прочистит горло и громко, на весь вестибюль, пошлет его. А на следующий день
будет звонок из ректората, прямо на вахту. Так было уже однажды.
На этот раз Гестапо лишь вежливо просит:
- Пожалуйста, без дебошей, молодые люди.
- Ты, главное, первый не задирайся, - говорит ему Родик.
Они втроем ждут в лифтовой. Светка Бернадская не отпускает Серегину руку,
держит ее на плечах как коромысло, сжимает его ладонь холодными пальцами.
Что это с ней случилось, с маминой дочкой? Какого черта Светка забыла
вобщаге?..
Подходят еще двое парней, невысокие крепыши с широкими славянскими лицами
и картофельными носами. Похожи как братья. Один в упор смотрит на Светку,
она отворачивается, он - нет. Продолжает смотреть. Сергей вспоминает
Антонину Цигулеву, за которой такие взгляды тянулись, как патока за ложкой.
- У тебя ширинка расстегнулась, брат, - говорит Сергей.
Крепыш переводит взгляд на него, глаза почти белые, прозрачные.
Спокойные.
- Что?
- Ширинка, - повторяет Сергей.
Второй одергивает своего товарища:
- Не дури.
Руки от кулака до локтевого сгиба вздутые, будто под кожей проложены
толстые многожильные кабели. Много кабелей, все туго переплетены между
собой. А выше - так себе, обычные руки, болтаются себе в широких рукавах
бейсболок. У Брюса Ли грабли похожие были, он очень гордился ими, говорил:
"Четыре пятых всей мышечной силы бойца - это предплечье..."
Огонек на табло сбегает вниз, к жирной красной единице. Звонок, двери
распахнулись. Крепыш входит первым, кулаком бьет по клавише "8".
- Не дури, - напоминает ему второй.
На восьмой этаж лифт карабкается при полном молчании. Коля Лукашко живет
на двенадцатом. Родик сказал, друзья с Украины привезли ему несколько
пакетов отличной анаши. Пластилин. Попробуем? Светкино лицо бледнеет и
вытягивается, пальцы, которыми она сжимает ладонь Сергея, сразу становятся
мокрыми. У Антонины руки никогда не потели.
- Это наркотики? - спрашивает Светка шепотом.
- Лекарство против морщин, - цитирует кого-то Родик.
Через минуту они сидят в тысяча двести шестой комнате, здесь живут Коля,
Чума и трое черных с химфака. Черных отправили прогуляться, Лукашко запер
дверь, бросил под нее мокрое полотенце, задернул шторы, достал из стола
пачку "Беломора" и вытряхнул на ладонь одну папироску. Придирчиво осмотрел
со всех сторон и стал разминать табак.
- Сигареты тут не годятся, - учит Светку Чума. Она заторможенно кивает.
Коля привычно зажимает клыком край картонного мундштука, осторожно тянет
- папиросная бумага сползает с картона и чуть провисает под тяжестью
табачной начинки.
- На что похоже? - Чума ближе придвигается к девушке и сально улыбается.
- Не знаю...
- На опавший член с презервативом. А в нем сперма...
Он кладет руку на округлое колено. Светка брезгливо освобождается.
- Ну, ты... - предостерегающе рыкает Сергей.
Теперь надо вытрясти табак. Работа ювелирная: если папиросная бумага
лопнет, мастырка не получится. Но у Коли немалый опыт. На свет появляется
коричневый остро пахнущий шарик размером в сливу, Лукашко отщипывает
комочек, тщательно трет на ладони. Анаша липкая и растирается плохо.
- Масло! - довольно скалится Чума. - А то купишь фуфло, а оно крошится,
как глина... " Коля все-таки растер коричневый комочек, старательно
перемешал с табаком и осторожно стал засыпать обратно. Смесь пахнет сладким
черносливом. Пальцы его тоже начинают пахнуть черносливом, и весь блок
пахнет черносливом. Лукашко собрал все до пылинки, нежно закрутил тончайшую
бумагу, чтобы начинка не высыпалась, с великим тщанием натянул обратно на
мундштук.
- Мне из Кабарды сегодня обещали пригнать фуру муската, - заявляет вдруг
Чума.
- Фуру? - уточняет Родик.
- ФУРУ? - кивает Чума.
