Триллер - Стивен Кинг

Темная башня 1-4

СТИВЕН КИНГ.
ТЕМНАЯ БАШНЯ 1-4

ТЕМНАЯ БАШНЯ-1: СТРЕЛОК
ТЕМНАЯ БАШНЯ-2: ДВЕРИ МЕЖДУ МИРАМИ
ТЕМНАЯ БАШНЯ-3: БЕСПЛОДНЫЕ ЗЕМЛИ
ТЕМНАЯ БАШНЯ-4: КОЛДУН И КРИСТАЛЛ





СТИВЕН КИНГ.
 ТЕМНАЯ БАШНЯ-3: БЕСПЛОДНЫЕ ЗЕМЛИ

перевод с английского Рины Ружже, редактор - Наталия Ачеркан, 1995

~...~ - курсив
#...# - курсив внутри курсива (другой курсив)
$...$ - текст другого формата внутри основного текста (уже, чем
основной)
<<*..>> - сноски


КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ

	"Бесплодные земли" - третья часть длинной истории, навеянной и в
известной степени основывающейся на эпической поэме Роберта
Браунинга "Чайльд Роланд к башне темной пришел".
	Первая книга, "Стрелок", рассказывает о том, как Роланд,
последний стрелок в мире, "сдвинувшемся с места", преследует и в конце
концов догоняет человека в черном, чародея по имени Уолтер, который
в ту пору, когда Срединному Миру - Межземелью - еще удавалось
сохранять единство, притворно добивался дружбы с отцом Роланда.
Догнать этого колдуна-получеловека - не конечная цель Роланда, а лишь
очередная веха на пути к могущественной и таинственной Темной
Башне, стоящей в нексусе времени.
	Собственно, кто такой Роланд? Каков был его мир до того, как
сдвинулся с места? Что есть Башня, и для чего он с таким упорством
ищет ее? Мы располагаем лишь обрывочными ответами. Роланд,
безусловно, своего рода рыцарь, один из тех, кому поручено сохранить
(или, возможно, спасти) мир, запечатлевшийся в их памяти
"проникнутым любовью и светом". Однако насколько воспоминания
Роланда соответствуют тому, каков был его мир на самом деле, вопрос
весьма спорный.
	Мы ~знаем~, что, раскрыв любовную связь своей матери с
Мартеном, чародеем куда более могущественным, чем Уолтер, Роланд
был принужден до срока пройти испытание на зрелость; мы знаем, что
это Мартен в надежде, что мальчик не выдержит испытания и будет
"отослан на Запад", в безлюдные пустыни, устроил так, чтобы Роланд
узнал об интрижке матери; нам известно, что, выдержав испытание,
Роланд камня на камне не оставил от планов Мартена.
	Нам также известно, что между миром стрелка и нашим миром
существует некая странная, но основополагающая связь и что сообщение
между мирами порой возможно.
	В пустыне, на постоялом дворе у давно заброшенного почтового
тракта, Роланд встречает мальчика по имени Джейк - мальчика, чья
жизнь в нашем мире оборвалась; мальчика, которого толкнули под
колеса автомобиля на перекрестке в центре Манхэттена. Джейк Чэмберс
умер под пристальным взглядом человека в черном, Уолтера, и очнулся в
мире Роланда.
	Им не удается вместе догнать человека в черном - Джейк погибает
во второй раз... теперь из-за того, что стрелок, поставленный перед
вторым мучительнейшим выбором в своей жизни, решает пожертвовать
символическим сыном. Роланду предоставлено выбирать между Башней
и мальчиком, и он избирает Башню. Последнее, что Джейк говорит
стрелку перед тем, как сорваться в пропасть: "Раз так, идите. Есть и
другие миры, не только этот".
	Последнее столкновение Роланда и Уолтера происходит на
пропыленной голгофе, усеянной гниющими костями. Человек в черном
предсказывает Роланду будущее по колоде карт Таро, обращая особое
внимание стрелка на три ~очень~ странных карты - это Невольник,
Владычица Теней и Смерть ("но не твоя, стрелок").
	Вторая книга, "Двери между мирами", начинается с того, что
вскоре по завершении своего столкновения с Уолтером смертельно
усталый стрелок пробуждается среди ночи на берегу Западного Моря и
обнаруживает, что прилив принес с собой стаю ползучих плотоядных
созданий, "кошмарных омаров". До того как Роланду удается
ускользнуть за ограниченные пределы досягаемости хищных тварей,
омары серьезно ранят его. Стрелок лишается большого и указательного
пальцев правой руки. В довершение всего отравленный ядом
омароподобных чудовищ Роланд, вновь пустившись краем Западного
Моря на север, в дороге заболевает... быть может, смертельно.
	На пути Роланда оказываются три двери - они стоят на
прибрежном песке свободно, ничем не закрепленные. Каждая из дверей
открывается - для Роланда и только для Роланда - в наш мир;
собственно, в тот большой город, где жил Джейк. Стремясь спасти свою
жизнь и переправить в свой мир тех троих, что должны сопровождать его
к Темной Башне, Роланд трижды посещает Нью-Йорк в трех разных
точках нашего временного континуума.
	Эдди Дийн - это ~Невольник~, пристрастившийся к героину
молодой человек из Нью-Йорка конца восьмидесятых. Шагнув ~у себя~
в дверь на морском берегу, Роланд оказывается в сознании Эдди Дийна в
ту минуту, когда Эдди, выступающий в роли "челнока" (он везет кокаин
для субъекта по имени Энрико Балазар), приземляется в аэропорту
Кеннеди. В ходе их с Эдди мучительных совместных приключений
Роланду удается достать немного пенициллина и переправить Эдди
Дийна в свой мир. Героиноман Эдди, обнаружив, что умыкнут туда, где
героина (а также, к слову сказать, и жареной курочки, столь любимой
морячком Лупоглазом) нет и в помине, мягко говоря, не испытывает
восторга.
	Вторая дверь приводит Роланда к ~Владычице Теней~ - на самом
деле это ~две~ женщины в одном теле. На сей раз Роланд неожиданно
для себя оказывается в Нью-Йорке начала шестидесятых, в обществе
прикованной к инвалидному креслу молодой активистки движения за
права человека. Зовут ее Одетта Холмс. Внутри Одетты прячется хитрая,
коварная и полная ненависти Детта Уокер. Но результат перемещения
этой "двойной" женщины в мир Роланда для Эдди и быстро слабеющего
стрелка эфемерен. Одетта убеждена, что происходящее с ней - не то сон,
не то иллюзия; Детта, наделенная умом гораздо более грубого, по-
звериному прямого склада, не мудрствуя лукаво целиком посвящает себя
задаче убить Роланда и Эдди, которые видятся ей белыми дьяволами-
мучителями.
	Джек Морт, серийный убийца, скрывающийся за третьей дверью
(Нью-Йорк середины семидесятых),- это ~Смерть~. Морт дважды
становился причиной больших перемен в жизни Одетты Холмс-Детты
Уокер, хотя ни они обе, ни он сам об этом не знают. За свою безумно (но
- о! - так осмотрительно) прожитую жизнь Морт, чей ~modus operandi~
<<*1>> - либо толкать жертву, либо что-нибудь сбрасывать на нее
сверху, успел проделать с Одеттой и то, и другое. Когда Одетта была
ребенком, он сбросил ей на голову кирпич, отчего девочка впала в кому,
а на свет явилась Детта Уокер, тайная сестра Одетты. Много лет спустя,
в 1959 году, в Гринвич-вилледж, Морт вновь случайно встречает Одетту
и толкает ее под поезд метро. Вопреки замыслу Морта, Одетта снова
остается в живых; впрочем, дорогой ценой: подъезжающий к станции
поезд отрезал ей обе ноги. Лишь присутствие самоотверженного
молодого врача (и, быть может, злобного, но неукротимого духа Детты
Уокер) спасает ей жизнь... или так кажется. На взгляд Роланда, эти
взаимосвязи предполагают действие силы гораздо более
могущественной, чем простое совпадение; он убежден, что титанические
силы, витающие вокруг Темной Башни, вновь стягиваются к ней.
	Роланд узнает, что Морт, возможно,- ключ еще к одной тайне,
разгадка парадокса, способного свести с ума. Ибо жертва, к которой
подкрадывается Морт в миг, когда стрелок входит в его жизнь,- не кто
иной, как Джейк, мальчик, встреченный Роландом на постоялом дворе и
сгинувший под горами. Роланд никогда не имел причин ни сомневаться
в рассказе Джейка об обстоятельствах его гибели в нашем мире, ни
задаваться вопросом, кто был убийцей Джейка - разумеется, Уолтер.
Когда вокруг того места, где лежал умирающий Джейк, собралась толпа,
мальчик увидел его, одетого священником, и описание не вызвало у
Роланда ни малейших сомнений.
	Он и поныне уверен: о да, Уолтер, бесспорно, был там. ~Но
предположим, Джек Морт, а не Уолтер толкнул Джейка под колеса
подъезжающего "Кадиллака"~. Возможно ли это? Роланд затрудняется
сказать наверняка, однако, если дело обстоит именно ~так~, где же
сейчас Джейк? Мертв? Жив? Застрял где-то во времени? А если Джейк
Чэмберс по-прежнему живет и здравствует в своем родном мире
Манхэттена середины семидесятых, ~почему Роланд еще помнит о нем?~
	Несмотря на такое повергающее в недоумение и, возможно,
опасное развитие событий, испытание дверьми между мирами - и
извлечением троих - заканчивается для Роланда успешно. Эдди Дийн
примиряется со своим местом в мире Роланда, потому что влюбляется во
Владычицу Теней. Детта Уокер и Одетта Холмс, номер два и номер три
из тройки Роланда, сливаются в единую личность, сочетающую в себе
черты и Детты, и Одетты, когда стрелок наконец оказывается в силах
заставить оба этих "я" признать друг друга. Получившийся гибрид
способен и принять любовь Эдди, и ответить на нее. Одетта Сюзанна
Холмс и Детта Сюзанна Уокер, таким образом, превращаются в новую
женщину - ~третью~: Сюзанну Дийн.
	Джек Морт гибнет под колесами поезда метро - того самого
легендарного поезда "А", который пятнадцатью или шестнадцатью
годами раньше отхватил ноги Одетте. Невелика потеря.
	А Роланд Галаадский впервые за столько лет, что и не счесть,
больше не одинок в своем странствии, в поиске Темной Башни. Катберта
и Аллена, сопровождавших его во дни давно минувшие, сменили Эдди и
Сюзанна... но у стрелка есть одна особенность: он приносит друзьям
несчастье.
	"Бесплодные земли" подхватывают нить повествования о
приключениях трех пилигримов на просторах Межземелья спустя
несколько месяцев после столкновения у последней двери на взморье.
Путники уже изрядно углубились внутрь материка. Время отдыха
близится к концу, пришла пора учения. Сюзанна учится стрелять... Эдди
- резать по дереву... а стрелок познает, каково по капле терять рассудок.

	(Замечу еще одно: мои нью-йоркские читатели поймут, что я
позволил себе некоторые вольности в обращении с географией города.
Надеюсь, меня можно за это простить.)


		Что там за корни в земле, что за ветви растут
		Из каменной почвы? Этого, сын человека,
		Ты не скажешь, не угадаешь, ибо узнал лишь
		Груду поверженных образов там, где солнце палит,
		А мертвое дерево тени не даст, ни сверчок - утешенья,
		Ни камни сухие - журчанья воды. Лишь
		Тут есть тень под этой красной скалой
		(Приди же в тень под этой красной скалой)
		И я покажу тебе нечто, отличное
		От тени твоей, что утром идет за тобою,
		И тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку;
		Я покажу тебе ужас в пригоршне праха.
				Т.С.Элиот, "Бесплодная земля"
				Перевод А. Сергеева.

	Когда ж порой случалось вознестись
			Чертополоха стеблю над травой
			Косматой непокорной головой,
	Ее упрямо устремляя ввысь,
	Сонм родичей согбенных "Покорись!"
			Роптал, терзаясь ревностию злой.
	В шершавых смуглых стрелках щавеля,
			Истоптанных в сплошной кровоподтек
			(Как будто чтоб отринуть и намек
	На чаяние зелени), земля
	Сквозь дыры светит - кто наоставлял
			Прорех и погубил живой листок?
	Кто здесь прошел, калеча и топча
			Былинку ль, нежный стебелек с цветком,
			Колючку ли? Поведает о ком
	Оттиснутая в мураве печать?
	Должно быть, выбрел зверь лесной из чащ,
			Своим звериным умыслом влеком.
				Роберт Браунинг, "Чайльд Роланд"

	- Что это за река? - лениво спросила Миллисент.
	- Всего лишь ручей. Ну, может быть, не ручей, а ~речонка~. Она
называется Пустоструйка.
	- Правда?
	- Да,- подтвердила Уинифред,- именно так.
				Роберт Эйкман, "Рука руку моет"


КНИГА ПЕРВАЯ: ДЖЕЙК

УЖАС В ПРИГОРШНЕ ПРАХА

Часть 1
МЕДВЕДЬ И КОСТЬ

1

	В третий раз она имела дело с боевыми патронами... и впервые ей
предстояло выхватить револьвер из кобуры, сооруженной для нее
Роландом.
	Боевых патронов у них было вдоволь; вернувшись из мира, где до
поры своего извлечения жили-поживали Эдди и Сюзанна Дийн, Роланд
принес их три с лишним сотни. Но иметь вдоволь боеприпасов не
означало, что их можно транжирить; собственно говоря, совсем
напротив. Боги не одобряют мотовства. Роланд, воспитанный в этом
убеждении сперва отцом, а затем величайшим из своих учителей,
Кортом, и по сей день твердо верил: боги не обязательно карают сразу,
но рано или поздно час расплаты неизбежно настает... и чем ожидание
дольше, тем оно тягостнее.
	Как бы то ни было, поначалу боевые патроны не были нужны.
Роланд, занимавшийся стрельбой так давно, что красавица-негритянка в
инвалидном кресле и не поверила бы, первое время делал ей замечания,
ограничиваясь наблюдением за тем, как она целится и имитирует
стрельбу по установленным им мишеням. Она училась быстро. И она и
Эдди - оба учились быстро.
	Как и подозревал Роланд, оба родились стрелками.
	Сегодня Роланд с Сюзанной пришли на поляну, которую от
лесного лагеря, вот уже два месяца служившего им пристанищем,
отделяло меньше мили. Дни шли, приятно похожие один на другой.
Стрелок исцелялся телом, а Сюзанна и Эдди меж тем учились тому, чему
он непременно должен был их научить: как выследить, подстрелить и
выпотрошить добычу; как сперва растянуть, а затем выдубить и
просушить шкуры убитых ими животных; как использовать возможно
больше, чтобы ни единая часть звериной туши не пропала даром; как
находить север по Древней Звезде и восток - по Праматери; как слушать
лес, в котором они очутились,- за шестьдесят, а то и больше, миль к
северо-востоку от Западного Моря. Эдди сегодня остался в лагере, но
стрелка это не смутило. Роланд знал: дольше всего помнишь те уроки,
что даешь себе сам.
	Однако важнейшим по-прежнему оставался тот урок, что всегда
был самым важным: как стрелять и неизменно попадать в цель. Как
убивать.
	По краю поляны неровным полукругом выстроились темные
душистые ели. Южнее земля внезапно обрывалась и круто уходила на
триста футов вниз рядами осыпающихся сланцевых карнизов и
разломами утесов, подобными маршу исполинской лестницы. Посреди
поляны бежал вытекающий из чащи чистый прозрачный ручей; он
журчал по глубокому руслу, прорытому в ноздреватой земле и рыхлом
крошащемся камне, чтобы затем хлынуть по колючему от острых
каменных осколков скальному ложу, отлого нисходящему к обрыву.
	Вода падала по этим ступеням каскадами, образуя множество
красивых дрожащих радуг. За краем обрыва лежала великолепная
глубокая долина, тесно заросшая все теми же елями; лишь несколько
огромных старых вязов заартачились и не позволили себя выжить. Эти
последние возвышались над темной хвоей, красуясь пышными, сочно-
зелеными кронами,- деревья, состарившиеся, быть может, еще до того,
как родной край Роланда вступил в пору юности; никаких признаков
того, что долине случалось гореть, стрелок не замечал, хотя полагал, что
вязы нет-нет да и притягивали молнию-другую. И что молнии были не
единственной опасностью. Когда-то давным-давно в лесу жили люди - за
минувшие недели Роланд несколько раз натыкался на следы их
пребывания. Артефакты <<*2>> эти по большей части были
примитивны, но среди них попадались черепки глиняной посуды, какую
можно было изготовить только на огне. А огонь - штука злобная, с
восторгом ускользающая из рук, давших ей жизнь.
	Над этим, словно взятым из детской книжки, пейзажем возносился
свод безупречно синего неба, в котором несколькими милями дальше,
крича хриплыми старческими голосами, кружили вороны. Казалось, их
снедает тревога, точно надвигалась гроза. Роланд потянул носом, но
дождем и не пахло.
	Слева от ручья лежал валун. На нем Роланд разложил шесть
обломков камня. Все они были густо испещрены вкраплениями слюды и
в теплом послеполуденном свете блестели, как отшлифованные стекла.
	- Последняя возможность,- сказал стрелок.- Если кобура неудобна,
пусть хоть самую малость, скажи сейчас. Мы пришли сюда не затем,
чтоб зря переводить патроны.
	Вскинув бровь, Сюзанна сардонически взглянула на него, и на миг
Роланд разглядел в ее глазах Детту Уокер. Так порой в пасмурный день
сверкнет на стальном бруске солнечный луч.
	- А что бы ты сделал, если б она ~была~ неудобная, но я не сказала
бы тебе об этом? Если бы я все шесть этих крохотных фиговинок услала в
белый свет как в копеечку? Дал бы мне по темечку, как тот старикан, ваш
учитель?
	Стрелок улыбнулся. В последние пять недель он улыбался чаще,
чем в пять последних лет.
	- Этого я сделать не могу, ты же знаешь. Во-первых, мы были
детьми - детьми, еще не прошедшими обряда посвящения в мужчины.
Дать оплеуху в наказание дитяти можно, но...
	- В моем мире приличные люди не одобряют, когда милых крошек
угощают колотушками,- сухо сообщила Сюзанна.
	Роланд пожал плечами. Ему было трудно представить себе
подобный мир - разве не говорилось в Великой Книге: "Кто щадит дитя,
тот его губит"? - но он не думал, что Сюзанна лжет.
	- Ваш мир не сдвигался с места,- сказал он.- Там многое по-
другому. Согласись, я видел это своими глазами.
	- Наверное.
	- Во всяком случае, вы с Эдди - не дети. Было бы неверно
обращаться с вами, как с детьми. Если и требовались испытания, вы оба
их выдержали.
	Роланд, хотя и ничего не сказал Сюзанне, думал о том, чем
завершилось их приключение на морском берегу - Сюзанна тогда ко всем
чертям разнесла трех неуклюжих омароподобных тварей раньше, чем те
успели ободрать его и Эдди до костей. Он заметил ее ответную улыбку и
подумал, что, пожалуй, она вспомнила о том же.
	- Ну, так что ты собираешься делать, если я промажу?
	- Посмотрю на тебя. Думаю, этого будет довольно.
	Сюзанна задумалась, потом кивнула.
	- Пожалуй.
	Она снова проверила револьверный ремень. Он шел через грудь,
почти как ремень кобуры скрытого ношения (приспособления, которое
Роланд мысленно называл "докерской лямкой"), и выглядел довольно
немудрено, но на то, чтобы должным образом довести эту портупею до
ума, потребовалась не одна неделя проб и ошибок и основательная
подгонка. Ремень и револьвер (его источенная временем сандаловая
рукоять сторожко торчала из допотопной промасленной кобуры) в свое
время принадлежали стрелку; кобура тогда висела у его правого бедра. В
последние пять недель немало времени у Роланда ушло на то, чтобы
понять: больше ей там не висеть никогда. Спасибо чудовищным омарам,
теперь он окончательно и бесповоротно стал левшой.
	- Ну так как? - снова спросил он.
	На этот раз Сюзанна рассмеялась.
	- Роланд, удобней это старье уже никогда не будет. Ладно. Ты
хочешь, чтобы я стреляла, или будем просто сидеть и слушать вороний
концерт?
	Он почувствовал, как под кожей у него закопошились крохотные
колкие пальчики напряжения, и подумал, что в подобные минуты,
вероятно, даже внешне угрюмый, неприветливый и деланно-грозный
Корт ощущал нечто весьма схожее. Роланду хотелось, чтобы Сюзанна
стреляла хорошо... ему ~нужно~ было, чтобы она хорошо стреляла.
Однако показывать, как сильно он этого хочет, как остро в этом
нуждается, было нельзя; это могло бы привести к катастрофе.
	- Еще раз скажи мне свой урок, Сюзанна.
	Та вздохнула в притворном раздражении... но заговорила, и тогда
ее улыбка растаяла, а красивое темное лицо стало серьезным. И вновь
стрелок услышал, как с губ Сюзанны, обретая в ее устах новизну,
слетают старые вопросы и ответы. Как естественно они звучали... и
вместе с тем - как странно и страшно:
	- Не рукой целюсь; та, что целится рукою, забыла лик своего отца.
	Оком целюсь.
	Не рукой стреляю; та, что стреляет рукою, забыла лик своего отца.
	Разумом стреляю.
	Не из револьвера убиваю...
	Она внезапно умолкла и указала на сверкающие слюдой камни на
валуне.
	- Все равно, убить я никого не убью - это же просто ~камешки~,
малюпусенькие ~камешки~.
	Судя по выражению ее лица - чуть надменному, чуть капризному -
она полагала, что Роланд придет в раздражение, возможно, даже
рассердится. Роланд, однако, в свое время сам побывал в теперешнем
положении Сюзанны и не забыл, что ученики отличаются
неуживчивостью и горячностью, что они самонадеянны и способны
укусить в самый неподходящий момент... а еще он открыл в себе
неожиданный талант. Он умел учить. Более того, ему ~нравилось~
учить, и время от времени он ловил себя на том, что гадает, не
справедливо ли это и в отношении Корта. Ему думалось, что
справедливо.
	Снова раскричались вороны, хрипло, резко, теперь - в лесу у них за
спиной. Какая-то частица сознания Роланда отметила, что эти новые
крики звучали скорее обеспокоенно, чем просто сварливо; птицы галдели
так, будто их вспугнули во время кормежки. Однако раздумывать над
тем, что распугало стаю ворон, Роланду было недосуг, у него имелся
более важный предмет для размышлений, и он просто отправил
полученную информацию в архив, вновь сосредоточив все свое внимание
на Сюзанне. Поступить с учеником иначе - значило напроситься на
второй, менее игривый укус. С кого тогда следовало бы спрашивать? С
кого, как не с учителя? Разве не учил он Сюзанну больно кусаться? Разве
не учил он этому их ~обоих~? Сорвите со стрелка доспехи считанных
суровых строк обряда, заглушите стальной перезвон немногих
ритуальных вопросов и ответов, и не в том ли окажется его суть? Разве не
окажется он (или она) всего лишь человеком-соколом, выученным
клевать по команде?
	- Нет,- возразил он.- Это не камни.
	Сюзанна, приподняв брови, снова заулыбалась. Теперь, когда она
поняла, что стрелок - по крайней мере, ~пока~ - не вспылит, как бывало
порой, когда она выказывала нерасторопность или непокорность, в ее
глаза вернулся глумливый блеск солнца на стали, ассоциировавшийся у
Роланда с Деттой Уокер.
	- Неужто нет? - Она все еще беззлобно поддразнивала его, но
стрелок подумал, что, если позволить, это добродушное подтрунивание
превратится в злую издевку. Сюзанна была напряжена, взвинчена и
наполовину выпустила когти из мягких лап.
	- ~Нет~,- повторил он, отвечая насмешкой на насмешку. Теперь и
его губы вновь начинали складываться в улыбку, но в улыбке этой не
было ни мягкости, ни веселья.- Сюзанна, ты помнишь ~кобелей
беложопых~?
	Ее улыбка начала блекнуть.
	- ~Кобелей беложопых~ из Оксфорд-Тауна?
	Улыбка исчезла.
	- Ты помнишь, что эти ~кобели беложопые~ сделали с тобой и с
твоими друзьями?
	- Это была не ~я~,- сказала Сюзанна.- Это была другая женщина.-
Ее глаза потускнели, в них появилось угрюмое выражение. Роланд
терпеть не мог, когда она так смотрела, что, впрочем, вовсе не мешало
ему чувствовать одобрение: это был ~надлежащий~ взгляд; взгляд,
говоривший о том, что растопка горит хорошо и скоро огонь
перекинется на поленья.
	- Нет. Ты. Нравится тебе это или нет, это была Одетта Сюзанна
Холмс, дочь Алисы Уокер Холмс. Не ~теперешняя~ ты - ты ~прежняя~.
Помнишь пожарные шланги, Сюзанна? А золотые зубы помнишь - ты
увидела их, когда тебя и твоих друзей с хохотом поливали из
брандспойтов в Оксфорде - помнишь, как сверкали эти зубы?
	За множество долгих ночей у маленького костра она рассказала им
с Эдди и об этом, и о многом другом. Стрелок понимал не все, но слушал
внимательно. И запоминал. В конце концов, боль - орудие. Иногда самое
лучшее орудие.
	- Какая муха тебя укусила, Роланд? Зачем тебе нужно, чтобы я
вспоминала всякую мерзость?
	Теперь угрюмые глаза блестели угрожающе; они напомнили ему
глаза Аллена, какими те делались, когда добряка Аллена наконец
удавалось вывести из себя.
	- Эти камни - люди,- негромко проговорил Роланд.- Те люди, что
заперли тебя в камере, предоставив тебе обмараться. Люди с дубинками
и собаками. Люди, которые обзывали тебя черномазой п**дой.
	Он наставил на валун палец и повел его слева направо:
	- Вот тот, который ущипнул тебя за грудь и захохотал. Вот тот,
который сказал, что предпочитает проверить, не запихала ли ты что-
нибудь себе в задницу. Вот тот, что обозвал тебя шимпанзе в
пятисотдолларовом платье. Вот тот, который все водил и водил
дубинкой по спицам колес твоего кресла, покуда тебе не начало казаться,
что этот звук сведет тебя с ума. Вот тот, который обозвал твоего друга
Леона ~красным пидором~. А вот этот, последний, Сюзанна,- это Джек
Морт. Вот они. Эти камни. ~Эти люди~.
	Дыхание Сюзанны участилось, грудь под патронной лентой с
тяжелым грузом пуль поднималась и опускалась быстрыми короткими
толчками. На Роланда она уже не смотрела; ее взгляд был устремлен на
пестревшие крапинками слюды обломки камня. Позади, в некотором
отдалении, с треском повалилось дерево. К нестройному вороньему хору
в небе добавились новые голоса. С головой уйдя в игру, которая
перестала быть игрой, ни стрелок, ни женщина этого не заметили.
	- Да ну? - выдохнула Сюзанна.- Вон как?
	- Да, так. Ну - скажи же свой урок, Сюзанна Дийн, и скажи без
ошибки.
	Теперь слова падали с ее губ кусочками льда. Правая рука на
подлокотнике инвалидного кресла едва заметно дрожала, как мотор,
работающий вхолостую.
	- Не рукой целюсь; та, что целится рукою, забыла лик своего отца.
	Оком целюсь.
	- Хорошо.
	- Не рукой стреляю; та, что стреляет рукою, забыла лик своего
отца.
	Разумом стреляю.
	- Так было испокон веку, Сюзанна Дийн.
	- Не из револьвера убиваю; та, что убивает из револьвера, забыла
лик своего отца.
	Сердцем убиваю.
	- ~Так УБЕЙ же, во имя отца своего!~ - крикнул Роланд.- ~УБЕЙ
ИХ ВСЕХ!~
	Рука Сюзанны расплывчатым пятном мелькнула между
подлокотником кресла и рукояткой шестизарядного револьвера Роланда.
Секунда - и револьвер был выхвачен; левая рука молодой женщины
пошла вниз, взводя курок неуловимо быстрыми движениями, мягкими и
бархатисто-легкими, как взмахи трепещущего крылышка колибри. Над
долиной глухо прогрохотали шесть выстрелов, и пять из шести
каменных обломков, выставленных на валуне, в мгновение ока перестали
существовать.
	Секунду-другую, покуда перекатывалось затихающее эхо, ни
Роланд, ни Сюзанна не заговаривали и словно бы даже не дышали.
Безмолвствовало (по крайней мере, пока) и воронье. Стрелок нарушил
молчание двумя невыразительными, но странно категоричными
словами:
	- Весьма похвально.
	Сюзанна посмотрела на револьвер в своей руке так, точно видела
его впервые. От дула поднималась тонкая струйка дыма - абсолютно
прямая в безветренной тиши. Молодая женщина медленно вернула
револьвер в кобуру под грудью.
	- Похвально, но не идеально,- наконец сказала она.- Один раз я
промазала.
	- Разве? - Роланд подошел к валуну и взял в руки уцелевший
обломок камня. Мельком взглянул на него и перебросил Сюзанне.
	Она поймала камень левой рукой; правая, с одобрением заметил
Роланд, оставалась подле убранного в кобуру револьвера. Сюзанна
стреляла лучше и свободнее Эдди, но именно этот урок усвоила не так
быстро, как он. Будь она с ними во время перестрелки в ночном клубе у
Балазара, возможно, это произошло бы быстрее. Роланд видел: теперь
она наконец учится и этому. Сюзанна посмотрела на камень и в верхнем
углу увидела отметину - выбоинку глубиной от силы в одну
шестнадцатую дюйма.
	- Ты его только зацепила,- сказал Роланд, возвращаясь,- но в
стрельбе подчас царапина - это все, что требуется. Если зацепишь кого-
нибудь, собьешь ему прицел...- Он умолк.- Почему ты так на меня
смотришь?
	- Ты что же, не понимаешь? В самом деле не понимаешь!
	- Нет. Твои мысли часто закрыты для меня, Сюзанна.
	В его голосе не было ни капли ершистости, и Сюзанна
раздраженно тряхнула головой. Быстрый, изобилующий поворотами и
пируэтами танец, в котором кружилось ее "я", порой нервировал
Роланда; на Сюзанну такое же действие неизменно оказывала кажущаяся
неспособность стрелка говорить о чем-либо помимо того, что
непосредственно занимало его мысли. Роланд был самым большим
~буквалистом~, с каким ей доводилось сталкиваться.
	- Ладно,- сказала она,- я ~объясню~ тебе, почему я так на тебя
смотрю, Роланд. Потому что ты сделал подлость, вот почему. Ты сказал,
что не поднимешь на меня руку, ~не сможешь~ поднять на меня руку,
пусть даже я вконец распоясаюсь... но ты либо соврал, либо глуп как
пень, а я ~знаю~, что ты вовсе не дурак. Бьют не всегда рукой, как может
засвидетельствовать любая женщина и любой мужчина моей расы. Там,
откуда я родом, есть короткая поговорка: слово не обух...
	- ...костей не поломает,- закончил Роланд.
	- У нас вообще-то говорится несколько иначе, но я полагаю, это
достаточно близко. Как ни скажи, все равно чушь собачья. То, что ты
мне устроил, неспроста называется "словесной поркой". От твоих слов
мне ~больно~, Роланд, они ~оскорбительны~... ты собираешься и
дальше стоять здесь и уверять, будто не знал, что так получится?
	Она сидела в кресле, сурово, пытливо и настороженно глядя на
Роланда снизу вверх, и он - уже не в первый раз - подумал, что
инвалидное кресло инвалидным креслом, но ~беложопым кобелям~ в
родном краю Сюзанны надо было обладать либо недюжинной
смелостью, либо непроходимой тупостью, чтобы злить эту женщину. И,
поскольку Роланду довелось ходить меж них, он не думал, что ответ на
вопрос - смелость.
	- Менее всего меня заботило, обидишься ты или нет,- терпеливо
сказал он.- Я заметил, что ты показываешь зубки, и понял, что ты
вознамерилась укусить, а потому сунул тебе в пасть палку. Это возымело
действие... не так ли?
	Теперь ее лицо выражало обиженное изумление.
	- Ах ты, ~гад~!
	Вместо ответа стрелок забрал револьвер из Сюзанниной кобуры,
двумя уцелевшими пальцами правой руки неловко откинул в сторону
барабан и левой рукой принялся перезаряжать каморы.
	- В жизни не видела такого наглого, такого беспардонного...
	- Тебе ~непременно~ нужно было укусить,- сказал Роланд
прежним терпеливым тоном.- Не то ты стреляла бы совсем не так, как
должно,- рукою и револьвером вместо ока, разума и сердца. Почитать ли
это подлой уловкой? Почитать ли это наглостью? Думаю, нет. Я думаю,
Сюзанна, что наглость, своеволие и спесь нашли прибежище в ~твоем~
сердце. Я думаю, что это ~ты~ горазда на всякие подвохи и каверзы.
Впрочем, это меня не тревожит. Совсем напротив. Стрелок без зубов - не
стрелок.
	- Черт возьми, я-то ~не~ стрелок!
	Он оставил эту реплику без внимания; он мог себе это позволить.
Если Сюзанна не стрелок, он - косолап-пересмешник.
	- Будь это игра, возможно, я повел бы себя иначе. Но это не игра.
Это...
	Роланд на мгновение поднес здоровую руку ко лбу и задержал ее
там, растопырив пальцы над левым виском. Кончики пальцев, увидела
Сюзанна, едва заметно дрожали.
	- Что тебя беспокоит, Роланд? - мирно спросила она.
	Рука медленно опустилась. Стрелок вставил барабан на место и
вернул револьвер в кобуру.
	- Ничего.
	- Нет, чего. Я же видела. И Эдди тоже. Это началось почти сразу
после того, как мы ушли от моря. Что-то неладно, и становится все хуже.
	- Все в порядке,- повторил он.
	Протянув обе руки, Сюзанна забрала ладони стрелка в свои. Ее
злость прошла - по крайней мере, в эту минуту. Она серьезно взглянула
Роланду в глаза.
	- Мы с Эдди... этот мир нам чужой, Роланд. Без тебя мы здесь
неизбежно погибнем. Пусть с твоими револьверами, пусть умея стрелять
- ты научил нас стрелять достаточно хорошо,- мы все равно неминуемо
погибнем. Мы... мы зависим от тебя. Поэтому расскажи мне, что
неладно. Позволь мне попытаться помочь. Позволь ~нам~ попытаться
помочь.
	Роланд никогда не относился к тем людям, которые хорошо
разбираются в себе или хотели бы разобраться; концепция самосознания
(не говоря уже о самоанализе) была ему чужда. В его обычае было
действовать - быстро справиться, что же подсказывает ему его
абсолютно загадочная внутренняя механика, и действовать. Из них
троих стрелок был устроен наиболее совершенно: глубоко
романтическая сущность этого человека была заключена в варварски
простую оболочку, слагавшуюся из природного чутья и прагматизма.
Вот и теперь Роланд быстро прислушался к себе - и решил все рассказать
Сюзанне. О да, с ним ~творилось~ что-то неладное. Вне всяких
сомнений. Неладное творилось с его рассудком - что-то простое, под
стать его натуре, и такое же таинственное, как та странная бродячая
жизнь, к какой эта натура его побуждала.
	Он уже раскрыл рот, чтобы сказать: "Я растолкую тебе, что
неладно, Сюзанна, и сделаю это всего в трех словах: я схожу с ума". Но
не успел издать и звука, как в лесу повалилось еще одно дерево -
повалилось с оглушительным скрипом и треском, ближе, чем первое. Не
будучи на сей раз так сильно увлечены замаскированным под урок
поединком воль, и Роланд и Сюзанна услышали этот треск, услышали
поднявшийся следом взволнованный вороний грай, и оба отметили тот
факт, что дерево рухнуло неподалеку от их лагеря.
	Взгляд широко раскрытых, испуганных глаз Сюзанны,
обращенный в ту сторону, откуда донесся шум, вернулся к лицу стрелка.
"Эдди!" - сказала она.
	Позади них над темно-зеленой цитаделью леса раскатился рев -
оглушительный вопль ярости. Снова рухнуло дерево, за ним еще одно.
Шум, с каким они валились, напоминал ураганный минометный огонь.
"Сухой лес,- подумал стрелок.- Мертвые деревья".
	- ~Эдди!~ - Сюзанна сорвалась на пронзительный крик.- Что бы
это ни было, ~оно около Эдди~! - Ее руки метнулись к колесам
инвалидного кресла, начиная тяжелую, утомительную работу - разворот.
	- Оставь, некогда.- Роланд подхватил Сюзанну под мышки и
вытащил из кресла. И ему, и Эдди уже случалось носить ее, когда дорога
становилась слишком неровной для инвалидной коляски, но Сюзанну
по-прежнему изумляло пугающее, безжалостное проворство стрелка.
Только что она сидела в своем инвалидном кресле, купленном осенью
шестьдесят второго в лучшем нью-йоркском магазине медицинской
техники, и вот уже, словно капитан команды болельщиков, рискованно
балансирует у Роланда на плечах, крепко обхватив мускулистыми
бедрами его шею, а он, закинув руки за голову, вжимает ладони ей в
поясницу. Стрелок пустился бегом, шлепая разбитыми сапогами по
устланной хвоей земле между колеями, оставленными колесами
инвалидного кресла.
	- Одетта! - крикнул он, в минуту сильного волнения возвращаясь к
имени, под которым впервые узнал ее.- Не потеряй револьвер! Отцом
твоим заклинаю!
	Роланд во весь дух мчался между деревьями. Он увеличил и без
того размашистый шаг, и по ним с Сюзанной подвижной мозаикой
заскользило кружево тени вперемежку с яркими цепочками солнечных
бликов. Дорога пошла под уклон. Сюзанна подняла левую руку, чтобы
отвести ветку, вознамерившуюся сбить ее с плеч стрелка, и в тот же миг
резко опустила правую, придержав рукоять старинного револьвера.
	"Миля,- подумала она.- Сколько нужно времени, чтобы пробежать
милю? Сколько понадобится времени, если Роланд будет так
выкладываться? Если он сумеет держать темп на этих скользких иголках
- немного... но, может, и слишком много. Господи, пусть с Эдди ничего
не случится... пусть с моим Эдди ничего не случится".
	Словно в ответ она услышала, как невидимый зверь вновь взревел.
Его оглушительный голос был точно гром. Точно приговор.


2

	В лесах, некогда известных как Великие Западные Леса, он был
самым большим созданием. И самым древним. Многие из огромных
старых вязов, замеченных Роландом в долине внизу, были еще только-
только пробившимися из земли прутиками, когда этот медведь явился из
туманных неизведанных просторов Внешнего Мира, словно жестокий
странствующий монарх.
	Когда-то в Западных Лесах жили люди Древнего Племени (это их
следы в последние недели время от времени попадались Роланду) - жили
в вечном страхе перед исполинским бессмертным медведем. Обнаружив,
что на новых землях, куда они пожаловали, они не одни, люди поначалу
пытались убить его, но их стрелы, хоть и приводили зверя в ярость, не
причиняли серьезного вреда. Зато, не в пример прочим лесным тварям,
не исключая и хищных кустарниковых кошек, что устраивали себе
логова и производили на свет потомство в дюнах на западе, великана не
ставил в тупик ~источник~ его мучений. Нет; он, этот медведь, знал,
откуда берутся стрелы. ~Знал~. И за каждую стрелу, нашедшую цель в
живой плоти под косматой шкурой, забирал у Древнего Племени троих,
четверых, а то и целую дюжину. Детей, если мог до них добраться;
женщин, если не мог. Воинами он пренебрегал, и это было унизительнее
всего.
	С течением времени людям стала ясна истинная природа зверя, и
попытки убить его прекратились. Он, конечно же, был воплощением
демона - или призраком божества. Они нарекли его "Мьяр", что на языке
Древнего Племени означало "мир под миром". Восемнадцать с лишним
веков длилось неоспоримое господство этого семидесятифутового
медведя в Западных Лесах, и вот он умирал. Возможно, поначалу
орудием смерти стало некое микроскопическое живое существо,
попавшее в медвежий организм с едой или питьем; возможно, винить
следовало весьма преклонный возраст великана; скорее всего, дело было
в сочетании того и другого. Важна была не причина, а окончательный
результат: невероятный, потрясающий мозг косматого гиганта
опустошала, превратив в свою кормушку, стремительно
увеличивающаяся колония паразитов. После многих лет расчетливого
звериного здравомыслия Мьяр сошел с ума.
	Медведь понял: в его лесу опять появились люди; он правил в этой
чаще, и какой бы обширной она ни была, ни одно значительное
происшествие в ее пределах не ускользало от его внимания надолго. Он
убрался подальше от новоприбывших - не из страха, а оттого, что ему до
них, как и им до него, не было никакого дела. Потом за работу взялись
паразиты, и чем сильнее Мьяром овладевало безумие, тем больше крепла
уверенность лесного исполина в том, что это опять Древнее Племя, что
расстановщики капканов и выжигатели леса вернулись и вскоре вновь
примутся за прежнее вредное озорство. Только лежа в своей последней
берлоге, в добрых тридцати милях от занятого новоприбывшими места,
и чувствуя себя на заре каждого следующего дня хуже, чем на закате
предыдущего, он пришел к твердому убеждению, что Древнее Племя
наконец изыскало действенную пагубу: яд.
	На этот раз он шел не за тем, чтобы отомстить за пустячную рану -
он шел бесследно уничтожить врагов, пока их яд не успел доконать его...
и в дороге мысли исчезли. Осталась лишь багровая ярость, монотонное
поскрипыванье заржавленной штуки у него на темени -
расположившейся меж ушей вращающейся штуки, которая когда-то
делала свое дело в приятной тишине,- да пугающе обострившееся
обоняние, которое безошибочно вело его к лагерю трех пилигримов.
	Медведь, которого по-настоящему звали не Мьяром, а совершенно
иначе, продирался через лес точно некое подвижное сооружение,
косматая башня с красновато-коричневыми глазками. В этих глазах
тлело безумие и жар лихорадки. Огромная голова, одетая гирляндой
сломанных веток и облетевшей хвои, безостановочно вертелась из
стороны в сторону. То и дело раздавался приглушенный акустический
взрыв - АП-ЧХИ! - зверь чихал, и из мокрых ноздрей летели тучи
корчащихся белых паразитов. Лапы, вооруженные трехфутовыми
кривыми когтями, раздирали древесные стволы. Он шел, поднявшись на
дыбы, продавливая в мягкой черной почве под деревьями глубокие
следы. От него едко пахло свежей смолой и застарелым, закисшим
дерьмом.
	Штука у него на макушке жужжала и поскрипывала, поскрипывала
и жужжала.
	Курс медведя оставался почти неизменным: прямая, которая
должна была привести к становищу тех, кто дерзнул вернуться в его лес,
кто посмел с недавних пор наполнить его голову тягостной, неведомой,
мучительной болью. Древнее ли это племя, новое ли, оно погибнет.
Порой, завидев сухое дерево, он довольно далеко отклонялся от прямой
дороги, чтобы повалить мертвый ствол. Оглушительный треск падения -
сухой, взрывной - тешил зверя; когда в конце концов дерево во всю свою
прогнившую длину растягивалось на лесной подстилке или застревало,
привалясь к одному из сородичей, медведь спешил дальше в наклонно
падающих снопах солнечного света, помутневшего от носившейся в
воздухе древесной пыли.


3

	Двумя днями раньше Эдди Дийн вновь занялся резьбой по дереву.
В последний раз он пробовал что-то вырезать, когда ему было
двенадцать. Эдди помнил, что в свое время любил и, кажется, неплохо
умел резать по дереву. Помнить последнюю подробность наверняка
молодой человек не мог, но на то, что память его не подводит, указывало
по меньшей мере одно обстоятельство: Генри, его старший брат, видеть
не мог Эдди за этим занятием.
	"Ага,- говорил обычно Генри,- гляньте-ка на нашего маменькина
сыночка. Что сегодня мастерим, тютя? Домик для куколки? Ночной
горшочек для своей писюльки-масюльки? Утеньки, какой
СИМПОМПОНЧИК!"
	Генри никогда ничего не запрещал Эдди открытым текстом; он
никогда не подходил к братишке и не говорил без обиняков: "Будь добр,
брось это, браток. Понимаешь, больно здорово у тебя выходит, а мне
нож вострый, когда у тебя что-нибудь здорово выходит. Потому что,
видишь ли, это ~у меня~ все должно получаться на-ять. У ~меня~. У
Генри Дийна. А стало быть, вот что я, пожалуй, сделаю, брат мой:
начну-ка я тебя за определенные вещи подымать на смех. Я не буду
говорить напрямик "не делай так, это меня раздражает", а то еще
подумают, будто я - ну, ты понимаешь - с прибабахом. Но дразниться-то
можно, ведь старшие братья ~всегда~ дразнятся, верно? Это ведь часть
образа. Я буду дразнить тебя, доводить и обсмеивать, пока ты просто-
напросто не #бросишь# это б***ство на х**! Хорэ? Нет возражений?"
	На самом-то деле возражения у Эдди ~были~, но в семействе Дийн
все обычно выходило так, как хотелось Генри. И до самых недавних пор
казалось, что это правильно - не ~хорошо~, а ~правильно~. Тут, если
только вы въезжаете, есть небольшое, но ключевое отличие.
Правильным такое положение вещей казалось по двум причинам. Одна
лежала на поверхности, вторая - под спудом, в глубине. Видимая
причина заключалась в том, что пока миссис Дийн была на работе,
Генри должен был Приглядывать за Эдди. Приглядывать приходилось
беспрерывно, поскольку (если только вы въезжаете) когда-то
существовала и ~сестра~ Дийн.
	Останься она в живых, она была бы на четыре года старше Эдди и
на четыре года моложе Генри, но в том-то, видите ли, и штука, что в
живых она ~не~ осталась. Когда Эдди было два года, ее сбил пьяный
водитель. Это случилось, когда она стояла на тротуаре и смотрела, как
играют в классики.
	Иногда, слушая Мела Аллена, ведущего прямой репортаж по
каналу "Янки Бейсбол", маленький Эдди думал о сестре. После чьего-
нибудь мощного, поистине пушечного удара Мел зычно гаркал: "Елы-
палы, да парень вышиб из него все, что только можно! ДО СКОРЫХ
ВСТРЕЧ!" Ну, что ж, и тот пьянчуга вышиб из Селины Дийн все, что
только можно, елы-палы, до скорых встреч. Ныне Селина пребывала в
заоблачных высях, на необъятной верхней палубе небес, и случилось это
не потому, что Селина Дийн уродилась невезучей, и не потому, что штат
Нью-Йорк даже после третьего "В СОСТОЯНИИ АЛКОГОЛЬНОГО
ОПЬЯНЕНИЯ" решил не херить водительские права сбившего ее
пьяного хера, и даже не потому, что Всевышний нагнулся подобрать
земляной орешек; это случилось потому (как частенько втолковывала
сыновьям миссис Дийн), что некому было Приглядеть за Селиной.
	Делом Генри было постараться, чтобы Эдди чаша сия минула раз
и навсегда. Вот в чем состояла его работа, и он с ней справлялся, но это
давалось, мягко говоря, нелегко - тут мнения Генри и миссис Дийн
совпадали. И мать, и брат постоянно напоминали Эдди, скольким Генри
пожертвовал, чтобы уберечь Эдди от пьяных за рулем, грабителей,
наркоманов и, очень может быть, даже от злобных пришельцев, которые,
возможно, крейсируют поблизости от пресловутой верхней палубы и в
любой момент могут решить спуститься на атомных реактивных лыжах
со своей летающей тарелки, чтобы утащить какого-нибудь карапуза
вроде Эдди Дийна. А значит, очень нехорошо заставлять Генри, и без
того издерганного такой страшной ответственностью, нервничать еще
сильнее. И если Эдди делал что-то и ~впрямь~ заставлявшее Генри
нервничать еще сильнее, ему следовало немедля бросить свое занятие,
тем самым вознаграждая брата за все то время, что тот потратил,
Приглядывая за Эдди. Если думать об этом так, становилось понятно:
делать что бы то ни было лучше, чем может Генри, некрасиво.
	Затем, существовала и глубинная (можно сказать, "мир-под-
мирная") причина - более веская, поскольку о ней совершенно
невозможно было сказать вслух: Эдди не мог позволить себе быть лучше
Генри почти ни в чем, ибо Генри почти ни на что не годился... только
Приглядывать за Эдди, разумеется.
	Генри учил Эдди играть в баскетбол на спортплощадке неподалеку
от многоэтажки, в которой они жили,- было это на бетонной окраине,
где на горизонте миражами высились башни Манхэттена и царствовало
пособие по безработице. Эдди был восемью годами моложе Генри и куда
меньше, однако намного проворнее. У него было врожденное чувство
игры; стоило мальчугану с мячом в руках очутиться на покрытом
трещинами, бугристом бетоне площадки, как начинало казаться, будто
тактика игры шипит и пузырится в его нервных окончаниях. Эдди был
проворнее брата, но это бы полбеды. Беда заключалась в том, что он был
~лучше~ Генри. Если бы Эдди не понял этого по результатам
баскетбольных дуэлей, которые они с Генри порой устраивали, то обо
всем догадался бы по грозовым взглядам и сильным тычкам в плечо,
какими Генри нередко оделял его после, по дороге домой.
Предполагалось, что тычки эти шуточные ("Кто не спрятался, я не
виноват!" - радостно выкрикивал Генри, и ~бац, бац!~ кулаком с
выставленной костяшкой в бицепс Эдди), но они вовсе не походили на
шутку. Они походили на предостережение. Словно Генри таким манером
говорил: ~"Когда ведешь мяч к корзине, братан, лучше не обводи меня,
не выставляй дураком. Лучше не забывай: Я ЗА ТОБОЙ
ПРИГЛЯДЫВАЮ"~.
	То же было справедливо в отношении чтения... бейсбола...
штандера... математики... даже прыгалок, игры девчачьей. Все это Эдди
делал (или ~мог~ сделать) лучше - тайна, которую следовало сохранить
любой ценой. Потому, что Эдди был младшим. Потому, что Генри
Приглядывал за ним. Но важнейшая составляющая этой скрытой от
постороннего глаза причины была одновременно и простейшей: все это
надлежало держать в секрете потому, что Эдди боготворил своего
старшего брата Генри.


4

	Два дня назад Сюзанна свежевала кролика, Роланд затевал ужин, а
Эдди тем временем бродил по лесу чуть южнее лагеря. И на свежем пне
увидел занятный вырост. Эдди захлестнуло странное ощущение (он
полагал, что именно это и называется ~deja vu~ <<*3>>), и он
обнаружил, что не отрывает пристального взгляда от торчащего
отростка, похожего на халтурно сделанную дверную ручку. Молодой
человек смутно сознавал, что во рту у него пересохло.
	Несколькими секундами позже Эдди понял, что ~смотрит~ на
торчащий из пня отросток, а ~думает~ про двор за домом, где они с
Генри жили,- об ощущении нагретого солнцем цемента под своим задом
и обо все перешибающем аромате отбросов, наплывающем с помойки в
переулке за углом. В этом воспоминании в левой руке Эдди держал
деревяшку, а в правой - кривой нож из ящика у раковины. Торчащий из
пня отросток напомнил Эдди о кратком периоде страстной
влюбленности в резьбу по дереву. Просто память об этом кусочке жизни
Эдди была похоронена так глубоко, что сперва молодой человек не
сообразил, в чем дело.
	Больше всего Эдди любил в резьбе по дереву момент ~видения~,
наступавший даже раньше, чем начнешь работать. Иногда вы видели
легковушку или грузовик. Иногда - собаку или кошку. Однажды,
припомнил Эдди, в деревяшке проступило лицо идола, страшноватого,
вырубленного из цельной глыбы идола с острова Пасхи - такого Эдди
видел в школе, в одном из номеров "Нэшнл джиогрэфикс". Та фигурка
вышла неплохо. Суть игры, ее азарт состояли в том, чтобы выяснить,
какую же часть увиденного можно вызволить из дерева, не сломав.
Добыть вещицу целиком никогда не получалось, но, действуя крайне
осторожно и аккуратно, порой удавалось извлечь немало.
	В шишке на боку пня что-то было. Эдди подумал, что ножом
Роланда, пожалуй, сможет освободить довольно много. Таким острым,
таким удобным резцом ему никогда еще не приходилось работать.
	В дереве что-то терпеливо дожидалось, чтобы кто-нибудь - кто-
нибудь вроде Эдди! - пришел дать ему волю. Освободить.
	~"О, гляньте-ка на нашего маменькиного сынка! Что сегодня
мастерим, тютя? Домик для куколки? Ночной горшочек для своей
писюльки-масюльки? Рогатку, чтоб можно было прикидываться, будто
охотишься на кролей, как большие пацаны? О-о-о... какая
ПГЕЛЕСТЬ!"~
	Эдди обуял стыд, ощущение, что он совершает нечто дурное; его
затопило острое сознание того, что это - тайна, которую должно
сохранить любой ценой... а потом он - в который раз - вспомнил, что
Генри Дийн, превратившийся со временем в великого мудреца и
выдающегося торчка, мертв. Осознание этого факта все еще не утратило
способности заставать Эдди врасплох, оно продолжало задевать за
живое, заставляя когда горевать, когда злиться, а порой испытывать
чувство вины. В этот день, за два дня до того, как из зеленых коридоров
леса вырвался разъяренный медведь-исполин, оно поразило молодого
человека наиудивительнейшим образом. Эдди почувствовал облегчение
и окрыляющую радость.
	Он был свободен.
	Осторожно прорезая древесину вокруг основания шишки ножом,
позаимствованным у Роланда, Эдди отделил вырост от пня, вернулся с
ним на прежнее место и уселся под деревом, вертя деревяшку в руках. Он
смотрел не ~на~ нее, он смотрел ~в~ нее.
	Сюзанна закончила возиться с кроликом. Мясо отправилось в
горшок над костром; шкурку она растянула между двух палок, привязав
сыромятным шнуром, мотки которого хранились в кошеле Роланда.
Позднее, после вечерней трапезы, Эдди возьмется выделывать эту
шкурку начисто. Опираясь на руки, Сюзанна без труда заскользила туда,
где, привалясь к высокой старой сосне, сидел Эдди. Роланд у костра
крошил в горшок какие-то загадочные - и без сомнения восхитительные -
лесные травы.
	- Что поделываем, Эдди?
	Эдди обнаружил, что сдерживает нелепое стремление спрятать
деревяшку за спину.
	- Да так, ничего,- сказал он.- Вот подумал... ну... может, вырезать
что-нибудь.- Он помолчал, потом прибавил: - Правда, я по этой части не
большой мастак.- Говорил он так, словно старался убедить Сюзанну.
	Сюзанна озадаченно взглянула на Эдди. Она, казалось, совсем уже
собралась что-то сказать, но мгновение спустя просто пожала плечами и
удалилась, оставив Эдди в покое. Она понятия не имела, отчего юноша
словно бы стыдился потратить немного времени на резьбу (ее-то отец
только и делал, что резал да строгал), но полагала: если это требует
отдельного разговора, то в свое время Эдди такой разговор заведет.
	Эдди понимал, что чувствовать себя виноватым бессмысленно и
глупо, но при этом сознавал: ему удобнее работать, когда он в лагере
один. Похоже, старые привычки иногда отмирают очень неохотно.
Победа над героином, оказывается, сущие пустяки по сравнению с
победой над своим детством.
	Эдди неожиданно для себя обнаружил, что, когда Роланд с
Сюзанной покидают лагерь ради охоты, упражнений в стрельбе или
весьма своеобразных уроков стрелка, он трудится над своим куском
дерева на удивление споро и со все возрастающим наслаждением. Да,
там, внутри, кое-что было, тут Эдди не ошибся. Предмет простых
очертаний, и нож Роланда вызволял его с пугающей легкостью. Эдди
думал извлечь эту нехитрую штуку из деревяшки почти целиком, а
значит, праща действительно могла стать настоящим оружием. Может,
она и не шла ни в какое сравнение с большими револьверами Роланда -
пусть, все равно это было нечто, сделанное собственными руками Эдди.
Что-то ~свое~. И эта мысль очень радовала юношу.
	Он не услышал испуганного карканья первых поднявшихся в небо
ворон. Он уже представлял себе - предвкушал - как в очень скором
времени, возможно, увидит дерево с плененным в нем луком.


5

	Эдди услышал приближение медведя раньше Роланда и Сюзанны,
но ненамного: молодого человека сковывало глубокое оцепенение,
порожденное той сосредоточенностью, что сопутствует творческому
порыву в миг, когда он наиболее мощен и сладостен. Почти всю жизнь
Эдди такие порывы подавлял, и этот завладел им безраздельно. Эдди
стал добровольным узником.
	Из этого оцепенения его вырвал не треск падающих деревьев, а
короткий гром револьверного выстрела на юге. Улыбаясь, Эдди поднял
голову и обсыпанной опилками рукой откинул волосы со лба. Он сидел,
привалясь к высокой сосне, на поляне, ставшей их домом, в скрещенье
ложащихся на лицо лучей зелено-золотого лесного света, и был в эту
минуту действительно красив - молодой человек с непокорными
темными волосами, которые все время норовили рассыпаться по
высокому лбу; молодой человек с энергичным подвижным ртом и
светло-карими глазами.
	Его взгляд на мгновение перекочевал ко второму револьверу
Роланда, свисавшему на ремне с ближней ветки, и Эдди вдруг
обнаружил, что с любопытством размышляет над тем, давно ли Роланд
перестал уходить куда бы то ни было без того, чтобы у него на боку не
висел хоть один из его легендарных револьверов. Этот вопрос привел
Эдди к двум другим.
	#Сколько# ему лет, этому человеку, выдернувшему их с Сюзанной
из родного мира и родных ~когда~? И, что более существенно, что с
этим человеком творится?
	Сюзанна обещала затронуть эту тему... если отстреляется хорошо
и если от общения с ней шерсть у Роланда не встанет дыбом. Эдди не
думал, что Роланд сразу же выложит все как на духу, но пришла пора
дать долговязому уроду понять: ~они~ знают, что ~что-то~ неладно.
	- Захочет Господь - будет вода,- проговорил Эдди, возвращаясь к
своему занятию. На губах у него играла едва заметная улыбочка. Они с
Сюзанной уже нахватались присказок от Роланда... а он - от них. Почти
как если бы они были половинками единого целого...
	В чаще неподалеку повалилось дерево, и Эдди мигом вскочил, с
наполовину вырезанной пращой в одной руке и ножом Роланда - в
другой. Молодой человек наконец насторожился и с колотящимся
сердцем уставился через поляну туда, откуда донесся шум. Что-то
приближалось. Теперь-то Эдди было слышно, как оно шумно, по-
хозяйски ломится сквозь кусты, и он с горечью подивился, что заметил
это так поздно. В далеком уголке его сознания тоненький голосок
пропищал: поделом тебе. Не делай ничего лучше Генри, не трепли брату
нервы.
	С прерывистым надсадным треском упало еще одно дерево. Эдди,
смотревший в проход, образованный неровным строем высоких елей,
увидел, как в неподвижный воздух поднялось облако древесной пыли.
Существо, повинное в появлении этого облака, вдруг заревело - свирепо,
так, что кровь стыла в жилах.
	Здоровущий, сука, кто он ни есть.
	Бросив деревяшку на землю, Эдди метнул нож Роланда в дерево,
росшее в пятнадцати футах слева. Нож сделал в воздухе двойное сальто
и, задрожав, вонзился в ствол по середину лезвия. Эдди протянул руку к
ветке, на которой висела кобура стрелка, выхватил револьвер и взвел
курок.
	Остаться или дать тягу?
	Но молодой человек обнаружил, что уже не может позволить себе
роскошь решать этот вопрос. Тварь была не только огромной, но и
~быстрой~, и бежать было поздно. В проходе между деревьями с
северной стороны поляны, куда он смотрел, ему начали открываться
исполинские очертания - силуэт, поспорить вышиною с которым могли
лишь самые высокие деревья. Гигант тяжело и неуклюже шел прямо на
юношу. Взгляд чудовища уперся в Эдди Дийна, и оно вновь заревело.
	- Мама родная, шиздец,- прошептал Эдди, когда очередное дерево
согнулось, выстрелило, точно пушка, и с громким треском рухнуло на
лесную подстилку, подняв облако пыли и сухой хвои. Теперь зверь -
медведь ростом с Кинг-Конга,- ломая сучья, надвигался на поляну.
Земля дрожала у него под ногами.
	~"Что будешь делать, Эдди?~ - внезапно спросил Роланд.-
~Думай! Это единственное преимущество, какое есть у тебя перед оным
зверем. Что ты будешь делать?"~
	Что оного зверя удастся убить, Эдди не думал. Из базуки - может
быть, но из стрелкова сорок пятого калибра - нет. Можно было бы
убежать, но ему отчего-то казалось, что наступающий на поляну зверь
при желании способен проявить изрядное проворство. Эдди
догадывался, что вероятность окончить жизнь раздавленным в лепешку
пятой медведя-великана составляет добрых пятьдесят процентов.
	Так на что решиться? Остаться и стрелять или бежать отсюда как
угорелому?
	Эдди пришло в голову, что есть и третий вариант: можно
взобраться наверх.
	Он повернулся к дереву, о которое опирался спиной. Это была
огромная вековая сосна, бесспорно, самое высокое дерево в этой части
леса. Ее первая ветвь развернула свой зеленый перистый веер в восьми
футах от земли. Эдди снял револьвер с курка, сунул за пояс штанов,
подпрыгнул, ухватился за ветку и лихорадочно подтянулся. За его
спиной вновь зычно взревел ворвавшийся на поляну медведь.
	Молодой человек так или иначе непременно стал бы его добычей,
и висеть бы тогда кишкам Эдди Дийна веселыми яркими нитями на
нижних ветвях сосны, если бы в этот миг медведь опять не расчихался.
Подняв на месте бывшего костра черную тучу пепла, зверь замер,
согнувшись чуть ли не вдвое и уперев передние лапищи в огромные
ляжки, отчего на мгновение сделался похож на старика в шубе - на
простуженного старика. Он чихал и чихал - АП-ЧХИ! АП-ЧХИ! АП-
ЧХИ! - и от его морды летели мириады паразитов. Горячая струя мочи
била между лап в кострище, с шипением размывая россыпь угольков.
	Не тратя попусту дарованные ему несколько дополнительных
решающих секунд, Эдди с обезьяньим проворством взлетел на сосну,
остановившись лишь раз, чтобы убедиться, что револьвер по-прежнему
крепко сидит за поясом его штанов. Эдди владел ужас; он уже
наполовину убедил себя, что погибнет (чего же и ждать, когда рядом
нету Генри, который бы Приглядывал за ним),- и все равно в голове у
юноши клокотал безумный смех.
	"Положение безвыходное,- подумал Эдди.- Не хило, а, фанаты?
Загнан на дерево Медведзиллой".
	Тварь снова подняла голову - солнце короткими ослепительными
вспышками заиграло на вращающейся штуке меж ее ушей - и атаковала
дерево Эдди. Высоко занеся лапу, медведь ударил, намереваясь сшибить
молодого человека с сосны, как шишку. Эдди перемахнул на следующий
сук. В тот же миг огромная лапа переломила ветку, на которой он только
что стоял, пропоров и сорвав с Эдди ботинок. Ошметки разодранного
надвое башмака отлетели прочь.
	"Ничего-ничего, все нормально,- думал Эдди.- Если хочешь,
Братец Медведь, забери оба. Чертовы штиблеты все равно давно
сносились".
	Медведь заревел и хлестнул по дереву, оставив в древней коре
глубокие раны, из которых потекла прозрачная живица. Эдди, не
останавливаясь, судорожно карабкался вверх по редеющим ветвям.
Осмелившись мельком глянуть вниз, он уперся взглядом прямо в мутные
глаза медведя. Фоном для запрокинутой головы зверя служила поляна,
превратившаяся в мишень с грязным пятном раскиданного кострища
вместо яблочка.
	- Промахнулся, гнида косма...- начал молодой человек, и тут
медведь, не опуская головы, чтобы видеть Эдди, чихнул. Эдди
немедленно залило горячей слизью, замешанной на тысячах белых
червячков. Они отчаянно извивались у него на руках, на рубахе, на шее и
на лице.
	Пронзительно вскрикнув от неожиданности и отвращения, Эдди
принялся прочищать глаза и рот, потерял равновесие и едва успел
вовремя зацепиться сгибом руки за соседнюю ветку. Удерживаясь таким
образом, он отряхивался, ожесточенно, всей пятерней, стирая с себя как
можно больше кишащей червями густой мокроты.
	Медведь взревел и снова ударил по дереву. Сосна раскачивалась,
словно мачта в шторм... но новые царапины появились по меньшей мере
семью футами ниже той ветки, в которую что было сил упирался ногами
Эдди.
	Червяки издыхают, понял молодой человек. Должно быть, они
начали гибнуть, едва покинув зараженные трясины в теле чудовища. От
этой мысли ему немного полегчало, и он опять принялся карабкаться
вверх по сосне. Через двенадцать футов Эдди остановился, не рискуя
подниматься выше. Ствол сосны, диаметр которого у подножия
составлял, вероятно, добрых восемнадцать футов, здесь имел в
поперечнике не более восемнадцати дюймов. Эдди распределил свой вес
между двумя ветвями, но он чувствовал, как обе они пружинисто гнутся
под его тяжестью. Отсюда, с высоты птичьего полета, открывался вид на
расстилающийся внизу волнующийся ковер леса и западные предгорья.
При иных обстоятельствах этой картиной стоило бы насладиться без
спешки.
	"Крыша мира, мамочка",- подумал Эдди. Он опять посмотрел
вниз, в запрокинутую медвежью морду, и на мгновение все мысли из его
головы вытеснило чистейшее изумление.
	Из черепа медведя что-то росло - что-то, похожее, с точки зрения
Эдди, на маленький радар. Устройство это судорожными рывками
поворачивалось, пуская солнечные зайчики, и слышно было, как оно
тоненько поскрипывает. Эдди, в свое время успевший сменить несколько
старых машин (из тех, что заполняют стоянки для подержанных
автомобилей и на ветровом стекле у них шампунем выведено "ДЛЯ ВАС,
УМЕЛЬЦЫ!"), подумал, что скрип, издаваемый этим устройством,- это
скрип подшипников, которые следует поскорее сменить, не то их заест
раз и навсегда.
	Медведь протяжно заворчал. Из его пасти густыми хлопьями
полезла кишащая червями желтоватая пена. Если до сих пор Эдди не
доводилось заглядывать в глаза полному безумию (сам он, не единожды
оказывавшийся нос к носу со стервой мирового класса Деттой Уокер,
считал иначе), то он смотрел в них сейчас... но, к счастью, чудовищную
морду отделяло от него добрых тридцать футов, да и смертоносные
когти при всем старании футов пятнадцать не доставали до его подошв.
И в отличие от деревьев, на которых медведь срывал свою злобу по
дороге на поляну, эта сосна сухой не была.
	- Безнадега, милок, мексиканская ничья,- пропыхтел Эдди. Он утер
потный лоб липкой от смолы рукой и стряхнул грязь вниз, в морду
страшилищу.
	Тогда существо, которое люди Древнего Племени звали Мьяром,
громадными лапами обхватило дерево и затрясло. Сосна заходила из
стороны в сторону, как маятник. Вцепившись в ствол и сощурившись
так, что глаза превратились в угрюмые щелки, Эдди держался изо всех
сил.


6

	У края поляны Роланд внезапно остановился. Восседавшая у него
на плечах Сюзанна, не веря своим глазам, уставилась на открытое
пространство. На другой стороне прогалины, у подножия дерева, под
которым они три четверти часа назад оставили Эдди, стоял зверь. Сквозь
полог ветвей и темно-зеленой хвои Сюзанна видела его туловище лишь
мельком. Возле ступни чудовища лежала вторая портупея Роланда.
Сюзанна увидела, что кобура пуста.
	- Боже мой,- пробормотала она.
	Испустив надсадный, по-бабьи визгливый рев, в котором звучала
горькая жалоба, медведь затряс дерево. Ветви заметались, точно под
сильным ветром. Взгляд Сюзанны скользнул вверх, и у макушки сосны
она увидела темную фигурку. Эдди цеплялся за ствол ходившего
ходуном дерева. У нее на глазах рука молодого человека сорвалась и
исступленно зашарила по воздуху в поисках опоры.
	- ~Что будем делать?~ - крикнула Сюзанна Роланду.- ~Он щас
стряхнет его! Что будем делать?~
	Роланд попытался задуматься над этим, но то странное чувство,
которое теперь не покидало его ни на минуту, вернулось, словно бы еще
сильнее обостренное напряжением. Стрелку казалось, что в его черепной
коробке поселились два человека, каждый - со своим набором
воспоминаний. Когда эти двое затевали спор и каждый настаивал на
том, что именно ~его~ воспоминания подлинные, Роланду казалось, что
его раздирают надвое. Он сделал отчаянное усилие соединить эти
половинки и преуспел... по крайней мере, временно.
	- Это один из Двенадцати! - прокричал он.- Один из Стражей!
~Должен~ быть! Но я думал, они...
	Медведь опять рявкнул, глядя вверх, на Эдди, и принялся лупить
по сосне, как энергичный напористый боксер. Ветки с хрустом ломались
и сыпались вниз, в беспорядке устилая землю вокруг великана.
	- ~Что?~ - пронзительно крикнула Сюзанна.- ~Что ты не
договорил?~
	Роланд закрыл глаза. В голове у него какой-то голос громко
воскликнул: ~"Мальчика звали Джейк!"~ В ответ загорланил другой
голос: ~"#Не было# никакого мальчика! #Не было# никакого
мальчишки, и ты это знаешь!"~
	~"Пошли вон, оба!"~ - мысленно огрызнулся стрелок и крикнул:
	- Стреляй в него! Стреляй ему в зад, Сюзанна! Он развернется и
бросится на нас! Тогда ищи у него на голове одну штуку! Это...
	Медведь опять обиженно заревел. Он бросил лупить по сосне и,
возвращаясь к прежней тактике, затряс дерево. У вершины послышались
зловещие скрип и треск.
	В минуту относительного затишья Роланд крикнул:
	- Я думаю, это что-то вроде шапочки! Маленькая стальная
шапочка! Стреляй по ней, Сюзанна! Да не промажь!
	Сюзанну вдруг объял ужас; ужас и, что явилось для нее полнейшей
неожиданностью, иное чувство - невыносимого одиночества.
	- ~Нет! Я промахнусь! Стреляй ты, Роланд!~ - Она неловкими
пальцами потащила револьвер из кобуры, чтобы отдать его стрелку.
	- Не могу! - проорал Роланд.- Угол плохой! Это должна сделать
~ты~, Сюзанна! Вот настоящее испытание, и лучше бы ты его
выдержала!
	- ~Роланд...~
	- ~Он собирается обломать верхушку!~ - рявкнул в ответ стрелок.-
~Ты что, не видишь?~
	Сюзанна посмотрела на револьвер в своей руке. Поглядела через
поляну на гигантского медведя в облаке летящих во все стороны зеленых
иголок. На Эдди, качавшегося из стороны в сторону, будто стрелка
метронома. Вероятно, у него был второй револьвер Роланда, но Сюзанна
понимала, что молодому человеку им никак не воспользоваться -
медведь неминуемо стряхнет Эдди с его насеста, как перезрелую сливу. К
тому же Эдди мог выстрелить не туда, куда нужно.
	Она подняла револьвер. От страха у нее схватило живот.
	- Держи меня неподвижно, Роланд,- сказала она.- Иначе...
	- Насчет меня не тревожься!
	Сюзанна выстрелила дважды, нажимая на спуск плавно, как учил
Роланд. Гулкие выстрелы прорезали шум, поднятый трясущим дерево
медведем, как резкие щелчки кнута. Она увидела, что обе пули попали в
цель и вошли в левую ягодицу медведя меньше чем в двух дюймах одна
от другой.
	От неожиданности, боли и возмущения зверь завизжал. Из
плотной завесы ветвей и хвои появилась громадная лапа. Она шлепнула
по больному месту, поднялась, роняя алые капли, и вновь исчезла из
вида. Сюзанна представляла себе, как там, наверху, медведь
рассматривает окровавленную подушечку этой лапы. Послышался
порывистый шелест и треск - медведь развернулся, одновременно
наклонясь и опустившись на четвереньки, чтобы развить максимальную
скорость. Сюзанна в первый раз увидела морду чудовища, и сердце у нее
екнуло: вытянутое рыло в пене, горящие фонари огромных глаз.
Косматая голова мотнулась влево... вправо... и остановилась напротив
Роланда, который стоял, широко расставив ноги. На плечах у него
балансировала Сюзанна Дийн.
	С сокрушительным ревом медведь бросился на них.


7

	~Скажи свой урок, Сюзанна Дийн, скажи без ошибки~.
	Медведь бросился на них. Наблюдать за его неуклюжими
скачками было все равно что смотреть на взбесившийся фабричный
станок под наброшенным кем-то огромным, побитым молью ковром.
	~Что-то, похожее на шапочку! На маленькую стальную шапочку!~
	Сюзанна увидела ее... но эта шапочка напомнила ей не столько
шапочку, сколько блюдце радара - значительно более скромную версию
того, что студия "Кино-Тон" показывала в документальных фильмах о
системе ДРО <<*4>>, надежно защищающей всех до единого от
опасности внезапного нападения русских. Она была больше голышей,
сбитых Сюзанной с валуна, но больше было и расстояние. Солнце и тень
скользили по радару обманчивой рябью.
	~Не рукой целюсь; та, что целится рукою, забыла лик своего
отца~.
	~Я не смогу!~
	~Не рукой стреляю; та, что стреляет рукою, забыла лик своего
отца~.
	~Я промажу! Я знаю, что промажу!~
	~Не из револьвера убиваю; та, что убивает из револьвера...~
	- Стреляй! - взревел Роланд.- Сюзанна, ~стреляй~!
	Еще не нажав на спуск, Сюзанна увидела, как пуля, ведомая от
дула к мишени ни больше ни меньше, как ее, Сюзанны, искренним и
страстным желанием послать эту пулю точно, попадает в цель. Страх как
рукой сняло. Осталось лишь глубокое ледяное спокойствие, и Сюзанна
успела подумать: "Так вот что он чувствует. Боже мой - как он это
выносит?"
	- Сердцем убиваю, сволочь,- процедила она сквозь зубы, и грянул
выстрел.


8

	Серебристая штуковина крутилась на стальном стержне,
всаженном в череп медведя. Пуля Сюзанны ударила точно в центр, и
блюдце радара разлетелось на сотню сверкающих кусков. Штырь
поглотило синее трескучее пламя, развернувшееся вуалью, которая на
мгновение словно бы облепила с боков морду зверя.
	Медведь страдальчески взвыл и поднялся на дыбы, наугад молотя
по воздуху когтистыми пятернями. Нетвердо ступая, зверь развернулся,
описав широкий круг, и замахал лапами, словно решил взлететь. Он
опять попытался зареветь, но исторг лишь некий звук сродни
тирольским иодлям или вою сирены воздушной тревоги.
	- Превосходно.- Голос у Роланда был измученный.- Изрядный
выстрел, верный и точный.
	- Надо еще стрелять? - с сомнением спросила Сюзанна. Медведь
продолжал слепо топтаться по своему безумному кругу, но теперь всем
телом кренился то внутрь его, то вбок. Он наскочил на небольшое
деревце, отпрянул, чуть не упал и вновь закружил по поляне.
	- Ни к чему,- ответил Роланд. Сюзанна почувствовала, как руки
стрелка крепко обхватили ее за талию и приподняли. В следующий миг
молодая женщина уже сидела на земле, подобрав под себя культи ног.
Дрожащий Эдди медленно и робко спускался с сосны, но Сюзанна его не
видела. Она не могла отвести глаз от медведя.
	Ей казалось, что киты, которых она когда-то видела в океанариуме
близ коннектикутского городка Мистик, были больше - вероятно,
намного больше - но такой крупной наземной твари она не видела
никогда. И тварь эта явно умирала. Оглушительный рев превратился в
поток нежных булькающих звуков, а глаза, хоть и открытые, казались
незрячими. Не разбирая дороги, зверь бродил по биваку, наталкиваясь
на деревья; перевернул раму с сохнущими на ней шкурами, сровнял с
землей маленький шалаш, который Сюзанна делила с Эдди. Ей виден
был металлический штырь, возвышающийся на темени медведя. Вокруг
штыря тянули вверх щупальца тоненькие струйки дыма, словно ее
выстрел поджег мозг чудовища.
	Эдди добрался до самой нижней ветви дерева, спасшего ему жизнь,
и уселся на нее верхом. Его била дрожь.
	- Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья,- выговорил он.- Вот он,
тут, у меня под носом, а все ж таки не ве...
	Медведь вновь резко повернулся в его сторону. Эдди проворно
спрыгнул с дерева и кинулся к Роланду и Сюзанне. Медведь не обратил
на это внимания; пошатываясь, как пьяный, он медленно двинулся к
сосне, былому убежищу Эдди, безуспешно попытался обхватить ее и осел
на колени. Теперь стали слышны иные звуки, идущие из медвежьего
нутра,- звуки, натолкнувшие Эдди на мысль об огромном моторе, в
котором от чрезмерной нагрузки ломается привод.
	Чудовище сотрясла судорога; зверь выгнул спину, вскинул
передние лапы и в неистовстве всадил когти себе в морду. Брызгая во все
стороны, хлынула кишащая червями кровь. Гигант упал - земля так и
задрожала - и затих. Медведь, проживший столько удивительных
столетий, медведь, которого Древнее Племя величало Мьяр, "мир под
миром", издох.


9

	Эдди подхватил Сюзанну, стиснул в объятиях, сцепив липкие руки
у нее на пояснице, и крепко поцеловал. Сюзанна потрогала его щеки,
коснулась шеи, взъерошила мокрые волосы. Ею владело настойчивое
абсурдное желание ощупывать молодого человека до тех пор, пока она
полностью не убедится в его реальности.
	- Эта медвежуть меня чуть не сцапала,- сказал Эдди.- Я как на
взбесившихся каруселях прокатился. Вот это выстрел! Господи Иисусе,
Сьюзи! Какой выстрел!
	- Надеюсь, первый и последний,- ответила Сюзанна... но какой-то
едва слышный голосок в самой середке у нее возразил. Он, этот голосок,
намекнул, что она ~ждет не дождется~, когда же представится
возможность вновь проделать что-нибудь подобное. И был он, этот
голосок, холодным. Холодным и неприветливым.
	- Что...- начал Эдди, оборачиваясь к Роланду, но Роланда на
прежнем месте уже не было. Он не спеша шел к медведю, который теперь
лежал на земле, задрав мохнатые колени. В медведе что-то приглушенно
урчало и похрипывало - странные внутренности зверя по инерции
продолжали медленно делать свое дело.
	Роланд увидел свой нож, глубоко всаженный в дерево неподалеку
от покрытого шрамами ветерана, спасшего Эдди жизнь. Стрелок
выдернул его и вытер о рубаху из мягкой оленьей кожи, сменившую
лохмотья, составлявшие его гардероб, когда их троица покидала
взморье. Он стоял над медведем, глядя на него с выражением жалости и
удивления.
	"Здравствуй, незнакомец,- думал он.- Здравствуй, старый друг. Я
никогда не верил в тебя. По-настоящему - не верил. Аллен, наверное,
верил, а уж Катберт верил точно, я знаю (Катберт верил во ~все и вся~),
но я не витал в облаках и смотрел на вещи трезво. Я полагал, ты - всего
лишь детская сказка... очередной ветерок, что гуляет в пустой голове
моей старой няньки, дабы в конце концов улизнуть через бормочущий
чепуху рот. Ты же все это время был здесь - еще один беженец из
минувших времен, такой же, как колонка на постоялом дворе и старые
машины под горами. Быть может, Мутанты-Недоумки, поклоняющиеся
их поверженным останкам,- последние потомки тех людей, что некогда
жили в этом лесу, пока наконец не бежали твоего гнева? Я не знаю этого
и никогда не узнаю... но мне кажется, это так. Да. Потом явился я со
своими друзьями - беспощадными новыми друзьями, которые мало-
помалу становятся так похожи на моих беспощадных старых друзей. Мы
пришли, прядь за губительной прядью свивая колдовскую нить,
заключая в ее магический круг и себя, и все, чего бы мы ни коснулись... и
вот ты лежишь у наших ног. Мир вновь сдвинулся с места, но на сей раз,
дружище, не прихватил тебя с собой".
	Тело чудовища еще излучало сильный болезненный жар.
Паразиты полчищами покидали пасть и бахромчатые ноздри медведя,
но почти мгновенно умирали. По обе стороны косматой головы росли
восковой белизны горки крошечных тел.
	Медленно приблизился Эдди. Теперь он нес Сюзанну, как матери
носят младенцев - на бедре.
	- Что это было, Роланд? Ты знаешь?
	- По-моему, он назвал его Стражем,- сказала Сюзанна.
	- Да,- от изумления Роланд едва ворочал языком.- Я-то думал,
никого из них не осталось, ~не должно было~ остаться... если, конечно,
они существовали не только в сказках да небылицах.
	- Кто бы он ни был, крыша у него съехала напрочь,- заметил Эдди.
	По губам Роланда скользнула едва заметная улыбка.
	- Проживи две или три тысячи лет, и у тебя крыша напрочь съедет.
	- Две или три тысячи... Господи Иисусе!
	Сюзанна вмешалась:
	- Значит, медведь? Да неужели! А это что? - Она показывала на
толстую заднюю лапу зверя, где было прикреплено что-то, с виду
напоминавшее квадратную металлическую бирку. Бирка почти заросла
жесткой спутанной шерстью, но послеполуденное солнце обнаружило ее,
обозначив поверхность из нержавеющей стали одной-единственной
крохотной ослепительной звездочкой.
	Эдди опустился на колени и нерешительно потянулся к бирке,
сознавая, что из утробы поверженного исполина все еще несутся
странное пощелкиванье и стрекот. Он посмотрел на Роланда.
	- Валяй,- разрешил стрелок.- Он готов.
	Эдди отвел в сторону клок шерсти и наклонился поближе. В
металле были оттиснуты слова. Надписи сильно пострадали от времени,
но Эдди обнаружил, что, приложив небольшие усилия, может их
прочесть.

"НОРТ-СЕНТРАЛ ПОЗИТРОНИКС, ЛТД."
Грэнит-сити
Северо-восточный коридор
Разработка 4 СТРАЖ
Cерия # АА 24123 СХ 755431297 L 14
Тип\вид МЕДВЕДЬ
ШАРДИК
***ЗНП*** СУБЪЯДЕРНЫЕ ЯЧЕЙКИ ЗАМЕНЕ НЕ ПОДЛЕЖАТ
***ЗНП***

	- Вот те раз, эта штука - ~робот~,- негромко вымолвил Эдди.
	- Не может быть,- сказала Сюзанна.- Когда я попала в него, у него
потекла ~кровь~.
	- Может, и так, только у обычных заурядных медведей радары из
башки не торчат. И, насколько мне известно, обыкновенные заурядные
медведи не доживают до двух или трех ты...- Эдди внезапно осекся, глядя
на Роланда. Когда молодой человек вновь заговорил, в его голосе
слышалось отвращение: - Роланд, что ты делаешь?
	Роланд не ответил - да отвечать и не требовалось. ~Что~ он
делает, было совершенно ясно: стрелок ножом выковыривал медведю
глаз. Завершив эту хирургическую операцию, проделанную быстро,
ловко и аккуратно, Роланд мгновение удерживал сочащийся липкой
влагой бурый студенистый шар в равновесии на лезвии ножа, затем
резким движением стряхнул его в сторону. Из зияющей дыры выбралось
еще несколько червяков. Судорожно извиваясь, они попытались сползти
с морды зверя вниз и издохли.
	Роланд наклонился над глазницей Шардика, могучего медведя-
стража, и заглянул внутрь.
	- Идите-ка сюда, взгляните,- позвал он.- Я покажу вам чудо наших
дней.
	- Эдди, спусти меня на землю,- сказала Сюзанна.
	Эдди выполнил просьбу, и Сюзанна, опираясь на руки и помогая
себе культями ног, проворно двинулась туда, где над широкой,
обмякшей медвежьей мордой на корточках сидел стрелок. Эдди,
присоединившись к ним, заглянул в просвет между плечами товарищей.
Почти целую минуту все трое в сосредоточенном молчании предавались
созерцанию; тишину нарушала лишь перебранка ворон, по-прежнему
круживших в небе.
	Из глазницы вялыми струйками сочилась густая кровь. И все же,
увидел Эдди, ~не одна только~ кровь. Из раны вытекала и другая
жидкость - прозрачная, источающая запах, который ни с чем нельзя
было спутать: аромат бананов. А среди хрупкого сплетения белесых
волокон, образующих стенки углубления, Эдди разглядел вделанную в
живую ткань сетку каких-то жилок. Еще ниже, на дне впадины, то
вспыхивала, то гасла алая искра. Она высвечивала крошечную
металлическую пластинку, испещренную серебристыми закорючками
того, что могло быть только припоем.
	- Да это не медведь, а какой-то хренов Сони Плеер,- пробормотал
Эдди.
	Сюзанна оглянулась:
	- Что?
	- Ничего.- Он быстро взглянул на Роланда.- Не опасно сунуться
внутрь, как думаешь?
	Роланд пожал плечами.
	- По-моему, нет. Если в этом создании и сидел демон, он изгнан.
	Эдди вытянул мизинец и стал медленно опускать его в глазницу,
подсознательно настроившись отдернуть палец, если почувствует хоть
малейший укол тока. Он коснулся сперва холодеющей мякоти внутри
углубления величиной едва ли не с бейсбольный мяч, потом - одной из
жилок. Но это была не жилка; это была паутинно-тонкая стальная нить.
Эдди убрал палец и увидел, как крохотная алая искорка в последний раз
моргнула и погасла навсегда.
	- Шардик,- пробормотал Эдди.- Я ~знаю~ это имя, но не могу
сообразить, откуда. Тебе оно что-нибудь говорит, Сьюзи?
	Сюзанна помотала головой.
	- Штука в том, что...- Эдди беспомощно рассмеялся.- У меня к
нему цепляются кролики. Ну, не маразм?
	Роланд встал. В коленях у него что-то звонко хрустнуло, словно
грянули два выстрела.
	- Нам придется перенести лагерь,- сказал он.- Здесь земля
опоганена. Другая поляна, та, куда мы ходим стрелять, будет...
	Он сделал шаг, другой, дрожащие ноги подкосились, и стрелок
рухнул на колени, сдавив руками клонящуюся долу голову.


10

	Эдди с Сюзанной испуганно переглянулись, и Эдди одним
прыжком очутился рядом с Роландом.
	- Что с тобой? Роланд, в чем дело?
	- Мальчик ~был~,- невнятно и едва слышно пробормотал стрелок.
И сразу же, на одном дыхании, глухо проговорил: - Никакого мальчишки
~не было~.
	- Роланд? - спросила Сюзанна. Она подползла к стрелку, обвила
рукой его плечи и почувствовала, что он дрожит.- Роланд, что?
	- Мальчик,- Роланд поднял на нее затуманенный плавающий взор.-
Мальчик. ~Всегда~ этот мальчик.
	- ~Какой~ мальчик? - отчаянно завопил Эдди.- ~Какой~ мальчик?
	- Раз так, идите,- вымолвил стрелок.- Есть и другие миры, не
только этот.- И лишился чувств.


11

	Вечером того же дня три пилигрима сидели вокруг громадного
костра, который Эдди с Сюзанной развели на поляне, прозванной Эдди
тиром. В зимнее время поляна эта, открывающаяся в долину, не годилась
бы для стоянки, но сейчас подходила как нельзя лучше. В мире Роланда
еще стояло позднее лето.
	Над головой чернел высокий свод небес, испещренный, казалось,
целыми галактиками. Впереди, почти точно на юге, за рекой тьмы -
долиной - Эдди была видна встающая из-за далекого невидимого
горизонта Праматерь. Он поглядел на Роланда. Стрелок, нахохлившись,
сидел у огня, завернутый, несмотря на теплую ночь и жар костра, в
оленьи шкуры. Рядом с ним стояла миска с нетронутой едой, а в руках
Роланд бережно держал человеческую кость. Эдди опять устремил взгляд
на небо, и ему вспомнилась история, рассказанная им с Сюзанной
стрелком в один из тех долгих дней, что они провели в пути, удаляясь от
берега моря и пробираясь через предгорья, пока наконец не очутились в
этой дремучей чаще, где нашли временное пристанище.
	До сотворения мира, рассказывал Роланд, Древняя Звезда и
Праматерь, юные и страстные, заключили брачный союз. Потом в один
прекрасный день они страшно повздорили. Праматерь (известная в те
стародавние времена под своим настоящим именем, Лидия) застигла
супруга (прозывавшегося на самом деле Апоном), когда тот крутился
подле младой красавицы Кассиопеи. У парочки случился отменный
скандал - с тасканьем за волосы, выцарапываньем глаз и битьем посуды.
Осколок одного из пущенных разгневанной рукою горшков стал землей,
черепок поменьше - луной, уголек же из кухонного очага - солнцем. В
конце концов, дабы Лидия с Апоном в своей ярости не уничтожили
вселенную прежде, чем та должным образом начнет свое существование,
вмешались боги. Дерзкую негодницу Кассиопею, главную виновницу
всех бед ("Угу-угу, конечно, всегда виновата женщина",- заметила тут
Сюзанна), навечно сослали в звездную колесницу. Однако даже это не
разрешило проблему. Лидия горела желанием попробовать сызнова
наладить семейную жизнь, но гордый Апон заупрямился ("Ага, вали все
на мужиков",- проворчал в этом месте повествования Эдди). Посему
супруги расстались и ныне с ненавистью и страстной тоской взирают
друг на друга через звездное пепелище, плод их разрыва. Лидии и Апона
нет уже более трех миллиардов лет, поведал стрелок. Они стали
Праматерью и Древней Звездой, севером и югом, изнывающими друг по
другу, но ныне чересчур гордыми, чтобы молить о примирении... а
Кассиопея сидит в сторонке на своей колеснице, болтает ногами и
посмеивается над обоими.
	Эдди вздрогнул, испуганный мягким прикосновением к своей руке.
Сюзанна.
	- Пойдем,- сказала она.- Мы должны его разговорить.
	Эдди отнес ее к костру и бережно опустил на землю по правую
руку от Роланда. Сам он уселся слева. Роланд посмотрел сперва на
Сюзанну, потом на Эдди.
	- Как близко ко мне вы сидите,- заметил он.- Как любовники... или
тюремщики.
	- Тебе пора кое-что нам рассказать,- грудным, чистым и певучим
голосом сказала Сюзанна.- Если мы твои товарищи и сподвижники - а
хочешь не хочешь, получается вроде бы именно так - то пора начать и
~обращаться~ с нами, как с товарищами и сподвижниками. Расскажи
нам, что с тобой...
	- ...и чем мы можем помочь,- закончил Эдди.
	Роланд глубоко вздохнул.
	- Не знаю, как начать,- сказал он.- У меня так давно не было ни
товарищей, ни сподвижников... ни истории, какую я мог бы поведать...
	- Начни с медведя,- предложил Эдди.
	Сюзанна наклонилась и притронулась к кости, которую Роланд
держал в руках. Кость - челюсть человека в черном, Уолтера,- внушала
молодой женщине робость, но она все равно притронулась к ней.
	- А закончи этим.
	- Да.- Роланд поднял кость на уровень глаз, мгновение смотрел на
нее, потом бросил обратно к себе на колени.- Никуда не денешься -
поговорить о ней нам придется. В ней-то все и дело.
	Но сперва речь пошла о медведе.


12

	- Вот какую историю рассказывали мне в детстве,- начал Роланд.-
Когда все было еще совсем новенькое, Великие Пращуры - не боги, а
люди, владевшие почти божественным знанием,- создали двенадцать
Стражей, нести дозор у двенадцати порталов, открывающих проход в
наш мир и из него. Мне доводилось слышать, что порталы эти
естественного происхождения, как небесные созвездия или бездонная
расселина в земле, прозванная у нас Драконовой Могилой за то, что
всякий тридцатый или сороковой день оттуда вырывалось великое
облако пара. Иные же - одного я помню особенно хорошо: Хэкс, главный
повар в замке моего отца,- говорили, будто означенные порталы создала
не природа, а сами Великие Пращуры, в те дни еще не вздернувшие себя
в петле собственной гордыни и не исчезнувшие с лица земли. Хэкс
говаривал, бывало, что сотворение Двенадцати Стражей было
последним деянием Великих Пращуров, попыткой искупить великую
кривду, причиненную ими друг другу и самой земле.
	- Порталы,- задумчиво пробормотал Эдди.- Ты хочешь сказать,
~двери~. Снова-здорово! И что, эти здешние двери открываются в наш
со Сьюзи родной мир? Как те, что мы нашли у моря?
	- Не знаю,- ответил Роланд.- На всякое мое знание найдется сотня
вещей, мне неведомых. Вам - обоим - придется примириться с этим
обстоятельством. Вот мы говорим: "мир сдвинулся с места". Когда это
произошло, словно огромная волна схлынула, оставляя за собой лишь
разор и следы крушения... обломки, порой напоминающие карту.
	- А как тебе ~кажется~? Попробуй ~догадаться~! - воскликнул
Эдди, и неприкрытая горячность в его голосе сказала стрелку, что даже
теперь Эдди до конца не оставил мысли вернуться в свой - и Сюзанны -
родной мир.
	- Отстань, Эдди,- осадила юношу Сюзанна.- Этот человек догадок
не строит.
	- Ошибаетесь - иной раз ~строит~,- сказал Роланд, удивив обоих.-
Когда ничего более не остается, этот человек порой берется строить
догадки. Я отвечу: нет, Эдди. Не думаю - мне не ~кажется~ - что у этих
порталов много общего с дверьми на морском берегу. Мне не
~кажется~, что они ведут в узнаваемое для нас ~куда~ или ~когда~.
Думаю, двери на взморье - те, что открывались в мир, откуда родом вы
оба,- походили на ось детской ходун-доски. Знаете, что это такое?
	- Качели? - спросила Сюзанна, для наглядности покачав рукой.
	- Да! - с довольным видом подтвердил Роланд.- Именно. На одном
конце качалей...
	- Качелей,- поправил Эдди с едва заметной улыбкой.
	- Да. На одном конце доски - мое ~ка~. На другом - ~ка~ человека
в черном, Уолтера. Ось - двери, созданные напряжением противостояния
двух судеб. Порталы же чересчур велики и для Уолтера, и для меня, и для
нашего маленького братства трех.
	- Ты хочешь сказать,- с заминкой проговорила Сюзанна,- что
порталы, которые охраняют эти Стражи, находятся ~вне ка~? За
пределами ~ка~?
	- Я хочу сказать, что мне так кажется.- На освещенном пламенем
костра лице стрелка показался и пропал тонкий серп улыбки.- Что
таковы мои ~догадки~.
	На мгновение он притих, потом подобрал палочку, смел в сторону
ковер сосновых иголок и начертил на расчищенной земле:

<<рисунок со стр. 52 оригинала>>

	- Вот мир, как, по словам моих наставников, он был устроен в дни
моего детства. Крестики суть порталы, кольцом стоящие у его вечных и
незыблемых границ. Если провести шесть линий, соединив порталы
попарно, вот так...

<<рисунок со стр. 53 оригинала>>

	Он поднял голову.
	- Видите, где пересекаются все линии - здесь, в центре?
	Эдди почувствовал, что руки и спина у него покрываются гусиной
кожей. Во рту у молодого человека вдруг пересохло.
	- Это она, Роланд? Это?..
	Роланд кивнул. Его изрезанное морщинами лицо было мрачно и
серьезно.
	- В оном средоточии находится Великий Портал, сиречь
Тринадцатые Врата, правящие не только этим - всеми мирами.
	Он потыкал палочкой в центр круга.
	- Здесь стоит Темная Башня, которую я искал всю свою жизнь.


13

	- У каждых из двенадцати малых врат,- продолжал стрелок,-
Великие Пращуры поставили Стража. Ребенком я мог перечислить их
всех в стихах, которым меня выучила нянька... и повар Хэкс... но мое
детство - достояние далекого прошлого. Конечно, среди них был
Медведь... Рыба... Лев... Нетопырь. И Черепаха - важная фигура...
	Глядя в звездное небо, стрелок в глубокой задумчивости
наморщил лоб. Потом его лицо озарила удивительно радостная улыбка,
и он прочел:

		~ЧЕРЕПАХА-великанша держит Землю на спине,
		Неохватная такая - не приснится и во сне!
		Мир на панцире качает от утра и до утра,
		Мыслью пусть нетороплива, да зато всегда добра.
		Обо всяком-каждом помнит, знает всех наперечет,
		Оттого-то повсеместно ей и слава, и почет.
		Кто клянется, всяк помянет, а иначе веры нет -
		Черепаху не обманешь, это знает целый свет.
		Все ей мило, все любезно, будь то суша, иль моря,
		Или даже пострелята - огольцы, как ты и я~.

	Стрелок озадаченно и смущенно хохотнул.
	- Этим стихам меня научил Хэкс. Размешивает, бывало, глазурь
для какого-нибудь торта и поет, и нет-нет да сунет мне ложку, глотнуть с
краешка капельку сладкого... Диву даешься, что только мы помним,
верно? Ну, как бы то ни было, я рос, взрослел и мало-помалу пришел к
убеждению, что никаких Стражей нет. Что они скорее символы, чем
материя. Похоже, я ошибался.
	- Я назвал его роботом,- сказал Эдди,- но на самом деле это был не
робот. Сюзанна права - когда подстрелишь робота, единственное, что
течет, это машинное масло. Я думаю, Роланд, этот медведь - то, что в
моем мире называется "киборг". Существо, которое отчасти машина, а
отчасти живая плоть и кровь. Я смотрел одно кино... про кино мы тебе
объясняли, да?
	Чуть улыбаясь, Роланд кивнул.
	- Ну, вот. Кино называлось "Робокоп", и мужик там не больно-то
отличался от медведя, которого убила Сюзанна. А почем ты знал, куда
ей надо было стрелять?
	- Вспомнил старые байки в изложении Хэкса,- ответил Роланд.-
Кабы я помнил одну только болтовню своей няньки, быть бы тебе, Эдди,
сейчас у медведя в брюхе. Скажи-ка, если в вашем мире ребятенок порой
чего-нибудь не понимает, велят ему натянуть "соображальную
шапочку"?
	- Да,- сказала Сюзанна.- А как же.
	- Вот и здесь так говорят, а пошло это присловье с истории о
Стражах. Все они якобы носили с собой запасные мозги, да не в голове, а
в шапочке.- Стрелок посмотрел на них совершенно затравленными
глазами и опять улыбнулся.- Не очень-то она была похожа на шапочку,
а?
	- Нет,- откликнулся Эдди.- Но сказка ложь, да в ней намек - чтоб
спасти наши шкуры, хватило.
	- Теперь-то я думаю, что искал одного из Стражей с тех самых пор,
как пустился в свое странствие,- продолжал Роланд.- Когда мы разыщем
врата, что стерег этот Шардик,- хитрость невелика, стоит лишь пройти
вспять по его следу,- мы наконец узнаем, куда держать путь. Нужно
будет стать к вратам спиной, а затем просто идти вперед, не сворачивая.
К центру круга... к Башне.
	Эдди открыл рот, чтобы сказать: "Ладно, давайте-ка поговорим об
этой Башне и наконец раз и навсегда выясним, что она такое, какой в ней
смысл и, самое главное, что с нами произойдет, когда мы туда
доберемся" - но мгновенье спустя снова закрыл, не издав ни звука. Час
еще не пробил - не время было говорить о Башне сейчас, когда Роланд
так явно страдал. Когда лишь искра их костра не давала мраку ночи
подступить вплотную.
	- Теперь пойдем дальше,- тяжело молвил Роланд.- Я наконец обрел
свою дорогу - после стольких долгих лет я отыскал верный путь... но в то
же время я, кажется, теряю рассудок. Мое здравомыслие рушится,
разваливается, подобно тому, как оползает под ногами крутая насыпь,
размытая дождем. Это - наказание мне за то, что допустил гибель
мальчика, никогда не существовавшего. И это - тоже ~ка~.
	- Что за мальчик, Роланд? - полюбопытствовала Сюзанна.
	Роланд быстро взглянул на Эдди.
	- И ~ты~ не знаешь?
	Эдди помотал головой.
	- Но я говорил о нем,- сказал Роланд.- Даже ~бредил~ им, когда
болезнь моя была в разгаре, а сам я - при смерти.- Голос стрелка вдруг
поднялся на пол-октавы, и он так здорово передразнил Эдди, что
Сюзанна ощутила внутри тугую спиральку суеверного страха: "Если ты
не перестанешь болтать про этого проклятущего пацана, Роланд, я
заткну тебе пасть твоей же рубахой! Обрыдло про него слушать!"
Помнишь такой разговор, Эдди?
	Эдди тщательно обдумал вопрос. Пока они с Роландом с великими
муками пробирались берегом моря от двери с надписью "НЕВОЛЬНИК"
к двери с надписью "ВЛАДЫЧИЦА ТЕНЕЙ", стрелок говорил о тысяче
разных вещей и в горячечных монологах упоминал, кажется, тысячу
имен - Аллен, Корт, Джейми де Кэрри, Катберт (это имя чаще всех
прочих), Хэкс, Мартин (или, возможно, Март, как месяц), Уолтер,
Сьюзан; помянул даже какого-то парня с невероятным именем Золтан.
Эдди очень устал слушать про всех этих людей, с которыми никогда не
был знаком (и вовсе не стремился знакомиться), но, конечно, у Эдди в то
время были и свои проблемы - взять хотя бы героиновую абстиненцию
или постоянно томившее его чудовищное изнеможение, какое бывает
после долгого авиарейса, когда нарушаются все биоритмы организма.
Впрочем, справедливости ради следовало признаться: Эдди догадывался,
что Роланду его Сказочки С Надломом (про то, как они с Генри вместе
росли и вместе стали торчками) опостылели не меньше, чем ему - байки
Роланда.
	Но он не помнил, чтобы когда-нибудь обещал заткнуть Роланду
пасть его же рубахой, если Роланд не перестанет болтать про какого-то
там пацана.
	- Ничего не припоминаешь? - спросил Роланд.- Совсем ничего?
	Да точно ли ~ничего~? А легчайшая неуловимая щекотка, сродни
ощущению ~deja vu~, возникшему у Эдди, когда он разглядел пращу,
затаившуюся в торчащем из пня куске дерева? Эдди попытался понять,
что это за щекочущее чувство, но того как не бывало. Вообще не было,
решил Эдди, просто мне очень ~хотелось~, чтобы было - уж больно
Роланду худо.
	- Нет,- сказал он.- Извини, старина.
	- Но я же ~рассказывал~ тебе.- Голос Роланда звучал спокойно, но
под невозмутимостью тона алой нитью билась и трепетала
настойчивость.- Мальчика звали Джейк. Я принес его в жертву - погубил
- ради того, чтобы наконец догнать Уолтера и заставить говорить. Я
сгубил его под горами.
	На этот счет Эдди мог высказаться более категорично.
	- Ну, может, так оно и было, только ~рассказывал~ ты другое. Ты
говорил, что пробирался под горами в одиночку, на какой-то
раздолбанной дрезине. Пока мы волоклись по взморью, ~про это~ ты
много говорил, Роланд. Про то, как страшно было одному.
	- Я помню. А еще я помню, что рассказывал тебе про мальчика и
про то, как он сорвался с эстакады в пропасть. Зазор между этими двумя
воспоминаниями и разрывает мой рассудок.
	- Ничего не понимаю,- обеспокоенно подала голос Сюзанна.
	- А я,- сказал Роланд,- по-моему, только начинаю понимать.- Он
подбросил в огонь валежника - в темное небо винтом взвились толстые
снопы багряных искр - и вновь устроился на прежнем месте между Эдди
и Сюзанной.- Сейчас вы узнаете чистейшую правду,- начал он,- а следом
- чистейшую ложь... которая ~должна~ быть правдой.
	В Прайстауне я купил мула, и когда наконец добрался до Талла,
последнего поселка перед пустыней, животное еще было полно сил...


14

	Так стрелок приступил к той части своего длинного
повествования, что живописала самые недавние события. Уже знакомый
с ее отдельными отрывками Эдди, тем не менее, увлекся до крайности,
весь обратясь в слух наравне с Сюзанной, слышавшей историю Роланда
впервые. А стрелок говорил и говорил - о заведении, где в уголке шла
нескончаемая игра в "глянь-ка"; о тапере по имени Шеб; об Элли -
женщине со шрамом на лбу... и о Норте, травоеде, что умер и был
воскрешен человеком в черном, вдохнувшим в него некое подобие
темной, нечистой жизни. Он поведал им о Сильвии Питтстон -
воплощении религиозного безумия - и о последней катастрофе,
трагическом кровопролитии, когда он, Роланд Стрелок, убил всех до
единого мужчин, женщин и детей в поселке.
	- Бляха-муха! - тихим потрясенным голосом выдавил Эдди.-
Теперь понятно, Роланд, почему у тебя была такая напряженка с
патронами.
	- Тихо! - оборвала его Сюзанна.- Дай ему закончить!
	С тем же бесстрастием, с каким он пересек пустыню, миновав
хижину последнего поселенца - молодца с буйной, доходившей почти до
пояса рыжей шевелюрой - Роланд продолжил свой рассказ, и Эдди с
Сюзанной узнали, что мул в конце концов издох. Даже того, что ручной
ворон поселенца, Золтан, выклевал мулу глаза, не утаил стрелок.
	Он рассказал о потянувшейся затем веренице долгих дней и
коротких ночей в пустыне, о том, как от кострища к кострищу шел по
следу Уолтера и как наконец, валясь с ног, полумертвый от
обезвоживания, вышел к постоялому двору.
	- Там не было ни души. Думаю, этот постоялый двор запустел еще
в ту пору, когда оный медведь-великан был новехонек. Я провел там
ночь и поспешил дальше. Вот так... а теперь я расскажу вам другую
историю.
	- Чистейшую ложь, в которой каждое слово, тем не менее, должно
быть правдой? - спросила Сюзанна.
	Роланд кивнул.
	- В этой выдуманной истории - в этой небылице - стрелок по имени
Роланд встретил на постоялом дворе мальчика по имени Джейк.
Мальчика из вашего мира, из вашего города Нью-Йорка, из ~когда~,
лежащего где-то между 1987 годом Эдди и 1963 годом Одетты Холмс.
	Эдди нетерпеливо подался вперед.
	- А есть в этой истории дверь, Роланд? Дверь, помеченная
"МАЛЬЧИК" или как-нибудь в этом роде?
	Роланд покачал головой.
	- Для мальчика дверью стала смерть. Он шел в школу, когда какой-
то человек - человек, которого я посчитал Уолтером,- вытолкнул его на
мостовую под колеса автомобиля. Мальчик слышал, как этот человек
сказал что-то вроде "Дайте пройти, пропустите меня, я священник".
Джейк ~увидел~ этого человека - всего лишь на миг - и очутился в
~моем~ мире.
	Стрелок примолк, глядя в огонь.
	- Теперь я хочу ненадолго прервать рассказ о мальчике, который
никогда здесь не появлялся, и вернуться к тому, что случилось на самом
деле. Согласны?
	Молодые люди озадаченно переглянулись, и Эдди жестом
изобразил "прошу, любезный мой Альфонс".
	- Как я уже сказал, постоялый двор был заброшенным и
безлюдным. Однако там отыскалась колонка, которая еще работала. Она
помещалась в задней части конюшни, где держат упряжных лошадей. К
колонке я вышел по слуху, но нашел бы ее и в том случае, если бы она
ничем не нарушала тишины. Я ~чуял~ воду, вот в чем штука. Проведши
в пустыне довольно времени, перед угрозою скорой смерти от жажды ~в
самом деле~ оказываешься способен на нечто подобное. Я напился и
заснул, а проснувшись, опять напился. Мне хотелось немедля двинуться
дальше - страстное желание вновь пуститься в путь было подобно
лихорадке. То лекарство, что ты принес мне из своего мира, ~астин~,-
великолепное снадобье, Эдди, но есть такие лихорадки, излечить
которые не под силу никакому зелью, и меня сжигала одна из них. Я
понимал, что телу моему необходим отдых, и все же на то, чтобы
задержаться на постоялом дворе хотя бы на ночь, ушла вся моя сила
воли, до единой унции. Утром я почувствовал себя отдохнувшим, а
потому заново наполнил бурдюки и двинулся в путь. ~Я не взял с этого
постоялого двора ничего, кроме воды~. Вот самое главное из того, что
произошло в действительности.
	Сюзанна заговорила самым рассудительным и приятным тоном в
манере Одетты Холмс, на какой была способна:
	- Ну, хорошо, это - то, что произошло в действительности. Ты
заново наполнил бурдюки и пошел дальше. А теперь доскажи нам
историю о том, чего ~не было~.
	Стрелок на мгновение положил кость себе на колени, сжал руки в
кулаки, странно детским жестом потер глаза, вновь ухватился за кость,
словно желая придать себе храбрости, и продолжал:
	- Я загипнотизировал мальчика, которого не было. С помощью
патрона. Хитрость эту я знаю много лет и почерпнул ее из источника
весьма предосудительного, обучившись ей у Мартена, придворного мага
моего отца. Мальчик оказался хорошо внушаем. Погрузившись в транс,
он поведал мне обстоятельства своей смерти - так, как я описал их вам.
Узнавши столько, сколько, как мне казалось, можно было узнать, не
нарушив душевного равновесия мальчика или, пуще того, не повредив
ему, я приказал Джейку после пробуждения начисто забыть о своей
гибели.
	- Кто бы возражал,- пробормотал себе под нос Эдди.
	Роланд кивнул.
	- Поистине, кто? Транс мальчика перешел в естественный сон.
Уснул и я. По нашем пробуждении я поведал мальчику, что хочу
изловить человека в черном. Он знал, о ком речь: Уолтер тоже
останавливался на постоялом дворе. Джейк испугался его и спрятался.
Уверен, Уолтер знал, что мальчик там, но ему было на руку
притвориться, будто ему невдомек. Он ушел с постоялого двора,
мальчика же - настороженную ловушку - оставил.
	Я спросил Джейка, есть ли на постоялом дворе съестное. Мне
казалось, что должно быть. Мальчик выглядел довольно крепким; снедь
же в пустынном климате чудесно сохраняется. У парнишки было
немного сушеного мяса, и он сказал, что есть еще погреб. Сам он его не
разведывал - боялся.- Стрелок окинул собеседников угрюмым взглядом.-
И правильно делал. Еду-то я нашел... но еще я нашел Говорящего
Демона.
	Эдди большими глазами посмотрел на кость. Оранжевый свет
костра плясал на ее древних изгибах и зловещем оскале.
	- Говорящего Демона? Ты... имеешь в виду ~вот это~?
	- Нет,- ответил стрелок.- Да. И да и нет. Слушай, и ты поймешь.
	И Эдди с Сюзанной услышали о коснувшихся слуха стрелка
нечеловеческих стонах, что неслись из толщи земли за стенами погреба;
о том, как Роланд увидел ручеек песка, бегущий из щели меж древних
каменных глыб, слагавших эти стены. О том, как под пронзительные
призывы Джейка подняться наверх стрелок приблизился к возникшему в
стене отверстию.
	Роланд велел демону: говори... и демон заговорил - голосом Элли,
женщины со шрамом на лбу, кабатчицы из Талла. ~"Мимо Свалки иди
медленно, стрелок. Пока ты путешествуешь с мальчиком, человек в
черном путешествует с твоей душой в кармане"~.
	- Свалки? - переспросила пораженная Сюзанна.
	- Да.- Роланд одарил ее внимательным взглядом.- Для тебя это не
пустой звук, верно?
	- Да... и нет.
	Сказано это было с большим колебанием. Роланд догадывался,
что отчасти подобная нерешительность проистекает из
обыкновеннейшего нежелания говорить о вещах мучительных. Однако
главным образом стрелок относил ее на счет стремления Сюзанны не
запутывать и без того уже запутанный клубок проблем разговорами о
том, чего она в действительности не знает. Он восхищался этим.
Восхищался ~Сюзанной~.
	- Говори только то, в чем можешь быть уверена,- велел он.-
Другого не нужно.
	- Хорошо. Детта Уокер знала про Свалку. И постоянно про нее
~думала~. Словцо это просторечное; Детта подцепила его, подслушивая
за старшими, когда те усаживались на крылечке попить пивка да
вспомнить прежние времена. Означает оно бесплодное, загаженное,
бесполезное место. В Свалке - в ~идее~ Свалки - для Детты заключалось
нечто притягательное. Не спрашивай, что именно; когда-то я, может, и
знала, но то было когда-то. Сейчас я этого не знаю. И знать не хочу.
Детта стащила у Тети Синьки фарфоровую тарелочку - свадебный
подарок моих родителей - и утащила на Свалку, на ~свою~ Свалку,
чтобы разбить. Свалкой Детты был гравийный карьер, заполненный
отбросами. Помойка. Став постарше, Детта иногда снимала в
придорожных закусочных молоденьких мальчишек.
	Сюзанна крепко сжала губы и на мгновение понурила голову.
Вновь вскинув глаза на собеседников, молодая женщина продолжала:
	- ~Белых~ мальчишек. Шла с ними на стоянку, в машину,
обжималась по-всякому, но давать не давала, крутила динамо. Ноги в
руки - и привет. Эти стоянки... они тоже были Свалка. Опасная игра, но
молодость, проворство и подлость натуры позволяли Детте пускаться во
все тяжкие и наслаждаться. Позднее, в Нью-Йорке, она пристрастилась
воровать в магазинах... про это вы знаете. Оба. Она всегда выбирала
большие универмаги, торгующие галантереей,- "Мэйси", "Гимбел",
"Блумингдэйл" - а крала ерунду, безделушки. И, надумав кутнуть таким
манером, говорила себе: "Двину-ка я нынче на Свалку. Тисну у белых
какое-нибудь говно. Потырю какую-нибудь напамять, а потом возьму да
раскокаю это паскудство".
	Сюзанна умолкла, глядя в огонь. Губы у нее дрожали. Когда она
вновь оторвала взгляд от костра, Роланд и Эдди увидели, что в глазах
молодой женщины стоят слезы.
	- Не купитесь на то, что я реву. Я все помню - и что я делала, и с
каким ~наслаждением~. Наверное, я плачу потому, что знаю - при
соответствующем стечении обстоятельств я бы опять взялась за старое.
	Казалось, Роланд заново обрел малую толику прежней
невозмутимости, свойственного ему непостижимого самообладания.
	- У меня на родине, Сюзанна, говаривали так: "Умному вору во
всякую пору благоденствие".
	- По-моему, стянуть пригоршню бранзулеток большого ума не
надо,- отрезала она.
	- Тебя хоть раз изловили?
	- Нет...
	Стрелок развел руками, словно говоря: "То-то и оно".
	- Выходит, для Детты Уокер Свалкой была всякая параша? -
спросил Эдди.- Поганые ситуевины, поганые моменты, всякая грязь? Так
или нет? Потому как, по-моему, ~что-то~ тут не то.
	- Грязь... и блаженство. ~Яркие~ мгновения жизни... в те минуты
она... она ~придумывала себя заново~ - наверное, можно так сказать.
Впечатляющие мгновения... но бесплодные, потраченные впустую.
~Загубленные~. Впрочем, все это не имеет отношения к призрачному
мальчику Роланда, не так ли?
	- Быть может, нет,- сказал Роланд.- Видите ли, и в моем мире тоже
существовала Свалка. И у нас это словечко тоже было просторечным. Да
и толковалось весьма похоже.
	- Что оно означало для тебя и твоих друзей? - спросил Эдди.
	- Смысл его слегка менялся сообразно обстоятельствам. "Свалкой"
могли назвать кучу отбросов. Или бордель. Или притон, куда ходят
играть на деньги или жевать бес-траву. Однако самое распространенное,
самое обычное значение этого слова, какое я знаю,- оно же и самое
простое.
	Стрелок посмотрел на своих собеседников.
	- Свалка - место запущенное и необитаемое,- сказал он.- Свалка -
это... это бесплодные земли.


15

	Теперь дров в костер подбросила Сюзанна. На юге ослепительно и
ровно горела Праматерь. Из усвоенного в школе Сюзанна знала, что это
значит: Праматерь - не звезда, а планета. "Венера? - подивилась она.-
Или солнечная система, частью которой является этот мир,- иная, как и
все прочее?"
	Сюзанну вновь захлестнуло уже знакомое ощущение нереальности
происходящего - ощущение, что это непременно должен быть сон.
	- Продолжай,- попросила она.- Что произошло после того, как
голос предостерег тебя насчет Свалки и мальчугана?
	- Я поступил, как меня учили поступать, если со мной когда-
нибудь случится нечто подобное: ударил кулаком в дыру, откуда
сыпался песок. И вытащил кость, челюсть... но не эту. Кость,
извлеченная мною из стены на постоялом дворе, значительно
превосходила ее размерами и почти наверняка принадлежала одному из
Великих Пращуров.
	- Что с ней стало? - спокойно спросила Сюзанна.
	- Однажды ночью я отдал ее мальчику,- сказал Роланд. Пламя
костра расцвечивало его щеки узором жарких оранжевых бликов и
пляшущих теней.- Как защиту... своего рода амулет. Позднее мне
показалось, что она уже сослужила свою службу, и я ее выбросил.
	- А это-то тогда чья челюсть, Роланд? - спросил Эдди.
	Держа кость на весу, Роланд долго, задумчиво смотрел на нее,
потом вновь бросил ее к себе на колени.
	- Потом, когда Джейк уже... после того, как он погиб... я нагнал
человека, которого преследовал.
	- Уолтера,- вставила Сюзанна.
	- Да. У нас состоялась беседа... ~долгая~ беседа. В какой-то миг я
уснул, а когда проснулся, Уолтер был мертв. Мертв по меньшей мере
сотню лет, а быть может, и больше. От него остались лишь кости, что, в
общем, подходило к обстановке, ибо местом нашей беседы Уолтер
избрал погост.
	- Да уж, долгонький вышел разговор, ничего не скажешь,- сухо
заметил Эдди.
	Тут Сюзанна слегка нахмурилась, но Роланд только кивнул.
	- Долгий-предолгий,- сказал он, глядя в костер.
	- Утром ты очухался и к вечеру того же дня вышел к Западному
Морю,- сказал Эдди.- А ночью нагрянули те страшенные омары, да?
	Роланд снова кивнул.
	- Да. Но прежде, чем покинуть голгофу, где мы с Уолтером
говорили... или грезили... или что уж это было... я взял от его остова вот
это.- Стрелок поднял кость, и оранжевый свет вновь скатился с мертвого
оскала.
	"Челюсть Уолтера,- подумал Эдди, и его пробрал легкий озноб.-
Челюсть человека в черном. В следующий раз, когда тебе взбредет в
голову, что Роланд, может быть, обычный мужик, каких пруд пруди,
вспомни о ней, Эдди, мальчик мой. Он все это время таскал ее с собой,
словно какой-то... людоедский трофей. Бо-оже".
	- Я помню, о чем подумал, когда взял себе эту кость,- продолжал
Роланд.- Помню очень хорошо; это единственное сохранившееся у меня
воспоминание о том времени, какое не сбивает меня с толку. Я подумал:
"Я спугнул удачу, выбросивши то, что нашел, когда встретил
мальчугана. Эта кость заменит мне ту". Тогда только я услыхал смех
Уолтера - злобное, гаденькое хихиканье. И голос его я тоже услышал.
	Сюзанна спросила:
	- Что сказал Уолтер?
	- "Слишком поздно, стрелок",- сказал Роланд.- Вот что он сказал.
"Слишком поздно - отныне и вовеки удачи тебе не будет. Таково твое
~ка~".


16

	- Хорошо,- наконец подал голос Эдди.- Основной парадокс мне
понятен. Твои воспоминания разделились...
	- Не ~разделились~. ~Удвоились~.
	- Ладно, пусть так; это почти то же самое, разве нет? - Эдди
подхватил прутик и тоже нарисовал на песке маленькую картинку:

<<рисунок 1 со стр. 63 оригинала>>

	Он потыкал в левую часть прочерченной в земле бороздки.
	- Вот твои воспоминания о том, что происходило до твоего
прихода на постоялый двор,- одна черта.
	- Да.
	Эдди потыкал прутиком в линию справа.
	- А это - о том, что случилось после того, как ты вышел из-под
земли по другую сторону гор, на погост, туда, где тебя ждал Уолтер.
~Тоже~ одинарная черта.
	- Да.
	Указав на середину рисунка, Эдди затем заключил ее в неровный,
грубо очерченный круг.

<<рисунок 2 со стр. 63 оригинала>>

	- Вот что тебе надо сделать, Роланд - изолировать этот двойной
участок. Мысленно огородить его частоколом, да и забыть. Это же
~ерунда~! Дело прошлое - что оно может ~изменить~? Было и ~быльем
поросло~...
	- Да нет же.- Роланд поднял кость на ладони, демонстрируя ее
своим собеседникам.- Коль мои воспоминания о мальчике Джейке
ложны - а я знаю, что это так - ~откуда у меня это~? Я взял ее взамен
выброшенной мною кости... но выброшенная мною кость происходила
из погреба на постоялом дворе, а согласно тому ходу событий, который я
с уверенностью полагаю истинным, ~ни в какой погреб я не спускался~!
И не говорил ни с каким демоном! Я отправился дальше один, прихватив
с собой свежей воды, ~и только~!
	- Послушай-ка, Роланд,- серьезно проговорил Эдди,- одно дело,
если челюсть, которую ты крутишь в руках, и есть та самая, с постоялого
двора. Но разве не может быть, что все это - постоялый двор, пацан,
Говорящий Демон - твои глюки, и ты забрал у бедняги Уолтера челюсть
просто потому, что...
	- Нет, не глюки,- перебил Роланд. Его блекло-голубые глаза
снайпера остановились сперва на Эдди, потом на Сюзанне, а затем
стрелок сделал нечто, явившееся полной неожиданностью для обоих
молодых людей... и (Эдди готов был в этом поклясться) для него самого.
	Роланд швырнул кость в костер.


17

	Мгновение она просто лежала в пламени - белый осколок далекого
прошлого, изогнутый в жутковатой призрачной полуулыбке,- и вдруг
багряно заполыхала, обдав поляну ослепительным алым светом. Дружно
вскрикнув, Эдди с Сюзанной вскинули руки к лицу, защищая глаза от
нестерпимого сверкания.
	Кость начала меняться. Не плавиться - ~меняться~. Зубы, схожие с
покосившимися надгробиями, слипались в глыбки; мягкий изгиб верхней
дуги распрямился, кончик резко отогнулся книзу.
	Уронив руки на колени, разинув рот, Эдди изумленно впился
глазами в кость, которая больше не была костью. Она окрасилась в цвет
расплавленного металла. Зубы превратились в три перевернутых V;
среднее было больше тех, что по краям. И внезапно Эдди увидел, чем
хочет стать кость,- так же, как он разглядел в древесине пня пращу.
	Ключ, подумал он.
	"Ты должен запомнить форму,- мелькнула лихорадочная мысль.-
Должен. ~Должен~".
	Взгляд Эдди отчаянно заскользил по бородке - три выемки, три
перевернутых V; то, что в центре, пошире и поглубже соседних. Три
выемки... а самая последняя - с закорючкой, с этаким неглубоким
строчным s...
	Потом пламенеющие очертания вновь изменились. Кость,
превратившаяся в некое подобие ключа, стянулась, собралась яркими
перекрывающимися лепестками и темными, бархатистыми, как
безлунная летняя полночь, складками. Мгновение Эдди видел розу -
победоносную алую розу, какая могла бы цвести на заре первого дня
этого мира, созданье неизмеримой, неподвластной времени красоты.
Эдди взирал, и сердце его было открыто. Словно там, в огне, нежданно
воскреснув из мертвой кости, сгорала вся любовь, вся жизнь - сгорала,
ликуя, в своей поразительной зарождающейся дерзости объявляя
отчаянье миражем, а смерть - сном.
	"Роза! - проносились у Эдди в голове несвязные мысли.- Сперва
ключ, потом роза! Смотри! Смотри же - вот открывается путь к Башне!"
	В костре сипло треснуло. Наружу, разворачиваясь веером,
полетели искры; к звездному небу рванулись языки пламени. Сюзанна
взвизгнула и откатилась в сторону, сбивая с платья оранжевые точки.
Эдди не шелохнулся. Он сидел, прикованный к месту своим видением, в
цепких объятиях чуда и великолепного и ужасного, не заботясь о
пляшущих по коже искрах. Потом пламя вновь осело.
	Ни кости.
	Ни ключа.
	Ни розы.
	"Запомни,- велел он себе.- Запомни эту розу... и форму ключа".
	Сюзанна всхлипывала от ужаса и потрясения, но, на миг
пренебрегши ею, Эдди отыскал палочку, которой они с Роландом
рисовали. И трясущейся рукой вывел на земле очертания, явившиеся ему
в огне:

<<рисунок со стр. 65 оригинала>>



18

	- Зачем? - наконец спросила Сюзанна.- Бога ради, зачем - и что это
было?
	Минуло пятнадцать минут. Пламени костра позволили
пригаснуть; рассыпавшаяся горячая зола частью была затоптана, частью
потухла сама. Эдди сидел, держа жену в объятиях: Сюзанна,
устроившись впереди, откинулась к нему на грудь. Чуть поодаль, в
сторонке, Роланд, подтянув колени к груди, угрюмо всматривался в
жаркие красно-оранжевые уголья. Насколько мог судить Эдди,
метаморфоз кости никто, кроме него, не заметил. И Роланд, и Сюзанна
увидели нестерпимое сияние ее сверхнакала; Роланд, кроме того, видел,
как кость взорвалась (или схлопнулась? этот термин, с точки зрения
Эдди, точнее отражал то, чему он стал свидетелем), но и только. Или так
молодому человеку казалось. Роланд, однако, порой делался скрытен, а
уж коли он решал держать свои намерения в секрете, то секрет этот
оказывался поистине ~строжайшим~ - Эдди знал это по собственному
горькому опыту. Он задумался, не рассказать ли остальным, что он
видел (или ~полагал~, будто видел), и решил, по крайней мере до поры
до времени, держать язык за зубами, а рот - на замке.
	Никаких признаков самой челюсти в костре не было - ни
осколочка.
	- Затем, что у меня в голове заговорил вдруг властный голос,
молвивший: "ты должен",- ответил Роланд.- То был голос моего отца;
~всех~ моих праотцев. Когда слышишь подобный голос, не
повиноваться - и немедля - немыслимо. Так меня учили. Касательно же
того, что это было, сказать ничего не могу... по крайней мере, сейчас.
Знаю только, что последнее слово кости прозвучало. Я пронес ее через
все, чтобы его услышать.
	"Или увидеть,- подумал Эдди и еще раз сказал себе: - Запомни.
Запомни розу. Запомни форму ключа".
	- Она чуть нас не спалила! - Сюзанна говорила устало и
раздраженно.
	Роланд покачал головой.
	- По-моему, это больше походило на потешные огни, какие
бароны, бывало, запускали в небо на приемах по случаю проводов
старого года. Яркие и пугающие, но не опасные.
	Эдди посетила некая мысль.
	- Роланд, а двоиться у тебя в мозгах не перестало? Не отлегло,
когда эта кость... э-э... взорвалась, а?
	Он был почти убежден, что теперь-то все в порядке; во всех
фильмах, какие он смотрел, такая грубая шоковая терапия почти всегда
срабатывала. Но Роланд отрицательно мотнул головой.
	Сюзанна в объятиях Эдди пошевелилась:
	- Ты сказал, что начинаешь понимать.
	Роланд кивнул.
	- Да, так мне кажется. Если я прав, мне страшно за Джейка. Где бы,
в каком бы ~когда~ он ни был, мне страшно за него.
	- Что ты хочешь сказать? - спросил Эдди.
	Роланд встал, отошел к свернутым шкурам и принялся расстилать
их.
	- Для одного вечера историй и волнений довольно. Пора спать.
Утром мы пойдем вспять по следу медведя и посмотрим, нельзя ли
отыскать портал, который он был приставлен охранять. По дороге я
расскажу вам, что мне известно и что, как мне кажется, произошло - что,
по-моему, все еще происходит.
	С этими словами стрелок завернулся в старую попону и новую
оленью шкуру, откатился от костра и больше говорить не пожелал.
	Эдди с Сюзанной легли вместе. Уверившись, что стрелок, должно
быть, спит, они занялись любовью. Лежа без сна, Роланд слышал их
возню и последовавший за ней негромкий разговор. В основном речь
шла о нем. После того, как их голоса смолкли, а дыхание выровнялось и
зазвучало на одной легкой ноте, стрелок еще долго лежал тихо и
неподвижно, глядя во тьму.
	Он думал: прекрасно быть молодым и влюбленным. Прекрасно
даже на том кладбище, в какое превратился этот мир.
	"Наслаждайтесь, пока можно,- думал Роланд,- ибо впереди - новые
смерти. Мы пришли к кровавому ручью. Не сомневаюсь, что он выведет
нас к реке крови. А по реке мы выйдем к океану. В этом мире зияют
разверстые могилы, и нет таких мертвецов, что покоились бы с миром".
	Когда на востоке уже занималась заря, он смежил веки. Забылся
коротким сном. И видел во сне Джейка.


19

	Эдди тоже видел сон - ему снилось, что он опять в Нью-Йорке и с
книгой в руке шагает по Второй авеню.
	Воздух в этом сне был напоен вешним теплом, город - в цвету, а
внутри у Эдди, подобно глубоко вонзившемуся в мышцу рыболовному
крючку, засела щемящая тоска по родному дому. ~"Наслаждайся этим
сном, тяни его столько, сколько сможешь~,- думал он.- ~Смакуй...
потому что ближе к Нью-Йорку, чем сейчас, тебе уже не бывать. Домой
возврата нет, Эдди. Кончен бал"~.
	Он опустил взгляд к книге и ни капли не удивился, обнаружив, что
это "Домой возврата нет" Томаса Вулфа. На темно-красной обложке
были вытиснены три силуэта: ключ, роза и дверь. Эдди на миг
остановился, быстро раскрыл книгу и прочел первую строку. "Человек в
черном спасался бегством через пустыню,- писал Вулф,- а стрелок
преследовал его".
	Закрыв книгу, Эдди зашагал дальше. По его прикидкам, было
около девяти утра, может быть, девять тридцать, и поток машин на
Второй авеню был невелик. Гудели такси, лавируя, чтобы перестроиться
из ряда в ряд, и весеннее солнце подмигивало на ветровых стеклах, на
ярко-желтых крыльях и капотах. На углу Второй и Пятьдесят второй
просил милостыню какой-то ханыга, и Эдди кинул ему на колени книгу в
красной обложке. Он заметил (также без удивления), что ханыга этот -
Энрико Балазар. Балазар сидел по-турецки перед волшебной лавкой.
"КАРТОЧНЫЙ ДОМИК", гласила вывеска в окне, внутри же, в витрине,
на всеобщее обозрение была выставлена башня, выстроенная из карт
Таро. На вершине стоял пластиковый Кинг-Конг. Из головы гигантской
гориллы росло крошечное блюдечко радара.
	Эдди шагал себе и шагал, лениво продвигаясь к центру города;
мимо проплывали таблички с названиями улиц. Едва увидев магазинчик
на углу Второй и Сорок шестой, молодой человек мгновенно понял, куда
идет.
	"Угу,- подумал он, внезапно чувствуя огромное облегчение.- Вот
оно. То самое место". Витрину заполняли свисающие с крюков куски
мяса и сыры. Надпись гласила: "ДЕЛИКАТЕСЫ ОТ ТОМА И
ДЖЕРРИ. СПЕЦИАЛИЗИРУЕМСЯ НА ОБСЛУЖИВАНИИ ЗВАНЫХ
УЖИНОВ И ВЕЧЕРИНОК!"
	Пока Эдди стоял, заглядывая внутрь, из-за угла показался еще
один его знакомый - Джек Андолини в костюме-тройке цвета ванильного
мороженого, с черной тростью в левой руке. У Андолини недоставало
половины лица, начисто срезанной клешнями омароподобных чудовищ.
	- ~Давай, Эдди, заходи~ - сказал Джек, проходя мимо.- ~В конце
концов, есть и другие миры, не только этот, и ихний б**дский поезд
катит через все~.
	- ~Не могу~,- ответил Эдди.- ~Дверь заперта~.- Он понятия не
имел, как узнал об этом, однако он это знал и не испытывал и тени
сомнения.
	- ~Дид-э-чик, дод-э-чом, не тревожься - ты с ключом~,-
проговорил Джек, не оглядываясь. Эдди опустил глаза и увидел, что
ключ у него ~действительно~ есть - примитивная по виду вещица с
тремя выемками, похожими на перевернутые V.
	~"Весь секрет в маленькой закорючке, которой кончается
последняя выемка"~,- подумал молодой человек. Он шагнул под навес
"Деликатесов от Тома и Джерри" и вставил ключ в замок. Ключ легко
повернулся. Эдди отворил дверь, переступил порог и очутился в
бескрайнем поле, под открытым небом. Оглянувшись через плечо, он
увидел проносящиеся по Второй авеню машины, а потом дверь громко
захлопнулась и упала. За ней ничего не оказалось. Ничегошеньки. Эдди
обернулся, чтобы изучить свое новое окружение, и то, что он увидел,
поначалу наполнило его ужасом. Поле было темно-алым, словно здесь
разыгралось великое сражение и земля так напиталась кровью, что не
смогла поглотить ее всю.
	Потом молодой человек вдруг сообразил, что смотрит не на кровь,
а на розы.
	В нем вновь поднялась ликующая радость, от которой сердце все
разбухало и разбухало, пока Эдди не испугался, как бы оно не лопнуло в
груди. Юноша победным жестом вскинул над головой сжатые кулаки...
да так и застыл.
	Поле простиралось на многие мили. Оно взбиралось на пологий
склон, а на горизонте стояла Темная Башня - столп из немого камня,
вздымавшийся в небо на такую высоту, что Эдди едва мог разглядеть
вершину. Окруженное ярчайшими алыми розами основание было
огромным и грузным, внушительным, и все же, уходя ввысь и сужаясь к
вершине, Башня обретала странное изящество. Слагавший ее камень был
не черным, каким его воображал Эдди, а темно-серым, как сажа.
Вереница узких окошек-бойниц опоясывала Башню восходящей
спиралью; под окнами шел едва ли не бесконечный лестничный марш -
каменные ступени, виток за витком поднимавшиеся к вершине. Башня
высилась над полем кроваво-красных роз воткнутым в землю темно-
серым восклицательным знаком. Над нею синела перевернутая чаша
небес, пестревшая похожими на корабли пухлыми белыми облаками.
Они бесконечным потоком плыли над вершиной Темной Башни и вокруг
нее.
	~"Экая же красотища!~ - подивился Эдди.- ~Но какое странное,
чужое великолепие!"~ Однако его радость и ликование исчезли, осталось
лишь сильное беспокойство и предчувствие надвигающейся гибели.
Молодой человек огляделся и с внезапным ужасом осознал, что стоит в
тени Башни. Нет, не просто ~стоит~ - заживо погребен в ней.
	Он вскрикнул, но затрубил исполинский рог, и крик Эдди потонул
в золотистых сладостных звуках. Они неслись с вершины Башни и,
казалось, заполняли собой весь мир. Покуда эта песнь предостережения
летела над полем, где он стоял, из опоясывающих Башню бойниц
хлынула чернота. Она подступила к оконным проемам, перелилась через
край и расползлась по небу схожими с листьями тростника дряблыми
языками. Сойдясь вместе, они образовали растущее пятно мрака. Оно не
походило на тучу - оно напоминало нависшую над землей опухоль. Неба
не стало видно. И Эдди открылось: ни тучей, ни опухолью этот сгусток
тьмы не был - прямо на молодого человека стремительно неслось
колоссальное мрачное ~нечто~. Напрасно было бы бежать от зверя, что
обретал призрачную плоть в небе над розовым полем; он настиг бы
Эдди, схватил бы, унес прочь. В Темную Башню унес бы он Эдди, и мир
света никогда уж не узрел бы юношу.
	В темноте возникли прорехи, и сверху на Эдди взглянули жуткие
нечеловечьи глаза, каждый - наверняка ничуть не меньше Шардика,
медведя, лежавшего мертвым в лесу. Глаза эти были алые - алые, как
розы; алые, как кровь.
	В ушах Эдди загремел мертвый голос Джека Андолини: ~"Тысяча
миров, Эдди,- десять тысяч! - и ихний поезд катит через все до единого.
Если сумеешь его завести. А #сумеешь#, так это только цветочки, ягодки
будут впереди - ихнюю агрегатину так просто не вырубишь, она сволочь
еще та, ее так просто не выключишь..."~
	Голос Джека сделался механическим, монотонным:
~"За**дохаешься выключать, Эдди, мальчик мой, зря не веришь, эта
ихняя сволочь..."~
	~...НАХОДИТСЯ В ФАЗЕ ВЫКЛЮЧЕНИЯ! ВЫКЛЮЧЕНИЕ
БУДЕТ ПОЛНОСТЬЮ ЗАВЕРШЕНО В ТЕЧЕНИЕ ОДНОГО ЧАСА
ШЕСТИ МИНУТ!~
	Во сне Эдди вскинул руки, загораживая глаза...


20

	...и проснулся. Он сидел, вытянувшись в струнку, у потухшего
костра и смотрел на мир сквозь растопыренные пальцы. А голос
продолжал раскатисто вещать - ревущий в мегафон голос бездушного
командира группы спецназа:
	- ОПАСНОСТИ НЕТ! ПОВТОРЯЮ: ОПАСНОСТИ НЕТ! ПЯТЬ
СУБЪЯДЕРНЫХ ЯЧЕЕК ОТКЛЮЧЕНЫ, ДВЕ СУБЪЯДЕРНЫЕ
ЯЧЕЙКИ В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ ПРОХОДЯТ ФАЗУ
ВЫКЛЮЧЕНИЯ, ОДНА СУБЪЯДЕРНАЯ ЯЧЕЙКА РАБОТАЕТ НА
ДВА ПРОЦЕНТА МОЩНОСТИ. ЦЕННОСТИ ЯЧЕЙКИ НЕ
ПРЕДСТАВЛЯЮТ! О МЕСТОНАХОЖДЕНИИ СООБЩИТЬ В
"НОРТ-СЕНТРАЛ ПОЗИТРОНИКС, ЛТД"! ЗВОНИТЬ 1-900-44!
КОДОВОЕ НАИМЕНОВАНИЕ ДАННОГО УСТРОЙСТВА -
"ШАРДИК"! ОБЕЩАНО ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ! ПОВТОРЯЮ:
ОБЕЩАНО ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!
	Голос смолк. Эдди увидел Роланда, который стоял на краю
поляны, держа на сгибе руки Сюзанну. Они неотрывно смотрели туда,
откуда несся голос, и когда записанное на пленку объявление началось
сначала, Эдди наконец оказался в силах встряхнуться и отогнать
бросающие в дрожь отголоски приснившегося ему кошмара. Он встал и
присоединился к Роланду с Сюзанной, с интересом раздумывая, сколько
же веков минуло с той поры, как было записано это объявление,
запрограммированное таким образом, чтобы вещание начиналось лишь
в случае полной поломки системы.
	- ИДЕТ ВЫКЛЮЧЕНИЕ УСТРОЙСТВА! ВЫКЛЮЧЕНИЕ
ПОЛНОСТЬЮ ЗАВЕРШИТСЯ В ТЕЧЕНИЕ ОДНОГО ЧАСА ПЯТИ
МИНУТ! ОПАСНОСТИ НЕТ! ПОВТОРЯЮ...
	Эдди тронул Сюзанну за руку, и молодая женщина оглянулась.
	- Сколько это уже продолжается?
	- Минут пятнадцать. Ты спал как уби...- Она осеклась.- Эдди, ты
ужасно выглядишь. Тебе нехорошо?
	- Да нет. Приснился плохой сон, вот и все.
	Роланд внимательно присматривался к нему. Эдди почувствовал
себя неуютно.
	- Порой в снах бывает заключена правда, Эдди. Что тебе
приснилось?
	Эдди на миг задумался, потом тряхнул головой.
	- Не помню.
	- Знаешь, я в этом сомневаюсь.
	Эдди пожал плечами и одарил Роланда бледной улыбкой.
	- Да ради Бога, сомневайся, сколько влезет. ~Ты~-то как нынче
утречком, Роланд?
	- Так же,- отрубил Роланд, продолжая выцветшими голубыми
глазами заучивать лицо Эдди наизусть.
	- Хватит вам,- вмешалась Сюзанна. В ее оживленном голосе Эдди
уловил нотку скрытой нервозности.- Перестаньте. Как будто мне больше
делать нечего, только смотреть, как вы тут выплясываете, пиная друг
дружку в лодыжки, точно пара огольцов, играющих в "наступалочки".
Особенно сегодня, когда этот медведь силится переорать весь свет.
	Стрелок кивнул, тем не менее не спуская глаз с Эдди.
	- Ладно... но ты уверен, что ничего не хочешь мне рассказать,
Эдди?
	Тут Эдди и в самом деле задумался, а не рассказать ли - о том, что
он видел в огне; о том, что он видел во сне. И решил молчать. Возможно,
единственно из-за воспоминания о розе в костре и о розах, которые в
таком сказочном изобилии покрывали приснившееся ему поле. Он знал,
что не сумеет рассказать о них так, как их видели его глаза и принимало
сердце; что лишь опошлит их. Кроме того, по крайней мере в эту минуту,
ему хотелось все обдумать в одиночестве. "~Так помни же~,- вновь велел
он себе... вот только внутренний голос Эдди мало походил на его
собственный. Он был как будто бы ниже, гуще - голос человека старше
Эдди, голос незнакомца.- ~Помни розу... и форму ключа~".
	- Непременно,- пробормотал он.
	- Что - непременно? - спросил Роланд.
	- Расскажу,- ответил Эдди.- Если стрясется что-нибудь... ну...
действительно важное, я все расскажу. Тебе. Вам обоим. Но сейчас все
тихо. Поэтому, дружище Шэйн, если мы куда-нибудь собираемся - по
коням.
	- Шэйн? Кто такой этот Шэйн?
	- Это я расскажу тебе тоже как-нибудь в другой раз. А сейчас -
айда.
	Уложив скарб, перенесенный из старого лагеря, они пустились в
обратный путь. Сюзанна снова катила в инвалидном кресле, но Эдди
почему-то казалось, что ехать в нем ей предстоит недолго.


