местах в Горах, а уж если такой старый человек, столь привыкший
говорить правду, хочет искать какую-то реку, я подумал, что и
мне нужно отправиться в путь. Если нам суждено найти их, мы их
найдем, ты -- свою реку, а я -- моего Быка и мощные столпы и
еще что-то, о чем я позабыл.
-- Не столпы, а Колесо, от которого я освобожусь,-- сказал
лама.
-- Это одно и то же. Может, они сделают меня царем,--
промолвил Ким, безмятежно готовый принять все на свете.
-- По дороге я научу тебя другим, лучшим желаниям,--
наставительно сказал лама.-- Идем в Бенарес.
-- Только не ночью. Теперь воры разгуливают. Подожди до
утра.
-- Но тут негде спать.-- Старик привык к порядку в своем
монастыре и, хотя по уставу всегда спал на земле, все же
предпочитал соблюдать приличия.
-- Мы найдем хорошее помещение в Кашмирском
караван-сарае,-- сказал Ким, смеясь над его замешательством.--
У меня есть там приятель. Пойдем!
Душные, людные базары сверкали огнями, когда путники
пробирались через толпу, в которой смешались все племена
Северной Индии, и лама двигался, словно во сне. Он впервые
попал в большой промышленный город, и набитый людьми трамвай с
непрестанно лязгающими буферами испугал его.
То подталкиваемый, то влекомый вперед, он подошел к
высоким воротам Кашмирского караван-сарая, обширного
квадратного двора, расположенного против вокзала и окруженного
сводчатыми аркадами, где приставали верблюжьи и конские
караваны на обратном пути из Центральной Азии. Тут встречались
северяне всех племен. Они ухаживали за привязанными лошадьми и
заставляли верблюдов опускаться на колени, грузили и разгружали
тюки и узлы, при помощи скрипучих лебедок черпали из колодца
воду для ужина, бросали охапки травы ржущим дикоглазым
жеребцам, пинали ногой угрюмых караванных собак, расплачивались
с погонщиками верблюдов, нанимали новых конюхов, ругались,
кричали, спорили и торговались на битком набитом дворе. Аркады,
на которые вели три-четыре каменных ступеньки, казались тихой
пристанью вокруг этого бушующего моря. Большая часть их была
сдана внаем купцам, подобно тому как мы сдаем арки виадуков.
Промежутки между столбами были забраны кирпичом или досками,
образуя комнаты, доступ в которые преграждался тяжелыми
деревянными дверьми со сложными висячими замками туземного
образца. Запертые двери указывали на то, что владелец комнаты в
отсутствии, и дерзкие, иногда очень дерзкие надписи мелом или
краской сообщали, куда он уехал. Например: "Лутфулла уехал в
Курдистан". А внизу неуклюжие стихи: "О Аллах, позволивший вшам
поселиться в халате кабульца, зачем позволил ты вше -- Лутфулле
жить так долго?"
Ким, охраняя ламу от возбужденных людей и возбужденных
животных, прокрался вдоль аркад на дальний, ближайший к
вокзалу, конец двора, где останавливался торговец лошадьми
Махбуб Али, когда он приезжал из той таинственной страны, что
лежит за Северными Перевалами.
Ким за свою короткую жизнь, особенно в период между
десятым и тринадцатым годом, имел много дел с Махбубом, и
рослый дородный афганец с крашеной в красную краску бородой (он
был немолод и не хотел, чтобы видели его седину) знал цену
мальчику, как источнику всяких сведений. Случалось, он поручал
Киму следить за какимнибудь человеком, не имевшим никакого
отношения к лошадям: ходить за ним следом весь день и
докладывать обо всех лицах, с которыми он разговаривал. Вечером
Ким давал отчет, а Махбуб слушал, не отвечая ни словом, ни
движением. Ким знал, что тут замешаны какието интриги, но самое
главное в них заключалось в том, чтобы ни слова не говорить об
этом никому, кроме Махбуба, который угощал его роскошными
обедами, прямо с жару принесенными из съестной лавочки,
расположенной у входа в караван-сарай, а один раз даже выдал
ему восемь ан деньгами.
