спросил я.
-- Муж, -- ответила она.
-- Разве у вас был муж?
-- Был.
-- И куда он делся?
-- Да куда-то делся.
-- Посмотрите под кроватью или в шкафу, -- посоветовал я.
-- Уже смотрела.
-- Значит, вы еще замужем?
-- Фамилией.
-- Так что ж вам бояться этого патриота? Скажите, что муж
вернулся.
-- Вы не знаете Терентьевича. Он не уступит дорогу, даже
если муж окажется лидером боснийских хорватов и сербских
патриотов. Посмотрите на синяк под глазом -- и убедитесь.
-- А почему бы вам не махнуть на Запад? Прекрасная
возможность валять дуру с большим комфортом.
-- Западный мир, безусловно, хорош, но я хочу им только
пользоваться. Жить, как они, я не хочу и не буду.
-- Хорошо, я подумаю насчет найма. Встретимся вечером в
домжуре. Постарайтесь уйти от слежки. Второго синяка мой глаз
не переживет. И не забудьте улики.
-- Какие улики?
-- Вы же сказали, что Шекельграббера убил Терентьевич!
-- Нет у меня никаких улик. Если б были, давно б сама
заставила его уехать, -- и бросила трубку.
И что я за мужик такой? Ну на кой черт мне сдалась эта
Размахаева? Зачем постоянно требуется общество красивых женщин
и близость с ними? Для самоутверждения, что ли?..
"УАЗик" Опрелина стоял у подъезда и ждал хозяина с вечера,
я тоже решил подождать, но с утра.
-- Кого вы тут караулите? -- спросил Опрелин, когда вышел
из дома.
-- Не ревнуйте напрасно, не Олю Кувыркалкину.
-- А я вам зачем сдался?
-- Хочу, чтобы вы подтвердили свое соучастие или
опровергли.
-- Заклепкин же все рассказал!
-- Где вы взяли ключ от машины Шекельграббера?
-- Он сам попросил сделать дубликат, потому что забывал
ключи где ни попадя. А я сделал два.
-- С какой целью?
-- Ну, мало ли, думаю. Вдруг оба потеряет.
-- Где второй дубликат?
-- В унитазе.
-- Вы знаете, что вам с Заклепкиным светит от года до
трех?
-- Я действовал в состоянии аффекта, из ревности.
-- Но вы лишитесь и жены и работы, даже если вас
оправдают.
-- Найду другую.
-- Жену или работу?
-- Там посмотрим.
-- Странно вы разговариваете. Как будто вам на себя
наплевать.
-- Вот именно, достали вы меня все, -- пробурчал он.
-- Подвезете до отделения милиции? -- спросил я и залез в
кабину.
Опрелин, по-моему, обрадовался. Небось, думал, бедолага,
что только он со двора, как я сразу в койку к его жене.
-- Где документы Шекельграббера? -- спросил я.
-- Спросите у Заклепкина, -- ответил он.
-- А вы не знаете?
-- Мне скрывать нечего.
-- Зачем вы так часто ездите по Армянскому переулку?
Он не ответил. Или не нашелся. Я тоже замолчал. Только
когда Опрелин затормозил у милиции, я посмотрел на него
вопросительно и сказал:
-- Ну что, пойдем?
-- Куда? -- испугался он.
-- Как куда? в КПЗ.
-- Я же на работе.
-- Работа -- не волк... -- сказал я. -- Ладно, еще раз
пораскинь мозгами, как себя вести, я тебя повесткой вызову, --
и хлопнул дверцей...
Квочкина я встретил в дежурной части.
-- Примешь пятьдесят капель? -- спросил он, пока мы
поднимались в кабинет.
-- Рано еще, -- попытался я сопротивляться.
Он неожиданно согласился:
-- Тебе рано, а мне уже поздно.
Видимо, Квочкин насмотрелся американских боевиков, где
выпивают раз десять по ходу фильма, и решил вести себя
соответственно, чтобы стать лихим парнем.
