Стрелок отошел туда, откуда можно было следить за Кеннерли. Конюх
вернулся с мулом и подал стрелку поводья.
- Иди, займись сестрой, - сказал он Суби.
Суби вскинула голову и не двинулась с места.
Стрелок ушел, а они стояли и пристально смотрели друг на друга:
Кеннерли - с болезненной усмешкой, Суби - с немым бессловесным вызовом.
Зной за стенами сарая по-прежнему напоминал кузнечный молот.
17
Стрелок вел мула по середине улицы, вздымая башмаками фонтанчики
пыли. Бурдюки с водой были прикреплены ремнями к спине животного.
У заведения Шеба он остановился, но Элли там не оказалось. В
задраенном от надвигающейся бури трактире было пустынно, но все еще грязно
- с предыдущего вечера. Алиса еще не бралась за уборку, и дом вонял, точно
мокрый пес.
Он заполнил дорожный мешок припасами - кукурузная мука, сушеные и
печеные початки, половинка куска сырого мяса, отыскавшаяся в леднике, - и
оставил на дощатом прилавке четыре сложенных столбиком золотых монеты.
Элли не спускалась. Пианино Шеба молча попрощалось с ним, показав желтые
зубы. Он снова вышел на улицу и подпругой прикрепил дорожный мешок к спине
мула. Горло сжималось. Ловушки еще можно было избежать, однако шансы были
невелики. В конце концов, он же был Лукавым.
Стрелок прошел мимо погруженных в ожидание, закрытых ставнями
строений, ощущая на себе проникающие в щели и трещины взгляды. Человек в
черном сыграл в Талле Господа. Что им двигало? Ощущение комичности всего
сущего или же отчаяние? Вопрос этот был не совсем праздным.
Позади вдруг раздался пронзительный надсадный вопль, и двери
распахнулись настежь. Вперед устремились какие-то фигуры. Итак, ловушка
захлопнулась. Мужчины в грязных рабочих штанах. Женщины в брюках, в
линялых платьях. Даже дети не отставали от родителей ни на шаг. Каждая
рука сжимала палку или нож.
Стрелок отреагировал мгновенно, не задумываясь - это было у него в
крови. Он крутанулся на каблуках, а руки уже выхватили револьверы, и их
рукояти тяжело и уверенно легли в ладони. На него с искаженным лицом
надвигалась Элли (конечно, это и должна была быть Элли); шрам в меркнущем
свете казался отвратительно лиловым. Он увидел, что ее держали заложницей:
из-за плеча Алисы, будто неразлучный со своей хозяйкой прислужник ведьмы,
выглядывала перекошенная, гримасничающая физиономия Шеба. Женщина была его
щитом, приносимой им жертвой. В неподвижном свете мертвого штиля они не
отбрасывали теней. Стрелок отчетливо увидел их и услышал ее голос:
- Он схватил меня О Исусе не стреляй не надо не надо не надо...
Но руки прошли хорошую школу. Высокий Слог был знаком не только языку
стрелка - последнего из своего племени. В воздухе прогрохотали тяжкие,
немузыкальные револьверные аккорды. Алиса зашлепала губами, обмякла, и он
снова спустил курки. Шеб вдруг резко запрокинул голову и вместе с Алисой
повалился в пыль.
На стрелка дождем посыпались полетевшие в воздух палки. Он зашатался,
отбил их. Деревяшка с кое-как вбитым гвоздем до крови распорола ему руку.
Какой-то давно небритый мужик с пятнами пота подмышками с разбегу прыгнул
на него, сжимая в лапище тупой кухонный нож. Стрелок уложил его замертво,
и мужик тяжело рухнул на дорогу, ударившись подбородком. Громко лязгнули
зубы.
- САТАНА! - визжал кто-то. - ПРОКЛЯТЫЙ! СБИВАЙ ЕГО!
- ЛУКАВЫЙ! - выкрикивал другой голос. На стрелка дождем сыпались
палки. От сапога отскочил чей-то нож. - ЛУКАВЫЙ! АНТИХРИСТ!
Стрелок выстрелами проложил себе дорогу в самой гуще толпы. Он бежал
среди падающих тел, а руки с жуткой точностью выбирали мишени. На землю
осели двое мужчин и женщина, и стрелок проскочил в оставленную ими брешь.
