью, Дмитрий Павлович - грабить безответных
людей и наращивать свой капитал и политическое влияние.
   Какой смысл тянуть лямку там, где никто не  заинтересован  в  результатах
работы и создается только имитация справедливости? Денис был сыт преснятиной
по горло. Ему нравилось работать с  Мамонтом  по  линии  контрразведки:  это
занятие будоражило его существо, веселило кровь,  обостряло  все  чувства  и
ощущения. И конечно, он бы  хотел  вернуться  к  оперативной  работе.  Но...
Свиньи возвращаются к корытам. Денис не хотел  иметь  дело  со  свиньями.  А
свиньям, в свою очередь, не был нужен он.
 
   * * *
 
   - Его отжали и бросили, как использованную половую тряпку!  Наплевали  на
обязательства, обещания, договоренности! Если это целесообразность, то я  не
хочу служить в Системе, где она торжествует!  Я  прямо  сейчас  могу  подать
рапорт!
   - Не пугай меня, Костя. Я-то в чем виноват?
   Мамонт  осекся.  Он   действительно   распалился   и   вышел   за   рамки
субординационных приличий. Здесь, в просторном кабинете на Лубянке,  2,  его
повышенный голос воспринимался как наступательный крик.
   - Извините, Валерий Иванович.
   Смирнов улыбнулся.
   -  Разберемся.  Сейчас  во  всем  разберемся.  Не   так   часто   хорошие
оперативники приезжают из Тиходонска в Москву заступиться за товарища, чтобы
считать это обыденным делом. Обычно за  себя  хлопочут:  квартиру  не  дали,
должностью обошли, в звании не повысили... А этого паренька я помню...
   Смирнов никогда не  видел  Холмса,  но  хорошо  знал  его  работу.  После
задержания Цигулевой он  получил  орден  и  звание  подполковника,  а  после
раскрутки  дела  с  образцами  титана  стал  полковником  и   перебрался   в
центральный  аппарат.  Сейчас  он  был  начальником  Главка   контрразведки,
генерал-майором. Стремительный взлет генерала  напоминал  старт  космической
ракеты. Но роль ускорителя выполнил скромный трудяга  Холмс.  В  отличие  от
сотен начальников, забывающих про исполнителей в  тот  самый  момент,  когда
работа закончена и надо делить лавры, Смирнов про Холмса не забыл. И даже не
сделал вида, что забыл.
   Мамонт перевел дух и несколько раз вдохнул животом, успокаиваясь. Генерал
снял трубку внутреннего телефона:
   - Запросите Тиходонск  о  ходе  реализации  программы  "Чистые  руки".  И
подробную справку о лейтенанте  Петровском.  Срок  исполнения  -  два  часа.
Ответственный - лично Заишный.
   Положив трубку, Смирнов улыбнулся и подмигнул  Мамонту.  Тот  представил,
что сейчас начнется в Тиходонском управлении, и тоже улыбнулся. Он  хотел  и
подмигнуть в ответ, но сдержался: это было бы нарушением субординации.
 
