герои представлялись художнику к таких одеждах.
В коллекциях елизаветинских миниатюр много подобных образов. И хотя в
большинстве случаев живописец написал только лицо, но можно угадать и всю
фигуру модели. Как бы ни были завиты волосы и драгоценно кружево
воротничков, чувствуется, что босые ноги этих людей, грубые и сильные ноги
путешественников и воинов, стояли на пыльной теплой земле. На земле тогда
еще ничто не пришло в порядок.
Как-то в одном из наших переводов "Гамлета" появилась фраза: "век
вывихнут". До этого немало лет русские трагики восклицали: "Пала связь
времен!" Новая трактовка восхитила критиков. Кронеберговский перевод был
признан порочным, как идеалистический, искажающим суть шекспировского
образа. Напротив, "вывихнутый век", по мнению исследователей, почти дословно
воспроизводил английскую строчку и, заставляя вспомнить физический вывих,
уводил читателя от отвлеченных идей. Фраза вошла в обиход, правда, не
разговорной речи, но рецензий.
В Оксфорде, в старинной церкви одного из колледжей, мне вспомнилось это
место трагедии. Передо мной была рыцарская гробница. Суровый и мужественный
воин покоился на каменном ложе, строго сложив руки на груди ладонями вместе.
В изголовье его сторожил пес, в ногах устроился барашек, подле правой руки
наготове лежал меч. Это был достойный образ смерти рыцаря: спокойные, ясные
формы пластики, вечная неподвижность. Время помогло скульптору: камень
пожелтел, приобрел благородный оттенок старой кости.
Но стоило повернуться направо и поднять глаза вверх, как непристойное
зрелище елизаветинских времен возмущало покой романской гробницы. На стене
происходило какое-то невероятное представление. Чего только не было
вылеплено: колонны, ракушки, земной шар, амуры, черепа, из которых вырастали
завитушки. Среди всего этого раскрашенного киноварью и ультрамарином
изобилия был изображен веселый румяный джентльмен. Над его головой две дамы
с золотыми волосами трубили в золотые трубы; фигуры, очевидно, были
заимствованы из эротического сюжета, так как ваятеля особо занимали их груди
и бедра.
Под всей постройкой была надпись: "Он умер от меланхолии".
Вольнодумцы и богохульники, они хотели отправиться на тот свет,
захватив с собой театральных трубачей, веселых подруг, земной шар и томик
Овидия. Тяжела была реальность, в которой они оказались, вернувшись из
морской экспедиции, закончив опыт или дописав строчку сонета. Рассеялось
видение золотого века, люди оказались в железном царстве корысти. Тяжело
было умирать под серым пуританским небом. Оставалось только произнести речь
на эшафоте, хвастнув знанием классиков, или воздвигнуть на стене вот такой
погребальный балаган.
Две гробницы, противоестественно соседствующие, заставили меня опять
задуматься над историей Гамлета. Рыцарские добродетели отравленного короля
Дании, государство Клавдия, гуманистические мечты и реальность Эльсинора...
Понятия о жизни и смерти, созданные различными эпохами. Все оказалось
шатким; ничто не продолжало одно другого; из отрицания не вырастало
утверждения... Несоединимость прошлого, настоящего, будущего...
Строчка "пала связь времен" показалась мне убедительной, а "вывихнутый
век" - лишь манерной метафорой, мало с чем ассоциирующейся.
Конечно, способов укрепления "связи времен" у государственной власти
было немало. Одно из популярнейших в Англии зданий неплохо служило этой
цели. Толстые стены, двери с засовами и решетки являлись как бы знаком
преемственности: они служили прошлому, без них не обходилось настоящее, и в
будущем они не скоро оказались ненужными.
Речь идет о Тауэре.
Популярный в ту эпоху жанр - драма превратностей-не раз исполнялся в
этой обстановке. Елизавета Тюдор была отправлена сюда сестрой Марией; здесь
сидели за решеткой Томас Мор, Анна Болейн. Здесь надевали короны на головы и
отрубали головы. Мало кто из елизаветинцев тут не квартировался. Бон Джонсон
был завсегдатаем этих мест. Кого приводила сюда политика, кого вольные
соображения: о религиозных догмах, а кого буйный характер и долги.
