совершить покушение.
Припугнуть Дитриха и заставить его отменить покушение тоже нельзя:
это означало бы выдать на расправу контрразведке спровоцированных
Душкевичем поляков.
Судьба Вайса и Генриха зависела сейчас от того, насколько успешно
Чижевский выполнит задание. Но Иоганн не считал необходимым ставить его в
известность об этом. Вполне достаточно, если Чижевский будет
руководствоваться в своих действиях сознанием, что срыв задания ставит под
угрозу жизнь многих поляков.
Иоганн появился у Генриха задолго до того, как обещал навестить его.
И был встречен с подчеркнутой неприветливостью, которая могла бы выглядеть
оскорбительной, если бы Иоганн с первых же слов не обезоружил Генриха
своим подкупающим простодушием.
- Что тебе надо? - недовольно буркнул Генрих.
- Тебя, Генрих, - улыбаясь, ответил Вайс и добавил с открытой, доброй
улыбкой: - Понимаешь, соскучился. - И, бросив взгляд на столик с
закусками, на окаменело сидевшего в позе неприступного величия полковника
Иоахима фон Зальца, на Ангелику Бюхер, полулежавшую несколько поодаль в
качалке с бокалом красного вина, который она грела в ладонях, спросил: -
Можно, я поем у тебя? - И пожаловался: - Весь день на ногах, ужасно
голоден.
Иоганн мгновенно понял, как нежелательно в данный момент для всех
троих его присутствие в этой комнате. И, поняв это, выдвинул неотразимый
повод для визита. Ну разве можно отказать в гостеприимстве
проголодавшемуся человеку? Это было бы верхом неприличия.
Любезно поздоровавшись с гостями Генриха, Вайс, будто не видя
ледяного лица полковника и негодующей физиономии Ангелики, молча сел за
стол и так сосредоточенно занялся едой, что спустя некоторое время его
даже перестали замечать.
Возможно, такое невнимание граничило с презрением к его особе. Но на
это Вайсу было, в сущности, начхать. Он достиг того, чего хотел. Победил в
этом крохотном турнире на выдержку, волю и самообладание.
Иоахим фон Зальц, угарно чадя сигарой, продолжил прерванный
появлением Вайса разговор. Вылетая из его рта, сухие слова, казалось,
потрескивали.
- Да, мы, немцы, - романтики-идеалисты. И, как никакая другая нация,
мы одарены фанатической способностью быть преданными идеалу, заложенному в
наши сердца и умы еще предками. Вначале Европа, а потом и весь мир - вот
он, наш идеал. Мы должны обладать миром во имя национального самосознания.
Наша историческая миссия - властвовать над народами.
Насилие - это и выражение свободы нашего духа и метод достижения
цели, - вещал своим скрипучим голосом Зальц. - Извечный страх перед
насилием над личностью, над целыми народами мы превратили в универсальное
орудие. Доблестная готовность немецкого солдата идти на смерть
складывается из двух моментов. Его сознание абсолютно подчинено мысли, что
уклонение от этой готовности грозит ему смертью. И страх перед наказанием
освобождает его от психической боязни смерти. Так страх перед насилием
порождает способность к насилию. Как бы противна ни была нашей природе
жестокость, она диктуется гуманной необходимостью: страх перед жестокостью
уменьшит количество людей, которые могут стать жертвой жестокого
возмездия...
Любые проявления снисходительности, - продолжал он, почти скрывшись
за облаками сигарного дыма, - к приговоренным военным преступникам
свидетельствовали бы о нашей неспособности решительно аннулировать все то,
что чуждо нашему духу, заражено социальной инфекцией марксизма. Чтобы
закончить наш разговор, скажу вам, любезный господин Шварцкопф, что я
решительно не согласен с вами...
