укрывать от него соитие.
6
Стрелок свернул в темноте две папиросы, раскурил и одну передал
женщине. Комната хранила аромат хозяйки - трогательный свежий аромат
сирени. Запах пустыни забивал его, уродовал, калечил. Он был словно запах
моря. Стрелок понял, что боится пустыни, которая ждала его впереди.
- Его звать Норт, - сказала женщина. Ее голос не утратил ни капли
прежней резкости. - Просто Норт. Он умер.
Стрелок ждал.
- Его коснулась рука Господа.
Стрелок сказал:
- Я еще ни разу Его не видел.
- Сколько себя помню, все он здесь обретался... Норт, я хочу сказать,
а не Господь. - Она пьяно расхохоталась в темноте. - Одно время был
тутошним золотарем. Стал пить. Траву нюхать. Потом курить ее. Ребятня
начала таскаться за ним повсюду, науськивать собак. И ходил он в старых
зеленых штанах, от которых воняло. Понимаешь?
- Да.
- Он начал жевать траву. Под конец уж просто сидел тут у нас и ничего
не ел. В мыслях-то он, может, королем себя видел. Может, мальчишки были
его шутами, а их собаки - принцессами.
- Да.
- Он помер прямо перед нашим заведением, - продолжала она. - Явился,
топоча по тротуару как слон - ходил-то он в саперных башмаках, таким сносу
нет, - а за ним хвостом ребятня да собаки. И похож он был на клубок
проволочных одежных вешалок, коли их перекрутить да завернуть все вместе.
В глазах адские огни горели, а он знай себе скалился - точь-в-точь такие
ухмылки детишки вырезают тыквам в канун Дня всех святых. Разило от Норта
грязью, гнилью и травой: она стекала из углов рта, как зеленая кровь. Я
думаю, он хотел зайти послушать, как Шеб играет на пианино. Прямо перед
дверью Норт остановился и вскинул голову. Мне было его видно, и я
подумала, что он услышал дилижанс, хоть никакого дилижанса мы не ждали.
Тут его вывернуло таким черным, там было полно крови, и все это лезло
прямо сквозь его ухмылку, точно сточные воды сквозь решетку. Воняло так,
что рехнуться можно было. Норт поднял руки и просто повалился. И все. Умер
с этой своей ухмылкой на губах, в собственной блевотине.
Женщина подле него дрожала. Снаружи без умолку тонко скулил ветер и
где-то вдалеке хлопала дверь - звук был таким, будто его слышишь во сне.
За стенами бегали мыши. В дальнем уголке сознания стрелка промелькнула
мысль, что это, вероятно, единственное заведение в городе, процветающее
настолько, чтобы прокормить мышей. Он положил руку женщине на живот. Она
сильно вздрогнула, потом расслабилась.
- Человек в черном, - напомнил он.
- Обязательно надо все выспросить, да?
- Да.
- Ладно. Расскажу. - Она обеими руками вцепилась ему в руку и
рассказала.
7
Он появился на склоне того дня, когда умер Норт. Буянил ветер: сдувая
верхний рыхлый слой почвы, он гнал по улицам завесу песка и крутящиеся
ветряками кукурузные стебли. Кеннерли повесил на двери конюшни замок,
прочие же немногочисленные лавочники закрыли витрины ставнями и заперли
ставни доской. Небо было желтым, как лежалый сыр, и тучи летели по нему
столь стремительно, будто в бесплодных просторах пустыни, где побывали так
недавно, увидели нечто ужасающее.
Он приехал на шаткой повозке, обвязанной мелко рябившей под ветром
парусиной. За его появлением следили, и старик Кеннерли, лежавший у окна с
бутылкой в одной руке и горячей, рыхлой грудью своей второй по старшинству
дочки в другой, решил: если этот человек постучится, его нет дома.
Но человек в черном проехал мимо, не крикнув тянувшему повозку
гнедому "Тпрру!". Колеса крутились, взбивая пыль, и ветер с готовностью
подхватывал ее цепкими пальцами. Возможно, человек этот был монахом или
священником: он был в припорошенной светлой пылью черной рясе, а голову
покрывал просторный, затенявший лицо капюшон, который рябил и хлопал на
ветру. Из-под облачения выглядывали тяжелые башмаки с пряжками и
квадратными носами.