На каменной стене висит портрет бородатого человека с большими
жемчужными серьгами в ушах. Высокая, обширная темница, постель с балдахином,
гобелен. В камере немало лет прожил один из героев этого времени Уолтер
Ралей, вице-адмирал английского флота, поэт, историк. Он привез в Европу
табак и картофель, водрузил знамя королевы Елизаветы на Новой земле,
организовав первую английскую колонию в Америке - Виргинию. Ралей любил
бражничать в таверне "Русалка". Кабак вошел в историю литературы, в нем
бывал Шекспир. Во главе стола сидел Ралей. В облаках табачного дыма
обсуждались судьбы мира и вопросы эстетики. Сюда приходили, вернувшись из
далеких путешествий, здесь толковали об итальянской архитектуре, французских
модах и античных руинах. География здесь нередко мешалась со сказками,
история с легендами.
Тогда путешественники любили описывать встречи с табуном коней, у
которых были человеческие лица, и красавицами, смотревшими на приезжих
драгоценными камнями вместо глаз.
Сменилось царствование; Галей оказался под замком. Узника содержали не
строго. Семья приходила на побывку; он гулял но дворику, Яков I даже
выпустил его-на время-для последней экспедиции. И уже потом сэру Уолтеру
отрубили голову. Этого он прождал здесь, в Тауэре, двенадцать лет, занимаясь
пока сочинением "Мировой истории" - от сотворения земли до смерти Александра
Македонского...
Хроника о короле Ричарде III неотделима от этого замка. Читая ее,
отчетливо представляешь себе грозное величие зубчатых башен и безмолвный
ужас казематов. Шекспир назвал камни Тауэра седыми, и Тауэр остался к памяти
древним. Шекспир поставил у его стен Ричарда графа Глостера - и камни
запомнились, как кровавые.
Так их и показывают теперь, именно с этим эпитетом. Множество стрелок
расставлено по дороге, на них надпись: "Кровавый Тауэр". От закусочной, где
пьют кофе и едят сосиски, нужно идти налево, под ворота; наверху бойницы, в
них вставлены рамы, за стеклами - кружевные, мещанские занавески. Сразу же
за поворотом стоит большая гипсовая собака базарной выделки; в голове пса -
щель; копилка общества защиты животных. Камни стен вымыты дождями, но
лондонскую копоть не отмыть, она въелась в поверхность. Толпы туристов идут
к месту, где некогда сколачивали эшафот. На табличке перечень отрубленных
голов: лорд Гастингс, Анна Болейн, Эссекс и еще другие- знаменитые головы.
Служители одеты в старинные мундиры и шляпы.
По плитам неторопливо гуляет пожилой ворон. Нахохлившийся джентльмен
нездоров, он мрачен в своей потрепанной черной визитке - не веселят годы,
надоела толчея вокруг.
Птица вызывает какие-то зловещие ассоциации. Еще живые детали: в одном
из залов выставлены топор и деревянная чурка. На плахе выбоины - следы
ударов; их немного, каждая заставляет всмотреться, задуматься. Это подлинный
реквизит трагедии. Тут стоит молча постоять...
Что же касается залов и укреплений, то все они уже давно культивированы
и повсюду приспособлены к современным нуждам.
В Эдинбурге на площадке замка стоят старинные пушки. На этот раз дурная
погода: туман, мелкий дождь, все кажется призрачным; может быть, здесь
гуляла тень отца Гамлета?..
Одно из орудий приведено в боевую готовность. Приходят солдаты в
клетчатых шотландских юбках и белых гетрах. Офицер командует. Сверкает
огонь, над укреплениями подымается дым. Не нужно опасаться тревожных
событий, в Шотландии спокойно, это - лишь сигнал открытия кинофестиваля.
По улицам идет шествие: оркестр знаменитых волынок, мужчины в юбках и,
наконец, "кинозвезды"... Те же улыбки, что в Канне на бульваре Круазет или
на Лидс в Венеции...
