- Вчера я над вами насмехался. Почему же сегодня мое сердце искренне [от
этого] отказывается?
- Я сам считал, что избавился [от тех, кто] ловко узнает проницательных и
мудрых, - ответил Лаоцзы. - [Если бы] вчера вы назвали меня Волом, [и я]
назвался бы Волом; назвали бы меня Конем, [и я] назвался бы Конем. Если,
встретив какую-то сущность, кто-то дает ей название, [то], не приняв
названия, примешь от такого беду. Я покорился не оттого, что был покорен, а
покорился, не изменившись.
Филигранщик пошел бочком, избегая [его] тени, вошел прямо в дом, не сняв
обуви, и спросил:
- Как же [мне] совершенствоваться?
- Ведешь себя высокомерно, смотришь дерзко, - сказал Лаоцзы. - Лоб [у тебя]
высокий и простой, а рычишь, словно тигр, вид неестественный. Стоишь, будто
конь на привязи. умчался бы, а насильно себя удерживаешь. Кинешься - так
стрелой, разбираешься - так в мелочах, прознал [все] хитрости, а смотришь
безмятежно. Никто не найдет [тебя] достойным доверия. На окраинах бывают
такие, и имя им - воры.
* * *
Ян Чжу встретился с Лаоцзы испросил:
- Можно ли сопоставить с мудрым царем человека сообразительного и
решительного, проницательного и дальновидного, который без устали изучает
путь?
- При сопоставлении с мудрым, - ответил Лаоцзы, - такой [человек выглядел
бы] как суетливый мелкий слуга, который трепещет в душе и напрасно
утруждает тело. Ведь говорят: "красота тигра и барса - приманка для
охотников"; "обезьяну держат на привязи за ее ловкость, а собаку за умение
загнать яка". Разве можно такого сопоставить с мудрым царем?
- Дозвольте спросить, как управлял мудрый царь? - задал вопрос Ян Чжу,
изменившись в лице.
- Когда правил мудрый царь, успехи распространялись на всю Поднебесную, а
не уподоблялись его личным; преобразования доходили до каждого, а народ не
опирался [на царя]; никто не называл его имени, и каждый радовался
по-своему. [Сам же царь] стоял в неизмеримом и странствовал в небытии.
* * *
Дан, главный жрец, [ведающий] закланием жертвенного скота в Шан, спросил
Чжуанцзы, что такое милосердие.
- Милосердны тигры и волки, - ответил Чжуанцзы.
- Что это значит?
- Как же не милосердны, если волчица и волчата любят друг друга?
- Разрешите спросить о настоящем милосердии!
- Для настоящего милосердия не существует родственных чувств.
- [Я], Дан, слышал о том, что без родства нет и любви, без любви нет и
сыновней почтительности. Ведь не может быть настоящего милосердия без
почтительного отношения к родителям!
- [Нет], это не так, - ответил Чжуанцзы. - Настоящее милосердие высоко. О
нем, конечно, не стоит и говорить [исходя из] сыновней почтительности. В
[твоих же] словах сыновняя почтительность не преувеличена, а преуменьшена.
Ведь отчего, подходя к Ин с юга, не замечают на севере [гору] Миншань?
Оттого, что [она] далека от Ин. Поэтому и говорится: уважать родителей
легче, чем их любить, любить родителей легче, чем их забыть, забыть
родителей легче, чем заставить родителей забыть о тебе, заставить родителей
забыть о себе легче, чем самому] забыть обо всем в Поднебесной, забыть обо
всем в Поднебесной легче, чем заставить всех в Поднебесной о тебе забыть.
Ведь [обладающий] свойствами забывает про Высочайшего и Ограждающего и
предается недеянию. Блага [его] распространяются на тьму поколений, а
Поднебесная [о нем] и не знает. Как можно только вздыхать да твердить о
милосердии, о сыновней почтительности? Ведь всем этим - почтительностью к
родителям и старшим братьям, милосердием и справедливостью, преданностью и
доверием, целомудрием и честностью - [люди] заставляют себя служить
собственной добродетели, большего [все это] не стоит. Поэтому и говорится:
"Настоящее благородство отвергает царские почести, настоящее богатство
отвергает царскую сокровищницу, настоящие чаяния отвергают имя и славу". От
всего этого путь не изменяется.
* * *
Конфуций встретился с Лаоцзы и заговорил о милосердии и справедливости.
