тихую мелодию. Я знаю - это действует на него и он сам заговорит. И он сказал. О
Боже, что он сказал!
"Марго, ты очень хорошая девушка. Я бы даже сказал слишком хорошая", - гладит
меня по руке и задумчиво добавляет: - "у тебя, наверно было много мужчин?!"
Я чуть не взорвалась. Надо же так хорошо начать и так плохо кончить! Я уже
хотела ответить ему подобающим образом, но удержалась.
"Вы любите кого-нибудь, герр капитан?" - спросила я.
"Конечно люблю".
"Кого?" - и жду с нетерпением что он скажет.
"Я люблю Ганса, яичницу, да еще розовые щечки", - и смеется. Видимо он не хочет
говорить со мной всерьез и переводит все в шутку.
"Только смотреть?" - спрашиваю я.
Мне хотелось пошутить. Ведь не даром в моих жилах течет берлинская кровь. Мне
хотелось разжечь его, а потом холодно осадить. Ведь он так долго мучает меня.
"Марго, я с удовольствием поцеловал бы твои щечки. Они у тебя такие свежие. Я
даже отсюда чувствую, как они пахнут свежестью", - говорит капитан. У него
поразительная манера говорить такие веши самым спокойным тоном и без малейших
намеков на дальнейшее.
"Но мир построен на диалектике", - продолжает капитан. - "Ты знаешь, что это
такое? Ну, это значит, что после поцелуя в щеку мне захочется поцеловать тебя в
губы, затем дальше и дальше".
"Ну, и что же здесь плохого?" - говорю я и думаю: "Неужели у него такая толстая
шкура, что он не поймет и этого намека?"
"А плохо то, что нам тогда придется расстаться".
"Почему?" - удивляюсь я.
"Об этом бесполезно говорить. Так должно быть".
"Но ведь многие русские имеют знакомых немецких девушек?" - возражаю я.
"Есть приказ, согласно которому связь советских офицеров с немецкими женщинами
карается судом Военного Трибунала", - говорит капитан, не глядя на меня.
"Но ведь так часто видно..." - говорю я и не верю его словам.
"Это - уличная любовь, Марго. О ней не стоит говорить. И не она подразумевается
в приказе маршала Соколовского".
"Но откуда будут знать, что Вы делаете дома, герр капитан".
"Хорошо. Возьмем наглядный пример. Допустим я люблю тебя. Тогда я не должен
лицемерить и скрывать это ото всего мира. Если же я не буду скрывать этого, то я
рискую попасть в Сибирь. В лучшем случае - позорное разжалование с занесением в
личное дело. Пятно на всю жизнь. Ты не поймешь этого".
"Но я знаю столько примеров..." опять стараюсь возразить я.
"Это не примеры. Это - вынужденный выход из положения. Если я буду любить тебя,
а на глазах других буду разыгрывать комедию... Это автоматически убивает любовь
и остается только грязная связь. Нельзя повенчать черную жабу с белой розой".
Я растерянно смотрю на него и не знаю как понять это. У тридцатилетних мужчин
какая-то особая манера говорить о любви, - они понимают ее и анализируют.
Он весело улыбается, берет мою руку и кладет ее себе на лицо, как будто
ласкаясь.
"Это только пример", - говорит он.-"Но даже если бы я любил тебя, то я
предпочитаю постоянно любоваться тобой издалека, чем один раз вблизи. Ведь потом
пришлось бы расстаться! Любовь - это нежный цветок и с ним нужно уметь
обращаться. Понимаешь?"
Раздался звонок в дверь. Так громко и по-хозяйски звонит только фрейлейн Валя.
Она вихрем влетела в комнату и с разлета крепко поцеловала капитана, откинулась
назад и шаловливо смотрит какое это произвело на него впечатление. На эти
поцелуи приказ маршала Соколовского не распространяется...
Капитан вместе с фрейлейн Валей уехали на работу, а я с досады села писать тебе
начатое раньше письмо. Нарочно нарушила приказ капитана и осталась в квартире
после пяти часов. Теперь я понимаю, почему он запретил мне это. Пусть же соседи
подумают теперь что-нибудь хотя этого и нет.
Привет тебе и твоему маленькому Петеру -
твоя Марго.
Waldheim-Sachsen
Дорогая Марго!