Во главе взбудораженной, охваченной лихорадочным волнением процессии
он перебежал через улицу к выходившему на заведение Шеба шаткому строению,
где помещались универсальный магазин и мужская парикмахерская. Взобравшись
на дощатый настил тротуара, стрелок вновь обернулся и расстрелял в толпу
нападавших оставшиеся заряды. Позади, распятые в пыли, лежали Шеб, Элли и
остальные.
Каждый сделанный стрелком выстрел попадал в жизненно важную точку, а
револьвера эти люди, вероятно, не видели никогда - разве что на картинках
в старых журналах, - но толпа не дрогнула, не замешкалась ни на секунду.
Он отступал, движениями танцовщика уворачиваясь от летящих снарядов,
перезаряжая на ходу револьверы. Пальцы деловито сновали между патронташами
и барабанами револьверов с быстротой, которая была результатом долгой
выучки. Толпа поднялась на тротуар. Стрелок шагнул в магазин и захлопнул
дверь. Выходившая на улицу большая витрина справа от него разлетелась,
внутрь посыпалось стекло, и в магазин протиснулись трое мужчин с пустыми,
бессмысленными лицами фанатиков. Их глаза горели безжизненным огнем. Он
уложил и этих, и тех двоих, что появились следом. Оба повалились на
витрину и повисли на торчащих осколках стекла, закупорив отверстие.
Дверь затрещала и содрогнулась под тяжестью тел, и стрелок расслышал
ее голос: "УБИЙЦА! ВАШИ ДУШИ! САТАНА! НЕЧЕСТИВЫЙ!"
Сорвавшаяся с петель дверь упала внутрь. Раздался вялый хлопок. На
стрелка набросились мужчины, женщины, дети. Полетели плевки и поленья. Он
расстрелял все патроны, и револьверы кувырнулись вниз, как кегли. Повалив
бочку с мукой, он покатил ее на нападающих, отступая в парикмахерскую, и
следом швырнул кастрюлю с кипятком, в которой лежали две зазубренные
бритвы. Толпа наступала, неистово выкрикивая что-то бессвязное. Их
откуда-то подстрекала Сильвия Питтстон; ее голос то взлетал, то падал,
выводя исступленные рулады. Пахло бритьем, стрижкой и его собственным
телом. Стрелок заталкивал пули в горячие патронники, и на кончиках пальцев
у него ныли мозоли.
Черным ходом он вышел на крыльцо. Теперь за спиной была ровная,
заросшая кустарником земля; она решительно отрекалась от поселка,
припавшего перед прыжком на огромные задние лапы. Из-за угла, толкаясь и
суетясь, показались трое мужчин, на лицах играли широкие предательские
ухмылки. Они увидели стрелка, увидели, что он их видит, и усмешки застыли,
примороженные ужасом, а через секунду пули скосили всю троицу. Следом
появилась подвывающая женщина - крупная толстуха, известная среди
постоянных клиентов Шеба как тетушка Миль. Выстрел отшвырнул ее назад, и
она приземлилась в пыль, раскорячившись, как гулящая девка; задравшаяся до
бедер юбка запуталась между ног.
Спиной вперед спустившись по ступенькам, он стал пятиться в пустыню:
десять шагов, двадцать... Дверь черного хода парикмахерской распахнулась
настежь, и оттуда выплеснулась бурлящая людская волна. Стрелок мельком
увидел Сильвию Питтстон и открыл огонь. Люди оседали на корточки,
опрокидывались назад, переваливались через перила и падали в пыль. В
негасимом лиловом свете дня они не отбрасывали теней. Стрелок понял, что
кричит. Все это время он кричал. Ему казалось, что вместо глаз у него
треснутые подшипники. Яйца поджались к животу. Ноги одеревенели. Уши
налились чугуном.
Барабаны револьверов опустели. Клубящаяся толпа ринулась на него,
таинственным образом превращаясь в Глаз и Руку, стрелок же, не двигаясь с
места, не умолкая, перезаряжал оружие; его мысли рассеянно блуждали где-то
далеко, а пальцы ловко, сноровисто заполняли барабаны. Можно ли было
вскинуть руку; объяснить, что этому - и другим - приемам он обучался
четверть века; рассказать о револьверах и освятившей их крови? Словами -
нет. Но руки стрелка могли поведать собственную историю.