-- Он здесь,-- произнес Ким, шлепая по носу норовистого
верблюда.-- Эй, Махбуб Али!-- Он остановился у темной арки и
скользнул за спину ошеломленного ламы.
Барышник лежал на паре шелковых ковровых седельных сумок,
распустив широкий вышитый бухарский кушак, и лениво покуривал
огромную серебряную хукку. Он чуть-чуть обернулся на окрик, но,
увидев высокую безмолвную фигуру, рассмеялся.
-- Аллах! Это лама! Красный лама! От Лахора до Перевалов
далеко. Что ты здесь делаешь? Лама машинально протянул чашку
для сбора подаяний.
- Господне проклятие на всех неверных!-- произнес
Махбуб.-- Я не подаю вшивому тибетцу; ступай и проси у моих
балти, которые остались там, при верблюдах. Может, они и оценят
твои благословения. Эй, конюхи, тут ваш земляк пришел. Узнайте,
не голоден ли он.
Бритый, согбенный балти, состоявший при лошадях и
считавшийся чем-то вроде буддиста низшего разряда, склонился
перед духовным лицом и низким гортанным голосом пригласил
святого человека присесть у костра, разведенного конюхами.
-- Ступай!-- сказал Ким, слегка подтолкнув ламу, и тот
зашагал прочь, оставив Кима у входа на аркаду.
-- Ступай!-- произнес Махбуб Али, снова принимаясь за свою
хукку.--Беги прочь, маленький индус. Господне проклятие на всех
неверных! Проси у тех моих слуг, которые одной с тобой веры.
-- Махараджа,-- провизжал Ким индуистское обращение, от
души забавляясь создавшимся положением.-- Отец мой умер... мать
моя умерла... желудок мой пуст.
-- Попроси у моих слуг, которые при лошадях, говорю тебе.
Среди моей челяди, наверное, найдутся индусы.
-- О Махбуб Али, разве я индус?-- воскликнул Ким
по-английски. Купец не выразил удивления, но взглянул на
мальчика из-под косматых бровей.
-- Дружок Всего Мира,-- произнес он,-- что это значит?
-- Ничего. Я теперь ученик этого святого, и мы вместе
будем совершать паломничество... В Бенарес, как говорит он. Он
совсем сумасшедший, а мне надоел Лахор. Мне хочется новой воды
и нового воздуха.
-- Но на кого ты работаешь? Зачем пришел ко мне?-- в
жестком голосе звучала подозрительность.
-- К кому же мне еще идти? Денег у меня нет. Нехорошо быть
без денег. Ты продашь офицерам много лошадей. Эти твои новые
лошади очень хороши: я их видел. Дай мне рупию, Махбуб Али, а
когда я разбогатею, я дам тебе вексель и заплачу.
-- Хм,-- произнес Махбуб Али, быстро соображая.-- Ты до
сих пор ни разу не солгал мне. Позови этого ламу, а сам отойди
в сторону, в тень.
-- О, показания наши совпадут,--смеясь промолвил Ким.
-- Мы идем в Бенарес,-- ответил лама, разобравшись,
наконец, в потоке вопросов, заданных ему Махбубом Али.--
Мальчик и я. Я иду искать некую Реку.
-- Может, и так, а мальчик?
-- Он мой ученик Я думаю, он был послан, чтобы указать мне
путь к этой Реке. Я сидел под пушкой, когда он внезапно
появился. Такое случалось со счастливцами, которым было
даровано руководство. Но я припоминаю теперь: он сказал, что
принадлежит к этому миру,-- он индус.
-- А как его имя?
-- Я об этом не спрашивал. Разве он не ученик мой?
-- Его родина... племя... деревня? Кто он: мусульманин,
сикх, индус, джайн? Низкой касты или высокой?
-- К чему мне спрашивать? На Срединном Пути нет ни
высоких, ни низких. Если он мой чела, возьмет ли кто-нибудь его
от меня? Сможет ли взять? Ибо, знаешь ли, без него я не найду
моей Реки,-- он торжественно покачал головой.
-- Никто его у тебя не возьмет. Ступай, посиди с моими
балти,-- сказал Махбуб Али, и лама удалился, успокоенный
обещаниями.
-- Ну, разве он не сумасшедший?-- промолвил Ким, снова
выступая вперед, в полосу света.-- Зачем мне лгать тебе, хаджи?
