Египта. Мумию хоронили в пуленепробиваемом герметичном и
влагоустойчивом саркофаге, который к тому же выдерживал вес в
двадцать тонн. Фирма гарантировала сохранность тела в течение
пяти тысяч лет. Фирма обещала, что в Судный день покойник будет
выглядеть, как огурчик. Оживлять такого -- одно удовольствие.
Тут же были фотографии мумий фараонов, многие из которых я уже
видел в директорском кабинете. Особой строкой, но ненавязчиво и
даже галантно, подчеркивалось, что удовольствия фирмы -- не для
бедных.
Давно я не попадал в такие передряги, а если честно -- ни
разу. Знай Кашлин и Поглощаев, что я только пробуюсь на стезе
частного сыска, они бы сразу показали от ворот поворот. Но им
рекомендовал меня начальник отделения милиции и рекомендовал из
своекорысти, потому что сыщик я был липовый, подставной, хотя и
чувствовал какое-то мимолетное влечение к этому делу,
начитавшись и насмотревшись детективов со счастливым для
сыщиков концом, безмятежным мудрствованием в середине и
озадачивающим ночным звонком в начале.
Вообще-то в природе я существую как безработный журналист.
Прежде работа в газете, потом в журнале, опять в газете, и
однажды подневольная писанина до того обрыдла, что я ни с того
ни с сего накатал заявление об уходе из партийной газеты.
Геройский поступок по тем временам. "Ну не может нормальный
человек всю жизнь делать интервью с людьми, которые ему
противны, или репортажи, от которых самого тошнит!" -- объяснил
я, но мало кто соглашался. Все тряслись за собственную задницу,
причем тряслись задницей, так как мозги свои давно профунькали
проституционным щелкоперством.
Я переоценил свои возможности и помощь друзей, тут же
записавшихся в недруги. Надеялся работать на вольных хлебах в
свое удовольствие и распихивать по знакомым редакциям, но
просчитался: почти все двери передо мной захлопнулись, хотя
перестройка уже была на излете, и путч только-только
провалился. Единожды предавший, кто тебе поверит. Кругом
открывались сотни новых газет, но в них надо было либо вообще
не работать и, проев чей-то спонсорский фонд, разбежаться, либо
писать такую гадость, какая даже в коммунистической прессе не
снилась: по мне уж лучше слушать вранье партийного босса, чем
беседовать с гомосексуальной парочкой или брать интервью у
грошовой проститутки с трех вокзалов, которая после каждого
вопроса требует стакан, а за следующий стакан предлагает
отдаться.
Какое-то время я перебивался в коммерческом издательстве,
правя корректуры, но книги тут упорно не рождались, одни
выкидыши на стадии оригинал-макета. Конечно, издательство
приказало долго жить другим коммерческим издательствам. Я уже
подходил к крайней черте бедности и потихоньку распродавал
имущество. Единственным средством существования был дом
журналистов: там иногда подворачивалась халтура у старых
знакомых, например, смотаться за кого-нибудь в творческую
командировку, пока сам командированный творит новую любовницу,
но чаще ребята, работавшие в барах и ресторане, просили
что-нибудь поднести, разгрузить машину с пивом или подежурить
за кого-нибудь, кому срочно понадобилось уйти со службы. Если б
Кашлин и Поглощаев знали, почему меня можно почти каждый вечер
застать в домжуре, то-то бы посмеялись!
И вот неделю назад я встретил Квочкина, начальника
отделения милиции. Когда-то я написал о нем три статьи и
способствовал его продвижению по службе. Квочкин оказался
мужиком добропамятным. Мы посидели в его кабинете, уговорили
пару бутылок и, выслушав историю моего падения, Квочкин
предложил мне стабильный заработок и практическое
ничегонеделанье.
