что честь принимать у себя ламу принадлежит храму, на что лама
простодушно улыбнулся. Ким перевел глаза с одного на другого и
сделал надлежащие выводы.
-- Где деньги?-- шепнул он, отводя ламу в неосвещенное
место.
-- У меня на груди. Где им еще быть?
-- Дай их мне. Дай потихоньку и поскорей.
-- Но зачем? Ведь тут не нужно покупать билетов.
-- Я твой чела или нет? Разве я не оберегаю тебя и не
помогаю тебе на дорогах? Дай мне деньги и на рассвете я верну
их. Он просунул руку за кушак ламы и вынул кошелек.
-- Пусть так... пусть так,-- старик кивнул головой.-- Этот
мир велик и страшен. Не знал я, что в нем живет столько людей.
Наутро жрец казался очень сердитым, а лама был вполне
доволен. Ким же провел интереснейший вечер со стариком, который
вытащил свою кавалерийскую саблю и, раскачивая ее на худых
коленях, рассказывал всякие истории о Восстании и молодых
капитанах, вот уже тридцать лет покоившихся в могилах, покуда
Ким не уснул.
-- В этой местности, должно быть, очень хороший воздух,--
говорил лама.-- Я по-стариковски сплю очень чутко, но прошлую
ночь спал как убитый долго еще после рассвета. Я и сейчас
какой-то заспанный.
-- Выпей глоток горячего молока,-- сказал Ким, частенько
дававший лекарства такого рода знакомым курильщикам опиума.--
Пора нам снова в путь.
-- В тот длинный путь, что пересекает все реки Хинда,--
весело сказал лама.-- Пойдем. Но как думаешь, чела, чем нам
отблагодарить этих людей, и особенно жреца, за их великую
доброту? Правда, они бут-парасты, но в других жизнях, быть
может, достигнут просветления. Не пожертвовать ли рупию на
храм? Фигура, которая там стоит, всего только камень, покрытый
красной краской, но мы всегда должны выражать признательность
человеческому сердцу, если оно проявляет доброту.
- Святой человек, ты когда-нибудь совершал путь в
одиночку?-- Ким бросил на него зоркий взгляд, как у тех
индийских ворон, что суетились на полях.
-- Конечно, дитя, от Кулу до Патханкота, от Кулу, где умер
мой первый чела. Когда люди делали нам добро, мы их отдаривали,
и повсюду в Горах все были благожелательны к нам.
-- В Хинде -- дело другое,-- сухо проговорил Ким.-- Боги
их многоруки и лукавы. Оставь их в покое.
-- Я провожу тебя немного, Друг Всего Мира, тебя и твоего
желтолицего.-- Старый военный трясся на худом кривоногом пони
по деревенской улице, окутанной утренним сумраком.-- Прошлая
ночь подарила много воспоминаний моему старому сердцу, и это
было благословением для меня. Действительно, пахнет войной. Я
чувствую ее запах. Смотри! Я взял с собой меч.
Длинноногий, он сидел на низенькой лошаденке, положив руку
на рукоятку большого меча, висевшего сбоку, и свирепо глядел
куда-то поверх плоской равнины на север.
-- Скажи мне еще раз, каким он явился тебе в видении?
Полезай сюда, садись позади меня. Лошадь может везти двоих.
-- Я ученик этого святого,-- сказал Ким, когда они
проехали деревенскую околицу. Крестьяне, казалось, были
огорчены тем, что расстались с ними, но жрец попрощался с ними
холодно и сдержанно. Он зря потратил опиум на человека, при
котором не было денег.
-- Хорошо сказано. Я не слишком привык к святым, но
почитать старших всегда хорошо. В теперешнее время почтения не
встретишь... Даже когда комиссар-сахиб приезжает посетить меня.
Но зачем же тому, чья звезда приведет его к войне, следовать за
святым человеком?
-- Но он действительно святой человек,-- серьезно сказал
Ким.-- Святой и в правдивости своей, и в речах, и в поступках.
Он не похож на других. В жизни я не видел такого человека. Мы
не гадатели, не фокусники и не нищие.
-- Ты-то нет, это я вижу. Но того я не знаю. Однако шагает
он хорошо.