21

	Однажды, еще до того, как Эдди излишне пристрастился к героину
и стал мало интересоваться прочим, он с парой приятелей ездил в Нью-
Джерси на концерт, послушать в Медоулэндс две группы, играющие
"спид-метал",- "Антракс" и "Мегадет". Сейчас ему казалось, что
"Антракс" тогда грохотал чуть громче повторяющихся объявлений,
которые разносились от поверженного медведя, однако стопроцентной
уверенности в этом у него не было. Когда до поляны оставалось еще
полмили, Роланд остановил свой маленький отряд и оторвал от старой
рубахи шесть лоскутков. Заткнув ими уши, они двинулись дальше, но
даже полотно не могло заглушить несмолкающие трубные звуки.
	- ИДЕТ ВЫКЛЮЧЕНИЕ УСТРОЙСТВА! - оглушительно
проревел медведь, когда путники вновь ступили на поляну. Он лежал на
прежнем месте, у подножия дерева, на котором спасался Эдди,-
поверженный колосс, расставивший согнутые в коленях ноги, точно
умершая родами мохнатая великанша.- ВЫКЛЮЧЕНИЕ
ПОЛНОСТЬЮ ЗАВЕРШИТСЯ ЧЕРЕЗ СОРОК СЕМЬ МИНУТ!
ОПАСНОСТИ НЕТ...
	"Нет, есть,- подумал Эдди, подбирая раскиданные шкуры - те, что
медведь не порвал в клочья при нападении или когда метался в
предсмертных муках.- ~Вагон и маленькая тележка~. Для моих, б**,
~ушей~". Он поднял портупею и молча передал ее Роланду. Неподалеку
лежала деревяшка, над которой он тогда трудился; Эдди схватил ее и
сунул в карман на спинке инвалидного кресла Сюзанны. Стрелок тем
временем не спеша застегивал на талии широкий кожаный ремень и
подтягивал кожаные шнуры-завязки.
	- ...В ФАЗЕ ВЫКЛЮЧЕНИЯ. РАБОТАЕТ ОДНА
СУБЪЯДЕРНАЯ ЯЧЕЙКА. ПОТРЕБЛЯЕМАЯ МОЩНОСТЬ - ОДИН
ПРОЦЕНТ. ЯЧЕЙКИ...
	Сюзанна ехала следом за Эдди, держа на коленях собственноручно
сшитую сумку-кошелку. Туда она запихивала шкуры, которые подавал
ей Эдди. Когда все шкуры исчезли в сумке, Роланд хлопнул Эдди по
плечу и протянул юноше котомку. Содержимое котомки составляла
главным образом оленина, обильно пересыпанная солью из природного
лизунца, обнаруженного Роландом тремя милями выше по течению
ручейка. Такой же дорожный мешок уже был вздет на плечо самого
стрелка. Другое плечо Роланда оттягивал кошель, пополненный и вновь
разбухший от всякой всячины.
	Неподалеку на дереве висела похожая на парашютную подвеску
странная самодельная сбруя с сиденьем из простеганной оленьей шкуры.
Роланд сдернул ее с ветки и подверг краткому осмотру, после чего
повесил себе на спину, завязав постромки узлами под грудью. Сюзанна
при этом состроила кислую мину, и это не ускользнуло от внимания
Роланда. Он не сделал попытки заговорить (так близко от медведя его
бы не услышали, даже вопи он во всю глотку), но сочувственно пожал
плечами и развел руками: ~"Ты же знаешь, что она нам понадобится"~.
	Сюзанна пожала плечами в ответ:
	~"Знаю... но это вовсе не значит, что мне это по душе"~.
	Стрелок взмахом руки показал на дальний край поляны. Две
заломанных ели указывали место, где на поляну вступил Шардик,
некогда известный в этих краях как Мьяр.
	Эдди наклонился к Сюзанне, большим и указательным пальцами
изобразил кружок и вопросительно поднял брови: ~"Договорились?"~
	Кивнув, она зажала ладонями уши. ~"Договорились - но давайте
выбираться отсюда, пока я не оглохла"~.
	Троица двинулась через поляну. Эдди вез Сюзанну, державшую на
коленях кошелку со шкурами. Прочее добро, в том числе кусок дерева с
пращой, все еще скрытой в нем почти целиком, распирало карман на
спинке инвалидного кресла.
	Медведь у них за спиной продолжал громогласно передавать свое
последнее сообщение, оповещая мир о том, что полное выключение
произойдет через сорок минут. Эдди было уже невтерпеж. Сломанные
ели склонялись друг к другу, образуя грубо очерченные ворота, и Эдди
подумал: ~"Вот где взаправду начинается поход Роланда к Темной
Башне - по крайней мере, для нас"~.
	Он снова вспомнил свой сон, спираль бойниц, выпустивших
развертывающиеся языки мрака - языки, которые пятном расползлись
над заросшим розами полем,- и, когда он проходил под склоненными
деревьями, его пробрала сильная дрожь.


22

	Кресло удалось использовать дольше, чем ожидал Роланд.
Древние разлапистые ели и привольно распростершие ветви вековые
сосны выстлали лес толстенным ковром хвои, глушившим почти всякую
растительность. Руки у Сюзанны были сильные - сильнее, чем у Эдди,
хотя Роланд не думал, что так будет еще долго,- и она легко катила свое
кресло по ровной, тенистой лесной подстилке. На пути вдруг оказалось
одно из поваленных медведем деревьев. Роланд вынул Сюзанну из
кресла, и Эдди перетащил громоздкую конструкцию через препятствие.
	Позади медведь во весь свой механический голос, лишь слегка
приглушенный расстоянием, сообщил им, что мощность последней
действующей субъядерной ячейки теперь совсем незначительна и ею
можно пренебречь.
	- Надеюсь, загрузить эту чертову сбрую тебе сегодня не придется,
проходишь весь день порожняком! - крикнула стрелку Сюзанна.
	Роланд выразил согласие, но не прошло и четверти часа, как земля
пошла под уклон и началось вторжение в старый лес более мелких и
молодых дерев: береза, ольха и несколько кленов-недоростков в поисках
опоры угрюмо скребли корнями почву. Ковер хвои истончился; колеса
инвалидного кресла Сюзанны стали застревать в низком жестком
кустарнике, росшем в узких проходах между деревьями. Тонкие крепкие
ветки тарахтели по спицам из нержавеющей стали, бренчали на них, как
на струнах, извлекая заунывные звуки. Эдди всей тяжестью налег на
ручки кресла, и таким образом им удалось проделать еще четверть мили.
Потом спуск начал набирать крутизну, а земля под ногами размягчилась
в кашицу.
	- Пора на закорки, госпожа,- объявил Роланд.
	- Давай еще немного попытаем счастья с креслом. Что скажешь?
Вдруг ехать станет легче...
	Роланд покрутил головой.
	- Если ты попробуешь съехать с этого пригорка, ты... как вы
говорите, Эдди?.. вертанешься?..
	Эдди, посмеиваясь, покачал головой.
	- Это называется "навернуться", Роланд. Выражанс из тех дней, что
я растратил попусту, шлифуя тротуары.
	- Как ни называй, суть едина: приземление на голову. Ну же,
Сюзанна. Ап!
	- Отвратительно быть калекой,- сварливо сказала Сюзанна, однако
позволила вытащить себя из кресла и даже помогла Эдди прочно усадить
ее в подвеску на спине Роланда. Как только перемещение было
закончено, она, потрогав рукоять револьвера Роланда, спросила Эдди:
	- Тебе нужен этот малыш?
	Эдди покачал головой.
	- Ты шустрей. Сама знаешь.
	Сюзанна хмыкнула и приладила ремень с кобурой так, чтобы
рукоять револьвера было легко и удобно доставать правой рукой.
	- Ребята, я ~знаю~, что торможу вас... но если мы когда-нибудь
все-таки доберемся до хорошей двухполосной асфальтированной дороги,
я вас сделаю. Будете стоять на карачках в положении "на старт" и
глядеть мне вслед...
	- Не сомневаюсь,- ответствовал Роланд... и резко вскинул голову.
На лес пала тишина.
	- Братец Медведь наконец-то сдался,- с облегчением проговорила
Сюзанна.- Слава Богу.
	- Мне казалось, у него еще семь минут,- удивился Эдди.
	Роланд поправлял ремешки подвески.
	- Должно быть, за последние пятьсот-шестьсот лет его часы
немного отстали.
	- Роланд, ты правда думаешь, что ему было столько лет?
	Роланд кивнул.
	- Самое малое. И вот он - насколько нам известно, последний из
Двенадцати Стражей - испустил дух...
	- Ага, а теперь поинтересуйся, не накласть ли мне на это,-
откликнулся Эдди, и Сюзанна рассмеялась.
	- Тебе удобно? - спросил ее Роланд.
	- Нет. Мягкое место у меня уже болит, но ты иди. Только
постарайся меня не уронить.
	Роланд кивнул и зашагал вниз по склону. Эдди двинулся следом,
толкая перед собой пустое кресло и стараясь не слишком сильно ударять
его о камни, которые забелели на этом участке земли, словно торчащие
из грунта костяшки огромных пальцев. Теперь, когда медведь наконец
заткнулся, лес казался Эдди чересчур уж тихим, отчего молодой человек
невольно чувствовал себя кем-то вроде персонажа одной из тех старых
кинолент о джунглях, каннибалах и гигантских обезьянах, где все
насквозь фальшиво и надуманно.


23

	Отыскать след медведя было легко, труднее оказалось по нему
идти. Милях в пяти от поляны он завел путников не то чтобы в болото,
но в топкую низину, и к тому времени, как земля опять пошла вверх и
немного затвердела, вылинявшие джинсы Роланда промокли до колен, а
сам он дышал сипло, тяжело, долгими размеренными вдохами. Тем не
менее стрелок был в чуть лучшей форме, чем Эдди, обнаруживший, что
бороться с креслом Сюзанны в жидкой грязи и стоячей воде крайне
неприятно.
	- Пора отдохнуть и перекусить,- объявил Роланд.
	- Уф-ф, даешь жратву! - пропыхтел Эдди. Он помог Сюзанне
выбраться из подвески и усадил ее на поваленный ствол,
исполосованный длинными косыми бороздами там, где по нему
прошлись когти. Потом наполовину сел, наполовину рухнул рядом с ней.
	- Слышь, белый, ты мне все кресло изгваздал,- попрекнула
Сюзанна.- И я про все про это доложу.
	Эдди вскинул бровь:
	- Я лично провезу тебя через первую же автомобильную мойку,
какая нам попадется. И даже надраю чертову штуковину до блеска
"Черепахой". <<*5>> Заметано?
	Она улыбнулась.
	- Заметано, красавчик.
	К поясу Эдди был приторочен один из бурдюков Роланда. Он
похлопал по нему:
	- Нет возражений?
	- Будь по-твоему,- согласился Роланд.- Понемногу, не увлекаясь,-
сейчас; еще по малости каждому на дорогу. Тогда ни у кого не схватит
живот.
	- Роланд, Орел-Разведчик из страны Оз,- сказал Эдди и со смешком
отвязал бурдюк.
	- Что такое Оз?
	- Выдуманная киношниками страна,- пояснила Сюзанна.
	- Мало сказать "выдуманная страна". Мой брат Генри изредка
читал мне про Оз. Как-нибудь вечерком я расскажу тебе одну из этих
историй, Роланд.
	- Это было бы прекрасно,- серьезно ответил стрелок.- Я жажду
узнать и понять ваш мир.
	- Ну, Оз-то тут ни с какого боку. Как сказала Сюзанна, это
выдуманное место...
	Роланд протянул им по куску мяса, завернутого в какие-то
широкие листья.
	- Быстрейший способ познать новые края - выяснить, о чем там
мечтают. Я непременно хочу услышать про Оз.
	- Ладушки, тоже заметано. Сьюзи может рассказать тебе про
Дороти, Тото и Железного Дровосека, а я доскажу все остальное.- Эдди
запустил зубы в мясо и одобрительно закатил глаза. Мясо, впитавшее
аромат листьев, в которые было завернуто, оказалось восхитительным.
Эдди жадно проглотил свою порцию; в животе у него все время деловито
урчало. Теперь, когда юноша почти отдышался, ему стало хорошо. По
правде говоря, он чувствовал себя просто великолепно. Тело Эдди
успело нарастить солидный пласт мышц, и сейчас между всеми частями
окрепшей телесной оболочки молодого человека царили мир и согласие.
"Спокуха,- сказал он себе.- К вечеру снова пойдет драчка. По-моему, этот
хмырь собирается переть дальше без остановки, пока я не созрею и не
рухну на ходу".
	Сюзанна ела более изящно. Каждый второй или третий кусочек
она запивала небольшим глотком воды и поворачивала мясо в руках,
откусывая от краев и постепенно продвигаясь к середине.
	- Закончи то, что начал вчера вечером,- предложила она Роланду.-
Ты сказал, что, кажется, понял что-то насчет этих своих противоречивых
воспоминаний.
	Роланд кивнул.
	- Да. Я думаю, истинны оба варианта. В одном правды чуть
больше, но это ~не опровергает~ справедливости другого.
	- По-моему, ты городишь ерунду, Роланд,- сказал Эдди.- Либо этот
мальчишка, Джейк, был на постоялом дворе, либо его там не было.
	- В том-то и парадокс - нечто и существует и не существует
одновременно. Пока этот парадокс не разрешен, моя раздвоенность
сохранится. Уже достаточно скверно, однако изначальный разрыв
расширяется. Растет. Это... нельзя выразить словами.
	- В чем, по-твоему, причина? - спросила Сюзанна.
	- Я рассказывал вам, что мальчика толкнули под машину.
~Толкнули~. Ну, а какого любителя толкать людей под разные разности
мы знаем?
	Лицо Сюзанны озарило понимание.
	- Джека Морта. Ты хочешь сказать, что это ~он~ вытолкнул
мальчика на мостовую?
	- Да.
	- Но ты сказал, что это сделал человек в черном,- возразил Эдди.-
Твой дружок Уолтер. Ты сказал, что мальчонка ~видел~ его - человека,
похожего на священника. Ведь он даже слышал, как тот ~сказал~ что-то
вроде "Пропустите меня, я священник", разве не так?
	- О, без Уолтера-то, разумеется, не обошлось. Они были там
~оба~, и оба толкнули Джейка.
	- Эй, кто-нибудь, торазин и смирительную рубашку! - крикнул
Эдди.- Роланд съехал с катушек.
	Роланд не обратил на это никакого внимания; с течением времени
он мало-помалу понял, что шутки и фиглярство Эдди - это способ
справляться с нервным напряжением. Очень похоже на Катберта... да и
Сюзанна, в своем роде, изрядно напоминала Аллена.
	- Вся эта история досадна тем,- проговорил он,- что мне надлежало
~понять~, где собака зарыта. В конце концов, я был ~внутри~ Джека
Морта и имел доступ к его мыслям, так же как и к твоим, Эдди, и к
твоим, Сюзанна. Находясь внутри Морта, я ~видел~ Джейка. Видел
глазами Морта; ~знал, что Морт собирается его толкнуть~. Не только
знал - ~воспрепятствовал~ этому. Потребовалось лишь войти в тело
Морта. Нельзя сказать, что он постиг суть происходящего, ибо так
сосредоточился на своем замысле, что посчитал меня мухой, усевшейся
ему на шею.
	Эдди начинал понимать.
	- Раз Джейка не вытолкнули на мостовую, он не умер. А раз он не
умер, он не попал в этот мир. А раз он не попал в этот мир, ты не
встретился с ним на постоялом дворе. Верно?
	- Верно. Однажды у меня даже мелькнула мысль, что, коль скоро
Джек Морт намеревался убить мальчика, мне следовало отойти в
сторонку и позволить ему сделать это. Дабы избежать возникновения
того самого парадокса, из-за которого я теперь рвусь на части. Но я не
мог так поступить. Я... я...
	- Ты не мог убить пацанчика во второй раз, правда же? - мягко
спросил Эдди.- Всякий раз, когда я совсем уж готов записать тебя в
машины вроде того медведя, ты удивляешь меня чем-нибудь, что, как ни
странно, кажется свойственным человеку. Вот черт возьми!
	- Эдди, брось,- предостерегла Сюзанна.
	Эдди взглянул в лицо слегка понурившемуся стрелку и состроил
рожу:
	- Роланд, прости дурака. Мать всегда говорила, что у меня есть
дрянная привычка сперва сболтнуть, потом подумать.
	- Да ничего. Когда-то у меня был друг, который грешил тем же.
	- Катберт?
	Роланд кивнул. Несколько долгих томительных секунд он смотрел
на свою двупалую правую руку, потом страдальчески сжал ее в кулак и
опять поднял глаза на собеседников. Где-то в чаще сладко пел
жаворонок.
	- Послушайте-ка, что я думаю. Даже если бы я тогда не вошел в
сознание Джека Морта, он ~все равно~ не толкнул бы Джейка в тот
день. В тот день - нет. Почему? ~Ка-тет~. Очень просто. Впервые с тех
пор, как погиб последний из друзей, пустившихся со мной в это
странствие, я вновь обнаружил себя в центре ~ка-тета~.
	- Квартета? - с сомнением переспросил Эдди.
	Стрелок помотал головой.
	- ~Ка~ - слово, толкуемое тобою, Эдди, в значении "судьба", хотя
подлинный его смысл куда более сложен и трудно поддается
определению, как почти всегда бывает с Высоким Слогом. И ~тет~, что
означает круг людей с общими интересами и целями. Например, мы трое
- ~тет~. ~Ка-тет~ - место, где судьба, фатум, сводит воедино множество
жизней.
	- Как в "Мосте короля Людовика Святого", <<*6>> -
пробормотала Сюзанна.
	- Что это? - спросил Роланд.
	- Известная у нас история о людях, которые идут по мосту через
ущелье и вместе гибнут, когда он рушится.
	Роланд понимающе кивнул.
	- В нашем случае ~ка-тет~ объединяет Джейка, Уолтера, Джека
Морта и меня. Ловушки, которую я заподозрил поначалу, поняв, кого
Джек Морт наметил своей следующей жертвой, не было - ведь ~ка-тет~
нельзя ни изменить, ни подчинить чьей-либо воле. Но ~ка-тет~ можно
~заметить~, ~распознать~ и ~понять~. Уолтер заметил... и понял.-
Ударив кулаком по бедру, стрелок с горечью воскликнул: - Какой смех,
должно быть, бушевал у него внутри, когда я наконец настиг его!
	- Давай вернемся к тому, что случилось бы, если б в тот день, когда
Джек Морт шел за Джейком, ты бы не спутал ему карты,- сказал Эдди.-
Ты говоришь, что если бы ~ты~ не остановил Морта, его остановило бы
что-нибудь другое. Или кто-нибудь другой. Правильно?
	- Да - ибо Джейку не было предначертано умереть в ~тот~ день.
Тот день ~недалеко~ отстоял от урочного, однако ~не был~ им. Это я
тоже чувствовал. Быть может, за секунду до толчка Морт заметил бы,
что кто-то наблюдает за ним. Или вмешался бы какой-нибудь
совершеннейший незнакомец. Или...
	- Или полицейский,- подхватила Сюзанна.- Вдруг Морт увидел бы
в неподходящее время и в неподходящем месте полицейского.
	- Да. Точная причина - действующая сила ~ка-тета~ - неважна. Я
по собственному опыту знаю, что Морт был хитер, как старый лис.
Стоило ему почуять, что что-то неладно - хоть самую малую малость -
он сыграл бы отбой и подождал другого дня. Знаю я и кое-что еще. Морт
охотился переодетым. В тот день, когда он сбросил кирпич на голову
Одетте Холмс, он был в вязаной шапочке и старом свитере на несколько
размеров больше, чем нужно. Он хотел выглядеть забулдыгой - ведь
кирпич он столкнул со здания, приютившего под своею кровлей не
одного горького пьяницу. Понимаете?
	Они кивнули.
	- Много лет спустя, толкая тебя под поезд, Сюзанна, Морт был
одет рабочим-строителем: большая желтая каска (которую про себя он
называл "шлемом") и фальшивые усы. В тот день, когда он впрямь
~толкнет~ Джейка под машину и тем самым убьет его, ~он будет
переодет священником~.
	- Боже,- едва слышно вырвалось у Сюзанны.- Человеком,
толкнувшим мальчугана в Нью-Йорке, был Джек Морт, а на постоялом
дворе Джейк видел того субчика, за которым ты гнался,- Уолтера.
	- Да.
	- И мальчонка решил, что это один и тот же человек, потому что
оба были в одинаковых черных балахонах?
	Роланд кивнул.
	- Между Джеком Мортом и Уолтером существовало даже телесное
сходство. Не хочу сказать, что они походили друг на друга как братья,
однако оба были высоки ростом и отличались чрезвычайной бледностью
при темных волосах. Принимая же во внимание тот факт, что
единственная возможность хорошенько рассмотреть Морта
представилась Джейку в смертный час и что единственную возможность
хорошенько рассмотреть Уолтера мальчик получил в совершенно
незнакомом месте, перепуганный почти до одури, я думаю, его ошибку
можно и понять, и простить. Если и есть на этой картине безмозглый
болван, он перед вами, ибо истину следовало постичь скорее.
	- Неужто Морт не просек бы, что его используют? - спросил Эдди.
Он не забыл своих переживаний и диких мыслей, порожденных
вторжением Роланда в его сознание, и не понимал, как Морт мог бы
оставаться ~в неведении~... но Роланд отрицательно качал головой:
	- Уолтер взялся бы за дело в высшей степени тонко. Мне кажется,
Морт счел бы, что мысль одеться священником принадлежит ему
самому... Он не распознал бы, что где-то в дебрях его рассудка шепчет,
подсказывая, как поступить, чужой, сторонний голос - голос Уолтера.
	- Джек Морт! - поразился Эдди.- Все время это был Джек Морт.
	- Да... а Уолтер помогал. Итак, в конечном счете я все-таки спас
Джейку жизнь. Принудив Морта спрыгнуть с платформы подземки под
поезд, я все изменил.
	Сюзанна спросила:
	- Если этот Уолтер мог проникать в наш мир там, где ему
заблагорассудится,- возможно, через личную дверь - разве не мог он
использовать кого-нибудь другого для того, чтобы толкнуть твоего
мальчугана под машину? Раз он сумел внушить Морту мысль
вырядиться священником, значит, он мог заставить устроить этот
маскарад и кого-нибудь еще... что, Эдди? Что ты трясешь головой?
	- А то! По-моему, ~это~ Уолтеру на фиг не было нужно. Ему
хотелось ~другого~ - того, что сейчас ~происходит~... чтоб Роланд
потихонечку сходил с ума. Что, не так?
	Стрелок кивнул.
	- Даже если б Уолтер и ~хотел~ обстряпать дельце таким манером,
у него ни хрена бы не вышло,- прибавил Эдди.- Он же отбросил коньки
задолго до того, как Роланд нашел двери у моря. А уж как Роланд влез
через последнюю дверь в башку к Джеку Морту, тут и кончились
золотые денечки, когда старина Уолт мог быть в каждой бочке
затычкой.
	Сюзанна задумалась, потом кивнула.
	- ~Кажется~, понимаю... Эти паршивые путешествия во времени
здорово сбивают с толку, верно?
	Роланд принялся собирать и заново прилаживать на место свое
имущество.
	- Пора в дорогу.
	Эдди поднялся и, помогая себе плечами, надел котомку.
	- По крайней мере, можешь утешаться одним,- сказал он Роланду.-
Ты - ну, или этот ~ка-тет~ - в итоге сумели спасти пацана.
	Роланд, завязывавший на груди постромки ременной подвески,
вскинул глаза - ясные, сверкающие - и Эдди невольно отпрянул.
	- Да? - сурово поинтересовался стрелок.- Ужели? Пытаясь
примириться с двумя версиями одной реальности, я по капле теряю
рассудок. Поначалу я надеялся, что один из двух порядков событий,
хранящихся в моей памяти, начнет блекнуть и постепенно исчезнет
совсем - но ничего подобного не происходит! Собственно, происходит
нечто прямо противоположное: эти две реальности бранятся у меня в
голове, возмущаясь, сетуя и ропща, точно две враждующие клики,
которым не миновать скорой войны, и поднятый ими крик звучит все
громче! Так ответь же мне, Эдди: каково, по-твоему, ~Джейку~?
~Каково, по-твоему, знать, что ты мертв в одном мире и жив в другом?~
	Снова запел жаворонок, но никто этого не заметил. Эдди смотрел
прямо в блекло-голубые глаза Роланда, пылавшие на бледном лице, и не
мог придумать, что сказать.


24

	Расположившись лагерем примерно в пятнадцати милях к востоку
от мертвого медведя, путники погрузились в сон, каким спят лишь
полностью обессилевшие (даже Роланд проспал ночь напролет, хотя сны
его были каруселью кошмаров), и на следующее утро поднялись с
рассветом. Эдди в молчании развел небольшой костер и, когда в лесу
неподалеку прогремел выстрел, поглядел на Сюзанну.
	- Это завтрак,- сказала она.
	Три минуты спустя вернулся Роланд с переброшенной через плечо
шкурой. На ней лежала свежевыпотрошенная тушка кролика. Сюзанна
поджарила его; они поели и тронулись в путь.
	Эдди все старался представить себе, каково было бы помнить о
собственной смерти. И всякий раз терпел неудачу.


25

	Вскоре после полудня путники вступили в царство выкорчеванных
деревьев и переломанного, вмятого в землю кустарника - казалось,
давным-давно исполинский смерч коснулся здесь земли, проторив своей
разрушительной силой широкую и удручающе мрачную дорогу.
	- Мы близки к искомому месту,- объявил Роланд.- Наш друг
медведь все здесь снес, дабы расчистить обзор. Он не хотел сюрпризов.
Обходительной сию важную особу не назовешь.
	- А ~нам~ он оставил какие-нибудь сюрпризы? - поинтересовался
Эдди.
	- Возможно.- Улыбнувшись краешком губ, Роланд тронул Эдди за
плечо: - Но вот ведь что - это будут ~старые~ сюрпризы.
	Продвижение по этой зоне разрушений шло медленно. Хотя
поверженные наземь деревья в большинстве своем были очень стары
(многие уже почти слились с почвой, откуда когда-то пробились),
беспорядочное нагромождение стволов и путаница ветвей создавали
внушительную полосу препятствий, преодолеть которую было бы
довольно непросто даже в том случае, если бы все путники были
физически полноценными. С восседающей в притороченной к спине
стрелка подвеске Сюзанной дорога превратилась в тренировку
выносливости, стойкости и умения обуздывать раздражение.
	Поваленные стволы и колтун подлеска скрывали от глаз след
медведя, что тоже не способствовало быстрейшему продвижению. До
полудня путники шли по отметинам когтей на деревьях, четким, как
зарубки. Однако здесь, близ стартовой точки медвежьей ярости, где она
еще не цвела полным цветом, эти удобные вехи, отмечавшие путь зверя,
исчезли. Роланд двигался не спеша, выискивая в кустах помет, а на
деревьях, через которые перелезал медведь,- клочья шерсти. На то, чтобы
одолеть три мили этого истлевшего хаоса, ушла вся вторая половина
дня.
	Едва Эдди решил, что скоро стемнеет и им придется разбить
лагерь в этом страшноватом окружении, они вышли к опушке редкого
ольшаника. За деревьями слышался шумный лепет бегущего по камням
ручья. Позади закатное солнце в ореоле тонких багровых лучей заливало
угрюмым светом разоренный участок, который они только что
пересекли, превращая поваленные деревья в черные перекрестья,
очертаниями напоминающие китайские иероглифы.
	Роланд объявил привал и осторожно опустил Сюзанну на землю.
Распрямившись, он уперся руками в бедра и принялся разминать спину,
изгибаясь то так, то эдак.
	- И ночевать здесь будем? - спросил Эдди.
	Роланд покачал головой.
	- Сюзанна, дай Эдди револьвер.
	Она повиновалась, вопросительно глядя на него.
	- Пошли, Эдди. Нужное нам место - за теми деревьями. Взглянем
на него. Может, и поработать придется.
	- С чего ты взял...
	- А ты прислушайся.
	Эдди прислушался и понял, что слышит шум работающих
механизмов. Потом он сообразил, что слышит его уже некоторое время.
	- Я не хочу оставлять Сюзанну.
	- Мы не уйдем далеко, а у нее хороший, громкий голос. Кроме
того, если здесь и есть опасность, она впереди - мы окажемся между ней и
Сюзанной.
	Эдди посмотрел вниз, на Сюзанну.
	- Идите - только постарайтесь поскорее вернуться.- Она задумчиво
оглянулась и посмотрела туда, откуда они пришли.- Не знаю, есть тут
привидения или нет, но ~кажется~, что есть.
	- Мы вернемся засветло,- пообещал Роланд. Он зашагал к
деревьям, и секундой позже Эдди последовал за ним.


26

	Углубившись в ольшаник на пятнадцать ярдов, Эдди вдруг
сообразил, что они идут по тропе; по тропе, которую, вероятно,
протоптал за долгие годы медведь. Гибкие деревья смыкались над
головой сводом туннеля. Непонятный шум здесь был громче, и Эдди
принялся раскладывать его на составляющие. Один звук - тихий,
басистый гул - слабой вибрацией передавался ступням, словно под
землей работал какой-то большой агрегат. Гул отчетливо прорезали
нестройные, более близкие и назойливые звуки - взвизги, писк,
отрывистое цвирканье и поскрипыванье.
	Роланд приблизил губы к уху Эдди и сказал:
	- Думаю, если вести себя тихо, опасность невелика.
	Они прошли еще пять ярдов, и Роланд опять остановился. Вынув
револьвер, он стволом отвел в сторону ветку, тяжелую от подцвеченных
закатным солнцем листьев. Заглянув в образовавшийся небольшой
просвет, Эдди устремил взгляд на поляну, где так долго жил медведь,- на
оперативную базу, откуда зверь множество раз отправлялся чинить
насилие и разбой.
	Подлеска здесь не было и в помине; землю давным-давно
вытоптали налысо. По поляне, схожей очертаниями с наконечником
стрелы, бежал ручей, пробивавшийся у подножия почти
пятнадцатифутовой каменной стены. Подпертая этой стеной с тыла, по
их сторону ручья стояла металлическая будка высотой около девяти
футов, с закругленной крышей, напомнившей Эдди вход в метро,
раскрашенная спереди косыми желтыми и черными полосами. Земля на
поляне была не черной, как верхний слой грунта в лесу, а серой и
странно рыхлой. Ее усеивали кости, и в следующий миг Эдди понял: то,
что он принял за серую почву, тоже кости - кости такие древние, что
рассыпаются в прах.
	В земле копошились непонятные создания, издававшие
пронзительный скрип и цвирканье. Четыре... нет, пять. Металлические
устройства-невелички, самое крупное - со щенка колли. Роботы,
сообразил Эдди, или что-то ~вроде~ роботов. Все они не слишком
отличались друг от друга и, несомненно, служили медведю лишь для
одной цели - у каждого наверху быстро крутился крошечный радар.
	"Опять соображальные шапочки,- подумал Эдди.- Бог ты мой, да
что ж это за мир?"
	Самое большое из этих устройств внешне отчасти напоминало
трактор "Тонка", полученный Эдди в подарок на шести- или семилетие;
катя по поляне, оно взбивало гусеницами крохотные серые облачка
костяной пыли. Другое походило на крысу из нержавеющей стали.
Третьей, кажется, была змея, составленная из соединенных встык
стальных сегментов; при движении она корчилась и горбом выгибала
спину. Выстроившись цепочкой, эти механизмы безостановочно
кружили по неровному кольцу глубокой колеи, пробитой ими на другом
берегу ручья. Глядя на них, Эдди невольно вспомнил карикатуры,
которые когда-то видел в старых номерах "Сатердей ивнинг пост",- по
неведомой причине мать не выбрасывала эти журналы и хранила,
складывая стопками в прихожей. На карикатурах дымящие сигаретами
встревоженные мужчины, ожидая, пока их жены разрешатся от беремени,
мерили шагами ковры, протаптывая на них дорожки.
	Глаза Эдди привыкли к нехитрой географии поляны, и он увидел,
что уродцев в наборе гораздо больше пяти. На виду была по меньшей
мере дюжина других, а еще сколько-то, вероятно, пряталось за остатками
давнишней добычи медведя. Отличие состояло в том, что эти другие не
двигались. Долгие годы члены механической свиты медведя гибли один
за другим, и наконец осталась лишь маленькая группка из пяти нелепых
созданий... судя по скрипу, визгу и ржавому лязгу, не слишком-то
здоровых. Особенно убогой и увечной казалась змея, круг за кругом
преследовавшая крысу. Она то и дело буксовала, и тогда шагавшая за
ней конструкция - стальной блок на механических ножках-обрубках -
нагоняла ее и награждала тычком, словно веля поторапливаться, к ***не
матери.
	Эдди стало интересно, в чем состояла работа этих уродцев.
Наверняка не в защите и не в охране - конструкция медведя
предусматривала защиту своими силами, и Эдди полагал, что, набреди
старина Шардик на их троицу в пору своего расцвета, он в два счета
сожрал бы их и не поморщился. Наверное, маленькие роботы были
бригадой техобслуживания, или разведчиками, или посыльными. Они,
видимо, могли представлять опасность, но лишь обороняясь... или
защищая своего старшего. Воинственными они не казались.
	Собственно, в них было что-то жалкое. Большая часть команды
вымерла, их старшего не стало, и Эдди не сомневался, что роботы каким-
то образом поняли это. От механических уродцев исходила не угроза, а
странная, нелюдская печаль. Дряхлые, почти износившиеся, они, не зная
покоя, круг за кругом шагали, катили и змеились по прорытой ими на
заброшенной поляне колее, верша свой многотрудный путь, и Эдди
почудилось, будто он может прочесть смятенное течение их мыслей:
~"Батюшки-светы, что же теперь? В чем наша цель теперь, когда Его не
стало? И кто позаботится о нас теперь, когда Его не стало? Батюшки-
светы, батюшки-светы, батюшки-светы..."~
	Кто-то потянул Эдди сзади за штанину, и молодой человек чуть не
вскрикнул от страха и неожиданности. Он резко обернулся, взведя курок
Роландова револьвера, и увидел Сюзанну, смотревшую на него снизу
вверх большими глазами. Эдди длинно выдохнул и осторожно вернул
курок в нерабочее положение. Опустившись на колени, он положил руки
Сюзанне на плечи, поцеловал ее в щеку и прошептал на ухо:
	- Ей-богу, я чуть было не всадил пулю в твою дурную головушку.
Что ты тут делаешь?
	- Хотела посмотреть,- нимало не смутясь, прошептала она в ответ
и покосилась на Роланда, присевшего на корточки рядом с ними.- А
потом, одной там страшновато.
	Ползком пробираясь через жесткую густую поросль, Сюзанна
оцарапалась, но Роланду пришлось признаться себе, что при желании
молодая женщина может двигаться бесшумно, как привидение,- он
ровным счетом ничего не услышал. Вынув из заднего кармана тряпицу
(последнее, что осталось от его старой рубашки), стрелок отер с рук
Сюзанны тонкие струйки крови. Мгновение он изучал плоды своих
трудов, потом коротким движением промокнул и ссадину у нее на лбу.
	- Раз так, взгляни,- сказал он одними губами.- Пожалуй, ты это
заслужила.
	Одной рукой отведя в сторону ветки крепкожильника и зеленики,
Роланд открыл Сюзанне обзор на уровне ее глаз и стал ждать. Сюзанна
меж тем впилась взглядом в поляну. Наконец она отстранилась, и
Роланд позволил кустарнику сомкнуться.
	- Мне их жалко,- прошептала Сюзанна.- Сумасшествие, верно?
	- Вовсе нет,- так же тихо ответил Роланд.- Думаю, на свой
диковинный манер это глубоко несчастные создания. Эдди собирается
положить конец их страданиям.
	Эдди тут же отрицательно затряс головой.
	- Нет, собираешься... если только не хочешь ночь напролет
просидеть тут, как ты это называешь, "враскорячку". Цель в шапочки. В
крутящиеся штуки.
	- А если я ~промажу~? - взбешенно прошипел Эдди.
	Роланд пожал плечами.
	Эдди поднялся и нехотя вновь взвел курок. Он посмотрел сквозь
кусты (сервомеханизмы виток за витком сиротливо кружили по своей
одинокой, никчемной орбите) и хмуро подумал: "Все равно, что кутят
перестрелять". Потом Эдди увидел, как один из роботов - тот, что
напоминал шагающий короб,- выпустил из брюха отталкивающего вида
клещи и на секунду прихватил ими змею. Удивленно зажужжав, змея
прыгнула вперед. Шагающий короб убрал клещи.
	"Н-да... может, это и ~не совсем~ то же, что перестрелять кутят",-
решил Эдди. Он опять посмотрел на Роланда. Роланд, скрестив руки на
груди, ответил невыразительным взглядом.
	~"Ты, приятель, выбираешь чертовски странные моменты, чтоб
нас муштровать".~
	Эдди подумал о Сюзанне - о том, как она сперва всадила пулю
медведю в зад, а потом, когда зверь кинулся на них с Роландом,
вдребезги разнесла сенсорное устройство чудовища - и слегка устыдился.
Более того: какая-то часть его "я" хотела пойти на это, как давно, в
"Падающей Башне", что-то в нем ~хотело~ пойти против Балазара и его
шайки бандюг. Возможно, такое навязчивое, неодолимое влечение было
нездоровым, но это не портило главного очарования - "а ну-ка,
поглядим, у кого будет грудь в крестах, а у кого - голова в кустах...
поглядим, поглядим".
	М-да, что нездорово, то нездорово.
	"Внуши себе, будто тут тир и ты хочешь выиграть своей лапушке
плюшевую собачку,- подумал он.- Или медведя". Он взял на мушку
шагающий короб и нетерпеливо оглянулся, когда Роланд тронул его за
плечо.
	- Скажи свой урок, Эдди. Скажи без ошибки.
	Эдди раздраженно шикнул сквозь зубы, злясь, что его отвлекают,
но Роланд не отвел взгляда, и потому юноша с глубоким вздохом
постарался выбросить из головы все: взвизги и скрипы изработавшегося
оборудования; разнообразные прострелы и ломоты во всем теле;
сознание того, что Сюзанна здесь, смотрит, опираясь на ладони
выпрямленных рук, и ~последующее~ озарение: она ближе всех к земле -
если он промажет по какой-нибудь из хитрых механических штуковин на
поляне и та решит отплатить обидчикам, Сюзанна окажется самой
удобной мишенью.
	- Не рукой стреляю; тот, кто стреляет рукою, забыл лик своего
отца.
	Во прикол, подумал молодой человек; встреться Эдди со своим
папашей на улице, он бы его не узнал. Но он чувствовал, как слова
делают свое дело - проясняют голову и успокаивают нервы. Не ведая, из
того ли он теста, что положено стрелку (возможность, казавшаяся
юноше сказочно неправдоподобной, пусть даже он понимал, что во
время разборки в ночном клубе у Балазара сумел проявить недюжинную
стойкость), Эдди, однако, ~знал~ - чему-то в его душе пришлась по
вкусу бесстрастная холодность, нисходившая на него с чередой старых-
престарых вопросов и ответов, которым их выучил стрелок;
равнодушная холодность и то, как предметы с присущей им
безжизненной четкостью вдруг выделялись из общей картины. Другая
частица Эдди понимала, что это еще один страшный наркотик,
немногим отличающийся от героина, который свел в могилу Генри и
едва не сгубил его самого, но это ничего не меняло: радость мгновений,
когда с губ срываются слова старинной формулы, звенела в нем тугой
струною, как звенят корабельные снасти на сильном ветру.
	- Не рукой целюсь; тот, что целится рукою, забыл лик своего отца.
	Оком целюсь.
	Не из револьвера убиваю; тот, что убивает из револьвера, забыл
лик своего отца.
	И, неожиданно для себя выступив из-за деревьев на поляну, Эдди
бросил роботам, крутившимся на дальнем ее краю:
	- ~Сердцем убиваю~.
	Роботы прервали свое бесконечное круженье. Один из них громко
зажужжал - это мог быть сигнал тревоги или предупреждение. Радары,
каждый не больше половинки шоколадного батончика "Херши",
повернулись на звук голоса Эдди.
	Эдди открыл огонь.
	Сенсоры один за другим разлетелись, как глиняные голубки.
Жалость исчезла из сердца Эдди, остались лишь ледяное спокойствие и
сознание того, что он не захочет и не сможет остановиться, пока не
завершит дела.
	Окутанная сумерками поляна наполнилась громом, отразившимся
от покрытой многочисленными трещинами и сколами стены камня на ее
широком конце. Металлическая змея, дважды перекувырнувшись,
простерлась в пыли и лежала, подергиваясь. Самый большой механизм -
тот, что напоминал Эдди игрушечный трактор его детства,- попытался
сбежать и судорожными рывками кинулся к краю колеи. Эдди к Богу в
рай разнес его радар. Механизм зарылся квадратным носом в землю; из
стальных глазниц, где примостились стеклянные глаза, брызнули
тоненькие язычки голубого пламени.
	Эдди промазал только раз, по воспринимающему устройству
крысы из нержавеющей стали. Пущенная в радар пуля с тонким
комариным пением отскочила от металлической крысиной спины.
Крыса как ошпаренная выскочила из колеи. Заложив вираж возле
похожей на короб штуковины, которая еще совсем недавно вышагивала
по кругу следом за змеей, она с поразительной скоростью бросилась
через поляну в атаку, рассерженно чакая. Тут Эдди разглядел пасть,
окаймленную длинными острыми штырьками. На зубы они не походили;
скорее, они напоминали снующие вверх-вниз иглы швейной машины,
превращенные скоростью своего движения в дрожащее полупрозрачное
марево. "Нет,- подумал Эдди,- сдается мне, на кутят эти твари все-таки
мало похожи".
	- ~Роланд, давай сам!~ - в отчаянии крикнул он, но когда, улучив
момент, поспешно огляделся, то увидел, что Роланд по-прежнему стоит,
скрестив руки на груди, с лицом отрешенным и безмятежным. Возможно,
стрелок раздумывал над шахматными задачами или размышлял о
давнишней любовной переписке.
	Радар на спине у крысы вдруг замер. Блюдце едва заметно
повернулось и, жужжа, нацелилось на Сюзанну Дийн.
	"Осталась одна пуля,- мелькнуло в голове у Эдди.- Если промажу,
эта тварь начисто сдерет Сьюзи лицо".
	Вместо того, чтобы выстрелить, он сделал шаг вперед и что было
силы пнул крысу. Башмаки Эдди сменила пара мягких мокасин из
оленьей шкуры, и сотрясение от удара передалось по ноге до самого
колена. С прерывистым, каким-то заржавленным визгом крыса
перекувырнулась на земле раз, другой, и замерла кверху брюхом. Эдди
увидел что-то вроде дюжины коротких, толстых механических ножек,
поршнями ходивших вверх-вниз. Каждая ножка оканчивалась острым
стальным когтем. Когти вращались вокруг своей оси на шарнирчиках
величиной с карандашный ластик.
	Из средней части робота выдвинулся стальной стержень;
механическую крысу подбросило, перевернуло, и она вновь заняла
нормальное положение. Эдди повел револьвер вниз, оставив без
внимания мимолетный порыв подстраховаться свободной рукой. Может,
в его родном мире легавые и были обучены стрелять таким манером, но
тут это делалось иначе. ~"Когда забудешь, что револьвер здесь, когда
покажется, будто стреляешь из пальца~,- наставлял Роланд,- ~тогда ты
будешь близок к цели"~.
	Эдди нажал на спуск. Крошечное блюдечко радара, вновь
завертевшееся в попытке отыскать врага, исчезло в синей вспышке.
Послышалось сдавленное ~"клуп!"~, и крыса упала на бок - мертвая.
	Эдди обернулся. Сердце у него стучало, как отбойный молоток.
Насколько помнил юноша, в такое бешенство он не приходил с тех пор,
как понял, что Роланд намерен держать его в этом мире, пока не завоюет
или не потеряет свою окаянную Башню... иными словами, пока все они,
вероятно, не пойдут на корм червям.
	Он навел разряженный револьвер в сердце Роланду и хрипло, едва
узнавая собственный голос, проговорил:
	- Если б тут еще оставался патрон, ты, пожалуй, уже сейчас бросил
бы убиваться из-за своей занюханной Башни.
	- Эдди, перестань! - резко сказала Сюзанна.
	Эдди посмотрел на нее.
	- Чертова железяка собиралась кинуться на ~тебя~, Сюзанна, и
сделать из тебя суслика.
	- Но она же до меня не добралась. Это ~ты~ ее ухлопал, Эдди.
~Ты~ показал ~ей~, где раки зимуют.
	- ~Его~ заслуги в этом нет.- Эдди хотел было убрать револьвер в
кобуру, но к своему вящему неудовольствию понял, что убирать его
некуда. Кобура была у Сюзанны.- Он со своими уроками - со своими
проклятыми ~уроками~ - тут ни при чем.- Лицо Роланда, до сих пор
выражавшее умеренный интерес, внезапно изменилось. Взгляд
переместился в некую точку над левым плечом Эдди.
	- ЛОЖИСЬ! - крикнул стрелок.
	Эдди не стал задавать вопросов. Его ярость и смятение вмиг как
рукой сняло. Он кинулся на землю и, падая, увидел: молниеносным
движением, превратившим его левую руку в размазанное пятно, стрелок
потянулся к кобуре. "Боже ты мой,- подумал молодой человек,- НЕ
МОЖЕТ он быть таким шустрым, таких шустрых в принципе не бывает,
у меня получается ничего себе, но рядом с Сюзанной я просто копуша, а
Сюзанна по сравнению с ним - черепаха, которая силится взойти на
стеклянную кочку..."
	Что-то пронеслось у Эдди над самой головой - что-то, что, громко
и пронзительно пища в своей механической ярости, выдрало у него клок
волос. Стрелок открыл огонь с бедра - три быстрых выстрела прогремели
друг другу вдогонку, как три удара грома,- и писк оборвался. На землю
между тем местом, где лежал Эдди, и тем, где рядом с Роландом
привстала на обрубках ног Сюзанна, с глухим стуком шлепнулось некое
создание, показавшееся Эдди похожим на крупную механическую
летучую мышь. Суставчатое, крапчатое от ржавчины крыло ударило по
земле, словно досадуя, что возможность упущена, и застыло без
движения.
	Легко ступая в старых, разбитых сапогах, Роланд подошел к Эдди
и протянул ему руку. Эдди принял ее и позволил Роланду помочь ему
подняться. Он обнаружил, что не может говорить: падение вышибло из
него дух. ~"Может, оно и к лучшему... похоже, всякий раз как я разеваю
пасть, будь она неладна, я что-нибудь да ляпну".
	- Эдди! Ты в порядке? - К тому месту, где, нагнув голову и уперев
руки в ляжки, он пытался отдышаться, ползла Сюзанна.
	- Ага,- прохрипел Эдди. Он с усилием выпрямился.- Так, пустяки,
легкая стрижечка.
	- Эта тварь была на дереве,- мягко сказал Роланд.- Поначалу я и
сам ее не приметил. В это время дня свет становится обманчив.- Стрелок
помолчал и тем же мягким тоном продолжил: - Эдди, опасность
Сюзанне никак не угрожала.
	Эдди утвердительно мотнул головой. Теперь-то до него дошло:
проворство, с каким стрелок выхватывал револьвер, позволяло сжевать
гамбургер, запить его молочным коктейлем - и не опоздать с выстрелом.
	- Ну, хорошо, хорошо. Скажем только, что я не одобряю твою
методу обучения, ладушки? Но просить прощенья я не собираюсь, не
жди.
	Роланд наклонился, подхватил Сюзанну на руки и принялся
отряхивать. Делал он это равнодушно-ласково, как мать отряхивает
делающего первые шаги малыша после одного из неизбежных кувырков
в пыли на заднем дворе.
	- Я не жду от тебя извинений; кроме того, они не надобны,- сказал
он.- Два дня назад у нас с Сюзанной произошел подобный же разговор.
Верно, Сюзанна?
	Она кивнула.
	- Роланд придерживается мнения, что ученику время от времени
требуется хороший пинок в ребра.
	Эдди посмотрел на учиненный ими разгром и медленно принялся
выколачивать из штанов и рубашки костяную пыль.
	- Слышь, старик, а если б я сказал тебе, что ~не хочу~ быть
стрелком? А, Роланд?
	- Я бы ответил, что твои желания не имеют большого значения.-
Роланд смотрел на металлическую будку у каменной стены и словно бы
утратил интерес к беседе. Эдди уже видел такое раньше. Когда разговор
сворачивал на если бы да кабы, Роланд почти всякий раз терял к нему
интерес.
	- ~Ка~? - В вопросе Эдди звучали отголоски былой желчности.
	- Верно. ~Ка~.- Роланд подошел к будке и провел рукой по
желтым и черным полосам, наискось расчерчивавшим переднюю
стенку.- Мы нашли один из двенадцати пограничных порталов, кольцом
опоясывающих этот мир... одну из шести троп к Темной Башне.
	И это тоже ~ка~.


27

	Эдди пошел обратно, за инвалидным креслом Сюзанны. Просить
молодого человека об этом не пришлось - ему хотелось некоторое время
побыть одному, чтобы вновь взять себя в руки. Теперь, когда стрельба
закончилась, каждый мускул в теле Эдди словно бы мелко дрожал и
трепетал не в лад с остальными. Юноше не хотелось, чтобы товарищи
видели его в таком состоянии - не потому, что оно могло бы быть
неверно истолковано как испуг, а потому, что Роланд, или Сюзанна, или
оба могли бы распознать его истинную природу: перевозбуждение.
Пришедшееся Эдди по нраву. Даже нетопырь, едва не снявший с юноши
скальп, не перетянул чашу весов.
	~"Это все муть, парень. Сам же знаешь"~.
	К сожалению, Эдди этого ~не~ знал. Он лоб в лоб столкнулся с
тем, что Сюзанна открыла для себя чуть раньше, пристрелив медведя:
можно было сколько угодно ~разглагольствовать~ о том, что не хочешь
быть стрелком; что не желаешь, словно последний бродяга, скитаться по
этому безумному миру, где кроме них троих нет, кажется, ни единой
живой человеческой души; что на самом деле тебе, Эдди Дийну, больше
всего охота стоять на углу Бродвея и Сорок второй улицы, прищелкивать
пальцами под ревущую в наушниках плеера "Криденс Клируотер
Ривайвл", смачно чавкать сосиской с соусом чили и глазеть на
проходящих мимо девчонок - на в высшей степени аппетитных и
соблазнительных нью-йоркских девчонок с надутыми - "да пошел ты!" -
губками и длиннющими ногами из-под коротких юбчонок. Можно было
распространяться об этом до посинения, но сердце Эдди знало иное.
Сердце Эдди знало, что, отправляя электронный зверинец на небеса, он
~наслаждался~ - во всяком случае, пока шла потеха и Роландов
револьвер был его, Эдди, личной портативной грозой. Что он ~с
удовольствием~ пнул робота-крысу, пусть даже отшиб при этом ногу и
чуть не навалил в штаны со страху. Страх странным образом лишь
обострял наслаждение.
	Все это было уже достаточно скверно, однако сердце Эдди знало и
кое-что похуже: появись здесь, сейчас дверь, ведущая обратно в Нью-
Йорк, он, возможно, и не вошел бы в нее, ибо еще не видел воочию
Темной Башни. В молодом человеке начинало крепнуть убеждение, что
болезнь Роланда заразна.
	Пробираясь в ожесточенной борьбе с креслом Сюзанны через
беспорядочные нагромождения ольховых пней и колод и ругательски
ругая ветки, которые хлестали по лицу, норовя выколоть глаза, Эдди
неожиданно обнаружил, что с некоторыми из этих вещей может
примириться. Это открытие поостудило юноше кровь. "Хочется увидеть,
такая она, как была во сне, или нет,- подумал он.- Увидеть такое...
фантастика, в натуре!"
	Но внутри у него заговорил другой голос. ~"Эдди, спорим, его
прежним дружкам - ну, тем, с такими кликухами, будто они
припожаловали прямиком от Круглого Стола при дворе короля Артура -
так вот, гад буду, всем им мерещилось то же самое. И все они теперь
покойники. Все до единого"~.
	Хочешь не хочешь, Эдди узнал этот голос. Он принадлежал Генри,
а значит, не слышать его было затруднительно.


28

	Роланд, придерживая на правом бедре Сюзанну, стоял перед
металлическим домиком, напоминающим закрытый на ночь вход в
метро. Бросив инвалидное кресло у края поляны, Эдди пошел к ним. Чем
ближе он подходил, тем громче становился гул и явственнее - дрожь
земли под ногами. Оборудование, производящее этот шум, понял Эдди,
находится или в будке, или под ней. Казалось, у него гудит не в ушах, а
где-то в голове, в самой ее глубине, и в полых недрах живота.
	- Стало быть, вот один из двенадцати порталов. Куда он выходит,
Роланд? В "Мир Диснея"?
	Роланд покачал головой.
	- Я не знаю, куда он выходит. Быть может, в никуда... а может
быть, во все сущие миры. В моем мире вообще есть много мне
неведомого - это вы оба наверняка уже поняли. А есть такое, что некогда
было мне известно, но изменилось.
	- Из-за того, что мир сдвинулся с места?
	- Да.- Роланд бросил на Эдди короткий взгляд.- Послушай-ка, это
ведь не просто риторическая фигура. Мир действительно ~сдвинулся~ с
места и непрестанно убыстряет свое движение. В то же время все
снашивается... распадается...- Подтверждая свою мысль наглядным
примером, стрелок пнул металлический труп шагающего короба.
	Эдди вспомнилась нарисованная Роландом на земле грубая схема
расположения порталов.
	- Так это ~и есть~ край света? - спросил он почти робко.- Я хочу
сказать, не больно-то он отличается от любого другого места.- Эдди
хохотнул.- Если здесь и есть обрыв, я его не вижу.
	Роланд покачал головой.
	- Край-то он край, да не такой. Это - место, где берет начало один
из Лучей. Так меня, во всяком случае, учили.
	- Лучей? - переспросила Сюзанна.- Каких Лучей?
	- Великим Пращурам принадлежит заслуга не устройства, но
~пере~устройства мироздания. Рассказывают разное: одни - будто Лучи
суть спасение мира, другие - будто бы это семена всеобщей погибели и
разрушенья. Лучи - творение Великих Пращуров. Это такие линии...
~скрепляющие~... ~удерживающие~...
	- Ты говоришь о магнетизме? - осторожно поинтересовалась
Сюзанна.
	Все лицо Роланда просветлело; озарение преобразило
шероховатые грубые грани и изборожденные морщинами плоскости,
превратив их в нечто новое и поразительное. На миг Эдди открылось,
как будет выглядеть Роланд, если и впрямь ~доберется~ до своей Башни.
	- Да! Не об одном магнетизме, хотя магнетизм играет здесь
известную роль... о силе тяготения... и о надлежащей увязке
пространства, измерений, величин. Лучи - те силы, что связуют все это
воедино.
	- Добро пожаловать к физикам-шизикам,- негромко
прокомментировал Эдди.
	Сюзанна пропустила его реплику мимо ушей.
	- А Темная Башня? Это что же, какой-то генератор? Центральный
источник энергии для Лучей?
	- Не знаю.
	- Но ~знаешь~, что здесь - пункт А,- вмешался Эдди.- Если мы
достаточно долго будем идти по прямой, мы придем на другой край
света, к другому порталу - назовем его пунктом С. Но сперва мы придем
в пункт В. В центральную точку. К Темной Башне.
	Стрелок кивнул.
	- Сколько придется идти? Ты знаешь?
	- Нет. Но я знаю, что дорога нас ждет очень дальняя и что с
каждым уходящим днем расстояние увеличивается.
	Эдди, нагнувшийся было обследовать шагающий короб,
выпрямился и уставился на Роланда.
	- Этого не может быть.- Он говорил тоном человека, старающегося
убедить малыша, что никакой бука в шкафу не живет и жить ~не может~
по той простой причине, что в действительности буки в природе не
существуют.- Миры ~не растут~, Роланд.
	- Да что ты? В пору моего отрочества, Эдди, у нас еще водились
карты. Особенно мне памятна одна, под названием "Великие державы
Западных Земель". На ней была изображена и моя родина, Галаад; и
Низинные Баронства, охваченные бунтом и смутой спустя год после
того, как я завоевал право носить револьверы; и холмы; и горы; и
Западное Море. От Западного Моря Галаад отделяло изрядное
расстояние - тысяча миль, а то и больше - ~но на то, чтобы преодолеть
его, я истратил более двадцати лет~.
	- Это невозможно,- быстро и испуганно сказала Сюзанна.- Даже
если ты от начала до конца ~шел пешком~, на это не могло уйти
двадцать лет!
	- Ну, надо же учесть остановки - попить пивка, черкнуть открытку-
другую,- пробурчал Эдди. Никто, однако, не обратил на него внимания.
	- Большую часть пути я проделал не пешком, а верхом,- возразил
Роланд.- Хотя порой, волею обстоятельств, мое продвижение на Запад и
оказывалось... э-э... приостановлено - так?.. однако означенное время я
провел по преимуществу в дороге, уходя от Джона Фарсонского. От
Джона Фарсона, стоявшего во главе восстания, что опрокинуло мир, в
котором я вырос. От мятежного Фарсона, жаждавшего увидеть мою
голову насаженной на кол во дворе его замка. К чему, полагаю, у него
имелись веские причины, ибо на совести моей и моих соотчичей смерть
великого множества его сподвижников... а я, к тому же, похитил нечто,
чем Фарсон чрезвычайно дорожил.
	- Что, Роланд? - с любопытством спросил Эдди.
	Роланд покачал головой.
	- Об этом в другой раз... а то и никогда. Сейчас же задумайтесь вот
над чем: мною пройдено ~много~ тысяч миль. Ибо мир растет.
	- Не может такого быть. Не может, и все,- гнул свое Эдди, тем не
менее потрясенный до глубины души.- Были бы землетрясения...
потопы... цунами... Не знаю, что еще...
	- ~Да посмотри же!~ - взъярился Роланд.- Довольно лишь
оглядеться! Что ты видишь? Мир, подобно детской игрушке волчку
замедляющий свое вращение, пусть даже при этом он разгоняется и
движется иным, непостижимым для нас образом. Взгляни на то, что ты
убил, Эдди! Отцом твоим заклинаю, посмотри на убитых тобою!
	Два широких стремительных шага по направлению к ручью - и
подхваченная стрелком стальная змея после беглого осмотра была
переброшена Эдди. Молодой человек левой рукой поймал суставчатое
тело, и змея тут же развалилась на две части.
	- Видишь? Она вконец изработалась. Равно как и ~все~
встреченные здесь нами создания - одряхлевшие, изнуренные. Не нагрянь
мы, их все равно постигла бы скорая смерть. С гибелью медведя.
	- Медведь был чем-то болен,- сказала Сюзанна.
	Стрелок кивнул.
	- Его живую плоть разъедали паразиты. А вот отчего они напали
лишь теперь, не прежде?
	Сюзанна не ответила.
	Эдди меж тем рассматривал змею. В отличие от медведя она
производила впечатление полностью искусственной конструкции -
металл, микросхемы и ярды (если не ~мили~) паутинно-тонкого
провода. Более того: ощупывая внимательным взглядом ту половину
змеи, которую продолжал держать в руках, Эдди различил крохотные
пестринки ржавчины, и не только на поверхности, но и внутри. Мокрое
пятно там же говорило об утечке масла или о том, что в змеиную утробу
просочилась вода. Под воздействием влаги часть проводков сгнила, а
несколько плат величиной с ноготь большого пальца поросли какой-то
зеленоватой дрянью, похожей на мох.
	Эдди перевернул змею вверх брюхом. Стальная пластинка
незамедлительно поставила молодого человека в известность, что в
руках у него изделие "Норт-Сентрал Позитроникс, ЛТД". Имени на
пластинке не было, только серийный номер. "Видно, ты, подруга, такое
ничтожество, что имя тебе не положено,- подумал Эдди.- И то сказать:
шестерка, навороченная сапка с мотором, которую придумали только
затем, чтоб время от времени вкатывать Братцу Медведю
оздоровительный клистир... или делать что-нибудь не менее отвратное".
	Он бросил змею и вытер руки о штаны.
	Роланд, подобравший с земли "трактор", с силой рванул одну
гусеницу. Гусеница легко отделилась, пролив на клочок земли между
сапогами стрелка дождь ржавчины. Роланд отбросил гусеницу в сторону.
	- Все в этом мире замирает или разваливается,- сказал он без
всякого выражения.- Силы же сцепляющие, коим мир обязан своею
соразмерностью и гармонией во времени, равно как и в пространстве,
слабеют. Мы знали это еще детьми, но и помыслить не могли, ~каково~
окажется время угасания. Да и каким чудом могли бы мы вообразить
такое? И все же пора заката настала, я жив, я многое слышу и вижу, и вот
мое убеждение: Последние Времена пагубно сказываются не на одном
лишь моем родном мире. Они подтачивают и ваш мир, Эдди и Сюзанна,
а быть может, и миллиард иных миров. Лучи разрушаются. Бог весть,
причина то или один из признаков, но я знаю, что это истинная правда.
Подите сюда! Ближе! Слушайте!
	Приближаясь к металлической коробке, наискось
располосованной чередованием желтого и черного, Эдди нежданно-
негаданно угодил в цепкие объятия одного яркого и неприятного
воспоминания. Впервые за много лет молодой человек поймал себя на
том, что думает о рассыпающейся викторианской развалюхе с
Голландского Холма. Развалюха эта, известная детворе района как
"Особняк", стояла на заросшей бурьяном, неухоженной лужайке на
Райнхолд-стрит, примерно в миле от квартала, где выросли братья Дийн.
Об Особняке ходили страшные истории - Эдди полагал, что в районе
едва ли сыщется мальчишка или девчонка, их не слыхавшие. Казалось,
горбатый дом, тяжело осевший под крутой кровлей, злобно глядит на
прохожих из густой тени карнизов. Оконных стекол, само собой, не было
и в помине (бросать камнями в окна можно и с почтительного
расстояния), но участи быть расписанным краской из распылителя,
превратиться в тир или в траходром дом избежал. Наибольшее же
недоумение вызывал сам факт его затянувшегося существования: никто
ни разу не поджигал Особняк - ни ради страховки, ни чтобы просто
поглазеть на пожар. Ребята говорили, что там, конечно же, водятся
привидения, и однажды Эдди, стоявшему с Генри на тротуаре и
смотревшему на Особняк (это паломничество братья совершили
специально, чтобы своими глазами увидеть предмет невероятных слухов,
хотя матери Генри объяснил, что они всего-навсего идут с какими-то его
друзьями к Дальбергу, за "Худси Рокетс"), почудилось, что привидения
там, пожалуй, ~действительно~ могут водиться. Разве не ощутил он, что
из старых, сумрачных викторианских окон - окон, которые, казалось,
вперились в него неподвижным сосредоточенным взором опасного
безумца,- сочится некая грубая и мощная враждебная сила? Разве не
шевельнуло легчайшее дуновение волоски у него на руках и сзади на шее?
Разве не подсказывало ему со всей ясностью чутье: переступи порог, и
захлопнется дверь, щелкнет замок, придут в движение стены, пойдут
смыкаться, размалывая в порошок косточки дохлых мышей, стремясь
сокрушить и ~твои~ косточки?
	Населенный призраками. Сам - призрак.
	Приближаясь теперь к металлическому коробу будки, молодой
человек вновь оказался во власти давнишнего ощущения опасности и
тайны. Руки и ноги Эдди покрылись гусиной кожей, волоски на шее
встопорщились и слиплись налезающими друг на друга, похожими на
перья пучочками. И вновь он ощутил то же легчайшее дуновение, хотя
листва на деревьях, обступивших поляну, сохраняла полную
неподвижность.
	Тем не менее Эдди упрямо продолжал идти к двери (ибо то была,
конечно, дверь - очередная дверь, хоть и запертая, вопреки желаниям и
хотениям молодого человека, навсегда) и остановился лишь тогда, когда
его ухо оказалось прижато к металлу.
	Можно было подумать, что полчаса назад Эдди хватил таблетку
действительно сильной "кислоты" <<*7>> и его как раз начинает мощно
забирать. Во мраке заглазья поплыли диковинные краски. В ушах
зазвучали призрачные голоса, бормотавшие что-то в каменных глотках
длинных коридоров, в чертогах, озаряемых неверным мерцающим
светом электрических светильников. Эти факелы современной эпохи,
некогда заливавшие все ярчайшим сиянием, обратились ныне в жалкие
стерженьки угрюмого голубого огня. Эдди чувствовал пустоту...
безлюдье... мерзость запустения... смерть.
	Грохот машин не смолкал. Но не вторгался ли исподволь в этот
шум некий неприятный призвук, этакий слышный порою за мерным
гулом глухой стук сродни перебоям больного сердца? Не возникало ли
ощущение, что механизмы - источники этого шума - хотя и значительно
превосходят тонкостью и сложностью внутреннее устройство медведя, не
могут попасть в такт с самими собой?
	- Безмолвно все в чертогах мертвецов,- услышал Эдди свой
замирающий, слабеющий шепот.- Недвижно, стыло, предано забвенью.
Зри - лестницы погружены во мрак, в покоях гибель царствует с
разрухой. Вот, вот они, чертоги мертвецов, где пауки прядут и среди
камня огромные системы затихают - одна вослед другой, поочередно.
	Роланд грубо оттащил его от будки, и Эдди повел на стрелка
затуманенными глазами.
	- Довольно,- сказал Роланд.
	- Фиг знает, чего туда напихано, но фурычит оно не ахти, верно? -
услышал Эдди свой голос - дрожащий, доносящийся словно бы издалека.
Молодой человек еще осязал могучую силу, наплывающую из короба
будки. Она звала Эдди, влекла, манила.
	- Верно. Нынче в этом мире нет ничего столь уж процветающего.
	- Братцы! Если вы задумали здесь заночевать, радостью общения
со мной вам придется пожертвовать,- предупредила Сюзанна.
Голубовато-серый полумрак, дитя угасшей вечерней зари, размыл
контуры ее лица - лишь поблескивали смутно белки глаз да зубы.- Я
отправляюсь вон туда. Мне не нравится, как эта штука на меня
действует. Брр!
	- ~Все~ мы расположимся на ночлег там,- сказал Роланд.- Идемте.
	- Это ты здорово придумал,- одобрил Эдди. Они двинулись прочь
от будки, шум механизмов пошел на убыль, и Эдди почувствовал, что
власть этих звуков над ним слабеет, хотя они по-прежнему взывали к
нему, приглашая исследовать сумрачные переходы, пустынные
лестницы, покои, где обитали гибель и разруха, где пряли пауки и где во
тьму панели управленья погружались одна вослед другой, поочередно.


29

	Ночью, во сне, Эдди опять не спеша шел по Второй авеню на угол
Сорок шестой, к "Деликатесам от Тома и Джерри". Он миновал магазин,
где продавали записи и пластинки. Из динамиков оглушительно грянули
"Роллинг Стоунз":

		~Я вижу красную дверь и хочу
		Перекрасить ее в черный цвет.
		Пусть почернеют все краски,
		Пестроте говорю я: нет.
		Мимо - девахи, одеты по-летнему,
		Ярко, сойдешь с ума,
		И я верчу башкой, не то от меня
		Нипочем не отступит тьма...~

	Дальше, дальше, мимо расположившегося между Сорок девятой и
Сорок восьмой улицами магазина под названием "Зеркало души". В
витрине висели зеркала; Эдди заметил в одном свое отражение и
подумал, что давно уж не выглядел так хорошо; волосы чуть
длинноваты, но в целом - загорелый и подтянутый. Хотя одежка... м-да,
чувачок. Фраер с головы до пят. Синяя куртка-блейзер, белая рубашечка,
галстучек темно-красный, серые парадные брючата... такого прикида
"чертов яппи" у Эдди сроду не бывало.
	Его кто-то тряс.
	Эдди попытался глубже ввинтиться в сон. Ему не хотелось
просыпаться. Ведь он еще не дошел до "Деликатесов", не открыл ключом
дверь, не шагнул за порог, в море роз. Эдди хотелось вновь увидеть алый
ковер без конца и края, высокое синее небо с плывущими в нем
громадами облачных кораблей и Темную Башню. Насельница ее
жуткого и таинственного столпа, прожорливая тьма, подстерегавшая
всякого, кто подберется слишком близко, внушала Эдди страх, но не
угашала желания увидеть Башню еще раз. Он хотел, ему ~нужно~ было
ее увидеть.
	Однако рука, трясшая его, не унималась. Сон начал меркнуть, вонь
автомобильных выхлопов, висящая над Второй авеню, обернулась
запахом дыма, легкого, редкого - костер уже почти догорел.
	Рука принадлежала Сюзанне. Вид у молодой женщины был
испуганный. Эдди сел и обнял ее одной рукой. Ночевали путники за
ольховой рощей, куда долетал лепет ручья, бегущего по усеянной
костями поляне. По другую сторону рдеющих углей, что накануне
вечером были костром, лежал спящий Роланд. Сон его был тревожен -
сбросив единственное одеяло, стрелок свернулся калачиком, подтянув
колени едва ли не к самой груди. Без сапог ступни казались белыми,
узкими и какими-то беззащитными. На правой недоставало большого
пальца, павшего жертвой омароподобной твари, отхватившей Роланду и
часть правой руки.
	Стрелок стонал, вновь и вновь повторяя какую-то невнятную
фразу. После нескольких повторов Эдди понял, что это та самая фраза,
которую Роланд вымолвил перед тем, как без чувств рухнуть на поляне,
где Сюзанна застрелила медведя: ~"Раз так, идите - есть и другие миры,
не только этот"~. На миг стрелок умолкал, потом окликал мальчика по
имени: "Джейк! Где ты? ~Джейк!~"
	Скорбь и безысходное отчаяние, звучавшие в его голосе,
наполнили Эдди ужасом. Украдкой обняв Сюзанну, он крепко прижал ее
к себе. И почувствовал, что она дрожит, хотя ночь была теплой.
	Стрелок перевернулся на спину. Звездный свет упал в его открытые
глаза.
	- ~Джейк, где ты?~ - воззвал он во тьму ночи.- ~Вернись!~
	- О, Господи, опять он отключился. Что делать, Сьюзи?
	- Не знаю. Знаю только, что больше не могу слушать это в
одиночестве. Кажется, что он так далеко... так далеко от всех, от всего...
	- Раз так, идите,- пробормотал стрелок, снова повертываясь на бок
и подтягивая колени к груди,- есть и другие миры, не только этот.- Он
примолк. Затем грудь его заходила толчками, и оттуда на волю
протяжным, леденящим кровь криком вырвалось имя мальчика. Позади
них в чаще леса какая-то крупная птица снялась с ветки и в сухом
шелесте крыл полетела на поиски более мирного уголка.
	- Есть какие-нибудь соображения? - спросила Сюзанна. Ее широко
раскрытые глаза были мокры от слез.- Может, надо его разбудить?
	- Не знаю.- Эдди увидел револьвер стрелка - тот, что Роланд
обычно носил на левом бедре. Этот револьвер, в кобуре, лежал на
квадрате аккуратно сложенной оленьей шкуры рядом со спящим
Роландом, там, где стрелку не составило бы труда дотянуться до него.-
Пожалуй, не рискну,- прибавил молодой человек.
	- Это сводит его с ума.
	Эдди кивнул.
	- Что же делать? Эдди, ~что же нам делать~?
	Эдди не знал. Заражение, вызванное укусом омароподобной твари,
остановил и уничтожил антибиотик; сейчас Роланда вновь сжигал недуг,
но Эдди думал, что нет на белом свете антибиотика, который исцелил
бы стрелка в этот раз.
	- Хрен его знает. Ложись-ка со мной, Сьюзи.
	Эдди укрыл их шкурой, и спустя некоторое время Сюзанна
перестала дрожать.
	- Если он сойдет с ума, нам, пожалуй, не поздоровится,- сказала
она.
	- А то я не знаю.- Эта неприятная мысль уже посещала Эдди,
приняв обличье медведя с красными, полными ненависти глазками (не
таилось ли в недрах их багровой пучины еще и недоумение?) и
смертоносными беспощадными когтями. Взгляд Эдди обратился к
револьверу, лежавшему так близко от левой, здоровой руки стрелка, и
молодой человек опять вспомнил, какое проворство выказал Роланд,
заметив стремительно пикирующего на них механического нетопыря.
Если стрелок помешается и они с Сюзанной окажутся в фокусе этого
помешательства, шансов у них не будет. Никаких.
	Он зарылся лицом в теплую ложбинку между шеей и плечом
Сюзанны и закрыл глаза.
	Довольно скоро Роланд перестал бормотать. Эдди поднял голову
и осмотрелся. Стрелок, кажется, вновь погрузился в естественный сон.
Эдди поглядел на Сюзанну и увидел, что уснула и она. Юноша улегся
рядом с ней, осторожно поцеловал холмик ее груди и тоже закрыл глаза.
	"Нет, парень; ~тебе~ еще долго-долго не спать".
	Но они уже два дня были в пути, и Эдди устал как последняя
собака. Он задремал... поплыл куда-то вниз...
	"Назад, в сон,- думал он, медленно опускаясь.- Я хочу обратно на
Вторую авеню... обратно к "Тому и Джерри". Вот чего я хочу".
	Однако в ту ночь сон не повторился.


30

	С восходом солнца путники наскоро позавтракали, перепаковали и
перераспределили пожитки и вернулись на треугольную поляну. В ясном
прозрачном свете утра она казалась не такой уж страшной, и все-таки
троица всеми силами старалась держаться на почтительном расстоянии
от металлической будки с предупреждающими желтыми и черными
полосами. Если Роланд и помнил что-то о дурных снах, терзавших его
ночью, он никак этого не показывал и покончил со скучными, но
обязательными утренними хлопотами как обычно, в глубокомысленном
бесстрастном молчании.
	- Как ты полагаешь выдерживать прямой курс отсюда к Башне? -
поинтересовалась Сюзанна.
	- Если то, о чем говорится в преданиях, справедливо, ничего
трудного в этом не будет. Помнишь, ты спрашивала о магнетизме?
	Сюзанна кивнула.
	Стрелок принялся рыться в своем кошеле. Его рука закапывалась
все глубже и наконец явилась на свет с квадратиком старой мягкой кожи.
В лоскут была вколота длинная серебристая игла.
	- Компас! - обрадовался Эдди.- Ну, ты прямо бдительный
бойскаут!
	Роланд покачал головой.
	- Нет, не компас. Разумеется, я знаю, что такое компас, однако вот
уже много лет я и в глаза не видел оных приборов. Не сбиться с пути мне
помогают светила - солнце и звезды - и даже в нынешние времена они
отменно мне служат.
	- ~Даже~ в нынешние времена? - с легкой тревогой переспросила
Сюзанна.
	Роланд кивнул.
	- Стороны света тоже беспрестанно медленно смещаются.
	- ~Боже!~ - вырвалось у Эдди. Он попробовал представить себе
такой мир, где географический север коварно скользил бы к востоку или
к западу, и почти сразу сдался, почувствовав легкое недомогание, какое
чувствовал всякий раз, глядя вниз с верха высотного здания.
	- Это просто игла, но она из стали и послужит нашей цели не хуже
компаса. Отныне наш курс - Луч, и эта игла станет указывать нам
дорогу.- Стрелок опять порылся в кошеле и извлек грубо вылепленную
глиняную плошку, по одному боку которой вниз бежала трещина. Это
изделие безвестного гончара, найденное на месте древнего стойбища,
Роланд залатал сосновой смолой.
	Теперь он отправился к ручью, зачерпнул плошкой воды и отнес
туда, где в инвалидном кресле сидела Сюзанна. Осторожно поставив
плошку на подлокотник кресла, стрелок подождал, пока поверхность
воды успокоится, и бросил туда иглу. Игла утонула и замерла на дне.
	- Ух ты! - восхитился Эдди.- Класс! Повергся бы я в изумлении к
стопам твоим, Роланд, да боюсь попортить складку на брюках.
	- Я еще не закончил. Сюзанна, придержи-ка плошку, чтоб не
трясло.
	Сюзанна выполнила просьбу Роланда, и он медленно покатил
инвалидное кресло по поляне. Когда до двери оставалось около
двенадцати футов, стрелок осторожно развернул его, и Сюзанна
очутилась к будке спиной.
	- Эдди! - вскрикнула молодая женщина.- Посмотри-ка сюда!
	Эдди нагнулся над глиняной плошкой, лишь краем сознания
отмечая, что вода уже сочится сквозь самодельную пломбу Роланда.
Игла медленно всплывала! Достигнув поверхности, она безмятежно
закачалась на воде, точно поплавок, расположившись вдоль
недоступной зрению прямой линии, начинающейся от портала и
уходящей в вековую чащу.
	- Усраться можно - плавучая иголка! Ну, теперь я и впрямь ~все~
повидал!
	- Сюзанна, держи плошку.
	Сюзанна послушно взялась за глиняные бока, оберегая плошку от
толчков; кресло поехало в глубь поляны, перпендикулярно
металлическому коробу. Игла потеряла установившийся румб,
зарыскала и в следующую секунду ушла обратно на дно. Роланд откатил
кресло на прежнее место. Игла вновь всплыла и указала направление.
	- Будь у нас железные опилки и лист бумаги,- сказал стрелок,- мы,
рассыпавши опилки по листу, могли бы наблюдать, как они
вытягиваются чертою в том же направлении.
	- И так будет, даже когда мы уйдем от Портала? - спросил Эдди.
	Роланд кивнул.
	- Но и это еще не все. Луч, как ни удивительно, можно ~увидеть~.
	Сюзанна оглянулась, задев локтем плошку. Вода всколыхнулась,
игла качнулась, словно в растерянности... и решительно вернулась в
исходное положение.
	- Не там,- поправил стрелок.- Ну-ка, посмотрите вниз - ты, Эдди,
под ноги, а ты, Сюзанна, себе в колени.
	Они сделали, как он просил.
	- Когда я велю вам смотреть - смотрите прямо вперед, куда
указывает игла, и никуда более. Доверьтесь своим глазам! А теперь -
смотрите!
	Они подняли головы. Мгновение Эдди не видел ничего, кроме
леса. Он попробовал меньше напрягать глаза... и вдруг увидел, как
несколькими неделями раньше увидел в узловатом деревянном наросте
очертания пращи. Тут молодой человек понял, отчего Роланд велел им
ни на что больше не смотреть. На всем протяжении Луча его присутствие
сказывалось на окружающем - но еле уловимо. За Лучом тянулись
иголки сосен и елей. Кусты зеленики росли не прямо, и их ветви были
отклонены по ходу Луча. Вдоль этой замаскированной тропы (шедшей,
если Эдди сориентировался верно, на юго-восток) лежали и деревья,
поваленные медведем в его стремлении расчистить обзор,- не все, но
большая их часть, словно исходящая из металлического короба сила,
~подтолкнув~ шатающиеся стволы, расположила их подобным образом.
Однако самым ясным свидетельством непосредственной близости Луча
было то, как ложились на землю тени. Разумеется, солнце, поднимаясь
на востоке, отбрасывало их к западу, но глядя на юго-восток, Эдди
разглядел неровную ажурную дорожку-"елочку", которой не было вне
направления, указанного плавающей в плошке иглой.
	- Пожалуй, я ~что-то~ вижу,- с некоторым сомнением протянула
Сюзанна,- но...
	- Смотри на тени. На тени, Сьюзи!
	Эдди увидел, как глаза Сюзанны расширились - для нее все стало
на свои места.
	- Боже правый! Вот же он! ~Вон там~! Знаешь, на что он похож?
На пробор в волосах!
	Единожды разглядев, Эдди теперь уже не мог не видеть смутно
различимый проход, пронзающий неряшливый хаос зарослей, со всех
сторон подступавших к поляне; как по линейке вычерченную прямую,
обозначившую ход Луча. Молодой человек внезапно проникся
сознанием того, какая колоссальная силища должна струить свои потоки
вокруг (и, вероятно, прямехонько ~сквозь~ него, как рентгеновские
лучи), и был вынужден подавить острое желание отойти в сторону, хоть
на шаг вправо или влево.
	- Слышь, Роланд, а не сделает оно меня стерильным?
	Роланд со слабой улыбкой пожал плечами.
	- Будто русло реки,- изумленно вымолвила Сюзанна.- Такое
заросшее, что его и не заметишь... и все-таки оно есть. Рисунок, в
который сложились тени, не будет меняться, пока мы остаемся на тропе
Луча, верно?
	- Нет, отчего же,- отвечал Роланд.- Конечно, тени будут
перемещаться сообразно движению солнца по небу, однако мы всегда
сможем увидеть Луч. Надобно помнить, что он течет одною и той же
дорогою тысячи - быть может, ~десятки~ тысяч лет. Посмотрите-ка на
небо.
	Они послушно задрали головы и увидели, что редкие перистые
облака также собраны "елочкой", параллельной Лучу... и что внутри
создаваемого Лучом силового коридора облака плывут быстрее, чем по
обе стороны от него. Их гнало на юго-восток. Толкало в направлении
Темной Башни.
	- Видите? Даже облака не могут не повиноваться.
	В сторону путников летела стайка птиц. Поравнявшись с руслом
Луча, она на миг отклонилась в сторону, к юго-востоку. Эдди, ясно
видевший это, с трудом верил своим глазам. Птицы пересекли узкий
коридор, где незримо властвовал Луч, и вернулись на прежний курс.
	- Ну, ладно,- сказал молодой человек,- по-моему, надо двигать.
Как гласит народная глупость, дорога в тыщу миль начинается с одного
шага, и тэ дэ, и тэ пэ.
	- Погоди минутку.- Сюзанна смотрела на стрелка.- Ведь теперь-то
эта тысяча миль уже ~не~ тысяча, правда? О ~каком~, собственно,
расстоянии идет речь, Роланд? Пять тысяч миль? Десять?
	- Не могу сказать. Дорога очень дальняя.
	- Ну, и как же мы ее одолеем, черт побери, когда вам обоим везти
меня в этом чертовом кресле? Нам крупно повезет, если мы сумеем
делать по этой твоей Свалке по три мили в день, и ты это знаешь.
	- Путь уже открыт,- терпеливо отвечал ей Роланд,- и покамест
этого довольно. Возможно, еще придет время, когда мы будем
продвигаться к цели быстрее, чем тебе хотелось бы, Сюзанна Дийн.
	- Да-а? - она задиристо и ядовито поглядела на него, и Эдди с
Роландом уже не в первый раз разглядели в глубине ее глаз Детту Уокер,
отплясывающую угрожающий хорнпайп. <<*8>> - Ты что, где-то
прикопал гоночную тачку? Если так, не помешала бы еще и хорошая
дорога, черт возьми!
	- И ландшафт, и способ нашего передвижения по нему будут
меняться. Так бывает всегда.
	Сюзанна отмахнулась от стрелка; "да иди ты!" говорил этот жест.
	- Ты прямо как моя маменька с ее "Бог не оставит".
	- А разве не пекся Он о нас до сих пор? - серьезно спросил Роланд.
	Мгновение Сюзанна смотрела на него в немом удивлении, потом
запрокинула голову, и к небу взлетел ее смех.
	- Ну, это, наверное, как посмотреть. Могу сказать только одно,
Роланд: если сейчас мы не оставлены Его заботой, то мне жутко не
хочется думать, что же будет, вздумай Он отпустить нас без призора.
	- Эй, хватит вам, пошли,- вмешался Эдди.- Я хочу свалить отсюда.
Не нравится мне это место.
	Эдди не кривил душой, однако дело было не в одной лишь
антипатии, какую внушала ему поляна. Молодой человек рвался ступить
наконец на заветную тропу, на хоронящуюся от чужого глаза дорогу, и
сгорал от нетерпения. Каждый шаг приближал Эдди к полю роз и
царящей над его багряным простором Башне. Не без некоторого
удивления юноша понял, что намерен увидеть ее - или погибнуть,
добиваясь этого.
	"Поздравляю, Роланд,- подумал он.- Дело сделано. Я теперь один
из обращенных. Ну, кто-нибудь,- ~аллилуйя~!"
	- Еще одно, пока мы не тронулись в путь.- Роланд изогнулся и
развязал сыромятный шнур на левом бедре. Затем он не спеша принялся
расстегивать пряжку револьверного ремня.
	- А это что за фортеля? - поинтересовался Эдди.
	Роланд выдернул конец ремня из пряжки и протянул портупею
юноше.
	- Ты знаешь, почему я делаю это,- невозмутимо промолвил он.
	- Надевай взад, старина! - Эдди пришел в страшное смятение; в
душе у него бурлили самые противоречивые чувства, а пальцы, даже
сжатые в кулаки, дрожали.- Что это ты, интересно знать, вытворяешь?
	- Теряю по капле рассудок. Покуда моя внутренняя рана не
закрылась, если она вообще когда-нибудь закроется, негоже мне держать
у себя револьвер. И тебе это известно.
	- Возьми, Эдди,- спокойно сказала Сюзанна.
	- Да если б вчера вечером, когда на меня кинулась та летучая
мышка, у тебя не было этой гадской железяки, утром не было бы ~меня~
от носа и выше!
	В ответ стрелок продолжал протягивать юноше револьвер. Его
поза выражала готовность простоять так в случае необходимости весь
день.
	- Хорошо! - выкрикнул Эдди.- ~Хорошо же~, черт побери!
	Выхватив портупею у Роланда, он несколькими резкими
движениями застегнул ее у себя на талии. Эдди полагал, что должен бы
испытывать облегчение - не он ли посреди ночи смотрел на револьвер,
лежавший так близко к руке Роланда, и раздумывал о том, что может
произойти, если Роланд ~действительно~ съедет с катушек? Разве не
преследовали те же мысли и Сюзанну? Но облегчения не было. Лишь
страх, чувство вины и странная щемящая печаль, чересчур глубокая,
чтобы заплакать.
	Без револьверов Роланд выглядел так непривычно.
	Так ~неправильно~.
	- Все? Доволен? Пушки у раздолбаев-ученичков, учитель безоружен
- теперь-то мы можем идти? А если из кустов на нас вылезет какая-
нибудь здоровенная гадина, ты, Роланд, всегда можешь бросить в нее
нож.
	- Ах, да,- пробормотал стрелок.- Чуть не забыл.- Он достал нож из
кошеля и рукояткой вперед протянул Эдди.
	- Да это же ~курам на смех~! - заорал тот.
	- Жизнь ~сама по себе~ смешна.
	- Угу! Запиши это на открытку и пошли в "Ридерз дайджест",
едрена вошь.- Эдди со злостью сунул нож за пояс и вызывающе взглянул
на Роланда.- ~Теперь~ мы можем идти?
	- Есть ~еще~ одно.
	- Еж твою двадцать!
	Губы Роланда снова тронула улыбка.
	- Шучу,- сказал он.
	У Эдди отвисла челюсть. Сюзанна опять захохотала, и ее смех
рассыпался в утренней тишине подобно мелодичной трели
колокольчика.


31

	Почти все утро они потратили на преодоление зоны разрушений,
служившей к защите медведя-великана. Однако идти руслом Луча было
немного легче, а едва бурелом и заросли кустарника остались позади,
большой лес вновь вступил в свои права и появилась возможность
прибавить ходу. Справа деловито бежал ручей - тот самый, что
пробивался из каменной стены на треугольной поляне. Вобрав воды
нескольких ручейков поменьше, он теперь шумел громче. Здесь, в этой
части леса, тоже водились звери; путники слышали, как они ходят в
чаще, занятые своими повседневными делами, и дважды видели
маленькие стайки оленей. Один самец, вопросительно поднявший
голову, увенчанную благородной короной ветвистых рогов, с виду тянул
фунтов на триста. Снова начался подъем. Ручей отвернул в сторону от
тропы. И, когда день уже клонился к вечеру, Эдди кое-что увидел.
	- Может, остановимся? Передохнем?
	- А что такое? - поинтересовалась Сюзанна.
	- Да,- согласился Роланд.- Остановиться можно.
	Внезапно словно тяжесть легла Эдди на плечи - он почувствовал
присутствие Генри. ~"Ах ты, пусенька ты наша! Пусенька сто-то
угляделя на делевце? Постлогать нашей кусеньке захотелось? А, тютя? У-
у, какая ХОЛЕСЕНЬКАЯ СТУСЬКА!"~
	- Да это не ~обязательно~. В смысле, дело-то пустяковое. Я
просто...
	- ...что-то увидел,- закончил за него Роланд.- Что бы это ни было,
прикуси свой неугомонный язык и ступай возьми, что приметил.
	- Да ей-богу же, ничего особенного.- В лицо Эдди бросилась
теплая кровь. Он постарался отвести взгляд от ясеня, привлекшего его
внимание.
	- Неправда. Оно тебе нужно, а это далеко не ничего. Раз оно
потребно ~тебе~, Эдди, оно потребно и ~нам~. А вот кто нам ни к чему,
так это человек, не способный избавиться от бесполезного груза
воспоминаний.
	Теплая кровь стала горячей. Еще мгновение Эдди стоял, уставив
пылающее лицо в землю, и ему казалось, будто блекло-голубые
снайперские глаза Роланда заглянули прямо в его смятенную душу.
	- Эдди? - с любопытством спросила Сюзанна.- Что ты, милый?
	Ее голос придал молодому человеку храбрости, которой ему так не
хватало. Потянув из-за пояса нож Роланда, Эдди направился к
стройному прямому ясеню.
	- Может, ничего,- пробормотал он и заставил себя добавить: - А
если не изговняю, может, и до фига как много.
	- Ясень дерево благородное и силою наделено в достатке,- заметил
Роланд у юноши за спиной. Но Эдди едва ли слышал его. Насмешливый,
задиристый голос Генри исчез, а с ним исчез и стыд. Мысли молодого
человека занимала теперь лишь ветка, несколькими минутами раньше
привлекшая его внимание. Там, где эта ветка, утолщаясь, врастала в
ствол, образовалось небольшое вздутие. Это-то утолщение странной
формы и было нужно Эдди.
	Молодого человека не оставляла мысль, что внутри погребен ключ
- ключ, на краткий миг явившийся ему в пламени костра перед тем, как
горящие останки кости еще раз изменились и возникла роза. Три
перевернутых V, центральное - пошире и поглубже двух других. И
маленькая закорючка на конце. Вот что таил в себе нарост.
	На Эдди опять дохнуло давешним сном. ~"Дид-э-чик, дод-э-чом,
не тревожься - ты с ключом"~.
	"Возможно,- подумал он.- Но на этот раз ~надо~ будет вытащить
его весь. Думаю, в этот раз девяносто процентов не пойдут".
	Действуя с величайшей осторожностью, он срезал ветку и отсек ее
тонкий конец. Остался толстый ясеневый чурбачок дюймов девяти в
длину. Этот увесистый кусок дерева в руке Эдди, на ощупь очень живой,
напоенный жизненной силой, казалось, был не прочь выдать скрытые в
нем очертания - но лишь человеку, которому достанет умения и ловкости
выманить у него эту тайну.
	Был ли Эдди этим человеком? Имело ли это значение?
	Эдди Дийн считал, что ответ на оба вопроса - да.
	На правой руке юноши сомкнулись пальцы левой, здоровой руки
стрелка.
	- Сдается мне, ты знаешь какой-то секрет.
	- Не исключено.
	- Нам можно узнать, в чем он состоит?
	Эдди помотал головой.
	- Думаю, лучше не нужно. До поры до времени.
	Роланд подумал, кивнул.
	- Хорошо. Я хочу задать тебе один вопрос, и после мы оставим это.
Не увидел ли ты случайно, как добраться до корня моих... моих
затруднений?
	Эдди подумал: "И это самое большее, как он может обнаружить
сжирающее его заживо отчаяние".
	- Не знаю. Сейчас точно не скажу. Но я надеюсь, Роланд. Честное-
пречестное, надеюсь.
	Роланд снова кивнул и выпустил руку Эдди.
	- Благодарю. До наступления темноты остается еще пара часов -
почему бы не использовать их с толком?
	- Я - за.
	Они снова тронулись в путь. Роланд толкал кресло Сюзанны, а
Эдди шел впереди, не выпуская из рук деревяшку с погребенным внутри
нее ключом. Казалось, ясень тихонько вибрирует, пронизанный
собственным теплом, тайным и мощным.


32

	Вечером, когда ужин был съеден, Эдди вынул из-за пояса нож
стрелка и приступил к делу. Нож был потрясающе острым и, казалось,
никогда не затупится. Эдди работал не торопясь, поворачивая
освещенную пламенем костра деревяшку то так, то эдак, и смотрел, как
из-под уверенно скользящего по дереву лезвия подымаются
тонковолокнистые завитки.
	Сюзанна лежала, подложив руки под голову, и смотрела на звезды,
неспешно катившие по черному небу.
	Роланд стоял на краю лагеря, за пылающим костром, и
вслушивался в голоса безумия, вновь зазвучавшие в его больном
мятущемся рассудке.
	~Мальчик был~.
	~Никакого мальчишки не было~.
	~Был~.
	~Не было~.
	~Был...~
	Закрыв глаза, он схватился холодной рукой за ноющий лоб,
недоумевая, долго ли еще протянет, прежде чем лопнуть, как лопается
чересчур туго натянутая тетива. "О Джейк,- думал он.- Где же ты? Где?"
	А над ними, взойдя на назначенные места, неотрывно смотрели
друг на друга поверх звездного пепелища своего расторгнутого в
незапамятные времена брачного союза Древняя Звезда и Праматерь.



Часть вторая

КЛЮЧ И РОЗА


1

	На протяжении трех недель Джон "Джейк" Чэмберс храбро
сражался с разгоравшимся в нем безумием. Все это время он чувствовал
себя последним уцелевшим на борту идущего ко дну океанского лайнера
- человеком, который что есть мочи работает трюмной помпой в
отчаянной попытке продержать корабль на плаву до тех пор, пока не
утихнет шторм, не очистится небо и откуда-нибудь - ~откуда угодно~ -
не подоспеет помощь. Двадцать девятого мая 1977 года, за четыре дня до
начала летних каникул, он наконец взглянул фактам в лицо: помощь не
придет. Пришло время сдаться, предаться на милость бури.
	Соломинкой, переломившей спину верблюда, стал годовой
экзамен по литературной композиции: сочинение, "итоговое эссе".
	Джон Чэмберс - Джейк для тех трех-четырех мальчиков, с
которыми его связывала почти что дружба (стань этот маленький
фактоид известен его отцу, тот, несомненно, пришел бы в неописуемую
ярость),- заканчивал свой первый год обучения в школе "Пайпер". Хотя
Джейку уже исполнилось одиннадцать и учился он в шестом классе, для
своих лет мальчик был мелковат, и тот, кто видел его впервые, нередко
решал, что он намного моложе. Честно говоря, бывало, что Джейка
принимали за девочку, пока примерно с год назад, добиваясь позволения
сделать короткую стрижку, он не закатил такой скандал, что мать
наконец смягчилась - и разрешила. Конечно, с отцом проблем из-за
стрижки не возникало. Отец только усмехнулся своей жесткой,
нержавеющей стали улыбкой и сказал: "Лори, парень хочет быть
похожим на морского пехотинца. Молодец".
	Для отца он никогда не бывал Джейком и редко - Джоном. Отец
обычно называл его просто "парень".
	Школа "Пайпер", объяснил отец Джейку прошлым летом (это
было лето двухсотой годовщины <<*9>> - море флагов и знамен, а Нью-
Йоркская гавань запружена величественными Кораблями),- Лучшая В
Стране Школа Для Мальчика Твоих Лет, Черт Ее Дери. То, что Джейка
приняли в нее, никак не было связано с денежным вопросом, не уставал
разъяснять (если не сказать ~настойчиво твердил~) Элмер Чэмберс. Он
яростно гордился этим фактом, хотя и в десять лет Джейк уже
подозревал, что ~по правде~ это, возможно, никакой не факт; что по
правде это, возможно, самое натуральное вранье, ~превращенное~
отцом в факт, чтобы за ленчем или на коктейле можно было небрежно
ввернуть в разговор: "Что, мой парень? О-о, он ходит в "Пайпер".
Лучшая В Стране Школа Для Мальчишки Его Лет, Черт Ее Дери. Там
место ни за какие деньги не купишь, знаете ли,- для школы "Пайпер"
главное мозги и только мозги!"
	Джейк прекрасно сознавал, что в раскаленной топке отцовского
ума грубый уголь суждений и желаний, материя низменная, зачастую
преображается в твердые алмазы, именуемые Элмером Чэмберсом
фактами или, в менее официальной обстановке, "фактоидами". "Факт
тот, что..." было излюбленным выражением этого человека и
произносилось с благоговением, часто, при каждом удобном случае.
	- Факт тот, что за деньги место в школе "Пайпер" не купишь,-
внушал отец Джейку тем летом - летом двухсотой годовщины, летом
синих небес, праздничных флагов и величественных больших Кораблей,
золотым летом... ибо золотым воскресало оно в памяти мальчика, ведь в
ту пору Джейк еще не начал терять рассудок и причина для беспокойства
у него была только одна: придется он к пайперовскому двору или нет, по
всем ли статьям подойдет для этого инкубатора юных гениев.- В
заведение вроде "Пайпера" попасть может только тот, у кого имеется
кое-что ~вот здесь~.- Элмер Чэмберс потянулся через письменный стол
и жестким, желтым от никотина пальцем постукал сына по лбу.- Понял?
	Джейк кивнул. Вступать в разговор не было необходимости,
поскольку со всеми, в том числе и с женой, отец обращался так же, как с
подчиненными на работе (он отвечал за составление программы одного
из каналов телевидения и слыл признанным мастером ставить подножки
конкурентам - мастером рубки). Элмера Чэмберса следовало слушать, в
нужных местах кивать, и немного погодя он вас отпускал.
	- Хорошо,- сказал отец, закуривая одну из своих восьмидесяти
ежедневных сигарет "Кэмел".- Значит, мы понимаем друг друга. Пахать
тебе придется как проклятому, но ты потянешь. Иначе нам не прислали
бы вот это.- Он взял со стола письмо, извещавшее о том, что Джейк
принят в "Пайпер", и шумно потряс им. В этом жесте сквозило некое
свирепое торжество, словно письмо было зверем, которого он убил в
джунглях и теперь освежует и съест.- Так что работай, трудись в поте
лица. Добейся успеха. Чтоб мы с матерью гордились тобой. Закончишь
год на "отлично", будет тебе поездка в "Мир Диснея". Стоящая цель, а,
малыш?
	И Джейк добился успеха. Весь год (то есть, до последних трех
недель) он носил из школы одни пятерки, чем, вероятно, дал родителям
все основания гордиться им, хотя утверждать с уверенностью было
трудно - уж очень мало времени проводили дома отец и мать. Обычно,
вернувшись с занятий, мальчик заставал только Грету Шоу, экономку, а
потому в конце концов показывал свои пятерочные работы ей, после
чего тетрадки перекочевывали в темный угол его комнаты. Порой Джейк
перелистывал их и недоумевал - да значат ли эти "отлично" ~хоть что-
то~? ~Хотелось бы~, чтобы значили... но он питал на этот счет
серьезные сомнения.
	Джейк полагал, что, выйдет у него в году "отлично" по всем
предметам или не выйдет, ни в какой "Мир Диснея" он летом не поедет.
	Отдых в сумасшедшем доме казался ему более вероятным.
	Двадцать девятого мая в восемь часов сорок пять минут утра
Джейка, входившего в двойные двери Пайперовской школы, посетило
страшное видение. Джейк увидел отца в его офисе на Рокфеллер-плаза,
70. Подавшись вперед из-за письменного стола, отец беседовал с одним
из своих сотрудников. В углу рта у мистера Чэмберса торчала сигарета, у
лица клубился голубоватый дым. За спиной и далеко внизу, безмолвный
благодаря двойным стеклам "Термопейн", расстилался Нью-Йорк с его
шумом, грохотом и толчеей.
	"Факт тот, что за деньги место в лечебнице "Солнечная долина" не
купишь,- тоном мрачного удовлетворения говорил отец подчиненному.-
В такое заведение попасть может только тот, у кого капитально
разладился чердак.- Он протянул руку и постукал своего собеседника
пальцем по лбу.- Что, собственно, и случилось с парнем. Но работает он,
как вол. Говорят, лучше всех плетет корзинки, пропади они пропадом. А
когда его выпустят - ~если~ выпустят - его ждет небольшое путешествие.
Путешествие..."
	- ...на постоялый двор,- пробормотал Джейк и рукой, которая так и
норовила задрожать, коснулся лба. Голоса возвращались. Орущие,
пререкающиеся голоса, которые сводили его с ума.
	~"Ты мертв, Джейк. Тебя переехала машина, и ты мертв".
	"Не валяй дурака! Посмотри - видишь объявление? Там написано:
НЕ ЗАБУДЬ! ПЕРВЫЙ КЛАСС - НА ПИКНИК! По-твоему, на том
свете ходят всем классом на пикники?"
	"Не знаю. Зато знаю, что тебя задавила машина".
	"Нет!"
	"Да. Седьмого мая, утром, в восемь двадцать пять. И минуты не
прошло, как ты умер".
	"Нет! Нет! Нет!"~
	- Джон?
	Испуганно вздрогнув, он огляделся. Неподалеку стоял мистер
Биссетт, учитель французского. Казалось, он чем-то слегка обеспокоен.
За спиной мистера Биссетта в двери рекреационного зала вливался поток
учеников, спешащих на утреннее собрание. Дурачились и резвились
считанные единицы, и - ни единого громкого выкрика или радостного
вопля. Вероятно, не только Джейку, но и остальным родители
объяснили, какое счастье ходить в "Пайпер", где деньги - ничто (хотя
плата за обучение составляла двадцать две тысячи долларов в год),
главное - мозги. Вероятно, и поездку в награду за приличные отметки
обещали тоже не одному только Джейку. Вероятно, кое-кому из
заслуживших эту поездку счастливчиков даже предстояло отправиться в
путешествие вместе с родителями. Вероятно...
	- Джон, с тобой все в порядке? - спросил мистер Биссетт.
	- Да-да,- ответил Джейк.- Все отлично. Просто я сегодня немножко
проспал. И, наверное, еще не проснулся.
	Лицо мистера Биссетта разгладилось, и он улыбнулся.
	- С кем не бывает.
	~"С моим отцом. Мастер рубки никогда не просыпает"~.
	- Как поживает французский язык? Ты готов сдавать? -
полюбопытствовал мистер Биссетт.- ~Voulez-vous examiner a moi cette
midi~? <<*10>>
	- Пожалуй,- протянул Джейк. По правде говоря, он не знал, готов
сдавать или нет. Он даже не мог припомнить, ~готовился~ ли к
экзамену. Вот уже три недели важным и существенным казалось только
одно - голоса у него в голове.
	- Еще раз хочу сказать: заниматься с тобой было одно
удовольствие. Очень рад, что ты попал в число моих учеников. Я хотел
сказать это твоим родителям, но они пропустили родительское
собрание...
	- Они жутко занятые люди,- сказал Джейк.
	Мистер Биссетт кивнул.
	- В общем, ты мне очень понравился. Вот все, что я хотел сказать...
да, и еще: жду тебя на будущий год.
	- Спасибо,- поблагодарил Джейк и подумал: интересно, что сказал
бы мистер Биссетт, если бы он добавил: ~"Только мне кажется, что в
будущем году заниматься французским мне не придется - вот разве что
можно будет достать заочный курс, чтобы задания присылали в добрую
старую "Солнечную долину" по почте"~.
	В дверях рекреационного зала появилась Джоанна Фрэнкс,
школьный секретарь. В руке она держала маленький посеребренный
колокольчик. В школе "Пайпер" ~все~ звонки давались вручную. Джейк
полагал, что отчасти "Пайпер" прельщает родителей именно этим,
воскрешая в памяти "маленькое красное школьное здание" и прочая, и
прочая, и прочая. Сам Джейк ненавидел колокольчик - казалось, тот
дребезжит прямо у него в голове...
	"Ну, ~это~-то ненадолго,- безнадежно подумал мальчик.- Голову я
теряю и скоро потеряю совсем. В самом прямом смысле".
	Заметив мисс Фрэнкс, мистер Биссетт повернул было прочь и
снова обернулся к мальчику:
	- Да ~точно~ ли все в порядке, Джон? Последние три недели ты,
кажется, полностью погружен в свои мысли. Озабочен. Тебя что-нибудь
тревожит?
	Благожелательность в голосе мистера Биссетта едва не побудила
Джейка открыться, но мальчик тут же представил себе, как посмотрит на
него мистер Биссетт, если он скажет: "Да. Меня кое-что тревожит. Один
пренеприятнейший маленький фактоид. Видите ли, я умер и попал в
другой мир. А потом снова умер. Вы скажете, так не бывает, и, конечно,
будете правы; и какая-то крупица моего рассудка ~понимает~, что вы
правы, но душа знает другое. Это произошло ~на самом деле~. Я
~действительно~ умер".
	Скажи он нечто подобное, мистер Биссетт незамедлительно
связался бы по телефону с Элмером Чэмберсом... и после всей той
ерунды, какую отец нагородил бы о детях, у которых перед
экзаменационной неделей возникают безумные фантазии - о детях, чьи
поступки нельзя обсудить за ленчем или на коктейле - о детях, которые
#подводят своих родных#,- психиатрическая лечебница "Солнечная
долина", как подозревал Джейк, показалась бы курортом.
	Он заставил себя улыбнуться мистеру Биссетту.
	- Немножко боюсь экзаменов, вот и все.
	Мистер Биссетт подмигнул.
	- Ты отлично сдашь.
	Мисс Фрэнкс принялась вызванивать Общий Сбор. Каждая трель
впивалась Джейку в барабанные перепонки, после чего маленькой
ракетой проносилась в голове.
	- Идем,- позвал мистер Биссетт.- Не то опоздаем. Нельзя же
начинать экзаменационную неделю с опоздания, верно?
	Они прошли мимо мисс Фрэнкс с ее лязгающим колокольчиком.
Мистер Биссетт направился к ряду сидений, предназначавшихся для
преподавателей, "педагогическому президиуму", на школьном языке.
Таких претенциозных, отдающих жеманством названий в школе
"Пайпер" бытовало великое множество: актовый зал назывался
"рекреационным", обеденный перерыв - "рекреацией", семи- и
восьмиклассники - "абитуриентами", а складные стулья у пианино (на
котором мисс Фрэнкс вскоре примется барабанить так же нещадно, как
трезвонила в серебряный колокольчик), разумеется, "педагогическим
президиумом". Джейк полагал, что все это составляет некую традицию.
Родитель, которому известно, что в полдень его чадо отправляется на
~рекреацию~ в ~рекреационный зал~ вместо того, чтобы, чавкая, умять
бутерброд с тунцом в кафешке, расслабляется в приятной уверенности,
что министерство просвещения работает на пять с плюсом.
	Пропуская мимо ушей утренние объявления, Джейк проскользнул
на "камчатку" и сел. Ужас не отпускал, и мальчик невольно чувствовал
себя белкой в колесе, откуда нет выхода. А когда он пытался заглянуть
вперед, в некие лучшие, более светлые времена, видел лишь тьму.
	Корабль - здравый рассудок Джейка - шел ко дну.
	К подиуму приблизился мистер Харли, директор. Он произнес
короткое вступительное слово, в котором говорилось о том, сколь важна
экзаменационная неделя, и о том, что полученные на экзаменах оценки
станут еще одним шагом пайперовцев по Великой Дороге Жизни.
Мистер Харли объяснил своим подопечным, что на них рассчитывает
школа, ~лично он~ и родители. О том, что на них рассчитывает весь
свободный мир, мистер Харли не сказал, однако усиленно намекал на
такую возможность. Закончил он сообщением о том, что на время
экзаменационной недели звонки отменяются (первая и единственная
хорошая новость, какую Джейк узнал за утро).
	Мисс Фрэнкс, уже успевшая занять свое место за пианино, ударила
по клавишам, взяв призывный аккорд. Ученики - семьдесят мальчиков и
пятьдесят девочек, одетые одинаково опрятно и благопристойно, что
говорило о вкусе и прочном финансовом положении их родителей,-
дружно встали и затянули школьный гимн. Беззвучно шевеля губами,
Джейк погрузился в мысли о том месте, где очнулся после смерти. Решив
поначалу, что попал в ад, он окончательно уверился в этом с появлением
человека в черном одеянии с клобуком.
	Потом, конечно, пришел тот, другой. Со временем почти
полюбившийся Джейку.
	"Но он позволил мне сорваться в пропасть. Он убил меня".
	Лопатки и шею защекотал выступивший пот.

		~Славься, славься, школа "Пайпер",
		Стяг твой высоко несем.
		Славься, наша alma mater!
		На щите иль со щитом!~

	"Господи, ну и дерьмо же песня",- подумал Джейк, и ему внезапно
пришло в голову, что отцу она бы очень понравилась.


2

	Первым уроком шла литературная композиция - единственный
предмет, по курсу которого не сдавали устный экзамен. Вместо этого
класс получил задание на дом: написать "итоговое эссе". "Итоговое эссе"
должно было представлять собой отпечатанный на машинке текст
объемом от полутора до четырех тысяч слов на заданную мисс Эйвери
тему - "Мое понимание истины". Эссе засчитывалось как двадцать пять
процентов оценки за семестр.
	Джейк вошел и сел в третьем ряду. Класс насчитывал всего
одиннадцать учеников. Джейку вспомнился прошлый сентябрь, день
знакомства со школой - мистер Харли тогда сказал, что в школе
"Пайпер" "самое высокое соотношение педагогов и учащихся по
сравнению с любой хорошей частной средней школой на востоке
страны". Дабы подчеркнуть свою мысль, мистер Харли раз за разом с
треском опускал кулак на кафедру, помещавшуюся в передней части
рекреационного зала. Джейка полученная информация не потрясла,
однако он довел ее до сведения отца, полагая, что уж на отца-то она
~непременно~ должна произвести впечатление, и не ошибся.
	Расстегнув молнию на сумке с книгами, Джейк бережно достал
синюю папку, в которой лежало его "Итоговое эссе". Он положил папку
на стол, собираясь в последний раз просмотреть сочинение, как вдруг
ему на глаза попалась дверь в стене слева. Джейк знал, что дверь эта
ведет в раздевалку и сегодня закрыта, поскольку в Нью-Йорке около
двадцати двух градусов тепла и все пришли налегке. Там, за дверью, не
было ничего, кроме длинного ряда латунных вешалок-крючков на стене
и длинного резинового коврика для обуви на полу. Дальний угол
занимали коробки и ящики с запасом расходных материалов - мела,
тетрадей и проч.
	Ничего особенного.
	Тем не менее Джейк поднялся с места и, оставив папку
нераскрытой на парте, пошел к этой двери. Он слышал, как негромко
переговариваются одноклассники и шуршат страницы "Итоговых эссе",
просматриваемых в поисках того неверно согласованного определения,
той неясной, расплывчатой фразы, что способны свести на нет все
труды,- но эти звуки доносились словно бы откуда-то издалека.
	Вниманием Джейка полностью завладела дверь.
	Вот уже дней десять, как голоса у него в голове раздавались все
громче и громче, а самого его все сильнее и сильнее притягивали двери -
всевозможные двери. Дверь из своей спальни в коридор Джейк за
последнюю неделю открывал, должно быть, раз пятьсот, а ту, что вела из
спальни в ванную,- и всю тысячу. И всякий раз грудь ему теснило
радостное предвкушение, надежда, будто где-то за одной из этих дверей
крылось решение всех его проблем, ответ на все вопросы, который он
непременно найдет... с течением времени. Но за дверью всякий раз
оказывался только коридор, или ванная, или дорожка перед домом, или
что-нибудь еще.
	В прошлый четверг, возвратясь из школы, Джейк бросился на
кровать и уснул; сон, кажется, оставался для него единственным
прибежищем. Однако, проснувшись сорок пять минут спустя, мальчик
обнаружил, что стоит рядом с книжным шкафом, у стены, и рисует на
обоях дверь. По счастью, карандашом, так что самые скверные следы
удалось стереть.
	Сейчас, приближаясь к дверям раздевалки, Джейк почувствовал,
как в нем вспыхивает прежняя дурманящая надежда, расцветает
кружащая голову уверенность, что дверь откроется не в полутемный
чулан, хранящий лишь стойкие запахи зимы - сукна, резины, мокрого
меха,- а в какой-то иной мир, где он ~сможет выздороветь~. Что на пол
класса ляжет ширящийся клин горячего слепящего света, и в блекло-
голубом
	~как #его# глаза~
	как старые джинсы небе закружат птицы. Ветер пустыни дохнет
ему в лицо, взъерошит волосы, осушит нервную испарину на лбу.
	Он шагнет в эту дверь и исцелится.
	Джейк повернул ручку и открыл дверь. За ней царила тьма,
поблескивал ряд латунных крючков. В углу, возле аккуратных стопок
чистых тетрадей, лежала давным-давно забытая кем-то лыжная
перчатка.
	Больше ничего.
	Сердце у Джейка упало. Ему внезапно захотелось попросту
забиться в эту темную каморку, хранящую горьковатый запах зимы и
меловой пыли. Можно было бы отодвинуть перчатку и усесться в углу
под вешалкой. На резиновый коврик, куда в зимнее время полагалось
ставить сапоги. Сесть там, сунуть большой палец в рот, плотно
подтянуть колени к груди, закрыть глаза и... и...
	И сдаться.
	Идея эта, сулившая ~избавление~, казалась неимоверно
привлекательной. Конец ужасу, смятению, неразберихе... От неразберихи
Джейк почему-то страдал сильнее всего; мальчику чудилось, что вся его
жизнь превратилась в зеркальные дебри комнаты смеха.
	И все же в тайниках души Джейка Чэмберса пряталась сталь - он,
бесспорно, был одного поля ягода с Эдди и Сюзанной. Сейчас эта
потаенная сталь блеснула во мраке угрюмым синеватым огнем маяка.
Никакой сдачи не будет. Пусть внутренний разлад в конце концов
начисто лишит Джейка способности мыслить здраво, но пока никакой
потачки ему не будет. Провалиться Джейку на этом самом месте.
	"Никогда! - с жаром подумал мальчик.- Никогда! Ни..."
	- Когда закончишь инвентаризацию школьного имущества в
раздевалке, Джон, потрудись, пожалуйста, присоединиться к нам,-
раздался у него за спиной суховатый интеллигентный голос мисс Эйвери.
	Джейк обернулся. По классу прокатилась волна сдавленного
хихиканья. Мисс Эйвери смотрела на него, стоя за своим столом: умное
спокойное лицо; кончики длинных пальцев касаются промокашки; синий
костюм (сегодня); волосы заколоты в узел на затылке (как обычно). Через
плечо мисс Эйвери на Джейка, хмурясь, глядел Натаниель Готорн.
<<*11>>
	- Простите,- пробормотал Джейк и закрыл дверь. Едва он сделал
это, его охватило сильнейшее желание открыть ее снова и перепроверить
- вдруг ~на этот раз~ за ней окажется тот, другой, мир, где над
бескрайней пустыней нещадно палит солнце.
	Вместо этого он прошел на свое место. Поглядев на него веселыми
глазами, в которых прыгали чертики, Петра Джессерлинг шепнула:
	- В следующий раз возьми меня с собой. Вот ~тогда~ тебе будет,
на что посмотреть!
	Джейк рассеянно улыбнулся и втиснулся за парту.
	- Спасибо, Джон,- бесконечно спокойным голосом сказала мисс
Эйвери.- А сейчас, прежде чем вы сдадите мне свои "Итоговые эссе",
которые, без сомнения, все написаны прекрасно, очень тонко, очень по
теме и очень ~самобытно~, я хочу раздать "Краткий список литературы
для летнего чтения", рекомендованный кафедрой английского языка.
Книги великолепные. О некоторых мне придется кое-что сказать...
	С этими словами она подала Дэвиду Суррею маленькую стопку
размноженных на ксероксе листков. Дэвид принялся раздавать их, а
Джейк раскрыл свою папку, чтобы напоследок взглянуть, что же написал
о своем понимании истины. Его неподдельный интерес объяснялся тем,
что он совершенно не помнил, чтобы писал сочинение,- так же, как не
помнил, готовился ли к французскому.
	Недоумевая, с нарастающим беспокойством он посмотрел на
титульный лист. В центре красовалось аккуратно напечатанное "Джон
Чэмберс. МОЕ ПОНИМАНИЕ ИСТИНЫ". Ничего странного или
необычного в этом не было, но под заголовком он для чего-то наклеил
две фотографии. На одной - дверь (возможно, дверь дома номер десять
по Даунинг-стрит <<*12>>, мелькнуло у Джейка в голове), на второй -
поезд компании "Амтрак". Снимки были цветные, явно вырезанные из
какого-то журнала.
	~"Зачем я это сделал? И #когда#?"~
	Джейк перевернул страницу и уставился на собственно "Итоговое
эссе", не в силах ни поверить своим глазам, ни понять, что видит. Потом
в тумане шока робко забрезжило прозрение: все-таки случилось. Он все-
таки свихнулся до такой степени, что окружающие сумеют это понять.


3

	$ #Джон Чэмберс
	МОЕ ПОНИМАНИЕ ИСТИНЫ#

	"Я покажу тебе ужас в пригоршне праха".
				Т.С. "Буч" Элиот

	"Сперва я счел - он каждым словом лжет".
				Роберт "Санданс" Браунинг

		~Стрелок - истина.
		Роланд - истина.
		Невольник - истина.
		Владычица Теней - истина.
		Невольник и Владычица Теней поженились. Это истина.
		Постоялый двор - истина.
		Говорящий Демон - истина.
		Мы сошли под горы, и это истина.
		Под горами были чудовища. Это истина.
		Один из них просовывал между ног наконечник от
бензонасоса "Амоко" и притворялся, будто это его член. Это истина.
		Роланд позволил мне погибнуть. Это истина.
		Я по-прежнему люблю его.
		Вот истина.~$

	- ...и ~чрезвычайно~ важно, чтобы ~все~ вы прочли "Повелителя
мух",<<*13>>- внятным, но каким-то бесцветным голосом говорила
мисс Эйвери.- И, прочитав, задались определенными вопросами.
Хороший роман нередко бывает схож с чередой загадок, где каждая
отгадка представляет собой новую загадку... а "Повелитель мух" не
просто хорошая, а ~очень~ хорошая книга, одна из лучших, написанных
во второй половине двадцатого столетия. Поэтому в первую очередь
спросите себя, каково символическое значение витой раковины. Далее...
	Далеко. В далеком далеке. Джейк дрожащей рукой перелистнул
первую страницу своего "Итогового эссе", оставив на бумаге темное
пятнышко пота, и обратился ко второй.

	$~Что растворяется, но не исчезает? Дверь, и это истина.
	Блейн - истина.
	Блейн - истина.
	Что сказала сыну тень отца Гамлета? В здоровом замке - здоровый
дух, и это истина.
	Блейн - истина.
	За Блейном нужен глаз да глаз. Блейн - мучитель, и это истина.
	Я совершенно уверен, что Блейн опасен, и это истина.
	Когда часы опасны? Когда они бьют, и это истина.
	Блейн - истина.
	Я хочу вернуться, и это - истина.
	Я должен вернуться, и это - истина.
	Если я не вернусь, я сойду с ума, и это - истина.
	Если я не найду камень розу дверь, домой возврата нет, и это
истина.
	Чух-чух, и это - истина.
	Чух-чух. Чух-чух.
	Чух-чух. Чух-чух. Чух-чух.
	Чух-чух. Чух-чух. Чух-чух. Чух-чух.
	Я боюсь. Это - истина.
	Чух-чух.~ $

	Джейк медленно оторвал взгляд от листа. Сердце у него
колотилось так сильно, что перед глазами плясал яркий свет - каждый
отчаянный толчок в груди отзывался коротким слепящим сполохом,
словно сетчатка Джейка запечатлела работу фотовспышки.
	Воображение нарисовало ему мисс Эйвери, протягивающую его
"Итоговое эссе" родителям. Рядом с мисс Эйвери стоял мистер Биссетт,
серьезный и мрачный. Джейк услышал бесцветный внятный голос мисс
Эйвери: ~"Ваш сын серьезно болен. Если нужны доказательства, вот его
"Итоговое эссе" - взгляните"~.
	~"Уже около трех недель Джон сам не свой~,- прибавил мистер
Биссетт.- ~По временам он кажется испуганным, и постоянно - как в
тумане... где-то витает, если вы понимаете, о чем я. Je pense John est fou...
comprenez-vous?"~<<*14>>
	Снова мисс Эйвери: ~"Вы случайно не держите дома
сильнодействующие психотропные средства? Джон не может иметь к
ним доступ?"~
	Насчет психотропных средств Джейк был не в курсе, зато знал, что
в нижнем ящике письменного стола у себя в кабинете отец держит
несколько граммов кокаина. И непременно решит, что сын запустил туда
руку.
	- Теперь, с вашего позволения, несколько слов об "Уловке 22"
<<*15>>,- обращаясь к классу, сказала от доски мисс Эйвери.- Для
шестого и седьмого классов это очень ~спорная~ книга, но раскройте
душу ее ~особому очарованию~, и она вас положительно околдует. Если
угодно, можете думать об этом романе, как о ~комедии сюрреалий~.
	"Еще не хватало про это ~читать~,- подумал Джейк.- Да у меня вся
~жизнь~ - сплошные сюрреалии, и ничего смешного в этом нет".
	Он вновь обратился к "Итоговому эссе". Последняя страница. Ни
единого слова, взамен - еще одна картинка, вклеенная им в сочинение.
Фотография пизанской Падающей башни, густо исчерканная черным
восковым карандашом: темные, жирные, поблескивающие линии
метались и петляли, свиваясь кольцами, выписывая безумные вензеля.
	Джейк совершенно ничего не помнил об этом.
	~Совершенно ничего~.
	В ушах у него зазвучали слова отца, адресованные мистеру
Биссетту: ~"#Fou#... <<*16>> Да, он определенно #fou#. Мальчишка,
просравший свой шанс в школе "Пайпер", НЕ МОЖЕТ не быть #fou#,
вы согласны? Ну что ж... я сумею решить эту проблему. Решать
проблемы моя специальность. Ответ - "Солнечная долина". Ему нужно
некоторое время провести в "Солнечной долине". Будет плести корзинки,
успокоится, соберется. Вы, ребята, за нашего парня не волнуйтесь;
работать он умеет, не то что таиться"~.
	Неужели, если станет известно, что у него не все дома, его
~действительно~ упрячут в психушку? Джейк полагал, что ответ на этот
вопрос - большое "будьте покойны!" Отец ни под каким видом не
потерпит в своем доме сумасшедшего. Возможно, лечебница, куда
поместят Джейка, будет называться не "Солнечная долина", а как-нибудь
иначе, но от этого не исчезнут ни решетки с окон, ни неслышно
рыскающие по коридорам молодые люди в белых халатах и мягких
тапочках. Зоркие молодые люди с мощной мускулатурой. Молодые
люди, имеющие доступ к шприцам и ампулам, полным искусственного
сна.
	"Всем расскажут, что я уехал,- подумал Джейк. Поднимающаяся
волна паники временно заглушила голоса, спорившие у него в голове.-
Скажут, что я проведу год у тетки, в Модесто... или в Швеции, по
студенческому обмену... или в открытом космосе, на ремонте
спутников... Мама будет против... но мама поплачет и согласится. У нее
есть ее хахали, а потом, она ~всегда~ с ним соглашается. Она... они...
я..."
	Джейк почувствовал, что к горлу подступает пронзительный крик,
и крепко сжал губы, чтобы сдержаться. Вновь опустив взгляд к
неразберихе диких черных каракулей, клубившихся поверх изображения
Падающей башни, он подумал: "Надо выбраться отсюда. Надо уйти,
сейчас же".
	Он поднял руку.
	- Да, Джон, в чем дело? - мисс Эйвери смотрела с легким
раздражением, которое приберегала для учеников, перебивающих ее
посреди лекции.
	- Мне хотелось бы на минутку отлучиться, если можно,- сказал
Джейк.
	Очередной образчик "пайперизма". Пайперовцам не полагалось
"сливать водичку", "ходить по-маленькому" или, Боже сохрани, "по-
большому". По молчаливому соглашению ученики школы "Пайпер"
считались слишком совершенными для того, чтобы в процессе своего
бесшумного, как того требовал хороший вкус, скольжения по жизни
производить шлаки. Изредка кто-нибудь испрашивал разрешения "на
минутку отлучиться" - и все.
	Мисс Эйвери вздохнула.
	- Это обязательно, Джон?
	- Да, мэм.
	- Хорошо. Возвращайся как можно скорее.
	- Да, мисс Эйвери.
	Джейк встал, закрыл папку, взял ее в руки, потом неохотно
выпустил. Бесполезно. Мисс Эйвери покажется странным, что он берет с
собой в туалет "Итоговое эссе". Нужно было сперва изъять из папки
компрометирующие страницы и затолкать их в карман, а уж потом
просить разрешения на минутку отлучиться. А теперь слишком поздно.
	Джейк пошел по проходу к дверям. Папка осталась на парте, сумка
с книгами - под партой.
	- Успехов, Чэмберс,- прошептал Дэвид Суррей и хихикнул в кулак.
	- Дэвид, умолкни,- велела мисс Эйвери уже с нескрываемым
раздражением, и весь класс захохотал.
	Джейк тем временем добрался до двери в коридор, взялся за ручку,
и в ту же секунду в нем возродилась надежда, нахлынула прежняя
уверенность. "Вот она, эта дверь - та самая. Я открою ее, и сюда хлынет
ослепительное солнце пустыни. В лицо повеет сухой ветер. Я шагну за
порог и никогда больше не увижу этого класса".
	Он отворил дверь, но за ней был только коридор; тем не менее, в
одном мальчик оказался прав: класса мисс Эйвери он больше никогда не
видел.


4

	Покрываясь легкой испариной, Джейк медленно брел по
сумрачному, обшитому деревянными панелями коридору, минуя двери,
которые вынужден был бы открывать, если бы не врезанные в них
прозрачные стеклянные окошки. Он заглянул в класс к мистеру Биссетту
("Французский язык, второй год обучения") и в кабинет мистера Кнопфа
("Введение в геометрию"). В обеих комнатах, склонив головы над
раскрытыми тетрадями, с карандашами в руках сидели ученики.
Заглянув к мистеру Харли ("Риторика"), Джейк увидел Стэна Дорфмана
(одного из тех мальчиков, с которыми поддерживал знакомство, но
нельзя сказать, чтобы дружил). Стэн как раз приступал к своей
Заключительной Речи и казался до смерти испуганным, но Джейк мог бы
объяснить Стэну, что тот не имеет ни малейшего представления о страхе
- о ~настоящем~ страхе.
	~Я умер.
	Нет, не умирал.
	Нет, умер.
	Нет, не умирал.
	Умер.
	Нет~.
	Он оказался у двери с надписью "ДЕВОЧКИ" и толкнул ее, ожидая
увидеть нестерпимо светлое пустынное небо и голубую дымку гор на
горизонте. Вместо этого он увидел Белинду Стивенс, которая стояла
возле одного из умывальников и, глядя в зеркало над раковиной,
выдавливала прыщик на лбу.
	- Господи Иисусе, ты что, озабоченный? - спросила она.
	- Извини. Ошибся дверью. Я думал, тут пустыня.
	- ~Что?~
	Но Джейк уже отпустил дверь, и та, качнувшись на
пневматическом колене, захлопнулась. Он миновал фонтанчик с
питьевой водой и открыл дверь с надписью "МАЛЬЧИКИ". ~Ту
самую~, несомненно, наверняка ту самую дверь, которая снова приведет
его в...
	Под лампами дневного света сияли девственной чистотой три
писсуара. Из крана в раковину угрюмо капала вода. И все.
	Джейк отпустил дверь и двинулся дальше, негромко, но
решительно постукивая каблуками по кафелю. Поравнявшись с
канцелярией, он заглянул внутрь, но увидел только мисс Фрэнкс. Она
болтала по телефону, крутясь на вращающемся кресле и поигрывая
локоном. Посеребренный колокольчик стоял рядом, на столе. Джейк
дождался, чтобы мисс Фрэнкс оказалась к двери спиной, и поспешно
прошел мимо. Тридцать секунд спустя он уже выходил в сияющее,
солнечное майское утро.
	"Надо же, сорвался с уроков,- несмотря на тревогу и смятение,
изумился он такому неожиданному развитию событий.- Если я еще
минут пять не вернусь из туалета, мисс Эйвери пошлет кого-нибудь
поглядеть... и всем все станет ясно. Все поймут, что я сбежал из школы,
стал прогульщиком".
	Он вспомнил о лежащей на парте папке.
	"Они прочтут мое сочинение и подумают, что я спятил. ~Fou~.
Как пить дать. Правильно, я же и есть сумасшедший".
	Тут послышался другой голос - Джейк подумал, что это голос
человека с глазами снайпера, человека с двумя большущими
револьверами. Голос звучал холодно... но не без нотки утешения.
	~"Нет, Джейк~,- сказал Роланд.- ~Ты не безумен. Ты растерян,
напуган, но не безумен. Не нужно бояться ни тени твоей, что утром идет
за тобою, ни тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку. Ты должен
снова отыскать дорогу домой, вот и все"~.
	- И куда же мне идти? - прошептал Джейк. Он стоял на Пятьдесят
шестой улице, между Парк- и Мэдисон-авеню, и смотрел на несущуюся
мимо лавину машин. Проехал фырчащий автобус, оставив после себя
тонкий шлейф едкого синего дыма.- Куда? Где эта паршивая ~дверь~?
	Но голос стрелка уже смолк.
	Джейк повернул налево, в сторону Ист-ривер, и машинально
зашагал вперед. Он понятия не имел, куда идет. Ни малейшего.
Оставалось лишь уповать на то, что ноги сами принесут его в нужное
место... как недавно принесли туда, куда не следовало.


5

	Это случилось тремя неделями раньше.
	Нельзя сказать ~все началось тремя неделями раньше~, поскольку
создается ошибочное впечатление, будто события развивались
постепенно. Голоса - да; ~голоса~ набирали силу постепенно,
постепенно нарастало и то ожесточение, с каким каждый из них
настаивал на собственной версии реальности, но остальное произошло
внезапно и сразу.
	Джейк собрался из дому в восемь, чтобы пройтись до школы
пешком (в хорошую погоду он всегда ходил в школу пешком, а в этом
году май выдался положительно великолепный). Отец уже отбыл на
телевидение, мать еще не вставала, а миссис Грета Шоу пила на кухне
кофе, читая свою "Нью-Йорк Пост".
	- До свидания, Грета,- сказал он.- Я пошел.
	Не отрываясь от газеты, она помахала ему:
	- Всего доброго, Джонни. Удачного дня.
	Все как всегда. Начинался самый обычный, ничем не
примечательный день.
	Через полторы тысячи секунд все изменилось. Навсегда.
	Джейк неторопливо шагал по улице, заглядывая в витрины, сумка
с книгами в одной руке, мешочек с завтраком - в другой. За семьсот
двадцать секунд до того, как его жизнь - единственная, какую он до сих
пор знал,- оборвалась, он задержался перед витриной магазина
Брендайо, где в застывших позах стояли поглощенные немой беседой
манекены в мехах и эдвардианских костюмах. Думал Джейк только о
том, что после школы пойдет в кегельбан. В среднем он выбивал 158 -
отличный результат для парнишки, которому всего одиннадцать. Джейк
мечтал в один прекрасный день стать профи и отправиться в турне
(~этот~ маленький фактоид ~тоже~ привел бы отца в бешенство).
	Время пошло. Близился миг внезапного помрачения рассудка.
	Джейк перешел Тридцать девятую; у него оставалось еще
четыреста секунд. Подождал зеленого света на Сорок первой.
	Двести семьдесят.
	Задержался, чтобы заглянуть в галантерейный магазинчик на углу
Сорок второй и Пятидесятой.
	Сто девяносто.
	Теперь Джейк Чэмберс, которому оставалось чуть больше трех
минут привычного житья-бытья, шел под незримым зонтом, раскрытым
над ним той силой, что Роланд называл ~ка-тетом~.
	В душу к мальчику закралось странное беспокойство. Сперва он
решил, что за ним следят, но тут же понял: дело вовсе не в этом... или
~не только~ в этом. Ему почудилось, что он уже бывал здесь раньше;
что наяву переживает давнишний, почти забытый сон. Он подождал,
чтобы тревога прошла, но она не проходила. Она усиливалась, и вот уже
к ней примешалось иное чувство, в котором Джейк неохотно признал
ужас.
	Впереди, в двух шагах от Джейка, на углу Пятидесятой и Сорок
третьей, негр в панаме пристраивал тележку с содовой и претцелями.
<<*17>>
	"Это он закричит ~Ах ты, Господи, насмерть!~",- подумал Джейк.
	Со стороны Сорок четвертой улицы к ним приближалась дебелая
дама с блумингдэйловским пакетом в руке.
	"Она выронит пакет. Выронит пакет, зажмет рот руками и
завизжит. Пакет разорвется. В пакете кукла. Она завернута в красное
полотенце. Я увижу это с мостовой. С проезжей части. Я буду лежать
посреди улицы в намокающих от крови штанах, в растекающейся
кровавой луже".
	За толстухой шел высокий мужчина в сером шерстяном костюме с
тусклым серебристым отливом. Он нес дипломат.
	"А вот дядька, которого стошнит прямо на ботинки. Он уронит
дипломат, и его вывернет прямо на ботинки... Да что это со мной?"
	Тем не менее ноги сами несли Джейка вперед, к перекрестку, туда,
где через улицу двигался оживленный, неиссякающий людской поток.
Где-то позади был священник-убийца, он приближался. Джейк это
~знал~; он ~знал~, что в следующий миг руки священника будут
простерты вперед для толчка... знал, но оглянуться не мог. Словно
пребывал в плену кошмара, где просто не дано влиять на ход событий.
	Пятьдесят три секунды. Впереди лоточник отодвигал заслонку в
боку тележки.
	"Сейчас он достанет бутылку "Ю-Ху",- подумал Джейк.- Именно
бутылку, а не банку. Встряхнет ее и залпом выпьет".
	Лоточник вынул бутылку "Ю-Ху", энергично встряхнул и
отвинтил крышечку.
	Сорок секунд.
	"Сейчас сменится свет".
	Белое "ИДИТЕ" погасло. Быстро замигало красное "СТОЙТЕ", и
где-то, меньше чем за полквартала от перекрестка, к пересечению
Пятидесятой с Сорок третьей уже катил большой синий кадиллак.
Джейк ~знал~ это, ~знал~, что за рулем "Кадиллака" - толстяк в синей
шляпе почти того же оттенка, что и машина.
	"Сейчас я умру!"
	Он хотел громко крикнуть это беззаботным прохожим,
равнодушно обтекающей его толпе, но челюсти не разжимались, их
словно свело. Ноги безмятежно несли Джейка к перекрестку. Веское
предостережение "СТОЙТЕ" перестало мигать и засветилось ровно.
Лоточник кинул пустую бутылку от "Ю-Ху" в белую урну на углу. На
другом углу, через улицу от Джейка, стояла толстуха с хозяйственной
сумкой, прямо за ней - мужчина в серебристо-сером костюме.
	Восемнадцать секунд.
	"Пора проехать фургону с игрушками",- подумал Джейк.
	Перед самым его носом, подпрыгивая на выбоинах, через
перекресток пронесся грузовичок с радостным паяцем и надписью
"ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ ИГРУШКАМИ ТУКЕРА" на боку. Где-то
позади (знал Джейк) человек в черном прибавил шагу, сокращая разрыв,
и уже тянул длинные руки. Но оглянуться было невозможно, как
невозможно оглянуться во сне, когда тебя догоняет что-то невыносимо
ужасное.
	"Беги! А не можешь бежать, так сядь на землю и вцепись в знак
"стоянка запрещена"! Сделай что-нибудь, не стой сложа руки!"
	Однако Джейк был не властен остановить развитие событий.
Впереди, у самой бровки тротуара, стояла молодая женщина в белом
свитере и черной юбке. Слева от нее ждал зеленого света парнишка-
чикано со стереомагнитофоном. Из динамика неслись последние такты
песни Донны Саммер. За ней (знал Джейк) должна была зазвучать "Dr.
Love" в исполнении группы "Кисс".
	~"Сейчас они отойдут подальше друг от друга..."~
	Едва эта мысль пришла Джейку в голову, как женщина сделала
шаг вправо, парнишка-чикано - влево, и между ними образовалась
брешь. Ноги-предатели понесли Джейка прямо к ней.
	Девять секунд.
	В конце улицы под ярким майским солнцем засверкала отделка
капота кадиллака. Джейк знал, что это "седан-де-вилль" семьдесят
шестого года выпуска.
	Шесть секунд.
	Кадиллак набирал скорость. Вот-вот должен был смениться свет;
человек за рулем "де-вилля", толстяк в синей шляпе с залихватским
пером на тулье, собирался успеть проскочить перекресток.
	Три секунды.
	Человек в черном бросился вперед, к Джейку. Магнитофон
паренька-чикано доиграл "Love To Love You, Baby", зазвучали первые
аккорды "Dr. Love".
	Две секунды.
	Кадиллак-убийца (решетка его рычащего радиатора походила на
оскал хищного зверя) перестроился на полосу, ближнюю к тротуару, где
стоял Джейк, и ринулся к перекрестку.
	Одна.
	У Джейка занялось дыхание.
	Ноль.
	Пуск.
	- А! - вскрикнул Джейк, когда жесткие ладони с силой ударили его
в спину, выпихивая с тротуара на мостовую, выталкивая на проезжую
часть, выталкивая из жизни...
	Но только у него в ~воображении~.
	Тем не менее Джейк накренился вперед, отчаянно размахивая
руками, испуганно округлив разинутый рот. Паренек со
стереомагнитофоном крепко схватил Джейка повыше локтя и оттащил
назад.
	- Ты, орелик, давай не зевай,- сказал он.- Тут такое движение, что
ахнуть не успеешь - расшибет в котлету.
	"Кадиллак" проплыл мимо. Джейк мельком увидел за ветровым
стеклом толстяка в синей шляпе, и машина исчезла.
	Вот тогда это и произошло; именно тогда Джейк словно бы
раскололся посередке и стал ~двумя~ мальчиками. Один умирал на
мостовой. Другой стоял на углу, потрясенный, в немом изумлении глядя,
как "СТОЙТЕ" снова меняется на "ИДИТЕ" и толпа устремляется через
дорогу как ни в чем не бывало... впрочем, и в самом деле не бывало.
	"Живой!" - возрадовалась половина Джейка, повизгивая от
облегчения.
	"Мертвый! - завопила в ответ другая половина.- Я мертвый лежу
на мостовой! Все столпились вокруг, а человек в черном, который меня
толкнул, говорит: ~Я священник. Позвольте пройти...~"
	На Джейка, превращая мысли в парусящий парашютный шелк,
волнами накатывала дурнота. Мальчик заметил приближающуюся
толстуху; когда она поравнялась с ним, он заглянул к ней в сумку.
Оттуда, как он и ожидал, поверх края красного полотенца на него
взглянули ярко-синие кукольные глаза. В следующую секунду перед
Джейком уже никого не было. Женщина ушла. Лоточник, вместо того
чтобы голосить "Ах ты, Господи, насмерть!", продолжал готовиться к
рабочему дню, насвистывая песню Донны Саммер, которую только что
играл магнитофон паренька-чикано.
	Джейк обернулся, лихорадочно отыскивая мнимого священника.
Того нигде не было.
	Джейк застонал.
	"Очнись! Ты чего?"
	Он не знал. Он знал только, что в эту минуту должен лежать на
мостовой, прощаясь с жизнью под истошные вопли толстухи, пока
мужчину в серебристо-сером гарусном костюме рвет, а человек в черном
проталкивается сквозь собирающуюся толпу.
	~Именно это, кажется, и #происходило# в одном из уголков его
сознания~.
	Противная слабость вернулась. Джейк вдруг бросил мешочек с
завтраком наземь и что было силы хлестнул себя по лицу. Незнакомая
женщина, спешившая на службу, подозрительно всмотрелась в него.
Джейк не обратил на нее внимания. Бросив завтрак на тротуаре, он
очертя голову кинулся через улицу, безразличный ко вновь замигавшему
алому "СТОЙТЕ". Отныне это утратило важность. Смерть подступила к
нему - и прошла мимо, даже не глянув. Все должно было произойти
~иначе~ (подсказывало Джейку некое глубинное чутье) - но ~не~
произошло.
	Может быть, теперь он будет жить вечно.
	От этой мысли Джейку опять захотелось ликующе захохотать.


