хотел от Корейко любви, а я всего лишь правды. Лучше
немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде.
-- Но вы же и сами знаете, -- ответил он.
-- Кое-что, но не во всех подробностях. Если б я знал все,
вы бы сейчас в "воронке" ехали в следственный изолятор, а ваш
милый пуделек бежал б следом и скулил от горя.
Упоминание о собаке его покоробило.
-- Я вашего Шекельграббера не убивал, -- заявил он. --
Охота была руки марать.
-- Ну конечно! Вас подставили, как в американском боевике.
А документы Поглощаева вы украли шутки ради, пытаясь развеять
пенсионную скуку. Или вы клептоман?
-- Да, -- сказал он. -- Могу достать справку.
-- И где же, позвольте спросить, вы познакомились с
объектом шутки и клептомании? Встретили в милиции на допросе?
-- Как вам будет угодно.
-- Вы сами-то верите в эту чушь?
-- Нет, -- ответил он, -- это вы верите.
-- Смотрите, -- сказал я, -- опять Опрелин мимо едет. Что
это он каждый час дефилирует по переулку? Стоит вам из дома с
собачкой выйти, и он тут как тут. Может, он за мной следит? А
может, это он убил Шекельграббера и теперь на мою и вашу жизнь
зарится?
-- Не знаю я никакого Опрелина!
-- Все, -- сказал я, -- мне надоело. Не хотите
по-хорошему, будем врагами. Посидите, пожалуйста, дома или на
лавочке, за вами скоро приедут.
-- Ладно, -- смирился он. -- Если я скажу вам правду, вы
от меня отстанете?
-- Скорее всего, -- предположил я. -- Впрочем, зависит от
правды.
Мы сели на лавку, ножки которой пудель тотчас опрыскал. Я
незаметно дал ему пинка, опасаясь, как бы он и под меня не
сходил.
-- В ноябре прошлого года меня положили в клиническую
больницу, Я подозревал рак почек, готовился к смерти. Денег не
было. Вернее, я откладывал на похороны, но инфляция их
уничтожила. И таких, как я, была почти вся палата. Мы сидели у
окна и смотрели на больничный морг. Однажды умер мой сосед, но
повезли его не в наш морг, а в другую больницу. От сестер
выяснилось, что морг под окном куплен какой-то фирмой и туда
кладут трупы только за деньги, но и хоронят соответственно, а
тех, кого демократы разорили на старости лет, сразу утаскивают
чуть ли не на свалку и бросают в братские могилы, как бродяг,
даже без гробов. Вернее, гробы в ту же ночь выкапывают и
продают по второму разу. У них это называется "похороны за
государственный счет". За счет того, чего нет, чего они,
сволочи, собственными руками разрушили и продали!.. Вы только
поймите меня правильно, -- попросил он, -- я всю жизнь работал,
как проклятый, себя не жалел, у меня медали и нагрудный знак
"Пятьдесят лет в КПСС", работал не для себя -- для страны. И
вот за отданную жизнь на свалку с бомжами! Заслужил я отдельные
два на два или нет?
-- Всякий заслужил, -- ответил я.
-- В общем, собрался я с духом и пошел в эту "Долину
царей". Принял меня тот самый Шекельграббер -- других не было.
Я ему рассказал, что и вам, и услышал в ответ: "Тут не
благотворительная организация. Самые дешевые похороны стоят
пятьсот тысяч, и те уже надо индексировать". Я сказал, что
таких денег у меня нет и просто быть не может, я не вор, я
трудящийся. Он развел руками, дескать, разговор окончен.
"Впрочем, -- говорит, -- переоформите квартиру на меня после
вашей смерти, тогда я похороню вас, как отца родного". Ах ты,
недоносок, думаю. Я для того двадцать лет по углам да
коммуналкам мыкался, чтоб ты, дерьмо иностранное!... В общем,
встал и хлопнул дверью. На улице подошел ко мне этот самый
Опрелин. Оказывается, он с секретаршей весь разговор подслушал.