Махбуб в молчании курил хукку. Затем он начал почти
шепотом:
-- Амбала находится на пути к Бенаресу, и если вы оба
действительно направляетесь туда...
-- Ну! Ну! Говорю тебе, он не умеет лгать, как умеем мы с
тобой.
-- И если ты в Амбале передашь от меня одно сообщение, я
дам тебе денег. Оно касается лошади -- белого жеребца, которого
я продал одному офицеру, когда в прошлый раз возвращался с
Перевалов. Но тогда -- стань поближе и протяни руки, как будто
просишь милостыню!-- родословная белого жеребца была не вполне
установлена, и этот офицер, он теперь в Амбале, велел мне
выяснить ее. (Тут Махбуб описал экстерьер лошади и наружность
офицера.) Вот что нужно передать этому офицеру: "Родословная
белого жеребца вполне установлена". Так он узнает, что ты
пришел от меня. Тогда он скажет: "Какие у тебя доказательства?"
А ты ответишь: "Махбуб Али дал мне доказательства".
-- И все это ради белого жеребца?-- хихикнув, промолвил
Ким, и глаза его загорелись.
-- Эту родословную я тебе сейчас передам... на свой лад, и
вдобавок выбраню тебя хорошенько.-- Позади Кима промелькнула
чья-то тень; прошел жующий верблюд. Махбуб Али возвысил
голос.-- Аллах! Или ты единственный нищий в городе? Твоя мать
умерла. Твой отец умер. У всех вас одно и то же. Ну, ладно,--
он повернулся как бы затем, чтобы пошарить по полу позади себя,
и швырнул мальчику кусок мягкой, жирной мусульманской
лепешки.-- Ступай, переночуй с моими конюхами -- и ты, и твой
лама. Завтра я, может быть, найду для тебя работу.
Ким ускользнул и, вонзив в лепешку зубы, нашел в ней, как
он и ожидал, комочек папиросной бумаги, завернутый в клеенку, и
три рупии серебром -- необычайная щедрость. Он улыбнулся и
сунул в свой кожаный гайтан деньги и бумажку. Лама, отменно
накормленный махбубовыми балти, уже спал в углу одной из
конюшен. Ким, смеясь, улегся с ним рядом. Он знал, что оказал
услугу Махбубу Али, и ни на минуту не поверил басням о
родословной жеребца.
Но Ким не подозревал, что Махбуб Али, известный как один
из крупнейших пенджабских торговцев лошадьми, богатый и
предприимчивый купец, чьи караваны проникали в самые глухие
углы далеких стран, был записан в одной из секретных книг
Индийского Разведывательного Управления под шифром С.25.1.Б.
Два-три раза в год С.25-й посылал в Управление небольшой
доклад, довольно дерзко написанный, но чрезвычайно интересный и
обычно (содержание его подтверждалось донесениями Р.17-го и
М.4-го) вполне достоверный. Это были сведения о всяких
захолустных горных княжествах, путешественниках неанглийской
национальности, а также о торговле оружием -- одним словом, они
являлись небольшой частью огромной массы "полученной
информации", на основе которой действует индийское
правительство. Однако недавно пятеро владетельных
князейсоюзников, которым вовсе не следовало вступать между
собой в союз, были оповещены одной доброжелательной Северной
Державой о том, что различные новости просачиваются из их
областей в Британскую Индию. Тогда премьер-министры этих князей
сильно встревожились и повели себя согласно своему восточному
обычаю. В числе прочих они заподозрили дерзкого краснобородого
барышника, чьи караваны по брюхо в снегу пробирались по их
землям. Наконец, караван Махбуба выследили и во время спуска с
гор дважды обстреляли; причем люди Махбуба приписали нападение
трем неизвестным негодяям, которые, возможно, были наняты для
этой цели. Поэтому Махбуб воздержался от пребывания в Пешаваре,
вредном для здоровья, и, не останавливаясь, прошел до Лахора,
где, зная своих соплеменников, ожидал развития любопытных
событий.
При Махбубе Али было нечто такое, что ему не хотелось
носить на себе хотя бы на час дольше, чем это было необходимо,
а именно комочек тщательно и многократно сложенной бумаги,