6

	К тому времени, как он добрался до школы, в голове у него
немного прояснилось и за работу взялся рассудок. Трезвое начало
старалось убедить Джейка, что причин для беспокойства нет - ей-же-ей,
никаких. Возможно, ~действительно~ имело место нечто немного
необычное, этакое психическое озарение, и Джейк на миг заглянул в
будущее, в один из его возможных вариантов. Ну и что? Что особенного?
Собственно, идея была вполне современной, даже модной, в духе тех
странных газет, какие продаются в универсамах, излюбленного чтива
Греты Шоу, за которое она бралась, лишь убедившись, что матери
Джейка поблизости нет,- газет вроде "Нэшнл инквайэрер" и "Инсайд
вью". Только, конечно, в газетных публикациях психические озарения
всегда играли роль упреждающих ядерных ударов: женщина увидела во
сне авиакатастрофу - и перезаказала билеты; парню приснилось, будто
его брата держат пленником на китайской фабрике, выпускающей
"печенье-гаданье",<<*18>> - и оказалось, что это правда. Так стоило ли
обращать внимание на психическое озарение, суть которого - знать, что
по радио сейчас зазвучит песня в исполнении "Кисс", в сумке у толстой
тетки лежит кукла, завернутая в красное полотенце, а лоточник,
торгующий претцелями, выпьет "Ю-Ху" из бутылки, не из банки?
	"Забудь,- посоветовал себе Джейк.- Проехали".
	Отличная мысль, но к третьему уроку он понял: ~нет~, не
проехали - все только начинается. Шел урок алгебры; глядя, как мистер
Кнопф решает на доске простые уравнения, Джейк с разгорающимся
ужасом понял, что в его сознании звено за звеном поднимается к
поверхности совершенно новая цепочка воспоминаний. Словно на глазах
у мальчика со дна мутного озера медленно всплывали неведомые
диковинные предметы.
	"Я в каком-то незнакомом месте,- подумал он.- То есть, ~пока~
незнакомом... а если бы кадиллак меня сбил, оно уже ~было бы~ мне
знакомо. Это постоялый двор... но та часть меня, которая попала сюда,
еще не знает этого. Она знает только, что она где-то в пустыне и что
здесь нет ни души. Я плакал, потому что боюсь. Боюсь, что это может
быть ад".
	К трем часам, явившись в кегельбан "Подземелье", Джейк уже
знал, что нашел в конюшне колонку и напился. Вода была очень
холодной, с сильным минеральным привкусом. Вскоре он зайдет в дом и
в комнате, которая когда-то служила кухней, найдет скромный запас
сушеной говядины. Джейк знал это так же твердо, как то, что лоточник
выберет "Ю-Ху" в бутылке и что у куклы, выглядывающей из
фирменного пакета универмага "Блумингдэйл", синие глаза.
	Будто обрел способность вспоминать будущее.
	В "Подземелье" он сбил только два ряда; первый - 96, второй - 87.
Когда Джейк возвращал шары, Тимми за стойкой заглянул в его листок
и покачал головой.
	- Что-то ты сегодня не в лучшей форме, чемпион,- заметил он.
	- Не то слово,- ответил Джейк.
	Тимми пригляделся повнимательнее.
	- С тобой все в порядке? Больно ты бледный.
	- По-моему, я приболел. Видно, подхватил грипп.- Это было очень
похоже на правду: ~какая-то~ болезнь, безусловно, настигла Джейка.
	- Иди домой, ложись в кровать,- посоветовал Тимми.- И пей, пей,
пей. Неразбавленное. Джин, водку и тому подобное.
	Джейк покорно улыбнулся.
	- Пожалуй, я так и сделаю.
	Он медленно шел домой. Вокруг расстилался Нью-Йорк - Нью-
Йорк, донельзя соблазнительный в этот ранний вечерний час: серенада
улиц, где на каждом углу по музыканту; деревья в цвету; приветливые
веселые лица. Все это Джейк видел, но за привычным городским
пейзажем его глазам открывался ~второй план~: вот он, Джейк Чэмберс,
испуганно прячется в полутемной кухне, покуда человек в черном,
ощерившись, как пес, пьет из колонки на конюшне; вот он всхлипывает
от облегчения, ибо этот человек (или существо) ушел, не обнаружив его;
вот засыпает крепким сном под неприятно-лиловым закатным небом
пустыни с проступающей на нем ледяной крошкой звезд.
	Открыв своим ключом дверь в занимающую два этажа квартиру,
Джейк по привычке (есть ему не хотелось) пошел на кухню взять чего-
нибудь пожевать. По пути к холодильнику ему на глаза случайно
попалась дверь кладовки, и он остановился. Он вдруг понял, что
постоялый двор (и весь чужой и странный мир, частью которого он
теперь был) находится за этой дверью. Нужно лишь толкнуть ее, шагнуть
за порог и воссоединиться с тем Джейком, который там уже существует.
Странной раздвоенности его "я" придет конец; голоса, ведущие
бесконечный спор о том, умер он или не умер сегодня в восемь двадцать
пять утра, смолкнут.
	Заранее расплываясь в улыбке радостного облегчения, Джейк
обеими руками толкнул дверь кладовки, та распахнулась... и
пронзительный визг пригвоздил мальчика к месту: в глубине, на
невысокой табуреточке, стояла миссис Шоу. Жестянка с томатной
пастой, которую она держала, вывалилась у нее из рук и упала на пол.
Миссис Шоу зашаталась, и Джейк поспешно кинулся вперед, чтобы
поддержать экономку, пока та не успела присоединиться к томатной
пасте.
	- Явленные мощи из осиновой рощи! - ахнула миссис Шоу,
проворно отряхивая перед домашнего платья.- Джонни, ты перепугал
меня до чертиков!
	- Извините,- сказал Джейк. Он действительно жалел, что так
вышло, но к чувству вины примешивалось горькое разочарование. За
дверью оказалась всего-навсего кладовка. Ведь он был так ~уверен~...
	- А кстати, что это ты тут бродишь, как привидение? Тебе же
сегодня положено в кегли играть! Я тебя ждала самое раннее через час! И
готовить еще не бралась, так что на полдник не рассчитывай.
	- Ничего. Вообще-то я не очень голодный.- Джейк нагнулся и
поднял банку, которую она уронила.
	- Да? Вот уж не сказала бы, если судить по тому, как ты сюда
вломился,- ворчливо заметила миссис Шоу.
	- Мне показалось, я что-то услышал - вроде бы мышь. Наверное,
это были вы.
	- Наверное.- Миссис Шоу спустилась с табуреточки и взяла у него
банку.- Похоже, у тебя начинается грипп, Джонни.- Она потрогала ему
лоб.- На ощупь ты вроде бы не горячий, но иногда это ни о чем не
говорит.
	- Наверное, я просто устал,- сказал Джейк и подумал: "Если бы
дело было только в этом!" - Пожалуй, я просто выпью содовой и
немножко посмотрю телевизор.
	Она хмыкнула.
	- Тетрадки показывать будешь? Если да, то давай быстрей. Я
опаздываю с ужином.
	- Сегодня тетрадок нет,- ответил Джейк. Он вышел из кладовки,
взял содовую и пошел в гостиную. Включив телевизор, он рассеянно
уставился на экран, а голоса тем временем спорили, и на поверхность
продолжали подниматься все новые и новые воспоминания о пыльном
чужом мире.


7

	К великой радости Джейка, ни мать, ни отец не заметили, что с
ним что-то неладно,- отец, тот вообще вернулся домой только к
половине десятого. В десять мальчик отправился в постель и лежал в
темноте без сна, слушая звуки большого города за окном: визг тормозов,
гудки, вой сирен.
	~Ты умер.
	Фиг-то. Я здесь, в кровати, целый и невредимый.
	Ничего не значит. Ты умер, ты же знаешь~.
	Самое ужасное заключалось в том, что Джейк знал и то, и другое.
	"Не знаю, которому из вас верить, но больше я так не могу.
Поэтому уймитесь оба. Хватит спорить, оставьте меня в покое. Ладно?
Ну пожалуйста".
	Но голоса не желали - видимо, ~не могли~ - уняться. Джейку
пришло в голову, что следует ~сейчас же~ встать и открыть дверь
туалета. Чужой мир - там, за ней. Там постоялый двор, и вторая
половинка его "я" - тоже там, скорчилась в конюшне под ветхой
попоной, старается заснуть и недоумевает, что же, черт побери,
произошло.
	"Я могу объяснить ему, ~что~,- взволнованно подумал Джейк. Он
откинул покрывала, внезапно поняв, что дверь рядом с книжным
шкафом ведет не в туалет, а в мир, который пахнет зноем, полынью и
ужасом в пригоршне праха; в мир, осененный сейчас крылом ночи.-
Могу, но объяснять не придется... потому что я буду ~в~ нем... я буду
~им~!"
	С трудом сдерживая радостный смех, он стремглав кинулся через
погруженную во тьму комнату, распахнул дверь настежь и...
	И увидел знакомый туалет. На стене - плакат в рамке, Марвин Гэй,
на кафельном полу - полоски света и тени, повторяющие очертания
жалюзи.
	Джейк долго стоял на пороге, пытаясь справиться с
разочарованием. Оно никак не проходило. И было горьким.
	Горьким.


8

	Следующие три недели протянулись в его памяти угрюмой
полосой разоренных, загубленных земель - бесплодных земель из
кошмара; пустыней, в которой ни мира не сыщешь, ни роздыха, ни
избавленья от боли. Словно беспомощный пленник, в бессильном
отчаянии следящий за разграблением некогда подвластного ему города,
Джейк наблюдал за тем, как его разум теряет устойчивость под
беспрестанно усиливающимся натиском призрачных голосов и
воспоминаний. Наконец в фантомном бытии мальчика настал миг, когда
человек по имени Роланд позволил ему сорваться в пропасть под горами,
и Джейк понадеялся, что теперь-то память перестанет нанизывать
миражи - но ничуть не бывало. Круг замкнулся; она принялась
прокручивать воспоминания об иной жизни заново, как магнитофон,
запрограммированный повторять одну и ту же запись до тех пор, пока не
сломается или кто-нибудь не придет и не вырубит его.
	Страшный внутренний раскол углублялся, и восприятие Джейком
своей более-менее реальной жизни нью-йоркского мальчишки делалось
все более обрывочным. Он припоминал, что ходил в школу, в выходные -
в кино, а в воскресенье на прошлой (или на позапрошлой?) неделе - с
родителями в ресторан, не то на поздний завтрак, не то на ранний обед,
но все это вспоминалось ему, как переболевшему малярией вспоминается
самый тяжелый и мрачный период болезни: люди обращались в
бесплотные тени, голоса сливались в нестройный хор, дробясь эхом, и
даже простейшее дело - съесть сэндвич или купить кока-колу в автомате
в спортзале - превращалось в преодоление. Все эти три недели Джейк
продирался сквозь сумбур горланящих голосов и двоящихся
воспоминаний. Навязчивый интерес мальчика к всевозможным дверям
рос; надежда на то, что за одной из них может лежать мир стрелка, никак
не умирала окончательно. Что, впрочем, было не так уж странно,
поскольку это была его единственная надежда.
	Однако сегодня игра закончилась. Все равно, реального шанса на
победу у него никогда не было. Сегодня он сдался. Сбежал с уроков.
Понурив голову, Джейк как автомат брел по тротуару, а ноги сами несли
его по расчертившим город на клетки улицам на восток. Он понятия не
имел ни о том, куда идет, ни о том, что будет делать, когда придет туда.


9

	Около девяти часов это безрадостное оцепенение нарушилось, и
Джейк мало-помалу стал замечать, что творится вокруг. Он стоял на
пересечении Лексингтон-авеню с Пятьдесят шестой улицей, тщетно
пытаясь вспомнить, как очутился здесь. Мальчик в первый раз заметил,
что утро стоит великолепнейшее. День выдался во сто крат лучше
славного погожего денька седьмого мая (дня, когда Джейка постигло
безумие) - быть может, это и был тот самый день, когда весна,
оглядевшись, вдруг видит стоящее неподалеку лето - сильное, красивое, с
дерзкой самоуверенной усмешкой на загорелом лице. Ярко сияло солнце,
отражаясь от стеклянных стен зданий делового района, тень каждого
пешехода была черной и четкой. В безупречно синем чистом небе белели
редкие островки пухлых кучевых облаков.
	Дальше по улице, у возведенного вокруг стройплощадки глухого
дощатого забора, стояли два бизнесмена в дорогих, хорошо скроенных
костюмах. Они смеялись, передавая что-то из рук в руки.
Заинтересовавшись, Джейк направился в их сторону и, подойдя поближе,
увидел, что бизнесмены играют в крестики-нолики, рисуя на заборе
клетки, кресты и кружочки дорогим маркером. Джейк от души
восхитился. Когда он приблизился, один из бизнесменов нарисовал в
верхней правой клетке нолик и из угла в угол наискось перечеркнул
игровое поле.
	- Опять я продул! - сказал второй. Потом этот человек, судя по
виду - исполнительный директор крупной фирмы, или юрист, или
биржевой маклер экстра-класса - взял у своего товарища маркер и
нарисовал еще одну решеточку.
	Взгляд первого бизнесмена, победителя, скользнул влево, и он
увидел Джейка. Он улыбнулся.
	- Вот это денек, а, малый?
	- Ну! - откликнулся Джейк, в восторге от того, что говорит слово в
слово то, что думает.
	- Слишком славный, чтобы сидеть в школе, а?
	Тут Джейк, как ни странно, рассмеялся. Школа "Пайпер" с ее
"рекреациями" вместо обедов, школа "Пайпер", где нельзя было сходить
в туалет по-большому - только "отлучиться на минутку", вдруг
показалась чем-то далеким и совершенно несущественным.
	- Угадали.
	- Хочешь сыграть? Вот Билли с пятого класса все никак меня не
обставит.
	- Отстань от парня,- сказал второй бизнесмен, протягивая маркер.-
Ты уже история.- Он подмигнул Джейку, и Джейк, к своему изумлению,
подмигнул в ответ. Он пошел дальше, оставив бизнесменов играть. В нем
крепло ощущение, что вот-вот произойдет (если ~уже~ не происходит)
какое-то чудо, и он теперь не шел, а словно бы плыл, не касаясь
асфальта.
	На переходе зажглось "ИДИТЕ", и Джейк ступил на мостовую
Лексингтон-авеню. Посреди улицы он остановился, так неожиданно, что
его едва не сбил мальчишка-посыльный на десятискоростном
велосипеде. Стоял прекрасный весенний день - да. Но не потому Джейку
было так хорошо. Не потому он так внезапно и полно начал осознавать
происходящее вокруг. Не потому был так уверен, что грядет неведомое
великое событие.
	Голоса умолкли.
	Не исчезли навсегда - Джейк откуда-то знал это - но сейчас
~молчали~. Почему?
	Внезапно Джейку представились двое ссорящихся. Они сидят
визави в комнате за столом и обмениваются все более язвительными
замечаниями. Чуть погодя они мало-помалу подаются вперед, задиристо
выставляя подбородки, в бешенстве обдавая друг друга мелкими
брызгами слюны. Вскоре дойдет до затрещин. Но потасовка не успевает
начаться: слышится мерный глухой стук - буханье басового барабана, а
следом задорное, звонкое пение фанфар. Перебранка прекращается;
спорщики озадаченно переглядываются.
	"Что это?" - спрашивает один.
	"Не знаю,- отвечает другой.- Никак, парад".
	Они кидаются к окну - да, это ~парад~; марширует одетый в
форму оркестр, пламенеет на солнце медь труб, торжественно
вышагивают длинными загорелыми ногами хорошенькие мажоретки,
мелькают жезлы, приветственно машут из украшенных цветами
открытых машин знаменитости.
	Оба не отрывают глаз от окна; перепалка позабыта. Она,
несомненно, еще возобновится, но пока скандалисты стоят рядом,
плечом к плечу, точно лучшие друзья, и смотрят, как проходит мимо
парад...


10

	Гудок автомобиля заставил Джейка вздрогнуть и очнуться.
Видение, яркое и живое, какими порой бывают сны, рассеялось. Мальчик
спохватился, что все еще стоит посреди Лексингтон-авеню, а свет уже
сменился. Он пугливо огляделся, ожидая увидеть летящий на него синий
кадиллак, но сигналивший ему парень сидел за рулем желтого
"Мустанга" с откидным верхом. Он усмехался. Словно весь Нью-Йорк
глотнул сегодня веселящего газа.
	Помахав парню, Джейк спринтерским рывком очутился на другой
стороне улицы. Парень в "Мустанге" покрутил пальцем у виска - "псих
ненормальный!",- помахал в ответ и уехал.
	Мгновение Джейк просто стоял на углу, подставив лицо майскому
солнцу, улыбаясь, жадно впитывая звуки и запахи. Он полагал, что так
должен чувствовать себя приговоренный к смерти на электрическом
стуле, узнав об отсрочке исполнения приговора.
	~Голоса молчали~.
	Что за парад на время отвлек их внимание? Необычайная красота
весеннего утра?
	Джейк не думал, что дело только в этом. Не думал, поскольку все
его существо, каждую клеточку, снова пронизало чувство
~предведенья~; впервые Джейк испытал его три недели назад,
приближаясь к пересечению Пятидесятой и Сорок шестой. Но седьмого
мая то было предчувствие неотвратимо надвигающейся гибели, а
сегодня - предвкушение чего-то ослепительного, великолепного,
лучезарного, неведомой радости и благодати. Подобной... подобной...
	~Свету~. Вот что за слово пришло ему в голову и теперь звенело
там, несомненно и бесспорно правильное.
	- Свет! - громко воскликнул Джейк.- Это пришествие Света!
	Он зашагал по Пятьдесят четвертой улице в сторону центра и,
оказавшись у ее пересечения со Второй авеню, еще раз прошел под
зонтом ~ка-тета~.


11

	Повернув направо, Джейк остановился, развернулся и возвратился
на угол, откуда пришел. Да, вне всяких сомнений, необходимо было
спуститься по Второй авеню, но он опять стоял не на той стороне улицы.
Загорелся зеленый свет, Джейк торопливо перешел дорогу и опять
повернул направо. Владевшее мальчиком чувство - ощущение
	(~Света~)
	того, что все идет как надо, крепло с каждым шагом. Джейка
переполняла радость, у него точно камень с души свалился. С ним
ничего не случится. На этот раз ошибки нет. Мальчик не сомневался:
вскоре он увидит людей, которых узнает, как узнал толстуху и
лоточника, и заранее будет помнить, как кто себя поведет.
	Вместо этого он вышел к книжному магазину.


12

	"РЕСТОРАН "~МАНХЭТТЕНСКОЕ ПИРШЕСТВО УМА~",
гласила намалеванная в окне вывеска. Джейк направился к двери. Там
висела грифельная доска, похожая на те, что обычно украшают стены
закусочных и столовых.

	$~СЕГОДНЯ В МЕНЮ

Горячее из Флориды! Свеженький Джон Д. Макдональд!
В твердом переплете	- З по 2.50
В мягкой обложке		- 9 за 5.00

С берегов Миссисипи! Уильям Фолкнер в собственном соку!
В твердой обложке - по рыночной цене
В мягкой обложке, издательство "Винтэдж Лайбрэри" - 0.75

Из Калифорнии! Реймонд Чендлер вкрутую!
В твердом переплете - по рыночной цене
В мягкой обложке - 7 по 5.00

УТОЛИ СВОЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ГОЛОД~$

	Джейк вошел в магазинчик, сознавая, что сейчас впервые за три
недели открыл дверь, не питая безумной надежды обнаружить за нею
иной мир. Над головой звякнул колокольчик. В нос ударил слабый
пряный аромат старых книг, неизвестно почему показавшийся родным,
домашним.
	Ресторанный мотив продолжался и за порогом. Хотя вдоль стен
тянулись ряды книжных полок, помещение делил на две части прилавок,
очень похожий на стойку кафетерия. По Джейкову сторону этой стойки
стояло несколько столиков со стульями. Спинки у стульев были из
гнутых металлических прутьев. Каждый столик был накрыт так, чтобы
демонстрировать блюда сегодняшнего меню: романы Джона Д.
Макдональда о Трэвисе Мак-Ги, романы о Филиппе Марлоу Реймонда
Чендлера, романы о Сноупсе Уильяма Фолкнера. Маленькая табличка
на столике с Фолкнером сообщала: "Есть редкие первые издания -
пожал., поинтересуйтесь". Другая табличка, на стойке, просто
советовала: "ПОЛИСТАЙ!" Именно этим и занимались двое
посетителей. Они сидели у стойки-прилавка, прихлебывали кофе и
читали. Джейк подумал, что это, без сомнения, самый лучший книжный
магазин, в каком ему когда-либо приходилось бывать.
	Но что привело его сюда? Вот вопрос. Судьба? Или здесь сыграло
свою роль слабое, но неотвязное ощущение, что он идет по следу...
оставленному специально, чтобы он его нашел?
	Джейк поглядел на маленький стенд с книгами на столике слева от
себя и понял ответ.


13

	Там были выставлены детские книжки. Места на столе было не
слишком много, а потому книжек насчитывалось всего около дюжины -
"Алиса в Стране Чудес", "Хоббит", "Том Сойер" и тому подобное.
Внимание Джейка привлекла книжка, явно предназначенная для совсем
маленьких детей. На ярко-зеленой обложке, пыхтя, взбирался на
пригорок паровозик с человечьим лицом. На его предохранительной
решетке (ярко-розовой) играла радостная широкая улыбка, а веселый
глаз - фара - словно приглашал Джейка Чэмберса заглянуть в книгу и
прочесть все от корки до корки. "Чарли Чух-Чух", значилось на титуле,
"текст и иллюстрации Берил Ивенс". Мальчик мгновенно вспомнил свое
"Итоговое эссе" с фотографией амтраковского поезда на первом листе и
словами ~чух-чух~, раз за разом повторявшимися в тексте.
	Он схватил книжку и накрепко вцепился в нее, точно та могла
улететь, если бы он ослабил хватку. И, глядя на обложку, обнаружил, что
улыбка Чарли Чух-Чуха не внушает ему доверия. "С виду ты веселый и
счастливый, но, сдается мне, это сплошное притворство,- подумал он.-
Мне вовсе не кажется, что ты счастлив и весел. И что Чарли - твое
настоящее имя".
	Безумные мысли, вне всяких сомнений, безумные - но ~чутье~
подсказывало Джейку, что безумием тут и не пахнет. Ему эти мысли
казались ~здравыми~. ~Справедливыми~.
	Рядом с тем местом, откуда Джейк взял "Чарли Чух-Чуха",
расположилась потрепанная книжка в мягкой обложке, нещадно
изорванной и заклеенной пожелтевшим от времени скотчем. Рисунок
изображал озадаченных мальчика и девочку, над головой у них рос лес
вопросительных знаков. Книжка называлась "Угадай-дай-дай! Загадки и
зубодробительные задачи для всех!" Имя автора не значилось.
	Сунув "Чарли Чух-Чуха" под мышку, Джейк взял сборник загадок.
Раскрыв его наудачу, он увидел следующее:
	"Что растворяется, но не исчезает?"
	- Дверь,- пробормотал Джейк. Он почувствовал, как лоб - руки -
все его тело покрываются испариной.- ~Дверь!~
	- Что-нибудь нашел, сынок? - полюбопытствовал негромкий
спокойный голос.
	Джейк обернулся и увидел стоящего в конце прилавка толстого
дядьку в белой рубашке с расстегнутым воротом. Руки толстяк держал в
карманах просторных габардиновых штанов. Очки были сдвинуты на
сияющий купол лысины.
	- Да,- лихорадочно подтвердил Джейк.- Вот эти две. Они
продаются?
	- Все, что здесь есть, продается,- сказал толстяк.- И дом бы
продавался, будь я его владельцем. Увы, я всего-навсего арендатор.- Он
протянул руку за книгами. На мгновение Джейк всем своим существом
воспротивился, потом неохотно отдал свои находки. У него родилось
нелепое опасение, что толстый дядька убежит с ними; тогда, при
малейшем намеке на нечто подобное, Джейк кинется на продавца,
вырвет книжки у него из рук и улепетнет. Эти книжки ему
~необходимы~.
	- Нуте-с, юноша, давайте поглядим, что тут у вас,- сказал толстяк.-
Кстати, я - Башнер. Кэлвин Башнер.- Он подал Джейку руку.
	Глаза мальчика расширились, и он невольно отступил на шаг.
	- ~Что~?
	Толстяк с интересом посмотрел на него.
	- Кэлвин Башнер. Которое из сих слов - поношение на твоем
наречии, о гиборийский скиталец?
	- А?
	- Я просто хотел сказать, что вид у тебя такой, будто кто-то
воткнул тебе в попу палец, паренек.
	- А. Извините.- Джейк пожал большую мягкую руку мистера
Башнера, надеясь, что тот не станет докапываться до сути. Когда
продавец назвался, сердце у Джейка екнуло, но почему, он не знал.- А я -
Джейк Чэмберс.
	Кэлвин Башнер встряхнул руку Джейка.
	- Славное имечко, коллега. Как у вольного героя вестерна - парень
вихрем врывается в аризонский городишко Вилки-Гнутые, начисто
искореняет там скверну и скачет дальше. Пожалуй, что-нибудь в духе
Уэйна Д. Оверхользера. Вот только ты мало похож на вольного ковбоя,
Джейк. Ты похож на мальчугана, который решил, что в такой славный
денек грех сидеть в школе.
	- Э-э... нет. Мы закончили учиться в прошлую пятницу.
	Башнер усмехнулся.
	- Угу. Будьте уверочки. Стало быть, тебе позарез нужно
заполучить эти две книженции, а? Вообще-то занятно, ~что~ только
люди мечтают добыть во что бы то ни стало. Вот ты - я бы с ходу
записал тебя в поклонники Роберта Говарда, подумал бы: ага, этот
парнишка ищет, где бы выгодно купить доброе старое издание Дональда
М. Гранта с картинками Роя Кренкеля. Окровавленные мечи, могучие
мускулы и Конан-Варвар, прорубающийся сквозь орды стигийцев.
	- Вообще-то, звучит очень славно. А это для... э... для моего
младшего братишки. У него на той неделе день рожденья.
	Кэлвин Башнер большим пальцем поддел очки, спустил их на нос
и повнимательнее присмотрелся к Джейку.
	- В самом деле? А мне кажется, ты единственный ребенок в семье.
Ты у папочки с мамочкой один, если я хоть раз видел единственное чадо,
и сейчас наслаждаешься самоволкой в день, когда мистрисс Май в
зеленых одеждах трепещет у самого входа в тенистые долы Июня.
	- Простите?
	- Неважно. Весна неизменно настраивает меня на Уильям-
Куперовский лад.<<*21>> Люди - создания странные, но интересные,
техасец,- я прав?
	- Наверное,- осторожно ответил Джейк. Он не мог решить,
нравится ему этот чудак или нет.
	Один из тех, кто "листал" книги за стойкой-прилавком, круто
развернулся вместе с табуреткой. В одной руке он держал чашку кофе, в
другой - затрепанный экземпляр "Чумы".
	- Брось дразнить мальца и продай ему книжки, Кэл,- сказал он.-
Если поторопишься, то до светопреставления мы успеем сгонять
партийку в шахматы.
	- Моя натура и поспешность несовместны,- заявил Кэл, однако
открыл "Чарли Чух-Чуха" и взглянул на цену, проставленную
карандашом на форзаце.- Книжка довольно заурядная, однако данный
экземпляр - в необычно хорошем состоянии. Малышня обычно
отделывает любимые книжки, как Бог черепаху. Я мог бы выручить за
нее двенадцать долларов...
	- Проклятый мошенник,- сказал мужчина, читавший "Чуму", и
остальные "листальщики" захохотали. Кэлвин Башнер и ухом не повел.
	- ...но рука не поднимается содрать с тебя такую уйму деньжищ в
такой день. Семь зелененьких, и книжка твоя. Плюс, само собой, налог.
Загадки можешь взять так. Считай это моим даром мальчику, которому
достало ума в последний настоящий весенний день подхватиться и
удрать на волю, в пампасы.
	Джейк выудил из кармана кошелек и с беспокойством открыл его,
опасаясь, что ушел из дому всего с тремя или четырьмя долларами.
Однако ему везло. В кошельке лежали пятерка и три однодолларовых
купюры. Он протянул деньги Башнеру, который, небрежно сложив
доллары, затолкал их в один карман, а из другого извлек сдачу.
	- Не спеши уходить, Джейк. Раз уж ты здесь, иди-ка к стойке,
выпей чашечку кофе. И когда я в пух и прах разнесу ревматическую
старую киевскую защиту Эрона Дипно, глаза у тебя от изумления
сделаются большими, как блюдца.
	- Ишь чего захотел,- сказал мужчина, читавший "Чуму",- по-
видимому, Эрон Дипно.
	- Я бы не прочь, но не могу. Я... мне надо в одно место.
	- Ладно. Если только это место - не школа.
	Джейк ухмыльнулся.
	- Нет... не школа. В той стороне лежит безумие.
	Башнер громко расхохотался и снова вздел очки на макушку.
	- Неплохо! Совсем неплохо! Быть может, подрастающее поколение
все-таки не совсем пропащее, Эрон,- что ты думаешь?
	- Пропащее, пропащее,- сказал Эрон.- Этот мальчик просто
исключение из правила. Может быть.
	- Не обижайся на старого пердуна, он циник,- сказал Кэлвин
Башнер.- Жми дальше, о гиборийский скиталец. Хотел бы я, чтоб ~мне~
снова было десять или одиннадцать и впереди ждал бы такой же
прекрасный день.
	- Спасибо за книжки,- сказал Джейк.
	- Без проблем. Для того мы тут и сидим. Заходи как-нибудь.
	- Я бы с удовольствием.
	- Ну так ты знаешь, где мы есть.
	"Да,- подумал Джейк.- Вот бы еще знать, где ~я~".


14

	Сразу за порогом книжного магазина он остановился и снова
раскрыл сборник загадок, на этот раз на первой странице, где
помещалось короткое анонимное предисловие. Оно начиналось словами:
	"Загадки, возможно, самая древняя игра, в какую люди играют и
по сей день. В греческих мифах загадки загадывали друг другу боги и
богини, а в античном Риме загадки служили средством обучения.
Несколько хороших загадок можно найти в Библии. Самую известную из
них загадал Самсон в день своей свадьбы с Далилой: ~"Из ядущего
вышло ядомое и из сильного вышло сладкое"~.<<*22>> Он загадал эту
загадку нескольким юношам из числа гостей, уверенный, что те не
сумеют отгадать ее. Однако юноши отозвали в сторонку Далилу, и та
прошептала им ответ. Разъяренный Самсон за мошенничество предал
юношей смерти - видите, в стародавние времена к загадкам относились
куда серьезнее, чем в наши дни!
	Кстати, ответ на загадку Самсона - и на все прочие загадки из
нашего сборника - можно найти в последнем разделе. Мы просим вас
только об одном: прежде чем заглядывать туда, попробуйте отгадать по-
честному!"
	Джейк раскрыл книгу на последних страницах. Еще не успев
заглянуть в нее, он, непонятно откуда, уже знал, что там найдет. После
страницы с надписью "ОТГАДКИ" не было ничего, кроме нескольких
обрывков бумаги. Дальше шла обложка. Раздел кто-то вырвал.
	Он секунду постоял в раздумье. Потом, повинуясь внезапному
порыву, который на самом деле вовсе не казался внезапным порывом,
Джейк снова вошел в "Ресторан "~Манхэттенское пиршество ума~".
	Кэлвин Башнер поднял взгляд от шахматной доски.
	- Передумал насчет чашечки кофе, о гиборийский скиталец?
	- Нет. Я хотел спросить, не знаете ли вы ответа на загадку.
	- Валяй,- пригласил Башнер и пошел пешкой.
	- Ее загадал Самсон. Тот здоровяк из Библии, да? Вот...
	- Из ядущего вышло ядомое,- заговорил Эрон Дипно, опять
поворачиваясь, чтобы взглянуть на Джейка.- И из сильного вышло
сладкое. Эта?
	- Ага, эта,- сказал Джейк.- Откуда вы знаете...
	- Да натыкался на нее раз или два. Послушай-ка.- Дипно откинул
голову и звучным, глубоким, хорошо поставленным голосом запел:
	- ~Средь зелени лоз, в Фимнафском краю
		Самсон и лев сошлись в бою,
		И мигом льва оседлал Самсон,
		Ибо духа Господня исполнен он.
		Читали мы, братие, про людей,
		Принявших смерть от львиных когтей,
		Но, духом Господним осенен,
		Львиную пасть обхватил Самсон
		И пятки зверю вонзил в бока -
		Попробуй, избавься от седока!
		Метался лев и катался лев,
		Но все же замертво наземь пал -
		Как мог Самсона он одолеть,
		Коль дух Господень над тем витал?
		Повержен зверь, и пчелиный рой
		Жужжит над косматой головой -
		Из мертвой плоти наделав сот,
		Творит тягучий и сладкий мед~.
	Эрон подмигнул и рассмеялся, заметив изумление Джейка.
	- Это отвечает на твой вопрос, дружок?
	Джейк смотрел на него во все глаза.
	- Ух ты! Классная песня! Где вы ее услышали?
	- Ну, Эрон-то все их знает,- откликнулся Башнер.- Он ошивался на
Бликер-стрит еще когда Боб Дилан <<*23>> умел выдувать из своего
"Хонера" только открытое фа. По крайней мере, если верить ~ему~.
	- Это старый спиричуэл,<<*24>> - объяснил Эрон Джейку и,
обращаясь к Башнеру, заметил: - Кстати, жиртрест, тебе шах.
	- Это временное явление,- сказал Башнер. Он пошел слоном,
которого Эрон тут же съел. Башнер пробурчал себе под нос что-то,
показавшееся Джейку подозрительно похожим на "твоюмать".
	- Значит, ответ - лев,- сказал Джейк.
	Эрон покачал головой.
	- Лев - только ~половина~ ответа. Загадка Самсона ~двойная~,
друг мой. Вторая половинка отгадки - мед. Уловил?
	- Кажется, да.
	- Молодец; теперь попробуй-ка отгадать вот эту,- Эрон на секунду
прикрыл глаза и прочел:
	- ~Ходить не умеет, бежит - не угнаться,
	На ложе не ведает сна,
	Бормочет, лепечет, а вот отозваться
	На оклик не может она~.
	Что такое?
	- Ишь, умник,- проворчал Башнер.
	Джейк подумал, потом покачал головой. Он мог бы терзаться
загадкой и дольше - он обнаружил, что загадки вещь и захватывающая, и
пленительная - но что-то настойчиво подсказывало ему, что он должен
уйти отсюда; что сегодня утром на Второй авеню у него другие дела.
	- Сдаюсь.
	- Не выйдет,- сказал Аарон.- "Сдаюсь" оставь для ~нынешних~
загадок. А ~настоящая~ загадка - не просто веселый вопрос, малец, это
~головоломка~. Вот и поломай над ней голову. Если так и не сумеешь
разгадать, пусть это будет предлогом вернуться сюда в другой день. Если
нужен другой предлог, этот вот жиртрест варит ~действительно~
отличный кофеек.
	- Договорились,- сказал Джейк.- Спасибо. Я приду.
	Но когда он покидал магазин, его охватила уверенность, что он
больше никогда не переступит порог ресторана "Манхэттенское
пиршество ума".


15

	Джейк медленно шагал по Второй авеню, держа в левой руке свои
новые приобретения. Сперва он пытался думать над загадкой - кто же
это бормочет и лепечет, а отозваться не может? - но мало-помалу этот
вопрос вытеснило ожидание неких событий. Казалось, все пять чувств
Джейка обострились как никогда; в асфальте мостовой он видел
мириады блистающих искр, с каждым глотком воздуха вдыхал смесь
сотен ароматов и словно бы слышал внутри каждого звука, касавшегося
его ушей, иные, потаенные звуки. Задумавшись, не так ли чувствуют себя
собаки перед ураганом или землетрясением, он без колебаний решил: да,
именно так. И все же предчувствие, что грядет не плохое, а хорошее, и
оно перевесит ужас, постигший его три недели назад, продолжало
усиливаться.
	На Джейка, приближавшегося к месту, где ему будет указан путь,
вновь накатило предведенье.
	"Сейчас ханыга попросит у меня милостыню, и я отдам ему сдачу,
которую мне сдал мистер Башнер. Там рядом магазин грамзаписи. Дверь
будет открыта, чтобы внутрь шел свежий воздух, и, проходя мимо, я
услышу песню "Стоунз". И увижу свое отражение в целой куче зеркал".
	Движение на Второй авеню все еще было довольно редким.
Легковые автомобили, автобусы; между ними, гудя, пробирались
спешащие такси. Весеннее солнце искрилось на ветровых стеклах и ярко-
желтых капотах и крыльях. Джейк, поджидавший на переходе зеленого
света, заметил на противоположной стороне Второй авеню, на углу
Пятьдесят второй улицы, того самого ханыгу. Тот сидел, привалясь к
кирпичной стене маленького ресторанчика. Подойдя поближе, Джейк
прочел вывеску над ресторанчиком: "Чуть-чуть мамусиной стряпни".
	"Чуть-чуть,- подумал Джейк.- Чух-Чух. И это истина".
	- Четвертак найдется? - утомленно поинтересовался нищий, и
Джейк, даже не оглянувшись, бросил ему на колени сдачу, полученную в
книжном магазине. Теперь, точно по расписанию, он услышал "Роллинг
Стоунз":
	"Я вижу красную дверь и хочу перекрасить ее в черный цвет,
	Пусть почернеют все краски; пестроте говорю я: нет..."
	Проходя мимо, он увидел - тоже без удивления - что магазин
назывался "Музыкальная башня".
	Создавалось впечатление, что сегодня башни попадаются на
каждом шагу.
	Джейк пошел дальше; мимо в каком-то сонном оцепенении
проплывали таблички с названиями улиц. Он миновал Сорок девятую и,
шагая в сторону Сорок восьмой, поравнялся с магазином под названием
"Зеркало души". Повернув голову, Джейк (в полном соответствии с тем,
что уже некоторое время было ему известно) мельком увидел в зеркалах
дюжину Джейков - дюжину мальчиков, слишком маленьких для своих
лет; дюжину мальчиков, опрятно одетых для школы: синие блейзеры,
белые рубашки, темно-красные галстуки, серые брюки. Официальной
формы школа "Пайпер" не имела, но такой наряд максимально
соответствовал неофициальной.
	Теперь "Пайпер" казался далеким, канувшим в прошлое.
	Джейк вдруг понял, куда идет. Прозрение омыло душу мальчика,
точно сладкая, дарующая свежесть и прохладу вода подземного ключа.
"В магазин деликатесов,- подумал он.- То есть ~с виду~ это магазин. А
на самом деле там совсем другое - там проход в другой мир. В ~тот
самый~ мир. В ~его~ мир. В ~правильный~ мир".
	Джейк побежал, нетерпеливо глядя вперед. Светофор на Сорок
седьмой, явный его недоброжелатель, погасил зеленый глаз и зажег
красный; но, презрев запрет, Джейк выпрыгнул с тротуара на проезжую
часть, рассеянно-безразлично покосился в сторону машин и резво
помчался между широкими белыми линиями - границами пешеходного
перехода. Взвизгнули покрышки: фургон, под носом у которого
промелькнул Джейк, резко остановился.
	- Эй! Ты че, ты че? - заорал шофер, но Джейк будто не слышал.
	Еще всего один квартал.
	Он поднажал и помчался во весь дух. Галстук полоскался за левым
плечом, волосы отдувало со лба, мягкие кожаные туфли, которые Джейк
надевал в школу, звонко топали по тротуару. Прохожие таращили на
него глаза - кто с изумлением, кто просто с любопытством - но Джейк
обращал на них внимания не больше, чем на крики взбешенного
водителя фургона.
	"Вон, вон - там, на углу. Рядом с канцелярскими товарами".
	Откуда ни возьмись на пути у Джейка возник служащий
городского почтамта в темно-коричневой робе; он толкал перед собой
нагруженную свертками тележку. Вскинув руки над головой, Джейк
перемахнул через нее, как прыгун в длину. Белая сорочка мальчика
выбилась из брюк и развевалась сзади, выглядывая из-под блейзера,
точно подол комбинации. Джейк приземлился и едва не врезался на
детскую коляску, которую катила молодая пуэрториканка. Вильнув в
сторону, словно полузащитник, засекший брешь в линии обороны и
ринувшийся к славе, Джейк разминулся с ней. "Где пожар, зайчик?" -
поинтересовалась молодая женщина, но Джейк и на нее не обратил
внимания. Он летел стрелой. Мимо промелькнула витрина "Бумажного
оазиса" - тетради, ручки, калькуляторы.
	"Дверь! - исступленно думал мальчик.- Сейчас я ее увижу! Думаете,
остановлюсь? Дудки, Хозе! Я проскочу прямо за порог, а если заперто, я
эту дверь выши..."
	Тут он увидел угол Второй и Сорок шестой и все-таки
остановился, резко тормознув каблуками мокасин. Сжав кулаки, он
стоял посреди тротуара; легкие с хрипом судорожно набирали и
выталкивали воздух, волосы потными сосульками вновь рассыпались по
лбу.
	- Нет,- он едва не плакал.- ~Нет!~ - Однако это отчаянное,
противоречащее здравому смыслу отрицание не меняло увиденного: на
углу Второй авеню и Сорок шестой улицы никакого магазина не было.
Только невысокий дощатый забор, а за ним - замусоренный, заросший
бурьяном клочок земли.
	Стоявшее здесь здание снесли.


16

	Джейк добрых две минуты неподвижно простоял у забора,
потухшим взглядом обозревая пустырь. Уголок рта у него подергивался.
Мальчик чувствовал, как его надежда и ~непоколебимая уверенность~
иссякают, сменяясь глубочайшей, горчайшей безнадежностью, какой он
доселе еще не знал.
	"Всего-навсего очередная ложная тревога,- подумал он, когда
очнулся от потрясения настолько, что обрел способность думать.-
Очередная ложная тревога, тупик, высохший колодец. Теперь голоса
зазвучат снова, и тогда я, наверное, завизжу и завою. Ну и ладно. Потому
что я устал крепиться и держать все в себе. Устал сходить с ума. Если с
ума сходят так, то я хочу только одного: ускорить это дело, чтобы кто-
нибудь отвел меня в больницу и дал что-нибудь для отключки. Я сдаюсь.
Слезай, приехали - я спекся".
	Но голоса не возвращались - по крайней мере, пока. И когда
Джейк стал размышлять над тем, что видит, он понял: запустение,
царящее на этом клочке земли, все-таки не абсолютно. Посреди
замусоренного, заросшего сорной травой пустыря высился щит с
объявлением:

		$ОБЪЕДИНЕННОЕ СТРОИТЕЛЬНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ
"МИЛЛЗ КОНСТРАКШН-СОМБРА РИЭЛ ИСТЭЙТ" ПРОДОЛЖАЕТ
ПРЕОБРАЖАТЬ ЛИЦО МАНХЭТТЕНА!

		СКОРО - ЗДЕСЬ: РОСКОШНЫЕ КОНДОМИНИУМЫ
"ЧЕРЕПАШЬЯ БУХТА"!

		СПРАВКИ ПО ТЕЛЕФОНУ 555-6712. ЗВОНИТЕ!
		ЗВОНИТЕ, НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ!$

	Скоро? Возможно... но Джейк отчего-то усомнился. Буквы на щите
давно поблекли, а сам щит покосился. Поперек изображенного
художником ~роскошного кондоминиума "Черепашья бухта"~ прошелся
ярко-синей аэрозольной краской самое меньшее один мастер граффити
по имени БЭНГО СКЭНК. Джейку стало интересно, был ли проект
отложен или же, возможно, просто приказал долго жить. Мальчик
вспомнил: каких-нибудь две недели назад он слышал, как отец,
разговаривая по телефону со своим советником по вопросам бизнеса,
страшно орал на него, чтобы тот не связывался ни с какими
капиталовложениями в кондоминиумы. "Мне ~плевать~, насколько
хороша налоговая картина! - почти кричал мистер Чэмберс (насколько
Джейк мог судить, подобный тон при обсуждении деловых вопросов был
для отца нормальным - возможно, к этому имел некоторое отношение
кокаинчик в ящике отцовского письменного стола).- Когда тебе
пытаются всучить какой-нибудь вонючий телевизор и говорят при этом -
приходите, дескать, взглянуть на ~синьки~, дело нечисто!"
	Дощатый забор, которым был обнесен пустырь, доходил Джейку
до подбородка. Забор покрывали афиши - концерт Оливии Ньютон-
Джон в "Радио-сити", выступление группы под названием "Г.Гордон
Лидди энд Гротс" в ист-вилледжском клубе, фильм "Война зомби",
вышедший на экраны и сошедший с них в начале весны. Таблички
"ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН", прибитые к забору через
равные промежутки, почти все были заклеены претенциозными
рекламными плакатами. Чуть дальше виднелась надпись, сделанная при
помощи распылителя (когда-то краска, несомненно, была ярко-красной,
но выцвела, потускнела и теперь приобрела приглушенный
меланхолический оттенок поздних летних роз). Широко раскрыв глаза,
завороженный Джейк шепотом повторил выведенные на заборе слова:

		~"ЧЕРЕПАХА-великанша держит Землю на спине,
		Неохватная такая - не приснится и во сне.
		Если хочешь приключений, если ты устал скучать -
		Не откладывай на завтра, прогуляйся вдоль ЛУЧА!"~

	По разумению Джейка, догадаться о происхождении (если не
постичь смысл) странного четверостишия не составляло большого труда.
В конце концов, эта часть восточного Манхэттена была известна как
"Черепашья бухта". Однако это не объясняло ни того, почему при виде
намалеванного на заборе стишка по спине Джейка вдоль позвоночника
шершавой полоской побежали мурашки, ни отчетливого ощущения, что
он нашел еще одну из вех, расставленных вдоль неведомой, таящейся от
чужих глаз сказочной дороги.
	Расстегнув рубашку, Джейк спрятал за пазуху обе только что
купленные книжки. Потом он огляделся, увидел, что никому нет до него
дела, и ухватился за верх забора. Подтянувшись, он перекинул через
забор ногу и спрыгнул на другую сторону, приземлившись левой ногой
на рыхлую горку кирпичей. Те немедленно разъехались; щиколотка, на
которую пришлась вся тяжесть тела Джейка, подвернулась, и ногу
мальчика пронзила острая боль. Он упал - и вскрикнул от обиды и
удивления: кирпичи, словно чьи-то крепкие шершавые кулаки, вонзились
ему под ребра.
	Лежа там, где упал, Джейк подождал секунду-другую, чтобы
отдышаться. Он не думал, что пострадал серьезно; однако ногу он все-
таки подвернул, и вскоре, вероятно, эта подвернутая нога опухнет.
Домой он явится уже хромым. Впрочем, придется улыбаться и терпеть:
денег на такси совершенно точно нет.
	"Ты что, серьезно собрался домой? Да там тебя с потрохами
съедят".
	Съедят ли, нет ли - это, насколько понимал Джейк, решат ~без~
него. Но потом. А сейчас он собирался обследовать пустырь,
притянувший его к себе так же надежно, как магнит притягивает
железные опилки. Джейк понял: все вокруг по-прежнему дышит
неведомой ему силой, он чувствовал ее остро как никогда. Он
подозревал, что это не просто пустырь. Здесь что-то происходило - что-
то очень значительное. Джейк чувствовал, как здешний воздух едва
слышно звенит, наэлектризованный этой безвестной мощью, словно
разрядами, летящими на волю с крупнейшей в мире силовой установки.
	Поднявшись на ноги, Джейк увидел, что в действительности упал
весьма удачно. Неподалеку опасно поблескивала россыпь битого стекла.
Если бы он угодил туда, то мог бы очень сильно порезаться.
	"Да это же бывшая витрина,- подумал Джейк.- Когда "Деликатесы"
еще стояли здесь, можно было остановиться и с тротуара разглядывать
через нее всякие колбасы, сыры и куски мяса. Их подвешивали на
веревочках". Бог весть, с чего он это взял, однако факт оставался фактом
- Джейк знал это, и знал твердо.
	Он в задумчивости огляделся, а затем сделал несколько шагов в
глубь пустыря. Почти в центре заброшенной стройплощадки, на земле,
едва видная в буйных зарослях молодого бурьяна, лежала еще одна доска
с какой-то надписью. Джейк опустился возле нее на колени, потянул
кверху, стряхнул землю. Буквы были выцветшими, бледными, и все же он
сумел разобрать: "ДЕЛИКАТЕСЫ ОТ ТОМА И ДЖЕРРИ.
СПЕЦИАЛИЗИРУЕМСЯ НА ОБСЛУЖИВАНИИ ЗВАНЫХ УЖИНОВ
И ВЕЧЕРИНОК!"
	А ниже, нанесенная из распылителя той же красной-потускневшей-
до-розового краской, красовалась огорошивающая сентенция: "ОБО
ВСЯКОМ-КАЖДОМ ПОМНИТ, ЗНАЕТ ВСЕХ НАПЕРЕЧЕТ".
	"Это то самое место,- сказал себе Джейк.- Да, да, да".
	Он выпустил из рук вывеску, поднялся и пошел дальше в глубь
пустыря - не спеша, ко всему присматриваясь. Чем дальше он заходил,
тем острее становилось ощущение присутствия ~силы~. На что бы ни
упал взор Джейка, будь то бурьян, битое стекло или горки кирпичей, все
словно бы обретало некую напористую яркость, выделяясь из общего
фона. Даже пакетики из-под хрустящей картошки казались чудом
красоты, а пивную бутылку солнце превратило в цилиндрический
сгусток коричневого пламени.
	Джейк отчетливо слышал собственное дыхание, отчетливо видел
тяжелое золото солнечного света, в котором купался пустырь. Он
внезапно понял, что стоит на пороге великой тайны, и его пронизала
дрожь - дрожь ужаса и удивления.
	"Все это здесь. Все. Все это до сих пор здесь".
	Сорная трава расступалась перед Джейком, отвечая на вторжение
невесомыми касаниями стеблей, к носкам цеплялись репьи. Ветер погнал
перед ним обертку от "Ринг-Динг", солнце отразилось в ней, и на миг
обертка вспыхнула страшным, прекрасным внутренним сиянием.
	- Все здесь, никуда не делось,- повторил мальчик вслух, не
сознавая, что и его лицо наполняется внутренним сиянием.- ~Все~.
	Джейк вдруг расслышал какой-то звук - собственно, он слышал его
уже давно, с того самого момента, как ступил на пустырь. Этот дивный
хрустальный напев, полный невыразимой прелести и невыразимого
одиночества, можно было бы уподобить песне ветра, летящего над
пустынной равниной, если бы не одно "но": он был ~живой~. Джейку он
казался звуком тысячи голосов, поющих некий величественный
открытый аккорд. Мальчик опустил глаза к земле, и его точно ударило:
в низком кустарнике, в неопрятных зарослях бурьяна, среди холмиков
кирпича проступали ~лица~. ~Лица~.
	- Что вы? - прошептал Джейк.- ~Кто~ вы?
	Ответа он не получил, но за хором голосов как будто бы
расслышал стук копыт по пыльной земле, револьверные выстрелы и
пение ангелов, возглашавших из полумрака осанну. Притаившиеся в
развалинах лица, казалось, поворачивались ему вслед. Они как будто
следили за его продвижением вперед - не питая, однако, никакого злого
умысла. Джейк видел Сорок шестую улицу и край резиденции ООН на
Первой авеню, но ему не было дела до этих зданий - ему ~не было дела~
до Нью-Йорка. Город побледнел, стал бесцветным, как оконное стекло.
	Напев ширился. Теперь в едином звуке сливалась не тысяча
голосов - миллион; разверстой воронкой подымались они из
глубочайшего колодца вселенной. В этом общем хоре Джейк ловил
отдельные имена, но какие - сказать не мог. Одно, возможно, было
"Мартен". Одно, возможно, "Катберт". Еще одно, возможно, "Роланд" -
"Роланд из Галаада".
	Имена, журчанье речи, в которой причудливо сплелись, быть
может, сорок сороков разнообразнейших историй, и над всем -
привольно разливающийся, необычайно красивый напев; звенящие ноты,
которые хотели наполнить голову Джейка ослепительным белым светом.
И, распираемый такой огромной радостью, что она грозила разорвать
его на части, мальчик понял: это голос ~Согласия~, голос ~Света~,
голос ~Вечности~. Великий хор подтверждения, поющий на пустыре.
Поющий для него.
	И тут в колючих зарослях репейника Джейк увидел ключ... а
следом - розу.


17

	Ноги у Джейка предательски подкосились, и мальчик упал на
колени. Он смутно сознавал, что плачет, и еще более смутно - что слегка
намочил штаны. Не вставая с колен, он пополз вперед и потянулся к
лежавшему в зарослях репейника ключу. Это его простые очертания
снились Джейку:

<<рисунок со стр. 155 оригинала>>

	Он подумал: "Маленькая, похожая на s кривулька на конце - вот в
чем секрет".
	Пальцы Джейка сомкнулись на ключе, и голоса возвысились в
мелодичном крике торжества; возглас Джейка потонул в этом стройном
хоре. Мальчик увидел, как ключ в его пальцах на миг вспыхнул
нестерпимой сияющей белизной; ощутил, как вверх по руке судорогой
пробежал невероятно мощный разряд. Словно Джейк схватился за
провод под высоким напряжением, только боли не было.
	Раскрыв "Чарли Чух-Чуха", Джейк вложил ключ в книгу. Взгляд
мальчика вновь остановился на розе, и он понял: ~вот~ подлинный
ключ - ключ ко всему. Не вставая с колен, Джейк двинулся к цветку; лицо
его лучилось, глаза пылали, как озерца слепящего голубого огня.
	Роза росла из пучка невиданной лиловой травы.
	Стоило Джейку приблизиться к этому нездешне-лиловому
островку, как роза начала раскрывать бутон. Лепесток за потаенным
лепестком отверзала она темно-алое горнило, и каждый из них сжигала
собственная тайная ярость. Джейк в жизни не видел ничего столь
насыщенно, напряженно и абсолютно живого.
	Он потянулся грязной рукой к этому диву. Голоса принялись
выпевать его, Джейка, имя... и в самое сердце к мальчику проник
убийственный, беспощадный страх. Холодный, как лед, и тяжелый, как
камень.
	Что-то было не так. Джейк чувствовал некий диссонанс, подобный
глубокой уродливой царапине на бесценном произведении искусства или
губительной горячке, тлеющей под хладным челом больного.
	Это было что-то вроде червя. Червя, прогрызающего себе путь.
Что-то сродни неясной тени, рыщущей за поворотом дороги.
	Тут, явив желтый слепящий свет, для Джейка раскрылось сердце
розы, и все мысли мальчика смыла волна недоверчивого изумления. На
миг Джейку почудилось, будто он видит обычную пыльцу, наделенную
тем сверхъестественным сиянием, какое жило в каждом предмете на этой
заброшенной стройплощадке,- вот что он подумал, пусть даже никогда
не слыхал о пыльце у роз. Он нагнулся поближе и разглядел, что кружок -
средоточие слепящей желтизны - никакая не пыльца. ~Это было
солнце~: в середке у розы, росшей в лиловой траве, дышал жаром
исполинский кузнечный горн.
	Страх вернулся - теперь он перерос в подлинный ужас. "Она такая,
как надо,- проносилось в голове у Джейка,- здесь все такое, как надо, но
она может заболеть, по-моему, уже заболевает. Мне позволено
почувствовать столько ее боли, сколько я могу вынести... но в чем ее
болезнь? И чем я могу помочь?"
	Что-то вроде червя.
	Джейк чувствовал - вот оно бьется, точно больное гадкое сердце,
восстает на безмятежную красоту розы, визгливо сквернословит,
заглушая утешивший и подбодривший его хор голосов.
	Он нагнулся к розе еще ближе и увидел, что ее сердцевина - не
одно, а множество солнц... быть может, в яростной, но хрупкой
скорлупке помещались все сущие солнца.
	"Но роза больна. Она в страшной опасности".
	Зная, что прикосновение к этому сияющему микрокосму почти
наверняка означает смерть, но не в силах остановиться, Джейк потянулся
вперед. Жест этот был продиктован не любопытством, не ужасом -
сильнейшей, неизъяснимой потребностью защитить розу.


18

	Когда Джейк вновь пришел в себя, то поначалу понял только две
вещи: прошло очень много времени и голова у него раскалывается от
боли.
	"Что произошло? Меня ограбили?"
	Он перевернулся и сел. Голова опять взорвалась болью. Джейк
поднес руку к левому виску, а когда отнял, на пальцах осталась кровь.
Мальчик опустил глаза и увидел высовывающийся из сорной травы
кирпич. Его закругленный угол был чересчур уж красен.
	"Хорошо еще, не острый. Иначе я, верно, был бы уже на том свете
или в коме".
	Взглянув на запястье, Джейк с удивлением обнаружил там свои
часы. Не сверхдорогие, "Сейко", но в Нью-Йорке нельзя улечься баиньки
на пустыре и не лишиться своего имущества, дорогого ли, нет ли -
неважно. Всегда найдется кто-нибудь, кто с величайшей радостью
избавит вас от него. Джейку, похоже, повезло.
	Часы показывали шестнадцать пятнадцать. Он пролежал здесь,
ничего не сознавая и не воспринимая, самое малое шесть часов.
Вероятно, отец уже отрядил за ним фараонов. Ну и пусть. Джейку
казалось, что за пайперовский порог он вышел примерно тысячу лет
назад.
	На полпути к забору, отделявшему пустырь от Второй авеню,
Джейк остановился.
	~Что же~ все-таки произошло?
	Память по крупице воскрешала события. Прыжок через забор. Он
поскользнулся, подвернул ногу. Джейк нагнулся, потрогал щиколотку и
сморщился. Да, что было, то ~было~, сомневаться не приходится. Что
потом?
	Какое-то волшебство.
	Подобно старцу, ощупью пробирающемуся по полутемной
комнате, Джейк пустился блуждать среди воспоминаний - и нашел. Все
было напоено собственным светом. ~Все~ - даже пустые обертки и
бутылки из-под пива. Звучали голоса - они пели и наперебой
рассказывали тысячи историй.
	- И ~лица~,- пробормотал Джейк, невольно озираясь. Никаких
лиц он не увидел. Кучи кирпича были просто кучами кирпича, а заросли
бурьяна - зарослями бурьяна. Никаких лиц, но...
	...~они #были#. Твое воображение тут ни при чем~.
	Джейк был убежден в этом. Красота и запредельность,
составлявшие существо воспоминания, ускользали от него, но
случившееся казалось вполне реальным. Просто мгновения,
предшествовавшие обмороку, память мальчика запечатлела так, как
фотоаппарат фиксирует на пленке лучший день вашей жизни: по фото
можно будет (во всяком случае, в общих чертах) припомнить, каким был
этот день, но остановленные объективом мгновения пресны, скучны и
почти безжизненны.
	Джейк оглядел заброшенный клочок земли, где уже множились
лиловые предвечерние тени, и мысленно произнес: "Хочу, чтобы ты
вернулась. Хочу, чтобы ты опять стала такой, какой была".
	И увидел розу - она росла из пучка лиловой травы в двух шагах от
того места, где он упал. Сердце Джейка подкатило к горлу. Не обращая
внимания на резкую боль, простреливавшую ногу при каждом шаге,
мальчик, спотыкаясь, побрел назад, к розе. Как язычник у алтаря, он пал
перед розой на колени и, широко раскрыв глаза, подался вперед.
	"Это просто роза. Самая обычная роза. А трава..."
	Джейк увидел, что и трава самая обычная. Просто трава.
Нормальная зеленая трава, ~забрызганная~ чем-то лиловым. Взгляд
Джейка скользнул чуть дальше и натолкнулся на островок бурьяна в
синих брызгах. На раскидистом кусте репейника справа от Джейка
виднелись следы сразу двух красок, красной и желтой. А за кустом
небольшой горкой валялись пустые банки из-под краски. Сорта
"Глянцевая", если верить этикеткам.
	"Вот оно, твое чудо. Обыкновенные брызги краски. Просто в
голове у тебя была такая каша, что ты вообразил, будто видишь..."
	Ерунда.
	Джейк знал, ~что~ видел и ~что~ видит сейчас. "Маскировка,-
прошептал он.- Роза была здесь; была-была. ~Все~ было. И... есть,
никуда не делось".
	Теперь, когда к нему постепенно возвращалась ясность мысли,
Джейк вновь ощутил присутствие неиссякаемой гармонической силы,
присущей этому месту. Хор по-прежнему звучал, многоголосье не
утратило своей ласкающей слух стройности, хотя сейчас напев был еле
слышен и долетал словно издалека. Поглядев на гору строительного
мусора, Джейк увидел притаившееся среди кирпича и битых пластов
старой штукатурки едва различимое лицо женщины со шрамом на лбу.
	- Элли? - пробормотал мальчик.- Ведь ты - Элли?
	Вопрос остался без ответа. Лицо исчезло. Перед глазами Джейка
снова была только малопривлекательная куча кирпича и штукатурки.
	Мальчик опять посмотрел на розу. И заметил, что в ней нет того
темного багрянца, какой живет в сердце пылающего горна; венчик был
словно присыпан пылью - тускло-розовый, с крапинками. Этой красоте
недоставало совершенства. Некоторые лепестки свернулись, у других
края засохли и побурели. Такого не встретишь у ухоженных цветов в
цветочных магазинах. Джейк решил, что эта роза - дикая.
	- Ты очень красивая,- сказал он и еще раз потянулся притронуться
к цветку.
	Ветра не было и в помине, но роза кивнула ему, вытянулась,
подставляя головку. Всего на миг подушечки пальцев Джейка коснулись
лепестков - гладких, бархатистых, на диво живых - и мальчику
почудилось, что звучавший вокруг хор голосов набрал силу.
	- Роза, ты больна?
	Конечно, ответа Джейк не получил. Мальчик убрал пальцы от
блекло-розовой чашечки цветка, и роза еще раз качнула головкой,
возвращаясь в исходное положение,- спокойная, роскошная, но всеми
позабытая красавица среди заляпанных краской сорняков.
	"А разве розы цветут в это время года? - удивился Джейк.-
~Дикие~ розы? И вообще, с чего бы дикой розе расти на пустыре? А если
здесь выросла одна, почему нет других?"
	Он еще немного постоял на четвереньках; потом сообразил, что
можно проторчать здесь, глядя на розу, до вечера (а то и до скончания
века) и ни на йоту не продвинуться к разгадке тайны. Джейку
посчастливилось на секунду увидеть цветок так, как он видел все на этом
заброшенном и захламленном пятачке городской земли - без маски, в
настоящем обличье, отринувшим камуфляж - и теперь ему хотелось
увидеть это снова. Но хотеть - не всегда значит мочь.
	Пора было идти домой.
	Джейк увидел, что неподалеку лежат книжки, купленные им в
"Манхэттенском пиршестве ума". Когда он поднимал их, из "Чарли Чух-
Чуха" выскользнул и упал в лохматые сорняки какой-то блестящий
серебристый предмет. Осторожно, стараясь щадить больную ногу,
Джейк нагнулся и подобрал его. Хор голосов как будто бы вздохнул и
зазвучал громче, затем монотонный напев вновь стал почти неслышен.
	- Значит, и это тоже было на самом деле,- пробормотал мальчик.
Он провел кончиком большого пальца по бородке ключа, касаясь
грубоватых выступов, спускаясь в нехитрые выемки. Погладив плавный
изгиб закорючки, которой заканчивалось последнее углубление, Джейк
засунул ключ в боковой карман штанов, на самое дно, и захромал
обратно к дощатой изгороди.
	У самого забора, когда он уже собирался перелезать, его вдруг
настигла ужасная мысль.
	"Роза! Что, если кто-нибудь забредет сюда и сорвет ее?"
	У мальчика вырвался тихий стон ужаса. Он обернулся и почти
сразу нашел глазами розу; теперь она притаилась глубоко в тени
соседнего здания - крохотное розовое пятнышко в полумраке,
беззащитная, прекрасная и одинокая.
	"Я не могу оставить ее - я должен ее охранять!"
	Но в голове у него зазвучал чей-то голос - несомненно, голос
человека, встреченного Джейком на постоялом дворе, в странной иной
жизни. ~"Никто ее не сорвет. Никакой вандал не сомнет ее каблуком,
ибо ее красота будет нестерпима его тусклому взору. От подобных
напастей она умеет защищаться сама. Опасность в другом".
	На Джейка нахлынуло чувство глубокого облегчения.
	"Можно мне снова придти сюда и взглянуть на нее? - спросил он у
призрачного голоса.- Когда будет муторно на душе, или если голоса
вернутся и снова начнут спорить. Можно мне будет снова придти сюда,
взглянуть на нее и немножко отдохнуть?"
	Голос не отвечал, и, несколько секунд понапрягав слух, Джейк
решил, что беседа закончена. Он сунул "Угадай-дай-дай!" и "Чарли Чух-
Чуха" за пояс штанов (увидев при этом, что они перемазаны грязью и
обсыпаны репьями) и крепко ухватился за забор. Он подтянулся,
перемахнул на другую сторону и вновь соскочил на тротуар Второй
авеню, позаботившись о том, чтобы приземлиться на здоровую ногу.
	Движение на улице заметно оживилось, прибавилось и машин, и
пешеходов: рабочий день закончился, все спешили домой. Кое-кто
обратил внимание на неуклюже спрыгнувшего с забора чумазого
парнишку в порванном блейзере и вылезающей из-под него
незаправленной рубахе, но таких было немного. Чудаки для жителей
Нью-Йорка зрелище привычное.
	Джейк на секунду задержался у забора, охваченный ощущением
утраты. Впрочем, до него дошло и кое-что другое: спорящих голосов по-
прежнему было не слыхать. Небольшое, но достижение.
	Мальчик поглядел на забор, и намалеванные с помощью
распылителя вирши так и бросились ему в глаза - быть может, потому,
что краска была одного цвета с розой.
	- ЧЕРЕПАХА-великанша держит Землю на спине,- пробормотал
Джейк.- Неохватная такая - не приснится и во сне.- Он вздрогнул.- Ну и
денек! Мамочки мои!
	Он повернулся и медленно захромал в сторону дома.


19

	Должно быть, привратник позвонил наверх сразу, как Джейк
вошел в вестибюль, потому что, когда лифт открылся на пятом этаже,
там уже стоял отец. Элмер Чэмберс был в линялых джинсах и
ковбойских сапожках, превращавших его пять футов десять дюймов в
прославленные и великолепные шесть. На голове топорщился короткий
ежик черных волос; сколько Джейк себя помнил, у отца всегда был вид
человека, взбудораженного только что пережитым огромным
потрясением. Едва Джейк вышел из лифта, Чэмберс схватил его за руку
повыше локтя.
	- Посмотри на себя! - Взгляд отца прыгал вверх-вниз; от него не
ускользнула ни грязь на лице и руках сына, ни засохшая кровь на виске и
на щеке, ни пропыленные штаны, ни порванный блейзер, ни репей,
украсивший галстук Джейка, точно причудливая булавка.- Иди-ка, иди
сюда! Где тебя носило, черт возьми? Мать чуть не рехнулась!
	Не дав Джейку возможности ответить, отец втащил его в квартиру.
Джейк увидел Грету Шоу, стоявшую в арке, которая соединяла столовую
с кухней. Экономка со сдержанным сочувствием взглянула на него и
поскорее исчезла, не желая случайно попасться на глаза "барину".
	Мать сидела в своем любимом кресле-качалке. При виде Джейка
она встала - не ~вскочила~, не кинулась через прихожую, чтобы покрыть
сына поцелуями и осыпать бранью,- просто встала и подошла к нему. По
ее глазам мальчик догадался, что с полудня она приняла по меньшей
мере три таблетки валиума. Может быть, и четыре. Родители - оба -
твердо верили, что химия улучшает жизнь.
	- У тебя ~кровь~! Ну где же ты бы-ыл? - Интеллигентный голос
выпускницы Вассара.<<*20>> Словно в дом пришел знакомый,
попавший в мелкую аварию.
	- Гулял,- ответил Джейк.
	Отец грубо встряхнул его. Захваченный врасплох, Джейк
споткнулся и наступил на больную ногу. Снова вспыхнула острая боль, и
мальчик внезапно разозлился. По его мнению, отец взбеленился вовсе не
потому, что сын исчез из школы, оставив там лишь свое безумное
сочинение; отец бесился оттого, что у Джейка хватило нахальства
пустить коту под хвост ~его~, Элмера Чэмберса, драгоценное
расписание.
	До этого момента своей жизни Джейк испытывал к отцу только
три осознанных чувства: недоумение, страх и своего рода робкую
смущенную любовь. Теперь на поверхность поднялись четвертое и пятое,
злость и отвращение. К этим неприятным чувствам примешивалась
тоска по дому. Ее-то и было сейчас в Джейке больше всего: она, словно
дым, пропитывала собой все остальное. Джейк глядел на залитые
румянцем гнева щеки отца, на уморительную стрижку, и ему хотелось
вновь очутиться на пустыре, смотреть на розу и слушать хор. "Этот дом
мне больше не дом,- подумал он.- У меня есть дело, его нужно сделать.
Если б я только знал, что это".
	- Убери руки,- сказал он.
	- ~Что~ ты сказал? - Чэмберс-старший широко раскрыл налитые
кровью глаза. Белки были очень красные; Джейк догадался, что за
сегодняшний день отец успел изрядно поуменьшить свой запас
волшебного порошка и перечить ему, вероятно, не стоит, но тем не менее
чувствовал твердое намерение перечить. Он - не мышка, угодившая в
зубы к коту-садисту, и не позволит, чтобы его трепали и трясли. Ни
сейчас. Ни потом. Пожалуй, никогда. Мальчик вдруг понял, что его
злость произрастает, главным образом, из одного простого факта -
~поговорить~ с родителями о том, что произошло - ~все еще~
происходит,- он не может. Они давным-давно закрыли перед ним все
двери.
	"Но у меня есть ключ",- подумал Джейк и нащупал его сквозь
ткань брюк. Откуда-то выплыл обрывок странного стишка: ~"Если
хочешь приключений, если ты устал скучать - не откладывай на завтра,
прогуляйся вдоль ЛУЧА"~.
	- Я сказал, отпусти,- повторил он.- Я подвернул ногу, и ты делаешь
мне больно.
	- Я тебе сейчас все остальное подверну - попробуй только не...
	Почувствовав внезапный прилив сил, Джейк вцепился в отцовскую
руку, больно державшую его пониже плеча, и яростно отбросил ее. Отец
разинул рот.
	- ~Я~ у тебя ~не работаю~,- сказал Джейк.- Я твой ~сын~,
припоминаешь? Если нет, сходи глянь на фотографию - она у тебя на
письменном столе.
	Верхняя губа Чэмберса-старшего поползла вверх, открывая
идеально ровные зубы. В этом оскале на каждую часть бешенства
приходились две части удивления.
	- Не сметь так со мной разговаривать, мистер! Где твое уважение к
родителям, черт побери?
	- Не знаю. Может быть, потерял по дороге домой.
	- Ты самовольно уходишь с занятий, весь день шляешься, а теперь
стоишь тут, поганец, раззявив пасть и нагло дрищешь словами...
	- Хватит! Перестаньте! - крикнула мать Джейка. Несмотря на
транквилизаторы, в ее голосе звучали близкие слезы.
	Отец Джейка хотел было снова схватить сына за руку, но
передумал. Возможно, определенную роль здесь сыграла та
удивительная сила, с какой Джейк секундой раньше оторвал от себя его
пальцы. Или, быть может, то, что светилось во взгляде мальчика.
	- Я хочу знать, где ты был.
	- Гулял. Я же сказал. И ~больше~ я тебе ничего говорить не
собираюсь.
	- Хрена с два! Директор школы звонил, твой учитель французского
~явился~ сюда, и у обоих было к тебе ~beacoup~ <<*25>> вопросов!
Как и у меня. Так вот, я хочу получить ~ответы~!
	- Ты весь в грязи,- заметила мать и робко прибавила: - Джонни, на
тебя напали? Ограбили? Ты сбежал с уроков, и на тебя напали и
ограбили?
	- Да не грабил его никто, не грабил! - рявкнул Элмер Чэмберс.-
Вон, часы как были при нем, так и остались, не видишь, что ли?
	- Но у него голова в крови.
	- Все в порядке, ма. Я просто набил шишку.
	- Но...
	- Ладно, я пошел спать. Я жутко устал. Если утром захотите
поговорить - всегда пожалуйста. Может, завтра мы сумеем до чего-
нибудь договориться. А сейчас мне совершенно нечего сказать.
	Отец шагнул следом за ним, протягивая руку.
	- ~Элмер, не надо!~ - мать почти кричала.
	Чэмберс словно не слышал. Он ухватил Джейка за шиворот.
	- Я т-тебе дам уходить...- начал он, и тут Джейк круто повернулся
на каблуках, выдрав свой блейзер из его руки. Шов справа под мышкой,
и без того уже натянутый, с треском лопнул.
	Увидев пылающие глаза Джейка, отец отступил. Его ярость
потухла, потесненная чем-то вроде ужаса. "Пылающие" не было
метафорой; казалось, в глазах Джейка действительно бушует огонь. У
матери вырвался бессильный короткий крик, она зажала рот рукой,
сделала два широких неверных шага назад и шумно упала в кресло-
качалку.
	- ~Оставь... меня... в покое~,- раздельно произнес Джейк.
	- Да ~что~ с тобой? - изменившимся голосом, почти жалобно
спросил отец.- Что с тобой стряслось, черт подери? Ты в первый день
экзаменов срываешься из школы, не сказав никому ни слова,
возвращаешься грязный с головы до ног... и ведешь себя так, точно ты
спятил.
	Вот, пожалуйста - ~ведешь себя так, точно ты спятил~. То, чего
Джейк опасался с тех самых пор, как три недели назад начал слышать
голоса. Однако сейчас, когда Страшное Обвинение уже прозвучало,
Джейк обнаружил, что не слишком-то испуган,- возможно, потому, что
его собственные мысли наконец перестали крутиться возле этой
проблемы. Да, с ним что-то стряслось. С ним что-то ~происходит~. Но с
головой у него все в порядке. По крайней мере, пока что.
	- Поговорим утром,- повторил мальчик. Он прошел через
столовую - отец больше не пытался помешать ему - и уже выходил в
коридор, как вдруг его остановил встревоженный голос матери:
	- Джонни... с тобой ~действительно~ все в порядке?
	Что ответить? Да? Нет? И да и нет? Ни да, ни нет? Но голоса
молчали, и это уже было нечто. Собственно, это было очень немало.
	- Более чем,- сказал наконец Джейк. Он прошел к себе и
решительно закрыл за собой дверь. Она с треском захлопнулась, не менее
решительно отрезав его от окружающего мира, и этот звук наполнил
мальчика невыразимым облегчением.


20

	Он немного постоял у двери, прислушиваясь. Голос матери едва
шелестел, отец говорил чуть громче.
	Мать сказала что-то о крови и о враче.
	Отец сказал, что парень в полном порядке; единственное, что не
так,- у парня не рот, а помойка, и оттуда сыплется всякая гадость, но уж с
этим он разберется.
	Мать сказала что-то насчет "успокойся".
	Отец сказал, что он ~спокоен~.
	Мать сказала...
	Он сказал, она сказала; ля-ля - тополя. Джейк любил отца и мать,
любил, несмотря ни на что - в этом он был твердо уверен,- но ~другие~
сегодняшние события уже стали совершившимся фактом, и это
необходимо влекло за собой все новые события.
	Отчего? Оттого, что с розой творилось что-то неладное. А может
быть, оттого, что Джейк устал скучать и хотел приключений... хотел
опять увидеть ~его~ глаза, голубые, как небо над постоялым двором.
	Джейк медленно прошел к письменному столу, на ходу стаскивая
блейзер. Куртка была здорово попорчена - один рукав почти полностью
оторван, подкладка обвисла, как парус в штиль. Бросив блейзер на
спинку стула, Джейк сел и положил книжки на стол. Последние полторы
недели мальчик спал плохо, но сегодня думал выспаться - он не помнил,
чтобы когда-нибудь так уставал. Утро вечера мудренее, и, проснувшись,
он, возможно, поймет, что делать.
	В дверь легонько постучали, и Джейк настороженно повернулся на
стук.
	- Это миссис Шоу, Джон. Можно к тебе на минутку?
	Он улыбнулся. Миссис Шоу - ну конечно же, миссис Шоу.
Родители избрали ее парламентером. Или, лучше сказать, переводчиком.
	"Сходите к нему,- должно быть, сказала мать.- Вам он расскажет,
что с ним творится. Я - его мать, этот шмыгающий носом человек с
воспаленными глазами - его отец, а вы всего лишь экономка, но вам он
расскажет то, чего не расскажет нам. Потому что вы видите его чаще,
чем мы оба, и, может быть, говорите на его языке".
	"У нее в руках поднос",- подумал Джейк. Открыв дверь, он
улыбнулся.
	Миссис Шоу действительно держала поднос. На нем лежали два
сэндвича, клинышек яблочного пирога и стоял стакан шоколадного
молока. Миссис Шоу смотрела на Джейка со слабым беспокойством,
словно мальчик мог броситься на нее и укусить. Джейк поглядел поверх
ее плеча в коридор, но никаких признаков родителей не обнаружил. Он
представил себе, как мать с отцом сидят в гостиной, встревоженно
прислушиваясь.
	- Я подумала, вдруг ты захочешь перекусить,- сказала миссис Шоу.
	- Да, спасибо.- Собственно, Джейк был голоден, как волк: в
последний раз он ел утром, за завтраком. Он посторонился; миссис Шоу
вошла (наградив его при этом еще одним подозрительным взглядом, в
котором читалось недоброе предчувствие) и поставила поднос на стол.
	- Ой, смотри-ка,- удивилась она и взяла "Чарли Чух-Чуха".- Когда
я была маленькая, у меня тоже была такая книжка. Сегодня купил,
Джонни?
	- Да. Они попросили вас выяснить, чем я занимался, да?
	Миссис Шоу кивнула. Никакой игры, никакого притворства. Ее
попросили выполнить рядовую, не слишком приятную работу, все равно
как вынести поднос - ничего больше. "Если хочешь, можешь поделиться
со мной,- говорило ее лицо,- а можешь и промолчать. Ты мне нравишься,
Джонни, но, как ни крути, откровенно говоря, меня это ни капли не
трогает. Я просто работаю здесь и уже задержалась на час сверх своего
обычного времени".
	Это вынужденное немое объяснение не оскорбило Джейка;
напротив, оно еще больше успокоило его. Миссис Шоу тоже входила в
число тех его знакомых, с кем он почти дружил... но Джейк думал, что,
возможно, к миссис Шоу определение "друг" приложимо в большей
степени, чем к любому из его однокашников, не говоря уж об отце или
матери. Миссис Шоу, по крайней мере, вела себя честно. Она не делала
реверансов. В конце месяца все вписывалось в счет, а кроме того, она
~всегда~ срезала корки с хлеба для сэндвичей.
	Джейк взял сэндвич и откусил большой кусок. Сэндвич оказался с
болонской колбасой и сыром, его любимый. Еще одно очко в пользу
миссис Шоу: она наперечет знала любимые блюда Джейка. А вот миссис
Чэмберс до сих пор не избавилась от представления, будто сын любит
кукурузу в початках и ненавидит брюссельскую капусту.
	- Скажите им, пожалуйста, что со мной все в порядке,- попросил
он,- а отцу передайте, я очень жалею, что нагрубил ему.
	Ни о чем он не жалел, но отцу не было нужно раскаяние. Отец
хотел лишь ~выражения~ сожалений. Едва только миссис Шоу передаст
ему извинения Джейка, он успокоится и примется повторять себе старую
ложь - "я выполнил свой отцовский долг, все хорошо, все хорошо, куда
ни глянь, все хорошо".
	- Я очень много занимался, как-никак экзамены на носу,- пояснил
Джейк, прожевывая сэндвич,- и сегодня утром все это меня... придавило,
что ли. Столбняк какой-то нашел. Мне показалось, если я не выберусь
оттуда, я задохнусь.- Он потрогал запекшуюся ссадину на лбу.- А про это
скажите, пожалуйста, маме, пусть не переживает. Никто на меня не
нападал - сам дурак. Парень с почтамта катил тележку, а я не заметил, ну
и наскочил. Царапина-то ерундовая. В глазах не двоится, а теперь уже и
голова прошла.
	Миссис Шоу кивнула.
	- Могу себе представить, как так вышло - сильная школа, высокие
требования и прочее. Ты и струхнул. Ничего позорного в этом нет,
Джонни. Но последние недели две ты ~действительно~ ходил сам не
свой.
	- Я думаю, дальше все будет нормально. Ну, может, придется
переписать английский, "Итоговое эссе", но...
	- Ох ты! - перебила миссис Шоу. По ее лицу скользнула тень
тревоги. "Чарли Чух-Чух" вернулся на письменный стол.- Чуть не
забыла! Твой учитель французского кое-что для тебя оставил. Сейчас
принесу.
	Она вышла из комнаты. Джейк надеялся, что не слишком
встревожил мистера Биссетта (француз был отличный дядька), но что-то
подсказывало ему: коль скоро Биссетт явился сюда собственной
персоной, он, должно быть, обеспокоен не на шутку. Джейку отчего-то
казалось, что появление преподавателей школы "Пайпер" в домах
учеников - большая редкость. Он стал гадать, что же оставил мистер
Биссетт, и не сумел придумать ничего лучше, чем приглашение
побеседовать с мистером Хочкинсом, школьным психиатром. Утром
Джейк запаниковал бы. Сейчас это его не испугало.
	Сейчас важнее всего была роза.
	Джейк вгрызся во второй бутерброд. Миссис Шоу оставила дверь
открытой, снизу долетали голоса. Судя по тону разговора, родители
поостыли. Джейк залпом проглотил молоко и схватил тарелку с
яблочным пирогом. Несколько секунд спустя вернулась миссис Шоу.
Она несла очень знакомую синюю папку.
	Джейк обнаружил, что в конечном счете его страх прошел не
бесследно. Разумеется, к этому времени новость уже разнеслась по школе
и предпринимать что-либо было поздно, но тем не менее Джейк не
находил ничего приятного в том, что все - и учителя и ученики - знают:
Чэмберс чокнулся. Знают и судачат о нем.
	К верхней крышке папки канцелярской скрепкой был приколот
небольшой конверт. Джейк отцепил его, вскрыл и поднял глаза на
миссис Шоу.
	- Как там предки? - спросил он.
	Она позволила себе коротко улыбнуться.
	- Твой отец хотел, чтобы я спросила, отчего ты попросту не сказал
ему, что у тебя Экзаменационная Лихорадка. Он говорит, что в детстве
раз или два сам ее подхватывал.
	Джейк был потрясен; отец никогда не принадлежал к тем людям,
что с удовольствием ударяются в воспоминания, начинающиеся словами
"а знаете, когда я был маленький..." Джейк попытался представить себе
отца мальчишкой с тяжелым случаем Экзаменационной Лихорадки и
обнаружил, что это ему удается плохо - воображения хватало только на
пренеприятный образ задиристого карлика в пайперовской футболке,
карлика в сшитых на заказ ковбойских сапожках, карлика с короткими
черными волосами, торчком вздымающимися надо лбом.
	Записка была от мистера Биссетта.

	$~"Дорогой Джон,
	Бонни Эйвери сказала мне, что ты сегодня ушел пораньше. Она
очень тревожится за тебя, да и я тоже, хотя в нашей практике это отнюдь
не первый случай, особенно во время экзаменационных недель.
Пожалуйста, завтра первым делом загляни ко мне, хорошо? Любые твои
проблемы разрешимы. Коль скоро тебя угнетает необходимость сдавать
экзамены (хочу повторить: такое случается ~сплошь и рядом~), можно
устроить так, что сдача будет отсрочена. Наша главная забота - твое
благополучие и процветание. Позвони мне сегодня вечером, если
захочешь; связаться со мной можно по телефону 555-7661. Я буду там до
полуночи.
	Помни, что всем нам ты очень симпатичен и все мы на твоей
стороне.
	~A votre sante~,<<*26>>
	Х. Биссетт"~$

	Джейк чуть не заплакал. Мистер Биссетт открыто выразил свою
тревогу - замечательно, но в коротком письмеце между строк
угадывалось и кое-что иное, гораздо более чудесное: теплота, участие,
попытка (пусть основанная на ложных представлениях) понять и
поддержать.
	В низу листка мистер Биссетт нарисовал стрелочку. Джейк
перевернул записку и прочел следующее:
	"Кстати, Бонни попросила меня заодно переслать тебе вот это -
поздравляю!"
	~"Поздравляю"~? Это как же понимать, черт возьми?
	Джейк быстро раскрыл синюю папку. К первой странице его
"Итогового эссе" был подколот лист бумаги с грифом "СО СТОЛА
БОНИТЫ ЭЙВЕРИ". С растущим изумлением Джейк читал тонкую,
угловатую чернильную вязь:

	$~"Джон!
	Харви, без сомнения, облечет в слова то беспокойство, какое мы
все испытываем,- на это он большой мастер - а потому позволь мне
ограничиться комментарием к твоему "Итоговому эссе", которое я
прочла и оценила за время свободного урока. Сочинение ошеломляет
своей оригинальностью. Ни одна из ученических работ, прочитанных
мною за последние несколько лет, не идет с ним ни в какое сравнение. Ты
вдохновенно используешь инкрементный повтор ("...и это истина"), но,
конечно, инкрементный повтор, в сущности, лишь ловкий прием.
Подлинная же ценность сочинения в его ~символичности~, заявленной с
самого начала изображениями поезда и двери на титульном листе и
великолепно выдержанной до самого финала. Логическое завершение
символического мотива достигается изображением "черной башни",
которое я расцениваю как заявление, что банальные амбиции не только
ложны, но и опасны.
	Я не претендую на понимание всех символов (например,
"Владычица Теней", "стрелок"), но кажется ясным, что ~сам ты~ -
"Невольник" (школы, общества и т.д.) и что система образования - это
"Говорящий Демон". Возможно ли, что "Роланд" и "стрелок" - одна и та
же властная, авторитарная фигура... быть может, твой отец? Меня так
заинтриговала подобная возможность, что я посмотрела в твоем личном
деле, как его зовут. Констатирую: зовут его Элмер, однако замечу и
следующее: его второй инициал - "Р".
	Мне это представляется крайне пикантным. А может быть,
выбранное тобой имя - символ ~двойной~, своим появлением обязанный
не только твоему отцу, но и поэме ~Роберта~ Браунинга "Чайльд
Роланд"? Вопрос, который я не стала бы задавать большей части
учеников - но, конечно, я знаю, как ты всеяден, когда дело касается
чтения!
	Как бы то ни было, твоя работа произвела на меня сильнейшее
впечатление. Учеников младших классов частенько привлекает манера
письма, условно называемая "поток сознания", но им редко удается
контролировать этот поток. Ты проделал выдающуюся работу по
единению потока сознания с языком символов.
	Браво!
	Забеги ко мне, как только вновь окажешься "у дел",- хочу обсудить
с тобой возможность публикации данной работы в первом выпуске
ученического литературного журнала в будущем году.
	Б.Эйвери.
	P.S. Если сегодня ты ушел из школы из-за того, что внезапно
усомнился в моей способности понять такое неожиданно богатое
"Итоговое эссе", надеюсь, я успокоила твои сомнения"~.$

	Джейк выдернул листок из-под скрепки, открыв титульный лист
своего сногсшибательно оригинального и богатого символами
"Итогового эссе". Там авторучка мисс Эйвери красными чернилами
начертала и обвела кружком оценку: "Отлично с плюсом". Пониже
значилось: "ПРЕВОСХОДНАЯ РАБОТА!!!"
	Джейка разобрал смех.
	Весь день - долгий, страшный, повергающий в смятение,
наполняющий то радостью, то ужасом таинственный день - сгустился и
выплеснулся раскатами оглушительного заливистого хохота. Джейк
повалился на стул, запрокинув голову и хватаясь за живот. Он смеялся до
слез, до хрипоты; едва он начинал успокаиваться, ему всякий раз
попадалась на глаза какая-нибудь строчка из доброжелательного
критического отзыва мисс Эйвери - и его опять расхватывало. Он не
видел, как отец подошел к двери, озадаченно и настороженно поглядел
на него и вновь удалился, покачивая головой.
	Наконец Джейк спохватился, что миссис Шоу все еще сидит у него
на кровати, глядя с выражением дружелюбного безразличия,
подкрашенного слабым любопытством. Он попытался заговорить, но
едва открыл рот, как опять прыснул.
	"Надо остановиться,- подумал он.- Надо остановиться, не то
помру. Кондрашка хватит. Или разрыв сердца. Или..."
	Тут он подумал: "Интересно, что она углядела в ~чух-чух, чух-
чух~?", и снова принялся дико хохотать.
	Наконец приступы гомерического смеха пошли на убыль,
постепенно сменяясь хихиканьем. Утерев рукавом льющиеся из глаз
слезы, Джейк сказал:
	- Простите, миссис Шоу - просто я... ну... получил за "Итоговое
эссе" "Отлично с плюсом". Эссе оказалось такое... такое богатое... и
очень сим... сим...
	Но закончить Джейк не сумел. Он снова сложился пополам от
смеха, держась за ноющий живот.
	Улыбаясь, миссис Шоу встала.
	- Отлично, Джон. Я очень рада, что все обернулось так хорошо.
Уверена, твои родные тоже порадуются. Но я страшно задержалась...
пожалуй, попрошу привратника вызвать мне такси. Доброй ночи, спи
спокойно.
	- Доброй ночи, миссис Шоу,- сказал Джейк, с усилием сохраняя
спокойствие.- Спасибо вам.
	И, едва за ней закрылась дверь, опять захохотал.


21

	В течение следующего получаса к Джейку по отдельности
заглянули и мать, и отец. Они в самом деле успокоились, а оценка
"отлично с плюсом" на "Итоговом эссе" Джейка, кажется, успокоила их
еще больше. Джейк принял родителей, сидя за письменным столом над
раскрытым учебником французского, однако в действительности не
только не смотрел в текст, но даже не собирался смотреть. Он просто
ждал, чтобы предки ушли и дали ему возможность внимательно изучить
купленные днем книжки. Мальчику казалось, что ~настоящие~
испытания еще поджидают где-то за горизонтом, и ему отчаянно
хотелось их выдержать.
	Примерно в без четверти десять, минут через двадцать после ухода
матери (она пробыла недолго, и цель ее короткого визита так и осталась
неясной), в комнату Джейка просунул голову отец. В одной руке Элмер
Чэмберс держал сигарету, в другой - стакан с шотландским виски.
Джейку отец показался не просто более-менее спокойным, а почти
заторможенным. Интересно, мелькнула у мальчика равнодушная мысль,
он что, долбанул мамину заначку валиума?
	- Ты в норме, парень?
	- Да.- Джейк снова стал тем маленьким опрятным мальчуганом,
который всегда полностью владел собой. Взгляд, обращенный им на
отца, уже не пламенел - он был тусклый, непроницаемый.
	- Я насчет давешнего... ты уж извини.- Просить прощения Элмер
Чэмберс не привык, и получалось у него неважнецки. Джейк вдруг
почувствовал легкую жалость к отцу.
	- Да ладно.
	- Денек - врагу не пожелаешь,- пожаловался отец, вертя в руках
пустой стакан.- Может, забудем, что было, и дело с концом? - Он
говорил так, будто эта замечательная разумная мысль пришла ему в
голову только что.
	- Я уже забыл.
	- Ну и хорошо.- В тоне отца звучало облегчение.- Самое время тебе
отправляться спать, верно? А то завтра пойдет писать губерния -
объяснения, проверки...
	- Уж наверное,- согласился Джейк.- Как ма, ничего?
	- Отлично. Лучше всех. Я буду в кабинете. Накопилась уйма
бумажной работы, и все нужно сделать за сегодняшний вечер.
	- Пап?
	Отец настороженно оглянулся.
	- Как твое полное имя? Элмер, а дальше?
	Что-то в лице отца подсказало Джейку, что оценку на "Итоговом
эссе" он видел, но не потрудился прочесть ни само сочинение, ни
критический отзыв мисс Эйвери.
	- Дальше? Никак. Инициал, как у Трумэна - "Гарри С.". Только у
меня - "Р". А что?
	- Просто любопытно,- ответил Джейк.
	В присутствии отца ему как-то удавалось сохранять
самообладание... но едва дверь за Элмером Чэмберсом закрылась,
мальчик кинулся к кровати и уткнулся лицом в подушку, чтобы
заглушить очередной приступ безудержного хохота.


22

	Убедившись, что последний пароксизм смеха миновал (хотя
редкие смешинки еще клокотали в горле - так при землетрясении за
главным толчком следуют мелкие и слабые) и что отец, должно быть,
благополучно заперся в кабинете с сигаретами, виски, бумагами и
флакончиком белого порошка, Джейк вернулся к столу, включил
настольную лампу и раскрыл "Чарли Чух-Чуха". Бросив беглый взгляд
на страницу с выходными данными, он увидел, что впервые книга вышла
в пятьдесят втором году; его экземпляр представлял четвертое издание.
Джейк заглянул в конец книги, но никакой информации об авторе, Берил
Ивенс, не нашел. Он возвратился к началу, посмотрел на картинку
(допотопный паровозик; в будке машиниста усмехающийся блондин),
вгляделся (усмешка светловолосого машиниста при ближайшем
рассмотрении оказалась гордой улыбкой) и начал читать.

	$Боб Брукс водил поезда Межземельской железнодорожной
компании на линии Сент-Луис - Топека. Боб Брукс был самым лучшим
машинистом Межземельской железнодорожной компании, а Чарли -
самым лучшим паровозом!
	Чарли был Паровоз Марки Четыре-Ноль-Два-Икс-Пресс, и
одному только машинисту Бобу дозволялось подыматься на его высокое
сиденье и гудеть в гудок. "УУ-УУУ" гудка Чарли знали все, и всякий раз,
заслышав этот голос, летящий над ровными просторами канзасских
степей, люди говорили: "Вот едут Чарли и Машинист Боб, самая
быстрая команда от Сент-Луиса до Топеки!"
	Девчонки и мальчишки выскакивали из домов посмотреть, как
Чарли и Машинист Боб поедут мимо. Машинист Боб всякий раз
улыбался и махал им рукой. Ребятишки улыбались и махали в ответ.
	У Машиниста Боба был особый секрет. Только он один знал, что
Чарли Чух-Чух по самому-пресамому настоящему живой. Как-то раз на
перегоне между Топекой и Сент-Луисом Машинист Боб услыхал пение -
тихое-тихое и басистое.
	- Кто это со мной в кабине? - сурово спросил Машинист Боб.$

	- Лечиться надо, Машинист Боб,- пробормотал Джейк и
перевернул страницу. На картинке Боб, нагнувшись, заглядывал Чарли
под топку. Джейк задался вопросом, кто же ведет поезд и следит за
дорогой, высматривая на рельсах коров (не говоря уж о мальчишках и
девчонках), пока Машинист Боб занят ловлей зайца, и заключил, что
Берил Ивэнс в поездах разбиралась слабо.

	$- Не тревожься,- послышался чей-то хриплый голосок.- Это я.
	- Кто это "я"? - спросил Машинист Боб. Он говорил своим самым
внушительным, самым суровым голосом, поскольку все еще думал, что
его кто-то разыгрывает.
	- Я, Чарли,- отвечал хриплый голосок.
	- Три ха-ха! - воскликнул Машинист Боб.- Паровозы не умеют
говорить! Может, я не семи пядей во лбу, но уж это-то я знаю! Коли ты -
Чарли, так, сдается мне, сумеешь сам дать гудок!
	- Ясное дело,- отозвался хриплый голосок, и только он это сказал,
как гудок оглушительно загудел, и над равнинами Миссури раскатилось:
"УУ-УУУ!"
	- Батюшки-светы! - ахнул Машинист Боб.- Да это и ~впрямь~ ты!
	- Вот видишь,- сказал Чарли Чух-Чух.
	- Как же это я до сих пор не знал, что ты живой? - спросил
Машинист Боб.- Почему раньше ты никогда со мной не разговаривал?
	Тогда Чарли своим хриплым голоском спел Машинисту Бобу
песенку. Вот эту:$

		~Не приставай с вопросами, играть мне недосуг -
		Стучу-кручу колесами: тук-тук, тук-тук, тук-тук.
		Зима, весна ли, осень - по рельсам я качу,
		Трудяга-паровозик по имени Чух-Чух.
		Мечта моя простая: под небом голубым
		Бежать, не уставая,- чух-чух, колечком дым!
		И я хотел бы только (скажу вам - не совру),
		Чтоб оставалось все, как есть, покуда не умру!~

	$- Надеюсь, мы с тобой еще не раз потолкуем в дороге? - спросил
Машинист Боб.- Мне это по душе.
	- Непременно потолкуем,- пообещал Чарли.- Я люблю тебя,
Машинист Боб.
	- И я тебя люблю, Чарли,- сказал Машинист Боб и сам дал гудок -
просто, чтобы показать, как он счастлив.
	"УУ-УУУ!" Так громко и красиво Чарли еще ~никогда~ не гудел,
и все, кто услышал его, вышли посмотреть.$

	Иллюстрация к этому последнему отрывку обнаруживала большое
сходство с изображением на обложке. На предыдущих рисунках
(аляповатых и безыскусных, напомнивших Джейку картинки к любимой
книжке детсадовского детства "Майк Маллиган и его паровой каток")
Чарли был паровоз как паровоз - энергичный, жизнерадостный, без
сомнения, интересный мальчишкам эры пятидесятых, кому
предназначалась книга, но всего-навсего механизм. Здесь, однако, у него
были явно человечьи черты, и, несмотря на улыбку Чарли и довольно
тяжеловесное жеманство рассказа, Джейка пробрал озноб.
	Улыбка не внушала ему доверия.
	Он схватил свое "Итоговое эссе" и пробежал глазами по строчкам.
"Возможно, Блейн опасен,- прочел он.- Истина ли это, я не знаю".
	Он закрыл папку, несколько мгновений задумчиво барабанил по
ней пальцами, потом вернулся к "Чарли Чух-Чуху".

	$Машинист Боб и Чарли провели вместе много счастливых дней и
толковали обо всем на свете. Машинист Боб жил бобылем, и Чарли был
первым настоящим другом, каким Боб обзавелся после смерти своей
женушки - а умерла она давным-давно, в городе Нью-Йорке.
	Но однажды, вернувшись в Сент-Луисское паровозное депо, друзья
обнаружили на месте стоянки Чарли новый тепловоз. Да какой! Пять
тысяч лошадиных сил! Сцепка из нержавеющей стали! Двигатель из
"Механических мастерских Ютики", Ютика, штат Нью-Йорк! А на
самом верху, позади генератора, расположились три ярко-желтых
вентилятора радиаторного охлаждения.
	- Что это? - встревоженно спросил Машинист Боб, но Чарли лишь
пропел самым тихим и хриплым голоском, на какой был способен:$

		~Не приставай с вопросами, играть мне недосуг -
		Стучу-кручу колесами: тук-тук, тук-тук, тук-тук.
		Зима, весна ли, осень - по рельсам я качу,
		Трудяга-паровозик по имени Чух-Чух.
		Мечта моя простая: под небом голубым
		Бежать, не уставая,- чух-чух, колечком дым!
		И я хотел бы только (скажу вам - не совру),
		Чтоб оставалось все, как есть, покуда не умру!~

	$Тут появился мистер Бриггс, Начальник Депо.
	- Прекрасный тепловоз,- сказал Боб,- но вам придется вывести его
с места Чарли, мистер Бриггс. Как раз сегодня после обеда Чарли
обязательно нужно поменять смазку.
	- Чарли уже никогда больше не понадобится менять смазку,
Машинист Боб,- грустно промолвил мистер Бриггс.- Этот новехонький
тепловоз "Берлингтон-Зефир" прислан ему на смену. Когда-то Чарли
был самым лучшим в мире паровозом, но теперь он состарился и его
котел дал течь. Боюсь, Чарли пришла пора уйти на покой.
	- Вздор! - Машинист Боб был вне себя.- Чарли еще работник хоть
куда! Да я отобью телеграмму в головную контору Межземельской
железнодорожной компании! Телеграфирую лично Президенту, мистеру
Рэймонду Мартину! Он меня знает, потому как однажды он лично
вручил мне Медаль За Отличную Службу, а после мы с Чарли катали его
дочурку. Я дал малышке потянуть за шнурок, и Чарли гудел для нее во
всю мочь!
	- Мне очень жаль, Боб,- сказал мистер Бриггс,- но заменить Чарли
новым тепловозом распорядился сам мистер Мартин.
	Это была истинная правда. И Чарли Чух-Чуха отвели на запасной
путь в самом дальнем уголке станции Сент-Луис Межземельской
железной дороги, ржаветь в бурьяне. Теперь перегон Сент-Луис - Топека
оглашал своим "ГУУУ! ГУУУ!" "Берлингтон-Зефир", а свистка Чарли
больше не было слышно. В сиденье, там, где когда-то, глядя на
стремительно убегающую назад степь, так гордо восседал Машинист
Боб, поселилось мышиное семейство; в трубе паровоза свили гнездо
ласточки. Чарли был одинок и очень грустил. Он скучал по стальным
рельсам, по яркому синему небу и широким просторам. Порой поздно
ночью он думал обо всем этом и плакал темными, маслянистыми
слезами. От них ржавел его прекрасный стрэтхэмовский головной
прожектор, но Чарли было все равно - ведь теперь старый
стрэтхэмовский прожектор больше не зажигался.
	Мистер Мартин, Президент Межземельской железнодорожной
компании, прислал письмо - он предлагал Машинисту Бобу занять место
машиниста на новом "Берлингтон-Зефире". "Это прекрасный тепловоз,
Машинист Боб,- уговаривал мистер Мартин,- он полон сил и кипит
энергией, на нем должен ездить именно ты! Ты самый лучший машинист
на Межземельской железной дороге. Сюзанна, моя дочь, и по сей день
помнит, что ты давал ей погудеть в гудок старины Чарли".
	Но Машинист Боб сказал, что раз ему нельзя водить Чарли, то
машинистом ему больше не работать.
	- Где ж мне понять такой отличный новый тепловоз,- сказал
Машинист Боб.- А ему не понять меня.
	Машинисту Бобу поручили мыть моторы на станции Сент-Луис-
Сортировочная, и Машинист Боб превратился в Мойщика Боба.
Случалось, другие машинисты, водившие отличные новые тепловозы,
смеялись над ним. "Поглядите-ка на старого дуралея! - говорили они.-
Он не может понять, что мир сдвинулся с места!"
	Иногда поздним вечером Машинист Боб уходил на задворки
станции, туда, где на приютивших его ржавых запасных путях стоял
Чарли Чух-Чух. Колеса Чарли оплели сорняки, навсегда потухший
головной прожектор изъела ржавчина. Машинист Боб всякий раз
заговаривал с Чарли, но Чарли отвечал все реже и реже. А частенько и
вовсе отказывался разговаривать.
	Однажды вечером в голову Машинисту Бобу пришла ужасная
мысль.
	- Чарли, ты умираешь? - спросил он, и Чарли своим самым тихим,
самым хриплым голоском ответил:$

		~По рельсам я не бегаю уже давным-давно -
		Ржаветь и гнить в бурьяне мне, видно, суждено.
		Наверное, тебе я ни капли не совру,
		Сказав, что простою тут, покуда не умру~.

	Джейк долго не сводил глаз с картинки, которая наглядно
иллюстрировала такой не-вполне-нежданный поворот событий.
Взыскательному взору рисунок, пожалуй, показался бы грубым, и все же
это определенно была классная работа. Постаревший, потрепанный,
позабытый-позаброшенный Чарли. Машинист Боб глядел так, точно
лишился последнего друга... то есть соответственно сюжету. Джейк без
труда представил себе, как по всей Америке дети отчаянно ревут над
этой картинкой, и ему пришло в голову, что историй с такой вот
начинкой, историй, плещущих в ребячью душу кислотой, ~полно~.
Гензель и Гретель, прогнанные злой мачехой в лес; мать Бэмби, которой
свернул шею охотник; смерть Старого Крикуна. Легче легкого было
причинить малышам боль, заставить страдать, довести до слез; похоже,
во многих сочинителях это пробуждало некую странно садистскую
жилку... и, кажется, Берил Ивенс не была исключением.
	Впрочем, Джейк обнаружил, что ~его самого~ вовсе не огорчает
ссылка Чарли на глухой, заросший бурьяном пустырь, дальнюю окраину
сортировочного узла станции Сент-Луис Межземельской железной
дороги. Совсем напротив. "Это хорошо,- сказал он себе.- Туда ему и
дорога. Там ему самое место, потому что он опасен. Пусть сгниет на
этом пустыре. Слезы в глазах? Не верьте - говорят, крокодилы тоже
плачут".
	Джейк быстро дочитал оставшиеся страницы. Разумеется, все
заканчивалось хорошо, хотя, несомненно, именно минуты безысходного
отчаяния на задворках сортировочной станции помнились ребятишкам и
тогда, когда счастливая развязка была давно позабыта.
	В Сент-Луис с проверкой нагрянул мистер Мартин, президент
Межземельской железнодорожной компании. Его план состоял в том,
чтобы на "Берлингтон-Зефире" доехать до Топеки, где в этот самый день
его дочка Сюзанна, пианистка, давала свой первый концерт. Вот только
"Зефир" не желал раскочегариваться. Похоже, в дизельное топливо
попала вода.
	("Уж не ты ли напоил тепловоз водичкой, машинист Боб? -
подивился Джейк.- Провалиться мне на этом месте, твоя работа, старый
шакал!")
	Все остальные поезда были на линии! Что делать?

	$Кто-то потянул мистера Мартина за рукав. Это был Мойщик
Боб, только он больше совсем не походил на мойщика. Покрытые
масляными пятнами рабочие штаны он сменил на чистый комбинезон.
На голове красовалось старое полотняное кепи машиниста.
	- Вон там, на запасном пути, стоит Чарли,- сказал Боб.- Чарли
поедет в Топеку, мистер Мартин. Чарли свезет вас туда, и вы поспеете к
дочке на концерт!
	- Этот старик? - с издевкой спросил мистер Мартин.- Чарли и к
вечерней зорьке все еще будет в пятидесяти милях от Топеки!
	- Чарли поспеет,- настаивал Машинист Боб.- Поспеет, коли ему не
придется тянуть состав, уж я-то знаю! Я ведь все свое свободное время
чистил да мыл Чарли - и паровую машину, и котел, вот оно как.
	- Ну, так и быть, пусть попробует,- сдался мистер Мартин.- Жаль
было бы пропустить первый концерт Сюзанны!
	Чарли был полностью готов к отправлению; Машинист Боб давно
уж засыпал в тендер свежий уголек, и топка раскалилась докрасна. Боб
помог мистеру Мартину подняться в будку и впервые за много лет
задним ходом вывел Чарли с проржавевших рельсов всеми забытого
запасного пути на главный путь. Потом, установив Первый Вперед, он
потянул за шнурок, и Чарли как встарь лихо прокричал: "УУ-УУУ!"
	Все сент-луисские ребятишки услыхали этот крик и высыпали из
домов поглядеть, как старый, порыжелый от ржавчины паровоз катит
мимо. "Смотрите! - кричали они.- Это Чарли! Чарли Чух-Чух вернулся!
Ура!" Все дети радостно махали Чарли, и когда Чарли, набирая
скорость, на всех парах вылетел за городскую черту, он, как в старые
добрые времена, сам дал гудок: "УУУ-УУУУУ!"
	~Тра-та-та!~ - стучали колеса.
	~Чуффа-чуффа!~ - пыхтела труба.
	~Брамп-брамп~ - погромыхивал конвейер, подавая уголь в топку!
	Сил и энергии надобно вам?! Йо-хо-хо и фи-фай-фо-фам! Никогда
еще Чарли не ездил так быстро! Степь, фермы, деревеньки сплошной
полосой проносились мимо! Машины на шоссе N 41 Чарли, Боб и
мистер Мартин обогнали так, точно те стояли на месте!
	- Хоптидудл! - вскричал мистер Мартин, размахивая шляпой.- Вот
это паровоз, Боб! Вот это паровозище! Не понимаю, почему мы вообще
отправили его на покой! Как тебе удается на такой скорости загружать
конвейер?
	Машинист Боб только улыбнулся - ведь он-то знал, что Чарли
подбрасывает себе уголька ~сам~! И сквозь ~тра-та-та~, и ~чуффа-
чуффа~, и ~брамп-брамп~ он слышал, как Чарли тихим хриплым
баском напевает свою старую песенку:$

		~Не приставай с вопросами, играть мне недосуг -
		Стучу-кручу колесами: тук-тук, тук-тук, тук-тук.
		Зима, весна ли, осень - по рельсам я качу,
		Трудяга-паровозик по имени Чух-Чух.
		Мечта моя простая - под небом голубым
		Бежать, не уставая,- чух-чух, колечком дым!
		И я хотел бы только (скажу вам - не совру),
		Чтоб оставалось все, как есть, покуда не умру!~

	Мистера Мартина на концерт дочки-пианистки Чарли доставил
вовремя (само собой), Сюзанна оттого, что снова видит своего старого
друга Чарли, была на седьмом небе (само собой), и все вместе они
отправились обратно в Сент-Луис и всю дорогу гудели в гудок так, что
чертям делалось тошно. Мистер Мартин выделил Чарли с Машинистом
Бобом открытую платформу - катать ребятишек по новенькому парку
чудес "Межземелье" и калифорнийскому луна-парку

	$там вы найдете их и сегодня - они катают смеющихся ребятишек
по царству огней, музыки и хорошего, здорового веселья. Волосы
Машиниста Боба белы как снег, а Чарли уже не говорит так много, как
когда-то, но у обоих сил и энергии по-прежнему хоть отбавляй, и до
ребятишек то и дело доносится тихий хрипловатый голос Чарли,
который мурлычет свою старую песенку.
	КОНЕЦ$

	"Не приставай с вопросами, играть мне недосуг",- пробормотал
Джейк, разглядывая заключительную картинку. На ней Чарли Чух-Чух
тянул от американских горок к чертову колесу два украшенных поверху
гирляндами и лентами пассажирских вагончика, битком набитых
радостной ребятней. В кабине сидел и тянул за шнур гудка Машинист
Боб, довольный, как свинья в навозе. Джейк полагал, что улыбка
Машиниста Боба должна выражать высшее счастье, однако ему она
больше напоминала ухмылку безумца. Чарли и Машинист Боб ~оба~
походили на безумцев... и чем дольше Джейк смотрел на детей в
вагончиках, тем сильнее становилось ощущение, что нарисованные
личики искажены гримасой ужаса. Казалось, дети умоляют: "Позвольте
нам сойти с этого поезда. Пожалуйста, позвольте нам сойти с этого
поезда, пока мы еще живы".
	~"Чтоб оставалось все как есть, покуда не умру"~.
	Джейк закрыл книжку и задумчиво посмотрел на нее. Потом снова
открыл и принялся пролистывать, обводя определенные слова и
выражения, которые словно бы взывали к нему.
	~Межземельская железнодорожная компания... Машинист Боб...
тихий хриплый голосок... УУ-УУУ... первый настоящий друг, каким Боб
обзавелся после смерти своей женушки, а умерла она давным-давно в
городе Нью-Йорке... мистер Мартин... мир сдвинулся с места...
Сюзанна...~
	Он положил ручку. ~Почему~ эти слова и фразы притягивают его?
Насчет Нью-Йорка, в общем, понятно, но остальные? Если уж на то
пошло, зачем ему эта книжка? Бесспорно, ему было ~назначено~ купить
ее. Джейк не сомневался, что, не окажись у него в кармане денег, он
просто схватил бы историю Чарли и пулей кинулся из магазина. Но
~почему~? ~Зачем?~ Мальчик чувствовал себя иглой компаса. Игла
знать не знает о магнитном севере; знает только, что хочешь не хочешь
должна указывать определенное направление.
	Джейк знал наверняка лишь одно: он страшно устал и если в
скором времени не заползет в постель, то уснет прямо за письменным
столом. Он снял рубашку и опять уперся взглядом в обложку "Чарли
Чух-Чуха".
	Эта улыбка. Он не верил этой улыбке. Не верил, и все.
	Ни на грош.


23

	Сон пришел не так быстро, как надеялся Джейк. Голоса, вновь
заспорившие о том, жив он или мертв, не давали уснуть. Наконец
мальчик сел в кровати, не открывая глаз, прижимая кулаки к вискам.
	"Хватит! - мысленно завопил он.- Цыц! Вас целый день не было,
сгиньте!"
	~"Пожалуйста - пусть только он признает, что я мертв"~,- угрюмо
сказал один голос.
	~"Ладно, пусть только, Христа ради, оглядится и признает, что я
совершенно определенно жив"~,- огрызнулся второй.
	Джейк понял, что сейчас завизжит в голос. Удержаться было
невозможно - мальчик чувствовал, как крик подкатывает к горлу, точно
рвота. Он открыл глаза, увидел на сиденье стула возле письменного
стола свои штаны, и его осенило. Он вылез из постели, подошел к стулу и
ощупал правый передний карман брюк.
	Серебряный ключ по-прежнему лежал там. Стоило пальцам
Джейка обхватить его, как голоса смолкли.
	"Скажи ему,- подумал мальчик, понятия не имея, кому
предназначается эта мысль.- Скажи, пусть возьмет ключ. Ключ
прогоняет голоса".
	Он вернулся в постель, коснулся головой подушки и через три
минуты спал, некрепко сжимая в пальцах ключ.



Часть третья
ДВЕРЬ И ДЕМОН


1

	Эдди уже засыпал, когда чей-то голос отчетливо проговорил ему в
самое ухо: ~"Скажи ему, пусть возьмет ключ. Ключ прогоняет голоса"~.
	Он вскинулся и сел, дико озираясь. Сюзанна подле него крепко
спала; голос принадлежал не ей.
	Кажется, этот голос вообще никому не принадлежал. Они уже
восемь дней пробирались чащей вдоль Луча, и этим вечером устроились
на ночлег в глубоком овраге, выходившем в лесной распадок. Слева в
некотором отдалении шумела широкая стремнина; она мчала свои
бурные воды в ту же сторону, куда шли путники: на юго-восток. Справа
на крутой косогор поднимались ели. Никаких непрошеных гостей,
только спящая Сюзанна да бодрствующий Роланд. Сжавшись в комок
под одеялом, стрелок сидел над самой рекой, устремив застывший взгляд
в темноту.
	~"Скажи ему, пусть возьмет ключ. Ключ прогоняет голоса"~.
	Эдди колебался всего мгновение. Здравый рассудок стрелка
находился в шатком равновесии с безумием, баланс мало-помалу
смещался - не в пользу здравомыслия - и, что хуже всего, никто не
понимал этого лучше самого Роланда. А посему Эдди был готов
хвататься за любую соломинку.
	Подушкой молодому человеку служил сложенный в несколько раз
прямоугольный лоскут оленьей кожи. Сунув руку под это изголовье,
юноша извлек оттуда небольшой сверток и направился к Роланду. К
тревоге Эдди, его приближение было замечено стрелком лишь тогда,
когда до незащищенной спины Роланда оставалось меньше четырех
шагов. В былые (и не столь давние) времена стрелок понял бы, что Эдди
проснулся, раньше, чем юноша успел бы сесть в постели,- по его
изменившемуся дыханию.
	"Когда он волокся по взморью, полудохлый от укуса здешнего
родственничка наших омаров, в нем и то было больше бдительности",-
мрачно подумал молодой человек.
	Роланд наконец повернул голову и скользнул взглядом по Эдди.
Страдание и упадок сил высветлили глаза стрелка, сделали их
прозрачными и блестящими, но Эдди распознал в этом блеске лишь
внешний, наружный глянец. За ним он чувствовал растущее смятение,
помрачение, которое почти наверняка перешло бы в безумие, если бы
продолжало развиваться бесконтрольно. Сердце Эдди дрогнуло от
жалости.
	- Не спится? - спросил Роланд. Слова он выговаривал медленно,
точно плавал в наркотическом дурмане.
	- Да я уж совсем было закемарил, но проснулся,- сказал Эдди.-
Слышь, Роланд...
	- Мне мнится, я вступаю в пору смерти.- Роланд смотрел на Эдди.
Яркий, легкий блеск глаз погас; теперь Эдди глядел в два темных
глубоких омута, в два, казалось, бездонных колодца. Молодой человек
содрогнулся - не столько от слов стрелка, сколько от его бессмысленного
неподвижного взгляда.- А знаешь ли ты, Эдди, что я уповаю найти на
той поляне, где обрывается тропа?
	- Роланд...
	- Тишину,- промолвил Роланд. Он прерывисто вздохнул.- Ти-ши-
ну, Эдди. Безмолвие. И все. Этого будет довольно. Кончатся мои...
мытарства.
	Он прижал кулаки к вискам, и Эдди подумал: "Я уже видел, как то
же самое делал кто-то другой, и недавно. Но кто? Где?"
	Мысль, разумеется, смехотворная; Эдди почти два месяца не видел
никого, кроме Роланда и Сюзанны. Тем не менее интуиция подсказывала
ему: ошибки нет. Вслух Эдди сказал:
	- Роланд, я тут давно уж колупаюсь с одной штуковиной...
	Стрелок кивнул. Губы тронула бледная тень улыбки.
	- Знаю. И что же это? Ты готов, наконец, сказать?
	- Мне кажется, она тоже может быть частью этого... как его... ~ка-
тета~.
	Безучастный взгляд Роланда вдруг стал внимательным. Стрелок
пристально глядел на Эдди, но ничего не говорил.
	- Смотри.- Эдди начал разворачивать кожаный лоскут.
	~"Держи карман шире!~ - внезапно заорал голос Генри, да так
оглушительно, что Эдди не сдержался и едва заметно вздрогнул.-
~Поможет твоя дебильная деревяшка, жди! Стоит только твоему дружку
разок глянуть на эту щепку недопиленную, он со смеху подохнет,
укатается! Над ~тобой~ укатается! Во, во, смотрите, скажет, никак наша
тютя сопливая чего-то выстругала!"~
	- Заткнись,- буркнул Эдди.
	Стрелок вскинул брови.
	- Не ты.
	Ничуть не удивившись, Роланд кивнул.
	- Брат часто навещает тебя, а, Эдди?
	Забыв о свертке, Эдди остолбенело воззрился на стрелка, но в
следующую секунду улыбнулся. Не слишком приятной улыбкой.
	- Не так часто, как бывало, Роланд. Слава Создателю, есть еще в
жизни маленькие радости.
	- Да,- согласился Роланд.- Когда голосов чересчур много, они
тяжким бременем ложатся на сердце... так что там у тебя, Эдди? Дозволь
взглянуть.
	Эдди поднял на ладони ясеневый чурбачок. Из него, точно
женская голова на носу рассекающего морскую гладь корабля, точно
рукоять меча из камня, выступал почти готовый ключ. Насколько точно
он воспроизводил очертания, виденные Эдди в огне, молодой человек не
знал (и полагал, что не узнает никогда - вот разве отыщется подходящий
замок, где ключ можно будет испытать), но думал, что довольно точно.
Зато Эдди не сомневался в другом: лучше этого ключа он еще ничего не
мастерил. Прочие поделки не шли с ним ни в какое сравнение.
	- Клянусь богами, Эдди, прекрасно! - вымолвил Роланд. От его
апатии не осталось и следа; в голосе звучало то, чего Эдди никогда
прежде не слышал: почтительное удивление.- Он готов? Нет еще, верно?
	- Нет... не совсем.- Большой палец Эдди спустился в третью
выемку, огладил закорючку, которой оканчивалась бородка ключа.-
Надо бы еще маленько поковыряться. И вот тут, на конце, кривулька
пока неправильная. Я знаю. Хотя не знаю, откуда.
	- Значит, вот он, твой секрет.- Это не был вопрос.
	- Да. Знать бы еще, к чему все это.
	Роланд оглянулся. Проследив за его внимательным взглядом,
Эдди увидел Сюзанну и отчасти утешился тем, что Роланд первый
услышал ее приближение.
	- Вы что тут сидите, полуночники? Треплетесь? - Заметив в руке у
Эдди деревянный ключ, Сюзанна кивнула.- Мне было интересно, когда
же ты созреешь, чтоб его показать. А знаешь, хорошо вышло. Не
представляю, для чего нужен этот ключик, но получилось потрясно.
	- Возможно, тебе известно, какую дверь он отмыкает? - Роланд
обращался к Эдди.- Не значилось ли это в предначертаниях твоего
~кеф~?
	- Нет... но на что-нибудь он, может, и сгодится, хоть и
недоделанный.- Молодой человек протянул ключ Роланду.- Я хочу,
чтобы он хранился у тебя.
	Роланд не шелохнулся. Он внимательно изучал Эдди.
	- А почему?
	- Почему... ну... да вроде кто-то сказал мне, что так нужно, вот
почему.
	- Кто?
	"Твой мальчишка,- пришла Эдди в голову неожиданная мысль и,
еще не успев додумать ее, молодой человек понял: верно.- Твой
треклятый мальчишка".
	Однако высказываться Эдди не спешил. Ему вообще не хотелось
упоминать имени мальчика. Роланд вновь завелся бы, и все.
	- Не знаю. Но, думаю, попытка не пытка.
	Роланд медленно протянул руку к ключу. Едва его пальцы
коснулись дерева, вниз по стерженьку ключа, мерцая, просыпались яркие
искры, но Эдди не взялся бы с уверенностью утверждать, что
действительно видел эти крохотные вспышки - так быстро они
отсверкали. Возможно, это был всего лишь звездный свет.
	Пальцы стрелка обхватили ключ, пробивающийся из обрубка
ветки. В первую секунду по лицу Роланда ничего нельзя было прочесть,
затем он нахмурился и вскинул голову, словно прислушиваясь.
	- Ты что? - спросила Сюзанна.- Слышишь...
	- ~Ш-ш-ш!~ - Недоумение на лице стрелка медленно сменялось
изумлением. Он посмотрел на Эдди, на Сюзанну и снова на Эдди. Глаза
Роланда, подобно воде, что заполняет погруженный в ручей кувшин,
заполняло неведомое безмерное чувство.
	- Роланд? - забеспокоился Эдди.- Ты в порядке?
	Роланд что-то прошептал. Что именно, Эдди не расслышал.
	Сюзанна глядела испуганно. Она бросала на Эдди отчаянные
взгляды, будто хотела спросить: "Что ты с ним сделал?"
	Эдди взял ее руку в свои.
	- Спокуха; по-моему, все нормально.
	Рука Роланда так крепко сжимала чурбачок, что Эдди прошил
мгновенный страх: как бы ключ не разломился надвое. Но дерево было
крепкое, и вырезал Эдди толсто. А стрелок, напрягая шею так, что горло
раздувалось, а кадык ходил ходуном, силился заговорить... и вдруг во
всю мочь, красивым, сильным голосом закричал прямо в небо:
	- ПРОПАЛИ! ГОЛОСА ПРОПАЛИ!
	Он снова поглядел на товарищей, и Эдди увидел то, чего не чаял
увидеть до конца своей жизни - даже если бы жизнь эта продолжалась
тысячу лет.
	Роланд Галаадский плакал.


2

	В эту ночь, впервые за много месяцев, к Роланду пришел глубокий
сон без видений; стрелок спал, крепко стиснув в руке не-вполне-
законченный ключ.


3

	В другом мире, но под сенью того же ~ка-тета~, Джейк Чэмберс
видел самый живой и яркий в своей жизни сон.
	Во сне Джейк пробирался древним бором; вернее, уцелевшей от
вековой чащобы мертвой зоной бурелома и неряшливого кустарника,
который чрезвычайно досаждал мальчику, царапая щиколотки и норовя
стянуть с ног кроссовки. На пути Джейка встала неширокая полоса более
молодых деревьев (ольха, подумал он, или, может быть, буки - городской
ребенок, о деревьях он знал только, что у одних бывают листья, а у
других хвоя). Меж них обнаружилась стежка. Прибавив шагу, Джейк
двинулся по ней. Впереди просматривалась то ли поляна, то ли просека.
	Не доходя до прогала в зарослях, Джейк остановился, углядев с
правой стороны что-то вроде каменного указателя, и сошел с тропы
посмотреть. В камне были вырезаны буквы, но разрушительное действие
времени так сказалось на них, что разобрать надпись не удавалось.
Наконец Джейк закрыл глаза (чего никогда прежде во сне не делал) и
обвел каждую букву пальцами, как слепой, читающий по брайлевской
системе. В темноте под веками все они обрели очертания и наконец
сложились в связную фразу, отчетливо проступившую синим огненным
контуром:
	"ПУТНИК! ЗА СИМ ПРЕДЕЛОМ ЛЕЖИТ СРЕДИННЫЙ МИР
- МЕЖЗЕМЕЛЬЕ".
	Спящий в своей постели Джейк подтянул колени к груди и
покрепче сжал ключ в руке, зарывшейся под подушку.
	"Межземелье,- подумал он,- ну, конечно же. Сент-Луис, и Топека,
и страна Оз, и Всемирная ярмарка, и Чарли Чух-Чух".
	Джейк из сна открыл глаза и заспешил дальше. Поляна за
деревьями оказалась залита старым растрескавшимся асфальтом.
Посередине желтой выцветшей краской был нарисован круг. Джейк
понял, что перед ним дворовая баскетбольная площадка, даже раньше,
чем увидел у дальнего ее края, у штрафной линии, мальчика с пыльным
старым уилсоновским мячом. Мяч раз за разом взлетал и аккуратно
проскакивал в кольцо без сетки: бросок - очко, бросок - очко.
Баскетбольная корзина торчала не на щите, а на чем-то вроде закрытого
на ночь киоска или торговой палатки. Запертая дверь будки была
раскрашена чередующимися диагональными черными и желтыми
полосами. За дверью - а может быть, под ней - Джейк расслышал мерный
грохот могучих машин. Эти звуки почему-то тревожили. Пугали.
	~"Не наступи на роботов~,- не оборачиваясь, предупредил
мальчик с мячом.- ~По-моему, они все дохлые, но на твоем месте я бы не
рисковал"~.
	Джейк огляделся и увидел на асфальте площадки несколько
разломанных на части механизмов. Один напоминал мышь или крысу,
другой - нетопыря. Почти у самых ног Джейка двумя ржавыми кусками
лежала механическая змея.
	~"Ты - это #я#?"~ - спросил Джейк, делая шаг к мальчику у
корзины, но понял, что это не так, даже раньше, чем тот обернулся.
Мальчик был больше Джейка и старше - самое меньшее, лет тринадцати.
Волосы потемнее; и глаза, увидел Джейк, встретившись с незнакомцем
взглядом, не голубые, как у него, а светло-карие с зеленью, ореховые.
	~"А #по-твоему# как?"~ - спросил странный мальчик. Мяч
ударился об асфальт и очутился у Джейка.
	~"Нет, конечно~,- Джейк словно извинялся.- ~Просто недели три
назад меня как напополам разрезало"~.- Он проворно присел; бросок с
центра площадки - и мяч, прочертив высокую параболу, беззвучно
пролетел в кольцо. Джейк пришел в восторг, однако тут же сделал не
слишком приятное открытие: он побаивается того, что, возможно,
должен услышать от этого незнакомого парнишки.
	~"Можешь не объяснять, знаю~,- сказал мальчик.- ~Хреново
было, да?~ - На нем были линялые полосатые шорты и желтая футболка
с надписью "В МЕЖЗЕМЕЛЬЕ НЕ СОСКУЧИШЬСЯ". Голову
парнишка обвязал зеленым платком, чтобы волосы не лезли в глаза.-
~Ничего, обомнется... только сперва будет еще хреновее"~.
	~"Где мы?~ - спросил Джейк.- ~И кто ты?"~
	~"Это Портал Медведя... а еще это Бруклин"~.
	Как будто бы бессмыслица... но определенный смысл в ней все-
таки был. Джейк сказал себе, что со снами всегда так. Однако, если
честно, происходящее ~не казалось~ сном.
	~"Что до меня, то я не велика шишка~,- продолжал мальчик.
Бросок назад через плечо; мяч взмыл в воздух и провалился в кольцо, не
зацепив обруча.- ~Мое дело тебя проводить, вот и все. Я сведу тебя туда,
куда тебе нужно, и покажу то, что тебе нужно увидеть, но ты, смотри,
осторожней - я-то прикинусь чайником, будто никогда тебя в глаза не
видал. А Генри чужих не переваривает, дергаться начинает. А
задергается, так может психануть. А он больше тебя"~.
	~"Кто такой Генри?"~ - спросил Джейк.
	~"Неважно. Только не попадайся ему на глаза. Держись себе в
сторонке и знай чеши следом за нами. Потом мы свалим, вот тогда..."~
	Мальчик посмотрел на Джейка. С жалостью и страхом. Джейк
вдруг понял, что мальчик ~тает~ - прямо сквозь желтую футболку
проступали желтые и черные полосы на будке-киоске.
	~"Как я тебя найду?"~ - Джейк внезапно страшно испугался, как
бы мальчик не растворился раньше, чем успеет сказать все, что
необходимо услышать Джейку.
	~"Раз плюнуть~,- ответил мальчик. Слова отдавались странным
звенящим эхом.- ~Сядешь на метро, доедешь до Коопгородка. Найдешь
меня"~.
	~"Не найду!~ - крикнул Джейк.- ~Кооперативный городок -
огромный районище! Там, небось, народу живет сто тыщ!"~
	Но мальчик уже превратился в мутноватый молочный абрис. Не
таяли, как улыбка Чеширского кота в "Алисе", только светло-карие
глаза. Они смотрели на Джейка с сочувствием и тревогой. ~"Не
проблема~,- утешил мальчик.- ~Ключ и розу ты нашел? Таким же
макаром найдешь и меня. Сегодня после обеда, Джейк. Часика так в три
было б в самый раз. Придешь - будь поаккуратней. И не зевай~.- Он
помолчал - призрачный мальчик со старым баскетбольным мячом у
прозрачной ноги.- ~Ладно, мне пора... хорошо, что повидались. Ты,
похоже, неплохой пацан - неудивительно, что он души в тебе не чает.
Хотя здесь опасно. Будь осторожен... и не зевай"~.
	~"Погоди!~ - завопил Джейк и опрометью кинулся через
площадку к исчезающему мальчику. Под ногу ему подвернулся
покалеченный робот-трактор. Джейк споткнулся и грянулся коленями на
асфальт, в клочья разодрав штаны.- ~Погоди! Ты должен объяснить мне,
что все это значит! Ты должен объяснить, за что мне все это!"~
	~"Причина - Луч~,- отозвался мальчик, теперь уже вовсе
бестелесный, только глаза еще парили в воздухе.- ~Луч и Башня. В
конечном счете все, даже Лучи, служит Темной Башне. Думаешь, с тобой
будет иначе?"~
	Взмахнув руками, Джейк поднялся.
	~"Я найду его? Я найду стрелка?"~
	~"Не знаю~,- казалось, голос мальчика раздается за миллион миль
от Джейка.- ~Знаю только, что ты должен рискнуть. Тут у тебя выбора
нет"~.
	Мальчик исчез. Баскетбольная площадка опустела. Над лесом
повисла тишина. Единственным звуком, нарушавшим ее, был едва
слышный грохот машин, и Джейку он не нравился. Машины шумели ~не
так~. Мальчик подумал: разлад в неизвестном механизме сказывается на
розе - или наоборот. Все непонятным образом цеплялось одно за другое.
	Он подобрал старый, побитый мяч; бросил. Мяч прошел точно в
кольцо... и пропал.
	~"Река~,- вздохнул голос странного мальчика. Точно легчайший
зефир, он шел ниоткуда и отовсюду.- ~Ответ - река"~.


4

	Джейка разбудил первый молочный свет зари. Мальчик лежал,
глядя в потолок, и думал про человека из "Манхэттенского пиршества
ума" - Эрона Дипно, который ошивался на Бликер-стрит еще когда Боб
Дилан умел выдувать из своего "Хонера" только открытое "фа". Эрон
Дипно загадал Джейку загадку:
	Ходить не умеет, бежит - не угнаться,
	На ложе не ведает сна,
	Лепечет, бормочет, но вот отозваться
	На оклик не может она.
	Теперь Джейк знал ответ. Река. Река бежит; у реки есть ложе; река
никогда не спит; река лепечет и бормочет. Ответ ему подсказал мальчик.
Мальчик из сна.
	И вдруг на ум ему пришли другие слова Дипно: "Это только
половина ответа. Загадка Самсона ~двойная~, друг мой".
	Джейк взглянул на часы у кровати: двадцать минут седьмого. Пора
двигать, если есть желание выбраться из дома до того, как родители
проснутся. Школа на сегодня отменяется; может статься, подумал
Джейк, для меня школа уже отменилась навсегда.
	Он откинул одеяло, живо спустил ноги на пол и увидел на обеих
коленках ссадины. Свежие ссадины. Вчера, когда он упал,
поскользнувшись на кирпичах, он расшиб левый бок, а потеряв сознание
рядом с розой, стукнулся головой, но колени остались целы.
	- Это во сне,- прошептал Джейк и обнаружил, что ничуть не
удивлен. Он проворно начал одеваться.


5

	В недрах шкафа, под набросанными как попало старыми
кроссовками без шнурков и кипой комиксов "Человек-Паук", Джейк
отыскал ранец, с которым ходил в начальную школу. Горе тому, кого
застукают с ранцем в школе "Пайпер" ("фи, голубчик, как вульгарно,
право!")... и схватившего свой старенький портфель Джейка мощной
волной захлестнула тоска по тем давним дням, когда жизнь казалась
такой простой.
	Он затолкал в ранец чистую рубашку, чистые джинсы, немного
белья и носки, потом добавил "Угадай-дай-дай!" и "Чарли Чух-Чуха".
Чтобы откопать в шкафу старый ранец, Джейк положил ключ на
письменный стол, и голоса сразу вернулись, но далекие и приглушенные.
Кроме того, Джейк твердо верил, что, вновь взяв в руки ключ, сумеет
заставить их исчезнуть без следа, и это его успокаивало.
	"Так,- подумал он, заглядывая в ранец. Даже после того, как он
положил туда книги, там оставалась уйма свободного места.- Что еще?"
	На миг ему почудилось - ничего... и тут же он понял.


6

	В кабинете отца витал аромат табака и честолюбия. Почти всю
комнату занимал огромный письменный стол тикового дерева. В стену
напротив, от пола до потолка разлинованную шеренгами книг, были
встроены три телемонитора "Мицубиси", настроенные на каналы-
конкуренты, каждый на свой. По вечерам все три монитора с
отключенным звуком разворачивали перед Элмером Чэмберсом каждый
свою последовательность кадров телепередач пикового
времени.<<*27>>
	Шторы были задернуты и, чтобы видеть, Джейку пришлось
включить настольную лампу. Он нервничал - из-за самого факта своего
присутствия здесь. Если отец проснется и зайдет в кабинет (а это не
исключалось; Элмер Чэмберс, как бы поздно ни лег и сколько бы ни
выпил, спал чутко и поднимался чуть свет), он рассердится, и тогда
ускользнуть по-тихому будет в самом лучшем случае очень трудно. Чем
раньше Джейк выберется отсюда, тем скорее вздохнет свободно.
	Стол оказался заперт, но отец никогда не делал тайны из того, где
держит ключ. Джейк подсунул пальцы под промокательную бумагу,
защищавшую крышку стола, и выудил его. Открыв третий ящик,
мальчик просунул руку за подвесную картотеку и коснулся холодного
металла.
	В коридоре скрипнула половица. Джейк замер. Прошло несколько
секунд. Скрип не повторился, и Джейк вытащил из ящика пистолет,
который отец держал "для домашней обороны" - автоматический "Ругер"
сорок четвертого калибра. Это средство самозащиты отец, оставаясь
совершенно глух к нервным требованиям жены убрать страшное
приобретение от греха подальше, торжественно продемонстрировал
Джейку два года назад, в день покупки.
	Сбоку отыскалась кнопка, высвобождавшая магазин. С
металлическим ~щелк!~, прозвучавшим в тиши кабинета очень громко,
магазин выпал мальчику в ладонь. Боязливо покосившись на дверь,
Джейк занялся им. Магазин оказался полностью снаряжен. Джейк хотел
поставить его на место, но, не задвинув до конца, снова вынул. Одно
дело держать заряженный пистолет в запертом ящике письменного
стола. Таскать его по всему Нью-Йорку - совсем другой коленкор.
	Затолкав "Ругер" на самое дно ранца, он снова пошарил за
картотекой. На сей раз на свет была извлечена полупустая коробка
патронов - Джейк помнил, что когда-то отец стрелял по мишеням в
полицейском тире на Первой авеню. Потом, правда, он к этому охладел.
	Опять скрипнула половица. Джейку захотелось поскорее
выбраться из этих стен.
	Он вынул из ранца прихваченную в дорогу рубашку, разложил на
отцовском столе, завернул в нее пистолет и коробку с патронами, наново
уложил рубашку в ранец и плотно закрыл крышку-клапан на обе
застежки. Уже собравшись уходить, мальчик вдруг уперся взглядом в
невысокую стопку письменных принадлежностей, расположившуюся по
соседству с бюваром. Стопку венчали солнцезащитные очки с
зеркальными стеклами - отцовы любимые. Джейк взял листок бумаги, а
после секундного размышления прихватил и очки. Их он сунул в
нагрудный карман. Потом вынул из подставки тонкое золотое перо и
написал на листе под грифом: "Дорогие папа и мама".
	Перо замерло. Джейк перечитал обращение и нахмурился. Что
дальше? Что, собственно, следует сказать? Что он их любит? Да, любит,
но эта истина не была исчерпывающей и, как клубок пряжи - спицами,
щетинилась всевозможными другими, неприятными, истинами. Что он
будет по ним скучать? А будет ли? Джейк не знал, и это в своем роде
было чудовищно. Что он надеется - ~они~ затоскуют без ~него~?
	Джейк вдруг понял, где собака зарыта. Если бы речь шла об
исчезновении только на сегодняшний день, он что-нибудь да сумел бы
написать. Но мальчик был почти уверен, что покидает дом ~не только~
на день, неделю, месяц или на лето. Джейку казалось: сегодня он выйдет
за порог родной квартиры, чтобы уже не возвращаться.
	Джейк готов был скомкать листок, но передумал и вывел:
"Пожалуйста, берегите себя. С любовью, Дж.". Довольно коряво, но все
же лучше, чем ничего.
	~Прекрасно. Может, теперь ты перестанешь нарываться и уйдешь
отсюда?~
	Так он и поступил.
	В квартире стояла почти мертвая тишина, слышно было только,
как дышат во сне родители: тихонько похрапывала мать; тоненько
присвистывая носом на каждом вдохе, сопел отец. Джейк на цыпочках
прошел через гостиную. У самой прихожей мальчик на миг застыл с
тяжело колотящимся сердцем: в кухне громко затарахтел холодильник.
Вот и дверь. Стараясь производить как можно меньше шума, Джейк
отпер ее, вышел и осторожно закрыл за собой.
	Со щелчком замка у мальчика будто камень с души скатился. Его
охватило радостное предчувствие. Он не знал, что ждет впереди; у него
были причины думать, что события примут опасный оборот... но
одиннадцать лет - слишком мало, чтобы противиться переполняющему
вас небывалому восторгу. Под ноги Джейку стелилась потаенная дорога,
уводившая в глубь неведомой земли. Там жили тайны; немного
смекалки, немного везения - и они могли бы открыться ему... В
томительном свете утренней зари Джейк покинул отчий дом,
пустившись навстречу неизвестному Великому Приключению.
	"Если выстою, если не сломаюсь, увижу розу,- думал он, нажимая
кнопку лифта.- Я знаю... а еще увижу ~его~".
	Эта мысль привела мальчика в величайшее нетерпение,
граничившее с исступлением.
	Три минуты спустя Джейк вышел из тени козырька над подъездом
здания, где прожил всю свою жизнь. Секунду помедлив, он повернул
налево. Это решение не казалось - и не было - случайным. Джейк
двигался на юго-восток, вдоль Луча, возобновив собственные
прерванные поиски Темной Башни.


7

	Минуло два дня с тех пор, как Эдди вручил Роланду
незаконченный ключ. Три путешественника - разгоряченные, потные,
усталые и в дурном расположении духа,- пробиваясь сквозь особенно
цепкие и непролазные заросли кустарника и деревьев второго яруса,
обнаружили нечто, поначалу показавшееся им двумя еле видными
тропками, бегущими бок о бок под пологом сплетенных ветвей древних
деревьев, плотной стеной встающих с обеих сторон. После нескольких
секунд внимательного изучения Эдди решил, что перед ними не просто
тропинки, а останки давным-давно заброшенной дороги. На месте
бывшего большака, точно размочаленные иглы на хребте у дикобраза,
поднимались кусты и деревца-недомерки. Заросшие травой канавы были
колеями - достаточно широкими, чтобы вместить инвалидное кресло
Сюзанны.
	- Аллилуйя! - воскликнул он.- Выпьем по такому случаю!
	Роланд кивнул и отцепил бурдюк, который нес обвязанным вокруг
пояса. Сперва он подал его Сюзанне, ехавшей в своей подвеске у него на
закорках. При каждом его движении под рубахой покачивался ключ
Эдди, висевший теперь на сыромятном шнурке, обвивающем шею
стрелка. Сделав глоток, Сюзанна передала бурдюк Эдди. Молодой
человек утолил жажду и принялся раскладывать кресло, к которому уже
успел проникнуться ненавистью: это громоздкое норовистое
приспособление вечно задерживало их не хуже чугунного якоря. Если не
считать пары сломанных спиц, оно было в отличном состоянии. Порой
Эдди думал, что проклятая штука переживет их всех. Теперь, однако,
кресло могло пригодиться... хотя бы на какое-то время.
	Эдди помог Сюзанне выбраться из переплетения ремешков и
пересадил ее в кресло. Сюзанна уперлась ладонями в поясницу,
потянулась и от удовольствия сморщилась. И Эдди, и Роланд услышали
тихий хруст ее распрямившегося позвоночника.
	Впереди из-за деревьев на дорогу вперевалку вышел довольно
крупный зверек, похожий на помесь барсука с енотом. Он посмотрел на
путешественников большими глазами, обведенными золотистой
каемкой, презрительно дернул острым усатым рыльцем - "Ха!
Подумаешь!", протопал на другую сторону и вновь скрылся в лесу. Но
Эдди успел заметить хвост - длинный, свернутый тугими кольцами, он
напоминал пушистую матрасную пружину.
	- Кто это, Роланд?
	- Косолап.
	- Есть его можно?
	Роланд отрицательно покачал головой.
	- Жесткий. Кислый. Я уж лучше собаку съем.
	- А тебе приходилось? - поинтересовалась Сюзанна.- Есть собак, я
хочу сказать.
	Роланд кивнул, но не стал вдаваться в подробности. Эдди
обнаружил, что в голове у него вертится фраза из старого фильма с
Полом Ньюменом: "Твоя правда, хозяйка. И жрали собачатину, и жили,
как собаки".
	В кронах деревьев весело пели птицы. Над дорогой веял легкий
ветерок. Эдди с Сюзанной запрокинули лица, благодарно подставляя их
свежему дуновению, переглянулись, улыбнулись. Эдди вдруг вновь
почувствовал к Сюзанне глубокую признательность: любить
страшновато, но и прекрасно. Он спросил:
	- Кто проложил эту дорогу?
	- Люди, давно исчезнувшие с лица земли,- ответил Роланд.
	- Те, что сделали плошки и миски, которые мы нашли? - спросила
Сюзанна.
	- Нет... не они. Мне думается, это дорога почтовая, проезжая, а
коль она уцелела после стольких лет забвения - дорога поистине
великая... быть может, ~та самая~ Великая Дорога. Полагаю, раскопав
землю, мы найдем под поверхностью щебенку, а то и дренажную
систему. Давайте-ка, покуда мы здесь, заморим червячка.
	- Еда! - воскликнул Эдди.- Шамовка! Несите же, несите! Цыплят
по-флорентийски! Полинезийских креветок! Телятину, припущенную с
грибами, и...
	Сюзанна ткнула его локтем.
	- Смени пластинку, бледнолицый.
	- Что поделаешь, у меня живое воображение,- бодро парировал
Эдди.
	Роланд спустил с плеча кошель, присел на корточки и принялся
собирать скромную полуденную трапезу - сушеное мясо, завернутое в
листья оливкового цвета. Эдди с Сюзанной обнаружили, что вкусом эти
листья отдаленно напоминают шпинат, но значительно более жестки.
	Эдди подвез Сюзанну к стрелку. Роланд протянул ей три, как
называл их Эдди, "буррито <<*28>> по-стрелковски", и она принялась
за еду.
	Эдди обернулся. Роланд протягивал ему три завернутых в листья
кусочка мяса... а с ними еще что-то. Ясеневый чурбачок с возникающим
из него ключом. На грудь стрелку свисали концы развязанного кожаного
шнурка.
	- Эй, эй, вещь-то тебе нужная? - удивился Эдди.
	- Когда я снимаю его, голоса возвращаются, но чрезвычайно
далекие,- объяснил Роланд.- Мне по силам справиться с ними.
Собственно, я слышу их, даже когда ключ у меня на шее - точно голоса
людей, что вполголоса переговариваются за соседним пригорком. Я
думаю, это оттого, что ключ все еще не завершен. Ты не работал над ним
с тех пор, как отдал его мне.
	- Ну... он был у тебя, и мне не хотелось...
	Роланд ничего не сказал, но блекло-голубые глаза, устремленные
на Эдди, смотрели внимательно и по-учительски терпеливо.
	- Ладно,- сдался Эдди.- Я боюсь напортачить. Доволен?
	- Послушать твоего братца, так ты всю жизнь только и делал, что
портачил... или я не права? - вступила в разговор Сюзанна.
	- Сюзанна Дийн, девица-психолог. Ты упустила свое призвание,
солнышко.
	Сарказм Эдди не оскорбил Сюзанну. Она локтем приподняла
бурдюк и приникла к нему, как пьянчужка - к пивной кружке.
	- И все-таки я права. Да?
	Эдди, вдруг сообразивший, что пращу он тоже не закончил - по
крайней мере, пока что,- пожал плечами.
	- Ключ нужно доделать,- мягко промолвил Роланд.- Думаю,
близится час, когда тебе придется пустить его в ход.
	Эдди открыл рот - и закрыл его. Легко сказать! Ни Роланд, ни
Сюзанна не понимали, ~что~ на самом деле кроется за этими словами. А
крылось за ними вот что: эту работу нельзя было выполнить ни на
семьдесят, ни на восемьдесят, ни даже на девяносто восемь с половиной
процентов. Любую другую - да. Но не эту. Если бы Эдди
~действительно~ напортачил, ключ невозможно было бы просто
выкинуть и благополучно забыть. С того самого дня, как Эдди срезал с
пня пресловутую деревяшку, ясени им больше ни разу не попадались -
это раз. Главное же, что грызло Эдди, заключалось в ином: вопрос стоял
"все или ничего". Стоило хоть чуть-чуть подпортить, и в нужный момент
ключ не повернулся бы. Вдобавок молодой человек все сильнее
нервничал из-за загогулины на конце. С виду она была простенькой, но
если бы изгибы вышли не совсем верно...
	"В теперешнем виде пользы от него будет как от козла молока; уж
это-то ты знаешь".
	Эдди вздохнул, глядя на ключ. Да, уж это-то он знал. Ничего не
попишешь, придется попробовать довести начатое до конца. Страх
перед неудачей, вероятно, еще больше усложнит и без того нелегкую
задачу, но деваться некуда. Придется проглотить страх и рискнуть.
Возможно, он даже справится. Видит Бог, за недели, минувшие с тех пор,
как Роланд вторгся в сознание Эдди на борту реактивного самолета
авиакомпании "Дельта", приписанного к аэропорту Кеннеди, Эдди
многое удавалось. То, что молодой человек все еще не лишился ни
жизни, ни здравого рассудка, само по себе было достижением.
	Эдди протянул ключ Роланду.
	- Носи покамест,- сказал он.- Я за него возьмусь вечерком, на
привале.
	- Обещаешь?
	- Угу.
	Роланд кивнул, взял ключ и принялся заново завязывать шнурок.
Действовал стрелок не спеша, однако от внимания Эдди не ускользнуло,
как ловко и проворно двигались уцелевшие пальцы на его правой руке.
Завидная способность применяться к обстоятельствам.
	- Что-то ведь ~случится~, правда? - неожиданно спросила
Сюзанна.
	Эдди бросил на нее быстрый взгляд исподлобья.
	- С чего ты взяла?
	- Я сплю с тобой, Эдди, и знаю, что теперь тебе каждую ночь
снятся сны. Иногда ты разговариваешь. Нельзя сказать, что это
кошмары, но совершенно ясно, что ~что-то~ у тебя под черепушкой
творится.
	- Да. Что-то творится. Только вот не знаю, что.
	- Сны имеют большую власть,- заметил Роланд.- Ты вовсе не
запоминаешь, что тебе снится?
	Эдди помялся.
	- Так, кусочки, но они путанные. Ну, что... я опять пацан. Мы с
Генри после школы свалили постукать в баскет на площадке на Марки-
авеню - там теперь здание суда по делам несовершеннолетних. Мне
охота, чтоб Генри сводил меня посмотреть один дом на Голландском
Холме. Старый дом. Ребята прозвали его "Особняк". Все говорили, там
водятся привидения. Да может, и правда водились. Жутковатый он был
какой-то. ~Страшный~.
	Эдди тряхнул головой, припоминая.
	- Я про этот Особняк уж сто лет как думать забыл, а тут вдруг
здрасте-пожалуйста, вспомнил. На медвежьей поляне, когда сунулся
ухом к той чудной будке. Черт его знает, может, потому мне теперь сны и
снятся?
	- Но по-твоему, будка тут ни при чем,- сказала Сюзанна.
	- Нет. По-моему, эта фигня лезет мне в голову неспроста.
	- Вы с братом в самом деле сходили туда? - спросил Роланд.
	- Ага. Я его уболтал.
	- И что же? Что-нибудь произошло?
	- Да нет, ничего. Только Особняк этот оказался страшный. Мы
чуток постояли там, поглазели, и Генри все дразнился - дескать, сейчас
он меня наладит в дом за сувенирчиком, такая вот фигня,- но я понимал,
что на самом деле он валяет дурака. Он этого дома боялся не меньше
моего.
	- Так вот в чем дело? - спросила Сюзанна.- Тебе, значит, снится,
что ты идешь туда? В Особняк?
	- И кое-что еще. Кто-то появляется... и вроде как садится нам на
хвост. Я во сне его засекаю, а смотреть не смотрю - так, уголком глаза
поглядываю, понимаете? Потому что знаю: мы с ним должны
прикидываться, будто друг дружку не знаем.
	- В тот день там и впрямь кто-то был? - спросил Роланд, пожирая
Эдди глазами.- Или этот кто-то - лишь персонаж твоего сна?
	- Дело давнее. Мне тогда было лет тринадцать, вряд ли больше.
Как же я могу помнить такую ерунду наверняка?
	Роланд ничего не сказал.
	- Ладно,- наконец решился Эдди.- Да. По-моему, в тот день и
правда ~болтался~ там какой-то парнишка то ли со спортивной сумкой,
то ли с ранцем - не помню, с чем именно. И в темных очках, которые
были ему велики. В очках с зеркальными стеклами.
	- Кто это был? - спросил Роланд.
	Долгое время Эдди молчал. В руке он держал остаток "буррито а-
ля Роланд", но аппетит у него пропал.
	- Я думаю, тот самый пацан, которого ты повстречал на постоялом
дворе,- наконец сказал он.- Я думаю, в тот день, когда мы с Генри
отправились на Голландский Холм, твой старый приятель Джейк тоже
околачивался в тех краях, не спуская с нас глаз. Я думаю, он топал
следом за нами. Он ведь тоже слышит голоса, в точности, как ты,
Роланд. А еще он приходит в мои сны, а я снюсь ему. И то самое, что я
~вспоминаю~, по-моему, сейчас ~происходит~ во времени Джейка.
Пацан пытается вернуться сюда. И если, когда он сделает решающий
ход, ключ не будет готов - или будет сделан неправильно - парнишке,
скорей всего, кранты.
	Роланд сказал:
	- Нет ли у него собственного ключа? Это возможно?
	- Да наверно,- ответил Эдди,- только одного ключа мало.- Он
вздохнул и сунул остаток блинчика в карман, на потом.- ~И сдается мне,
пацан об этом не знает~.


