Теперь Лир понял, что он принял позолоту за драгоценный металл.
Истинная цена лакомству и нарядному платью оказалась ничтожной, но Лир еще
не узнал цену соли.
Король из сказки понял стоимость соли, когда он испытал нужду, и,
страдая от голода, был вынужден попробовать пищу бедняков.
Лир лишился власти, любви детей, пристанища, - уже не было и крыши над
головой, чтобы укрыться от непогоды. Он очутился в таком же положении, в
каком находились самые нищие подданные его государства.
И тогда перед королем, оказавшимся на самом низу жизни, появился образ
иной несправедливости. Лишенный всего, изнемогающий от .усталости и
отчаяния, он впервые ощутил тяжесть своего положения, теперь такого же, как
положение множества других людей, испытывающих в жизни то же, что испытывает
он.
От своего - близкого мысли Лира перешли к дальнему - общему.
Глаза Лира остановились на шуте; теперь клоун - не предмет забавы, а
человек, ничем не отличающийся от него - короля, чувствующий то же, что
чувствует он. Лир уже понимал меру того, что испытал этот человек.
Когда Кент предложил укрыться от непогоды в шалаше, король пропустил
вперед шута:
Иди вперед, дружок. Ты нищ, без крова.
Все глубже проникала мысль. Отчетливее отражалась в сознании жизнь. Не
только Лир и не только шут влачили жалкое существование. Тысячи картин
несчастья предстали перед Лиром. Оборванная, голодная, униженная возникла
перед ним его страна. Падая от усталости, изнемогая от лишений, проходили
перед ним его подданные.
Реальный мир ворвался в малый мир человека, заполнил каждую клетку
сознания. Рассеялась младенческая гармония. Сознание отразило
действительность: мир дисгармонии, мир горя.
Уже позабыты и оскорбленное самолюбие отца, и уязвленная королевская
гордость. Действие происходит теперь в семье всего человечества, на
безграничных пространствах истории. Огромная, непереносимо жестокая
предстала перед Лиром несправедливость. Она поднялась во весь свой
исполинский рост, покрыла тенью все новые явления.
Несправедливость детей оказалась только малой частью этого понятия. Лир
осознал основу всех отношений - социальную несправедливость.
Он увидел "истинный возраст и сложение века".
В момент величайшего горя он думал уже не о себе, но о других.
Бездомные, нагие горемыки,
Где вы сейчас? Чем отразите вы
Удары этой лютой непогоды
В лохмотьях, с непокрытой головой
И тощим брюхом? Как я мало думал
Об этом прежде!..
Нет права, закона, морали - эти понятия поддельные, они служат тому, у
кого бархатная мантия на плечах. Лир - некогда верховный блюститель этих
понятий - издевается над каждым из них. Король говорит о природе власти, он
поворачивает это понятие так, чтобы была видна каждая его грань.
Вот государственное право в королевстве. Смотрите, что такое это право:
- Видишь, как судья издевается над жалким воришкой? Сейчас я покажу
тебе фокус. Я все перемешаю. Раз, два, три. Угадай теперь, где вор, где
судья.
Вор и судья неотличимы друг от друга.
Пес рвется с цепи, бросается на плохо одетого человека, хочет искусать
нищего. Бродяга удирает от свирепого зверя. Пес превращается для Лира в
символ.
- Заметь, - говорит король Глостеру, - это символ власти. Она требует
повиновения. Пес этот изображает должностное лицо па служебном посту.
Слово "закон" особенно лживо. Законодатель разговаривает с исполнителем
закона:
Ты уличную женщину плетьми
Зачем сечешь, заплечный мастер подлый?
Ты б лучше сам хлестал себя кнутом
За то, что втайне хочешь согрешить с ней.
Мораль - служанка тех, у кого па плечах мантия.
Прелюбодейство? Это не проступок. Лир прощает прелюбодеев, - царю нужны
солдаты.