В кабинете я протянул ему пятитысячную бумажку.
-- Что это? -- не понял он.
-- Навыдов дал взятку, чтобы я от него отвязался.
-- Кто такой? -- спросил Квочкин.
Я объяснил.
-- А-а, это хорошо. Ерунда, а приятно, потому что с неба,
-- сказал он и сунул купюру в кобуру.
Совершенно непонятно, что он будет доставать при аресте
бандитов. Тем более денег у них все равно больше.
-- Тут еще такое дело, -- сказал я, -- Размахаева,
экс-любовница Шекельграббера, хочет меня нанять. Якобы ее
утомил некий югославский подданный по фамилии Терентьевич.
Проходу не дает простой советской шлюхе, обещает жениться при
случае.
-- Это уже интересно, -- решил Квочкин. -- Они в тебя
поверили.
-- То есть?
-- То есть поверили, что ты всерьез можешь выйти на
убийцу, и морочат тебе голову, -- объяснил Квочкин. -- Вот что:
денег ты у нее не бери, скажи, мол, есть данные о невиновности
Терентьевича, а женихов пусть сама разгоняет. Будет настаивать
-- отключим газ. Нет, перекроем кислород, -- и захохотал.
-- Может, все-таки намекнешь, кто тут действующие лица? --
спросил я.
-- Намекаю: сиди до первого апреля дома, выключив телефон,
а второго позвони мне пораньше и поезжай к Поглощаеву за
деньгами.
-- Осталось три дня, -- сказал я.
-- Вот и ладушки.
-- Приказ понял, -- я поднялся.
-- Кстати, -- на прощание сказал Квочкин, -- приехала жена
Шекельграббера, я дал ей ключи от его квартиры. Это я сообщаю
для информации, а не для того, чтоб ты мучил бедную женщину
допросами...
Я вышел из отделения милиции в расстроенных чувствах. Кому
приятно ощущать себя болваном? Только на углу вспомнил, что
забыл пожаловаться на несправедливый штраф. Но черт с ним. Все
равно платить не буду. В повестке написано, что в случае
неуплаты взыщут по месту работы. Бог в помощь! Взыскивайте!
До вечера я решил посидеть дома в тишине и спокойствии и
зашел в магазин, чтобы купить каких-нибудь продуктов из
наличного ассортимента. В голове почему-то гулял стишок
Михалкова "Ищут пожарные, ищет милиция"... Непонятно, с чего
вдруг вспомнил? Там вроде искали героя, а не убийцу. Там герой
был приметный: плечистый и крепкий, в футболке и кепке и еще со
значком ГТО. Полгорода его искало, но так много героев тогда
расплодилось, что один, конкретный, как сквозь землю
провалился. Теперь убийц и потенциальных убийц больше, чем
героев тогда. Но самое смешное, что этих убийц никто и не ищет.
Хватают мелочь на бытовой почве, а чуть что серьезное -- ищут,
где самим спрятаться. Се ля постсоветская ви!.. Исходя из
этого, можно заключить, что с мафией Шекельграббер не был
связан, иначе бы Квочкин закрыл его дело для собственной
безопасности. Это упрощает поиски... А если Шекельграббер
все-таки был связан с мафией и поэтому Квочкин прикрылся
мною?..
Едва разогрел какое-то подобие котлет, кашей расползшихся
по сковороде, едва открыл банку сока, как в дверь позвонили. Я
почему-то опять открыл без всяких предосторожностей. На пороге
стоял мужчина.
-- Я -- Терентьевич, -- объявил он.
-- Хоть Петрович, -- ответил я.
-- Нет, я все-таки Терентьевич.
-- Вы мне не интересны.
-- Но я хочу объясниться.
-- Вы уже объяснились пару дней назад.
-- Это не совсем то, что я хотел сказать.
-- Конечно, вы сделали без слов. Ладно, заходите, --
смирился я. -- Котлеты есть будете?