-- Это элементарно, Ватсон, -- сказал он, -- если
преступление не раскрыто по горячим следам, то шанс, что оно
будет раскрыто потом -- чистая случайность. Но и ее со счетов
никто сбрасывать не собирается... А если, скажем, в установке
истины заинтересованы люди состоятельные, а дело двигается туго
-- у милиции все руки заняты, -- но двигается? Чувствуешь? --
тут золотое дно лежит на поверхности. Я говорю заинтересованным
лицам, что милиция им вряд ли поможет, хотя и постарается изо
всех сил. Но милиция сама перегружена, а вот есть на примете
частный детектив с отличной школой и репутацией. Почему бы не
пригласить его? Этот детектив -- ты. Основные твои задачи --
внимательно выслушать клиента, задать десяток неглупых вопросов
и взять аванс на текущие расходы. Аванс мы делим пополам. Потом
ты будешь изредка звонить клиенту и передавать то, что узнает
милиция. Ну как, согласен?
Под влиянием выпитого я согласился, не думая, и мы ударили
по рукам. На следующий день он вызвал меня по телефону, от
которого я уж думал отказываться ввиду неплатежеспособности, и
поведал о "Долине царей", очень довольный собственной
хитростью.
И вот я посетил Кашлина с Поглощаевым. Странно, но их
история заинтересовала меня всерьез. Случается же такое с
профанами! Почему бы и не попробовать? -- думал я. -- Времени
-- ешь -- не хочу. Ну, не получится, так хоть с людьми новыми
познакомлюсь, глядишь, и сам в этой "Долине" кем-нибудь
пристроюсь. -- Из телефонной будки я позвонил любовнице
Шекельграббера, Марине Степановне Размахаевой, представился и
напросился в гости ближе к вечеру. Потом пошел в отделение
милиции, как на Голгофу. Двести долларов приятно грели карман и
душу, но мысль, что с половиной сейчас придется расстаться,
лишала жизненной потенции, а исчезнуть из поля зрения Квочкина
выглядело бы просто глупостью: еще два десятка подобных "дел",
и я -- миллионер в рублях, а с учетом инфляции и везения,
глядишь, мультимиллионер... и весь в рублях...
-- Молодец, -- похвалил Квочкин, пряча стодолларовую
купюру почему-то в кобуру. -- Выпьешь за упокой Шекельграббера
и за мою изобретательность.
Что-то легла у меня душа к этому убийству, -- сказал я. --
Кстати, вчера у Поглощаева тоже украли документы.
-- А нам, дурак, не сообщил, -- сказал Квочкин. -- И чем
только люди перед смертью думают!
-- Может, я всерьез займусь делом?
-- Да брось ты эти игры. Тут свои законы и правила, а ты в
них -- как свинья в апельсинах.
-- Но я уже принес неизвестную тебе информацию.
-- Ну представь, ввяжешься ты, чуть что -- тебя загребут,
спросят: какого рожна лезешь? Ты ответишь: позвоните майору
Квочкину, он объяснит. -- А подать сюда Квочкина! По какому
праву вы, товарищ майор...
Он еще долго разыгрывал этот спектакль одного актера, и
только потребность выпить заставила его прерваться.
-- Зачем же я буду подводить тебя? -- сказал я. --
Все-таки у меня удостоверение журналиста, я им всегда
прикроюсь.
-- Вот если б у тебя было удостоверение депутата!
-- Дай посмотреть ваши материалы. Хочешь не хочешь, а мне
еще придется беседовать с Кашлиным и Поглощаевым. Деньги нужно
отработать хотя бы словесно, а я даже не знаю, в какой позе
нашли убитого, и кто.
Квочкин достал из сейфа пухлый скоросшиватель и бросил
мне.
-- Ты что не пьешь? -- спросил он при этом. -- Пей, лысый,
пей.
Пришлось "пропустить" для пользы следствия.
-- Тут триста страниц! -- сказал я. -- Мне до утра не
справиться.
-- Хрен с тобой! Иди к Гальке-секретарше, пусть отксерит.
-- В дверях он нежно взял меня за локоть и добавил: -- Только
не говори никому, не надо...
Ксерокс сломался на тридцатой странице навсегда: не вынес,
бедняга, что его заставляли работать на оберточной бумаге.
Пришлось удовлетвориться одним началом, тем более конец я уже
решил дописать сам.
