вскочил и чуть ему не врезал, но меня удержали и усадили, разорвав по-
путно фирменный рукав, так что больше уж я не рыпался, спросил только,
когда вернется из отпуска Пиньоль, да и это было не очень удачно, они
только обозлились на меня, снова засунули в обезьянник, и там, в компа-
нии торчков, я разрыдался, как девочка, потому что такая несправедли-
вость случалась со мной первый раз в жизни.
Потом я подумал про атлас: он остался у меня в фургончике, который
даже не закрывается; если у меня его украдут, это будет еще хуже, чем
потеря Лилы; ее я любил просто так, потому что мы вместе выросли, атлас
же - бескорыстный подарок человека, который делился со мной знаниями, а
это самое главное на свете, это мои корни, моя связь с миром, и вот те-
перь у меня все отнимут, а галстук отнимать не стали, чтоб я сам убедил-
ся, какой я трус: вешаться не пожелал, зачем-то еще хотел жить.
День прошел, как будто перелистнулась страничка, притом пустая стра-
ничка. Обо мне все забыли, все, что у меня было, подошло к концу - хотя
и была-то самая малость. Впрочем, жаловаться не на что: девятнадцать лет
прожил и никому ничего плохого не сделал, не считая Плас-Вандома, кото-
рому свернул-таки шею, представив, что вилка - это его голова. Поэтому
варево, которое мне принесли, пришлось есть пальцами, так я отметил свою
помолвку, ну и ладно, пусть себе Лила станет шлюхой, пусть продается по
пять франков за кило живого веса, я так любил ее, так долго и так силь-
но, любил только ее одну, жизнь была так прекрасна, когда мы с Лилой ку-
пались в море в Ньолоне, и лучше бы старый Вазиль оставил меня гореть в
моем "аметисте" на фриунском повороте.
Наступила ночь, весь обезьянник дружно храпел, а я не мог глаз сомк-
нуть, перебирал в уме все, что случилось, что было и чего не было - лишь
бы не думать об атласе и совсем не упасть духом.
На другой день меня перевели в одиночную камеру. Явился какой-то тип
в темном костюме, попросил меня встать, повернуться, улыбнуться. Потом
облегченно вздохнул и сказал комиссару:
- Ну вот, этот подойдет!
Комиссар сказал мне "спасибо", и они вышли из камеры. От нечего де-
лать я подумал о Мамаду М'Ба, герое эфиопской легенды, и стал представ-
лять, как меня поведут продавать на рынок рабов, но у меня ничего не
вышло. Перед глазами стоял Ражко, его улыбка, его гитара, его проворные
пальцы. Он научил меня моему ремеслу, Лила наверняка была бы с ним
счастлива, а он умер ни за что ни про что. Я мысленно просил у него про-
щения.
Наконец появился Пиньоль, вышел из отпуска. Я думал, он меня отпус-
тит, но не тут-то было, я сразу это понял по его кислой физиономии. Он
сказал, что дело не во мне лично, я должен понять. Я сказал, что все по-
нимаю, кроме подлости Плас-Вандома. А он сказал, что Плас-Вандом - это
только деталь. Вот как? Что ж, я согласился, главное - мой атлас. И поп-
росил его сходить ко мне, а он говорит: незачем, его коллеги уже ходили,
собирались сделать обыск, а там ничего нет.
- Совсем ничего?
Он положил руку мне на плечо. У меня уже кто-то "побывал", и по тому,
как он произнес это "побывал", мне все стало ясно... Значит, остался
только фургончик, пустой каркас. Специально спрашивать про атлас я не
стал - зачем лишний раз расстраиваться. У нас, как у зверей: пока ты со
всеми, тебе помогают, но если ты ранен - тебя прикончат в интересах
стаи. Ничего не попишешь.
Пиньоль добавил еще, что документы у меня хуже некуда. Такая грубая
фальшивка - прямое издевательство. Я ничего не ответил, ведь получал-то
я их у Плас-Вандома, скажешь - еще хуже будет, что я докажу без чека!
Ювелир работал на два фронта, это все знали, и краденым приторговывал, и
в полицию стучал. У него небось была рука в префектуре, куда мне с ним
тягаться!
- Тебя отправят домой, Азиз.
Я поблагодарил, но отказался: никакого "дома" у меня больше не было,
Лилу я потерял, так что пусть лучше судят.
