И все же Браун нравился стрелку. Выбросив из головы неприятную мысль, он
заполнил остальные бурдюки. Будь что будет.
Когда он переступил порог землянки и спустился по ступеням вниз (само
убогое жилище располагалось ниже уровня земли и было устроено так, чтобы
улавливать и удерживать ночную прохладу), Браун лопаткой из твердого
дерева заталкивал початки в угли крохотного костерка. На
серовато-коричневом одеяле друг против друга стояли две тарелки с оббитыми
краями. В подвешенном над огнем горшке начинала булькать вода для бобов.
- За воду я тоже заплачу.
Браун не поднял головы.
- Вода - дар Божий. Бобы приносит Папа Док.
Всхрапнув от смеха, стрелок уселся, привалившись спиной к грубой
стене, скрестил на груди руки и закрыл глаза. Браун высыпал в горшок кулек
сушеных бобов; они дробно постукивали, как мелкая галька. Сверху изредка
доносилось так-так-так - по крыше неутомимо расхаживал Золтан. Стрелок
устал: от страшного происшествия в последнем поселке, Талле, эту землянку
отделяли дни, когда ему приходилось идти по шестнадцать, а иногда и по
восемнадцать часов кряду. К тому же двенадцать последних дней он провел на
ногах, да и выносливость мула была на пределе.
Так-так-так.
Две недели, сказал Браун, или, может статься, целых шесть. Все равно.
В Талле были календари, и там человека в черном помнили из-за старика,
которого тот исцелил мимоходом. Из-за обычного старика, умиравшего от
травы. Старика тридцати пяти лет. И, если Браун не ошибся, с того времени
человек в черном сдал позиции. Но на очереди была пустыня. То есть ад.
Так-так-так.
- Одолжи мне крылья, птаха. Расправлю их, да полечу к горячим
источникам.
Он уснул.
3
Браун разбудил его через пять часов. Уже стемнело. Единственным
освещением было тусклое вишневое сияние кучки углей.
- Твой мул околел, - сказал Браун. - Обед сготовился.
- Как?
Браун пожал плечами.
- Испекся и сварился, как же еще? Ты что, очень разборчив?
- Нет, я про мула.
- Просто лег, и все. Похоже, лет ему было немало. - И с извиняющейся
ноткой: - Золтан выклевал ему глаза.
- Ага. - Этого следовало ожидать. - Ладно, ничего.
Браун вновь удивил его, когда они уселись подле накрытого вместо
стола одеяла, попросив краткого благословения: дождя, здоровья и стойкости
духа.
- Ты что же, веришь в загробную жизнь? - спросил стрелок у Брауна,
когда тот бросил ему на тарелку три горячих кукурузных початка.
Браун кивнул.
- По-моему, это она и есть.
4
Бобы походили на пули, кукуруза была жесткой. Снаружи, вокруг
расположенных вровень с землей карнизов, гнусавил и тонко подвывал
торжествующий ветер. Стрелок ел быстро, жадно и выпил четыре чашки воды.
Не успел он съесть и половины, как у дверей раздалась автоматная очередь
быстрых постукиваний. Браун встал и впустил Золтана. Птица перелетела
через комнату и угрюмо нахохлилась в углу.
- Музыкальная еда, - пробормотала она.
После обеда стрелок предложил хозяину табак.
"Сейчас. Сейчас он спросит".
Но Браун не задавал вопросов. Он курил, глядя на угасающие угли
костра. В землянке уже стало заметно прохладнее.
- И не введи нас во искушение, - внезапно апокалиптически промолвил
Золтан.
Стрелок вскинулся, как от выстрела. Он вдруг уверился, что все это -
от начала до конца иллюзия (не сон, нет; наведенная чарами греза) и этими
символами, такими дурацкими, что зло берет, человек в черном пытается
что-то ему сообщить.
- Ты бывал в Талле? - неожиданно спросил он.
Браун кивнул.
- Когда шел сюда и еще раз, когда продавал кукурузу. В тот год пошел
дождь. Шел он, должно быть, минут пятнадцать. Земля будто раскрылась и
впитала капли - через час было так же бело и сухо, как всегда. Но
кукуруза... Она росла прямо на глазах. Это бы еще ничего. Но ее было
слышно, словно дождь дал ей голос. Только радости в этих звуках не было.