"Я тому стервецу тоже насолить хочу, -- говорит, -- он у меня
жену увел, купил ее на иностранные шмотки". -- "А как?" --
спрашиваю: уж больно злой я в тот момент был. "У меня, --
говорит, -- есть дубликат ключа от его машины. Там, в бардачке
документы и чековая книжка. Заберите и сожгите, пусть он тоже
ходит голый". И я, можно сказать, в состоянии аффекта, взял
ключ и украл. Сейчас, конечно, жалею, но тогда был уверен, что
прав. Через две недели меня выписали частично здоровым, и чуть
ли не на следующий день, а может, попозже, я вышел гулять с
собакой, она остановилась у машины помочиться (у нее очень
слабый мочевой пузырь, потому и гуляю так часто), я случайно
поднял глаза и вижу этого самого Шекельграббера. Сначала
испугался, подумал, рассказал ему все Опрелин, вот он и приехал
поквитаться. А потом пригляделся, а он мертвый. Я закричал с
испугу, прибежал прохожий...
-- Значит, откупных за документы вы с Шекельграббера не
требовали? -- спросил я.
-- Нет, конечно.
-- И Опрелин не требовал?
-- Думаю, нет. Он перепугался еще больше, когда узнал о
случившемся. Да и не такой он человек, не самостоятельный,
поверьте моему слову. Он чужими руками привык работать или на
вторых ролях.
-- Кто же, по-вашему, требовал миллион за документы?
-- Может быть, секретарша? -- спросил он. -- Она ведь
слышала разговор, но не знала, что документы я бросил в
почтовый ящик.
-- Разве она присутствовала, когда Опрелин предлагал вам
украсть документы?
-- Нет, -- согласился он. -- Но Опрелин ей мог сказать,
все-таки муж. Вы мне верите?
-- Как я могу вам верить?! Столько времени утекло. Вы сто
раз могли прорепетировать с Опрелиным все ответы и согласовать
детали. Недаром он шныряет тут с утра до вечера.
-- Я никого не убивал, -- сказал он.
-- А билет? -- спросил я.
-- Какой билет?
-- Билет до Нью-Йорка на имя Шекельграббера, позднее
изъятый в Шереметьево, -- объяснил я.
-- Да, такое было, -- сознался Заклепкин. Он улетел с
ветром за забор больницы. Я его не нашел.
-- Этот билет разве что ураган унес бы. Он размером с
брошюру.
-- Вы мне не верите? -- спросил он опять.
-- Зачем вы украли документы Поглощаева?
-- Знать не знаю никакого Поглощаева! И в Сандунах сроду
не был. Что там делать? Вшей собирать?
-- А отпечатки ваших пальцев на его бумажнике? -- спросил
я.
-- Не может там быть моих отпечатков, -- довольно честно
ответил Заклепкин.
Я промолчал. Он тоже стих, потом опять спросил:
-- Вы мне верите?
-- Вот вы утверждаете, что на похороны денег не было, а на
какие же шиши вы держите домработницу?
-- Она не домработница, а просто очень хорошая и добрая
девушка. Ей я и хочу оставить жилплощадь.
-- Ну а ваша дочь? Неужели бы она не похоронила вас?
-- Я с дочерью не знаюсь.
-- По идейным расхождениям? -- спросил я.
-- Нет, по нравственным, -- ответил он.
-- А почему вас, ветерана КПСС, положили в районную
больницу, а не в Кремлевку?
-- В Кремлевку теперь шекельграбберов кладут, -- сказал
он. -- Вы отстали от жизни.
-- Вам не жалко убитого?
-- Совершенно, -- сказал он. -- Сидел бы в своей вонючей
Америке, пил бы кока-колу, жевал бы жвачку, как корова, был бы
жив. Вы мне верите?
-- Сейчас верю, -- ответил я и встал. -- Мне надо
подумать... Вы в ближайшие дни никуда не уедете?
-- Не собираюсь. Да и куда мне ехать!
-- Тогда до свидания, -- я зачем-то пожал ему руку и пошел
домой, думая: а ведь прав пенсионер!
Эх, Шекельграббер, Шекельграббер, и зачем ты пожаловал в
далекую Русь? Болтался бы сейчас в баре на Пятой авеню и
запивал пивом очередной бейсбольный матч. И кой черт дернул
тебя жениться на русской стерве, да еще послушаться ее и уехать
в разведку? Неужели ты думал, что порядочная русская девушка
добровольно поедет на вашу пестро выкрашенную человеческую
свалку? Неужели -- сам из эмигрантов -- ты не знал, что все
эмигранты -- проходимцы с комплексом неполноценности? Что
сплавляя вам блядей, мы защищаем себя от их переизбытка и
оздоравливаем нацию. Хотя такое место пусто не бывает, к
сожалению...