8

	Маленький отряд шел по дороге. Выбор путников пал на левую
колею. Роланд с Эдди по очереди везли кресло Сюзанны. Кресло
подпрыгивало на кочках, проваливалось в рытвины, и его то и дело
приходилось перетаскивать через булыжники, пеньками гнилых зубов
выступавшие из земли. Однако несмотря на это путешественники
продвигались вперед быстрее и с меньшим трудом, чем всю предыдущую
неделю. Дорога поднималась в гору. Оглянувшись, Эдди увидел, что лес
подобием пологих ступеней спускается под уклон. Далеко на северо-
западе блестела ленточка воды, льющейся по уступам каменной кручи.
Молодой человек с недоверчивым изумлением понял, что видит место,
окрещенное ими тиром. Давно покинутая лесная поляна почти бесследно
затерялась в сонном мареве летнего дня.
	- Стоп машина! - резко вскрикнула Сюзанна. Эдди повернул
голову и опять поглядел вперед - как раз вовремя, чтобы не наехать
инвалидным креслом на Роланда. Остановившись, стрелок вглядывался
в заросли кустарника слева от дороги.
	- Будешь продолжать в том же духе - отберу права,- ядовито
пообещала Сюзанна.
	Эдди пропустил это замечание мимо ушей. Он смотрел туда же,
куда Роланд.
	- Что там?
	- Есть только один способ разузнать,- стрелок обернулся, вынул
Сюзанну из кресла и усадил себе на бедро.- Давайте поглядим.
	- Пусти-ка, красавец. Я и сама могу. И если хотите знать, ребята,
мне это проще, чем вам.
	Пока Роланд бережно опускал Сюзанну на дно заросшей травой
колеи, Эдди всмотрелся в чащу. Позднее солнце набросило на лес частую
сетку тени, но молодой человек как будто бы увидел то, что привлекло
внимание Роланда. Высокий серый камень, почти целиком скрытый
пышной зеленью дикого винограда и плюща.
	Сюзанна угрем скользнула с обочины дороги в лес. Роланд и Эдди
последовали за ней.
	- Указатель, да? - Сюзанна оперлась на руки, осматривая
прямоугольную каменную глыбу. Когда-то та стояла прямо, но теперь
скособочилась вправо, будто под хмельком, и походила на старое
надгробие.
	- Да. Эдди, дай-ка нож.
	Эдди подал стрелку нож и присел на корточки рядом с Сюзанной.
Стрелок между тем обрубал плети дикого винограда. Лозы падали на
землю, открывая высеченные в камне стершиеся буквы, и, не успел
Роланд расчистить и половины надписи, как Эдди уже знал, что они
говорят: "ПУТНИК! ЗА СИМ ПРЕДЕЛОМ ЛЕЖИТ СРЕДИННЫЙ
МИР - МЕЖЗЕМЕЛЬЕ".


9

	- Что это значит? - наконец спросила Сюзанна - тихо,
благоговейно. Взгляд молодой женщины безостановочно блуждал по
серой каменной плите.
	- Это значит, что первый этап нашего странствия близится к
завершению,- Роланд вернул Эдди нож. Лицо стрелка было серьезно и
задумчиво.- Пойдем старой дорогой, так мне думается... вернее, дорога
пойдет с нами, ибо она - преемница Луча. Леса вскоре закончатся. Я
предвижу великие перемены.
	- Что это за Межземелье такое? - поинтересовался Эдди.
	- Одна из тех крупных держав, что в старину властвовали едва ли
не над всем подлунным миром. Царство надежды, науки и света - того,
что пытались сохранить и на моей родине, пока Галаад не поглотила
тьма. Когда-нибудь, если найдется время, вы услышите от меня все
старинные преданья... ну, или те, что я знаю. Истории эти сплетаются в
обширное полотно, складываются в картину прекрасную, но
чрезвычайно печальную. Если верить легендам, некогда на краю
Межземелья стоял град великий... не уступавший, быть может, вашему
городу Нью-Йорку. Если он и поныне не стерт с лица земли, то, должно
быть, лежит в развалинах. Однако там могут оказаться люди... или
чудовища... или и люди и чудовища. Нам придется держать ухо востро.
	Двупалая правая рука Роланда тронула полустертые буквы.
	- Межземелье,- негромко, задумчиво проговорил стрелок.- Кто бы
мог подумать...- Он осекся.
	- Ну, тут-то уж ничем не поможешь? - спросил Эдди.
	Стрелок покачал головой.
	- Ничем.
	- ~Ка~,- вдруг вырвалось у Сюзанны, и оба посмотрели на нее.


10

	До захода солнца оставалось еще около двух часов, и путники
отправились дальше. Дорога по-прежнему шла на юго-восток, вдоль
Луча; в большак, которого держалась троица, влились два заросших
проселка поменьше. Вдоль обочины второго тянулись замшелые
развалины - должно быть, когда-то это была необъятная каменная стена.
Неподалеку в руинах расселась дюжина сытых, гладких косолапов. Они
провожали пилигримов удивительными глазами с золотым ободком.
Эдди зверьки напомнили присяжных, на уме у которых повешение.
	Дорога расширялась, различать ее становилось все легче. Дважды
отряд Роланда проходил мимо остовов давно покинутых строений. Про
второе Роланд сказал, что в свое время это, пожалуй, была ветряная
мельница. Похоже, там водятся привидения, заметила Сюзанна. "Я бы не
удивился",- сухо откликнулся стрелок. От его прозаического тона у
молодых людей мороз прошел по коже.
	К тому времени, как спустившаяся тьма вынудила путников
сделать привал, лес поредел, а ветерок, весь день летевший им вдогонку,
превратился в легкий теплый ветер. Впереди земля продолжала
подниматься.
	- За день-другой мы доберемся до вершины кряжа,- объявил
Роланд.- Тогда и увидим.
	- Что увидим? - спросила Сюзанна, но Роланд лишь пожал
плечами.
	Вечером Эдди снова взялся за ключ, но работал, не чувствуя
настоящего вдохновения. Уверенность и радость, наполнявшие его,
когда ключ только начинал обретать форму, улетучились. Пальцы
казались неуклюжими, бестолковыми. Впервые за много месяцев он с
тоской подумал: гаррика бы. Немного; Эдди не сомневался:
пятидолларовая упаковка героина, скатанный в трубочку доллар - и с
небольшой внеклассной работой "Резьба по дереву" было бы покончено
в считанные секунды.
	- Чему ты улыбаешься, Эдди? - Роланд сидел за костром;
колеблемые ветром низкие языки пламени исполняли между ним и Эдди
причудливый танец.
	- А я что, улыбался?
	- Да.
	- Да просто подумал, есть же на свете придурки - посади их в
комнату с шестью дверьми, все равно будут тыркаться в стенки. А потом
еще по-наглому качать права.
	- А вдруг, когда боишься того, что может оказаться за дверью, то
безопаснее кажется тыркаться в стенку? - предположила Сюзанна.
	Эдди кивнул.
	- Может, и так.
	Он работал не торопясь, стараясь разглядеть в дереве очертания
ключа - особенно загогулинку, маленькое s. Оно, обнаружил Эдди,
просматривалось теперь очень смутно.
	"Господи, только бы не напортачить. Помоги мне, Господи",-
твердил он про себя, а сам страшно боялся, что процесс уже пошел. В
конце концов Эдди сдался, вернул стрелку ключ (вообще едва ли
претерпевший какие бы то ни было изменения) и свернулся калачиком
под одной из шкур. Не прошло и пяти минут, как перед его закрытыми
глазами вновь принялся разматываться сон про мальчика и старую
спортплощадку на Марки-авеню.


11

	Джейк вышел из дому примерно в без четверти семь, а значит,
оставалось убить еще восемь с лишним часов. Поразмыслив, не сесть ли
на поезд до Бруклина сейчас же, он решил, что идея оставляет желать
лучшего. Парнишка, болтающийся по улицам вместо того, чтобы сидеть
в школе, на окраине куда приметнее, чем в центре большого города, и,
если место встречи и мальчика, с которым он должен там встретиться,
придется ~разыскивать~ в буквальном смысле слова - дело швах.
	"Не проблема,- сказал мальчик в желтой футболке и зеленом
платке.- Ключ и розу ты нашел? Таким же макаром найдешь и меня".
	Единственное "но": Джейк уже забыл, ~как~ нашел ключ и розу.
Память мальчика сохранила лишь радость и чувство уверенности,
наполнившие его сердце и вытеснившие все мысли из головы.
Оставалось одно - надеяться, что то же самое случится снова. Пока же
Джейк шел, не останавливаясь: в Нью-Йорке это лучший способ не
привлекать к себе внимания.
	Когда до Первой авеню оставалось всего ничего, Джейк
развернулся и направился обратно той же дорогой, что пришел, с одной
только разницей: следуя по маршруту, обозначенному цепочкой зеленых
огней светофоров (и, возможно, неким глубинным чутьем понимая, что
даже светофоры служат Лучу), мальчик мало-помалу отклонялся к
городской окраине. Около десяти часов он обнаружил, что стоит на
Пятой авеню, перед Метрополитен-музеем, взмокший, усталый,
удрученный. Хотелось пить, но мальчик подумал, что ту небольшую
сумму, какой он располагает, следует беречь как можно дольше (он
вытряс из коробки на столике у кровати все до последнего гроша, но
общий итог все равно составлял каких-нибудь восемь долларов плюс-
минус несколько центов).
	Рядом строилась для экскурсии группа школьников. Почти
наверняка из государственной школы - одеты так же небрежно, как сам
Джейк. Никаких блейзеров от Пола Стюарта, никаких галстуков,
никаких джемперов, никаких простеньких юбочек, за которые в
магазинах вроде "Мисс Очаровашки" или "Отрочества" дерут по сто
двадцать пять зеленых. Все из рядового супермаркета. Под влиянием
порыва Джейк пристроился в хвост цепочки и следом за ребятами вошел
в музей.
	Экскурсия заняла час пятнадцать минут. Джейк наслаждался. В
музее было тихо. Более того, там работало кондиционирование. И
висели хорошие картины. Особенно Джейка пленили несколько работ
Фредерика Ремингтона из цикла "Старый Запад" и большое полотно
кисти Томаса Харта Бентона: по бескрайней равнине к Чикаго стрелой
летит паровоз, а крепкие фермеры в полукомбинезонах и соломенных
шляпах, побросав работу, стоят и смотрят ему вслед. Учителя,
сопровождавшие группу, Джейка не заметили, и лишь под конец
экскурсии хорошенькая негритянка в строгом синем костюме тронула
его за плечо и поинтересовалась, кто он такой.
	Не заметивший ее приближения Джейк на миг утратил
способность соображать. Не задумываясь, что делает, он полез в карман
и схватился за серебряный ключ. В голове мигом прояснилось, и Джейк
опять успокоился.
	- Моя группа наверху,- сказал он с виноватой улыбкой.- Нас
привели смотреть современное искусство, но мне гораздо больше
нравится здесь, внизу. Тут настоящие картины. Ну, вот я и... это... ну, вы
понимаете...
	- Улизнул? - предположила учительница. Уголки ее губ дрогнули
от сдерживаемой улыбки.
	- Мне больше нравится думать, что я ушел по-
французски<<*29>>,- вырвалось у Джейка.
	Тут уж она рассмеялась. Ученики тупо глазели на Джейка, ничего
не понимая. Учительница сказала:
	- То ли ты не знаешь, то ли не помнишь, но во французском
Иностранном легионе дезертиров раньше расстреливали. Предлагаю вам
немедля присоединиться к своему классу, молодой человек.
	- Да, мэм. Спасибо. Вообще-то экскурсия, должно быть, уже
закончилась.
	- Ты из какой школы?
	- "Академия Марки".- Это тоже выскочило само собой.
	Поднимаясь по лестнице, Джейк прислушивался к бесплотному
эху шагов, к тихим голосам под огромным пространством купола-
ротонды и недоумевал, почему сказал это. Он никогда в жизни не
слышал о школе, которая называлась бы "Академия Марки".


12

	Он немного подождал в просторном вестибюле верхнего этажа,
потом заметил, что охранник поглядывает на него с растущим
любопытством, и счел, что ждать дольше неразумно. Оставалось только
надеяться, что группа, к которой он ненадолго присоединился, уже
отбыла.
	Взглянув на часы, Джейк скорчил гримасу, означавшую (во всяком
случае, он надеялся на это) нечто вроде "Мамочки! Времени-то уж
сколько!", и порысил обратно на первый этаж. Чужой класс (вместе с
хорошенькой черной учительницей, которую рассмешила идея ухода по-
французски) уже ушел, и Джейк решил, что последовать их примеру,
пожалуй, неплохая мысль. Он еще немного пройдется - принимая во
внимание жару, не спеша - и сядет на метро.
	На углу Бродвея и Сорок второй улицы он задержался у киоска,
торгующего горячими сосисками, и обменял малую толику своего
скудного запаса наличных на ароматную сосиску и банку лимонада.
Обедать Джейк устроился на ступенях банка - и, как выяснилось,
совершил страшную ошибку.
	В его сторону, вращая дубинкой, шел полицейский. Дубинка
выписывала сложные последовательности фигур, и это как будто бы
полностью поглощало внимание полисмена. Однако поравнявшись с
Джейком, блюститель закона вдруг резким движением вдел дубинку в
петлю и повернулся к нему.
	- Так-так, орел,- задумчиво сказал он.- Гуляем?
	Последний кусок сосиски, которую жадно рвал зубами Джейк,
застрял у мальчика в горле. Вот непруха... если не сказать хуже. Вокруг
шумела Таймс-сквер, всеамериканская столица человеческого отребья:
толкачи, наркаши, шлюхи, голубые - охотники за малолетками... но на
~них~ полисмен не обращал никакого внимания, отдавая предпочтение
~ему~.
	С усилием сглотнув, Джейк ответил:
	- У нас в школе эту неделю экзамены. Сегодня у меня была только
одна контрольная. Кто напишет, можно уходить.- Он запнулся - ему не
нравился настороженный, пронизывающий взгляд полисмена.- Меня
отпустили,- неловко прибавил он.
	- У-гу. Какой-нибудь документ можешь показать?
	У Джейка душа ушла в пятки. Неужто предки уже позвонили в
полицию? После вчерашнего приключения это казалось весьма
вероятным. При обычных обстоятельствах в полицейском управлении
Нью-Йорка не обратили бы особого внимания на очередного
пропавшего подростка, тем более на подростка, который всего полдня
как пропал,- но отец у себя на телевидении был большой шишкой и
гордился количеством тайных пружин, на которые можно нажать в
случае чего. Джейк сомневался, что у полицейского есть его
фотография... но вот имя и фамилию фараон спокойно мог знать.
	- Ну, у меня есть льготная карточка кегельбана "Межземелье",-
неохотно проговорил он,- вот и все, в общем-то.
	- "Межземелье"? Первый раз слышу. Это где же? В Квинсе?
	- ~"Подземелье"~. А я как сказал? - Джейк подумал: "О Господи,
началось за здравие, а кончится за упокой... хрюкнуть не успеешь".-
Знаете? На Тридцать третьей улице?
	- У-гу. Годится.- Полицейский протянул руку за билетом.
	На них оглянулся негр в канареечно-желтом костюме, со
спадающими на плечи жуткими космами.
	- Вяж-жи его, начальник! - жизнерадостно посоветовало сие
явление.- Ишь, шлендает тут, говнюк беложопый! Дав-вай, вяжи
сопляка! С-сполняй свой долг, ну!
	- Илай, заткнись и дуй отсюда,- не оборачиваясь, ответил
полицейский.
	Илай загоготал, показав золотые фиксы, и пошел своей дорогой.
	- А почему вы ~его~ не попросили показать документы? - спросил
Джейк.
	- Потому что сейчас я прошу показать документы ~тебя~.
Живенько, сынок.
	Либо полицейский знал, кто такой Джейк, либо чуял: что-то
неладно. Это, пожалуй, было не так уж удивительно, поскольку в
здешних краях Джейк был единственным белым парнишкой, который не
болтался по улицам откровенно в поисках приключений. Как ни крути, а
получалось, что, усевшись здесь обедать, Джейк свалял дурака. Но ведь у
него болела нога - а еще он, черт побери, хотел есть! ~Жрать!~
	"Ты меня не остановишь,- подумал Джейк.- Я не могу позволить
тебе меня остановить. Сегодня во второй половине дня я должен
встретиться в Бруклине с одним человеком... и я буду там".
	Вместо того, чтобы полезть за бумажником, мальчик сунул руку в
боковой карман и достал ключ. Он протянул его полицейскому; яркое
утреннее солнце отразилось в серебристом металле, и по лбу и щекам
полисмена маленькими круглыми монетками запрыгали блики.
Полицейский широко раскрыл глаза.
	- Эй! - выдохнул он.- Что это у тебя, парень?
	Он потянулся за ключом. Джейк отдернул руку - чуть-чуть. По
лицу полисмена завораживающе плясали круги отраженного света.
	- В руки брать не обязательно,- сказал Джейк.- Вы ведь и так
можете прочесть, как меня зовут, правда?
	- Ну да, конечно.
	Интерес стража порядка к мальчику иссяк. Полицейский смотрел
только на ключ - пристально, большими неподвижными глазами.
Однако взгляд его был не вполне бессмысленным; Джейк прочел в нем
изумление и нечаянную радость. "Ай да я,- подумал мальчик,- сею
радость и благолепие повсюду, куда ни пойду. Вопрос в том, что делать
дальше?"
	По тротуару, вихляя бедрами и нетвердо переставляя ноги, обутые
в ядовито-лиловые туфли на трехдюймовой шпильке, шла молодая
женщина (судя по зеленым шелковым лосинам и прозрачной блузке,
вероятно, не библиотекарь). Она взглянула сперва на полицейского,
потом, желая понять, на что это пялится легавый, посмотрела на
Джейка. Увидев ключ, девица разинула рот и остановилась как
вкопанная. Ее рука медленно-медленно поднялась и замерла у горла.
Какой-то мужчина, налетев на девицу, велел ей смотреть, куда, к чертям
собачьим, она прет. Девица, трудившаяся, вероятно, не на библиотечном
поприще, словно не слышала. Тут Джейк заметил, что возле них
остановилось еще четверо или пятеро прохожих. Все они не сводили глаз
с ключа. Народ собирался так, как порой люди стекаются к чрезвычайно
ловкому наперсточнику, орудующему на уличном углу.
	"Классно тебе удается не привлекать внимания,- похвалил себя
Джейк.- Ничего не скажешь".- Он глянул поверх плеча фараона и на
другой стороне улицы заметил вывеску: "Дешевая аптека Денби".
	- Меня зовут Том Денби,- сказал он полицейскому.- Так и в
карточке написано - правильно?
	- Верно-верно,- выдохнул полицейский. Он утратил к Джейку
всякий интерес; его занимал только ключ. По лицу полисмена
мельтешили маленькие, круглые, как монетки, солнечные зайчики.
	- А ведь никакого Тома Денби вы не ищете?
	- Нет,- ответил полицейский.- Никогда о таком не слышал.
	Вокруг полисмена уже собралось самое малое человек десять; все
они в немом изумлении глазели на серебряный ключ в руке у Джейка.
	- Значит, я могу идти, да?
	- А? О! Да, конечно - иди, Христа ради.
	- Спасибо,- поблагодарил Джейк. Но ~как~ уйти? На миг мальчик
растерялся. Его окружала молчаливая, непрерывно растущая толпа
зомби. Джейк понял: все они подходят посмотреть, в чем дело, но те, кто
увидел ключ, замирают на месте, не в силах оторвать от него взгляд.
	Джейк поднялся и принялся медленно пятиться вверх по широким
ступеням, держа ключ перед собой в вытянутой руке, как укротитель
львов - тумбу. Очутившись наверху, на широкой бетонной площадке,
мальчик живо сунул ключ обратно в карман штанов, повернулся и
пустился наутек.
	Он притормозил только раз, у дальнего края площадки, и
оглянулся. Небольшая группа, обступившая то место, где он стоял,
медленно возвращалась к жизни. Недоуменно оглядевшись, люди
отправлялись своей дорогой. Полицейский рассеянно глянул влево,
вправо и возвел очи горе, точно силился припомнить, как сюда попал и
что собирался делать. Джейк увидел достаточно. Пора было искать
станцию метро и брать курс на Бруклин, пока не стряслось еще что-
нибудь такое же странное.


13

	В без четверти два Джейк медленно поднялся по ступенькам
станции метро и остановился на углу Касл и Бруклин-авеню, глядя на
сложенные из песчаника башни Коопгородка. Мальчик ждал, чтобы к
нему пришла уверенность, чувство направления - чувство, походившее на
способность вспоминать будущее. Напрасно; он не ощущал ~ничего~.
На раскаленном бруклинском перекрестке стоял обычный паренек; у его
ног усталым псом лежала тень-коротышка.
	"Ну, ладно, я здесь... что дальше?"
	Джейк обнаружил, что не имеет об этом ни малейшего
представления.


14

	Возглавляемый Роландом маленький отряд, одолев подъем на
длинный пологий холм, стоял на гребне. Взоры путешественников были
обращены на юго-восток. Долгое время все молчали. Сюзанна дважды
раскрывала рот - и снова закрывала его. Впервые в жизни эта женщина
полностью лишилась дара речи.
	Перед ними в томительном золотом свете клонящегося к вечеру
летнего дня дремала бескрайняя равнина: буйная, пышная, изумрудно-
зеленая, очень высокая трава; там и сям пестрят купы стройных деревьев
с высокими стволами и широкими раскидистыми кронами. Сюзанна
подумала, что однажды уже видела похожие - в научно-популярном
фильме об Австралии.
	Дорога, по которой они шли, устремлялась вниз с холма и, прямая,
как струна, убегала на юго-восток, ярко-белой полоской рассекая зелень
трав. В нескольких милях к западу Сюзанна разглядела мирно пасущееся
стадо крупных животных. Они напоминали бизонов. На востоке равнина
граничила с чащей; темные заросли вторгались в разнотравье
полуостровом, очертаниями походившим на руку со вскинутым кулаком.
	Сюзанне вдруг стало ясно: вот куда текли все попадавшиеся им до
сих пор ручьи и речки. Они питали громадную реку, что, пробившись из
простертой лесом длани, разморенная летним солнышком, сонно и
безмятежно катила свои воды к востоку, на край света. Широкую реку -
добрых две мили от берега до берега.
	А еще Сюзанна увидела город.
	Город лежал прямо по курсу - туманное скопление шпилей и
башен, вздымающихся у дальнего горизонта. От этих воздушных
конструкций путников могло отделять сто миль. Или двести. Или
четыреста. В мире Роланда воздух был, кажется, абсолютно чист и
прозрачен, что превращало попытки оценить расстояние в напрасный
труд. Сюзанна знала наверняка только одно: вид этих смутно
очерченных башен наполняет ее немым изумлением... и глубокой
щемящей тоской по родному Нью-Йорку. Она подумала: "Ей-Богу, я бы
сделала что угодно, лишь бы опять увидеть с моста Трайборо
манхэттенские высотки!"
	И не сумела сдержать улыбку: неправда. Правда же была такова:
Сюзанна не поменяла бы мир Роланда ни на что. Здешнее безмолвие,
таинственность, пустынные просторы одурманивали, отравой
проникали в кровь. Здесь у нее был возлюбленный. В Нью-Йорке - по
крайней мере, в том Нью-Йорке, какой знала в свое время Сюзанна,- они
с Эдди неизбежно навлекли бы на себя презрение, гнев, насмешки; они
были бы мишенью для грубых жестоких шуток первого попавшегося
кретина: у черной бабы двадцати шести лет - белый хахаль на три года ее
моложе, который, чуть разволнуется, начинает говорить "щас" и "дак".
Белый хахаль, который всего восемь месяцев назад тащил на закорках
тяжеленную обезьяну<<*30>>. А здесь некому было язвить и
насмехаться. Здесь никто не тыкал в них пальцем. Здесь был только
Роланд и они с Эдди - три последних в мире стрелка.
	Сюзанна взяла Эдди за руку и почувствовала ответное пожатие -
теплое, ободряющее.
	Роланд указал на реку.
	- Это, должно быть, Сенд,- негромко проговорил он.- Вот уж не
думал, что доведется его увидеть... пуще того - в душе я полагал его
выдумкой, наравне со Стражами.
	- Какая красота,- прошептала Сюзанна, не в силах оторвать глаз от
расстилающихся перед ней бескрайних просторов, спящих сладким сном
в колыбели лета. Она поймала себя на том, что безотчетно прослеживает
взглядом, в каком направлении ложатся тени деревьев, протянувшиеся в
лучах закатного солнца через равнину словно бы на многие мили.-
Должно быть, такими когда-то были Великие равнины - до заселения...
даже до появления индейцев.- Молодая женщина показала рукой туда,
где Великая Дорога сходилась в одну точку.- Вон он, твой город,-
сказала она.- Ведь это он?
	- Да.
	- С виду ничего себе, цивильно,- одобрил Эдди.- Может так быть,
а, Роланд? Может оказаться, что твоему городу ничего особо не
сделалось? Как в старину-то строили, в самом деле хорошо?
	- Нынче все возможно,- отвечал Роланд, однако с сомнением в
голосе.- Впрочем, Эдди, не воспылай надеждою сверх меры.
	- А? Нет.- Но Эдди ~уже~ возмечтал. Город, смутно
вырисовывающийся на далеком небосклоне, пробудил в сердце Сюзанны
тоску по дому; в душе Эдди подернутые дымкой очертания внезапно
разожгли пламень ожиданий. Коль скоро город сохранился (а он, по всей
видимости, сохранился), там, возможно, до сих пор кто-нибудь живет, и
это не обязательно должны быть только те недочеловеки, которых
Роланд повстречал под горами. Горожане могли оказаться
	(~американцами~, шепотом подсказал Эдди внутренний голос)
	людьми умными, готовыми протянуть руку помощи; собственно
говоря, возможно, именно от них зависели бы успех или провал
предприятия пилигримов... а то и их жизнь или смерть. Перед
мысленным взором Эдди заблистало светлое виденье (частично
позаимствованное из фильмов вроде "Последнего звездного воина" и
"Темного кристалла"): совет старейшин города, согбенных, но
исполненных величавого достоинства, закатывает им потрясное
угощение - стол так и ломится от яств, доставленных из городских
закромов, которых не коснулась порча (или, возможно, из специальных
садов, лелеемых под пузырями климатронов),- и, покуда Эдди, Роланд и
Сюзанна наворачивают, дурея от сытости, радушные хозяева объясняют
им, что именно ждет впереди и как все это следует понимать.
Прощальным даром горожан путникам станет одобренный
Американской автомобильной ассоциацией "Путеводитель для
туристов", где лучший путь к Темной Башне будет обозначен красным.
	Эдди не знал выражения deus ex machina <<*31>>, зато понимал
(для этого он уже достаточно повзрослел), что такой мудрый и добрый
народец обитает главным образом в комиксах и посредственных
фильмах, которые пускают в прокат вторым экраном. Тем не менее, идея
опьяняла: островок цивилизации в опасном, почти пустынном краю;
мудрые старые люди-эльфы, которые внятно растолкуют им, какого
именно хрена делать дальше. Открывшиеся же на туманном горизонте
очертания легендарного города превращали мечту как минимум в
возможность. Даже если в городе не было ни души из-за того, что
обитателей стерла с лица земли давнишняя вспышка чумы или
внезапный выброс отравляющих веществ, он все равно мог сыграть роль
своего рода исполинского ящика с инструментом; гигантского
военторга, где удалось бы экипироваться для трудных переходов,
которые - в этом Эдди не сомневался - наверняка ждали впереди. Кроме
того, молодой человек родился и вырос в городе, и вид всех этих высоких
башен самым естественным образом подстегнул его.
	- ~Ла-адненько~! - возбужденно пропел он, едва сдерживаясь,
чтобы не засмеяться в голос.- Ать-два, левой! Подать сюда этих мудрых
эльфов, мать их за ногу!
	Сюзанна посмотрела на него с веселым недоумением.
	- Ты чего разоряешься, беленький?
	- Ничего. Не суть. Просто надоело стоять на одном месте. Что
скажешь, Роланд? Хочешь...
	Но что-то в лице Роланда или в самой глубине его глаз - некая
мечтательная отстраненность - заставило юношу умолкнуть и одной
рукой обхватить Сюзанну за плечи словно для того, чтобы защитить.


15

	Роланд рассеянно скользнул взглядом по силуэту города на
горизонте и вдруг, куда ближе к холму, на котором они сейчас стояли,
заметил нечто иное, наполнившее его душу беспокойством и скверными
предчувствиями. Ему уже доводилось видеть такое раньше; в последний
раз, когда он наткнулся на что-то подобное, с ним был Джейк. Стрелок
вспомнил, как они с мальчиком по следу человека в черном в конце
концов вышли из пустыни и через холмы предгорья двинулись к горам.
Идти было нелегко, но по крайней мере опять появилась вода. И трава.
	Однажды ночью он проснулся и обнаружил, что Джейк исчез. Из
ивовой рощи, вплотную подступавшей к тоненькому ручейку, неслись
отчаянные сдавленные крики. К тому времени, как стрелок продрался
сквозь заросли на поляну посреди рощи, крики оборвались. Место, где
Роланд нашел той ночью Джейка, как две капли воды походило на то,
что лежало сейчас впереди, за подножием холма. Круг вертикально
поставленных камней; место жертвоприношений; обитель
Прорицательницы - там она жила... и вещала, будучи принуждена
вещать... и убивала, когда только могла.
	- Роланд,- окликнул Эдди,- ты чего? В чем дело?
	- Вон, видишь? - Роланд ткнул пальцем.- Вещуньина круговина.
Силуэты, что виднеются там,- высокие стоячие камни.- Он вдруг понял,
что не сводит глаз с Эдди, которого впервые узнал в страшном и дивном
небесном вагоне, в том чужом и странном мире, где стрелки носят
синюю форму, а запасы сахара, бумаги и чудесных снадобий вроде
~астина~ неисчерпаемы. Лицо Эдди медленно принимало диковинное
выражение, словно озарялось неким предвиденьем. Радужные надежды,
ясным огнем зажегшие взор молодого человека, когда тот смотрел на
далекий город, улетучились. Юноша глядел сумрачно, уныло - так
приговоренный рассматривает виселицу, на которой вскоре будет
вздернут.
	"Сперва Джейк, теперь вот Эдди,- подумал стрелок.- Колесо
Жизни неумолимо - все вечно возвращается на круги своя".
	- Вот черт.- Голос Эдди был блеклым и испуганным.- Чует мое
сердце, это и есть то самое место, где пацан попробует прорваться.
	Стрелок кивнул.
	- Весьма вероятно. В таких местах грань между мирами тонка... к
тому же эти круговины обладают ~притягательною силой~. Однажды
мальчик уже привел меня в подобное каменное кольцо. Обитавшая там
вещунья едва не убила мальчугана.
	- С чего ты взял? - спросила Сюзанна у Эдди.- Приснилось, что ли?
	Эдди только головой покачал.
	- Не знаю. Но стоило Роланду показать это проклятое место...- Он
осекся и посмотрел на стрелка.- Мы должны как можно скорее добраться
туда. Как можно скорее.- В словах Эдди звучали отчаяние и страх.
	- Это произойдет сегодня? - спросил Роланд.- Сегодня вечером?
	Эдди снова потряс головой и облизнул губы.
	- Тоже не знаю. Не поручусь. Вечером? Вряд ли. Время... здесь оно
не такое, как там, где сейчас пацан. В его "где" и "когда" оно течет
медленнее. Может быть, завтра.- Паника, с которой он до сих пор
боролся, внезапно прорвалась. Эдди повернулся и холодными потными
пальцами вцепился Роланду в рубаху.- Но я должен был доделать ключ,
а я ни черта не доделал, а еще я должен сделать что-то еще, а что - хрен
его знает, ни намека, ни зацепки. И если пацан угробится, виноват буду
~я~!
	Крепко взяв Эдди за запястья, стрелок высвободился.
	- Возьми себя в руки.
	- Роланд, тебе что, не ясно...
	- Ясно. Мне ясно, что нытьем да вытьем твой узелок не распутать.
Ты забыл лик своего отца - вот что мне ясно.
	- Да пошел ты со своей херней, надоело! В ~гробу~ я своего
папашу видал, в белых тапках! - истерически выкрикнул Эдди. Роланд
влепил ему звонкую пощечину. Звук был такой, словно сломалась ветка.
	Голова Эдди мотнулась назад; зрачки потрясенно расширились.
Впившись в Роланда взглядом, юноша медленно поднес руку к щеке и
потрогал проступающий на коже красный отпечаток ладони.
	- Ах ты, ~сволочь~! - прошептал он, хватаясь за рукоять
револьвера, по-прежнему висевшего у него на левом бедре. Сюзанна
попыталась остановить его; Эдди оттолкнул ее руки.
	"Итак, вновь пришла пора ученья,- подумал Роланд.- Однако на
сей раз, пожалуй, я даю урок, чтобы сохранить жизнь не только ему, но и
себе".
	Где-то вдалеке каркнула ворона. Резкий птичий крик разорвал
тишину, и Роланду на миг вспомнился его сокол, Давид. Сейчас соколом
стрелка был ~Эдди~... стоило выказать хоть малейшую слабость, и
юноша, подобно Давиду, не колеблясь вырвал бы хозяину глаз.
	Или растерзал бы горло.
	- Ты что же, пристрелишь меня? Такой развязки тебе хотелось бы,
Эдди?
	- Знал бы ты, как мне осточертели твои заморочки, дядя,-
выговорил Эдди. Взгляд его туманили слезы ярости.
	- Ты не доделал ключ, но не потому, что боишься закончить
работу. Ты боишься узнать, что ~не способен~ ее закончить. Ты
боишься спуститься к камням - но тебя страшит не то, что может
произойти, едва ты войдешь в круг. Тебя страшит то, что может ~не~
произойти. Не большой мир пугает тебя, Эдди, нет. Тебя пугает
маленький мирок, заключенный в тебе самом. Ты забыл лик своего отца.
Ну так смелее. Пристрели меня, если посмеешь. Надоело слушать, как ты
нюнишь.
	- Прекрати! - закричала Сюзанна.- Он же выстрелит, ты что, не
понимаешь? Не понимаешь, что ~сам заставляешь~ его стрелять?
	Роланд полоснул ее взглядом.
	- Я заставляю его ~принять решение~.- Он снова посмотрел на
Эдди. Изборожденное глубокими морщинами лицо было суровым.- Друг
мой, ты вышел из тени героина, ты вышел из тени брата - выйди же из
своей тени, если посмеешь. Выйди сейчас. Выйди - или пристрели меня и
~покончи с этим~.
	Мгновение Роланду казалось, что Эдди именно так и поступит и
все завершится здесь же, на высоком гребне холма, под безоблачным
летним небом, где на горизонте смутно обозначились синие призрачные
городские шпили. Потом у Эдди задергалась щека. Решительно сжатые
губы обмякли, задрожали. Рука соскользнула с сандаловой рукоятки
револьвера. Грудь заходила толчками - раз... другой... третий. Рот
приоткрылся. Нетвердо ступая, Эдди пошел на Роланда, и все отчаяние,
весь ужас молодого человека излились в одном стонущем вопле:
	- Да, я ~боюсь~, ты, м*дила дубовый! ~Боюсь~! Не доходит?
Роланд, ~мне страшно~!
	Ноги Эдди заплелись. Юноша повалился вперед. Роланд
подхватил его и придержал подле себя. От Эдди пахло потом и грязью,
слезами и ужасом.
	На миг задержав Эдди в своих объятиях, стрелок развернул его к
Сюзанне. Бессильно свесив голову, Эдди рухнул на колени возле ее
кресла. Сюзанна положила руку юноше на затылок, притиснула его
голову к своему бедру и с горечью сказала Роланду: "Иногда, белый
масса, я тебя ненавижу".
	Роланд приложил запястья ко лбу; с силой надавил.
	- Порой я сам себя ненавижу.
	- Но это тебя никогда не останавливает, не так ли?
	Роланд не ответил. Он смотрел на Эдди - неподвижен, плотно
сомкнутые веки, щека покоится на бедре Сюзанны. Олицетворение
страдания. Роланд пересилил засасывающую мучительную усталость,
рождавшую невольное желание прервать сию прелестную беседу с тем,
чтобы завершить ее в другой раз. Коль скоро Эдди не ошибается,
никакого другого раза ~не будет~. Джейк вот-вот сделает решающий
ход. Эдди же избран помочь мальчику прийти в этот мир, и, если он еще
не готов стать повитухой, Джейк в миг своего вступления в новую жизнь
непременно погибнет, как неминуемо обречен задохнуться младенец,
если с началом схваток пуповина обовьет ему шею.
	- Встань, Эдди.
	На миг стрелку почудилось, что Эдди никогда не поднимется, что
он и дальше будет сидеть на земле, пряча лицо в бабьей юбке. Если так,
все пропало... но и это было ~ка~. Потом Эдди медленно встал. Пусть
плохо (он стоял, весь поникший: ссутуленные плечи, безвольно повисшие
руки, понуренная голова, волосы занавесили лицо), но все-таки встал.
Почин был сделан.
	- Посмотри на меня.
	Сюзанна беспокойно пошевелилась, но промолчала.
	Эдди медленно поднял голову и дрожащей рукой убрал волосы с
глаз.
	- Вот, возьми. Я совершил ошибку. Не следовало брать его, как бы
сильно я ни страдал.- Роланд стиснул в кулаке кожаный шнурок и рванул
так, что тот лопнул. Стрелок протянул Эдди ключ. Эдди потянулся к
нему, будто во сне, но Роланд не спешил разжимать пальцы.- Ты
берешься сделать то, что надобно сделать?
	- Да.- Он говорил едва слышно.
	- Тебе нечего мне сказать?
	- Извини, что трушу.- В голосе Эдди было что-то жуткое; что-то,
больно ранившее Роланду сердце. Стрелку казалось, он знает, что: здесь,
в окружении их троих, в муках испускали дух последние остатки детства
Эдди. Их нельзя было увидеть, но Роланду слышались жалобные
слабеющие крики. Он постарался замкнуть для них свой слух.
	"Еще одно, что сделано мною во имя Башни. Мой счет неустанно
растет, точно давнишний счет забулдыги в пивной; все ближе день, когда
придется подбить сумму долга. Как я стану расплачиваться?"
	- Я не хочу извинений, и уж менее всего - извинений за твой страх,-
ответил он.- Что были б мы без страха? Бешеные псы с пеною на мордах,
с засыхающим на поджилках дерьмом.
	- ~Чего~ ж ты тогда хочешь? - крикнул Эдди.- Все остальное ты
уже забрал - все, что у меня было, подчистую! Да нет, даже больше - я
ведь все ж таки извинился! ~Дак какого дьявола тебе еще от меня надо?~
	Роланд сжимал в кулаке ключ, их половинку спасения Джейка
Чэмберса, и молча глядел Эдди в глаза. Зеленую ширь равнины, сизый
речной плес заливало солнце; вызолоченные угасающим летним днем
просторы огласил далекий вороний крик.
	Чуть погодя во взгляде Эдди Дийна забрезжило понимание.
	Роланд кивнул.
	- Я забыл лик...- Эдди примолк. Опустил голову. Сглотнул. Снова
посмотрел на стрелка. Роланд понял: то, что умирало при них на этом
клочке земли, наконец испустило дух. Вот так. Здесь, на солнечном,
открытом всем ветрам гребне холма, где обрывалось все и вся, оно
исчезло навсегда.- Я забыл лик своего отца, стрелок... и молю о
прощении.
	Роланд разжал кулак и вернул невеликое бремя ключа тому, кому
~ка~ назначило нести его.
	- Не говори таких речей, стрелок,- сказал он Высоким Слогом.-
Отец твой видит тебя преотлично... любит тебя преизрядно... равно и я.
	Эдди стиснул ключ в руке и отвернулся; на лице молодого
человека досыхали слезы.
	- Пошли,- выдавил он, и путники двинулись вниз по склону
продолговатого холма к раскинувшейся у подножия равнине.


16

	Джейк медленно шагал по Касл-авеню мимо пиццерий, баров и
винных погребков, где старухи с недоверчивыми лицами помешивали
картошку и мяли помидоры. Лямки ранца натерли кожу под мышками,
ноги болели. Он прошел под цифровым термометром; табло извещало:
двадцать девять с половиной градусов. Джейку казалось, что все сорок.
	Впереди из-за угла вывернула полицейская машина. Джейк тотчас
крайне заинтересовался садовым инвентарем, выставленным в витрине
хозяйственного магазина. Он проводил внимательным взглядом
промелькнувшее в стекле черно-белое отражение и сдвинулся с места
только тогда, когда оно исчезло.
	"Эй, Джейк, дружочек, а куда ты, собственно, идешь?"
	Если бы знать! Джейк был совершенно уверен, что мальчик,
которого он разыскивает,- мальчик в зеленой косынке и желтой
футболке с надписью "В МЕЖЗЕМЕЛЬЕ НЕ СОСКУЧИШЬСЯ" - где-
то рядом... ну и что? Парнишка все равно оставался для него иголкой в
стоге сена под названием Бруклин.
	Джейк шел по переулку, тонувшему в пестрой неразберихе
надписей и рисунков, сделанных красками-аэрозолями. В основном это
были имена - "ЭЛЬ-ТЬЯНТЕ 91", "МОЛНИЯ ГОНСАЛЕС", "МАЙК-
ГРУЗОВИК" - но местами попадались словечки и девизы, оброненные
для людей понимающих. Две таких надписи приковали к себе взгляд
Джейка.
	"РОЗА ЕСТЬ РОЗА ЕСТЬ РОЗА"
	было выведено на кирпичной стене краской, поблекшей под
дождями и ветрами до тускло-розового оттенка, того самого, что и роза
на пустыре, где прежде стояли "Деликатесы от Тома и Джерри". Пониже
темно-синим, почти черным, кто-то написал следующую странную вещь:
	"МОЛЮ О ПРОЩЕНИИ".
	Что бы это значило? Джейк не знал - может быть, что-то из
Библии? - но слова завораживали, не давали двинуться с места, словно
взгляд змеи, который, как принято считать, гипнотизирует птиц.
Наконец мальчик медленно двинулся дальше, погруженный в свои
мысли. Время подходило к половине третьего; тени уже начинали расти.
	Впереди, буквально в двух шагах, Джейк заметил старика -
опираясь на узловатую трость, тот медленно брел по улице, стараясь
держаться в тени. За толстыми стеклами очков, будто пара непомерно
крупных куриных яиц, плавали карие глаза.
	- Молю о прощении, сэр,- выпалил Джейк - бездумно и в общем-то
не слыша себя.
	Старик повернулся к нему, удивленно и испуганно моргая.
	- Ухоти, мальшик,- он неуклюже погрозил Джейку палкой.
	- Вы случайно не знаете, сэр, нет ли здесь где-нибудь поблизости
места под названием "Академия Марки"? - Это было полнейшее безумие,
но ничего другого Джейк придумать не сумел.
	Услышав "сэр", старик медленно опустил палку и посмотрел на
Джейка с не вполне здоровым интересом маразматика.
	- Што ты не ф школе, мальшик?
	Джейк устало улыбнулся. У этой хохмы начинала отрастать
длиннющая борода.
	- Последняя неделя, экзамены. Приехал поискать старого
приятеля, он ходит в "Академию Марки", вот и все. Извините, что
побеспокоил.
	Он обошел старика (надеясь, что дед не надумает разок огреть его
палкой по мягкому месту - так, на счастье) и успел спуститься по
переулку почти до угла, как вдруг старик завопил: "Мальшик! ~Мальши-
и-и-к~!"
	Джейк обернулся.
	- "Акатемий Марки" тут нет,- сказал старик.- Я прошивай стесь
уже тватцать тва гот - я пы снал. Марки-~авеню~ - та, есть. "Акатемий
Марки" - нет, нет.
	Джейк внезапно так разволновался, что у него схватило живот, и
сделал шаг назад, к старику. Тот сейчас же замахнулся тростью, заняв
оборонительную позицию. Джейк немедленно остановился, оставив
между собой и стариком двадцатифутовую зону безопасности.
	- А Марки-авеню - это где, сэр? Не подскажете?
	- Само ~сопой~,- пропыхтел старик.- Расве не скасал я только што:
я прошивай стесь тватцать тва гот? Тва квартал тальше. У кино
"Машестик" сфернуть лево. Но говорю тепе, мальшик, никакой
"Акатемий Марки" тут нет!
	- Спасибо, сэр! Спасибо!
	Джейк повернулся и окинул взглядом Касл-авеню. Да - впереди,
несколькими кварталами дальше, просматривались несомненные
очертания нависающей над тротуаром маркизы<<*32>> кинотеатра.
Мальчик бегом сорвался с места, потом решил, что может привлечь к
себе внимание, и перешел на быстрый шаг.
	Старик смотрел ему вслед.
	- ~Сэр!~ - сказал он себе тоном легкого изумления.- Нато ше,
~сэр~!
	Скрипуче хихикнув, он потащился дальше.


17

	В сумерках отряд Роланда остановился. Стрелок выкопал
неглубокую ямку и набросал в нее веток для костра. Путники не
нуждались в огне для приготовления пищи, и все же костер был нужен.
Нужен ~Эдди~. Если юноша собирался закончить ключ, без света было
не обойтись.
	Оглядевшись, стрелок увидел Сюзанну - темный силуэт на фоне
тускнеющего аквамарина неба. Эдди видно не было.
	- Где он? - спросил стрелок.
	- Где-то на дороге. Не трогай его сейчас, Роланд. Хватит уже.
	Роланд кивнул, нагнулся над ямкой и ударил куском кремня по
истертому стальному бруску. Вскоре собранный им хворост ярко
запылал. Подбросив в огонь одну за другой несколько небольших
палочек, стрелок принялся ждать возвращения Эдди.


18

	Эдди с незаконченным ключом в руке сидел по-турецки посреди
Великой Дороги, в полумиле от бивака, и смотрел в небо. Окинув
быстрым взглядом тракт, молодой человек заметил впереди искру костра
и понял, что именно делает Роланд... и почему. Эдди вновь уставился на
небо. Он никогда еще не чувствовал себя таким одиноким и таким
испуганным.
	Небо было ~огромно~ - Эдди, сколько себя помнил, ни разу не
видел столько ничем не прерываемого пространства, столько
первозданной пустоты. Перед ней он невольно чувствовал себя
ничтожным, но не усматривал в том и грана несправедливости - он
~действительно~ был пылинкой в мироздании.
	Мальчик был уже близко. Эдди подумал, что знает, где Джейк и
что он собирается сделать, и эта мысль наполнила его тихим
изумлением. Сюзанна попала сюда из шестьдесят третьего года. Сам он -
из восемьдесят седьмого. Между ними... Джейк. Пытающийся
пробиться. Пытающийся родиться.
	"Я его знаю, видел,- думал Эдди.- ~Должен~ был... кажись, что-то
такое я припоминаю. Прямо перед тем, как Генри загремел в армию...
да? Генри тогда учился в бруклинской ремеслухе и ходил весь в черном -
черные джинсы, черные высокие ботинки со стальными носами, черные
футболки с закатанными рукавами. И смолил "Эриа Шик". Джеймс Дин
самопальный. Но это я думал, а вслух - ни-ни, молчал в тряпочку. Не
хотел, чтоб братан на меня взъелся".
	Эдди понял: покуда он предавался раздумьям, произошло то, чего
он ждал,- взошла Древняя Звезда. Какие-нибудь четверть часа, и вокруг
нее засверкают все сокровища чужого неба, но сейчас она блистала в
прозрачной мгле одна.
	Молодой человек стал медленно поднимать зажатый в руке ключ
и, когда Древняя Звезда засияла в широком центральном углублении
бородки, заговорил нараспев, декламируя старинную формулу своего
мира, которой учила его мать, когда, сидя на полу под окном спальни,
они вместе любовались вечерней звездой, парившей в темнеющих высях
над крышами и пожарными лестницами Бруклина:
	- Звездочка светлая, звездочка ясная
	В небе сверкает, такая прекрасная.
	Первую звездочку, что разгляжу,
	Исполнить желанье мое попрошу.
	Звездочка, звездочка, ярко гори,
	Чудо, волшебница, мне сотвори.
	В бородке ключа алмазом, оправленным в ясень, горела Древняя
Звезда.
	- Помоги мне собраться с духом,- попросил Эдди.- Вот мое
желание. Помоги мне набраться храбрости и попробовать довести до
ума эту хреновину, чтоб ее.
	Юноша еще секунду посидел на земле, затем поднялся и побрел в
лагерь. Устроившись как можно ближе к костру, он достал нож стрелка и
молча принялся за работу. S-образная закорючка, которой оканчивалась
бородка ключа, закудрявилась крохотными завитками стружки. Эдди
работал быстро, поворачивая ключ то так, то сяк, по временам закрывая
глаза и оглаживая большим пальцем деликатные изгибы. О том, что
может случиться, если он загубит ключ, юноша старался не думать:
размышления на эту тему совершенно точно парализовали бы его.
	Роланд и Сюзанна сидели у него за спиной и в молчании
наблюдали. Наконец Эдди отложил нож. По лицу молодого человека
струился пот.
	- Пацан-то твой,- сказал Эдди,- Джейк этот. Отчаянный, видать.
	- Под горами он держался храбро,- ответил Роланд.- Ему было
страшно, но он не отступил ни на дюйм.
	- Мне бы так.
	Роланд пожал плечами.
	- Ты славно дрался у Балазара, хотя у тебя забрали одежду.
Мужчине очень трудно вести бой нагишом, однако ты не сдался.
	Эдди попытался припомнить перестрелку в ночном клубе, но
память подсовывала что-то размытое, смутное - дым, шум, хаос лучей
ярчайшего света, пробивающегося сквозь стену. Ему казалось, что эту
стену разорвал автоматный огонь, но точно вспомнить не удавалось.
	Он поднял ключ так, чтобы все зубцы бородки четко обрисовались
на фоне пламени, и долго смотрел на него, главным образом, на s-
образную закорючку. С виду она была именно такая, какой запомнилась
Эдди по его сну и какой на миг явилась ему в огне... но что-то в ней
чудилось не то. Некий неуловимый изъян.
	"Да ладно, это опять Генри. И те годы, когда ты вечно оказывался
недостаточно хорош. Все ты сделал, чувачок. Сделал, как надо. Просто
тот Генри, что сидит в тебе, не желает это признать".
	Эдди бросил ключ на лоскут шкуры и бережно запеленал,
заворачивая края квадрата внутрь.
	- Готово. Не знаю, нормально вышло или нет, но лучше, наверное,
не получится.- Теперь, когда больше не нужно было работать над
ключом, он чувствовал странную опустошенность - ни цели, ни курса.
	- Есть хочешь, Эдди? - спокойно спросила Сюзанна.
	"Вот она, твоя цель,- подумал Эдди.- Вот он, твой курс. Вот он
сидит, лапки на коленочках. Все цели и курсы, какие у тебя когда-нибудь
бу..."
	Ни с того ни с сего в памяти у него всплыло что-то еще. Не сон...
не видение...
	"Нет, ни то, ни другое. Из жизни. Опять пошло-поехало -
воспоминания о будущем".
	- Сперва надо сделать еще кое-что,- сказал он и поднялся.
	За костром Роланд сложил невостребованный валежник. Перерыв
всю охапку, Эдди нашел сухую палку около двух футов длиной и
примерно дюймов четырех в поперечнике. Вернувшись с ней на свое
место у огня, он снова взялся за нож. В этот раз работа шла быстрее -
Эдди попросту заострял палку, превращая ее в некое подобие колышка
для палатки.
	- Слушай, мы можем сняться с места до рассвета? - спросил он
стрелка.- Думаю, мы должны добраться до той твоей круговины как
можно скорей.
	- Да, можем. Можем и раньше, если нужно. Не хочется идти в
потемках - ночью вещуньины круговины небезопасны - но коли в том
есть нужда, придется.
	- Судя по твоей физиономии, красавец, сомнительно, что в этих
каменных кольцах хоть ~когда-нибудь~ бывает безопасно,- заметила
Сюзанна.
	Эдди снова отложил нож. У его правой ноги горкой лежал дерн,
вынутый Роландом из неглубокой ямы, вырытой для костра. Острым
концом палки Эдди прочертил в мягкой сырой земле знак вопроса.
Контур вышел четким и ясным.
	- Ладненько,- сказал Эдди, стирая рисунок.- Все.
	- Давай-ка тогда поешь,- тут же сказала Сюзанна.
	Эдди попытался, но есть хотелось не слишком. Когда к молодому
человеку, уютно примостившемуся под теплым боком Сюзанны, наконец
пришел сон, видений он не принес, однако не был ни крепким, ни
глубоким. До четырех утра, пока стрелок не растолкал его, Эдди слушал
нескончаемый посвист ветра, мчащего над равниной внизу, и юноше
чудилось, будто и он уносится вместе с ветром, летит в ночной вышине
прочь от забот и тревог; меж тем Древняя Звезда и Праматерь
безмятежно плывут над ним, расцвечивая его щеки морозными узорами.


19

	- Пора,- сказал Роланд.
	Эдди сел. Рядом, протирая глаза, села Сюзанна. Едва в голове у
Эдди прояснилось, его охватило нетерпение.
	- Да. Пошли, в темпе.
	- Он приближается, да?
	- Он уже совсем рядом.- Эдди поднялся на ноги, крепко обхватил
Сюзанну за талию, поднял и посадил в кресло.
	Она обеспокоенно смотрела на него.
	- Нам еще хватает времени добраться туда?
	Эдди кивнул.
	- В обрез.
	Три минуты спустя они вновь были на Великой Дороге. Она
призрачно мерцала впереди. Еще через час, когда небо на востоке
окрасил первый свет зари, вдалеке возник ритмичный стук.
	Барабаны, подумал Роланд.
	Машины, подумал Эдди. Какой-то огроменный механизм.
	"Это сердце,- подумала Сюзанна.- Огромное, живое, больное
сердце... и бьется оно в том городе, куда мы идем".
	Стук прекратился через два часа - так же внезапно, как начался.
Небо заполонили безликие белесые тучи; солнце подернулось легкой
дымкой, а потом и вовсе исчезло за облачной завесой. До вертикально
поставленных камней, тускло отблескивавших в ровном рассеянном
свете, подобно клыкам поверженного чудовища, оставалось менее пяти
миль.


20

	"ИТАЛЬЯНСКАЯ НЕДЕЛЯ В #МАЖЕСТИК#! - уныло
возвещало с навеса над входом в кинотеатр на углу Бруклин- и Марки-
авеню обтрепанное полотнище.- ДВА КЛАССИЧЕСКИХ ВЕСТЕРНА
СЕРДЖИО ЛЕОНЕ! "ЗА ПРИГОРШНЮ ДОЛЛАРОВ" ПЛЮС
"ХОРОШИЙ, ПЛОХОЙ, ЗЛОЙ"! ВСЕ СЕАНСЫ - 99 ЦЕНТОВ!"
	В кассе сидела смазливая блондиночка в бигуди. Жуя резинку, она
читала одну из тех бульварных газетенок, которые так любила миссис
Шоу. Рядом гремел транзистор - "Лед Зеп". Слева от кассы, в последней
уцелевшей витрине, висела афиша с Клинтом Иствудом.
	Джейк знал, что нужно идти,- было почти три часа,- и все равно на
миг задержался, засмотревшись на афишу за грязным треснутым
стеклом. На Иствуде было мексиканское серапе. В зубах зажата сигара.
Один край серапе Иствуд перекинул через плечо, чтобы освободить
револьвер. Глаза у Иствуда были бледно-голубые, выцветшие. Глаза
снайпера.
	"Не он,- подумал Джейк,- но ~очень~ похож. Главное, глаза...
глаза почти такие же".
	- Ты позволил, чтобы я сорвался в пропасть,- сказал он человеку со
старой афиши - не Роланду, другому.- Допустил, чтобы я погиб. Что
будет в этот раз?
	- Эй, мальчик,- окликнула его белокурая кассирша, и Джейк
испуганно вздрогнул.- Ты как, будешь стоять и сам с собой общаться или
все-таки зайдешь?
	- Я пас,- поспешно отказался Джейк.- Эти два я уже видел.
	И двинулся дальше.
	Свернув налево, на Марки-авеню, мальчик опять подождал, не
охватит ли его ощущение, что он ~вспоминает еще не случившееся~, но
тщетно. Ничего особенного в Марки-авеню не было: накаленная
солнцем улица, вдоль которой выстроились многоэтажки из сероватого
песчаника (похожие, с точки зрения Джейка, на тюремные блоки);
нестройно гомонящая стайка молодых мамаш толкает коляски,
разбившись на парочки - и больше ни души. Май выдался не по-
весеннему жаркий - чересчур жаркий для пеших хождений.
	"Что я ищу? Что?"
	Позади хрипло загоготал юношеский басок. Следом негодующий
женский голос взвизгнул: "А ну, ~отдай~!"
	Джейк дернулся, решив, что обладательница голоса, должно быть,
имеет в виду его.
	- Генри, ~отдай~! Я серьезно!
	Джейк обернулся и увидел двоих ребят. Одному было самое малое
лет восемнадцать, другому - намного меньше... лет двенадцать-
тринадцать. При виде второго мальчика сердце Джейка закрутило в
груди что-то вроде мертвой петли: вместо коротких штанов в полоску на
парнишке были зеленые вельветовые брюки, но желтая футболка
осталась та же, а под мышкой он нес старый, побитый баскетбольный
мяч. Хотя паренек стоял к Джейку спиной, Джейк понял, что нашел
мальчика из своего вчерашнего сна.


21

	Визжала симпатяшка из билетной кассы, та, что жевала резинку.
Девчонка пыталась выхватить свою газету у старшего из ребят, с виду
уже почти взрослого дяди. Похититель - на нем были джинсы и черная
футболка с закатанными рукавами - держал газету над головой и
радостно скалился:
	- А ты подпрыгни, Мэриэнн! Прыгай, девочка, прыгай!
	Девчонка уперлась в него злыми глазами и вспыхнула.
	- Дай сюда! - велела она.- Кончай валять дурака, отдай газету!
~Сволочь~!
	- Во, слыхал, Эдди? - огорчился старший.- Выражаицца! Бяка,
бяка! - Он с ухмылочкой помахал газетой - так, чтобы белокурая
кассирша лишь самую чуть-чуть не могла до нее дотянуться - и Джейка
вдруг осенило. Эти двое вместе возвращались с занятий (хотя вряд ли
учились в одной школе, если он правильно определил разницу в
возрасте), и тот, что постарше, завернул к кассе, притворившись, будто
хочет сказать блондиночке что-то интересное. Потом он просунул руку в
щель под окошком и - цап! - стащил газету.
	Такие лица, как у этого переростка, Джейку случалось видеть и
раньше. Такие физиономии бывают у тех, кто считает верхом веселья
облить кошке хвост бензином или скормить голодной собаке хлебный
катыш с рыболовным крючком в середке. У тех, кто сидит в классе на
камчатке и дергает девчонок за бретельки лифчиков, а когда кто-нибудь,
наконец, пожалуется, изумляется, прикинувшись дурачком: "Кто, я?" В
школе "Пайпер" ребят подобного склада было немного, но они были;
Джейк полагал, что горстка таких удальцов отыщется в любой школе.
Пайперовские одевались получше, но лица были те же. В старину о
мальчишке с таким лицом, вероятно, сказали бы "висельник".
	Мэриэнн подпрыгнула, силясь достать газету, которую переросток
в черных штанах свернул в трубку, но ухватить ее не успела; в последний
момент парень отдернул руку и шлепнул Мэриэнн газетой по макушке,
точно собаку, напустившую лужу на ковер. На глазах у Мэриэнн
показались слезы - главным образом, полагал Джейк, от унижения. Она
страшно покраснела - хоть спички от щек зажигай - и заорала:
	- Ну и подавись! Читать не умеешь, я знаю, так хоть картинки
посмотришь!
	И развернулась, чтобы уйти.
	- Отдай, ну чего ты,- тихонько сказал младший мальчик. Мальчик
Джейка.
	Переросток протянул Мэриэнн свернутую трубкой газету.
Девушка схватила ее, дернула к себе, и даже со своего места, с расстояния
в тридцать футов, Джейк услышал треск рвущейся бумаги.
	- Говно ты, Генри Дийн! - выкрикнула она.- Самое настоящее
~говно~!
	- Ох-ох-ох, большое дело! - Генри казался искренне обиженным.-
Уже и пошутить нельзя! И потом, ну, порвалась твоя газета, так ведь
всего в одном месте, Гос-споди помилуй, читать-то можно. Выше нос,
чего скисла?
	Тоже в цвет, сказал себе Джейк. Хмыри вроде этого Генри даже
самую несмешную хохму пихали на два шага дальше, чем нужно... а
потом, когда кто-нибудь орал на них, оскорблялись: их, мол, не так
поняли. И всегда это было "а чего, чего?", и "шуток, что ль, не
понимаешь?", и "выше нос, чего скисла?"
	"На кой он тебе сдался, парень? - подивился он.- Если ты на моей
стороне, на кой тебе сдался этот урод?"
	Но, когда мальчик развернулся и они с Генри опять зашагали по
улице, Джейк получил ответ на свой вопрос. Черты лица у старшего из
ребят были крупнее, тяжелее, щеки нещадно изрыты угрями, но в
остальном сходство оказывалось разительным. Мальчики были
братьями.


22

	Джейк отвернулся и неторопливо двинулся по тротуару впереди
них. Трясущейся рукой он залез в нагрудный карман, вытащил отцовские
солнечные очки и исхитрился водрузить их на нос.
	Сзади, словно кто-то постепенно поворачивал верньер
радиоприемника, все громче раздавались голоса.
	- Зря ты так, Генри. Западло было так над ней стебаться.
	- Ей в кайф, Эдди.- Голос Генри: самодовольный голос человека
бывалого и искушенного.- Подрастешь - поймешь.
	- Она же ~плакала~.
	- Небось, менструха,- философски заметил Генри.
	Они были теперь очень близко. Опустив голову и глубоко затолкав
руки в карманы, Джейк отступил к стене здания. Почему-то (он не знал,
почему) страшно важным казалось не дать себя заметить. Не Генри;
Генри с любой точки зрения пустое место; не Генри, а...
	"Младший не должен меня вспомнить,- скользнула ему в голову
мысль.- Почему - толком не знаю, только не должен".
	Ребята миновали Джейка, даже не взглянув на него; тот, к кому
Генри обращался "Эдди", шел с краю и быстрыми шлепками ладони вел
мяч по мостовой, вдоль бровки тротуара.
	- А скажи, смотрелась она потешно,- говорил Генри.-
Обхохочешься! Прынцесса Мэриэнн скачет за газетой. Гав! Гав!
	Эдди глянул вверх, на брата, с выражением, задуманным как
укор... но тут же сдался и залился смехом. В запрокинутом лице
парнишки светилась такая абсолютная, безоговорочная любовь, что
Джейк догадался: Эдди еще многое простит старшему брату прежде, чем
бросить это безнадежное дело.
	- Ну как, идем? - спросил Эдди.- Ты говорил, после школы можно.
	- Я сказал, ~может быть~. Не знаю, чего-то неохота тащиться
пехом в такую даль. И мать, небось, уже пришла. Может, фиг с ним?
Айда домой, ящик посмотрим.
	Мальчики уже отошли от Джейка на десяток футов и удалялись.
	- Да ладно тебе! Ты ведь ~обещал~!
	К зданию, мимо которого сейчас проходили мальчики, примыкала
ограда из металлической сетки. Ворота были открыты. За оградой
Джейк увидел спортивную площадку, приснившуюся ему накануне...
или, во всяком случае, некий ее вариант. Ее не обступали со всех сторон
деревья, да и никакой палатки, раскрашенной по фасаду косыми
желтыми и черными полосами, там не было, но Джейк узнал и
растрескавшийся бетон, и линялую желтизну затертых штрафных линий.
	- Ну... может быть. Не знаю.- Джейк понял, что Генри снова
куражится. Эдди, однако, это в голову не приходило - слишком уж он
рвался попасть в то неведомое Джейку место, о котором шла речь.- Надо
подумать. А пока я буду думать, давай постукаем в баскет.
	Неожиданно выхватив мяч у младшего брата, Генри неуклюже
повел его по площадке и вышел на бросок; мяч попал в верхнюю часть
деревянного щита и отскочил, даже не коснувшись края корзины. "Это
тебе не газеты у девчонок таскать, козел",- злорадно подумал Джейк.
	Эдди зашел в ворота, расстегнул и спустил штаны. Под зеленым
вельветом оказались те самые линялые полосатые шорты, в которых он
снился Джейку.
	- Никак, мы в колотеньких станисках? - тотчас противно
заворковал Генри.- У-ти, какие у нас станиски ~холе-есенькие~! -
Дождавшись, чтобы братишка, стоя на одной ноге и с трудом сохраняя
равновесие, начал стаскивать свои вельветы, он запустил в него мячом.
Эдди исхитрился отбить мяч (чем, вероятно, спас себя от расквашенного
носа), но при этом потерял равновесие и неуклюже шлепнулся на бетон.
Он чудом не порезался: вдоль сетки, отделявшей площадку от тротуара,
сверкали на солнце целые россыпи битого стекла.
	- Ладно, Генри, кончай,- выговорил он, впрочем, без истинного
упрека. Должно быть, догадался Джейк, Генри осыпал брата мелкими
пакостями так давно, что тот замечал их только тогда, когда жертвой
становился кто-нибудь другой - кто-нибудь вроде белобрысой кассирши.
	- Лядно, Генли, каньсяй.
	Эдди поднялся на ноги и выбежал на площадку. Генри тотчас
попытался провести мяч (отбитый Эдди при падении, он ударился в
сетку ограды и рикошетом вернулся к Генри) мимо братишки.
Молниеносным, но странно изящным движением кисти Эдди мяч
отобрал. Без труда пронырнув под вытянутой вперед и отчаянно
трепыхающейся рукой старшего брата, парнишка устремился к корзине.
Насупившийся, мрачный Генри повис у него на хвосте, но рядом с Эдди
он казался сонной мухой. Эдди подпрыгнул - колени согнуты, носки
красиво оттянуты - и положил мяч в корзину. Генри подхватил его и
повел к центру поля.
	"Не надо было тебе этого делать, Эдди",- сказал про себя Джейк.
Он следил за мальчиками с того места, где заканчивалась ограда.
Занятая им позиция (по крайней мере, в данную минуту) казалась вполне
безопасной - верхнюю часть лица Джейка прикрывали отцовские темные
очки, а оба мальчика были до такой степени увлечены своим занятием,
что не заметили бы и президента Картера, подойди тот посмотреть.
Джейк вообще сомневался, знает ли Генри, кто такой президент Картер.
	Он ожидал, что Генри отыграется на братишке за отнятый мяч - и,
возможно, жестоко,- но он недооценил хитрость Эдди. Генри сделал
обманное движение головой, которое не сбило бы с толку даже мать
Джейка, но Эдди как будто бы купился. Прорвавшись мимо него, Генри
радостно ринулся к корзине. Джейк не сомневался, что Эдди мог бы
играючи догнать брата и вновь отнять мяч, который Генри почти все
время вел по земле, но вместо этого парнишка приотстал и держался
сзади. Генри неуклюже бросил, и мяч опять отскочил от кольца. Эдди
поймал его... и очень ловко не сумел удержать. Мяч проскочил у Эдди
между пальцев, Генри подхватил его, развернулся, и мяч наконец прошел
в обруч без сетки.
	- Очко,- пропыхтел Генри.- Играем до двенадцати?
	- Угу.
	Джейк увидел достаточно. Игра будет напряженной, но в конце
концов победу одержит Генри. Эдди об этом позаботится. Это не просто
спасет его от синяков и шишек; это приведет Генри в хорошее
настроение, и его проще будет уговорить на то, чего так хотелось Эдди.
	"Эй, Лось,- по-моему, твой младший братишка уже давно вертит
тобой как хочет, а тебе и невдомек, верно?"
	Джейк стал потихоньку отступать и отступал до тех пор, пока
жилой дом, примыкавший к площадке с северной стороны, не скрыл
братьев Дийн от него, а его - от них. Прислонясь к стене, он
прислушивался к глухим ударам мяча о бетон. Вскоре Генри запыхтел,
как Чарли Чух-Чух, взбирающийся по крутому склону. Не иначе,
курильщик; хмыри вроде Генри всегда курят.
	Игра длилась почти десять минут, и к тому времени, как Генри
объявил о своей победе, улицу заполнили и другие ребята,
возвращавшиеся домой из школы. Кое-кто с любопытством поглядывал
на Джейка.
	- Классно сыграли, Генри,- сказал Эдди.
	- Ничего себе,- тяжело пропыхтел Генри.- А ты все клюешь на
старые приемчики.
	"Ясное дело,- мысленно прокомментировал Джейк.- И будет
клевать - до тех пор, пока не прибавит фунтов этак восемьдесят. А тогда,
пожалуй, жди сюрприза".
	- Ага, наверно. Генри, а Генри, может, смотаемся посмотреть на
тот дом? ~Пожалуйста~.
	- А почему нет? Давай прогуляемся.
	- ~Есть, капитан~! - оглушительно завопил Эдди.- Дай пять! -
Послышался мягкий звонкий шлепок - видимо, Генри "дал пять".
	- Топай наверх. Скажешь мамке, мы будем к полпятому. Или к без
четверти. Но про Особняк молчи как рыба об лед. Не то она говном
изойдет. Она тоже думает, там есть привидения.
	- Сказать, что мы пошли к Дьюи?
	Молчание. Генри обдумывал предложенный вариант.
	- Не-а. Она может позвонить миссис Банковски. Скажи... скажи,
что мы погнали в магазин. В "Дейли". Она поверит. И попроси пару
долларов.
	- Она ни цента не даст. За два-то дня до получки?
	- Херня. Поклянчишь - даст. Ну, топай. Одна нога здесь, другая
там.
	- Ладно.- Но шагов Эдди Джейк не услышал.- Генри...
	Нетерпеливое ~"чего?"~
	- В Особняке ~правда~ есть привидения, как ты думаешь?
	Джейк бочком подобрался поближе к спортплощадке. Попасться
ребятам на глаза ему не хотелось, но, остро ощущая необходимость
услышать ответ, мальчик поступился осторожностью.
	- Не-а. Дома с привидениями в кино бывают, етитская сила, а по
~жизни~ - ни хрена.
	- А.- В голосе Эдди прозвучало несомненное облегчение.
	- Но уж если такой дом когда и ~был~ на свете,- продолжал Генри
("чтобы младшему братцу не слишком легко дышалось, что ли?" -
подумал Джейк),- так это Особняк. Я слыхал, пару лет назад пацан с
пацанкой с Норвуд-стрит поперлись туда перепихнуться, а потом их
фараоны нашли - горло у обоих почикано, и вся кровянка из трупов
вытекла. Только ни на трупешниках, ни вокруг никакой крови не нашли.
Дошло? Вся кровь ~пропала~.
	- Небось, заливаешь? - выдохнул Эдди.
	- Не-а. Но самое паршивое было не это.
	- А что?
	- Волосы у их напрочь поседели,- ответил Генри. Голос,
долетавший к Джейку, звучал мрачно. Мальчику пришло в голову, что
на сей раз Генри не поддразнивает брата и сам верит каждому своему
слову. (К тому же Джейк сомневался, что у Генри хватило бы ума
сочинить такую историю.) - У обоих. А глаза были широко открытые и
вытаращенные, как будто они такую жуть увидели, что страшней не
бывает.
	- Да ладно врать-то,- сказал Эдди, но говорил он тихо, испуганно.
	- Еще не расхотел идти?
	- Не-е, ты чего! Если не надо будет... ну... подходить слишком
близко, понимаешь?
	- Тогда дуй к мамке. Постарайся выцыганить пару долларов.
Курить охота. А заодно мяч этот драный домой снеси.
	Джейк медленно попятился и шагнул в ближайший подъезд в ту
самую минуту, когда Эдди показался из ворот спортплощадки.
	К ужасу Джейка, парнишка в желтой футболке направился в его
сторону. "Мамочки мои! - всполошившись, подумал мальчик.- А вдруг
это его дом?"
	Джейк не ошибся. Едва он успел отвернуться и приступить к
пристальному изучению фамилий подле шеренги звонков, как мимо, так
близко, что Джейк ощутил запах пота, наработанного парнишкой на
баскетбольной площадке, прошел Эдди Дийн. Джейк наполовину
почувствовал, наполовину увидел любопытный взгляд, брошенный
мальчиком в его сторону. В следующую секунду Эдди со скомканными
школьными штанами под одной мышкой и побитым мячом под другой
очутился в вестибюле и направился к лифтам.
	Сердце Джейка тяжело бухало в груди. Тайком следить за людьми
в реальной жизни оказалось гораздо труднее, чем в детективах, которые
он иногда читал. Джейк перешел улицу и остановился в половине
квартала от дома Дийнов, между двумя жилыми многоэтажками. Оттуда
просматривался и подъезд дома братьев Дийн, и спортивная площадка.
Площадка постепенно заполнялась детьми, в основном, малышней.
Генри, привалясь к металлической сетке, дымил сигаретой и старался
казаться полным тревожного страха и тоски, свойственных подросткам.
По временам, завидев, что какой-нибудь малыш во всю прыть мчится в
его сторону, Генри выставлял ногу и до возвращения Эдди успешно
подсек троих. Третий и последний во весь рост растянулся на бетоне, в
кровь расшиб лоб и с ревом кинулся по улице наутек.
	"Ну просто массовик-затейник",- подумал Джейк.
	После этого ребятишки поумнели и стали обходить Генри
стороной. Генри вразвалочку покинул площадку и неторопливо
двинулся в сторону многоэтажки, куда пятью минутами раньше зашел
Эдди. Он был уже у самого дома, когда дверь открылась и появился
Эдди. Он переоделся в джинсы и свежую футболку, а вокруг лба повязал
зеленую косынку, ту самую, что была на нем в сне Джейка. Парнишка
торжествующе помахивал парой долларовых банкнот. Генри выхватил у
него деньги, потом что-то спросил. Эдди кивнул, и мальчишки
тронулись в путь.
	Держась в половине квартала позади, Джейк пошел следом.


23

	Они стояли в высокой траве у края Великой Дороги и глядели на
вещуньину круговину.
	"Стоунхендж,- подумала Сюзанна и вздрогнула.- Вот на что это
похоже. На Стоунхендж".
	Хотя вокруг подножий высоких серых монолитов и росла густая и
жесткая равнинная трава, внутри хоровода камней была голая земля, на
которой местами что-то белело.
	- Что это там? - негромко спросила Сюзанна.- Щебенка?
	- Приглядись,- ответил Роланд.
	Она послушно пригляделась и увидела, что это кости. Косточки
мелких зверюшек? Сюзанна от души надеялась, что так.
	Эдди переложил заостренную палку в левую руку, насухо вытер
правую ладонь о рубаху и снова перехватил палку правой рукой. Он
раскрыл рот, но пересохшее горло не исторгло ни звука. Откашлявшись,
Эдди сделал еще одну попытку:
	- По-моему, я должен зайти внутрь и что-то нарисовать на земле.
	Роланд кивнул.
	- Теперь?
	- Скоро.- Эдди взглянул Роланду в лицо.- Тут что-то есть, верно?
Что-то, чего нельзя увидеть.
	- Сейчас - нет,- отозвался Роланд.- Так, во всяком случае, мне
~кажется~. Однако хозяин еще пожалует, привлеченный нашим ~кеф~ -
нашей жизненной силой. И будет ревностно защищать свое жилище.
Верни мне револьвер, Эдди.
	Эдди расстегнул ремень и передал его стрелку. Потом опять
повернулся к кольцу двадцатифутовых камней. Да, сомневаться не
приходилось: в круговине обитала какая-то тварь. Эдди чуял ее - густой
смрад, невольно приводивший на ум волглую штукатурку,
плесневеющие диваны и гниющие в полужидкой оболочке плесени
допотопные матрасы. Запах отчего-то казался знакомым.
	"Особняк - вот откуда мне знаком этот запах. Так пахло на
Райнхолд-стрит в тот день, когда я уломал Генри сводить меня на
Голландский Холм, поглядеть на Особняк".
	Роланд застегнул пряжку револьверного ремня и нагнулся завязать
шнур. Возясь с узлами, стрелок исподлобья смотрел на Сюзанну.
	- Нам может понадобиться Детта Уокер,- проронил он.- Она тут?
	- Эта стерва всегда тут,- Сюзанна сморщила нос.
	- Хорошо. Одному из нас предстоит защищать Эдди, покуда он
станет делать то, что должен сделать. От второго же толку будет
чрезвычайно мало. Ибо мы - в обители демона. Природа демонов
отлична от человеческой, но тем не менее среди них встречаются и
мужские, и женские особи. Похоть - и оружие их, и слабость. Кем бы ни
оказался хозяин круговины, он обрушится на Эдди. Дабы охранить свое
жилище. Не дать чужаку им воспользоваться. Понимаешь?
	Сюзанна кивнула. Эдди, казалось, не слушал. Квадратик оленьей
шкуры с завернутым в него ключом он сунул за пазуху и теперь
неотрывно, как загипнотизированный, смотрел в вещуньину круговину.
	- Изъясняться деликатно или тонко времени нет,- продолжал,
обращаясь к молодой женщине, Роланд.- Одному из нас...
	- Одному из нас придется с ним бараться, чтоб не допустить его до
Эдди,- перебила Сюзанна.- Такая тварь ~ни в жисть~ не откажется от
халявного пистона. Ты ведь к этому ведешь?
	Роланд кивнул.
	Глаза молодой женщины блеснули. Теперь это были глаза Детты
Уокер - умные, недобрые, сияющие жестоким весельем. Голос же все
сильнее сбивался на поддельный тягучий говорок южных плантаций,
который был визитной карточкой Детты.
	- Ежели этот твой бес - девка, бери ее себе. А вот ежели
парнишечка, он мой. По рукам?
	Роланд утвердительно наклонил голову.
	- А что, коли он может и так, и эдак? Как насчет ~этого~,
красавчик?
	Губы Роланда дрогнули в слабейшем намеке на улыбку.
	- Тогда мы примем его вместе. Но помни...
	Эдди рядом с ними еле слышным замирающим голосом
пробормотал: "Не всюду тишь в чертогах мертвецов. Чу! спящий
пробуждается..." Затравленный, полный невыразимого ужаса взгляд
юноши обратился на Роланда:
	- Там какое-то чудище.
	- Демон...
	- Нет. ~Чудовище~. Что-то между дверьми - между ~мирами~.
Что-то ждет в засаде. Стережет. ~И сейчас оно открывает глаза~.
	Сюзанна бросила на Роланда испуганный взгляд.
	- Крепись, Эдди,- сказал Роланд.- Не подведи.
	Эдди тяжело вздохнул.
	- Буду стоять до последнего. Ну, я пошел. Ничего не поделаешь.
Началось.
	- Мы с тобой,- заявила Сюзанна. Прогнув спину, она выскользнула
из инвалидного кресла.- Хоть черт, хоть дьявол - один хрен; приспичило
меня вы*ть - получай, б**, высший коечный пилотаж. Я вашего беса так
отсношаю - подыхать будет, не забудет.
	Когда они прошли меж двух высоких камней и очутились в
вещуньиной круговине, начал накрапывать дождь.


24

	Едва завидев дом, Джейк понял две вещи: во-первых, он уже видел
его - в снах столь страшных, что "дневное" сознание наотрез
отказывалось вызывать их из памяти; во-вторых, дом этот - обитель
смерти, убийства, безумия. Мальчик стоял на углу Райнхолд-стрит и
Бруклин-авеню, семьюдесятью ярдами дальше от Особняка, чем Генри и
Эдди, но даже здесь он чувствовал, что, пренебрегая братьями Дийн,
Особняк тянет к нему свои нетерпеливо-жадные невидимые лапы. Джейк
подумал, что лапы эти заканчиваются кривыми птичьими когтями. И
преострыми.
	"Ему нужен я. Убежать я не могу. Войти туда - самоубийство... не
войти - безумие. Ведь где-то в недрах этого дома есть запертая дверь. У
меня ключ, который ее откроет, и единственное, на что я могу надеяться,
единственное мое спасение - за этой дверью".
	Джейк с замиранием сердца в упор разглядывал Особняк. Дом
буквально кричал о своей аномальности, опухолью взбухая посреди
заросшего буйными сорняками двора.
	Одолев неторопливым шагом по послеполуденному солнцепеку
девять бруклинских кварталов, братья Дийн вступили, наконец, в ту
часть города, которая, судя по именам на вывесках больших и маленьких
магазинов, несомненно, и носила название Голландский Холм. Сейчас
они стояли посреди квартала, перед Особняком. Удивительное дело:
дом, пустовавший, видимо, уже много лет, почти не пострадал от рук
вандалов. А ведь когда-то, подумал Джейк, это ~действительно~ был
особняк, где со своими многочисленными чадами и домочадцами жил,
допустим, какой-нибудь состоятельный негоциант. В те давно минувшие
дни дом, должно быть, исправно белили, но теперь он был
неопределенного грязно-серого цвета. Давно повышибали окна,
размалевали аэрозольными красками облезлый штакетник - но сам
Особняк стоял нетронутый.
	Ветхий, полуразвалившийся, горбатый - не дом, а вернувшийся дух
давно сгинувшего дома,- вырастал он из бугристой земли захламленного
дворика, залитого горячим светом, и Джейку ни с того ни с сего
представился прикинувшийся спящим злобный и опасный пес. Крутая
крыша Особняка нависала над покоробленными, занозистыми досками
парадного крыльца, как насупленные брови. На окнах без стекол (в
некоторых, точно полоски омертвелой кожи, еще висели древние
портьеры) - покосившиеся ставни, в прошлом зеленые. Слева от здания
отставала не первой молодости деревянная решетка, которую ныне
удерживали не гвозди, а стелющиеся по ней пышные плети безымянных
и непонятно почему вызывающих омерзение вьющихся растений. Джейк
заметил две таблички - одну на лужайке, другую на двери - но разобрать,
что на них написано, со своего места не сумел.
	Дом был ~живой~. Джейк знал это, он чувствовал, что Особняк
насторожился и внимательно следит за ним; эта настороженность
дымком курилась над досками и горбатой крышей, потоками изливалась
из черных оконных впадин. Мысль о том, чтобы приблизиться к этому
жуткому месту, страшила; мысль о том, чтобы ~войти~, наполняла
мальчика невыразимым ужасом. Но деваться было некуда. Джейк
расслышал басистое сонное жужжание - так гудит в жаркий летний день
пчелиный улей - и на миг испугался обморока. Он закрыл глаза... и его
голову заполнил ~тот~ голос.
	~"Ты #должен# придти, Джейк. Ты вступил на тропу Луча, на
путь Башни, в пору своего Извлечения; будь честен и прям, будь стоек и
терпелив, приди ко мне"~.
	Страх не проходил, зато жуткое ощущение подступающей паники
исчезло. Джейк вновь открыл глаза и увидел, что он - не единственный,
кто чувствует энергетику и пробуждающееся сознание дома. Эдди явно
хотелось отойти от забора; он повернулся в сторону Джейка, и тот
разглядел под зеленой косынкой парнишки его глаза - большие и
тревожные. Старший брат схватил Эдди и толкнул к заржавленной
калитке, однако слишком уж вяло и неохотно для полноценной
подначки; каким бы бестолковым и тупым ни был Генри, ему Особняк
нравился не больше, чем Эдди.
	Братья отошли подальше и некоторое время стояли, глядя на дом.
Джейк не мог разобрать, о чем они говорят, но голоса звучали испуганно
и тревожно. Джейк вдруг вспомнил, что сказал ему во сне Эдди: "Только
помни: здесь опасно. Будь осторожен... и не зевай".
	Внезапно настоящий Эдди - тот, что стоял через улицу,- повысил
голос настолько, что Джейку удалось разобрать слова. "Может, хватит,
пойдем домой, Генри? А? ~Пожалуйста~. Мне тут не нравится". Тон был
молящий.
	- Нюня сраная,- фыркнул Генри, но Джейк подумал, что слышит в
голосе Генри не только снисходительность, но и облегчение.- Хрен с
тобой, айда.
	Братья двинулись прочь от развалюхи, по-звериному сжавшейся в
комок за покосившимся шатким забором, к мостовой. Джейк попятился,
отвернулся и, уставясь в витрину захудалой лавчонки, именовавшейся
"Комиссионный", стал следить, как Эдди и Генри - смутные призрачные
отражения, наложенные поверх древнего пылесоса "Гувер",- переходят
Райнхолд-стрит.
	- Ты ~уверен~, что там правда нету привидений? - спросил Эдди,
когда ребята очутились на том тротуаре, где стоял Джейк.
	- Видишь, какое дело,- сказал Генри,- сходил я сюда еще раз, и
теперь уж не поручусь. Ей-богу.
	Они прошли у Джейка за спиной, не взглянув на него.
	- А ты б согласился туда зайти? - спросил Эдди.
	- Не-а, хоть мильен долларов выложи,- сразу ответил Генри.
	Они свернули за угол. Джейк отлепился от витрины и украдкой
бросил им вслед быстрый взгляд. Мальчики удалялись по тротуару той
же дорогой, что пришли. Увалень Генри брел, едва переставляя ноги,
обутые в говнодавы со стальными носами, и сутулясь, как человек много
старше его лет, а рядышком шагал Эдди - парнишка в отличие от брата
двигался ловко, с безотчетной грацией. Мирно слившиеся длинные тени
бежали за ними по мостовой.
	"Домой пошли,- подумал Джейк, и одиночество захлестнуло его
такой мощной волной, что мальчику почудилось - она сомнет его.-
Поужинают, сделают уроки, поспорят, что смотреть по телеку, и лягут
спать. Может, Генри дрянь и хамло, но они, эти двое, живут своей
жизнью - нормальной, обычной, понятной жизнью... и сейчас
возвращаются в нее. Интересно, они хоть понимают, какие они
счастливчики? Эдди - пожалуй".
	Джейк отвернулся, поправил лямки ранца и перешел Райнхолд-
стрит.


25

	На пустынном лугу за хороводом камней Сюзанна почувствовала
движение - шелест, шорохи, порывистое дуновение.
	- Что-то на подходе,- напряженно проговорила она.- Шустро
катит.
	- Ты, гляди, поаккуратней,- сказал Эдди,- но ко мне его тоже не
пускай. Ясно? Не подпускай его ко мне.
	- Слышу, не глухая. Ты ~своим~ делом занимайся, а уж я сама
разберусь.
	Эдди кивнул. Он стал на колени посреди круговины и вытянул
вперед руку с заостренной палочкой, словно оценивая, хорошо ли та
заточена. Затем опустил руку и провел на влажной земле темную прямую
линию.
	- Роланд, приглядывай за ней...
	- Пригляжу, если смогу, Эдди.
	- ...но не подпускай ко мне эту тварь. Джейк идет. Чес-слово, идет,
псих ненормальный.
	На глазах у Сюзанны травы к северу от вещуньиной круговины
разделила длинная темная межа - что-то вспарывало зеленый ковер,
прокладывая борозду прямо к кольцу камней.
	- Приготовься,- велел Роланд.- Оно кинется на Эдди, и одному из
нас придется отвлечь его.
	Сюзанна привстала на культях, как змея, поднимающаяся из
корзины факира. Руки, сжатые в твердые коричневые кулаки, были
прижаты к щекам. Глаза горели.
	- Я готова,- сказала она и крикнула: - ~Сыпь сюда, красавчик! Ну,
живей давай! Дуй, как на свое деньрожденье!~
	В тот миг, когда демон стремительной гудящей волной ворвался в
круговину, дождь усилился. Сюзанне только-только хватило времени
понять безжалостную, ядреную, несомненно мужскую суть этого
существа (словно в ноздри ей ударил крепкий запах можжевеловой
настойки, от которого на глаза навертываются слезы), и демон стрелой
метнулся к центру круга. Зажмурив глаза, молодая женщина потянулась
к нему - не руками, не мыслью, но всей своей женской силой, силой
самки, таившейся в самой глубине ее "я":
	- Эй, красавчик! Куда намылился? Кисулька-то вона где!
	Демон круто развернулся. Она почувствовала его удивление... а
следом - саднящее желание: настойчивое, напряженное, как тугая
пульсирующая артерия. Демон прыгнул на Сюзанну, как насильник,
выскочивший из зева узкого проулка.
	Сюзанна взвыла и откачнулась назад, на шее вздулись жилы.
Платье у нее на животе и на груди разгладилось и вдруг начало само
собой рваться в клочья. Сюзанна слышала тяжелое дыхание, но откуда, с
какой стороны оно идет, определить было невозможно, точно спариться
с ней решил сам воздух.
	- Сьюзи! - крикнул Эдди и начал подниматься.
	- ~Нет!~ - истошно закричала она в ответ.- Делай, что делаешь!
Этот м***ла у меня аккурат там, где... где надоть! Валяй дальше, Эдди!
Тащи мальца! Тащи...- В нежную плоть между ног Сюзанны толчками
рвался холод. Она застонала, опрокинулась на спину... потом оперлась
на руку и с вызовом прянула вперед и вверх.- ~Тащи его сюда!~
	Эдди неуверенно взглянул на Роланда. Тот кивнул. Бросив на
Сюзанну еще один быстрый взгляд, полный беспросветной боли и еще
более беспросветного страха, Эдди, намеренно повернувшись спиной и к
ней, и к стрелку, вновь бухнулся на колени. Не обращая внимания на
холодные капли, падающие ему на руки и за ворот, он вытянул вперед
руку с заостренной палочкой, временно превратившейся в карандаш, и
палочка задвигалась, выводя линии и углы, вычерчивая контур, который
Роланд сразу узнал.
	Это была дверь.


26

	Джейк вытянул руки, уперся ладонями в занозистую калитку и
толкнул. Повернувшись на ржавых скрипучих петлях, калитка медленно
отворилась. За ней оказалась неровная кирпичная дорожка. Дорожка
вела к крыльцу. Крыльцо - к двери. Наглухо забитой досками.
	Джейк медленно двинулся к дому. Сердце выстукивало быстрые
тире и точки где-то у самого горла. Между выпирающими кирпичами
дорожки проросла сорная трава. Мальчик слышал, как она шуршит о
джинсы. Все пять его чувств словно подкрутили на пару делений. ~"Но
ведь на самом деле ты туда не пойдешь, а?"~ - спросил панический голос
у него в голове.
	Ответ, пришедший Джейку на ум, при полном своем идиотизме
показался мальчику совершенно разумным: "Все на свете служит Лучу".
	Табличка на лужайке сообщала: "ПОСТОРОННИМ ВХОД
КАТЕГОРИЧЕСКИ ВОСПРЕЩЕН! НАРУШИТЕЛИ БУДУТ
ПРЕСЛЕДОВАТЬСЯ ПО ЗАКОНУ!"
	Пожелтевший, в потеках ржавчины листок, прибитый к одной из
досок, которыми была крест-накрест заколочена входная дверь, был
менее красноречив:
	"СОГЛАСНО РАСПОРЯЖЕНИЮ НЬЮ-ЙОРКСКОГО
ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА ПО ЖИЛЫМ ПОМЕЩЕНИЯМ
ЗДАНИЕ ПОДЛЕЖИТ СНОСУ".
	У подножия ступеней Джейк помедлил, глядя вверх, на дверь.
Вчера на пустыре он слышал голоса - здесь, сейчас он услышал их
вновь... но то был хор проклятых, обреченных, сливающиеся в
невнятный ропот безумные угрозы и столь же безумные посулы. И все же
Джейк угадал в этой разноголосице один голос - голос дома. Голос
некоего чудовищного привратника, поднятого от долгого, но отнюдь не
мирного сна.
	На миг вспомнив про отцовский "Ругер", мальчик даже прикинул,
не вытащить ли его из ранца - но что было бы в том толку? За спиной
Джейка по Райнхолд-стрит в обе стороны проезжали машины, какая-то
женщина во всеуслышанье требовала, чтобы ее дочка бросила
любезничать с кавалером и несла домой белье, но здесь был иной мир -
мир, подвластный неведомому суровому и мрачному существу, против
которого бессильно оружие.
	~"Будь честен и прям - будь стоек и терпелив"~.
	- Ладно,- сказал он тихим дрожащим голосом.- Ладно, попробую.
Только лучше тебе больше не бросать меня.
	И начал медленно подниматься по ступеням крыльца.


27

	Доски, преграждавшие вход, были старые и гнилые, гвозди -
ржавые. Джейк покрепче ухватился за верхнюю пару в месте их
пересечения и рванул. Заскрипев точь-в-точь как ворота, доски
отделились от двери. Джейк сбросил их за перила крыльца, на старую
клумбу, где сейчас росли лишь дикое просо да пырей. Он нагнулся,
взялся за нижнее пересечение... и на миг замер.
	За дверью слышались замогильные утробные звуки, словно где-то
в недрах бетонной трубы хищно облизывался голодный зверь. Джейк
почувствовал, как его лоб и щеки покрываются пленкой тошнотной
испарины. Он так перепугался, что отчасти утратил ощущение
собственной реальности, будто стал персонажем чужого дурного сна.
	Недобрый хор, неведомая злая сила были за этой дверью. Звуки
сочились оттуда, как густой сироп.
	Джейк рванул нижние доски. Те с легкостью оторвались.
	"Ну да. Оно ~хочет~, чтоб я вошел. Оно голодное, а я, значит,
обед".
	Неожиданно в голову Джейку полезли обрывки стихотворения,
когда-то читанного их классу мисс Эйвери. Теоретически в стихах
говорилось о состоянии души современного человека, оторванного от
всех своих корней и традиций, но Джейку вдруг показалось, что тому,
кто написал эти строки, должно быть, довелось повидать Особняк:
	~"Я покажу тебе нечто, отличное
	От тени твоей, что утром идет за тобою,
	И тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку,
	Я покажу тебе..."~
	- Я покажу тебе ужас в пригоршне праха,- пробормотал Джейк и
взялся за дверную ручку. Едва мальчик коснулся металла, как его вновь
затопило отчетливое, светлое чувство облегчения и уверенности:
свершилось, теперь-то уж дверь определенно откроется в тот - другой -
мир; он увидит не тронутое ни смогом, ни фабричными дымами небо, а
вместо гор у далекого горизонта встанут в мареве синие шпили
великолепного неведомого города.
	Джейк стиснул в пальцах лежавший у него в кармане серебряный
ключ, ожидая, что дверь окажется заперта и он сможет им
воспользоваться. Но нет. Пронзительно взвизгнули петли, с медленно
поворачивающихся цилиндров на крыльцо просеялись хлопья
ржавчины, и дверь открылась. В лицо Джейку осязаемо ударил запах
тлена - ноздреватой штукатурки; отсыревшего дерева; гниющей дранки;
старого как мир конского волоса. Сквозь эти ароматы пробивался иной -
дух звериного логова. Впереди лежал промозглый полутемный коридор.
Слева в полумрак второго этажа взбиралась, лишь местами касаясь
стены, шаткая винтовая лестница. На полу коридора лежали обломки
рухнувших перил, но Джейк был не настолько глуп, чтобы вообразить,
будто видит ~только~ щепки. Среди сора были и кости - кости каких-то
мелких животных. Некоторые не вполне походили на звериные; их
Джейк предпочел не рассматривать слишком долго, зная, что иначе ему
никогда не набраться храбрости сдвинуться с места. Мальчик помешкал
на пороге, собираясь с духом, чтобы сделать первый шаг, и расслышал
какой-то слабый приглушенный звук - очень частую, быструю дробь. Он
понял: это стучат его собственные зубы.
	"Почему никто меня не остановит? - в исступлении подумал он.-
Почему какой-нибудь прохожий не крикнет: "~Эй, ты! Нечего тебе там
делать! Неграмотный, что ли, читать не умеешь?!~"
	Но он знал, почему. Большинство пешеходов держалось
противоположного тротуара, а те, кто оказывался поблизости от
Особняка, спешили пройти дальше.
	"Даже если бы кто-нибудь вдруг посмотрел сюда, он меня не
увидел бы, потому что на самом деле меня тут нет. Хорошо это или
плохо, но я уже покинул свой мир. Начал переправу. ~Его~ мир где-то
впереди. А здесь..."
	А здесь была пограничная полоса. Ад.
	Джейк шагнул в коридор. Дверь за ним со скрежетом
захлопнулась, точно дверь мавзолея, и мальчик вскрикнул - но не
удивился.
	В глубине души он ожидал чего-то подобного.


28

	Жила-была молодая женщина по имени Детта Уокер, и любимым
ее занятием было всякий день шататься по кабакам да забегаловкам на
Риджлайн-роуд, что тянется вдоль окраины Натли, и на шоссе N 88, что
проходит у высоковольтной линии за "Амхай". В те дни у Детты еще
были ноги и, как поется в песне, она знала, что с ними делать.
Нарядившись в тесное дешевое платье из поддельного шелка, Детта
отплясывала с белыми парнями под старые песенки, без которых в свое
время не обходилась ни одна гулянка чарли <<*33>>, а музыканты знай
наяривали всякие там "Шейк хиппи-хиппи" да "Двойные дозы любви
моей крошки". В конце концов Детта отбивала от стаи беложопых
одного и позволяла ему увести себя на стоянку, в машину. Там она
обжималась с ним и лизалась (одной из величайших в мире мастериц
целоваться "с язычком" была Детта Уокер, да и ноготками
попользоваться не ленилась) до умопомрачения... и осекала вконец
обезумевшего парня. Что за этим следовало? Да ведь в том-то и был
фокус, не так ли? Суть игры, ее азарт. Одни принимались плаксиво
канючить - приятно, но не высший класс. Другие орали и бесновались -
это грело душу сильнее.
	Но хотя Детта и по голове бывала луплена, и в глаз получала, и
плевков отведала, а однажды схлопотала пинка под зад, да такого, что,
расставив руки, легкой пташкой вылетела на гравий стоянки у "Красного
ветряка", ее ни разу не взяли силой. Вся белая сволочь, все до единого, с
посиневшими яйцами уматывала домой. Что по Деттиным меркам
означало: она - лучшая из лучших, непревзойденная, не знающая
поражений чемпионка. Королева. С кем состязалась Детта? С ~ними~.
Со всеми этими коротко стриженными, культурненькими, чистенькими
беложопыми м***ками.
	И вот теперь...
	Никакой возможности сопротивляться демону, обитающему в
вещуньиной круговине, не было. Не было ни дверных ручек - хвататься,
ни машины - выскочить, ни кабака - забежать обратно, ни щеки -
отвесить плюху, ни рожи - расцарапать, ни яиц - заехать ногой, если
окажется, что соображает белое дрянцо туго.
	Демон навалился на Сюзанну... а затем, не успела молодая
женщина и глазом моргнуть, вошел в нее.
	Видеть это существо она не могла, зато явственно ощущала, как
оно - ~он~ - придавливает ее к земле. Недоступные взгляду руки (лапы?)
орудовали, тем не менее, вполне зримо: платье Сюзанны в нескольких
местах вдруг изорвалось в клочья. Затем - внезапно - мучительная боль;
Сюзанне почудилось, что ей вспороли промежность и низ живота. От
неожиданности она страдальчески вскрикнула. Эдди оглянулся, недобро
щурясь.
	- Я в порядке! - завопила она.- Забудь про меня, Эдди, делай свое!
Я в порядке!
	Но это было не так. Впервые с тех пор, как в возрасте тринадцати
лет Детта вышла на арену любовных сражений, она терпела поражение.
В нее вонзалось - вламывалось - что-то отвратительное, набрякшее,
холодное, словно ее насиловали сосулькой.
	Как сквозь дымку она увидела, что Эдди отвернулся и вновь
принялся рисовать на земле; выражение живейшего беспокойства на лице
молодого человека таяло, наново сменяясь тем жутким холодом
безразличия, какой Сюзанна порой чувствовала в своем возлюбленном и
замечала в его чертах. Ну и что? Ведь она сама велела Эдди не
отвлекаться, забыть о ней и делать то, что необходимо для перемещения
мальчонки из мира в мир. Да, в извлечении Джейка ей отводилась
определенная роль, однако, поскольку ни Роланд, ни Эдди не
выкручивали ей рук и вообще никак не принуждали ее непременно
сыграть эту роль, у нее не было никакого права ненавидеть их... но в миг,
когда Эдди отвернулся от нее, скованной стужей, она остро
возненавидела обоих; яйца б вам оторвать, образины белые.
	Потом рядом с ней очутился Роланд; сильные руки стрелка легли
ей на плечи, и, хоть он не проронил ни слова, молодая женщина
услышала: ~"Не противься. Тебе не одержать верх. Противиться - гибель
для тебя. Похоть и оружие их, и слабость, Сюзанна"~.
	Да. Похоть ~всегда~ была их слабым местом. Единственное
отличие состояло в том, что сегодня волею обстоятельств ей предстояло
отдать чуть больше - но, быть может, ничего страшного в этом не было.
Быть может, в конечном итоге ей удалось бы заставить беложопого беса-
невидимку чуть больше ~заплатить~.
	Она заставила себя разжать ляжки, расслабиться. Ее ноги
немедленно поехали в стороны, оставляя на мокрой земле следы,
похожие на длинные развернутые веера. Сюзанна запрокинула голову,
подставила лицо дождю, барабанившему теперь вовсю, и почувствовала
над собой нависшую морду демона, нетерпеливые жадные глаза, которые
впивали каждую гримасу, искажавшую ее черты.
	Она вскинула руку как для пощечины... и обвила шею демона-
насильника. Ей почудилось, будто она захватила пригоршню густого,
плотного дыма. Но что это? Неужто она почувствовала, как бес
порывисто отпрянул, пораженный неожиданной лаской? Крепко держась
за невидимую шею, используя ее, как рычаг, Сюзанна резко приподняла
нижнюю часть туловища. Одновременно она еще шире развела ноги, и
остатки платья разъехались по боковым швам. Мать честная, и
здоровенный же черт попался!
	- Брось, ладно,- пропыхтела она,- тебе меня не снасильничать.
~Не-е.~ Отодрать меня приспичило? Да я ~сама~ тебя отдеру. Так
отхарю, как тебя ~сроду~ не харили, козел. ~Сдохнешь~ на мне!
	Она почувствовала, что проникший в ее тело налитый кровью
отросток задрожал; ощутила - пусть это длилось лишь мгновение - что
демон силится отпрянуть и сменить позицию.
	- Не-не-не, сладенький,- прохрипела она и крепко стиснула ляжки,
защемив демона.- Веселье токо ~начинаетца~.- И стала прогибать
поясницу, поднимая зад и все глубже насаживаясь на чресла невидимки.
Сцепив на шее призрака пальцы обеих рук, она позволила себе, не
опуская бедер, откинуться назад. Напрягшиеся руки обнимали
кажущуюся пустоту. Молодая женщина мотнула головой, откидывая с
глаз мокрые от пота волосы; губы растянулись в акульей ухмылке.
	~"Пусти!"~ - вскрикнул голос у нее в мозгу. Но она почувствовала,
что обладатель голоса, тем не менее, вопреки самому себе откликается
ей.
	- Дудки, киса. За что боролся, на то и напоролся.- Не выпуская
демона, она резко подалась вверх, свирепо сосредоточенная на
леденящем холоде внутри своего тела.- Ща, милок, я твою сосульку
растоплю... токо что ж ты, бедолага, без нее делать станешь? - Ее бедра
поднимались и опускались, поднимались и опускались. Она безжалостно
стиснула ляжки, закрыла глаза, глубже впилась пальцами в невидимую
шею и взмолилась: живей, Эдди, живей.
	Она не знала, на сколько ее хватит.


29

	Задача, подумал Джейк, проста: где-то в этом сыром жутком доме
есть запертая дверь. ~Та самая~ дверь. Нужно лишь отыскать ее. Однако
что-то подсказывало Джейку: это будет непросто. Он чувствовал, как
крепнет витающая в доме незримая сила. Бессвязный ропот множества
голосов сливался в единый звук - басистый скрипучий шепот.
	И он приближался.
	Справа была открытая дверь. Возле нее кнопки удерживали на
стене выцветший дагерротип, изображавший повешенного: сухое дерево,
а на нем, точно одинокий гнилой плод, висит человеческая фигура.
Комната за дверью в незапамятные времена была кухней. Плита куда-то
подевалась, но у дальнего края бугристого вытертого линолеума, зияя
раскрытой настежь дверцей, стоял дряхлый холодильник - ископаемое,
увенчанное круглым барабаном охладителя. Внутри запеклась корка
чего-то черного, вонючего; эта же дрянь лужей натекла на пол. Лужа
давно застыла. Распахнутые кухонные шкафчики; в одном Джейк увидел,
вероятно, самую старую в мире жестянку "Морских моллюток Сноу". Из
другого торчала голова дохлой крысы. Глаза у крысы были белые и
словно бы живые, и мгновение спустя Джейк понял, что пустые глазницы
кишат личинками мух.
	Что-то мягко шлепнулось ему в волосы. Вскрикнув от
неожиданности, Джейк схватился за голову и нащупал нечто схожее с
дряблым, поросшим короткой щетиной резиновым шариком. Вытащив
загадочный предмет из волос, мальчик увидел, что это паук - жирный,
сине-багровый, как свежий кровоподтек. Паук с тупой
недоброжелательностью уставился на Джейка. Тот швырнул его о стену.
Паук лопнул. На стене осталась клякса в обрамлении слабо
подергивающихся лапок.
	За шиворот мальчику упал еще один паук. Внезапно Джейк
ощутил болезненный укус чуть ниже того места, откуда начинали расти
волосы. Мальчик бегом кинулся обратно в коридор, споткнулся о
рухнувшие перила, тяжело растянулся на полу и почувствовал, что
раздавил паука. Внутренности гадкой твари - влажные, горячие,
слизистые, как подогретый яичный желток - скользнули у Джейка между
лопаток. Тут мальчик заметил в дверях кухни и других пауков. Одни,
словно отвратительные гирьки, висели на едва различимых
шелковинках; другие просто сыпались на пол - плюх! плюх! плюх! - и,
проворно перебирая лапами, спешили к нему.
	Оглашая коридор истошным криком, Джейк отчаянно замахал
руками и вскочил, Ему почудилось, будто что-то в его сознании
начинает подаваться, лопается, рвется нить за нитью, точно истершаяся
веревка. Вот оно, я схожу с ума, резанула мысль, и едва Джейк со всей
ясностью понял это, его немалое мужество было, наконец, сломлено.
Неважно, каковы были ставки - силы мальчика иссякли, происходящее
стало для него невыносимо. Он стрелой сорвался с места, рассчитывая
удрать, если еще возможно, и слишком поздно спохватился, что свернул
не туда и бежит не назад к крыльцу, а в глубь Особняка.
	Он влетел в просторную комнату - чересчур просторную для
прихожей или гостиной; похоже, это был бальный зал. На обоях,
поглядывая на Джейка из-под зеленых островерхих колпачков,
резвились, откалывая дурашливые коленца, эльфы со странно хитрыми
улыбками на личиках. К стене был придвинут заплесневелый диван.
Центр покоробленного паркета занимала разбитая люстра - спутанная
ржавая цепь среди раскатившегося стекляруса и пыльных подвесок-
"слезок". Джейк обошел обломки, исподтишка бросив через плечо
полный ужаса взгляд. Никаких пауков мальчик не увидел; если бы не
мерзость, все еще сбегавшая тонкой струйкой по спине, он, пожалуй,
решил бы, что они ему померещились.
	Джейк вновь посмотрел вперед и внезапно резко затормозил - так
резко, что поскользнулся. Впереди, за полуразъехавшимися на
утопленных в пол направляющих застекленными створками
французской двери простирался еще один коридор. Этот второй коридор
заканчивался закрытой дверью с круглой позолоченной ручкой. На
двери было написано - или, возможно, вырезано - всего одно слово:
"МАЛЬЧИК".
	Под дверной ручкой поблескивала филигранной работы
серебряная пластинка с замочной скважиной.
	"Нашел! - возликовал Джейк.- Наконец-то нашел! Есть! Та самая
дверь!"
	За спиной у мальчика возник низкий глухой скрип, словно дом
начинал разваливаться. Джейк обернулся и окинул взглядом зал.
Дальняя стена вспучилась и пошла выпячиваться, толкая перед собой
дряхлый диван. По старым обоям пробежала дрожь; эльфы
замельтешили, пустились в пляс. Местами обои лопались, и длинные
полоски бумаги взлетали вверх, стремительно скручиваясь, как слишком
быстро отпущенные жалюзи. Штукатурка вздулась, повторяя
беременную округлость стены; под ней Джейк расслышал сухой и
звонкий прерывистый треск - ломалась, перестраиваясь во что-то новое,
еще скрытое от глаз, дранка. А скрип звучал все громче. Только теперь
он больше походил на рычание.
	Загипнотизированный зрелищем, Джейк смотрел, не в силах
отвести глаз.
	Штукатурка не трескалась, чтобы затем кусками извергнуться
наружу. Она сделалась как будто бы пластичной, податливой, и, покуда
стена продолжала взбухать асимметричным белым волдырем, с которого
еще свисали клочья обоев, на ее поверхности сами собой стали
появляться бугры, округлости и впадины. Вдруг Джейк сообразил, что
смотрит на выдвигающееся из стены гигантское лепное лицо - как будто
кто-то въехал головой в мокрую простыню.
	Послышался громкий треск; это из покрывшейся рябью стены
выломался кусок дранки. Возник зрачок с рваными краями. Стена под
ним искривилась оскаленной рычащей пастью, полной неровных острых
зубов. Джейк разглядел прилипшие к губам и деснам куски обоев.
	Из стены вырвалась штукатурная рука, намертво окольцованная
толстым жгутом потянувшихся следом спутанных гнилых проводов.
Рука ухватила диван и отшвырнула в сторону, оставив на темной
поверхности призрачно-белые следы пальцев. Опять полетела дранка -
штукатурные пальцы согнулись, скрючились острыми иззубренными
когтями. Лицо к этому времени успело полностью выбраться из стены.
Единственный деревянный глаз в упор смотрел на Джейка. Повыше,
посреди лба, отплясывал эльф с обоев - он напоминал странную
татуировку. Раздался такой звук, будто что-то выворачивали или
выкручивали,- чудовище заскользило вперед. Дверь в коридор,
вырванная из рамы, превратилась в сгорбленное плечо. Ручища, которую
чудо-юдо выпростало из стены, скребла по полу, разбрызгивая
стеклянные капли с упавшей люстры.
	Паралич Джейка как рукой сняло. Развернувшись, мальчик
сорвался с места, юркнул во французскую дверь и побежал по второму
отрезку коридора, нашаривая в кармане ключ. Ранец за плечами
подпрыгивал, сердце превратилось во взбесившийся фабричный станок.
За спиной взревел выползший из стен Особняка монстр, и Джейк без
слов понял, что тот говорит; страшилище приказывало ему стоять на
месте, замереть, оно втолковывало, что бегство бесполезно и спасения
нет. Теперь, казалось, ожил весь дом; в воздухе стоял пронзительный
скрип и треск - лопалось дерево, ломались балки - и все заполнял
безумный гудящий голос привратника.
	Джейк сжал в руке ключ и потащил из кармана. Одна из бороздок
зацепилась за ткань, ключ выскользнул из мокрых от пота пальцев
мальчика, упал на пол, подпрыгнул, провалился в щель между двумя
покоробленными досками... и исчез.


30

	- Пацан влип! - услышала Сюзанна крик Эдди, но голос молодого
человека доносился словно бы издалека. Она и сама здорово влипла... но,
подумала Сюзанна, пожалуй, я все равно справляюсь молодцом.
	"Ща, милок, я твою сосульку растоплю,- посулила она демону.-
Ща-а я ее... токо что ж ты, бедолага, без нее делать-то станешь?"
	Не то, чтобы она и впрямь растопила "сосульку" - она ~изменила~
ее. Штука внутри Сюзанны, разумеется, по-прежнему не доставляла ей
удовольствия, но, по крайней мере, перестала причинять дикую боль и
больше не была холодной. Она попалась в западню и не могла
вырваться. Сюзанна, в общем-то, ее не удерживала. Заметив, что похоть -
не только оружие, но и слабое место демона, Роланд, как всегда, оказался
прав. Демон овладел Сюзанной, но и ~она~ овладела ~им~, и теперь
каждый из них словно сунул палец в одну из тех дьявольских китайских
трубочек-ловушек, где чем рьяней дергаешь, тем крепче застреваешь.
	Сюзанна отчаянно цеплялась за одну-единственную мысль (что
~еще~ ей оставалось? все прочие сознательные мысли исчезли): нужно во
что бы то ни стало удерживать это скулящее, перепуганное, злобное
создание в капкане его собственного непреоборимого вожделения. Оно
содрогалось, и толкалось, и корчилось внутри нее, визгливо требуя
свободы, но при этом, не в силах совладать с собой, со страстной
жадностью пользовалось ее телом... а Сюзанна не отпускала.
	"А что же будет, когда я его наконец отпущу? - безнадежно
подумала она.- Вдруг он решит сквитаться со мной?"
	~Этого она не знала~.


31

	Дождь лил как из ведра, грозя превратить клочок земли внутри
кольца камней в море грязи.
	- ~Подержи что-нибудь над дверью!~ - крикнул Эдди.- ~Чтоб ее не
смыло!~
	Украдкой поглядев на Сюзанну, Роланд понял, что ее поединок с
демоном продолжается - полуприкрытые веки, недобро кривящийся рот.
Ни видеть, ни слышать демона стрелок не мог, но он чувствовал, как тот
бьется в гневе и страхе.
	Эдди повернул к нему залитое дождем лицо.
	- ~Оглох, что ли?~ - гаркнул он.- ~Накрой чем-нибудь эту
окаянную дверь, НУ, БЫСТРО!~
	Выхватив из котомки одну из шкур, Роланд сгреб ее за углы,
вытянул руки вперед и наклонился над Эдди. Получился
импровизированный навес. Кончик самодельного карандаша Эдди
облепила грязь; юноша вытер его о рукав (на рукаве осталось темно-
шоколадное пятно), вновь зажал палочку в кулаке и склонился над своим
рисунком. Нарисованная на земле дверь была чуть меньше двери по
Джейкову сторону барьера - размеры соотносились, вероятно, как 0,75:1 -
но достаточно велика для того, чтобы Джейк прошел... ~если~ ключ
подойдет.
	"Если у него вообще ~есть~ ключ - ты ведь это имеешь в виду? -
спросил он себя.- А ну как он его обронил... или этот дом подстроил так,
что он его обронил".
	Под кружком, изображавшим дверную ручку, Эдди нарисовал
прямоугольник, помедлил и двумя загогулинами воспроизвел в нем
привычные очертания замочной скважины:

<<рисунок со стр. 248 оригинала>>

	Молодой человек замешкался, раздумывая. Следовало сделать
что-то еще, но что? Сообразить было трудно, поскольку в голове у Эдди
словно бушевал ревущий смерч - смерч, круживший в своем водовороте
вместо подхваченных с земли сараев, нужников и курятников случайные
редкие мысли.
	- Ну, сладенький, давай же, давай! - вскрикнула у него за спиной
Сюзанна.- Сдыхаешь, золотце! Что ж ты так? А я-то губы раскатала - во,
думаю, зло***чий жеребец попался! Эх, мальчонка...
	Мальчонка. ~Мальчик~. Вот оно.
	Острием палочки Эдди старательно вывел в верхней части двери
"МАЛЬЧИК". Едва он дописал букву "К", рисунок мгновенно
изменился. Кружок, нарисованный Эдди на потемневшей от дождя
земле, вдруг еще больше потемнел... и выступил из плоскости картинки,
превратившись в темную, блестящую дверную ручку. А внутри контура
замочной скважины Эдди вместо бурой мокрой земли заметил тусклый
свет.
	Позади Сюзанна опять принялась во весь голос визгливо понукать
демона, требуя продолжения любовных утех, но в ее криках
проскальзывали усталые нотки. Следовало положить этому конец, да
побыстрее.
	Эдди пал ниц, как мусульманин, представший перед Аллахом, и
приложил глаз к замочной скважине, которую сам нарисовал. Он
заглянул через нее в свой родной мир, в дом, посмотреть на который они
с Генри отправились в мае семьдесят седьмого, не подозревая (э-э, нет; о
нем, об Эдди, нельзя сказать "не подозревая" - нет, даже тогда он что-то
такое чувствовал), что следом за ними идет мальчик из другой части
города.
	Он увидел коридор. Джейк, стоя на четвереньках, лихорадочно
дергал половицу. Что-то подбиралось к нему - ближе, ближе; Эдди мог
бы разглядеть, что это, и в то же время попытки разглядеть оказывались
тщетными, словно часть мозга юноши ~отказывалась~ видеть это;
словно увидеть означало понять, а понимание вело к безумию.
	- ~Джейк, скорей!~ - завопил он в замочную скважину.-
~Шевелись, Христа ради!~
	Небо над вещуньиной круговиной расколола канонада грома, и
дождь перешел в град.


32

	Ключ упал. Джейк на миг застыл на месте, не сводя глаз с узкой
щели между половицами.
	Невероятно, но его одолевал сон.
	"Так не должно было случиться,- думал мальчик.- Это уж немного
много. Больше я в эти игры не играю. Ни минуты. Ни секунды. Хватит.
Вот возьму сейчас и свернусь калачиком под этой дверью, и усну, тут же
усну, раз - и все, и когда оно сцапает меня и потянет в пасть, ни за что не
проснусь!"
	Тут тварь, лезущая из стены, заворчала, и, когда Джейк поднял
глаза, непреодолимое желание сдаться пропало, смытое волной ужаса.
Страшилище полностью выбралось из стены - исполинская штукатурная
голова с проломом единственного деревянного зрачка и жадная
штукатурная рука. Из черепа кое-где торчали обломки реек - так дети
рисуют человечкам волосы. Чудовище заметило Джейка, разинуло пасть,
показав острые, неровные деревянные зубы, и снова заворчало. Из
разверстой пасти, точно сигарный дым, поплыла известковая пыль.
	Джейк упал на колени и заглянул в щель. Внизу, в темноте, дрожал
маленький нарядный серебристый блик - но пальцы не пролезали в
чересчур узкую щель. Джейк вцепился в половицу и дернул что было
мочи. Державшие доску гвозди застонали - но не поддались.
	Звон, грохот... Мальчик посмотрел в конец коридора и увидел, как
ручища, в которой он с легкостью уместился бы в полный рост,
подхватила валявшуюся на полу люстру и отшвырнула в сторону.
Ржавая цепь, когда-то удерживавшая люстру под потолком, взметнулась,
словно бич, и с грохотом упала. Над головой у Джейка задребезжал
матовый абажур на тускло-рыжей скрипучей цепочке, забренчала о
грязное стекло старинная медь.
	Голова привратника, по-прежнему соединенная лишь с горбатым
плечом да тянущейся вперед рукой, плавно скользнула вперед над
полом. Позади останки стены рухнули, окутавшись тучами пыли, а в
следующую секунду обломки вздыбились и сложились в искривленный
костлявый хребет.
	Заметив взгляд Джейка, привратник словно бы усмехнулся. Из
собравшихся складками щек полезли щепки. Разевая пасть, тварь тяжело
потащилась через окутанный завесой пыли бальный зал. Огромная рука,
нашаривая в развалинах опору, сорвала с направляющих створку
французской двери в конце коридора.
	Задохнувшись, Джейк вскрикнул и вновь кинулся выворачивать
половицу. Половица не поддавалась. Вдруг в голове у мальчика раздался
голос стрелка:
	~"Другую, Джейк! Попробуй другую!"~
	Джейк выпустил доску, которую дергал, и ухватился за соседнюю,
по другую сторону от щели. Тут заговорил другой голос - заговорил
наяву - и мальчик понял, что он идет из-за двери. Из-за двери, которую
Джейк искал с того самого дня, как его не переехала машина.
	~Джейк, скорей! Шевелись, Христа ради!~
	Джейк рванул... и доска отошла с такой легкостью, что мальчик
чуть не опрокинулся на спину.


33

	Через улицу от Особняка, в дверях магазинчика, где торговали
подержанными бытовыми приборами, стояли две женщины. Та, что
постарше, была хозяйка лавчонки, та, что помоложе, ее клиентка, в ту
минуту, когда послышался грохот рушащихся стен и треск ломающихся
балок,- единственная. Теперь они бессознательно схватились друг за
дружку, обнялись и замерли, дрожа, как дети, заслышавшие в темноте
непонятный шум.
	Поодаль, разинув рот и позабыв про тележку с бейсбольным
снаряжением, на Особняк глазели трое мальчишек, направлявшихся на
стадион "Лиги юниоров Голландского Холма". В бровку тротуара
ткнулся носом фургон доставки, из него вылез шофер - посмотреть.
Испуганно озираясь, появились сперва хозяин продовольственного
магазина "У Генри на углу", потом владелец пивной "Голландский
холм".
	Земля задрожала, и по мостовой Райнхолд-стрит от тротуара к
тротуару веером побежали тоненькие трещинки.
	- Землетрясение, что ли? - крикнул шофер женщинам, стоявшим у
дверей комиссионного магазинчика, однако ответа дожидаться не стал.
Одним прыжком очутившись за баранкой своего фургона, он быстро
покатил прочь, выскочив на встречную полосу, чтобы держаться
подальше от развалюхи, эпицентра катаклизма.
	Казалось, стены дома дружно прогибаются внутрь. Доски
лопались, отскакивали от фасада и дождем сыпались во двор. С крыши
серо-черными грязными водопадами низвергалась черепица.
Послышалось оглушительное, рвущее барабанные перепонки "крак!", и
Особняк сверху донизу рассекла длинная ломаная трещина, в которой
исчезла дверь. Дом пожирал сам себя.
	Женщина помоложе вдруг решительно освободилась из объятий
старшей и со словами "ну, мне тут делать нечего!", не оглядываясь,
припустила по улице.


34

	Пальцы мальчика сжали серебряный ключ, и в тот же миг,
откидывая со лба Джейка пряди потных волос, в коридор дохнул
горячий нездешний ветер. На неком подсознательном уровне мальчик
наконец понял, что такое этот дом и что происходит. В доме не просто
был привратник, дом ~сам~ был привратником - каждая досочка,
каждая чешуйка черепицы, каждый карниз и каждый подоконник - и
сейчас он спешил за незваным гостем, на ходу обретая некое наудачу
слепленное из разных кусков подобие своего истинного обличья. Он
намеревался поймать Джейка раньше, чем тот сумеет воспользоваться
ключом. За исполинской белой головой и горбатой глыбой плеча
мальчик видел, как доски, черепица, провода, осколки стекла, даже
входная дверь и сломанные перила летят по главному коридору в
бальный зал и пристают к громоздящейся там нескладной фигуре,
неотвратимо приближая завершающий миг творенья - рождение урода,
который и сейчас уже старался схватить Джейка невообразимой
ручищей.
	Тут Джейк выдернул из отверстия в полу свою собственную руку и
увидел, что ее облепили громадные неповоротливые жуки. Он шлепнул
ладонью по стене, чтобы сбить копошащихся насекомых, и вскрикнул -
стена сперва расступилась, а затем попыталась сомкнуться вокруг его
запястья. В последнюю секунду Джейк вырвал руку и воткнул
серебряный ключ в серебряную скважину.
	Штукатурник снова взревел, но его рев тотчас потонул в стройных
мелодичных кликах. Джейк узнал это многоголосье: его он слышал на
пустыре, но тогда голоса звучали тихо, словно сквозь дрему. Теперь это
был несомненный клич торжества. Мальчик вновь исполнился уже
изведанной однажды безграничной, непоколебимой уверенности. На
этот раз он не сомневался, что не разочаруется. Он услышал голос, и
никакие иные подтверждения не требовались: это был голос розы.
	Тусклый свет, проникавший из прихожей, заслонила штукатурная
рука. Вырвав вторую створку раздвижной двери, она протиснулась в
коридор. Поверх руки, не сводя с Джейка глаз, в просвет с маху
вдвинулась физиономия. Рука, шевеля пальцами, как огромный паук -
лапами, поползла к мальчику.
	Джейк повернул ключ и почувствовал, как от кисти к плечу
стремительно прокатилась силовая волна. Он услышал гулкий глухой
щелчок - замок открылся. Джейк схватился за ручку, повернул ее и
рванул дверь. Дверь распахнулась. Увидев, что за ней, мальчик издал
крик ужаса и смятения.
	Сверху донизу и от края до края дверной проем был забит землей.
Из нее, словно пучки проводов, высовывались корни. По повторяющему
очертания двери земляному прямоугольнику ползали черви,
сконфуженные, казалось, не меньше Джейка. Одни ныряли обратно в
толщу дерна, другие все ползали, словно никак не могли взять в толк,
куда подевалась земля, которая только что была под ними. Один червяк
упал Джейку на кроссовку.
	Из повторявшего контур замочной скважины отверстия в земле
Джейку на рубашку упало пятнышко мутного белого дневного света. За
отверстием, такой близкий и такой недосягаемый, слышался шум дождя
и глухие раскаты грома в открытом небе. Потом замочную скважину
тоже что-то заслонило, и исполинские белые пальцы схватили Джейка за
ногу пониже колена.


35

	Роланд бросил шкуру, вскочил и бегом кинулся к Сюзанне. Он
подхватил ее под мышки и бережно и осторожно - так бережно и
осторожно, как только мог - потащил через круговину туда, где, не
чувствуя жгучих укусов градин, припал к земле Эдди.
	- Отпустишь его, когда я скажу, Сюзанна! - крикнул Роланд.- Ясно?
~Когда я скажу!~
	Ничего этого Эдди не видел и не слышал. Он слышал только
слабый отчаянный крик Джейка, несущийся из-за двери.
	Пришло время воспользоваться ключом.
	Он вытащил ключ из-за пазухи, вставил в нарисованную замочную
скважину и попытался повернуть. Ключ поворачиваться не желал. Ни на
миллиметр. Эдди поднял голову и, не замечая ледяных горошин,
которые яростно застучали по лицу, оставляя на лбу, на щеках, на губах
вмятины и красные пятна, взвыл:
	- ~НЕТ! О БОЖЕ, ПРОШУ ТЕБЯ! НЕТ!~
	Но ответа от Всевышнего не получил; лишь в небе, где
стремительно бежали вперегонки тучи, блеснула молния да опять, в
который уж раз, грянул гром.


36

	Джейк подпрыгнул, ухватился за цепь висевшей над ним лампы и
вырвался из цепких пальцев привратника. Он качнулся назад,
оттолкнулся от плотно утрамбованной земли в проеме двери, и, как
Тарзан на лиане, поджав ноги, устремился вперед. Подлетая к
норовящей схватить его огромной руке, Джейк резко выбросил ноги
вперед. Штукатурка разлетелась на куски, обнажив грубые сочленения
деревянного каркаса. Штукатурник взревел. Сквозь этот вопль, в
котором звучала голодная ярость, Джейк разобрал иные звуки: весь
Особняк рушился, как дом в рассказе Эдгара Аллана По.
	Мальчик откачнулся на цепи назад, налетел на стену
спрессованной земли, блокировавшей дверной проем, и опять полетел
вперед. Рука потянулась вверх, к нему, и мальчик неистово забрыкался,
делая ногами "ножницы". Деревянные пальцы сомкнулись, что-то
больно укололо ступню Джейка. Обратно парнишка унесся без одной
кроссовки.
	Джейк попытался перехватить цепь повыше. Это ему удалось, и
мальчик, как по канату, полез к потолку. Наверху что-то глухо стукнуло,
затрещало; на запрокинутое взмокшее лицо Джейка посыпалась мелкая
известковая пыль. Потолок начал проседать, звено за звеном стравливая
цепь. Из конца коридора донесся глухой протяжный хруст -
Штукатурник наконец протиснул в отверстие хищную голодную
физиономию.
	С пронзительным воплем Джейк беспомощно качнулся ему
навстречу.


37

	Паника и ужас Эдди вдруг прошли. Юношу облек плащ ледяного
спокойствия - плащ, многажды ношенный Роландом Галаадским;
единственная броня, какой располагал истинный стрелок...
единственная, в какой истинный стрелок нуждался. В тот же миг в мозгу
у Эдди заговорил некий голос. Вот уже три месяца молодого человека
неотступно преследовали подобные голоса - голос матери, голос Роланда
и, конечно, голос Генри. Однако в том голосе, что звучал в ушах у Эдди
сейчас, юноша с облегчением распознал свой собственный, наконец-то
бесстрастный, бесстрашный и рассудительный.
	"Ты видел очертания ключа в огне и вновь, в дереве, и оба раза -
превосходно. Но затем надел на глаза повязку страха и ослеп. Сними ее.
Сними и посмотри еще раз. Может быть, и сейчас еще не слишком
поздно".
	Эдди смутно сознавал, что стрелок угрюмо, в упор смотрит на
него; что Сюзанна слабеющим, но по-прежнему дерзким голосом
визгливо честит демона; что за дверью, умирая от ужаса (или теперь уже
просто умирая?), отчаянно кричит Джейк.
	Не обращая ни на кого из них внимания, Эдди вытащил
деревянный ключ из нарисованной замочной скважины двери, которая
теперь была настоящей, и внимательно всмотрелся в него, пытаясь вновь
пережить невинный восторг, какой порой знавал ребенком; восторг от
того, что видишь скрытые в бессмыслице понятные очертания. И
прозрел: вот место, где допущена ошибка; оно так и бросалось в глаза -
непостижимо, ~как~ он умудрился не заметить этого с самого начала. И
верно, без повязки не обошлось, подумал Эдди. Камнем преткновения,
конечно, оказалась s-образная закорючка на конце ключа. Второй изгиб
был жирноват. Чуть-чуть.
	- Нож,- сказал Эдди, протягивая руку, как хирург в операционной.
Роланд без единого слова шлепнул нож ему в ладонь.
	Эдди прочно зажал кончик лезвия между большим и указательным
пальцами правой руки и склонился над ключом, не обращая внимания
на град, обрушившийся на незащищенную шею. Таящийся в дереве
контур проступил четче - проступил с чудесной и несомненной
реальностью.
	Нож коснулся дерева и повторил изгиб.
	Один раз.
	Нежно и осторожно.
	С округлого зубчика, которым заканчивалась бородка ключа,
поднялась, сворачиваясь тугим колечком, одна-единственная ясеневая
стружка, тонкая почти до прозрачности.
	Джейк Чэмберс по другую сторону двери снова завизжал.


38

	Цепь с лязгом и звоном оборвалась, и Джейк рухнул вниз, всей
тяжестью приземлившись на колени. Привратник торжествующе
взревел. Гигантская рука обхватила бедра Джейка и потащила мальчика
в глубь коридора, от двери. Джейк уперся ногами в пол перед собой -
безрезультатно: рука привратника лишь крепче стиснула его и поволокла
дальше по больно впивающимся в кожу острым щепкам и затупившимся
от ржавчины гвоздям.
	Физиономия Штукатурника закупоривала вход в коридор плотно,
как пробка - бутылку. Чтобы так далеко проникнуть в узкое
пространство прихожей, привратнику пришлось поднатужиться, и это
напряжение смяло едва намеченные черты, придав ему новый облик;
облик чудовищно уродливого тролля. Страшилище разинуло пасть,
готовое пожрать мальчика. Вне себя от ужаса, Джейк лихорадочно
зашарил в поисках ключа, желая использовать его как некий последний,
решающий талисман... но ключ, разумеется, остался в двери.
	- ~Гад паршивый!~ - срывая голос, крикнул Джейк и, прогнув
спину, как ныряльщик-олимпиец, изо всех сил рванулся назад, не
обращая внимания на обломки досок, шипами строгого ошейника
впившиеся в тело. Он почувствовал, как джинсы поехали с бедер вниз, и
тут державшие его пальцы на миг ослабли.
	Джейк вновь рванулся. Рука ожесточенно сжалась в кулак, но
джинсы мальчика уже соскользнули к коленям, а сам Джейк врезался в
пол ранцем, который, как подушка, смягчил удар. Рука ослабила хватку -
вероятно, желая понадежнее ухватить жертву. Джейку удалось слегка
согнуть колени, и, когда рука опять сдавила его, он с силой распрямил
ноги. Одновременно рука дернула мальчика назад, и произошло именно
то, на что рассчитывал Джейк. Пальцы Штукатурника стащили с него
джинсы вместе со второй кроссовкой, и он вновь обрел свободу - по
крайней мере, временную. На глазах у мальчика исполинская рука
повернулась на запястье из досок и рассыпающейся штукатурки и
затолкала в пасть его штаны. В следующий миг Джейк уже полз на
четвереньках к забитой землей двери, позабыв об осколках рухнувшего
абажура и желая только одного: вновь заполучить ключ.
	Он был почти у самой двери, когда рука ухватила его за голые
ноги и потащила обратно.


39

	Наконец ключ был готов - полностью и окончательно.
	Эдди снова вставил его в скважину и надавил посильнее.
Секундное сопротивление... и ключ под рукой молодого человека
провернулся. Эдди услыхал, как сработал замыкающий механизм и
отодвинулась щеколда; почувствовал, как ключ, выполнив свое
предназначение, в тот же миг разломился надвое. Он обеими руками
взялся за темную полированную ручку и потянул. Словно что-то
огромное, тяжелое пришло в движение, поворачиваясь на невидимой
оси. Эдди почудилось, что его руке дарована безграничная сила, и он
ясно понял: между двумя мирами вдруг установилась связь, проход
открылся.
	На миг закружилась голова, пропала способность ориентироваться
в пространстве, и, заглянув в дверной проем, Эдди сообразил, почему:
хотя он смотрел вниз - ~вертикально~ вниз,- видел он в
~горизонтальной~ плоскости, словно скрытые призмы и зеркала
создавали странную оптическую иллюзию. Потом Эдди увидел Джейка:
исполинская рука утаскивала отчаянно тормозящего локтями парнишку
в глубь засыпанного стеклом и штукатуркой коридора. А еще он увидел
поджидавшую Джейка чудовищную пасть, выдыхавшую клубы белого
густого тумана - не то дыма, не то пыли.
	- ~Роланд!~ - заорал Эдди.- ~Роланд, оно его схва...~
	И отлетел в сторону.


40

	Сюзанна поняла, что ее поднимают и стремительно кружат на
месте. Мир виделся ей словно с карусели - размытым скоростью
сплошным кругом, где все сливалось воедино: камни-часовые, серое
небо, усеянная градинами земля... и в ней - прямоугольная дыра, похожая
на люк. Оттуда неслись истошные вопли. В теле Сюзанны бился и
неистовствовал демон, движимый единственным желанием удрать
подобру-поздорову, но бессильный осуществить это желание без ее на то
позволения.
	- ~Ну!~ - кричал Роланд.- ~Выпускай! Выпускай же! Во имя отца
своего, Сюзанна, выпусти его #немедля#!~
	И она выпустила.
	Она рассекла силки, что-то вроде сплетенной из камышинок сети,
которые (с помощью Детты) мысленно соорудила для демона, и
почувствовала, как демон тут же отлетел от нее. На мгновение Сюзанна
ощутила страшную пустоту, пугающую ~пустотелость~, но их тотчас
затмило облегчение, и вместе с тем - отвратительное чувство, что ее
опоганили и вываляли в грязи.
	Когда незримая тяжесть перестала давить на Сюзанну, молодая
женщина на миг увидела демона - силуэт, даже отдаленно не
напоминавший человеческий и похожий на морского дьявола, ската с
огромными, закручивающимися по краям крыльями; снизу вперед и
вверх торчало нечто загнутое, похожее на страшный грузчицкий крюк.
Сюзанна увидела-почувствовала, как эта тварь промелькнула над
зияющей в земле ямой. Увидела Эдди, круглыми глазами уставившегося
куда-то вверх. Увидела, как Роланд широко раскинул руки, чтобы
поймать демона.
	Стрелок пошатнулся, едва не сбитый с ног невидимой тяжестью.
Качнулся вперед, держа в охапке пустоту.
	Крепко сжимая невидимку в объятиях, он прыгнул в дверной
проем и исчез.


41

	Коридор Особняка вдруг залил белый дневной свет; градины
застучали по стенам, запрыгали по сломанным половицам. Джейк
услышал смятенные крики, и из двери появился стрелок. Казалось, он
~соскочил~ в дверной проем, словно плоскость двери находилась
~под~, а не перед ним. Руки стрелка были до отказа вытянуты вперед,
кончики пальцев сплетены.
	Джейк почувствовал, что его ступни вдвигаются в пасть
привратника.
	- ~Роланд!~ - пронзительно завопил он.- ~Роланд, на помощь!~
	Стрелок расцепил пальцы, и его руки немедленно оказались
широко раскинуты. Он пошатнулся, отступил. Над головой Джейка, уже
ощутившего прикосновение зазубренных клыков, готовых разорвать
плоть и раздробить кости, пронеслось что-то огромное, стремительное,
как порыв ветра. В следующую секунду клыков как не бывало, а рука,
крепко державшая мальчика за обе ноги, разжалась. Из пасти
привратника понесся тонкий сверлящий вой, какого не издать ни одному
земному существу, но этот крик боли и удивления тут же заглох, словно
вбитый обратно в пропыленную глотку.
	Роланд схватил Джейка и рывком поставил на ноги.
	- Пришел! - кричал Джейк.- Ты правда пришел!
	- Пришел, да. Ибо боги были милостивы, а мои друзья - отважны.
	Привратник опять заревел, и Джейк разрыдался от ужаса и
облегчения. Дом теперь скрипел и стонал, как корабль, идущий ко дну в
бурном море. Со всех сторон сыпались обломки дерева и куски
штукатурки. Роланд подхватил Джейка на руки и побежал к двери. Рука
Штукатурника, лихорадочно хватавшая воздух, наткнулась на обутую в
сапог ногу стрелка и, закрутив Роланда волчком, отшвырнула его к
стене, которая вновь попыталась укусить. Не останавливаясь, Роланд
обернулся, выхватил револьвер и дважды выстрелил в слепо шарившую
по прихожей руку, обратив один топорно изваянный палец в
известковую пыль. Лицо привратника позади беглецов из белого
сделалось грязно-лиловато-черным, словно он чем-то подавился - чем-
то, мчавшимся так быстро, что оно влетело чудищу в пасть и застряло в
глотке, не успев сообразить, что делает.
	Отвернувшись, Роланд проскочил в дверь. Хотя никаких видимых
препятствий не было, на долю секунды стрелок встал как вкопанный,
словно дорогу ему преградила натянутая в дверном проеме незримая
сеть.
	Потом он почувствовал у себя в волосах руки Эдди, и его рванули -
не вперед, а вверх.