Она словно вздыхала да стонала, выбираясь из-под земли. - Браун замолчал.
- Вышло у меня этой кукурузы лишку, я взял ее да продал. Папа Док говорил,
дескать, сам продаст, но он бы меня надул. Вот я и пошел.
- Поселок тебе не понравился?
- Нет.
- Меня там чуть не убили, - отрывисто сообщил стрелок.
- Вон как?
- Я убил человека, которого коснулась рука Господня, - сказал
стрелок. - Только Господь не был Господом. Это был человек в черном.
- Он устроил тебе ловушку.
- Да.
Они переглянулись в полумраке - в эту минуту обоим послышался
отголосок неотвратимости: уже ничего нельзя было изменить.
"Вот сейчас прозвучит вопрос".
Однако Брауну было нечего сказать. Его самокрутка превратилась в
дымящийся окурок, но когда стрелок похлопал по кисету, Браун помотал
головой.
Золтан беспокойно закопошился, словно собираясь что-то сказать, и
затих.
- Можно, я расскажу тебе, как было дело? - спросил стрелок.
- Конечно.
Стрелок поискал слова, чтобы начать, и не нашел.
- Надо отлить, - сказал он.
Браун кивнул:
- Это все вода. В кукурузу?
- Само собой.
Он поднялся по ступенькам и вышел в темноту. Над головой сверкала
буйная россыпь звезд. Ветер не прекращался, он то стихал, то поднимался
вновь. Над рассыпчатой землей кукурузного поля выгнулась подрагивающая
струя мочи. Стрелок попал сюда по воле человека в черном. Могло даже
оказаться, что Браун и есть человек в черном. Как знать...
Оборвав эту мысль, он прогнал ее от себя. Единственным непредвиденным
обстоятельством, с каким он еще не свыкся, была возможность самому сойти с
ума. Стрелок вернулся в землянку.
- Ты уже решил, видение я или нет? - от души забавляясь, спросил
Браун.
Изумленный стрелок остановился на крошечной площадке лестницы. Потом
медленно сошел вниз и сел.
- Я начал рассказывать тебе про Талл.
- Он разрастается?
- Он мертв, - ответил стрелок. Фраза зависла в воздухе.
Браун кивнул.
- Пустыня. Думается, со временем она способна задушить все, что
хочешь. А знаешь, было время, когда через эту пустыню шла проезжая дорога.
Стрелок прикрыл глаза. В голове царила бешеная круговерть.
- Ты подмешал мне дурь, - хрипло выговорил он.
- Нет. Я ничего не делал.
Стрелок устало поднял веки.
- Тебе будет не по себе, покуда я не попрошу тебя рассказать, -
продолжал Браун. - Вот я и прошу. Расскажешь мне про Талл?
Стрелок нерешительно раскрыл рот и с удивлением обнаружил, что на сей
раз слова искать не придется. Поначалу бессвязные, невразумительные,
сбивчивые фразы мало-помалу развернулись в плавное, немного
невыразительное повествование. Ощущение одурманенности прошло, и стрелок
обнаружил, что охвачен непонятным возбуждением. Он проговорил до поздней
ночи. Браун ни разу не перебил его. Птица тоже.
5
Мула стрелок купил в Прайстауне и, когда добрался до Талла, животное
еще было полно сил. Солнце уже час как село, однако стрелок продолжал
идти, ориентируясь сперва на зарево огней в небе над поселком, а после -
на разухабистые аккорды пианино, игравшего "Эй, Джуд" так чисто, что жуть
брала. Дорога расширялась, вбирая в себя притоки.