- [Если], провеивая мякину, засоришь глаза, - сказал Лаоцзы, - то небо и
земля, [все] четыре страны света поменяются местами. [Если] искусают комары
и москиты, не заснешь всю ночь. [Но] нет смуты большей, чем печаль о
милосердии и справедливости - [она] возмущает мое сердце. Если бы вы
старались, чтобы Поднебесная не утратила своей простоты, вы бы двигались,
подражая ветру, останавливались, возвращаясь к [природным] свойствам. К
чему же столь рьяно, будто в поисках потерянного сына, бьете во [все]
неподвижные и переносные барабаны? Ведь лебедь бел не оттого, что каждый
день купается; а ворона черна не оттого, что каждый день чернится. Простота
белого и черного не стоит того, чтобы о ней спорить; красота имени и славы
не стоит того, чтобы ее увеличивать. Когда источник высыхает, рыбы,
поддерживая одна другую, собираются на мели и [стараются] дать друг другу
влагу дыханием, слюной. [Но] лучше [им] забыть друг о друге в [просторах]
рек и озер.
Повидавшись с Лаоцзы, Конфуций вернулся [домой] и три дня молчал.
- С чем [вы], учитель, вернулись от Лаоцзы, - спросили ученики.
- Ныне в нем я увидел Дракона. - ответил Конфуций.- Дракон свернулся [в
клубок], и образовалось тело, расправился, и образовался узор, взлетал на
облаке, на эфире, кормился от [сил] жара и холода. Я разинул рот и не мог
[его] закрыть. Как же мне подражать Лаоцзы!
- В таком случае, - спросил Цзыгун, - не обладает ли тот человек
неподвижностью Покойника и внешностью Дракона, голосом грома и молчанием
пучины, не действует ли подобно небу и земле? Не удостоюсь ли и [я], Сы,
[его] увидеть? - и от имени Конфуция [Цзыгун] встретился с Лаоцзы.
Лаоцзы только что уселся на корточки в зале и слабым голосом промолвил:
- Годы мои уже на закате, и [я] ухожу. От чего вы [хотите] меня
предостеречь?
- Почему только [вы], Преждерожденный, считаете, что три царя и пять
предков не были мудрыми? - спросил Цзыгун. - Ведь [они] управляли
Поднебесной по-разному, слава же им выпала одинаковая.
- Подойди, поближе, юноша, - сказал Лаоцзы. - Почему ты считаешь, что
[управляли] по-разному?
- Высочайший передал [власть] Ограждающему, Ограждающий - Молодому Дракону,
- сказал Цзыгун. - Молодой Дракон применял силу физическую, а Испытующий -
военную. Царь Прекрасный покорялся Бесчеловечному и не смел ему
противиться. Царь Воинственный пошел против Бесчеловечного и не захотел
[ему] покориться. Поэтому и говорю, что по-разному.
- Подойди поближе, юноша, - сказал Лаоцзы. - Я тебе поведаю, [как]
управляли Поднебесной три владыки и пять предков. Желтый Предок, правя
Поднебесной, привел сердца людей к единству. [Когда] родители умирали,
[дети] их не оплакивали и народ [их] не порицал. При Высочайшем в сердцах
людей Поднебесной [появились] родственные чувства. [Если] из-за смерти
своих родителей люди придавали меньшее [значение] смерти чужих [родителей],
народ их не порицал. При Ограждающем в сердцах людей Поднебесной
[зародилось] соперничество. Женщины родили после десяти лун беременности,
дети пяти лун от роду могли говорить; еще не научившись [смеяться],
начинали узнавать людей и тогда стали умирать малолетними. При Молодом
Драконе сердца людей Поднебесной изменились, У людей появились страсти, а
[для применения] оружия - обоснования; убийство разбойника не [стали
считать] убийством. Разделили на роды людей и Поднебесную [для каждого из
них свою]. Поэтому Поднебесную объял великий ужас. Поднялись конфуцианцы и
моисты. От них пошли правила отношений между людьми, а ныне еще и
[отношений] с женами. О чем еще говорить! Я поведаю тебе, как три владыки и
пять предков наводили порядок в Поднебесной. Называется - навели порядок, а
худшего беспорядка еще не бывало. Своими знаниями трое владык наверху
нарушили свет солнца и луны, внизу - расстроили сущность гор и рек, в
середине - уменьшили блага четырех времен года. Их знания более ядовиты,
чем хвост скорпиона, чем зверь сяньгуй. Разве не должны они стыдиться? Ведь
не сумев обрести покой в собственной природе, [они] сами еще считали себя
мудрецами. Они - бесстыжие!