Остановившись перед заведением Шеба, человек в черном привязал
лошадь. Гнедой опустил голову к земле и шумно фыркнул. Человек в черном
обошел повозку, отвязал сзади один клапан, нашел выцветшую под солнцем и
ветрами седельную сумку, забросил за плечо и вошел в трактир.
Алиса с любопытством следила за ним, но больше его прибытия никто не
заметил. Все прочие были пьяны, как сапожники. Шеб играл на манер рэгтайма
методистские гимны, а седые бездельники, явившиеся рано, чтобы укрыться от
бури и попасть на поминки по Норту, уже успели допеться до хрипоты. Пальцы
упившегося почти до бесчувствия Шеба, который испытывал сладострастное
упоение от того, что его существование еще длится, порхали над клавишами с
горячечной быстротой перелетающего от игрока к игроку волана, сновали,
точно челнок ткацкого станка.
Хриплые, визгливые голоса и зычные вопли не могли заглушить ветра,
хоть иной раз как будто были готовы потягаться с ним. В углу Захария,
забросив юбки Эйми Фелдон ей на голову, малевал на коленках девицы знаки
зодиака. По комнате крутилось еще несколько женщин. Их щеки горели жарким
румянцем. Сочившееся в двери заведения предгрозовое зарево словно бы
передразнивало их.
Норта положили на два стола в центре комнаты. Его башмаки сложились в
мистическое V. Ослабшая челюсть отвисла в ухмылке, однако глаза ему кто-то
закрыл, положив на веки по пуле. Руки Норта с веточкой бес-травы были
сложены на груди. От него шла несусветная вонь.
Человек в черном откинул капюшон и подошел к стойке. Алиса глядела на
него, ощущая трепет, смешанный с таившимся у нее внутри знакомым желанием.
Никаких религиозных символов на человеке не было, хотя само по себе это
ничего не значило.
- Виски, - сказал он. Голос был негромким и приятным. - Хорошего
виски.
Она полезла под стойку и выставила бутылку "Звезды". Алиса могла бы
всучить ему местную самогонку, как лучшее, что у нее есть, но не сделала
этого. Она наливала, а человек в черном наблюдал за ней. У него были
большие, светлые, блестящие глаза, но слишком густой полумрак не позволял
точно определить, какого они цвета. Желание Алисы усилилось. Крики и
гиканье позади не утихали. Шеб, никудышный мерин, заиграл "Рождественских
солдат", и кто-то уговорил тетушку Миль спеть. Ее искаженный до
неузнаваемости голос прорезал стоявший в комнате гомон, точно тупой топор
- мозг теленка.
- Эй, Элли!
Обиженная молчанием незнакомца, возмущенная бесцветностью его глаз и
ненасытностью своего лона, она отошла, чтобы отпустить пива. Алиса
страшилась своих желаний. Они были непостоянны, переменчивы и
неуправляемы. Что, если они означали климакс, который, в свою очередь,
предвещал подступающую старость - в Талле, как правило, недолгую и
горькую, точно зимний закат.
Алиса цедила пиво, покуда бочонок не опустел, и сама почала другой,
хорошо зная, что звать Шеба бессмысленно. Он прибежал бы весьма охотно,
как пес - да он и был псом, - и, если бы не отрубил себе пальцы, то залил
бы пеной все вокруг. Пока она двигалась подле бочонка, незнакомец
неотступно наблюдал за ней - Алиса чувствовала на себе его взгляд.
- Оживленно у вас, - сказал он, когда она вернулась. К виски он еще
не притронулся и просто перекатывал стакан в ладонях, чтобы согреть.
- Поминки, - откликнулась Алиса.
- Я заметил покойного.
- Все они бездельники и любители поживиться на чужой счет, - с
неожиданной ненавистью сказала она. - Все любят дармовщинку.
- Их это возбуждает. Он мертв. Они - нет.
- Когда он был жив, над ним насмехались все, кому не лень.
Несправедливо, если и сейчас он будет посмешищем. Это... - Она осеклась,
не в состоянии выразить, каково это или насколько оно непристойно.
