отделалась легче всего -- одним синяком, а вот печени и почкам
пришлось несладко от чьих-то каблуков. Нагибаться, что ли, им
было лень. Вообще, синяков оказалось несчитано. Я налил ванну
холодной водой и забрался по макушку, благо организм от побоев
на температуру не реагировал...
Вот она, жизнь московская! Непонятная, запредельная.
Человека чуть не убивают на пороге дома, а соседям даже лень
рожу высунуть и посмотреть, что за шум такой в общем коридоре?
Как в Америке, ей-богу! Все-таки спросить их надо. Может, в
"глазок" видели или в щелку, трусы поганые.
Я запланировал с утра пораньше сфотографировать Заклепкина
и Квочкина, чтобы иметь на руках снимки всех, повязанных на
"деле" Шекельграббера, но теперь стоило всерьез заняться
здоровьем. Поэтому я решил убить двух кроликов: попарить кости
в сауне и принять массаж от рук Горчицына, а заодно и самому
пощупать его вопросами.
Когда я уже собрался выходить, прихрамывая и держась
ладонью за поясницу, раздался звонок.
-- Тебя предупредили, -- сказала трубка, опустив привычное
"алло".
Я рассвирепел:
-- Ты, урод, передай Опрелину, что его жена будет носить
ожерелье из его и твоих зубов!
В трубке рассмеялись:
-- Опрелину?.. Ах ты кот! Ладно, передам при встрече.
Может, и он тебе рожу начистит...
Без всякой надежды я обзвонил квартиры в коридоре. Один
сосед якобы рано лег, другой просто не открыл мне, хотя
топтался за дверью и вздыхал от нерешительности. Только
старуха, доживавшая в однокомнатной квартире напротив, пустила
меня и созналась, что видела нападавших.
-- Что ж вы не вышли?
-- Бог с тобой, милок. Меня соплей перешибешь, а там три
лба -- в дверь не пролезут.
-- Милицию бы вызвали.
-- Так телефона нет и набирать не умею, -- ответила
сидидомица.
-- Узнать их сможете?
-- Боюсь я, да и вижу плохо.
-- Сможете, сможете. А бояться некого...
В подземном переходе, заходящем и в метро, как всегда
полно нищих. Больше всех из них, по моим наблюдениям,
"зарабатывала" дама с гитарой наперевес. Играть она явно не
умела, но делала вид, что вот-вот начнет, и при этом закатывала
глаза, изображая слепую. Для убедительности, милостыню к ней
подходил пересчитывать бомж-подельщик, ежедневно менявший
плакатик на груди: "Куплю ваучер", "Продам ваучер", "Куплю
сломанные часы", "Куплю СКВ", "Нужна срочная платная операция",
"Помогите жертве советской психиатрии", "Лейкемия. Жить
осталось два месяца", -- потом по второму кругу. Меня давно
подмывало познакомиться со всеми этими жизнью пришибленными,
нарядившись в такого же. Заодно бы и деньжат рядом с ними
поднабрал и статью в журнале тиснул. И вот, казалось бы,
счастье улыбнулось: я увидел, как Квочкин с тремя милиционерами
собирает эту беспутную публику, точно грибы, в машину. Лучшей
рекомендации и опеки нельзя было и желать.
Я подошел, поинтересовался.
-- Вчера бомжа убили, -- объяснил Квочкин свои действия.
-- Кто-то из своих. Надо проверить. А это что у тебя за
бандитская пуля в виде фингала?
-- Ищу убийцу Шекельграббера.
-- Не надоело тебе?
-- Пошли кого-нибудь в таксомоторный парк, пусть возьмет
фотографии всех работников мужского пола от двадцати до сорока.
У меня есть версия и свидетель.
-- Нет, -- подумав, сказал Квочкин, -- это не таксисты
тебя отделали. Таксисты обычно монтировкой бьют.
-- Мне лучше знать.
-- Что ты можешь знать! -- разозлился Квочкин. --
Фотографии ему возьми! Кто так делает? Скажи фамилию, а дружков
без фотографий доставят. Деревня, карту купи! -- он постучал по
моей голове костяшками кулака и добавил: -- Сиди, я сам открою.
Я знал эту шутку и не обиделся.
-- Ты проверял, где сотрудники "Долины царей" были в ночь
убийства Шекельграббера?
