поэтической идеи. Идея пришла к своему завершению, и тогда вместе с ней
закончил свое существование и образ, выражающий не только жизненные свойства
человека, но и непосредственно саму идею.
Шут исчез, как только Лир понял смысл происходящего. Тогда сразу же
утих звон скоморошьих бубенчиков и замолкла шутовская погремушка. Когда
король стал мудрецом, тень с ослиными ушами растаяла. Лира уже больше нельзя
сравнивать с глупцом. Матушка Глупость потеряла подданного. Эпитет отпал от
человека, сравнение потеряло смысл.
В этом же и причины невозможности встреч шута с Корделией. Дурацкий
колпак нельзя нахлобучить на голову французской королевы. Цех дураков не
властен над отцом и дочерью, наконец нашедшими друг друга.
Рядом с глупостью уживалось безумие. Шутовские куплеты могли незаметно
перейти в лепет умалишенного. В те времена увеселяли не только шуты, но и
безумцы. Модники охотно посещали сумасшедший дом; они приходили туда, как в
театр, посмеяться над ужимками душевнобольных.
Клоуны и безумцы были отверженными. Они даже не считались людьми. Им не
было места в обществе. Они находились вне жизни. Их могла прокормить лишь
глупость как занятная форма болезни.
Обитатели бедлама бродяжничали, побирались, промышляли безумием. Это
были самые убогие из нищих. Ниже человек уже не мог опуститься - несчастные
были лишены не только всех прав, но и рассудка.
Облик такого человека принимает законный наследник рода Глостера. В
роли Эдгара как бы сходятся крайние полюсы человеческого состояния: богач
превращается в нищего, придворный в бродягу.
Превращение происходит с поражающей быстротой и наглядностью. В сцене
бегства выражена именно эта легкость перехода из одного существования в
другое. Стоит порвать дорогое платье, измазать лицо, сбить завитые
парикмахером волосы в космы, и вместо придворного щеголя - полоумный
оборванец. Исчез Эдгар - возник бедный Том.
Как всегда у Шекспира, образ поворачивается множеством сторон и
значений: он сложно связан с основным героем.
Общественная несправедливость впервые возникает в сознании Лира
картиной, как бы видимой с далекого расстояния. Перед ним, еще в туманных
очертаниях, предстает жизнь народа. Он не видит ее отчетливо, а скорее
догадывается о том, какова она: в монологе о "бездомных, нагих горемыках"
ему представляются не отдельные люди, но безликая толпа. Горе многих тысяч
сливается в одно необъятное горе; еще нельзя рассмотреть в толпе лица, в
общем несчастье - единичную судьбу.
И вот эта судьба становится известной; лицо оказывается рядом, его
можно рассмотреть со всеми подробностями. Том выскакивает из шалаша для
свиней. Воя и причитая, выкликая бессмыслицу, он предстает перед Лиром.
Теперь они наконец встретились и стоят рядом, друг против друга: король и
его подданный.
Два человека.
Два образа безумия.
Лир потерял рассудок, потому что начал понимать жизнь.
Эдгар изображает безумие - это единственная возможность жить.
Начинается сцена, полная бессмысленных слов и глубочайшего смысла.
Несчастный оборванец, дрожащий и бредящий, целиком занимает воспаленное
сознание короля. Лиру кажется, что только жестокость дочерей может довести
человека до такого состояния. Он хочет услышать историю Тома, он спрашивает
его о прошлом.
На глазах зрителей происходило превращение сына лорда Глостера в нищего
из бедлама. Теперь происходит обратное: бедный Том вновь становится Эдгаром.
Нищий рассказывает о жизни лорда. Рассказ кажется диким и нелепым, но
суть в том, что он совершенно правдив.
- Кем ты был раньше? - спрашивает Лир.
- Гордецом и ветреником, - отвечает грязный горемыка. - Завивался.
Носил перчатки на шляпе. Угождал своей даме сердца. Повесничал с ней. Что ни
слово, давал клятвы. Нарушал их среди бела дня.
