такое "утопист". Оказалось, это слово придумал в 1516 году некий госпо-
дин Мор, образовав его от греческих корней, и означает оно что-то вроде
"выходца ниоткуда". Что ж, неплохо.
С того дня и до тех пор, пока на меня не свалилось мое приключение, я
больше никогда никому не рассказывал легенд. Держал их при себе, они бы-
ли моим миром, не доступным ни Лиле, ни Пиньолю. Мало-помалу старый
красный с золотом фолиант, потрепанный, зачитанный до дыр, стал для меня
родной страной, землей предков. Была там одна сказка, австрийская, кото-
рую я особенно часто перечитывал. В ней рассказывалось об одном челове-
ке, который однажды, купаясь в озере, залюбовался кувшинками и подплыл к
ним поближе. Они были так прекрасны, так безмятежны, с ними было так хо-
рошо, не то что с людьми, которые швыряли в него камни, потому что он
еврей. И вот он протянул руку, чтобы потрогать цветок, и тут стебель
плотно обвился вокруг его ноги и утянул его на дно озера. А там он нашел
чудесное подводное царство, где его окружали рыбы-красавицы и водорос-
ли-друзья и где ему дышалось лучше, чем на земле.
По ночам я лежал и мечтал прикоснуться к такой кувшинке, причем не
только из-за людской жестокости. Я ведь вырос среди кочевников, хотя и
временно осевших на одном месте, и меня часто томило страстное желание
уйти в дальний путь, но что толку идти одному - я и здесь один! Лила
смогла бы отправиться со мной не прежде, чем овдовеет, а Ражко был в
добром здравии.
Часто, читая легенду за легендой и не покидая своего прислоненного к
столбу фургона без колес, я забывался и воображал себя на дне озера, ку-
да рано или поздно непременно попаду. Когда-нибудь буду вот так переби-
рать слова, и они увлекут меня в глубину, а над раскрытой книгой никого
не останется.
Мы с Лилой искупались в зажатой меж холмов бухточке, там была прис-
тань, много лодок, наверху стоял старый вокзал с синими ставнями, полус-
тертой росписью по фризу и высоким гребнем крыши, над которым сновали
ласточки. Мы занимались любовью прямо в воде, под учебной скалой альпи-
нистов, откуда ныряли бледнокожие студенты, и их вопли и смех заглушали
нашу возню. Потом мы сидели на терраске кафе "У Франсиса", спокойно по-
пивали коктейль и любовались закатом над бухтой, как вдруг Лила собрала
свои тяжелые волосы, скрутила в жгут и, энергично отжимая, сказала:
- Ну вот.
Таким тоном, что я удивился. Как будто объявляла о чем-то неотврати-
мом. Поначалу я решил, что это относится к погоде: в самом деле, над ви-
адуком собирались тучи, и мне на руку уже капнула капля. Я сказал, что
на будущей неделе будет теплее. Но она сказала "нет" еще более значи-
тельным тоном. Тогда я понял. Последнее паломничество к Святым Мариям
они с Ражко совершили вместе, и теперь дело было только за тем, чтобы
собрать Лиле приданое, а ее братья вот-вот должны были провернуть круп-
ное дело: перепродать жилищному управлению партию в тысячу бронированных
дверей, которые были украдены в декабре. С одной стороны, все это причи-
няло мне боль, с другой - я уважал Ражко. Прекрасный механик, это он на-
учил меня справляться с сигнализацией на магнитолах и с секретным кодом.
Можно сказать, Лиле повезло с женихом. Я знал, что она впустила его че-
рез парадный вход, но не ревновал. Я готов был удовольствоваться задним,
только бы меня не отлучили вовсе. В конце концов, любовь "не в том, что-
бы смотреть друг другу в глаза, а в том, чтобы вместе смотреть в одну
сторону", как было сказано в диктанте из Сент-Экзюпери, который я ког-
да-то написал всего с тремя ошибками.
- Значит, - сказал я, - твои братья продали двери.
Она пожала точеными плечами; может, сегодня я в последний раз обнимал
их в воде.
- Этого надо было ожидать, - сказала она.
- Но мы все равно будем встречаться, - проговорил я сдавленным голо-
сом.
- Нет. Ражко узнал про нас с тобой. Он не отказывается жениться на
мне, но я поклялась, что между нами все кончено и ты для меня больше не
существуешь.
