человек, прогуливающий по улицам поводок своего недавно умершего пса. Их
встречу я устроил под солнечным тентом, после завтрака, чтобы он мог
увидеть ее в купальном костюмчике, служившем, по моему разумению, самым
весомым доводом в пользу Валери; другой ее довод - обещание блеснуть
изысканной добропорядочной манерой выражаться, принятой в лучших семьях
Бордо - не внушал мне особого доверия.
- Мадемуазель Валери д'Армере, - представил я ее. - А это господин
Жан-Пьер Шнейдер, мой атташе по гуманитарным вопросам.
- Как поживаете? - спросила Валери, протянув ему руку. В эти слова
она чуток переложила рахат-лукума, но мы так и договаривались, так что
пока роль удавалась ей.
Жан-Пьер несколько растерянно глянул на меня, потом переложил телефон
в левую руку, чтобы протянуть правую девице.
- У вас есть на примете подходящий автомобиль? - спросил он.
- Могу вам предложить настоящий корабль пустыни, модель разработана
для гонок Париж - Дакар. Восемь ведущих полуосей, триста пятьдесят лоша-
диных сил, три тысячи пятьсот километров автономного пробега; кондицио-
нированный воздух, душ, туалет, кухонный блок. Ни дюны, ни солевые боло-
та, ни снег, ни песок не способны его остановить, а вы сидите как дома,
в клубном кресле перед экраном телевизора.
- Наши претензии скромнее, - только и выдавил из себя Жан-Пьер.
- За шесть дней двадцать тысяч франков. Незабываемые ощущения гаран-
тированы. К тому же платить будет ваше правительство. Кофе?
Жан-Пьер уселся по-турецки на песок и застыл с прямой как палка спи-
ной. Нет, спасибо, он уже завтракал. Увы, отпущенные ему средства не
беспредельны. Затем он принялся задавать ей вопросы по географии, прове-
ряя ее компетентность, и неожиданно показал себя весьма подкованным. На-
верное, прокорпел над картой всю ночь. Ветер сорвал с него каскетку, и я
отправился за ней вдогонку.
Было уже тепло, от песка шел жар, птички и коты дрались из-за остав-
ленных людьми крошек. Какое-то время я не отрывал глаз от воздушного
змея с трещоткой, парившего на нитке, которую сжимал в кулачке маленький
мальчик. Малыш ревел, уставясь на кончики своих сандалий. Нескончаемый
пляж с шеренгами людей, листавших "Вельт", "Монд", "Суар", "Матен", "Гуд
морнинг", "Морген", не имел запаха и был совершенно тих. Ни рыбака с
удочкой, ни паруса в море, ни скалы на берегу, ни радостного смеха -
гладь и безмолвие. Там, откуда я ушел, Валери отвечала на вопросы, глаза
ее блестели, и она поднимала палец, как в школе. Я смотрел на нее и на-
чинал забывать об уютных марсельских бухточках. Каскетку Жан-Пьера я
принялся усердно отчищать от пыли, чтобы иметь какое-то занятие и не ме-
шать им как следует познакомиться.
Когда я наконец к ним подошел, они сошлись на "лендровере" за девять-
сот дирхемов в неделю, не считая бензина. Жан-Пьер уже начинал понемногу
расслабляться. Я позволил себе заметить, что со своей белой кожей севе-
рянина без каскетки он сожжет себе лицо. Валери тотчас схватила свой тю-
бик и, не спрашивая у него разрешения, намазала ему кремом лоб, щеки и
нос. Я же подметил, как он украдкой поглядывает на то, что у нее под ку-
пальником, и это мне понравилось. А тут заверещал его телефон, он вско-
чил, подняв вокруг себя кучу песка, и отошел, чтобы сделать вызов. На
сей раз он звонил не Клементине, так как я расслышал "господин дирек-
тор", и сразу он перестал походить на маленького мальчика. Стал почти
мужчиной, хотя и из тех, кто всегда не в своей тарелке. Ну да, на него
возложена ответственность, он отдает себе в этом отчет, но незачем его в
чем-то обвинять, ни его, ни выдворенного уроженца Марокко: им необходимы
время и средства, чтобы выполнить взятую на себя миссию, твердил он,
шлепая ногами по мелководью. Таким он мне очень нравился. Я был горд
тем, что он пытается отбиться и защищает меня. Я даже обернулся к Вале-
ри, призывая ее в свидетели. Однако ее лицо не выражало особого вооду-
шевления.