Так жил Эдгар, но теперь это говорит человек почти голый, тело его
исколото колючками и шипами, в руки воткнуты иглы. Этот человек не говорит,
но вопит, заикается.
- Засыпал с мыслями об удовольствиях и просыпался, чтобы их себе
доставить. Пил и играл в кости. По части женского пола был хуже турецкого
султана.
Таков один полюс человеческого существования, а вот другой: уже больше
нет картин жизни Эдгара, теперь обитатель бедлама рассказывает о своей
жизни.
- Мое имя бедный Том. Он питается лягушками, жабами, головастиками и
ящерицами. В припадке, когда одержим злым духом, не гнушается коровьим
пометом, глотает крыс, гложет падаль и запивает болотной плесенью.
Это бред умирающего от голода. Эдгар описывает жизнь тех, кого изгнали
из общества, превратили в нищих и бродяг, - всех, имя кого - сумасшедший
Том. Вот его судьба - общая дорога: "Он переходит из села в село, от розог к
розгам, из колодок в колодки, из тюрьмы в тюрьму".
Но разве эти реальные картины не так же противоестественны, как и
видения, вызванные болезнью?
Пристально вглядывается в своего подданного король. Он смотрит на
грязное истерзанное тело, на исковерканные страданием черты лица. Все
душевные силы Лира подчинены сейчас единственной, целиком поглотившей его
мысли. С особенным вниманием, забыв обо всем, он изучает бродягу, будто в
нищем скрыта тайна, которую ему - Лиру - необходимо раскрыть.
Лир уверен, что теперь он видит именно то основное, что заключает в
себе определение сути всего происходящего.
Он смотрит и видит уже не бедного Тома и не Эдгара, и не кого-либо
другого из людей, имеющих свое, особое имя. Перед ним - человек. Мысли Лира
устремлены к самой сущности понятия. Ему кажется: перед ним видимая простым
человеческим зрением эта сущность.
Вот он - человек.
Вместе с Лиром на человека смотрит Шекспир, смотрит на него - полубога,
кому сочиняли вдохновенные гимны гуманисты. Вот он, рожденный творить
чудеса, открывать новые земли, наслаждаться сокровищами Греции и Рима, вот
он - мудрец, знающий язык всех наук, видящий глубины земли, слышащий музыку
небесных сфер.
Пико делла Марандоло некогда писал ему панегирик: "О дивное и
возвышенное назначение человека, которому дано достигнуть того, к чему он
стремится, и быть тем, чем он хочет...."
Вот он. Лир склонился над бьющимся в корчах нищим:
- Неужели это вот, собственно, и есть человек? Присмотритесь к нему. На
нем все свое, ничего чужого. Ни шелка от шелковичного червя, ни воловьей
кожи, ни овечьей шерсти, ни душистой струи мускусной кошки. Все мы с вами
поддельные, а он настоящий.
Вот что такое человек, лишенный всего заемного, не являющегося его
естественной, неотъемлемой собственностью. Деньги, нажитые обманом, создают
прекрасную внешность, они скрывают сущность человека под бархатом и шелком.
Все благообразие - лишь платье. Золото покупает закон, охраняющий видимость.
Судьи, воины, палачи не позволяют украсть богатое платье - то, что отличает
одного из немногих от большинства людей.
Любовь и уважение, преданность и благодарность - нее принадлежит не
человеку, а платью. Это - стоимость платья.
Только наряд имеет настоящую цену, все остальное поддельное. Все
куплено: наружность людей, их слова, чувства. Философы за деньги придумали
лживую мудрость, она объясняет величие одежды, но не человека. Поэты
сочинили красивые слова, они воспевают платье. Дочь целует руку отца - дочь
целует рукав платья. Подданный падает на колени перед королем - подданный
поклоняется мантии.
Все обман и подделка, все служит лишь тому, чтобы скрыть сущность. В
чем же она - эта сущность, истинная оценка свойств человека, а не платья?
Вот эта оценка: "Неприкрашенный человек и есть именно это бедное, голое
двуногое животное и больше ничего".
