морды начальству учреждения, где работает мать. Эх ты - билет на весь свет
системы ТТ! Тут ты бессилен...
Поздно вечером приплелась с работы мать. Бабушка по случаю моего приезда готовит
праздничный ужин. Она с гордостью достала микроскопическую баночку с медом и
поставила на стол, видно эта баночка долго хранилась в дальнем углу ради
торжественного случая. Затем на столе появляется крошечный аптекарский пузырек
из-под лекарства - в нем вишневая настойка.
Когда я шагнул к моему вещевому мешку и начал выкладывать на стол пестрые
американские банки с консервами, в глазах матери загорелось чувство радости и
облегчения. Они были сами голодны, но еще тяжелее было им сознание того, что им
нечем накормить и угостить сына солдата, вернувшегося домой живым после долгой
разлуки. Теперь на столе были американские консервы.
Когда русские люди слышат слово "ленд-лиз", то в их памяти встают горы и горы
консервных банок. Эти банки можно было встретить в самых диких трущобах
знаменитых Брянских лесов, в болотах Ленинградского края, на каждом шагу, где
прошла советская армия.
Россия - это признанная богатейшая сельскохозяйственная страна с неисчерпаемыми
природными богатствами. И эта страна с 1942 по 1945 год жила и боролась
исключительно за счет американских продуктов. Мы, офицеры, все глубоко убеждены,
что мы могли бы продержаться без американских танков и самолетов, но просто
умерли бы с голода без американских продуктов. Мясопродукты, жиры и сахар в
Армии на 90% были американского происхождения, почти такая же картина была в
тылу. Даже бобы и белая мука были американские. Единственное, что было советским
- это черный хлеб если не считать еще воду.
Кстати о воде. В Москве вполне серьезно утверждали, что американское посольство
даже воду получает из Америки в консервных банках. Наверное при этом
подразумевались банки с грейпфрутовым соком, который по американским понятиям
удлиняет жизнь человека и способствует успеху в делах. В Москве же после войны
говорили, что Кремлевские склады обеспечили себя американскими продуктами на
много пятилеток вперед.
Однажды, в начале 1943 года, все магазины в крупных городах СССР оказались
буквально завалены мешками кофе в бобах. Видно американцы подбросили пару
пароходов. До войны натуральное кофе считалось в СССР предметом роскоши. Теперь
же все полки в магазинах, до этого пустовавшие, ломились под тяжестью мешков с
красными заграничными буквами. Без карточек, по 80 рублей кило. Хлеб в то время
на вольном рынке стоил 150 рублей кило.
Вскоре люди стали покупать кофе целыми мешками. Не то чтобы русские люди
заразились иностранными вкусами. Вовсе нет. Они выпаривали кофейные бобы в
кипятке, благовонную жижу сливали ко всем чертям, вываренные бобы сушили, толкли
их в ступке или мололи на кофейной мельнице и... пекли из этого продукта хлеб.
Хлеб из кофе! До этого подобные фокусы проделывались с горчицей в порошке. Хлеб
из горчицы! Хлеба, хлеба!
Вся жестяная посуда в СССР в годы войны изготовлялась из американских консервных
банок. Русские люди не скоро забудут эти банки и их содержимое - "Porked Meat".
В бессильной злобе, стараясь уменьшить эффект консервной пропаганды, слухачи
НКВД распускали слухи, - НКВД имеет людей, которые не только собирают слухи, но
и распускают их по приказу свыше, - что американцы делают консервы из мяса
южноамеканских обезьян и посылают их в СССР.
"...Милый Гриша, может быть у тебя есть там какая-нибудь чашечка? Я свою недавно
разбила и теперь чай не из чего пить. Если пришлешь, я буду очень рада. Как буду
чай пить - буду тебя вспоминать, родной мой".
"...Ты зашиваешь посылки в очень хорошую парусину. Не бойся - мы ее не
выбрасываем, а делаем из этого полотенца. Не сердись на нас, если мы у тебя
чего-нибудь просим. Ведь ты у нас один. Я только и живу твоими письмами. Жить то
мне уж не долго осталось.
Будь здоров, мой хороший. Береги себя!
- твоя бабушка".