Видно Провиденье уравновешивает чаши нашего горя и радости. Теперь я живу почти
счастливой жизнью. Мой маленький Петер растет и доставляет мне вcе больше и
больше хлопот и радости. Даже соседи теперь заходят к нам и ничего не говорят
плохого. Ведь теперь у ребенка есть отец.
Маленький Петер теперь не незаконный ребенок. Зато большой Петер - незаконный
отец. Он страшно боится, чтобы его начальство не узнало, что у него ребенок и
что он бывает здесь. Он говорит, что тогда его немедленно отошлют назад в
Россию. Разве это преступление?
Я думала, что наши расовые законы были несправедливы, но что же за законы в этой
стране, где так много кричат о равенстве и братстве. Большой Петер теперь
буквально несчастный. Чем больше он привыкает к ребенку, тем больше он боится
видеть, чтобы об этом не узнали.
У Петера была в России жена и ребенок. Оба погибли во время оккупации на
Украине. Когда он мне говорил об этом, то смотрел в пол. Может быть он думает,
что я, как немка, тоже косвенно виновата в этом. Как-то мама спросила его,
почему так советские солдаты вели себя во время наступления по Германии. Петер
нехотя ответил: "Нам все время говорили, что немцы то же делали в России". Потом
подумал немного и добавляет: "Жизнь плохая. А немцы еще хуже сделали. На свою
жизнь мы злые".
Большой Петер сидит на табурете, держит в руках маленького и говорит: "Потом
новый приказ пришел. Запретили. В один день многих солдат постреляли за это.
Иван всегда виноват".
Теперь Петер почти каждый вечер приходит к нам. Всегда приносит что-нибудь: то
колбасу, то масло. Продает свои сигареты и хлеб - приносит деньги. Раз я
спросила его - разве ему не платят жалования. Он отвечает: "Ивану платят восемь
рублей в месяц. На это пачки папирос не купишь".
Теперь Петер относится ко мне с уважением, как к своей жене. Когда я ему сделаю
какую-нибудь мелочь, например сама возьму и постираю его белье, то он радуется
этому как подарку. Мне кажется, что русские привыкли к слишком тяжелой и
безрадостной жизни. Каждое пустяковое проявление заботы они воспринимают прямо с
болезненной благодарностью.
Теперь Петер из кожи вон лезет, чтобы угодить мне и маме. Но все это он делает в
постоянном страхе. В таких условиях не может быть счастья. Когда я читала твое
последнее письмо, то я подумала, что твой капитан прав. То, что офицер думает
головой, - солдат только чувствует сердцем.
По воскресеньям Петер одевает все свои ордена и приходит к нам на весь день.
Когда я ему однажды предложила пойти погулять на улицу, то он только испуганно
посмотрел на меня.
Постепенно я так привыкла к нему, что ожидаю с нетерпением, когда он постучит в
дверь. Раз я спросила его, любит-ли он меня и возьмет ли он меня с собой в
Россию. Он задумался. Видно эта мысль никогда не приходила ему в голову. Почему?
Ведь я чувствую, что он счастлив со мной и маленьким Петером.
Он сказал только: "Тебя никогда не пустят в Россию. А если я скажу об этом
своему командиру, то на другой день ты меня здесь не увидишь".
Какие же секреты счастливой жизни охраняются так строго в стране Советов? Почему
тогда так хорошо воевали русские? Маленький Петер часто играется блестящими
орденами на груди у отца. Когда тот смотрит на них, то в его глазах иногда
вспыхивает злоба.
Время купать маленького Петера. Кончаю писать и желаю тебе всего лучшего -
твоя Хельга.
*
Берлин-Карлсхорст
Дорогая Хельга!
Вчера я праздновала мой день рождения. Теперь мне уже двадцать один год. Как
быстро летит время!
Капитан удивил меня. Он поздравил меня, потом взял за подбородок и в первый раз
поцеловал. Но опять не так, как надо. Так можно целовать распятие, но не меня.
Ведь я не из дерева. А он смеется, как-будто ему доставляет удовольствие эта
игра на нервах.
Вместе с тем я чувствую, что он умышленно сохраняет дистанцию. Что-то неуловимое
и незримое заставляет его оставаться на расстоянии. Он знает этого невидимого
бога и подчиняется его воле.