Ну, раз так... Я проводил ее до станции. И наш роман оборвался на за-
литой солцем платформе: вокруг счастливые парочки в мокрых купальниках,
с блестящей от морской соли кожей. Она поднялась в вагон, а я глядел на
ее облепленные юбкой бедра и не мог представить себе, что через десять
лет она станет как мать, наберет те же сто десять килограммов - наследс-
твенность беспощадна. Мы могли бы полнеть вместе, так нет же - я так и
останусь тощим. Однако на самом донышке души во мне тлела смутная надеж-
да и не давала совсем отчаяться. Предчувствие никогда не обманывало ме-
ня, и хоть я не умею читать по руке, как Лила, которая все говорила,
что, судя по линиям, я веду двойную жизнь, а меня, при моей верности,
это бесило, - но если почему-то несчастье не вызывает у меня бурю пере-
живаний, на то оказывается причина.
Когда за десять дней до свадьбы во время ночной вылазки на склад
"мерседесов" Ражко нарвался на охранника и был убит, я возблагодарил
Святых Марий, Пресвятую Богородицу, Аллаха и "Марсель-Олимп" - всех бо-
гов нашего града Марселя. Во мне говорила не злоба, а любовь: я ведь
давно молился, чтобы Лила овдовела да поскорее, пока не успела слишком
раздобреть.
Весь Валлон-Флери знал, что Ражко потребовал у Лилы залог супружеской
любви и получил его, выходило, что теперь она обесчещена, и мне это было
на руку. Я пошел к старшему брату Лилы Матео предложить себя взамен Раж-
ко. В уплату за невесту готов был отдать дюжину лазерных "Пионеров" и
сорок "бозов". Лучшего претендента на товар б/у было не найти. Состоялся
совет старейшин, и дело было решено в мою пользу с перевесом в два голо-
са; оба они принадлежали старому Вазилю: из уважения к возрасту его го-
лос считался за два, хоть он уже не помнил, как его звать. Матео скрепя
сердце был вынужден согласиться. Чудные они иногда, эти мануш: предпочи-
тают оставить девушку на всю жизнь обесчещенной, незамужней и пятнающей
честь семьи, чем уступить ее со скидкой гаджо, который покроет позор и
заберет ее из дома.
Сама Лила не прыгала от восторга, когда узнала, что я добился своего.
Она печально улыбнулась и сказала:
- Рано радоваться, Азиз.
Я подумал, что она просто хотела несколько осадить меня: как-никак,
она еще носила траур. И только через месяц, когда пришел день помолвки и
оборвалась моя первая жизнь, понял, что она имела в виду.
Я выбрал кафе "Маршелли", расположенное на границе нашего квартала,
на мосту через железную дорогу. Там обычно велись все переговоры по по-
воду наркотиков - на своей территории мы этим не занимаемся. Принципи-
ально. Наша коммерция стимулирует производство: чем больше машин украде-
но, тем больше будет продано, героин - дело другое, это прямой вред пот-
ребителю, не говоря уж о первоначальных затратах на первую, бесплатную,
дозу, чтобы только посадить на иглу. Лично я торговцев травкой беру на
таран своим фургончиком. А когда рискую схлопотать крупные неприятности,
перекрашиваю его.
Так вот, я выбрал для банкета в честь помолвки "Маршелли", потому что
там настоящие скатерти на столах, приличное меню и можно украсить зал, к
тому же, это почти заграница, чем не свадебное путешествие.
Я пригласил стодвадцатикилограммовую мамашу невесты, которую домашние
принесли вчетвером в плетеном кресле; дюжину братьев с женами, кучу дя-
дюшек, и все они затарахтели на своем языке, синти. Я не понимал ни сло-
ва, у Мамиты, царствие ей небесное, если что, говорили на кэлдерары, а
вообще разные кланы общались между собой только по-французски. Обстанов-
ка была несколько напряженной, к моей досаде, потому что я постарался,
как мог. В смысле убранства получилось неплохо, а что касается остально-
го, я не успел ничего оценить - нагрянула полиция.
