чернил. Ты помнишь, что что-то случилось, и что в тот день ты
точно не предавалась приятной прогулке в парке, но на этом все
заканчивается. Все остальное уходит в тень, утопает в чернилах.
Очень многие жертвы трагедий и несчастных случаев говорили то же
самое - изнасилованные, перенесшие автомобильные катастрофы,
угодившие в западню пожара и забившиеся в чулан, чтобы там умереть
и даже леди-парашютистка, чей парашют не раскрылся, и которая
чудом спаслась, упав в большой сугроб, хотя и сильно покалечилась.
На что это похоже, когда ты стремительно приближаешься вниз к
земле? - спрашивали леди-парашютистку. О чем вы думали, когда
поняли, что парашют не раскрылся и уже не раскроется? На что у
леди-парашютистки существовал один стереотипный ответ: Я помню,
как меня толкнули в спину, помню как выдернулось кольцо, а дальше
я опомнилась уже на носилках, на которых меня несли к машине
скорой помощи и один врач рядом со мной все говорил, как сильно
мне досталось. Все остальное в промежутке затянуто густым туманом.
Мне кажется, что я молилась, но сказать наверняка не могу.
Хотя, сказать по правде, ты скорее всего все отлично помнишь,
моя дорогая парашютистка, вяло подумала Джесси, просто не хочешь
признаваться и врешь, точно так же как и я. Может быть твои
причины очень похожи на мои. Потому что, насколько я сумела в этом
разобраться, большая часть переживших несчастный случай, как
правило потом врут или утаивают суть событий.
Может быть и так. Врут они или нет, факт того, что она
отлично помнит часы, проведенные в прикованном состоянии к
кровати, остается в ее случае фактом - вплоть до щелчка ключика в
замке второго наручника и того леденящего душу мгновения, когда
она увидела в зеркальце заднего вида чудовище, обратившегося из
ночного гостя в ее доме, в пассажира заднего сидения _мерседеса_,
она помнила все. Мгновения пережитого навещали ее днем и
мерещились ночью, когда во сне она видела, как стакан с водой
скользит мимо ее пальцев по наклоненной полке и разбивается об
пол, когда бродячая псина игнорирует роскошный, хотя и остывший
ужин на полу и забирается на кровать, чтобы отведать теплого мяса,
когда скрывающийся в темном углу ночной гость спрашивает: Ты
любишь меня, Тыковка? голосом ее отца и черви брызгают словно
семенная жидкость из головки его возбужденного пениса.
Однако то, что она многое помнит и многое из того что помнит,
каждую ночь и каждый день переживает заново, совсем не обязывало
ее рассказывать об этом каждому встречному и поперечному, даже
когда от жути воспоминаний на свету дня у нее выступал пот, а
ночью сводило от крика горло. С прошлого октября она похудела на
десять фунтов (тут она немного приукрасила действительность, на
самом деле она похудела на все семнадцать), снова начала дымить
как паровоз (полторы пачки в день, плюс смачный косяк размером со
средних размеров сигару перед сном), весь ее распорядок дня и
размеренность приема пищи пошли к черту, на ее голове появилось
столько седины, что волосы стали попросту пепельными и не только
на макушке, а по всей голове. Последнюю неприятность было
исправить легче всего - разве не с этим она бесконечно боролась
последние пять лет? - но у нее попросту не хватало сил позвонить в
"Красотку" в Вестбрук и записаться к парикмахерше. А кроме того,
для кого ей теперь наводить красоту? Неужели она уже настолько
поправилась, чтобы устроить променад по нескольким местным барам
для одиноких, чтобы удостовериться там в наличии стоящих парней?
А что, неплохая идея, сказала она себе. Кто-нибудь
обязательно предложит мне выпить, какой-нибудь мужчина, я не стану
возражать, а потом, пока мы будем ждать когда бармен принесет нам
выпивку, я скажу ему, так, словно невзначай, что иногда мне по
ночам снятся сны, в которых мой собственный отец кончает на меня,
причем вместо спермы у него из члена лезут черви. После такого
увлекательного разговора, он наверняка пригласит меня к себе домой
минут через пять. Может быть он даже забудет спросить у меня
справку о проверке на ВИЧ-инфекцию.
