победоносного окончания войны! Какие тайны может писать мать сыну? Когда я думаю
об этом, то я начинаю понимать капитана. Его молчание и его непонятные ответы.
Уже половина восьмого. Скоро капитан вернется домой. В субботу русские тоже
работают до половины восьмого. Для чего у них так построен рабочий день? Может
быть для того, чтобы они не имели возможности общаться с внешним миром? Мне
кажется я начинаю немного понимать русских. Они в плену у какой-то невидимой, но
всевидящей злой силы. Неужели они не чувствуют этого сами?
Кончаю. Бегу домой. Целую!
твоя Марго
*
Waldheim-Sachsen
Дорогая Марго!
Жизнь в нашем маленьком городке течет уныло и однообразно. Было бы еще
тоскливей, если бы у меня не было заботы о маленьком Петере. Иногда я не
представляю себе что бы я делала, если бы у меня весь день не был занят
ребенком.
Петер теперь в другом городе. Комендатуры в маленьких городах ликвидируют и
переводят в более крупные гарнизоны. Петер служит в сорока километрах отсюда.
Когда он узнал, что их комендатура уезжает, то был очень взволнован, боялся, что
их переведут слишком далеко.
Теперь он бывает у нас только раз в неделю. Приходит всегда по ночам, на плече
мешок с продуктами. Он видит, что мы голодаем, и тащит все, что может. Паек у
них у самих очень скудный. Когда он посидит у нас немного, то как будто забывает
об окружающем мире и становится совсем другой - веселый и такой простой.
Меня удивляет одно. Он рассказывает о жизни в России, говорит что жизнь там
тяжелая, что там нет того, к чему мы привыкли здесь. Но он никогда не ругает
Россию, а только хвалит. Когда я его спросила, как это может быть - сразу и
плохо и хорошо, он только рукой махнул и ничего не ответил.
Еще хорошо, что Петер служит в комендатуре. Он говорит, что там больше свободы.
Действительно, в соседнем городе в казармах стоит регулярная воинская часть. Там
солдат вообще в город не выпускают и одеты они очень плохо. У Петера же хорошее
шерстяное обмундирование. Он говорит, что такое дают только офицерам, да еще
солдатам, служащим в комендатурах: "Для вида. Чтобы перед немцами не стыдно
было".
Дорогая Марго, я хочу сообщить тебе мою тайну. Недавно Петер сказал мне, что
скоро его демобилизуют и он должен будет ехать домой в Россию. Он был очень
печален, но не сказал пока больше ничего. Теперь я уверена, что он любит меня и
маленького Петера. Но он думает, что я не поеду в Россию, потому что там тяжелая
жизнь. Я долго думала об этом и наконец решилась.
Вчера я написала письмо маршалу Соколовскому в Карлсхорст. Я подробно описала
ему все. О маленьком Петере, о том что я и сержант любим друг-друга. Я
посоветовалась с умными людьми и даже приписала, что я люблю коммунизм,
Советскую Россию и Сталина. Умные люди говорят, что это у русских теперь так же
необходимо, как у нас раньше "Хайль Гитлер!"
Я прошу маршала Соколовского разрешить мне с ребенком поехать вместе с Петером в
Россию, когда он будет демобилизован. Я уверена, что он поможет мне и тогда мы
все будем счастливы. Я так верю этому! Я ничего не сказала Петеру. Пусть это
будет для него сюрпризом.
Иногда я завидую тебе, что ты в Берлине. Там так весело. Привет от мамы и
маленького Петера.
- твоя Хельга.
*
Берлин-Карлсхорст
Дорогая Хельга!
Опять зима. Опять я сижу за тем же письменным столом капитана, как год тому
назад. В комнате тепло, но на душе у меня холодно. Холодно стало в Карлсхорсте.
Это какая-то внутренняя атмосфера. Это трудно передать словами, но это
чувствуется на каждом шагу.
Я уже второй год здесь и чувствую глубокую внутреннюю перемену. Год тому назад
русские были другие. Был какой-то беспорядок, какая-то ломка... Я не могу
выразить это. Но люди были веселые, самоуверенные и непринужденные. Теперь надо
всем этим опустилась свинцовая пелена. Все вошло в колею, но в какую-то
мертвящую колею.
Я в шутку сказала капитану, что Карлсхорст стал теперь совсем русским. Он с
кривой усмешкой согласился: "Да... Советским."