Пиньоль был в отпуске, и некому было меня предупредить. Ворвались
четверо с пистолетами - и давай шуровать: руки вверх, лицом к стене! А
мы как раз подняли рюмки, и первым нашим побуждением, понятно, было
пригласить их выпить с нами. Но нас не поняли, схватили, скрутили, учи-
нили форменный цыганский погром - не говорю "арабский", потому что ара-
бов, кроме меня, не было. Я спросил, что мы такого сделали, мне ответи-
ли: "Заткнись!" Не иначе как они хотели выслужиться перед временным на-
чальством - Пиньоля замещала какая-то тетка. Устроили "примерную" обла-
ву, а поскольку в машине было только одно свободное место, забрали одно-
го человека - меня. Видно, рассудили, что одним этническим конфликтом
станет меньше. И не ошиблись.
Цыгане и не подумали за меня заступаться. Матео даже влепил пощечину
Лиле, когда она заголосила: "Азиз!" Маршелли, хозяин кафе, как ни в чем
не бывало протирал стаканчик - дескать, все в порядке, дело обычное.
Когда меня выводили, я успел услышать, одновременно с дверным колоколь-
чиком, его вежливое: "До свидания, господа". Думаю, что гости умяли уго-
щение - за все уплачено, не пропадать же.
Лила еще пробежала метров двести за полицейской "рено-19", держа в
руках белые туфли и оглашая округу отборной руганью - чем-чем, а голосом
ее Бог не обидел, и проклинать она умела так, что небу жарко станет, - а
потом остановилась, бессильно всплеснула руками и как-то неопределенно
помахала мне вслед. Из заднего окошка я видел, что она вернулась в кафе,
где уже, должно быть, приступили к закускам. И, странное дело, я почувс-
твовал нутром, что между нами все кончено. Лиле пришлось выбирать между
женихом, которого увозят, и ужином, который остывает, - и она сделала
свой выбор. Возможно, я несправедлив к ней - все-таки она бежала за ма-
шиной. Но я, как Астириос Македонский, греческий прорицатель со сто пят-
надцатой страницы моего атласа, который прочитал по печени жертвенного
цыпленка, что его хозяин Эпиранд убьет его, и тут же сказал ему об этом.
Я всегда знаю, кто причинит мне зло, хотя сам человек, может, еще и не
собирается.
Меня заперли в клетку, где держат всех, кого загребли, пока не успеют
рассортировать. Мне было неловко перед другими за свой прикид: белый
костюм от Эштера, брюки с отворотами, по моде, и классическая рубашка в
полоску с галстуком натурального шелка от Пьера Кардена, - но объяснить,
что меня забрали в день помолвки, я не успел, меня сразу повели на раз-
бирательство. И тут меня ждал сюрприз.
В кабинете комиссара я увидел Плас-Вандома, ювелира из Панье, у кото-
рого купил кольцо для Лилы, потому что подарок для невесты порядочные
люди не крадут, - так вот этот самый ювелир сидел в кресле, сложив ручки
на брюхе. Я выбирал престижную фирму, а когда на красном кожаном футляре
белыми буквами вытеснено "Плас-Вандом, Париж", - это солидно. "Садись!,
- приказывает мне комиссар. - То есть садитесь". Видно, префект наказал
ему, чтобы все было без сучка, без задоринки. Я сел. И тут Плас-Вандом
меня как обухом по голове огрел: я, говорит, ограбил его лавку. Комиссар
спросил, узнаю ли я футляр. Еще бы не узнать - они его нашли у меня в
кармане, когда обыскивали в кафе, я ведь не такой чурбан, чтобы дарить
невесте кольцо, едва успели сесть за стол. Но я за него заплатил, выло-
жил восемь с лишним тысяч, честь по чести! А Плас-Вандом уперся: цена
верная, но кольцо я у него, видите ли, украл.
Комиссар спросил, есть ли у меня чек. Я пожал плечами - не стану же я
дарить кольцо, завернутое в чек, что я, приличий не знаю! Он предупре-
дил, что все, что я скажу, может быть использовано против меня, и я сна-
чала чуть не засмеялся - вот и будь после этого честным! - а потом чуть
не заплакал, когда вспомнил, что чек-то я и не спросил, забыл - не так
часто что-нибудь покупаю.
- Cпросите, - говорю, - у Плас-Вандома, чек у него.
Хотя сам понимал: сказать такое - все равно что ничего не сказать.
Плас-Вандом вздохнул, покачал головой и воздел глаза к потолку. Тут я