В середине ноября, когда полиция начала постепенно терять к
ней интерес и пишущие о сексуальных похождениях газетные ангелы
тоже (а ведь именно популярности она боялась более всего), она
решила снова обратиться к Норе Каллиган, для того чтобы поискать у
той психотерапевтической помощи. Быть может причиной этому была
невеселая картина, в которой она видела себя сидящей взаперти в
течение последующих двадцати или тридцати лет и источающей во все
стороны ядовитые пары по мере загнивания организма. Что изменится
в ее жизни, если она наконец решится сказать Норе, что на самом
деле случилось с ней в тот знаменательный день затмения? И пошла
ли по-другому жизнь той девушки, если бы она не вошла в ту ночь в
кухню в _Ньюворс Персонадж_? Может быть ничего не изменилось бы, а
lnfer быть, напротив, изменилось бы как раз многое.
Может быть все пошло бы совершенно по-другому.
Потому она набрала номер "Новое Сегодня" и "Новое Завтра",
разношерстных агентств, с которыми Нора поддерживала неопределенно-
запутанные деловые отношения и просто онемела от неожиданности,
когда дама на регистрации сообщила ей, что Нора умерла от лейкемии
год назад - от странной, медленной развивающегося вида болезни,
успешно скрывающегося до времени на задворках ее лимфатической
системы до тех пор, пока не оказалось уже слишком поздно что-либо
предпринимать в плане лечения. Быть может Джесси согласится
встретиться с Лаурель Стивенсон? - спросила ее дама на
регистрации, но Джесси отлично помнила Лаурель - высокую,
темноволосую и темноглазую красотку, обожавшую босоножки из
ремешков на высокой тонкой шпильке и выглядящую так, словно от
секса она могла получать удовольствие только в позиции "сверху".
Она ответила даме на регистрации, что подумает на эту тему. И
немедленно поставила крест на этой своей идее.
В течение трех месяцев после того, как она узнала о смерти
Норы Каллиган, у нее случались неплохие дни (когда она просто
испытывала необъяснимый страх) и плохие дни (когда она испытывала
настоящий леденящий ужас, причем такой силы, что не решалась выйти
не только из дому, но даже из комнаты) и только Брендон Милерон
мог понять всю до конца историю Джесси Магот, ту, что она пережила
на озере... но даже Брендон, как казалось, сомневался в самых
отчаянно безумных аспектах этой истории. Он испытывал к ней
искреннюю симпатию, но поверить все же не смог. По крайней мере,
поначалу.
- Никаких жемчужных серег, - сообщил он ей сразу же после
того, как она поведала ему о визите ночного гостя с длинным белым
лицом. - И никаких отпечатков грязных подошв. По крайней мере, в
письменном отчете полиции ничего подобного не отмечено.
Джесси пожала плечами и ничего не ответила. Она могла бы
рассказать еще кое-что, но впечатление было такое, что безопасней
было молчать. В течение многих недель, последовавших после ее
бегства из собственного летнего домика, она отчаянно нуждалась в
друге и Брендон пришелся тут как нельзя лучше ко двору. И ей
совсем не хотелось пугать его и отдалять от себя разными
сумасшедшими россказнями.
Потому что, кроме того, было и что-то еще, что-то совершенно
простое и ясное, в чем Брендон был совершенно прав. Может быть ее
ночной гость был просто соткан из лунного света, привиделся ей и
только?
Мало-помалу она, казалось, убедила себя в этом, по крайней
мере эта ее убежденность поддерживалась в ней в течение часов
бодрствования, и так тянулось довольно долго. Ее космический
ковбой стал чем-то вроде узоров Роршаха, только не чернильных на
листке бумаги, а состоящим из игры ветренных теней и света,
подкрепленных силой ее разыгравшегося болезненного воображения.
