Характер игры военный. Надо поразить наиболее уязвимое место партне-
ра. При этом вы не имеете права бросать шар. Он должен катиться по дос-
ке, ни разу не подскочив на ней.
Для определения точности попадания не нужно ни видеотелемонитора, ни
другой сложной финишной современной техники. Если попадание точное, то
партнер в автоматическом режиме, без всякого участия подлого и лживого
сознания, восклицает: "Ой!!!" Потом он некоторое время матерится, с не-
поддельной опять же злобой и азартом перебрасывая шар из руки в руку и
прицеливаясь для обратного отомстительного броска.
Продолжительность игры ограничена только крепостью нервов партнеров и
их, так необходимой на флоте, выдержкой.
Вопросы генетической наследственности в те времена еще не мучили наши
умы и не мешали спать по ночам, ибо гены еще были зловещим бредом миро-
вой буржуазии и космических космополитов. Потому я и принял участие в
игре.
Без шуток: очень сложная и азартная игра! Надо обладать большим опы-
том, чтобы пустить шар строго по доске, ибо если шар чуть захватит стык
с соседней доской и при этом попадет противнику в ногу, то партнер полу-
чает право на двойной бросок. Тут даже не только опыт нужен, но и та-
лант, и искусство. Я вышел из игры довольно быстро. Потому что у меня не
оказалось ни первого, ни второго, ни третьего.
В силу этого я на следующие сутки попросился на работу. Не знаю, как
ныне, а в сентябре пятьдесят первого года арестованные простым арестом
могли работать, а могли и не работать - по собственному желанию.
Мои коллеги пачкать руки грязной тачкой не хотели, а я каждое утро
отправлялся к Красненькому кладбищу - мы строили трамвайную линию на
Стрельну.
В шесть утра на Садовой улице возле губы останавливался грузовой
трамвай с двумя прицепами-платформами. Мы залезали на платформы и громы-
хали через пустынный еще и спящий город в Автово. Утреннее путешествие
мне даже нравилось. Но вот вечернее - нет. Любой прохожий мог увидеть
меня на открытой трамвайной платформе, а известно, что Ленинград отлича-
ется от всех городов планеты еще и тем, что каким-то чудом среди трех
миллионов жителей на каждом перекрестке встречаешь знакомого, даже если
знакомых у тебя жалкая дюжина. И я боялся: до матери докатится, что ее
сын не в спецзагранкомандировке, а просто-напросто копается в земле и
костях возле Красненького кладбища - трамвайная линия прихватила край
сровненного с пустырем многие годы назад захоронения. И экскаваторы
иногда выбрасывали на свет божий останки наших предков. А мы разравнива-
ли грунт лопатами и укладывали на подготовленное полотно шпалы.
Первые дни сентября, чудесная погода, листья только-только начинают
облетать с деревьев, загородный воздух, ветерок с залива, запах смолы от
свежих шпал, шорох камышей в придорожных болотах и иван-чай на пригород-
ных свалках, и добрые женщины - дорожные работницы, с которыми мы таска-
ли шпалы в одной упряжке.
Они по русской древней традиции жалели арестованных матросиков и, хо-
тя сами существовали впроголодь, делились то молоком, то хлебом.
...И пусть солдат всегда найдет У вас приют в дороге...
Кто мог из арестованных матросиков, платил им по наличному счету в
кустах ивняка и среди могил Красненького кладбища. Вероятно, вы понимае-
те, чего даже больше хлеба хотелось женщинам-работягам в послевоенные
времена.
Часовые в таких случаях не замечали исчезновения должника с зоны. Са-
мые отчаянные из ребят этим пользовались и даже срывались в самоволку в
город на часок-другой. Круговая порука действовала безотказно, и норму
должников и самовольщиков дорабатывали менее отчаянные, проклиная при
этом и себя, и самовольщиков.
Начали снижение. Быстро нынче летают воздушные лайнеры...
Самое тягомотное на гауптвахте - воскресенья, когда не возят на рабо-
ту. Тогда в обязательном порядке положена прогулка. Она в том, что вас
выводят из камер на зарешеченную галерею и стоишь по стойке "вольно", но
заложив руки за спину, с полчасика.
Если из шеренги кто-нибудь вякнет чего-нибудь надзирателю, то мичма-
нюга командует: "Кру-гом! Два шага вперед! Марш!" И шеренга оказывается
в положении "носом в стенку". И "гуляет" до самого конца уже в такой по-
зиции.