Я медленно поворачиваю голову и смотрю на золотой погон на моем плече. В груди
поднимается горький комок, свинцовая тяжесть наливает затылок. Глаза и мозг
застилает пелена кровавого ослепляющего тумана. Это всеиспепеляющая жажда
уничтожения, жажда возмездия. С таким кровавым туманом в глазах русский солдат
шел со штыком в лоб на пулеметы, бросался грудью на амбразуру немецкого ДОТа. В
кармане у него было письмо, где из родной деревни сообщали, что его дом сожжен,
а семья умерла с голода.
Хочется крови. Злоба и горечь распирают мою грудь. Что делать?! Вынуть из угла
шкафа автомат, выйти на улицу и стрелять в звезды?! Или, не спуская палец с
курка, чертить крестом стены. Хорошо было во время войны, там было хоть на ком
злость сорвать.
Что делать?! Я достаю мешок для посылки. Набиваю его до десяти килограмм дамским
кружевным бельем, шелковыми чулками, отрезами материи. В самую середину
осторожно засовываю несколько фарфоровых чашек. Что еще? Ведь там нужно
абсолютно все. Они продадут это и купят себе масла, а ходить будут все равно в
лохмотьях. Разве наполнишь бездонную бочку!
Сегодня вечером я хотел пойти куда-нибудь. Письмо отбило у меня всякую охоту
выходить из дома. Я сижу за письменным столом, передо мной проходят картины моей
жизни.
2.
1921 год. В то время я был еще совсем ребенком. Пожалуй единственное
воспоминание, врезавшееся мне в память, - это галки. В освещенной керосиновой
лампой комнате по полу прыгают галки. Одна из них неловко волочит за собой по
полу крыло, капли крови тянутся вслед. Мигает пламя лампы, таинственные темные
углы, а на полу бедные жалкие галки.
Зимой галки летали черными стаями. Когда в сумерках зимнего вечера они с громким
"Кар-Кар" проносились над крышами домов люди говорили: "Это к морозу. Завтра еще
холодней будет". Малиново-красная полоса заката на горизонте, сиреневая морозная
мгла и кричащие стаи галок. Они усаживались, как грозди черных ягод, на голые
ветки высоких тополей в садах и вели перед сном свои птичьи разговоры.
Галки очень умные птицы. Вы можете танцевать и кричать под деревом, где они
сидят - галки не обратят на вас ни малейшего внимания. Но если у вас в руках
будет ружье, то они не допустят вас и на сто шагов. Предостерегающий крик
дежурной галки и вся стая с громким "Кар-Кар" срывается с места.
Мой дядя изобретал самые хитроумные способы, чтобы подобраться к горлатой дичи с
ружьем. Это была самая настоящая охота - ведь галки шли на рагу. Я не помню
какой вкус имеет рагу из галок. Люди постарше уверяют, что оно нисколько не хуже
другой дичи. У каждой дичи свой особый специфический запах - амбре, как говорят
любители. Таково было советское рагу образца 1921 года.
В то время на улицах в снегу сидели закутанные в лохмотья дети и молча
протягивали вперед руки. У них уже не было сил выговорить слово "Хлеба!" Когда
прохожие несколько часов спустя возвращались мимо этого места, то дети уже не
протягивали руки. Морозный иней лежал на их ресницах. Хлопья мягкого чистого
снега медленно падали на жалкую кучку лохмотьев, которая называется человеком.
Называлась человеком - эти были уже замерзшие трупы. Дети были мертвы. Дети -
цветы жизни.
В Кремле в то время решались проблемы эпохи военного коммунизма. Вожди пока еще
сравнительно мирно таскали друг-друга за волосы, споря куда идти - вправо или
влево.
1921 год мало вспоминают. После этого было много других "годов", которые острее
сохранились в памяти людей. 1921 год был чем-то естественным - война,
послевоенная разруха. Поэтому он не казался таким ужасным.
1926 год. Годы Новой Экономической политики. "Период временного отступления для
организации решающего наступления по всему фронту", - как пишется в истории
ВКП(б).
Если в эти годы отец давал мне десять копеек, то я был богатым человеком и мог
удовлетворить все мои мальчишеские желания. Период 1925-26 годов это были
единственные годы за все время существования Советской Власти, когда люди не
думали о хлебе.