Она ни в чем не обвиняла себя и ни за что не корила; напротив.
Если бы не живость ее воображения, она никогда и ни за что не
смогла бы представить, каким образом ей добыть стакан с водой... и
даже добыв его, она не сумела бы выдумать трюк с соломинкой из
журнальной рекламки. Нет, она ни в чем не винила свое воображения,
вполне заслужившее право на пару-тройку галлюцинаций той бурной
ночью, важнее было то, что она теперь знает, что той ночью она
была в доме одна. Если выздоровление действительно берет откуда-
нибудь начало, то определенно первым шагом тут бывает способность
отделять вымысел от реальности и она была уверена в этом. В кое-
что из своих умозаключений она посвятила Брендона. Он улыбнулся
ei, обнял ее и поцеловал в лоб, потом сказал, что она уверенно
идет на поправку.
Но потом, в следующую же пятницу, на глаза ей попалась статья
в местном новостном выпуске _Геральд Трибьюн_. С тех пор все ее
логические умозаключения затрещали по швам, а потом и вовсе ушли в
небытие, и виной этому были статьи о Раймонде Эндрю Джуберте, на
некоторое время уверенно занявшие первые полосы полицейских хроник
и судебных репортажей и долго совершавших по ним свой
торжественный марш. И вот вчера... ровно через семь дней после
того, как имя Джуберта впервые появилось в газетах, в колонках
новостей графства...
В дверь постучали и первое же, что сделала она, это как
обычно чуть-чуть пригнулась и сжалась от страха. Но потом страх
ушел - немедленно, прежде чем она успела осознать его. Почти не
успела осознать... но память осталась.
- Мэгги? Это ты?
- А кто же еще, мэм?
- Входи.
Меган Лэндис, экономка, которую Джесси наняла в декабре
(когда по заказной почте прибыл ее первый чек за страховку), вошла
в комнату с подносиком, на котором виднелся стакан молока. Одного
только взгляда на стакан было достаточно для того, чтобы правая
рука Джесси начала безбожно чесаться. Это случалось не всегда, но
реакция эта была ей очень знакома. На сегодняшний день можно было
радоваться хотя бы тому, что в руках почти прекратился тик и
жутковатое ощущение "наживую снимаемой с кости кожи". И на том
спасибо. Перед Рождеством она с ума сходила стараясь унять свои
руки, когда она уже почти окончательно уверилась в том, что весь
остаток жизни ей так и придется пить из пластиковых кружечек.
- Как сегодня ваша лапка? - поинтересовалась Мэгги, словно бы
принимающая невыносимую чесотку в правой руке Джесси по каналу
какой-то фантастической телепатии. Джесси вполне допускала и такую
возможность. Иногда она находила, что вопросы Мэгги - и интуиция
ее, дающая этим вопросам начало - кажутся несколько странноватыми
и загадочными, но никогда раздражающими или излишне любопытными.
Рука, о которой шла речь, лежала в луче солнечного света, так
испугала ее, поглощенную печатанием на своем Маке, затянутая в
черную перчатку из какого-то полимера, продукта новейших
космических технологий. По мнению Джесси эта ожоговая перчатка _
потому что именно так ее перчатка и называлась - была меньшим
поражением в перспективе возможной крупной победы. Никогда она не
испытывала особой радости по поводу перчатки, но никогда не
стягивала ее с себя с омерзением и не отказывалась носить. Не
испытывая особого чувства благодарности. После третьего сеанса
пересадки кожи она уяснила для себя, что постепенное продвижение
есть один из важнейших и вернейших способов жизни сохранить в себе
разум.
- Неплохо, Мэгги.
Левая бровь Мэгги поднялась, замерев на высоте уровня "что-то
мне не очень верится".
- Вот как? И это после того, как вы три часа слишком стучите
тут по клавишам? Лично мои пальцы давно бы уже пели "Аве Мария".
