и отправить в тюрьму базошских клерков, изображавших, как дурацкая Матушка
управляла королевским двором, грабила и унижала народ.
Повсюду возникали шутовские объединения - "цехи дураков", "дурацкие
ордена".
В конце пятнадцатого века вышел на немецком языке "Корабль дураков"
Себастиана Бранта. В книге описывалось, как собрались со всего света глупцы,
чтобы отплыть в Наррагонию - страну дураков: модники, доктора, взяточники,
педанты, астрологи, шулера. На обложке был изображен набитый людьми корабль,
плывущий по морю. Над головами мореплавателей развевался флаг с дурацкой
головой в скоморошьей шапке.
Что же вызвало это царство ослиных ушей? Корысть, заставляющая человека
забывать об общем благе. Отныне миром правил господин Пфенниг.
Уже не средневековая догма "первородного греха" объясняла уродство
жизни, а разум подвергал своему суду общественный порядок.
В шестнадцатом веке количество книг, посвященных прославлению глупости,
увеличилось. На кафедру взошла сама дурацкая Матушка и объявила во
всеуслышание: "Глупость создает государство, поддерживает власть, религию,
управление и суд. Да и что такое вся жизнь человеческая, как не забава
Глупости". Это было "Похвальное слово глупости" Эразма Роттердамского -
боевая книга гуманизма. Мысль была высказана без прикрытия. Со всей
убедительностью доказывалось: современное общественное устройство существует
лишь оттого, что, очевидно, большинство людей - глупцы, не видящие сути
государственных учреждений, являющихся в своей основе издевательством над
здравым смыслом. Если все это продолжает существовать, значит, миром правит
глупость.
Рабле писал: "В этом мире все шиворот-навыворот. Мы поручаем охрану
наших душ богословам, которые - по большей части - еретики, тела вручаем
лекарям, которые ненавидят лекарства и никогда их не принимают, имущество
наше мы поручаем адвокатам, которые друг с другом никогда не ведут
процессов".
Глупость и безумие - вот основы общества.
"Глупость, как солнце, бродит вокруг света и светит повсюду", - говорит
шут в "Двенадцатой ночи".
Под солнцем глупости все развивается шиворот-навыворот. Весь мир ходит
пока на руках, головой вниз. В "Короле Лире" об этом поет шут, его куплеты
являются своеобразным комическим отзвуком трагических картин шестьдесят
шестого сонета.
Менее всего эти шутки - игра в веселые нелепицы. Сила подобных острот и
каламбуров, вставленных в наиболее драматические места пьесы, заключалась в
том, что все последствия жизни "вниз головой" показывались в сценах, полных
боли и гнева.
Образ мудрой глупости был подкреплен другим, уточняющим его, - слепым
зрением.
Лишившись глаз, Глостер говорит, что ему не нужно зрения:
Я оступился, когда был зряч.
У него были ошибочные представления о своих сыновьях, о делах в
государстве. Дальнейшие события заставили его понять ложность этих
представлений, у него стали иные, правильные оценки всего происходящего. В
подобных случаях говорят: человек прозрел. Но если только теперь он прозрел,
следовательно, раньше он был слеп. Поэтическая идея несоответствия зрения и
видения проходит сквозь все развитие образа Глостера. Советник Лира обладал
здоровыми глазами, но он ничего не видел. Сравнение с поступками слепого,
применимо ко всем его действиям. Он слепо доверял Эдмунду, слепо повиновался
герцогу Корнуэльскому, он смотрел, глядел, рассматривал, но ничего не видел.
Он увидел только тогда, когда потерял зрение.
Его ослепили, и он прозрел. Страдание помогло ему понять мир.
Высшая точка поэтической идеи Шекспира высказана Глостером:
В наш век слепцам безумцы вожаки.
Сумасшедшие властвуют, а те, кто им добровольно подчиняется, слепые,
если они не видят общественного безумия. Положение подтверждено множеством
уточняющих его контрастов, в которых закон, мораль, право показаны
существующими "шиворот-навыворот", "вверх ногами".
Буря вихрем перевернула привычные понятия и положения. Король стал
нищим, шут - мудрецом, слепой увидел мир, умный залепетал как помешанный,
умалишенный оказался философом.
"Дания-тюрьма",-утверждал Гамлет; это утверждение относится не только к
Дании короля Клавдия, но и ко всем местам, где происходит действие трагедий.
Жить в государстве-тюрьме величайшее несчастье для человека, но если это
истинное положение, то, быть может, счастье следует искать в доме
заключения?
Лир умоляет скорее заточить его и Корделию, он рисует жизнь в тюрьме,
как радостный праздник:
Пускай нас отведут скорей в темницу.
Там мы, как птицы в клетке, будем петь.
В царстве госпожи Жадности тюрьма вовсе не худшее место для человека.
За запорами и решетками человек лишен свободы не более, нежели в своей
повседневной жизни, где свобода его существования - мнимая и господствующая
несправедливость все равно сковывает его лучшие стремления, чувства и мысли.
Три различных образа, каждый по-своему, связаны с темой хаоса. Иногда
эти три характера образуют единый ансамбль, они становятся связанными друг с
другом: мысли их сосредоточены на одном и том же, они как бы дополняют один
другого, у всех троих, при всем их различии, появляется и некоторое
внутреннее сходство.
Это - Лир, шут и Эдгар. Каждый из них выражает тему безумия
по-особенному.
Безумие Лира - подлинная болезнь.
Представляется помешанным, чтобы спрятаться от преследования, Эдгар -
это изображение безумия.
Играет роль дурачка, чтобы при помощи такой маски увеселять, шут - это
форма юмора.
Все трое говорят нелепицы, но стоит вдуматься в кажущийся бессмысленным
набор слов, и во всем отыскивается значение. Все трое - мыслители.