Цзыгун в замешательстве и смущении остался стоять [на месте].
* * *
Конфуций отправился на запад, чтобы спрятать книги в чжоуском хранилище, а
Цзылу [ему] сказал:
- [Я], Ю, слышал, среди летописцев в Чжоу был Лаоцзы. [но он] отказался от
должности и вернулся к себе домой. Не отправиться ли [к нему] за помощью,
[если вы], учитель, хотите спрятать книги?
- Прекрасно, - сказал Конфуций и отправился к Лаоцзы, но тот отказался
[помочь], и [Конфуций] стал [его] убеждать, излагая [все] двенадцать
основ.
- Слишком пространно, - прервал его Лаоцзы и сказал, - хочу услышать самое
важное.
- Самое важное - это милосердие и справедливость, - ответил Конфуций.
- Разрешите узнать, каков характер милосердного и справедливого? - спросил
Лаоцзы.
- Хорошо, - ответил Конфуций. - Без милосердия нельзя стать благородным
мужем; без справедливости нельзя даже родиться благородным мужем.
Милосердие и справедливость - таков характер истинного человека. Как же
может быть иначе?
- Разрешите спросить, - сказал Лаоцзы, - что [вы] называете милосердием и
справедливостью?
- От души радоваться вместе со [всеми] вещами, любить всех без пристрастия.
Таковы чувства милосердия и справедливости, - ответил Конфуций.
- О! Почти как в речах последышей. Любовь ко всем разве не нелепость?
Беспристрастие - разве это не пристрастие? - сказал Лаоцзы. - [Если вы],
учитель, не хотите, чтобы Поднебесная лишилась своих пастырей, вы [должны
желать ей] постоянства [такого же], как у неба и земли. Ведь, конечно,
будут светить солнце и луна, будет свой порядок у звезд и планет, будут
стаи птиц и стада зверей, и деревья будут [расти] вверх. [Если бы вы],
учитель, действовали, подражая [их] свойствам, следовали [их] путем, то уже
[достигли бы] истинного. К чему же столь рьяно вещать о милосердии и
справедливости, точно с барабанным боем отыскивать потерянного сына? Ах,
[вы], учитель, вносите смуту в характер человека!
Конфуций спросил Лаоцзы:
- Можно ли назвать мудрым человека, который овладевает путем, будто
подражая сильному: [делая] невозможное возможным, неистинное истинным;
[или] софиста, который говорит, что отделить твердое и белое [ему] так же
[легко], как [различить] светила на небе?
- Это суетливый мелкий слуга, который трепещет в душе и напрасно утруждает
тело. Ведь умение собаки загнать яка, ловкость обезьяны исходят из гор и
лесов, - ответил Лаоцзы.
- Я скажу тебе, Цю, о том, чего нельзя услышать, о чем нельзя рассказать. У
многих есть голова и ноги, но нет ни сердца, ни слуха; но нет таких, кто,
имея тело, существовал бы вместе с не имеющим ни тела, ни формы. Причины
движения и покоя, смерти и рождения, уничтожения и появления не в самих
[людях], [но] некоторые [из причин] управляются людьми. Того же, кто
забывает обо [всех] вещах, забывает о природе, уподоблю забывшему самого
себя. [Только] забывшего о самом себе и назову слившимся с природой.
* * *
Конфуций увиделся с Лаоцзы. Тот только что вымылся и, распустив волосы,
сушил [их], недвижимый, будто не человек, Конфуций подождал удобного
момента и вскоре, когда [Лаоцзы] его заметил, сказал:
- Не ослеплен ли [я], Цю? Верить ли [глазам]? Только что [Вы],
Преждерожденный, [своей телесной] формой походили на сухое дерево, будто
оставили [все] вещи, покинули людей и возвысились, [как] единственный.
- Я странствовал сердцем в первоначале вещей, - ответил Лаоцзы.
- Что [это] означает? - спросил Конфуций.
- Сердце утомилось, не могу познавать, уста сомкнулись, не могу говорить.
[Но] попытаюсь поведать тебе об этом сейчас. В крайнем пределе холод