Когда стрелок закончил перезаряжать револьверы, толпа была уже на
расстоянии броска - палка ударила его по лбу, содрав кожу. На ссадине
выступили капельки крови. Через пару секунд расстояние позволило бы
преследователям схватить стрелка. В первых рядах он увидел Кеннерли с
младшей дочкой лет, наверное, одиннадцати; Суби; завсегдатаев питейного
заведения Шеба - двоих мужчин и особу женского пола по имени Эйми Фелдон.
Все они получили свое, и те, кто был позади них - тоже. Тела валились на
землю с мягким глухим стуком, как вороньи пугала. В воздухе, точно
ленточки серпантина, разматывались струйки крови и мозга.
На мгновение они испуганно остановились, лицо толпы задрожало и
распалось на отдельные непонимающие лица. Какой-то мужчина с воплем
бросился бежать, выписывая широкий круг. Какая-то женщина с волдырями на
руках обратила лицо к небу и горячечно, гаденько захихикала. Старик,
которого стрелок впервые увидел мрачно сидящим на ступенях коммерческой
лавки, вдруг на удивление громко наложил в штаны.
У стрелка было время перезарядить один револьвер.
Потом появилась Сильвия Питтстон; она бежала прямо на него,
размахивая руками - в каждой было зажато по деревянному распятию.
- ДЬЯВОЛ! ДЬЯВОЛ! ДЬЯВОЛ! ДЕТОУБИЙЦА! ЧУДОВИЩЕ! УНИЧТОЖЬТЕ ЕГО,
БРАТЬЯ И СЕСТРЫ! УНИЧТОЖЬТЕ ЛУКАВОГО, УБИВАЮЩЕГО ДЕТЕЙ!
Он прострелил обе поперечины, разнеся распятия в щепки, и еще четыре
пули вогнал женщине в голову. Сильвия словно бы сложилась гармошкой и
заколыхалась, как накаленный жарой дрожащий воздух.
Последовала немая сцена; толпа на миг воззрилась на убитую, а пальцы
стрелка тем временем сноровисто перезаряжали барабан. Кончики пальцев
зудели и горели. На каждом отпечатался аккуратный кружок.
Ряды нападавших заметно поредели: стрелок прошелся по толпе, как коса
косаря. Он думал, что со смертью этой женщины они сломаются, но кто-то
бросил нож. Рукоятка ударила стрелка точно между глаз и сбила с ног. Они
побежали к нему - стремящийся дотянуться до него злобный комок. Лежа на
собственных стреляных гильзах, он вновь истратил все патроны. Голова
болела, перед глазами плавали большие коричневые круги. Один раз стрелок
промахнулся. Число нападающих сократилось до одиннадцати.
Но те, что остались, уже были рядом. Он выпустил те четыре пули, что
успел вложить в барабан револьвера, а потом на него обрушились кулаки,
палки и ножи. Стрелок левой рукой отшвырнул двоих нападавших и откатился в
сторону. Его ткнули ножом в плечо. В спину. Ударили по ребрам. Лезвие
вонзилось ему в зад. По-пластунски подполз маленький мальчик; он
один-единственный раз глубоко полоснул по выпуклости икры. Стрелок
выстрелом снес ему голову.
Нападавшие кинулись врассыпную, и он снова задал им жару. Уцелевшие
начали отступать к неотличимым по цвету от песка щербатым строениям, но,
несмотря на это, руки повторяли свой трюк, подобно вошедшим в раж псам,
которым хочется демонстрировать свой фокус с переворотом не раз и не два,
а вечер напролет, и, когда горстка людей побежала, принялись срезать
одного за другим. Последнему удалось добраться до самого крыльца
парикмахерской - тут-то пуля стрелка и впилась ему в затылок.
Заполняя рваные пустоты, вернулась тишина.
У стрелка кровоточили десятка два разнообразных ран - все, за
исключением пореза на икре, были неглубоки. Оторвав от рубахи полоску, он
туго перетянул порез, выпрямился и внимательно осмотрел уничтоженного
противника.
Петляющая зигзагами дорожка, образованная телами, тянулась от черного
хода парикмахерской до того места, где он стоял. Люди лежали в самых
разных позах. Ни один не казался спящим.
Стрелок двинулся вдоль этой дорожки из тел обратно, считая на ходу.
Внутри универсального магазина, любовно обнимая треснувшую банку с
леденцами, которую он стащил за собой, лежал еще один мужчина.
В конце концов стрелок оказался там, откуда начал: посреди пустынной