- Да нет, Азиз. "Домой" - значит на родину.
- На какую родину?
- В Марокко.
Сначала я ничего не понял, но потом сообразил: действительно, в пас-
порте я значился марокканцем, а мог бы с таким же успехом оказаться ту-
нисцем, алжирцем или сирийцем, было бы правдоподобно, а кто я на самом
деле - никто не знает.
- Понимаешь, им нужен пример. И они обязаны выслать тебя на родину.
Ну, это уж извините! Послужить примером я готов, но хватит того, что
всю жизнь я считался иностранцем в своей стране, ехать в чужую, где меня
будут считать своим, я не собирался. И так уже хлебнул лиха с цыганами.
Я, Азиз из "ситроена-аметиста", такой же марселец, как ты, какого черта,
Пиньоль! Это же видно и слышно!
Но я и сам понимал, что мне нечего возразить: даже физиономия говори-
ла не в мою пользу, все, ну все против меня! Чтобы не расплакаться перед
Пиньолем, я попросил его поблагодарить префекта от моего имени.
- Это приказ сверху, Азиз. Правительство приняло меры против неле-
гальных переселенцев. Вернее... в их защиту. Это совместная акция комис-
сии по правам человека и ОММ, отдела международных миграций.
И Пиньоль объяснил мне в общих чертах, что для искоренения фашизма во
Франции необходимо выслать всех эмигрантов в их страны. Я выслушал мол-
ча, но мне показалось странным, что ради искоренения идеи ее применяют
на практике. Пиньоль добавил, что я улетаю завтра утром из Мариньяна и
что специальный служащий, так называемый гуманитарный атташе, будет соп-
ровождать меня в Марокко; его задача - все проконтролировать, помочь мне
освоиться, найти работу, жилье и, как говорилось в инструкции, "привезти
во Францию добрые вести о ее возвращенных на родину друзьях".
Этот атташе, по словам Пиньоля, уже должен был быть здесь, но опоздал
на поезд и приедет следующим. Неплохое начало, съязвил я. Просто хорохо-
рился перед Пиньолем, дескать, ко всему надо относиться с юмором. На са-
мом деле я был страшно расстроен. Пиньоль тоже. Тут его кто-то позвал, и
он бессильно развел руками, запер меня в моей клетке и пошел обедать.
Мне тоже принесли миску и вчерашнюю вилку, которой я свернул шею вместо
Плас-Вандома, так что пришлось опять есть руками, и еда была та же са-
мая, как будто время застыло. Зато завтра я лечу на самолете, и я стал
ждать.
Около пяти снова пришел Пиньоль. Он избегал смотреть мне в глаза, но
я за это время успел подумать и успокоиться.
- Приехал твой атташе, - уныло пробормотал Пиньоль.
Я продолжал себе сидеть, скрестив ноги, с самым беспечным видом.
- Ну и что, передали ему мои документы?
- Да.
- Отлично, он, значит, заметил, что они фальшивые?
- Нет.
Я перестал разглядывать ногти.
- Он заметил только, что у тебя просрочен вид на жительство.
Пиньоль уселся на койку со мной рядом, опустил голову и свесил руки
между колен. Меня снова охватила тревога.
- Но вы ему сказали, что паспорт липовый?
Он ответил не сразу. Вытащил изо рта жвачку и стал скатывать пальца-
ми. Только когда скатал гладкий шарик, изрек, что так или иначе, хочу я
или нет, но положение у меня незаконное. Я возмутился:
- Да я нахожусь в нем с самого рождения!
Он скорчил гримасу, чтобы я заткнулся:
- Пойми, Азиз, вот уже три дня, как эти молодчики не дают жизни всему
полицейскому управлению. Подавай им нелегально проживающих! Вынь да по-
ложь! Прямо сбесились! Перетрясли весь спецприемник, а того не могут в
толк взять, что парни, которые попадаются без документов, ни за что не
скажут, откуда они, чтобы их некуда было выгонять; все наши вопли им по-
фигу, отсидят неделю - и их отпустят, таков закон.
- А я почему не имею права отсидеть неделю?
- До тебя единственный, кого они нашли для выдворения, был негр из
Басс-Терра. Уже и билет ему взяли. Забыли на минуточку, что Гваделупа -
французская территория. Представляешь?