Раньше русских часто можно было видеть в немецких театрах и кино. Теперь для них
в Карлсхорсте открыли несколько клубов и они ходят только туда. Кругом
Карлсхорста строят все новые и новые заборы. Даже трамвайную линию, проходящую
сквозь Карлсхорст, отгородили с обеих сторон железными решетками.
Теперь много русских ходит в гражданском платье. Большинство одеты в одноцветные
темные пальто и костюмы. О моде, о европейской моде русские не имеют понятия.
Как будто они выросли в другом мире, где об этом не приходилось думать.
О чем думают русские женщины там в России?
Недавно я видела в просоветском журнале "Иллюстрирте Рундшау" фотографию -
бригада каменщиков на стройке. Из шести каменщиков - пять были женщины. Наверно
им не до европейской моды.
Например, я и мои подруги имеем теперь мало возможности шить новые платья, но мы
переживаем эти новые платья в душе. Ах Хельга, ведь это такое удовольствие -
сидеть и изобретать фасон нового платья!
В Карлсхорсте стоят очереди даже за сковородками и кастрюлями. Какова же жизнь в
этом коммунистическом раю? В немецких газетах теперь так много пишется о
коммунизме. Но я не слыхала, чтобы сами русские употребляли это слово. Когда я
спросила об этом лейтенанта из соседней квартиры, то он только буркнул " ...твою
мать". Что это такое? Может быть по ихнему так произносится коммунизм?
Мой капитан теперь тоже изменился. Герр Шмидт рассказывает, что он часто встает
среди ночи и ездит еще до рассвета на охоту. В темноте садится в машину и едет
куда-то в окрестности Берлина. Один. К началу работы возвращается по уши в
грязи. С ружьем, но часто без дичи. Мне иногда кажется, что он просто старается
вырваться из Карлсхорста, подышать свежим воздухом.
Я почти каждое утро нахожу на кухне оба ведра наполненными пустыми бутылками
из-под водки и вина. Раньше этого не было. Фрау Шмидт говорит, что у него
вечерами бывают те же друзья. Раньше они уезжали кампанией в театр или кино.
Иногда среди ночи брали патефон и отправлялись купаться при луне на Мюггельзее.
По воскресеньям на весь день уезжали в Берлин. Теперь-же только сидят у него
каждый вечер в квартире и пьют водку.
Капитан изменится внешне. Замкнулся, ушел в себя. Такой же строгий и подтянутый,
но только редко улыбается. После обеда ложится на кушетку и закрывает лицо
газетой. Но не спит, потому что я вижу, как он реагирует на происходящее кругом.
Да, я и забыла сказать тебе. Незадолго до того, как в нем произошла эта
перемена, он ездил в отпуск в Россию. Вернулся похудевший и какой-то невеселый.
С этого собственно и начались ночные пьянки и утренние поездки на охоту. Как
будто у него что-то тяжелое на сердце.
Как-то я спросила у него: "Почему Вы так изменились, герр капитан? Год тому
назад Вы были совсем другой."
Сначала он сделал вид, что не слышит моих слов, потом нехотя сказал: "Тогда мы
были звери, вырвавшиеся на свободу. Ну и резвились кругом... Теперь снова
посадили нас на цепь."
Я спросила его: "Вам нравится в Германии, герр капитан?"
Он ответил: "Человек должен оставаться там, где он рожден..." Он отвечает не на
мой вопрос, а своим собственным мыслям. Когда я завожу разговор на личные темы,
он всегда думает о другом. О чем он думает?
О нашей жизни в Берлине тебе пишет мама, поэтому не буду повторяться.
С приветом -
твоя Марго.
Дорогая Марго!
Случилось что-то ужасное. Я пишу тебе это письмо из маленькой деревни вблизи
границы. Сегодня ночью мы идем через границу. Я, маленький Петер и... Петер.
Вчера среди ночи кто-то постучал в окошко. Это был Петер. Но, Боже, в каком
виде! Грязный, в измятой шинели, небритый. Молча вошел в комнату и первым делом
стал искать глазами ребенка. Я в первый раз видела его в таком состоянии. Он был
похож на затравленного зверя.
Он торопливо объяснил мне все. Мы должны бежать. Он был арестован. Его обвинили
в государственной измене. Шпионаж в пользу иностранной державы. Запретная связь
с немкой. Боже, Боже...
Он говорит, что ему показали какое-то письмо. Сказали что эта немка арестована и
во всем призналась. Знают, что у него есть ребенок. Он говорит, что это означает
Военный Трибунал. Этой ночью он бежал и пешком пришел сюда. Он говорит, что мы
должны немедленно бежать... Куда?
