ный завод закрывали, лучший металлургический район Франции превращался в
какую-то детскую площадку, и Клемантина уходила к другому: она выходила
замуж за будущего писателя, а он оказался неудачником.
Может быть, Иргиз был его последним шансом. Пусть Лотарингия никого
не воодушевляла, зато здесь был сюжет для потрясающего романа. Но долина
сероликих - это моя собственная Лотарингия. Что ж, он поставит себя на
мое место, будет говорить от моего лица и сумеет все "транспонировать",
выразить через мою судьбу то, что наболело у него самого. Книга и будет
лучшим средством рассказать миру о долине Иргиз, не нарушая ее естест-
венной гармонии. Жан-Пьер говорил, что верит в Бога, что не случай, а
само Провидение свели наши пути, что роман начинается прямо здесь, в аэ-
робусе, и это чудесно, и что, поскольку источник его вдохновения - моя
жизнь, мы, разумеется, поделим авторские права пополам, идет?
Я молчал. Самолет шел на посадку и уже выпустил шасси. Может, было бы
лучше, чтобы он разбился. Первый раз в жизни я почувствовал ответствен-
ность за другого человека. Если я, как собирался, слиняю и оставлю этого
белобрысого очкарика в клетчатом костюмчике одного в стране, которая для
него держится только на моей выдумке, он пропадет. При нынешнем его сос-
тоянии, если он убедится, что я все наврал и его миссия провалилась, он
может запросто, несмотря ни на какие антидепрессивные вибрионы, покон-
чить с собой.
А сияющий Жан-Пьер уже тряс мою руку:
- Это будет что-то фантастическое!
С этим я согласился.
Рабатская толпа ничем не отличалась от марсельской, разве что мундиры
полицейских были другого цвета. У меня возникли трудности с паспортом -
естественно, здесь липа оказалась более явной, чем во Франции. Я уже на-
чал надеяться, что нас отошлют обратно и таким образом честь моего атта-
ше не пострадает, а роман можно написать и в Париже, но Жан-Пьер достал
из моего досье целую кипу бумаг с печатями, которые доказывали, что он
официально уполномочен препроводить меня в Марокко, а раз его документы
в порядке, то, значит, и мои тоже. Его слова подтверждал факс с гербом
Королевства Марокко, предписывавший всем органам власти оказывать со-
действие его предъявителю. Мгновенно переменившись, полицейский сказал
мне что-то по-арабски. В ответ я неопределенно улыбнулся, но, должно
быть, не угадал тон его слов, потому что он посмотрел на меня с оскорб-
ленным видом.
Атташе сразу потащил меня к телефонным кабинам. В этом полном марок-
канцев зале я чувствовал себя бездарно замаскированным: весь маскарад не
стоил ломаного гроша, поскольку я не знал языка, а значит, был ненастоя-
щим. Но чем, в конце концов, я виноват, что родился в Марселе.
- Нужен заголовок, - сказал Жан-Пьер.
- Что?
- Для нашей книги. Как она будет называться?
- "Гуманитарный атташе", - предложил я.
Во-первых, я хотел проявить скромность, во-вторых, просто не знал,
как обозначить себя в заголовке. Но Жан-Пьер сказал "нет" и, с блестящи-
ми глазами, торжественно воздев палец, произнес:
- "Груз под охраной".
Он даже остановился, не дойдя до телефонов, чтобы распробовать, пос-
маковать это название, и три раза одобрительно тряхнул головой.
- Это про меня, - пояснил он. - Ну то есть про вас, это же я и есть
вы в романе. "Груз под охраной". Название отражает весь комизм, всю не-
лепость и парадоксальность ситуации...
Я тоже кивнул, но, по правде говоря, не знал, как к этому отнестись.
Жан-Пьер попытался дозвониться Клементине и поделиться с ней радостной
новостью, но было все время занято. Тогда он посмотрел на часы, на табло
расписания полетов и спросил, как ближе добираться до Иргиза: через Мар-
ракеш или через Агадир. Я выбрал Агадир, чтобы оттянуть время - это был
последний рейс.
