Старик Руссо был, право, не дурак!
Ленинград. Гордое слово. Я был там вскоре после освобождения города от блокады.
Никто не знает точной цифры жертв голода за время осады. При наступлении немцев
жители окрестностей сбились в город в количестве около восьми миллионов. Как
минимальная цифра около трех миллионов умерло голодной смертью.
Однажды я проходил с одним офицером по берегу озера на окраине Ленинграда. Около
самой воды раскинулось маленькое кладбище, молодая весенняя трава пробивалась
между запущенных могил. Мое внимание привлек красный гранитный камень
неподалеку. Могила была совсем свежей. "Летчик старший лейтенант... Пал смертью
героя в битве за город Ленина", - прочел я высеченные по граниту слова.
"Счастливчик", - произнес мой спутник, проведший всю осаду в обороне города. -
"Тот, кто пережил блокаду - это не люди уже. Это только оболочки от людей".
"Я пассивный убийца", - рассказывает мне другой житель Ленинграда. - "Человек
лежит на улице в снегу, он упал и не может встать от слабости. Он просит меня
подать ему руку, помочь встать - иначе он замерзнет. Но я не могу дать ему руки,
тогда я сам упаду и больше не поднимусь, замерзну рядом с ним. Я плетусь дальше,
оставляя его умирать на снегу".
С холодным ужасом я смотрю на людей спокойно объясняющих мне, что на жаркое идут
преимущественно задние части, а суп лучше всего получается из человеческих
внутренностей - больше навар. Дальше следуют подробности - оказывается
наваристее всего пожилые женщины. Мои собеседники подозрительно хорошо знакомы с
этой рецептурой.
Из всего Политбюро самой жирной фигурой обладал Андрей Жданов. Он же был
генерал-губернатором Ленинграда во время осады. Говорят, что ему приходилось
принимать дополнительные меры предосторожности, дабы не попасть на жаркое.
Я бы дал каждому живому ленинградцу золотой знак с лавровыми ветвями. Со времен
Трои история не знает другого подобного случая массового гражданского мужества,
подобного города-героя. Это геройство граждан Ленинграда. Было ли это
стратегическое соображение или лишь вопрос голого престижа Сталина?
Когда умирает один человек - это драма, когда умирают миллионы - это только
статистика! В особенности когда наблюдаешь за этим из-за кремлевских стен.
Незадолго до окончания войны я еду поездом с фронта в Москву. На железнодорожных
станциях и полустанках толпы оборванных, одетых в лохмотья женщин с детьми на
руках. У детей сине-бледные прозрачные лица, воспаленные золотухой гноящиеся
глаза, безразличное старческое выражение - без улыбки, без радости. Дети
протягивают вперед тоненькие скелетообразные руки: "Хлеба! Хлеба!"
Солдаты развязывают мешки, молча протягивают в окна вагона солдатские сухари и
хлеб. У каждого назойливая угнетающая дума о своих детях и женах. Эта помощь
будит в душе минутное чувство облегчения, надолго остается мучительное чувство
стыда и горечи. Разве накормишь этим куском всю страну, молча страдающую в
тисках голода?!
Многих из нас поражает один факт. В областях, освобожденных от немецкой
оккупации, картины голода менее заметны и не так бросаются в глаза, как там где
хозяйничала рука Политбюро. Гитлер оставил нетронутой колхозную систему, систему
дающую возможность самой идеальной экономической эксплуатации, но он не имел
такого опыта в этой области, как его кремлевский партнер.
Когда немецкие военнопленные вернутся домой, то они без сомнения будут
рассказывать об ужасных условиях питания в советских лагерях для военнопленных.
Со своей точки зрения они правы. Эти условия по европейским понятиям
убийственны, сырой черный хлеб был отравой для европейского желудка.
Я был в лагерях для немецких военнопленных, я видел своими глазами условия жизни
там. Мне хотелось бы добавить только одно. Обращали ли внимание немецкие
военнопленные на то, что русское население, по другую сторону колючей проволоки,
питалось еще хуже пленных? Думали ли они, что эти так называемые "русские"
условия обусловлены советской системой, и что эти "русские" условия будут позже
успешно процветать в Восточной Германии?