Ниже бойниц замка - холмики. Кладбище. Но почему холмики такие
маленькие и как-то странно однообразно укреплены на них таблички? Здесь
погребены собаки. Песий некрополь содержится в отличном порядке. К живым
животным отношение хуже, повсюду надписи: собак не вводить. Однако в эти
церкви вводили животных. Именно здесь, в старинном храме, по приказу
Кромвеля устроили конюшню, а в капелле - склад фуража. (Об этом пойдет речь
позже, когда дело дойдет до Фальстафа.)
Неужели герои трагедии гуляли по этим местам?.. Что-то обыденное и
спокойное заключено в этих двориках и невысоких башнях. Может быть, в те
века погода была иной?.. Шекспировский вихрь срывал крыши домов, ледяная
стужа сковывала площади, и волны вздымались до звезд.
Александр Блок писал, что трудно жить, когда в дом заходит "черный
ветер".
Черный ветер гулял по каменным залам, и тогда убитые появлялись из
камней и смотрели на Макбета.
Теперь в замках иногда ютятся особые обитатели. Сами владельцы родовых
поместий нередко доживают свой век, пуская посетителей за плату осмотреть
достопримечательности. Живут еще на свете графы Уорвики. Можно, купив билет,
осмотреть башни, оружейную, картинную галерею... Эта часть экскурсии
вызывает удивление: рядом с Ван Дейком акварельки викторианских времен, а
подле Гольбейна салонная мазня нашего века. Оказывается, живопись развешена
по особому тематическому признаку: портреты родственников. Вот Антони Иден,
он породнился с кем-то из Уорвиков. Однако даже самые выгодные женитьбы не
роднят полотна живописцев, тут нужно особое приданое.
У Шекспира родословная тоже выглядела по-особому. Королева Маргарита
говорила о том, кто бывал в этом замке:
Эдвард, мой сын, был Ричардом убит;
И Генрих, муж твой, Ричардом убит;
И твой Эдвард был Ричардом убит;
И Ричард твой был Ричардом убит.
(Стихотворные цитаты из "Ричарда III" даются в переводе Анны Радловой.)
К нашим дням ветви генеалогического древа разрослись. На свежих побегах
цветут головки воспитанных невест и респектабельных женихов. Говорят,
вечером, когда уже нет посетителей и касса подсчитала дневную выручку, из
дальних комнат выходят хозяева. Они садятся за стол в огромном холле,
увешанном оружием, знаменами, охотничьими трофеями, и ужинают. Думаю, что к
ужину вряд ли подают зажаренного целиком оленя и, вероятно, никто не пьет
вина из рога.
Камни стен совсем не кажутся седыми и кровавыми, хотя кладка их
сохранилась с одиннадцатого или двенадцатого века, и, действительно, на этих
плитах валялось в свое время немало трупов. Тут открывается немаловажное
положение: в искусстве стена меняется в зависимости от падающей на нее тени
человека. Эти башни и в свое время не были такими уж большими, а ворота не
являлись безмерно высокими, но если бы люди, сочиненные Шекспиром, появились
в замке - все стало бы иным. Масштаб образовывали не камни, а характеры.
Поэзия создала их, и они не утратили своей жизненной силы. А каменные
заповедники приспособили к другим временам. Люди обыденного склада входили в
эти стены, и все казалось обыденным, лишенным величия.
Стихи оказались прочнее камней. Шекспир имел право написать:
Пусть опрокинет статуи война,
Мятеж развеет каменщиков труд,
Но врезанные в память письмена
Бегущие столетья не сотрут.
(Сонет 55. Перевод С. Маршака.)
Столетия бессильны стереть эти письмена совсем не потому, что автор
вырезал их на вечность, и - неизменные - они проходят сквозь меняющуюся
жизнь. Напротив, вся суть в том, что созданные им образы обладают
способностью приобретать новые черты, меняться вместе с действительностью
иного века. Поколения, восхищаясь классическим искусством, находят в нем не