   * * *
 
   - Не надо... Не надо, Денис, я прошу тебя!
   - Что случилось? Ты стала держать меня на расстоянии. Что произошло?
   - Просто я сейчас не настроена...
   - Странно. Раньше всегда была настроена, а в последнее время - всегда  не
настроена...
   - Убери руку... Пожалуйста...
   - Нет. Ты мне нужна. Прямо сейчас. Я уже не могу без тебя...
   - Ну не надо... Правда... Не на... Ой... Ой...
   Денис распахнул халат, взялся за трусики и уперся взглядом в  желто-синие
пятна на внутренней поверхности нежных бедер. Любовный порыв мгновенно угас.
   - Что это? - ледяным тоном спросил он, как холодной водой окатил. Валерия
открыла затянутые поволокой глаза.
   - Что это, я тебя спрашиваю! Отвечай!
   Девушка высвободилась, запахнулась, отвернулась к стене.
   - Я не виновата... - тихо сказала она и заплакала.
   - А кто виноват? - по инерции спросил Денис.
   - Что я могла против этого бугая? У него руки, как из железа... Он вертел
меня, как куклу, и делал что хотел...
   Ахгад!
   - Почему сразу не сказала?
   - Какой толк... И потом - стыдно...
   Денис молча оделся. Когда он открывал дверь, она вышла в прихожую.
   - Ты больше не придешь?
   Он задержался на пороге, думая, как лучше ответить. Он  и  сам  не  знал,
придет он сюда когда-либо еще или нет.
   - Посмотрим...
   Дома мама взглянула удивленно.
   - Ты так рано? Сказал ведь - до утра... Тебе звонили раз пять  или  семь.
От полковника...
   Она заглянула в бумажку.
   - Полковника Заишного. Кто такой этот полковник?
   - Не знаю! - буркнул Денис. - Мало ли на свете полковников...
   - Вот его телефоны. И рабочий, и  домашний.  Просили  позвонить  в  любое
время.
   - В жопу! Я звоню только тем, кого я знаю. А знаю я тех, кто знает меня!
   - Что за слова, Денис! Ты же интеллигентный мальчик из хорошей семьи...
   Владевшее Денисом напряжение нашло выход и прорвалось.
   - Я не хороший мальчик! Я обманывал людей, я предавал их, я  сажал  их  в
тюрьму, калечил и убивал!
   - Что ты говоришь? - мама привычно взялась за сердце и подкатила глаза.
   - Единственное, что меня оправдывает, -  все  они  были  преступниками  и
негодяями...
   - Какая разница, люди есть люди! Ты просто шутишь! Но очень неудачно.
   Денис зло усмехнулся и понизил голос. Ярость клокотала где-то под горлом,
она рвалась наружу, и он с  трудом  ее  сдерживал.  И  чувствовал:  если  не
выпустит, то получит инфаркт, или инсульт, или застрелится из отобранного  у
подрывника пистолета.
   - Люди, говоришь? Знаешь, кто убил отца? Троица людей: Сивко, Чепурной  и
Кружилин...
   - Что?!
   - Сивко потом зарезали такие же, как  он,  тут  я  руки  не  приложил,  а
Чепурной сидел в колонии, и с моей подачи его задавили месяц назад...
   - Как задавили? - на лице матери проступал неподдельный ужас.
   - Задушили. Руками, петлей, подушкой, напихали в рот носков  -  не  знаю.
Задавили - и все. А последний, самый главный, Кружилин, он  гулял  на  воле.
Помнишь мою "хамскую выходку", когда я пришел с ножом и накричал на тебя? Он
пытался меня убить, и я сломал ему позвоночник. Теперь он - инвалид  на  всю
жизнь. Как ты считаешь - это справедливо?
   - Это ужасно! - поблекшие глаза налились слезами. - Мой сын не мог  этого
сделать...
   - А что я должен был делать? Плакать, жаловаться  на  судьбу,  вспоминать
отца? Тут ты преуспела  за  двоих!  Кстати,  ты  только  это  и  умеешь.  Но
правильные слова без дел ничего не стоят, запомни это! Рассказать  тебе  про
других негодяев?
   - Хватит, хватит, я не хочу ничего слышать...
   - Тем лучше!
   Денис прошел к себе в комнату и плотно закрыл дверь. Почти сразу позвонил
телефон.
   - Не спишь, коллега?  -  раздался  в  трубке  грубый  и  развязный  голос
Курлова. Отвратительный голос.
   - Я выполнил уговор. Как насчет твоей части?
   - Ты допустил ошибку, приятель, -  холодно  ответил  Денис.  -  Я  насчет
Валерии. Поэтому договор расторгается. Тебе придется посидеть в тюрьме.  Лет
пятнадцать-двадцать. Это нормальный срок для такого ублюдка, как ты.
   На другом конце провода наступила тишина. Зловещая тишина склепа.
   - Я пришью тебя, стукач поганый! - наконец прохрипел Курлов. - Я  разобью
твою подлую башку трубой! Я...
   - Попробуй, камерная падаль, - ответил Денис и положил трубку.
 
