пришли в смятение, но сердцем он был легок и беззаботен. Дотащившись до
колодца и посмотрев на свое отражение, сказал:
- Как жаль! Таким горбуном создало меня то, что творит вещи!
- Тебе это не нравится?
- Нет, как может не нравиться? Допустим, моя левая рука превратилась бы в
петуха, и тогда я должен был бы кричать в полночь. Допустим моя правая рука
превратилась бы в самострел, и тогда я должен был бы добывать птицу на
жаркое. Допустим, что мой крестец превратился бы в колеса, а моя душа - в
коня, и на мне стали бы ездить, разве сменили бы упряжку? Ведь для
обретения [жизни] наступает [свое] время, а [ее] утрата следует [за ее
ходом]. Если довольствоваться [своим] временем и во всем [за процессом]
следовать, [к тебе] не будут иметь доступа ни горе, ни радость. Древние и
называли это освобождением от уз. Тех, кто не способен себя развязать,
связывают вещи. Но ведь вещам никогда не одолеть природу. Как же может мне
это не понравиться?
Но вдруг заболел Приходящий. [Он] задыхался перед смертью, а жена и дети
стояли кругом и его оплакивали.
Придя его навестить, Пахарь на них прикрикнул:
- Прочь с дороги! Не тревожьте [того, кто] превращается! - И, прислонившись
к дверям, сказал умирающему: - Как величественно создание вещей! Что из
тебя теперь получится? Куда тебя отправят? Превратишься ли в печень крысы?
В плечо насекомого?
- Куда бы ни велели сыну идти отец и мать - на восток или запад, на юг или
север, [он] лишь повинуется приказанию, - ответил Приходящий. - [Силы] жара
и холода человеку больше, чем родители. [Если] они приблизят ко мне смерть,
а я ослушаюсь, то окажусь строптивым. Разве их в чем-нибудь упрекнешь?
Ведь огромная масса снабдила меня телом, израсходовала мою жизнь в труде,
дала мне отдых в старости, успокоила меня в смерти. То, что сделало хорошей
мою жизнь, сделало хорошей и мою смерть. [Если] ныне великий литейщик
станет плавить металл, а металл забурлит и скажет: "Я должен стать [мечом]
Мосе!", [то] великий литейщик, конечно, сочтет его плохим металлом. [Если]
ныне тот, кто пребывал в форме человека, станет твердить: "[Хочу снова
быть] человеком! [Хочу снова быть] человеком!", то творящее вещи, конечно,
сочтет его плохим человеком. [Если] ныне примем небо и землю за огромный
плавильный котел, а [процесс] создания за великого литейщика, то куда бы не
могли [мы] отправиться? Завершил и засыпаю, а [затем] спокойно проснусь.
* * *
Мститель не станет ломать [мечей] Мо[се] и Гань[цзян]. Подозрительный не
станет гневаться на сброшенную ветром черепицу. [Если] в Поднебесной
[всего] будет поровну, не станет ни смуты - нападений и войн, ни казней -
убийств, обезглавливания. Значит, путь развивает не человеческую, а
естественную природу. С развитием природного рождаются свойства, с
развитием человеческого появляются разбойники. [Если] не пресыщаться
естественным, не пренебрегать человеческим, народ станет близок своей
истинной [природе].
* * *
Учителя Отца Цзао звали Великим Бобом. Когда Отец Цзао пришел к нему
учиться управлять колесницей, то по обычаю держался очень скромно. Великий
Боб же ничего ему не объяснял целых три года. Отец Цзао относился [к
учителю] все почтительнее, и [тот], наконец, с ним заговорил:
- В старинной песне поется:
"Сын хорошего лучника
Сначала должен плести корзины.
Сын хорошего литейщика
Сначала должен шить шубы".
Ты сначала смотри, как я бегаю. Станешь бегать, как я, тогда сможешь
взяться за шесть пар вожжей, управлять шестеркой коней.
- Буду лишь повиноваться приказу, - ответил Отец Цзао.
Тут Великий Боб сделал дорогу: на расстоянии шага [один от другого]
установил столбы, на которых умещалась лишь ступня. По ним он стал ходить,
бегать туда и обратно, не скользя и не падая.
Отец Цзао стал этому учиться и за три дня овладел его искусством.