Лир получает возможность произвести оценку, потому что теперь мерилом
существования становится для короля жизнь большинства, людей, тех, кто лишен
даже крохотной частицы какого-либо имущества. У бедного Тома нет и
лохмотьев, чтоб прикрыть тело, только грязный кусок истрепанного холста
обматывает его бедра. Этого человека может проткнуть тончайшая соломинка,
находящаяся в руках ничтожнейшего из судей. И что самое важное, теперь Лир
понял: он, некогда всесильный властитель, ничем не отличается от этого
бедного двуногого животного.
Буря сорвала с короля платье, и он стал таким же, как и все остальные
люди. А большинство их подобно представшему перед Лиром существу - обитателю
бедлама Тому.
Бедное двуногое животное - вот во что превратилось самое понятие
человека.
Метафоры одежды и нагого тела часто встречаются в пьесе. В их
сопоставлении можно услышать отзвуки средневековых дебатов нагой Истины и
разодетого в бархат Порока. Но это лишь далекое эхо. Трагедия - не моралите.
Шекспировские метафоры выражают не спор недвижимых понятий, а крутую смену
состояний, резкий переход из одного положения в другое. Мотив переодевания -
частный в пьесе - существен не только для драматургии, но и для выражения
шаткости всех жизненных отношений.
Буря ворвалась в малый человеческий мир. Она бушует в этом, уже ничем
не защищенном пространстве. Хаос природы сливается с хаосом мыслей. Лир
теряет рассудок. Ритм бури пронизывает и внешнее действие, и ход мыслей, и
развитие чувств. Вихрь дает движение всему заключенному в сцене, гулом
проходит в каждой ее части. Трудно отыскать в мировой литературе сцену,
обладающую экспрессией, подобной третьему акту "Короля Лира".
Все в этом акте напряжено до предела, кажущегося уже непереносимым для
человеческого организма. Люди, застигнутые бурей, истерзаны не только дождем
и холодом, с не меньшей силой бушует в каждом из них и душевная буря.
В поле, где на много миль кругом нет ни куста, чтобы укрыться,
встретились только те, кто вышвырнут из жизни, лишен имени, надежды. Здесь
те, за кем гонятся, кто приговорен к смерти.
В этих сценах все отношения вывернуты наизнанку, все изменило свой
облик, стало не тем, чем было раньше. Прячущийся Эдгар говорит со
скрывающимся Кентом - они оба ряженые. Приговоренный к смерти, Глостер
пробует спасти обреченного на гибель Лира. Отец не узнает стоящего рядом
сына. Друзья разговаривают друг с другом, как незнакомые. Здесь нет ни
одного разумного человека. Безумец философствует с юродивым, в спор вступает
дурак; уже трудно понять, кто действительно сумасшедший. кто изображает
глупость, кто истинный мудрец, кто умалишенный.
Здесь нет естественных положений, обычных слов, привычных мыслей.
Ни одного ровного места нет в этой сцене.
Разве только следы ног, наполненные кровью.
Сцена идет к концу. Властитель Британии в последний раз созывает
королевский суд. Не случайно эпизод заканчивается судом. Он посвящен теме
несправедливости, и образ суда - естественное завершение.
Лир будет судить своих дочерей. Он будет судить несправедливость.
Король назначает судьями шута и сумасшедшего. Несправедливость будут судить
дурак и безумец. Ночью в шалаше для свиней заседает королевский трибунал.
Сумасшедший произносит обвинительную речь, глупец ведет допрос, юродивый
назначен судебным экспертом.
Особенной силы достигают в этой сцене мучения действующих лиц. Теряющий
рассудок Лир, изнемогающий от необходимости притворяться Эдгар, замученный
усталостью шут - все они подходят к пределу своих жизненных сил. В
сумасшедшем судилище слова теряют значение, мысли рассыпаются, дурацкие
песенки сменяются причитаниями, выкрики - воем. Но как бы ни был причудлив
противоестественный бред, вместе с ним сквозь дикое сочетание слов слышен