Нормы питания советских рабочих были ниже, чем нормы питания военнопленных.
Неработающие члены семьи рабочего вообще не получали карточек, работающим
приходилось делить свой паек с остальными. В то же время военнопленных офицеров,
а в некоторых лагерях и солдат, не заставляли работать, а работающие получали
повышенную норму питания.
Конечно в основе были отнюдь не гуманитарные соображения, а политические
факторы. С одной стороны ковались кадры новой армии фельдмаршала Паулюса во
главе с комитетом "Свободная Германия", которой предназначалась роль очередной
пешки в кремлевской игре. С другой стороны часть пленных когда-либо могла
вернуться домой и порассказать некоторые вещи, нежелательные Кремлю. Это были
факторы, которые значительно облегчали положение пленных и которыми не
пользовались сами русские. Спора нет - советский плен был тяжел, но нормальная
жизнь свободного советского человека еще тяжелей.
Москва. Последние дни войны. На московских рынках оживленная торговля. По углам
жмутся бледные изможденные женщины - в вытянутых руках пара кусочков сахара,
одна-две селедки. Муж убит на фронте, дома кричит голодный ребенок. Она продает
свой и без того голодный паек, чтобы купить молока ребенку или хлеба. Хлеба,
хлеба! Во всех глазах тот-же молчаливый вопль, тот-же голод.
Самый бойкий товар это махорка. Махорка в мешках, махорка в противогазных
подсумках. 15 рублей стакан. "Эй, гражданин-товарищ! Закурим махорочки - жизнь
слаще будет!" - кричит безногий инвалид на костылях, увешанный бряцающими
медалями и орденами.
Рынок кишит инвалидами - безногими, безрукими, в фронтовых шинелях и
гимнастерках, с красными нашивками ранений на груди. Милиционеры делают вид, что
не замечают нарушителей монополии совторговли. Если кто-либо из блюстителей
порядка пытается "забрать" инвалида, воздух наполняется истошными воплями: "За
что боролись?! За что Кровь проливали?!" Как взбудораженные осы слетаются
инвалиды со всего рынка, в воздухе мелькают костыли, палки, разгораются страсти.
В глазах ищущая выхода злость, в разинутых кричащих ртах - голод.
Капитулировал Берлин, через несколько дней безоговорочно капитулировала
Германия. Люди думали, что буквально на другой день станет легче. Это были
надежды человека, у которого ничего нет кроме надежд.
Отгремела война. Прошел первый послевоенный год. Идет к концу второй. И вот мы,
люди советских оккупационных войск, читаем письма с родины. Читаем и эти письма
действуют на нас как яд. Этому горькому сознанию помогает еще и то, что мы видим
кругом.
Однажды я сидел вдвоем с Андреем Ковтун. Мы беседовали о том, что окружает нас
здесь в Германии. Постепенно разговор перешел к сравнению - там и здесь.
"Берлинский метро действительно дрянь," - сказал Андрей. - "Когда сравниваешь с
московским, то на душе приятно становится. Я теперь ловлю себя на том, что
специально выискиваю в Германии вещи, которые говорят в нашу пользу. Трудно
согласиться с мыслью, что всю жизнь мы гнались за тенью. Тогда еще труднее
увязать практическую работу с пустотой в душе."
"Да," - согласился я. -"Здесь люди живут в настоящем, а мы всю жизнь прожили в
будущем. Будем говорить ради будущего. Я вполне понимаю твои чувства. Нарушение
внутренней гармонии - так сказал-бы психиатр. Единственное лекарство от этой
болезни - это снова постараться найти веру в будущее."
"Посмотри, Григорий," - продолжал Андрей. - "У нас есть прекрасные самолеты и
танки, мощная индустрия. Оставим в стороне цену всем этим вещам, забудем кровь,
пот, голод. Это все в прошлом, а результаты в настоящем. Теперь, казалось бы,
пришел момент использовать все эти достижения на нашу собственную пользу. Ведь
мы ничего не видели от жизни. Были только цели да идеи - социализм, коммунизм.