- Гнилой парень. Дырявая кастрюля.
- Дырявая что? - переспросил я.
- Кастрюля.
Я поглядел на Жан-Пьера, шлепавшего взад и вперед по кромке воды с
подвернутыми штанинами, носками в одной руке и телефоном в другой. Он
уже дал отбой и теперь снова пытался дозвониться до автоответчика своей
Клементины, и могу дать голову на отсечение - он снова превратился в со-
сунка.
- Ему надо бы влюбиться в тебя, - сжав зубы, процедил я.
- Что ж, влюбиться так влюбиться! - вздохнула она с чинной покор-
ностью уроженки Бордо и потянулась. - Ты не намажешь мне спину?
Она перевернулась на живот и расстегнула лифчик. Я втер крем ей в
спину, не отрывая глаз от Жан-Пьера. Волоча ноги по песку, тот печально
слушал гудки автоответчика.
- Понимаю, он, наверное, кажется тебе странным...
- Нет.
- Да? А почему?
- "Все характерные особенности поведения, объективно наблюдаемые у
гусей, потерявших своего партнера, - зевая, прочитала она на память, - в
значительной мере проявляются среди людей, удрученных расставанием".
Вдруг Жан-Пьер издал вопль, выпустил телефон из рук прямо в воду и
прыжками помчался к нам, размахивая руками, словно ветряная мельница.
- Конрад Лоренц, "Агрессивность", глава одиннадцатая. - закончила ци-
тировать Валери, перевернувшись на бок и опершись на локоть.
С багровым, искаженным от боли лицом он рухнул прямо на ее завтрак и
задрал ногу. Потом грубо сорвал с Валери лифчик и обвязал его тугим жгу-
том вокруг лодыжки. Я только хмыкнул: мне-то казалось, что я подам им на
блюдечке неспешную любовную историю, роман при свете костра у горного
уступа, где они раскроют друг дружке свои разбитые сердца.
- А трусы мои тебе не нужны, господин Чурбан? - закричала Валери,
отбросив прочь полотенце, которым я хотел было прикрыть ее грудь.
- Морской дракон, - запыхавшись, прохрипел Жан-Пьер. - Такое со мной
уже однажды было в Раматюэле. А я аллергик... Я... У меня в комнате есть
телефон моего врача...
И он боком заполз на купальный матрасик, его била дрожь. Да, в таком
путешествии подобный тип - отнюдь не подарок.
Надув от ярости щеки, Валери вскочила на ноги, напялила свою тенниску
и не слишком вежливо заметила мне:
- Как видишь, при прочих равных условиях мои гуси для меня предпочти-
тельнее.
И она бросилась по узенькой дорожке, тянувшейся вдоль пляжа за шерен-
гой эвкалиптов. Я уже начал было думать, что на том наше путешествие и
закончится, когда она возвратилась с симпатичным парнем и тот мне помог
дотащить нашего атташе до своего такси.
- Мне больно, - стонал Жан-Пьер.
- Пустяки, обойдется, - успокаивал я.
На нашем пути курортники переставали играть в волейбол, и мне было
стыдно нести, как мешок, по пляжу моего недотепу в костюме льва пустыни
с лифчиком вокруг лодыжки. Я стыдился и переживал за него.
- Тебе сейчас везти в поликлинику, мисью, - повторял шофер. - Там те-
бе лечить.
Я злился и на него тоже - за его уродский выговор, оскорблявший мой
родной язык. Я бы с удовольствием подрался с ним по-мужски, как араб с
арабом, в моем положении это был бы единственный способ нормально пооб-
щаться с кем бы то ни было, потому что мне все обрыдло, обрыдло, обрыд-
ло. Жан-Пьера я бросил, как тюфяк, на сиденье старого "пежо", и он замы-
чал в истерике:
- А... А мой телефон?
- Дерьмовая жизнь! - подытожил я.
Он снова принялся клацать зубами, а потом потерял сознание, уронив
голову мне на плечо и трясясь в разъепанной четырестачетверке по всем
ухабам проселочной дороги. Валери права: этот тип - кастрюля, дырявая
кастрюля. Она перегнулась через атташе и схватила меня за руку, так мы и
доехали, пихая друг на дружку этого беднягу, которого мотало между нами.
То, что она так же раздражена, как и я, меня немного успокоило, хотя мы
не проронили ни слова. Меж нами действительно что-то происходило, хотя
что именно, не могу сказать, но ничего подобного я раньше не испытывал.