Я, не помня себя, как во сне оделась. Думаю, что вот каждую минуту постучат в
дверь и всех нас арестуют. Теперь я понимаю, почему Петер так боялся раньше.
Петер сбросил шинель и я вижу что у него через плечо висит автомат. Он такой
страшный. Он сейчас такой, каким я видела его в те ужасные дни войны. В его
глазах - смерть.
Маленький Петер проснулся и плачет. Большой Петер ходит вокруг маленького Петера
с автоматом в руках. Он не может ни на минуту остановиться. Он как медведица
около своего детеныша. Я знаю, что он убьет каждого кто станет на его пути.
Он все время торопит меня. Скорей уйти из этого дома. Скорей... Мы бежали ночью,
закутав маленького Петера в одеяло.
Сейчас вечер. Мы сидим в комнате у незнакомых людей. Они понимают нас. Я им все
объяснила. Большой Петер держит на коленях маленького. Он не выпускает автомат
из рук. Его лицо - камень.
Через несколько часов мы идем через границу. Помоги нам Бог и пожалей маленького
Петера...
Хельга.
*
Берлин
Дорогая Хельга!
Всякий красивый сон приходит к концу и остается только грустное воспоминание.
Моего капитана уже нет здесь. Он уехал в Россию. Я тоже оставила Карлсхорст -
там теперь слишком пусто и безрадостно.
Я не забуду наш последний день в Карлсхорсте. Это был чудесный день, Хельга.
Капитан совершенно преобразился в этот день.
Я спросила его: "Любишь ли ты меня, Миша?" Ведь я прочла это в его глазах.
Он посмотрел на меня со своей загадочной улыбкой: "Во всяком случае ни одна
девушка в Берлине не нравилась мне больше, чем ты, Марго..."
Мне стало так грустно. Он любил меня все это время. По своему любил. Может быть
сильнее и глубже, чем я это могла понять. Какая же безжалостная сила заставляла
его скрывать свои чувства, замораживать кровь? Ради чего?
Я спросила: "Почему же ты был такой, Миша?"
Он гладил мои волосы и ласкал меня. Но эти ласки были холодны. Будто он ласкал
любимую вещь, но не женщину.
"На это трудно ответить, Марго," - сказал он. - "Ты слишком хорошая девушка,
чтобы взять тебя и потом выбросить. Ты достойна большего. А это большее в наших
условиях исключено. Я не хотел осквернять тебя и свою собственную душу. Ты
никогда не можешь быть моей женой..."
Я перебила его: "Но почему?"
Он опять улыбнулся так, словно я задаю ему вопросы, которые невозможно
объяснить. Он ничего не ответил.
На прощанье он сказал мне: "Я хочу, Марго, чтобы ты не оставалась больше здесь в
Карлсхорсте. Найди себе работу и любовь в своей среде. Пообещай мне!"
Он взял мою кеннкарту и перечеркнул крестом штемпель комендатуры СВА. Когда
перечеркнут этот штемпель - на работу в Карлсхорст больше не принимают.
Мы весь день провели вместе. Наш первый и последний день, когда мы знали, что
любим друг-друга. Теперь он где-то далеко, в своей любимой холодной России.
Он был прав! Розы не растут на болоте...
Твоя маленькая одинокая -
Марго.
Глава 18. ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО
1.
"Милый мой мальчик, извини меня что плохо пишу - старая уж я стала совсем. На
покой пора, а Бог смерти не дает. Руки дрожат, перо за бумагу цепляется. Левый
глаз совсем не видит, правый тоже не слушается..."
Передо мной лежит пожелтевший листок корявой бумаги, вырванный наверное из моих
старых школьных тетрадей. Крупный, похожий на детский, почерк. Неясные, много
раз разведенные водой чернила. Я с трудом разбираю буквы, старательно выведенные
ржавым пером.
"...Сижу при свете керосиновой моргалки, как в двадцать первом году, и пишу тебе
письмо. Электричество горит только по два часа в день, да и то не каждый день. Я
придвинула стол к печке, тут хоть немного тепло. От окон ужасно дует, хотя я и
позатыкала все дырки ватой. Кровь уж не греет, милый мой..."
Нет электричества! Нет угля для печи! И это через два года после победного
окончания войны. И это в сердце Донецкого Угольного Бассейна, богатейшего в