Четыре часа мы просидели в аэропорту, в ресторане. Жан-Пьер то и дело
бегал звонить, а в промежутках строчил, как сумасшедший, на обороте офи-
циальных бумаг из моего досье - лепил себе биографию из моей. Каждое мое
слово превращалось в три страницы, обрастая его собственными переживани-
ями, и меня это как-то коробило. Выражаясь его языком, он "транспониро-
вал". Он предложил мне перекусить, и я съел бриошь, а он взял себе та-
релку кускуса с белыми от застывшего жира ломтиками мергеза и обильно
полил все это гариссой, чтобы, как он сказал, "влезть в мою шкуру" и
"окунуться в среду".
Я не знал, как выпутаться из этой истории. Смыться от Жан-Пьера, как
я собирался сначала, теперь, когда он задумал написать по моей легенде
книгу, было никак нельзя. Эта выдумка уже срослась со мной, стала слиш-
ком важной, чтобы я мог бросить ее на Жан-Пьера. Под его пером оживала
часть меня самого. Атташе весь преобразился. Завороженный просящимися
наружу словами, он то прерывался, смотрел на меня горящим взором, благо-
дарил, то снова уходил в работу, что-то шептал, мучительно вздыхал. Я
чувствовал себя так, будто зачал ребенка и теперь присутствовал при ро-
дах.
Наконец объявили наш рейс, Жан-Пьер сделал последнюю попытку дозво-
ниться Клементине. И дозвонился. Вернулся он серьезный, печальный и вя-
лый. Минутный разговор с этой особой погасил пламя, пылавшее целых четы-
ре часа, пока он общался со мной. Хотя, с другой стороны, это давало мне
передышку.
Самолет был поменьше, поплоше, чем первый, на креслах - чехлы в цве-
точек, зато стюардесса - помоложе. Столиков не было. Атташе закинул ногу
на ногу, положил на колено лист бумаги и снова принялся писать и зачер-
кивать слова, сочиняя послание жене. Я понял, что перестал существовать
для него, даже в качестве груза, и закрыл глаза, чтобы помечтать о блон-
динке с обнаженной грудью, которая сидела напротив в прошлый раз, - мне
ее не хватало. Может, попросить Жан-Пьера, чтобы он в своем романе уст-
роил мне с ней любовную интригу? Допустим, муж бросит ее и заберет ре-
бенка, а она, одинокая и несчастная, отправится с нами в Иргиз - иначе
кто купит книгу, где нет героини. Дальше все будет развиваться как поло-
жено: двое друзей, одна женщина; ситуация непростая, тем более что она
любит нас обоих, но это только укрепляет нашу дружбу, а кончится тем,
что в последней главе меня, уснувшего у иллюминатора, уносит самолет, а
Жан-Пьер лежит, заняв место младенца у груди блондинки, на берегу проз-
рачного ручья, под сенью платанов и раскидистых сосен, перед освещенным
солнечными бликами гротом, стены которого покрыты рисунками, начертанны-
ми миллионы лет тому назад сероликими жителями долины Иргиз.
Гостиница торчит над городом огромной штуковиной в современном стиле
вроде марсельского "Софителя". Здесь кишат потные французы с одышкой:
во-первых, жарко, а во-вторых - в рекламных проспектах все вообще выгля-
дело привлекательнее, чем оказалось. Мой атташе записывает нас в книгу
посетителей, просит соединить его с Парижем, сует мне ключ от моей ком-
наты и во весь дух бросается в свой номер.
Я упираюсь взглядом в затворившуюся за ним дверь лифта. Сам себе я
кажусь странным расплывчатым героем из какой-то книги, безразличным
всем, даже автору, который все тянет историю о нем и никак не удосужится
поставить точку. Марокканец-рассыльный по-французски предложил отнести в
номер мой полиэтиленовый пакет, но я смутился еще больше, чем в тот раз,
когда полицейский в Рабате заговорил со мной по-арабски, отрицательно
замотал головой, быстро поднялся в свою комнату и заперся там.
Комната - семь метров на шесть: сам промерил ее шагами. В первый раз
у меня свой гостиничный номер - для начала уже неплохо. Я покрутил ручки
телевизора, краны, пощупал маленькие брусочки туалетного мыла, какую-то
замысловатую фигню, похожую на машинку для мытья собак, наконец сообра-
зил, что ею чистят ботинки, а затем мне стало скучно.