Но тут Вайс прервал его. Вытер губы салфеткой, аккуратно сложил ее и
спросил, не поднимая глаз:
- Простите, господин полковник, насколько я понял, из ваших суждений
следует, что самый храбрый немецкий солдат одновременно и самый большой
трус? И мы должны быть жестокими из страха, чтобы нас самих не повесили за
недостаточную жестокость? - Не дожидаясь ответа, Вайс развалился в кресле
и, ковыряя в зубах спичкой, обратился к Генриху: - Следуя программе
господина Иоахима фон Зальца, ты должен прийти к выводу: необходимо
принять участие в казни военнослужащих. Ведь таким способом ты подтвердишь
правильность его умозаключений - бесстрашно разделаешься с приговоренными
только из боязни быть обвиненным в слабодушии? - Твердо взглянув в белесые
глаза полковника, Вайс сказал: - Так получается, если следовать вашей
логике. - Ухмыльнулся: - Во всяком случае, меня такая логика не
воодушевила бы, хотя она и выражена столь торжественными словами, что они
могли бы стать гимном трусости.
- Господин обер-лейтенант, вы забываетесь! - тонким голосом почти
завизжал фон Зальц.
Вайс вскочил.
- Господин полковник, по роду моей службы я обязан не забывать ни о
чем, что наносит оскорбление доблестному вермахту. А вы сейчас обвинили
его в трусости.
Побледнев, фон Зальц обратился к Генриху:
- Герр Шварцкопф, он извращает смысл моих слов! Не откажитесь сейчас
же подтвердить это.
- Оставь, Иоганн, - сказал Генрих. - Ты же отлично понимаешь, что
полковник излагал нацистские идеи, правда, в несколько обнаженном виде.
- Я считаю, - Вайс непримиримо стоял на своем, - что герр полковник
позволил себе лишнее.
Вмешалась Ангелика:
- Послушайте, Иоганн, не надо быть таким подозрительным. - Протянула
руку: - Ведь мы с вами старые друзья?
- Ради вас, фрейлейн, - галантно сказал Вайс, - я готов признать, что
погорячился.
- Вот видите, какой вы милый! - Ангелика вопросительно взглянула на
полковника, напомнила: - Вы, кажется, хотели отдохнуть?
Когда дверь за Ангеликой и фон Зальцем закрылась, Генрих спросил
живо:
- Ты нарочно все это выкинул?
- Возможно, - неопределенно ответил Вайс и спросил в свою очередь: -
Тебя действительно затошнило от его откровений, или это мне только
показалось?
- Нет, не показалось. Он спорил со мной. Я сказал, что решительно
отказываюсь присутствовать при казни.
- Что же ты встретил меня так неприветливо? Ты должен благодарить
меня за дружескую услугу: ведь я помог им убраться отсюда.
Генрих сказал задумчиво:
- Но не он один так мыслит.
После паузы Вайс сказал:
- Как ты думаешь, если для исполнения приговора вызвать
палачей-добровольцев из лагеря военнопленных, любой русский охотно
согласился бы?
- Безусловно.
- А если найдутся такие, которые откажутся?
- Почему? Казнить немца - это было бы для них чрезвычайно приятно.
- А вдруг, вместо того чтобы казнить приговоренных немцев, они
попытались бы их спасти?
- Это невероятно!
- Но ведь отказались же четверо немцев участвовать в казни русских
военнопленных!
- Мне бы очень хотелось знать, что ими руководило.
- А если бы ты узнал?
- Ну что ж... - печально произнес Генрих. - Очевидно, их слова в
чем-то убедили бы и меня.
- И тогда?
- Тогда я, возможно, поверил бы, что в Германии есть и другие немцы.
- И ты бы то же стал другим немцем?
- Которого ты, как офицер абвера, счел бы своим долгом присоединить к
этим четырем...
- В этом случае я забыл бы о том, что принадлежу к службе абвера, -
парировал Вайс.
- Ради приятеля ты готов совершить преступление перед рейхом?
- А почему бы нет? - задорно сказал Вайс. - В конце концов, истинная
дружба в том и заключается, чтобы не щадить своей шкуры ради друга.
- Даже если он изменник?
- Кому? Ведь он же присоединился к немцам.
- Но эти немцы нарушили свой воинский долг.
- Долг быть палачами?
- Нарушение воинской дисциплины способствует победе русских.
- А если бы русские спасли этих четырех немцев от казни, они что,
помогли бы победе Германии над Советским Союзом? - спросил Вайс.
- Чтобы русские спасли их?! Это было бы столь фантастично, что после
такого сообщения надо застрелиться или...
- Что "или"?