Картины, одна яснее другой, отражали происходящее в государстве. Больше
ничто не отделяло Лира от жизни. Ни стены, ни охрана, ни лесть. Он не только
смог увидеть реальность с удобной точки наблюдения, но и сам оказался в
центре событий. С самой высокой ступеньки он спустился на самую низкую. Его
ноги стояли теперь на земле.
Лир узнал цену соли.
Он узнал ее не тогда, когда голод вынудил его попробовать непосоленное
кушанье. Иным путем он узнал эту цену. Он узнал ее потому, что узнал вкус
слез. Теперь ему уже знаком соленый вкус горя, и не только собственного, но
и горя всех тех, о существовании кого он раньше не задумывался.
В жизни почти всех героев Шекспира есть минута, когда каждый из них
начинает осознавать, что страдания, которые он испытывает, вызваны не
отдельным злым человеком и не стечением обстоятельств, но другими причинами,
чем-то иным, таящимся в самой основе жизни, что зло, причиненное человеку,
только часть огромного, распространяющегося на большинство людей зла,
причины которого скрыты в глубине общественных отношений. Тогда, начиная с
этой минуты, появляется в жизни героя новая страсть. Все происходившее до
этого, все мучительные мысли и вспышки чувств - только подготовка к
зарождению страсти. И оскорбленная доверчивость Отелло, и потрясение
Гамлета, узнавшего об убийстве отца, и отчаяние Лира, понявшего ошибочность
своего отношения к дочери, - лишь начало, первые шаги, делаемые этими
героями на пути, открывающемся перед ними.
Единственная страсть теперь владеет ими. Одна и та же, общая для всех,
сжигающая своим огнем. Это - страсть познания. Стремление к отысканию смысла
происходящего. Человек начинает думать не только о себе, но и о
человечестве. Перед ним не злодей, но общественное зло. С ним не
расправишься ударом шпаги. Клавдий умрет, но смерть его не восстановит связи
времен, смерть преступника не уничтожает общественной несправедливости.
Несправедливость не прекратится, когда уведут на страшные пытки Яго,
Дездемону не воскресить, не воскресить веру в то, что может существовать в
реальности чувство, подобное любви Ромео и Джульетты, Отелло и Дездемоны.
Страданий Лира не смогли бы исцелить казнь дочерей, возвращение короны.
Страсть, охватившая все его существо, требует иного удовлетворения. Он
должен увидеть, узнать то, что было скрыто от него, - постигнуть причины
несправедливости. Слепота длилась слишком долго. Наступило прозрение.
На мгновение ярчайший свет озаряет жизнь. Становятся видны глубины
пропастей и дальние горизонты. Свет настолько ярок, что каждая новая
картина, возникающая в сознании, вызывает боль. Картины сменяются со все
возрастающей быстротой, новые формы несправедливости открываются в жизни.
Лир вкладывает в постижение реальности такую силу страсти, что мозг не
в состоянии выдержать стремительности напора мыслей, они ранят, колют, жгут,
страдание становится непереносимым. Боль пронизывает все существо. Лир
восклицает: "Я ранен в мозг!"
Проснувшись в палатке Корделии, он умоляет не будить его; если он
очнется от сна, то вновь окажется привязанным к "огненному колесу". Кент
никому не позволяет обратиться к умирающему, слова возвратят старика к
реальности. А только бессердечный пожелает вернуть Лира на "дыбу жизни".
Метафоры пыток и мучений проходят сквозь трагедию. Жизнь - дыба, и вот
на эту дыбу вздернут тот, кто некогда повелевал.
Человеческое сердце не может вместить горя человечества. Но оно
отвечает - этот маленький комок в груди - каждым трепетным ударом на боль,
испытываемую множеством людей, о существовании которых раньше не думал их
властитель.
Так появляется ощущение слитности человека и человечества. Чувство
связи своего горя с горем миллионов людей.