- Как ты понятлив! Как быстро все усвоил! - вздохнув, сказал Великий Боб. -
Так поступает Колесничий. Когда ты ходил, то овладел умением ногами, а
откликался на него сердцем <умом>. Это и распространи на управление
колесницей. Держи в порядке вожжи там, где [они] соединены с удилами,
натягивай их или ослабляй в согласии с углами губ [коней]. Правильно
соразмеряй мысль в своей груди, чувствуй ритм руками. Внутренне овладеешь
волей, а внешне [научишься] угадывать желание коней. Тогда-то и сумеешь
посылать [коней] вперед или отводить назад, словно по натянутому шнуру,
делать повороты или кружиться, словно по угломеру и циркулю, и силы коней
хватит с избытком на любой, самый дальний путь. Вот это истинное
мастерство. Овладев мастерством [управления] удилами, приводи в
соответствие поводья; овладев мастерством [управления] поводьями, приводи в
соответствие и руки; [когда руки] овладеют мастерством, приводи в
соответствие и мысли. И тогда можешь уже не следить глазами и не
подхлестывать кнутом. Будешь стоять прямо с легким сердцем, и шесть пар
вожжей не перепутаются, и [топот] двадцати четырех копыт будет равномерным,
движения же совершенно точными при езде вперед, назад, кругом и при
поворотах. А затем уж твоя колесница проедет всюду, где только поместятся
колеса, всюду, где только хватит места для конских копыт. И тогда [езда в
любой местности] станет [для тебя] одинаковой, не заметишь ни отвесных гор,
ни узких ущелий, ни топи, ни равнины. На этом кончается мое искусство, и ты
им овладел.
* * *
Учитель в Тутового Двора, Мэн Цзыфань и Цзы Циньчжан подружились. Они
сказали друг другу:
- Кто способен дружить без [мысли] о дружбе? Кто способен действовать
совместно, без [мысли] действовать совместно? Кто способен подняться на
небо, странствовать среди туманов, кружиться в беспредельном, забыв обо
[всем] живом, [как бы] не имея конца?
[Тут] все трое посмотрели друг на друга и рассмеялись. [Ни у кого из них] в
сердце не возникло возражений, и [они] стали друзьями.
Но вот Учитель с Тутового Двора умер. Еще до погребения Конфуций услышал об
этом и послал Цзыгуна им помочь. [Цзыгун услышал, как] кто-то складывал
песню, кто-то подыгрывал на цине, и вместе запели:
Ах! Придешь ли, Учитель с Тутового Двора.
Ах! Придешь ли, учитель!
Ты уже вернулся к своему истинному,
А мы все еще люди!
Поспешно войдя, Цзыгун сказал:
- Дозвольте спросить, по обряду ли [вы] так поете над усопшим?
- Что может такой понимать в обряде? - заметили [оба], переглянулись и
усмехнулись.
Цзыгун вернулся, доложил Конфуцию и спросил:
- Что там за люди? Приготовлений [к похоронам] не совершали, отчужденные от
формы, пели над усопшим и не изменились в лице. [Я] даже не знаю, как их
назвать! Что там за люди?
- Они странствуют за пределами человеческого, - ответил Конфуций, - а [я]
Цю, странствую в человеческом. Бесконечному и конечному друг с другом не
сблизиться, и [я], Цю, поступил неразумно, послав с тобой [свое]
соболезнование. К тому же они обращаются с тем, что творит вещи, как с себе
подобным, и странствуют в едином эфире неба и земли. Для них жизнь -
[какой-то] придаток, зоб; смерть - прорвавшийся чирей, освобождение от
нароста. Разве такие люди могут понять, что такое смерть и что такое жизнь,
что сначала, а что в конце? [Они] допускают, что тело состоит из различных
вещей. Забывая о собственных глазах и ушах, о печени и желчи, [они твердят]
все снова и снова о конце и начале, не зная границ. [Они] бессознательно
блуждают за пределами пыли и праха, [странствуют] в беспредельном, в
области недеяния. Разве станут они себя затруднять исполнением людских
обрядов? Представать перед толпой зрителей, [говорить] для ушей [толпы
слушателей]?
-Почему же тогда [вы], учитель, следуете обрядам? - спросил Цзыгун.
- На [мне], Цю, кара Небес! И все же я разделяю ее с тобою, - ответил
Конфуций.
- Осмелюсь ли спросить про их учение?