   * * *
 
   Постоянные привычки очень вредны, если у человека есть  враги.  Но  майор
Агеев не анализировал полезность своих привычек и не  думал  о  врагах.  Как
всегда,  он  пришел  отобедать  в  пельменную,  с  учетом  зимнего   времени
расположился в специальном крохотном кабинетике, оборудованном  в  подсобке.
Молоденькая подавальщица принесла  пельмени,  пожелала  приятного  аппетита.
Агеев проводил взглядом ее ноги. Вика здесь уже не  работала.  Майор  сказал
заведующему, и тот рассчитал суку в два часа. Пусть знает.
   Его неприятности не закончились. Отозвали из Москвы,  проводят  служебное
расследование... Утечка информации, провал операции "Чистые  руки"...  Будто
именно он, Агеев, все и провалил! Пельмени были вкусными, но удовольствия не
доставляли. А может, просто надоели. Когда он сунул в рот последний, дверь в
кабинет приоткрылась. Все шло по плану: именно в этот миг новенькая и должна
была принести кофе. Майор поднял голову, но  в  дверях  стоял  звероподобный
агент Курлов по прозвищу  Кирпич.  И  целился  ему  в  голову  из  огромного
пистолета. Пельмень  застрял  в  горле,  и  майор  лихорадочно  пытался  его
проглотить, будто от успеха этого важного дела зависело то,  что  произойдет
впоследствии. Но в его жизни уже ничего не могло произойти.
   Курлов выстрелил: раз, второй,  третий,  четвертый...  Обливаясь  кровью,
Агеев опрокинулся навзничь вместе со стулом. Убийца сунул оружие под  куртку
и беспрепятственно вышел на улицу. Никто из посетителей, да и из обслуги  не
попытался его удержать.
   Через полчаса Курлов позвонил на работу Петровскому и сказал  только  два
слова:
   - Ты - следующий.
   Денис интуитивно понял, что это  значит.  Позвонив  в  милицию  и  наведя
справки о последних происшествиях, он убедился, что его догадка верна.
 