Теперь это чувствует Лир. Он увидел истинную картину жизни. Он сходит с
ума и становится мудрецом.
МАТУШКА ГЛУПОСТЬ
Совершенные произведения искусства заключали в себе образы, выражавшие
сущность наиболее устойчивых общественных противоречий. Эпохи меняли формы
этих противоречий, но суть их оставалась неразрешенной. Поэзия создавала как
бы сгусток этой сути - поэтическую идею.
Образы-идеи перерастали век, новая эпоха узнавала в них и свое время.
В поэме Гоголя само сочетание слов "мертвые души" являлось поэтической
идеей, обладающей возможностью огромных обобщений, охватывающих не только
крепостничество николаевской эпохи, но и весь мир хищнического
приобретательства, всегда враждебный развитию человечества - миру "живых
душ".
Поэтическая идея, обобщающая важнейшую часть происходящего, есть и в
"Короле Лире". Шекспир увидел действительность как царство обмана и
подделки. Общественные отношения воспринимались им как бесчеловечные и
безумные.
Каким же путем эти отношения существовали и даже обладали видимой
крепостью?
Очевидно, человечными и разумными они могли казаться лишь невидящим
глазам и затемненному рассудку. Эта мысль, а вместе с ней и сравнение -
истоки поэтической идеи. Попробуем проследить ее возникновение и развитие.
В начале пьесы на сцене государственные деятели, советники короля,
приближенные к трону, но никто из них, умных и опытных людей, не. понимает,
что раздел государства повлечет за собой гибель старого короля и распад
страны. Этого не понимали ни Кент, ни Глостер, ни сам король.
И все же существовал человек, который все предвидел. Он понимал все то,
чего не могли понять наиболее мудрые люди.
Единственный разумный человек - дурак, шут. Это он сразу же, в первых
своих словах, предсказал будущее.
Королю Британии восемьдесят лет. Однако опыт привел его лишь к
наивности. Все, что он совершил в здравом уме, - безумно. Проклятие Корделии
и изгнание Кента-поступки безумца. Но Лир совершил их, будучи в нормальном
состоянии. Король ошибался во всем: не разбирался в своих детях, ему была
неизвестна жизнь его страны.
Но стоило только Лиру потерять рассудок, он начал понимать истинный
смысл происходящего. Дурак был единственным умным. Разумный человек -
безумцем. Умалишенный стал мудрецом.
Эти контрасты обладали глубочайшим смыслом. Поэтическая идея, выражая
собой оценку происходящего в реальном мире, доводила до абсурда основы
государственной системы, показывала неразумность общественных отношений.
Каким же путем можно было об этом говорить и кто обладал возможностью
высказать подобные мысли, не поплатившись головой?
Такую привилегию имел только один человек. Единственный человек в
государстве обладал правом так говорить - шут. Он был общепризнанным дураком
и мог безнаказанно говорить правду. Это было его единственным правом.
О возможности стать таким человеком мечтал меланхолик Жак в "Как вам
это понравится":
Попробуйте напялить на меня
Костюм шута, позвольте мне свободно
Все говорить, и я ручаюсь вам,
Что вычищу совсем желудок грязный
Испорченного мира...
( Перевод П. Вейнберга.)
С древности народ привык, что тот, кого считали самым глупым,
высказывал разумные мысли. Бесправный шут стал обличителем. Дурацкая потеха
нередко превращалась в осмеяние всего, что велено чтить.
В недрах средневековья возникла аллегория правящей миром матушки
Глупости. Она накрывала своим дурацким колпаком князей, пап, рыцарей.
Сочинители мятежных шуток проповедовали, что в важных речах слышен звон
скоморошьих бубенчиков, а из-под роскошных головных уборов торчат ослиные
уши.
В церквах устраивались праздники дураков: в храм тащили ослицу,
избирали дурацкого епископа, кадили вонючим дымом и обращали богослужение в
шутовство.
История театра сохранила приказ французского короля заковать в кандалы