Ранняя утренняя свежесть бодрила ламу, и он шел легко,
широкими верблюжьими шагами. Он глубоко погрузился в созерцание
и машинально постукивал четками,
Они двигались по изборожденной колеями, истоптанной
дороге, извивавшейся по равнине между большими темно-зелеными
манговыми рощами. На востоке тянулась призрачная цепь
увенчанных снегами Гималаев. Вся Индия работала на полях под
скрип колодезных колес, крики пахарей, шагающих позади волов, и
карканье ворон. Даже пони оживился под влиянием обстановки и
чуть не затрусил, когда Ким положил руку на стременной ремень.
-- Я жалею, что не пожертвовал рупии на храм,-- промолвил
лама, добравшись до восемьдесят первого -- и последнего --
шарика своих четок.
Старый военный проворчал что-то себе в бороду, и лама тут
только заметил его присутствие.
-- Так ты тоже ищешь Реку,-- спросил он, обернувшись.
-- Теперь настали другие времена,--прозвучал ответ.--На
что нужна река, кроме как на то, чтобы черпать из нее воду
перед закатом солнца? Я еду показать тебе ближний путь к
Великой Дороге.
-- Это любезность, котирую следует запомнить, о
доброжелательный человек! Но к чему этот меч?
Старый военный казался пристыженным, как ребенок,
пойманный за игрой в переодеванье.
-- Меч,-- повторил он, трогая оружие.-- О, это просто моя
причуда, стариковская причуда! Правда, полиция приказала, чтобы
по всему Хинду ни один человек не смел носить оружие, но,--
внезапно развеселившись, он хлопнул ладонью по рукоятке меча -
все констабили в округе мои знакомцы.
- Это нехорошая причуда,-- проговорил лама.-- Какая польза
убивать людей?
-- Очень маленькая, насколько мне известно, но если бы
злых людей время от времени не убивали, безоружным мечтателям
плохо пришлось бы в этом мире. Я знаю, что говорю, ибо видел,.
как вся область к югу от Дели была залита кровью.
- Что же это было за безумие?
- Одни боги знают -- боги, пославшие его на горе всем.
Безумие овладело войсками, и они восстали против своих
начальников. Это было первое из зол и поправимое, если бы
только люди сумели держать себя в руках. Но они принялись
убивать жен и детей сахибов. Тогда из-за моря прибыли сахибы и
призвали их к строжайшему ответу.
- Слух об этом, кажется, дошел до меня однажды, много лет
тому назад. Помнится, этот год прозвали Черным Годом.
-- Какую же ты вел жизнь, если не знаешь о Черном Годе?
Нечего сказать, слух! Вся земля знала об этом и сотрясалась.
-- Наша земля сотрясалась лишь раз,-- в тот день, когда
Всесовершенный достиг просветления.
- Хм! Я видел, как сотрясался Дели, а Дели -- центр
Вселенной.
-- Так, значит, они напали на женщин и детей? Это было
злое дело, за совершение которого нельзя избегнуть кары.
-- Многие стремились к этому, но с очень малым успехом. Я
служил тогда в кавалерийском полку. Он взбунтовался. Из
шестисот восьмидесяти сабель остались верны своим кормильцам,
как думаешь, сколько?--Три. Одним из троих был я.
- Тем больше твоя заслуга.
-- Заслуга! В те дни мы не считали это заслугой. Все мои
родные. друзья, братья отступились от меня. Они говорили:
"Время англичан прошло. Пусть каждый сам для себя отвоюет
небольшой кусок земли". Я толковал с людьми из Собранна,
Чилианвалы, Мудки и Фирозшаха. Я говорил: "Потерпите немного, и
ветер переменится. Нет благословения таким делам". В те дни я
проехал верхом семьдесят миль с английской мем-сахиб и ее
младенцем в тороках. (Эх! Вот был конь, достойный мужчины!) Я
довез их благополучно и вернулся к своему начальнику -
единственному из наших пяти офицеров, который не был убит.
"Дайте мне дело,-- сказал я,-- ибо я отщепенец среди своего
рода и сабля моя мокра от крови моего двоюродного брата". А он
сказал: "Будь спокоен. Впереди еще много дел. Когда это безумие
кончится, будет тебе награда".
награда, не так ли?-- пробормотал лама как бы про себя.