Леса давно сменились унылым, однообразным сельским пейзажем:
бесконечные покинутые поля, заросшие тимофеевкой и низким кустарником;
лачуги; жуткие заброшенные поместья, где несли стражу мрачные, погруженные
в тень особняки - в них, несомненно, бродили демоны; покосившиеся пустые
хибарки, обитатели которых то ли сами двинулись дальше, то ли были
вынуждены сняться с места; редкие землянки поселенцев - ночью такую
землянку выдавала мигающая во тьме огненная точка, а днем - угрюмая,
замкнутая, вырождающаяся семья, молча трудившаяся на своем поле. Главные
урожаи давала кукуруза, но встречались и бобы, и горох. Изредка стрелок
ловил на себе долгий тупой взгляд какой-нибудь тощей коровы, глядевшей в
промежуток между ольховыми жердями в клочьях отслаивающейся коры. Четыре
раза он разминулся с дилижансами: два ехали ему навстречу, два обогнали
его. Обогнавшие были почти пусты; в тех, что держали путь в
противоположную сторону, к северным лесам, пассажиров было больше.
Это был уродливый край. С тех пор, как стрелок покинул Прайстаун,
дважды, оба раза неохотно, принимался дождь. Даже тимофеева трава казалась
желтой и унылой. Безобразный пейзаж. Никаких признаков человека в черном
стрелок не замечал. Возможно, тот подсел в дилижанс.
Дорога повернула. За поворотом стрелок щелкнул языком, останавливая
мула, и посмотрел вниз, на Талл. Талл располагался на дне круглой впадины,
формой напоминавшей миску - поддельный самоцвет в дешевой оправе. Горели
немногочисленные огни, лепившиеся по большей части там, откуда доносилась
музыка. Улиц на глазок было четыре: три, и под прямым углом к ним -
широкая дорога, служившая главной улицей поселка. Может быть, там
отыскалась бы харчевня. Стрелок сомневался в этом, но вдруг... Он снова
щелкнул языком.
Вдоль дороги опять начали попадаться отдельные дома, за редкими
исключениями по-прежнему заброшенные. Стрелок миновал крохотный погост с
покосившимися, заплесневелыми деревянными плитами, заросшими и
заглушенными буйной порослью бес-травы. Через каких-нибудь пятьсот футов
он прошел мимо изжеванного щита с надписью "ТАЛЛ".
Краска так облупилась, что разобрать надпись было почти невозможно.
Поодаль виднелся другой указатель, но что было написано там, стрелок и
вовсе не сумел прочесть.
Когда он вошел в черту собственно города, шутовской хор полупьяных
голосов поднялся в последнем протяжном лирическом куплете "Эй, Джуд":
"Наа-наа-наа... на-на-на-на... Эй, Джуд..." Звук был мертвым, как гудение
ветра в дупле гнилого дерева, и лишь прозаическое бренчание кабацкого
пианино уберегло стрелка от серьезных раздумий о том, не вызвал ли человек
в черном призраков заселить необитаемый поселок. От этой мысли его губы
тронула едва заметная улыбка.
На улицах попадались прохожие - немного, но попадались. Навстречу
стрелку по противоположному тротуару, с нескрываемым любопытством отводя
глаза, прошли три дамы в черных просторных брюках и одинаковых просторных
блузах. Казалось, их лица плывут над едва заметными телами, словно
огромные, глазастые, мертвенно-бледные бейсбольные мячи. Со ступеней
заколоченной досками бакалейной лавки за ним следил хмурый старик в
соломенной шляпе, решительно нахлобученной на макушку. Когда стрелок
проходил мимо сухопарого портного, занимавшегося с поздним клиентом, тот
прервался, проводил его глазами и поднял лампу за своим окном повыше,
чтобы лучше видеть. Стрелок кивнул. Ни портной, ни его клиент не ответили.
Их взгляды ощутимой тяжестью легли на прижимавшиеся к бедрам низко
подвешенные кобуры. Кварталом дальше какой-то паренек лет тринадцати,
загребая ногами, переходил вместе со своей девчонкой дорогу. От каждого
шага в воздух поднималось и зависало облачко пыли. По одной стороне улицы
тянулась цепочка фонарей, но почти все они были разбиты, а у тех немногих,
что горели, стеклянные бока были мутными от загустевшего керосина. Была и
платная конюшня - ее шансы на выживание, вероятно, зависели от рейсовых
дилижансов. Сбоку от зияющей утробы конюшни, над прочерченным в пыли
кругом для игры в шарики, дымя самокрутками из кукурузных султанов, молча
сидели трое мальчишек. Их длинные тени падали во двор.