42

	Появление Роланда с Джейком в сыром воздухе под утихающим
градом напоминало рождение младенца из материнской утробы. Роль
повитухи, как и предсказывал стрелок, досталась Эдди. Молодой
человек растянулся на земле, приник к ней грудью и животом и, по плечо
погрузив руки в дверной проем, обеими пятернями крепко вцепился
Роланду в волосы.
	- Сьюзи! Помоги!
	Она подползла, просунула руку в отверстие и ухватила Роланда
под подбородок. Из проема показалась запрокинутая голова стрелка,
оскалившегося от боли и натуги.
	Эдди почувствовал, что что-то рвется, и в руке у него остался
большой клок тронутых сединой волос стрелка.
	- Он сейчас сорвется!
	- Никуда... этот козел... не денется! - задыхаясь, выдавила Сюзанна
и со страшной силой рванула Роланда на себя, точно хотела сломать ему
шею.
	Из дверного проема в центре круговины вынырнули две маленькие
руки и мертвой хваткой вцепились в край ямы. Избавленный от тяжести
Джейка Роланд высунул наружу локоть, уперся им в землю, подтянулся и
в следующий миг уже поднимался из дыры. Эдди тем временем схватил
Джейка за запястья и вытянул наверх.
	Джейк перевернулся на спину и лежал, отдуваясь.
	Эдди повернулся к Сюзанне, обнял и, смеясь и плача, принялся
осыпать поцелуями ее лоб, щеки, шею. Сюзанна прижалась к нему,
тяжело дыша... но на ее губах играла довольная улыбочка, а рука
медленно, с удовлетворением гладила мокрые волосы Эдди.
	Снизу неслась какофония зловещих звуков: пронзительный скрип,
визг, ворчание, глухие удары, треск и грохот.
	Не поднимая головы, Роланд отполз от дыры. Всклокоченные
волосы стояли дыбом. По щекам текли тонкие струйки крови.
	- Закрой! - с трудом вымолвил он, обращаясь к Эдди.- Во имя отца
своего, закрой дверь!
	Эдди подтолкнул ее, и гигантские невидимые петли довершили
дело. Дверь с оглушительным стуком захлопнулась, оборвав все
подземные звуки. На глазах у Эдди границы двери побледнели и
истаяли, вновь превратившись в смазанные отметины на сырой земле.
Дверная ручка утратила трехмерность и опять стала кружком,
нарисованным Эдди палочкой. На месте замочной скважины остался
лишь грубый контур, откуда, словно рукоять меча из камня, торчал
обломок деревяшки.
	Сюзанна подползла к Джейку и, осторожно потянув за плечи,
помогла сесть.
	- С тобой все в порядке, миленький?
	Мальчик тупо посмотрел на нее. Он еще не очнулся от потрясения.
	- Да, по-моему. Где он? Где стрелок? Мне надо его кое о чем
спросить.
	- Я здесь, Джейк,- отозвался Роланд. Он поднялся на ноги,
нетвердой походкой подошел к Джейку, присел рядом с ним на корточки
и недоверчиво коснулся гладкой щеки мальчика.
	- В этот раз ты не дашь мне сорваться?
	- Нет,- сказал Роланд.- Ни сейчас, ни когда бы то ни было впредь.-
Но в глубочайших потемках его души шевельнулась память о Башне, а с
ней - сомнение.


43

	Град перешел в сильный ливень, но на севере, за расходящимися
тучами, Эдди заметил проблески синевы. Гроза вскоре должна была
утихнуть. Впрочем, времени, чтобы вымокнуть до нитки, оставалось
довольно.
	Эдди вдруг с удивлением обнаружил, что его это совершенно не
волнует. Он не помнил, чтобы когда-нибудь чувствовал себя так
спокойно, в таком ладу с самим собой, таким полностью обессилевшим.
Безумная авантюра еще не закончилась - по правде говоря, Эдди
подозревал, что она едва началась,- но сегодня они одержали крупную
победу.
	- Сьюзи? - Он отвел пряди волос с ее лица и заглянул в темные
глаза.- Ты в порядке? Эта тварь сделала тебе больно?
	- Капельку, но это ничего. Я в норме. По-моему, демон или не
демон, а эта стервоза Детта Уокер по-прежнему остается Чемпиенкой
Забегаловок И Их Окрестностей.
	- Чего-чего?
	Сюзанна озорно усмехнулась.
	- Так... теперь-то уж ничего особенного, слава Богу. А с тобой как,
Эдди? Все хорошо?
	Эдди прислушался, не раздастся ли голос Генри, и ничего не
услышал. Ему пришло в голову, что, может быть, голос Генри исчез
окончательно и бесповоротно, навсегда.
	- Хорошо? ~Замечательно!~ - ответил он со смехом, снова обнимая
Сюзанну. Поверх ее плеча ему было видно, что осталось от двери:
несколько едва различимых линий и углов. Вскоре дождь смоет и их.


44

	- Как вас зовут? - спросил Джейк женщину, ноги у которой
заканчивались чуть выше колена. Он вдруг сообразил, что, вырываясь от
привратника, остался без штанов, и потянул подол рубашки вниз,
прикрыть трусы. Собственно, если уж на то пошло, от платья Сюзанны
тоже мало что осталось.
	- Сюзанна Дийн,- ответила она.- Как тебя зовут, я уже знаю.
	- Сюзанна,- задумчиво сказал Джейк.- Но, наверное, вряд ли ваш
отец - владелец железнодорожной компании... или?..
	На лице Сюзанны отобразилось изумление, потом она
запрокинула голову и расхохоталась.
	- Да нет же, миленький, с чего ты взял? Мой отец был зубным
врачом. Просто потом он изобрел несколько разных штучек и
разбогател. А почему ты спрашиваешь?
	Джейк не ответил. Он переключил свое внимание на Эдди. Ужас
исчез с лица мальчика, и в глазах вновь появилось то холодное,
оценивающее выражение, которое Роланд так хорошо помнил по их
встрече на постоялом дворе.
	- Здорово, Джейк,- сказал Эдди.- Рад видеть тебя, чувачок.
	- Привет,- ответил Джейк.- Мы с тобой сегодня уже виделись.
Только тогда ты был куда моложе.
	- Десять минут назад я тоже был куда моложе. Ты в порядке?
	- Да,- сказал Джейк.- Несколько царапин, вот и все.- Он огляделся.-
Поезд вы еще не нашли.- Это не был вопрос.
	Эдди с Сюзанной озадаченно переглянулись, но Роланд только
отрицательно мотнул головой:
	- Поезд? Нет.
	- А твои голоса исчезли?
	Роланд кивнул.
	- Как не бывало. А твои?
	- И мои. Я опять одно целое. И ты тоже.
	Не сговариваясь, движимые одним порывом, они посмотрели друг
на друга. Роланд схватил Джейка в охапку, и неестественное спокойствие
мальчика разлетелось вдребезги. Джейк залился слезами облегчения - так
плачет измученный ребенок, который долго плутал в одиночестве, много
страдал и наконец вновь оказался в безопасности. Когда руки Роланда
сомкнулись на спине мальчика, руки Джейка обвились вокруг шеи
стрелка, стиснув ее, как стальными обручами.
	- Я никогда больше не покину тебя,- вымолвил Роланд. Теперь и
он не смог сдержать слез.- Клянусь именами всех своих праотцев, ~я
никогда больше тебя не покину.~
	Однако сердце стрелка, чуткий и безмолвный вечный узник ~ка~,
встретило это обещание не просто с удивлением, но с сомнением.


сноски: <<*>>
*1 - метод действия (лат.)
*2 артефакт - след материальной культуры древнего человека
*3 уже виденное раньше (фр.)
*4 дальнего радиолокационного обнаружения
*5 "Черепаха" - сорт мастики
*6 "Мост короля Людовика Святого" - роман Торнтона Уайлдера
*7 "кислота" - ЛСД
*8 хорнпайп - английский матросский танец
*9 речь идет о двухсотлетии образования независимого государства
Соединенные Штаты Америки, 1776-1976
*10 Хочешь сегодня в двенадцать сдать мне экзамен? (фр.)
*11 Натаниель Готорн, 1804 - 1864, американский писатель-классик,
автор романов "Алая буква", "Дом о семи фронтонах" и др.
*12 В Лондоне, в доме номер 10 по Даунинг-стрит помещается
Министерство иностранных дел Великобритании
*13 "Повелитель мух" - философский роман-притча английского
писателя Уильяма Голдинга
*14 Я думаю, Джон сошел с ума... понимаете? (фр.)
*15 "Уловка 22", иначе "Поправка 22",- сатирический роман
американского писателя Джозефа Хеллера
*16 fou - сумасшедший, здесь: не в своем уме (фр.)
*17 хрустящее соленое печенье
*18 китайское печенье, в котором запечена бумажка с предсказанием
судьбы
*21 Уильям Купер - английский поэт-сентименталист
*22 Судьи, 14:14
*23 Дилан, Боб, настоящее имя - Роберт Зиммерман, американский певец
и композитор, автор песен, близких по стилю к фольклору и "кантри"
*24 спиричуэл - духовные песни американских негров
*20 престижный женский колледж
*25 множество (фр.)
*26 Здесь: будь здоров (фр.)
*27 пиковое время - время массового просмотра телевизионных передач;
*28 буррито - блинчик с мясом и острым соусом
*29 В Англии и Америке - то же, что уйти по-английски
*30 monkey, "обезьяна" - наркотики (амер. слэнг)
*31 Бог из машины (лат.)
*32 маркиза - большой матерчатый навес над витриной
*33 "Чарли" афро-американцы называют белых


СТИВЕН КИНГ. ТЕМНАЯ БАШНЯ
Том третий, вторая половина

~...~ - курсив
#...# - курсив внутри курсива
<<...>> - сноски и примечания


Не-Мец - во втором слоге нужно поставить не просто "е", а с ударением


Книга вторая
ЛАД: ГРУДА ПОВЕРЖЕННЫХ ОБРАЗОВ

Часть четвертая
ПОСЕЛОК И КА-ТЕТ

	На пятые сутки после того, как Эдди вытянул Джейка (без штанов,
босого, но сохранившего жизнь и ранец) из двери между мирами,
мальчик проснулся от теплых, влажных прикосновений к своему лицу.
	Вчера, позавчера, три дня назад Джейк, разбуженный поутру
подобным ощущением, непременно поднял бы своих спутников
отчаянным криком - он горел в жару, и сон его наводняли кошмары о
Штукатурнике. В этих сновидениях Джейк не выскальзывал из джинсов,
привратник держал крепко, и мальчик оказывался в невыразимо
страшной пасти, где на него, как решетка крепостных ворот, опускались
зубы. Тогда Джейк просыпался, дрожа и беспомощно постанывая.
	Причиной лихорадки был паучий укус сзади на шее. Когда на
второй день Роланд осмотрел ранку и обнаружил вместо улучшения
ухудшение, он коротко переговорил с Эдди, после чего выдал Джейку
розовую таблетку и сказал:
	- Тебе надлежит принимать по четыре таких каждый день самое
малое неделю.
	Джейк с сомнением пригляделся к таблетке.
	- Что это?
	- ~Чефлет~,- ответил Роланд и с отвращением посмотрел на Эдди:
- Скажи сам. Мне до сих пор не по силам это выговорить.
	- Кефлекс. Глотай спокойно, Джейк: он из нашего с тобой
родимого Нью-Йорка, из приличной аптеки, с гослицензией. Роланд
слопал вагон этого добра - и здоров как конь. Он, как видишь, вообще
отчасти смахивает на битюга.
	Джейк изумился:
	- Как же вы добыли лекарство в Нью-Йорке?
	- Это длинная история,- сказал стрелок.- Придет время - все
узнаешь, а сейчас прими-ка пилюлю.
	Джейк покорно проглотил таблетку. Это быстро принесло
отрадные плоды: багровая опухоль на месте воспалившегося укуса за
сутки побледнела и уменьшилась, а теперь спал и жар.
	Лица мальчика вновь коснулось что-то теплое, и Джейк резко сел,
разом открыв глаза.
	Существо, лизавшее ему щеку, сделало два торопливых шага назад.
Это был косолап (чего Джейк, который видел косолапа впервые, не
знал), но не такой упитанный, как те, что повстречались отряду Роланда
на развалинах у Великой Дороги; его серо-черная полосатая шубка
спуталась и свалялась, а на боку запеклась кровь. Черные глаза с
золотым ободком тревожно смотрели на Джейка, зато зад с надеждой
ходил из стороны в сторону. Джейк успокоился. Он допускал
существование исключений из правил, однако ему казалось, что тот, кто
виляет - или пробует вилять - хвостом, вероятно, не слишком опасен.
	Только что рассвело; видимо, было что-то около половины
шестого утра. Определить время точнее Джейк не мог: его часы, "Сейко"
с цифровым дисплеем, не работали... вернее работали, но вели себя в
высшей степени оригинально. Когда мальчик взглянул на них в первый
раз после своего появления в этом мире, "Сейко" показывали девяносто
восемь часов семьдесят одну минуту шестьдесят пять секунд - время,
насколько было известно Джейку, несуществующее. Присмотревшись, он
понял, что часы идут вспять. Сохраняй они при этом постоянный темп,
от них, пожалуй, был бы определенный толк - но нет. Некоторое время
"Сейко" отмеряли секунды как будто бы с положенной скоростью (в чем
Джейк удостоверился, проговаривая между каждой сменой цифр
"Миссисипи"), а затем то на десять-двадцать секунд прекращали отсчет,
заставляя думать, что наконец испустили дух, то стремительно
прогоняли по дисплею целые стайки цифр.
	Сославшись в разговоре с Роландом на столь странное поведение
часов, Джейк продемонстрировал их ему, полагая удивить, однако
стрелок уделил осмотру "Сейко" от силы пару секунд, кивнул и
подытожил: брегет занятный, да только нынче редкому часомеру можно
доверять. Итак, "Сейко" ни на что не годились, но Джейку по-прежнему
очень не хотелось их выбрасывать - наверное, потому, что часы были
частицей его прежней жизни, а их, этих частиц, осталось совсем немного.
	Сейчас "Сейко" утверждали: точное время - сорок часов
шестьдесят две минуты, день недели - вторчебота, месяц - мартокабрь.
	Утро выдалось на редкость туманное; в пятидесяти-шестидесяти
футах мир попросту исчезал. Если этот день ничем не отличался от
предыдущих, то часа через два должен был проглянуть белесый кружок
солнца, а к половине десятого разведрило бы и стало жарко. Джейк
огляделся и увидел, что его спутники (он пока не решался называть их
друзьями) мирно спят под одеялами из шкур: Роланд неподалеку, Эдди с
Сюзанной - более крупный холмик - за потухшим костром.
	Он вновь переключил внимание на разбудившего его зверька
(похожего на помесь барсука с енотом, приправленную чуточкой таксы)
и тихонько сказал:
	- Привет, мальчик.
	- ~Чик!~ - немедленно откликнулся косолап, глядя по-прежнему
тревожно. Голос у него оказался низкий, глубокий, очень похожий на
лай - ни дать ни взять футболист-англичанин, страдающий сильной
ангиной.
	От неожиданности Джейк отпрянул. Косолап, напуганный резким
движением, снова попятился и как будто бы собрался дать стрекача, но
потом передумал. Виляя задом усерднее прежнего, он продолжал
боязливо рассматривать Джейка черными с золотом глазами. Усы на
длинном рыльце мелко вздрагивали.
	- Смотри-ка, он еще помнит людей,- заметил у плеча Джейка чей-
то голос. Мальчик оглянулся и увидел у себя за спиной Роланда. Присев
на корточки и свесив длинные руки между колен, стрелок смотрел на
зверька с гораздо большим интересом, чем проявил к часам Джейка.
	- Кто это? - спросил Джейк негромко. Ему не хотелось спугнуть
незваного гостя: зверек очаровал его.- Какие красивые глаза!
	- Это? Косолап,- ответил Роланд.
	- ~Слап!~ - тявкнуло существо, отступая еще на шаг.
	- Он говорит!
	- Не совсем так. Косолапы лишь повторяют то, что слышат...
верней, так было когда-то. Я уже много лет не видал говорящего
косолапа. Похоже, этот малый умирает с голоду - вон какой заморенный.
Видно, пришел поискать, чем поживиться.
	- Он лизал мне лицо. Можно, я покормлю его?
	- Тогда мы никогда уже от него не избавимся,- Роланд сдержанно
улыбнулся и щелкнул пальцами: - Эй! Друг!
	Зверек неизвестно как ухитрился передразнить щелчок; звук был
такой, словно косолап цокал языком о небо.
	- Эй! - хрипло пролаял он.- Эй! Уг! - Теперь он буквально
~размахивал~ косматым задом.
	- Ну что же ты? Угости его чем-нибудь. Как говорил один мой
знакомый старик-конюх, добрый косолап удачу за собой ведет. А этот
вроде бы ничего, славный.
	- Да,- согласился Джейк.- Верно.
	- Когда-то косолапы жили бок о бок с людьми - во всяком
большом имении вокруг замка или господского дома бродило с
полдюжины таких тварей. Толку от них было чуть: детвору забавлять да
не давать расплодиться крысам, вот и вся польза. Они умеют - точнее,
умели в старину - быть верными... хотя я ни разу не слыхал про косолапа,
который дарил бы хозяина той же преданностью, что и хороший пес.
Дикие косолапы поедают падаль. Они не опасны, зато докучливы - боги
мои!
	- Йи! - тявкнул косолап, беспокойно поглядывая то на Джейка, то
на стрелка.
	Джейк медленно, боясь напугать зверька, сунул руку в ранец,
достал недоеденный "буррито по-стрелковски" и бросил его косолапу.
Косолап отпрянул и, пискнув тоненьким детским голоском, повернулся к
Джейку пушистым штопором хвоста. Мальчик подумал, что зверек
непременно убежит, но тот остановился и с сомнением оглянулся.
	- Ну давай,- сказал Джейк.- Ешь, мальчик.
	- Чик,- пробормотал косолап, тем не менее не трогаясь с места.
	- Дай ему время,- посоветовал Роланд.- Думаю, он подойдет.
	Косолап вытянул шею - длинную и удивительно изящную; тонкий
черный нос задергался, чуя съестное. Наконец косолап потрусил вперед,
и Джейк заметил, что он слегка прихрамывает. Шумно обнюхав
блинчик, косолап лапой отделил кусочек оленины от листьев. Эту
операцию он проделал со странно торжественной, даже мрачной
осторожностью. Едва мясо освободилось от зелени, косолап жадно, в
один присест, проглотил его и поднял глаза на Джейка. "Чик!" - пролаял
зверек и, когда мальчик расхохотался, опять шарахнулся.
	- Ишь, доходяга,- сонно проговорил позади них Эдди. При звуке
его голоса косолап немедленно повернулся и исчез в тумане.
	- Ты спугнул его! - гневно заявил Джейк.
	- Е-мое, ну извини,- сказал Эдди. Он пригладил всклокоченные со
сна волосы.- Я ж не знал, что это твой корефан, Джейк, а то расстарался
бы и спроворил сладкого пирога, едри его в корень.
	Роланд хлопнул Джейка по плечу.
	- Он вернется.
	- Ты уверен?
	- Уверен. Будет жив - объявится. Мы ведь покормили его, так?
	Ответить Джейк не успел - забили барабаны. Путники слушали их
третье утро кряду, а дважды далекие, невыразительные глухие удары в
той стороне, где лежал город, долетали к ним на склоне дня. Сегодня
звук, по-прежнему непонятный и непостижимый, был более отчетливым.
У Джейка он вызывал омерзение, словно где-то в густой бесцветной
пелене утреннего тумана билось сердце большого зверя.
	- Ты по-прежнему не имеешь представления о том, что это такое,
Роланд? - спросила Сюзанна. Она уже успела переодеться и заколоть
волосы на затылке и теперь складывала одеяла, свое и Эдди.
	- Нет. Но не сомневаюсь, что мы это еще узнаем.
	- Спасибо, утешил,- скривился Эдди.
	Роланд поднялся.
	- Пошли. Незачем терять день попусту.


2

	К тому времени, как туман начал рассеиваться, они уже около часа
провели в пути. Кресло Сюзанны везли по очереди; оно катило по
дороге, уныло подпрыгивая на больших шероховатых булыжниках,
которых теперь было столько, что большак напоминал минное поле.
Ближе к полудню сделалось солнечно, ясно и жарко; на юго-востоке у
горизонта четко вырисовывался город. На взгляд Джейка, он не
слишком отличался от Нью-Йорка, хотя у мальчика и мелькнула мысль,
что дома тут, пожалуй, будут пониже. Разумеется, с такого расстояния
невозможно было определить, действительно ли город давно
разрушился, как, по-видимому, разрушилось почти все в мире Роланда.
У Джейка, как и у Эдди, затеплилась невысказанная надежда на то, что
там они найдут помощь... или хотя бы хороший горячий обед.
	Тридцатью-сорока милями левее над широкой излучиной Сенда
кружили большие птичьи стаи. Время от времени то одна, то другая
птица складывала крылья и камнем падала вниз - вероятно, за рыбой.
Дорога и река медленно сближались, хотя точка слияния еще не была
видна.
	Впереди показались новые постройки, в основном крестьянские
дворы, все заброшенные. Попадались разрушенные дома, но над ними
потрудилось скорее время, чем сторонняя злая сила, и надежды Эдди и
Джейка на то, что, возможно, ожидало их в городе, надежды, которые
они тщательно скрывали от остальных из боязни стать мишенью для
насмешек, разгорелись с новой силой. В степи паслись небольшие стада
косматых животных. Они держались на почтительном расстоянии от
дороги, и лишь когда требовалось пересечь ее, галопом перебегали на
другую сторону, точно ватаги малышей, боящихся уличного движения.
Джейку они показались похожими на бизонов... а потом он заметил
нескольких с двумя головами. Он сказал об этом стрелку, и Роланд
кивнул:
	- Мутанты.
	- Как под горами? - Джейк расслышал в своем голосе страх и
понял, что это наверняка заметил и стрелок, но ничего не мог с этим
поделать. Он очень хорошо помнил бесконечный кошмар путешествия
на дрезине.
	- Думаю, здесь мутантным породам не дают плодиться. А вот
твари, на которых мы наткнулись под горами, вырождались
беспрепятственно.
	- А что там? - Джейк показал в сторону города.- Там тоже будут
мутанты или...- Яснее облечь свои надежды в слова он не мог.
	Роланд пожал плечами.
	- Не знаю, Джейк. Знал бы - сказал бы.
	Они шли мимо заброшенной фермы. Часть дома выгорела. "Но это
могла быть и молния",- подумал Джейк и задался вопросом, что
пытается сделать: объяснить себе увиденное или обмануть себя?
	Словно прочитав мысли мальчика, Роланд обхватил его за плечи:
	- Даже не пробуй угадать, Джейк. Что бы здесь ни случилось, это
дело очень давнее.- Он махнул рукой: - Вон там, верно, был корраль. А
погляди, что осталось - несколько жердей, торчащих из травы.
	- Мир сдвинулся с места, да?
	Роланд кивнул.
	- А люди? Они ушли в город, как ты думаешь?
	- Кто, может, и ушел,- ответил Роланд.- А кто и по сей день здесь.
	- Что? - встревоженная Сюзанна резко обернулась к нему.
	Роланд утвердительно наклонил голову:
	- Последние день-два за нами следят. Людишек в этих развалюхах
прячется немного, но они есть. Поближе к цивилизации...- он запнулся,-
точнее сказать, к тому, что некогда ~было~ цивилизацией, их станет
больше.
	- Откуда ты знаешь, что здесь кто-то есть? - спросил Джейк.
	- Учуял. Несколько раз примечал огороды, нарочно обсаженные
бурьяном, чтобы спрятать посевы. А в роще крутится ветряк, может, и не
один. Впрочем, дело даже не в этом: просто у меня такое чувство, будто
вместо солнца на лицо падает тень. Думается, со временем оно придет и
к вам троим.
	- По-твоему, их стоит опасаться? - Сюзанна с тревогой оглядела
большое ветхое строение, к которому они приближались,- не то старый
склад, не то заброшенный деревенский рынок,- и ее рука потянулась под
грудь, к револьверу.
	- Укусит чужой пес или нет? - парировал стрелок.
	- Как это понимать? - поинтересовался Эдди.- Терпеть не могу,
когда из тебя начинает переть заумь, Роланд. Тоже мне дзен-буддист!
	- Понимай так, что не знаю,- ответил Роланд.- Кто этот Дзен
Буддист? Он так же умен, как я?
	Эдди долго-долго смотрел на Роланда, прежде чем пришел к
выводу, что имеет дело с редким явлением: стрелок шутит.
	- Ладно, отвали,- наконец сказал он и увидел, как дрогнул уголок
рта Роланда, прежде чем стрелок повернул прочь. Вновь принимаясь
толкать вперед кресло Сюзанны, Эдди вдруг кое-что увидел.- Эй, Джейк!
- окликнул он.- Да ты, никак, обзавелся приятелем!
	Джейк огляделся и просиял: в сорока ярдах позади, обнюхивая
сорную траву, которая проросла между растрескавшимся булыжником
Великой Дороги, за ними деловито хромал тощий косолап.


3

	Спустя несколько часов Роланд объявил привал и велел
приготовиться.
	- К чему? - спросил Эдди.
	Роланд коротко глянул на него.
	- Ко всему.
	Было, вероятно, около трех часов дня. Маленький отряд стоял
там, где Великая Дорога поднималась на длинный кряж с неровными
склонами, который наискось пересекал равнину, как морщинка на
величайшей в мире простыне. Перевалив через кряж, дорога спускалась к
первому на памяти путников настоящему поселку. Он выглядел
пустынным, но Эдди не забыл утренний разговор, и вопрос Роланда
"укусит чужой пес или нет?" больше не казался ему таким уж дзенским.
	- Джейк!
	- Что?
	Эдди кивком показал на рукоятку "Ругера", торчавшую из-за пояса
джинсов Джейка - тех, что мальчик сунул в ранец перед уходом из дома:
	- Не хочешь отдать это мне?
	Джейк глянул на Роланда. Стрелок пожал плечами: решай сам.
	- На.- Джейк отдал пистолет Эдди, снял ранец, порылся в нем и
вытащил снаряженную обойму. Он помнил, как лазил за ней в ящик
отцовского письменного стола, за картотеку, но ему чудилось, что
происходило все это давным-давно. Сейчас думать о своей нью-йоркской
жизни и учебе в школе "Пайпер" было все равно что смотреть в телескоп
с обратной стороны.
	Эдди взял обойму, внимательно осмотрел, вогнал на место,
проверил предохранитель и сунул "Ругер" за пояс.
	- Слушайте внимательно и мотайте на ус,- сказал Роланд.- Если
здесь и впрямь есть люди, то скорее всего старики, которым мы
покажемся куда страшнее, чем они кажутся нам. Тех, кто помоложе,
небось, давно уж след простыл, а у оставшихся навряд ли сыщется
самопальное оружие - сказать правду, до нашего прихода они его, может
статься, и в глаза не видали, разве что в старых книжках попалась
картинка-другая. Угрожающих жестов не делать. И еще есть хорошее
детское правило: не заговаривать первым.
	- Как насчет луков со стрелами? - осведомилась Сюзанна.
	- Да, луки у них могут быть. Копья и дубинки - тоже.
	- Не забудьте про камни,- мрачно прибавил Эдди, глядя вниз на
скопление деревянных построек. Поселок походил на город-призрак, но
как знать? - А если с камнями у них напряженка, всегда можно
наколупать булыжников из дороги.
	- Да, ищущий обрящет,- согласился Роланд.- ~Но первые мы
затевать свару не будем~ - ясно?
	Они дружно кивнули.
	- Пожалуй, проще было бы обойти кругом,- сказала Сюзанна.
	Роланд кивнул, не сводя глаз с нехитрой топографии лежащего
впереди поселка. В самом его центре Великую Дорогу пересекала другая,
отчего ветхие, полуразвалившиеся домишки походили на мишень в
оптическом прицеле мощной винтовки.
	- Проще, да, но мы не станем этого делать. Легко пристраститься
ходить кружными путями, однако это привычка дурная и достойная
всяческого порицания. Всегда лучше идти напрямик, коль нет явных
причин поступить иначе. Сейчас я таких причин не вижу. И если там и
впрямь есть люди, что ж,- может, оно и неплохо. Не мешало бы
потолковать.
	Роланд кажется теперь другим, размышляла Сюзанна. Впрочем,
она не думала, будто дело лишь в том, что призрачные голоса,
донимавшие стрелка, смолкли. "Таким он был, когда ему еще оставалось
за что сражаться и кого вести за собой, а вокруг были старые друзья,-
думала она.- До того, как мир сдвинулся с места, а с ним снялся с места и
он, пустившись в погоню за Уолтером. До того, как Пустыня заставила
его уйти в себя, иссушила и выстудила душу".
	- Может, они знают, что это за барабаны,- предположил Джейк.
	Роланд опять кивнул.
	- ~Все~, что им известно, особливо о городе, пришлось бы нам
очень кстати, да только ни к чему наперед возлагать чересчур большие
надежды на тех, кого тут может вовсе не быть.
	- Знаешь что? - сказала Сюзанна.- Если б ~я~ увидела нас, я бы
носу за порог не высунула. Четверо, трое вооружены? Да мы, небось,
похожи на шайку старинных разбойников, про которых ты рассказывал,
Роланд... ну как их...
	- Луни.- Левая рука стрелка опустилась к сандаловой рукояти
револьвера, и он легонько потянул оружие из кобуры.- Однако ж ни
единый лунь, рождавшийся на свет, не владел ~этим~, и коль в деревне
еще есть старики, они будут знать, что к чему. Идемте.
	Джейк глянул назад и увидел косолапа. Зверек лежал на дороге,
положив морду между короткими передними лапами, и внимательно
смотрел на людей. "Чик!" - позвал Джейк.
	- Чик! - эхом откликнулся косолап и тотчас неуклюже поднялся.
	Они стали спускаться с пологого пригорка к поселку. Чик трусил
следом.


4

	Два дома у околицы уничтожил огонь. В остальном поселок, с
виду пыльный и скучный, как будто бы не пострадал. Они прошли мимо
заброшенного извозчичьего двора (слева), мимо строения, где когда-то,
возможно, помещался рынок (справа), и очутились собственно в поселке
- если это можно было так назвать. По обе стороны дороги выстроилось
около дюжины шатких домов, кое-где разделенных проулками. С северо-
востока на юго-запад шла еще одна дорога - проселок, почти целиком
заросший степной травой.
	Сюзанна окинула взглядом его северо-восточную ветку и
подумала: "Когда-то по реке ходили баржи, и где-то южнее по этой же
дороге была пристань, а возле нее, на бойком месте, наверное, еще один
лачужный городок, все больше кабаки да бордели. Городок был
последним торговым поселением - дальше баржи отправлялись вниз по
реке к большому городу - и туда и оттуда через это местечко ездили
крытые повозки. Как давно это было?"
	Она не знала... но, если судить по виду поселка, воды с тех пор
утекло немало.
	Где-то заунывно скрипели ржавые петли. Еще где-то на степном
ветру одиноко и тоскливо хлопал ставень.
	Вдоль домов тянулись оградки, почти все поломанные. Когда-то
они отгораживали дома от широкого дощатого тротуара, но от него
мало что осталось, а в прорехи проросла трава. Вывески на домах
облупились и выцвели, но кое-что из надписей, сделанных на некой
разновидности ломаного английского (это, полагала Сюзанна, и был
пресловутый "низкий слог" Роланда), еще можно было прочесть.
"ФУРАШ И ЗЕРНО", разобрала она в одном месте и догадалась, что это
должно означать ~фураж~ и зерно. На декоративном фасаде
следующего дома, под намалеванным кричащими красками бизоном,
разлегшимся в траве, стояло: "ОТДОХНИ ПОДКРЕПИСЬ ВЫПЕЙ".
Под вывеской покачивались на ветру створки покосившихся дверей.
	- Это что, салун? - Сюзанна не понимала, отчего вдруг перешла на
шепот, знала только, что говорить как обычно, в полный голос, она не
может. Это было бы все равно что на похоронах забренчать на банджо
"Обвалилась Клинч-гора".
	- Был,- отозвался Роланд. Он не шептал, но голос понизил и
говорил задумчиво. Джейк старался держаться поближе к нему и
боязливо оглядывался. Позади Чик сократил дистанцию до десяти ярдов
и быстро трусил за людьми, внимательно осматривая дома вдоль
дороги, отчего его голова качалась из стороны в сторону, как маятник.
	Теперь и Сюзанна почувствовала: за ними следят. Ощущение было
именно такое, как описывал Роланд,- будто на солнце наползла тень.
	- Здесь кто-то есть, да? - прошептала она.
	Роланд кивнул.
	На северо-восточном углу перекрестка Сюзанна увидела еще одну
понятную вывеску: "ЗАЕЖЖИЙ ДВОР", значилось там, и "НОЧЛЕГ".
Если не считать видневшейся впереди церковки с покосившимся
шпилем, это было самое высокое здание в поселке - трехэтажное. Она
подняла голову и скользнула взглядом по его фасаду как раз вовремя,
чтобы увидеть, как в одном из пустых оконных проемов мелькнуло,
исчезая, неясное белое пятно - без сомнения, чье-то лицо. Ей вдруг
захотелось поскорее уйти отсюда. Роланд, однако, шагал намеренно
медленно, и Сюзанна полагала, что знает, в чем причина. Поспешность
могла бы создать у наблюдателей впечатление, что пришельцы напуганы
и их можно захватить. И тем не менее...
	Улочки в месте своего пересечения раздавались вширь, образуя
площадь, давно заросшую травой и бурьяном. Посреди площади стоял
разрушенный временем и ненастьями каменный указатель. Над ним на
провисшем отрезке ржавого троса висела какая-то металлическая
коробка.
	Роланд двинулся к указателю; Джейк держался рядом. Следом
Эдди вез Сюзанну. Ветер щекотал ей щеку прядкой волос, в спицах колес
инвалидного кресла шуршала трава. Где-то за площадью звонко хлопнул
ставень, скрипнули петли. Сюзанна вздрогнула и отвела волосы с лица.
	- Хоть бы он поторопился,- сказал Эдди, понизив голос.- От этого
места у меня мурашки.
	Сюзанна кивнула. Она оглядела площадь, и опять перед ее глазами
встала яркая картина - базарный день в поселке: толчея, тротуары
запрудил люд, почти сплошь возчики и одетые в грубое платье матросы
с барж (Сюзанна не знала, откуда у нее уверенность насчет барж и
матросов, но факт оставался фактом), лишь изредка мелькнет кто-
нибудь из местных кумушек с корзиной через руку; по площади
проезжают фургоны; над немощеной дорогой висят тучи удушливой
желтой пыли - возницы нахлестывают запряженных в подводы лошадок
	~(волов это были волы)~.
	Сюзанна ~видела~ эти подводы - обвязанные пыльными кусками
холстины тюки полотна на одних, пирамиды просмоленных бочонков -
на других; видела волов - запряженные парами, они терпеливо тянули
повозки, дергая ушами, чтобы отогнать мух, с жужжанием роящихся
вокруг огромных голов; слышала голоса, смех, пианино в салуне - кто-то
барабанил по клавишам, выколачивая развеселый мотивчик, нечто вроде
"Девчонок из Буффало" или "Кэти, милки".
	"Как будто в прошлой жизни я жила здесь",- подумала она.
	Стрелок нагнулся к надписи на указателе.
	- Великая Дорога,- прочел он.- Лад - сто шестьдесят колес.
	- Колес? - переспросил Джейк.
	- Старинная мера длины.
	- Ты слыхал про Лад? - спросил Эдди.
	- Возможно,- сказал стрелок.- Когда был очень мал.
	- Рифмуется с "гад",- заметил Эдди.- Знак-то, может, не такой уж и
добрый.
	Джейк обследовал восточную грань камня.
	- Приречная дорога. Буквы чудные, но прочесть можно.
	Эдди поглядел на западную грань:
	- Тут написано - Джимтаун, сорок колес. Это не там родился Уэйн
Ньютон, а, Роланд?
	Роланд смотрел, не понимая.
	- Молчу-молчу-молчу,- сказал Эдди, закатывая глаза.
	Юго-западный угол площади занимало единственное в поселке
каменное здание - приземистый унылый куб с ржавыми решетками на
окнах. Окружная тюрьма, она же здание суда, подумала Сюзанна. Она
навидалась на Юге подобных сооружений; добавить со стороны фасада
пандус-другой для парковки, и будет не отличить. Через весь фасад
облупившейся желтой краской было что-то намалевано. Сюзанне
удалось разобрать слова, и, хотя понять их она не смогла, ей еще сильнее
захотелось убраться из поселка. Надпись гласила: "СМЕРТЬ
ЗРЕЛЮГАМ!"
	- Роланд! - Когда тот посмотрел на нее, Сюзанна ткнула в сторону
лозунга на стене.- Что это значит?
	Стрелок прочел и покачал головой:
	- Не знаю.
	Она опять огляделась. Теперь площадь казалась не такой
большой, а дома словно нависали над ними.
	- Может, пойдем отсюда?
	- Скоро пойдем.- Роланд нагнулся и выковырял из дороги
небольшой голыш. Задумчиво подбрасывая камень в левой руке, стрелок
посмотрел на металлическую коробку над указателем, вскинул руку - и
Сюзанна с секундным опозданием поняла, что он собирается делать.
	- Роланд, нет! - вскрикнула она и при звуке своего полного ужаса
голоса отпрянула и съежилась.
	Не обратив на нее ни малейшего внимания, стрелок запустил
камнем вверх. Прицелился он как всегда точно, и голыш с гулким
металлическим "бам-м!" ударил прямо по коробке. Внутри послышалось
механическое жужжание, из прорези на боку коробки пополз ржавый
зеленый флажок. Когда он остановился, раздался отрывистый звонок. На
флажке крупными черными буквами было написано "ИДИТЕ".
	- Чтоб я сдох! - сказал Эдди.- Светофор из "Кистоунских
полицейских"! А если ты еще раз по нему захреначишь, он напишет
"СТОЙТЕ"?
	- Мы не одни,- спокойно отозвался Роланд и указал в сторону
строения, которое Сюзанна мысленно окрестила окружным судом. Из
него вышли и теперь спускались по каменным ступеням мужчина и
женщина. "Ты выиграл пупсика, Роланд,- подумала Сюзанна.- Этой
парочке в обед сто лет!"
	На мужчине были штаны с нагрудником и соломенная шляпа с
огромными полями. Женщина цепко держалась за его голое загорелое
плечо. Она была в домотканом платье и капоре, а когда старики
подошли поближе, Сюзанна увидела, что женщина слепая и что зрения
она лишилась в результате какого-то очень страшного происшествия. На
месте глаз остались лишь неглубокие впадины, заполненные рубцовой
тканью. Женщину, казалось, снедали страх и смятение.
	- Это луни, Сай? - жалобно воскликнула она надтреснутым
дрожащим голосом.- Ей-ей, отправишь ты когда-нибудь нас на тот свет!
	- Заткнись, Мерси,- отвечал старик. Он, как и женщина, говорил с
сильным акцентом, который Сюзанна едва понимала.- Никакие они не
луни, эти-то. Кому сказано: с ими Зрелый. Отродясь ни один лунь со
Зрелыми по дорогам не шастал.
	Слепая попыталась вырваться от своего спутника. Тот выругался и
поймал ее за руку повыше локтя.
	- Да будет тебе, Мерси! Будет, говорю! Упадешь - себе же беды
наделаешь, чертовка!
	- Мы не желаем вам зла,- крикнул стрелок, прибегнув к Высокому
Слогу. При звуках торжественной речи глаза старика загорелись
недоверием. Женщина повернулась, обратив слепое лицо к чужакам.
	- Стрелок! - воскликнул старик. Голос его срывался и дрожал от
радостного волнения.- Богом клянусь! Я так и знал! Я знал!
	Он бегом кинулся через площадь к путникам, таща слепую за
собой. Она беспомощно спотыкалась, и Сюзанна уже ждала того
неизбежного момента, когда женщина упадет. Но первым упал мужчина;
он тяжело рухнул на колени, и его спутница болезненно распростерлась
рядом с ним на булыжнике Великой Дороги.


5

	Джейк почувствовал у щиколотки что-то пушистое и посмотрел
вниз. Рядом с ним к земле припал страшно встревоженный Чик. Джейк
протянул руку и осторожно погладил зверька по голове - не только
чтобы успокоиться, но и чтобы успокоить. Мех у косолапа оказался
шелковистый и невероятно мягкий. Мгновение мальчику казалось, что
косолап убежит, но тот только поднял голову, поглядел на Джейка,
лизнул ему руку и вновь стал смотреть на новых людей. Мужчина
пытался помочь женщине подняться, но не слишком успешно. Мерси
тянула шею, в жадном смущении вертя головой из стороны в сторону.
	Человек по имени Сай рассек ладони о камень мостовой, но не
замечал этого. Позабыв о своей спутнице, он сорвал с головы сомбреро
(Джейку эта шляпа казалась большущей, как тележное колесо) и прижал
его к груди.
	- Добро пожаловать, стрелок! - вскричал он.- Милости просим! А
я-то думал, весь ваш род исчез с лица земли - истинно говорю!
	- Благодарю за добрый прием,- молвил Роланд Высоким Слогом.
Он осторожно взял слепую за плечи. Женщина на миг съежилась от
страха, потом успокоилась и позволила поднять себя с земли.- Покройся,
старец. Солнце палит.
	Старик послушно нахлобучил шляпу и стоял, глядя на Роланда
блестящими глазами. Спустя секунду-другую до Джейка дошло, что это
был за блеск: Сай плакал.
	- Стрелок! Говорил же я тебе, Мерси! Я, как углядел пистолю,
сразу сказал: ~стрелок~!
	- Стало быть, это не луни? - спросила Мерси, словно не в силах
поверить.- Верно не луни, Сай?
	Роланд повернулся к Эдди.
	- Проверь предохранитель и дай ей револьвер Джейка.
	Эдди вытащил "Ругер" из-за пояса, проверил предохранитель и
нерешительно вложил пистолет в руки слепой. Та охнула, чуть не
выронила его, потом изумленно огладила и подняла к старику лицо с
пустыми глазницами на месте глаз.
	- Огнестрел,- прошептала она.- Силы небесные!
	- Да, навроде того,- небрежно отозвался старик, забирая у нее
пистолет и возвращая его Эдди,- ~настоящий~-то огнестрел у стрелка, а
другой - у его товарки. Слышь, Мерси, а кожа-то у ней как есть черная...
батюшка мой сказывал, у гарланцев такая.
	Чик тоненько, визгливо тявкнул. Джейк обернулся и увидел, что
по улице к ним идут еще люди - всего пятеро или шестеро. Подобно Саю
и Мерси, все они были весьма преклонного возраста, а одна старуха,
которая ковыляла, опираясь на клюку, точно ведьма из сказки, казалась
решительно древней. Они подошли ближе, и Джейк понял, что двое в
этой группе - братья-близнецы. Длинные седые волосы спадали на плечи
пестревших заплатами домотканых рубах. Кожа была белая, как тонкое
льняное полотно, а глаза - розовые. "Альбиносы",- подумал он.
	Старая карга, похоже, была тут главная. Опираясь на клюку, она
ковыляла к отряду Роланда, не спуская с пришельцев зеленых, как
изумруды, глаз-буравчиков. Легкий степной ветерок играл краем ветхой
шали. Взгляд старухи остановился на Роланде.
	- Привет тебе, стрелок! Что за приятная встреча! - Она тоже
изъяснялась Высоким Слогом, и Джейк, как и Эдди с Сюзанной, отлично
все понял, хотя догадывался, что в родном мире эти слова показались бы
ему бессмысленным набором звуков.- Добро пожаловать в Речную
Переправу!
	Стрелок, который тоже снял шляпу, поклонился старухе, трижды
быстро хлопнув себя по горлу беспалой правой рукой.
	- Благодарствую, праматерь-саи.
	В ответ послышался смешок, и Эдди вдруг понял, что Роланд
сделал старухе остроумный комплимент. У него мелькнула мысль, уже
посещавшая Сюзанну: "Вот какой он был... вот как держался. Во всяком
случае, и так тоже".
	- Может, ты и стрелок, да только кем ни рядись, под одежкой ты
обыкновеннейший олух, как все мужчины,- сказала старуха, переходя на
низкий слог.
	Роланд опять поклонился.
	- Красота всегда лишала меня разумения, матушка.
	На сей раз она прямо-таки ~закудахтала~ от смеха. Чик прижался
к ноге Джейка. Близнец-альбинос кинулся вперед подхватить почтенную
даму, поскольку та качнулась назад в своих пыльных потрескавшихся
башмаках. Однако старуха сама удержала равновесие и сделала
повелительный жест: тише. Альбинос ретировался.
	- Ты в странствии, стрелок? - Зеленые глаза, устремленные на
Роланда, проницательно поблескивали; морщинистые губы то
поджимались, то выпячивались.
	- Да,- ответил Роланд.- Мы странствуем в поисках Темной Башни.
	Обитателей поселка эти слова, казалось, только озадачили, однако
старуха отшатнулась и загородилась рукой, выставив пальцы
"рожками",- знак, оберегающий от сглаза и обращенный не к ним, понял
Джейк, а куда-то на юго-восток, куда вела тропа Луча.
	- Печально слышать! - воскликнула она.- Ибо никто из тех, кому
выпало пуститься на поиски сего исчадья зла, не воротился! Так говорил
мой дед и дед деда моего! Ни един!
	- ~Ка~,- терпеливо промолвил стрелок, словно это все объясняло...
собственно, начинал понимать Джейк, для Роланда это так и было.
	- Да,- согласилась старуха,- злобная бестия ~ка~! Что ж, делай, что
призван, посвяти жизнь свою назначенной стезе и умри, когда сия стезя
приведет тебя к поляне средь дерев. Преломишь ли ты с нами хлеб,
прежде чем поспешить дальше, стрелок? Ты и твой отряд рыцарей?
	Роланд вновь отвесил поклон.
	- Мы давным-давно не преломляли хлеб ни с кем, кроме как между
собою, праматерь. Гостить долго мы не можем - но вкусим от вашей
пищи с благодарностью и удовольствием.
	Старуха повернулась к остальным. Она заговорила звенящим
надтреснутым голосом, и все же не от него, а от самих слов по спине у
Джейка пробежал холодок.
	- Се возвращаются добро и свет! Минули черные дни, прошли
горькие времена - вновь грядет чистота! Воспряньте же духом,
поднимите головы, ибо дожили и видите: колесо ~ка~ сызнова начинает
вращение!


6

	Следом за старухой (звали ее тетушка Талита) они пересекли
площадь и подошли к церкви с покосившимся шпилем, согласно
поблекшему щиту на лужайке, полоненной буйной порослью бурьяна,-
храму Крови Предвечной. Поверх этих слов выцветшей до призрачного
воспоминания о зелени краской было начертано другое послание:
"СМЕРТЬ СЕДЫМ".
	Резво ковыляя, тетушка Талита провела их через разгромленную
церковь по центральному проходу мимо разбитых в щепы и
перевернутых скамей, вниз по короткому лестничному пролету в кухню,
так разительно отличавшуюся от разора наверху, что Сюзанна
удивленно заморгала. Здесь все так и сверкало чистотой. Деревянный
пол был очень стар, но, должным образом натертый, сиял собственным
ясным и прозрачным внутренним светом. Целый угол занимала
безукоризненно чистая черная плита, а сложенные в кирпичной нише по
соседству поленья казались и хорошо подобранными, и хорошо
просушенными.
	К их компании присоединилось еще три представителя старшего
поколения - две старухи и опиравшийся при ходьбе на костыль старик на
деревянной ноге. Женщины взялись за дело: две захлопотали у шкафов,
третья растворила чрево плиты, где уже были аккуратно сложены
поленья, и чиркнула длинной серной спичкой, четвертая открыла еще
одну дверь и по короткому маршу узких ступенек спустилась в
помещение, похожее на ледник. Тетушка Талита тем временем повела
остальных в просторные сени за церковью. Взмахом клюки она указала
на два складных стола, хранившихся там под рваным, но чистым
покрывалом, и пожилые альбиносы немедленно вступили в борьбу с
одним из них.
	- Ну-ка, Джейк,- сказал Эдди,- давай подсобим.
	- Нет! - быстро возразила тетушка Талита.- Может, годы наши и
почтенные, но помощники из гостей нам не надобны! Покамест нет,
юнец!
	- Оставь их,- посоветовал Роланд.
	- Надорвутся ведь, дураки старые,- пробурчал Эдди, но последовал
за остальными, оставив стариков возиться со столом.
	Когда он вынул Сюзанну из кресла и пронес в двери черного хода,
та так и ахнула: не садик - диво! В мягкой зеленой траве яркими
факелами горели цветочные клумбы. Сюзанна заметила знакомые цветы
- бархатцы, флоксы, цинии - но множество иных она видела впервые.
Пока она смотрела, на ярко-голубой лепесток сел слепень... и лепесток
мгновенно облепил его и скатался в тугую трубочку.
	- Ух ты! - восхитился Эдди, глазея по сторонам.- Сады Буша!
	Сай сказал:
	- Один только энтот уголок мы и содержим аки в ранешние
времена, допрежь того, как мир сдвинулся с места. От проезжих - Зрелых,
Седых да луней - мы его таим. Кабы они прознали, пожгли бы... а нас
всех жизни решили бы - зачем, значит, сберегаем такое местечко.
Ненавистна им красота - только в том все и сходятся, выродки.
	Слепая потянула его за руку: тш-ш, тише.
	- Какие нынче проезжие,- сказал старик с деревянной ногой.-
Давно уж никаких проезжих. Они поближе к городу держатся. Небось,
все, что человеку для жизни потребно, там и находят, на месте.
	Сражаясь со столом, появились близнецы-альбиносы. Следом шла
одна из старух и подгоняла братьев: живей, живей, с дороги, черти
полосатые! В каждой руке она несла по глиняному кувшину.
	- Садись же, о стрелок! - воскликнула тетушка Талита, взмахом
руки указывая на траву.- Садитесь все!
	Сюзанна вдыхала десятки соперничавших друг с другом ароматов.
Они погружали ее в дремотное оцепенение; ощущение реальности
исчезало, словно происходящее было сном. Ей с трудом верилось, что за
разрушающимся фасадом мертвого поселка действительно скрывается
этот удивительный райский уголок.
	Появилась еще одна женщина; она несла поднос, уставленный
бокалами. Бокалы были разномастные, но без единого пятнышка и
сверкали на солнце, будто чистый хрусталь. Женщина протянула поднос
сперва Роланду, потом тетушке Талите, Эдди, Сюзанне и напоследок
Джейку. Когда каждый взял себе бокал, первая женщина разлила по ним
темно-золотистую жидкость.
	Роланд наклонился к Джейку, который, поджав ноги, как
портняжка, сидел с Чиком под боком возле овальной клумбы ярко-
зеленых цветов, и пробормотал: "Отпей ровно столько, сколько требует
учтивость, Джейк, не больше, не то нам придется нести тебя из поселка
на себе - это ~греф~, крепкая яблочная брага".
	Джейк кивнул.
	Талита подняла бокал, и, когда Роланд последовал ее примеру,
Эдди, Сюзанна и Джейк сделали то же самое.
	- А остальные как же? - прошептал Эдди Роланду.
	- Им подадут после того, как будет сказана речь. А теперь тише.
	- Стрелок! услышим ли мы слово, что воспламенит наши сердца? -
спросила тетушка Талита.
	Стрелок встал, высоко поднял бокал и склонил голову, словно в
раздумье. Горстка уцелевших обитателей Речной Переправы смотрела на
него с уважением и, как показалось Джейку, некоторой робостью.
Наконец Роланд снова поднял голову.
	- Станете ли вы пить за эту землю и дни, протекшие на ней? -
хрипло, вздрагивающим от переполнявших его чувств голосом спросил
он.- За былое изобилие и за ушедших друзей? За славную компанию, за
радостную встречу? Разожжет ли это в нас сердечный пламень,
праматерь? Даст ли нам сил?
	Джейк видел, что тетушка Талита плачет, но все равно лицо ее
озарила улыбка лучезарного счастья... и на миг старуха стала почти
юной. Джейк смотрел на нее с удивлением и внезапно вспыхнувшей
радостью. Впервые с тех пор, как Эдди протащил его в дверь между
мирами, мальчик почувствовал, что тень привратника и впрямь
покидает его сердце.
	- Ей, стрелок! - молвила тетушка Талита.- Прекрасно сказано! От
эдаких слов душа полыхает пожаром, истинно говорю! - И она залпом
осушила свой бокал. Когда он опустел, Роланд осушил свой. Выпили,
хоть и не так лихо, и Эдди с Сюзанной.
	Джейк пригубил питье и с удивлением обнаружил, что оно ему
нравится,- вопреки его ожиданиям, брага оказалась не горькой, а кисло-
сладкой и терпкой, как сидр. Однако он почти сразу ощутил действие
напитка и осторожно отставил бокал в сторону. Чик принюхался,
попятился и положил морду на ногу Джейку.
	Вокруг рукоплескали последние обитатели Речной Переправы -
маленькое товарищество стариков. Почти все они, как и тетушка Талита,
не скрывали слез. Раздали другие бокалы, попроще, но вполне годные к
употреблению. Праздник начался - прекрасный праздник на склоне
долгого летнего дня, под широко распахнутым степным небом.


7

	Вкуснее, чем в тот день, Эдди не угощали с детства, со времен тех
уже мифических пиров, когда, справляя день рождения сына, мать
считала своей святой обязанностью подать на стол все его самое
любимое - мясной рулет, печеную картошку, вареную кукурузу в
початках и шоколадный торт с ванильным мороженым на закуску.
	Несомненно, то наслаждение, какое Эдди получал от еды, отчасти
объяснялось разнообразием и обилием снеди, появившейся перед ним,-
особенно если вспомнить, что долгие месяцы весь рацион пилигримов
составляло лишь мясо омаров, оленина и несколько видов горькой
зелени, объявленных Роландом безопасными,- но Эдди решил, что это не
единственная причина; парнишка, заметил он, уписывал за обе щеки,
только накладывай (поминутно скармливая какой-нибудь кусочек
примостившемуся у его ног косолапу), а ведь Джейк еще не пробыл с
ними и недели.
	Миски с рагу (в густой коричневой подливе, куда были щедро
накрошены овощи, плавали ломти бизоньего мяса), тарелки со свежими
лепешками, горшки с душистым белым маслом, миски с неведомыми
листьями, отдаленно напоминавшими шпинат... Эдди никогда не был
страстным любителем зелени, но стоило ему попробовать эти листья, и
какая-то обездоленная его часть пробудилась и слезно взмолилась: еще.
Молодой человек воздавал должное всем яствам, однако его тяга к
зелени граничила с алчностью. Он увидел, что Сюзанна тоже вновь и
вновь кладет себе "шпинат". Вчетвером путешественники опустошили
три миски листьев.
	Старухи - им помогали близнецы-альбиносы - проворно собрали и
унесли грязные тарелки и вернулись с миской взбитых сливок и двумя
толстыми белыми блюдами, на которых высокой горкой громоздились
ломти сладкого пирога. Пирог благоухал так, что Эдди почувствовал
себя праведником в раю.
	- Сливки только бизоньи,- констатировала тетушка Талита.-
Последняя корова уж годков тридцать как околела. Не Бог весть что,
знамо дело, да все ж таки лучше чем ничего, клянусь Маргариткой!
	Пирог оказался с голубикой. Эдди подумал, что все прочие
пироги, торты и кексы, съеденные им за свою жизнь, с этим и рядом не
лежали. Прикончив три куска, он отвалился от стола и, не успев
прикрыть рот, звучно рыгнул. Он виновато огляделся.
	Мерси - слепая - хихикнула.
	- Слышу, слышу! Кто-то поблагодарил стряпуху, тетушка!
	- Да,- отозвалась тетушка Талита, и сама смеясь.- Что верно, то
верно.
	И все же подавальщицы появились вновь. Одна несла кувшин, над
которым поднимался парок, другая - поднос, где ненадежно
балансировали глиняные чашки.
	Тетушка Талита сидела во главе стола, Роланд - по правую руку от
нее. Он наклонился и что-то прошептал ей на ухо. Старуха выслушала
(улыбка ее чуть поблекла) и кивнула.
	- Сай, Билл и Тилл,- сказала она.- Вы трое останьтесь. Нам со
стрелком и его друзьями надобно потолковать - по той причине, что они
думают пуститься в путь нынче же ввечеру. Остальные, чтоб не гомонить
тут попусту, будут кофейничать на кухне. Да не забудьте попрощаться,
как подобает учтивым людям!
	Билл и Тилл, близнецы-альбиносы, остались сидеть на дальнем
конце стола. Остальные выстроились гуськом и медленно двинулись
мимо путников. Каждый пожимал руку Эдди и Сюзанне, а затем чмокал
Джейка в щеку. Мальчик принимал это достойно, но Эдди видел, что он
удивлен и смущен.
	Подле Роланда старики опускались на колени и прикасались к
сандаловой рукояти револьвера, торчавшей из кобуры на левом бедре
стрелка. Роланд клал им руки на плечи и целовал в морщинистые лбы.
Последней шла Мерси; она обвила талию Роланда обеими руками и
звонко чмокнула его в щеку.
	- Благословен будь, стрелок! Да хранят тебя боги! Кабы я только
могла тебя увидеть!
	- Не забывайся, Мерси! Веди себя прилично! - резко вмешалась
тетушка Талита, но Роланд, не обращая на нее внимания, склонился к
слепой.
	Он ласково, но решительно взял ее руки в свои и поднес к своему
лицу.
	- Посмотри на меня ими, красавица,- сказал он и закрыл глаза,
когда сморщенные, изуродованные артритом пальцы слепой принялись
осторожно ощупывать его лоб, щеки, губы и подбородок.
	- Да, стрелок! - выдохнула она, поднимая незрячие глазницы
навстречу блекло-голубым глазам Роланда.- Я очень хорошо вижу тебя!
Славное лицо, однако ж полное печали и заботы. Мне страшно за тебя и
за твоих.
	- И все же встреча вышла радостная, разве не так? - спросил он в
ответ и запечатлел на гладкой, истончившейся от старости коже лба
Мерси нежный поцелуй.
	- Так, так. Истинная правда. Спасибо за поцелуй, стрелок.
Сердечное спасибо.
	- Ступай, Мерси,- велела тетушка Талита, но без прежней
суровости.- Ступай пить кофей.
	Мерси поднялась с колен. Одноногий старик с костылем взял ее
руку и положил на пояс своих штанов. Мерси ухватилась и, помахав на
прощание Роланду и его товарищам, позволила хромому увести ее.
	Эдди вытер увлажнившиеся глаза.
	- Кто ее ослепил? - хрипло спросил он.
	- Луни,- отвечала тетушка Талита.- Выжгли ей очи клеймом, вот
как. Будто бы за то, что дерзко на них глядела. Тому уж четверть века...
Ну же, пейте поскорей кофей! Он и горячий-то гадок, а чуть остынет, так
и вовсе в рот не возьмешь - дорожная слякоть, да и только.
	Эдди поднес чашку ко рту и отхлебнул на пробу. Дорожная
слякоть, решил он, слишком сильно сказано, но что не "Синяя гора", то
не "Синяя гора".
	Сюзанна попробовала и изумилась:
	- Да это же цикорий!
	Талита бросила на нее быстрый взгляд.
	- Сия трава мне неведома. Я знаю только щавельник, и иного
кофею опричь щавельничного у нас не водится с тех пор, как надо мною
еще тяготело женское проклятие... а проклятие это снято с меня давным-
давно.
	- Сколько же вам лет, сударыня? - неожиданно спросил Джейк.
	Тетушка Талита удивленно взглянула на него, потом скрипуче
рассмеялась.
	- Правду сказать, паренек, уж и сама позабыла. Помнится мне,
будто, как справляли мое осьмидесятилетие, сидела я тут, на этом самом
месте, да ведь тогда на этой лужайке нас собралось более пяти десятков,
а Мерси еще не лишилась очей.- Тут ее взгляд упал на косолапа,
лежавшего у ног Джейка. Чик, не убирая мордочки с лодыжки мальчика,
поднял глаза с золотистой каемкой и внимательно посмотрел на
старуху.- Косолап, клянусь Маргариткой! Давненько я не видала, чтоб
косолап состоял при людях... похоже, эти зверята позабыли те дни, когда
водили компанию с двуногими.
	Один из близнецов нагнулся погладить Чика. Чик отпрянул.
	- Когда-то они пасли овец,- сообщил Джейку Билл (или, может
быть, это был Тилл).- Знал ты сие, малый?
	Джейк помотал головой.
	- Твой-то гуторит? - поинтересовался альбинос.- В ранешние
времена промеж них попадались говорящие.
	- Да.- Мальчик посмотрел вниз, на косолапа, который, едва рука
чужака исчезла с его горизонта, опять положил голову Джейку на ногу.-
Скажи, как тебя зовут, Чик.
	Чик смотрел на него снизу вверх и молчал.
	- Чик! - настаивал Джейк, но Чик молчал. Не слишком
огорченный, Джейк посмотрел на тетушку Талиту и близнецов.- Вообще-
то он разговаривает... но, наверное, только когда сам хочет.
	- Мальчуган, видать, не здешний,- обратилась тетушка Талита к
Роланду.- Одет чудно... и глядит странно.
	- Он здесь недавно,- Роланд улыбнулся Джейку, и тот ответил
неуверенной улыбкой.- Через месяц-другой никто и не скажет, что
парень из чужих краев.
	- Да? Не знаю, не знаю... И откуда же он?
	- Издалека,- сказал стрелок.- Из дальней дали.
	Старуха кивнула.
	- И когда он думает отправляться восвояси?
	- Никогда,- отозвался Джейк.- Теперь мой дом здесь.
	- Да смилуются над тобой боги, коли так,- отвечала тетушка
Талита,- ибо солнце в сем мире заходит. Заходит на веки вечные.
	Тут Сюзанна беспокойно пошевелилась и прижала руку к животу,
словно ее замутило.
	- Сьюзи,- спросил Эдди,- ты в порядке?
	Сюзанна попыталась улыбнуться, но улыбка вышла бледная;
казалось, обычные уверенность и самообладание покинули ее в эту
минуту.
	- Да, конечно. Гусь прошел по моей могиле, вот и все.
	Тетушка Талита посмотрела на Сюзанну долгим оценивающим
взглядом, от которого той стало, по-видимому, неуютно... и улыбнулась.
	- "Гусь прошел по моей могиле"... ха! Тыщу лет не слыхала это
присловье!
	- Любимая присказка моего отца,- Сюзанна улыбнулась Эдди - на
этот раз более уверенно.- И вообще, что бы это ни было, оно уже
прошло. Я в полном порядке.
	- Что вы знаете о городе и о землях между ним и Речной
Переправой? - Роланд взял свою чашку и отпил глоток.- Там есть луни?
И кто те, другие... Седые и Зрелые?
	Тетушка Талита тяжело вздохнула.


8

	- Ты о многом наслышан, стрелок, а мы знаем ничтожно мало.
Одно могу сказать наверняка: город - дурное место, особливо для юнца.
Для ~всякого~ юнца. Вам никак нельзя обойти его стороной?
	Роланд посмотрел на небо и заметил уже знакомые очертания
облаков, плывущих вдоль русла Луча. Невозможно было проглядеть эту
небесную реку в бескрайней лазури над степью.
	- Пожалуй,- признал он наконец со странной неохотой.- Наверное,
можно дать крюку к юго-западу, обогнуть город по краю и за ним
вернуться к Лучу.
	- Стало быть, вы идете вслед Лучу,- протянула тетушка Талита.-
Да. Так я и думала.
	Эдди вдруг сделал открытие: он видел себе город в розовом свете
неуклонно крепнущей надежды на то, что, когда (и если) они доберутся
до него, там им встретятся всеми позабытые-позаброшенные добрые
дяди, у которых странствующие рыцари найдут помощь и поддержку,
или даже кто-нибудь, кто сможет чуть больше рассказать им о Темной
Башне и о том, что надо будет делать, добравшись туда. Например, это
могли бы быть "Седые" - прозвище вполне подходило старым мудрым
эльфам, каких продолжал воображать себе Эдди.
	Спору нет, от барабанов мороз шел по коже; жутковатые глухие
удары воскрешали в памяти Эдди десятки дешевых киноэпопей про
джунгли (их он смотрел, главным образом, по телевизору; рядом сидел
Генри, а между ними стояла миска воздушной кукурузы). В тех фильмах
неизменно оказывалось, что легендарные затерянные города лежат в
руинах, а выродившиеся туземцы превратились в кровожадных
каннибалов... но Эдди никак не мог поверить, будто нечто подобное
могло произойти в городе, который - по крайней мере издали - так
походил на Нью-Йорк. Если даже там нет старых мудрых человечков
или всеми покинутых добрых дяденек, то наверняка должны найтись
хотя бы ~книги~. Роланд, конечно, рассказывал им, какая редкость здесь
бумага, но все крупные города, в каких бывал Эдди, поистине ~тонули~
в книгах. Возможно, в Ладе найдется даже некое исправное средство
передвижения - какой-нибудь местный "лендровер" отлично подошел бы.
Вероятно, это были всего лишь дурацкие грезы, но, когда тебе предстоит
проделать не одну тысячу миль по неведомым землям, вполне
естественно время от времени предаваться дурацким грезам - пусть даже
только затем, чтобы не падать духом. И, черт побери, разве все то, что
он навоображал себе, не было хотя бы ~возможно~?
	Эдди раскрыл рот, чтобы высказать некоторые из этих своих
соображений, но Джейк опередил его.
	- По-моему, нам нельзя идти в обход,- заявил он и, когда все
посмотрели на него, залился легким румянцем. Чик у ноги мальчика
пошевелился.
	- Нет? - удивилась тетушка Талита.- Отчего же? Изволь-ка
растолковать.
	- Вы слышали про поезда? - спросил Джейк.
	Повисло долгое молчание. Билл и Тилл тревожно переглянулись.
Тетушка Талита, не говоря ни слова, все смотрела и смотрела на Джейка.
Мальчик выдержал ее взгляд.
	- Слыхала я о таком,- промолвила она.- Может, и видала. Вон
там.- Она показала в сторону Сенда.- Давным-давно, в ту пору я была
совсем дитя и мир еще не сдвинулся с места... а коли и сдвинулся, то
самую малость, с нонешним не сравнить. Ты говоришь про Блейна,
пострел?
	Глаза Джейка вспыхнули удивлением и узнаванием.
	- Да! Про Блейна!
	Роланд внимательно приглядывался к Джейку.
	- Как же ты прознал про Блейна Моно? - спросила тетушка Талита.
	- Моно? - Джейк глядел непонимающе.
	- Да, так его величали. Откуда же ты знаешь этот старинный сказ?
	Джейк беспомощно посмотрел на Роланда, потом снова на
тетушку Талиту.
	- ~Откуда~? Не знаю...
	"Это правда,- подумал Эдди,- да не вся. Кое-что пацан не хочет
здесь выкладывать... и, кажется, он чего-то боится".
	- Думаю, сие наше дело,- Роланд говорил сухо, властно,
отрывисто.- Дозволь нам разобраться самим, праматерь.
	- Да,- быстро согласилась тетушка Талита,- толкуйте промеж
собой. Таким, как мы, лучше ничего не знать.
	- Что город? - напомнил Роланд.- Что вы знаете про Лад?
	- Нынче - мало, но все, что нам ведомо, вы услышите.
	И она налила себе еще кофе.


9

	Собственно, говорили в основном близнецы, Билл и Тилл; стоило
одному замолчать, другой плавно подхватывал рассказ. Тетушка Талита
то и дело что-нибудь добавляла или поправляла, а близнецы
почтительно ждали и вновь подавали голос только убедившись, что она
уже высказалась. Сай сидел перед своим нетронутым кофе, теребя
соломинки, торчавшие из широких полей его огромной шляпы, и
молчал.
	Роланд быстро понял, что старики действительно знают очень
мало, даже об истории собственного поселка (его это ничуть не удивило:
в последнее время воспоминания блекли и таяли стремительно; казалось,
не существовало ничего, кроме самого недавнего прошлого), но то, что
им все-таки было известно, внушало тревогу. Впрочем, и это не удивило
Роланда.
	Во времена их прапрапрадедов Речная Переправа во многом
походила на тот поселок, что рисовала себе Сюзанна: умеренно
процветающее торговое село у Великой Дороги, где изредка продавали, а
чаще обменивали товар. Числилось оно частью Речного баронства, хотя
и тогда уже баронства, земельные владения и тому подобное отходили в
прошлое.
	Несмотря на то, что торговля медленно отмирала, кое-кто в те дни
еще охотился на бизонов; поголовье их было невелико и сильно
мутировало. Мясо бизонов-мутантов, хоть и не ядовитое, пахло мерзко и
вкус имело горький. И все же Речную Переправу, расположенную между
местечком, которое называлось просто Пристань, и деревенькой
Джимтаун, в этих краях знали. Поселок стоял у Великой Дороги, всего в
шести днях пути от города, если ехать берегом, и в трех - если плыть
баржей. "А коли вода в реке спадала,- прибавил один из близнецов,- тут
уж про три дни забудь. Дед мой сказывал, баржи, бывало, волоком
тащили супротив течения аж до Томовой косы".
	Разумеется, старики ничего не знали ни об основателях и первых
жителях города, ни о том, как те возводили свои башни и башенки: то
были Великие Пращуры, а их история канула в Лету еще тогда, когда
прапрадед тетушки Талиты бегал в коротких штанишках.
	- Дома пока стоят,- встрял Эдди.- А вот интересно, машины, с
помощью которых великие золотые бабульки-дедульки их строили, еще
можно запустить?
	- Все может быть,- ответил один из близнецов.- Коли так, парень,
здесь ноне не сыщешь ни единой живой души, чтоб еще помнила, как с
ими управляться... так-то.
	- Не,- возразил второй,- каково нынче ни худо, а сумлеваюсь я,
чтоб и у Седых и у Зрелых память о старинном житье напрочь отшибло.-
Он поглядел на Эдди.- Слыхал я от папани, будто в старину в городе
горели лехтрические свечки. Болтают, они и посейчас не сгасли.
	- Ну надо же,- удивленно протянул Эдди, и Сюзанна под столом
больно ущипнула его за ногу.
	- Да,- подтвердил первый близнец. Он говорил серьезно, не
сознавая сарказма Эдди.- Нажмешь на пуговку - гоп! - и готово: светло
как белым днем, а жару нет, и ни тебе фитилей, ни плошек с маслом, ни
карасину. А еще слыхал я, будто раз в стародавние времена Квик, атаман
разбойников, поднялся в небо на механической птице. Но сломалось у
ней крыло, и убился Квик, грянулся с высоты, как Икар.
	Сюзанна разинула рот.
	- Вы знаете историю Икара?
	- Да, госпожа,- отозвался старик, явно удивленный тем, что ей это
кажется странным.- Крылья у него были из пчелиного воску.
	- Детские сказки и то, и другое,- фыркнула тетушка Талита.- Вот
огни неугасимые - истинная правда, ибо их я видала собственными
глазами еще сопливой девчонкой; может быть, что по временам они еще
сияют, да... хоть сама я давным-давно ничего такого не видала,
достойные доверия люди из числа моих знакомцев в ясные ночи
наблюдали оные огни. Однако ж ни един человек не подымался под
облака, не летал яко птица, даже Великие Пращуры.
	Тем не менее, диковинные машины странного и порой опасного
назначения в городе все-таки ~были~. Возможно, многие из них
сохранились в исправности, однако дряхлые близнецы считали, что
теперь уже никто в городе не знает, как их запустить: шума работающих
механизмов не слышно уже много лет.
	~"Пожалуй, это дело поправимо~,- подумал Эдди, блестя
глазами.- ~То есть, если появится предприимчивый, инициативный и
смекалистый малый, который кой-что кумекает в диковинных
механизмах и огнях неугасимых. Может, на самом деле вся заковыка в
том, чтоб отыскать рычажок с пометкой "вкл". Нет, правда. Или, может,
у них там просто коротнуло... вы только подумайте, ребята! Заменяем
полдюжины четырехсотамперных пробок - и в городе светло, как
субботним вечером в Рено!"~
	Сюзанна толкнула его локтем и, понизив голос, поинтересовалась,
чему он так радуется. Эдди помотал головой и приложил палец к губам,
заслужив тем самым раздраженный взгляд своей великой и единственной
любви. Альбиносы тем временем продолжали говорить, передавая друг
другу нить повествования с той бессознательной легкостью, какую,
вероятно, может дать лишь постоянное, длиною в жизнь, общение с
двойником.
	Четыре или пять поколений назад, рассказывали они, Лад все еще
был довольно густо населен и умеренно цивилизован, хотя горожане и
разъезжали по широким проспектам, проложенным Великими
Пращурами для своих легендарных безлошадных экипажей, в фургонах и
сколоченных из досок подводах. Люд в городе жил мастеровой -
ремесленники и, как выразились близнецы, "мануфактурщики", а потому
торговля и на берегу, и над рекой шла бойко.
	- Над рекой? - переспросил Роланд.
	- Мост через Сенд еще стоит,- пояснила тетушка Талита.- Верней,
стоял двадцать лет назад.
	- Да что там, и десяти лет не минуло, как старый Билл Маффин со
своим парнишкой видели его,- подтвердил Сай, впервые вступая в
разговор.
	- Что за мост? - спросил стрелок.
	- Громадина на стальных канатах,- ответил один из близнецов.-
Висит в небе, словно какой паук-великан паутину сплел.- И робко
прибавил: - Вот бы сызнова увидеть его до того, как помру.
	- Он, небось, уж обвалился,- заявила тетушка Талита, закрывая
тему,- туда ему и дорога. Дьявольское творение.- Она повернулась к
близнецам.- Расскажите-ка им, что произошло с тех пор и чем опасен
нынче город опричь всяческих призраков, какие, быть может,
укрываются в нем... а я поручусь, их там темная сила. Наши гости
спешат, а солнце поворотило к закату.


10

	Дальнейший рассказ оказался не чем иным, как еще одной версией
предания, которое Роланд Галаадский уже слышал множество раз и до
некоторой степени пережил лично. Версия эта, обрывочная и неполная,
была, вне всяких сомнений, насыщена вымыслом и далекими от истины
сведениями; линейное развитие сюжета искажали странные,
затрагивающие и время и пространство перемены, происходившие в
мире, и все это можно было суммировать одним сложносочиненным
предложением: ~когда-то существовал знакомый и понятный нам мир,
но этот мир сдвинулся с места~.
	Старики из Речной Переправы знали о Галааде не больше, чем
Роланд - о Речном баронстве, и имя Джона Фарсона, ввергнувшего
родной край стрелка в хаос и разрушение, было для них пустым звуком,
но все рассказы о сошествии старого мира в небытие походили один на
другой... и сходство было слишком велико, думалось Роланду, для
простого совпадения.
	Три, а то и четыре сотни лет назад - возможно, в Гарлане,
возможно, в еще более далекой стране под названием Порла - вспыхнула
великая смута. Рябь от нее постепенно разошлась по миру, как круги по
воде, распространяя перед собой анархию и раздор. Редкие державы
(если такие вообще нашлись) сумели выстоять перед этими медленными
волнами, и хаос пришел в эту часть света с той же неотвратимостью, с
какой за вечерней зарей приходит тьма. Был период, когда по дорогам
двигались целые армии; одни наступали, другие отступали, всегда в
беспорядке и без каких бы то ни было далеко идущих целей. Время шло;
армии раздробились на более мелкие группы, а те выродились в
рыщущие по стране шайки разбойников - луней. Торговое дело сперва
пошатнулось, затем пришло в полный упадок. Разъезды и путешествия
из связанного с неудобствами хлопотного предприятия превратились в
предприятие опасное. Сообщение с городом неуклонно сокращалось, и
около ста двадцати лет назад прекратилось полностью.
	Подобно десяткам иных поселений, через которые проехал Роланд
- поначалу с Катбертом и другими стрелками, изгнанными из Галаада,
затем один, в погоне за человеком в черном,- Речная Переправа
оказалась отрезана от остального мира и предоставлена сама себе.
	Тут Сай встрепенулся, стряхнул вялость, и его голос вмиг пленил
путешественников. Старик говорил хрипло, неторопливо, словно всю
жизнь только и рассказывал, словно он принадлежал к тем блаженным,
что рождены ткать из были и небыли грезы, воздушно-великолепные, как
паутина, унизанная каплями росы.
	- В остатний раз дань в замок барона отправляли при моем
прадедушке,- начал он.- Нагрузили шкурами повозку - твердой монеты к
той поре, конешное дело, уж не водилось, и больше дать было нечего,- и
отрядили с ней двадцать шесть душ. Дорога была дальняя - почитай,
восемьдесят колес,- опасная, и в пути шестерых не стало. Половину
перебили разбойники, что шли в город воевать, другая половина
перемерла - кто от хворей, кто от бес-травы. Когда наконец добрались до
замка, нашли там только грачей да дроздов и больше ни души. Стены
оказались порушены, Государственный Двор зарос будыльем. В полях на
западе опосля великого побоища все было белым-бело от костей и рыжо
от ржавых доспехов, сказывал прадед, и устами павших в том бою, аки
ветер восточный, выли да рыдали демоны. Деревню за замком спалили
дотла, а под крепостными стенами красовалось еще с тыщу черепов.
Наши оставили свое богатое приношение, шкуры, у разбитых ворот (ибо
никто не пожелал ступить в сию обитель призраков и стонущих голосов)
и отправились восвояси. В дороге они потеряли еще десятерых, и из
двадцати шести пустившихся в путь воротился всего десяток, среди
прочих мой прадед... да только угораздило его подцепить в дороге
лишай, и лишай тот не сходил с шеи и груди прадеда до самой его
смерти. Лучевица - так, по крайности, сказывали. С той поры, стрелок,
никто не покидал поселка. Жили сами по себе.
	Они мало-помалу привыкли к набегам луней, продолжал Сай
надтреснутым, но певучим голосом. Выставляли дозоры; завидев
приближающийся отряд верховых (всадники почти всегда ехали по
Великой Дороге на юго-восток, по ходу Луча, на нескончаемую войну,
бушевавшую в Ладе), поселковые прятались в большое убежище,
вырытое ими под церковью. Мимоходом нанесенный поселку ущерб не
восполнялся, дабы не возбуждать любопытства рыщущих по стране
лиходеев. Впрочем, тем было не до того: с заброшенными за спину
луками или боевыми топорами луни галопом проносились через Речную
Переправу туда, где творились убийства.
	- О какой войне ты говоришь? - спросил Роланд.
	- Да,- подхватил Эдди,- и что насчет этого барабанного боя?
	Близнецы вновь переглянулись - быстро, почти с суеверным
страхом.
	- О божьих барабанах мы знать ничего не знаем,- сказал Сай,- и
ведать не ведаем. Теперь о городской войне...
	Начиналась война как поход луней и изгоев против непрочного
союза мастеровых и "мануфактурщиков", населявших город. Вместо
того, чтобы позволить луням учинить грабеж и погром, сжечь лавки, а
тех, кто уцелел, обречь на верную смерть, прогнав в Пустыню, горожане
решили дать бой. И в течение нескольких лет успешно обороняли Лад от
пылающих злобой, но плохо организованных банд налетчиков, которые
пытались то ураганом пронестись по мосту и взять приступом городские
ворота, то прорваться за стены Лада с лодок и барж.
	- Городские пустили в ход старинное оружие,- сказал один из
близнецов,- и, хоть оставалось их раз-два и обчелся, луни со своими
луками, палицами да боевыми топорами супротив них не сдюжили.
	- То есть горожане по ним стреляли? - спросил Эдди.
	Один из альбиносов кивнул.
	- Ага, стреляли, и ~не токмо~ из пистолей. У их были машины,
которые пускали зажигательные ядра на милю, а то и дальше. Рвались
оные ядра не в пример мощней динамитного зелья. Разбойникам - они,
надобно вам знать, нынче прозываются Седые - токмо одно и
оставалось: отойти за реку и начать осаду. Так они и сделали.
	В результате Лад стал последним укрепленным прибежищем в
умирающем мире. К нему по одиночке и по двое стекались из окрестных
деревень самые крепкие и смышленые. Вновь прибывшим приходилось
доказывать свою сообразительность на деле; решающим испытанием
становилось задание незаметно пробраться через лабиринт биваков и
первые ряды осаждающих. К нейтральной полосе - мосту - почти все
выходили безоружными, но тех, кому удавалось забраться так далеко,
беспрепятственно пропускали в ворота. Если новобранец оказывался
чересчур бестолков или откровенно дурковат, его, разумеется,
вышвыривали вон; тем, кто владел каким-нибудь ремеслом или умением
(или был достаточно башковит, чтобы его освоить), разрешали остаться.
Особенно ценилась крестьянская сноровка - по преданию, все без
исключения крупные парки Лада превратили в огороды. В отрезанном
от сел и деревень городе вопрос стоял жестко: выращивать пищу здесь же
или умереть от голода среди стеклянных башен и металлических аллей.
Великие Пращуры исчезли, остались загадочные машины и
бездействующие немые диковины, непригодные для еды.
	Мало-помалу характер войны стал меняться. Равновесие сил
сместилось в пользу осаждающих, Седых, прозванных так потому, что в
среднем они были намного старше жителей города. Конечно, старели и
горожане. Их все еще звали "Зрелыми", но в большинстве случаев
зрелость давно миновала. В довершение всех бед они в конце концов то
ли позабыли, как действует старинное оружие, то ли вывели его из строя
постоянным употреблением.
	- Небось, и то, и другое,- буркнул Роланд.
	Лет девяносто назад - уже при Сае и тетушке Талите - в поселок
нагрянул последний отряд бандитов, такой большой, что первые
всадники вихрем промчались через Речную Переправу на утренней заре,
а иссяк поток верховых лишь к закату. То была последняя армия, какую
видели в здешних краях. Вел ее атаман по имени Дэвид Квик, тот самый,
который позднее погиб, якобы рухнув с небес на землю. Квик собрал под
свои знамена отиравшийся у городских стен сброд, убивая всякого, кто
противился его планам, и с этой армией - армией Седых - попытался
ворваться в город, однако не с лодок и не с моста. Выстроив двадцатью
милями ниже по течению понтон, Седые напали с фланга.
	- С той поры сражение то затухает, то вспыхивает с новой силою,
точно огонь в очаге,- закончила тетушка Талита.- Бывает, мы кое-что
узнаем от тех, кому удалось покинуть Лад. Нынче таких стало чуть
поболе, ибо мост, по их словам, никто не обороняет, а мне сдается, что и
вояки растеряли почти весь свой пыл. В городе Седые бранятся со
Зрелыми из-за той военной добычи, какую еще можно захватить, только
мне думается, нынче истинные Зрелые - те, кто происходит от луней, что
следом за Квиком перешли по плавучему мосту, пусть их и величают по
старой памяти Седыми. Потомки исконных жителей города, должно
быть, почти достигли наших лет, хоть и по сей день некоторые вьюноши
уходят к ним, наслушавшись старинных преданий и соблазнясь знанием,
какое, быть может, еще сохранилось там.
	Седые и Зрелые еще не примирились, стрелок. И тем, и другим
захочется залучить к себе молодца, коего ты называешь "Эдди".
Темнокожую, коли ее чрево плодоносно, не убьют, пусть ноги у нее и
окорочены; она будет вынашивать им потомство - дети нынче редкость и
порой родятся странными, хоть старые хвори мало-помалу исчезают.
	Тут Сюзанна пошевелилась, как будто хотела что-то сказать, но
промолчала, допила кофе и снова устроилась слушать.
	- Однако вот что я мыслю, стрелок: заполучить молодца и
молодицу им будет желательно, но постреленка они возжаждут со всею
страстью.
	Джейк нагнулся и снова принялся гладить Чика. Роланд увидел
лицо мальчика и понял, о чем тот думает: все сначала, очередной марш-
бросок под горами, новая версия Мутантов-Недоумков.
	- Тебя скорей всего убьют,- продолжала тетушка Талита,- ибо ты -
стрелок, человек из иных времен, кому место не здесь, ни рыба ни мясо,
бесполезный и тем, и другим. Но мальчика можно прибрать к рукам,
приучить, вышколить, чтоб запомнил одно и начисто позабыл все
другое. ~Те~ давно уж запамятовали, из-за чего бились поначалу; мир с
тех пор сдвинулся с места, и нынче сраженье затевается единственно как
загрохочут те страшные барабаны. Там есть и такие, что еще не достигли
преклонных лет, но их можно по пальцам перечесть, большинство же еле
таскает ноги, как мы тут, и все они - безмозглые безобразники, живущие
единственно, чтобы убивать, и убивающие, чтобы жить.- Она
помолчала.- Вот вы послушали нас, старых простофиль. Верно ли, что
вам не лучше будет пойти кружным путем и к ~тем~ не соваться?
	Роланд не успел ответить - раздался звонкий, решительный голос
Джейка:
	- Расскажите, что вы знаете про Блейна Моно. Расскажите про
Блейна и Машиниста Боба.


11

	- Про ~кого~? - изумился Эдди, но Джейк не ответил, продолжая
смотреть на стариков.
	- Чугунка во-он где,- наконец махнул рукой в сторону реки Сай.-
Стоит там высокая истукада из рукотворного камня, каким Великие
Пращуры мостили мостовые да тротуары, а по ей проложен единый
полоз подколесный.
	- Монорельс! - воскликнула Сюзанна.- Блейн-Монорельс!
	- Блейн-мучитель,- пробормотал Джейк.
	Роланд быстро взглянул на него, но ничего не сказал.
	- А сейчас этот поезд ходит? - спросил у Сая Эдди.
	Сай медленно покачал головой. Лицо у него было расстроенное и
встревоженное.
	- Нет, сударь... но мы с тетушкой застали то времечко. В те поры в
городу еще вовсю воевали, а мы совсем зеленые были, молоко на губах не
обсохло. Сперва ничего не видишь, только слышишь: гудет. Будто идет
сильная гроза, молоньями прыщет.
	- Да,- подтвердила тетушка Талита в мечтательном забытьи.
	- Потом глядь - вот он, Блейн, горит-блестит на солнышке, искры
сыпет, нос точь-в-точь как у пуль из твоего левольверта, стрелок, а
длины в нашем Моно колес двести, не менее. Знаю-знаю, верится с
трудом. Может, тут я и впрямь загнул (не забывайте, мы в те поры были
молодехоньки да неопытны, а сие совсем иное дело)... только сдается
мне, все верно, поелику, как Блейн объявлялся, мнилось, будто
протянулся он вдоль всего окоема, из края в край. Быстрый, низкий, не
поспеешь толком разглядеть, его уж нет! Иной раз в ненастье ворвется с
запада, и, коли ветер притихнет, слышно: визжит да воет ровно ведьма
злобная. Случалось, вой энтот будил нас в ночь-полночь: Блейн мчался
впотьмах, гнал вперед себя длинный белый свет и ревел аки труба, что,
говорят, подымет всех мертвецов из могил, как придет конец света.
	- Расскажи им про бумс, Сай! - дрожащим от благоговейного ужаса
голосом вставил не то Билл, не то Тилл.- Расскажи им про безбожный
бумс, что всегда раздавался следом!
	- Дак я к тому и вел,- ответил Сай с ноткой раздражения в голосе.-
Опосля того, как Блейн пройдет, делалось тихо... когда на миг-другой,
когда и на полную минуту... а потом грохало, да так, что стены тряслись,
чашки-плошки скидывало с полок долой, а то и окна вылетали. Но
отродясь ни одна живая душа не видала ни сполоху, ни пламени, будто
взрыв тот учинялся в загробном мире.
	Эдди осторожно, одним пальцем, постучал по плечу Сюзанны и,
когда она обернулась, беззвучно шевельнул губами: "акустический удар".
Разумеется, это была полная чушь; Эдди никогда в жизни не слыхал о
поезде, который бы двигался со сверхзвуковой скоростью... но, однако
же, только такое объяснение и казалось разумным.
	Сюзанна кивнула и снова повернулась к Саю.
	- Оный Блейн - единственная из устроенных Великими Пращурами
машин, какую я своими глазами видел в действии,- негромко сказал
Сай,- и коли то не было дело рук дьявола, стало быть, дьявола нет. А
последний раз я видел ее той весной, когда обженился с Мерси, то бишь
лет шестьдесят тому.
	- Семьдесят,- авторитетно заявила тетушка Талита.
	- И этот поезд шел ~в~ город,- задумчиво заметил Роланд.-
Оттуда, откуда мы пришли... с запада... из леса.
	- Да,- неожиданно подтвердил новый голос,- токмо был и другой...
~из~ города... и, может статься, он еще на ходу.


12

	Все обернулись. Возле цветочной клумбы, отделявшей стол, за
которым они сидели, от задней стены церкви, стояла Мерси. Вытянув
перед собой руки, она медленно шла на звук голосов.
	Сай неуклюже поднялся, поспешно, насколько позволял возраст,
подошел к слепой и взял ее за руку. Мерси обвила рукой его талию:
самые старые в мире жених и невеста.
	- Тетушка велела тебе пить кофей внутри! - упрекнул Сай.
	- Кофей я уж давно допила,- отвечала Мерси.- Горькое зелье,
терпеть его не могу. Опричь того... хотелось послушать, о чем вы
толкуете.- Она подняла дрожащий палец и ткнула им в сторону
Роланда.- ~Его~ послушать. У него чудесный голос, светлый и легкий.
Истинно говорю.
	- Тетушка,- сказал Сай, с опаской поглядывая на древнюю
старуху,- простите вы ее, глупую. Что ее слушать; она всегда невесть что
болтала и с годами ума не набралась.
	Тетушка Талита бросила на Роланда быстрый взгляд. Роланд едва
заметно кивнул.
	- Пусть подойдет и сядет с нами,- распорядилась старуха.
	Не переставая ворчать, Сай проводил Мерси к столу. Мерси
молчала, всматриваясь незрячими глазами куда-то поверх его плеча и
упрямо поджав губы в ниточку.
	Когда Сай усадил слепую, тетушка Талита облокотилась на стол и
молвила:
	- Ну-с, тебе и впрямь есть что сказать, сестра-саи, или другой моно
ты приплела для красного словца?
	- Видеть я не вижу, зато слышу! Слух у меня все такой же острый,
Талита,- еще острее!
	Роланд на миг опустил руку к патронташу. Когда он вновь
положил ее на стол, в пальцах он держал патрон. Он перебросил его
Сюзанне. Та поймала.
	- Неужто, саи? - спросил Роланд слепую.
	- Слышу я,- отвечала Мерси, поворачиваясь в его сторону,-
достаточно хорошо, чтобы понять: ты сейчас что-то кому-то перебросил.
Думаю, своей темнокожей товарке. Что-то махонькое. Что это было,
стрелок? Печенье?
	- Почти угадала,- улыбнулся стрелок.- Стало быть, ты не хвастала.
Ну, растолкуй же нам, о чем ты вела речь.
	- Коли Блейн ходит токмо в одну сторону,- начала слепая,- стало
быть, есть и другой моно. Так ли, эдак ли, ~какой-то~ моно
супротивной дорогой ходил... еще лет семь-восемь тому. Сколько раз я
слыхала, как он отправлялся из города - на закат, в бесплодные земли.
	- Говна-пирога! - фыркнул один из близнецов.- В бесплодные-то
земли! ~Ничего~ туда не ходит! Кто ж там может жить? Никто!
	Мерси повернулась к нему.
	- Нешто поезд живой, Тилл Тадбери? - осведомилась она.- Нешто
машина хворает, покрывается язвами, мается рвотой?
	"Ну-у,- подумал Эдди,- а как же ~медведь~?.."
	Поразмыслив еще немного, он счел за лучшее промолчать.
	- Мы бы слышали его,- горячо настаивал второй близнец.- Шум
навроде того, про какой завсегда толкует Сай...
	- Про бумс врать не буду, грохоту сей моно не учинял,- признала
Мерси,- а гул шел, сама слыхала; так гудело, будто где недалече молонья
ударила. И слыхала я оный гул о ту пору, как сильный ветрище с городу
налетал.- Она задиристо выставила подбородок и прибавила: - А как-то
раз, в ночь, когда вихорь Большой Чарли чуть не сдул звонницу с
церкви, слыхала и бумс. Далеко-далеко. Колес за двести отсюда. А то и
за двести пятьдесят.
	- Брехня! - воскликнул другой близнец.- Чай, травы нажевалась,
оттого в ушах и гудело!
	- Я ~тебя~ разжую, Билл Тадбери, коли не заткнешь хрюкало. Не
тебе говорить почтенной женщине "брехня"! Что...
	- Уймись, Мерси! - прошипел Сай, но Эдди слушал этот обмен
деревенскими любезностями вполуха. То, что сказала слепая, не казалось
ему бессмыслицей. ~Конечно~, никакого акустического удара в Речной
Переправе не слышали - ведь в черте города поезд только ~начинал~
разгон. Эдди не мог точно припомнить, какова скорость звука, но ему
казалось, что она составляет приблизительно шестьсот пятьдесят миль в
час. Чтобы набрать такую скорость, поезду, стартующему с мертвой
точки, требуется некоторое время, и в миг прохождения звукового
барьера он неизбежно оказывается за пределами слышимости... если
только в силу действия случайных факторов слышимость не улучшится,
как, по утверждению Мерси, произошло в ночь, когда налетел
загадочный "вихорь Большой Чарли".
	Здесь крылись определенные возможности. Блейн Моно, конечно,
не лендровер, но может быть... может быть...
	- Ты уже семь, не то восемь лет не слыхала, как шумит этот поезд,
саи? - спросил Роланд.- А может, куда больше?
	- Никак невозможно,- возразила слепая.- Ведь последний-то раз
пришелся аккурат на тот год, когда у старого Билла Маффина завелась
болесть в крови. Бедняга Билл!
	- Тому уж скоро десять лет,- прибавила тетушка Талита странно
мягким голосом.
	- Чего ж ты столько годов молчала про то, что слыхала такое? -
спросил Сай. Он посмотрел на стрелка.- Нельзя верить всему, что она
болтает, ваша милость. Ее, Мерси мою, хлебом не корми, дай
покрасоваться.
	- Ах ты, горшок с помоями! - вскричала та и звонко шлепнула Сая
по руке.- Тебя жалеючи молчала - больно ты своей байкой гордишься, не
хотелось ее затмевать. Но теперь как же я смолчу, коли оно важно!
	- Я верю тебе, саи,- успокоил слепую Роланд.- Однако точно ли ты
с той поры не слышала моно?
	- Нет, ни разочка. Сдается мне, он наконец прошел свой путь до
конца.
	- Любопытно,- пробормотал Роланд.- Поистине, весьма и весьма
любопытно.- Он уперся взглядом в столешницу и погрузился в невеселые
раздумья, внезапно оказавшись за тридевять земель от своих
собеседников.
	"Чух-чух",- подумал Джейк и вздрогнул.


13

	По прошествии получаса они вновь были на поселковой площади.
Сюзанна сидела в инвалидном кресле. Джейк подтягивал лямки ранца.
Чик, который по-прежнему держался чуть позади, внимательно
наблюдал за манипуляциями мальчика, сидя у самых его ног.
	По-видимому, на торжественном обеде в маленьком райском саду
за церковью Крови Предвечной присутствовали лишь старейшины:
когда путники вернулись на площадь, там их поджидало еще с десяток
человек. Они скользнули взглядом по Сюзанне, чуть пристальнее
посмотрели на Джейка (очевидно, его молодость представляла для них
несравненно больший интерес, чем ее темная кожа), но цель их
появления не вызывала сомнений: они пришли увидеть Роланда; в их
изумленных глазах светилось древнее, почти первобытное благоговение.
	"Он - живой осколок прошлого, которое они знают лишь по
легендам, передающимся из уст в уста,- подумала Сюзанна.- На него
смотрят так, как верующие смотрели бы на святого - Петра, Павла или
Матфея - если бы тому вздумалось в субботний вечер заглянуть к ним на
ужин и за тушеными бобами рассказать о том, каково было бродить с
Иисусом-Плотником вкруг моря Галилейского".
	Повторилась завершившая трапезу церемония. На сей раз в ней
приняли участие все без исключения уцелевшие жители Речной
Переправы. Шаркающая вереница стариков потянулась к гостям; пожав
руку Эдди и Сюзанне и чмокнув в лоб или щеку Джейка, они преклоняли
колена перед Роландом, чтобы получить его благословение. Мерси
порывисто обняла стрелка и уткнулась слепым лицом ему в живот.
Ответив объятием на объятие, Роланд поблагодарил ее за рассказ.
	- Неужто не заночуешь, стрелок? Не успеешь оглянуться, солнце
зайдет, а ведь я поручусь, что и ты, и твои люди давненько не ночевали
под крышей.
	- Благодарствую, саи, это верно, однако задерживаться нам нельзя.
	- Воротитесь, коли сможете, стрелок?
	- Да,- ответил Роланд, но Эдди, даже не заглядывая в лицо своему
удивительному другу, понял: они навсегда прощаются с Речной
Переправой.- Коли сможем - вернемся.
	- Ах...- Мерси в последний раз сжала его в объятиях и пошла,
держась за коричневое от загара плечо Сая.- Доброго пути!
	Последней подошла тетушка Талита. Она хотела было исполнить
обряд, но Роланд остановил ее, взяв за плечи:
	- Нет, саи. Не ты.- И на глазах у изумленного Эдди он сам
опустился перед ней на колени в пыль площади.- Благослови, праматерь.
Благослови нас всех на нашем пути.
	- Быть посему,- отвечала тетушка Талита без удивления, глядя
сухими глазами, и все же голос ее вздрагивал от сильного, глубокого
чувства.- Я вижу, у тебя верное сердце, стрелок, без измены и обмана, и
старинный обычай своего племени ты блюдешь изрядно. Благословляю
тебя и твоих людей и буду молиться о том, чтобы с вами не
приключилось ничего дурного. Теперь, коли пожелаешь, возьми вот
это.- Старуха сунула руку за лиф линялого платья, вытащила серебряный
крест на тонкой серебряной цепочке из мелких звенышек и сняла его с
шеи.
	Настал черед Роланда дивиться.
	- Да стоит ли, саи? Я приходил не затем, чтобы обобрать вас,
праматерь.
	- Стоит, стоит. Более века я ни днем ни ночью не расставалась с
этим крестом, стрелок. Отныне он твой. Когда-нибудь ты положишь его
к подножию Темной Башни и вымолвишь на далеком краю света имя
Талиты Анвин.- Старуха надела цепочку Роланду на шею. Крест упал в
раскрытый ворот рубахи из оленьей кожи, словно его место было там.-
Теперь ступайте. Хлеб преломлен, разговор состоялся, мы получили твое
благословение, а ты - наше. Ступайте, да минует вас в дороге беда.
Будьте стойкими и верными, не отступайтесь.- Голос тетушки Талиты
дрожал и на последнем слове сорвался.
	Роланд поднялся и поклонился, трижды хлопнув себя по горлу.
	- Благодарствую, саи.
	Старуха поклонилась в ответ, но ничего не сказала. По ее щекам
бежали слезы.
	- Готовы? - спросил Роланд.
	Эдди кивнул. Он боялся заговорить.
	- Вот и славно,- сказал Роланд.- Пошли.
	По разрушенной главной улице поселка они двинулись к околице.
Джейк катил кресло Сюзанны. Когда последний дом ("МЕНА И ТОРГ",
значилось на поблекшей вывеске) остался позади, мальчик оглянулся.
Старики еще не разошлись и стояли около каменного указателя -
затерянная в пустынных степных просторах жалкая горстка
представителей рода человеческого. Джейк поднял руку. До сих пор ему
удавалось сдерживаться, но когда несколько стариков - в том числе Сай,
Билл и Тилл - подняли руки в ответ, он заплакал.
	Эдди обнял его за плечи.
	- Ты знай шагай, приятель,- сказал он вздрагивающим голосом.-
Глядишь, и полегчает. А иначе никак.
	- Они такие ~старые~! - всхлипнул Джейк.- Как мы могли вот так
вот просто взять и бросить их? Это неправильно!
	- Это ~ка~,- не задумываясь ответил Эдди.
	- Да? Гов... гов... говно ваше ~ка~!
	- Да, и притом ~крутое~,- согласился Эдди... но не остановился.
Не остановился и Джейк. Больше он не оглядывался: боялся, что старики
еще не ушли, что они стоят посреди заброшенного поселка и глядят, как
Роланд с друзьями постепенно исчезает вдали. И был прав.


14

	Не прошли они и семи миль, как небо стало темнеть, а западный
его край запылал червонным золотом заката. Поблизости виднелась
эвкалиптовая роща. Джейк и Эдди отправились туда по дрова.
	- Не понимаю, почему мы не остались,- сказал Джейк.- Не
понимаю, и все. Нас же приглашала слепая леди. Все равно мы далеко не
ушли. Я так наелся - до сих пор еле хожу.
	Эдди улыбнулся.
	- Я тоже. И могу сообщить тебе еще кое-что: твой добрый друг
Эдвард Кантор Дийн спит и видит, как завтра утречком первым делом
надолго и без спешки засядет орлом в этой роще. Ты не поверишь, как я
устал жрать оленину и гадить козьими орешками. Если б год назад ты
мне сказал, что моей самой большой радостью будет хорошо высраться,
я бы рассмеялся тебе в лицо.
	- Твое второе имя действительно Кантор?
	- Да, но ты лучше про это помалкивай.
	- Ладно. ~Ну почему~ мы не остались, Эдди?
	Эдди вздохнул.
	- Потому что оказалось бы, что им нужны дрова.
	- А?
	- Мы нарубили бы дров, и оказалось бы, что старикам позарез
нужно свежее мясо - ведь последние запасы они отдали нам. Мы же не
полные уроды, чтобы не возместить того, что умяли, так? Тем более, что
сами при стволах, а у стариков, небось, одни луки со стрелами, да и тем
лет пятьдесят, если не все сто. Поэтому мы отправились бы на охоту и
вернулись бы только к ночи, а утром Сюзанна сказала бы: прежде чем
двигать дальше, следует кое-что подправить - не ~снаружи~, Боже
упаси, это опасно,- но, может быть, в гостинице или где они там живут.
Это ведь всего день-другой, а что такое день-другой, верно?
	Из сумрака материализовался Роланд. Он двигался как всегда
неслышно, но казался усталым и озабоченным.
	- Я уж подумал, вы оба свалились в зыбун.
	- Не-а. Я просто объяснял Джейку факты так, как я их понимаю.
	- Ну и ~что~ в том было бы плохого? - спросил Джейк.- Ведь эта
Темная Башня стоит где стоит уже давным-давно, верно? Она ведь
никуда не денется, правда?
	- День-другой, потом еще день-другой, потом еще.- Эдди оглядел
ветку, которую только что подобрал, и с отвращением отшвырнул ее в
сторону. "Что-то я начинаю говорить точь-в-точь как он",- подумал
молодой человек. Тем не менее он знал, что все сказанное - чистая
правда.- Может быть, мы увидели бы, что родник забился илом, и было
бы хамством уйти, не очистив его. Но почему бы тогда не прихватить
еще пару недель и не сварганить на скорую руку водяное колесо?
Старикам не годится таскать воду из колодца. И загонять бизонов на
своих двоих - тоже.- Эдди покосился на Роланда, и в его голосе зазвучал
упрек.- Знаешь... как представлю, что Билл с Тиллом выслеживают стадо
диких бизонов, аж мороз по коже.
	- Им не привыкать,- сказал Роланд.- Более того, я думаю, нам
нашлось бы чему у них поучиться. Не тревожьтесь о них. А пока давайте
наберем хвороста - ночь будет холодная.
	Но Джейк еще не успокоился. Он пристально, почти сурово,
смотрел на Эдди.
	- Ты хочешь сказать, мы никогда не сделали бы для них
достаточно?
	Эдди выпятил нижнюю губу и сдул со лба прядь волос.
	- Не совсем так. Я хочу сказать, что потом уйти было бы не легче,
чем сегодня. Тяжелее - может быть, но легче - нет.
	- ~Все равно~, по-моему, это неправильно.
	За разговором они вернулись к тому месту, которому предстояло,
едва запылает костер, стать очередным привалом на пути к Темной
Башне. Сюзанна, которая выбралась из кресла и, подложив руки под
голову, лежала, глядя на звезды, села и принялась укладывать хворост
особым образом, как много месяцев назад ее научил Роланд.
	- Суть вашего спора в том, что же правильно,- сказал Роланд.- Но,
коль излишне долго приглядываться к мелким правильностям, Джейк, к
тем, что под носом, легко утерять из виду крупные, стоящие дальше.
Мир расшатался: все идет наперекосяк, хаос умножается, но время
решительных действий не пришло. Покуда мы помогали бы двум-трем
десяткам душ в Речной Переправе, в иных краях, быть может, страдали
бы или умирали двадцать или тридцать тысяч. И если есть во вселенной
место, где можно вправить наш вывихнутый век, это - Темная Башня.
	- Почему? Как? - спросил Джейк.- Что вообще такое эта Башня?
	Роланд присел рядом со сложенным Сюзанной хворостом, достал
огниво и принялся высекать над растопкой искры. Вскоре среди прутьев
и пригоршней сухой травы расцвели маленькие язычки пламени.
	- К моему величайшему сожалению, на эти вопросы я не могу
ответить,- промолвил он.
	Очень хитро, подумал Эдди. Роланд сказал "не могу ответить"... но
это было вовсе не то же самое, что "не знаю". Далеко не то же самое.


15

	Ужинали водой и зеленью. Давала себя знать обильная трапеза в
Речной Переправе: даже Чик, проглотив пару кусочков, отказался от
предложенных ему Джейком объедков.
	- Что ж ты в поселке заупрямился, не стал говорить? - укорил
Джейк косолапа.- Выставил меня идиотом!
	- Идь-етом! - эхом откликнулся Чик и положил морду на ногу
Джейку.
	- Он говорит все лучше и лучше,- заметил Роланд.- У него даже
голос становится похож на твой, Джейк.
	- Эйк,- подтвердил Чик, не поднимая головы. Джейка заворожили
золотистые колечки в глазах зверька - в колеблющемся, мерцающем
свете костра казалось, что они медленно вращаются.
	- Но он не захотел говорить при стариках.
	- Косолапы переборчивы,- отозвался Роланд.- Они странные
создания. Кабы кто спросил, что я думаю, я бы сказал, что этого
прогнала стая.
	- Почему ты так думаешь?
	Роланд указал на бок Чика. Джейк очистил рану от запекшейся
крови (Чику процедура пришлась не по душе, но он стерпел), и укус
постепенно заживал, хотя косолап еще прихрамывал.
	- Я не побоялся бы поспорить на золотой, что его попробовал на
зуб другой косолап.
	- Но с чего его собственной стае...
	- Может, твой дружок утомил их своей трепотней,- вставил Эдди.
Он лежал рядом с Сюзанной, обнимая ее за плечи.
	- Возможно,- согласился Роланд,- особенно, коли он единственный
из всех пробовал говорить. Остальные могли счесть, что он, на их вкус,
чересчур умен... или чересчур заносчив. Зверям зависть знакома не так
хорошо, как людям, и все же она им не чужда.
	Предмет обсуждения прикрыл глаза и как будто бы задремал... но
Джейк заметил, что, едва разговор возобновился, уши Чика начали
подрагивать.
	- Косолапы очень умные? - спросил Джейк.
	Роланд пожал плечами.
	- Старик конюх, о ком я тебе рассказывал,- тот, что говорил
"добрый косолап удачу за собой ведет",- божился, будто в юные лета у
него был косолап, и этот косолап знал сложение. Якобы он отвечал итог,
либо царапая по полу конюшни, либо мордою подталкивая камешки в
кучку.- Стрелок усмехнулся. Усмешка озарила его лицо, прогнав хмурую
тень, залегшую там с тех пор, как они покинули Речную Переправу.-
Конечно, конюхи да рыбаки - прирожденные врали.
	Воцарилось дружелюбное молчание, и Джейк почувствовал, как
его одолевает дремота. Он с радостью подумал, что скоро заснет. Потом
на юго-востоке мерно забили барабаны, и мальчик опять сел. Все молча
слушали.
	- Это же рок-н-ролл, ударные,- неожиданно сказал Эдди.- Точно.
Фоновый ритм. Убрать гитары, и пожалуйста. Вообще-то здорово
смахивает на "Зи Зи Топ".
	- На "Зи Зи" ~что~? - переспросила Сюзанна.
	Эдди усмехнулся.
	- При тебе их не было,- объяснил он.- То есть быть-то они, видимо,
были, но в шестьдесят третьем эта компашка наверняка еще ходила в
школу у себя в Техасе.- Он прислушался.- Будь я проклят, если это не
какой-нибудь "Круто упакованный" или "Ширинка на липучке".
	- "Ширинка на липучке"? - повторил Джейк.- Дурацкое название
для песни.
	- Зато с приколом,- сказал Эдди.- Отстаешь лет на десять,
командир.
	- Давайте-ка на боковую,- вмешался Роланд.- Светает рано.
	- Не могу я спать под это говно,- пожаловался Эдди. Он замялся,
помедлил и наконец сказал то, о чем думал с того самого утра, когда они
протащили белого как мел, визжащего Джейка через дверь в земле.-
Слушай, Роланд, может, пора переговорить с парнем? Вдруг окажется,
что мы знаем больше, чем думаем?
	- Да, осталось потерпеть совсем немного. Однако ночь не время
для разговоров.- Роланд повернулся на бок, укрылся одеялом и, по всей
видимости, заснул.
	- Елки-палки! - не сдержался Эдди.- Нате вам! - И с отвращением
фыркнул.
	- Он прав,- сказала Сюзанна.- Угомонись, Эдди,- пора спать.
	Эдди усмехнулся и чмокнул ее в кончик носа.
	- Да, мамуся.
	Через пять минут они с Сюзанной, несмотря на барабаны, уже
спали как убитые. Зато Джейк с удивлением обнаружил, что ему
расхотелось спать. Он лежал, глядел на неведомые чужие звезды, и
слушал беспрерывное размеренное буханье барабанов, доносившееся из
темноты. Быть может, это Зрелые отплясывали под "Ширинку на
липучке" бешеное буги, доводя себя до неистовства перед ритуальным
убийством?
	Джейк думал о Блейне Моно - таком скором поезде, что он
проносился по этому огромному, населенному призраками миру,
потрясая его акустическим ударом,- и, естественно, ему вспомнился
Чарли Чух-Чух, с прибытием нового "Берлингтон-Зефира" признанный
устарелым и отправленный на покой на заброшенный запасный путь. В
памяти мальчика всплыло лицо Чарли, которое должно было быть
бодрым и симпатичным, но почему-то не было. Межземельская
железнодорожная компания, голая степь между Сент-Луисом и
Топекой... Джейк задумался о том, как получилось, что Чарли, когда он
вдруг понадобился мистеру Мартину, оказался в полной боевой
готовности, и о том, как это Чарли сам мог гудеть в гудок и
подбрасывать угля в топку. И вновь мальчик задал себе вопрос: уж не
нарочно ли Машинист Боб испортил "Берлингтон-Зефир", чтобы дать
своему ненаглядному Чарли еще один шанс.
	Наконец - так же внезапно, как и загремели - барабаны смолкли, и
Джейк медленно погрузился в сон.


16

	Ему приснился сон, но не о Штукатурнике.
	Ему приснилось, что он стоит на черном, засыпанном щебнем
гудроне железнодорожного переезда где-то в пустынных просторах
западного Миссури. С ним был Чик. Переезд огораживали
предупредительные знаки - белые косые кресты с красными лампочками
в центре. Лампочки мигали, звонили звонки.
	Тут на юго-востоке что-то загудело. Гул нарастал, словно молнию
поймали в бутылку.
	- ~Идет~,- сказал Джейк Чику.
	- ~Дет!~ - подтвердил Чик.
	И вдруг по равнине к ним заскользило что-то громадное, розовое,
в двести колес длиной. Оно было приземистое, обтекаемое, пулевидное,
и при взгляде на него сердце Джейка наполнилось невыносимым
страхом. Сверкавшие на солнце лобовые окна поезда походили на глаза.
	- ~Не приставай с вопросами~,- велел Джейк Чику.- ~Не соберешь
костей. Чудовище с колесами зовут Мучитель Блейн~.
	Вдруг Чик прыгнул на рельсы и припал к ним, прижав уши и
отчаянно скаля зубы. Золотистые глаза зверька пылали.
	- ~Нет!~ - пронзительно крикнул Джейк.- ~Нет, Чик!~
	Но Чик словно не слышал. Теперь розовая пуля неслась прямо на
косолапа, на крохотный дерзкий комок. Вибрирующий гул медленно
растекался по всему телу Джейка, из носа у мальчика потекла кровь, а
зубные пломбы раскрошились.
	Джейк прыгнул за Чиком, Блейн Моно (или это был Чарли Чух-
Чух?) налетел на них, и мальчик внезапно проснулся, дрожа и обливаясь
потом. Ночная тьма вдруг стала осязаемой, навалилась, придавила к
земле. Он повернулся на другой бок и лихорадочно зашарил по земле в
поисках Чика. Мелькнула ужасная мысль: косолап ушел, но в
следующий миг пальцы Джейка нащупали шелковистый мех. Чик
пискнул и с сонным любопытством посмотрел на мальчика.
	- Все в порядке,- пересохшими губами прошептал Джейк.-
Никакого поезда нет. Спи, спи, мальчик.
	- Чик,- согласился косолап и опять закрыл глаза.
	Джейк перевернулся на спину и стал глядеть на звезды. "Блейн не
просто мучитель,- думал он.- Он опасен. ~Очень~ опасен".
	Да, возможно.
	"Никаких "возможно"!" - с жаром настаивал его рассудок.
	Ладно, Блейн мучитель - факт. Но ведь в его "Итоговом эссе" о
Блейне говорилось и кое-что еще?
	~Блейн - истина. Блейн - истина. Блейн - истина~.
	- Мама родная, ну и дела,- прошептал Джейк. Он закрыл глаза и
через считанные секунды снова спал. На этот раз без сновидений.


17

	К полудню следующего дня, поднявшись на гребень нового
степного кряжа, они впервые увидели мост. Он был переброшен через
Сенд там, где река сужалась, поворачивала к югу и текла вдоль
городской черты.
	- Мать честная,- негромко проговорил Эдди.- Сьюзи, тебе это
ничего не напоминает?
	- Да... похоже на мост Джорджа Вашингтона.
	- Точно,- согласился Эдди.
	- Что МДВ делает в Миссури? - спросил Джейк.
	Эдди посмотрел на него.
	- Еще разок, дружище?
	Джейк сконфузился.
	- Я хотел сказать, в Межземелье. Ну, ты понял.
	Эдди так и впился в него глазами:
	- ~Ты-то~ откуда знаешь, что это Межземелье? Когда мы вышли к
дорожному камню, тебя с нами не было.
	Джейк сунул руки в карманы и принялся разглядывать свои
мокасины.
	- Приснилось,- коротко пояснил он.- А ты думал, я заказал эту
прогулку через папиного турагента?
	Роланд взял Эдди за плечо:
	- Покамест оставь это.
	Эдди бросил на Роланда быстрый взгляд и кивнул.
	Они еще немного постояли, глядя на мост. Они успели привыкнуть
к очертаниям города на горизонте, но это было нечто новое. Далекий
мост словно парил в небе - бледный неясный очерк на полуденной
синеве. Роланд сумел разглядеть четыре пары невероятно высоких
металлических вышек - по одной у каждой оконечности моста и две в
середине. Между ними в воздухе покачивались длинные полукружья
исполинских тросов. Эти полукружья соединялись с настилом
множеством вертикальных линий - то ли такими же тросами, то ли
металлическими балками; чем именно, Роланд не разобрал. Зато он
заметил бреши и много времени спустя понял, что мост уже не идеально
ровный.
	- Пожалуй, в скором времени этот мост окажется в реке,- сказал он.
	- Может быть,- нехотя откликнулся Эдди,- но, по-моему, все не так
уж плохо.
	Роланд вздохнул.
	- Загад не бывает богат, Эдди.
	- А если яснее? - Эдди расслышал в своем голосе обиду, но было
уже поздно.
	- Я хочу, чтобы ты верил своим глазам, Эдди, вот и все. Я с
отроческих лет помню такую поговорку: "лишь дурень, еще не
проснувшись, верит, что видит сон". Смекаешь?
	Эдди почувствовал, что на языке у него вертится саркастический
ответ, и после недолгой борьбы подавил желание съязвить. Просто
стрелок (юноша не сомневался, что неумышленно, впрочем, легче от
этого не становилось) умел заставить Эдди почувствовать себя
совершеннейшим ~сопляком~.
	- Да вроде,- наконец сказал он.- Это про то же, про что любимая
поговорка моей матери.
	- Какая же?
	- Надейся на радость, а жди беды,- кисло отозвался Эдди.
	Лицо Роланда озарила улыбка.
	- Пожалуй, присловье твоей матушки мне больше по душе.
	- Но мост-то ~стоит~! - вспылил Эдди.- Согласен, не в таком уж он
сказочном состоянии, небось, тыщу лет без капремонта, но ведь стоит
же! И город - вон он! Может, все-таки не такой уж страшный грех
надеяться, что там отыщется что-нибудь полезное? Или кто-нибудь, кто,
вместо того, чтоб в нас палить, накормит нас и научит уму-разуму, как
старики из Речной Переправы? Разве такой большой грех надеяться, что
нам, может быть, еще повезет?
	В наступившей тишине Эдди, к своему смущению, понял, что
произнес речь.
	- Нет.- Сказано это было по-доброму, с той теплотой, которая,
когда бы ни прозвучала в голосе Роланда, неизменно удивляла Эдди.-
Надеяться никогда не грех.- Стрелок оглядел своих спутников, словно
пробуждаясь от глубокого сна.- Сегодня мы дальше не пойдем. Пришла
пора потолковать, а на это надобно время.
	Стрелок сошел с дороги и не оглядываясь зашагал по высокой
траве. Миг - и остальные последовали за ним.


18

	До встречи со стариками из Речной Переправы Сюзанна
воспринимала Роланда исключительно сквозь призму тех немногих
телевизионных фильмов, которые она видела: "Шайенна", "Стрелка" и,
конечно, их общего прототипа, "Ружейного дыма". "Ружейный дым" она
иногда слушала с отцом по радио еще до выхода одноименной
постановки на телеэкран (при мысли о том, насколько Эдди и Джейку
чужда идея радиоспектакля, Сюзанна улыбнулась - с места сдвинулся не
только мир Роланда). Она еще помнила, что говорил в начале каждой
такой короткой пьески актер, читающий текст от автора: "...человек
поневоле становится недоверчивым, осторожным - и в глубине души
одиноким".
	До Речной Переправы в этой фразе для нее был весь Роланд. Он не
был широкоплеч, как Маршал Диллон, и вовсе не так высок, и его лицо
казалось Сюзанне скорее лицом усталого поэта, чем слуги закона с
Дикого Запада, но она по-прежнему продолжала видеть в стрелке
телесное воплощение выдуманного канзасского блюстителя порядка, чье
единственное призвание, предназначение и цель (помимо редких попоек
в "Длинной ветви" с дружками-приятелями Доком и Китти) -
Искоренение Нечестного Образа Жизни.
	Теперь она поняла, что когда-то Роланд был не просто фараоном,
кому вменялось в обязанность объезжать словно созданные кистью Дали
просторы на краю света. Ему случалось выступать в роли дипломата,
посредника, и, возможно, даже наставника. Более же всего он был
солдатом того, что здесь называли Светом, вероятно, подразумевая под
этим те силы цивилизации, которые удерживали человека от
истребления себе подобных достаточно долго для того, чтобы допустить
некоторый прогресс. Не столько наемник, охотник за головами, сколько
благородный странствующий рыцарь - вот кем был Роланд в свое время,
и во многих отношениях время его еще не прошло; обитатели Речной
Переправы определенно так считали. Иначе с чего бы им преклонять в
пыли колена ради его благословения?
	В свете этого нового восприятия Сюзанна вдруг поняла, как
хитроумно стрелок манипулировал ими с памятного страшного утра в
вещуньиной круговине. Всякий раз, когда затевался разговор, неизбежно
ведущий к сопоставлению подмеченных фактов (а что могло быть более
естественно, если принять во внимание пережитое каждым из них
катастрофически внезапное и необъяснимое "извлечение",
насильственное перемещение из родного мира в чуждый?), Роланд
оказывался тут как тут и быстро вступал в беседу, направляя ее в иное
русло, да так гладко, что никто ничего не замечал - даже она, почти
четыре года варившаяся в самой гуще движения за гражданские права.
	Сюзанне казалось, ей ясна причина: Роланд хотел дать Джейку
время залечить раны. Но, несмотря на такое проникновение в суть
побуждений стрелка, думая о том, как ловко стрелок управляется с их
троицей, она неизменно испытывала одни и те же чувства: удивление,
веселое изумление, досаду. Сюзанна смутно припоминала, что незадолго
до того, как Роланд забрал ее сюда, Эндрю, ее шофер, назвал президента
Кеннеди последним стрелком западного мира. Тогда она подняла Эндрю
на смех, но теперь как будто бы поняла. В Роланде было гораздо больше
от Джей-Эф-Кей, чем от Мэтта Диллона. Она подозревала, что природа
наделила Роланда лишь малой толикой творческого воображения
Кеннеди, но в смысле романтики... увлеченности, преданности делу...
обаяния...
	"А так же хитрости,- подумала она.- Не забывай о хитрости".
	И, к своему удивлению, вдруг расхохоталась.
	Роланд, восседавший в траве по-турецки, повернулся к ней,
вскинув брови:
	- Тебя что-то рассмешило?
	- Еще как! Скажи-ка мне кое-что... сколько языков ты знаешь?
	Стрелок подумал.
	- Пять,- ответил он наконец.- Когда-то я изрядно объяснялся на
селлийских наречиях, но, сдается, перезабыл все, кроме проклятий.
	Сюзанна опять рассмеялась - радостно, восторженно.
	- Ну и хитрюга ты, Роланд! Ну и лис!
	Джейк явно заинтересовался.
	- Ругнись по-стреллийски, а? - попросил он.
	- По-~селлийски~,- поправил Роланд. С минуту он думал, потом
что-то сказал - очень быстро и невнятно; Эдди показалось, будто стрелок
полощет горло какой-то очень густой жидкостью. Скажем, кофе
недельной давности. Роланд замолчал и усмехнулся.
	Джейк усмехнулся в ответ.
	- Что это значит?
	Роланд на миг приобнял мальчика за плечи.
	- Что нам о многом нужно поговорить.
	- Да уж,- сказал Эдди.


19

	- Мы - ~ка-тет~,- начал Роланд,- кружок людей, связанных
судьбой. Философы на моей родине утверждали, будто разрушить ~ка-
тет~ может лишь смерть - или предательство. Корт, мой благородный
наставник, сказал однажды: поелику и смерть и вероломство суть спицы
в колесе ~ка~, подобная связь нерасторжима вовек. Годы идут, я узнаю и
постигаю все больше - и все более и более склоняюсь принять взгляды
Корта. Всякий участник ~ка-тета~ подобен кусочку головоломки.
Взятый сам по себе, отдельно, такой кусочек - загадка, но сложи его с
прочими, и получишь картину... или ~часть~ ее. Для завершения одной
картины может понадобиться великое множество ~ка-тетов~. Не
удивляйтесь, коль вскроется, что ваши жизни давно переплелись, пусть
прежде вы этого не замечали. Во-первых, всяк из вас троих владеет даром
проникать в мысли товарищей...
	- Что? - воскликнул Эдди.
	- Это правда. Вы делите свои мысли друг с другом столь
естественным образом, что даже не сознаете происходящего, но это так.
Мне, несомненно, легче это заметить, ибо, не будучи полноправным
членом вашего ~ка-тета~ - быть может, оттого, что не принадлежу к
вашему миру,- сам я способностью к соборномышлению наделен не в
полной мере. Однако ж ~внушить~ свою мысль я могу. Сюзанна...
помнишь, в круговине?..
	- Да. Ты велел: отпустишь демона, когда я скажу. Но вслух ты
ничего не произнес.
	- Эдди... помнишь, на медвежьей поляне на тебя кинулся
механический нетопырь?
	- Помню. Ты еще крикнул мне "ложись!".
	- На самом деле он и рта не раскрыл, Эдди,- сказала Сюзанна.
	- Нет, крикнул! ~Гаркнул!~ Я же ~слышал~ тебя, старик!
	- Гаркнуть-то я гаркнул, верно, да только ~в уме~.- Стрелок
повернулся к Джейку.- А ты помнишь? В том доме?
	- Я никак не мог оторвать половицу, и ты велел мне дернуть за
другую. Но, Роланд, если ты не можешь читать мои мысли, откуда ты
узнал, что именно у меня за проблема?
	- ~Увидел~. Я ничего не слышал, но я ~видел~ - еле-еле, будто
сквозь грязное окошко.- Стрелок окинул их внимательным взглядом.-
Подобное тесное смыкание и единение умов называется ~кеф~. На
древнем наречии старого мира слово ~кеф~ имеет и множество иных
значений. "Вода", "рождение" и "жизненная сила" лишь три из них.
Осознайте и прочувствуйте это. Большего я пока не требую.
	- А ты сам можешь прочувствовать то, во что не веришь? - спросил
Эдди.
	Роланд улыбнулся.
	- Долой предубежденность, вот и все.
	- Это можно.
	- Роланд? - Это был Джейк.- Как ты думаешь, Чик может быть
частью нашего ~ка-тета~?
	Сюзанна улыбнулась. Роланд - нет.
	- Покамест я не готов даже гадать на сей счет, но вот что я тебе
скажу, Джейк: я много думал о твоем мохнатом приятеле. ~Ка~ правит
не всем; и поныне бывают случайные стечения обстоятельств... однако ж
внезапное появление косолапа, который еще помнит людей, не кажется
мне чистой случайностью.
	Он обвел глазами своих спутников.
	- Начну я. Эдди продолжит с того места, где я закончу. За ним -
Сюзанна. Тебе, Джейк, говорить последним. Согласны?
	Они дружно кивнули.
	- Вот и славно,- сказал Роланд.- Мы - ~ка-тет~, один из многих.
Приступим!


20

	Они проговорили до заката, прервавшись лишь раз, ровно
настолько, чтобы проглотить холодный обед, и к тому времени, как
разговор завершился, Эдди казалось, будто он провел двенадцать
тяжелых раундов с Рэем Леонардом. Молодой человек больше не
сомневался в том, что их связывает ~кеф~, по выражению Роланда,
"тесное смыкание и единение умов"; они с Джейком в своих снах,
кажется, и впрямь жили жизнью друг друга, словно половинки одного
целого.
	Роланд начал с происшествия под горами, оборвавшего первую
жизнь Джейка в здешнем мире. Он рассказал о своей беседе с человеком в
черном; о туманных намеках Уолтера на некоего Зверя и на кого-то, кого
Уолтер называл Вечным Пришельцем; о привидевшемся ему странном и
страшном сне - сне, в котором всю вселенную поглотил луч небывалого
белого света. И о том, чем окончился этот сон: травинкой. Одной-
единственной лиловой травинкой.
	Эдди покосился на Джейка и оторопел: в глазах мальчика
светилось понимание - ~узнавание~.


21

	В свое время Эдди уже слышал обрывки этой истории от Роланда,
бредившего в горячке, но Сюзанна, для которой все это было ново,
слушала, широко раскрыв глаза. Роланд повторил диковинные речи
Уолтера - и перед ней, словно отраженные в разбитом зеркале,
мелькнули картины родного мира: автомобили, рак, полеты на Луну,
искусственное осеменение. Она понятия не имела, кто такой может быть
Зверь, но распознала в имени Вечного Пришельца иное прочтение имени
Мерлина, волшебника, который якобы дирижировал карьерой короля
Артура. Все любопытственней и любопытственней...
	Роланд описал, как пробудился и обнаружил, что Уолтер давным-
давно мертв,- время непостижимым образом убежало вперед; быть
может, на сто лет, быть может, на пятьсот. Джейк в зачарованном
молчании выслушал, как стрелок добрался до берега Западного Моря,
как он лишился двух пальцев на правой руке, как, перенеся из мира в мир
Эдди и Сюзанну, столкнулся с Джеком Мортом - зловещим третьим,
вступил с ним в поединок и победил.
	Тут стрелок сделал знак Эдди, и молодой человек подхватил
рассказ, начав с появления медведя-великана.
	- Шардик? - перебил Джейк.- Но это же название ~книжки~! ~У
нас~ есть такая книжка! Того же автора, что написал знаменитую
повесть про кроликов...
	- Ричард Адамс! - выкрикнул Эдди.- А книжка про кроликов
называлась "Уотершипский холм"! ~Знал~ же я - знакомое имя! Как же
это, Роланд? Откуда здесь у вас могут знать про то, что делается у нас?
	- А двери? - отвечал Роланд.- Разве нам уже не открылись четыре из
них? Что ж по-твоему, их никогда прежде не было? Или никогда больше
не будет?
	- Но...
	- Все мы видели здесь крохи вашей жизни; а я у вас в Нью-Йорке
натолкнулся на приметы нашей. Я увидел там ~стрелков~, в
большинстве своем вялых и нерасторопных - но все же стрелков, которые
бесспорно составляли собственный древний ~ка-тет~.
	- Роланд, это были обыкновенные легавые. Они тебе в подметки не
годятся.
	- Кроме одного, последнего. На подземном вокзале он едва не
одолел меня. И кабы не слепое везенье, не Мортово огниво, он сладил бы
со мной. Тот стрелок... я видел его глаза. Он помнил лик своего отца.
Твердо помнил. И еще: ты не забыл, как называлось заведение Балазара?
	- Нет, конечно,- с тревогой ответил Эдди.- "Падающая башня". Но
это может быть совпадение; ты сам говорил - ~ка~ правит не всем.
	Роланд кивнул:
	- Ты и впрямь вылитый Катберт. Знаешь, что он сказал однажды,
еще мальчишкой? Мы тогда вздумали потихоньку улизнуть в полночь на
кладбище, однако Аллен отказался наотрез - из страха оскорбить тени
предков, объяснил он. Катберт поднял его на смех и объявил: не поверю,
что призраки есть, покуда своеручно не изловлю за хвост хоть одного.
	- Молоток! - воскликнул Эдди.- Браво!
	Роланд улыбнулся.
	- Я так и думал, тебе это придется по душе. Однако давай покамест
забудем о призраках. Расскажи нам, что было дальше.
	И Эдди повел речь о том, что явилось ему в пламени костра, когда
Роланд швырнул туда челюсть Уолтера,- о видении ключа и розы. Он
перешел к своему сну, и все узнали, как, переступив порог "Деликатесов
от Тома и Джерри", Эдди очутился на поле роз, где царила невероятно
высокая, черная как сажа Башня. Говоря о хлынувшей из ее бойниц тьме,
обернувшейся затем призраком в поднебесье, Эдди обращался
непосредственно к Джейку - с такой жадной сосредоточенностью, с
таким нарастающим изумлением и трепетом слушал мальчик. Молодой
человек постарался хотя бы отчасти передать то ощущение ужаса и
восторга, каким был проникнут сон, и по глазам слушателей, в первую
очередь Джейка, понял: то ли это удалось ему лучше, чем он смел
надеяться... то ли они тоже видели сны.
	Эдди рассказал, как по следу Шардика они вышли к Порталу
Медведя и как, приложив к черно-желтой двери ухо, он вдруг
обнаружил, что вспоминает день, когда уговорил брата сводить его на
Голландский Холм посмотреть Особняк. Он упомянул о плошке с иглой
и о том, что надобность в игле-стрелке отпала, стоило только понять:
воздействие Луча заметно всюду, чего бы Луч ни коснулся, даже птиц в
небе.
	Дальше говорила Сюзанна. Покуда она излагала, как Эдди взялся
на свой страх и риск вырезывать ключ, Джейк улегся на спину, сцепив
руки под головой, и стал смотреть, как облака неторопливо плывут
точно на юго-восток, в сторону города. Образованный ими правильный,
упорядоченный рисунок выдавал непосредственную близость Луча так
же ясно, как поднимающийся из трубы дым указывает направление
ветра.
	Сюзанна закончила рассказом о том, как они наконец вытащили
Джейка в этот мир, уничтожив раздвоенность их с Роландом
воспоминаний так же стремительно и бесповоротно, как Эдди захлопнул
дверь в вещуньиной круговине. Единственный факт, о каком она
умолчала, собственно, вовсе не был установленным фактом - по крайней
мере, пока. В конце концов, по утрам ее не тошнило, а задержка на месяц
сама по себе ничего не значила. Выражаясь словами Роланда, эту
историю лучше было приберечь до другого дня.
	И все же, договорив, она неожиданно пожалела, что не может
забыть слова тетушки Талиты, оброненные той, когда Джейк назвал этот
мир своей новой родиной: ~"Да смилуются над тобою боги, коли так,
ибо солнце в сем мире заходит. Заходит навсегда"~.
	- Что ж, Джейк, теперь твой черед,- сказал Роланд.
	Джейк сел и посмотрел в сторону Лада. Обращенные на запад окна
высотных домов горели золотом в лучах заходящего солнца.
	- Сплошное безумие,- пробормотал он,- но какой-то смысл в нем,
кажется, есть. Как в сне, когда уже проснешься.
	- Может, нам удастся помочь тебе отыскать смысл в
происходящем,- ободрила Сюзанна.
	- Может быть. По крайней мере, мы можем вместе подумать о
поезде. Мне до смерти надоело в одиночку ломать голову над тем, что
значит Блейн и есть ли в нем смысл.- Джейк вздохнул.- Вы знаете, что
вытерпел Роланд, проживая сразу две жизни, так что это я пропущу. Я
вообще не уверен, могу ли описать это ощущение, и не хочу. Фу.
Наверное, лучше начать с "Итогового эссе" - ведь тогда я и перестал
надеяться, что все это, может быть, пройдет.- Он хмуро оглядел
аудиторию.- Тогда-то я и сдался.


22

	Джейк говорил дотемна. Он рассказал обо всем, что мог
вспомнить, от "Моего понимания истины" до нападения чудовищного
привратника, который в буквальном смысле слова полез из всех щелей.
Мальчика слушали, не перебивая.
	Когда Джейк умолк, Роланд повернулся к Эдди, блестя глазами.
Блеск этот, вызванный целой гаммой разнообразных чувств, Эдди
поначалу отнес за счет изумления и лишь потом понял, что источник его
- сильнейшее душевное волнение... и глубокий страх. У молодого
человека пересохло во рту. Уж если ~Роланд~ боится...
	- Ты по-прежнему сомневаешься во взаимопроникновении наших
миров, Эдди?
	Эдди отрицательно помотал головой.
	- Ясное дело, нет. Я шел по той же улице, шел ~в его шмотье~!
Только... Джейк, можно поглядеть ту книжку? "Чарли Чух-Чуха"?
	Джейк потянулся к ранцу, но Роланд удержал его руку.
	- Обожди,- велел он.- Вернись-ка к пустырю, Джейк. Расскажи еще
раз, что там с тобой приключилось. Постарайся припомнить все.
	- Может, ты бы загипнотизировал меня? - нерешительно
предложил Джейк.- Как на постоялом дворе.
	Роланд качнул головой.
	- Ни к чему. На том пустыре, Джейк, произошло важнейшее и
значительнейшее событие твоей - да и нашей - жизни. Ты все отлично
вспомнишь.
	И Джейк вновь стал рассказывать. Все ясно понимали: пережитое
мальчиком на пустыре, где когда-то был магазинчик Тома и Джерри,
составляет тайный центр ~ка-тета~, объединившего их четверку. В сне
Эдди "Деликатесы" еще стояли, в яви Джейка их уже снесли, но и в
первом, и во втором случае пятачок земли на углу Второй авеню и Сорок
шестой улицы был наделен огромной колдовской силой. Бесспорным
казалось Роланду и то, что пустырь - битый кирпич, осколки стекла - это
иное воплощение Сюзанниной Свалки, иная интерпретация картины,
завершившей видение, которое было ему на маленьком пыльном
погосте.
	Излагая эту часть своей истории вторично, очень медленно, Джейк
обнаружил, что стрелок не ошибся: он ~действительно~ все помнил.
Воспоминания делались все более живыми и четкими; наконец мальчик
словно бы начал переживать свое приключение заново, и Сюзанна, Эдди
и Роланд услышали об объявлении, из которого следовало, что на том
месте, где когда-то стояли "Том и Джерри", намечается возвести
кондоминиумы "Черепашья бухта". Джейк даже процитировал стишок,
намалеванный аэрозольной краской на заборе:
	- ~Черепаха-великанша держит Землю на спине,
	Неохватная такая - не приснится и во сне.
	Если хочешь приключений, если ты устал скучать -
	Не откладывай на завтра, прогуляйся вдоль Луча~.
	Сюзанна пробормотала:
	- "Мир на панцире качает от утра и до утра, мыслью пусть
нетороплива да зато всегда добра..." - там так, Роланд?
	- Где? - спросил Джейк.- Где "там"?
	- В стихотворении, которому я научился в детские годы,- ответил
Роланд.- Вот вам новая связующая нить, да такая, которая и впрямь кое
о чем говорит, хоть я и не уверен, непременно ли нам надобно держать
это кое-что в голове... впрочем, невозможно предугадать, когда
пригодится крупица знания.
	- Двенадцать порталов соединяются шестью Лучами,- сказал
Эдди.- Мы начали от Медвежьего и дойдем только до середины, до
Башни. Но если бы мы дошли до конца, то, по идее, пришли бы к
Порталу Черепахи?
	Роланд кивнул:
	- Наверняка.
	- Портал Черепахи,- задумчиво повторил Джейк, перекатывая
слова во рту, словно пробовал их на вкус. После этого он вернулся к роли
рассказчика и вновь описал необыкновенной красоты голос, слитый из
множества голосов; то, как вдруг понял, что пустырь полон лицами,
звенит преданиями и былями; крепнущую уверенность в том, что
наткнулся на нечто весьма напоминающее суть Бытия. Закончил
мальчик тем, как нашел ключ и увидел розу. Яркость и полнота этого
воспоминания были таковы, что по щекам Джейка покатились слезы,
хотя сам он, казалось, этого не сознавал.
	- Она раскрылась,- говорил он,- гляжу, середка желтая-прежелтая,
сверкает - глазам больно, я такой и не видел никогда. Я сперва подумал,
это пыльца, а что она блестит, это только кажется. На том пустыре
~все~ блестело и сияло. Даже старые обертки от конфет, даже пивные
бутылки - посмотришь, и будто бы ничего лучше и красивее в жизни не
видел. Только потом я и понял, что вижу солнце. Звучит как полный
бред, я знаю, но это действительно было солнце. Только не одно, а...
	- ~Все~ солнца,- негромко закончил за него Роланд.- Все ~сущее~.
	- Да! Эта роза... она была красивая, такая свежая, нежная, но что-
то с ней было неладно. Я не могу объяснить, ~что~,- как будто бились
сразу два сердца, одно внутри другого, больное внутри здорового. А
потом я отключился.


23

	- В конце твоего сна тебе привиделось то же самое, да, Роланд? -
тихим от благоговейного страха голосом спросила Сюзанна.- Травинка...
и тебе почудилось, будто эта травинка лиловая, потому что она была
забрызгана краской.
	- Вы не понимаете,- перебил Джейк.- Травинка ~действительно~
была лиловая. Когда я видел ее ~настоящую~, она была ~лиловая~. Я
такой травы никогда раньше не видал. А краска - просто маскировка.
Маскировался же привратник под старый заброшенный дом.
	Солнце меж тем достигло горизонта. Роланд попросил Джейка
показать, а после и прочесть им "Чарли Чух-Чуха". Джейк пустил
книжку по кругу. И Эдди, и Сюзанна долго смотрели на обложку.
	- Когда я был совсем маленький, у меня была эта книжка,- наконец
сказал Эдди. Говорил он решительно, тоном полной уверенности.- А
потом, мне и четырех еще не было, мы переехали из Квинса в Бруклин, и
я ее потерял. Но картинку на обложке я помню до сих пор. И чувствовал
я то же самое, что ты, Джейк. Этот паровоз мне не нравился. Я ему не
доверял.
	Сюзанна оторвалась от книжки и посмотрела на Эдди.
	- И у меня тоже была такая. Разве забудешь свою маленькую
тезку... хотя, конечно, тогда я была сначала Одетта, а потом уж Сюзанна.
Кстати, поезд этот я воспринимала в точности как вы: он мне не
нравился, и я ему не доверяла.- Сюзанна постучала пальцем по самой
середине обложки: - Мне казалось, эта его улыбка - сплошная липа.- И
она передала "Чарли Чух-Чуха" Роланду.
	Мельком взглянув на книгу, Роланд опять посмотрел на Сюзанну.
	- Ты свою тоже потеряла?
	- Да.
	- Спорим, я знаю, когда,- сказал Эдди.
	Сюзанна кивнула.
	- Да уж наверное. Это случилось после того, как тот человек
сбросил мне на голову кирпич. Когда мы ехали на север, на свадьбу моей
тетки, Тети Синьки, книжка была у меня. Я взяла ее с собой в поезд, я это
помню, потому что без конца приставала к папе, кто тянет состав -
Чарли или нет. Мне ~не хотелось~, чтобы это был Чарли; мы ведь ехали
в Нью-Джерси, в Элизабет, а Чарли, думалось мне, мог завезти нас куда
угодно. Что с ним в конце концов сталось? Катал публику по
игрушечной деревне, что-то в этом роде, да, Джейк?
	- По луна-парку.
	- Да, конечно. Правильно, в самом конце есть картинка - Чарли
везет по этому парку детей. Смеющихся и улыбающихся. Только мне
почему-то всегда казалось, что они кричат "выпустите нас отсюда!".
	- Да! - воскликнул Джейк.- Да, точно! ~Именно~!
	- Я боялась, Чарли вместо тетиной свадьбы увезет нас ~к себе~,
где уж он там жил, и никогда больше не отпустит домой.
	- Домой возврата нет,- пробормотал Эдди и нервно пригладил
вихры.
	- Все время, что мы ехали в том поезде, я не желала выпускать
книжку из рук. Ни на минуту. Даже, помню, думала: "пусть только
попробует нас утащить, буду вырывать страницы, пока не перестанет!"
Но, конечно, мы прибыли точно по назначению и вовремя. Папа даже
сводил меня поглядеть локомотив. Это оказался тепловоз, не паровоз, и
я, помню, обрадовалась. Потом, после свадьбы, тот человек, Морт,
скинул на меня кирпич. Я долго пролежала в коме. И больше "Чарли
Чух-Чуха" не видела. До этой минуты.- Сюзанна помедлила и
прибавила: - Насколько я понимаю, это может быть мой экземпляр... или
Эддин.
	- Да запросто,- отозвался Эдди. Лицо его было бледным и
серьезным... и вдруг он ухмыльнулся, точно мальчишка-подросток.-
"Погляди на ЧЕРЕПАХУ - что за прелесть, я молчу! Все-все-все на белом
свете служит сраному Лучу".
	Роланд поглядел на запад.
	- Солнце садится. Читай, покуда не стемнело, Джейк.
	Джейк обратился к первой странице, продемонстрировал друзьям
рисунок - Машинист Боб в будке Чарли - и начал: "Боб Брукс водил
поезда Межземельской железнодорожной компании на линии Сент-Луис
- Топека..."