- Рыба создана для воды, а человек - для пути, - ответил Конфуций. - Тот,
кто создан для воды, кормится, плавая в пруду. Тот, кто создан для пути,
утверждает [свою] жизнь в недеянии. Поэтому и говорят: "Рыбы забывают друг
о друге в [просторах] рек и озер, люди забывают друг о друге в учении о
пути".
- Осмелюсь ли узнать, [что за человек] тот, кто чуждается людей? - спросил
Цзыгун.
- Тот, кто чуждается людей, равен природе, - ответил Конфуций. - Поэтому и
говорится: "Человек ничтожный для природы - благородный муж [царь] для
людей; благородный муж для людей - человек ничтожный для природы".
* * *
Учитель Лецзы, после того как обучился у Лесного с Чаши-горы и подружился с
Темнеющим Оком, поселился в Южном Предместье. Приверженцы его поселились
[тут же. Их] каждый день считать не успевали, и сам Лецзы не знал, сколько
[их], хотя каждое утро [он] вел с ними диспуты, и об этом стало повсюду
известно. Учитель Лецзы двадцать лет прожил рядом с Учителем Южного
Предместья, отделенный от него лишь оградой. Однако друг друга [они] не
посещали и не приглашали, встречаясь же на улице, как будто друг друга не
замечали. Ученики и слуги у ворот считали, что между учителем Лецзы и
Учителем Южного Предместья существует вражда.
[Некий] чусец спросил учителя Лецзы:
- Почему [вы], Преждерожденный, и Учитель Южного Предместья чуждаетесь друг
друга?
- Зачем к нему ходить? - ответил учитель Лецзы. - Лицо Учителя Южного
Предместья [отличается] полнотой, а сердце - пустотой, уши у него не
слышат, глаза не видят, уста молчат, сердце не знает, тело не движется. И
все же попытаюсь вместе с тобой отправиться [на него] посмотреть.
[С ними] пошли сорок учеников. [Они] увидели, что [лицо] Учителя Южного
Предместья действительно похоже на маску чудовища, с ним нельзя общаться.
Повернулись к учителю Лецзы и увидели, что жизненная энергия у него
отделилась от тела и он вышел из толпы.
Вдруг Учитель Южного Предместья указал на ученика Лецзы в последнем ряду и
заговорил с ним радостно, как будто [перед ним] совершеннейший и
сильнейший. Ученики Лецзы удивились, и на обратном пути лица всех выражали
сомнение.
- Зачем так удивляться? - сказал Лецзы. - Добившийся желаемого молчит,
исчерпавший знания также молчит. Речь с помощью молчания - также речь,
знание с помощью незнания - также знание. Отсутствие слов и молчание,
отсутствие знаний и незнание - это ведь также речь, это ведь также знания.
[Значит], нет ничего, о чем бы не говорил, нет ничего, о чем бы не знал;
[значит] также, что не о чем говорить, нечего знать. Только и всего.
* * *
Нерешительный [по прозванию] Сладость Лотоса и Священный Земледелец вместе
учились у Старого Дракона Счастливого. [Как-то] днем Священный Земледелец
затворил двери и, опершись о столик, задремал. А в полдень, распахнув
двери, [к нему] вошел Нерешительный и сказал:
- Старый Дракон скончался!
Священный Земледелец со сна схватился за посох и вскочил, но вдруг отпустил
посох и, улыбнувшись, сказал:
- [О] Небо! [Он] знал, как я невежествен, груб и распущен, поэтому бросил
меня и умер. Увы! Учитель умер, не открыв мне [своих] безумных слов.
Его речь услышал Насыпающий Курган, который высказал свое соболезнование и
заметил:
- К воплотившему путь прибегают со всей Поднебесной благородные мужи. Ныне
и тот, кто обрел лишь волосок осенней паутины, меньше чем одну из десяти
тысяч долей [пути], понял, что умерший унес с собой свои безумные речи, а
тем более [понимают это] те, что воплотили путь. Смотрят на него -
бесформенный; слушают его - беззвучный. Люди, о нем рассуждающие, называют
его - темный-темный. Но так судить о пути - значит отрицать путь.
* * *
Ограждающий спросил у [своих] помощников:
- Могу ли обрести путь и им владеть?
- Собственным телом не владеешь, как же можешь обрести путь и им владеть? -