Когда же мы будем собственно жить? Помнишь что говорил профессор Александров с
кафедры Высшей Партшколы ЦК ВКП(б): "Если пролетарии других стран не смогут сами
освободиться, то мы протянем им руку помощи." Мы знаем, что это за "рука
помощи". Что если все обещания военного времени - только вексель без
обеспечения?! Во время войны я не боялся, а теперь боюсь... Да, боюсь."
Андрей выражал те-же мысли и опасения, которые волнуют большинство молодой
советской интеллигенции. Мы гордимся достижениями нашей родины и нашей победой.
Мы не сожалеем о перенесенных трудностях и лишениях, ценой которых куплена
победа и слава нашей страны. Но, попав на Запад, мы очень остро почувствовали,
что все то, что рекламируется советской пропагандой как исключительные
достижения советской власти, все это является колоссальной ложью. Если раньше у
нас были сомнения, то теперь они перерастают в уверенность, против которой мы
тщетно пытаемся бороться.
Мы поняли, что мы еще не жили, что мы только приносили жертвы ради будущего.
Теперь у нас поколеблена вера в это будущее. По мере того, как развиваются
события послевоенных лет, в нас все больше и больше растет тревога. К чему все
это идет?
Берлин был эти годы политическим пупом земли. Мы сидели в первом ряду шахматного
турнира международной политики. Мы сами были пешками в этой игре. Практика
послевоенных лет показывала полную противоположность всем надеждам и ожиданиям,
которыми русские солдаты и офицеры жили в годы войны. Что дальше?
"Политика - политикой, а жизнь - жизнью!" - звучит в моих ушах голос Андрея. -
"А что мы имеем от жизни? Немцам сейчас туго приходится, но у них есть что
вспомнить в прошлом, они еще имеют надежду на будущее. Побежденные?! Ха! Они
хоть могут надеяться, что мы уйдем и они снова заживут. А на что можем надеяться
мы - победители?!"
Теперь прошло два года после окончания войны. Теперь мы находим самые худшие
подтверждения нашим опасениям. Снова в стране царит голод, голод более жестокий,
чем во время войны. Партия снова решила взять народ еще крепче в свои руки,
решила заставить народ забыть и отказаться от иллюзорных надежд, которые она
сама искусственно будила и поддерживала в нем ко время критического периода
войны. Партия снова решила показать народу кто действительный хозяин в стране и
призвала на помощь своего первого слугу - Голод.
Если раньше голод был стихийным бедствием, то сегодня он обдуманное орудие
политики в руках Кремля. Сегодня голод это полномочный член Политбюро.
За моей спиной размеренно бьют часы. Я встаю и оглядываюсь кругом в комнате, как
будто я здесь чужой. Я смотрю на свои ноги, затянутые в сапоги и синие галифе с
красными кантами. Мой взгляд скользит по золотым пуговицам темно-зеленого
кителя. На плечах поблескивают твердые погоны. Все такое близкое и знакомое - и
одновременно бесконечно чужое.
Стены комнаты исчезают передо мной. За ними темная звездная ночь над Европой.
Где-то дальше, далеко-далеко на Востоке, лежит граница родной земли. Там темно и
тихо, тихо как в свинцовом гробу.
Глава 19. КРЫЛЬЯ ХОЛОПА
В начале 1947 года член Политбюро и Чрезвычайный Уполномоченный Совета Министров
СССР по экономическому освоению оккупированных территорий и стран-сателлитов
Анастас Микоян произвел детальную инспекционную поездку по советской зоне
Германии. После этого он имел в Карлсхорсте длительное совещание с маршалом
Соколовским и его заместителем по экономическим вопросам тов. Коваль.
На конференции были подведены итоги экономической перестройки Германии.
Земельная реформа, проведенная в первые месяцы после капитуляции не принесла
положительного экономического эффекта. Этот факт не удивил и не обеспокоил ни
Анастаса Микояна, ни маршала Соколовского. С помощью земельной реформы были
достигнуты необходимые тактические результаты - созданы исходные позиции для
последующего наступления на крестьян и предпосылки для конечной коллективизации
сельского хозяйства.
В области промышленности, после массированного демонтажа и социализации мелких
предприятий в форме "landeseigener Betriebe", самым крупным мероприятием СВА