   * * *
 
   - Видишь, не всегда свиньи  берут  верх,  -  весело  улыбался  Мамонт.  -
Прикрикнешь - они и отбегают от своего корыта...
   - Плохо то, что  кричать  некому,  -  задумчиво  ответил  Денис.  -  Один
считает, что так и надо, второй - что он ничего не изменит, третьему все  по
фигу, четвертый боится, пятый с похмелья, шестой из того же корыта  хлебает,
седьмой...
   - Но если все-таки крикнешь -  отбегут,  -  повторил  Мамонт  и  перестал
улыбаться. - Правда, через несколько лет  вообще  не  станут  бояться.  Хоть
кричи, хоть стреляй... Хотя если стрелять...
   - Ладно! - прервал он сам себя. - Значит, ты  определился.  И  правильно.
Посмотришь заграничную жизнь, в языках натаскаешься. Потом с этой линии тебя
уже никто не снимет. Если не проколешься на чем-нибудь.
   - Я не за красотами. Просто здесь мне все надоело. Слишком много пришлось
тереться между свиней. И потом, этот идиот...
   - Да-а-а... - Мамонт задумчиво почесал щеку. - За что он  Агеева-то...  И
где прячется? Мы весь город перешерстили, милиция ищет... А его нигде нет!
   - Так часто бывает, - кивнул Денис. - Один месяц в подвале  сидел,  сырую
картошку ел, компоты пил. Чем ближе человек спустится к животному, тем легче
ему скрываться.
   - Когда едешь?
   - Следующий поток заезжает в конце  февраля.  Подготовка  полгода,  потом
распределение. Но у меня уже определено направление: Европа.
   - Видно, Смирнов постарался,  -  кивнул  Мамонт.  -  Молодец,  память  не
потерял...
   Поужинав, они сидели в "Космосе", неторопливо потягивая по  второй  чашке
кофе.
   - Кстати, ты помнишь Мадлен? - неожиданно спросил Мамонт.  -  Французская
группа по культурному обмену, прогулочный теплоходик...
   Денис кивнул.
   - Конечно. Очень приятная женщина. Реставратор из Лиона.
   - Может, женщина она и приятная, но никакой не реставратор. Наши  люди  в
Лионе ее не нашли. Даже следов нет.
   - И что это значит? - озадаченно спросил Денис.
   Мамонт пожал плечами.
   - Скорей всего ты имел контакт с французской разведкой. Имей это в  виду,
когда будешь работать в Европе.
   Денис кивнул. Он совершенно не представлял, как это можно "иметь в виду".
   - А в прокуратуре как? - сменил тему Мамонт.
   - Сдаю дела. Где бумажку допечатать, где подшить,  пронумеровать.  Завтра
закончу.
   - Оружие так и не вернули?
   - Нет. Два рапорта написал Побеленному. Как камни в колодец.
   Мамонт нахмурился.
   - Это плохо. Когда этот гад у тебя на "хвосте"...
   - Ничтяк, прорвемся! - усмехнулся Денис.
   - Будь осторожен.
   - Еще бы...
   Допив кофе, они встали, Денис снял с вешалки пальто  и  осторожно  надел,
чтобы восьмисотграммовый предмет в правом кармане не  ударил  с  размаха  по
бедру. За последние месяцы он повзрослел, возмужал и многое понял. Главное -
надеяться можно только на себя.
   Выйдя из "Космоса", они попрощались. Мамонт предложил проводить, но Денис
отказался: у каждого свои дела.
   - Я не боюсь, - сказал он вслух.
   И это была правда. Курлов - загнанный  волк-одиночка,  за  ним  никто  не
стоит. В его пистолете было восемь  патронов.  Один  он  сжег  при  имитации
побега Дениса, четыре истратил на  Агеева.  Осталось  три.  В  отобранном  у
подрывника "ТТ" полный магазин, и Денис не снимает руки с рукоятки. Он очень
внимательно  осматривается,  выходя   на   улицу,   постоянно   контролирует
обстановку вокруг и очень осторожно входит в подъезды. Когда-то  он  поражал
пять силуэтов за пять секунд. Если бы шла игра и зрители  делали  ставки  на
каждого, то шансы оценивались бы как равные.
   Единственное, чего Денис хотел -  чтобы  развязка  наступила  быстрее.  И
когда возле троллейбусной  остановки  он  увидел  шкафоподобную  фигуру,  то
испытал нечто вроде облегчения. Только бешено заколотилось сердце,  вспотели
ладони и обострились все ощущения.
   Этот идиот мог начать стрелять прямо в толпе, поэтому Денис, пригнувшись,
побежал через дорогу,  не  позволяя  ему  сократить  дистанцию.  Со  стороны
казалось, что он спешит на автобус противоположного направления, но  он,  не
сбавляя хода, забежал в Первомайский парк. Смеркалось, здесь было  пустынно,
только иногда какой-то прохожий срезал напрямик  расстояние  между  клиникой
мединститута и центральной улицей. Громко кричали вороны. На верхушках голых
деревьев перевернутыми шапками чернели их грубо свитые из веток гнезда.
   Курлов бежал следом. Между ними было метров семьдесят.  У  фонтана  Денис
остановился. Когда-то скульптура называлась "Первомай" и  изображала  группу
рабочих  и  работниц  с  праздничными  флагами.  Теперь  это   была   чистая
абстракция, к которой подходило любой название: "Высадка  первой  российской
экспедиции на Марс",  "Дрессированные  тюлени",  "Бастуйте  учителя  требуют
погасить задолженность по зарплате"...
   Денис повернулся к скульптуре спиной, а к движущемуся по аллее Курлову  -
лицом, вынул из кармана и опустил вдоль туловища руку со взведенным "ТТ".
   - А на Марсе будут яблоки цвести? - неожиданно крикнул он то, что  пришло
в голову.
   - Чего?! - взревел Курлов. Он тоже достал пистолет и выставил  его  перед
собой. Но расстояние еще было слишком большим для верного выстрела.
   - Руки за голову и ложись на землю! Иначе тебе конец!
   Курлов не ответил. Расстояние сокращалось, происходящее напомнило  Денису
многократно виденные в кино сцены дуэлей. Он тоже  поднял  руку,  удлиненную
восемнадцатью сантиметрами холодной оружейной стали.
   - Ложись на землю! На землю!
   - Бах! - перед грудью Курлова  расцвел  цветочек  дыма,  и  сзади  что-то
ударилось об абстрактную скульптурную группу. Метров тридцать. Почти  как  в
тире.
   - Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! - быстро, как по вынырнувшим  на  пять  секунд
силуэтам, выпустил серию Денис. Но теперь он целил в широкую фигуру,  словно
две мишени соединили воедино.
   Фигура споткнулась и рухнула на стылую землю. Стаи  растревоженных  ворон
описывали над темнеющим парком быстрые неровные круги. Это  тоже  напоминало
финальный кадр какого-то фильма. Если бы это был фильм о хорошем мальчике из
интеллигентной семьи Денисе Петровском, то он должен был осознать весь  ужас
происшедшего и броситься к упавшему с дурацким криком: "Помогите!  Люди!  Ну
помогите же, кто-нибудь!"
   В реальной жизни Холмс поступил по-другому. Быстро осмотревшись, он пошел
прочь, ко второму выходу из парка. На ходу протер пистолет  и  забросил  его
далеко в кусты. Если не загонять ему иголки под ногти, не сажать на детектор
лжи и не вкалывать "сыворотку правды", то он никогда не  признается  в  том,
что только что совершил.  А  для  самого  себя  у  него  было  стопроцентное
оправдание. Каждый человек имеет право на самооборону.
   Через десять минут Денис вышел к трамвайной остановке. Он начал приходить
в себя, и ему предстояло решить: ехать домой или к Валерии. Он  склонялся  к
последнему варианту.
 
   Ростов-на-Дону, 1998 год

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (1)