- Да ну тебя! Говоришь какие-то нелепости...
- Я повторяю, - пристально глядя в глаза Генриху, сказал Вайс. - Если
это произойдет, и русские спасут приговоренных к казни немцев, и тебе
представится возможность увидеться с ними и выслушать их, - что тогда?
- Это невероятно!
- Я прошу тебя, скажи, как бы ты поступил?
- Я бы встретился с ними...
- Ты даешь слово?
- Ты так настаиваешь, что я начинаю думать, уж не поручили ли тебе
проверить меня.
- Кто?
- Гестапо.
- Ну что ж, - задумчиво протянул Иоганн, - ты прав. Так вот, чтобы у
тебя был залог. - Он взглянул на часы. - Через час ты позвонишь в тюрьму и
узнаешь, что четверо немецких военнослужащих, приговоренных к казни,
бежали.
- Ха! Ты, оказывается, весьма осведомленный абверовец. Но зачем же
откладывать? Я позвоню сейчас, и мне сообщат об их бегстве.
- Нет, - сказал Вайс. - Еще рано.
- А если я сейчас позвоню?
- Тогда их не удастся спасти.
- Значит, если я не позвоню, то стану как бы соучастником их побега?
- Так же, как и я, - сказал Вайс.
- Ну зачем ты меня разыгрываешь?! - досадливо поморщился Генрих.
- Я предупреждаю: если ты не позвонишь в течение получаса, - холодно
сказал Вайс, - ты станешь соучастником их побега.
- Давай забудем об этом разговоре! - попросил Генрих. - Право, не
нужно нам так друг друга испытывать. Все это вздор.
- Нет, все это правда!
Генрих потянулся к бутылке с коньяком. Вайс задержал его руку:
- Нет, прошу тебя.
- Правильно, - согласился Генрих. - Надраться сейчас было бы
трусостью.
Он прошелся по комнате, задержался у столика, на котором стоял
телефонный аппарат. Не спуская глаз с Иоганна, снял трубку.
Рука Иоганна легла на кобуру. Генрих, продолжая следить за ним
глазами, повернул диск. Вайс уже сжимал пистолет, и, по мере того как
Генрих набирал номер, рука его с пистолетом поднималась все выше.
- Ангелика, - сказал в трубку Генрих, - будьте любезны, попросите к
телефону полковника. - И через минуту продолжал вежливо: - Я считаю своим
долгом принести вам, герр полковник, извинения. Мой приятель неприлично
вел себя. Он был просто пьян... Да, конечно, сожалеет... Нет, он был
весьма пристыжен и сразу же ушел... Отлично, я так и думал: очевидно, он
привык к более упрощенным формам изложения идей фюрера... Да, конечно.
Примите мои уверения...
Положив трубку, Генрих торжествующе и насмешливо улыбнулся. Лицо
Иоганна было бледно, на висках выступили капли пота.
- Вот теперь я тебе поверил, - сказал Генрих. Спросил вкрадчиво: -
Что, Иоганн, не так-то просто ухлопать старого друга? А ведь ты мог. Да?
- Налей мне, пожалуйста, - Вайс кивнул на бутылку с коньяком.
- Значит, тебе можно, а мне нельзя? Это несправедливо!
- Знаешь, Генрих, я сейчас так счастлив.
- Ну, еще бы, не пролил крови друга. В наше время это - редкое
везение. - Генрих подошел к Иоганну, сел рядом с ним. - Давай помолчим. Я
сам хочу разобраться во всем, что сейчас происходит. - Он закурил, вытянув
ноги, положил их на другой стул и закрыл глаза.
Так, молча, они сидели недвижимо, пока не раздался телефонный звонок.
Генрих открыл глаза и вопросительно взглянул на Вайса. Тот посмотрел
на часы.
- Подойди.
- И ты снова будешь целиться в меня из пистолета?
- Теперь нет.
Генрих взял трубку, и, по мере того как он слушал чей-то тревожно
рокотавший в ней голос, лицо его становилось твердым и вместе с тем
каким-то печально-спокойным. Положив трубку, он объявил Вайсу:
- Все! Ты прав.
- Ты хочешь спросить меня о чем-нибудь еще? - осведомился Вайс.