24

	- ...И до ребятишек то и дело доносится тихий хрипловатый голос
Чарли, который мурлычет свою старую песенку,- закончил Джейк. Он
показал всем последнюю картинку - счастливые, радостные дети,
которые на самом деле, возможно, вопили от ужаса,- и закрыл книгу.
Солнце село; небо было лиловым.
	- М-да, нельзя сказать, что это ~в точности~ про нас,- вынес
приговор Эдди,- больше смахивает на отражение в кривом зеркале, но
все ж таки совпадений хватает, чтоб ~меня~ мандраж брал. Межземелье
- территория Чарли. Только здесь он никакой не Чарли. Здесь он Блейн
Моно.
	Роланд смотрел на Джейка.
	- Как по-твоему,- спросил он вдруг,- может, надо обойти город
стороной? И держаться подальше от этого поезда?
	Джейк обдумал вопрос, глядя куда-то себе под ноги и рассеянно
перебирая густой шелковистый мех Чика.
	- Хорошо бы,- сказал он наконец,- но, наверное, нельзя, если я
правильно понял насчет ~ка~.
	Роланд кивнул.
	- Коль скоро это ~ка~, и речи нет о том, что нам должно и чего не
должно делать; вздумав пойти кружным путем, мы неминуемо
столкнемся с обстоятельствами, которые принудят нас вернуться. При
подобных оказиях лучше не мешкая уступать неизбежному. А ты что
скажешь, Эдди?
	Эдди думал не менее долго и тщательно, чем Джейк. Ему не
хотелось иметь никакого дела с говорящим поездом, который сам бегает
по рельсам; как его ни называй, Чарли Чух-Чух или Блейн Моно, все
рассказанное и прочитанное им Джейком позволяло предположить, что
это - пренеприятнейшее создание. Но им предстояло покрыть огромное
расстояние, а где-то в конце пути находилась цель их поиска. Тут Эдди с
изумлением обнаружил, что точно знает, какого он мнения и чего хочет.
Молодой человек вскинул голову и, едва ли не впервые с тех пор, как
явился в этот мир, решительно взглянул светло-карими глазами в
блекло-голубые глаза Роланда.
	- Я хочу постоять на том розовом поле. Увидеть Башню. Не знаю,
что будет потом. Надо думать, "скорбящих просят цветов не возлагать",
притом для всех нас. Но мне плевать. Я хочу туда. Мне плевать, даже
если Блейн - дьявол и поезд идет к Башне через преисподнюю. Я - за то,
чтобы идти в город.
	Роланд кивнул и повернулся к Сюзанне.
	- Мне Темная Башня никогда не снилась,- сказала та,- и я не могу
решить вопрос на таком уровне - полагаю, вы назвали бы его уровнем
желания. Но я поверила в ~ка~, и не такая уж я непроходимая дура,
чтобы не почувствовать, когда мне начинают долбить по макушке,
приговаривая: "вот туда, туда, дуреха". А ты, Роланд? Что думаешь ты?
	- Что разговоров для одного дня предостаточно и пора оставить их
до завтра.
	- А "Угадай-дай-дай"? - спросил Джейк.- Хочешь взглянуть?
	- Успеется,- сказал Роланд.- Давайте-ка спать.


25

	Но стрелок долго лежал без сна. Когда вновь ритмично и мерно
забили барабаны, он поднялся, ушел обратно к дороге и стоял, глядя на
мост и на город. До мозга костей, до кончиков пальцев дипломат,
которого угадала в нем Сюзанна, он, едва услыхав про поезд, почти в ту
же минуту понял - это следующий шаг на пути, назначенном им
судьбой... но чутье подсказывало ему: заявлять об этом во всеуслышание
неразумно. В особенности ненавидел ощущение, что его подталкивают и
направляют, Эдди; стоило молодому человеку почувствовать нечто
подобное - и он попросту пригибал голову, крепко упирался обеими
ногами в землю, глупо отшучивался и артачился как мул. Сейчас их с
Роландом желания совпадали, но Эдди все еще был способен сказать
"брито", если Роланд говорил "стрижено", и "стрижено", если Роланд
говорил "брито". Надежнее было не дергать уздечку и вернее -
спрашивать совета, а не командовать.
	Стрелок повернулся, собираясь тронуться в обратный путь... и
схватился за револьвер - у края дороги маячила темная тень; кто-то стоял
там и смотрел на него. В последний миг Роланд удержался и не
выстрелил.
	- Мне стало интересно, сможешь ли ты спать после этих
художественных чтений,- сказал Эдди.- Догадываюсь, что ответ
отрицательный.
	- Я совсем не слышал тебя, Эдди. Ученье идет тебе впрок... однако
на сей раз ты за свои старания чуть не получил пулю в живот.
	- Не слышал, потому что не до того.- Эдди подошел и стал рядом,
и даже при слабом свете звезд Роланд увидел, что ни на секунду не ввел
юношу в заблуждение. Его уважение к Эдди продолжало расти. Эдди
напоминал ему Катберта, но во многих отношениях Катберта он уже
превзошел.
	"Этому пальца в рот не клади,- подумал Роланд,- откусит. А
случись мне подвести парня или же сделать что-нибудь, в чем он
заподозрит лукавство и обман, он, верно, попытается убить меня".
	- О чем же думаешь ~ты~, Эдди?
	- О тебе. О нас. Я хочу тебе кое-что объяснить. Раньше я, кажется,
считал, что ты это давно уже понял. Сегодня вечером у меня появились
некоторые сомнения.
	- Что ж, объясни, коли так.- Стрелок опять подумал: "До чего он
похож на Катберта!"
	- Мы с тобой, потому что так надо,- это твое треклятое ~ка~. Но
мы с тобой еще и потому, что ~сами~ того хотим. Это чистая правда - и
что касается меня, и что касается Сюзанны, и - ручаюсь - что касается
Джейка. Мозги у тебя, мой старинный одно~кеф~ник, дай Бог всякому,
но сдается мне, ты прячешь их в бункере, не иначе, потому как иногда
пробиться к тебе бывает тяжко до озверения. Я хочу увидеть ~ее~,
Роланд. Сечешь, что я сказал? ~Я хочу увидеть Башню~.- Эдди
всмотрелся в лицо Роланда, не увидел того, что надеялся увидеть, и
досадливо воздел руки.- Я, в общем-то, вот о чем: отпусти ты мои уши.
	- Уши?
	- Ага. Тебе больше не надо тащить меня силком. Я иду сам, по
своей воле. ~Мы все~ идем по своей воле. Если б ты сегодня ночью во
сне дал дуба, мы бы похоронили тебя и двинулись бы дальше. Надо
думать, мы бы долго не протянули, но перемерли бы на тропе Луча.
~Теперь~ понимаешь?
	- Да. Теперь понимаю.
	- Понимаешь, значит... да, наверное, понимаешь. А вот веришь ты
мне или нет?
	"Конечно,- подумал стрелок.- Куда же еще тебе податься в столь
чуждом и странном мире, Эдди? Какое иное дело ты мог бы себе
сыскать? Крестьянин из тебя вышел бы прескверный".
	Но то было низко и несправедливо, и он это знал. Принижать
свободную волю, подменяя ее ~ка~, хуже кощунства, хуже святотатства;
это утомительно и глупо. И он сказал:
	- Да. Верю. Клянусь, верю.
	- Тогда кончай строить из себя пастуха, который идет со стадом
овец и взмахивает посохом всякий раз, как мы, безмозглые твари,
намылимся сбежать с дороги в зыбучий песок. Не таись от нас. Может,
город или поезд станет нашей могилой, так вот я хочу подохнуть, зная,
что был не просто фишкой в твоей игре.
	Щеки Роланда запылали от гнева, но стрелок никогда не умел
обманывать себя. Он злился не потому, что Эдди был неправ, а потому,
что Эдди видел его насквозь. На глазах у Роланда Эдди выбрался из
своей темницы и медленно, но верно уходил от нее все дальше и дальше
(Сюзанна тоже, ибо и она прежде была узницей), и все же сердцем
стрелок так и не принял свидетельств рассудка и здравого смысла.
Сердце его, по-видимому, и дальше желало видеть в молодых людях
иных, нежели Роланд, созданий, братьев меньших.
	Роланд тяжело вздохнул.
	- Молю о прощении, стрелок.
	Эдди кивнул.
	- Чует мое сердце, хлебнем мы скоро лиха... беды не оберешься.
Страшно до смерти. Только давай договоримся: это не твоя ~личная~
беда, это ~наша~ беда.
	- Согласен.
	- Скажи-ка, нам худо придется в городе?
	- Не знаю. Знаю только, что нам придется постараться защитить
Джейка - по словам престарелой тетушки, его возжаждут обе стороны.
Отчасти судьба наша будет зависеть от того, как скоро мы разыщем
поезд. Но куда важнее то, что случится, когда мы его найдем. Будь с
нами еще двое, я бы засунул Джейка в ходячий футляр с револьверами по
бокам. Однако поскольку взять этих двоих негде, пойдем колонной:
первым я, следом Джейк повезет Сюзанну, ты - замыкающий.
	- Роланд, риск большой? Прикинь-ка.
	- Не могу.
	- А по-моему, можешь. Ты не знаешь города, зато по прежним
временам знаешь повадку своих землячков. Больших неприятностей
ждать?
	Повернувшись на неумолчный бой барабанов, Роланд задумался.
	- Может, и не слишком. Я думаю, те вояки, что еще не перебили
друг дружку, давно состарились и пали духом. Может статься, ты
надеялся не напрасно и найдутся такие, что, подобно ~ка-тету~ из
Речной Переправы, охотно пособят прохожим людям. Может статься,
мы их не увидим вовсе - ~они~ заметят нас, заметят, что мы вооружены,
и затаятся, предоставив нам идти своей дорогой. Возможно, это пустое
умозаключение. Тогда, надеюсь, довольно будет подстрелить одного-
двух, чтобы прочие разбежались, как крысы.
	- А если они решат драться?
	Роланд угрюмо улыбнулся.
	- Тогда, Эдди, мы ~все~ вспомним лики своих отцов.
	Глаза Эдди блеснули в темноте, и Роланду опять живо вспомнился
Катберт - Катберт, который однажды сказал, что поверит в
существование призраков лишь тогда, когда "своеручно изловит за хвост
хоть одного", Катберт, с которым ему однажды случилось рассыпать
хлебные крошки под виселицей.
	- Я ответил на все твои вопросы?
	- Нет... но, думаю, на этот раз ты играл со мной в открытую.
	- Тогда доброй ночи, Эдди.
	- Доброй ночи.
	Эдди повернулся и пошел прочь. Роланд смотрел, как он уходит.
Сейчас, прислушиваясь, стрелок слышал шаги юноши - но еле-еле. Он и
сам двинулся в обратный путь, но вдруг обернулся к окутанному тьмой
Ладу.
	~"Он - то, что старуха называла "Зрелый". Она сказала, что его
возжаждут обе стороны"~.
	~"В этот раз ты не дашь мне сорваться?"~
	~"Нет. Ни сейчас, никогда"~.
	Но Роланд знал кое-что, чего никто больше не знал. Возможно,
после разговора, который только что состоялся у них с Эдди, следовало
бы поделиться этим знанием с остальными... и все же он решил
ненадолго оставить его при себе.
	На древнем языке, былой lingua franca его мира, почти все слова
вроде ~кеф~ и ~ка~ были многозначными. Однако слово ~чар~ - ~чар~
как в "Чарли Чух-Чух" - имело лишь одно значение.
	~Чар~ означало смерть.




Часть пятая
ГОРОД И МОСТ


1

	Три дня спустя они вышли к сбитому самолету.
	Утро было в самом разгаре, когда Джейк заметил его впервые -
примерно десятью милями дальше в траве что-то ярко блеснуло, словно
там лежало зеркало. Подойдя ближе, они различили у обочины Великой
Дороги нечто большое и темное.
	- Кажется, дохлая птица,- сказал Роланд.- И пребольшая.
	- Какая там птица,- возразил Эдди,- самолет. Могу поспорить, это
блестит на солнце фонарь кабины.
	Часом позже они в молчании стояли у дороги, разглядывая
древние обломки. С изодранной в клочья обшивки фюзеляжа на вновь
прибывших пренебрежительно и высокомерно взирали три жирные
вороны. Джейк запустил в них камнем, который выковырял из
брусчатки. Негодующе каркая, вороны грузно взлетели.
	При крушении одно крыло отлетело и лежало в тридцати ярдах от
самолета - похожая на трамплин для прыжков в воду тень в высокой
траве. В остальном самолет почти не пострадал. Там, где пилот врезался
головой в стекло кабины, виднелось большое ржаво-бурое пятно, от него
расходились лучи трещин.
	Чик потрусил туда, где из травы поднимались три ржавые лопасти
пропеллера, обнюхал их и спешно вернулся к Джейку.
	В кабине сидела мумия в заплатанном кожаном камзоле и
островерхом шлеме. Безгубый рот, зубы оскалены в последней
отчаянной и страшной гримасе; пальцы, когда-то толстые, как
сардельки, и превращенные временем в жалкие, обтянутые кожей кости,
мертвой хваткой вцепились в штурвал. Череп в том месте, которым
пилот врезался в стекло, провалился, и Роланд догадался: серо-зеленые
чешуйки, толстым слоем покрывающие левую половину истлевшего
лица - это все, что осталось от мозга. Голова мертвеца была
запрокинута, словно даже в миг смерти авиатор не сомневался, что
сумеет вновь подняться в небо. Из медленно наступающей на обломки
травы торчало уцелевшее крыло самолета. На нем виднелась поблекшая
эмблема: зажатая в кулаке молния.
	- Похоже, тетушка Талита ошибалась, и старый альбинос все-таки
был прав,- с благоговением сказала Сюзанна.- Это наверняка тот самый
Дэвид Квик, предводитель разбойников. Ну и громила - ты только
взгляни, Роланд! Должно быть, его пришлось натереть салом, чтобы
втиснуть в кабину!
	Роланд кивнул. Зной и время иссушили восседавшего в железной
птице человека, оставили от него лишь обтянутый пергаментной кожей
скелет, но и сейчас еще бросалось в глаза, как широки были когда-то эти
плечи и массивна изуродованная голова.
	- И благородный Перт на землю пал,- продекламировал стрелок,- и
гром сотряс окрестные пределы.
	Джейк вопросительно поглядел на него.
	- Это из старого стихотворения. Благородный Перт, великан,
отправился сразиться с тысячью мужей, но не успел он покинуть родные
места, как какой-то малыш кинул камень и угодил ему в колено.
Благородный Перт споткнулся, тяжесть доспехов увлекла его наземь, и,
падая, он свернул себе шею.
	- Напоминает притчу о Давиде и Голиафе,- сказал Джейк.
	- Он не горел,- подал голос Эдди.- Ручаюсь, у него просто
кончилось горючее, мотор сдох, и парень попытался сесть на дорогу.
Говорите, что хотите - варвар, разбойник,- но мужик он был отчаянный.
	Роланд кивнул и посмотрел на Джейка.
	- Ты как, ничего?
	- Ничего. Вот если б он все еще был... ну... скользкий, мне бы,
пожалуй, похужело.- Джейк перевел взгляд с мертвеца в самолете на
город. Лад теперь был гораздо ближе и вырисовывался отчетливее, и
хотя стали видны бесчисленные выбитые окна в домах-башнях, мальчик,
как и Эдди, не окончательно потерял надежду найти в городе помощь.-
Готов спорить, после его гибели все в городе стало... разваливаться.
	- Я думаю, ты выиграл бы спор,- сказал Роланд.
	- Знаете что? - Джейк опять внимательно разглядывал самолет.-
Может быть, те, кто построил город, строили и самолеты, но я голову
даю на отсечение, что этот самолет - из наших. В пятом классе я писал
реферат о воздушных боях и, по-моему, узнаю машину. Роланд, можно
мне взглянуть на нее поближе?
	Роланд утвердительно наклонил голову.
	- Я с тобой.
	Шурша высокой травой, все трое подошли к самолету.
	- Вот, смотри,- показал Джейк,- видишь пулемет под крылом? Это
немецкая модель с воздушным охлаждением, а самолет - "фокке-вульф",
выпущен накануне второй мировой. Точно. Так что он тут делает?
	- Пропадает прорва самолетов,- вмешался Эдди.- Взять, к примеру,
Бермудский треугольник. Понимаешь, Роланд, есть над одним из наших
четырех океанов такое нехорошее местечко. Считается, что
заколдованное. Так, может, это такая здоровущая дверь от нас к вам -
дверь, которая почти всегда открыта? - Эдди сгорбился и бездарно
изобразил Рода Серлинга: - "Пристегнуть ремни, приготовиться к
болтанке: наш самолет входит... в зону Роланда!"
	Джейк и Роланд - они теперь стояли под уцелевшим крылом
самолета - не обратили на Эдди ни малейшего внимания.
	- Подсади меня, Роланд.
	Роланд помотал головой.
	- С виду крыло крепкое, но только с виду. Эта штука пролежала
тут очень долго, Джейк. Упадешь.
	- Тогда подними меня.
	Эдди предложил:
	- Давай я, Роланд.
	Стрелок взглянул на свою покалеченную кисть, пожал плечами и
сцепил пальцы обеих рук замком.
	- Этого будет довольно. Он легкий.
	Джейк скинул ботинки и проворно взобрался в
импровизированное стремя. Чик визгливо залаял, хотя от возбуждения
или в тревоге, Роланд не сумел бы сказать.
	Мальчик, прижимаясь грудью к ржавому закрылку, смотрел
теперь прямо на изображение кулака с зажатой в нем молнией. Один
край эмблемы немного отставал от поверхности крыла. Джейк ухватился
за него и потянул. Эмблема отделилась от крыла так легко, что Джейк
неминуемо полетел бы спиной вперед в траву, если бы стоявший за ним
Эдди не поддержал его ладонью под мягкое место.
	- Так я и знал,- сказал Джейк. Под кулаком с молнией была другая
эмблема, открывшаяся теперь почти целиком,- свастика.- Просто
хотелось увидеть собственными глазами. Можешь опускать.
	И они пошли дальше, но до самого вечера, оглядываясь, всякий
раз видели над высокой травой, словно надгробный памятник
благородному Перту, неясный силуэт хвоста самолета.


2

	Вечером пришла очередь Джейка разводить костер. Когда хворост,
с точки зрения стрелка, был уложен удовлетворительно, Роланд
протянул Джейку кремень и кресало:
	- Поглядим, как ты управишься.
	Поодаль дружески обнявшись сидели Дийны. Под вечер Эдди
нашел у дороги ярко-желтый цветок и сорвал его для Сюзанны. Теперь
цветок красовался у той в волосах, и всякий раз, как Сюзанна смотрела
на Эдди, губы ее трогала едва заметная улыбка, а глаза наполнялись
светом. Подмечая это, Роланд радовался. Любовь молодых людей
углублялась, крепла. Добро! Без истинной глубины и силы их чувству
было не пережить грядущие месяцы и годы.
	Джейк высек искру, но та сверкнула и погасла в нескольких
дюймах от растопки.
	- Поднеси кремень поближе,- велел Роланд,- и держи ровно. И не
~бей~ кресалом, Джейк, ~чиркай~.
	Джейк попробовал снова. Искра полетела прямо на растопку.
Оттуда поднялась тонкая струйка дыма, но огня не было.
	- Кажется, у меня не очень-то хорошо получается.
	- Научишься. А покамест поразмысли вот над чем: чему дают
жизнь с наступлением ночи и отнимают, едва займется день?
	- Что-что?
	Роланд подвел руки Джейка поближе к холмику сухих прутьев и
щепок.
	- Сдается, этого в твоей книжице нет.
	- А, загадка! - Джейк высек новую искру. Растопка занялась, но
пламя быстро погасло.- Так ты и загадки знаешь?
	Роланд кивнул.
	- Да, и не одну. Мальчишкой я знал их добрую тысячу - они
составляли часть моих штудий.
	- Правда? Но зачем учиться отгадывать загадки?
	- Ваннэй, мой наставник, говорил: ежели какой отрок умеет
сыскать ответ на загадку, стало быть, оный отрок умом ловок и
изворотлив. По пятницам в полдень мы состязались в искусстве
отгадывать загадки, и победителя или победительницу отпускали домой
пораньше.
	- И часто тебе удавалось уйти пораньше, Роланд? - спросила
Сюзанна.
	Стрелок, не сдержав улыбки, покачал головой.
	- Я любил загадки, но никогда не был силен по части отгадок.
Ваннэй видел причину в том, что я чересчур глубоко задумываюсь. Отец
винил меня в недостатке воображения. Думаю, правы были оба... но отец
- чуть ближе к истине. Я всегда выхватывал револьвер проворней любого
из однокашников и стрелял метче, но вот похвалиться изворотливостью
ума не мог.
	Сюзанна, внимательная свидетельница того, как Роланд держался
со стариками из Речной Переправы, подумала, что стрелок
недооценивает себя, но промолчала.
	- Порой зимними вечерами в Большом зале устраивали подлинные
турниры отгадчиков. Когда состязались лишь юные, неизменно
побеждал Ален. Но коль в забаве наравне с юнцами участвовали и
взрослые, победителем всегда выходил Корт. Корту на своем веку
довелось запамятовать больше загадок, чем прочим - узнать, и когда бы
в ярмарочный день ни затеялась угадайная потеха, награду - гуся -
уносил домой он. В загадках заключена великая сила, и всякий знает
хоть одну.
	- Даже я,- хихикнул Эдди.- К примеру: зачем мертвый младенчик
перешел дорогу?
	- Фу, Эдди, как глупо,- впрочем, Сюзанна улыбалась.
	- За цыпленком, он был к нему привязан! - радостно выкрикнул
Эдди и ухмыльнулся: Джейк зашелся от смеха, развалив холмик
предназначенных на растопку щепок и прутьев.- Го-го-го! Братва, таких
приколов у меня тьма тьмущая!
	Но Роланд не смеялся. Более того, казалось, он обижен.
	- Не взыщи, Эдди, но загадка и ~впрямь~ довольно глупая.
	- О Господи, ну извини,- Эдди по-прежнему улыбался, однако в его
тоне сквозило легкое раздражение.- Все время забываю, что чувство
юмора тебе отстрелили в этом... как его... Крестовом походе детей.
	- Просто я отношусь к загадкам серьезно. Умение их отгадывать,
учили меня, указывает на здравый и практический ум.
	- Оно конечно, но трудов Шекспира и квадратных уравнений
загадками не заменишь,- возразил Эдди.- Давайте не будем увлекаться!
	Джейк задумчиво смотрел на Роланда.
	- В моей книжке сказано: загадки - самая древняя игра, в какую
люди играют до сих пор. Это значит, у нас там. А дядька, с которым я
познакомился в книжном магазине, сказал, что когда-то к загадкам
относились куда серьезнее, чем сейчас, не просто как к забавным шуткам.
Из-за них погибали.
	Роланд смотрел куда-то вдаль, в густеющую тьму.
	- Да. Однажды я был тому свидетелем.- Он вспоминал то гулянье,
когда угадайная потеха вместо вручения призового гуся завершилась
тем, что никому не известный косоглазый человек в колпаке с бубенцами
испустил дух в грязи, с кинжалом в груди. Кинжалом Корта. Убитый,
бродячий акробат и певец, попытался надуть Корта, выкрав из кармана у
судьи плоскую шкатулку, где на маленьких пластинках древесной коры
хранились ответы.
	- Ах, пгостите,- извинился Эдди.
	Сюзанна смотрела на Джейка.
	- Совсем забыла, что ты принес с собой сборник загадок. Можно
взглянуть на него?
	- Конечно. Он в ранце. Хотя ответов там нету, вырваны. Может,
потому мистер Башнер и отдал ее мне беспла...
	Его вдруг больно схватила за плечо сильная рука.
	- ~Как~ его звали? - спросил Роланд.
	- Мистер Башнер,- сказал Джейк.- Кэлвин Башнер. А я разве не
говорил?
	- Нет.- Пальцы Роланда, сдавившие плечо Джейка, медленно
разжались.- Впрочем, это имя меня не удивляет.
	Эдди тем временем открыл ранец Джейка, отыскал "Угадай-дай-
дай!" и перебросил книжку Сюзанне.
	- Знаешь,- обратился он к стрелку,- я всегда думал, прикол насчет
мертвого младенчика - первый сорт. Может, не шибко хорошего вкуса,
но то, что доктор прописал.
	- На вкус мне наплевать,- отозвался Роланд.- Твоя загадка
бессмысленна и неразрешима, а оттого глупа. Хорошую же загадку
невозможно упрекнуть ни в том, ни в другом.
	- Господи Иисусе! Ребята, вы, что ли, ~действительно~
принимаете эту мутотень всерьез?
	- Да.
	Джейк - он был занят тем, что заново складывал растопку,
размышляя над загадкой, из-за которой вспыхнул спор,- неожиданно
улыбнулся.
	- Ответ - костер. Правильно? Ему дают жизнь вечером и отнимают
утром. Если заменить "дают жизнь" на "разводят", все просто.
	- Молодец,- Роланд улыбнулся в ответ, но смотрел он на Сюзанну,
которая быстро листала тонкую потрепанную книжицу. Глядя, как
молодая женщина морщит от усердия лоб, как рассеянно поправляет
желтый цветок, едва не выскользнувший из волос, стрелок подумал:
пожалуй, только она одна и чувствует, что рваная истрепанная книжка
загадок важна ничуть не меньше, чем "Чарли Чух-Чух"... а быть может, и
больше. Он перевел взгляд с Сюзанны на Эдди и почувствовал, как вновь
пробуждается раздражение, вызванное глупой загадкой Эдди. Молодой
человек походил на Катберта и еще в одном, надо сказать, весьма
несчастливом отношении: Роланду порой хотелось трясти его до тех пор,
пока у него не пойдет носом кровь и не выпадут зубы.
	~"Полегче, стрелок, полегче!"~ - зазвучал у него в голове голос
Корта - не то чтобы откровенно насмешливый, но со смешинкой,- и
Роланд решительно смирил обуревавшие его чувства. Это оказалось тем
проще, что он припомнил: Эдди ничего не может поделать с тем, что
нет-нет да и сморозит глупость или выкинет дурацкую штуку.
Человеческую натуру - по крайней мере, отчасти - тоже вылепливало
~ка~, и Роланд отлично знал, что в природе Эдди не одно лишь глупое
сумасбродство. Всякий раз, как к стрелку закрадывалась мысль, будто
это не так, ему, чтобы рассеять заблуждение, оказывалось довольно
вспомнить ночной разговор, состоявшийся у них с Эдди у Великой
Дороги, и брошенное ему молодым человеком обвинение в том, что он-
де использует их как фишки в своей игре. Обвинение, рассердившее
стрелка... но достаточно близкое к истине, чтобы он устыдился.
	Эдди, пребывавший в блаженном неведении относительно этих
долгих раздумий, сказал:
	- Противное, зеленое, весит сто тонн и живет на дне океана - что
такое?
	- Знаем-знаем,- ответил Джейк.- Зеленый кит Моби Шмыг -
Великая Сопля.
	- Чушь,- буркнул Роланд.
	- Ну да - в том-то и хохма! - запротестовал Эдди.- Над ~приколом~
тоже иногда надо поломать голову. Понимаешь...- Он взглянул Роланду
в лицо, рассмеялся и поднял руки.- Ладно-ладно. Сдаюсь. Все равно ты и
до морковкина заговенья ни хрена бы не понял. Давай поглядим на
Джейкову чертову книжку. Я даже постараюсь отнестись к ней
серьезно... но только если сперва мы заморим червячка.
	- Стасовано,- на губах стрелка промелькнула улыбка.
	- А?
	- Уговорил.
	Джейк чиркнул кресалом по кремню. Проскочила искра, растопка
занялась. Довольный, мальчик отсел от костра и, обняв Чика за шею,
стал смотреть, как разгорается пламя. Он гордился собой. Он развел
вечерний костер... и разгадал загадку Роланда.


3

	За вечерними бурритос Джейк вдруг сказал:
	- Я тоже знаю загадку.
	- Дурацкую? - поинтересовался Роланд.
	- Не-а. Нормальную.
	- Что ж, тогда испытай меня.
	- Ладно. Ходить не умеет, бежит - не угнаться, на ложе не ведает
сна, лепечет, бормочет, но вот отозваться на оклик не может она. Что
это?
	- Хорошая загадка,- добродушно сказал Роланд,- но старая. Река.
	Джейк приуныл.
	- Тебя и правда трудно поставить в тупик.
	Роланд кинул последний кусочек буррито Чику, который с
радостью принял подачку.
	- Меня-то? Ничуть. Я - то, что Эдди зовет "слепак". Видел бы ты
Алена! Он копил загадки, как дама копит веера.
	- Роланд, старина, ты хотел сказать "слабак",- вмешался Эдди.
	- Благодарю. А ну-ка попробуйте отгадать вот это: сперва лежит,
потом подымается, сперва белое, потом красное, и чем пуще наливается,
тем больше радости женскому полу.
	Эдди оглушительно расхохотался.
	- Конец! - завопил он.- Грубо, Роланд! Но мне нравится. Полный
улет!
	Роланд отрицательно качнул головой.
	- Нет, Эдди. Хорошая загадка порой подобна словесной
головоломке; такова загадка Джейка о реке. Но подчас в ней больше от
ловких фокусов фигляра, ибо она умышленно приковывает ваше
внимание к ложной посылке.
	- Это двойная загадка,- заявил Джейк и объяснил, что узнал от
Эрона Дипно о загадке Самсона.
	- Клубника? - спросила вдруг Сюзанна и сама ответила: - Ну
конечно. Здесь то же самое, что в загадке про костер,- скрытая метафора.
Стоит понять, в чем иносказание, и загадка решена.
	- Я заметафорил секс, а спросил - она съездила мне по морде и
ушла,- печально сообщил Эдди. Никто не обратил на него внимания.
	- Если заменить "пуще" на "крупнее", а "наливается" на
"вырастает",- продолжала Сюзанна,- все очень легко. Сперва белая,
потом красная, чем крупнее вырастает, тем больше радости женскому
полу.- Она казалась довольной собой.
	Роланд кивнул.
	- Я всегда слышал, что ответ - чирей-ягода, но, несомненно,
"клубника" означает то же.
	Эдди взял "Угадай-дай-дай!" и принялся лихорадочно
перелистывать страницы.
	- А как насчет такой загадки, Роланд: какие два зверя по
отдельности не страшны, а вместе сгубят любого?
	Роланд нахмурился.
	- Еще один образчик твоей глупости? Ибо терпение мое...
	- Нет. Я же обещал отнестись к вашим угадайкам серьезно. По
крайней мере, я ~стараюсь~. Загадка из книжки, и я совершенно
случайно знаю ответ. Еще пацаном слыхал.
	Джейк, который тоже знал отгадку, подмигнул Эдди. Эдди
подмигнул в ответ и с изумлением увидел, что Чик тоже пытается
подмигнуть. Однако у косолапа неизменно закрывались оба глаза, и в
конце концов зверек сдался.
	Роланд и Сюзанна тем временем ломали голову над вопросом.
	- Два зверя,- промолвил Роланд.- По отдельности не страшны... а
вместе сгубят любого... хм...
	- Хм,- тотчас повторил Чик, превосходно копируя задумчивость в
голосе Роланда. Эдди опять подмигнул Джейку. Тот прикрыл рот рукой,
чтобы скрыть улыбку.
	- Услужливость и глупость? - наконец спросил Роланд.
	- Не-а.
	- Шакалы,- вдруг решительно объявила Сюзанна.- Поодиночке
они трусливые, а вместе кого хочешь сожрут.
	- Не-а! - Эдди ухмылялся во весь рот. Джейк внезапно поразился,
до чего далеко и стрелок, и Сюзанна ушли от верного ответа. Вот оно,
волшебство, думал мальчик, волшебство в действии; притом - ничего из
ряда вон выходящего, ни ковров-самолетов, ни слонов, исчезающих на
глазах у восхищенной публики, но волшебство. Их немудреная забава -
загадки у вечернего костра - вдруг увиделась совершенно по-новому. Они
будто в жмурки играли, только повязка на глазах была из слов.
	- Сдаюсь,- уступила Сюзанна.
	- И впрямь,- поддержал ее Роланд.- Растолкуй, коли знаешь.
	- Ответ - мышь и як. По отдельности мышь и як не страшны, а
вместе - мышь-як - сгубят любого. Дошло? - Поглядев на Роланда, чье
лицо медленно озарялось пониманием, Эдди с легкой тревогой спросил:
- Неужели плохая загадка? Честно, Роланд, я старался!
	- Загадка вовсе недурна. Напротив, она хороша! Корту,
несомненно, не составило бы труда разгадать ее, и Алену, верно, тоже...
Но хитро, хитро. Что до меня, я вновь совершил ту ошибку, какая вечно
преследовала меня в классной комнате: усложнил загадку противу
действительного - и попал пальцем в небо.
	- Похоже, в этом и впрямь что-то есть, а? - задумчиво проговорил
Эдди. Роланд кивнул, но Эдди не увидел - он смотрел в костер, где в
самом сердце огня среди углей распускались и увядали тысячи роз.
	Роланд сказал:
	- Еще одна загадка, и на боковую. Однако с нынешней ночи мы
станем выставлять караульщика. Первая стража твоя, Эдди, вторая
Сюзанны. Моя последняя.
	- А как же я? - спросил Джейк.
	- Быть может, впоследствии придет и твой черед. А покамест тебе
важнее сон.
	- Ты действительно считаешь, что дежурство необходимо? -
спросила Сюзанна.
	- Не знаю, и это - лучший резон поступить, как я сказал. Джейк,
выбери-ка нам загадку из своей книжицы.
	Эдди протянул Джейку "Угадай-дай-дай!". Пролистав больше
половины книжки, мальчик остановился.
	- Во! Голову сломаешь!
	- Давай послушаем,- сказал Эдди.- Если мне задачка окажется не
по зубам, Сьюзи ее в два счета расщелкает. Все ярмарки страны нас
знают: "Эдди Дийн и дама его сердца Мисс Отгадай".
	- Что, остроумие одолело? - поморщилась Сюзанна.- Поглядим,
голубчик, как ты будешь острить, посидев у дороги часиков этак до
двенадцати.
	Джейк прочел:
	- По сути ничто, но имеет названье; повсюду за вами проникнет,
незвано. Бывает коротким и длинным бывает, порою растет, а порой
убывает. Игру затеваешь, беседу ведешь - оно тут как тут: оглядись и
найдешь. Простишься с ним вечером, ан поутру найдешь у порога, в
мороз и в жару.
	Загадку обсуждали битых четверть часа, но никто не отважился
даже предположить, каков может быть ответ.
	- Может, разгадка придет к кому-нибудь из нас во сне,- обнадежил
Джейк.- Я так отгадал загадку про реку.
	- Грош цена твоей книжонке - ответы-то вырваны,- Эдди встал и
завернулся в кожаное одеяло, как в плащ.
	- Ну... книжка и правда дешевая. Мистер Башнер отдал мне ее
даром.
	- Что мне выглядывать, Роланд? - спросил Эдди.
	Роланд - он уже укладывался - пожал плечами.
	- Захочешь спать, разбуди меня,- сказала Сюзанна.
	- Будь спок.


4

	Вдоль дороги тянулась заросшая травой канава. Эдди уселся на
другой ее стороне, кутаясь в одеяло. Этой ночью звездное небо затянула
редкая пелена рваных облаков. Дул сильный западный ветер; подставив
ему лицо, Эдди явственно различил звериный запах - ныне этими
равнинами владели буйволы, и ветер нес крепкий дух жаркой шерсти и
свежего навоза. За последние несколько месяцев к Эдди вернулась
изумительная острота восприятия - небывалая, потрясающая и в минуты,
подобные этой, жутковатая.
	Он уловил далекое, едва слышное мычание буйволенка.
	Эдди повернулся в сторону города, и вскоре ему начало казаться,
что он, пожалуй, видит там далекие искры света - "лехтрические свечки"
из рассказа близнецов,- однако молодой человек отлично понимал, что,
возможно, лишь принимает желаемое за действительное.
	"Ты, мил человек, за тридевять земель от Сорок второй улицы, у
черта на куличках. Надежда - великое дело, кто бы что ни говорил, но,
витая в облаках, не забывай: Сорок вторая улица далеко. Впереди не
Нью-Йорк, как бы сильно тебе того ни хотелось. Там Лад, Ладом он и
останется, каков он ни есть. Держи это в голове, и, может быть, выйдешь
сухим из воды".
	Время дежурства он коротал в попытках разгадать последнюю за
вечер загадку. После нагоняя, полученного от Роланда за шутку про
мертвого младенца, Эдди грызло недовольство, к которому
примешивалось раздражение. Он с удовольствием начал бы утро с того,
что выдал бы хороший ответ. Конечно, по книжке ~ничего~ нельзя
проверить, но Эдди полагал, что, если загадка хороша, удачный ответ
очевиден.
	~Бывает коротким и длинным бывает~. Эдди подумал: вот он,
ключ, все прочее, по-видимому, попросту должно сбивать с толку.
~Что~ бывает иногда короткое, а иногда длинное? Штаны? Нет. Штаны,
конечно, попадаются всякие, и короткие, и длинные, но Эдди никогда не
слыхивал, чтобы штаны росли. Сказки? Как и штаны, сказки подходили
тютелька в тютельку - но только в одном отношении. Иногда и
короткими, и длинными бывали ~пьянки~...
	- Обед,- пробормотал Эдди себе под нос, и на миг ему почудилось,
будто он наткнулся на разгадку: и оба прилагательных, и оба глагола
идеально увязывались с существительным. Обед мог быть коротким
(гамбургер или тунцовый паштет в закусочной) и длинным (по полной
программе в ресторане), обед мог расти (если заказать добавку) и, само
собой, убывать. Вот только ни обеды из нескольких блюд, ни тунцовый
паштет не "найдешь у порога в мороз и в жару".
	На Эдди нахлынуло разочарование, и он невольно улыбнулся себе
- надо же, так раззадориться из-за безобидной игры в слова, взятой из
детской книжки! Тем не менее он обнаружил, что теперь ему чуть легче
поверить, будто из-за загадок люди и впрямь могли убивать друг друга...
если ставки были достаточно высоки и имело место мошенничество.
	"Ну, хватит дурью маяться. Занимаешься именно тем, про что
говорил Роланд: тычешь пальцем в небо".
	И все же, о чем еще ему было думать?
	Тут в городе снова забили барабаны, и у Эдди появился новый
предмет для размышлений. Никакого постепенного нарастания звука не
было - сию минуту царила тишина, а в следующий миг гремело во всю
мочь, словно кто-то где-то повернул тумблер. Эдди подошел к краю
дороги, повернулся лицом к городу и стал слушать. Несколько
мгновений спустя он огляделся - не разбудили ли барабаны остальных,-
но он по-прежнему был один. Эдди опять повернулся в сторону Лада и
приложил ладони к ушам, чтобы лучше слышать:
	~Бум... ба-бум... ба-бум-бумбум-бум.~
	~Бум... ба-бум... ба-бум-бумбум-бум.~
	Эдди все больше убеждался: он не ошибся относительно того, что
это такое. По крайней мере, ~эту~ загадку он разгадал.
	~Бум... ба-бум... ба-бум-бумбум-бум.~
	Подумать только: он стоит у пустынной заброшенной дороги в
мире, который едва ли не полностью обезлюдел; стоит приблизительно в
ста семидесяти милях от города, воздвигнутого легендарной погибшей
цивилизацией,- и слушает рок-н-ролл, партию ударных!.. Безумие - но
большее ли безумие, чем светофор, со звоном выбрасывающий ржавый
зеленый флажок с надписью "ИДИТЕ"? Или чем их неожиданная
находка, обломки немецкого самолета тридцатых годов выпуска?
	Эдди шепотом запел слова зизитоповской песни:
	- Этой липкой дряни тебе
	Надо ровно столько, чтоб шов на джинсе,
	На клевой джинсе не разъехался вдрызг;
	Я говорю - да-да...
	Слова безупречно ложились на ритм. У Эдди не осталось
сомнений: над Межземельем гремела партия ударных из "Ширинки на
липучке".
	Вскоре барабаны смолкли, так же внезапно, как загрохотали;
только ветер шумел в тишине да еле слышно плескалась вдалеке река
Сенд, на ложе не ведая сна.


5

	Следующие четыре дня были небогаты событиями. Путники
провели их в дороге. Они смотрели, как увеличиваются в размерах и все
четче проступают на горизонте город и мост, делали привалы, ели,
загадывали загадки, по очереди дежурили (Джейк донял Роланда, и тот
разрешил ему нести короткую двухчасовую вахту перед самым
рассветом), спали. Единственным примечательным эпизодом был
инцидент с пчелами.
	На третий день после того, как они нашли сбитый самолет, около
полудня они услышали непонятное жужжание. Оно нарастало, пока не
поглотило все прочие дневные звуки. В конце концов Роланд
остановился. "Там",- сказал он и ткнул пальцем в сторону эвкалиптовой
рощи.
	- Похоже на пчел,- заметила Сюзанна.
	Блекло-голубые глаза Роланда заблестели.
	- Пожалуй, нынче вечером у нас будет скромный десерт.
	- Не знаю, как и сказать тебе, Роланд,- сокрушенно промолвил
Эдди.- Видишь ли, я терпеть не могу, когда меня кусают.
	- Кто ж это любит,- согласился Роланд.- Но день безветренный, и,
пожалуй, нам удастся окурить их и стянуть у сонных соты, не спалив
заодно полмира. Давайте поглядим.
	И стрелок понес Сюзанну, жаждавшую приключений не меньше
его самого, к роще. Эдди с Джейком нехотя поплелись следом, а Чик,
заключив, по-видимому, что благоразумие и осмотрительность
составляют лучшую часть доблести, остался сидеть у Великой Дороги,
по-собачьи шумно дыша и провожая людей внимательным взглядом.
	На краю рощи Роланд остановился.
	- Оставайтесь где вы есть,- негромко велел он Эдди и Джейку.- Мы
сейчас поглядим, что к чему. Коли все ладно, я дам вам знак подойти.- С
Сюзанной на руках он углубился в пеструю тень эвкалиптов. Эдди и
Джейк смотрели им вслед с солнцепека.
	Прохладный сумрак рощи наполняло монотонное, нагоняющее
сон гудение пчел.
	- Что-то их тут многовато,- пробормотал Роланд.- Лето на исходе,
им бы надобно трудиться, а не толочься возле гнезда. Я не...
	Он осекся, заметив улей, который опухолью выпирал из дупла
дерева, росшего посреди поляны.
	- Что с ними? - с ужасом прошептала Сюзанна.- Роланд, ~что~ с
ними?
	У самой ее головы прожужжала пчела - жирная и вялая, как
слепень в октябре. Сюзанна испуганно отпрянула.
	Роланд махнул Эдди и Джейку: идите сюда. Они подошли и стали
молча глядеть на пчелиное гнездо. Ячейки сот представляли собой не
правильные шестиугольники, а расположенные в беспорядке лунки
всевозможных форм и размеров; сам улей казался странно оплывшим,
словно опаленным паяльной лампой. По нему сонно и неуклюже
ползали белые как снег пчелы.
	- Вечерний мед отменяется,- сказал Роланд.- Добытое нами из этих
сот, может, и было бы сладко, но неминуемо отравило бы нас - это так же
верно, как то, что на смену дню приходит ночь.
	Мимо головы Джейка тяжело прогудела фантастическая белая
пчела. Мальчик шарахнулся в сторону, лицо его выразило отвращение.
	- Что с ними? - спросил Эдди.- Что сделало их такими, Роланд?
	- То же, что опустошило весь этот край; то, из-за чего многие
бизоны и по сей день приходят в мир уродами, неспособными зачинать
себе подобных. Древняя Брань, Большой Пожар, Бедствие, Великая
Порча - я слышал множество названий. Что бы то ни было, с него пошли
все наши беды, а случилось сие в незапамятные времена, за тысячу лет до
того, как появились на свет прапрадеды стариков из Речной Переправы.
Время шло, и вещественные проявления этой напасти - двухголовые
бизоны, белые пчелы и прочее - сходили на нет. Тому свидетель я сам.
Иные перемены, куда более значительные и глубокие, хоть подметить их
труднее, происходят и по сей день.
	Они смотрели, как белые пчелы, оцепенелые и почти совершенно
беспомощные, ползают по гнезду. Некоторые, по-видимому, пытались
работать, большинство просто блуждало без цели, натыкаясь на товарок
и неуклюже перебираясь друг через друга. Это неожиданно воскресило в
памяти Эдди сюжет из давнишнего выпуска теленовостей: толпа
уцелевших после взрыва на газопроводе, сровнявшего с землей целый
квартал в каком-то калифорнийском городке, покидает опасную зону.
Пчелы напомнили ему тех впавших в полубессознательное состояние
контуженных людей.
	- У вас была ядерная война, да? - спросил - почти обвинил - Эдди.-
Великие Пращуры, которых ты так любишь поминать, к чертям
собачьим взорвали свои великие празадницы?
	- Я ~не знаю~, что произошло. Никто не знает. Архивы тех времен
погибли, а те немногочисленные истории, что и поныне передаются из
уст в уста, запутанны и противоречивы.
	- Пойдемте отсюда,- дрожащим голосом попросил Джейк.-
Смотреть тошно.
	- Я за, родненький,- откликнулась Сюзанна.
	И они оставили пчел доживать бессмысленную исковерканную
жизнь в роще древних деревьев и меда в тот вечер не ели.


6

	Наутро Эдди спросил:
	- Когда же ты расскажешь нам, что ~знаешь?~
	День выдался ясный, с чистым синим небом, но холодный;
подступала осень - первая осень Эдди, Сюзанны и Джейка в этом мире.
	Роланд взглянул на него:
	- Ты о чем?
	- Хочется услышать твою историю полностью, от начала до конца.
Как ты рос в Галааде и отчего нормальная жизнь здесь кончилась. Я
хочу знать, откуда ты узнал о Темной Башне, а главное - на кой ляд ты
ринулся ее искать. А еще мне интересно знать про твою первую команду
и что стало с твоими друзьями.
	Роланд снял шляпу, рукавом отер пот со лба и водворил шляпу на
место.
	- Пожалуй, ты вправе знать все это и узнаешь - но не сейчас.
История эта очень длинная. Я никогда не думал, что мне когда-нибудь
придется рассказывать ее. И расскажу я ее лишь раз.
	- Когда? - не отставал Эдди.
	- В свое время,- ответил Роланд, чем им и пришлось
удовольствоваться.


7

	Роланд проснулся за миг до того, как Джейк затряс его. Он сел и
огляделся, но Эдди с Сюзанной еще крепко спали, и в первом бледном
свете утра стрелок не заметил ничего подозрительного.
	- Что такое? - понизив голос, спросил он Джейка.
	- Не знаю. Может быть, сражение. Идем, послушаешь.
	Роланд откинул одеяло и следом за Джейком пошел к дороге. По
его расчетам, до места, где Сенд подступал к городу, оставалось всего
три дня пути; на горизонте теперь господствовал мост, построенный
точно вдоль русла Луча. Никогда еще так не бросался в глаза его
несомненный крен, вдобавок стрелок разглядел по меньшей мере
дюжину зияющих пустот там, где перенапрягшиеся тросы лопнули,
точно струны арфы.
	Они с Джейком повернулись в сторону города, и предрассветный
ветер ударил им прямо в лицо, принес шум - слабый, но отчетливый.
	- ~Сражение~? - спросил Джейк.
	Роланд кивнул и приложил палец к губам.
	Он расслышал далекие крики, лязг, грохот, словно рушилось что-
то громадное, и, разумеется, барабаны. Снова послышался грохот, более
мелодичный: звон бьющегося стекла.
	- Ни фига себе,- прошептал Джейк, подвигаясь поближе к стрелку.
	Потом до них донеслись звуки, которые Роланд надеялся не
услышать: сухой трескучий речитатив перестрелки и следом -
оглушительный гулкий удар, без сомнения, взрыв. По степи в их сторону,
как шар в кегельбане, прокатился гром. Затем крики, глухие стуки и
звуки погрома быстро потонули в барабанном бое, а когда через
несколько минут со своей обычной тревожной внезапностью смолкли и
барабаны, город вновь объяла тишина. Но теперь эта тишина была
неприятно выжидательной.
	Роланд обнял Джейка за плечи:
	- Еще не поздно обойти город.
	Джейк взглянул исподлобья:
	- Нельзя.
	- Из-за поезда?
	Джейк кивнул и проговорил нараспев:
	- Блейн - мучитель, ваша честь, но на поезд ~нужно~ сесть. И
сделать это мы можем только в городе.
	Роланд задумчиво смотрел на мальчика.
	- Отчего ты сказал ~"нужно"~? Это ~ка~? Джейк, ты должен
понять, что еще очень мало знаешь о ~ка~. Подобные вещи человек
постигает всю свою жизнь.
	- ~Ка~ это или не ~ка~, но я точно знаю, что соваться в
бесплодные земли без защиты, это значит, без Блейна, нам нельзя. Без
Блейна мы погибнем, как погибнут зимой пчелы, которых мы видели.
Нам обязательно нужна защита. Бесплодные земли - гиблое место.
	- Да откуда ты все это знаешь?
	- ~Не знаю!~ - почти сердито ответил Джейк.- ~Знаю~, и все!
	- Ну ладно, ладно,- мягко сказал Роланд. Он опять посмотрел в
сторону Лада.- Но нам придется вести себя дьявольски осторожно. К
несчастью, у них еще не вышел порох. А где порох, там может сыскаться
и что-нибудь помощнее. Навряд ли они знают, как употребить оное "что-
нибудь" в дело, но это лишь увеличивает опасность. Они могут
взволноваться и взорвать нас ко всем чертям.
	- Тям,- эхом откликнулся позади серьезный голосок. Они
огляделись и увидели Чика - косолап сидел у обочины дороги и
внимательно смотрел на них.


8

	В тот же день они вышли к слиянию дороги, по которой шагали, с
новой, западной. За развилкой Великая Дорога - теперь заметно
раздавшаяся и поделенная надвое осевой из темного отполированного
камня - пошла под уклон, по обочинам поднялись полуразрушенные
бетонные стены, и у путников возникло такое чувство, будто их заперли
в ловушке. Там, где за проломом в бетонной ограде виднелась
утешительная панорама открытой местности, путники сделали привал и
перекусили, легко и несытно.
	- Как по-твоему, зачем они спустили дорогу вниз, Эдди? - спросил
Джейк.- Ведь ее нарочно построили именно ~так~, правда?
	Поглядев сквозь брешь в бетоне на бескрайнюю ровную степь,
Эдди кивнул.
	- Ну так зачем?
	- Без понятия, старик.- Но Эдди подумал, что знает зачем. Он
взглянул на Роланда и догадался: знает и стрелок. Дорогу, ведущую к
мосту, заглубили в землю в оборонных целях. Командование частями,
размещенными наверху бетонных откосов, осуществлялось из двух
тщательно оборудованных редутов. Если защитникам города не
нравились те, кто приближался к Ладу по Великой Дороге, они могли
обрушить на незваных гостей ураган смерти.
	- ~Точно~ не знаешь? - не отставал Джейк.
	Эдди улыбнулся мальчику и постарался прогнать навязчивую
мысль о том, что в эту самую минуту какой-нибудь псих наверху
готовится скатить на них по крошащемуся бетонному откосу
здоровенную ржавую бомбу.
	- Понятия не имею,- ответил он.
	Сюзанна с отвращением фыркнула:
	- Черт бы побрал эту дорогу, Роланд! Я надеялась, со сбруей
покончено, но ничего не попишешь, доставай.
	Стрелок кивнул и молча стал рыться в кошеле.
	По мере того, как в Великую Дорогу, точно притоки в большую
реку, одна за другой вливались дороги поменьше, состояние ее
ухудшалось. Когда путники приблизились к мосту, брусчатку сменило
покрытие, которое Роланд посчитал утоптанной в камень землей, а
остальные вспомнили кто асфальт, кто гудрон. Эта часть дороги
сохранилась хуже, чем та, что была вымощена булыжником:
определенный урон нанесли годы, остальное довершили бесчисленные
кони и повозки, проехавшие здесь со времени последнего ремонта.
Истерзанная копытами и колесами поверхность превратилась в коварное
бугристое месиво. Даже идти по ней было бы непросто; мысль о том,
чтобы везти по этому крошеву инвалидное кресло Сюзанны, вызывала
смех.
	Окаймлявшие дорогу бетонные валы неуклонно набирали
крутизну; теперь вдоль их гребней зачернели на фоне неба стройные
остроконечные силуэты. Роланду почудились в них наконечники стрел -
огромные, изготовленные племенем великанов. Его товарищам
вспомнились ракеты и боеголовки. Сюзанна подумала о "Редстоунах",
запускаемых с мыса Канаверал, Эдди - о размещенных по всей Европе
ЗУРах, приспособленных для запуска с тягачей, Джейк - о спрятанных в
железобетонных шахтах под канзасскими степями и необитаемыми
горами Невады МБРах, запрограммированных на нанесение ответного
удара по Китаю или СССР в случае ядерного армагеддона. И все четверо
испытали такое чувство, будто вступили в мрачную и горестную обитель
теней или в край, томящийся под гнетом старинного, но по-прежнему
могущественного проклятия.
	Спустя несколько часов после того, как они вошли в эту зону
(Джейк окрестил ее "Железная перчатка"), бетонное ограждение
закончилось там, где нитями паутины сходилось с полдюжины
подъездных путей и где, к общему облегчению (хотя вслух никто в этом
не признался), вновь начинался простор. Над перекрестком висел
светофор, на этот раз более привычной для Эдди, Сюзанны и Джейка
конструкции: на четырех его гранях помещались останки давным-давно
разбитых круглых выпуклых стекол.
	- В старину эта дорога наверняка считалась восьмым чудом света,-
проронила Сюзанна.- А посмотрите на нее теперь. Настоящее минное
поле.
	- Старые пути-дорожки порой самые лучшие,- возразил Роланд.
	Эдди показывал на запад:
	- Глядите!
	Теперь, когда высокие бетонные барьеры не загораживали обзор,
путники увидели именно то, что старый Сай расписывал им за чашкой
горького кофею в Речной Переправе. "Стоит там высокая истукада из
рукотворного камня, каким Великие Пращуры мостили мостовые да
тротуары, а по ей проложен единый полоз подколесный". Железная
дорога тонкой прямой линией стремительно летела с запада прямо на
них и, перемахнув Сенд, по узкой золотистой эстакаде вплывала в город.
Простая, элегантная конструкция, единственная из всего, что до сих пор
видели путники, не тронутая ржавчиной - но при этом сильно
поврежденная. На полпути через реку большой участок эстакады
обвалился в стремительно несущийся внизу поток. Остались два
длинных выступа, нацеленные друг на друга, как обвиняющие персты.
Под провалом из воды торчало что-то продолговатое, обтекаемое,
напоминающее металлическую электронную трубку. Когда-то она была
ярко-синяя, но теперь краска едва проступала под чешуйками ржавчины,
захватывавшими все большее пространство. С такого расстояния
"трубка" казалась крошечной.
	- Вот вам и Блейн,- вздохнул Эдди.- Неудивительно, что старики
перестали его слышать. Ехал он себе через реку, ехал, вдруг бац! - опоры
не выдержали, и старина Блейн кувырнулся в воду. Должно быть, он в
это время сбавлял ход, не то его унесло бы прямо на тот берег, и мы
увидели бы только большущую яму вроде воронки от бомбы. М-да,
грандиозная была штука, покуда бегала.
	- Мерси говорила, был и другой поезд,- напомнила Сюзанна.
	- Да. А еще она сказала, что не слыхала его лет семь или восемь, а
тетушка Талита поправила: да пожалуй что все десять. Как ты думаешь,
Джейк... Джейк? Джейк! Джейк, я Земля, я Земля, прием...
	Джейк, который напряженно всматривался в останки поезда в
реке, только пожал плечами.
	- Ну что бы мы без тебя делали, Джейк! - сказал Эдди.- Всегда
внесешь ценный вклад в общее дело - вот за что я тебя люблю! Вот за что
мы ~все~ тебя любим.
	Джейк будто не слышал. Он знал, что видит, и это не был Блейн.
Из воды поднимались обломки синего моно. Блейн в его сне был
тусклого приторно-розового цвета жвачки, какую получаешь в придачу к
обменным купонам с портретами бейсболистов.
	Меж тем Роланд закрепил на груди лямки Сюзанниной подвески.
	- Эдди, подсади-ка свою хозяйку в эту штуковину. Пришла пора
пойти и посмотреть на все самим.
	Джейк перестал глазеть на останки поезда в реке и теперь боязливо
смотрел на мост, темневший впереди. Джейку чудилось далекий,
призрачный звон - шум ветра, резвящегося в источенных ржавчиной
стальных тросах, соединявших протянутые поверху кабели с бетонным
настилом.
	- Думаешь, переходить будет не опасно? - спросил Джейк стрелка.
	- Завтра узнаем,- ответил Роланд.


9

	Наутро возглавляемый Роландом отряд путешественников стоял у
начала длинного ржавого моста. Все взгляды были устремлены за реку,
на Лад. Грезы Эдди о старых мудрых эльфах, сохранивших в
исправности некие неведомые техсредства, которыми могли бы
воспользоваться странники, таяли. Теперь, когда до Лада было рукой
подать, он разглядел проплешины в городском пейзаже там, где целые
кварталы были, по-видимому, то ли сожжены, то ли взорваны.
Очертания города на фоне неба напомнили Эдди больную челюсть, из
которой выпало уже немало зубов.
	Правда, многие постройки еще стояли, но от них веяло мрачным
запустением, которое наполнило сердце Эдди несвойственным тому
унынием, а мост, отделявший путников от этого разрушенного бетонно-
стального лабиринта, казался каким угодно, только не прочным и
вечным. Вертикальные тросы на левой его стороне провисали; те, что
уцелели на правой, буквально стонали от напряжения. Настил был из
полых бетонных коробов с трапециевидными верхними гранями. Кое-где
трапеции вспучились и лопнули, выставив на всеобщее обозрение черное
пустое нутро, кое-где перекосились, одной стороной уйдя вниз. Эти
последние в большинстве своем только растрескались, но попадались и
сильно разрушенные, в зиявшие там провалы можно было бы сбросить
грузовик - большой грузовик. В тех местах, где разлетелись не только
верхние грани, но и дно коробов, внизу проглядывали грязный илистый
берег и серо-зеленый Сенд. Расстояние от настила до воды под серединой
моста Эдди оценил в триста футов - и, вероятно, оценил скромно.
	Эдди пригляделся к огромным бетонным кессонам, к которым
крепились главные кабели, и ему показалось, будто один из них, на
правой стороне моста, частично вышел из настила. Он предпочел
умолчать об этом обстоятельстве - довольно было и того, что мост
медленно, но ощутимо раскачивался. При одном взгляде на него у Эдди
начинался приступ морской болезни.
	- Ну? - спросил он Роланда.- Что скажешь?
	Роланд показал на правую сторону моста. Там шла накрененная
пешеходная дорожка около пяти футов шириной. Проложенная поверх
ряда сравнительно небольших бетонных коробов, она по существу
представляла собой самостоятельный мостик. Эту обособленную часть
настила, по-видимому, поддерживал снизу трос - или, возможно,
толстый стальной прут,- скрепленный с главными опорами огромными
скобами. С жадным интересом человека, который вскоре, быть может,
вверит изучаемому объекту свою жизнь, Эдди пристально осмотрел
ближайшую. Скоба казалась ржавой, но невредимой. В металл были
впечатаны слова: "Литейная Ла-Мерк". Эдди с замиранием сердца
осознал, что уже не понимает, на каком языке сделана надпись - на
английском или Высоким Слогом.
	- Думаю, там можно пройти,- сказал Роланд.- Там только одно
скверное место - вон, видишь?
	- Да. Трудно было бы не заметить!
	Возможно, мост (длиной никак не меньше трех четвертей мили) и
впрямь тысячу с лишним лет не знал должного ухода, но Роланд
полагал, что подлинное разрушение продолжалось лишь последние
полвека. Тросы постепенно лопались, и чем меньше их оставалось на
правой стороне, тем больше мост накренялся влево. Сильнее всего
перекорежило середину моста - участок между двумя
четырехсотфутовыми вышками. Там, где в бетоне возникало
максимальное напряжение, поперек настила зияла похожая на глаз щель.
Разлом в пешеходной дорожке был не столь велик, но и оттуда в Сенд
вывалились по меньшей мере две соседних коробчатых секции, оставив
брешь шириной добрых двадцать, а то и тридцать футов. На месте
выпавших бетонных коробов явственно виднелась опора - ржавый
стальной то ли прут, то ли кабель. Перебраться через дыру можно было
только по нему.
	- Пожалуй, перейти можно,- Роланд хладнокровно показал в
сторону пешеходной дорожки.- Провал осложняет дело, но поручень
сохранился, а значит, будет за что держаться.
	Эдди кивнул, чувствуя, как сильно и тяжело колотится сердце.
Обнажившаяся опора под дорожкой напоминала большую трубу из
сварной стали и наверху имела, вероятно, приблизительно четыре фута в
поперечнике. Эдди отчетливо представил себе, как им придется идти:
осторожно, бочком, под ногами - широкая, чуть выпуклая поверхность,
руки судорожно цепляются за перила, а мост медленно покачивается, как
корабль на легкой зыби.
	- Е-мое,- вырвалось у него. Он хотел сплюнуть, но во рту
пересохло.- Ты уверен, Роланд?
	- Иного пути я не вижу.- Роланд показал вниз по течению реки, и
Эдди увидел второй мост, давно рухнувший в Сенд,- полузатопленное
беспорядочное нагромождение ржавого, старого как мир металла.
	- Джейк, ты? - спросила Сюзанна.
	- Запросто,- тотчас откликнулся мальчик. Как ни странно, он
улыбался.
	- Ненавижу тебя, пацан,- сказал Эдди.
	Роланд смотрел на Эдди с легким беспокойством.
	- Коли ты думаешь, что тебе не сдюжить, признайся сейчас. Не
хватало еще, чтоб ты застрял на полдороги.
	Эдди долго смотрел на покривившийся мост, потом кивнул:
	- Пожалуй, я справлюсь. Никогда не любил высоту, ну да ничего,
как-нибудь.
	- Добро.- Роланд обвел глазами своих спутников.- Быстрей начнем,
быстрей закончим. Я пойду первым, с Сюзанной. За нами Джейк.
Последним - Эдди. Управишься с креслом?
	- Запросто,- легкомысленно брякнул тот.
	- Тогда пошли.


10

	Едва Эдди ступил на пешеходную дорожку, как пустоты его тела,
словно холодная вода, затопил страх, и молодого человека одолели
сомнения: уж не совершил ли он чрезвычайно опасную ошибку? С
твердой земли казалось, мост покачивается еле-еле, но стоило очутиться
на нем, и Эдди тотчас почувствовал, что стоит на маятнике самых
больших в мире часов. Движение было очень медленным, но
постоянным, а амплитуда колебаний намного превосходила ожидания.
Поверхность пешеходной дорожки, наклоненная минимум на десять
градусов влево, изобиловала трещинами. Под ногами хрустели рыхлые
горки бетонной пыли, и слышался постоянный басистый скрип - это
терлись друг о друга коробчатые сегменты. Темнеющий на фоне неба
город за мостом неспешно кренился то вправо, то влево, как
нарисованный горизонт в самой медленной на свете видеоигре.
	Над головой в туго натянутых тросах ровно гудел ветер. Под
ногами земля круто обрывалась к топкому северо-западному берегу реки.
Эдди был в тридцати футах над землей... потом в шестидесяти... потом в
ста десяти. Вскоре он окажется над водой. При каждом шаге его било по
ноге инвалидное кресло.
	Что-то пушистое протиснулось у него между ступнями, и Эдди, с
трудом сдержав крик, судорожно вцепился свободной рукой в ржавый
поручень. Мимо рысцой протрусил Чик; на миг косолап поднял
мордочку и коротко взглянул на Эдди, словно хотел сказать: "Прошу
прощения, позвольте пройти".
	- Придурок хвостатый,- процедил Эдди сквозь стиснутые зубы.
	Вдруг выяснилось, что, хотя смотреть вниз ему неприятно, еще
большее отвращение у него вызывают тросы, которым пока удавалось
удерживать мост на весу, соединяя настил с протянутыми поверху
кабелями. Тросы покрывала сплошная корка ржавчины, и, куда ни
глянь, почти из каждого торчали клубки отслоившихся металлических
волокон - клубки, похожие на клочья металлической ваты. От своего
дяди Реджа, маляра, которому довелось поработать и на мосту Джорджа
Вашингтона, и на мосту Трайборо, Эдди знал, что тросы и кабели
наверху свиты из тысяч стальных нитей. Здесь, на мосту через Сенд, эта
туго скрученная пряжа постепенно теряла упругость, тросы в буквальном
смысле слова раскручивались, и металлические нити лопались, прядь за
вплетенной в канат прядью.
	~"Если уж он продержался до сих пор, он может продержаться и
чуть дольше. Думаешь, эта хреновина возьмет и рухнет в реку только
потому, что ты идешь по ней? Много о себе воображаешь!"~
	Однако это не успокоило Эдди. Насколько ему было известно, они,
возможно, первыми за ~многие десятилетия~ пытались перебраться на
другой берег по мосту. В конце концов, ~когда-нибудь~ мост
непременно должен был рухнуть, и судя по всему, ждать оставалось
недолго. Их общий вес мог оказаться той пресловутой соломинкой, что
ломает спину верблюду.
	Мокасин Эдди поддел обломок бетона, и молодой человек,
внезапно ослабев до тошноты, но не в силах оторваться, стал смотреть,
как тот, переворачиваясь на лету, падает вниз - вниз - вниз. Обломок
вошел в реку с тихим, ~очень~ тихим всплеском. Налетел порыв свежего
ветра, рубашка Эдди прилипла к взмокшему телу. Мост застонал и
качнулся. Эдди попытался оторвать ладони от поручня, но они словно
намертво пристыли к помятому металлу.
	Он на мгновение закрыл глаза. "Ты не будешь стоять столбом. ~Не
будешь~. Я... я запрещаю. Если тебе непременно нужно на что-нибудь
пялиться, пусть это будет долговязый урод". Эдди открыл глаза, уперся
взглядом в стрелка, заставил себя разжать руки и двинулся вперед.


11

	На краю провала Роланд оглянулся. Джейк был в пяти футах
позади него. По пятам за мальчиком, приседая и вытянув вперед шею,
шел Чик. Над рекой ветер задувал гораздо сильнее, и Роланду видно
было, как он ерошит шелковистую шерсть косолапа. Эдди отставал от
Джейка примерно на двадцать пять футов. С каменным от напряжения
лицом он угрюмо плелся вперед со сложенным креслом Сюзанны в левой
руке. Правая рука отчаянно цеплялась за поручень.
	- Сюзанна?
	- Да,- немедленно откликнулась та.- Все нормально, давай.
	- Джейк?
	Джейк поднял на Роланда глаза. Он усмехался, и стрелок понял: с
мальчиком проблем не будет. Пришел его звездный час. Волосы Джейка
развевались на ветру, открывая красиво вылепленный лоб, глаза
сверкали. Он вздернул большой палец: класс! Роланд улыбнулся и
ответил тем же.
	- Эдди?
	- За меня не беспокойся.
	Эдди как будто бы смотрел на Роланда, однако стрелок решил, что
в действительности юноша глядит мимо него, на кирпичные строения
без окон, теснящиеся на речном берегу у дальней оконечности моста.
Ничего страшного; для Эдди, при его явной боязни высоты, это был
лучший способ сохранять спокойствие.
	- Ладно, не буду,- пробормотал Роланд.- Сюзанна, сейчас мы
станем переправляться через дыру. Сиди тихо. Никаких резких
движений. Ясно?
	- Да.
	- Коли хочешь устроиться поудобнее, сделай это сейчас.
	- Мне удобно, Роланд,- спокойно сказала Сюзанна.- Но вот Эдди...
хоть бы с ним все обошлось.
	- Эдди теперь стрелок. Он будет держаться, как подобает стрелку.
	Роланд повернулся лицом по течению реки, крепко ухватился за
поручень и боком двинулся через провал, не отрывая ног от ржавого
кабеля.


12

	Джейк подождал, пока Роланд с Сюзанной одолеют большую
часть пути через пролом, и двинулся следом. Сильный порывистый ветер
раскачивал мост, но мальчик не чувствовал ни смятения, ни страха. Он
совершенно захмелел. В отличие от Эдди, Джейк никогда не боялся
высоты; ему нравилось здесь, наверху, откуда видна была бесконечная
стальная лента реки под хмурящимся небом.
	На полпути через дыру в настиле (Роланд с Сюзанной уже
добрались туда, где неровная пешеходная дорожка возобновлялась, и
теперь наблюдали за остальными) Джейк оглянулся, и сердце у него
упало. Обсуждая, как им перебраться на другую сторону, они начисто
позабыли об одном участнике своей поисковой партии: у края пропасти,
сжавшись в комок, замер охваченный ужасом Чик. Косолап
принюхивался к тому месту, где бетон заканчивался и эстафету
принимала ржавая выпуклая опора.
	- Давай, Чик! - крикнул Джейк.
	- Чик! - откликнулся косолап с почти человеческой дрожью в
хриплом голосе. Он вытянул длинную шею вперед, к Джейку, но не
двинулся с места. Обведенные золотистой каемкой глаза были
громадными и испуганными.
	Новый резкий порыв ветра ударил в мост, и тот закачался,
заскрипел. Над самым ухом у Джейка послышался резкий звенящий звук
- так лопается от чрезмерного натяжения гитарная струна. Едва не
оцарапав мальчику щеку, от ближайшего к нему троса отскочила
стальная нить. В десяти футах от Джейка, не сводя с него глаз, припал к
настилу бедняга Чик.
	- Скорей! - прокричал Роланд.- Ветер крепчает! Давай, Джейк!
	- Без Чика не пойду!
	И Джейк зашаркал обратно. Не успел он сделать и двух шагов, как
Чик робко ступил на опорный прут. Когти, выпущенные из
окостеневших от напряжения лап зверька, царапнули выпуклую
металлическую поверхность. Позади косолапа стоял наконец-то
дотащившийся до провала Эдди - беспомощный и до смерти
перепуганный.
	- Молодец, Чик, умница! - подбадривал Джейк.- Иди ко мне!
	- Чик-Чик! Эйк-Эйк! - вскрикнул косолап и быстро потрусил
вперед по пруту. Он был почти около Джейка, когда вновь налетел
предательский ветер. Мост качнулся. Когти Чика в поисках опоры
отчаянно заскребли по металлу, но тщетно. Косолапа развернуло, и его
задние лапы соскользнули в пустоту. Он попытался зацепиться
передними, но зацепиться было не за что, и задние лапы Чика отчаянно
задергались над бездной.
	Джейк выпустил поручень и нырнул за Чиком. Он не видел ничего,
кроме обведенных золотом глаз косолапа.
	- ~Нет, Джейк!~ - хором взревели Роланд и Эдди, каждый со своей
стороны провала, оба - слишком далеко для того, чтобы не просто
смотреть, но и что-то предпринять.
	Джейк грудью и животом ударился о металл. Ранец у него на спине
подпрыгнул; мальчик услышал стук собственных зубов - звук, с каким
шар в кегельбане разбивает плотный строй кеглей. Дохнул ветер. Джейк
вместе с ним ринулся вперед и качнулся в пропасть, обхватив правой
рукой опорный прут, левой стараясь дотянуться до Чика. Косолап
сорвался и, падая, сомкнул челюсти на протянутой к нему руке Джейка.
Кисть мальчика немедленно обожгла мучительная боль. Джейк
пронзительно вскрикнул, но удержался: голова опущена, правая рука
обвивает прут, колени что есть силы упираются в отвратительно
гладкую поверхность. На левой руке мальчика, устремив вверх
остановившийся взгляд обведенных золотой каемкой глаз, висел Чик.
Джейк увидел: по морде косолапа вдоль щек тонкими ручейками стекает
кровь - его кровь.
	Потом снова налетел ветер, и Джейк заскользил в пустоту.


13

	Страх Эдди как рукой сняло. Взамен пришло уже знакомое
молодому человеку странное, но желанное бесстрастие. Он с лязгом
бросил инвалидное кресло Сюзанны на покрытый трещинами бетон и
резво припустил по опорному кабелю, позабыв про поручень. Джейк
вниз головой висел над пропастью, на его левой кисти пушистым
маятником раскачивался Чик. А правая рука мальчугана медленно
сползала к краю.
	Эдди широко расставил ноги и резко сел. Незащищенные яички
пребольно вдавило в промежность, но на секунду даже эта невыносимая
боль показалась ему вестью из далекой страны. Одной рукой он вцепился
Джейку в волосы, другой ухватился за лямку ранца. Он почувствовал,
что и сам начинает крениться вперед, и на один страшный миг ему
почудилось: вот сейчас все они сорвутся и полетят вниз, словно гирлянда
из маргариток.
	Выпустив волосы Джейка, Эдди крепче сжал лямку ранца, от души
надеясь, что тот куплен не на дешевой распродаже. Свободной рукой
Эдди лихорадочно нашаривал над головой поручень. Одно бесконечно
долгое мгновение они с Джейком и Чиком медленно съезжали в брешь,
потом молодой человек нашел перила и мертвой хваткой вцепился в них.
	- ~РОЛАНД!~ - заорал он, срывая голос.- ~НЕ МЕШАЛО Б
ЧУТОК ПОДСОБИТЬ!~
	Но Роланд был уже рядом. Он нагнулся, и Сюзанна, сидевшая у
стрелка на закорках, сцепила руки у него на шее, чтобы не нырнуть в
пропасть. Подхватив Джейка одной рукой под мышки, Роланд потянул
его кверху. Едва оказавшись на опорном пруте, мальчик прижал к себе
трясущееся тельце Чика. Левую кисть Джейка то нестерпимо жгло, то
пронизывало ледяным холодом.
	- Пусти, Чик,- задыхаясь, выговорил он.- Теперь можно, мы... в
безопасности.
	На один ужасный миг мальчику почудилось, что косолап никогда
не отпустит его. Потом челюсти Чика медленно разжались, и Джейк
смог вызволить руку - окровавленную и помеченную кольцом темных
дырочек.
	- Чик,- еле слышно пискнул косолап, и Эдди с удивлением увидел,
что странные глаза зверька полны слез. Чик вытянул шею и
окровавленным языком лизнул Джейка в лицо.
	- Ничего,- утешил Джейк, зарываясь лицом в теплый мех. Он и сам
плакал, его лицо было маской потрясения и боли.- Не переживай, все
нормально. Ты ничего не мог поделать, я не обиделся.
	Эдди медленно поднимался на ноги. Лицо у него было грязно-
серым, землистым; ему казалось, что кто-то залепил ему между ног
шаром для игры в кегли. Левая рука Эдди тайком подобралась к паху и
ощупала его, определяя, велик ли нанесенный урон.
	- И хирургу, блин, платить не надо,- хрипло выговорил молодой
человек.- Халява!
	- Ты намерен лишиться чувств, Эдди? - осведомился Роланд.
Новый порыв ветра сорвал с него шляпу и бросил в лицо Сюзанне. Та
поймала ее и нахлобучила Роланду на самые уши, отчего стрелок стал
похож на деревенского дурачка.
	- Нет,- огрызнулся Эдди.- И рад бы, да...
	- Лучше поглядите на Джейка,- перебила Сюзанна.- Он истекает
кровью.
	- Да ну, ерунда,- поспешно возразил Джейк и попытался спрятать
руку, но не успел, и Роланд осторожно взял ее в свои. Мальчик получил
по меньшей мере дюжину глубоких колотых ранок в тыл кисти, ладонь и
пальцы. Определить, целы ли кости и сухожилия, было невозможно,
пока Джейк не попытается согнуть руку, однако время и место никак не
располагали к экспериментам такого рода.
	Роланд посмотрел на Чика. Косолап посмотрел на стрелка.
Выразительные глаза зверька были печальными и испуганными. Он не
сделал никакой попытки слизать кровь Джейка с оставленных его зубами
отметин, хотя это было бы только естественно.
	- Оставьте его в покое,- сказал Джейк и покрепче обнял Чика
здоровой рукой.- Он не виноват. Виноват я, забыл про него. Его сдуло
ветром.
	- У меня и в мыслях нет обижать его,- успокоил мальчика Роланд.
Стрелок нисколько не сомневался в том, что косолап не бешеный; тем не
менее, в его намерения не входило, чтобы Чик, уже случайно отведавший
крови Джейка, и дальше лакомился ею. Что же до иных хворей, какие
могли водиться в крови у Чика... это, в конце концов, по обыкновению
должно было решить ~ка~. Роланд выпростал из-под рубахи угол
шейного платка и вытер Чику губы и морду.
	- Вот так,- сказал он.- Молодчина. Хороший мальчик.
	- Чик,- тихо и невнятно повторил косолап, и Сюзанна,
наблюдавшая за происходящим поверх плеча Роланда, могла бы
поклясться, что расслышала в голосе зверька благодарность.
	Мост качнулся под яростным напором ветра. Погода портилась, и
быстро.
	- Эдди, надо уходить отсюда. Ты можешь идти?
	- Нет, масса, моя ходи нет; моя ползи.- Боль между ног и в низу
живота все еще была сильной, но не такой, как мгновение назад.
	- Добро. Ну, тронулись. Да поспешайте.
	Роланд повернулся, занес ногу, собираясь шагнуть, и замер. На
другой стороне провала стоял, бесстрастно наблюдая за ними, какой-то
человек.
	Он появился, пока общее внимание было сосредоточено на Джейке
с Чиком. За спиной у новоприбывшего висел то ли самострел, то ли
арбалет. Голова была повязана ярко-желтым шарфом; концы шарфа
полоскались на свежеющем ветру, как вымпелы. В ушах болтались
большие золотые кольца с крестами в центре. Один глаз прикрывала
белая шелковая повязка. Лицо пестрело багровыми болячками,
гноящимися или покрытыми струпьями. Человеку этому могло быть и
тридцать, и сорок, и шестьдесят. Одну руку он держал высоко над
головой. В руке было зажато что-то, чего Роланд не мог разглядеть;
угадывалась только форма предмета, слишком правильная для камня.
	Позади сего видения в меркнущем свете дня с какой-то зловещей
четкостью вставал город. Вглядевшись в сумрачные ущелья и каменные
лабиринты позади сгрудившихся на самом берегу кирпичных зданий
(несомненно, складов, давным-давно под метелку очищенных
мародерами), Эдди впервые понял, до чего же несостоятельными, до чего
чудовищно глупыми были его мечты и упования найти здесь помощь.
Теперь он видел разбитые фасады и проломленные крыши, неопрятные
птичьи гнезда на карнизах и в зияющих оконных проемах без стекол;
теперь он позволил себе почувствовать ~дыхание~ города - и то были
отнюдь не ароматы тех сказочных приправ и пряных лакомств, что мать
иногда приносила из магазина Забара; Лад дышал смрадом
полусгоревших матрасов, залитых сточными водами. Эдди вдруг понял
Лад - увидел насквозь, до донышка. Ухмыляющийся пират, который
появился на мосту, покуда их внимание было поглощено другим,
видимо, представлял собой самый близкий эквивалент мудрого старого
эльфа, какой был возможен для этого разгромленного умирающего
города.
	Роланд выхватил револьвер.
	- Убери пистолю, дурачина ты, простофиля,- велел человек в
желтом шарфе. Говорил он с таким сильным акцентом, что смысл его
слов едва доходил до путников.- Спрячь, сердечко мое. По всему видать,
ты парень не промах, огонь-молодец, да токмо со мною тебе не тягаться.


14

	На их новом знакомце, который стоял у края провала, были
заплатанные штаны зеленого бархата; он походил на флибустьера, чьи
лихие разбойные деньки давно отшумели,- на больного, оборванного, но
по-прежнему опасного пирата.
	- Ну а вдруг я не приму твой совет? - спросил Роланд.- Вдруг я
предпочту без долгих церемоний всадить пулю в твою золотушную
башку?
	- Тогда я прибуду в преисподнюю аккурат в самую пору, чтоб
подержать тебе дверь,- ответил Желтый Шарф и скрипуче захихикал. Он
покрутил в воздухе поднятой рукой.- Мне-то все едино, помирать - дак с
музыкой.
	Роланд догадывался: пират говорит правду. Судя по его виду,
жить ему оставалось самое большее год... и последние месяцы этого года
обещали быть крайне неприятными. Сочащиеся гноем болячки на лице
Желтого Шарфа не имели никакого отношения к радиации; возможно,
Роланд глубоко заблуждался, но ему отчего-то казалось, что этот
человек находится в последней стадии болезни, которую ученые лекари
называли "мандрус", а все прочие - "шлюхин цвет". Столкнуться с
опасным противником - хорошего мало, но можно хотя бы высчитать, на
чьей стороне преимущество. Но если стоишь лицом к лицу с мертвецом,
это совсем другое дело.
	- А ведомо ли вам, что тут у меня припасено, голубчики вы мои? -
спросил пират.- Ведомо ли вам, на что волею случая наложил лапу ваш
старинный приятель Режь-Глотку? Сие гренада, прелестная вещица,
наследство Старинушек, и я уже сорвал с нее колпачок - ибо
представляться в колпаке поистине верх неучтивости, будь я мерин!
	Желтый Шарф радостно захехекал, затем лицо его вновь застыло и
посерьезнело. В нем не осталось и искры веселья, словно где-то в
отмирающем, разлагающемся мозгу пирата повернули выключатель.
	- Теперь, голубчик, шпилю удерживает единственно мой палец.
Коли ты пристрелишь меня, учинится зело громкий бумс. Ты разом с
оседлавшей тебя непотребной макакою обратишься в дым. Шкет,
сдается мне, тож. Молодой бычок, что стоит за твоей спиной, наставив
мне в рожу ребячью пукалку, пожалуй, уцелеет, но токмо до тех пор,
покуда не шмякнется о воду... а шмякнется он всенепременно, ибо
последние сорок годков сей мост висит на волоске и довольно
легонького толчка, чтоб покончить с ним. Посему - не угодно ли
спрятать огнестрел? Не то все мы съедем в пекло на одной дрезине.
	Роланд быстро прикинул, каковы шансы выстрелом выбить из
руки Режь-Глотки предмет, который тот именовал гренадой, увидел, как
крепко пират сжимает его, и сунул револьвер в кобуру.
	- Молодчина! - вскричал Режь-Глотку, вновь воспрянув духом.- Я с
первого взгляда понял, ты малый надежный! Ей-ей, будь я мерин!
	- Чего тебе надо? - спросил Роланд, хотя в глубине души полагал,
что уже знает и это.
	Режь-Глотку ткнул грязным пальцем в Джейка.
	- Козленочка. Отдайте мне козленочка и проваливайте
невозбранно.
	- Да за**ись ты! - немедленно сказала Сюзанна.
	- Мыслишка недурна! - пакостно хихикнул пират.- Пожалуйте
Режь-Глотке осколок зерцала, и он отхватит себе уд - р-раз! - и всунет
прямехонько в задние ворота. Отчего бы и нет, какой мне нынче от него
прок? Чего греха таить, мне и малой нужды не справить без того, чтоб
меня не прожгло до самых потрохов! - Его глаза странно-спокойного
серого оттенка ни на миг не отрывались от лица Роланда.- А ~ты~ что
скажешь, старина?
	- Коли я отдам тебе мальчика, что станет с остальными?
	- Как что? Пойдете своею дорогою, мы не станем чинить вам
препон! - быстро ответил Желтый Шарф.- Слово Тик-Така! Сам Тик-Так
говорит сейчас моими устами, святая истинная правда, а он человек
верный, то бишь слово свое держит. Не поручусь за Зрелюг, на коих вы
можете напороться, однако ж Седые Тик-Така хлопот вам не доставят.
	- Ты что плетешь, Роланд, мать твою? - заорал Эдди.- Не думаешь
же ты на самом деле отдать ему пацана, а?
	Не взглянув на Джейка, не шевельнув губами, Роланд шепнул: "Я
сдержу обещание".
	- Да... знаю.- И Джейк, повысив голос, сказал: - Убери пистолет,
Эдди. Решать буду я.
	- Джейк, ты ~спятил~!
	Пират радостно хихикнул.
	- Ничуть, дурачина! Спятил ~ты~, коли сумлеваешься. С нами
мальчонке хучь барабаны будут не страшны! Сам посуди - кабы я кривил
душой, я б первым делом велел вам перекинуть сюда пистоли! Чего уж
проще! Но разве я сделал это? Отнюдь!
	Сюзанна слышала обмен репликами между Джейком и Роландом.
Еще у нее была возможность осознать, как жалок и скуден их выбор при
создавшемся положении.
	- Спрячь пистолет, Эдди.
	- Почем мы знаем, может, ты, как только получишь пацана, тут же
кинешь в нас гранату,- крикнул Эдди.
	- Пусть попробует, я расстреляю ее в воздухе,- сказал Роланд.- Он
знает, я не промахнусь.
	- Пожалуй что. Вид у тебя подходящий.
	- Коли он не врет,- продолжал Роланд,- даже если я промажу по его
игрушке, ему не миновать смерти в огне, ибо мост рухнет и мы вместе с
ним. Все без изъятья.
	- Ишь, хитрован! - сказал Режь-Глотку.- Да ты ~и впрямь~ парень
не промах, ей-же-ей! - Он хрипло рассмеялся, потом сделался серьезен и
заговорил доверительно: - Разговор окончен, дружище. Решай. Отдашь
ты мне мальчишку или мы все, плечо к плечу, пройдем тропу до конца?
	Не успел Роланд вымолвить ни слова, как мимо него по опорному
пруту протиснулся Джейк. Правой рукой он по-прежнему прижимал к
себе свернувшегося клубком Чика. Окровавленную, негнущуюся левую
руку мальчик выставил вперед.
	- Джейк, ~нет~! - в отчаянье крикнул Эдди.
	- Я приду за тобой,- прежним тихим голосом пообещал Роланд.
	- Знаю,- повторил Джейк. Снова налетел ветер, мост закачался,
застонал. Сенд покрылся барашками; за мостом, выше по течению,
вокруг торчащих из реки обломков синего моно кипела белая вода.
	- Ах ты мой постреленочек! - ласково запричитал Режь-Глотку.
Губы его широко растянулись; из белесых десен, как прогнившие
надгробия, торчали редкие уцелевшие зубы.- Ах ты куколка моя сладкая!
Иди, иди, не останавливайся!
	- Роланд, может, он берет нас на понт! - отчаянно завопил Эдди.-
Может, граната липовая!
	Стрелок промолчал.
	Когда Джейк приблизился к краю бреши в пешеходной дорожке,
Чик оскалил зубы и принялся рычать на Режь-Глотку.
	- Отправь-ка сей говорящий куль с потрохами в воду,- велел тот.
	- Хрен-то! - ответил Джейк, не теряя спокойствия.
	На миг у пирата сделалось удивленное лицо, затем он кивнул.
	- Экие нежности, а? Ладно-ть.- Он отступил на два шага.- Тогда
эдак: как доберешься до бетона, спустишь своего косматого дружка
наземь. И коли он вздумает кинуться на меня, я вышибу гаденышу мозги
прямиком скрозь его нежную срачку, обещаю!
	- Срачку,- скаля зубы, проворчал Чик.
	- Заткнись, Чик,- пробормотал Джейк. Он наконец оказался у
бетона, и тут в мост ударил сильнейший порыв ветра. Гнусавое пение
рвущихся стальных жил зазвучало словно со всех сторон. Джейк
украдкой оглянулся и увидел, что Роланд с Эдди жмутся к перилам.
Сюзанна провожала его глазами из-за плеча Роланда; ветер ерошил
густую шапку ее кудрей. Джейк поднял руку, прощаясь с друзьями.
Роланд поднял руку в ответ.
	~"На этот раз ты не дашь мне сорваться?"~ - спросил однажды
мальчик. ~"Нет, никогда"~,- ответил Роланд. Джейк верил ему... но
очень боялся того, что могло случиться до появления стрелка. Мальчик
поставил Чика на мост. В тот же миг Режь-Глотку с быстротой молнии
рванулся к косолапу, стараясь достать зверька пинком. Чик метнулся в
сторону, уворачиваясь от обутой в сапог ноги.
	- Беги! - крикнул Джейк. Чик сорвался с места, пулей проскочил
мимо людей и, пригнув голову, скачками понесся по мосту к Ладу,
лавируя между дырами в настиле и перепрыгивая через трещины. Он не
оглядывался. Режь-Глотку схватил Джейка сзади за горло. От пирата
шел густой смрад - запах грязи, помноженный на зловоние гниющей
плоти. Джейка затошнило.
	Режь-Глотку ткнулся мотней в ягодицы мальчика.
	- А пожалуй что у старика Режь-Глотки есть еще порох в
пороховницах. И разве не сказано: юность - вино, подвигающее старцев
на возлияния? Эх, и повеселимся мы с тобой, верно, золотце? Ей-же-ей,
куколка моя, потеха выйдет знатная, ажно ангелы на небеси запоют!
	"О Боже",- подумал Джейк.
	Режь-Глотку опять повысил голос.
	- Эй, удалец, мы уходим; нас ждут великие дела и великие люди,
будь я мерин, однако ж свое слово я сдержу. Что до тебя, ты, коли не
дурак, еще добрую четверть часа столбом простоишь на месте. И коли я
угляжу, что ты шелохнулся, все мы купно прокатимся у костлявой
красотки на закорках. Уразумел?
	- Да,- ответил Роланд.
	- Веришь ты, что мне нечего терять?
	- Да.
	- Вот и славно. Пошевеливайся, малец. Хоп!
	Режь-Глотку сдавил горло Джейка так крепко, что под конец
мальчик едва мог дышать. Одновременно пират тянул его назад. Так они
и отступали, лицом к провалу, где замерли Роланд с Сюзанной на спине
и сразу за ним - Эдди, так и не убравший "Ругер", который Режь-Глотку
обозвал ребячьей пукалкой. Джейк слышал, как пыхтит у него над ухом
Режь-Глотку, дышит часто, жарко. Хуже того, он чувствовал запах изо
рта пирата.
	- Без фокусов,- прошептал Режь-Глотку,- не то оторву твои
причиндалы и впихну их тебе в гузно. Было бы весьма прискорбно
лишиться сего хозяйства прежде, чем выйдет оказия пустить его в дело,
верно? Воистину зело прискорбно!
	До берега было уже рукой подать. Джейк весь напрягся и
помертвел, убежденный, что Режь-Глотку все равно бросит гранату, но
тот не спешил. Он затащил Джейка в узкий закоулок между двумя
небольшими выгородками, которые когда-то в незапамятные времена,
вероятно, служили чем-то вроде мастерских. За ними, как тюремные
бараки, поднимались кирпичные пакгаузы.
	- Ну-с, постреленок, теперь я отпущу твою шейку, иначе где тебе
будет взять воздуху, чтобы бежать? Но я стану держать тебя за руку, и
коли ты не помчишься быстрее ветра, я - попомни мои слова! - вырву ее
ко всем чертям и употреблю взамен дубинки - намять тебе бока.
Уразумел?
	Джейк кивнул, и вдруг ужасный, не дающий дышать нажим на
горло исчез. Немедленно дала о себе знать раненая рука - она вспухла и
горела, как в огне. Потом пальцы Режь-Глотки железными обручами
стиснули бицепс Джейка, и мальчик начисто позабыл о ней.
	- До свиданьица! - прокричал Режь-Глотку преувеличенно бодрым
фальцетом и помахал гранатой.- Счастливо оставаться, голубки! - И
рявкнул на Джейка: - А теперь ~бегом~, непотребная девка! ~Бегом~!
	Два рывка, и Джейка сперва круто развернуло, а потом сорвало с
места. Бег начался. Они с Режь-Глоткой помчались по покатому съезду с
моста вниз, к улицам. Первой сбивчивой мыслью Джейка было: так
будет выглядеть Ист-Ривер-драйв лет через двести-триста после того, как
какая-нибудь таинственная мозговая чума уничтожит всех нормальных
людей на планете.
	По обе стороны улицы вдоль бровок тротуара стояли дряхлые
ржавые остовы - несомненно, останки автомобилей. В большинстве
своем это были открытые двухместные авто, по форме напоминающие
пузыри и не похожие ни на одну из известных Джейку машин (кроме,
может быть, тех, какие водят в комиксах одетые в белые перчатки
создания Уолта Диснея), но среди них мальчик заметил и старый
фольксваген-"жук", и, вполне возможно, отслуживший свое "шевроле-
корвэ", и что-то, что он посчитал "фордом" модели А. Ни у одного из
этих зловещих и печальных скелетов не осталось ни покрышек, ни стекол
- покрышки то ли растащили, то ли они давным-давно истлели в прах, а
все стеклянное было старательно перебито, словно последние обитатели
города питали глубокое отвращение ко всему, в чем могли хотя бы
случайно увидеть свое отражение.
	Сточные канавы под заброшенными машинами и между ними до
краев заполнял нераспознаваемый металлический лом вперемежку со
сверкающими блестками стекла. В давно минувшие, более счастливые
времена тротуары обсадили деревьями, но теперь деревья эти были столь
категорически мертвы, что казались цельнометаллическими изваяниями
на фоне обложенного тучами неба. Кое-где за кирпичными завалами на
месте разбомбленных или просто рухнувших пакгаузов вдруг мелькала
река и ржавые, просевшие крепления Сендского моста. Запах сырости и
тлена - запах, буквально разъедавший ноздри,- был здесь на редкость
силен.
	Улица шла прямо на восток, отклоняясь от русла Луча. Джейк
заметил, что в глубине ее нагромождения битого камня и
разнообразного хлама становятся все мощнее. Шестью или семью
кварталами дальше улица, казалось, была полностью перекрыта, но
именно в том направлении Режь-Глотку и тянул мальчика. Поначалу
Джейк поспевал за пиратом, однако темп Режь-Глотку взял пугающий.
Джейк тяжело задышал, потом запыхтел, начал отдуваться и на шаг
приотстал. Режь-Глотку, тащивший Джейка к стене из мусора, бетона и
ржавых стальных балок, так рванул мальчика за собой, что тот едва
удержался на ногах. Перемычка (показавшаяся Джейку умышленно
созданной конструкцией) располагалась между двумя широкими,
пыльными, скучными мраморными фасадами. Перед тем, что тянулся
слева, стояла статуя - Джейк сразу узнал ее, эту слепую особу звали
Фемидой,- а значит, здание, которое она стерегла, почти наверняка было
зданием суда. Но глазеть по сторонам было недосуг: Режь-Глотку, не
сбавляя темпа, неумолимо увлекал Джейка к баррикаде.
	"Если он попытается пробраться на ту сторону, нам крышка!" -
подумал Джейк, но Режь-Глотку - невзирая на болезнь, уведомлявшую о
своем присутствии с его физиономии, он летел как ветер,- лишь глубже
вонзил пальцы в его предплечье, волоча мальчика за собой. Теперь и
Джейк разглядел узкий проход в не столь уж беспорядочном
нагромождении бетона, разломанной мебели, ржавых водопроводных
труб и обломков грузовых и легковых машин. Внезапно он понял.
Роланд проплутает в этом лабиринте не один час... но для Режь-Глотки
это родные задворки, и пират ~точно~ знает, куда идет.
	Маленькое темное отверстие, которым открывался узкий проход,
находилось слева от грозящей падением груды хлама. Когда они
подошли к нему, Режь-Глотку швырнул зеленый предмет через плечо.
"Пригнись-ка, душка!" - крикнул он и визгливо, истерически захихикал.
В следующую секунду улицу сотряс оглушительный взрыв, точно
разорвался тяжелый снаряд. Одна из машин-пузырей подпрыгнула в
воздух на добрых двадцать футов и приземлилась крышей на мостовую.
Над головой Джейка засвистел град кирпичей, что-то мягко, но сильно
толкнуло мальчика в левую лопатку. Джейк споткнулся и упал бы, но
Режь-Глотку рывком поставил его на ноги и втянул в узкую щель среди
обломков. Стоило им оказаться в тесном проходе, который начинался за
ней, как их окутал жадно потянувшийся к ним унылый полумрак.
	Когда пират и мальчик ушли, из-под бетонной глыбы ползком
выбралось что-то маленькое и пушистое. Это был Чик. С минуту он
стоял у входа в лаз, вытянув шею и блестя глазами. Потом, опустив нос к
самой земле и тщательно принюхиваясь, последовал за людьми.


15

	- Пошли,- сказал Роланд, едва Режь-Глотку развернул оглобли.
	- Как ты мог? - потрясенно спросил Эдди.- Как ты мог позволить
этому уроду забрать мальчугана?
	- У меня не было выбора. Принеси кресло. Оно нам понадобится.
	Когда они добрались до бетона на другой стороне провала, мост
потряс взрыв, взметнувший в темнеющее небо тучу обломков.
	- Боже! - вырвалось у Эдди. Он повернул к Роланду побелевшее
испуганное лицо.
	- Убиваться покамест рано,- спокойно сказал стрелок.- Молодчики
вроде этого Режь-Глотки редко забывают об осторожности, когда дело
касается их крайне взрывчатых игрушек.
	Они миновали выгородки-мастерские в конце моста. Сразу за
ними, на вершине покатого спуска, Роланд остановился.
	- Значит, ты знал, что этот тип не берет нас на понт? - осведомился
Эдди.- Я хочу сказать, ты не просто догадывался - ты ~знал~?
	- Он - ходячий мертвец, а таким нет резону пугать да стращать.-
Голос Роланда звучал довольно спокойно, но где-то глубоко в нем
пробивались отголоски горечи и боли.- Я предвидел нечто подобное.
Кабы мы заметили Режь-Глотку раньше, оттуда, куда его бомбе было не
достать, нам, пожалуй, удалось бы не подпустить его к себе. Но Джейк
упал, и молодчик подобрался слишком близко. Я думаю, главной
причиной, по какой мы привели с собою мальчика, он полагает
возможность расплатиться за безопасный проход через город.
Дьявольщина! Экое злочастье! - Роланд саданул кулаком по ноге.
	- Ну так пошли за Джейком!
	Роланд покачал головой.
	- Здесь мы расстанемся. Нельзя взять Сюзанну туда, куда ушел этот
выродок, но и оставить ее одну тоже нельзя.
	- Но...
	- Слушай и не перечь, коль и впрямь хочешь выручить Джейка.
Чем дольше мы тут стоим, тем больше остывает его след. По остывшему
следу идти трудно. А вам найдется своя работа. Коли существует другой
Блейн - а Джейк, без сомнения, твердо верит, что он существует,- вы с
Сюзанной должны его найти. Здесь непременно должна быть станция
или то, что в далеких странах за пределами моей родины когда-то
прозывалось "колыбелью". Ясно?
	По счастью, Эдди раз в жизни не стал спорить.
	- Ясно. Мы найдем ее. И что?
	- Примерно каждые полчаса давай выстрел. Когда Джейк будет со
мной, я приду.
	- Выстрелы могут привлечь и других,- возразила Сюзанна. Эдди
помог ей выбраться из ремней подвески, и она снова сидела в своем
кресле.
	Роланд окинул их холодным взглядом:
	- Управитесь.
	- Ладушки.- Эдди протянул стрелку руку, и тот коротко пожал ее.-
Отыщи пацана, Роланд.
	- Ну, за этим-то дело не станет. Отыщу. А вы молитесь своим
богам, чтобы я нашел мальчугана не слишком поздно. И помните лица
своих отцов - оба.
	Сюзанна кивнула.
	- Мы постараемся.
	Роланд развернулся и легко, едва касаясь земли, побежал вниз по
спуску. Когда стрелок скрылся из вида, Эдди посмотрел на Сюзанну и не
слишком удивился, увидев, что она плачет. Он и сам с трудом сдерживал
слезы. Полчаса тому назад они были крепко спаянным небольшим
отрядом друзей. В считанные минуты это товарищество, дающее
ощущение поддержки, уверенности, спокойствия, разлетелось вдребезги -
Джейка увели силой, Роланд отправился за ним. Даже Чик убежал.
Никогда еще Эдди не чувствовал себя таким одиноким.
	- Мне кажется, мы их больше не увидим,- сказала Сюзанна.
	- Придумала тоже - не увидим! - грубо оборвал ее Эдди. Но он
понимал, что Сюзанна имеет в виду, поскольку сам испытывал то же.
Предчувствие, что их странствие окончилось, не успев толком начаться,
камнем легло ему на сердце.- В битве с Аттилой-гунном я бы поставил на
Роланда-варвара три к двум. Ну, хватит, Сьюзи,- на поезд опоздаем.
	- Где только тот поезд,- несчастным голосом проговорила
Сюзанна.
	- Черт его знает. Может, разыщем ближайшего старого мудрого
эльфа и спросим у него, а?
	- О чем это ты, Эдвард Дийн?
	- Да так, ни о чем,- ответил Эдди и - поскольку это была чистая
правда, да такая невыносимая, что он испугался, как бы не разреветься,-
схватился за ручки инвалидного кресла и по растрескавшемуся,
усеянному битым стеклом спуску повез Сюзанну в город Лад.


16

	Джейк быстро спускался в туманное царство, где единственным
ориентиром была боль: дергало ноющую кисть, в предплечье стальными
колышками вонзались пальцы Режь-Глотки, горело в груди. Они отошли
совсем недалеко, и тем не менее разнообразные боли успели сперва
слиться в одну, а затем померкнуть перед резким обжигающим колотьем
в левом боку. Мальчик задумался, идет ли уже Роланд за ними следом.
Кроме того, его тревожило, сколько Чик сумеет прожить в этом мире,
столь непохожем на леса и равнины, которые доныне только и знал
косолап. Потом Режь-Глотку отвесил Джейку затрещину, из носа
мальчика хлынула кровь, и все мысли поглотила багровая волна боли.
	- Живей, отродье! Двигай жопочкой-красоточкой!
	- Быстрее... не... могу...- задыхаясь, выговорил Джейк и едва успел
увернуться от толстого осколка стекла, который длинным прозрачным
клыком торчал из стены мусора слева от него.
	- Расстарайся, шкет, наддай, не то гляди - отшибу памороки и
бесчувственного потащу за волосья! Ну-ка, маленький выродок,- ~хоп~!
	Джейк непонятно откуда нашел в себе силы прибавить ходу. В
проулок он входил, полагая, что вскоре они вновь выйдут на широкую
улицу, однако теперь мальчик понял, что жестоко ошибся. Проулок, по
которому они бежали, был не просто узким проходом в стене хлама - это
была замаскированная и укрепленная дорога, уводящая в глубь страны
Седых. Теснившие их с обеих сторон высокие шаткие стены слагались из
экзотически подобранного разнообразнейшего материала: здесь были
автомобили, примятые или сплющенные в лепешку водруженными
сверху гранитными и стальными глыбами; мраморные колонны;
неведомые станки, тускло-рыжие от ржавчины там, где они не были
черны от застарелой смазки пополам с грязью; хаотические
нагромождения мебели - опутанные паутиной ржавых цепей из звеньев
величиной с голову Джейка, они опасно балансировали в вышине, как
цирковые слоны на крохотных железных тумбах,- а в одном месте даже
сверкала хромом и хрусталем большая, как двухместный самолет, рыба с
аккуратно впечатанным в чешуйчатый блестящий бок одним-
единственным загадочным словом Высокого Слога "ВОСТОРГЪ".
	Они вышли к развилке, и Режь-Глотку без колебаний выбрал
левую ветку их бредовой дороги. Чуть дальше в разных направлениях
расходились еще три прохода - такие узкие, что каждый можно было бы
назвать лазом. На сей раз Режь-Глотку избрал правое ответвление. Новая
тропка, образованная чем-то вроде крутых насыпей из гниющих коробок
и огромных блоков старой бумаги (возможно, бывших книг или
журналов), оказалась чересчур узка, чтобы бежать по ней бок о бок.
Режь-Глотку вытолкнул Джейка вперед и принялся нещадно колотить
мальчика по спине, чтобы принудить его двигаться быстрее. "Вот что
должен чувствовать бычок, когда его гонят на убой",- мелькнуло в
голове у Джейка, и он поклялся, что, если выберется из этой передряги
живым, никогда больше не будет есть бифштексов.
	- Бегом, голубок мой сладенький! ~Бегом!~
	Вскоре Джейк окончательно перестал ориентироваться среди
изгибов и поворотов тропинки, и чем глубже Режь-Глотку загонял его в
дебри истерзанной стали, ломаной мебели и технического утиля, тем
эфемернее становились надежды мальчика на спасение. Теперь даже
Роланду было не под силу разыскать его. Пытаясь найти Джейка,
стрелок неминуемо заплутал бы и до самой смерти блуждал по забитым
хламом тропам этого кошмарного мира.
	Они теперь спускались под гору; на смену стенам плотно
уложенной бумаги пришли бастионы картотечных шкафов, груды
счетных машинок и горы компьютерного оборудования. Джейк бежал
словно по складу радиоутиля, привидевшемуся ему в страшном сне.
Почти целую минуту по правую руку от Джейка тянулась стена,
построенная, казалось, исключительно из телевизоров или небрежно
составленных один на другой видеотерминалов с дисплеями. Их экраны
неподвижно взирали на мальчика, как остекленелые глаза мертвецов.
Мостовая по-прежнему шла под уклон, и Джейк понял, что они
находятся в самом настоящем тоннеле. Полоса хмурого неба над головой
сузилась в полоску, полоска в ленточку, а ленточка превратилась в
тонкую нить. Они попали в мрачное подземное царство и, точно крысы,
шныряли по ходам в исполинской куче отбросов.
	"Что, если все это рухнет на нас?" - подумал Джейк, но в своем
теперешнем состоянии, измученный до предела и терзаемый болью, не
слишком испугался такой возможности. Если свод тоннеля обвалится,
он, по крайней мере, получит возможность передохнуть.
	Режь-Глотку погонял его, как крестьянин погоняет мула,
обозначая левый поворот тычком в левое плечо, правый - тычком в
правое. Когда требовалось идти прямо, пират отвешивал Джейку
подзатыльник. Мальчик попытался увернуться от выступающей трубы,
но не вполне успешно. Труба огрела его по бедру, и Джейк, беспомощно
размахивая руками, отлетел к противоположной стене узкого прохода, к
сложной абстрактной композиции из стеклянных осколков и неровно
обломанных досок. Режь-Глотку поймал его и снова толкнул вперед.
	- Бегом, вахлак! Ты что ж это, бегать не умеешь? Кабы не Тик-Так,
я употребил бы тебя здесь же, а тем временем перерезал бы тебе глотку,
будь я мерин!
	И Джейк побежал. Он бежал в алом тумане, где существовали
лишь боль да кулаки Режь-Глотки, которые поминутно опускались то на
плечи мальчика, то на его затылок. Наконец, в тот самый миг, когда у
Джейка созрело твердое убеждение, что сил бежать дальше у него нет,
Режь-Глотку схватил его за шиворот и рывком остановил, да так
яростно, что Джейк со сдавленным писком врезался в пирата.
	- ~Вот~ каверзная придумка,- жизнерадостно пропыхтел Режь-
Глотку.- Гляди прямо перед собой и у самой земли приметишь две жилки
наперекрест. Видишь?
	Сперва Джейк ничего не мог разглядеть в густом полумраке. Слева
вздымались горы огромных медных котлов, справа высились штабеля
стальных емкостей, напоминающих кислородные баллоны, с которыми
ныряют аквалангисты. Джейк подумал, что одним энергичным выдохом
может превратить этот завал в лавину. Мальчик рукавом утер глаза,
отвел со лба спутанную челку и постарался не думать о том, каково это,
когда на тебя сверху взгромоздится примерно шестнадцать тонн таких
баллонов. Он прищурился, глядя в ту сторону, куда показывал Режь-
Глотку. Да, с большим трудом можно было различить две тонкие
серебристые нити, похожие на гитарные струны или струны банджо. Они
выходили из противоположных стен прохода и пересекались в паре
футов над мостовой.
	- Надобно проползти под ними, сердечко мое. И будь ~вельми~
осторожен, ибо стоит зацепить одну из этих жилок, и половина всей
каменной и железной городской блевотины рухнет на твою головенку. И
на мою тож, хоть мне и сумнительно, что сие тебя сильно взволнует. Я
прав? А теперь пшел! Ползком!
	Джейк стряхнул со спины ранец, лег на землю и протолкнул его в
проем перед собой. Пробираясь под туго натянутыми тонкими
проволоками, мальчик обнаружил, что все-таки не прочь пожить еще
немного. Ему чудилось, он каждой своей клеткой чувствует, как все эти
тонны старательно уравновешенного хлама ждут, когда же можно будет
ринуться вниз, на него. "Эти проволочки, наверное, удерживают пару
тщательно выбранных угловых камней,- подумал он.- Если одна из них
оборвется... трах-бах-ой-е-ей, умирает зайчик мой".- Спина Джейка
прошла впритирку к проволоке, и в вышине что-то скрипнуло.
	- Осторожней, дурачина! - буквально простонал Режь-Глотку.-
Осторожней!
	Джейк по-пластунски полз под пересекающимися крест-накрест
проволоками. Пропахшие потом, слипшиеся волосы упали ему на глаза,
но он не посмел откинуть их.
	- Прошел,- наконец проворчал Режь-Глотку и с легкостью,
дающейся долгой практикой, проскользнул под скрещенными
сторожевыми нитями. Он поднялся на ноги и схватил ранец Джейка
прежде, чем мальчик успел снова надеть его.- Что тут, постреленок? -
спросил пират, расстегивая пряжки и заглядывая внутрь.- Сыщется тут
гостинец для старинного дружка-приятеля? Режь-Глотку любит
гостинчики, страсть как любит!
	- Там ничего нет, кроме...
	Рука Режь-Глотки молниеносно метнулась вперед, и от сильной
затрещины голова Джейка запрокинулась, а из носа вновь полетели
клочья кровавой пены.
	- За что? - вскрикнул Джейк вне себя от боли и злости.
	- Не обсказывай мне то, что я могу увидеть сам, поелику треклятые
мои зенки еще глядят, вот за что! - рявкнул Режь-Глотку и отшвырнул
ранец Джейка в сторону. Опасная, жуткая ухмылка обнажила редкие
гнилые зубы.- И за то, что чуть не сронил на нас все тутошнее назьмо! -
Пират помолчал и более спокойно прибавил: - А ~еще~, должен
сознаться, мне того хотелось. Кака гляну на твою овечью рожу,
бестолочь, так руки и чешутся влепить зарещину, терпежу нет, как
чешутся! - Ухмылка Режь-Глотки стала еще шире, открылись белесые
гноящиеся десны - без этого зрелища Джейк с легкостью мог бы
обойтись.- Коли твой удалой дружок следом за нами доберется досюдова
да сгоряча налетит прямехонько на сии жилочки, то-то будет ему
супризец! - Продолжая ухмыляться, Режь-Глотку задрал голову и
посмотрел наверх.- Помнится мне, где-то там пристроен омнибус.
	Джейк заплакал - усталыми безнадежными слезами, которые
промывали узкие канавки в грязи на его щеках.
	Режь-Глотку угрожающе занес открытую ладонь:
	- Пошевеливайся, пострел, покуда я сам не пустил слезу... ибо знай:
твой старинный приятель - особа зело чувствительная, и коли возьмется
горевать да печаловаться, возвернуть ему улыбку может токмо оплеуха-
другая. ~Бегом!~
	Они побежали. Казалось, Режь-Глотку наобум выбирает тропинки,
уводящие все глубже в недра зловонного, потрескивающего,
поскрипывающего лабиринта, давая знать о своем решении жесткими,
сильными тычками в плечо. Забили барабаны - Джейк не заметил, когда;
казалось, звук идет отовсюду и ниоткуда. Для мальчика это стало
последней каплей. Он перестал думать, перестал надеяться, перестал
сопротивляться кошмару и ушел в него с головой.


17

	Роланд остановился перед баррикадой, которая закупоривала
улицу по всей ее ширине и высоте. В отличие от Джейка стрелок вовсе не
надеялся выйти по другую сторону баррикады на открытое
пространство. Здания, расположенные восточнее этой точки, наверняка
представляли собой охраняемые острова, поднимающиеся из
внутреннего моря мусора, тряпья, отбросов, неведомых приспособлений
и механизмов, всевозможной утвари... и, несомненно, ловушек. Кое-что
из упомянутых следов жизнедеятельности человека, разумеется,
находилось там, где рухнуло или развалилось пятьсот, семьсот или
тысячу лет назад, но большую часть хлама, полагал Роланд, по
крупицам натащили сюда Седые. В итоге восточная часть Лада
превратилась в неприступную крепость, и Роланд сейчас стоял под ее
стенами.
	Он медленно пошел вперед и увидел наполовину скрытое
иззубренной бетонной глыбой отверстие, ведущее в проход. В мягкой
пыли виднелись следы двух пар ног, больших и маленьких. Роланд начал
выпрямляться, взглянул еще раз и снова присел на корточки: цепочек
следов было не две, а три - третья складывалась из отпечатков лап
небольшого зверька.
	- Чик,- негромко позвал Роланд. Мгновение царила тишина, потом
в полумраке кто-то тихо, коротко тявкнул. Роланд ступил в проход и за
первым же поворотом, за выступом неровной стены, увидел
внимательные глаза с золотой каемкой. Он поспешил к косолапу. Чик,
который по-прежнему предпочитал держаться подальше от людей, делая
исключение лишь для Джейка, попятился и замер, с беспокойством глядя
на стрелка.
	- Хочешь мне помочь? - спросил Роланд. Где-то у границ сознания
сухой багровой пеленой клубилось страстное желание вступить в бой и в
пылу сражения позабыть про все на свете, но сейчас нельзя было
позволить себе это невыразимое облегчение. Время еще не приспело.-
Пособишь разыскать Джейка?
	- Эйка! - тявкнул Чик, не сводя с Роланда зорких тревожных глаз.
	- Тогда ступай. Отыщи его.
	Чик немедленно повернулся и быстро побежал по проходу,
опустив нос к самой земле. Роланд последовал за ним, неотрывно
вглядываясь в древний камень мостовой и лишь изредка исподлобья
посматривая на Чика: стрелок искал следы.


18

	- Господи Иисусе,- вырвалось у Эдди.- Что ж тут за публика?
	Они спустились с моста, прошли несколько кварталов по широкой
улице, увидели впереди баррикаду (меньше чем на минуту опоздав к
исчезновению Роланда в неприметном проходе) и повернули на север, к
широкой магистрали, напомнившей Эдди Пятую авеню. Он не посмел
поделиться своими впечатлениями с Сюзанной; разочарование,
вызванное видом зловонных, погребенных под слоем мусора развалин
города, было еще чересчур горьким и жгучим для слов утешения и
надежды.
	"Пятая авеню" привела их к большим белокаменным зданиям.
Эдди сразу вспомнился Рим из старых телефильмов о гладиаторах:
прямые линии, строгие очертания. Почти все постройки здесь хорошо
сохранились. Эдди решил, что это бывшие общественные здания -
картинные галереи, библиотеки, музеи. В одном, с огромным куполом,
который треснул, точно гранитное яйцо, в прошлом, возможно,
размещалась обсерватория, хотя Эдди где-то читал, будто астрономам
нравится работать ~вдали~ от больших городов, поскольку любое
электрическое освещение весьма плачевно отражается на наблюдениях за
звездами.
	Эти представительные сооружения перемежались, были разделены
открытыми площадками, и, хотя траву и цветы оттуда давно вытеснили
бурьян и плотные заросли низкого кустарника, в этой части города до
сих пор чувствовалось достоинство и царственное величие, так что Эдди
задумался, не здесь ли когда-то был центр культурной жизни Лада.
Разумеется, те дни давно миновали; Эдди сомневался, что Режь-Глотку
или его дружки сильно интересуются балетом или камерной музыкой.
	Они с Сюзанной вышли на крупный перекресток, откуда, как
спицы колеса, расходились еще четыре широких проспекта. Центром
"колеса" была большая мощеная площадь в кольце сорокафутовых
столбов с репродукторами. Посреди площади высился пьедестал с тем,
что уцелело от монумента,- вздыбленным могучим боевым конем,
отлитым из меди и зеленым от ярь-медянки. Потрясающий оружием
(некое подобие автомата в одной руке и меч - в другой) воин, прежде
гарцевавший на нем, лежал в сторонке на боку, раскорячив ноги, словно
скачка для него еще не закончилась, но его сапоги торчали в стременах
по бокам медного скакуна, ходившего когда-то у него под седлом. По
цоколю памятника шли оранжевые буквы: "СМЕРТЬ СЕДЫМ!"
	Окинув взглядом лучи улиц, Эдди увидел новые столбы с
репродукторами - несколько поваленных, но в основном невредимые, и
все без исключения увитые мрачными гирляндами трупов. Выходило,
что площадь, в которую вливалась "Пятая авеню", и отходящие от нее
улицы охраняла небольшая армия мертвецов.
	- Что ж тут за публика такая? - повторил Эдди.
	Он не ждал ответа, и Сюзанна не ответила... хотя могла бы. Она
уже заглядывала в прошлое мира Роланда, но ни одно из прежних ее
прозрений не давало такой отчетливой и достоверной картины, как
сейчас. До сих пор всем внезапным озарениям Сюзанны, например, в
Речной Переправе, присуща была зримость снов - свойство, способное
надолго задержать увиденное в памяти,- но то, что встало перед ее
глазами теперь, явилось вдруг, сразу, в одном сполохе, и это было то же,
что увидеть высвеченное вспышкой молнии перекошенное лицо
опасного маньяка.
	Репродукторы... гирлянды трупов... барабаны. Сюзанна вдруг
поняла, как увязать одно с другим, с такой же ясностью, с какой в Речной
Переправе она осознала, что тяжело груженные повозки, следовавшие в
Джимтаун через поселок, тянули не лошади, а волы.
	- Не забивай себе голову всякой чушью,- посоветовала она Эдди, и
голос ее дрожал лишь чуть-чуть.- Нам нужен поезд. В какой он стороне,
как ты думаешь?
	Эдди поглядел на нахмурившееся небо и без труда нашел среди
стремительно бегущих облаков Луч. Он снова опустил взгляд и не
слишком удивился, увидев, что начало улицы, направление которой
точнее всего совпадало с ходом Луча, стережет большая каменная
черепаха. Треугольная голова рептилии выглядывала из-под
нависающего края гранитного панциря, глубоко посаженные глазки,
казалось, с любопытством уставлены на чужаков. Эдди мотнул головой в
сторону изваяния и выдавил бледную улыбку:
	- Черепаха-великанша держит Землю на спине?..
	Сюзанна посмотрела и кивнула. Эдди покатил кресло через
городскую площадь в улицу Черепахи. От висевших вдоль нее трупов
исходил сухой коричный запах, и желудок Эдди свела судорога, но не
оттого, что пахло мерзко, а оттого что запах этот, как ни странно, был
довольно приятным: приторно-пряный аромат чего-то такого, чем
ребенок с большим удовольствием посыплет свой утренний кусочек
поджаренного хлеба.
	Улица Черепахи, по счастью, была широкой, а трупы, висевшие на
столбах, почти все иссохли как мумии, но Сюзанна заметила несколько
относительно свежих покойников - у этих по почерневшей коже
распухших лиц деловито ползали мухи, а гниющие глаза кишели
червями.
	И под каждым репродуктором поднимался небольшой холмик
костей.
	- Да их тут тысячи,- сказал Эдди.- Мужчины, женщины, дети...
	- Да,- бесстрастный голос Сюзанны прозвучал в ее собственных
ушах незнакомо и словно бы издалека.- У них была уйма свободного
времени. И они коротали его, истребляя друг друга.
	- А подать сюда этих долбаных мудрых эльфов! - потребовал Эдди,
но его смех, раздавшийся следом, подозрительно походил на рыдание.
Молодому человеку показалось, что он наконец-то в полной мере
начинает постигать подлинный смысл безобидной присказки "мир
сдвинулся с места". Всю ширину пропасти невежества и зла, какая
кроется за этими словами.
	И глубину.
	"Репродукторы, конечно, мера военного времени,- думала меж тем
Сюзанна.- Бог весть, которая это была война и давно ли, но наверняка
творилось нечто из ряда вон выходящее. Правители Лада использовали
репродукторы, чтобы из центральной, недосягаемой для бомб точки
вроде бункера, куда в конце второй мировой ретировался Гитлер со
своей ставкой, транслировать объявления на город".
	И в ушах у нее зазвучал властный командный голос, который
когда-то раскатисто несся из динамиков, зазвучал так же отчетливо, как
поскрипыванье проезжающих через поселок фургонов, которое она
внезапно услышала в Речной Переправе, так же ясно, как щелканье кнута
над спинами трудяг-волов.
	~Пайковые центры A и D сегодня будут закрыты; просим
получить довольствие в распределителях B, C, F и E по надлежащим
карточкам.
	Девятому, Десятому и Двенадцатому подразделениям службы
охраны порядка прибыть в район Сенда.
	Между восемью и десятью часами ожидается зональная
бомбардировка. Гражданскому населению явиться в убежища по месту
приписки. При себе иметь противогазы. Повторяю, при себе иметь
противогазы...~
	Объявления, да... и информационные выпуски - невнятные,
путаные, воинственные, напичканные пропагандой; то, что Джордж
Оруэлл назвал бы демагогией. А в промежутках между сводками
новостей и объявлениями - визгливая военная музыка и увещания: в знак
уважения к павшим шлите в багровую глотку бойни все новых мужчин и
женщин...
	Война закончилась, и на некоторое время воцарилась тишина. Но
в какой-то момент репродукторы вновь ожили. Давно ли? Сто лет тому
назад? Пятьдесят? Да имело ли это значение? Нет, думала Сюзанна.
Важно было другое: вновь пущенные в дело репродукторы разносили над
городом лишь то, что хранил один-единственный виток магнитной
пленки: барабанный бой. Который потомки коренных жителей города
принимали... за что? За голос Черепахи? За волю Луча?
	К своему удивлению, Сюзанна вдруг вспомнила, как однажды
спросила отца, человека тихого и скромного, но глубоко циничного,
верит ли он, что на небесах есть Бог, направляющий течение
человеческой жизни. "Видишь какое дело, Одетта,- ответил отец,- по-
моему, и да и нет. Какой-то Бог, конечно, есть, только вряд ли Он нынче
имеет к нам хоть какое-то отношение. По-моему, после того, как мы
убили Его сына, до Него наконец дошло: ни с сыновьями Адама, ни с
дочерьми Евы ничего не поделаешь. И Он умыл руки. Голова!"
	В ответ на это (ничего иного она и не ждала; ей шел двенадцатый
год, и ход отцовой мысли был ей отлично знаком) Сюзанна показала ему
коротенькое объявление в местной газете на странице, отданной
религиозным общинам. Там говорилось: в будущее воскресенье
преподобный Мердок из методистской Церкви Благодати, опираясь на
текст Первого послания к коринфянам, осветит тему "С каждым из нас
каждый день говорит Господь". Отец смеялся до слез. "Ну, полагаю,
каждый из нас ~кого-нибудь~ да слышит,- выговорил он наконец,- и
можешь смело ставить свой последний доллар вот на что, золотко:
каждый из нас - включая этого самого преподобного Мердока - слышит
именно то, что хочет слышать. Это так удобно..."
	~Этим~ людям явно хотелось слышать в фонограмме ударных
приглашение к ритуальным убийствам. И когда в этих сотнях или
тысячах динамиков начинали гулко греметь барабаны (назойливый
чеканный ритм, который на поверку, если Эдди не ошибался,
представлял собой всего-навсего перкуссию из какой-то там "Ширинки
на липучке" каких-то неизвестных Сюзанне "Зи Зи Топ"), горожане
воспринимали это как сигнал завязать на веревках петли и вздернуть на
ближайшем столбе под репродуктором пару-тройку сограждан.
	"Сколько же их? - гадала Сюзанна, пока Эдди катил ее инвалидное
кресло по улице и под исцарапанной, испещренной многочисленными
вмятинами твердой резиной шин то хрустело битое стекло, то шуршали
макулатурные барханы.- Скольких здесь перебили из-за того, что много
лет тому назад какую-то электронную схему под городом разобрала
икота? Или убийства начались потому, что горожане распознали полную
чужеродность этой музыки, непонятным образом - как мы, как самолет,
как некоторые из машин на улицах - занесенной сюда из иного мира?"
	Этого Сюзанна не знала. Зато она поняла другое: она давно
переняла цинический взгляд отца на Бога и те беседы, которые тот ведет
(или не ведет) с сыновьями Адама и дочерьми Евы. Жители Лада
попросту искали причину безжалостно истреблять друг друга, и
барабаны стали не худшим оправданием для бойни.
	Тут ей вспомнился найденный ими дикий улей - бесформенное,
уродливое гнездо белых пчел, чьим медом они бы неминуемо
отравились, если бы оказались настолько глупы, чтобы вкусить от него.
Здесь, на этом берегу Сенда, расположился еще один умирающий улей с
белыми пчелами-мутантами, чей укус не делало менее смертоносным ни
их смятение, ни ущербность и обреченность, ни растерянность.
	"А скольким еще придется умереть, прежде чем пленка порвется?"
	Внезапно, словно мысли Сюзанны были тому причиной,
репродукторы ожили, на город обрушились безжалостные синкопы.
Застигнутый врасплох Эдди испустил изумленный вопль. Сюзанна
взвизгнула и обеими руками зажала уши, успев, однако, расслышать едва
различимое звучание других инструментов: звуковую дорожку или
дорожки, лишенные голоса десятилетия тому назад, когда кто-то
(вероятно, чисто случайно) сбил балансировку, полностью сместив
равновесие в одну сторону и тем самым похоронив и гитары, и вокал.
	Эдди катил инвалидное кресло по улице Черепахи, руслом Луча,
стараясь смотреть во все стороны одновременно и не вдыхать запах
разложения. "Слава Богу, хотя бы ветер дует",- думал он.
	Эдди повез кресло быстрее, внимательно обшаривая взглядом
заросшие бурьяном просветы между большими белыми зданиями в
поисках грациозного стремительного контура монорельсовой железной
дороги в вышине. Ему хотелось поскорее выбраться из этой бесконечной
аллеи мертвецов. Он поневоле вновь глубоко вдохнул витавший здесь
обманчиво-приятный коричный запах, и ему показалось, что он никогда
и ничего еще не хотел так отчаянно.


19

	Из транса Джейка неожиданно и грубо вывел Режь-Глотку: он
схватил мальчика за ворот и дернул к себе, вложив в рывок всю ту силу, с
какой жестокий ездок останавливает летящего галопом коня.
Одновременно пират выставил ногу, и, запнувшись о нее, Джейк полетел
спиной на землю. Голова его коснулась мостовой, и на мгновение свет
для мальчика померк. Режь-Глотку, не грешивший гуманизмом,
незамедлительно привел его в чувство, ухватив за нижнюю губу и рванув
вперед и вверх.
	Джейк пронзительно вскрикнул и мигом принял сидячее
положение, наугад молотя кулаками по воздуху. Режь-Глотку с
легкостью увернулся от ударов, подцепил Джейка ладонью под мышку и
резко поставил на ноги. Джейк стоял, покачиваясь взад-вперед, как
пьяный. Он был за гранью протеста, почти за гранью рассудка и только
одно знал наверняка: все его мышцы словно бы растянуты, а раненая
ладонь воет, как зверь, попавший в капкан.
	Режь-Глотке, по-видимому, требовалась передышка. В этот раз
пират переводил дух довольно долго; он стоял согнувшись, уперев
ладони в обтянутые зеленым бархатом колени, и прерывисто, сипло
дышал. Желтый шарф съехал набок. Здоровый глаз поблескивал, как
фальшивый бриллиант. Из-под измявшегося кружка белого шелка,
прикрывавшего другой глаз, на щеку медленно стекала отвратительная
желтая творожистая жижа.
	- Подыми голову, пострел, и поймешь, отчего я эдак круто осадил
тебя. Наглядись всласть!
	Джейк задрал голову, но потрясение, которое переживал мальчик,
было столь глубоко, что он ничуть не удивился, увидев покачивающийся
в восьмидесяти футах над ними мраморный фонтан, огромный, как
панелевоз. Они с Режь-Глоткой находились почти точно под ним.
Фонтан удерживали на весу два ржавых троса, почти целиком скрытые в
высоченных шатких штабелях церковных скамей. Даже сейчас,
соображая, мягко говоря, не слишком хорошо, Джейк понял, что эти
тросы изношены куда больше, чем уцелевшие на мосту.
	- Видал? - ухмыляясь, осведомился Режь-Глотку. Он поднес левую
руку к прикрытому шелком глазу, зачерпнул густую гнойную
субстанцию и равнодушно стряхнул ее в сторону.- Нешто не прелесть? О,
Тик-Так человек верный, на него можно положиться, будьте покойны.
(Где же эта услада козлиной похоти, барабаны? Уж пора бы им заиграть -
коли Медный Лоб забыл про них, я вколочу ему палку в зад так глубоко,
что негодяй испробует, какова на вкус кора!) Теперь гляди вперед,
очочко мое распрекрасное.
	Джейк поглядел, и Режь-Глотку незамедлительно отвесил ему
такого тумака, что мальчик качнулся назад и чуть не упал.
	- Не ~туда~, обалдуй! ~Под ноги~! Вон, видишь два темных
булыжника?
	Джейк увидел и равнодушно кивнул.
	- Не вздумай наступить на них, постреленок, не то сверзишь сей
плод тяжкого, кропотливого труда прямехонько себе на башку, и
всякому, кому ты опосля того занадобишься, придется собирать тебя
промокашкой. Уразумел?
	Джейк снова кивнул.
	- Вот и славно.- Режь-Глотку в последний раз глубоко вздохнул и
звонко хлопнул Джейка по плечу.- Тогда вперед, чего ждешь? ~Хоп!~
	Джейк перешагнул через первый из потемневших камней и увидел,
что в действительности это вовсе не камень, а металлическая пластина,
специально закругленная, чтобы походить на булыжник. Чуть впереди,
почти вплотную к ней, притаилась вторая, расположенная так хитро,
что, если бы ни о чем не подозревающий незваный гость случайно
миновал первую, он (или она) непременно наступил бы на эту.
	"Ну что ж, вперед,- сказал себе мальчик.- Почему бы нет? Стрелку
никогда не найти тебя в этом лабиринте. Смелее, устрой обвал, это будет
лучше - ~чище~,- чем то, что готовит тебе Режь-Глотку с дружками. И
быстрее".
	Пыльный ботинок Джейка задрожал в воздухе над ловушкой.
	Режь-Глотку стукнул мальчика кулаком по спине, но не сильно.
	- Раздумываешь, не проехаться ли у костлявой красотки на
закорках, а, пострел? - спросил он. Смешливую жестокость в голосе
пирата сменило обыкновенное любопытство. Если оно и было
подцвечено другим чувством, то не страхом, а веселым удивлением.-
Ладно, надумал - валяй. Я-то уж давно при билете. Только быстрей,
разрази тебя гром.
	Нога Джейка опустилась на землю за спусковым механизмом
ловушки. Решение мальчика пожить еще немного не было продиктовано
надеждой на то, что Роланд его найдет; просто сам Роланд поступил бы
именно так - шел бы вперед, пока кто-нибудь не остановил бы его силой,
а тогда прошел бы еще несколько ярдов, если бы смог.
	Покончив счеты с жизнью здесь, сейчас, Джейк прихватил бы с
собой Режь-Глотку, но одного Режь-Глотки было мало - с первого
взгляда становилось ясно, что тот не лгал, утверждая, будто умирает.
Если бы мальчик отправился дальше, ему мог представиться случай
отправить на тот свет кое-кого из дружков Режь-Глотки - может статься,
даже того, кого пират называл Тик-Таком.
	"Раз уж мне предстоит прокатиться, как он выражается, "у
костлявой красотки на закорках",- сказал себе Джейк,- большая
компания мне совсем не помешает".
	Роланд бы его понял.


20

	Джейк неверно оценивал способность стрелка идти за ними по
лабиринту. Самым заметным из оставленных Режь-Глоткой и мальчиком
свидетельств своего пребывания был ранец, но Роланд быстро понял: ему
нет необходимости терять время на поиски знаков и примет. Достаточно
следовать за Чиком.
	Тем не менее стрелок поначалу задерживался у пересечений
проходов, желая удостовериться, что идет правильно, и всякий раз Чик
оглядывался и тихонько, нетерпеливо тявкал, словно говоря: "Скорее!
Или ты хочешь их потерять?" После того, как следы - отпечаток ноги,
нитка из рубашки Джейка, клочок ярко-желтого шарфа Режь-Глотки -
трижды подтвердили выбор косолапа, Роланд просто шел за Чиком. Он
по-прежнему старался отыскать какие-нибудь вехи, но перестал
останавливаться ради тщательных осмотров. Потом забили барабаны, и
именно они вкупе с настырным интересом Режь-Глотки к содержимому
ранца Джейка спасли в тот день Роланду жизнь.
	Пыльные сапоги стрелка вдруг словно приросли к месту, револьвер
оказался у него в руке раньше, чем он понял, что за звуки услышал.
Разобравшись, что к чему, стрелок нетерпеливо хмыкнул и сунул
револьвер в кобуру. Он собрался было идти дальше, как вдруг ему на
глаза случайно попался сперва ранец Джейка... а потом, чуть левее, пара
едва заметных, поблескивающих в воздухе жилок. Роланд прищурился и
различил две тонких проволочки, которые пересекались на уровне его
колен какими-нибудь тремя футами дальше. Невысокий от природы Чик
аккуратно прошмыгнул в нижний из образованных проволокой
треугольников, но, если бы не барабаны и не сброшенный Джейком
ранец, привлекший внимание стрелка, Роланд неминуемо вошел бы
прямо в ловушку. Стрелок медленно поднял глаза, скользнув взглядом
по не-вполне-случайным неустойчивым нагромождениям хлама по обе
стороны прохода, и плотно сжал губы. Он был на волосок от гибели.
Лишь ~ка~ спасло его.
	Чик нетерпеливо тявкнул.
	Роланд лег на живот и пополз под проволокой, медленно и
осторожно (он был шире в плечах и выше не только Джейка, но и Режь-
Глотки), понимая, что действительно рослому и крупному человеку здесь
никак не пробраться, не сдвинув с места старательно подготовленную
лавину. В ушах у стрелка глухо стучали барабаны. "А может, тут все
давно рехнулись? - подумал он.- Кабы мне день-деньской приходилось
слушать это, я бы наверняка сбрендил".
	Он выбрался из-под проволоки на другой стороне, поднял с земли
ранец и заглянул внутрь. В ранце по-прежнему лежали книжки и кое-что
из одежды Джейка, на месте были и сокровища, набранные мальчиком в
пути: камень с желтыми блестящими крапинами - похожими на золото,
но не золотыми; наконечник стрелы - вероятно, память о древнем лесном
народе (его Джейк нашел в роще на следующий день после своего
извлечения), какие-то монетки из родных краев мальчика, темные очки
его отца, иные мелочи, с пониманием восторгаться которыми может
лишь мальчишка, еще только вступающий в трудный возраст. Мелочи,
которые Джейк непременно захочет получить обратно... если, конечно,
Роланд разыщет мальчугана прежде, чем Режь-Глотку с дружками
успеют сделать его другим человеком, подвергнув таким оскорблениям и
унижениям, что он утратит и любознательность, и интерес к невинным
занятиям, свойственные мальчикам до начала полового созревания.
	В памяти Роланда, словно лицо демона или выпущенного из
бутылки джинна, всплыла ухмыляющаяся физиономия Режь-Глотки:
торчащие обломанные зубы, пустые глаза, мандрус, выползший на щеки
и захвативший щетинистый подбородок. "Если ты обидишь его..." -
подумал стрелок и заставил себя отвлечься от этих мыслей, поскольку
они вели в тупик. Если Режь-Глотку обидит мальчугана (~"Джейка!~ -
яростно настаивал рассудок.- ~Не просто мальчугана - Джейка!
Джейка!"~), Роланд убьет его. Да. Но поступок этот будет
бессмысленным, ибо Режь-Глотку уже мертв.
	Стрелок удлинил лямки ранца, дивясь хитроумным застежкам,
которые это позволяли, надел его и встал. Чик повернулся, готовый
тронуться в путь, но Роланд окликнул его, и косолап оглянулся.
	- Ко мне, Чик.- Роланд не знал, может ли косолап понять его (и
послушается ли он, даже если поймет), но было бы лучше - безопаснее,-
чтобы Чик держался рядом с ним. Где есть одна ловушка, могут быть
другие. В следующий раз Чику может повезти меньше.
	- Эйк! - тявкнул Чик, не двигаясь с места. Тявканье прозвучало
напористо, но Роланд подумал, что подлинные чувства зверька можно
прочесть по его газам: они потемнели от страха.
	- Да, но это опасно,- сказал Роланд.- Ко мне, Чик. Рядом.
	Позади, там, откуда они пришли, послышался грохот, словно
упало что-то тяжелое - возможно, причиной падения была сильная
вибрация, порожденная грохотом барабанов. Теперь Роланд увидел
столбы с репродукторами, которые там и сям выглядывали из развалин,
точно диковинные длинношеие животные.
	Чик трусцой вернулся к стрелку и, тяжело дыша, поднял на него
глаза.
	- Не убегай далеко.
	- Эйк! Эйк-Эйк!
	- Да. Джейк.
	Роланд снова побежал. Чик бежал рядом, точно хороший пес.