-- Это в детективных романах проверяют, а я и сам знаю:
спали каждый в своей постели.
-- А у меня есть сведения, что Опрелин не ночевал дома.
-- Кто такой Опрелин?
-- Водитель "Долины царей".
-- Значит, у бабы был или у трех вокзалов халтурил, --
сказал Квочкин. -- Я же просил тебя не лезть в это дело. Иди к
этим дуракам из похоронного бюро и скажи, что второго апреля с
твоей помощью милиция арестует убийцу. Пусть готовят деньги.
-- Ты уже знаешь, кто убил Шекельграббера?!
-- Я с самого начала знал.
-- Ну намекни.
-- Нет. Выкинешь какой-нибудь фокус преждевременно.
Человек ты неопытный, прямо скажем, не наш человек...
-- А почему второго апреля?
-- Потому что в этом квартале процент раскрываемости у
меня в норме, а первого тебе никто не поверит. Все, пока, пиши
письма, -- и он уехал...
Толковый мужик, оказывается, Квочкин, а я думал, он только
глоткой работать умеет...
В бассейн, как обнаружилось, не легко попасть человеку,
который пришел без плавок, резиновой шапочки и справки от
врача. Но деньги решили проблему и под честное слово, что в
бассейн я нагишом не сигану, а пойду париться, контролер махнул
рукой. В сауне тоже был водоем с большое корыто и с ледяной
водой, им я и удовольствовался, потом посидел в парилке,
отдохнул и спросил массажиста. Пришел какой-то мужик и вяло
сообщил, что массаж -- хорошо оплачиваемое удовольствие.
-- А где Горчицын? -- спросил я.
-- В женском отделении, -- ответил мужик.
-- Нельзя его пригласить?
-- Нельзя.
-- Почему?
-- Его сюда не пускают для его же безопасности, -- сказал
мужик. -- Да и вы, если из его подружек, лучше шли бы своей
дорогой и нормальных людей не смущали.
Вот и ответ, почему Поглощаев пошел с Горчицыным в
Сандуны, -- подумал я, а мужику сказал:
-- Нет, я не из подружек Горчицына. Я -- частный сыщик,
занимаюсь одним убийством. Как бы вы могли охарактеризовать
вашего коллегу?
-- Я держусь подальше от этого бабника.
-- Почему?
-- Он мне противен.
-- Вам бы с ним местами поменяться: его -- в мужское
отделение, а вас -- в женское.
Он, наконец, засмеялся:
-- Это точно!
-- Скажите, последние два месяца Горчицын вел себя, как
обычно? Может быть, стал нервным, озлобленным, дичился всех?
-- Что-то подобное замечалось, -- сказал массажист. --
Клиентки, слышал, жаловались: договариваемся, приходим, а его
нет.
-- А не приходил ли к нему такой, знаете?.. -- я, как
смог, описал Поглощаева.
-- Нет.
-- А иностранец? -- Я представил ему Шекельграббера.
-- Был.
-- Один?
-- И один, и с женой. Наверное, бисексуал.
-- Не ругались?
-- Скорее наоборот. Выпивали в каморке Горчицына. Потом он
его бабу массажировал.
Мы проговорили в таком духе еще минут двадцать: подозрений
много, конкретики -- кот наплакал, и расстались...
Больше всего мне не нравилось, что я прыгаю от одного
подозреваемого к другому и никак не могу зацепиться за кого-то
наверняка. И все эти прыжки могли оказаться в стороны, а не по
прямой, или -- чего уж хуже -- в пропасть с уступа на уступ.
Чтобы идти наверняка вверх, следовало докопаться до причины,
которая стоила жизни Шекельграбберу. А как найти ее, если
каждый сидит в своей скорлупе (кроме душки Кувыркалкиной),
независимо от того, причастен он к убийству сбоку-припеку или
ни сном ни духом? Я мог бы постараться и спровоцировать
преступника, но для этого надо хоть очертить круг тех, кому
сильно досаждал Шекельграббер. Да и убить его мог наемник, а
краденые документы -- лишь предлог, чтобы заманить жертву.