У Чумы грубое коричневое лицо с обветренной кожей, все поросшее белесым
пухом. Он сельский медалист, из степей откуда-то. Выговор с фрикативным "г".
Гхэ. Шустрый, как электровеник.
- Заливай больше, - говорит Родик. - Кому ты упал в Кабарде?
- Упал, - пожимает сутулыми крестьянскими плечами Чума. - Написал про
один колхоз под Баксаном, абреки прочитали, понравилось, они взяли адрес,
сказали: такогото числа будет фура, в ней мускат, сколько возьмешь - все
твое будет.
- Поэму написал?
- Очерк. О председателе.
Чума козыряет перед Светкой Бернадской, она ему нравится. Чтобы просто
подойти, сунуть ей в руку охапку цветов, сказать: "Мне жизни без тебя нету,
дура!" - не-ет, этих дел Чума не понимает. Вот фура с мускатом, благодарные
абреки, писающий кипятком председатель - да, сила. Там, в степях, знают что
почем.
- Сила! - громко хмыкает Сергей.
- Что? - оборачивается к нему Чумаченко.
Сергей, не моргая, смотрит покрасневшими от выпитого глазами.
- Там, в степи, люди знают что почем, а?..
Сидишь рядом со Светкой в провонявшем черносливом блоке и все равно
слышишь свежий, отчетливый запах ее духов; Светка вся белая, рассыпчатая,
как именинный пирог, - а Чума шершавый, заскорузлый, морда кирпичом, и носки
вечно воняют. Насчет Светки его давно забрало, говорят, еще на первом курсе
пытался вскарабкаться. Альпинист хренов. Сергей подумал: вот так чаще всего
и случается, человек ищет кого-то, кто ни капли на него не похож. Ищет,
ищет. Находит. И - ничего... Ничего хорошего не получается.
Светка встала, вышла в туалет. Чума ей вслед крикнул, что не работает,
труба засорилась. Она вышла в коридор, наверное, попросилась к кому-то из
соседей. Смелая! Точно: музыка из соседнего блока стала громче - значит,
дверь открыли. Чужая музыка, монотонная, с подвываниями. И развязные мужские
голоса с восточным акцентом. Арабы. Светка вернулась хмурая, снова нырнула
под Серегину руку, ноги поджала, свернулась клубочком. Маминой дочке неуютно
в этой провонявшей мочой общаге.
...Анаша пробирается в мозги, словно мышь в родную нору. Быстро, почти
мгновенно. У Сергея в руках аккуратно свернутая мастырка, теперь она пахнет
ладаном... Он делает одну затяжку и отдает Чуме.
- Мне хватит.
Чума передает папиросу Родику:
- Я "пяточку" забью...
"Пяточка" - это последняя часть мастырки, в ней накапливается больше
всего активного вещества.
Родик, у которого в желудке бултыхается литр непереваренного бренди,
делает подряд две затяжки, потом еще одну. Родику на все наплевать, он
ничего не боится - будто у папашки его даже на том свете связи имеются. Он
смеется, сверкая белыми зубами:
- Серый, у тебя проблемы?
- Да, - говорит Сергей, и голос его хрипит. - У меня проблемы.
Сегодня Курлова вызвали в милицию, и два мрачноватых опера полтора часа
"кололи" его на все нераскрытые преступления в городе.
- Завтра получим на тебя материалы, - пообещал один напоследок. - Готовь
котомку, суши сухари!
- Плюнь! Говно! - говорит, почти кричит Родик. Его белесые зрачки
сузились, превратились в льдистые точки и пропали.
Сергей послушно плюнул на пол, попал себе на ботинок. Легче не стало. Он
схватился за Светкину грудь, через майку и лифчик почти ничего не
чувствуется, только шов на плотной ткани. Светка стала выворачиваться из-под
руки, шепчет:
- Ты что, дурной, Курлов, - совсем, да?
Чума нахмурился, выглянул в окно: а вдруг фура приехала? Сергей
рассмеялся.
Глава третья
ТУХЛЯТИНА
Москва, 30 июня 1991 г.
