собой только глаза -- два обычных и третий, на лбу...
Потом гулко прогремели выстрелы...
Мутант споткнулся, но первые секунды на ногах все же удержался,
пробежав еще метров пять. Он и падал как-то странно: сначала, выбросив
вперед правую ногу, сделал один гигантский шаг, затем, волоча за собой
левую, почти сел на шпагат; и казалось, что выпрямиться уже не
сможет, однако смог, чтобы, простояв так до тех пор, пока преследователи его
не настигнут, рухнуть, словно вывороченный из земли столб.
Я и Скотт покинули балкон, прошли в комнату. Вечеринка была испорчена.
Нас уже не тянуло к шуткам, веселой непринужденной беседе. В наступившей
гнетущей тишине Скотт вдруг спросил:
-- Морис, однажды ты упомянул о ребенке без рта... расскажешь?
Я согласился и вкратце поведал друзьям о той трагической ночи...
Когда я закончил, Скотт, выдержав паузу, сделал тогда просто
фантастическое резюме?
-- Они поглотят нас... и мы даже не заметим, как растворимся в них.
Он вовсе не собирался удивить или потрясти нас, нет, он говорил то, что
думал, и, может быть, именно поэтому, по крайней мере на меня его слова
произвели неизгладимое впечатление. А Скотт не спеша развивал свою мысль:
-- Согласно статистике, кстати, тщательно скрываемой, уже сейчас каждый
пятый рождающийся в стране ребенок -- мутант. Примерно так же обстоят дела и
во всем мире, разумеется, где-то хуже, где-то лучше... То, с чем ты
столкнулся -- не самый распространенный вид мутации. Это так называемый
симбиоз синдрома Аперта и синдрома Йохава... Парадокс трагедии рода
человеческого в том, что мутанты вопреки всем законам природы становятся все
более жизнеспособными. У мутантов рождаются мутанты. Причем далеко не всегда
это родительская копия. Эксперименты матушки Эволюции продолжаются... Но что
это я говорю о законах природы,.. -- законы-то, вероятно, уже не те.
Несмотря на все старания системы здравоохранения, нормальные дети мрут как
мухи. Из тех, кому сейчас три -- пять лет, половина -- с серьезными
изменениями наследственности. И лично я не считаю эти данные завышенными...
Скотт оставил нас на пару минут, вышел в столовую за бутылкой виски, а
вернувшись, продолжил:
-- Имя Павел Томашевский Вам не знакомо? Ему, пожалуй, больше, чем
кому-либо из смертных, известно об этой проблеме. Он даже готовил к изданию
книгу, плод десятилетних исследований,.. -- Скотт говорил все медленнее, все
тише, -- ...я знал когда-то его: честолюбивый, уверенный в себе, дотошный до
мелочей и всегда соривший деньгами...
-- Ты не испытываешь к нему особой приязни,.. -- заметил я.
Скотт промолчал. Тогда я спросил, в Париже ли он.
-- Хочешь познакомиться с ним? -- ответил Скотт, посмотрев мне в глаза.
-- Знаешь, встреча с Томашевским не сулит ничего доброго. Недавно его
убедили не выступать с серией статей о мутантах, у него были крупные
неприятности... Одним словом, это не та тема, о которой говорят вслух...
Потому-то и книга его не увидит свет... Впрочем, вот его адрес, -- и Скотт
протянул мне свою записную книжку.
* * *
Уже на следующий день я решил удовлетворить свое любопытство.
Я оставил свой "ситроен" в ста метрах от дома Томашевского. Было около
одиннадцати часов дня. И без того редких прохожих в этом тихом квартале
распугал по-осеннему моросящий дождь, но утопающая в зелени каштанов
набережная отметала всякую мысль о том, что лето уже покинуло Париж. И
все-таки непогода именно по-осеннему словно нашептывала: "Какое, собственно,
тебе до всего дело?.."