Некоторое время я проболтался на террасе, глазея на море, песок, лу-
ну, звезды, лепную балюстраду, плитки пола... Пахло чем-то непонятным,
хотя совсем не противным, воздух был легким, даже, пожалуй, слишком: не-
доставало машин, и было непривычно тихо. Я говорил себе: "Быть может, я
на земле моих предков". Впрочем, не сказал бы, чтобы меня это сильно
волновало. Главное: была комната под номером 418 и в ней тип, ломавший
голову над моей историей. Забавно, что и меня занимала его Лотарингия,
семья, заводик, я не слишком представлял себе, что такое на самом деле
литейный завод, по крайней мере, мне бы не хотелось, чтобы он выглядел
как парк аттракционов для недоразвитых. Я бы с удовольствием послушал
его рассказы о Лотарингии, даже если бы они и не вошли потом в книгу. Я
тоже был бы не прочь что-нибудь "транспонировать" - хоть на бумагу, хоть
куда еще... подделать себе детство по его образцу, тем более что моего
собственного отныне не существовало.
Я принял душ, переоделся, снова повязал узел галстука и отправился в
418-й номер. Постучал я не сразу, так как не хотел ему мешать: он как
раз говорил кому-то, что не ему самому взбрело смотаться на Юг, что идея
принадлежит Лупиаку. Нет, он отправился с этим магрибским парнем, чтобы
бежать от ответственности, а потому, дескать, любовь моя (это он так го-
ворил), она должна понять, как он ее любит, его жизнь без нее - пустыня
и что, говорят, вулкан, что давно погас, из остывших ран бьет огнем под-
час, и что, наконец, все сплошной бардак, гадость и дерьмо.
После этих слов за дверью стало тихо. Но он снова затянул с того мес-
та, где вулкан бьет огнем, и я понял, что он говорит в автоответчик, ко-
торый прервал его тираду. Поскольку показалась какая-то девица с тележ-
кой на колесиках, я нагнулся, делая вид, что завязываю шнурки. Он же
повторял, что не по своей воле влип в это дурацкое дело, а я, сидя на
корточках под дверью, чувствовал себя виноватым, что его вынудили свя-
заться со мной, вместо того чтобы мирно улаживать семейные дела, раз для
него это так важно. Когда я выпрямился, он, однако, добавил, что все еще
пойдет на лад и он, мол, уже начал работать над книгой. Ему снова стало
казаться, что старый вулкан в нем проснулся от спячки, он еще не весь
порох растратил и завоюет ее, "вспомни, Клементина, как я читал тебе ру-
копись в том ресторанчике... "
Дождавшись следующей паузы при переключении автоответчика, я помедлил
еще секунд тридцать и постучал. Он крикнул: "Войдите!", я просунул в
дверь голову и предупредил, что пойду прогуляюсь, и пусть-де он не бес-
покоится. Между нами говоря, если бы я вздумал смыться, всю ответствен-
ность возложили бы на него. По крайней мере, я так полагал.
Он обернулся ко мне, но его взгляд блуждал где-то далеко. Он стоял в
полосатой пижаме, с всклокоченными волосами и походил на ювелира под
прицелом грабителя.
- Так я пройдусь немного.
Он промямлил: "Да-да, хорошо..." И вдруг кинулся к дорожной карте,
разложенной на мини-баре.
- По какому маршруту мы двинемся завтра?
Меня несколько утешило, что он все еще помнит о моей долине, несмотря
на все потухшие и проснувшиеся вулканы, и я упер палец в то место Высо-
кого Атласа, где ничего не было написано. Казалось даже странным, что
приходилось делать какое-то усилие, чтобы напомнить себе, что Иргиз -
всего лишь плод моего воображения.
- А как мы туда попадем?
Поскольку я молчал, он видоизменил вопрос, желая уточнить, каким ви-
дом транспорта я воспользовался, когда покидал родные места. Я ответил,
что отправился на осле и потратил недели три на путь до города; это по-
казалось мне одновременно вполне вероятным и совершенно не поддающимся
проверке. Он печально поглядел на меня, представив себе, сколько тягот я
перенес, чтобы в конце концов оказаться ни с чем, и на губах его появи-
лось какое-то подобие улыбки, потому что чужое горе, когда страдаешь
сам, хоть немного, а утешает. Он хлопнул меня по спине, чтобы подбод-