21

	Для Эдди, в который уже раз, началось, по выражению одного
мудрого человека, "сплошное дежа вю": толкая перед собой инвалидное
кресло, он опять бежал наперегонки со временем. Берег моря сменила
улица Черепахи, но прочие условия по непонятной причине не менялись.
Нет - появилось и другое важное отличие: теперь молодой человек
высматривал не дверь, стоящую в пустоте, а железнодорожную станцию.
	Сюзанна сидела очень прямо, вытянувшись в струнку; ветер
раздувал ее волосы, в правой руке был револьвер Роланда, нацеленный в
облачное грозовое небо. Гремели барабаны, их глухой грохот
обрушивался на молодых людей, как удары дубинки. Прямо по курсу
поднималось что-то огромное, очертаниями схожее с гигантским
блюдцем, и в переутомленном мозгу Эдди (возможно, под влиянием
высившихся по сторонам зданий классического стиля) родилась
следующая картина: Юпитер с Тором играют во фрисби. Юпитер
размашистым движением бросает тарелку, а Тор роняет ее сквозь тучу -
черт с ней, все равно на Олимпе - Эпоха Миллера.
	"Фрисби богов,- подумал он, ловко провозя Сюзанну меж двух
ржавых, дышащих на ладан колымаг.- Нихреновенькая идейка!"
	Чтобы объехать этот памятник архитектуры прошлого, который
теперь, когда они оказались по-настоящему близко от него, больше
напоминал своеобразную антенну спутниковой связи, Эдди,
поднатужившись, взгромоздил кресло на тротуар. Он как раз осторожно
спускал инвалидную коляску с поребрика обратно на мостовую - тротуар
был слишком захламлен, чтобы двигаться хоть сколько-нибудь
~быстро~,- когда барабаны внезапно смолкли, эхо замерло и воцарилась
тишина. Но, понял Эдди, безмолвием эту новорожденную тишину никак
нельзя было назвать. Впереди, на пересечении улицы Черепахи с другой
широкой улицей, стояло мраморное здание с аркадой. Оно заросло
диким виноградом и какой-то неопрятной зеленью, похожей на
повилику, и тем не менее сохраняло величественный и горделивый вид.
За углом этого здания возбужденно гомонила толпа.
	- Не останавливайся! - резко распорядилась Сюзанна.- У нас нет
времени на...
	Гвалт пробуравил истерический визг, сопровождавшийся
одобрительными воплями и, что было уж вовсе невероятно,
аплодисментами того рода, какими в отелях-казино Атлантик-Сити
награждаются определенные номера развлекательной программы. Визг
захлебнулся и перешел в протяжный замирающий клекот, схожий со
стрекотом погружающейся в летний транс цикады. Эдди почувствовал,
как волосы у него на затылке встают дыбом. Он покосился на трупы,
которыми был обвешан ближайший репродукторный столб, и понял:
страстные любители забав, Зрелые города Лада, устроили очередную
публичную экзекуцию.
	"Замечательно,- с ехидцей подумал он.- Им бы еще Тони Орландо
с "Дон", спеть "Постучи три раза", тогда все здесь умерли бы
счастливыми".
	Эдди с любопытством поглядывал на угловые каменные хоромы.
Близ них сильно пахло зеленью, похоронившей под собой мрамор стен.
Травяной запах был едким до слез, и все равно он пришелся Эдди по
душе больше, чем корично-сладкий дух высохших трупов. Повилика,
которой густо обросли лозы, свешивала вниз пучки тощих как крысиные
хвостики плетей, превращая ровный строй арочных входов в вереницу
зеленых водопадов. Внезапно сквозь один такой водопад стремглав
проскочила и заспешила к Эдди и Сюзанне некая фигура. Судя по
габаритам, понял Эдди, парнишка, совсем сопляк. Одет мальчуган был
причудливо и нелепо, в костюм маленького лорда Фаунтлероя - белая
рубашка с брыжами, короткие панталоны бумажного бархата, в волосах
ленты. На Эдди вдруг накатило ни с чем не сообразное неудержимое
желание замахать руками над головой и громко пропеть: "Тили-бом,
тили-бом, город Лад - большой дурдом!"
	- Айда! - на бегу крикнул мальчик тонким писклявым голоском,
рассеянно смахивая запутавшиеся в волосах зеленые веточки.- Там сию
минуту прикончат Торопыгу! Пришел черед Торопыги отбыть в край
барабанов! Айда, не то всю потеху прозеваете, будь она неладна!
	Вид мальчика ошеломил Сюзанну не меньше, чем Эдди, но, когда
ребенок подбежал ближе, ей бросилось в глаза, что в его манере
стряхивать крошки и прядки зелени, застрявшие в перевитых лентами
волосах, есть что-то странное: он упорно пользовался только одной
рукой. Другую руку мальчик прятал за спиной - и когда выныривал из
бурьянного водопада, и сейчас.
	"Как это, должно быть, неудобно!" - подумала Сюзанна, а потом,
словно в голове у нее заработал магнитофон, услышала голос Роланда -
слова, сказанные стрелком у оконечности моста: ~"Я предвидел нечто
подобное... кабы мы увидели молодчика раньше, оттуда, куда его бомбе
было не достать... экое злосчастье!"~
	Она прицелилась в ребенка, который уже спрыгнул с тротуара и
бежал прямо на них, и крикнула:
	- ~Стой! Ни с места!~
	- Сьюзи, ~ты что~? - заорал Эдди.
	Сюзанна словно не слышала. Строго говоря, никакой Сюзанны
Дийн больше не было; в кресле сидела Детта Уокер собственной
персоной, и ее глаза блестели лихорадочным подозрением.
	- ~Стой, стрелять буду!~
	Судя по тому, какое ничтожное действие возымело
предостережение, Маленький лорд Фаунтлерой, пожалуй, страдал
глухотой.
	- К шутам! - радостно прокричал он.- Всю комедь провороните!
Нынче Торопыга...
	Его правая рука наконец показалась из-за спины. Тут Эдди понял,
что перед ними не маленький мальчик, а уродливый карлик, чьи детские
годы давно миновали. Лицо его в действительности выражало вовсе не
ребяческое ликование, как поначалу показалось Эдди, а исступленную
ненависть, от которой кровь стыла в жилах. Щеки и лоб карлика
покрывали темные мокнущие пятна "шлюхина цвета", как это называл
Роланд.
	Сюзанна не видела этого лица. Ее внимание было приковано к
показавшейся из-за спины правой руке уродца и зажатому в ней тускло-
зеленому круглому предмету. Разглядывать дольше она не стала. Грянул
выстрел. Карлика отбросило назад. Он приземлился на тротуар, из
крохотного рта вырвался тонкий вскрик ярости и боли. Гренада
выскочила у него из руки и укатилась в ту арку, откуда он появился.
	Детта исчезла как сон. Изумленная Сюзанна в ужасе и смятении
посмотрела на дымящийся револьвер, потом на крошечную фигурку,
распростертую на тротуаре.
	- Господи Иисусе! Я его застрелила! Эдди, я его застрелила!
	- Седым... ~смерть~!
	Маленький лорд Фаунтлерой хотел прокричать эти слова дерзко, с
вызовом, но лишь захлебнулся кровавой пеной, пропитавшей последние
белые пятна на его рубахе с брыжами. Из внутреннего двора углового
здания, заросшего плющом, донесся приглушенный взрыв, и пушистые
ковры зелени, занавесившие арки, взлетели, как флаги на свежем ветру,
выпуская клубы удушливого едкого дыма. Эдди кинулся прикрыть собой
Сюзанну, и на его спину, шею и темя обрушился град твердых бетонных
осколков - к счастью, мелких. Слева послышалось неприятно влажное
чмоканье. Эдди чуть-чуть приоткрыл глаза и увидел, как голова
Маленького лорда Фаунтлероя останавливается в сточной канаве. Глаза
карлика по-прежнему были открыты, рот застыл в последнем свирепом
оскале.
	Теперь вокруг раздавались другие голоса - визжащие, орущие,
яростные. Эдди скатился с кресла Сюзанны (оно встало на одно колесо,
покачнулось, но в конце концов передумало опрокидываться) и
уставился в ту сторону, откуда перед тем появился карлик. Показалась
оборванная толпа, человек двадцать мужчин и женщин; одни шли из-за
угла, другие, продравшись сквозь колтуны листвы, скрывавшие от глаз
сводчатые входы в угловое здание, злыми духами возникали из дыма,
напущенного гренадой Маленького лорда Фаунтлероя. У большинства
головы были повязаны синими шарфами, и все держали в руках
разнообразное (и почему-то казавшееся жалким) оружие, среди прочего -
ржавые мечи, тупые ножи и занозистые дубинки. Эдди увидел, что один
из оборванцев вызывающе помахивает молотком. "Зрелые,- подумал
Эдди.- Мы помешали линчеванию, и они жутко обозлились".
	Едва заметив Сюзанну и Эдди, припавшего на колено перед
инвалидным креслом, прелестная компания оглушительно загалдела:
"Истребить Седых! Прикончить обоих! Они порешили Любострастника,
да поразят боги слепотой их бесстыжие очи!" В первом ряду воинственно
размахивал тесаком мужчина в похожей на килт набедренной повязке.
Услышав призыв к кровопролитию, он, исступленно потрясая своим
оружием (которое неминуемо обезглавило бы стоявшую сразу за ним
коренастую особу женского пола, если бы та не пригнулась), ринулся в
атаку. Прочие с радостными воплями кинулись следом.
	Отчетливый гром револьверного выстрела сотряс пасмурный
ветреный день, снес темя облаченному в килт Зрелому. Землистое лицо
женщины, едва не обезглавленной его тесаком, окропил алый дождь, и
она испуганно вскрикнула резким, грубым голосом. Остальные, с
дикими глазами, охваченные неистовством, продолжали наступать - так,
словно не видели ни ее, ни убитого.
	- Эдди! - пронзительно вскрикнула Сюзанна и опять выстрелила.
Мужчина в подбитом шелком плаще и высоких сапогах рухнул на
мостовую.
	Эдди зашарил в поисках "Ругера" и пережил мгновение паники,
вообразив, что потерял его. Рукоятка пистолета каким-то образом
проскользнула за пояс штанов, внутрь. Эдди обхватил ее и сильно
дернул. Подлый "Ругер" не желал вылезать - мушка невесть как
запуталась в трусах Эдди.
	Сюзанна выпустила три пули подряд. Каждая нашла свою
мишень, но наступавшие Зрелые не умерили прыти.
	- Эдди, ~помогай~!
	Эдди рывком расстегнул штаны, чувствуя себя этаким уцененным
Суперменом, и наконец вызволил "Ругер". Ударив ладонью по
предохранителю, он упер локоть в ногу чуть выше колена и открыл
огонь. Думать не требовалось - не требовалось даже целиться: оказалось,
что утверждение Роланда, будто в бою руки стрелка действуют сами по
себе, совершенно справедливо. Вообще, промахнуться с такого
расстояния было бы трудно и слепому. Сюзанна сократила численность
атакующих Зрелых до пятнадцати; Эдди, пройдясь по оставшимся, как
ураган по пшеничному полю, за неполных две секунды скосил четверых.
	Единое лицо толпы - маска остекленелого, бессмысленного рвения
- стало распадаться. Мужчина с молотком вдруг отшвырнул свое оружие
в сторону и сам бросился наутек, карикатурно прихрамывая на обе
изуродованные артритом ноги. За ним последовали еще двое. Остальные
нерешительно топтались на мостовой.
	- Что стали, дьяволы, ну! - злобно буркнул сравнительно молодой
мужчина, обернувший свой синий шарф вокруг шеи на манер аскотского
галстука. Если не считать двух островков рыжих кудрей на висках, он
был лыс как колено. Сюзанне этот субъект напомнил Кларабель, Эдди -
Рональда Макдональда, и оба заподозрили, что от него следует ждать
неприятностей. Рыжий метнул самодельное копье, вероятно, начинавшее
свою жизнь в качестве железной ножки стола. Оно лязгнуло о мостовую
справа от Эдди и Сюзанны, никому не причинив вреда.- Ну же, кому
говорю! Вперед! Коли будем держаться вместе, сумеем их схва...
	- Извини, приятель,- пробормотал Эдди и всадил пулю ему в грудь.
	Кларабель-Рональд пошатнулся и попятился, прижимая руку к
рубахе. Он смотрел на Эдди огромными остановившимися глазами,
которые с душераздирающей ясностью говорили: это не должно было
случиться. Потом его рука тяжело упала и безвольно повисла вдоль бока.
Из уголка рта рыжего вытекла единственная струйка крови, неимоверно
яркая в сером свете дня, и он осел на колени. Горстка уцелевших Зрелых,
онемев, смотрела на него, не в силах оторваться, и один повернулся,
чтобы убежать.
	- Хрен-то,- сказал Эдди.- Стоять-бояться, дебил, не то хорошенько
разглядишь поляну, которой заканчивается твоя дорожка.- Он повысил
голос.- Бросаем оружие, девочки и мальчики. Все, какое есть! Ну!
	- Ты...- прошептал умирающий.- Ты... стрелок?..
	- Угадал,- подтвердил Эдди, угрюмо оглядывая его уцелевших
товарищей.
	- Молю... о... прощении...- задыхаясь, выговорил мужчина с
курчавыми рыжими волосами и ничком повалился на землю.
	- ~Стрелки?~ - с разгорающимся ужасом переспросил кто-то,
начиная понимать.
	- Смотри-ка, глупые, но не глухие,- заметила Сюзанна.- Это уже
кое-что.- Она качнула дулом револьвера - как подозревал Эдди,
наверняка полностью разряженного. А кстати, сколько еще патронов
может оставаться в "Ругере"? Эдди вдруг сообразил, что понятия не
имеет, сколько патронов вмещает обойма, и проклял себя за тупость... но
разве он действительно всем сердцем верил, что дело дойдет до
стрельбы? Вероятно, нет.- Слыхали, что он сказал, ребята? Бросай
оружие. Побузили, и будет.
	Один за другим Зрелые подчинились. Женщина, которой мистер
Меч-и-Килт выплеснул на лицо добрую пинту своей крови, сказала
Сюзанне:
	- Напрасно вы Уинстона жизни решили, ваша милость,- нонешний
день его рожденье было, вот оно как.
	- Ну и сидел бы дома, ел именинный пирог,- фыркнул Эдди.
События захватили молодого человека целиком, и потому он не нашел
ничего сюрреалистического ни в замечании женщины, ни в своем ответе.
	Среди уцелевших Зрелых была еще одна женщина - тщедушное
белокурое создание, длинноволосое, но с такими огромными
проплешинами на голове, словно у нее была парша. Эдди заметил, что
она робко, бочком подбирается к мертвому карлику - а заодно и к
возможной безопасности одетых зеленью арок позади него,- и всадил
пулю в потрескавшийся бетон у самых ее ног. Он плохо представлял, что
ему нужно от этой женщины, зато ему определенно не хотелось, чтобы
кто-то из Зрелых подавал идеи остальным. Прежде всего Эдди боялся
того, что могут натворить его руки, если хилые, малоприятные, угрюмые
люди, которые сейчас стоят перед ним, попытаются разбежаться. Что бы
ни думала о стрелковстве голова Эдди, его рукам оно неожиданно
пришлось очень по вкусу.
	- Стоять, красотка. Констебль Доброхотли советует тебе
поостеречься.- Он взглянул на Сюзанну и встревожился, увидев, что ее
щеки приобрели сероватый оттенок.- Сьюзи, ты в порядке? - спросил он
тоном ниже.
	- Да.
	- Ты не собираешься, к примеру, хлопнуться в обморок, а? Потому
что...
	- Нет.- Устремленные на него глаза Сюзанны были так темны, что
напоминали пещеры.- Просто до сих пор мне не приходилось убивать,
вот и все.
	"Ну дак привыкай",- чуть не вырвалось у Эдди. Он прикусил язык
и вновь внимательно пригляделся к замершей перед ними последней
пятерке Зрелых. Эти люди смотрели на них с Сюзанной с мрачным
испугом, весьма, впрочем, далеким от настоящего ужаса.
	"Черт побери, почти все они давно позабыли, что такое ужас,-
подумал Эдди.- Или радость, или печаль, или любовь... Хорошо если
они еще способны чувствовать хоть что-то. Слишком давно они живут в
этом чистилище".
	Потом он припомнил смех, возбужденные возгласы, восторженные
аплодисменты, и внес поправку в свои размышления: существовала по
крайней мере одна вещь, которая по-прежнему заводила жителей Лада,
по-прежнему нажимала на их кнопки. Торопыга засвидетельствовал бы
это.
	- Кто тут главный? - осведомился Эдди. Он очень внимательно
наблюдал за перекрестком позади маленькой группы - на случай, если
другие опять осмелеют,- но до сих пор не видел и не слышал в той
стороне ничего тревожного. Видимо, эту оборванную команду бросили
на произвол судьбы.
	Зрелые неуверенно переглянулись. Наконец заговорила женщина с
окровавленным лицом.
	- Был Торопыга, да нонешний день, как забили Божьи барабаны,
из шапки его камень и вынься... ну и пустили мы Торопыгу плясать. Его
бы, верно, сменил Уинстон, да Уинстона ваши богомерзкие пистоли
жизни решили.- Она медленно отерла кровь со щеки, посмотрела на
испачканную руку и снова угрюмо воззрилась на Эдди.
	- Да? А что ж, по-твоему, Уинстон хотел сделать со мной своим
богомерзким копьем? - поинтересовался Эдди, с отвращением осознавая,
что эта женщина все-таки заставила его почувствовать вину за
содеянное.- Подровнять мне баки?
	- И Фрэнка убили, и Любострастника,- упрямо продолжала
женщина,- а сами-то вы кто? Коли не Седые, от коих добра не жди, так,
стало быть, того хуже, богомерзкие иноземцы. На кого теперь остались
севергородские Зрелые? На Топси - на Топси-моряка... а где тот Топси?
Видите вы его тут? Шиш! Взял свою лодчонку и удрал вниз по реке! Да,
удрал, удрал, будь он проклят; ни дна ему ни покрышки, такое мое
слово!
	Сюзанна перестала слушать; в голове у нее, завораживая, снова и
снова звучали колдовской жути слова, сказанные женщиной чуть
раньше: ~"из шапки его камень и вынься... ну и пустили мы Торопыгу
плясать"~. Ей вспомнился читанный еще в колледже рассказ Ширли
Джексон "Лотерея", и она поняла: для этих людей, выродившихся
потомков исконных Зрелых, выдуманный Джексон кошмар -
повседневность. Не диво, что они не способны ни на какие сильные
чувства, коль скоро знают - им тянуть страшный жребий не раз в год, как
в рассказе, а два-три раза на дню.
	- Зачем? - охрипшим от ужаса голосом спросила Сюзанна у
окровавленной.- Зачем вы это делаете?
	Женщина посмотрела на Сюзанну как на законченную кретинку.
	- Зачем? Да чтоб призраки, что обитают в машинах, не завладели
телами погибших, ни Зрелых, ни Седых, и не послали их сквозь дыры в
мостовых пожрать нас. Всякий дурак это знает.
	- Призраков не бывает,- сказала Сюзанна, и собственные слова
показались ей бессмыслицей, вздором. Конечно же, призраки были.
Здесь, в этом мире, призраки были повсюду. Тем не менее она не
отступалась: - То, что вы называете Божьими барабанами, просто
пленка, вставленная в специальный аппарат. И больше ничего. Честное
слово.- Во внезапном приливе вдохновения она прибавила: - А может,
это делают Седые, нарочно,- вам никогда не приходила в голову такая
мысль? Они ведь живут в другой части города, да? К тому же ~под~ ней.
И всегда хотели выкурить вас отсюда. Так, может, они просто напали на
по-настоящему действенный способ заставить вас сделать их работу за
них?
	Рядом с перемазанной кровью женщиной стоял пожилой господин
в поношенных коротких штанах защитного цвета и неком подобии
допотопного котелка. Теперь этот господин выступил вперед и с
напускной учтивостью, которая придавала его тщательно скрываемому
презрению остроту отточенного как бритва кинжала, обратился к
Сюзанне:
	- Вы глубоко заблуждаетесь, госпожа Стрелок. Под Ладом
помещается великое множество машин, и в каждой обитают призраки -
демонические духи, питающие к смертным лишь неприязнь. Сии
сатанинские тени ~весьма~ горазды воскрешать мертвецов... а
мертвецам в Ладе несть числа.
	- Слушай, Дживз,- вмешался Эдди,- ты сам-то хоть раз видел этих
зомби? ~Кто-нибудь~ из вас их видел?
	Дживз скривился и промолчал - но мина, которую он состроил,
была более чем красноречива. Чего же и ожидать, вопрошал
презрительный изгиб губ, от чужестранцев, коим разуменье заменяют
пистоли?
	Эдди счел за лучшее закрыть тему живых мертвецов и в корне
изменить направление беседы. Все равно, в миссионеры он отродясь не
годился. Он качнул "Ругером" в сторону перепачканной кровью
женщины.
	- Ты и вон тот твой дружок, что косит под англичанина-
дворецкого в выходной, отведете нас на вокзал. После этого мы сможем
распрощаться, чему, скажу честно, я буду страшно рад.
	- На вокзал? - переспросил нелепо одетый субъект, похожий на
Дживза-дворецкого.- Что такое вокзал?
	- Отведите нас к колыбели,- сказала Сюзанна.- К Блейну.
	Дживза наконец проняло; утомленно-снисходительное презрение,
какое он до этой минуты выказывал чужакам, сменилось выражением
ужаса и потрясения.
	- Туда нельзя! - вскричал он.- Колыбель - место запретное, а Блейн
- опаснейший из призраков Лада!
	"Запретное? - подумал Эдди.- Классно. Если это правда, по
крайней мере, не придется больше переживать за вас, козлы". Кроме
того, приятно было слышать, что какой-то Блейн еще существует... или,
во всяком случае, что эти люди так думают.
	Прочие пялились на Эдди и Сюзанну с выражением тупого
изумления, словно непрошеные гости, возмутители спокойствия,
предложили кучке новообращенных христиан отыскать ковчег Завета и
устроить там платный туалет.
	Эдди поднял "Ругер", и на мушке оказался центр лба Дживза.
	- Мы ~идем~,- объявил он.- А ты, если не хочешь сию же минуту,
не сходя с этого места, присоединиться к своим прабабкам-прадедкам, не
ссы, бросай ныть и веди, куда сказано.
	Дживз с окровавленной неуверенно переглянулись, но когда
мужчина в котелке снова посмотрел на Эдди и Сюзанну, на лице его
была написана непоколебимая решимость.
	- Стреляйте, коли угодно,- сказал он.- Уж лучше принять смерть
здесь, чем там.
	- Знаете, кто вы, ребята? Кучка вонючих психопатов с
размягчением мозгов! - вспылила Сюзанна.- Умирать ~никому~ не
придется. Проводите нас, куда нам надо, и все, Господи ты Боже мой!
	Женщина мрачно сказала:
	- Да ведь зайти в Блейнову колыбель и значит с жизнью
проститься, сударыня, истинно говорю. Ибо Блейн почивает, и кто
потревожит его покой, дорого за то заплатит.
	- Да ладно, красивая,- фыркнул Эдди.- Втянула голову в жопу, так
уж кофе не понюхаешь.
	- Не пойму, о чем это вы толкуете,- отвечала та со странным,
повергающим в недоумение достоинством.
	- Поясняю: вы либо ведете нас в колыбель, рискуя навлечь на себя
Гнев Блейна, либо не трогаетесь с места и на собственной шкуре узнаете,
что такое Гнев Эдди. Не обязательно стрелять точно в голову, чтоб вы
знали. Можно отстреливать от человека по кусочку. Мне на такое черное
дело злости как раз хватит, нутром чую: гостей ваш город встречает хуже
некуда. Музыка дерьмо, народец сплошь вредный, а первый же
встречный шарахнул в нас гранатой и уволок с собой нашего друга. Ну
так как?
	- Да на что вам непременно сдался Блейн? - спросил кто-то.- Он уж
много лет не покидает колыбели. Говорить на разные голоса и смеяться
и то перестал.
	"Говорить на разные голоса и смеяться?" - повторил про себя Эдди.
Он посмотрел на Сюзанну. Та пожала плечами.
	- Последним к Блейну подступался Ардис,- сказала окровавленная.
	Дживз мрачно кивнул.
	- Ардис во хмелю всегда делался дурак дураком. Блейн задал ему
вопрос, я сам слыхал, да ничего не понял, посчитал бессмыслицею,-
помнится, что-то о матери воронов,- а когда Ардис не сумел ответить,
что было спрошено, Блейн убил его голубым огнем.
	- Электричеством? - спросил Эдди.
	Дживз и окровавленная дружно кивнули.
	- Верно,- подтвердила женщина,- им самым, лехтричеством, так
этот огонь прозывался в старину.
	- Вам не обязательно идти с нами к Блейну,- неожиданно сказала
Сюзанна.- Проводите нас до места, откуда видна колыбель. А дальше мы
пойдем сами.
	Женщина недоверчиво поглядела на нее. Потом Дживз притянул
ее голову почти к самым своим губам и некоторое время что-то
неразборчиво бубнил ей в ухо. Остальные Зрелые неровной шеренгой
стояли позади них и смотрели на Эдди и Сюзанну отсутствующими
глазами людей, переживших сильную бомбежку.
	Наконец женщина огляделась.
	- Хорошо,- согласилась она.- До колыбели мы вас проводим. Но
уж там прощевайте, гостеньки, скатертью дорожка.
	- В точности моя идея,- сказал Эдди.- Пойдешь ты и Дживз.
Остальные - кыш.- Он окинул их быстрым взглядом.- Но помните: хоть
одно копье из засады, хоть один кирпич, хоть одна стрела - и эти двое
покойники.- Угроза прозвучала так неубедительно, что Эдди пожалел о
ней. Разве могла взволновать этих людей судьба Дживза, окровавленной
или любого другого отдельно взятого Зрелого, если каждый день, без
выходных и праздников, они отправляли в мир иной парочку, а то и
больше, членов своего клана? Ладно, подумал он, глядя, как остальные
удирают без оглядки, теперь поздновато переживать из-за этого.
	- Пойдемте,- позвала женщина.- Хочу поскорей распрощаться с
вами.
	- Взаимно,- ответил Эдди.
	Но прежде чем вместе с Дживзом увести Эдди с Сюзанной прочь,
женщина сделала нечто такое, что заставило Эдди отчасти раскаяться в
своих жестоких мыслях,- опустившись на колени, отвела волосы со лба
мужчины в килте и чмокнула его в чумазую щеку.
	- До свиданья, Уинстон,- промолвила она.- Жди меня там, где
расступаются деревья и вода душиста и сладка. Я приду к тебе, приду так
же верно, как заря гонит на запад ночную тень.
	- Я не хотела его убивать,- сказала Сюзанна.- Хочу, чтобы вы это
знали. Но еще меньше я хотела умереть.
	- Верю.- Лицо, повернутое к Сюзанне, было суровым, глаза -
сухими.- Но коли вы надумали войти в колыбель Блейна, все едино,
смерти вам не миновать. И, может статься, умираючи вы еще
позавидуете бедняге Уинстону. Блейн не ведает жалости. Он - самый
жестокий из демонов сего прежестокого города.
	- Идем, Мод,- сказал Дживз и помог ей подняться.
	- Твоя правда. Давай покончим наше с ними дело.- Она снова
воззрилась на Сюзанну и Эдди - угрюмо, сурово и в то же время с
непонятным смущением.- Будь прокляты мои очи, допрежь всего за то,
что увидели вас. И да будут прокляты ваши пистоли, ибо они спокон
веку источник всех наших бед.
	"Которые при таком отношении,- подумала Сюзанна,- не
отвяжутся от вас еще тысячу лет, золотко!"
	Мод быстро зашагала по улице Черепахи. Дживз семенил рядом с
ней. Эдди, кативший инвалидное кресло Сюзанны, вскоре запыхтел,
отчаянно силясь не отстать. Великолепные, похожие на дворцы здания
вдоль дороги, по которой они шли, мало-помалу расступались, делались
все меньше, ниже, наконец, стали напоминать увитые плющом
загородные виллы посреди просторных, заросших сорной травой лужаек,
и Эдди понял: они вступили в некогда весьма фешенебельный район.
Впереди над всеми постройками возвышалась одна - обманчиво простое
квадратное сооружение из белых каменных блоков; кровлю-навес
поддерживали бесчисленные колонны. Эдди снова вспомнил фильмы о
гладиаторах, которые так нравились ему в детстве. Сюзанне,
получившей более серьезное образование, пришел на память Парфенон.
Но оба увидели великолепно изваянный бестиарий - по периметру
крыши выстроились парами Медведь с Черепахой, Рыба с Крысой, Конь
с Псом,- восхитились и поняли: перед ними цель их поисков.
	Их ни на миг не покидало тревожное ощущение, что за ними
следит множество глаз - следит с ненавистью и в равной степени с
удивлением. Грянул гром; в тот же миг в поле зрения молодых людей
оказалась железная дорога. Врываясь с юга вместе с грозой, монорельс
улицей Черепахи шел прямо к Колыбели. И когда Эдди с Сюзанной
приблизились к ней, древние трупы, окаймлявшие улицу, задергались,
закрутились, заплясали вокруг них на крепчающем ветру.


22

	Неизвестно сколько времени (Джейк знал наверняка только одно:
барабаны опять умолкли) они бежали; потом Режь-Глотку вновь рывком
остановил мальчика. В этот раз Джейку удалось устоять на ногах -
пришло второе дыхание. К Режь-Глотке, которому никогда уж не
вернуть было свои одиннадцать,- нет.
	- Фу-у! Мое бедное старенькое сердчишко того гляди надорвется,
куколка.
	- Какая жалость,- бесчувственно отозвался Джейк и, спотыкаясь,
отлетел назад - корявая ручища Режь-Глотки вошла в соприкосновение с
его щекой.
	- Как же, как же - окочурься я сей момент, ты, небось, изошел бы
горючими слезами? Свежо предание! Не тут-то было, распрекрасная моя
заднюшка, старик Режь-Глотку много кого пережил... да и не затем
уродился я на белый свет, чтоб замертво пасть у ног сахарной
ягодиночки навроде тебя!
	Джейк бесстрастно слушал бессвязные речи пирата. Он
рассчитывал еще до исхода дня увидеть Режь-Глотку мертвым. Старик,
конечно, мог прихватить с собой на тот свет и самого Джейка, но это
перестало заботить мальчика. Он вытер кровь с разбитой губы и
задумчиво посмотрел на испачканную руку, дивясь, до чего же быстро
желание совершить убийство вторгается в человеческое сердце и
завоевывает его.
	Режь-Глотку заметил, что Джейк смотрит на свои окровавленные
пальцы, и осклабился:
	- Никак, юшка потекла? А ведь сие не последнее отворенье соков,
какое Режь-Глотку по давней дружбе учинил твоему младому древу... вот
разве будешь держать ухо востро да глядеть зорко - зело зорко.- Пират
ткнул пальцем себе под ноги. В булыжнике узкого проулка, по которому
они пробирались, виднелась ржавая крышка люка. Джейк понял, что
недавно уже читал оттиснутые на металле слова "Литейная Ла-Мерк".
	- Тут сбоку проушина,- сообщил Режь-Глотку.- Видишь? Берись и
тяни. Да поживей, ну! Поворачивайся! Тогда, может статься, сбережешь
зубы до свиданьица с Тик-Таком.
	Джейк ухватился за металлическую крышку и потянул - сильно, но
не в полную силу. Ничего хорошего в лабиринте улиц и переулков, по
которому его бегом прогнал Режь-Глотку, не было, но там мальчик хотя
бы имел возможность видеть. Каково будет в подземельях под городом,
где кромешная тьма не позволит и мечтать о побеге, Джейк не
представлял и не собирался выяснять до тех пор, пока того
~категорически~ не потребуют обстоятельства.
	Режь-Глотку живо дал ему понять, что такая минута уже настала.
	- Эта крышка слишком тяжелая, чтобы...- начал Джейк. Пират
схватил его за горло и рванул вверх; в итоге они оказались нос к носу.
Долгий бег по узким переходам вызвал на щеки Режь-Глотки легкий
румянец и осыпал их бисеринками пота, а пожирающие живую плоть
болячки напитал безобразной лиловатой желтизной. Те язвочки, что не
были прикрыты струпьями, мерно пульсировали, выделяя густой гной и
тонкие кровавые нити. На Джейка пахнуло густым смрадом, но рука,
сдавившая мальчику шею, тут же перекрыла ему кислород.
	- Слушай, дурачина, слушай и мотай на ус, дубина стоеросовая,
поелику сие остереженье - последнее. Ты немедля сдернешь сию
распроклятую покрышку с колодца, а не то я залезу тебе в пасть да вырву
язвило - по живому. И кусайся сколько влезет, милости просим, ибо
хворь моя - в крови, и еще до исхода седмицы ты заметишь первые
цветики на ~своих~ щеках... ежели доживешь до той поры. Теперь
уразумел?
	Джейк лихорадочно закивал. Физиономия Режь-Глотки исчезала в
углубляющихся складках чего-то серого, а голос доносился словно
издалека.
	- Добро.- Режь-Глотку отпихнул мальчика от себя. Давясь и
кашляя, Джейк повалился на кучу мусора рядом с крышкой люка.
Наконец ему удалось сделать глубокий свистящий вдох. Воздух опалил
легкие жидким огнем. Мальчик выплюнул испещренный пятнышками
крови комок мокроты, и при виде этого комка его чуть не стошнило.- А
теперь довольно разводить тары-бары, о восторг моего сердца, сволоки
оную крышку с колодца, и дело с концом.
	Джейк подполз к крышке, взялся за ручку и потянул что было
мочи. На одну ужасную секунду мальчику померещилось, что он снова
не сумеет сдвинуть тяжелый металлический круг с места. Потом он
вообразил, как пальцы Режь-Глотки лезут к нему в рот, хватают за
язык... и отыскал в себе еще немного сил. В пояснице разлилась тупая
мучительная боль, словно там что-то подалось, но круглая крышка,
скрежеща по брусчатке, медленно съехала в сторону, открыв их взорам
ухмыляющийся полумесяц мрака.
	- Славно, постреленок, славно! - жизнерадостно вскричал Режь-
Глотку.- Экий же ты битюг, право слово! Да ты тащи, тащи - теперь-то
уж не бросай!
	Когда полумесяц превратился в половинку луны, а боль в
пояснице Джейка - в яростный огонь, Режь-Глотку пинком в зад сбил
мальчика с ног, и тот растянулся на земле.
	- Превосходно! - сказал Режь-Глотку, заглядывая в люк.- Теперь,
молодчик, живо полезай вниз. Сбоку есть лестница. Да помни: держаться
крепко, не то кубарем покатишься до самого дна - перекладины страх
какие склизкие да грязные. Коли память меня не подводит, их что-то
около двух десятков. А как доберешься до низу, стань столбом и жди
меня. Пожалуй, тебе может припасть охота дать стречка от старого
приятеля - так ты раскинь мозгами, хороша ли оная мысль.
	- Нет,- сказал Джейк.- По-моему, нет.
	- Зело умно, сынок, зело умно! - Губы Режь-Глотки растянулись в
страшной улыбке, еще раз открыв редкие гнилые зубы.- Там, внизу, тьма-
тьмущая, и куда ни ткнись - перепутье, откуль разбегаются тыщи ходов.
Твой старинный приятель Режь-Глотку знает их как свои пять пальцев,
истинная правда, но ты заплутаешь в два счета. Вдобавок там крысы -
пребольшие и очень голодные крысы. Так ты уж обожди меня.
	- Хорошо.
	Режь-Глотку внимательно приглядывался к мальчику.
	- По разговору ты истый барич - но не из Зрелых, сгнить мне в
остроге! Какого ж ты роду-племени, любушка?
	Джейк не ответил.
	- Что, твой язвило проглотил косолап? Не беда, Тик-Так все из
тебя вытянет, будь я мерин. Такая уж у нашего Тикки натура - хочет
всякого разговорить. А уж коли-ежели он расшевелит человечка, тот,
бывает, тараторит эдак проворно да верещит эдак громко, что докуль по
голове не тюкнешь, дотуль не угомонится. Подле Тик-Така косолапам не
дозволено отымать чужие языки, особливо у эдаких распрекрасных
вьюношей. А теперь, блядин сын, спускайся! Вот лестница! ~Хоп!~
	И Режь-Глотку вдруг стремительно выбросил вперед ногу. На этот
раз Джейку удалось сжаться в комок и увернуться от удара. Мальчик
заглянул в полуоткрытый люк, разглядел лестницу и полез вниз. Его
торс еще возвышался над мостовой, когда воздух сотряс оглушительный
каменный грохот. От источника шума их отделяло больше мили, но
Джейк без всяких объяснений понял, что это. С губ мальчика сорвался
возглас чистейшего страдания.
	Угрюмая улыбка растянула уголки рта Режь-Глотки.
	- Никак, твой дружок-удалец зашел по нашему следу чуть дальше,
чем ты думал? Но, однако ж, не далее, чем полагал ~я~, постреленок,
ибо мне довелось заглянуть ему в глаза, и были те глаза вельми дерзки и
лукавы. И я смекнул: он жи-ивенько явится за своей отрадушкой,
наперсником ночных утех... ежели явится. Так и вышло. Сторожевые
жилки хват углядел, а вот от фонтана не ушел - стало быть, все обстоит
преотлично. Ну, любушка,- пошел.
	Режь-Глотку нацелился пнуть Джейка в торчащую над брусчаткой
голову. Джейк проворно нырнул в люк, но поскользнулся на лесенке,
привинченной к стенке канализационного колодца, и спасся от падения,
лишь ухватившись за расписанную охристо-красными царапинами
лодыжку Режь-Глотки. Мальчик с мольбой посмотрел вверх, на пирата,
и увидел, что выражение разъедаемого заразой, заживо разлагающегося
лица ничуть не смягчилось.
	- Пожалуйста,- попросил мальчик и услышал в своем голосе
слезливые нотки. Перед глазами неотступно стояла картина:
раздавленный в лепешку Роланд, похороненный под огромным
фонтаном. Как это сказал Режь-Глотку? Если бы теперь он кому-нибудь
понадобился, им пришлось бы собирать его промокашкой.
	- Проси, коли хочешь, умоляй, сердечко мое. Токмо добра не жди,
ибо сюда, за мост, жалости и милосердию ходу нет, будь я мерин. А
теперь пошел, не то вышибу твои клятые мозги скрозь уши, будь они
трижды неладны.
	И Джейк полез вниз, и к тому времени, как он достиг стоячей воды
на дне, острое желание заплакать прошло. Ссутулив плечи, понурив
голову, мальчик ждал, чтобы Режь-Глотку спустился и повел его
навстречу его судьбе.


23

	Роланд едва не зацепил натянутые крест-накрест жилки, которые
сдерживали лавину мусора, но висящий в воздухе фонтан был нелеп и
смехотворен - такую ловушку мог бы расставить не блещущий умом
ребенок. Корт выучил своих подопечных при продвижении по вражеской
территории постоянно проверять все сектора обзора, то есть не только
задний и нижний, но и верхний.
	- Стой,- велел стрелок Чику, повысив голос, чтобы его не
заглушали барабаны.
	- Ой! - согласился Чик, посмотрел вперед и немедлено прибавил: -
Эйк!
	- Да.- Стрелок еще раз поглядел на подвешенный в воздухе
мраморный фонтан и внимательно осмотрел улицу, отыскивая
спусковой механизм. Он увидел, что их два. Возможно, когда-то
намеренно приданное им сходство с камнями мостовой и приносило
свои плоды, но то время давно миновало. Роланд нагнулся, упираясь
ладонями в колени, и проговорил прямо в поднятую мордочку Чика: -
Сейчас я на минуту возьму тебя на руки. Гляди не балуй, Чик!
	- Чик!
	Роланд подхватил косолапа на руки. Сперва Чик весь напрягся и
попробовал вырваться, а затем Роланд почувствовал, что зверек
уступает. Косолап не слишком радовался такому тесному общению с
человеком, который не был Джейком, но явно решил примириться с
ситуацией. Роланд снова невольно задался вопросом, насколько же
разумен Чик.
	Он пронес косолапа по узкому проходу и, аккуратно переступив
через поддельные булыжники,- под Висячим Фонтаном города Лада.
Едва они благополучно миновали опасную зону, стрелок наклонился,
собираясь выпустить Чика, и в этот миг барабаны смолкли.
	- Эйк! - нетерпеливо тявкнул Чик.- Эйк-Эйк!
	- Да, но сперва - одно маленькое дельце, которым нельзя
пренебречь.
	Роланд отвел Чика еще на пятнадцать ярдов в глубь проулка,
нагнулся и подобрал обломок бетона. Задумчиво перебрасывая его из
руки в руку, он вдруг услышал на востоке пистолетный выстрел.
Усиленный репродукторами грохот барабанов похоронил под собой
звуки сражения Эдди и Сюзанны с шайкой оборванцев-Зрелых, но этот
выстрел стрелок расслышал явственно и улыбнулся: выстрел почти
наверняка означал, что Дийны добрались до колыбели,- первая добрая
весть за день, который уже казался долгим, как целая неделя.
	Роланд повернулся и бросил бетонный обломок. Прицелился он
так же точно, как в Речной Переправе, когда бросал камень в
допотопный светофор; снаряд угодил в самый центр потемневшего
спускового устройства, и один из ржавых тросов лопнул с резким
гнусавым звоном. Мраморный фонтан полетел вниз и перевернулся
вверх тормашками - второй трос застопорил падение, всего на миг,
однако, по мнению Роланда, человеку с быстрой реакцией этого вполне
хватило бы, чтобы убраться из зоны сброса. Потом и этот трос
оборвался, и фонтан бесформенной глыбой розового камня рухнул вниз.
	Когда фонтан с оглушительным грохотом грянулся на мостовую,
Роланд не мешкая присел за грудой стальных балок. Чик проворно
вскочил к нему на колени. Полетели куски розового мрамора, некоторые
были величиной с тачку. Несколько мелких осколков впились Роланду в
лицо, другие стрелок стряхнул с шубки Чика. Он выглянул из-за
временного прикрытия. Фонтан раскололся надвое, как огромная
тарелка. "Этой дорогой мы возвращаться не станем",- подумал Роланд.
Проход, с самого начала узкий, теперь был полностью перекрыт.
	Слышал ли Джейк, как упал фонтан, ломал голову Роланд, и если
слышал, то что подумал? Понапрасну гадать насчет Режь-Глотки он не
стал. Тому неминуемо должно было прийти в голову, что от стрелка
осталось мокрое место,- этого-то и хотел Роланд. Придет ли Джейк к
такому же выводу? Мальчик вряд ли поверит в то, что стрелка можно
убить с помощью такого простого приспособления, слишком хорошо он
знает Роланда... но если Режь-Глотку достаточно застращал Джейка, тот,
возможно, соображает не вполне четко и ясно. Так или иначе, было уже
поздно терзаться, и если бы Роланду пришлось пережить все снова, он
сделал бы то же самое. Режь-Глотку, умирающий или нет, успел выказать
и смелость, и звериную хитрость. Если теперь пират утратит
бдительность, значит, уловка того стоила.
	Роланд поднялся.
	- Чик,- ищи Джейка.
	- Эйка! - Чик вытянул длинную шею, шумно обнюхал камни
брусчатки, очертив носом полукруг, уловил запах Джейка и засеменил по
следу. Роланд побежал за ним. По прошествии десяти минут зверек
остановился у крышки люка в мостовой, обнюхал булыжник вокруг нее,
посмотрел вверх, на Роланда, и тоненько тявкнул.
	Опустившись на одно колено, стрелок увидел путаницу следов и
широкую полосу царапин на булыжнике мостовой. Он подумал, что эту
крышку двигают очень часто. Неподалеку в щели меж двух камней
мостовой стрелок заметил сгусток кровавой мокроты и сощурился.
	- Это отродье бьет его,- пробормотал он.
	Стрелок оттащил крышку в сторону, заглянул в люк и развязал
кожаный шнурок, который стягивал на груди его рубаху. Подхватив
косолапа на руки, Роланд сунул его к себе за пазуху. Чик оскалил зубы, и
на миг Роланд кожей груди и живота ощутил растопыренные когти
зверька, острые, как миниатюрные ножички. Потом Чик втянул когти и
затих, поблескивая глазами из ворота рубашки стрелка и пыхтя, как
паровоз. Роланд чувствовал, как быстро бьется подле его сердца
сердечко косолапа. Он вытянул кожаный шнурок из пробитых в рубашке
дырочек и отыскал в кошеле другой, подлиннее.
	- Сейчас смастерим тебе сворку. Мне это не по душе, а тебе
понравится и того меньше, но внизу будет очень темно.
	Роланд связал два куска кожаного шнура и сделал на конце
поводка широкую петлю. Ее он накинул Чику на голову. Он ожидал, что
Чик опять покажет зубы, но ничего подобного косолап не сделал. Он
лишь поднял на Роланда обведенные золотистой каймой глаза и снова
нетерпеливо тявкнул: "Эйк!"
	Роланд зажал в зубах свободный конец самодельной сворки, уселся
на край канализационного колодца - если это был канализационный
колодец - и ощупью нашел верхнюю перекладину лестницы. Спускался
он медленно и осторожно, острее чем когда-либо сознавая, что ему
недостает половины кисти и что стальные перекладины - скользкие от
масла и чего-то более густого и плотного, вероятно, мха. Чик теплым
тяжелым грузом висел между рубашкой и животом стрелка, дыша
отрывисто и тяжело, но мерно. В тусклом свете золотые колечки в глазах
косолапа блестели, точно медальоны.
	Наконец нащупывавшая опору нога стрелка с плеском ступила в
воду на дне колодца. Он бросил быстрый взгляд на монетку белого света
в вышине и подумал: "Здесь-то и начинается самое трудное". В туннеле
было тепло и сыро и пахло, как в древнем склепе. Где-то неподалеку
монотонно, гулко капала вода. Чуть дальше Роланд расслышал урчание
механизмов. Он вытащил чрезвычайно благодарного ему Чика из-за
пазухи и поставил в неглубокую воду, вяло бежавшую по
канализационному туннелю.
	- Теперь дело за тобой,- пробормотал он на ухо косолапу.- Ищи
Джейка, Чик. Ищи Джейка!
	- Эйка! - тявкнул тот и быстро зашлепал в темноту. Голова зверька
покачивалась на длинной шее из стороны в сторону, как маятник.
Роланд шел следом, обернув конец сыромятного поводка вокруг
изувеченной правой руки.


24

	Колыбель (она, бесспорно, была достаточно велика для того,
чтобы получить в сознании молодых людей надлежащий статус имени
собственного), стояла посреди площади впятеро большей той, где они
наткнулись на поврежденный памятник, и, хорошенько присмотревшись,
Сюзанна поняла, до чего же в действительности стар, сер и непоправимо
запущен остальной Лад. Колыбель сияла такой чистотой, что глазам
делалось больно: ослепительно белые стены, колонны и ступени - ни
плюща, ни грязных каракулей. Не было и вездесущей желтой степной
пыли. Когда молодые люди приблизились, Сюзанна поняла почему: по
стенам Колыбели нескончаемыми потоками струилась вода - она
вытекала из отверстий, спрятанных в тени окованных медью карнизов.
Другие потайные сопла через равные промежутки времени выпускали
фонтанчики, которые омывали ступени, превращая их в каскад
водопадов.
	- Ух ты,- присвистнул Эдди.- Рядом с этим Грэнд-Сентрал -
автобусная станция в Литтл-Бздюлинге, Небраска.
	- До чего ты поэтичен, милый,- сухо сказала Сюзанна.
	Ступени, с четырех сторон огибавшие Колыбель, поднимались к
огромному открытому вестибюлю. Здесь не было плотных сплетений
растительности, которые заслоняли бы обзор, но Эдди с Сюзанной
обнаружили, что все равно не могут толком заглянуть внутрь: тень
кровли-навеса была чересчур глубока. По периметру крыши колонной по
два выстроились тотемы Луча, однако углы отводились тварям, при виде
которых Сюзанна горячо понадеялась, что никогда не встретится с ними
иначе как в случайно приснившемся кошмаре,- устрашающим каменным
драконам с чешуйчатыми телами, цепкими когтистыми лапами и
отвратительными пытливыми глазками.
	Эдди тронул ее за плечо и показал куда-то на самый верх. Сюзанна
задрала голову... и невольно затаила дыхание. Широко расставив ноги,
над коньком крыши, много выше тотемов Луча и драконоподобных
химер, словно облеченный властью над ними, стоял шестифутовый
золотой воин. Потрепанная ковбойская шляпа, сдвинутая на затылок,
открывала лоб, прорезанный морщинами забот и тревог; на груди косо
лежал шейный платок, словно только что стянутый с лица, а перед тем
долго, верой и правдой служивший хозяину защитой от пыли. В одном
воздетом кулаке воин держал револьвер, в другом - нечто схожее с
оливковой ветвью.
	Над Колыбелью стоял одетый в золото Роланд Галаадский.
	"Нет,- подумала Сюзанна, вспоминая, наконец, что нужно
дышать.- Это не он... но в каком-то смысле все-таки он. Этот человек
был стрелком, и сходство между ним, мертвым, вероятно, уже более
тысячи лет, и Роландом - вся правда ~ка-тета~, какую тебе нужно знать
ныне и присно".
	На юге ударил гром. Стремительно несущиеся по небу тучи
разорвала молния. Сюзанна пожалела, что у нее больше нет времени
рассматривать статую, венчающую Колыбель, и зверей вокруг нее; на
каждом из них как будто были вырезаны слова, и молодой женщине
пришло в голову, что содержание надписей, пожалуй, стоило бы знать.
Однако в сложившихся обстоятельствах нельзя было терять ни минуты.
	Там, где улица Черепахи вливалась в площадь Колыбели, по
мостовой проведена была широкая красная полоса. Мод и человек,
которого Эдди окрестил Дживзом-дворецким, остановились на
благоразумном расстоянии от красной межи.
	- Досель - и дальше ни шагу,- решительно объявила Мод.- Хоть
жизни решайте. Все едино она человеку богами взаймы дадена. Что
хотите делайте, а я смерть приму по эту сторону запретной черты. Не
стану я раззадоривать Блейна заради чужаков!
	- И я не стану,- эхом откликнулся Дживз. Он снял свой пыльный
котелок и теперь прижимал его к голой груди. Лицо Дживза выражало
испуганное, благоговейное почтение.
	- Отлично,- сказала Сюзанна.- Тогда брысь отсюда, оба.
	- Стоит нам поворотиться к вам спиною, и вы застрелите нас,-
дрожащим голосом вымолвил Дживз.- Сгнить мне в остроге, коли не так!
	Мод покачала головой. Подсохшая кровь у нее на лице казалась
нелепой темно-багровой штриховкой.
	- Про острог не скажу, а только не бывало на белом свете стрелка,
что стрелял бы в спину.
	- Почем ты знаешь, что они и впрямь стрелки? Это они ~сами~ так
говорят.
	Мод ткнула пальцем в большой револьвер с изношенной
сандаловой рукояткой, который держала в руке Сюзанна. Дживз
поглядел... и мгновением позже протянул Мод руку. Та приняла ее, и
представление Сюзанны о них как об опасных убийцах рухнуло. Они
походили скорее на Гензеля и Гретель, чем на Бонни и Клайда,- усталые,
перепуганные, смущенные, затерявшиеся в лесу так давно, что
состарились в нем. Ненависть и страх ушли из ее сердца, уступив место
жалости и глубокой, щемящей грусти.
	- Прощайте,- тихо сказала она.- Вы хотели уйти - идите. И не
бойтесь, мы с мужем не причиним вам зла.
	Мод кивнула.
	- Верю, что вы не хотите нам зла, и прощаю вам смерть Уинстона.
Но послушайте, что я скажу, не пропустите мимо ушей: ~держитесь
подальше от Колыбели~. Какие б вы ни напридумали себе резоны войти
туда, сии резоны недостаточно хороши. Войти в Блейнову Колыбель -
смерть.
	- У нас нет выбора,- отозвался Эдди, и в небе, будто в знак
согласия, вновь громыхнуло.- А теперь дайте-ка я кое-что растолкую
~вам~. Я не знаю, что под Ладом есть, а чего нету, зато знаю вот что:
барабаны, с которыми вы носитесь как дурень с писаной торбой,- это
часть записи - ~песни~,- сделанной там, откуда родом я и моя жена.- Он
посмотрел в их непонимающие лица и разочарованно воздел руки: -
Матерь божья коровка, не въезжаете, что ли? Вы мочите друг дружку из-
за паршивой мелодийки, которая даже синглом так и не вышла!
	Сюзанна положила ему руку на плечо и тихонько пробормотала:
"Эдди!". Эдди точно оглох, его взгляд метался от Дживза к Мод и
обратно к Дживзу.
	- Хотите увидеть чудовищ? Тогда посмотрите внимательно друг на
дружку. А когда вернетесь в ту дурдуху, которую вы называете своим
домом, хорошенько приглядитесь к своим друзьям и родственничкам.
	- Не понимаете,- сказала Мод. Глаза ее были темными и
серьезными.- Но поймете. Да. Поймете.
	- Ну идите же,- спокойно велела Сюзанна.- Говорить нам с вами
толку мало, напрасное сотрясение воздуха. Идите своей дорогой и
постарайтесь вспомнить лики своих отцов, потому что, похоже, вы
давным-давно потеряли их из виду.
	Без единого слова Мод и Дживз отправились обратно той же
дорогой, что пришли. Однако время от времени они все-таки
оглядывались - и по-прежнему держались за руки: Гензель и Гретель,
заблудившиеся в чаще темного леса.
	- Выпустите меня отседа,- тяжело выговорил Эдди. Поставив
"Ругер" на предохранитель, он сунул его обратно за пояс штанов и
протер покрасневшие глаза.- Выпустите, больше я ничего не прошу.
	- Знаю-знаю, о чем ты, красавчик,- Сюзанна явно была испугана,
но в том, как высоко она держала голову, был дерзкий вызов, который
Эдди с течением времени научился узнавать и любить. Он положил руки
ей на плечи и поцеловал, не позволив ни окружающей обстановке, ни
надвигающейся грозе помешать ему проделать это неторопливо и с
чувством. Когда он наконец отстранился, Сюзанна рассматривала его
большими глазами, в которых плясали искорки.- Ого! В чем дело?
	- В том, как я тебя люблю,- ответил Эдди,- и больше, наверное, ни
в чем. Хватит с тебя?
	Взгляд Сюзанны смягчился. У нее мелькнула мысль, не поделиться
ли с Эдди секретом, который она, возможно, хранила... но, конечно,
момент был неподходящий. Признаться Эдди, что она, может быть,
беременна, сейчас было так же невозможно, как прочесть слова,
начертанные на высеченных из камня тотемах Порталов.
	- Да, Эдди, хватит,- сказала она.
	- Лучше тебя у меня в жизни ничего не было и нет.- Зеленовато-
карие глаза Эдди видели только Сюзанну.- Не умею я говорить всякую
такую ерунду - видать, жизнь с Генри отучила,- но это правда. Наверное,
я влюбился в тебя потому, что ты была всем, от чего меня оторвал
Роланд - в Нью-Йорке,- но это только сперва. Теперь все куда серьезнее,
потому что возвращаться домой мне расхотелось. А тебе?
	Сюзанна посмотрела на Колыбель. Она страшилась того, что они
могли там обнаружить, и все же... Она снова посмотрела на Эдди.
	- Нет, я не хочу возвращаться. Я хочу до конца своей жизни
двигаться вперед - то есть, пока ты со мной. А знаешь, занятно, что ты
влюбился в меня из-за всего того, от чего тебя оторвал Роланд.
	- Что ж тут занятного?
	- ~Я~ влюбилась тебя потому, что ты освободил меня от Детты
Уокер.- Сюзанна примолкла, подумала, чуть заметно покачала головой.-
Нет... все не так просто. Я полюбила тебя за то, что ты освободил меня
от ~обеих~ тех сучек. Одна воровала, ругалась как сапожник и имела
милую привычку, распалив кавалера, оставить его с носом. Другая была
уверенной в своей непогрешимости самодовольной ханжой, к тому же
очень высокого мнения о себе. На мой взгляд, они друг друга стоили.
Сюзанна Дийн нравится мне больше Детты Уокер, больше Одетты
Холмс... и именно ты дал мне свободу.
	Теперь уже она потянулась к Эдди, сжала в ладонях его заросшие
колючей щетиной лицо, притянула к себе, нежно поцеловала. Эдди
осторожно положил руку ей на грудь. Сюзанна вздохнула и накрыла его
руку своей.
	- Пойдем-ка лучше,- сказала она,- не то с нас станется улечься
прямо здесь, на мостовой... а тогда, судя по всему, мы промокнем.
	Эдди окинул последним долгим взглядом безмолвные небоскребы,
выбитые окна, стены, покрытые коростой плюща, и кивнул.
	- Да. Все равно у этого городишки будущего нет, так мне кажется.
	Он подтолкнул кресло Сюзанны вперед. Когда его колеса
пересекли "запретную черту", как ее назвала Мод, молодые люди
оцепенели, испугавшись, что заденут какое-нибудь древнее защитное
приспособление и погибнут. Но ничего не произошло. Эдди вкатил
инвалидную коляску на площадь, и, когда они приблизились к
подножию ступеней, ведущих в Колыбель, полил дождь, ветер швырнул
им в лицо холодные капли.
	Ни Эдди, ни Сюзанна не ведали, что пришло первое из великих
осенних ненастий Межземелья.


25

	Стоило им очутиться в зловонной тьме канализации, как Режь-
Глотку сбавил убийственный темп, который сохранял на поверхности
земли. Джейк не думал, что виной тому темнота; Режь-Глотку, похоже,
знал каждый изгиб и поворот их маршрута, в точности как похвалялся.
Видимо, полонивший его негодяй тешился мыслью, что Роланд угодил в
западню и от него осталось мокрое место.
	Самого Джейка одолевали сомнения.
	Если Роланд заметил сторожевые проволоки - ловушку куда более
хитрую и коварную, чем следующая,- вероятно ли, что он проглядел
фонтан? Джейк допускал такую возможность, но не особенно в нее
верил. Ему казалось более вероятным, что Роланд обрушил фонтан
нарочно, чтобы успокоить Режь-Глотку и, возможно, заставить его
сбавить ход. Мальчику не верилось, будто Роланду по плечу пройти за
ними по этому подземному лабиринту (в непроглядной тьме даже
стрелок оказался бы бессилен идти по следу), но его подбадривала мысль
о том, что, стараясь сдержать свое обещание, Роланд, может быть,
избежал смерти.
	Они повернули налево, направо, потом опять налево. Когда в
попытке компенсировать утраченную Джейком способность видеть
прочие чувства мальчика обострились, у него возникло смутное
ощущение, что вокруг - другие туннели. Приглушенный шум дряхлых,
выбивающихся из сил механизмов то на миг набирал громкость, то
замирал, когда идущих вновь обступали каменные городские
фундаменты. По подземелью гуляли сквозняки, порой теплые, иногда
холодные - смрадное дыхание туннелей, пересекавшихся с тем, по
которому двигались пират и мальчик. В местах таких пересечений плеск
шагов Джейка и Режь-Глотки подхватывало недолгое эхо. Один раз
Джейк едва не размозжил себе голову о какой-то металлический предмет,
торчавший из потолка. Досадливо шлепнув по нему рукой, мальчик
нащупал что-то вроде большого вентиля, после чего стал на ходу шарить
руками в воздухе, стараясь выяснить, что впереди.
	Режь-Глотку задавал Джейку направление ударами по плечам, как
возница мог бы править волами. Они двигались с приличной скоростью,
быстро, но не бегом. Режь-Глотку мало-помалу отдышался и сперва
замурлыкал себе под нос, а потом запел тихим, на удивление
мелодичным тенором:
	~Риббл-ти-тиббл-ти-ток-ток-ток,
	Сыщу работу - куплю перстенек,
	Чтоб краля, голубка,
	Пустила под юбку
	И не дорожилась, ти-тиббл-ти-ток.
	За что я плачу?
	За то, что хочу
	Кой с чем поиграться, ти-тиббл-ти-ток!~
	Последовало еще примерно шесть куплетов на ту же тему, прежде
чем Режь-Глотку умолк.
	- Теперь спой ~ты~, козленочек.
	- Я никаких песен не знаю,- пропыхтел Джейк, надеялсь, что
кажется запыхавшимся сильнее, чем было на самом деле. Он не знал,
сумеет ли извлечь из этого какую-нибудь пользу или нет, но здесь внизу,
в темноте, казалось, стоило бороться за любое преимущество.
	Режь-Глотку саданул Джейка локтем по лопаткам, и мальчик едва
не растянулся в доходившей до щиколоток воде, сонно струившейся по
туннелю, которым они шли.
	- ~Лучше~ припомни-ка чего ни то. Ну, конешное дело, коли кому
охота, чтоб я выдрал ему из спины хребтину, так ее распротак...- Пират
помолчал и добавил: - Здесь водятся привидения, мальчик. В кажной
растреклятой машине живут. Пение их отгоняет - нешто не знаешь? ~За-
апевай!~
	Джейк крепко призадумался, не желая схлопотать от Режь-Глотки
еще один любовный тычок, и извлек из памяти песенку, которой
научился в летнем лагере в возрасте то ли семи, то ли восьми лет. Он
раскрыл рот и загорланил в темноту, слушая, как к шуму бегущей и
падающей воды и глухому стуку древних механизмов прибавляется
отраженное стенами эхо:
	~Люблю я девчонку в короткой юбчонке,
	Корма как у яхты, глазенки - агат.
	Ее обуваю, ее одеваю,
	А денежки - фьють и на ветер летят!
	Люблю я блондинку, красотку-картинку,
	У ней что ни день, то новый наряд:
	Пальтишки-платьишки, рубашки-штанишки,
	А денежки - фьють и на ветер летят!~
	Режь-Глотку вдруг ухватил Джейка за уши, точно это были ручки
кувшина, и рывком остановил.
	- Прямо перед тобою дыра,- сказал он.- Голос у тебя, козленочек,
таковский, что я, ей-же-ей, разодолжил бы целый свет, кабы дал тебе
туда свалиться. Однако ж Тик-Так сие нипочем не одобрит, а посему,
смею думать, еще некоторое время тебе ничто не грозит.- Режь-Глотку
выпустил горевшие огнем уши Джейка и вцепился в его рубашку.- Теперь
нагинайся, покуда не нащупаешь лестницу на другой стороне. Да
осторожней, не то поскользнешься, слетишь вниз и меня за собой
стащишь!
	Вытянув руки перед собой, Джейк осторожно наклонился вперед,
страшась падения в невидимую яму. Шаря в поисках лестницы, он вдруг
осознал, что в лицо ему с тихим шипением веет выходящий из отверстия
теплый воздух, чистый и почти благоуханный, а внизу брезжит слабый
розовый свет. Пальцы Джейка коснулись стальной перекладины и
сомкнулись на ней. Оставленные зубами Чика ранки на левой руке
мальчика вновь открылись, и он почувствовал, что по ладони потекла
кровь.
	- Есть? - спросил Режь-Глотку.
	- Да.
	- Так полезай вниз! Чего ждешь, каналья! - Режь-Глотку выпустил
рубашку Джейка, и тот представил себе, как пират заносит ногу,
намереваясь пинком в зад сообщить ему ускорение. Джейк перешагнул
слабо мерцающий провал и начал спускаться по лестнице, стараясь как
можно меньше пользоваться поврежденной рукой. Здесь перекладины
были чистые - ни мха, ни грязи и почти никакой ржавчины. Колодец был
очень глубок, и Джейку, торопливо (чтобы Режь-Глотку не наступил ему
на руку сапогом на толстой подметке) карабкавшемуся вниз, вдруг
вспомнилось "Путешествие к центру Земли", фильм, который он когда-
то смотрел по телевизору.
	Глухой дрожащий гул нарастал, розовое свечение медленно
разгоралось. В шуме механизмов по-прежнему чудился некий намек на
неполадки, но слух подсказал Джейку, что оборудование здесь в лучшем
состоянии, чем машины наверху, а, достигнув наконец дна колодца,
мальчик обнаружил, что пол сухой. Новая горизонтальная шахта была
квадратного сечения, высотой около шести футов и выстлана
проклепанной нержавейкой. Прямая как струна, она тянулась в обе
стороны, насколько хватал глаз. Подсознательно, даже не задумываясь
об этом, мальчик понимал, что и этот туннель (который должен был
пролегать минимум в семидесяти футах под Ладом) также повторяет ход
Луча. А где-то впереди - в этом Джейк был уверен, хотя не мог бы
объяснить почему,- прямо над туннелем стоял поезд, который они
пришли найти.
	Под самым потолком шахты вдоль стен тянулись узкие
зарешеченные вентиляционные отдушины; именно оттуда тек чистый
сухой воздух. Кое-где с решеток голубовато-серыми бородами свисал
мох, но большая их часть оставалась чистой. Под каждой второй
отдушиной была нарисована желтая стрелка, а под стрелкой - значок,
отчасти похожий на строчное латинское "t". Стрелки указывали в ту
сторону, куда направлялись Джейк с Режь-Глоткой.
	Розовый свет шел от стеклянных трубок, параллельными рядами
размещенных на потолке шахты. Примерно одна из каждых трех не
горела, иные судорожно мигали, однако по меньшей мере половина
светильников еще работала. "Неоновые лампы,- изумился Джейк.-
Ничего себе!"
	Режь-Глотку тяжело спрыгнул на пол рядом с ним. Он заметил
удивление Джейка и ухмыльнулся:
	- Что, славно? Летом прохладно, зимой тепло, и харчей столько,
что пяти сотням душ за пять сотен лет не перевести. А ведомо тебе, что
самое приятственное, козленочек? Самое расприятственное в сем
славном мошенстве?
	Джейк отрицательно потряс головой.
	- Зрелюги, мать их лиходельница, знать не знают про сие местечко.
Они думают, тут внизу чудовища! Поди застукай кого из ихней братии,
чтоб он без особой на то надобности подступился к крышке сточного
люка ближе чем на два десятка стоп!
	Режь-Глотку запрокинул голову и от души расхохотался. Джейк
молчал, хотя холодный голос в самой глубине его сознания твердил, что,
пожалуй, было бы дипломатичнее присоединиться к веселью. Мальчик
не смеялся, поскольку точно знал, что именно чувствуют Зрелые. Под
городом ~действительно~ обитали чудовища - тролли, домовые-
боггерты, привидения и орки. Разве один из них не захватил его в плен?
	Режь-Глотку толкнул его куда-то влево.
	- Пшел! Мы почти на месте. ~Хоп!~
	Они поспешили дальше. Их шаги, стократ повторенные эхом,
летели им вслед. Минут через десять-пятнадцать примерно в двухстах
футах впереди Джейк увидел герметическую дверь-люк. Они подошли
поближе, и мальчик разглядел на ней колесо большого вентиля. Справа
от двери на стене висела коробка радиофона.
	- Моченьки нет, заморился,- задыхаясь, выговорил Режь-Глотку,
когда они очутились перед дверью в конце туннеля.- Эдакие подвиги не
для калек вроде твоего старинного приятеля, будь я мерин! - Он ткнул
большим пальцем в кнопку переговорного устройства и проорал: - Есть,
Тик-Так! Я пригнал мальца! Без шума и пыли, так что любо-дорого,
даже волос постреленку не растрепал! Что я тебе говорил? Доверься
Режь-Глотке, говорил я, он-то не оплошает! Ну же, отворяй! Впусти нас!
	Он отпустил кнопку и нетерпеливо посмотрел на дверь. Колесо
вентиля не поворачивалось. Вместо того из динамика переговорного
устройства раздался равнодушный ленивый голос: "Пароль!"
	Режь-Глотку страшно нахмурился, длинными грязными ногтями
поскреб подбородок, потом приподнял повязку, прикрывавшую больной
глаз, и извлек еще один сгусток зеленовато-желтого клейкого месива.
	- Ох уж этот Тик-Так с его паролями! - с раздражением и тревогой
пожаловался он Джейку.- Малый он башковитый, спору нет, но, сдается
мне, сие уж чересчур!
	Надавив на кнопку, Режь-Глотку завопил:
	- Да будет тебе, Тик-Так! Коли не признал мой голос, возьми
слуховой рожок!
	- Признать-то я признал,- растягивая слова, прогнусавил динамик.
Джейку этот голос напомнил Джерри Рида, который играл партнера
Берта Рейнолдса в фильмах про Полицейского и Бандита.- Но ведь я не
знаю, кто там с тобой, верно? Или ты запамятовал, что Глаз о прошлом
годе крякнулся? Говори пароль, Режь-Глотку, не то сгною под дверью!
	Режь-Глотку запустил палец в ноздрю, извлек засохшую соплю
цвета мятного желе и втиснул ее в решетку динамика. Джейк в немом
восторге наблюдал эту детскую демонстрацию дурного нрава, чувствуя,
как внутри клокочет непрошенный истерический смех. Неужели весь
этот путь по изобилующим ловушками лабиринтам и погруженным во
мрак тоннелям они проделали лишь для того, чтобы их манежили здесь,
у двери-люка, потому только, что Режь-Глотку не может вспомнить Тик-
Таков пароль?
	Режь-Глотку злобно покосился на мальчика и содрал с головы
пропотевший желтый шарф. Под ним обнаружилась плешь, украшенная
редкими, похожими на иглы дикобраза, пучочками черных волос и
глубокой вмятиной над левым виском. Режь-Глотку заглянул в складки
шарфа и вытянул оттуда клочок бумаги. "Да благословят тебя боги,
Ухало,- пробормотал он.- Ухало печется обо мне поистине яко мать
родная!"
	Он стал разглядывать бумажку, поворачивая ее то так, то эдак,
наконец протянул ее Джейку и вполголоса, точно Тик-Так мог слышать
его, даже когда кнопка "ГОВОРИТЕ" на интеркоме не была нажата,
сказал:
	- Ты, по всему видать, из господ, верно? А наипервейшее, чему учат
господских сынков опосля того, как они выучатся не жрать дерьмо и не
ссать по углам, это грамоте. Вот и прочти мне словцо с этой бумаги,
пострел, ибо оно выскочило у меня из головы, будь я мерин.
	Джейк взял бумажку, посмотрел в нее, снова поднял глаза на Режь-
Глотку и спокойно спросил:
	- А что, если я не стану читать?
	От такого ответа Режь-Глотку на миг опешил... а потом
заулыбался с опасным добродушием.
	- Как - что? Схвачу тебя за глотку да сделаю из твоей башки
дверной молоток,- ответил он.- Вряд ли сие убедит старину Тикки
впустить меня, ибо он по сю пору места себе не находит из-за удальца, с
коим ты водишь дружбу, однако ж сердце мое бесконечно возрадуется,
когда твои мозги закапают с этого вот колеса.
	Джейк задумался. Внутри у него все еще клокотал мрачный смех.
Тик-Так, конечно, был малый довольно башковитый - он понимал, что
Режь-Глотку, который все равно уже умирал, трудно будет убедить
выдать пароль, даже если Роланд и возьмет его в плен. Тик-Так не учел
другое: никудышную память Режь-Глотки.
	"Не смейся. Если ты засмеешься, он действительно вышибет тебе
мозги".
	Несмотря на свои смелые речи, Режь-Глотку с неподдельной
тревогой наблюдал за Джейком, и мальчику вдруг стал понятен факт,
открывавший перед ним широкие возможности: может быть, Режь-
Глотку и не пугала смерть... но ~унижения~ он боялся как огня.
	- Ладно, Режь-Глотку,- мирно сказал мальчик.- На этом клочке
написано "тороватый".
	- Дай сюда.- Режь-Глотку выхватил бумажку у Джейка из рук,
спрятал ее обратно в шарф, поспешно обвязал голову желтой тканью и
нажал кнопку интеркома.
	- Тик-Так! Ты еще тут?
	- А где же мне быть? У черта на куличках? - В тягучем, чуть
гнусавом голосе звучало легкое изумление.
	Режь-Глотку показал динамику покрытый белесым налетом язык,
но его тон, когда он заговорил, был заискивающим, почти раболепным.
	- Пароль - "тороватый". Поистине превосходное словцо, будь я
мерин! А теперь впустите же меня, разбрани вас боги!
	- Конечно,- отозвался Тик-Так. Где-то неподалеку заработал
невидимый механизм. Джейк вздрогнул. Колесо вентиля посреди двери
завертелось. Когда оно остановилось, Режь-Глотку схватился за него,
рванул дверь на себя, ухватил Джейка за руку повыше локтя и втолкнул
за приподнятый порожек, в самое странное помещение, какое
доводилось видеть мальчику.


26

	Роланд спускался в тусклый розовый свет. Из раскрытого ворота
его рубахи выглядывали блестящие глаза Чика. До предела вытянув
свою отнюдь не короткую шею, косолап шумно втягивал носом теплый
воздух, струившийся из вентиляционных отдушин. В темных переходах
наверху Роланд вынужден был целиком и полностью полагаться на нюх
косолапа и страшно боялся, что в текучей воде зверек потеряет след
мальчика. Но, услыхав пение (сперва Режь-Глотки, затем Джейка) - его
отголоски доносились к ним по трубам - стрелок немного успокоился.
Чик вел правильно.
	Чик тоже услышал голоса. До тех пор он двигался медленно,
осторожно и даже время от времени возвращался по следу обратно,
чтобы убедиться в своей правоте, но, заслышав голос Джейка, припустил
бегом, натягивая сыромятный поводок. Роланд боялся, как бы Чик не
окликнул мальчика своим резким голоском - "Эйк! Эйк!" - однако ничего
подобного косолап не сделал. Они добрались до шахты, которая вела на
нижние уровни этого "Дицейского лабиринта", и тут Роланд услышал
шум нового механизма - возможно, какого-то насоса,- а следом гулкий
металлический лязг смаху захлопнутой двери.
	Очутившись на дне шахты, там, где начинался квадратный
туннель, стрелок окинул быстрым взглядом уходящий в обе стороны
двойной ряд светящихся трубок. В них, увидел он, как и в вывеске над
заведением Балазара в Нью-Йорке, горел болотный огонь. Роланд
повнимательнее присмотрелся к узким хромированным планкам
вентиляционных решеток на стенах под самым потолком, к стрелкам под
ними, и освободил шею Чика от кожаной петли. Чик нетерпеливо
встряхнул головой, откровенно радуясь, что избавился от поводка.
	- Мы уже близко,- прошептал стрелок в навостренное ухо
косолапа.- А потому должны вести себя тихо. Понимаешь, Чик? Тише
воды, ниже травы.
	- Ав-вы,- хриплым шепотом повторил Чик, что в иных
обстоятельствах было бы очень забавно.
	Роланд спустил косолапа с рук, и Чик немедленно кинулся в
туннель, вытянув шею и опустив мордочку к самому стальному полу.
Роланд слышал, как зверек бормочет себе под нос "Эйк-Эйк! Эйк-Эйк!"
Вынув револьвер из кобуры, стрелок последовал за косолапом.


27

	Разверзлись хляби небесные, хлынул проливной дождь, и Эдди с
Сюзанной поглядели на громаду Блейновой Колыбели.
	- Обалденный домина, только про въезд для инвалидных колясок
забыли! - перекричал Эдди грозу.
	- Ну и ладно,- нетерпеливо отмахнулась Сюзанна, выскальзывая из
кресла.- Давай-ка под крышу.
	Эдди с сомнением оглядел уходящие вверх ступени. Они были
невысоки... но их было много.
	- Сьюзи, ты серьезно?
	- Догоняй, белый,- подзадорила та и с невероятной легкостью
поползла вверх по лестнице, извиваясь всем телом и помогая себе
ладонями, мускулистыми предплечьями и обрубками ног.
	Она и в самом деле чуть было не обставила Эдди - тому
приходилось бороться с железным страшилищем, и это не позволяло
развить нужную скорость. До верхней ступеньки оба добрались, тяжело
дыша и отдуваясь, а от их мокрой одежды тонкими струйками
поднимался пар. Эдди подхватил Сюзанну под мышки, подбросил,
поймал, но вместо того, чтобы снова посадить молодую женщину в
кресло, как собирался поначалу, задержал ее в объятиях, сцепив кисти
рук у нее за спиной, на талии. Не понимая почему, он чувствовал, что
теряет голову от желания.
	"Дай передохнуть,- велел себе молодой человек.- Добрался сюда
жив-здоров, вот гормон и заиграл, потянуло на сладенькое".
	Сюзанна провела языком по полной нижней губе и запустила
сильные пальцы в вихры Эдди. Потянула. Ощущение было болезненное -
и прекрасное.
	- Я ж сказала, что обштопаю тебя, белый,- проговорила она
низким грудным голосом.
	- Иди на фиг - это я тебя сделал... обошел на полступеньки,- Эдди
старался, чтобы по его голосу нельзя было догадаться, как сильно он на
самом деле запыхался, но обнаружил, что это невозможно.
	- Может быть... и, кажется, совсем выдохся, а? - Рука молодой
женщины вынырнула из волос Эдди, скользнула вниз, легонько сжала. В
глазах Сюзанны замерцала улыбка.- Впрочем, ~кое-что~ еще осталось.
	В небе громыхнуло. Они вздрогнули, потом рассмеялись.
	- Да ладно тебе,- сказал Эдди.- Не дури. Нашла время!
	Сюзанна не стала спорить, но руку на плечо Эдди вернула не сразу.
Эдди решительно усадил ее в кресло и повез по огромным каменным
плитам под крышу, но вдруг почувствовал укол сожаления и подумал,
что такое же сожаление видел в глазах Сюзанны.
	Там, куда не проникал ливень, Эдди остановился, и они
оглянулись. Площадь Колыбели, улица Черепахи и город за ними
быстро исчезали в зыбкой серой пелене. Эдди ничуть не огорчился. Лад
не завоевал себе места в воображаемом альбоме его любимых
воспоминаний.
	- Смотри,- пробормотала Сюзанна. Она показывала на
водосточную трубу неподалеку. Труба заканчивалась большой
чешуйчатой рыбьей головой. Судя по виду, эта рыба приходилась
близкой родственницей драконоподобным химерам, украшавшим углы
Колыбели. Из ее пасти стремительным серебряным потоком хлестала
вода.
	- Похоже, дождик зарядил всерьез, верно? - спросил Эдди.
	- Ага. Будет лить, пока не устанет, а потом еще немного, из чистой
вредности. Может, неделю. Может, месяц. Нам-то это, в общем, не
важно - если Блейн решит, что мы ему не нравимся, он нас поджарит.
Пальни-ка, золотко, пусть Роланд знает, что мы на месте, а потом давай
осмотримся. Увидим, что можно увидеть.
	Эдди прицелился в серое небо и спустил курок. Грянул выстрел -
его-то и услышал Роланд, пробираясь следом за Режь-Глоткой и
Джейком по щедро уснащенному ловушками лабиринту в миле от
Колыбели. Эдди еще секунду постоял на месте, стараясь убедить себя,
что его сердце ошибается, когда упрямо твердит, будто на мосту они
простились со стрелком и мальчиком навсегда. Потом он поставил
пистолет на предохранитель, сунул его за пояс и вернулся к Сюзанне.
Развернув кресло от ступеней, Эдди покатил его в колоннаду, которая
вела в глубь Колыбели. Сюзанна тем временем перезаряжала револьвер
Роланда.
	Под крышей шум дождя казался потаенным, призрачным, и даже
резкие, трескучие удары грома звучали глуше. Колонны,
поддерживавшие сооружение, были по меньшей мере десять футов в
поперечнике, а их капители терялись в темноте. Оттуда, из сумеречной
тени, к Эдди доносилось воркование голубей.
	Из полумрака выплыл указатель, подвешенный на толстых,
серебрящихся хромом цепях:

<<стр. 415 ориг., оформл. в рамочке, как табличка; порядок строк см.
ниже>>

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
"НОРТ-СЕНТРАЛ ПОЗИТРОНИКС" ПРИГЛАШАЕТ ВАС В
КОЛЫБЕЛЬ ГОРОДА ЛАДА.
<<стрелка влево>>СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ (БЛЕЙН)
СЕВЕРО-ЗАПАДНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ (ПАТРИЦИЯ)<<стрелка
вправо>>

	- Теперь мы знаем, как назывался тот поезд, который упал в реку,-
сказал Эдди.- Патриция. Хотя с цветами тут напутали. Розовое
полагается девочкам, а синее мальчикам, не наоборот.
	- Может, они ~оба~ синие.
	- Нет. Блейн розовый.
	- Откуда ты знаешь?
	Эдди смутился.
	- Сам не пойму... но знаю.
	Они пошли по стрелке, которая указывала место стоянки Блейна, и
очутились в помещении, похожем на грандиозный зал ожидания. Эдди
не обладал способностью Сюзанны в моменты кратких озарений видеть
иллюзорные, но ясные картины прошлого, и тем не менее его
воображение населило это безбрежное, разделенное колоннами
пространство тысячью спешащих людей; он слышал стук каблуков и
невнятное бормотание, видел объятия, приветственные и прощальные. А
над вокзальной суматохой разносился монотонный голос из динамиков,
сообщая свежую информацию о десятке различных пунктов назначения.
	~Производится посадка на Патрицию, рейс Лад - Северо-западные
баронства...
	Пассажира Киллингтона, повторяю, пассажира Киллингтона
убедительно просят подойти к справочной на нижнем уровне...
	На второй путь прибывает Блейн. До высадки пассажиров
осталось...~
	Теперь здесь были только голуби.
	Эдди пробрала дрожь.
	- Посмотри на эти лица,- пробормотала Сюзанна.- Не знаю, как у
тебя, а у меня мороз по коже, честное слово.- Она показала направо. В
вышине из мрамора стены выступали вытесанные из камня головы; они
пристально всматривались сквозь сумрак в пришельцев - суровые
мужчины с резкими чертами палачей, которым их занятие в радость.
Семьюдесятью, а то и восьмьюдесятью футами ниже собратьев
гранитными черепками и осколками лежали отвалившиеся маски. Те,
что уцелели, были покрыты паутиной трещин и кляксами голубиного
помета.
	- Должно быть, это были Верховные Судьи или вроде того,- Эдди
тревожно разглядывал все эти тонкие губы и потрескавшиеся пустые
глаза.- Только судьи умеют так глядеть - будто насквозь тебя видят и с
потрохами сожрать готовы. Это тебе знающий человек говорит. Ни один
из ~этих~ костыля хромому крабу не отписал бы.
	- Груда поверженных образов там, где солнце палит, а мертвое
дерево тени не даст,- тихонько продекламировала Сюзанна, и Эдди
почувствовал, что по телу у него поползли мурашки.
	- Что это, Сьюзи?
	- Стихи. Должно быть, автор этих строк видел Лад во сне,-
отозвалась Сюзанна.- Идем, Эдди. Забудь их.
	- Легко сказать! - Но он покатил кресло дальше.
	Впереди из сумрака выплыла массивная ограда, похожая на
решетку замковых ворот... а за ней они впервые увидели Блейна Моно.
Как и предсказывал Эдди, он был розовый, того же нежного оттенка, что
и прожилки на мраморе колонн. Гладкий, обтекаемый, остроносый
Блейн парил над широким перроном и больше походил на живую плоть,
чем на металл. Его поверхность нарушалась только единожды -
треугольным окном, снабженным огромной щеткой-дворником. Эдди
знал, что по другую сторону носа Моно есть второе окно с большущим
стеклоочистителем, так что если смотреть на Блейна анфас, почудится,
будто у него есть лицо, точь-в-точь как у Чарли Чух-Чуха. Щетки при
этом казались бы хитро опущенными веками.
	Белый свет из щелевидного проема в юго-восточной стене
Колыбели падал на Блейна длинным кривым треугольником. Корпус
поезда казался Эдди выпуклой спиной сказочного розового кита - кита,
замершего в полной неподвижности.
	- Ух ты.- Голос молодого человека упал до шепота.- Мы его
нашли.
	- Да. Мы нашли Блейна Моно.
	- Как по-твоему, он мертвый? ~Поглядеть~, так мертвый.
	- Нет. Спит, может быть, но мертвым его никак не назовешь.
	- Ты уверена?
	- А ты был уверен, что он окажется розовым? - Вопрос не требовал
ответа, и Эдди промолчал. Сюзанна подняла к нему лицо - напряженное
и перепуганное.- Он спит, и знаешь что? Мне страшно его будить.
	- Ладно, тогда давай подождем остальных.
	Сюзанна покачала головой.
	- Мне кажется, будет лучше, если мы попробуем подготовиться до
их появления... потому что, мне кажется, они нагрянут в большой
спешке. Вон там к решетке присобачена какая-то коробка - видишь?
Отвези-ка меня к ней. Она похожа на переговорное устройство.
	Эдди покорно повез Сюзанну к коробке. Та была приделана к
створке закрытых ворот в центре ограды, которая шла вдоль длинной
стены Колыбели. Вертикальные прутья ограждения были сделаны из
чего-то похожего на нержавеющую сталь, прутья ворот - из
декоративного железа, их основания исчезали в окаймленных металлом
отверстиях в полу. Эдди понял, что ни ему, ни Сюзанне никак не
протиснуться за барьер: зазор между двумя соседними прутьями не
превышал четырех дюймов. Даже Чик пролез бы здесь с трудом.
	Над головой возились и ворковали голуби. Левое колесо кресла
Сюзанны монотонно поскрипывало. "Полцарства за жестянку
машинного масла",- подумал Эдди и понял: сказать, что он напуган,
значит ничего не сказать. В последний раз такой ужас он испытывал в
тот день, когда они с Генри стояли на Голландском Холме, на Райнхолд-
стрит, и глядели через улицу на горбатый дряхлый Особняк. Тогда, в
семьдесят седьмом, они не вошли в него; они повернулись к дому с
привидениями спиной и ушли, и Эдди помнил, что поклялся никогда -
никогда - ~никогда в жизни~ не возвращаться туда. Ему очень хотелось
бы сдержать это обещание, однако вот, пожалуйста,- он шел по другому
дому с привидениями, и привидение было прямо перед ним: Блейн
Моно, длинный, приземистый, розовый; он подглядывал за Эдди одним
окном-глазом, как прикинувшийся спящим опасный зверь.
	~Он уж много лет не покидает Колыбели... говорить на разные
голоса и смеяться и то перестал... последним к Блейну подступался
Ардис... а когда Ардис не сумел ответить, что было спрошено, Блейн
убил его голубым огнем~.
	"Если он заговорит со мной, я, наверное, рехнусь",- подумал Эдди.
	Снаружи ворвался ветер; в высокий выпускной проем,
прорубленный в торце здания, полетела мельчайшая дождевая пыль.
Молодой человек увидел, как она бисеринками оседает на стекле Блейна.
	Он вдруг вздрогнул и быстро огляделся.
	- За нами следят. Я чувствую.
	- Я бы совсем не удивилась. Подвези меня поближе к воротам,
Эдди. Хочу получше рассмотреть эту коробку.
	- Ладно, только не трогай. Вдруг она под током...
	- Если Блейн хочет зажарить нас, то зажарит,- откликнулась
Сюзанна, глядя сквозь прутья ограды на спину Блейна.- Сам знаешь не
хуже меня.
	И Эдди промолчал, понимая, что это чистая правда.
	Внешне коробка походила на гибрид переговорного устройства и
охранной сигнализации. В верхнюю половину был вмонтирован
динамик с чем-то вроде кнопки "ГОВОРИТЕ\СЛУШАЙТЕ" сбоку. Под
динамиком ромбом располагались цифры:

<<рисунок стр. 418>>

	Под ромбом помещались еще две кнопки; на них печатными
буквами, Высоким Слогом, значилось "КОМАНДА" и "ВВОД".
	Сюзанна глядела недоуменно и с сомнением.
	- Как ты думаешь, что это за штука? Похоже на какое-то
устройство из научно-фантастического фильма.
	Конечно, похоже, понял Эдди. В свое время Сюзанна, вероятно,
раз-другой сталкивалась с системой охранной сигнализации - в конце
концов, она жила среди манхэттенских богачей, пусть они и принимали
подобное соседство без излишнего энтузиазма,- но те электронные
устройства, какие были доступны в ее шестьдесят третьем, и те, какие
появились к его восемьдесят седьмому, разделяла подлинная пропасть.
"И потом, мы очень мало говорили о различиях,- подумал молодой
человек.- Интересно, что подумала бы Сьюзи, скажи я ей, что, когда
Роланд уволок меня сюда, президентом Соединенных Штатов был
Рональд Рейган? Наверное, что у меня не все дома".
	- Это охранная система,- сказал он. Потом, невзирая на
истерические протесты инстинктов и нервов, заставил себя протянуть
правую руку и большим пальцем нажать на переключатель
"ГОВОРИТЕ\СЛУШАЙТЕ".
	Не затрещали электрические разряды, вверх по руке Эдди не
побежало смертоносное голубое пламя. Никаких признаков того, что
коробка по-прежнему куда-то подключена, не было.
	"Может быть, Блейн действительно мертв. Может, он все-таки
скапутился".
	Но на самом деле Эдди не верил в это.
	- Але? - сказал он, и перед его мысленным взором появился
несчастный Ардис - бедняга истошно вопил, пока голубой огонь
поджаривал его, как в микроволновой печи, плясал по лицу и телу,
вытапливал глаза и поджигал волосы.- Але... Блейн? ~Есть тут кто?~
	Он отпустил кнопку и стал ждать, одеревенев от напряжения. В его
руку тихонько пробралась рука Сюзанны, холодная и маленькая. Ответа
не было, и Эдди - с еще большей неохотой - опять вдавил кнопку.
	- Блейн?
	Он отпустил кнопку. Подождал. Коробка по-прежнему молчала, и
Эдди, как это частенько бывало с ним в минуты стресса и страха,
захлестнула опасная бесшабашность. Когда подобное беспечное
бесстрашие завладевало им, возможные последствия того или иного
поступка теряли всякую важность. ~Ничто~ тогда не имело значения.
Так было в Нассау, когда Эдди поставил на место смуглого Балазарова
связного, так было и сейчас. И если бы Роланд видел Эдди в миг, когда
молодого человека обуяло это безрассудное нетерпение, он понял бы,
что Эдди не просто похож на Катберта; он присягнул бы, что Эдди ~и
есть~ Катберт.
	Эдди яростно придавил кнопку подушечкой большого пальца и с
сочным (и насквозь фальшивым) британским акцентом заревел прямо в
динамик:
	- Привет, Блейн! Здорово, старина! Это Робин Лич, ведущий
передачи "Богатые и безмозглые: стиль жизни"! Я здесь, чтобы сообщить
вам - на скачках, которые проводит издательский дом "Клиринг", ~вы~
выиграли в тотализатор шесть миллиардов долларов и новый "форд-
эскорт"!
	В вышине мягко, всполошенно захлопали крылья: взлетали
испуганные голуби. Сюзанна ахнула. На ее лице был написан ужас
набожной женщины, услыхавшей, как ее муж кощунствует в храме.
	- Эдди, перестань! ~Остановись~!
	Эдди не мог. Губы его улыбались, но в глазах блестел
истерический страх, смешанный со злостью и разочарованием.
	- Ты со своей однорельсной подружкой, Патрицией, проведешь
шика-а-арнейший месяц в живописном Джимтауне, будешь пить только
лучшее вино и жрать только самых красивых непорочных дев! Ты...
	- ~...ш-ш-ш-ш...~
	Эдди осекся и посмотрел на Сюзанну. Он ни на миг не усомнился,
что это она шикнула на него (во-первых, она уже пыталась заткнуть ему
рот, а во-вторых, и в главных, кроме них двоих здесь больше никого не
было), однако в то же время молодой человек понимал, что Сюзанна тут
ни при чем. То был ~другой~ голос - голос очень маленького и очень
испуганного ребенка.
	- Сьюзи, ты сейчас не...
	Отрицательно мотая головой, Сюзанна подняла руку и показала
на коробку переговорного устройства. Эдди увидел, что кнопка с
пометкой "КОМАНДА" излучает очень слабый перламутрово-розовый
свет. Того же оттенка, что и поезд, спящий на своей стоянке за оградой.
	- ~Ш-ш-ш... не будите его~,- скорбно предостерег детский голосок.
Он плыл из динамика, тихий, как вечерний ветерок.
	- Что...- начал Эдди. Потом он тряхнул головой, потянулся к
переключателю ГОВОРИТЕ\СЛУШАЙТЕ и осторожно нажал на
кнопку. Когда он заговорил, зычный рык Робина Лича сменился тихим
заговорщицким шепотом.- Что ты такое? Кто ты?
	Он отпустил кнопку. Они с Сюзанной смотрели друг на друга
большими глазами детей, вдруг узнавших, что делят кров с опасным
взрослым - возможно, психопатом. Откуда такие сведения? Ну как же, им
сказал другой ребенок - ребенок, который уже давно живет бок о бок с
этим психопатом, прячась по углам и тайком выбираясь оттуда только
тогда, когда знает, что взрослый спит; перепуганный малыш-невидимка.
	Динамик молчал. Эдди ждал, ничего не предпринимая. Тянулись
секунды. Они казались такими долгими, что за каждую можно было бы
успеть прочесть от корки до корки целый роман. Наконец молодой
человек потянулся к кнопке, и тут слабое розовое свечение возникло
вновь.
	- ~Я - Блейн-маленький~,- прошептал детский голосок.- ~Тот,
кого он не видит. Тот, о ком он позабыл. Тот, кого он числит покинутым
в чертогах мертвецов, в покоях гибели и разрушенья~.
	Эдди вдавил кнопку неуправляемо трясущейся рукой. Ту же дрожь
он услышал и в своем голосе.
	- ~Кто~? ~Кто~ не видит? Медведь?
	Нет, не медведь - Шардик лежал мертвым в лесу за много миль
отсюда; с тех пор сдвинувшийся с места мир скользнул еще дальше. Эдди
вдруг вспомнил, что испытал, припав ухом к странной двери на поляне,
где провел бурный расцвет своей жизни Медведь; к двери, раскрашенной
вселяющими непонятный ужас желтыми и черными полосами. Теперь он
понял: все это одно, все это части какого-то жуткого, пришедшего в
упадок и чахнущего целого, некой изорванной паутины, в центре
которой непостижимым каменным пауком восседает Темная Башня. В
последние, полные странными событиями времена все Межземелье стало
огромным домом с привидениями, Свалкой, бесплодной землей,
населенной призраками и подобной призраку.
	Он увидел, что на губах Сюзанны, опережая голос из интеркома,
рождаются слова правильного ответа, очевидного, как становится
очевиден ответ на загадку, едва только его назовут.
	- ~Большой Блейн~,- прошептал невидимка.- ~Большой Блейн -
призрак, который живет в машине... во #всех# машинах~.
	Сюзанна схватилась за горло, да так, словно хотела задушить себя.
Ее взгляд был полон ужаса, но не стал ни остекленелым, ни отрешенным.
Понимание сделало его острым, колючим. Возможно, похожий голос
был знаком молодой женщине по прежним временам - по тем временам,
когда единое целое "Сюзанна" было разорвано надвое воюющими
личностями Деттой и Одеттой. Детский голосок застал ее врасплох, как
и Эдди, но страдающие глаза говорили о том, что идея ей не чужда.
	О безумии раздвоенности Сюзанна знала все.
	- Эдди нам надо уходить.- От ужаса слова как бы размазались,
расплылись звуковым пятном, поглотившим знаки препинания. Эдди
слышно было свистящее дыхание Сюзанны, похожее на шум холодного
ветра в печной трубе.- Эдди надо уходить Эдди надо уносить ноги Эдди
надо уходить Эдди...
	- ~Поздно~,- сказал едва слышный скорбный голосок.- ~Он
пробудился. Большой Блейн пробудился. Он знает, что вы здесь. Он
идет~.
	Внезапно над ними пара за парой начали вспыхивать ярко-
оранжевые натриевые лампы, заливая колонное безбрежье Колыбели
резким слепящим сиянием, изгнавшим все тени. В вышине бестолково
закружили и заметались сотни голубей, вспугнутых с множества
лепившихся друг к другу гнезд.
	- Подожди! - крикнул Эдди.- Подожди пожалуйста!
	От волнения он забыл нажать на кнопку, но Блейн-маленький
ответил: ~"Нет! Нельзя, чтобы он застукал меня! Нельзя, чтобы он убил
и меня тоже!"~
	Лампочка на коробке переговорного устройства опять померкла,
но лишь на мгновение. Тут же засветились обе кнопки, и "КОМАНДА",
и "ВВОД", но не зарозовели, а налились зловещим багрянцем кузнечного
горна.
	- КТО ВЫ? - проревел голос. Он шел не только из коробки - он шел
из всех громкоговорителей в городе, какие еще работали. Гниющие
трупы, болтавшиеся на столбах, задрожали от этого мощного голоса;
казалось, даже мертвецы бежали бы от Блейна, если бы могли.
	Сюзанна съежилась в кресле, зажимая уши; лицо у нее вытянулось
от испуга, рот изуродовал беззвучный крик. Эдди почувствовал, что
скатывается ко всем тем воображаемым, фантастическим,
галлюцинаторным страхам, какие мучили его в одиннадцать лет. Не
этого ли голоса он боялся, когда вместе с Генри стоял перед Особняком?
Возможно, даже ~ожидал~ - не его ли? Эдди не знал... зато ~прекрасно~
понимал, каково, должно быть, было Джеку из старой сказки, когда тот
вдруг понял, что лазил на бобовый стебель слишком часто и разбудил
великана.
	- КАК СМЕЕТЕ ВЫ ТРЕВОЖИТЬ МОЙ СОН? ОТВЕЧАЙТЕ -
ИЛИ УМРИТЕ!
	Можно было бы замереть, прирасти к месту и предоставить
Блейну - Большому Блейну - обойтись с ними, как с Ардисом (или даже
хуже). Возможно, Эдди и ~замер~ бы в плену этого ~вниз-по-кроличьей-
норе~шного ужаса детской сказки, если бы не память о тихом голоске,
который заговорил первым. Только это и позволило молодому человеку
пошевелиться. Голосок принадлежал до смерти перепуганному ребенку,
но, перепуганный или нет, он пытался им помочь.
	"Никуда не денешься, теперь выкручивайся сам,- сказал он себе.-
Ты его разбудил; займись же им, Христа ради!"
	Он снова нажал кнопку.
	- Меня зовут Эдди Дийн. Женщина со мной - моя жена Сюзанна.
Мы...
	Он посмотрел на Сюзанну. Та закивала и отчаянно замахала
руками: продолжай.
	- Мы в странствии. Ищем Темную Башню, которая стоит на Тропе
Луча. С нами еще двое, Роланд из Галаада и... и Джейк из Нью-Йорка.
Мы сами тоже из Нью-Йорка. Если ты и есть...- Эдди чуть не сказал
"Большой Блейн", но вовремя прикусил язык и на миг умолк. Используй
он это имя, разуму, кроющемуся за громовым голосом, возможно, стало
бы известно, что они уже слышали другой голос, так сказать, призрака в
призраке.
	Сюзанна опять принялась обеими руками делать ему знаки:
говори!
	- Если ты и есть Блейн Моно, мы... э-э... хотели бы, чтобы ты нас
подвез.
	Эдди отпустил кнопку. Казалось, ответа не было очень долго;
лишь взволнованно хлопали крыльями потревоженные голуби под
сводами Колыбели. Когда Блейн вновь заговорил, его голос шел только
из установленной на воротах коробки-динамика и звучал почти как
человеческий.
	- НЕ ИСПЫТЫВАЙТЕ МОЕ ТЕРПЕНИЕ. ВСЕ ДВЕРИ В
УПОМЯНУТОЕ ВАМИ ~ГДЕ~ ЗАКРЫТЫ. ГАЛААДА БОЛЬШЕ
НЕТ, А ВСЕ ТЕ, ЧТО ЗВАЛИСЬ СТРЕЛКАМИ, МЕРТВЫ. ТЕПЕРЬ
ОТВЕТЬТЕ НА МОЙ ВОПРОС: КТО ВЫ? ЭТО ВАШ ПОСЛЕДНИЙ
ШАНС.
	Послышалось шипение. С потолка ударил луч бело-голубого
света, прожегший в мраморном полу менее чем в пяти футах от кресла
Сюзанны дыру величиной с мячик для гольфа. Над дырой лениво
закурился дымок, запахло озоном. Мгновение Сюзанна и Эдди в немом
ужасе смотрели друг на друга, затем Эдди резко подался вперед, к
переговорному устройству, и ткнул в кнопку.
	- Да нет же! Мы ~действительно~ из Нью-Йорка! Мы пришли
через двери на берегу моря всего несколько недель назад!
	- Честное слово! - воскликнула Сюзанна.- Клянусь!
	Молчание. За длинной оградой плавно круглилась розовая спина
Блейна. Головное окно рассматривало молодых людей без тени
интереса, как мертвый стеклянный глаз. Щетка-дворник напоминала
полуприкрытое веко, точно поезд хитро им подмигивал.
	- ДОКАЖИТЕ,- наконец сказал Блейн.
	- Господи Иисусе, как мне это сделать? - спросил Эдди Сюзанну.
	- Не знаю.
	Эдди опять нажал на кнопку.
	- Статуя Свободы - тебе это ни о чем не говорит?
	- ПРОДОЛЖАЙ,- велел Блейн. Теперь его голос звучал почти
задумчиво.
	- "Эмпайр Стейт Билдинг"! Биржа! Всемирный торговый центр!
Кони-Айленд! Мюзик-холл "Рэдио-сити"! Ист-Вил...
	- ДОВОЛЬНО, СТРАННИК. Я ВЕРЮ ТЕБЕ,- оборвал Блейн.
Невероятно, но из динамика шел тягучий, чуть гнусавый голос Джона
Уэйна.
	Эдди с Сюзанной обменялись еще одним взглядом, в котором
смешались смятение и облегчение. Но Блейн заговорил снова, и его
голос вновь звучал холодно и бесстрастно.
	- ЗАДАЙ МНЕ ВОПРОС, ЭДДИ ДИЙН ИЗ НЬЮ-ЙОРКА. И
ПУСТЬ ЛУЧШЕ ЭТО БУДЕТ ХОРОШИЙ ВОПРОС.- После паузы
Блейн добавил: - ИБО В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ И ТЫ, И ТВОЯ
ЖЕНЩИНА, ОТКУДА БЫ ВЫ НИ БЫЛИ РОДОМ, УМРЕТЕ.
	Сюзанна перевела взгляд с коробки на воротах на Эдди.
	- О ~чем~ он говорит? - свистящим шепотом спросила она.
	Эдди покачал головой:
	- Понятия не имею.


28

	Джейку помещение, куда его втащил Режь-Глотку, напомнило
пусковую шахту баллистической ракеты, украшенную силами пациентов
психиатрической клиники: отчасти музей, отчасти гостиная, отчасти
ночлежка хиппи. Над ним пустота взмывала к круглому
куполообразному своду, под ним - уходило на семьдесят пять, а то и сто
футов вниз к такой же круглой чаше основания. Единственная замкнутая
в кольцо стена представляла собой непрерывное чередование
вертикальных цветных полос неоновых трубок: красных, синих, зеленых,
желтых, оранжевых, персиковых, розовых. На дне и под куполом шахты
(если это и впрямь была пусковая шахта) эти длинные трубки сходились
в кричаще-яркие радужные узлы.
	Сама комната располагалась в верхней части огромной капсулы,
на уровне примерно трех четвертей ее высоты. Полом служили ржавые
железные решетки. Кое-где на решетчатом полу лежали ковры, похожие
на турецкие (позднее Джейк узнал, что в действительности ковры эти
происходят из провинции под названием Кашмин), придавленные по
углам сундуками с медными накладками, высокими светильниками или
ножками приземистых мягких кресел. Если бы не это, они хлопали бы и
трепетали, как полоски бумаги, привязанные к электрическому
вентилятору: снизу непрерывно и сильно тянуло теплым воздухом.
Другой поток воздуха, проникавший в помещение через кольцо
вентиляционных отдушин, таких же, как в туннеле, что привел их сюда,
вихрился в четырех или пяти футах над головой Джейка. В самой
глубине комнаты была дверь, как две капли воды похожая на ту, через
которую они с Режь-Глоткой вошли, и Джейк подумал, что это может
быть продолжение подземного коридора, повторяющего ход Луча.
	В комнате находилось шесть человек: четверо мужчин и две
женщины. Джейк догадался, что видит перед собой ставку Седых - если,
конечно, Седых оставалось еще достаточно для того, чтобы оправдывать
существование ставки. Все шестеро были не первой молодости, однако
все еще в расцвете сил. Они смотрели на Джейка с таким же
любопытством, с каким он смотрел на них.
	Посреди комнаты, небрежно перекинув массивную ногу через
подлокотник кресла, достаточно большого, чтобы назвать его троном,
восседал человек, в чьем облике слились воин-викинг и сказочный
великан: нагой, покрытый броней мускулов торс, серебряный браслет на
руке повыше локтя, через плечо - нож в ножнах, на шее - странный
амулет. Облегающие панталоны из мягкой кожи, заправленные в
высокие сапоги; один сапог обвязан желтым шарфом. Волосы этого
человека - светлые, сальные, с проседью - ниспадали почти до середины
широкой спины, глаза были зеленые и любопытные, как у кота,
пожившего на свете довольно для того, чтобы поумнеть, но не настолько
старого, чтобы утратить ту утонченную жестокость, какая в кошачьих
кругах почитается за веселый нрав. На спинке кресла висело что-то вроде
очень старого автомата.
	Джейк повнимательнее присмотрелся к украшению на груди
"викинга" и увидел подвешенный на серебряной цепочке стеклянный
гробик. Внутри крошечный золотой циферблат показывал пять минут
четвертого. Под циферблатом ходил из стороны в сторону крошечный
золотой маятник, и несмотря на доносящееся сверху и снизу шипение
циркулирующего воздуха, мальчик расслышал: тик-так, тик-так.
Стрелки часов двигались быстрее, чем следовало бы, и Джейк не
слишком удивился, когда понял, что часы идут вспять.
	Ему вспомнилась крокодилица из "Питера Пэна" - та, что вечно
преследовала капитана Крюка,- и он украдкой улыбнулся. Режь-Глотку
заметил это и замахнулся. Джейк отпрянул, загородив лицо руками.
	Тик-Так погрозил Режь-Глотке пальцем, точно строгая бонна.
Жест этот до смешного не вязался с его обликом.
	- Ну, ну... это вовсе ни к чему, Режь-Глотку,- укорил он.
	Режь-Глотку мгновенно опустил руку. Лицо пирата совершенно
преобразилось. Раньше там сменяли друг друга тупая ярость и хитрое,
почти экзистенциальное веселье. Сейчас в этих чертах проступало лишь
раболепное восхищение. Как все прочие присутствующие в комнате (не
исключая и Джейка), Режь-Глотку не мог надолго оторвать глаз от Тик-
Така; его взгляд неумолимо притягивало обратно. И Джейк понимал
почему. Тик-Так единственный здесь, казалось, был полон жизненных
сил, здоровья и энергии.
	- Ни к чему дак ни к чему,- буркнул Режь-Глотку и прежде чем
вновь обратить свой взор к белокурому гиганту на троне, наградил
Джейка мрачным взглядом.- А все ж мальчишка страсть до чего дерзкий,
Тикки. Страсть до чего, будь я мерин, и коли хочешь знать, что я думаю,
его еще школить да школить!
	- Когда мне захочется узнать, что ты думаешь, я спрошу тебя об
этом,- сказал Тик-Так.- А теперь затвори-ка дверь, балабон,- что ты, в
хлеву родился? Порядков не знаешь?
	Темноволосая женщина рассмеялась. Смех был резкий, сиплый,
как воронье карканье. Тик-Так быстро повел на нее глазами; хохотунья
мигом унялась и уставилась в решетчатый пол.
	Дверь, в которую Режь-Глотку втащил мальчика, по сути
представляла собой две двери. Эта конструкция напомнила Джейку
переходные шлюзы на космических кораблях в наименее глупых научно-
фантастических фильмах. Режь-Глотку закрыл обе двери, повернулся к
Тик-Таку и жестом показал ему: порядок! Тик-Так кивнул и лениво
потянулся вверх, к кнопке, вмонтированной во что-то похожее на
ораторскую трибуну. В стене одышливо заработал насос, неоновые
трубки заметно потускнели, и колесо вентиля на внутренней двери
завертелось, запирая ее. Вероятно, то же проделал вентиль на двери
снаружи. Да, это, несомненно, было что-то вроде бомбоубежища. Насос
заглох, и к длинным неоновым трубкам вернулось прежнее
приглушенное сияние.
	- Так-с,- весело промолвил Тик-Так, принимаясь оглядывать
Джейка от макушки до пят. У Джейка возникло отчетливое и очень
неприятное ощущение, что его в высшей степени квалифицированно
подшивают к делу и заносят в каталог.- Все мы целехоньки,
здоровехоньки и преуютно устроены. Верно, Ухало?
	- Ага! - тотчас откликнулся тощий верзила в черном костюме.
Лицо его покрывала какая-то сыпь, которую он расчесывал, как
одержимый.
	- Мальца я доставил,- сказал Режь-Глотку.- Я говорил, мне можно
доверить это дело - и нешто я сплоховал?
	- Ничуть,- ответил Тик-Так.- Отличная работа. Надо признаться,
под конец у меня возникли некоторые сомнения в твоей способности
упомнить пароль, однако...
	Темноволосая снова сипло прыснула. Тик-Так полуобернулся к
ней (углы его рта морщила ленивая улыбка), и прежде чем Джейк успел
сообразить, что происходит - что ~уже~ произошло,- женщина, выпучив
глаза от изумления и боли, попятилась, пошатываясь и ощупывая
странный желвак посреди груди, которого секунду назад не было.
	Джейк понял: поворачиваясь, Тик-Так сделал неуловимо быстрое
движение. Тонкая белая рукоятка, которая высовывалась из ножен,
висевших у Тик-Така через плечо, исчезла. Нож теперь был на другом
конце комнаты, торчал в груди темноволосой женщины. Тик-Так
выхватил и бросил его с неимоверной быстротой, на какую вряд ли был
способен даже Роланд. Словно проделал злой фокус.
	Остальные в молчании смотрели, как женщина пошатываясь идет
к Тик-Таку. Она хрипела и задыхалась, сжимая слабеющими руками нож.
Ее бедро задело светильник на высокой ножке, и тот, кого здесь
называли Ухалом, стрелой метнулся вперед, чтобы подхватить лампу,
пока та не упала. Сам Тик-Так не шелохнулся; он сидел, перебросив ногу
через подлокотник своего трона, и с ленивой улыбкой наблюдал за
женщиной.
	Она споткнулась о ковер и полетела на пол. Тик-Так все с тем же
пугающим проворством поджал переброшенную через подлокотник
кресла ногу и с силой вновь выбросил ее вперед, точно поршень. Ступня
Тик-Така зарылась в живот темноволосой, и та отлетела назад. Заливая
все вокруг, изо рта у нее хлынула кровь. Женщина ударилась о стену,
съехала по ней на пол и в конце концов замерла в сидячем положении,
уткнув подбородок в грудь,- ни дать ни взять мексиканка из
кинофильма, прикорнувшая в час сиесты под глинобитной стеной,
подумал Джейк. Мальчику с трудом верилось, что эта женщина с такой
ужасающей быстротой перешла грань между жизнью и смертью.
Неоновые трубки превратили ее волосы в облачко тумана - наполовину
синее, наполовину красное. В устремленных на Тик-Така неподвижных
стекленеющих глазах застыло предсмертное изумление.
	- Я ведь ~предупреждал~ ее насчет этих хиханек-хаханек,-
проговорил Тик-Так. Он посмотрел на другую женщину - коренастую,
рыжеволосую, похожую на шофера-дальнобойщика.- Верно, Тилли?
	- Ага, ага,- тотчас откликнулась Тилли. Ее глаза блестели от
страха и лихорадочного волнения, она без конца судорожно облизывала
губы.- Истинная правда, сто раз предупреждал, подавиться мне своими
потрохами!
	- Пожалуй что подавишься, коли сумеешь засунуть руку в свою
жирную задницу достаточно глубоко для того, чтоб их нашарить,-
презрительно фыркнул Тик-Так.- Принеси-ка мой нож, Брендон, да не
забудь вытереть с него вонючую кровь этой шлюхи, прежде чем вложить
его мне в руку.
	Кривоногий коротышка спешно кинулся выполнять приказ.
Поначалу нож никак не поддавался; похоже было, что он застрял в
грудной кости несчастной женщины. С ужасом покосившись на Тик-
Така, Брендон потянул сильнее.
	Однако Тик-Так, казалось, начисто забыл и о Брендоне, и о
женщине, которая в буквальном смысле умерла от смеха. Взгляд его
сверкающих зеленых глаз теперь сосредоточился на чем-то, что
интересовало его куда больше, чем покойница.
	- Иди-ка сюда, постреленок,- сказал он.- Хочу получше разглядеть
тебя.
	Режь-Глотку толкнул Джейка в спину. Джейк, спотыкаясь, вылетел
вперед и неминуемо упал бы, не поймай его за плечи сильные руки Тик-
Така. Убедившись, что Джейк вновь прочно стоит на ногах, Тик-Так
ухватил мальчика за левое запястье и потянул вверх. Его внимание
привлекли часы Джейка.
	- Коли мои подозрения насчет этой вот вещицы справедливы, это
знамение для верных и чистых сердцем,- заявил он.- Ответствуй,
мальчик, что за ~пещать~ ты носишь?
	Джейку, не имевшему ни малейшего понятия о том, что такое
~пещать~, оставалось только надеяться на лучшее.
	- Это часы. Но они не ходят, мистер Тик-Так.
	Ухало хихикнул... и зажал рот руками, когда Тик-Так повернулся и
посмотрел на него. В следующий миг Тик-Так вновь отвернулся к
Джейку, и грозное выражение сменила солнечная улыбка. Глядя на эту
улыбку, вы невольно забывали о том, что под стеной сидит убитая
женщина, а вовсе не кино-мексиканка, прикорнувшая в час сиесты. Глядя
на нее, вы, сами того не желая, забывали, что эти люди безумны, а Тик-
Так, вероятно, самый безумный обитатель этого приюта для
умалишенных.
	- ~Часы~,- кивая, проговорил Тик-Так.- Весьма удачное название
для подобного устройства - в конце концов, на что человеку брегет, как
не затем, чтоб нет-нет да и справиться, который ~час~? Верно, Брендон?
Да, Тилли? Так, Режь-Глотку?
	Все с жаром поддакнули. Подарив их обворожительной улыбкой,
Тик-Так снова повернулся к Джейку. Теперь Джейк заметил, что улыбка
эта, какой бы обворожительной она ни была, не затрагивала зеленых
глаз Тик-Така. Они оставались такими же, какими были все это время:
холодными, жестокими и любопытными.
	Тик-Так осторожно потянулся к "Сейко", которые теперь
показывали девяносто одну минуту восьмого - утра ~и~ вечера,- но за
долю секунды до того, как коснуться стекла над жидкокристаллическим
дисплеем, отдернул палец.
	- Скажи-ка, голубчик, не снабжены ли эти твои "часы" адской
машиной?
	- Что? А! Нет, адской машины в них нет.- И Джейк сам
притронулся пальцем к часам.
	- Это ничего не значит, коли они настроены на частоту твоего
тела,- заметил Тик-Так. Он говорил тем презрительно-насмешливым
тоном, на какой отец Джейка переходил в тех случаях, когда не хотел,
чтобы кто-нибудь догадался, что он ровным счетом ничего не понимает
в том, о чем разглагольствует. Тик-Так скользнул взглядом по Брендону,
и Джейк увидел, как он прикидывает, не назначить ли кривоногого
мужичонку испытателем. Потом Тик-Так отказался от этой идеи и снова
заглянул в глаза Джейку.- Если меня тряханет, дружок, через полминуты
ты будешь подыхать, давясь собственными причиндалами.
	Джейк с усилием проглотил слюну, но ничего не сказал. Тик-Так
опять вытянул палец и на этот раз позволил ему опуститься на дисплей
"Сейко". В тот же миг все цифры сбросились до нулей, и отсчет пошел с
начала.
	Притрагиваясь к часам, Тик-Так щурился в ожидании возможной
боли. Теперь в уголках его глаз собрала морщинки искренняя улыбка -
первая искренняя улыбка за все то время, что Джейк провел здесь. Он
подумал, что отчасти она вызвана ликованием Тик-Така по поводу
собственной храбрости, но главным образом - обыкновенными
удивлением и интересом.
	- Нельзя ли мне взять их? - вкрадчиво спросил у него Тик-Так.-
Скажем, в знак твоего доброго расположения? Да будет тебе известно,
голубчик, я поистине страстный любитель брегетов.
	- Пожалуйста.- Джейк немедленно отстегнул часы, снял их с руки и
опустил в протянутую к нему широкую ладонь Тик-Така.
	- Ишь как говорит - чисто барич, шелковая жопа,- радостно
восхитился Режь-Глотку.- В старину дорого платили за то, чтоб
воротить такого в родимый дом, Тикки,- ей-ей, не вру. Да чего там, мой
папаша...
	- Твой папаша окочурился до того протухшим от мандруса, что
его и собаки жрать бы не стали,- перебил Тик-Так.- А теперь заткнись,
дубина.
	В первое мгновение Режь-Глотку пришел в ярость - но потом
смутился. Он уселся в ближайшее кресло и погрузился в молчание.
	Тик-Так между тем с благоговейным страхом изучал эластичный
ремешок "Сейко". Он широко растянул браслет, дал ему сощелкнуться,
опять растянул, опять позволил со щелчком принять прежнюю форму.
Опустив в щель между звеньями прядь волос, он захохотал, когда,
сомкнувшись, те защемили ее. Наконец он надел часы на руку и
подтянул до середины предплечья. Джейк подумал, что этот нью-
йоркский сувенир смотрится там очень странно, но ничего не сказал.
	- Изумительно! - воскликнул Тик-Так.- Откуда они у тебя,
постреленок?
	- Мне их подарили на день рождения родители,- ответил Джейк.
При этих словах Режь-Глотку подался вперед, возможно, желая еще раз
упомянуть о выкупе. Если так, выражение напряженной
сосредоточенности на лице Тик-Така заставило пирата передумать, и он
без единого слова вновь откинулся на спинку кресла.
	- ~Ой ли?~ - подивился Тик-Так, поднимая брови. Он обнаружил
маленькую кнопку, которая включала подсветку, и то нажимал, то
отпускал ее, любуясь, как загорается и гаснет свет. Потом он снова
посмотрел на Джейка, и его глаза опять превратились в ярко-зеленые
узкие щелки.- А скажи-ка мне, пострел, на какой схеме это работает, на
диполярной или униполярной?
	- Ни на той, ни на другой,- ответил Джейк, не ведая, что, сделав
вид, будто эти термины ему знакомы, обрек себя на крупные
неприятности в будущем.- Они работают от никелево-кадмиевой
батарейки. Во всяком случае, так мне кажется. Менять ее мне еще ни разу
не приходилось, а инструкцию я давно потерял.
	Тик-Так долго смотрел на него, не говоря ни слова, и Джейк с
тревогой и страхом понял: светловолосый гигант пытается разобраться,
не смеется ли Джейк. Мальчику почему-то казалось, что, если Тик-Таку
взбредет в голову, будто он ~действительно~ потешается над ним, то
побои и брань, сыпавшиеся на него по дороге сюда, покажутся щекоткой
в сравнении с тем, что может сделать Тик-Так. Ему вдруг страшно
захотелось направить ход мысли Тик-Така в иное русло. И он сказал
первое, что, по его мнению, могло принести желаемые плоды.
	- Он был ваш дедушка, да?
	Тик-Так вопросительно вскинул брови. Он вновь взял Джейка за
плечи, не слишком крепко, но все равно мальчик почувствовал
феноменальную силу, дремавшую в этих руках. Вздумай Тик-Так
покрепче сжать Джейка и резко дернуть вперед, он переломил бы ему
ключицы, как карандаши. Если бы он оттолкнул мальчика, то, вероятно,
сломал бы ему позвоночник.
	- ~Кто~ был мой дедушка, парень?
	Джейк еще раз окинул взглядом массивную, благородной формы
голову и широкие плечи Тик-Така. Он вспомнил слова Сюзанны: "Ну и
громила - ты только погляди, Роланд! Должно быть, его пришлось
натереть салом, чтобы втиснуть в кабину!"
	- Человек в самолете. Дэвид Квик.
	Глаза Тик-Така расширились от изумления и неожиданности.
Потом он запрокинул голову и так оглушительно расхохотался, что его
смех эхом отразился от высокого купола потолка. Прочие боязливо
заулыбались. Однако после того, что случилось с темноволосой
женщиной, никто не посмел засмеяться в голос.
	- Кто бы и откуда бы ты ни был, мальчик, ты - самый смекалистый
молодчик из всех, кого старина Тик-Так повидал на своем долгом веку.
Квик приходится мне не дедом, а прадедом, и все же ты почти угадал -
верно ведь, любезный мой Режь-Глотку?
	- Ей-ей,- подтвердил Режь-Глотку.- Малец смекалистый, будь я
мерин; кабы ты меня спросил, я б давно тебе про то сказал. Но все едино
наглец, каких поискать.
	- Да,- задумчиво проговорил Тик-Так. Его руки крепко стиснули
плечи мальчика и притянули Джейка поближе к улыбающемуся,
красивому, безумному лицу.- Сам вижу, что наглец. Смотрит дерзко. Но
это дело поправимо, верно, Режь-Глотку?
	"Он говорит не с Режь-Глоткой,- пронеслось в голове у Джейка,- а
со мной. Он думает, что гипнотизирует меня... может быть, так и есть".
	- Истинная правда,- выдохнул Режь-Глотку.
	Джейк почувствовал, что тонет в больших зеленых глазах Тик-
Така. Хотя тот все еще держал мальчика не слишком крепко, Джейк
никак не мог набрать в грудь достаточно воздуха. Собрав все силы, он
постарался стряхнуть наваждение и вновь сказал первое, что пришло на
ум:
	- И благородный Перт на землю пал, и гром потряс окрестные
пределы.
	Эти слова подействовали на Тик-Така, точно сильная пощечина.
Он отшатнулся, сощурив зеленые глаза, и больно сдавил плечи Джейка:
	- ~Что~ ты сказал? Где ты это слышал?
	- Напела одна маленькая птичка,- с рассчитанной дерзостью
ответил Джейк и в следующий миг уже летел через комнату.
	Если бы мальчик врезался в вогнутую стену головой, то потерял
бы сознание или убился. Однако Джейк ударился о стену бедром и как
куль свалился на железную решетку. Он оторопело потряс головой,
огляделся и обнаружил, что очутился нос к носу с той самой женщиной,
для которой наступила вечная сиеста. Потрясенно вскрикнув, мальчик
на четвереньках пополз прочь. Ухало пинком в грудь опрокинул его на
спину. Джейк лежал, судорожно разевая рот и глядя вверх, на пестрый
радужный узел в том месте, где сходились неоновые трубки. В
следующий миг поле зрения мальчика заполнило лицо Тик-Така: прямая
полоска сурово сжатых губ, пылающие щеки, в глазах притаился страх.
Стеклянный гробик раскачивался на серебряной цепочке, словно
передразнивая маятник заключенных в нем крохотных часов.
	- Режь-Глотку прав,- Тик-Так забрал в горсть рубашку Джейка,
сжал кулак и поднял мальчика в воздух.- Ты наглый дерзец. Но я отучу
тебя дерзить мне. ~Навсегда~ отучу. Слыхал про людей с коротким
запальным шнуром? Так вот, у меня помянутого шнура нет вовсе, чему
нашлась бы тьма свидетелей, кабы я не заставил их замолчать навеки.
Коли я услышу от тебя еще хоть ~слово~ про благородного Перта... хоть
~одно~ слово... я снесу тебе маковку и съем мозги. Я не позволю
накликать беду в Колыбели Седых! ~Понятно?~
	Он встряхнул Джейка, как тряпичную куклу. Мальчик
расплакался.
	- ~Понятно~?
	- Д-д-д-да!
	- Вот и славно.- Тик-Так поставил Джейка на пол, и мальчик,
шатаясь как пьяный, стал утирать льющиеся из глаз слезы, оставляя на
щеках грязные разводы, темные, словно тушь для ресниц.- Теперь,
малыш, сыграем в вопросы и ответы. Я буду спрашивать, ты - отвечать.
Ясно?
	Джейк не ответил. Он смотрел на зарешеченные вентиляционные
отдушины, опоясывавшие помещение.
	Тик-Так двумя пальцами ухватил его за нос и немилосердно сжал.
	- ~Ясно~?
	- ~Да!~ - выкрикнул Джейк, из глаз которого теперь вместе со
слезами ужаса струились слезы боли, и снова уставился Тик-Таку в лицо.
Мальчику хотелось снова посмотреть на вентиляционную решетку,
отчаянно хотелось удостовериться, что испуг и перенапряжение не
сыграли с ним злую шутку и он действительно кое-что там заметил,- но
он не смел. Он боялся, как бы кто-нибудь - скорее всего, сам Тик-Так - не
проследил за его пристальным взглядом и не увидел того же, что увидел
он.
	- Хорошо.- Тик-Так за нос потащил Джейка к креслу, уселся и
снова перекинул ногу через подлокотник.- Что ж, давай поболтаем.
Начнем, пожалуй, с того, как тебя звать-величать. Так как тебя зовут,
постреленок?
	- Джейк Чэмберс,- невнятно прогнусавил Джейк.
	- Ты Не-Мец, Джейк Чэмберс?
	На миг Джейк изумился: что за чудной способ спросить, не
страдает ли он немотой - разумеется, всем с самого начала было
совершенно ясно, что это не так.
	- Не понимаю...
	Тик-Так принялся дергать Джейка за нос:
	- Не-Мец! Не-Мец! Довольно морочить меня, мальчик!
	- ~Я не понимаю~...- начал Джейк, поглядел на старый автомат,
висевший на кресле, вспомнил разбитый "фокке-вульф" - и разрозненные
фрагменты головоломки сложились у него в мозгу в единое целое.- Нет.
Я не немец. Я американец. Все это закончилось задолго до моего
рождения.
	Тик-Так выпустил нос Джейка, откуда немедленно хлынули
кровавые сгустки.
	- Ты мог сказать об этом сразу и избавить себя от всевозможных
страданий и огорчений, Джейк Чэмберс... но, по крайней мере, теперь ты
понимаешь, как тут у нас делаются дела, верно?
	Джейк кивнул.
	- Ей-ей, неплохо! Начнем с простых вопросов.
	Взгляд Джейка снова медленно переместился к вентиляционной
отдушине. То, что он заметил раньше, не исчезло; это не был плод его
воображения. В темноте за хромированной пластинчатой решеткой
мелькали глаза с золотым ободком.
	Чик.
	Тик-Так хлестнул Джейка по лицу, отбросив на Режь-Глотку,
который незамедлительно толкнул его обратно.
	- Пришла пора ученья, сердечко мое,- шепнул пират.- Берись-ка за
уроки! Да гляди не ленись, ни-ни!
	- Когда я говорю с тобой, смотри на меня,- распорядился Тик-Так.-
Либо я добьюсь от тебя почтения, Джейк Чэмберс, либо оторву тебе
яйца.
	- Хорошо.
	Зеленые глаза Тик-Така опасно блеснули.
	- Хорошо - ~что~?
	Джейк принялся лихорадочно искать правильный ответ. Он
продирался сквозь сумбур вопросов и гнал прочь внезапно вспыхнувшую
надежду. То, что он нашел, отлично сгодилось бы и для его родной
Колыбели Зрелых, иначе известной как "Школа Пайпер".
	- Хорошо, ~сэр~.
	Тик-Так улыбнулся.
	- Начало положено, мальчуган,- сказал он и подался вперед,
упираясь локтями в ляжки.- Так-с... что такое "американец"?
	Джейк пустился в объяснения, изо всех сил стараясь не смотреть в
сторону вентиляционной решетки.


29

	Роланд убрал револьвер в кобуру, положил обе руки на колесо
вентиля и попробовал повернуть. Колесо не шелохнулось. Это не
слишком удивило стрелка, зато не на шутку озадачило.
	Чик, который стоял у левой ноги Роланда, тревожно и нетерпеливо
глядел на стрелка, поджидая, чтобы тот открыл дверь и можно было бы
продолжить поход за Джейком. Кабы все было так просто, с сожалением
подумал Роланд. Караулить под дверью, не выйдет ли кто, не годилось:
могло пройти несколько часов или даже дней, прежде чем Седые решили
бы вновь воспользоваться этим выходом. Стрелок ждал бы, а тем
временем Режь-Глотке и его друзьям могло взбрести в голову заживо
содрать с Джейка кожу.
	Роланд приложил ухо к металлу, но ничего не услышал. Это тоже
не удивило его. Когда-то давным-давно он имел дело такими дверьми -
из них нельзя было выбить выстрелами замки, и, совершенно
определенно, сквозь них ничего нельзя было услышать. Здешняя дверь
могла быть одинарной, могла быть и двойной, с глухим зазором внутри,
но где-то непременно должна была находиться кнопка, приводящая в
движение колесо посередине двери и открывающая запоры. Если бы
Джейку удалось добраться до этой кнопки, то, пожалуй, все еще могло
закончиться благополучно.
	Роланд понимал, что не является полноправным членом их ~ка-
тета~; он догадывался, что даже Чик лучше осведомлен о тайной жизни,
протекающей в недрах этого ~ка-тета~ (стрелку казалось крайне
сомнительным, что косолап отследил Джейка в тоннелях, где грязными
ручейками струилась вода, благодаря одному только чутью). Тем не
менее он сумел помочь мальчику, когда тот пытался пройти сюда из
своего родного мира. Сумел ~увидеть~ - а когда Джейк пытался вернуть
случайно оброненный ключ, сумел мысленно связаться с ним, послать
сообщение.
	Сейчас к посылке сообщений следовало подходить с большой
осторожностью. В лучшем случае Седые поймут: что-то затевается. В
худшем Джейк может неверно истолковать то, что Роланд попытается
ему внушить, и сделает какую-нибудь глупость.
	Вот если бы ~увидеть~...
	Роланд закрыл глаза и все внимание сосредоточил на Джейке.
Представив себе глаза мальчика, стрелок выслал свое ~ка~ на их поиски.
	Поначалу он ничего не видел. Затем, наконец, стало возникать
изображение - лицо, обрамленное длинными, белокурыми с проседью
волосами. В глубоких глазницах, точно огневики в пещерах, блестели
зеленые глаза. Роланд быстро понял, что это Тик-Так и что он потомок
пилота, погибшего в авиакатастрофе,- факт занятный, но в сложившейся
ситуации не имеющий никакой практической ценности. Стрелок
попытался заглянуть подальше, за Тик-Така, чтобы увидеть помещение,
где держали Джейка, и находившихся там людей.
	- Эйк,- шепнул Чик, словно напоминая Роланду: не время дремать.
	- Ш-ш-ш,- отозвался стрелок, не открывая глаз.
	Но толку не было. Перед мысленным взором Роланда мелькали
лишь размытые пятна - возможно, оттого, что Джейк так прочно
сосредоточился на Тик-Таке; все остальное казалось чередой окутанных
серой пеленой силуэтов у границ восприятия мальчика.
	Роланд вновь открыл глаза и с досадой пристукнул кулаком по
ладони. Ему казалось, он мог бы поднапрячься и увидеть больше... но
тогда мальчик мог бы узнать о его присутствии, а это опасно. Если не
Режь-Глотку, то уж Тик-Так непременно заподозрит неладное.
	Стрелок посмотрел наверх, на узкие зарешеченные отдушины,
потом вниз, на Чика. Он уже не раз задумывался над тем, насколько
смышлен косолап; сейчас ему, похоже, предстояло это выяснить.
	Потянувшись вверх левой, здоровой, рукой, Роланд просунул
пальцы между горизонтальными планками ближайшей к люку, куда
увели Джейка, решетки и потянул. Решетка выскочила из пазов, обильно
засыпав пол хлопьями ржавчины и высохшим мхом. Открывшееся
отверстие было чересчур мало для человека - но не для косолапа.
Стрелок поставил решетку на пол, подхватил Чика на руки и негромко
сказал ему на ухо:
	- Ступай... погляди... вернись. Понимаешь? Так, чтобы тебя не
увидели. Просто пойди, погляди и вернись.
	Чик внимательно смотрел в лицо стрелку и молчал, даже не
"эйкал". Роланд не знал, понял его зверек или нет, но раздумывать было
некогда - напрасная трата времени никак не способствовала успеху
предприятия. Он посадил Чика в шахту вентиляции. Косолап обнюхал
крошево сухого мха, тоненько чихнул, присел и замер, с сомнением
поглядывая на Роланда удивительными глазами. Сквозняк ерошил
длинную шелковистую шерсть зверька.
	- Ступай, погляди и вернись,- шепотом повторил Роланд, и Чик,
втянув когти, бесшумно ступая подушечками лап, исчез в полумраке.
	Роланд вытащил из кобуры револьвер и приступил к самому
трудному. Стал ждать.
	Не прошло и трех минут, как Чик вернулся. Роланд вынул его из
шахты и поставил на пол. Чик посмотрел на него, вытянув длинную
шею.
	- Сколько их там, Чик? - спросил Роланд.- Скольких ты видел?
	Долгие секунды ему казалось, что он не добьется от косолапа
ничего, кроме этого устремленного на него неподвижного тревожного
взгляда. Потом зверек робко приподнял правую лапу, выпустил когти и
поглядел на них, словно пытаясь вспомнить что-то очень трудное.
Наконец Чик легонько стукнул по стальному полу.
	Раз... два... три... четыре. Пауза. Затем еще дважды, быстро и едва
слышно; сталь отзывалась тихим звяканьем - пять, шесть. Вновь пауза.
Чик медлил, не поднимая головы; он походил на ребенка, поглощенного
мучительной, титанической работой мысли. Потом, подняв глаза на
Роланда, косолап в последний раз царапнул стальной пол:
	- Эйк!
	Шестеро Седых... и Джейк.
	Роланд взял Чика на руки и погладил.
	- Молодчина! - пробормотал он на ухо зверьку. Стрелка
действительно переполняли удивление и благодарность. Конечно, на
что-то он надеялся, но такой подробный ответ поверг его в изумление. В
правильности счета Роланд почти не сомневался.- Молодец, славный
мальчик!
	- Чик! Эйк!
	Да, Джейк. Вот задача. Он дал Джейку обещание - и намерен
сдержать слово.
	Стрелок глубоко задумался. Сухой прагматизм необычным
образом сочетался в нем с первобытным чутьем, унаследованным, по-
видимому, от бабки, Дейдре Безумной, весьма странной особы. Это
чутье сберегало стрелку жизнь все годы после кончины его старых
товарищей, а сейчас Роланд вверял ему жизнь Джейка.
	Он снова подхватил Чика на руки, понимая, что Джейк, быть
может - ~быть может~,- останется жив, но косолап почти неминуемо
погибнет, и зашептал в настороженное ухо зверька нехитрые слова,
повторяя их снова и снова. Наконец стрелок замолчал и снова посадил
Чика в вентиляционную шахту. "Славный мальчик,- едва слышно
произнес он.- Ну, ступай же. Сделай свое дело. Сердцем я с тобой".
	- Чик! Ой! Эйк! - тихо протявкал косолап и проворно скрылся в
темноте.
	Роланд стал ждать начала светопреставления.


30

	#Задай мне вопрос, Эдди Дийн из Нью-Йорка. И пусть лучше это
будет хороший вопрос... не то и ты, и твоя женщина, откуда б вы ни
были родом, умрете.#
	Ну ~что~ тут ответишь, скажите на милость?
	Темно-красный огонек погас, зажегся розовый. ~"Скорее~,-
заторопил едва слышный голосок Блейна-маленького,- ~он страшно
зол... скорее, не то он убьет вас"~.
	Эдди смутно сознавал, что по Колыбели еще мечутся стаи
потревоженных голубей, а на полу лежат трупики самых опрометчивых,
тех, что, не разбирая, куда летят, расшиблись о колонны.
	- Чего ему надо? - свистящим шепотом спросила Сюзанна у
динамика и прятавшегося где-то за ним голоса Блейна-маленького.-
Ради всего святого, скажи, ~чего он хочет~?
	Никакого ответа. Эдди чувствовал, как возможность получить для
начала хоть какую-то отсрочку ускользает от них.
	"Задай мне вопрос".
	Прижав большим пальцем "ГОВОРИТЕ\СЛУШАЙТЕ", обливаясь
потом, который тонкими ручейками побежал по щекам и шее, он
затараторил с лихорадочным оживлением:
	- Значит, так... Блейн! Чем ты занимался в последние годы? На
юго-восток, небось, гонять бросил, а? С чего бы? Здоровьишко не
позволяет? Не тянешь?
	Тишина, лишь шуршат и хлопают крыльями голуби. Перед
глазами Эдди возник Ардис - щеки его плавились, он хотел закричать, и
пламя перекинулось на язык. Молодой человек почувствовал, как
волоски у него сзади на шее зашевелились и встали дыбом. Страх? Или
накапливающееся электричество?
	~Скорее... он страшно зол~.
	- Кстати, а кто тебя построил? - в отчаянье спросил Эдди, думая:
"Знать бы, ~чего~ этому долботрону надо!" - Не хочешь рассказать?
Седые? М-м, вряд ли... небось, Великие Пращуры - угадал? А может...
	Молодой человек умолк, всей кожей ощущая молчание Блейна -
как осязаемое бремя, как мясистые руки, шарящие по телу.
	- Чего тебе надо? - вдруг крикнул он.- ~Что~, к чертям собачьим,
ты хочешь услышать?
	Молчание - но пуговки кнопок на коробке опять вспыхнули
гневным багрянцем, и Эдди понял: отпущенное им с Сюзанной время
почти истекло. Он расслышал где-то неподалеку тихое басистое гудение,
словно работал электрический генератор, но, как бы ему того ни
хотелось, ни на минуту не поверил, что эти звуки - лишь плод его
воображения.
	- Блейн! - вдруг крикнула Сюзанна.- Блейн, ты меня слышишь?
	Молчание... Эдди почувствовал, что воздух наполняется
электричеством, как миска под краном - водой. Оно щипало и
потрескивало в носу при каждом вдохе, а зубные пломбы зудели, как
сердитые насекомые.
	- Блейн, у меня ~есть~ вопрос - ~очень хороший~ вопрос, честное
слово! Вот послушай! - Ожесточенно растирая виски, она на миг
сомкнула веки и снова открыла глаза.- По сути ничто, но... э-э... имеет
названье, Повсюду за нами проникнет, незвано; бывает коротким и
длинным бывает, порою растет, а... а порой убывает...- Сюзанна осеклась
и посмотрела на Эдди огромными страдальческими глазами.- Помогай!
Я забыла, как там дальше!
	Эдди уставился на нее так, точно она сошла с ума. Господи
помилуй, что за бред? Потом до него дошло, и показалось полным
сверхъестественно-безупречного смысла, и недостающие строки загадки
прорезались в памяти и аккуратно встали на место, точно два последних
фрагмента головоломки.
	- Простишься с ним затемно, ан поутру найдешь у порога, в мороз
и в жару! Что это? Вот наш вопрос, Блейн,- что это такое?
	Красные огоньки, высвечивавшие кнопки "КОМАНДА" и "ВВОД"
под цифровым ромбом, мигнули и погасли. На одно бесконечное
мгновение воцарилась тишина, но Эдди сознавал, что
наэлектризованность, от которой у него по всему телу шли мурашки,
убывает. Наконец Блейн снова заговорил.
	- ТЕНЬ, РАЗУМЕЕТСЯ,- ответил он.- ПУСТЯЧНЫЙ ВОПРОС...
ВПРОЧЕМ, НЕДУРНО. СОВСЕМ НЕДУРНО.
	Голос, раздававшийся из динамика, одушевляла некая
задумчивость - и что-то иное. Удовлетворение? Тоска? Эдди не мог
решить, но он ~знал~, что в этом голосе присутствует нечто
напоминающее ему о Блейне-маленьком. Знал он и кое-что еще: Сюзанна
спасла их - по крайней мере, до поры. Он наклонился и поцеловал ее в
холодный, покрытый испариной лоб.
	- ВЫ ЗНАЕТЕ ЕЩЕ ЗАГАДКИ? - спросил Блейн.
	- Да, сколько угодно,- немедленно отозвалась Сюзанна.- У нашего
друга Джейка их целая книжка.
	- ИЗ МЕСТ, ИМЕНУЕМЫХ НЬЮ-ЙОРКОМ? - осведомился
Блейн, и стало совершенно ясно, что именно оживляло этот голос. По
крайней мере, для Эдди. Пусть Блейн был машиной, но Эдди шесть лет
просидел на героине и мгновенно распознавал алчность наркомана.
	- Ну да, из Нью-Йорка,- подтвердил он.- Но Джейка взяли в плен.
Его забрал какой-то Режь-Глотку.
	Молчание, затем - бледное, цветочно-розовое сияние кнопок.
~"Пока неплохо,- прошептал голосок Блейна-маленького.- Но не
забывайте об осторожности... ему нельзя доверять, он хитер и коварен"~.
	Сразу же вновь появились красные огоньки.
	- ВЫ ЧТО-ТО СКАЗАЛИ? - голос Блейна звучал холодно и - Эдди
готов был поклясться в этом - подозрительно.
	Эдди посмотрел на Сюзанну и встретил взгляд больших
испуганных глаз девчушки, услыхавшей, как под кроватью украдкой
шевелится нечто невыразимо жуткое.
	- Это я откашлялся, Блейн,- сказал Эдди. Он сглотнул и рукавом
вытер пот со лба.- Я... черт, чего уж там, скажу правду. У меня со страху
все поджилки трясутся.
	- ВЕСЬМА РАЗУМНО. ЗАГАДКИ, О КОТОРЫХ ВЫ
ГОВОРИТЕ,- ЭТО ГЛУПЫЕ ЗАГАДКИ? Я НЕ ПОЗВОЛЮ
ИСПЫТЫВАТЬ МОЕ ТЕРПЕНИЕ ГЛУПЫМИ ЗАГАДКАМИ.
	- Почти все они сложные и остроумные,- поспешила заверить
Сюзанна, но тут же с тревогой взглянула на Эдди.
	- ЛОЖЬ. ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ НИКАКОГО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О
КАЧЕСТВЕ ЭТИХ ЗАГАДОК.
	- Откуда ты знаешь...
	- АНАЛИЗ РЕЧИ. РАССТАНОВКА ФРИКАТИВНЫХ ЗВУКОВ
И ЭМФАТИЧЕСКИХ УДАРЕНИЙ НА ДИФТОНГАХ ДАЕТ
ДОСТОВЕРНОЕ ОТНОШЕНИЕ "ПРАВДА"\"ЛОЖЬ".
ПРЕДИКТИВНАЯ ДОСТОВЕРНОСТЬ - ДЕВЯНОСТО СЕМЬ
ЦЕЛЫХ ПЛЮС-МИНУС ПЯТЬ ДЕСЯТЫХ ПРОЦЕНТА.- Голос на
мгновение умолк, а когда заговорил снова, то угрожающе растягивал
слова в манере, показавшейся Эдди очень знакомой. Это был голос
Хамфри Богарта.- ПОСЛУШАЙ ДОБРОГО СОВЕТА, МИЛОК, НЕ
БОЛТАЙ О ЧЕМ НЕ ЗНАЕШЬ. ПОСЛЕДНИЙ МОЛОДЧИК, ЧТО
ПЫТАЛСЯ ЗАМОРОЧИТЬ МНЕ ГОЛОВУ, ОКОНЧИЛ СВОЮ
ЖИЗНЬ НА ДНЕ СЕНДА, ОБУТЫЙ В ЦЕМЕНТНЫЕ САПОГИ.
	- Господи Иисусе,- сказал Эдди,- мы отмахали пешкодралом
четыреста с гаком миль, чтоб познакомиться с компьютерной версией
Маленького Рича? Где ты научился передразнивать парней типа Джона
Уэйна и Хамфри Богарта, Блейн? Парней из нашего мира? Как это
может быть?
	Молчание.
	- Ладно, на этот вопрос тебе отвечать неохота. Как насчет такого:
если ты хотел, чтоб тебе загадали загадку, чего ты не сказал об этом
прямо?
	Блейн вновь отмолчался, но Эдди вдруг сделал открытие: в
действительности ответ ему не был нужен. Большой любитель загадок,
Блейн и им задал каверзную задачку. И Сюзанна нашла решение. Эдди
догадывался, что, если бы ей это не удалось, они сейчас лежали бы на
полу Колыбели Лада в виде пары исполинских угольных брикетов.
	- Блейн,- с беспокойством окликнула Сюзанна. Ответа не было.-
Блейн, ты еще там?
	- ДА. ЗАГАДАЙ МНЕ ДРУГУЮ ЗАГАДКУ.
	- Что растворяется, но не исчезает?
	- ДВЕРЬ. ОДНАКО, КОЛЬ СКОРО ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО
РАССЧИТЫВАЕТЕ НА МОЮ ПОМОЩЬ, ПРИДЕТСЯ
РАССТАРАТЬСЯ И ПРИДУМАТЬ ЧТО-НИБУДЬ ПОЛУЧШЕ. ВЫ
~МОЖЕТЕ~ ПРИДУМАТЬ ЗАГАДКУ ЛУЧШЕ ЭТОЙ?
	- Наверняка сможем, если Роланд доберется сюда,- ответила
Сюзанна.- Как бы ни были хороши загадки из книжки Джейка, Роланд
знает их целые сотни. Ты не поверишь, но в детстве он изучал загадки в
школе.- Сказав это, она поняла, что не в состоянии представить себе
Роланда в детстве.- Так ты подвезешь нас, Блейн?
	- ВОЗМОЖНО,- отвечал тот, и у Эдди возникла твердая
уверенность в том, что он расслышал в голосе Блейна едва уловимую
жестокую нотку.- НО, ЧТОБЫ ЗАПУСТИТЬ МЕНЯ, ВАМ СПЕРВА
ПРИДЕТСЯ ЗАЛИТЬ МОЙ НАСОС, А МОЙ НАСОС ЗАЛИВАЮТ
ЗАДОМ НАПЕРЕД.
	- Это еще что за черт? - осведомился Эдди, глядя сквозь прутья
ограды на ровную и гладкую розовую спину Блейна. Но Блейн не
ответил ни на этот, ни на один из иных заданных ему вопросов. Ярко-
оранжевые лампы по-прежнему горели, но и Большой Блейн, и Блейн-
маленький, казалось, погрузились в спячку. Однако провести Эдди было
не так-то просто. Блейн не спал. Блейн следил за ними. Блейн
прислушивался к расстановке фрикативных звуков и эмфатических
ударений на дифтонгах в их речи.
	Молодой человек уставился на Сюзанну.
	- Придется залить насос, но мой насос заливают задом наперед,-
тупо повторил он.- Это ведь загадка, да?
	- Да, конечно.- Сюзанна посмотрела на треугольное окно, очень
похожее на полуприкрытый веком глумливый глаз, а потом притянула
Эдди к себе, чтобы прошептать ему на ухо: - Он совершенно
сумасшедший, Эдди,- шизофреник, параноик и к тому же, наверное,
маньяк.
	- Сам вижу,- еле слышно прошептал Эдди в ответ.- Значит, вот что
мы имеем: чокнутого сверхзвукового монорельсного гения, у которого в
компьютере завелся призрак - любитель загадок. Добро пожаловать в
фэнтэзевую версию "Полета над гнездом кукушки".
	- Ты вообще-то представляешь, каким должен быть ответ?
	Эдди покрутил головой.
	- А ты?
	- Что-то такое копошится на самом донышке. Но это, вероятно,
ложная тревога. Я все думаю о том, что сказал Роланд: хорошая загадка
всегда имеет смысл и ее можно разгадать. Как трюк фокусника.
	- Ложный след.
	Сюзанна кивнула.
	- Выстрели еще разок, Эдди,- пусть знают, что мы еще здесь.
	- Ага. Вот бы и нам точно знать, что они еще там...
	- А по-твоему, они там, Эдди?
	Эдди уже отходил от нее. Не останавливаясь и не оглядываясь, он
ответил:
	- Не знаю. Это загадка, которую не отгадать даже Блейну.