Однако в тот момент я поравнялся с четырехэтажным, одновременно богатым
и изящным, особняком в стиле барокко, из которого выходил солидный господин
в черном элегантном костюме. Он был шатен, роста -- выше среднего, с
сердито-сосредоточенным и в чем-то печальным лицом, спрятавшимся за очками с
толстенными стеклами; что-то было в нем от Пьеро, но Пьеро, ставшего совсем
взрослым, с крупным носом, округлым подбородком, по-бульдожьи отвисшими
щеками. Прячась под зонтиком, поеживаясь от непривычной для августа
прохлады, он осмотрелся по сторонам, перешел улицу в двух-трех шагах от меня
и направился вдоль набережной, приближаясь к тому месту, где стоял мой
автомобиль.
Это и был профессор Томашевский, я не мог ошибиться,-- просматривая
намедни старые журналы, я нашел его фото.
Павел Томашевский не спешил. Я без труда нагнал его и представился.
-- Простите... Я Вас не знаю, -- вежливо-холодно отвечал он.
-- Но Вы знаете доктора Скотта? -- несмело спросил я.
-- Вильяма,.. -- брови его взлетели кверху, он усмехнулся наполовину
грустно, наполовину, уж так мне показалось, презрительно, -- ...Вильям
Скотт. Вы друзья, коллеги?.. Так чем обязан?
Я солгал, сказав, что хочу подготовить статью для одного научного
журнала...Однако Томашевский, услышав, что речь идет о мутантах, напрочь
отказался иметь со мной дело. Сколько красноречия и сил потратил я, чтобы
убедить профессора в моих честных намерениях, и все впустую.
Так ни с чем я и вернулся домой.
Вопреки обещанию вечером не заехал Скотт.
Дождь усилился. Уютно расположившись в кресле, я сел у открытого
окна... Наполненный пьянящей свежестью воздух, шелест листьев, вздрагивающих
под ударами капель, и их барабанная дробь о крышу дома и дорожки сада,
раскаты грома за вдруг расщепившими небо молниями, и безумного нрава ливень,
то низвергавшийся сплошной лавиной, то резвящийся, как игривый котенок...
Я любил такую погоду, особенно ночью.
-- Мсье, -- прервал мой отдых вошедший в кабинет Гарольд, -- Прошу
прошения, принесли письмо...
Я взял конверт, бросил мимолетный взгляд -- обратного адреса не было,
-- быстрым движением вскрыл его и пробежал глазами четыре короткие строчки.
"Месье де Санс!
Я располагаю сведениями, которые несомненно заинтересуют Вас. Это
касается Вас и Вашей семьи. Жду Вас завтра в 12.00 у бара "Глобус".
Доктор Рейн".
Я не знал никакого доктора Рейна, кто он и что ему от меня надо, но,
раздумывая над тем, что бы это значило, с чем связано, почувствовал взгляд
Гарольда.
-- Что-нибудь еще? -- увидев, что он еще здесь, удивился я.
-- Мсье, сегодня утром Вы говорили, что едете в Пюто... возможно Вас
это заинтересует -- там какое-то убийство...
Я кивнул, отложил письмо. У меня и в мыслях не было, что то, о чем
сообщил мне Гарольд, хоть как-то касается моей поездки, но тем не менее
включил телевизор и застал уже конец репортажа:
"Итак, сейчас трудно сказать, чей это труп -- хозяина ли дома, или
неизвестного пока полиции лица," -- закончил его молоденький репортер.
На экране выплыла заставка вечерних новостей, затем появился диктор,
заговоривший о политике, терактах, наводнениях, футболе и прочем. Но я не
слышал его, у меня перехватило дыхание... Репортер стоял на фоне дома
Томашевского.
6.
Скотта я пытался найти на протяжении всего последующего дня, почему-то
уверовав в то, что он многое сможет мне объяснить, что о Томашевском, об
убийстве он знает гораздо больше всей пишущей братии. Но в клинике его не
видели, дома отзывался автоответчик, не брали трубку и в машине. В конце
концов, отчаявшись найти Вильяма (Филидор же уехал еще днем раньше), я с
бесполезной и глупой злостью на своих друзей, вернее, на их отсутствие,
томясь от бездеятельности, заперся у себя в кабинете. Вы спрашиваете о
докторе Рейне? Я не встречался с ним. Письмо вылетело у меня из головы. Я
был рассеян, интуитивно ощущая приближение беды. До сих пор не могу понять,
что подтолкнуло меня тогда, около 21.00, сорваться с места и помчаться в
Пюто.