Представить не трудно, но это их проблемы. Я-то марселец, у меня и
душа, и акцент коренного марсельца, в любом случае сомнение должно ис-
толковываться в мою пользу, и если уж меня куда-то выдворять, то не
дальше фриунского поворота. Моя родина - департамент Буш-дю-Рон, квартал
Валлон-Флери, моя команда - "Марсель-Олимп".
Пиньоль испустил глубокий вздох, сводивший на нет все мои аргументы:
- Ты, Азиз, первый иностранец, задержанный с паспортом, в котором
указано, из какой ты страны.
- А если я скажу, что это неправда?
- Ну и что это тебе даст? Отсидишь два года в "Бометте" за поддельные
документы и кражу кольца. Тебе что, так важно считаться французом?
И он поднял на меня глаза, в которых я в последний раз увидел дружес-
кое участие. Он явно был уверен, что мне улыбнулась удача. Здесь меня
ничто не удерживает, будущего у меня здесь никакого, оставаться бессмыс-
ленно. А там я начну новую жизнь с помощью квалифицированного специалис-
та. Пиньоль крепко сжал мое колено и сказал:
- Мне будет тебя не хватать.
Для него я уже уехал. Ужас, до чего быстро люди ко всему привыкают.
Пиньоль встал и, не оборачиваясь, вышел. Шарик из резинки упал на пол
и покатился мне под ноги.
Где-то рядом стучала пишущая машинка. Чуть погодя мне принесли рас-
ческу, чтобы я привел себя в порядок для, как они сказали, "предвари-
тельного собеседования". Расческа была такая грязная, что я причесался
пальцами, да и какое это имело значение.
Наконец я предстал перед долгожданным гуманитарным атташе. Это был
блондин лет тридцати пяти, бледный, со впалыми щеками и воспаленными
красными глазами, не то чтобы урод, но какой-то недоделанный; поджатый
рот выдавал в нем человека, считающего себя обиженным судьбой. На нем
был слишком теплый для здешней погоды серый костюм, похоронный галстук и
белая в зеленую полоску рубашка. Он сунул мне руку не глядя и предста-
вился:
- Жан-Пьер Шнейдер.
В ответ я только поздоровался - мое имя было указано в паспорте, а
паспорт лежал прямо перед ним. Он предложил мне сесть, правда, стула в
комнате не было, но это его не смутило. На столе была разложена карта
Марокко, ее-то он и разглядывал.
- Где именно вы родились? - спросил атташе с таким видом, будто
страшно торопился, хотя наш самолет отлетал только завтра.
Я заглянул в паспорт и прочитал вверх ногами название города, который
Плас-Вандому заблагорассудилось сделать местом моего рождения:
- В Иргизе.
- Знаю, - говорит он, - это я и сам прочитал, только не могу найти.
Где это?
Тут я заметил, что на карте лежит лупа, и понял, почему у него крас-
ные глаза. Он изучил все названия, но нужного не нашел. Я чуть не посо-
ветовал ему обратиться к Плас-Вандому, но никакого Плас-Вандома более не
существовало, я вычеркнул его из памяти, осталась только сломанная вил-
ка. Да и потом наверняка он этот "Иргиз" взял из головы, чтобы нельзя
было проверить по метрическим книгам. Каждые десять секунд атташе смот-
рел на часы, как будто после нашего разговора у него было назначено сви-
дание. И, судя по тому, как он поддергивал плечи пиджака, я понял, что
это свидание с женщиной. Сам помню это лихорадочное напряжение всех мус-
кулов перед встречей с Лилой на платформе в Ньолоне, неизвестно же, в
каком настроении она приедет: то ли будет ворчать и дуться, то ли сме-
яться без причины - вот и пытаешься хоть как-нибудь успокоиться.
Атташе упрямо допытывался:
- Иргиз - это что: поселок, деревня?
Я подумал о женщине, которая где-то ждет его. Везет же! Даже если у
них не все гладко - это было написано на его кислой физиономии, - все
равно. Меня-то больше никто не ждал.
- Так где же это, я вас спрашиваю?
Я наугад ткнул в карту:
- Вот здесь.
- В Атласе? - в голосе его прозвучал ужас. - Вы уверены?
- Еще бы! - оскорбился я.
Смешно, но это вырвалось у меня само собой. Он произнес заветное сло-
во "атлас", как будто прочитал его у меня в мозгу, для него оно имело