Утром я позвонил банщику и попросил вспомнить, приходил ли
париться дед с белым пуделем. Леша не вспомнил, а он не из тех,
кто быстро забывает. Выходило, что в какой-то мере Заклепкину
стоит верить, всех грехов он не совершал. Круг упорно пытался
замкнуться на Размахаевой и Терентьевиче. Да еще поклеп
Горчицына на пенсионера был неясен. Но этот извращенец
подождет: он сидит запуганный, без связи.
На всякий случай я заехал к Леше и показал фотографию
Заклепкина, ничего нового не выяснил. Хотел от него навестить
Опрелина, чтобы расставить все точки и запятые в истории с
кражей документов, но пришлось бы лицезреть Кувыркалкину до
того, как Горчицын подарит ей розы от моего имени, и я решил
отложить Опрелина на понедельник и вплотную заняться
Размахаевой и Терентьевичем.
Я набрал номер зиц-вдовы, предварительно подготовившись
выслушать в свой адрес десятка два оскорблений, но получил
другой ответ.
-- Куда вы запропастились? -- спросила Размахаева. -- Я
уже начала беспокоиться.
-- Что-то на вас непохоже, но беспокоились не зря.
-- А что стряслось? Вам погрозили пальцем? В вас стреляли
из рогатки? Вы переходили улицу на зеленый свет и на вас
набросился шальной автомобиль из-за угла?
-- Мне поставили синяк на правый глаз.
-- Всего-то? -- удивилась она. -- Но вы хоть дали сдачи?
-- Некогда было, -- ответил я. -- Но дело не в этом, еще
успею. Вашему массажисту поставили синяк-близнец.
-- Внешне все синяки похожи друг на друга, как негры, --
ответила она.
-- Скажите, не попадались ли среди ваших знакомых другие
мужчины с синяками под правым глазом?
-- Ну! Я всех не упомню, -- развязно ответила она.
-- У меня есть и другие вопросы. Можно вас навестить с
тортом?
-- Не думаю. Вы приятней по телефону, да и гости у меня.
-- Я видел, как к вам приезжал Поглощаев. Зачем?
-- Вы шпион!
-- И все-таки?
-- Хотел тортом накормить, как вы. Но я и ему отказала.
-- Что у вас общего с Горчицыным, кроме массажа?
Мы иногда ходим в читальный зал публичной библиотеки.
-- А вам не противно общество педераста?
-- Это вам должно быть противно.
-- Зря вы так со мной разговариваете, Марина Степановна.
Добром для вас это не кончится.
Она бросила трубку, а мне захотелось есть. Я пересчитал
остатки денег в кармане и понял: по ступенькам ближайшего кафе
мне придется взойти, как на эшафот, ибо на выходе я уже никак
не буду связан с внешним миром финансово.
Закусывая, я размышлял, что предпринять дальше. В голове
все время складывались преступные парочки, причем из одних и
тех же персонажей. Скажем, Терентьевич и Размахаева. Мотив у
одного -- ревность, у другой -- деньги и опостылевший любовник.
Если опостылевший. Или: Заклепкин и Опрелин. Оба хотели
отомстить и поживиться. Если на самом деле хотели. Или: Кашлин
и Размахаева. Друзья юности, патриоты. Если не понарошку.
Хороша также парочка Поглощаев с Горчицыным, но какая-то она
сбоку-припеку. Убей Бог -- не вижу мотива, и все-таки что-то
тут нечисто. Горчицына, скорее, надо рассматривать в связке с
кем-то другим. Но с кем? Со мной? По родственности фингалов?
Или с ним самим? Или с каким-то инкогнито "голубым" из "Долины
царей"? А может быть, во всем виновата Кувыркалкина, и хвост
тянется за ней, как шлейф за Размахаевой? Не слишком ли я
приблизился к этой девушке? Пригрел змеюку, а она и рада
морочить мне голову...
Одна лишь мысль угнетала меня: а вдруг все эти люди не при
чем и существует какая-то другая, "правильная" причина смерти
Шекельграббера? Мало ли с кем он общался, кроме моих
подозреваемых. Вот, например, вечеринка, о которой упоминал