-- В те дни не вешали медалей на всех, кому случайно
довелось услышать пушечный выстрел. Нет! Я участвовал в
девятнадцати регулярных сражениях, в сорока шести кавалерийских
схватках, а мелких стычек и не счесть. Девять ран я ношу на
себе, медаль, четыре пряжки и орденскую медаль, ибо начальники
мои, которые теперь вышли в генералы, вспомнили обо мне, когда
исполнилось пятьдесят лет царствования Кайсар-э-Хинд и вся
страна ликовала. Они сказали: "Дайте ему орден Британской
Индии". Теперь я ношу его на шее. Я владею моим джагиром
(поместьем); государство пожаловало его мне, это -- подарок мне
и моим потомкам. Люди старых времен -- ныне они комиссары --
навещают меня... Они едут верхом между хлебами, высоко сидя на
конях, так что вся деревня видит их; мы вспоминаем о прежних
схватках и обо всех погибших. -- А потом?-- промолвил лама.
-- О, потом они уезжают, но не раньше, чем их увидит вся
деревня.
-- А что ты будешь делать потом? -- Потом я умру. -- А
потом?
-- Это пусть решают боги. Я никогда не надоедал им
молитвами, не думаю, чтобы они стали надоедать мне. Слушай, я
за долгую свою жизнь заметил, что тех, кто вечно пристает к
всевышним с жалобами и просьбами, с ревом и плачем, боги спешно
призывают к себе, подобно тому как наш полковник вызывал к себе
невоздержанных на язык деревенских парней, которые слишком
много болтали. Нет, я никогда не надоедал богам. Они это помнят
и уготовят мне спокойное местечко, где я уберу подальше свою
пику и буду поджидать своих сыновей; их у меня целых трое...
все рисалдар-майоры... служат в полках.
-- И они тоже, привязанные к Колесу, будут переходить от
жизни к жизни, от отчаяния к отчаянию,-- тихо промолвил лама,--
горячие, беспокойные, требовательные.
-- Да,-- засмеялся старый военный.-- Трое рисалдаров в
трех полках. Они, пожалуй, охотники до азартных игр, но ведь и
я такой же. Им надо хороших коней, а теперь уж не приходится
уводить коней так, как в прежние дни уводили женщин. Ну что ж,
мое поместье может оплатить все это. Ты что думаешь? Ведь это
-- хорошо орошенный клочок земли, но мои люди надувают меня. Я
не умею просить иначе, как с помощью острия пики. Уф! Я сержусь
и проклинаю их, а они притворно каются, но я знаю, что у меня
за спиной они зовут меня беззубой старой обезьяной. -- Разве ты
никогда не желал чего-нибудь другого? -- Еще бы, конечно,
тысячу раз! Вновь иметь прямую спину, плотно прилегающее
колено, быструю руку и острый глаз, и все то лучшее, что есть в
мужчине. О былые дни, прекрасные дни моей силы!
-- Эта сила есть слабость.
-- Так оно действительно и вышло, но пятьдесят лет тому
назад я доказал бы противное,-- возразил старый воин, вонзая
острый край стремени в худой бок пони.
-- Но я знаю Реку Великого Исцеления.
-- Я столько выпил воды из Ганги, что со мной чуть водянка
не сделалась. Все, что она мне дала,-- это расстройство
желудка, а силы никакой.
-- Это не Ганга. Река, которую я знаю, смывает все грехи.
Кто причалит к ее дальнему берегу, тому обеспечено
освобождение. Я не знаю твоей жизни, но лицо твое -- лицо
почтенного и учтивого человека. Ты держался своего пути,
соблюдая верность в то время, когда это было трудным делом, в
тот Черный Год, о котором я сейчас припоминаю другие рассказы.
А теперь вступи на Срединный Путь, который есть путь к
освобождению. Прислушайся к Всесовершенному Закону и не гонись
за мечтами.
-- Так говори же, старик,-- военный улыбнулся, слегка
поклонившись.-- Все мы в нашем возрасте становимся болтунами.
Лама уселся под манговым деревом, тень от листвы которого
клетчатой тканью падала на его лицо; военный, выпрямившись,
сидел верхом на пони, а Ким, убедившись, что поблизости нет
