проблемы не имели с моими ничего общего.
- Ее зовут Клементина, - со вздохом сказал атташе.
Я изобразил удивление и восхитился: красивое имя, и ведь есть такие
фрукты, клементины, они как раз растут в Марокко. В этом я был не совсем
уверен, но надо же было что-нибудь сказать. Он вдруг ударил кулаком по
подлокотнику между нашими сиденьями, да так сильно, что из него выскочи-
ла пепельница и выплюнула мне на колени окурок. Как раз в это время мимо
проходила сердитая стюардесса, я пояснил ей, что не курю: это просто из
пепельницы вылетело.
- Не понимаю, просто не понимаю, что произошло и как вообще такое
могло случиться! - бедный атташе воздел руки, вопрошая переднее кресло.
Должно быть, он имел в виду свои отношения с Клементиной. А я поду-
мал, что все происходит само собой и ничего нельзя поделать. Вот, напри-
мер, я: позавчера радостно садился за стол, накрытый по случаю моего об-
ручения, а сегодня, неповинно-уличенный, наглядно-выдворенный, лечу на
фальшивую родину в сопровождении человека, не понимающего, почему его
разлюбила жена. Нас свел друг с другом случай, однако мы были так похо-
жи. Что-то в этом проглядывало утешительное.
Сидящая в ряду напротив пассажирка обнажила левую грудь, готовясь на-
кормить младенца, и я остро ощутил тоску по Лиле. Лила была самой краси-
вой девушкой из всех, кого я знал, не важно, что знал я только ее. Я
явственно ощутил под ладонями ее грудь, словно мы опять обнимаемся в во-
де, у скалы, и мои руки скользят под ее купальник. Я быстро открыл гла-
за, чтобы прогнать это видение. Кормящая мать была хрупкой блондинкой,
примерно такой должна быть Клементина, рядом сидел ее муж, араб. Он
улыбнулся мне - наверно, решил, что у нас с ним есть что-то общее: мой
Жан-Пьер Шнейдер такой же белокурый, как его красотка.
- У вас есть дети, господин атташе?
Он дернул плечом. По выражению его глаз и выпяченной губе я понял,
что вид младенца смущает его так же, как меня. Он достал сигарету, сос-
редоточенно оглядел ее и яростно затолкал назад в пачку. После чего рез-
ко повернулся ко мне и взорвался:
- Они что думали, я закачу скандал, буду мешать им встречаться? Толь-
ко не говорите, что они испугались! А я поступил просто: как только она
сказала, что у нее кто-то есть, взял и ушел из дому! Собрал чемодан,
взял свои бумаги и уехал в гостиницу. Вот и все! Что еще я мог сделать?
- Не знаю, - сокрушенно отозвался я.
- Ну да, я должен был бороться, ответить ударом на удар, нанять сыщи-
ка, вооружиться компрометирующими фотографиями, первым подать на развод,
швырнуть Лупиаку в лицо заявление об уходе? Так?
Я ответил, что в жизни бывает всяко: иногда не успеваешь сообразить,
что надо сделать, и потом есть ведь гордость.
- Лупиак - это ее любовник. Замдиректора пресс-службы министерства.
Это он отослал меня в командировку, чтобы быть спокойным. Видите, я вам
все рассказал.
Я поблагодарил за доверие. Странно, до чего мы были похожи и в одина-
ковом положении, с той только разницей, что он думал, будто мы направля-
емся в какое-то определенное место.
- Меня все это бесит, - тоскливо закончил он. - Ну, ладно.
Он снова взял досье, на котором значилось мое имя, задом наперед, как
в школе: Кемаль Азиз. И тут же мучительные воспоминания о теле Лилы вы-
теснились другими: я вспомнил школьные запахи - чернил, тетрадных обло-
жек, - которые когда-то так любил. Атташе с наигранной бодростью - так,
чтобы забыть о неприятностях, включают футбол по телевизору - произнес:
- Займемся-ка твоими делами, Азиз.
Он выговаривал мое имя непривычно коротко, сухо, отрывисто. Цыгане
произносили его нараспев: "Ази-и-из". Марсель остался далеко позади. Ин-
тересно, как долго продержится у меня акцент?
- Извини, что пристал к тебе со своим нытьем.
- Не за что извиняться, - сказал я, - наоборот.