-- Нет, спасибо.
-- Вы знаете, что в русском доме нельзя отказываться от
"Демьяновой ухи"?
-- Хорошо, -- согласился он. -- Покушаю. Немного.
Мы сели за стол.
-- Выпьете? -- спросил я, хотя знал, что в доме нет ни
капли.
-- Не пью.
Я испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил
Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и протухших жил.
Он-то привык к другой кухне. Теперь пусть знает, во что
обходится аборигенам растаскивание России -- банановой
республики мирового сообщества в недалеком будущем.
-- Я люблю Марину, -- сказал он, расправившись с котлетой.
Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.
"Мне вас жаль", -- хотел сказать я, но передумал.
Вместо этого я сказал:
-- Любовь -- святое и тонкое чувство, а вы отстаиваете ее
кулаками. Причем чужими.
-- Мне очень неприятно, -- извинился он. -- Я поступил
необдуманно. Просто отстранял от нее мужчин, которые могли
напомнить о Шекельграббере. Первый месяц после его смерти она
была сама не своя, я боялся за ее здоровье. Только все
успокоилось, улеглось, полезли вы с педиком. Мне бы сначала
переговорить, а потом действовать, но я человек импульсивный. В
голову лезут черт знает какие подозрения. Каждую ночь снится,
что она мне изменяет.
-- А она приносила вам обет верности?
-- Я могу только об этом мечтать.
-- Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?
Он замолчал и надолго.
-- Признайтесь, что это вы убили Шекельграббера, потеряв
над собой контроль в припадке ревности, и я дам вам три дня,
чтобы уехать из России, -- предложил я.
-- Я уже давно никого не убивал, -- ответил он.
-- Зачем же вы пришли?
-- Кажется, вы ничего не поняли, -- сказал он. -- Я пришел
извиниться.
-- И все?!
-- Все, -- ответил он и хлопнул входной дверью.
Дурак! Мог бы по телефону извиниться. Интересно, почему
его так смутил вопрос о Поглощаеве? Зачем меня нанял этот
счетовод, торгующий содой и соком редьки? От кого он хотел
избавиться моими руками? Пока у меня один ответ -- от всех
сразу...
Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил Поглощаеву и
спросил в лоб:
-- Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?
-- Она просила, чтобы я вас уволил под каким-нибудь
благовидным предлогом.
-- Ну а вы?
-- Сказал, поздно, теперь это будет выглядеть
подозрительно. Да и договор подписан.
-- А какая причина?
-- Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.
-- Да все вы знаете! Не пойму только, зачем вам надо,
чтобы я до всего докапывался сам.
Он в ответ тоже замолчал, как Опрелин и Терентьевич.
По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.
-- Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер.
Надо побеседовать с его вдовой.
-- Разве она уже приехала?
-- Разве вы не знаете?
-- ... Она поселилась не там, а у своей, можно сказать
бывшей матери...
Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в посольство
документы Шекельграббера по почте. Она ответила, что давно
пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку. Выходит,
в словах Заклепкина есть какая-то правда. Выходит, он с
Опрелиным, действительно, два мелких пакостника и никто больше.
Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил
дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли в
чужом грязном белье, и все без толку. Неужели интеллигентная
Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем же он ей так
досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями
Терентьевича. месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный
человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке?
Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с
ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда...
Через час я сидел в баре домжура и взглядом ловил каждого
входившего, надеясь поймать и Размахаеву. В голове уже
сложилась дюжина вопросов, которыми я надеялся загнать
зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина, если б
не сосед по столику -- мелкая корреспондентская проститутка,
умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он
пришел раньше меня, и я не мог его выгнать, а свободных
столиков не было.
-- Что пишешь? -- спросил я от скуки.
-- Моссовет только что обязал все фирмы и организации
платить за использование в названии слова "Москва".
Представляешь, какая несправедливость: как будто они основали
Москву и название ей придумали. Там коренными москвичами и не