Симпатичное на губе для моряков то, что утром дают не только хлеб и
чай, как испокон веку завтракает флот, но, например, пару картошек с ку-
сочком соленой трески - по сухопутно-солдатскому обычаю.
МУРМАНСК
17.00. Аэродром Мурмашей.
Плюс шесть градусов.
Низкие тучи над согбенными сопками.
Клочья снега у вершин.
Барак-аэровокзал без изменений. Одноэтажное синее деревянное сарайное
сооружение. Тошно его видеть.
Автобус зато шикарный. Едем быстро.
Старые знакомцы валуны. Опившаяся болотной водой трава и девонский
плавун-папоротник.
Опившаяся болотной водой трава - ядовито-зеленая. Это последний
вскрик зелени перед тем, как она начнет исчезать. Это как румянец чахо-
точного.
Низкорослые деревца. Лиловые доски снегозадерживающих щитов. Лиловые
столбы древних линий электропередач. Лиловые горбы сопок, лиловые тучи
над ними.
Лиловое и ядовито-зеленое - красивое сочетание, но это та красота,
которую оцениваешь, а не любишь. Намек на любовь может мелькнуть, если
думаешь о том, как записать пейзаж. Но когда просто смотришь на него,
душа молчит.
18.00. Вырываемся из кручения между сопок к берегу Кольского залива.
Прибрежный поселок. Автобус тормозит. Кого-то высаживаем.
Ничего не узнаю вокруг. Щемящее настроение.
Отсюда первый раз по тревоге ушел на спасательную операцию. Здесь
первый раз спустился под воду.
Возле автобуса крутятся собаки.
Тогда, на приходе со спасения, полярной ночью, в пургу, на причале
нас тоже встречали собаки. Женщины не приходили встречать. Или им запре-
щалось, или они ко всему привыкли. Только жена старшего лейтенанта Хан-
нанова иногда встречала.
Близко не подходила. Ханнанов стыдился сантиментов жены. Она работала
зубным врачом.
Ее силуэт в ночной пурге, пробитой мощным лучом прожектора, и силуэт
часового на причале, и собаки - прыгают, радуются, знают, что мы их ско-
ро покормим...
18.30. Исковерканная новостройками земля и холодная грязь Мурманска.
Высадка у железнодорожного вокзала. Очередь на такси, но небольшая.
Занимаю очередь.
Выпиваю кружку прекрасного кваса и звоню из автомата диспетчеру
"Трансфлота". Автомат нормально срабатывает с первой попытки.
"Державино" на подходе. Отдает якорь около двадцати часов.
Еду в такси к морскому вокзалу. Таксист шипит и презирает за ма-
ленькое расстояние поездки. Проезжаем под носом "Вацлава Воровского".
"Значит, ночевка для меня обеспечена", - на всякий случай отмечаю я, ибо
пока твое родное судно не станет на якорь в натуре, с ним все может слу-
читься: имею в виду задержку лесовоза "Державино" на орбите вокруг Скан-
динавии.
19.00. Сдаю вещи в камеру хранения.
Сижу на скамеечке на пассажирском причале прямо перед носом белоснеж-
ного лайнера. Он в отличном порядке. Только клюзы ободраны якорями, и
под ними натекла ржавчина.
Солнце вспыхивает в просвете между тучами и лиловыми сопками западно-
го берега Кольского залива. Прямо мне в лицо. Хорошо, когда солнце. Штук
пять голубей шатаются вокруг скамейки. И какой-то сильно пьяненький
гражданин плюхается рядом, просит закурить.
К пьяненькому подходит элегантно, по-заграничному одетая дама и энер-
гично бьет его по голове опять же заграничным зонтиком, приговаривая:
"Хрясь! Хрясь!"
Гражданин не сопротивляется, только закрывается руками.
И я вдруг решаю не пить весь арктический рейс. Уж больно тяжкая сцена
разыгрывается в самом начале пути.
Иду в буфет морвокзала и ем холодную котлету, пью тепловатый кофе.
Трезвость. Ни тебе аванса, ни пивной...
21.00. Поехал рейсовым катером на рейд Мурманска. Судов скопилось
много. Улитками впились в штилевую, летнюю гладь Кольского залива.