Я не помню царскую Россию. Период НЭПа для людей моего поколения - это
эквивалент нормальной и зажиточной жизни. Мне приходилось слышать от стариков
различные сказки, но я в то время был пионером и больше интересовался игрой на
барабане. Раскинув руки на два аршина такой музейный старичок с восторгом и
сожалением говорил: "При Николае в-о-о-т т-а-а-кой залом (сушеная рыба) стоил
три копейки, а теперь..." Старичок глотал слюни и уныло махал рукой. Мне было
жалко старичка, но игра на пионерском барабане интересовала меня больше чем
трехкопеечные заломы.
1930 год. Я - школьник. Название школы меняется каждые три месяца,
педагогические программы соответственно этому. Меня все это сравнительно мало
интересует - у меня нет времени. Основную часть дня я провожу в очередях за
хлебом. Около хлебных магазинов день и ночь стоят очереди. Шестьсот, семьсот...
Часто номер, написанный чернильным карандашом на моей ладони превышает тысячу.
В то время это было для нас своего рода спортом. Когда к магазину подъезжает
фургон и из него начинают разгружать хлеб, начинается горячее время. Кричат
полураздавленные женщины, дикая матерная ругань, стон и плач. В это время мы,
мальчишки, пытаемся ворваться в магазин через окно или через любую другую дырку,
куда пролезет наша голова. Это было для нас заменой детских игр. Это был
героизм, подвиг. Где-то дети играют в индейцев, мы же боролись за нашу жизнь, за
кусок хлеба. Так подрастали молодые строители социализма, так закалялась сталь.
Учились мы во второй смене, в школе было так-же холодно, как и на дворе. На
улице было гораздо веселей, здесь хоть согреешься от беготни. Какой толк, что
учительница опять будет рассказывать сказки о Парижской Коммуне, от этого сыт не
будешь. Вместо Бастилии мы штурмовали хлебные лавки.
1932 год. Всеобщая коллективизация. По улицам лежат трупы людей умерших с
голода. Живые ходят с трудом, распухли ноги, водянка - спутник голода.
Мой старший брат, как комсомолец, мобилизован на выполнение спецзадания. Им
выдают винтовки. По ночам они стоят в качестве охраны у церкви, превращенной в
пересыльную тюрьму. Не хватает тюрем, не хватают охраны. Вечерами в полутьме
пригоняют партии раскулаченных - сотни оборванных крестьян и крестьянок. На
руках у матерей закутанные в тряпки грудные дети. Многие еле передвигают ноги. С
заряженными винтовками ходят они, мальчишки, вокруг церкви. Сами голодные, они
охраняют голодных людей.
Морозным утром открываются церковные врата. Классовых врагов в лохмотьях гонят
дальше на Север. Несколько десятков трупов остаются лежать на холодном каменном
полу. Для них проблема ликвидации кулачества как класса уже разрешена. Они
счастливчики. Других ожидают еще мучения и все равно тот-же конец.
Проходит зима и наступает весна. Начинается кампания по засыпке семенного фонда.
Крестьяне пекут хлеб из коры деревьев, а люди с наганами в руках требуют зерно
для посевной кампании.
Одетая в лохмотья женщина с грудным ребенком на руках. Еще двое испуганно
выглядывают из-за подола матери. Женщина истерически кричит: "Сама голодная.
Молока в грудях нету для ребенка". - в яростном порыве протягивает вперед
плачущий комок. - "Засыпайте детей в семфонд!".
Зимой крестьяне ели кору с деревьев, кошек, собак, конский навоз. Случаи
каннибализма были частым явлением. Никто не знает сколько миллионов умерло с
голода в 1933 году. Может быть треть, может быть половина всего сельского
населения Юга России.
Летом по опустевшим селам бродят немногие оставшиеся в живых и одичавшие собаки,
питаются человеческим мясом. Сначала хозяева ели собак, теперь собаки лакомятся
своими хозяевами. Много полей не засеяно, засеянные поля некому убирать.
Нас, школьников старших классов, ежедневно гоняют убирать урожай на поля. Дорога
ведет по окраине городского кладбища. Каждое утро, когда мы идем на работу, мы
видим десятки свежевырытых глубоких ям. Возвращаясь с работы, мы видим эти ямы
уже засыпанными вровень с землей. Некоторые наиболее любопытные школьники
пробовали расковыривать рыхлую землю ногой. Натолкнувшись под слегка