Взаимосвязь их сложна.
Нелегко определить отношения между Лиром и шутом, не только жизненную
связь двух людей, но и соотношение поэтических образов.
Черты характера шута - свойства человека, выработанные реальными
обстоятельствами, - увидеть нетрудно. Можно восстановить биографию, понять,
что происходило с ним еще до его первого появления на сцене. Вероятно, он
был дворовым человеком, обязанным изо дня в день увеселять хозяина. Он был
обязан вызывать улыбку на лице Лира, рассеивать печальные мысли. Привычной
забавой был разговор шутов со своими властителями будто с приятелями, даже с
некоторым оттенком пренебрежения. Самое забавное шутовство, которое только
могли себе представить монархи. Они от души смеялись, а шуты промышляли
такой потехой.
Особенно усовершенствовал этот прием шекспировский шут. Так они и
привыкли разговаривать друг с другом, как равные: самый сильный человек в
государстве и самый ничтожный. Но шут был человеком умным и смотревшим на
жизнь не только сквозь бойницы королевского замка, он видел, этот ничтожный
человек, многое, о чем не имел представления самый сильный. В бессмыслице,
которой увеселял шут, появились крупицы мудрости. Шут был взят из дворни, и
мудрость его была горькой мудростью нищего народа.
В сюжет "Короля Лира" вошел старинный народный образ мнимого дурачка, а
на самом деле - умного и прозорливого человека.
События осложняли поведение шута. Вместо дворцовых залов он оказался в
степи; его некогда могущественный хозяин - теперь нищий изгнанник. Но это не
изменило отношения шута к Лиру: он был искренне привязан к нему и, несмотря
на все перемены в жизни старого короля, продолжал так же честно служить ему.
Он пытался продолжать исполнять свои обязанности, а служить для него значило
увеселять. Но выбитый из привычной жизни, измученный лишениями, он шутил уже
по-новому: улыбка незаметно для него становилась гримасой скорби, веселье
пропиталось горечью. Но он не переставал дурачиться; подобно военному,
который уже не способен ходить штатской походкой, хотя и вышел в отставку,
шут не мог разучиться быть шутом. Его жалобы превращались в каламбуры, горе
невольно выказывалось клоунскими ужимками.
Шут имеет свою жизненную историю, человеческий характер. Однако этим не
исчерпывается содержание роли.
В неразрывной связи с реальными чертами существует и поэтическое
обобщение. Оно связано с народным творчеством, посвященным сатирическому
прославлению Глупости и Безумия. Шут их полномочный представитель на сцене,
сопровождающий происходящее своими примечаниями. Он озирает события взглядом
истинного мудреца: когда у всех мозги набекрень, единственный умный тот,
кого считают самым глупым.
Шут не только увеселитель короля, но и клоун-философ, горький мудрец
века всеобщего безумия.
Всем отлично знаком его колпак и дурацкая погремушка. Стоит ему
появиться, уже известно, кто он и что собой представляет. Он не только один
из участников драматических событий, но и образ, существующий вне пьесы,
известный всем с детства. Уже множество раз изображалось, как он приставал
со своей погремушкой к королям, богачам, даже к самой смерти. Зритель привык
воспринимать знакомую фигуру и как человека, и как аллегорию.
Шут сложно связан с Лиром не только жизненными отношениями, но и
поэтическим взаимодействием. Свойства одного предмета выявляются сравнением
с другим: во внешне непохожих явлениях открывается внутренняя схожесть.
Шут и потешает короля, и выявляет смысл его поступков. Дурак
сопутствует королю, если король ведет себя, как глупец. Придворный скоморох
становится похожим па тень короля. Только к тени приросли ослиные уши. За
королем следует клоун, но вместе с ним плетется и .злое воспоминание о
совершенных королем нелепостях.
Все это не напоминает недвижимые определения символов. Поэтическая идея
развивается, возникают новые связи, открываются новые стороны
действительности.
Тень не просто отбрасывается фигурой человека, но и вступает с ней в
своеобразные отношения. Человек хохочет, слушая шутки собственной тени.
Проходит время, человек перестает смеяться. Тень сказала ему то, о чем он
уже начал догадываться, но в чем еще боится признаться даже себе. Это уже не
тень, а совесть. Дурак заговорил тайными мыслями короля.
Меняется освещение. Тень то укорачивается, то удлиняется, она
становится пародией на контуры тела, которое ее отбросило. Но она отброшена
телом, она неотделима от него.
Шут не расстается с Лиром не только потому, что предан ему. Дурак
сопровождает короля, потому что король поступил, как глупец:
Тот, кто решился по кускам
Страну свою раздать,
Тот приобщился к дуракам,
Он будет мне под стать.
Мы станом с ним рука к руке -
Два круглых дурака:
Один в дурацком колпаке,
Другой - без колпака!
( Перевод С. Маршака.)
Шут закапчивает сценическое существование в третьем акте. Он пропадает
бесследно, и ни его заключительные слова, ни речи других героев не дают
возможности понять причины исчезновения одного из главных действующих лиц в
середине пьесы.
Кроме необычного завершения роли, в развитии образа существует еще одна
странность, не раз привлекавшая внимание исследователей. Шут и Корделия ни
разу не встречаются вместе. Эти фигуры находятся в какой-то загадочной
зависимости друг от друга: как только Корделия уезжает - возникает шут.
Стоит Корделии вернуться.-шут исчезает.
В некоторых исследованиях приведены материалы, согласно которым обе
роли исполнялись одним и тем же актером. Поэтическая сложность подменялась
бытовым недоразумением.
Однако менее всего дело решается таким простым способом. Причины
исчезновения шута таятся не в составе труппы Бербеджа, а в самой сути