Мне было бы куда интереснее слушать его и воображать эту привыкшую к
роскоши женщину, Клементину, теперь я видел ее совсем светлой, с корот-
кой стрижкой - полная противоположность Лиле. Но представить себе весь
их антураж я не мог - не хватало материала.
- А где вы живете, господин атташе?
- Можешь говорить мне "ты", как принято у тебя на родине, меня это
нисколько не шокирует.
Зато меня шокировало, что он говорил мне "ты", но я промолчал. В те
полгода, что я проучился в шестом классе, меня называли на "вы", и я с
таким удовольствием вспоминал об этом! Однако очень скоро он снова пере-
шел на "вы", так ему явно было удобнее. Но разрешил мне звать его не
господином атташе, а господином Шнейдером или просто Жан-Пьером. А на
мой вопрос ответил, что жил на бульваре Малерб, то есть там они жили с
женой, но, поскольку квартира принадлежит ей, то он оказался бездомным.
- В какой-то степени мы с вами в одинаковом положении, Азиз.
Тут он смолк, вероятно, обдумывая, в какой именно, я тоже молчал,
чтобы не мешать его размышлениям. От этого человека пахло школой - при-
ятный запах, напоминавший коллеж Эмиль-Оливье, где, что ни говори, моя
жизнь надломилась в первый раз - когда пришлось бросить учебу. Теперь я
как будто возвращался после каникул, длинных-длинных, в целых шесть лет.
Так прошла минута-другая. Потом он снова раскрыл мое досье, чтобы оз-
накомиться со всеми данными; непонятно, зачем оно ему было нужно, раз я
сам, живьем, сидел с ним рядом. Он вздохнул:
- Да, но, оставляя в стороне мои личные проблемы и некоторые, так
сказать, аналогии... я не одобряю подобных методов. То есть я не спорю,
любая гуманитарная миссия достойна уважения, и я готов отнестись к ней
серьезно, но эта поспешность... Во-первых, я долгое время занимался иск-
лючительно проблемой распространения французского языка и культуры во
Вьетнаме, по заданию литературно-издательского отдела, - а потом еще
удивляются, почему у нас, не примите на свой счет, постоянные провалы во
внешней политике. Во-вторых, я переживаю душевный кризис, меня нельзя
было никуда посылать, кроме того, безотносительно к моему состоянию -
еще раз прошу прощения за то, что докучаю вам, - так вот, я все равно не
могу устроить вас за два дня; если бы даже не вмешался Лупиак, вы же ви-
дите: все делается с бухты-барахты; всем командует пресса - ну, о вас я
не говорю... Но мне даже не дали времени приготовиться. А я совсем не
знаю Марокко.
Как, и он тоже? Хорошенькое начало.
- У вас есть фотография? - спросил я.
- Какая фотография?
- Фото госпожи Шнейдер. А я вам покажу карточку Лилы. Это моя невес-
та, она меня бросила.
Он вздернул бровь над очками, поколебался, но все-таки достал из бу-
мажника маленькую, как для паспорта, фотографию, которая была засунута
между кредитных карточек, и протянул мне ее, неохотно, как брезгливый
человек дает попить из своей бутылки. Я взглянул и неприятно поразился,
но не выдавать же разочарование: Клементина оказалась довольно против-
ной, с холодными глазами, поджатым ртом, тяжелым подбородком и, главное,
чернявой. Нет, ему нужна была блондинка, и я еще разок взглянул на моло-
дую женщину напротив, но с другим чувством: она уже не служила мне мо-
делью для неведомой Клементины - смешное имечко, все равно что Банана
или Апельсина.
Блондинка перехватила мой взгляд. Я вежливо улыбнулся ей, она - мне,
без всякой мысли, улыбка передалась ей рефлекторно, как зевота. Однако
ее супруг счел, что довольно и этого, он забрал ребенка, чтобы подчерк-
нуть свои отцовские права, и велел жене спрятать грудь. Тогда я вытащил
из кармана засунутого в сумку мятого белого костюма карточку Лилы. Атта-
ше сказал, что она тоже очень красивая, и вернул мне фотографию, а я
порвал ее. Подчиняясь какому-то чувству солидарности, медленно и глядя
атташе прямо в глаза. Он смотрел на меня неуверенно, потом со слабой
дрожащей улыбкой разорвал надвое Клементину; но я видел, что он сделал
это только ради меня, потому что обе половинки аккуратно спрятал в кар-
ман.