Отлив.
И запах отлива, осыхающего морского дна.
"Державино" выглядит замызганно. Но морда у кобылки славная, доверчи-
вая и добродушная. Шпангоуты кое-где уже обмяты. Увы, скоро они будут
обмяты куда рельефнее.
Вся палуба в контейнерах, на контейнерах переходные мостики к баку и
два красных пожарных автомобиля. Скоро мрачно-монотонные улицы чукотско-
го Певека украсятся ярко-веселыми машинами... Интересно, радуются совре-
менные мальчишки пожарам, и вою пожарных машин, и их боевому, тревожному
пролету сквозь перекрестки?.. Ничего-то я не знаю о современных мальчиш-
ках...
Первый человек на борту "Державино" - девица, остро, заметно приго-
женькая. Сидит верхом на чемодане возле траповой площадки. В джинсах.
Рядом саксофон. Или какая-то другая труба.
- Где вахтенный матрос?
- Сейчас придет. Я подменяю. Катер скоро вернется?
- Минут через двадцать. Кто из штурманов на вахте?
- Старший помощник.
- Позовите его, пожалуйста. Я дублер капитана на время Арктики.
Она нажала тангетку звонка, но не встала с чемодана.
- Может, вы представитесь?
- Буфетчица. Соня. Списываюсь.
Это и так ясно было, что она списывается. И еще мне было ясно, что я
ретроград. Ибо поймал себя на том, что, как человек в футляре, не одоб-
ряю позу женщин "верхом" - будь это на чемодане, велосипеде или лошади и
будь они в джинсах или даже в ватных штанах.
- Как звать старпома?
- Спиро Хетович.
Спиро... в "Листригонах" Куприна есть Спиро. Греческое имя...
- Он грек?
- Нет, албанец. Простите, я волнуюсь перед разлукой и потому все спу-
тала. Капитан у нас албанец. А он русак, заяц-русак. Вон идет, - кивнула
она кудрявой головкой на высокого, вернее, длинного и сутулого человека,
который не так шел, как плелся по палубе. Ему было далеко за пятьдесят.
Девица, глядя на зайца-русака, начала безмолвно гримасничать. Ее ли-
чико передернула судорога, тик, пляска святого Витта, беззвучный сардо-
нический смех.
- Приветствую вас, Спиро Хетович, - сказал я и представился.
- Она вам так меня назвала? - спросил старший помощник, старательно
отводя глаза в сторону от бывшей буфетчицы. - Пошлая шутка. Меня зовут
Арнольд Тимофеевич Федоров.
- Простите, - сказал я.
Девица прыснула. А я наконец догадался, что "Спиро Хетович" происхо-
дит от спирохеты.
- Чтобы хулиганить под занавес, не надо мужества, - строго сказал я
девице. Мелькнул в ней сквозь красивую внешность легкий цинизм. Впрочем,
и роза покажется циничной, если ее засунут в неподходящий букет.
- Для вас приготовлена каюта помполита, - сказал старпом, когда мы
пошли в надстройку. - Его не будет.
- Первые помощники перед ближним каботажем часто прихварывают, - ска-
зал я.
Арнольд Тимофеевич явно не одобрил мое замечание. А дело в том, что
Арктика ныне в век НТР совсем не то, что в век "Челюскина". И потому
помполиты считают, что раз тут не заграница, то и без них обойтись впол-
не можно.
- Ключ у стармеха, - сказал Арнольд Тимофеевич. - Иван Андриянович.
Вы с ним плавали. Капитан на берегу. Супругу встречает. Она с нами поп-
лывет. По специальному разрешению кадров. По персональному разрешению, -
последнее он подчеркнул с гордостью за капитана.
Вслед нам от трапа донесся звонкий и дерзкий девичий голосок:
- Ведь командор повесить уже хочет Фрондозо на зубцах высокой башни!
Без права! Без допроса! Без суда! И вас здесь та же участь злая ждет!
Я посчитал эту декламацию предупреждением в свой адрес. И неожиданно
ощутил сожаление от того, что эта Соня не идет в рейс. Даже нечто такое,
как ощущаешь в юности, когда чужой и неприятный парень на танцах уводит
вальсировать твою избранницу.
Встреча с Андриянычем оказалась теплой. А когда-то не ладили. Я
только начинал становиться торговым моряком, работал вторым помощником,