Наступило время, когда каждый может удовлетворять свои комплексы и тешить
самолюбие. Конечно, если у этого "каждого" есть деньги или пушка. Или и то и
другое. Один школьник так и написал в сочинении: "Кайф - это когда мы с
папой сидим в тачке у "Макдоналдса" на Щелковском шоссе. Мы могли бы,
конечно, выйти и пообедать. Но мы только сидим и папа только жмет на сигнал,
а вокруг нас бегают официанты в красно-желтых передниках, заглядывают в
окошко, спрашивают: биг-мак с маринованным огурцом или свежим? Папа хмурится
и говорит: принесите такой и такой, мы потом выберем. Официант убегает, а мы
с папой переглядываемся и смеемся". Хорошее сочинение, красноречивое. Оно
отражает суть нашего времени. И сразу ясно, кто у этого ссыкуна папа.
В самом деле, "Макдоналдс" на Щелковском - это место для тех, кто любит
нажимать на кнопки и поднимать ураган вокруг себя. Ресторан находится в
середине широкого асфальтированного силка, расставленного на обочине шоссе и
окруженного автостоянками на пятьдесят пять автомобилей. Здание огибают
белые стрелки, нарисованные разметочной краской, они ведут от окошка заказов
к окошку кассы, от окошка кассы к окошку раздаточной - короче, туда, где вы,
не отрывая задницы от сиденья, можете получить заворот кишок всего за пять
долларов.
- Пусть они в жопу себе сунут эти стрелки, - уверенно сказал Севрюгин.
Он свернул с шоссе, закатил машину на стоянку и, опустив локти на сигнал,
стал ждать. Сигнал гудел трубным голосом раненого динозавра. Через минуту из
ресторана показалась фигурка, затянутая в красно-желтый клетчатый передник.
Фигурка бежала, разбрасывая в стороны полные загорелые икры, придерживая
рукой алый козырек на голове. Над верхней губой у девушки высыпал пот, она
дышала, как баян с продырявленным мехом, - но все равно улыбалась.
Профессия.
- Ты сколько пачек в день выкуриваешь? - спросил Севрюгин, продолжая
давить на сигнал.
- Полторы, - помедлив, ответила девушка.
- С завтрашнего дня будешь курить не больше полупачки - иначе поговорю с
твоим шефом, он в полсекунды рассчитает. Поняла?
- Поняла.
Сигнал умолк.
- Тогда тащи сюда хрустящий яблочный пирожок и большой стакан молока. И
побыстрее.
Через пять минут Севрюгин доедал пирожок, просыпая крошки на колени и на
пол. Пирожок не был бы таким вкусным, если бы девчонка с алым козырьком не
растрясла немного свой жир и не вспотела под красно-желтым передником. Даже
наполовину не был бы таким вкусным, точно. Вот один из маленьких секретов
Севрюгина, которые помогают ему жить.
Он открыл дверцу, стряхнул крошки на асфальт и стал ждать. Рядом на
сиденье лежала толстенная книга с завлекающим названием "Норман Мейлер.
Призрак Проститутки". Проститутки Севрюгина в принципе интересовали, но не в
книгах. Он не любил книг, и эту читать не станет, даже сейчас, когда делать
абсолютно нечего. Не в его привычках читать книги. Хотя две последние недели
он был частым гостем в книжных магазинах. Но привлекали внимание странного
покупателя не авторы, не названия, не серии и не оформление. Единственное,
на что он обращал внимание, - на количество страниц. Вначале Папа отдал
приказ подыскать что-то страниц на двести, и он купил "Справочник рыболова",
потом был сборник Агаты Кристи - триста двадцать четыре страницы. "Три
мушкетера" вытянули на четыреста шестьдесят страниц... Но все это было
абсолютно не то. Даже "Орфографический словарь" (658 стр.), которым при
желании можно нанести черепно-мозговую травму, - и тот никуда не годился.
А вот сегодня Папа рискнул поставить на... как его?.. На какого-то
Нормана Мейлера. Да. Возможно, этот Мейлер нормальный парень: не педрило, не
наркоман, не член союза инфицированных СПИДом. Возможно. Как-никак целых 814
страниц человек написал. Восемьсот четырнадцать! Правда, если отбросить
последнюю непронумерованную страничку, то будет 813. "Правильно, - с
удивлением подумал Севрюгин. - Восемьсот тринадцать. И в то же время как бы
восемьсот четырнадцать. Как я раньше не подумал?"
Он перевернул книгу, откинул заднюю обложку, достал оттуда новенькую
хрустящую сотку, аккуратно вложил ее в свой бумажник.
Зачем вообще вся эта канитель с книгами? Полковник мог сказать: "С вас