Затем сказал строго покровительственно, как бы подчеркивая, что мы
переходим к мужским делам:
- Ну, расскажите мне об Иргизе.
Я повторил этот приказ вопросительным тоном, чтобы хоть немного оття-
нуть ответ, но в самом деле, хоть мне и было приятнее обсуждать его де-
ла, летели-то мы все-таки по моим. И тут на меня накатило. Может, потому
что в голове все время мельтешились обрывки воспоминаний о коллеже
Эмиль-Оливье: болтающиеся двери, размалеванные стены, драки класс на
класс, шприцы по углам и посреди всего этого господин Жироди, уже немо-
лодой и словно отгородившийся почтенной старостью от безобразия, в кото-
ром он очутился, точно пришелец из другого мира, - но я вдруг так живо
вспомнил свой полученный на прощанье атлас, что заговорил, не думая.
Сначала слова шли медленно и как бы с натугой, но постепенно я обретал
уверенность. Это была легенда из двенадцатой главы о сероликих людях,
которые жили в недоступной долине, куда нет дороги и не проникла цивили-
зация, на зеленом райском острове с пышной доисторической раститель-
ностью, отгороженном от мира голыми каменистыми горами. Только эти горы
и представали глазам путешественников, о райской долине они и не подоз-
ревали, ибо жители ее из поколения в поколение свято хранили тайну. Да
никто из них оттуда и не выходил, не считая стражей, которые сбивали с
пути экспедиции, чтобы не дать им обнаружить нас. В общем, я позаимство-
вал сказание о Firdaws al m'fkoud, потерянном рае, который открыл Маго-
мет на пути в Медину, только моя неведомая долина называлась Иргиз, и я
был первым из сероликих, кто вышел за ее пределы и приехал в Марсель.
Атташе слушал, и глаза его становились большими и круглыми, как блюд-
ца.
- Но почему? - cиплым голосом спросил он, и я понял, что, будь он се-
роликим, он ни за что не покинул бы долину.
Я уцепился за первое пришедшее в голову объяснение:
- В горах прокладывают дорогу, взрывают скалы, и долину может зава-
лить, вот я и отправился искать помощь.
Он даже не заметил стюардессу, которая предлагала ему апельсиновый
сок. Та пожала плечами и пошла дальше. Я-то выпил бы с удовольствием, у
меня пересохло в горле, но, может, сок давали только французским поддан-
ным, поскольку полет выполняла компания "Эр Франс". Закончил я тоном ос-
корбленного достоинства:
- Мир не заботит судьба Иргиза. Ничего удивительного, ведь о нем ник-
то не знает. Только поэтому он и остался прекраснейшим местом на свете,
но теперь его надо спасать.
- Почему же вы ничего не сказали тому репортеру из "Матч"? - восклик-
нул Жан-Пьер.
Я ответил, что это тайна и что я и так уже рассказал слишком много.
Легенда из атласа на этом заканчивалась. Сам не знаю, почему я выбрал
эту, а не другую. Можно было подобрать что-нибудь более практичное.
Правда, она была на редкость захватывающая - на физиономию моего атташе
стоило посмотреть.
- Так, значит... это туда я должен вас доставить?
В голосе его звучал ужас, смешанный с детским восторгом - мне это бы-
ло приятно, потому что, когда мы с Лилой плескались в бухте, я, среди
прочего, мечтал о том, как у нас - когда она овдовеет - будут дети и я
буду рассказывать им свои любимые легенды, а они будут в них верить; все
лучше, чем то образование, которое получали у нас другие дети: с десяти
лет учиться обчищать карманы прохожих. От жизни не спрячешься, она все
равно покажет себя такой, как есть, но чем позже, тем лучше.
- Постойте, постойте, - атташе судорожно оттянул узел галстука, - я
что-то не понимаю. Почему вы отправились именно в Марсель? Вышли из ва-
шей затерянной долины - и прямиком в Марсель?
Действительно, концы с концами сходились плохо. Но я тут же придумал:
один из наших старейшин был знаком с профессором Марсельского универси-
тета господином Жироди, который знал, как избежать катастрофы, и меня