Недаром ведь дважды выбирались места людные и только третье --
на заре в переулке. Наемника, скорее всего, пригласил бы
Поглощаев: после того как дело в фирме наладилось,
Шекельграббер и Кашлин ему только мешали. Но, с другой стороны,
Поглощаев нанял меня, чтобы найти убийцу. Хотя и тут я всех
тонкостей не чувствую. Инициатива могла исходить и от Квочкина,
и такая настырная, что Поглощаев вынужден был согласиться,
чтобы не поставить под подозрение себя. У Кашлина вроде мотивов
никаких, а там бес его знает. Опрелин мог ревновать, а его
ребята могли перестараться, предупреждая Шекельграббера, как
меня. Но тоже -- сомнительно: если б на них был уже один
"висяк", вчера прийти ко мне могли только полные кретины.
Впрочем, Опрелин с компанией вполне на них похожи. О Горчицыне
я пока слишком мало знаю. Обо всех остальных, общавшихся с
Шекельграббером, -- не больше. Но хуже всего, что сам
Шекельграббер знаком мне в самых примерных чертах и абрисах. И
вина тут моя. Работаю, как начинающий журналист, который берет
интервью у доярки: "Расскажите о себе что-нибудь интересное.
Читатель это любит". -- "А я не знаю, что у меня интересного".
-- "Ну вспомните!" -- "Не знаю"... -- и так можно до
бесконечности. Вопросы должны быть четкие и конкретные, иначе
моим единственным знанием будет то, что Шекельграббер звал
Размахаеву Мунькой. Это, безусловно, ценная информация, но
денег за нее Поглощаев не заплатит...
Воспитывая себя подобным образом, я не заметил, как ноги
сами привели меня к домжуру. Тело еще ныло от вчерашних побоев,
и, думая обмануть боль, я спустился в бар, взял сто грамм
коньяка и кофе.
-- Подработать хочешь? -- спросил бармен.
-- Сегодня не могу, хулиганы поколотили, -- я показал на
синяк под глазом и сел за угловой столик.
Довольно скоро вокруг меня собралась компашка из
журналистов, забежавших после работы расслабиться и поболтать.
Говорили они много и сумбурно, но я плохо слушал, думая о
документах Шекельграббера, и, в конце концов, решился. Чем черт
не шутит. Вытряхнул салфетки из вазочки и написал на них один и
тот же текст: "Нашедшему документы на имя Джона Шекельграббера.
Вознаграждение гарантируется. Телефон..." -- поразмыслив, я дал
телефон Размахаевой. Все-таки у нее стоит определитель номера.
Салфетки я раздал ребятам и попросил заверстать в ближайший
выпуск. Вознаграждение я им тоже пообещал. От Шекельграббера.
Когда я собирался уходить, в баре неожиданно возник
Кашлин. Я не ожидал его здесь, хотя сам говорил, где меня можно
найти по вечерам. Он искал взглядом явно меня. Поэтому я
поднялся и махнул рукой. Но за моим столиком сидело уже столько
народа, что втиснуть еще один стул было невозможно.
-- Может, пойдем в ресторан поужинаем? -- предложил я.
-- Вот, решил вас проведать, -- сказал он. Видимо, фразу
он заготовил еще по пути.
Я несколько взбодрился. Раз Кашлин пришел сам, значит, ему
хочется что-то сказать с глазу на глаз. У нас это называется:
"Ну как не настучать родному человеку"...
Официант, обслуживающий стол, меня не очень-то жаловал.
Когда-то я ему здорово насолил, причем умышленно.
-- Деньги-то у тебя есть? -- спросил он, пытаясь унизить.
-- Есть, есть, -- ответил за меня Кашлин удивленно.
-- Тут часто берут в залог часы и документы. Журналисты --
они же разгильдяи и пропойцы. Пропивают проданную совесть, --
объяснил я бестактное поведение официанта, когда он отошел.
-- А вы в какой газете работаете?
-- Во всех сразу.
Мы выпили, еще выпили, и я тут же налил по третьей, чтобы
побыстрей развязать Кашлину язык. Время -- деньги. Вопрос
только: чьи?.. Пьянел он скоро и пил охотно, в отличие от меня.
-- Как поживает Кувыркалкина? -- спросил я.
-- Как сыр в масле.
-- А фирма?
-- Как масло, в котором сыр.
-- Я давно хотел спросить, почему вы организовали
товарищество с ограниченной ответственностью, а не совместное
предприятие?
-- Товарищество с неограниченной безответственностью, --