До встречи с Мариной Степановной Размахаевой оставалось
несколько часов. Я поехал в домжур, поменял на входе у
знакомого "жучка" двадцать долларов и забрел в ресторан. Ужасно
хотелось наесться до отвала, тем более у зиц-вдовы вряд ли
предложат что-нибудь, кроме чая.
-- Взаймы дать? -- участливо спросил официант Саша.
-- Дай столик в углу и отбивных штук пять, -- отбивная для
меня была самым знакомым деликатесом. О существовании других я,
конечно, знал от нуворишей-гурманов и из меню, но на зуб не
пробовал, хотя зубы были. Может, заказать тройную порцию
омаров? Но съедобны ли они для желудка, испорченного овсяной
кашей на воде? Да и есть ли на кухне? Чай, не в "Метрополе"
сижу...
Отбивных мой аскетический организм вместил только две.
Порядочный Саша незаметно переставил три нетронутые порции на
другой стол и денег за них с меня не взял. Хорошо быть блатным!
Но это благодатное время кончается прямо на глазах, честные
Саши вымирают стадами, как динозавры, собираясь на
кладбищах-толкучках... Меня потянуло в сон, но я кое-как
справился, поспав минут пятнадцать в холле, и пожалел об этом:
мог бы вздремнуть в метро. Потом пролистал двадцать страниц
"дела": осмотр места происшествия, поданный корявым языком и
почерком, и показания старичка, чья собака обнаружила труп.
Фамилия старичка была Заклепкин, был и адрес в "деле".
"Завтра навестим пенсионера", -- подумал я и поехал к
любовнице Шекельграббера.
Она жила в доме, у подъезда которого стояло с полсотни
машин иностранных марок, а в подъезде сидел вахтер -- бывший
десантник (как можно было догадаться по остаткам амуниции), уже
разжиревший от дремотного сиденья на одном стуле. Лучше б ему
поставили кушетку. Хотя бы с бока на бок переворачивался. Он
пустил меня без звука: не знаю, за кого принял, но скорее,
поленился спрашивать, испугался, что придется вставать и
загораживать дорогу.
Марина Степановна жила на первом этаже. Мимолетного
взгляда на квартиру достаточно было, чтобы сообразить: хозяйка
болтается без дела, но постоянный заработок имеет, потому что
"надомница", то есть осыпает богатых друзей женскими милостями.
Я подумал, что между ней и вахтером много общего: одна получила
от природы красоту, а другой -- здоровье и два метра без кепки,
-- и оба живут за счет подарков природы, как наследники
несчастных родственников, отдавших чаду все хорошее.
-- Заходите, хватит уже тереть подошвы о коврик, --
пригласила Размахаева.
Мы прошли в комнату, которая имела такой вид, будто
Размахаева все утро развлекалась, не покладая рук, ног и других
частей только что отмытого под душем тела.
-- Коньяку выпьете? Тут осталось на три рюмки.
-- Спасибо, я уже пил сегодня по необходимости. Теперь у
меня похмельный синдром. Я бы выпил воды или молока.
Мне поднесли и воды, и молока.
-- Значит, вы -- частный сыщик?
Я кивнул, но как бы в раздумье и не очень уверенно.
-- По вам не скажешь. Вы скорее производите впечатление не
частного сыщика, а приватизированного. Но это не важно для
меня. Что вы хотите узнать? Задавайте вопросы на свою
сообразительность, а я буду отвечать на свою.
Я растерялся, я совсем не думал, о чем спрашивать
Размахаеву, а в кино и книгах такие сцены сами собой строятся:
что надо -- вмиг выясняется, и дело заканчивается постелью.
-- Вы хоть прочитали протокол моего допроса в милиции?
-- Нет, -- сознался я.
-- Плохо, так не годится работать, -- попеняла Размахаева.
-- Вы же будете повторять вопросы, а я -- повторять ответы. А
жизнь проходит.
-- У меня свои методы, -- соврал я.
-- Мне кажется, вы из кагэбэ, -- решила Размахаева.
-- Такой организации уже нет больше года, -- ответил я.
-- А куда же она делась?
-- Ее переименовали.
-- Так это названия нет, а не организации. Организация еще
при Иване Грозном была.