Я решилась пригласить капитана на день рождения к себе. Ответ как и следовало
ожидать: "К сожалению я должен завтра работать до позднего вечера, детка. Желаю
тебе хорошо веселиться". А сам будет сидеть один-одинешенек и разговаривать
нежными словами с этим отвратительным Гансом.
Ну и хорошо! Пусть хоть с золотыми рыбками целуется, а я буду веселиться.
Вечером нарочно позвоню ему по телефону, проверю как он будет "работать до
позднего вечера".
У русских характерная манера праздновать свои советские праздники. Тогда весь
Карлсхорст пестрит красными тряпками и иллюминацией. Но все эти праздники только
внешние. Как-будто русские не привыкли праздновать в уютной домашней обстановке.
Когда я спросила капитана, то он загадочно ответил: "Не непривыкли, а
разучились".
Зато русские очень часто собираются в тесной кампании и празднуют безо всякого
календарного повода. Когда есть настроение. Тогда дом трещит и дым из окон идет.
То же и с подарками. Русские не привыкли к мелочным и регулярным подаркам. Как
будто это не в обычаях или возможностях Советской России. Но когда они
вспоминают о подарках и дарят, то часто не знают в этом меры. Как будто для них
вещи не имеют ценности.
С одной стороны русские гоняются здесь в Берлине за каждым пустяком, за каждой
тряпкой. В особенности женщины. Но русские также легко расстаются с этим. В
особенности мужчины. У них в какой то мере атрофировалось чувство личной
собственности. Русские гонялись за часами, потому что их не было в
благословленной стране Советов, но на другой день они беззаботно дарили их,
так-как привыкли обходиться без часов.
Как-то мы спорили с подругами о союзниках здесь в Берлине и обсуждали какая
между ними разница. Конечно нас больше всего интересовал вопрос отношения к
женщинам. Девушки были из разных секторов Берлина и уже видели виды.
Немцы больше всего недолюбливают французов. Родители, если уже до того дело
дошло, говорят дочке: "Лучше ходи с десятью русскими, чем с одним французом".
Видимо тут русские играют роль какого-то отрицательного эквивалента. У англичан
каждый солдат - это рожденный джентльмен. Даже если он возьмет уличную женщину,
то ведет себя с ней как с настоящей дамой. Этим мужчина только подчеркивает
уважение к самому себе.
В американской любви главную роль играют шоколад и сигареты. Я не говорю о
серьезной любви - о ней не болтают языком на улицах. К сожалению многие видят в
американце не человека, а мешок с сигаретами. Конечно - это плоды нашего
трудного времени. Любовь на голодный желудок мало заманчива в наш
материалистический век.
Русские... Русская любовь? Об этом трудно сказать что-либо. На улицах Берлина
никогда не увидишь руского рядом с немецкой девушкой. Поскольку это покрыто
тайной, - об этом много говорят и строят нелепые догадки. Даже живя здесь в
Карлсхорсте, я не могу ничего сказать по этому вопросу.
Что можно сказать о наших молодых людях? Им не остается ничего лучшего, как
вспоминать золотые времена в оккупированных странах. Теперь им приходится
познакомиться с оборотной стороной медали.
На днях в Карлсхорсте застрелился один старший лейтенант. Печальная история.
Старший лейтенант не видел своей семьи с самого начала войны - больше пяти лет.
Оказывается у них вообще не существовало отпусков в армии во время войны.
Недавно он был переведен на работу в СВА. Просил разрешения на въезд семьи -
отказали, т.к. въезд семей в Германию был разрешен только короткий срок после
капитуляции. Когда смотришь кругом, то кажется, что офицеры имеют право
выписывать свои семьи. Но это только обман зрения. Это немногие семьи, которые
успели "проскочить". Получив отказ, старший лейтенант подал прошение о
демобилизации. Снова отказали. Старший лейтенант взял пистолет и застрелился.
Сейчас никто не имеет права выписывать жен в Германию. А за общение с немецкими
женщинами - Сибирь. Богатый выбор и полная свобода личности!
Передо мной на письменном столе капитана лежит письмо. Конверт сделан из газеты
и склеен мучным клейстером. Адрес написан чернилами поверх газетного шрифта. Это
- письмо матери капитана, которое пришло по Военно-Полевой Почте. Многие места в
письме замазаны цензурой. Цензура внутри страны на второй год после