Ведь мы же встретились: она, после долгих лет бессмысленной зубрежки
кончившая гидом, и я, потерявший годы и годы, ломая автомобили и скучая
до слез по оставленной школе. Мы дополняли друг друга: два неудачника по
бокам третьего - атташе-смертельный-номер, которого хотелось отослать
назад в его страну с письмецом для его жены. Но я не умею долго быть
эгоистом, возможно, потому, что мне нечего защищать.
Я выпустил руку Валери. Одновременно со мной она сжала пальцами ко-
ленку бредившего Жан-Пьера, которого мучили кошмары, и этот жест заста-
вил меня полюбить ее еще сильнее. В конце концов именно чего-то подобно-
го я от нее и добивался: чтобы она нянькалась с этим великовозрастным
младенцем вместе со мной, чтобы мне удалось хоть ненадолго почувствовать
себя отцом. Может, такие желания приходят из детства, не знаю, но и она
тут сыграла не последнюю роль: я чувствовал, что и ей, и мне необходимо
что-либо поосмысленнее передка, чтобы любить друг друга.
Я взволнованно пялился на нее, как вдруг заметил, что нашего атташе
раздуло. Да, такая аллергия - отнюдь не шутка, его отек норовил засло-
нить нам обзор, и я отвел глаза (из осторожности, чтобы не прыснуть).
Валери тоже, должно быть, вообразила, что он будет раздуваться и разду-
ваться, пока не раздавит нас о бока машины. Послышался какой-то сдавлен-
ный кроличий писк: она тоже пыталась подавить приступ смеха, и для моих
ушей он прозвучал как сладкая музыка - так хихикают подельщики. Вероят-
но, в подобную минуту я не имел права чувствовать себя счастливым, одна-
ко никогда не знаешь, где несчастье подкарауливает тебя самого, а потому
счастье следует подбирать везде, где оно плохо лежит. Такова моя филосо-
фия, и хорошо, что теперь есть кто-то еще, кто ее разделяет...
Поликлиника оказалась новеньким зданием на холме и выглядела гораздо
роскошнее, чем диспансер Святого Иосифа в Марселе-Северном. Доктор в бе-
зукоризненно белом халате принял от нас и погрузил пострадавшего на те-
лежку, а затем возвратился, чтобы спросить наши имена и заполнить кар-
точку.
- Это мой приятель, случайный попутчик. - сказал я.
- А вы кем ему приходитесь? - спросил он у Валери.
- Я владелица лифчика.
Он поднял голову и проворчал, что жгут из ее бюстгальтера слишком за-
тянут и пациент рисковал получить гангрену. Валери уточнила, что он,
кроме всего прочего, аллергик, но ей неизвестны противопоказания. Ну,
укол-то ему уже сделали, успокоил нас врач, а дальше будет видно. Он
ушел, забыв прихватить заполненные нами бланки.
Я шепнул Валери на ушко, что нахожу его странноватым; она заметила,
что сейчас, слава Богу, не рамадан, а то в прошлом году ее отцу опериро-
вали мочевой пузырь во время поста, и хирург потерял сознание, зашивая
разрез. Чтобы немного отвлечься от дурных предчувствий, я спросил ее,
чем занимается ее отец. Она отвечала, что он тоже врач, но бросил прак-
тику из-за пьянства. А теперь занимается садоводством. Нет, не для де-
нег, а от отчаяния: после смерти жены мир для него перестал существо-
вать.
Меня охватила страшная грусть, так как на ум взбрело, что умри сейчас
Жан-Пьер на своей каталке, земля не прекратит вращаться. Его Клементина
станет вдовой, что гораздо престижнее развода, а лотарингская родня хоть
и погрустит - не без того, - но они-то помнят семнадцатилетнего будущего
писателя и совсем не знали атташе по гуманитарным проблемам, пентюха-не-
удачника с его чемоданчиком, радиотелефоном и бейсбольной каскеткой; вот
он-то станет моим личным усопшим, я единственный, кто не устанет оплаки-
вать его такого, какой он сейчас; но мне полезно было бы кого-нибудь оп-
лакивать. На этого, по крайней мере, я очень рассчитывал, и после него
осталась бы пустота, потому что он бы покинул меня не по своей воле.
Через полчаса нам его вернули, уже не раздутого, победно семенящего и