- Травоед?
- Да! Что ему оставалось?
Тон был обвиняющим, но незнакомец не опустил глаз, и она ощутила, как
кровь бросилась ей в лицо.
- Прошу прощенья. Вы священник? Должно быть, вас от такого с души
воротит.
- Я не священник, и с души меня не воротит. - Он аккуратно опрокинул
виски в рот, даже не поморщившись. - Будьте любезны еще.
- Извиняюсь, сперва надо поглядеть, какого цвета ваша монета.
- Что же извиняться?
Он положил на стойку грубо сделанную серебряную монету, толстую с
одного края и тонкую - с другого, и Алиса сказала, как потом скажет снова:
- Сдачи у меня нету.
Он отмахнулся, покачав головой, и рассеянно посмотрел, как она
наливает ему вторую порцию спиртного.
- Вы только проездом? - спросила она.
Человек в черном долгое время не отвечал, и Алиса уже собралась
повторить свой вопрос, но он нетерпеливо тряхнул головой.
- Не говорите банальностей. У вас тут смерть.
Обиженная и изумленная, Алиса отшатнулась, и ее первой мыслью было,
что этот человек солгал относительно своей праведности, дабы испытать ее.
- Он был вам небезразличен, - решительно сказал ее собеседник. -
Разве я грешу против истины?
- Кто? Норт? - Она рассмеялась, скрывая замешательство за напускной
досадой. - Думаю, вам лучше...
- Вы мягкосердечны и немного напуганы, - продолжал незнакомец, - он
же, пристрастившись к траве, выглядывал из пекла с черного хода. Теперь он
там, и за ним тут же захлопнули дверь, и вы не думаете, что ее откроют
раньше, чем придет время и вам переступить этот порог. Правильно?
- Никак, вам в голову ударило?
- Мистер Нортон помер, - с угрюмой насмешкой передразнил человек в
черном. - Мертвый он, как каждый-всякий. Как вы или любой другой.
- Катись из моего заведения, - женщина почувствовала внутри дрожь
пробудившегося отвращения, но ее лоно все еще лучилось теплом.
- Ничего, - тихо сказал он. - Ничего. Погодите. Только погодите.
Глаза были голубыми. Она вдруг ощутила пустоту в мыслях, словно
приняла наркотик.
- Видите? - спросил он ее. - Видите, да?
Она тупо кивнула, и он рассмеялся - то был красивый, звучный смех
неиспорченного человека, на который все повернули головы. Круто
обернувшись, пришелец смело встретил взгляды, словно каким-то непонятным
чудом сделался центром всеобщего внимания. Голос тетушки Миль дрогнул и
замер, в воздухе повисла высокая, надтреснутая, невыразимо тоскливая нота.
Шеб сфальшивил и оборвал мелодию. Они с беспокойством смотрели на чужака.
По стенам дома дробно постукивали песчинки.
Молчание длилось, тишина разматывала свои нити. У Алисы в горле
застряло загустевшее дыхание, она опустила глаза и увидела, что обе ее
ладони прижались под стойкой к животу. Все смотрели на человека в черном,
а он смотрел на них. Потом снова разразился смехом - сочным, громким,
явственным. Однако никто не спешил подхватить.
- Я явлю вам чудо! - выкрикнул человек в черном. Но они только
молчали и смотрели, словно послушные дети, которых взяли поглядеть на
волшебника, а они уже слишком выросли, чтобы верить в него.
Человек в черном бросился вперед, и тетушка Миль отпрянула. Он с
неприятной улыбкой похлопал ее по обширному животу. У тетушки Миль
невольно вырвалось короткое клохтанье, и человек в черном откинул голову:
- Так лучше, не правда ли?
Тетушка Миль снова закудахтала, неожиданно разразилась всхлипами и,
как слепая, выбежала за дверь. Остальные молча смотрели, как она исчезает
за порогом. Начиналась буря: по белой круговой панораме неба, вздымаясь и
опадая, чередой пробегали тени. У пианино какой-то мужчина с позабытой
кружкой пива в руке издал тяжелый вздох, в котором слышалась усмешка.
Человек в черном встал над Нортом. Он глядел вниз, на покойного, и