В этот раз я оставил машину за квартал от дома Томашевского, у моста
через Сену, и, спустя десять минут, притаившись в тени дерева, находился
рядом со знакомым особняком. Двое полицейских у дверей, изнывая от скуки,
рассказывали друг другу что-то смешное, то и дело нарушая тишину ночи
раскатами грубого приглушенного смеха. Они не заметили меня. Некоторое время
я наблюдал за ними, изучал дом, раздумывая над тем, как проникнуть внутрь,
пока не обнаружил то, что искал: крайнее, ближнее ко мне окно второго этажа
было приоткрыто; не составило бы труда и забраться наверх, так близко к
стене здания одно из деревьев протянуло свои ветви. Однако раньше надо было
перелезть через освещенную фонарями высокую чугунную ограду, почти на виду у
полицейских.
Я все же рискнул... и, спрыгнув с ограды, прижался к газону, словно
страус, зарывшийся головой в песок, не смея поднять взгляд. Обошлось -- они
слишком увлеклись разговором. Прячась за кустами роз, я подобрался к дереву,
что должно было мне помочь, вскарабкался по нему на карниз, еще немного -- и
осторожно открыл окно пошире. Вновь донесшийся снизу смех заставил меня
вздрогнуть. Я отпрянул от окна, наверное, слившись со стеной здания. Но
размеренный гул голосов успокоил меня.
"Ну же!" -- подтолкнул я себя...
Отправляясь туда, вряд ли я подчинялся какому-либо конкретному плану,
скорее, все произошло спонтанно. Фонаря не оказалось под рукой, и мне
пришлось довольствоваться слабым светом с улицы. По-видимому, я оказался в
кабинете Томашевского, то есть там, где, как писала утренняя пресса, нашли
обезображенный до неузнаваемости труп. На какие-то секунды мною даже
овладели сомнения: "Что это? Ловушка, случайность или чья-то беспечность?"
Разглядел тяжеловесный письменный стол, на нем -- лампу. Опустил
светонепроницаемые шторы и включил свет.
Это был кабинет и лаборатория одновременно. Помещение занимало по
меньшей мере тридцать квадратных метров: помимо стола здесь находились два
открытых стальных шкафа, стеллажи, заставленные пробирками, колбами,
холодильники, барокамеры и многое другое, о предназначении чего оставалось
только догадываться. Я взял из шкафа стопку журналов документации и
внимательнейшим образом, страница за страницей, обратился к мыслям
Томашевского. Наверное, с моей стороны наивно было полагать, что полиция
окажется менее дотошной, нежели Морис Де Санс. Но словно кто-то подсказывал
мне -- нашли они далеко не все. Очень скоро я получил тому подтверждение.
Когда я уже отчаялся что-либо найти, в коридоре послышались торопливые
шаги. Я бросился к лампе, потушил свет и едва успел спрятаться за шторами.
Открылась дверь. Метнулся по занавескам красный тонкий луч. Кто-то
уверенно пересек комнату, остановился у окна. Я услышал тихий щелчок, а
затем те же шаги, но теперь удаляющиеся ...
"Кто это? Хорошо ли он знает дом? Наверное. Но кто это? И как он попал
сюда?" -- задавался я вопросами.
Самое время было обернуться, посмотреть вниз. Один из полицейских,
опустившись на порог, прислонился к дверям, другой -- завалился набок тут
же, на ступеньках; они, казалось, уснули... Из особняка вышел мужчина с
кейсом в руках, в широком плаще, простоволосый; в крайней спешке направился
к мосту, откуда пришел и я.
Все тот же путь: окно, карниз, дерево...я даже успел бегло осмотреть
полицейских. Слава Богу, они были живы. Думаю, причиной их сна был
нервно-паралитический газ. Затем я бросился вдогонку за неизвестным.
Впервые мне приходилось за кем-то следить, но почему-то я не сомневался
в том, что делаю это вполне сносно. Впрочем, он оглянулся лишь однажды (и
опять я не сумел разглядеть его лица), когда садился в свой "роллс-ройс",
припаркованный, как выяснилось, всего в ста метрах от моей машины -- в тот
момент меня выручил покинутый всеми автофургон, я успел за ним спрятаться.