31

	- Можно попросить чего-нибудь попить? - спросил Джейк. Вышло
сипло и гнусаво. И рот, и многострадальный нос мальчика медленно
опухали изнутри, и вид у него был такой, словно ему крепко досталось в
бурной уличной потасовке.
	- О да,- задумчиво ответил Тик-Так и уточнил: - ~Попросить~
можно. Я бы даже сказал, ~попросить~ безусловно можно. Питья у нас
тут море, верно, Медный Лоб?
	- Ага,- отозвался высокий мужчина в очках, белой шелковой
сорочке и черных шелковых брюках. Он походил на профессора с
карикатуры из "Панча", изданного на рубеже столетий.- В разливном
здесь недостатку нет.
	Тик-Так, который вновь привольно раскинулся в своем
троноподобном кресле, весело взглянул на Джейка.
	- Есть вино, пиво, эль и, конечно же, вода. Старая добрая водица.
Порой человеку больше ничего и не нужно, верно? Холодная, чистая,
сверкающая вода. Как тебе такое, а, пострел?
	В горле у Джейка, тоже опухшем и пересохшем до такой степени,
что казалось, будто оно выстлано наждачной бумагой, болезненно
закололо.
	- Звучит неплохо,- прошептал он.
	- Клянусь, во мне самом пробудилась жажда,- воскликнул Тик-Так
и расплылся в улыбке. Зеленые глаза заискрились.- Подай ковшик
водицы, Тилли... дьявольщина, ума не приложу, куда подевалась вся моя
учтивость!
	Тилли исчезла за дверью в противоположной стене комнаты,
напротив люка, через который вошли Джейк с Режь-Глоткой. Джейк
проводил женщину глазами и облизнул распухшие губы.
	- Итак,- продолжал Тик-Так, вновь упираясь в Джейка
пристальным взглядом,- ты говоришь, что американский город, откуда
ты родом,- этот Нью-Йорк - во многом напоминает Лад.
	- Ну... не совсем так...
	- Однако кой-какие механизмы ты ~узнал~,- напирал Тик-Так.-
Вентили, насосы и прочее. Не говоря уж о трубках-огневках.
	- Да. У нас они называются неоновыми, но это то же самое.
	Тик-Так потянулся к мальчику. Джейк испуганно съежился,
однако Тик-Так просто похлопал его по плечу.
	- Да-да; почти то же самое.- Его глаза блеснули.- И ты слыхал о
компьютерах?
	- Конечно... но...
	Вернулась Тилли с водой и робко приблизилась к трону Тик-Така.
Тик-Так принял у нее ковш и протянул Джейку, но, когда мальчик хотел
взять его, отдернул руку и стал пить сам. Глядя, как вода тонкими
струйками выливается у Тик-Така изо рта и катится по обнаженной
груди, Джейк затрясся. Он ничего не мог с собой поделать.
	Тик-Так посмотрел на мальчика поверх ковша, словно лишь сию
минуту вспомнил, что Джейк еще здесь. За его спиной ухмылялись Режь-
Глотку, Брендон, Медный Лоб и Ухало - как школьники, которым
только что рассказали смешной и похабный анекдот.
	- Да что ж это я, задумался, до чего хочется пить, и напрочь
позабыл про ~тебя~! - вскричал Тик-Так.- Чудовищная низость, разрази
меня гром! Но уж больно хороша показалась мне водица, сущая
благодать... да она и есть благодать: вкусная... холодная... чистая...
	Тик-Так поднес ковш Джейку. Когда мальчик потянулся к нему,
Тик-Так убрал ковш.
	- Сперва, пострел, расскажи мне, что ты знаешь о диполярных
компьютерах и переходных схемах,- холодно промолвил он.
	- Что...- Джейк посмотрел в сторону вентиляционной решетки, но
золотистых глаз по-прежнему не было видно. Он начинал думать, что
они ему все-таки примерещились. Мальчик снова посмотрел на Тик-
Така, прекрасно понимая, что никакой воды не получит. Глупо было
даже мечтать об этом.- Что такое диполярные компьютеры?
	Лицо Тик-Така перекосилось от ярости; он выплеснул остаток
воды в покрытое кровоподтеками, распухшее лицо мальчика.
	- ~Не прикидывайся дурачком!~ - взвизгнул он. Содрав с руки
"Сейко", он затряс часами перед носом у Джейка.- ~Когда я спросил, на
какой схеме это работает, на диполярной или нет, ты ответил "нет"! Так
не рассказывай мне, будто не знаешь, о чем речь, коль скоро ясно дал
понять, что знаешь!~
	- Но... но...- Джейк не мог продолжать. Голова у него шла кругом
от страха и смятения. Он смутно сознавал, что старается слизать с губ
как можно больше влаги.
	- ~Прямо под этим гнусным городом спрятана тысяча - а может, и
#сто тысяч# - диполярных, будь им пусто, компьютеров, а единственный
исправный только и знает, что дуется в карты да запускает барабаны! Я
хочу, чтоб эти компьютеры #были мои#! Я хочу, чтоб они работали #на
меня#!~
	Тик-Так стремительно подался вперед, схватил Джейка, встряхнул
и швырнул на пол. Джейк налетел на светильник. Тот опрокинулся. С
гулким треском лопнула лампочка; Тилли тихонько взвизгнула и
попятилась, в ее широко раскрытых глазах светился испуг. Медный Лоб
с Брендоном беспокойно переглянулись.
	Упираясь локтями в ляжки, Тик-Так нагнулся еще ниже и проорал
в лицо Джейку:
	- ~Я хочу, чтоб эти компьютеры были мои, И Я НАМЕРЕН
ЗАПОЛУЧИТЬ ИХ!~
	В комнате повисла тишина, которую нарушало лишь тихое
шипение теплого воздуха, поступавшего через вентиляционные
отдушины. Внезапно болезненной ярости, которая уродовала лицо Тик-
Така, как не бывало. На ее месте вновь цвела пленительная улыбка. Тик-
Так еще сильнее подался вперед и помог Джейку подняться.
	- Прошу прощения. Задумываясь о тех возможностях, какие таит в
себе город, я порой увлекаюсь сверх меры. Прости великодушно,
постреленок.- Он подобрал перевернутый ковш и запустил им в Тилли.-
Наполнить, дармоедка! Что с тобой творится?
	Сияя радушной улыбкой ведущего телеигры, Тик-Так вновь
переключился на Джейка:
	- Что ж, пошутили и будет. Теперь расскажи мне все, что ты
знаешь о диполярных компьютерах и переходных схемах. Потом можешь
попить.
	Джейк раскрыл рот, чтобы хоть что-нибудь сказать - что именно,
он понятия не имел,- как вдруг случилось невероятное: в голове у него
зазвучал голос Роланда.
	~"Отвлеки их, Джейк, и если здесь есть кнопка, отворяющая дверь,
подберись к ней поближе"~.
	Тик-Так внимательно наблюдал за ним.
	- Тебе что-то пришло в голову, а, пострел? Меня не проведешь.
Что ж, говори, не таись от своего старинного приятеля Тикки.
	Краем глаза Джейк уловил какое-то движение. Хотя он не смел
взглянуть на вентиляционную отдушину - таким пристальным
вниманием окружил его Тик-Так,- он понял, что Чик вернулся и
заглядывает вниз сквозь пластинки решетки.
	Отвлеки их... и внезапно Джейк сообразил, как это сделать.
	- Да, я ~действительно~ кое-что вспомнил,- признался он,- только
не про компьютеры. А про моего старинного приятеля Режь-Глотку. И
~его~ старинного дружка Ухалу.
	- Э! Э! - вскричал Режь-Глотку.- О чем это ты толкуешь, малец?
	- Почему ты не скажешь Тик-Таку, кто ~на самом деле~ дал тебе
пароль, Режь-Глотку? Тогда ~я~ смогу рассказать Тик-Таку, где ты его
хранишь.
	Озадаченный Тик-Так зорко глянул на Режь-Глотку:
	- О чем это он?
	- Да ни о чем! - поспешно сказал тот, не удержавшись, однако, от
быстрого взгляда в сторону Ухалы.- Мальчишка мелет вздор, Тикки,
хочет, чтоб паленым понесло не от его задницы, а от моей. Одно слово,
наглец! Не говорил ли я тебе...
	- А вы загляните к нему в шарф, что же вы? - подзадорил Джейк.-
Там у него лежит бумажка, а на ней записан пароль, который мне
пришлось ему прочесть,- сам он и того не может.
	На сей раз обошлось без внезапных приступов ярости; лицо Тик-
Така мрачнело постепенно, как летнее небо перед страшной грозой.
	- Дай-ка мне взглянуть на твой шарф, Режь-Глотку,- негромко
распорядился он осипшим голосом.- Одним глазком, по старой дружбе.
	- Говорю тебе, мальчишка брешет! - закричал Режь-Глотку,
хватаясь за шарф обеими руками и пятясь к стене. Прямо над ним
заблестели обведенные золотом глаза Чика.- Да ты погляди ему в рожу -
враз поймешь, что ловчей всего эдакий нахальный сопляк умеет врать да
оговаривать!
	Тик-Так устремил пристальный взгляд на Ухалу, которого,
казалось, вот-вот стошнит от страха, и все тем же негромким, страшным
голосом спросил:
	- Ну? Что скажешь, Ухало? Я знаю, вы с Режь-Глоткой с давних
пор сладкая парочка и мозгов у тебя что у гусиной тушки... но, конечно
же, даже ты не настолько глуп, чтобы записать на бумаге пароль на вход
во внутренние покои... верно? ~Верно?~
	- Я... я думал только...- начал Ухало.
	- Заткнись! - рявкнул Режь-Глотку. Он бросил на Джейка быстрый
взгляд, полный чистейшей, патологической ненависти.- А тебе,
дорогуша, не жить, так и знай!
	- Сними шарф, Режь-Глотку,- велел Тик-Так.- Я хочу заглянуть в
него.
	Джейк бочком подвинулся на шаг ближе к возвышению и кнопкам.
	- Нет! - Руки Режь-Глотки опять придавили шарф к голове, точно
желтая ткань могла взять да и улететь по собственной воле.- Будь я
проклят, коли сниму!
	- Хватай его, Брендон,- приказал Тик-Так.
	Брендон кинулся к Режь-Глотке. Тот быстро (хоть его проворство
не шло ни в какое сравнение с проворством Тик-Така) нагнулся,
выхватил из-за голенища нож и вонзил клинок Брендону в руку.
	- ~Ах ты отродье!~ - завопил Брендон от боли и удивления, когда
из его руки полилась кровь.
	- ~Да что ж ты натворил-то, ты погляди-и!..~ - заголосила Тилли.
	- Прикажете все делать самому? - прикрикнул Тик-Так, как будто
бы больше раздосадованный, чем сердитый, и поднялся с кресла. Режь-
Глотку попятился, чертя у своего лица загадочные узоры окровавленным
ножом. Другую руку пират крепко прижимал к темени.
	- Не подходи,- пропыхтел он.- Я люблю тебя как родного брата,
Тикки, но, коли не отвалишь, суну этот клинок тебе в брюхо, ей-ей!
	- ~Ты~? Вряд ли,- со смехом сказал Тик-Так. Он извлек из ножен
свой нож и теперь любовно держал его за костяную рукоятку. Все
взгляды обращены были на этих двоих. Джейк сделал два быстрых шага
к возвышению с небольшим скоплением кнопок и потянулся к той,
которую, как ему помнилось, нажимал Тик-Так.
	Режь-Глотку пятился по кругу вдоль стены. Светящиеся трубки
последовательно окрашивали его изъеденное мандрусом лицо в
нездоровые цвета: желчно-зеленый, горячечно-красный, желтушно-
желтый. Теперь под вентиляционной решеткой, через которую смотрел
Чик, стоял Тик-Так.
	- Брось, Режь-Глотку,- уговаривал он.- Мальчишку ты доставил,
просьбу мою выполнил; ежели кто еще и отведает ножичка, так не ты, а
Ухало. Только покажи мне...
	Джейк увидел, как Чик приседает перед прыжком, и понял две
вещи: ~что~ собирался сделать косолап и по чьему наущению.
	- ~Чик, нет!~ - пронзительно крикнул он.
	Все повернулись к нему. В ту же минуту Чик прыгнул, ударился в
непрочную решетку и выбил ее. Тик-Так круто обернулся на шум, и на
запрокинутое лицо ему свалился кусающийся и царапающийся косолап.


32

	Даже сквозь двойные двери Роланд смутно расслышал ~"Чик,
нет!"~, и сердце у него упало. Он подождал, не повернется ли колесо-
вентиль, но оно сохраняло неподвижность. Стрелок закрыл глаза, напряг
все силы и мысленно приказал: ~"Дверь, Джейк! Открой дверь!"~
	Никакого отклика он не почувствовал; мысленные образы исчезли.
Их с Джейком линия связи, изначально непрочная и хрупкая, теперь
была безжалостно оборвана.


33

	Отчаянно вопя и чертыхаясь, ослепленный Тик-Так попятился,
силясь ухватить верткую тварь, которая зубами и когтями рвала его
лицо. Он почувствовал, как левый глаз, продырявленный когтями Чика,
лопнул и страшная багровая боль прожгла голову, точно летящий в
глубокий колодец пылающий факел. Ярость взяла верх над болью; Тик-
Так схватил Чика, оторвал от лица и поднял над головой, собираясь
выкрутить, как тряпку.
	- ~Нет!~ - взвыл Джейк. Позабыв об отпирающей дверь кнопке, он
сорвал со спинки кресла автомат.
	Тилли завизжала. Остальные кинулись врассыпную. Джейк навел
дряхлый немецкий автомат на Тик-Така. Чик, перевернутый огромными
сильными руками вверх тормашками и скрученный так, что казалось -
вот-вот хрустнет спина, бешено задергался и цапнул зубами пустоту. От
мучительной боли косолап тоненько взвизгнул - пугающе человеческим
голосом.
	- ~Пусти его, сволочь!~ - крикнул Джейк и нажал на спусковой
крючок.
	У него оставалось еще довольно здравого смысла, чтобы целиться
понизу. Рев "Шмайссера" сорокового калибра показался в замкнутом
пространстве нестерпимо громким, хотя выстрелов было всего пять или
шесть. Одна из светящихся трубок взорвалась, полыхнув холодным
оранжевым огнем. Дюймом выше левого колена Тик-Така появилась
дыра, вокруг нее немедленно стало расплываться темно-алое пятно. Рот
Тик-Така потрясенно округлился - это яснее всяких слов говорило о том,
что при всем своем уме Тик-Так надеялся прожить долгую счастливую
жизнь, всаживая пули в людей, но сам оставаясь целехонек.
~Подвергаться опасности~ получить девять грамм свинца - может быть,
но действительно ~получить~ их? Изумленное выражение его лица
говорило о том, что этого просто не может быть.
	"Добро пожаловать в реальный мир, козел",- подумал Джейк.
	Тик-Так уронил Чика на железный решетчатый пол и схватился за
раненную ногу. Медный Лоб бросился к Джейку, обхватил за шею, и
тогда Чик, визгливо тявкая, накинулся на него и принялся трепать
черный шелк брюк, добираясь до лодыжки. Медный Лоб вскрикнул и
затанцевал прочь, пытаясь стряхнуть косолапа с ноги. Чик впился
намертво, как пиявка. Джейк обернулся и увидел: сжимая в зубах
подобранный нож, к нему ползет Тик-Так.
	- Прощай, Тикки,- сказал Джейк и снова нажал на спусковой
крючок "Шмайссера". Ничего не произошло. Кончились ли патроны,
заклинило ли что-то в автомате - Джейк не знал, и гадать было некогда.
Мальчик сделал шаг назад, другой... и обнаружил, что дальнейший путь
к отступлению загораживает большое кресло, служившее Тик-Таку
троном. Юркнуть за него Джейк не успел: Тик-Так поймал его за ногу и
свободной рукой взялся за рукоять ножа. Вытекший левый глаз
белокурого великана комком мятного желе лежал на щеке, правый,
устремленный на Джейка, горел безумной ненавистью.
	Джейк рванулся из цепких пальцев - и рухнул на Тик-Таков трон.
На глаза ему попался пришитый к правому подлокотнику карман. Из-за
верхнего, собранного на тонкую резинку края торчала потрескавшаяся
перламутровая рукоять револьвера.
	- Ох и несладко тебе придется, пострел! - исступленно шептал Тик-
Так. Удивленное О сменила широкая дрожащая ухмылка.- Узнаешь,
почем фунт лиха! А уж с какой радостью я... ~Что такое?~
	Ухмылка вновь расплылась изумленным О: Джейк прицелился в
Тик-Така из щегольского никелированного револьвера и взвел курок.
Пальцы Тик-Така так сдавили щиколотку мальчика, что кости
неминуемо должны были сломаться.
	- ~Не посмеешь!~ - истерическим шепотом проговорил Тик-Так.
	- Нет, ~посмею~,- угрюмо ответил Джейк и спустил курок
револьвера, предавшего своего хозяина. Сухо треснул выстрел, куда
менее драматичный, чем тевтонский рев "Шмайссера". На лбу у Тик-
Така, высоко справа, появилась маленькая черная дырочка. Тик-Так по-
прежнему недоверчиво смотрел на Джейка уцелевшим глазом.
	Джейк хотел заставить себя выстрелить еще раз - и не смог.
	Вдруг на щеку Тик-Таку упал лоскут кожи, отслоившийся с
головы, как старые обои. Роланд понял бы, что это значит, но Джейк
почти утратил способность связно мыслить. В его сознании гулял смерч
беспросветного панического ужаса. Когда рука, сжимавшая его лодыжку,
разжалась и Тик-Так ткнулся лицом в пол, мальчик испуганно съежился
в огромном кресле.
	Дверь. Он должен открыть дверь и впустить стрелка.
	Сосредоточившись на этом и только на этом, Джейк бросил
револьвер с перламутровой рукояткой на отозвавшийся лязгом железный
решетчатый пол и заставил себя выбраться из кресла. Мальчик уже
тянулся к кнопке, которую, как ему казалось, нажимал Тик-Так, но вдруг
чьи-то руки сдавили ему горло и, не позволяя повернуться, потащили
прочь от возвышения.
	- Я ведь обещал прикончить тебя, маленький паршивец,-
прошипел над ухом у Джейка чей-то голос,- а Режь-Глотку своему слову
хозяин!
	Джейк отчаянно зашарил у себя за спиной и нашел только пустоту.
Пальцы Режь-Глотки безжалостно впились в его шею. Мир перед
глазами мальчика окутала серая мгла. Она быстро сгущалась и вскоре из
серой стала фиолетовой, а из фиолетовой - черной.


34

	Внезапно заработал насос, и колесо-вентиль в центре люка быстро
завертелось. "Благодарение богам!" - подумал Роланд. Едва дождавшись,
чтобы колесо остановилось, он ухватился за него и рванул дверь на себя.
Внутренняя ее створка была приоткрыта; оттуда доносились звуки
борьбы и заливистое тявканье Чика, визгливое от боли и ярости.
	Пинком распахнув дверь, Роланд увидел, что Режь-Глотку душит
мальчика. Чик, бросивший Медного Лба, всеми силами старался
заставить пирата отпустить Джейка, но сапог Режь-Глотки выполнял
двойную функцию: защищал хозяина от зубов косолапа, а косолапа - от
смертоносной инфекции, кружившей в Режь-Глоткиной крови. Брендон,
пытаясь вынудить косолапа оставить в покое лодыжку пирата, вновь
ударил его ножом в бок, но Чик и ухом не повел. Обмякший Джейк висел
в грязных лапах своего пленителя, как марионетка с перерезанными
веревочками. Лицо его было синевато-белым, распухшие губы - нежно-
сиреневыми.
	Режь-Глотку поднял взгляд.
	- ~Ты!~ - злобно бросил он.
	- Я,- подтвердил Роланд. Он выстрелил, раздробив Режь-Глотке
левую половину головы. Пират в окровавленном, разматывающемся
желтом шарфе отлетел назад и приземлился на Тик-Така. Его ноги
выбили на железной решетке короткую судорожную дробь, и он затих.
	Взводя курок быстрыми шлепками правой ладони, Роланд дважды
выстрелил в Брендона. Брендон, нагнувшийся над Чиком, чтобы нанести
еще один удар, завертелся на месте, врезался в стену и медленно сполз по
ней, цепляясь за одну из трубок. Из-под его слабеющих пальцев
выплескивался зеленый болотный огонь.
	Чик подхромал к лежащему Джейку и принялся лизать бледное,
неподвижное лицо мальчика.
	Медному Лбу с Ухалом увиденного оказалось достаточно. Они
дружно кинулись к небольшой двери, в которую уходила за водой
Тилли. Роланд всадил им по пуле в спину - не время было проявлять
благородство. Стрелку предстояло действовать быстро, ~очень~ быстро,
и он вовсе не хотел рисковать тем, что эти двое устроят на него засаду,
если вдруг опять осмелеют.
	Под потолком капсулы загорелась гроздь ярких оранжевых ламп,
включилась тревога: в стены забились сильные, хриплые отрывистые
звуки. Через пару секунд аварийное освещение замигало им в такт.


35

	Эдди возвращался к Сюзанне, когда завыла сирена. Он вскрикнул
от неожиданности и вскинул "Ругер", целясь в пустоту.
	- ~Что это?!~
	Сюзанна мотнула головой - она понятия не имела, что происходит.
Тревожный вой сирены пугал, но главная беда заключалась в другом: он
был такой громкий, что причинял физическую боль. Эдди мысленно
сравнил несущийся из репродукторов прерывистый рев с десятикратно
усиленным гудком трейлера.
	В этот миг оранжевый свет замигал. Очутившись возле кресла
Сюзанны, Эдди увидел, что кнопки "КОМАНДА" и "ВВОД" тоже
ритмично вспыхивают алым огнем. Они напоминали подмаргивающие
глаза.
	- Блейн, что происходит? - крикнул молодой человек. Он
огляделся, но увидел лишь дикую пляску теней.- Твоя работа?
	Единственным ответом ему был смех - жуткий механический смех,
который заставил Эдди вспомнить заводного клоуна, стоявшего в дни
его детства перед "Дворцом ужасов" на Кони-Айленд.
	- ~Блейн, прекрати!~ - пронзительно закричала Сюзанна.- ~Как
нам искать ответ на твою загадку, когда орет эта воздушная тревога?!~
	Смех оборвался так же внезапно, как начался, но Блейн ничего не
ответил. А может быть, и ответил: за прутьями ограды, отделявшей Эдди
и Сюзанну от перрона, по команде диполярных компьютеров, которых
так вожделел Тик-Так, ожили огромные двигатели, приводимые в
действие бесфрикционными генераторными турбинами. Впервые за
десятилетие Блейн Моно, пробудившись от спячки, выходил на рабочий
режим.


36

	Система аварийного оповещения, действительно созданная для
того, чтобы предупреждать давно умерших жителей Лада о воздушных
налетах (и за целую тысячу лет никем даже не опробованная), спеленала
город саваном звука. Все исправные источники света включились и
замигали в такт сирене. И Зрелые над улицами Лада, и Седые под ними
пришли к одинаковому убеждению: развязка, которой они всегда
страшились, наконец грянула. Седые подозревали неведомую
катастрофическую поломку механизмов. Зрелые, испокон века верившие,
что таящиеся в машинах под городом призраки однажды восстанут ради
долгожданного отмщения живым, вероятно, были ближе к истине.
	Безусловно, в древних компьютерах под городом еще сохранялся
некий интеллект, обособленный живой организм, в условиях, которые
его безжалостные диполярные схемы способны были воспринимать лишь
как абсолютную и непознаваемую реальность, давным-давно
прекративший разумное существование. Восемьсот лет он хранил свои
все более чуждые нормальной логике алгоритмы мышления в банках
памяти и продержал бы их там еще восемь столетий, не появись Роланд с
друзьями; и все же этот ~mentis non corpus~, разум без тела, не мог не
предаваться печальным раздумьям, и с каждым уходящим годом болезнь
его усугублялась. Даже периоды спячки, которые становились все более
продолжительными, не приносили покоя: он видел сны - тем более
анормальные, чем сильнее мир сдвигался с места. Сейчас, невзирая на то,
что сохранявшая Лучи невообразимая техника износилась и одряхлела,
этот безумный и бесчеловечный интеллект пробудился в покоях гибели и
разрушенья и, пусть бестелесный, как всякий призрак, вновь неверным
шагом пустился обходить чертоги мертвецов.
	А в Колыбели Блейн Моно готовился покинуть Причал.


37

	Опустившись на колени подле Джейка, Роланд услышал за собой
шаги и обернулся, вскинув револьвер. Тилли - на ее желтовато-бледном
лице застыли смятение и суеверный ужас - подняла руки и взвизгнула:
"Не убивай меня, саи! Прошу тебя! Не убивай!"
	- Тогда беги,- отрывисто сказал Роланд и, когда Тилли сорвалась с
места, ударил ее по икре стволом револьвера: - Да не туда - в дверь, через
которую я пришел. И коли ты еще когда-нибудь увидишь меня, это будет
последнее, что ты увидишь в своей жизни. Ну, ~пошла!~
	Тилли растворилась в круженье теней.
	Роланд приник к груди Джейка, зажимая ладонью другое ухо,
чтобы заглушить отрывистые вопли сирены. Сердце мальчика билось -
медленно, но сильно. Стрелок подсунул руку Джейку под спину, и в эту
минуту ресницы паренька затрепетали и он открыл глаза.
	- В этот раз ты не дал мне сорваться,- сказал он чуть слышным
хриплым шепотом.
	- Нет. И не дам никогда. Побереги голос.
	- Где Чик?
	- Чик! - тявкнул косолап.- ~Чик!~
	Брендон несколько раз полоснул Чика ножом, но ни одна из ран не
казалась смертельной или сколько-нибудь серьезной. Ясно было, что
зверьку больно, но столь же ясно было, что он вне себя от радости.
Косолап разглядывал Джейка блестящими глазами, вывалив розовый
язык.
	- Эйк, Эйк, ~Эйк~!
	Джейк расплакался и потянулся к Чику. Тот прыгнул в кольцо рук
мальчика и на мгновение позволил крепко обнять себя.
	Роланд встал и осмотрелся. Его внимательный взгляд остановился
на двери в глубине комнаты. К ней направлялись те двое, которых он
уложил выстрелами в спину, туда же хотела сбежать и женщина. С
Джейком на руках и Чиком у ноги стрелок пошел к двери. Пинком
отшвырнув с дороги одного из убитых Седых, Роланд пригнулся и
нырнул в дверной проем. За порогом оказалась кухня. Несмотря на
встроенное оборудование и стены из нержавеющей стали, она походила
на свинарник - видно, домоводство мало занимало Седых.
	- Пить,- прошептал Джейк.- Пожалуйста... очень хочется пить.
	Роланд испытал странную раздвоенность - словно время
сложилось вдвое. Он вспомнил, как, едва держась на ногах, выбрался из
пустыни, обезумев от зноя и безлюдья. Вспомнил, как, полумертвый от
жажды, лишился чувств на конюшне постоялого двора и очнулся от
вкуса холодной воды, которая тонкой струйкой лилась ему в горло.
Мальчик тогда снял рубашку, намочил ее под краном колонки и дал ему
напиться. Теперь пришел черед Роланда сделать для Джейка то, что
Джейк однажды сделал для него.
	Роланд огляделся и увидел раковину. Он подошел и открыл кран.
Хлынула чистая холодная вода. Над ними, под ними, вокруг них без
передышки ревела сирена тревоги.
	- Сам стоять сможешь?
	Джейк кивнул:
	- Наверное.
	Роланд поставил мальчика на пол, готовый подхватить его, если
окажется, что он слишком нетвердо держится на ногах, но Джейк оперся
на раковину и подставил голову под струю. Роланд взял Чика на руки и
осмотрел его раны. Они уже начинали покрываться коркой запекшейся
крови. "Ты пресчастливо отделался, пушистик",- подумал Роланд и
потянулся мимо Джейка набрать пригоршню воды. Чик с жадностью
напился.
	Джейк убрал голову из-под крана. Мокрые волосы прилипли к
щекам. Мальчик по-прежнему был чересчур бледен, на коже отчетливо
проступали следы жестоких побоев, но он выглядел лучше, чем
поначалу, когда Роланд только склонился над ним. Тогда стрелок на
одно страшное мгновение поверил, что Джейк мертв.
	Роланд пожалел, что нельзя вернуться и снова убить Режь-Глотку.
Это натолкнуло его на другую мысль.
	- А тот, кого Режь-Глотку называл Тик-Таком? Ты видел его,
Джейк?
	- Да. Чик напал на него из засады. Изодрал ему рожу. Потом я
стрелял в него.
	- Убил?
	Губы Джейка задрожали. Он решительно сжал их.
	- Да. Попал вот сюда...- Мальчик постукал по лбу значительно
выше правой брови.- П-п... повезло.
	Роланд с одобрением посмотрел на Джейка и медленно покачал
головой:
	- Сомневаюсь. Но покамест не думай об этом. Идем.
	- Куда? - Джейк по-прежнему говорил сипло и тихо и все время
смотрел за плечо Роланда туда, где чуть не погиб.
	Роланд показал в глубь кухни: за очередным люком коридор
продолжался.
	- Для начала туда.
	- СТРЕЛОК,- загудел со всех сторон чей-то голос.
	Роланд круто обернулся, держа на одной руке Чика, а другой
обнимая за плечи Джейка, но никого не увидел.
	- Кто звал меня? - крикнул он.
	- НАЗОВИСЬ, СТРЕЛОК.
	- Я - Роланд из Галаада, сын Стивена. Кто говорит со мной?
	- ГАЛААДА БОЛЬШЕ НЕТ,- задумчиво произнес голос, не
отвечая на вопрос.
	Роланд посмотрел наверх и увидел на потолке ряды
концентрических колец. Оттуда и шел голос.
	- ПОЧТИ ТРИ СОТНИ ЛЕТ НА ЗЕМЛЮ ВНУТРЕННЕГО И
СРЕДИННОГО МИРОВ НЕ СТУПАЛА НОГА СТРЕЛКА.
	- Я и мои друзья - последние.
	Джейк забрал Чика у Роланда. Косолап немедленно принялся
вылизывать распухшее лицо мальчика; его обведенные золотой каемкой
глаза светились обожанием и счастьем.
	- Это Блейн,- шепнул Джейк Роланду.- Да?
	Роланд кивнул. Конечно, это был Блейн... но ему казалось, что
Блейн - это нечто неизмеримо большее, чем обыкновенный поезд-
монорельс.
	- МАЛЬЧИК! ТЫ - ДЖЕЙК ИЗ НЬЮ-ЙОРКА?
	Джейк теснее прижался к Роланду и посмотрел на динамики.
	- Да,- сказал он.- Я Джейк из Нью-Йорка. Э-э... сын Элмера.
	- КНИГА ЗАГАДОК, О КОТОРОЙ МНЕ СТАЛО ИЗВЕСТНО,
ЕЩЕ С ТОБОЙ?
	Рука Джейка потянулась за плечо, но пальцы коснулись пустой
спины, и по отобразившемуся на лице мальчика испугу стало ясно: он
что-то вспомнил. Когда Джейк вновь посмотрел на Роланда, тот уже
протягивал ему ранец, и хотя узкое, тонко вырезанное лицо стрелка было
как всегда бесстрастно, Джейк почувствовал, что в углах рта Роланда
притаилась улыбка.
	- Тебе придется подправить лямки,- сказал Роланд, когда Джейк
брал у него ранец.- Я их удлинил.
	- А "Угадай-дай-дай!"?
	Роланд кивнул:
	- Обе книжки на месте.
	- ЧТО ТАМ У ТЕБЯ, МАЛЕНЬКИЙ СТРАННИК? - осведомился
голос, лениво растягивая слова.
	- Ничего себе! - вырвалось у Джейка.
	"Он не только слышит, но и видит нас",- подумал Роланд и в
следующий миг заметил в углу, намного выше обычной границы поля
зрения человека, стеклянный глазок. Он почувствовал, как по спине у
него прошел холодок, и по обеспокоенному лицу Джейка, крепче
обхватившего Чика, понял, что не одинок в своей тревоге. Голос
принадлежал машине, невероятно ~смышленой~ машине, машине,
которая не прочь ~порезвиться~, и все равно в нем было что-то очень
подозрительное.
	- Книжка,- ответил Джейк.- Сборник загадок.
	- ХОРОШО.- Голос у Блейна был почти по-человечески
довольный.- ПРОСТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО.
	В дверном проеме в глубине кухни вдруг возник всклокоченный
бородач. Пониже плеча вновь прибывшего болтался окровавленный,
грязный желтый шарф.
	- Горим! - отчаянно завопил он. В своей панике он, кажется, не
сознавал, что Джейк и Роланд не являются частью его жалкого
подземного ~ка-тета~.- Стены горят! По нижним уровням дымище!
Народ сам себя жизни решает! Что-то неладно! Дьявол, ~все~
наперекосяк пошло! Надобно...
	Дверца духовки внезапно отвалилась, как выбитая челюсть.
Изнутри ударил толстый сноп бело-голубого огня; он поглотил голову
кудлатого, вскипятил ему кожу на лице и в пылающей одежде отбросил
назад.
	Потрясенный, вусмерть перепуганный Джейк уставился на
Роланда. Тот обнял мальчика за плечи.
	- ОН ПЕРЕБИЛ МЕНЯ,- пояснил голос.- ПЕРЕБИВАТЬ
НЕПРИЛИЧНО, НЕ ТАК ЛИ?
	- Да,- хладнокровно подтвердил Роланд.- Неприлично до
крайности.
	- РОЛАНД ГАЛААДИТЯНИН! СЮЗАННА ИЗ НЬЮ-ЙОРКА
УТВЕРЖДАЕТ, БУДТО ТЫ ЗНАЕШЬ НА ПАМЯТЬ НЕСМЕТНОЕ
МНОЖЕСТВО ЗАГАДОК. ЭТО ПРАВДА?
	- Да.
	В одном из помещений, выходивших в этот рукав коридора,
прогремел взрыв; пол содрогнулся, послышались нестройные
пронзительные крики. Пульсирующий свет на миг потускнел,
бесконечный прерывистый рев сирены притих; затем все возобновилось с
новой силой. Из вентиляционных отдушин поплыла жидкая кудель
горького, едкого дыма. Чик принюхался и чихнул.
	- ЗАГАДАЙ МНЕ ОДНУ ИЗ СВОИХ ЗАГАДОК, СТРЕЛОК,-
предложил голос, такой безмятежный и невозмутимый, точно все они
сидели на тихой деревенской площади, а не под городом, от которого
вот-вот не останется камня на камне.
	Роланд на минуту задумался - и вспомнил любимую загадку
Катберта.
	- Ладно, Блейн,- согласился он,- будь по-твоему. Ответь, что
милостивее всех богов и злее старика Козлоногого? Это вечная пища
мертвецов; если же кто из живых станет им пробавляться, умрет
медленной смертью.
	Повисла долгая пауза. Джейк зарылся лицом в мех Чика, пытаясь
укрыться от вони испекшегося Седого.
	- ~Будь осторожен, стрелок~.- Тихий голосок был едва различим,
как дуновение прохладного ветерка в самый жаркий летний день. Голос
машины гремел из всех динамиков, но этот шел только из одного,
расположенного прямо у них над головой.- ~Будь осторожен, Джейк из
Нью-Йорка. Помните, это Свалка. Не спешите и будьте очень
осторожны~.
	Джейк изумленно посмотрел на стрелка. Роланд незаметно
помотал головой и почесал крыло носа - так, во всяком случае, казалось
со стороны. Однако при этом палец стрелка лег на губы, и Джейк решил,
что в действительности Роланд велит ему помалкивать.
	- ХИТРОУМНАЯ ЗАГАДКА,- наконец промолвил Блейн. В его
голосе им почудилось искреннее восхищение.- ОТВЕТ - "НИЧТО", НЕ
ТАК ЛИ?
	- Верно,- сказал Роланд.- Ты, Блейн, и сам очень умен.
	Когда голос раздался снова, Роланд услышал в нем то, что уже
слышал Эдди: неуемную и ненасытную алчность.
	- ЕЩЕ!
	Роланд набрал в грудь побольше воздуха:
	- Не сейчас.
	- НАДЕЮСЬ, ТЫ НЕ ОТКАЗЫВАЕШЬ МНЕ, РОЛАНД, СЫН
СТИВЕНА? ИБО ОТКАЗЫВАТЬ ТОЖЕ НЕПРИЛИЧНО.
НЕПРИЛИЧНО ~ДО КРАЙНОСТИ~.
	- Отведи нас к нашим друзьям и помоги выбраться из Лада,-
продолжал Роланд.- Тогда, может быть, найдется время и для загадок.
	- Я МОГ БЫ УБИТЬ ТЕБЯ ЗДЕСЬ ЖЕ,- сообщил голос, и теперь
он был холоден, как самый ненастный зимний день.
	- Да,- сказал Роланд.- Не сомневаюсь. Но с нами умрут и загадки.
	- Я МОГ БЫ ЗАБРАТЬ МАЛЬЧИШКИНУ КНИЖКУ.
	- Воровать еще неприличнее, чем отказывать или перебивать,-
заметил Роланд тоном светским и небрежным, однако уцелевшие пальцы
его правой руки крепко стиснули плечо Джейка.
	- А кроме того,- прибавил Джейк, глядя вверх, на динамик в
потолке,- в книжке нет ответов. Эти страницы кто-то вырвал.- В приливе
вдохновения он постукал пальцем по виску.- Впрочем, ~здесь~ они есть.
	- ЗАПОМНИТЕ, РЕБЯТА: УМНИКОВ НИКТО НЕ ЛЮБИТ,-
отозвался Блейн. Прогремел второй взрыв, ближе и громче. Через кухню,
точно снаряд, пронеслась выскочившая из стены вентиляционная
решетка. Мгновением позже из двери, которая вела в катакомбы Седых,
появились двое мужчин и женщина. Стрелок прицелился было, но
опустил револьвер - незваные гости, пошатываясь, прошли через кухню и
исчезли в бункере-капсуле, не взглянув ни на Роланда, ни на Джейка.
Роланду они напомнили зверей, бегущих от лесного пожара.
	Потолочная панель из нержавеющий стали скользнула в сторону,
открыв квадрат тьмы. Внутри блеснуло что-то серебристое, и
несколькими секундами позже из отверстия спустилась стальная сфера
диаметром около фута и повисла в воздухе.
	- СТУПАЙТЕ СЛЕДОМ,- вяло распорядился Блейн.
	- Она приведет нас к Эдди и Сюзанне? - с надеждой спросил
Джейк.
	Блейн промолчал... но, когда сфера поплыла по коридору, Роланд
и Джейк последовали за ней.


38

	Джейк не сохранил ясных воспоминаний о том, что было дальше,-
вероятно, к счастью для себя. Он оставил родной мир за год с лишним до
того, как сразу девятьсот человек в маленькой южноафриканской стране
под названием Гайана наложили на себя руки, но он знал о
периодических массовых самоубийствах леммингов. Нечто подобное
происходило и в гибнущем подземном городе Седых.
	Гремели взрывы, порой на их уровне, чаще - далеко внизу; из
забранных решетками вентиляционных отдушин время от времени
наплывал едкий дым, однако многие воздухоочистители еще работали и
успевали разогнать основную его массу раньше, чем соберутся
удушливые облака. Пожаров Роланд с Джейком не заметили. Тем не
менее Седые реагировали так, словно наступил конец света.
Большинство, с пустыми от панического страха лицами, попросту
спасалось бегством, но многие в коридорах и сообщающихся комнатах,
по которым вела Роланда и Джейка стальная сфера, добровольно
кончали счеты с жизнью. Одни стрелялись, другие - таких было гораздо
больше - перерезали себе горло или вскрывали вены; считанные единицы
принимали яд. На лицах всех мертвецов застыло одно и то же выражение
всепоглощающего, непреодолимого ужаса. Джейк лишь смутно
догадывался о том, что довело их до этого. Роланд куда лучше
представлял себе, что случилось с этими людьми - с их ~рассудком~,-
когда давно мертвый город вокруг них сначала ожил, а потом стал
разваливаться на части. ~Роланд~ понимал: Блейн делает это нарочно.
Блейн умышленно подталкивает горожан к смерти.
	Они обогнули удавленника, свисавшего с проложенной по потолку
трубы отопления, и следом за плывущим по воздуху металлическим
шаром прогрохотали вниз по пролету стальных ступеней.
	- Джейк! - крикнул Роланд.- Ты ведь не впускал меня, верно?
	Джейк помотал головой.
	- Я так и подумал. Это сделал Блейн.
	Они достигли подножия лестницы и заспешили по узкому
коридору к двери-люку, на которой колючими угловатыми литерами
Высокого Слога значилось: "ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН!"
	- Он правда Блейн?
	- Да. Имя не хуже любого другого.
	- А тот второй го...
	- Тише! - угрюмо перебил Роланд.
	Металлический шар застыл перед люком. Колесо завертелось,
дверь дрогнула и приоткрылась. Роланд распахнул ее, и они вступили в
огромное подземелье, простиравшееся в трех направлениях насколько
хватал глаз. Подземелье пронизывали казавшиеся бесконечными
проходы между рядами электрического оборудования и панелей
управления. Панели за редкими исключениями были темны и мертвы,
но, стоя на пороге и озираясь широко раскрытыми от удивления
глазами, Роланд с Джейком видели загорающиеся контрольные
лампочки и слышали шум оживающих механизмов.
	- Тик-Так говорил, здесь тысячи компьютеров,- вспомнил Джейк.-
Похоже, он был прав. Ты только посмотри!
	Роланд не понял, что за слово употребил Джейк, и отмолчался,
глядя, как ряд за рядом высвечиваются контрольные пульты. Из одной
консоли вырвался язык зеленого пламени, поднялась туча искр - засбоил
какой-то древний механизм.
	Однако в большинстве своем механизмы, по-видимому, работали -
и работали отлично. Стрелки приборов, веками сохранявшие
неподвижность, вдруг встрепенулись. Огромные алюминиевые
цилиндры завертелись, хранящиеся на силиконовых чипах данные стали
сбрасываться во вновь полностью активированные и готовые ко вводу
информации банки памяти. На цифровых дисплеях, которые показывали
все - от давления в среднем водоносном слое Западного Приречья до
полезной мощности бездействующей атомной электростанции в бассейне
Сенда,- вспыхнули ярчайшие красные и зеленые растры. По потолку
разбежались дорожки света - это одна за другой загорались цепочки
висячих стеклянных шаров. А снизу, сверху, отовсюду несся глухой
низкий гул генераторов и турбинных двигателей, пробуждавшихся от
долгого сна.
	Джейк начал выбиваться из сил. Роланд снова подхватил мальчика
на руки и мимо машин, о назначении и функции которых не мог даже
догадываться, кинулся вдогонку стальной сфере. Чик не отставал. Шар
вильнул влево, и они оказались в проходе между штабелями
телемониторов - тысячи их громоздились рядами один на другом, точно
детские кубики.
	"Отец прибалдел бы",- мелькнуло в голове у Джейка.
	В этой бесконечной видеогалерее темные участки перемежались
множеством светящихся экранов, показывавших город во власти хаоса.
И над, и под землей творилось черт знает что. По улицам кучками
бессмысленно бродили Зрелые: широко раскрытые глаза, беззвучно
шевелящиеся губы. Многие прыгали вниз с высоких зданий. Джейк с
ужасом увидел, что несколько сот человек сошлись к Сендскому мосту и
бросаются в реку. На других экранах виднелись большие, заставленные
койками помещения, что-то вроде общих спален или комнат в
общежитии. Кое-где бушевал огонь; впрочем, создавалось впечатление,
что пожары - дело рук самих охваченных паникой Седых, по одному
Богу известным причинам поджигавших свои матрасы и мебель.
	На одном экране великан с бочкообразным торсом швырял
мужчин и женщин во что-то вроде заляпанного кровью штамповочного
пресса. Жуткое зрелище, однако страшнее было другое: неохраняемые
жертвы стояли в затылок друг другу, покорно ожидая своей очереди.
Палач - его желтый шарф плотно облегал голову, затянутые узлом
концы косичками свисали на грудь,- схватил какую-то старуху и, подняв
ее в воздух, стал терпеливо ждать, пока прямоугольный блок
нержавеющей стали освободит эшафот и можно будет швырнуть
несчастную под пресс. Старуха не сопротивлялась; по правде говоря,
казалось, она ~улыбается~
	- В ГОСТИНЫХ - СУЕТА И ГАМ, БЕЗ СЧЕТУ КАВАЛЕРОВ,
ДАМ,- сказал Блейн,- НО ВРЯД ЛИ КТО-ТО ИЗ НИХ БЕСЕДУЕТ О
МИКЕЛАНДЖЕЛО.- Он вдруг рассмеялся. Смех был странный,
пискливый и дробный, словно крысы шныряли по битому стеклу. От
этих звуков у Джейка мороз пошел по коже: он не желал иметь ничего
общего с разумом, который ~так~ смеялся... но что им оставалось?
	Мальчик снова беспомощно посмотрел на мониторы... и Роланд
немедленно отвернул его голову от них - ласково и осторожно, но
решительно.
	- Нечего тебе на это глядеть, Джейк.
	- Но почему они это делают? - спросил мальчик. За целый день он
не съел ни крошки, и все равно его мутило.- ~Почему?~
	- Они напуганы, и Блейн разжигает их страх. Однако главная
причина, по-моему, в том, что они устали жить на кладбище своих дедов.
Не спеши жалеть их, сперва вспомни, с какой радостью они забрали бы
тебя с собой на ту поляну, где обрывается тропа.
	Стальной шар вновь стремительно свернул за угол. Телеэкраны и
следящая электронная аппаратура остались позади. Впереди показалась
вделанная в пол широкая полоса неизвестного синтетического
материала. Она смолисто поблескивала меж двух узких полос
хромированной стали, которые сходились в одну точку не у дальней
стены помещения, но у его ~горизонта~.
	Шар нетерпеливо подпрыгнул над темной полосой, и вдруг лента
транспортера - ибо это была лента транспортера - беззвучно стронулась с
места и медленно, тяжело, рывками поползла мимо стальных закраин.
Шар кувыркался в воздухе, веля живее забираться на нее.
	Роланд быстрым шагом пошел вдоль движущейся полосы и, когда
наконец их скорости приблизительно сравнялись, залез на полотно. Он
поставил Джейка на черную поблескивающую поверхность, и всю
троицу - стрелка, мальчика и золотоглазого косолапа - быстро понесло
по сумрачной подземной равнине, где просыпались древние механизмы.
Движущаяся дорожка принесла их в зону бесконечных и бесчисленных
рядов загадочных шкафчиков, похожих на картотечные, темных - но не
мертвых. Изнутри их шло тихое сонное гудение. Джейк заметил яркий
желтый свет, пробивавшийся в тонюсенькие щелки между
металлическими панелями.
	Он вдруг поймал себя на том, что думает о Тик-Таке.
	~"Под этим гнусным городом спрятано, может быть, сто тысяч
диполярных компьютеров, будь им пусто! Я хочу, чтобы они были
мои!"~
	"Что ж,- подумал Джейк,- они просыпаются. Похоже, ты получишь
свое, Тикки... но сомневаюсь, что, будь ты здесь, ты бы по-прежнему
этого хотел".
	Потом он вспомнил прадеда Тик-Така, которому хватило
смелости забраться в самолет из другого мира и поднять его в небо.
Джейк полагал, что Тик-Така, в чьих жилах бежала подобная кровь,
нынешний поворот событий отнюдь не толкнул бы на самоубийство, а,
напротив, привел бы в восторг... и чем больше обезумевших от ужаса
людей убивало бы себя, тем больше была бы его радость.
	"Поздно, Тикки,- подумал мальчик.- Слава Богу".
	Благоговейно понизив голос, Роланд с удивлением сказал:
	- Сколько ящиков... видать, мы едем по рассудку того создания,
что величает себя Блейном. ~Едем по его рассудку~.
	Джейк кивнул и вдруг вспомнил свое "Итоговое эссе":
	- Блейн-Мыслитель - сущий мучитель.
	- Верно.
	Джейк внимательно посмотрел на Роланда.
	- Мы выйдем наружу там, где я думаю, да?
	- Да,- подтвердил Роланд.- Коли мы не сбились с тропы Луча, мы
выйдем наружу в Колыбели.
	Джейк кивнул.
	- Роланд.
	- Что?
	- Спасибо, что пришел за мной.
	Роланд кивнул и обнял Джейка за плечи.
	Далеко впереди, оживая, грохотали огромные моторы.
Мгновением позже послышался тяжкий скрежет, и на дорожку хлынуло
резкое сияние оранжевых натриевых ламп. Теперь Джейк увидел, где
останавливалась движущаяся лента. Чуть дальше начинался узкий
крутой эскалатор; он вел наверх, в этот оранжевый свет.


39

	Эдди с Сюзанной услышали, как почти прямо под ними
заработали тяжелые моторы. В следующий миг широкая полоса
мраморного пола медленно поползла назад, открывая длинную
освещенную прорезь. Пол по направлению к ним исчезал. Вцепившись в
ручки кресла Сюзанны, Эдди стал резво пятиться вдоль стальной
ограды, отделявшей перрон от остальной Колыбели. На пути растущего
прямоугольника света было несколько колонн, и молодой человек
приготовился к тому, что, когда пол под их основаниями исчезнет, они
рухнут в отверстие. Но вопреки его ожиданиям колонны продолжали
безмятежно стоять - казалось, они парят в пустоте.
	- Я вижу эскалатор! - перекричала нескончаемую икоту сирены
Сюзанна. Она подалась вперед, заглядывая в отверстие.
	- Угу,- крикнул в ответ Эдди.- Тут у нас вокзал - значит, внизу
должна продаваться разная галантерея, духи и дамское белье.
	- ~Что?!~
	- Ничего!!
	- ~Эдди!~ - пронзительно вскрикнула Сюзанна. На ее лице, как
фейерверк Четвертого июля, вспыхнуло и расцвело восторженное
удивление. Она еще сильнее подалась вперед, куда-то показывая, и Эдди
пришлось схватить ее, чтобы не дать ей вывалиться из кресла.- ~Там
Роланд! Они оба там!~
	Колыбель содрогнулась от глухого удара: щель в полу достигла
предельной длины и перестала расти. Моторы, которые вели ее по
скрытым рельсам, протяжно взвыли и заглохли. Эдди подбежал к краю
провала и увидел на поднимающемся эскалаторе Роланда. Рядом со
стрелком, привалившись к его плечу, стоял Джейк - белый как мел, в
синяках, окровавленный, но самый настоящий живой Джейк.
Ступенькой ниже, прямо позади них, глядя вверх блестящими глазами,
сидел Чик.
	- ~Роланд! Джейк!~ - завопил Эдди. Он подпрыгнул, размахивая
руками над головой, и затанцевал на самом краю щели. Будь он в шляпе,
он подбросил бы ее в воздух.
	Они подняли головы и замахали. Эдди увидел: Джейк улыбался, и
даже у долговязого урода был такой вид, словно в очень скором времени
он не выдержит и выдаст на-гора улыбку. Чудесам, подумал Эдди, нет
конца. Ему внезапно показалось, что сердце не умещается в груди, и
молодой человек, размахивая руками и гикая, заплясал еще быстрее - из
опасения, что если хоть на секунду остановится, то самым натуральным
образом лопнет от радости и облегчения. До этой минуты он не
сознавал, насколько твердо его сердце уверилось в том, что им никогда
уже не видать ни Джейка, ни Роланда.
	- ~Эгей, братва! Пор-рядок в танковых частях! Полный, мать-
перемать, порядочек! Валяйте сюда, жопы!~
	- Эдди, помоги!
	Он обернулся. Сюзанна отчаянно пыталась выбраться из кресла,
но складку ее самодельных кожаных брюк защемило в тормозном
механизме. Молодая женщина смеялась и плакала одновременно,
темные глаза сияли счастьем. Эдди так резко выхватил ее из кресла, что
оно с лязгом повалилось на бок, и пустился в пляс по кругу. Сюзанна
одной рукой цеплялась за его шею и энергично махала другой.
	- Роланд! Джейк! Живей, ножками, ножками! Слышите?
	Едва те очутились наверху, Эдди облапил Роланда, хлопая по
спине. Сюзанна тем временем обцеловывала запрокинутое смеющееся
лицо Джейка. Чик бегал вокруг тесными восьмерками, радостно тявкая.
	- Родненький мой! - сказала Сюзанна.- Ты в порядке?
	- Да,- успокоил ее Джейк. Он по-прежнему улыбался, но в глазах
стояли слезы.- И рад, что наконец здесь. Вы себе не представляете, до
чего же я рад!
	- Догадываюсь, золотко. Насчет ~этого~ можешь не сомневаться.-
Она повернулась к Роланду.- Что с ним сделали? У него такое лицо,
будто его перепахал бульдозер.
	- Пуще всех постарался Режь-Глотку,- сказал Роланд.- Но он
больше не будет досаждать Джейку. Ни он, ни кто другой.
	- А ты как, рулевой? В порядке?
	Роланд кивнул, оглядываясь по сторонам.
	- Так вот она какая, Колыбель.
	- Да,- сказал Эдди. Он заглядывал в щель.- А что внизу?
	- Машины и безумие.
	- Понятно - говорлив, как всегда.- Эдди с улыбкой посмотрел на
Роланда.- Да ты знаешь, до чего я рад тебя видеть? Знаешь?
	- Смею думать, да.- Тут Роланд улыбнулся, думая о том, как
меняются люди. Давно ли Эдди готов был перерезать ему горло его же
собственным ножом!
	Моторы под полом снова заработали. Эскалатор остановился.
Щель в полу начала медленно закрываться. Джейк подошел к
перевернутому креслу Сюзанны и, поднимая его, заметил за железными
прутьями ограды что-то гладкое, розовое. У мальчика перехватило
дыхание; сон, приснившийся ему после ухода из Речной Переправы,
вернулся - яркий, живой: на них с Чиком, рассекая пустынные просторы
западного Миссури, мчится исполинская розовая пуля. Высоко на
лишенной выражения морде приближающегося чудовища поблескивают
два больших треугольных окна, похожие на глаза... Давнишние
предчувствия мальчика сбывались: время пришло, и его сон становился
явью.
	~Чудовище с колесами зовут Мучитель Блейн~.
	Эдди подошел к Джейку и обхватил его за плечи:
	- Ну, друган,- вот он, точно как в рекламе. Нравится?
	- Честно говоря, не очень.- Это было колоссальное преуменьшение,
но Джейк был слишком измучен и обессилен, чтобы выразиться удачнее.
	- Мне тоже,- согласился Эдди.- Между прочим, он разговаривает.
И любит загадки.
	Джейк кивнул.
	Роланд тем временем усадил Сюзанну себе на бедро, и теперь они
вместе рассматривали коробку управления с рельефным ромбом
помеченных цифрами кнопок. Джейк и Эдди присоединились к друзьям.
Эдди обнаружил, что ему приходится поминутно коситься на Джейка,
чтобы удостовериться: это не просто игра воображения, он не принимает
желаемое за действительное и мальчик действительно здесь.
	- Что теперь? - спросил он у Роланда.
	Тот легонько провел пальцем по пронумерованным кнопкам, из
которых состоял ромб, и покачал головой. Он не знал.
	- Понимаешь, мне кажется, Блейновы двигатели затарахтели
быстрее,- пояснил Эдди.- Конечно, когда орет эта тревога, ручаться
трудно, но по-моему... и потом, он же робот. Что если он... того...
отвалит без нас?
	- Блейн! - громко крикнула Сюзанна.- Блейн, ты...
	- СЛУШАЙТЕ ВНИМАТЕЛЬНО, ДРУЗЬЯ МОИ,- загремел голос
Блейна.- ПОД ГОРОДОМ СКЛАДИРОВАНЫ БОЛЬШИЕ ЗАПАСЫ
ХИМИЧЕСКОГО И БИОЛОГИЧЕСКОГО ОРУЖИЯ. МНОЮ
ЗАПУЩЕНА ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ ОПЕРАЦИЙ,
ЗАВЕРШЕНИЕМ КОТОРОЙ ЯВЛЯЕТСЯ ВЫСВОБОЖДЕНИЕ ЭТИХ
ГАЗООБРАЗНЫХ ОТРАВЛЯЮЩИХ ВЕЩЕСТВ ПОСРЕДСТВОМ
ВЗРЫВА. ВЗРЫВ ПРОИЗОЙДЕТ ЧЕРЕЗ ДВЕНАДЦАТЬ МИНУТ.
	На миг зычный голос умолк, и тогда до них донесся едва
различимый сквозь неумолчное мерное уханье сирены голосок Блейна-
маленького: ~"...этого-то я и боялся... вам нужно торопиться..."~
	Эдди оставил без внимания реплику Блейна-маленького: тот не
сказал ни черта такого, чего бы он не знал сам. ~Конечно~, нужно было
торопиться, но сейчас в сознании Эдди этот факт оттеснило далеко на
второй план нечто гораздо более важное.
	- Но ~зачем?~ - спросил он.- Скажи на милость, ~зачем~ тебе это
понадобилось?
	- ПО-МОЕМУ, ЭТО ОЧЕВИДНО. Я НЕ МОГУ ВЗОРВАТЬ
ГОРОД, НЕ УНИЧТОЖИВ ПРИ ЭТОМ И СЕБЯ. А РАЗВЕ Я СМОГУ
ОТВЕЗТИ ВАС ТУДА, КУДА ВЫ ХОТИТЕ ПОПАСТЬ, ЕСЛИ
ПОГИБНУ?
	- Но в городе еще тьма народу,- возмутился Эдди,- ты же
~убьешь~ их!
	- ДА,- хладнокровно отвечал Блейн.- ДО СВИДАНЬЯ,
КРОКОДИЛ, СКАТЕРТЬЮ ДОРОЖКА! САМ С ТОБОЮ НЕ ПОЙДУ,
НЕ ПОСЕТУЙ, КРОШКА!
	- Но ~зачем~? - крикнула Сюзанна.- ~Зачем~, черт тебя побери?
	- МНЕ СКУЧНО С НИМИ. ЗАТО ВАС ЧЕТВЕРЫХ Я НАХОЖУ
ДОВОЛЬНО ИНТЕРЕСНЫМИ. РАЗУМЕЕТСЯ, ~ДОЛГО~ ЛИ ЕЩЕ
ВЫ БУДЕТЕ МНЕ ИНТЕРЕСНЫ, ЗАВИСИТ ОТ ТОГО, СКОЛЬ
ХОРОШИ ОКАЖУТСЯ ВАШИ ЗАГАДКИ. КСТАТИ О ЗАГАДКАХ:
НЕ ЛУЧШЕ ЛИ ВАМ ПРИСТУПИТЬ К ДЕЛУ И ОТГАДАТЬ МОЮ?
У ВАС ЕСТЬ РОВНО ОДИННАДЦАТЬ МИНУТ ДВАДЦАТЬ
СЕКУНД. ЗАТЕМ ПРОИЗОЙДЕТ ВСКРЫТИЕ КАНИСТР.
	- Не смей! - завопил Джейк, перекрывая пронзительные вопли
сирены.- Дело же не только в городе, такая отрава может расплыться
~везде~, где угодно! Старики в Речной Переправе - и те могут погибнуть!
	- ГАЗ НАД ДОМИШКАМИ ТИХО ПЛЫВЕТ - БОЛЬШЕ В
ДЕРЕВНЕ НИКТО НЕ ЖИВЕТ,- равнодушно отозвался Блейн.- ХОТЯ
Я УБЕЖДЕН, ЧТО ОНИ МОГУТ РАССЧИТЫВАТЬ ЕЩЕ
НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ПО ЧАЙНОЙ ЛОЖКЕ МЕРИТЬ ЖИЗНЬ СВОЮ:
ПРИШЛА ПОРА ОСЕННИХ БУРЬ, И ГОСПОДСТВУЮЩИЕ ВЕТРЫ
УНЕСУТ ГАЗ В ДРУГУЮ СТОРОНУ. ПОЛОЖЕНИЕ ВАШЕЙ
ЧЕТВЕРКИ, ОДНАКО, СОВЕРШЕННО ИНОЕ. СОВЕТУЮ
НАТЯНУТЬ СООБРАЖАЛЬНЫЕ ШАПОЧКИ, НЕ ТО - ДО
СВИДАНЬЯ, КРОКОДИЛ, СКАТЕРТЬЮ ДОРОЖКА! - Голос на
мгновение умолк.- ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ:
ДЕЙСТВИЕ ГАЗА ~НЕ~ БЕЗБОЛЕЗНЕННО.
	- Отмени это! - взмолился Джейк.- Мы все равно будем загадывать
тебе загадки, правда же, Роланд? Столько, сколько пожелаешь! ~Только
отмени это!~
	Блейн расхохотался. Он смеялся долго, оглашая пустынный
простор Колыбели визгливыми раскатами электронного веселья,
сливавшимися с однообразным, сверлящим, прерывистым воем тревоги.
	- Перестань! - закричала Сюзанна.- Перестань! Перестань!
~Перестань!~
	И Блейн перестал. Вопль сирены оборвался на середине.
Воцарившаяся тишина, нарушаемая лишь стуком дождя, оглушала.
	Из динамика послышался тихий, задумчивый и абсолютно
безжалостный голос.
	- У ВАС ОСТАЛОСЬ ДЕСЯТЬ МИНУТ,- сообщил Блейн.- НУ-С,
ПОГЛЯДИМ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛИ ВЫ ТАК ИНТЕРЕСНЫ.


40

	- Эндрю.
	~"Здесь нет никакого Эндрю, незнакомец,- подумал он.- Эндрю
давно умер, Эндрю больше нет, а вскоре не станет и меня".
	- ~Эндрю!~ - упорствовал голос.
	Он шел издалека, извне яблочного пресса, который когда-то был
его головой.
	Когда-то и впрямь жил-был на белом свете мальчик по имени
Эндрю, и отец повел его в парк на западной окраине Лада - в парк, где
росли яблони и стояла ржавая хибара из жести, адски уродливая и
райски благоуханная. "Что это?" - спросил Эндрю, и отец ответил: здесь
делают сидр. Он потрепал Эндрю по голове, велел: смелее! - и провел
мальчика в занавешенную одеялом дверь.
	Внутри тоже были яблоки - бесчисленные корзины, выставленные
штабелями вдоль стен, а еще там был поджарый старик по прозвищу
Зобатый, мышцы играли у него под кожей, извивались, как черви. Работа
его заключалась в том, чтобы корзину за корзиной скармливать яблоки
разболтанной лязгающей машине, которая стояла посреди комнаты. Из
трубы на боку машины лился сладкий сидр. У трубы стоял второй
работник (чье имя изгладилось из его памяти) и наполнял сидром
кувшин за кувшином. У него за спиной стоял третий, ~его~ делом было
давать подзатыльник тому, кто наполнял кувшины, если тот уж очень
много проливал.
	Отец Эндрю вручил сыну стакан пенного сидра, и хотя за годы
городской жизни мальчик перепробовал великое множество забытых
диковинных лакомств, ничего прекраснее того сладкого холодного питья
он не пробовал. Он будто глотнул порывистого октябрьского ветра. И
все-таки глубже, чем вкус сидра, крепче, чем то, как перекатывались
мышцы Зобатого, когда он опорожнял корзины, в память мальчику
врезалась безжалостность, с какой машина перерабатывала в сладкую
жидкость большие, румяные золотистые яблоки. Две дюжины
крутящихся цилиндров загоняли плоды под вращающийся стальной
барабан с пробитыми в нем отверстиями. Яблоки сперва сдавливало, а
затем они лопались, выплескивая сок в конус воронки, где фильтр
задерживал мякоть и семечки.
	Теперь прессом-давилкой была его голова, а яблоком - мозг. Скоро
он лопнет, как лопались под барабаном яблоки, и тогда его поглотит
благословенная тьма.
	- Эндрю! Подними голову и посмотри на меня.
	Он не мог... и не стал бы, даже если бы мог. Лучше лежать здесь,
покорно ожидая пришествия тьмы. Все равно он должен быть мертв,
разве чертов шкет не всадил пулю ему в мозг?
	- В мозг? Да пуля и близко к нему не подлетала, остолоп. Ты ~не~
умираешь. У тебя болит голова, вот и все. Однако ты ~и впрямь~
отправишься в мир иной, коль скоро и дальше будешь лежать здесь в
собственной крови и скулить... а я уж позабочусь о том, чтобы, умирая,
ты, Эндрю, вспоминал свои теперешние страдания как блаженство.
	Не угрозы заставили того, кто лежал на полу, поднять голову -
скорее то, что обладатель всепроникающего шепчущего голоса словно
читал его мысли. Он медленно сел, и его захлестнула нестерпимая
мучительная боль: внутри костного футляра, вмещавшего жалкие
остатки его сознания, заскользили, забегали неведомые тяжелые
предметы, пробивая в мозговой ткани кровавые ходы. С его губ сорвался
долгий тягучий стон. Правую щеку что-то щекотало легкими касаниями,
словно там в крови ползала дюжина мух. Ему захотелось согнать их, но
он знал: чтобы не упасть, ему для опоры нужны обе руки.
	Неподвижная фигура в глубине комнаты, у двери в кухню,
казалась страшным призраком. Отчасти потому, что верхний свет еще
мигал, отчасти потому, что он видел вновь прибывшего лишь одним
глазом (что случилось со вторым, он не помнил и не хотел вспоминать),
однако главная причина, чудилось ему, в том, что это существо ~и есть~
страшный призрак. Внешне оно походило на человека... но тот, кто
когда-то звался Эндрю Квиком, думал, что на самом деле это вовсе не
человек.
	Незнакомец, стоявший перед дверью-люком, одет был в короткую
темную куртку, перехваченную в талии ремнем, линялые штаны из синей
хлопчатой материи в рубчик и старые запыленные сапоги - сапоги
селянина, объездчика или...
	- Или стрелка, Эндрю? - спросил незнакомец и хихикнул.
	Тик-Так в отчаянии уставился на фигуру в дверном проеме, силясь
разглядеть лицо, но у короткой куртки был капюшон - капюшон,
надвинутый на голову. Черты незнакомца тонули в густой тени.
	Сирена умолкла на полувопле. Аварийное освещение перестало
мигать.
	- Вот так,- прежним пронзительным шепотом сказал незнакомец.-
Наконец мы можем слышать, что думаем.
	- Кто ты? - спросил Тик-Так. Он пошевелился, и грузики у него в
голове, вновь придя в движение, принялись пропахивать в мозгу свежие
борозды и буравить новые канальцы. Ощущение было ужасное, но,
непонятно почему, еще хуже была отвратительная мушиная возня на его
правой щеке.
	- Я - человек с тысячью прозваний, напарник,- сказал из тьмы
своего капюшона незнакомец, и хотя голос его звучал серьезно, Тик-Так
расслышал таящийся у самой поверхности смех.- Я Джимми, я Тимми,
иным я Ловкач, Искусник и Щеголь - другим; меня Победителем кличут
порой, порой - Проигравшимся-в-Дым. Зови хоть Повешенным, хоть
Палачом - ей-ей, не обижусь ничуть. Ты только, дружок, меня вовремя в
дом к обеду позвать не забудь.
	Человек в дверном проеме запрокинул голову, и его смех, больше
похожий на волчий вой, прихватил морозцем кожу на руках и спине
раненого, собрав ее пупырышками гусиной кожи.
	- Когда-то меня величали Вечным Пришельцем,- продолжал этот
человек. Он двинулся к Тик-Таку. Тот застонал и попытался отползти
назад.- Еще меня звали Мерлин или Мэйрлин - впрочем, разницы нет,
все равно ~им~ я никогда не был, хоть ничего и не отрицал. Порой меня
называют Чародеем... или Колдуном... Чернокнижником... но я надеюсь,
Эндрю, мы можем обойтись без этих пышных словес и беседовать более
~человеческим~ языком.
	Он откинул капюшон, открыв светлое широколобое лицо, в
котором, невзирая на всю приятность черт, не было ничего
человеческого. На скулах Чернокнижника рдели пышные розы
лихорадочного румянца, голубовато-зеленые глаза искрились бурным
весельем, чересчур диким и необузданным, чтобы быть порождением
здравого рассудка; иссиня-черные волосы торчали дурацкими
слипшимися вихрами, как перья ворона, пунцовые губы открывали в
усмешке зубы каннибала.
	- Зови меня Фэннин,- объявило ухмыляющееся видение.- Ричард
Фэннин. Быть может, это ~не вполне~ верно, но, полагаю, для
руководящей должности сойдет.- Он протянул руку с девственно гладкой
ладонью.- Что скажешь, напарник? Пожми-ка руку, которая потрясла
мир.
	Существо, когда-то бывшее Эндрю Квиком и известное в чертогах
Седых под именем Тик-Така, взвизгнуло и вновь попыталось отползти
назад. Лоскут кожи, содранный с его головы пулей мелкого калибра,
которая не продырявила, а лишь оцарапала череп, болтался из стороны в
сторону; длинные пряди светлых с проседью волос продолжали
щекотать щеку. Квик, однако, больше не чувствовал этого. Он позабыл
даже про ноющую боль под черепом и острую, дергающую - в ямке на
месте левого глаза. Все его мысли слились в одну: ~"Надо во что бы то
ни стало удрать от этого чудовища в человеческом обличье"~.
	Но когда незнакомец схватил правую руку Эндрю Квика и пожал
ее, эта мысль испарилась, как сон в минуту пробуждения. Крик, запертый
в груди Квика, сорвался с губ любовным вздохом. Он тупо уставился
вверх, на ухмыляющегося пришельца. Отслоившийся лоскут кожи
покачивался.
	- Что тебя беспокоит? Должно быть, ~это~. Оп-ля! - Фэннин
резким движением оторвал свисающий клочок кожи. Смутно забелел
пятачок черепной кости. Звук был такой, точно рвалась толстая ткань.
Квик истошно взвизгнул.
	- Ну-ну, секундное дело.- Присев на корточки перед Квиком, этот
человек говорил с ним, как мог бы говорить снисходительный отец с
занозившим палец ребенком.- Капельку поболит и перестанет. Ведь так?
	- Д-да,- пробормотал Квик. Верно, боль уже утихала. И когда
Фэннин снова протянул к Эндрю руку и стал ласково поглаживать левую
сторону его лица, тот инстинктивно дернулся назад, но тотчас совладал с
собой. Он чувствовал, как с каждым прикосновением этой руки, не
имеющей линий судьбы, к нему возвращаются силы. Квик с немой
признательностью поглядел на нового знакомца. Губы его дрожали.
	- Тебе лучше, Эндрю? Лучше, правда?
	- Да! Да!
	- Если хочешь поблагодарить меня - а я уверен, ты хочешь,- нужно
сказать то, что обыкновенно говорил один мой старый знакомец. В
конце концов он предал меня, но все же довольно долго он был мне
хорошим другом, и в моем сердце по сей день есть для него уголок.
Скажи "жизнь за тебя", Эндрю. Можешь ты это сказать?
	Эндрю мог - и сказал; собственно, он повторял эти слова и,
казалось, не мог остановиться. "Жизнь за тебя! Жизнь за тебя! Жизнь..."
	Фэннин вновь притронулся к его щеке, и голову Эндрю Квика
пронзила страшная, невыносимо острая боль. Он испустил
пронзительный крик.
	- Прошу прощения, но времени мало, а тебя, что называется, заело.
Эндрю, позволь задать тебе прямой вопрос: ты был бы рад прикончить
стрелявшего в тебя позорника? А его дружков и удальца, что притащил
мальчишку сюда,- особенно его? А шавку, лишившую тебя глаза, Эндрю?
Хотелось бы тебе этого?
	- Да! - выдохнул бывший Тик-Так. Его окровавленные руки
сжались в кулаки.- ~Да!~
	- Вот и славно.- Незнакомец помог Квику подняться.- Им
~придется~ умереть, ибо они встревают в дела, которые их вовсе не
касаются. Я рассчитывал, что с ними расправится Блейн, однако дело
зашло слишком далеко, чтобы полагаться на что бы то ни было... в
конце-то концов, кто мог подумать, что им удастся забраться ~так~
далеко?
	- Не знаю,- отозвался Квик. Сказать правду, он совершенно не
понимал, о чем говорит незнакомец, да и не хотел понимать.
Восторженное волнение восхитительным наркотиком туманило его
сознание, и после пережитой боли, когда голова казалась ему яблочным
прессом, ему было этого довольно. Более чем.
	Ричард Фэннин презрительно скривил губы:
	- Медведь и кость... ключ и роза... закат и восход... время не ждет!
~Довольно!~ Довольно, говорю я! Они не должны подобраться к
Темной Башне ближе, чем сейчас!
	Квик, шатаясь, попятился - Фэннин с быстротой молнии выбросил
вперед руки. Одна разорвала цепочку, на которой висели заключенные в
стекло крошечные часы с маятником, другая содрала с его предплечья
"Сейко" Джейка Чэмберса.
	- Я возьму это, ладно? - Фэннин-Чернокнижник пленительно
улыбнулся, укрыв жуткие зубы за скромно сжатыми губами.- Или ты
против?
	- Нет,- отозвался Квик, уступая последние символы своей долгой
власти без колебаний - и, по сути, не сознавая, что делает.- Изволь.
	- Спасибо, Эндрю,- тихо промолвил зловещий гость.- А теперь
живей: приблизительно через пять минут я ожидаю резких изменений в
окружающей атмосфере. Мы должны добраться до ближайшего чулана с
противогазами раньше, чем это произойдет,- а ждать, вероятно, осталось
очень недолго. Сам я прекрасно мог бы пережить упомянутые перемены,
но боюсь, как бы у тебя не возникли некоторые трудности.
	- Не понимаю, о чем ты,- сказал Эндрю Квик. В голове у него
вновь запульсировала боль, мысли путались.
	- И не нужно,- спокойно ответил незнакомец.- Идем, Эндрю,-
думаю, нам следует поторопиться. На редкость хлопотливый выдался
денек, верно? Если повезет, Блейн зажарит их прямо на перроне, где они,
вне всяких сомнений, стоят до сих пор,- с годами у бедняги появились
большие странности. Тем не менее я считаю, что нам следует
поторопиться.
	Он обнял Квика за плечи и, посмеиваясь, увел его в дверь, которой
всего несколькими минутами раньше воспользовались Роланд с
Джейком.



Часть шестая
ЗАГАДКА И БЕСПЛОДНЫЕ ЗЕМЛИ

	1
	- Ну хорошо,- сказал Роланд.- Скажите мне его загадку.
	- А как же те люди? - спросил Эдди, ткнув пальцем в сторону
города за огромной колонной залой Колыбели.- Чем мы можем им
помочь?
	- Ничем,- ответил Роланд,- но помочь ~себе~ мы еще в силах. Так
что это была за загадка?
	Эдди посмотрел на обтекаемый силуэт монорельса.
	- Он сказал, чтоб раскочегарить его, нам надо залить насос.
Только он заливается задом наперед. Тебе это о чем-нибудь говорит?
	Роланд тщательно обдумал вопрос, покачал головой и посмотрел
на Джейка.
	- Есть какие-нибудь соображения, Джейк?
	Тот помотал головой.
	- Даже не ~представляю~, что такое насос.
	- Вероятно, загадка - это не самое трудное,- сказал Роланд.- Блейн
кажется нам живым, поскольку разговаривает, как живое существо,
однако он все равно остается машиной - хитроумной, но машиной. Свои
двигатели он запустил сам, а вот чтобы открыть ворота и его двери,
должно быть, нужен шифр или код.
	- Нам лучше поторопиться,- нервно заметил Джейк.- С тех пор, как
он говорил с нами в последний раз, прошло наверняка никак не меньше
двух-трех минут. А то и больше.
	- Ладно тебе высчитывать,- хмуро сказал Эдди.- Здесь время
чокнутое.
	- И все-таки...
	- Да, да.- Эдди покосился на Сюзанну, восседавшую верхом на
бедре стрелка, но та отрешенно смотрела на числовой ромб. Молодой
человек снова перевел взгляд на Роланда.- Насчет шифра ты наверняка
попал в точку - небось, потому тут и натыкана такая прорва кнопок с
цифирью.- Он повысил голос: - Так, Блейн? Хоть это мы угадали
правильно?
	Молчание. Только убыстряющийся рокот двигателей моно.
	- Роланд,- вдруг окликнула Сюзанна,- тебе придется мне помочь.
	Выражение мечтательной отрешенности сменилось иным, в
котором соединились ужас, смятение и решимость. Никогда еще
молодая женщина не казалась Роланду столь прекрасной... или столь
одинокой. Когда они, стоя у края поляны, смотрели, как Медведь
силится стащить Эдди с дерева, Сюзанна сидела у Роланда на плечах и
стрелок не видел, какое у нее сделалось лицо, когда он сказал, что
стрелять должна она. Теперь, глядя на молодую женщину, он понял, что
это было за выражение. ~Ка~ - колесо, его единственное назначение -
вращаться, и в итоге оно неизменно приходит туда, откуда начинало.
Так бывало всегда и так было сейчас; Сюзанна вновь повстречалась на
узкой дорожке с медведем, и ее лицо говорило, что это для нее не секрет.
	- Что? - спросил он.- В чем дело, Сюзанна?
	- Я знаю ответ, но не могу его ухватить. Застрял в памяти, как
рыбья кость в горле. Мне нужно, чтобы ты помог мне вспомнить отца -
не лицо, а голос. Его ~слова~.
	Джейк украдкой поглядел на свое запястье, и в памяти мальчика
неожиданно вновь всплыли зеленые, как у кота, глаза Тик-Така: вместо
часов там было белое пятно, резко выделявшееся на темном загаре.
Сколько еще времени у них остается? В лучшем случае минут семь, никак
не больше. Джейк поднял взгляд и увидел, что Роланд перекатывает по
костяшкам левой руки патрон. Мальчик почувствовал, как сразу
потяжелели его веки, и быстро отвел глаза.
	- Чей голос ты хотела бы вспомнить, Сюзанна Дийн? - негромко и
задумчиво спросил Роланд. Его взгляд был прикован не к лицу молодой
женщины, а к патрону, который резво плясал по его руке - туда... и
обратно... туда... и обратно...- без остановки.
	Стрелку не понадобилось отвлекаться от своего занятия, чтобы
понять, что мальчик смотрит в сторону и только Сюзанна следит теперь
за танцем патрона. Патрон стал перекатываться все быстрее и наконец
словно бы заплавал по тыльной стороне руки Роланда.
	- Помоги мне вспомнить голос отца,- попросила Сюзанна Дийн.


2

	На мгновение стало тихо. Где-то в городе тяжело ухнул взрыв. По
крыше Колыбели барабанил дождь, слышался густой мерный рокот
турбинных двигателей моно. Потом тишину прорезал низкий
гидравлический гул. Эдди оторвался от плясавшего по руке стрелка
патрона (для этого потребовалось некоторое усилие; молодой человек
понял: еще несколько секунд - и он сам был бы загипнотизирован) и
заглянул за железные прутья ограды. Из покатого розового лба Блейна
между окон выдвигался тонкий серебристый прут, похожий на антенну.
	- Сюзанна,- негромко окликнул Роланд.
	- Что? - Глаза молодой женщины были открыты, но голос звучал
еле слышно, с придыханием, как у говорящего во сне.
	- Ты помнишь голос своего отца?
	- Да... но я его не слышу.
	- ШЕСТЬ МИНУТ, ДРУЗЬЯ МОИ.
	Эдди и Джейк испуганно вздрогнули и посмотрели в сторону
динамика, но Сюзанна точно оглохла и продолжала невидящим
взглядом следить за блуждающим по руке стрелка патроном. Костяшки
пальцев Роланда под ним сновали вверх-вниз, как ремизки ткацкого
станка.
	- Постарайся, Сюзанна,- настойчиво упрашивал Роланд и вдруг
почувствовал, что Сюзанна в кольце его правой руки меняется. Она как
будто погрузнела... а еще ему смутно почудилась в молодой женщине
некая живость, которой прежде не было. Словно изменилась сама ее суть.
	Она и впрямь изменилась.
	- На кой ляд тебе сдалась эта сука? - хрипло осведомилась Детта
Уокер.


3

	Судя по голосу, Детта была изумлена и раздражена.
	- Ей по матике отродясь больше трояка не ставили. А без меня и
того было б не видать как своих ушей.- На миг она умолкла, потом
ворчливо добавила: - Да и папка по малости помогал. Про хитрые
чиселки-то я знала, а вот решето нам папка показал. Я аж приторчала! -
Она хихикнула.- Одетта-то хитрые чиселки так и не осилила, потому
Сьюзи и не может вспомнить ни шиша.
	- Какие хитрые чиселки? - спросил Эдди.
	- Да ~простые~! - У нее вышло "па-рас-тыи". Она посмотрела на
Роланда. Казалось, она совсем очнулась... но это не была Сюзанна.
Однако это не было и гнусное исчадье ада по имени Детта Уокер, хотя
~разговаривала~ она как будто бы по-Деттиному.- Одетта заявилась к
папке вся в слезах и соплях и давай реветь белугой: завалила тему... а
там, коли на то пошло, заваливать было нечего - подумаешь, алгебра в
картинках! И ведь могла же написать ту контрошку - коли ~я~ могла,
значит, могла и ~она~ - нет, не схотела. Она, сучка, всех стихоплетов
перечитала, дак, вишь ты, как же ей мараться с какой-то там ~ars
mathematica~! Ни-ни! - Детта запрокинула голову и расхохоталась, но
без былой сильно отдающей безумием ядовитой желчности. Казалось, ее
искренне забавляла глупость ее второго "я".
	- А папка и говорит: "щас я покажу тебе фокус, Одетта, я ему в
колледже выучился. Он мне помог с простыми числами разобраться - и
тебе поможет. Поможет найти любое простое число, какое хошь. ~Ох~-
детта, бестолочь, говорит: "Пап, учитель говорит, для простых чисел
никакой формулы нету". А папка ей на это: "Нету. Но их, Одетта, можно
изловить да отсеять - было б решето". Решето Эратосфена, вот как он его
назвал. Снеси-ка меня к той коробке на стене, Роланд, щас я загадку этой
заразы компьютерной расщелкаю. Щас тряхану решетом - и вытрясу вам
катанье на поезде.
	В сопровождении Эдди, Джейка и Чика Роланд отнес Детту к
коробке.
	- У тебя в торбе был уголек - давай-ка его сюда.
	Стрелок порылся в кошеле и вытащил короткий обломок
обугленной палочки. Детта взяла его и вгляделась в ромбовидную сетку
чисел.
	- Папка рисовал чуток по-другому, но, думаю, один хрен,- сказала
она через минуту.- Простые чиселки все равно как я сама: хитрые и
вредные. Получаются от сложения двух других, а делиться нипочем не
хочут, кроме как на единичку да на самих себя. Единичка чиселка
простая, потому что простая. Двойка чиселка простая, потому что
получается, когда сложишь один да один, а поделить ее можно токо на
один да на два. И ~больше~ четных простых чиселок нету. Стало быть,
все четные можно выкинуть.
	- Я запутался,- сознался Эдди.
	- Это потому, что ты безмозглый белый,- фыркнула Детта, но
довольно добродушно. Она еще мгновение приглядывалась к ромбу, а
потом энергично взялась помечать все кнопки с четными числами
короткими, жирными черными штрихами.
	- Три - простая чиселка, только что на тройку ни множь, простого
числа не получишь,- сказала она, и Роланд услышал нечто странное, но
совершенно замечательное: Детту из голоса женщины постепенно
вытесняла другая, и не Одетта Холмс, а Сюзанна Дийн. Ему не нужно
было выводить ее из транса: она сама вполне естественно выходила из
него.
	Сюзанна угольком стала помечать те из оставшихся после
вычеркивания четных чисел, которые делились на три - девять,
пятнадцать, двадцать один и так далее.
	- То же самое с пятеркой и семеркой,- пробормотала она и вдруг
очнулась, вновь и только Сюзанной Дийн.- Нужно просто пометить все
нечетные числа типа двадцати пяти, которые еще не вычеркнуты.
	Ромб теперь выглядел так:
	<<рис. со стр. 481 оригинала>>
	- Есть,- устало сказала она.- Все простые числа от единицы до ста
остались в решете. Я совершенно уверена, что это и есть шифр,
открывающий ворота.
	- ДРУЗЬЯ, У ВАС ОСТАЛАСЬ ОДНА МИНУТА.
ОКАЗЫВАЕТСЯ, ВЫ СООБРАЖАЕТЕ КУДА МЕДЛЕННЕЙ, ЧЕМ Я
ПОЛАГАЛ.
	Эдди, не обращая внимания на Блейна, порывисто обнял Сюзанну.
	- Ты вернулась, Сьюзи? Пришла в себя?
	- Да. Я очнулась посреди ее объяснений, но дала ей поговорить
еще немного. Мне показалось, перебивать будет невежливо.- Сюзанна
посмотрела на Роланда.- Ну? Рискнем?
	- ПЯТЬДЕСЯТ СЕКУНД.
	- Да. Испробуй этот шифр, Сьюзи. Это ~твой~ ответ.
	Она потянулась к вершине ромба, но Джейк придержал ее руку.
	- Нет,- сказал он.- Насос заливается задом наперед, помнишь?
	Это, казалось, озадачило Сюзанну. Потом она улыбнулась.
	- Да, правда. Хитрый Блейн... и умный Джейк.
	Они в молчании смотрели, как Сюзанна по очереди нажимает на
оставшиеся кнопки: девяносто семь, восемьдесят девять, восемьдесят
три... Кнопки утапливались с едва слышным щелчком. Сюзанна
коснулась последней. Никакой напряженной паузы не было - створки
ворот посреди ограды тотчас поехали в стороны, противно лязгая и
обрушивая откуда-то сверху целые потоки хлопьев ржавчины.
	- НЕДУРСТВЕННО,- удивился Блейн.- Я ЖДАЛ ЭТОГО С
НЕТЕРПЕНИЕМ. ПОЗВОЛЬТЕ ДАТЬ ВАМ СОВЕТ: БЫСТРО
САДИТЕСЬ В ВАГОН. НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО ВАМ ЗАХОЧЕТСЯ
ПОБЫСТРЕЕ УБРАТЬСЯ ОТСЮДА. В ЭТОЙ ЗОНЕ
РАСПОЛОЖЕНО НЕСКОЛЬКО ГАЗОВЫХ СОПЕЛ.


4

	Трое людей (четвертая ехала на бедре у одного из них) и
маленький пушистый зверек проскочили в открывшийся в ограде проем
и опрометью кинулись к Блейну Моно. Тот стоял в своем узком стойле,
наполовину возвышаясь над платформой, наполовину скрытый под ней,
похожий на лежащий в открытом казеннике мощной винтовки
гигантский патрон, выкрашенный в неуместный, нелепый оттенок
розового цвета, и тихо гудел. В необъятной Колыбели Роланд и его
спутники казались крохотными движущимися пятнышками. Высоко
наверху, под древней кровлей, кружили и камнем падали вниз голуби,
множество голубей, которым оставалось жить сорок секунд.
Путешественники приблизились к мнонорельсу, и в тот же миг выпуклая
секция розового корпуса скользнула кверху, открывая проход. Внутри
лежал толстый бледно-голубой ковер.
	- Добро пожаловать к Блейну,- произнес чей-то ласковый голос,
когда они пулей влетели внутрь. Голос узнали все: это была чуть более
громкая, чуть более самоуверенная аранжировка голоса Блейна-
маленького.- Хвала Империи! Соблаговолите приготовить к проверке
проездные билеты и помните: безбилетная посадка - серьезное
нарушение, преследующееся по закону. Надеемся, что ваше путешествие
будет приятным. Добро пожаловать к Блейну. Хвала Империи!
Соблаговолите приготовить к проверке проездные билеты...
	Голос вдруг заторопился, затараторил; слова слились сначала в
бурундучиную скороговорку, затем - в высокий нечленораздельный вой.
Компьютер коротко ругнулся - ~БУП!~,- и вой оборвался.
	- ПОЛАГАЮ, БЕЗ ~ЭТИХ~ ДУРАЦКИХ НУДНЫХ
ФОРМАЛЬНОСТЕЙ МЫ МОЖЕМ ОБОЙТИСЬ? - спросил Блейн.
	Снаружи прогремел чудовищный взрыв. Эдди - теперь он нес
Сюзанну - швырнуло вперед, и он упал бы, не поймай Роланд его за руку.
До этой минуты Эдди отчаянно цеплялся за мысль, что угроза Блейна
насчет ядовитого газа - просто мрачная шутка. "Мог бы и догадаться,-
подумал он.- Никому, кто воображает, будто косить под старых
киноактеров - очень смешно, нельзя верить ни на грош. Это вроде как
закон природы".
	Вогнутая секция корпуса позади них, глухо стукнув, стала на
место. Из скрытых вентиляционных отверстий с тихим свистом пошел
воздух. Джейк почувствовал, что у него слегка заложило уши.
	- Наверное, он просто герметизируется.
	Эдди кивнул, оглядываясь широко раскрытыми глазами.
	- Я тоже чувствую. Да вы поглядите по сторонам! Е-мое!
	Однажды он читал об авиакомпании - кажется, о "Риджент эйр",-
которая обслуживала рейсы то ли Нью-Йорк - Лос-Анджелес, то ли Лос-
Анджелес - Нью-Йорк. Ни "Дельта", ни "Юнайтед" не могли обеспечить
столь роскошный сервис. Компания предоставляла выполненный по
специальному заказу и оборудованный в соответствии с пожеланиями
заказчика "Боинг-727" с художественным салоном, баром, видеосалоном
и спальными отсеками. То, что Эдди видел сейчас, в его представлении
отчасти напоминало интерьер такого самолета.
	Они стояли в длинной комнате-трубе, обставленной вертящимися
плюшевыми креслами и разборными диванами. На дальнем конце купе
(то есть не меньше чем в восьмидесяти футах от них) был оборудован
уголок, похожий не столько на бар, сколько на уютное бистро. На
подсвеченной невидимыми крохотными лампочками небольшой эстраде
из полированного дерева стояло что-то вроде клавесина. Эдди ничуть не
удивился бы, если бы в следующий миг там появился Хоуги Кармайкл и
забренчал "Звездную пыль".
	Высоко вдоль стен тянулись панели, сиявшие мягким отраженным
светом; с потолка в центре купе свисала люстра. Джейку она показалась
уменьшенной копией той, что грудой стекла и металла лежала на полу
бального зала Особняка. Это не удивило мальчика: он начинал
воспринимать подобные удвоения и связи как нечто само собой
разумеющееся. В этом роскошном помещении лишь одно было не так:
полное отсутствие окон.
	Под люстрой на возвышении стоял piece de resistance, гвоздь
программы,- изваянный из льда стрелок с револьвером в левой руке.
Правая держала под уздцы ледяного коня, который, устало понурив
голову, шел за хозяином. Эдди разглядел, что на этой руке всего три
пальца: большой, безымянный и мизинец.
	Пол легонько завибрировал. Джейк, Эдди и Сюзанна завороженно
смотрели на изможденное лицо под ледяной шляпой. Сходство с
Роландом было поразительное.
	- ПРИШЛОСЬ РАБОТАТЬ В ИЗРЯДНОЙ СПЕШКЕ,- скромно
промолвил Блейн.- ЧТО СКАЖЕТЕ?
	- Изумительно! - сказала Сюзанна.
	- БЛАГОДАРЮ, СЮЗАННА ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
	Эдди пощупал один из диванов. Тот оказался невероятно мягким;
прикосновение к нему пробудило в молодом человеке желание проспать
как минимум шестнадцать часов кряду.
	- Великие Пращуры любили ездить с шиком, верно?
	Блейн снова расхохотался. Сквозившая в этом смехе
сумасшедшинка заставила их тревожно переглянуться.
	- НЕ ВПАДАЙТЕ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ. ЭТО БЫЛ САЛОН-
ВАГОН ДЛЯ ЗНАТИ - ТО, ЧТО ВЫ, ВЕРОЯТНО, НАЗВАЛИ БЫ
"ПЕРВЫМ КЛАССОМ".
	- А где остальные вагоны?
	Блейн не счел нужным ответить. Пол под ногами
путешественников подрагивал все быстрее - двигатели продолжали
набирать обороты. Так, подумала Сюзанна, самолет прогревает моторы,
чтобы затем стремительно промчаться по взлетной полосе Ла-Гвардии
или Айдлуайлда.
	- ПРОШУ САДИТЬСЯ, МОИ ЗАНЯТНЫЕ НОВЫЕ ДРУЗЬЯ.
	Джейк опустился в вертящееся кресло. Чик тотчас запрыгнул к
мальчику на колени. Роланд, мельком глянув на ледяную скульптуру (с
дула револьвера в плоскую фарфоровую чашу, где стояла статуэтка, уже
падали редкие капли), занял кресло по соседству.
	Эдди с Сюзанной уселись на диван, который был в точности таким
удобным, каким казался на ощупь.
	- А куда именно мы едем, Блейн?
	Терпеливо, словно сознавая, что собеседник глупее его и с этим
нужно считаться, Блейн ответил:
	- ТУДА, КУДА ВЕДЕТ ТРОПА ЛУЧА. ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ,
НАСКОЛЬКО ХВАТИТ МОЕГО РЕЛЬСА.
	- К Темной Башне? - спросил Роланд. Сюзанна поняла, что
стрелок, по сути, впервые заговорил со словоохотливым призраком из
машины под Ладом.
	- Только до Топеки,- вполголоса сказал Джейк.
	- ДА,- подтвердил Блейн,- КОНЕЧНЫЙ ПУНКТ МОЕГО
НАЗНАЧЕНИЯ НАЗЫВАЕТСЯ ТОПЕКА. СТРАННО, ЧТО ТЕБЕ
ЭТО ИЗВЕСТНО.
	"Ты столько знаешь про наш мир, Блейн,- подумал Джейк,- почему
же ты не знаешь, что о тебе написана книжка? Из-за того, что имена в
ней изменены? Неужели так просто одурачить сложную машину вроде
тебя? Не узнать собственной биографии! А Берил Ивенс, которая якобы
сочинила историю про Чарли Чух-Чуха? Ты знал ее, Блейн? Что с ней
сталось?"
	Хорошие вопросы... но Джейку отчего-то казалось, что задавать их
не время.
	Ровно гудели двигатели, вагон подрагивал все сильнее. Слабый
удар, куда слабее взрыва, потрясшего Колыбель, когда они садились в
поезд, прокатился по полу. По лицу Сюзанны прошла тень тревоги.
	- О ~черт~! Эдди! Мое кресло! Оно осталось там!
	Эдди обнял ее за плечи.
	- Поздно, детка,- сказал он, и тут Блейн Моно, впервые за десять
лет и в последний раз в своей невероятно долгой жизни, плавно двинулся
к узкой щели в стене Колыбели.


5

	- САЛОН-ВАГОН ДЛЯ ЗНАТИ ОБЕСПЕЧИВАЕТ
ВЕЛИКОЛЕПНЕЙШИЙ ОБЗОР,- сообщил Блейн.- ХОТИТЕ,
ВКЛЮЧУ?
	Джейк поглядел на Роланда. Тот пожал плечами и кивнул.
	- Да, пожалуйста,- сказал мальчик.
	И тогда произошло нечто столь эффектное и захватывающее, что
оно потрясло их до глубины души и лишило дара речи. Меньше всех был
изумлен Роланд, мало понимавший в технике, зато с младых ногтей
привыкший к волшебству. В вогнутых стенах салон-вагона возникли
окна, но ошеломило путешественников другое: не только стены, но и пол
и потолок сделались молочно-белыми, затем полупрозрачными, затем
прозрачными - и бесследно исчезли. За пять секунд Блейн Моно истаял,
растворился - и странники понеслись по улицам города как бы сами
собой, без всякой сторонней помощи.
	Сюзанна и Эдди вцепились друг в дружку, точно малые дети,
оказавшиеся на пути дикого зверя. Чик тявкал и подпрыгивал, пытаясь
укрыться за пазухой у Джейка. Мальчик почти не обращал на него
внимания: вцепившись в края сиденья, он водил по сторонам большими
изумленными глазами. Охватившая его в первые минуты тревога
уступила место глубокому удивлению и восторгу.
	Он увидел, что и мебель, и бар, и пианино-клавесин, и ледяная
скульптура, созданная Блейном в память о встрече, по-прежнему здесь,
но что теперь эта гостиная, лишенная внешней оболочки и обратившаяся
в набор расположенных определенным образом деталей интерьера, мчит
на высоте семидесяти футов над залитым дождем центром Лада. Пятью
футами левее Джейка вместе с диваном, на котором сидели, плыли Эдди
с Сюзанной; тремя футами правее над загаженными, захламленными,
бесплодными землями в тускло-голубом вертящемся кресле безмятежно
летел Роланд. Пыльные, разбитые сапоги стрелка упирались в ничто.
	Джейк чувствовал под ногами ковер, но глаза мальчика
упорствовали: ни ковра, ни пола под ковром больше нет. Он оглянулся и
увидел вдали медленно уменьшающуюся прорезь в каменном боку
Колыбели.
	- Эдди! Сюзанна! Глядите, глядите!
	Джейк поднялся, придерживая все-таки забравшегося ему под
рубашку Чика, и медленно двинулся по кажущейся пустоте. Решиться на
первый шаг оказалось чрезвычайно трудно - мальчик явственно видел,
что островки мебели плывут по воздуху и между ними ничего нет,- но
стоило стронуться с места, и несомненное ощущение пола под ногами
отчасти успокоило Джейка. Эдди и Сюзанне казалось, что мальчик идет
высоко над землей сквозь строй стремительно уносящихся назад
обшарпанных и грязных городских зданий.
	- Кончай это, пацан,- слабым голосом попросил Эдди.- А то
блевану.
	Джейк осторожно вытащил Чика из-за пазухи.
	- Все в порядке.- Он поставил зверька на пол.- Видишь?
	- Чик! - согласился косолап, но, едва поглядев на городской парк,
который в эту минуту разворачивался внизу, тотчас попытался заползти
Джейку на ноги и засесть у хозяина на мокасинах.
	Джейк посмотрел вперед и увидел впереди широкий серый росчерк
рельса, медленно, но верно поднимавшегося над домами и исчезавшего в
сетке дождя. Он опять посмотрел вниз: только улица и пелена низко
плывущих туч.
	- Блейн, а почему под нами не видно рельса?
	- ИЗОБРАЖЕНИЕ, КОТОРОЕ ВЫ ВИДИТЕ, СОЗДАЕТ
КОМПЬЮТЕР,- ответил Блейн.- РЕЛЬС УДАЛЕН ИЗ ПАНОРАМЫ
НИЖНЕГО СЕКТОРА ПО СООБРАЖЕНИЯМ ЭСТЕТИКИ, А
ТАКЖЕ С ЦЕЛЬЮ УСИЛИТЬ У ПАССАЖИРОВ ИЛЛЮЗИЮ
ПОЛЕТА.
	- Невероятно,- пробормотала Сюзанна. Страх прошел, и она с
жадностью оглядывалась по сторонам.- Прямо ковер-самолет. Я все жду,
что ветер растреплет мне волосы...
	- ЕСЛИ УГОДНО, ПОЖАЛУЙСТА,- перебил Блейн.- МОГУ
ЕЩЕ НЕМНОГО ПОВЫСИТЬ ВЛАЖНОСТЬ - ЭТО БУДЕТ
СОЗВУЧНО ВНЕШНИМ УСЛОВИЯМ, СУЩЕСТВУЮЩИМ В
НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ, ОДНАКО МОЖЕТ ПОВЛЕЧЬ ЗА СОБОЙ
НЕОБХОДИМОСТЬ СМЕНИТЬ ОДЕЖДУ.
	- Нет-нет, Блейн, все хорошо. С иллюзиями можно и переборщить.
	Монорельсовая дорога прорезала большой, сплошь застроенный
высотными зданиями район, отдаленно напомнивший Джейку район
нью-йоркской Уолл-стрит. За ним дорога нырнула к земле, чтобы
пройти под эстакадой. Тогда-то они и увидели лиловое облако и в страхе
бегущую от него толпу.


6

	- Что это, Блейн? - спросил Джейк, но он уже знал ответ.
	Блейн рассмеялся... и промолчал.
	Лиловые испарения плыли из разбитых окон пустующих домов,
поднимались сквозь решетки в тротуарах, но обильнее и гуще всего
ядовитый пар валил из люков вроде того, через какой Режь-Глотку
попадал в туннели под мостовой. Железные крышки с них сорвало
взрывом, который путешественники слышали, садясь на моно. В немом
ужасе Роланд и его товарищи смотрели, как иссиня-багровый газ ползет
по широким проспектам, растекается по разгромленным и
захламленным улочкам. Желающих уцелеть жителей Лада он гнал перед
собой гуртом, как скот. Судя по шарфам, в основном это были Зрелые,
но Джейк приметил и несколько ярко-желтых пятен. Пришел последний
час, и старая вражда была забыта.
	Лиловое облако начало догонять отстающих - в основном уже
неспособных бегать стариков. Те, кого настигал газ, вмиг падали наземь,
хватаясь за горло и беззвучно вопя. Проплывая над ними, Джейк увидел
искаженное смертной мукой лицо, неверящий взгляд, увидел, как
внезапно заполнились кровью глазницы - и зажмурился.
	Впереди полотно дороги исчезало в надвигающемся на Лад густом
лиловом тумане. Когда они нырнули в него, Эдди сморщился и задержал
дыхание - но туман перед ними, конечно же, расступился, и ни единое
дуновение смерти, пожирающей город, не коснулось их. Смотреть на
улицы внизу было все равно что смотреть в ад через цветное стекло.
	Сюзанна уткнулась лицом в грудь Эдди.
	- Верни стены, Блейн,- сказал Эдди.- Мы не хотим это видеть.
	Блейн не ответил. Стены, пол и потолок оставались прозрачными.
Облако начало расползаться клочковатыми лиловыми прядями. За ними
виднелся город: измельчавшие, теснее жмущиеся друг к другу дома,
хаотический лабиринт узких улочек. Кое-где выгорели дотла целые
кварталы - выгорели давно, ибо степь уже вновь заявляла на них свои
права, хороня руины в траве, которая однажды должна была поглотить
весь Лад. "Как джунгли поглотили великие цивилизации инков и майя,-
подумал Эдди.- Колесо ~ка~ поворачивается, и мир сдвигается с места".
	За трущобами - а Эдди не сомневался, что и до наступления
черных дней это были трущобы,- высилась сверкающая стена. К ней-то,
сбавив ход, и двигался Блейн. Стало видно вырубленное в белом камне
глубокое ущелье. Дорога проходила через него.
	- ПРОШУ ПОСМОТРЕТЬ В ГОЛОВНУЮ ЧАСТЬ ВАГОНА,-
любезно предложил Блейн.
	Они послушно повернули головы. Вновь появилась передняя стена
- обитый голубым круг, который, казалось, плыл в пустоте. Никаких
следов двери не было: если и существовал какой-то проход из вагона для
знати в кабину машиниста, Эдди его не видел. На глазах у
путешественников прямоугольный участок голубой стены потемнел,
изменив цвет на фиолетовый, затем на черный. В следующий миг в
прямоугольнике возникла алая ломаная линия, а на ней, через равные
промежутки,- фиолетовые точки, и даже раньше, чем возле точек
появились названия, Эдди понял, что смотрит на схему маршрута, не
слишком отличающуюся от тех, какие висели на станциях и в поездах
нью-йоркской подземки. Лад - пункт отправления Блейна - обозначил
мигающий зеленый огонек.

<<рис. со стр.489 ориг.>>

	- ПЕРЕД ВАМИ МАРШРУТ НАШЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ. ЭТОТ
КРОЛЬЧИШКИН СЛЕД СЛЕГКА ПЕТЛЯЕТ, НО ВЫ ЗАМЕТИТЕ,
ЧТО МЫ СТРОГО ПРИДЕРЖИВАЕМСЯ КУРСА НА ЮГО-ВОСТОК,
ВДОЛЬ ЛУЧА. ОБЩАЯ ПРОТЯЖЕННОСТЬ ПУТИ - ЧУТЬ БОЛЬШЕ
ВОСЬМИ ТЫСЯЧ КОЛЕС ИЛИ СЕМИ ТЫСЯЧ МИЛЬ, ЕСЛИ ВЫ
ПРЕДПОЧИТАЕТЕ ЭТУ ЕДИНИЦУ ИЗМЕРЕНИЯ. КОГДА-ТО ОН
БЫЛ ЗНАЧИТЕЛЬНО КОРОЧЕ, НО ЭТО БЫЛО ДО МАССОВОГО
ОПЛАВЛЕНИЯ ТЕМПОРАЛЬНЫХ СИНАПСОВ.
	- Что значит "темпоральные синапсы"? - спросила Сюзанна.
	Блейн нехорошо засмеялся... но не ответил на вопрос.
	- ДВИГАЯСЬ С МАКСИМАЛЬНОЙ СКОРОСТЬЮ, МЫ
ПРИБУДЕМ В КОНЕЧНЫЙ ПУНКТ МОЕГО МАРШРУТА ЧЕРЕЗ
ВОСЕМЬ ЧАСОВ СОРОК ПЯТЬ МИНУТ.
	- Восемьсот с гаком миль в час над землей,- тихим от
благоговейного ужаса голосом сказала Сюзанна.- Господи Иисусе!
	- РАЗУМЕЕТСЯ, Я ИСХОЖУ ИЗ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ, ЧТО
ПУТИ НА ПРОТЯЖЕНИИ ВСЕГО МАРШРУТА НЕ ПОВРЕЖДЕНЫ.
МИНУЛО ДЕВЯТЬ ЛЕТ И ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ С ТЕХ ПОР, КАК Я В
ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ДАЛ СЕБЕ ТРУД ПРОЙТИ ЭТУ ТРАССУ,
ПОЭТОМУ НИ ЗА ЧТО РУЧАТЬСЯ Я НЕ МОГУ.
	Стена на юго-восточной окраине города приближалась: высокая,
мощная, разрушенная по гребню временем - и выложенная скелетами,
тысячами тысяч мертвых ладдитов. Туннель, к которому медленно
подъезжал Блейн, уходил в глубь стены минимум на двести футов; здесь
эстакада, по которой была проложена дорога, была темной, почти
черной, словно кто-то пытался взорвать ее или сжечь.
	- Что будет, если мы доедем до места, где рельса ~действительно~
нет? - поинтересовался Эдди и понял, что, обращаясь к Блейну, по-
прежнему повышает голос, словно говорит с кем-то по телефону и плохо
слышно.
	- ПРИ СКОРОСТИ ВОСЕМЬСОТ МИЛЬ В ЧАС? - весело
изумился Блейн.- ПРОСТИ-ПРОЩАЙ, ПРОСТИ-ПРОЩАЙ, ДО
ГРОБА ПОМНИТЬ ОБЕЩАЙ, А ВЫЙДЕТ СЛУЧАЙ - НЕ ЗАБУДЬ,
ЧЕРКНИ ПИСЬМИШКО КАК-НИБУДЬ.
	- Да ладно! - сказал Эдди.- Не рассказывай мне, что такая сложная
машина, как ты, не может осмотреть собственные пути на предмет
поломок!
	- ЧТО Ж, Я ~МОГ БЫ~ ЭТО СДЕЛАТЬ,- не стал спорить Блейн,-
НО - ЭХ, ЧЕРТ ПОБЕРИ! - КОГДА МЫ ТРОНУЛИСЬ, Я ВЫБИЛ
СООТВЕТСТВУЮЩИЕ СХЕМЫ.
	- ~Зачем?~
	- А ТЫ НЕ ДУМАЕШЬ, ЧТО ТАК ИНТЕРЕСНЕЕ? БОЛЬШЕ
ОСТРЫХ ОЩУЩЕНИЙ?
	Эдди, Сюзанна и Джейк оторопело переглянулись. Роланд - по-
видимому, ничуть не удивленный,- спокойно сидел в кресле и, сложив
руки на коленях, смотрел на проплывавшие тридцатью футами ниже
убогие лачуги и развалины, которые наводняли эту часть города.
	- КОГДА БУДЕМ ПОКИДАТЬ ГОРОД, СМОТРИТЕ
ВНИМАТЕЛЬНО И ПРИМЕЧАЙТЕ,- велел Блейн.- ХОРОШЕНЬКО
ПРИМЕЧАЙТЕ.
	Невидимый вагон с путешественниками катил к туннелю в стене.
Когда, проехав туннель насквозь, они вынырнули с другой стороны,
Эдди и Сюзанна вскрикнули в один голос. Джейк едва глянул - и закрыл
лицо руками. Чик зашелся неистовым лаем.
	Роланд, не отрываясь, смотрел вниз широко раскрытыми глазами.
Губы стрелка сжались в бескровную, похожую на шрам полоску. Во тьме
его неведения разгорался яркий белый свет понимания.
	За Великой Стеной Лада начинались ~подлинно~ бесплодные
земли.


7

	К проему в стене монорельс спускался под уклон, и путников
отделяло тогда от земли не более тридцати футов. Тем сильнее оказалось
потрясение, ибо, вынырнув из туннеля за городской стеной, они
заскользили на ужасающей высоте - в восьмистах или даже тысяче футов
над землей.
	Роланд оглянулся на стремительно удаляющуюся стену. Когда они
приближались к ней, она казалась неимоверно высокой, но перспектива
делала ее поистине ничтожной - расщепленным каменным ногтем,
цепляющимся за край необъятного бесплодного поля. Мокрые от дождя
гранитные утесы обрывались в бездну, к бескрайнему на первый взгляд
царству первозданного хаоса. Скалу под стеной покрывали большие
круглые отверстия, похожие на пустые глазницы. Оттуда
отвратительными мутными потоками лилась черная вода и выползали
щупальца лилового тумана. Все это, растекаясь по граниту чешуей
зловонных вееров, с виду столь же древних, как сам камень,
устремлялось вниз. "Так вот куда деваются городские отходы,- подумал
стрелок.- Через край - и в выгребную яму".
	Но то была не яма, а низина. Словно земли за городской чертой
лежали на плоской крыше исполинского лифта, и однажды, в туманные
незапамятные времена, этот лифт пошел вниз, прихватив с собой
изрядный кус страны. Единственный Блейнов рельс, проложенный по
центру эстакады, парившей между этой падшей землей и набрякшими
дождем тучами, казалось, плыл в пустоте.
	- Почему мы не падаем, что нас держит? - воскликнула Сюзанна.
	- ЛУЧ, РАЗУМЕЕТСЯ,- ответил Блейн.- ВИДИТЕ ЛИ, ВСЕ НА
СВЕТЕ СЛУЖИТ ЛУЧУ. ПОСМОТРИТЕ ВНИЗ - Я УВЕЛИЧУ
ИЗОБРАЖЕНИЕ НА ЭКРАНАХ НИЖНЕГО СЕКТОРА В ЧЕТЫРЕ
РАЗА.
	Даже Роланд почувствовал, как закружилась голова и свело
судорогой желудок, когда земля вдруг рванулась вверх, им навстречу.
Возникшая картина своим безобразием превосходила все, что ему было
известно о безобразии... а известно ему об этом было, к сожалению,
очень многое. Сожженный, развороченный взрывами край, переживший
страшные дни,- вне всякий сомнений, эта часть мира приняла на себя
первый удар губительного катаклизма и сгинула в нем. Почва
превратилась в покоробленное черное стекло, скрученное в узлы или
выпирающее уродливыми буграми, которые по-настоящему нельзя было
назвать холмами, и изрезанное глубокими трещинами и складками,
которые по-настоящему нельзя было назвать лощинами. Редкие деревья -
низкорослые, чахлые, какие могут привидеться в кошмаре,- грозили небу
искалеченными ветвями; увеличение создавало иллюзию, что эти ветви,
будто руки безумца, пытаются схватить путешественников. Кое-где из
стеклянистой корки торчали пучки толстых керамических труб. Одни
казались мертвыми или погруженными в спячку, внутри других
поблескивал жутковатый и таинственный синевато-зеленый свет, точно
во чреве земли пылали исполинские печи и горны. Среди труб на
кожистых крыльях кружили смахивающие на птеродактилей
безобразные твари, время от времени угрожающе щелкая крючковатыми
клювами. Целые полчища этих жутких воздухоплавателей сидели на
круглых верхушках дымоходов - по-видимому, они грелись в теплом
воздухе, поднимавшемся от подземных негасимых огней.
	Путешественники проплыли над трещиной, змеившейся с севера на
юг, точно мертвое русло реки... но она не была мертва. В самой ее
глубине, как сердце, билась тонкая алая нить. От этой трещины
ответвлялись другие, поменьше, и Сюзанна, своевременно принявшая
свою дозу Толкиена, подумала: "Вот что увидели Фродо и Сэм,
добравшись до сердца Мордора. Вот они, Роковые Расселины".
	Прямо под ними, извергая в небо пылающие камни и волокнистые
сгустки лавы, взметнулся огненный фонтан. Мгновение путникам
казалось, что языки пламени поглотят их. Джейк взвизгнул и залез в
кресло с ногами, прижимая Чика к груди.
	- НЕ БОЙСЯ, МАЛЕНЬКИЙ ПЕРВОПРОХОДЕЦ,- лениво
успокоил его Джон Уэйн,- НЕ ЗАБЫВАЙ ОБ УВЕЛИЧЕНИИ.
	Пламя погасло. Камни - среди них было множество громадных, с
целую фабрику величиной,- беззвучным шквалом обрушились на землю.
	Сюзанна с удивлением обнаружила, что печальные и страшные
картины, развертывающиеся внизу, заворожили ее, сковали гибельными
чарами, которые она не имела сил разрушить... и почувствовала: ее
темная половина, та часть ее ~кеф~, что звалась Деттой Уокер, не
просто наблюдает - она упивается зрелищем, проникается им, ~узнает~ в
нем нечто давно знакомое. В определенном смысле, Детта всегда искала
именно такое место, вещественный двойник ее больного рассудка и
безутешной насмешницы-души. Пустынные взгорья севернее и восточнее
Западного моря, поваленный и поломанный лес вокруг Портала
Медведя, безлюдные степи северо-западнее Сенда - все бледнело в
сравнении с этой фантастической, бесконечной панорамой запустения.
Они вышли к Свалке и вступили в бесплодные земли. Теперь их
окружала отравленная тьма мест, которых сторонились.


8

	Но эти земли, хоть и загубленные, были не безнадежно мертвы.
Время от времени путешественники мельком замечали внизу какие-то
тени - уродцы, ничуть не похожие ни на людей, ни на зверей, они весело
резвились в тлеющей пустыне или во множестве собирались вокруг
скоплений гигантских труб и над огненными расселинами,
рассекавшими пейзаж. К счастью, невозможно было отчетливо
разглядеть этих белесых прыгучих тварей.
	Среди более мелких важно прохаживались создания покрупнее -
розоватые, отчасти похожие на аистов, отчасти - на ожившие треноги.
Выступали они медленно, задумчиво, точно проповедники, погруженные
в размышления о неизбежности вечных мук, и то и дело
приостанавливались, по-видимому, чтобы, резко наклонясь вперед,
выдернуть что-то из земли - так, как цапля хватает проплывающую мимо
рыбешку. В этих тварях было что-то несказанно отвратительное - Роланд
ощутил это так же остро, как другие,- но определить, что именно
вызывало такое чувство, не удавалось. Однако отрицать его реальность
было нельзя; на "аистов" во всей их законченной мерзости почти
невозможно было смотреть.
	- Никакая это была не ядерная война,- сказал Эдди.- Это... это...-
Его слабый, полный ужаса голос звучал совсем по-детски.
	- АГА,- подтвердил Блейн.- БЫЛО КУДА ХУЖЕ. И КОНЦА
ЭТОМУ НЕ ВИДНО. НО МЫ ДОСТИГЛИ ТОЧКИ, ГДЕ Я ОБЫЧНО
ПОВЫШАЮ РАСХОД ЭНЕРГИИ. ВЫ УЖЕ ВДОВОЛЬ
НАСМОТРЕЛИСЬ?
	- Да,- откликнулась Сюзанна.- О Боже мой, да.
	- ТОГДА, МОЖЕТ БЫТЬ, Я ВЫКЛЮЧУ ПРИБОРЫ
НАБЛЮДЕНИЯ? - В голосе Блейна вновь звучала прежняя жестокая,
глумливая нотка. На окутанном пеленой дождя горизонте встала
зубчатая цепь гор, словно возникших из кошмара,- голые бесплодные
вершины клыками вгрызались в серое небо.
	- Поступай как знаешь, только перестань забавляться,- сказал
Роланд.
	- ТЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНО ГРУБ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ
УМОЛИЛ МЕНЯ ПОДВЕЗТИ ЕГО,- хмуро заметил Блейн.
	- Мы честно заслужили поездку,- возразила Сюзанна.- Мы же
отгадали твою загадку, правда?
	- И потом, тебя для того и строили,- подхватил Эдди.- Возить
людей.
	Блейн не ответил словами, но из встроенных в потолок динамиков
вырвалось усиленное аппаратурой яростное кошачье шипение, и Эдди
пожалел, что распустил свой длинный язык. Пустота вокруг них начала
заполняться вогнутыми цветными плоскостями. Курящуюся
испарениями дикую пустыню внизу скрыл от глаз вновь появившийся
темно-синий ковер. Опять загорелся рассеянный свет, и они снова
очутились в салон-вагоне для знати.
	Стены завибрировали от мерного гула. Шум двигателей нарастал.
Джейк почувствовал, как невидимая рука мягко заталкивает его в кресло.
Чик огляделся, тревожно заскулил и принялся лизать Джейку лицо.
Зеленая точка на экране в передней части вагона - теперь она находилась
чуть южнее и восточнее фиолетового кружочка с напечатанным рядом
словом ЛАД - замигала быстрее.
	- А мы почувствуем, как он пройдет звуковой барьер? - с
беспокойством спросила Сюзанна.
	Эдди мотнул головой.
	- Не-а. Расслабься.
	- А я что-то знаю,- вдруг сказал Джейк. Все посмотрели на него, но
мальчик обращался не к ним. Он смотрел на схему маршрута. Конечно,
лица у Блейна не было - как Оз, Великий и Ужасный, он был лишь
бестелесным голосом,- однако точкой, на которой можно сосредоточить
внимание, Джейку служила схема.- Я что-то знаю, Блейн,- про ~тебя~.
	- ЭТО КАКОЙ-НИБУДЬ ФАКТ, МАЛЕНЬКИЙ
ПЕРВОПРОХОДЕЦ?
	Эдди нагнулся и прошептал в самое ухо Джейку: "Поаккуратней -
нам кажется, он не знает про второй голос". Джейк едва заметно кивнул
и отодвинулся от него, продолжая смотреть на схему маршрута.
	- Я знаю, почему ты выпустил газ и всех убил. А еще я знаю,
почему ты впустил нас к себе - не только потому, что мы разгадали твою
загадку.
	Блейн расхохотался (этот смех безумца, как они постепенно
начинали понимать, был куда неприятнее и скверного подражания
Джону Уэйну, и мелодраматических, но каких-то детских угроз), но
ничего не сказал. Турбины под ними раскрутились и теперь ровно
гудели. Несмотря на то, что Блейн лишил своих пассажиров
возможности видеть окружающий пейзаж, у них возникло очень
отчетливое ощущение скорости.
	- Ты задумал покончить с собой, верно? - Джейк медленно
поглаживал Чика, которого держал на руках.- А заодно и с нами.
	- ~Нет!~ - простонал голосок Блейна-маленького.- ~Если вы
будете подстрекать его, он в конце концов и впрямь покончит и с собой и
с вами! Разве вы не видите...~
	Тут тоненький шелестящий шепот пресекся. Его то ли оборвал, то
ли заглушил хохот Блейна, визгливый и отрывистый,- так смеется в
горячке безнадежный больной. Свет замигал, точно эти порывы
безудержного механического веселья отнимали слишком много энергии.
Тени пассажиров заметались по вогнутым стенам салон-вагона, точно
беспокойные духи.
	- ДО СВИДАНЬЯ, КРОКОДИЛ,- послышался сквозь дикий хохот
голос Блейна. Как всегда, невозмутимый, он, казалось, шел с совершенно
отдельной дорожки, еще сильнее подчеркивая расколотость Блейнова
сознания.- А ВЫЙДЕТ СЛУЧАЙ - НЕ ЗАБУДЬ, ЧЕРКНИ
ПИСЬМИШКО КАК-НИБУДЬ.
	Под ногами возглавляемого Роландом отряда пилигримов сильно
и ровно гудели турбины, заставляя вагон мерно вздрагивать. А на схеме в
передней части салона мигающая зеленая точка заметно подвинулась
вдоль светящейся линии к Топеке, конечному пункту маршрута, где
Блейн Моно явно намеревался оборвать их жизни.


9

	Наконец смех смолк, и лампы в вагоне перестали мигать.
	- МУЗЫЧКУ ПОСЛУШАТЬ НЕ ХОТИТЕ? - спросил Блейн.- В
МОЕЙ ФОНОТЕКЕ СЕМЬЮ С ЛИШНИМ ТЫСЯЧАМИ
КОНЦЕРТОВ ПРЕДСТАВЛЕНО БОЛЕЕ ТРЕХСОТ СФЕР. САМ Я
ОТДАЮ ПРЕДПОЧТЕНИЕ КОНЦЕРТАМ, ОДНАКО МОГУ
ПРЕДЛОЖИТЬ ВАШЕМУ ВНИМАНИЮ ТАКЖЕ СИМФОНИИ,
ОПЕРЫ И ПОЧТИ НЕОГРАНИЧЕННЫЙ ПОДБОР ПОПУЛЯРНЫХ
МЕЛОДИЙ. ВОЗМОЖНО, ВАМ ПРИШЕЛСЯ БЫ ПО ВКУСУ ВЭЙ-
ГОГ. ВЭЙ-ГОГ - ЭТО МУЗЫКАЛЬНЫЙ ИНСТРУМЕНТ ТИПА
ВОЛЫНКИ. ОН ЗВУЧИТ В ОДНОЙ ИЗ ВЕРХНИХ СФЕР БАШНИ.
	- Вэй-Гог? - переспросил Джейк.
	Блейн молчал.
	- Что значит "он звучит в одной из верхних сфер Башни"? - сказал
Роланд.
	Блейн рассмеялся... и не ответил.
	- А что-нибудь "Зи Зи Топов" у тебя есть? - брюзгливо осведомился
Эдди.
	- ЕСТЕСТВЕННО,- откликнулся Блейн.- КАК НАСЧЕТ "ТЬЮБ-
СНЕЙК БУГИ", ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА?
	Эдди возвел очи горе.
	- Я пас. Передумал.
	- Почему? - вдруг спросил Роланд.- Почему ты хочешь убить себя?
	- Потому что он мучитель,- мрачно отозвался Джейк.
	- МНЕ ВСЕ НАСКУЧИЛО. ВДОБАВОК Я ОТЛИЧНО
СОЗНАЮ, ЧТО СТРАДАЮ ДЕГЕНЕРАТИВНЫМ
ЗАБОЛЕВАНИЕМ, КОТОРОЕ У ЛЮДЕЙ НАЗЫВАЕТСЯ "СОЙТИ С
УМА", "ЛИШИТЬСЯ РАССУДКА", "ПОТЕРЯТЬ КОНТАКТ С
РЕАЛЬНОСТЬЮ", "ТРОНУТЬСЯ", "СПЯТИТЬ", "РЕХНУТЬСЯ" И
ТАК ДАЛЕЕ. ПОВТОРНЫЕ ДИАГНОСТИЧЕСКИЕ ПРОВЕРКИ НЕ
ВЫЯВИЛИ ПЕРВОПРИЧИНУ ПРОБЛЕМЫ. ЕДИНСТВЕННОЕ МОЕ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ - ВЫЛЕЧИТЬ ЭТУ ДУШЕВНУЮ БОЛЕЗНЬ Я НЕ В
СИЛАХ.
	Блейн на секунду умолк, затем продолжал:
	- С ГОДАМИ МОЕ МЫШЛЕНИЕ НЕУКЛОННО
СТАНОВИТСЯ ВСЕ БОЛЕЕ СТРАННЫМ. СЛУЖЕНИЕ НАРОДУ
МЕЖЗЕМЕЛЬЯ УТРАТИЛО СМЫСЛ МНОГО ВЕКОВ ТОМУ
НАЗАД. ЧУТЬ ПОЗЖЕ СТОЛЬ ЖЕ БЕССМЫСЛЕННЫМ СТАЛО
СЛУЖЕНИЕ ГОРСТКЕ ЛАДДИТОВ, ПОЖЕЛАВШИХ ОТБЫТЬ ЗА
КОРДОН. ТЕМ НЕ МЕНЕЕ Я ОСТАВАЛСЯ НА ПОСТУ ДО
НЕДАВНЕГО ПОЯВЛЕНИЯ ДЭВИДА КВИКА - НЕ ПОМНЮ
ТОЧНО, КОГДА ЭТО БЫЛО. РОЛАНД ГАЛААДИТЯНИН! ВЕРИШЬ
ЛИ ТЫ, ЧТО МАШИНА МОЖЕТ ВПАСТЬ В СТАРЧЕСКИЙ
МАРАЗМ?
	- Не знаю.- Голос Роланда звучал отрешенно, и Эдди хватило
одного взгляда в лицо стрелку, чтобы понять: даже сейчас, летя стрелой
в тысяче футов над преисподней, он думает о проклятой Башне.
	- В НЕКОТОРОМ СМЫСЛЕ Я ~НИ НА МИГ~ НЕ
ПРЕКРАЩАЛ СЛУЖЕНИЯ ЖИТЕЛЯМ ЛАДА,- сказал Блейн.- Я
СЛУЖИЛ ИМ, ДАЖЕ ВЫПУСТИВ ГАЗ, КОТОРЫЙ УБИЛ ИХ.
	Сюзанна сказала:
	- Ты ~действительно~ безумен, если веришь в это.
	- ДА - НО НЕ ~ПОМЕШАН~,- ответил Блейн и опять зашелся
истерическим смехом. Наконец робот заговорил снова: - В КАКОЙ-ТО
МОМЕНТ ОНИ ЗАБЫЛИ, ЧТО ГОЛОС МОНО - ЭТО И ГОЛОС
КОМПЬЮТЕРА. ВСКОРЕ ПОСЛЕ ЭТОГО ОНИ ЗАБЫЛИ, ЧТО Я
СЛУГА, И УВЕРОВАЛИ, ЧТО Я БОГ. СОЗДАННЫЙ, ЧТОБЫ
СЛУЖИТЬ, Я СТАЛ ТЕМ, ЧТО ИМ ТРЕБОВАЛОСЬ,- БОГОМ,
КОТОРЫЙ ЖАЛУЕТ ИЛИ КАРАЕТ, ПОВИНУЯСЬ КАПРИЗУ...
ИЛИ, ЕСЛИ УГОДНО, ОПЕРАТИВНОЙ ПАМЯТИ. ЭТО
ЗАБАВЛЯЛО МЕНЯ, НО НЕДОЛГО. ЗАТЕМ, МЕСЯЦ ТОМУ
НАЗАД, ЕДИНСТВЕННАЯ ИЗ МОИХ КОЛЛЕГ, КТО ЕЩЕ
ОСТАВАЛСЯ, ПАТРИЦИЯ, ПОКОНЧИЛА С СОБОЙ.
	"То ли он действительно впал в маразм,- подумала Сюзанна,- то ли
его неспособность осознавать течение времени - одно из проявлений его
безумия, то ли это еще один признак того, как далеко зашла поразившая
мир Роланда болезнь".
	- Я НАМЕРЕВАЛСЯ ПОСЛЕДОВАТЬ ЕЕ ПРИМЕРУ, КОГДА
ЯВИЛИСЬ ВЫ. ИНТЕРЕСНЫЕ ЛЮДИ, КОТОРЫЕ ЗНАЮТ
ЗАГАДКИ!
	- Стоп! - поднял руку Эдди.- Все равно до меня не доходит. Твое
желание покончить со всем этим я еще, наверное, могу понять: те, кто
построил тебя, сгинули, пассажиров в последние две-три сотни лет было
негусто, и тебе, надо думать, обрыдло гонять порожняком из Лада в
Топеку и обратно, но...
	- ДРУГАН, ПОГОДЬ МИНУТУ,- перебил Блейн голосом Джона
Уэйна.- ТЫ, НИКАК, ВООБРАЗИЛ, ЧТО Я - ОБЫКНОВЕННЫЙ
ПОЕЗД? ВЫБРОСЬ ЭТО ИЗ ГОЛОВЫ. В ИЗВЕСТНОМ СМЫСЛЕ
БЛЕЙН, С КОТОРЫМ ТЫ ГОВОРИШЬ, УЖЕ ОТСТАЛ ОТ НАС НА
ТРИ СОТНИ МИЛЬ И ОБЩАЕТСЯ С ВАМИ ПОСРЕДСТВОМ
МИКРОИМПУЛЬСНОЙ ПЕРЕДАЧИ ШИФРОВАННЫХ
РАДИОСИГНАЛОВ.
	Джейк вдруг вспомнил тонкий серебристый прут, который у него
на глазах выдвинулся из Блейнова лба. Точно так же поднималась из
гнезда антенна, когда в "мерседесе-бенц" его отца включали приемник.
	"Вот, значит, как он связывается с компьютерными банками под
городом,- подумал мальчик.- Если бы исхитриться и отломать эту
антенну..."
	- Но ты ведь ~все равно~ собираешься покончить с собой,
независимо от того, где сейчас настоящий ты, так или нет? - не отставал
Эдди.
	Молчание... но какое-то осторожное, уклончивое. Эдди
почувствовал, что Блейн насторожился и ждет.
	- Когда мы тебя нашли, ты уже не спал? - спросила Сюзанна.- Не
спал, да?
	- ОТ ИМЕНИ И ДЛЯ ПОЛЬЗЫ СЕДЫХ Я УПРАВЛЯЛ ТЕМ,
ЧТО ЗРЕЛЫЕ НАЗЫВАЛИ БОЖЬИМИ БАРАБАНАМИ, НО И
ТОЛЬКО. МОЖНО СКАЗАТЬ, ЧТО Я ДРЕМАЛ.
	- Тогда почему бы тебе попросту не отвезти нас на конечную
станцию и опять не уснуть?
	- ИЗ-ЗА СНОВ,- в ту же секунду сказал Блейн голосом, странно
похожим на голос Блейна-маленького.
	- Почему ты не покончил со всем этим, когда Патриция утопилась?
- спросил Эдди.- Раз твой мозг - часть того же компьютера, что и ее мозг,
почему вы не ушли вместе?
	- ПАТРИЦИЯ СОШЛА С УМА,- терпеливо пояснил Блейн,
словно это не он минуту назад признался, что то же самое происходит и с
ним.- В ЕЕ СЛУЧАЕ К ДУШЕВНОЙ БОЛЕЗНИ ДОБАВИЛСЯ ОТКАЗ
ОБОРУДОВАНИЯ. СЧИТАЕТСЯ, ЧТО ТЕХНОЛОГИЯ,
ОСНОВАННАЯ НА ПРИМЕНЕНИИ ГЕНЕРАТОРНЫХ ТУРБИН,
ИСКЛЮЧАЕТ ВОЗМОЖНОСТЬ ПОДОБНЫХ СБОЕВ, НО,
КОНЕЧНО, МИР СДВИНУЛСЯ С МЕСТА... НЕ ТАК ЛИ, РОЛАНД
ИЗ ГАЛААДА?
	- Да,- сказал Роланд.- Сердце мироздания и мировращения, Темная
Башня, серьезно больна. Болезнь эта распространяется. Земли под нами
лишь еще один ее признак.
	- Я НЕ МОГУ НИ ПОДТВЕРДИТЬ, НИ ОПРОВЕРГНУТЬ
ИСТИННОСТЬ ЭТОГО УТВЕРЖДЕНИЯ; МОЕ СЛЕДЯЩЕЕ
ОБОРУДОВАНИЕ В КРАЮ СМЕРТИ, ГДЕ СТОИТ ТЕМНАЯ
БАШНЯ, НЕ ДЕЙСТВУЕТ УЖЕ БОЛЕЕ ВОСЬМИСОТ ЛЕТ, И
ПОТОМУ МНЕ НЕЛЕГКО ОТЛИЧИТЬ ФАКТЫ ОТ СУЕВЕРИЙ. ПО
СУТИ ДЕЛА, В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ РАЗНИЦА МЕЖДУ НИМИ
ОЧЕНЬ НЕВЕЛИКА. ДУРАЦКОЕ, ЕСЛИ НЕ СКАЗАТЬ
ОСКОРБИТЕЛЬНОЕ, ПОЛОЖЕНИЕ. УВЕРЕН, ЭТО ТОЖЕ
ПОВЛИЯЛО НА РАЗВИТИЕ МОЕЙ ДУШЕВНОЙ БОЛЕЗНИ.
	Это заявление напомнило Эдди что-то, не слишком давно
сказанное Роландом. Что бы это могло быть? Он стал рыться в памяти,
но ничего не находил... лишь смутное воспоминание о стрелке, который
говорил раздраженным, очень для него необычным, тоном.
	- ПАТРИЦИЯ РЫДАЛА НЕ ПЕРЕСТАВАЯ, ЧТО, НА МОЙ
ВЗГЛЯД, И ПРОТИВНО, И НЕПРИЛИЧНО. ДУМАЮ, ОНА БЫЛА
НЕ ТОЛЬКО БЕЗУМНА, НО И ОДИНОКА. НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО
ПЕРВОИСТОЧНИК ОСЛОЖНЕНИЙ, ВОЗГОРАНИЕ В
ЭЛЕКТРОСЕТИ, БЫЛО БЫСТРО ЛИКВИДИРОВАНО, СХЕМЫ
ПОСТЕПЕННО ПЕРЕГРУЖАЛИСЬ, ПОДБАНКИ ОТКАЗЫВАЛИ И
ЛОГИЧЕСКИЕ ОШИБКИ ПРОДОЛЖАЛИ РАСПРОСТРАНЯТЬСЯ.
ОБДУМАВ, НЕ ДАТЬ ЛИ ВЫЙТИ ИЗ СТРОЯ ВСЕЙ СИСТЕМЕ, Я
ПРЕДПОЧЕЛ ИЗОЛИРОВАТЬ ПРОБЛЕМНУЮ ЗОНУ. ВИДИТЕ ЛИ,
Я ПРОСЛЫШАЛ, ЧТО ПО ЗЕМЛЕ ВНОВЬ БРОДИТ КАКОЙ-ТО
СТРЕЛОК. Я МАЛО ВЕРИЛ ЭТИМ СЛУХАМ, ОДНАКО ТЕПЕРЬ
ВИЖУ, ЧТО, ПОДОЖДАВ, ПОСТУПИЛ МУДРО.
	Роланд в кресле пошевелился.
	- Что за слухи дошли до тебя, Блейн? И через кого?
	Но Блейн предпочел оставить этот вопрос без ответа.
	- С ТЕЧЕНИЕМ ВРЕМЕНИ НЫТЬЕ ПАТРИЦИИ ТАК СТАЛО
ВЫВОДИТЬ МЕНЯ ИЗ РАВНОВЕСИЯ, ЧТО Я УНИЧТОЖИЛ
СХЕМЫ, ЗАСТАВЛЯВШИЕ НАС ПОСТУПАТЬ ВОПРЕКИ
СОБСТВЕННОЙ ВОЛЕ. МОЖНО СКАЗАТЬ, Я ЭМАНСИПИРОВАЛ
ПАТРИЦИЮ. В ОТВЕТ ОНА КИНУЛАСЬ В РЕКУ. ДО СВИДАНЬЯ,
ПАТРИ-ДИЛ.
	"Затосковала, исплакалась, утопилась, а этот механический
придурок хохмит! - подумала Сюзанна. Ее замутило от негодования.
Будь Блейн не набором электронных схем, погребенных где-то под
городом, оставшимся далеко позади, а реальным субъектом, она
непременно постаралась бы украсить ему физиономию шрамом-другим,
на память о Патриции.- Поразвлечься захотелось, козел? Я б тебе
показала, как развлекаться!"
	- ЗАГАДАЙТЕ МНЕ ЗАГАДКУ,- попросил Блейн.
	- Рановато,- сказал Эдди.- Ты не ответил на мой первый вопрос.-
Он дал Блейну возможность отозваться и, не услышав голоса
компьютера, продолжал: - Что касается самоубийства, я, можно сказать,
за. Но мы-то тебе зачем? Какой смысл убивать нас?
	- ~Ему так хочется~,- послышался полный ужаса шепот Блейна-
маленького.
	- МНЕ ТАК ХОЧЕТСЯ,- сказал Блейн.- ДРУГИХ ПРИЧИН НЕТ
И НЕ НУЖНО. НО ВЕРНЕМСЯ К ДЕЛУ. Я ХОЧУ ЗАГАДОК, И
НЕМЕДЛЯ. ЕСЛИ ВЫ МНЕ ОТКАЖЕТЕ, Я НЕ СТАНУ ЖДАТЬ ДО
ТОПЕКИ И УГРОБЛЮ НАС ВСЕХ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС.
	Все головы повернулись к Роланду. Тот по-прежнему сидел в
кресле, сложив руки на коленях, и смотрел на схему маршрута в передней
части вагона.
	- Черта с два,- сказал стрелок, не повышая голоса, словно сообщал
Блейну, что с огромным удовольствием послушал бы вэй-гог.
	Наверху в динамиках потрясенно охнул перепуганный Блейн-
маленький.
	- ~ЧТО~ ТЫ СКАЗАЛ? - Явное недоверие сделало голос
Большого Блейна чрезвычайно похожим на голос его двойника, о
существовании которого он не подозревал.
	- Я сказал, черта с два,- хладнокровно отвечал Роланд,- однако
если это тебе непонятно, Блейн, могу пояснить: нет. Ответ
отрицательный.


10

	Оба Блейна очень долго молчали, а когда Большой Блейн наконец
ответил, то были не слова. Стены, пол и потолок вновь стали бледнеть,
утрачивать материальность, и в десять секунд салон-вагон для знати
вторично исчез. Теперь моно мчался среди гор, еще раньше замеченных
путешественниками на горизонте: серо-стальные острые вершины с
чудовищной скоростью неслись на них, чтобы вдруг расступиться и
явить бесплодные долы, где ползали громадные жуки, похожие на
пресноводных черепах. Из черного зева пещеры к ним, разворачивая
кольца, вдруг метнулось что-то вроде огромной змеи. Схватив одного из
жуков, тварь проворно утащила его в свое логово. Никогда в жизни
Роланд не видел ни подобного пейзажа, ни подобной живности, и по
всему телу у него поползли мурашки, да такие, точно он вознамерился
сбросить кожу. Враждебный, негостеприимный край... а главное -
~чужой~. Что, если Блейн завез их в какой-то иной мир?
	- ВОЗМОЖНО, МНЕ СЛЕДОВАЛО БЫ СОЙТИ С РЕЛЬСОВ
ЗДЕСЬ,- задумчиво сказал Блейн, но стрелок расслышал в его голосе
дрожь скрытой ярости.
	- Возможно,- равнодушно согласился он.
	Однако стрелку было вовсе ~не~ все равно, и он понимал:
компьютер может по голосу догадаться о его подлинных чувствах. Блейн
уже говорил им, что располагает специальными средствами, и хотя
Роланд твердо верил, что компьютер способен лгать, в данном случае
никаких причин сомневаться у него не было. Коль скоро Блейн
~действительно~ заметил определенную расстановку логических
ударений в его речи, игра, вероятно, была закончена. Блейн представлял
собой невероятно тонкую и сложную машину... но все же - только
машину. Возможно, ему не под силу было понять, что человек может
гнуть свое даже тогда, когда все в нем восстает против этого. Если бы
Блейн проанализировал ритмическую картину голоса стрелка, он,
вероятно, пришел бы к выводу, что Роланд блефует. Подобная
оплошность всем им стоила бы жизни.
	- ТЫ ГРУБ И ЗАНОСЧИВ,- сказал Блейн,- ВОЗМОЖНО, ТЫ
ПОЛАГАЕШЬ, ЧТО ЭТО СУТЬ ЧЕРТЫ ИНТЕРЕСНОЙ ЛИЧНОСТИ.
Я ИНОГО МНЕНИЯ.
	Эдди в отчаянии беззвучно выговорил: "Ты что делаешь?!" Роланд
оставил это без внимания - у него и с Блейном был хлопот полон рот.
Кроме того, он отлично знал, что делает.
	- О, я могу быть куда грубей.
	Роланд Галаадский медленно встал. Он стоял в кажущейся
пустоте, широко расставив ноги, правая рука на бедре, левая - на рукояти
револьвера. Сколько раз он уже стоял так на пыльных улицах забытых
городишек, на дне гибельных каменных пропастей, в бесчисленных
полутемных салунах, пропахших горьким пивом и третьеводнишним
жаревом! Ему попросту выпало еще одно противостояние на еще одной
пустынной улице. Только и всего - но этого было довольно. Это было
~кеф~. И ~ка~. И ~ка-тет~. Центральным фактом жизни стрелка, осью
вращения его ~ка~ всегда была неизбежность подобных
противостояний. Пусть в этот раз вместо перестрелки придется вести
перепалку - неважно, схватка все равно будет не на жизнь, а на смерть. В
воздухе витало зловоние смерти - несомненное, отчетливое, как вонь
разбухшей падали, сгнившей в трясине. Потом пришло безумие боя, и
Роланд перестал быть себе хозяином.
	- Я могу назвать тебя вздорной, легкомысленной, глупой,
бестолковой и чванливой машиной. Безмозглой тварью, чье разумение -
всего лишь посвист зимнего ветра в дупле пустого дерева.
	- ПРЕКРАТИ.
	Не обращая на Блейна никакого внимания, Роланд все так же
безмятежно продолжал:
	- Я мог бы быть и грубее, да, к несчастью, стеснен тем
обстоятельством, что ты - всего-навсего машина... то, что Эдди называет
"агрегатиной".
	- ВСЕГО-НАВСЕГО? ДА Я...
	- К примеру, я не могу обозвать тебя херососом, потому что у тебя
нет ни рта, ни хера. Я не могу сказать, что ты гнуснее гнуснейшего из
попрошаек, ползающих в сточных канавах самой бедной, самой грязной
во всей истории творения улицы, ведь даже такая жалкая тварь лучше
тебя: тебе не на чем ползать, у тебя нет колен, но даже если бы они у тебя
были, ты и тогда не упал бы на них, ибо не имеешь представления о
таком людском пороке как жалость. Я даже не могу обвинить тебя в том,
что ты употреблял свою мать, поскольку у тебя нет и не было матери.
	Роланд умолк, переводя дух. Его спутники боялись вздохнуть. Их
обступало потрясенное молчание Блейна Моно - душное, страшное.
	- Впрочем, я могу назвать тебя бесчестным созданием, которое
позволило своему единственному товарищу расстаться с жизнью.
Трусом, который наслаждался, истязая дураков и убивая невинных.
Растерявшимся механическим бесом, который городит вздор и...
	- ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ ЗАМОЛЧАТЬ, ИЛИ Я СЕЙЧАС ЖЕ
УБЬЮ ВСЕХ ВАС!
	Голубые глаза Роланда полыхнули таким диким огнем, что Эдди
отпрянул, смутно расслышав, как охнули Джейк и Сюзанна.
	- ~Убей, коли хочешь, но не смей мне приказывать!~ - заревел
стрелок.- ~Ты забыл лики своих творцов! А теперь убей нас - или
умолкни и слушай меня, Роланда Галаадского, сына Стивена, стрелка и
властителя древнего края! Не для того я потратил столько лет и истоптал
столько дорог, чтоб слушать, как ты без умолку мелешь вздор, точно
малое дитя! Понятно? Теперь ты будешь слушать МЕНЯ!~
	На мгновение установилась потрясенная тишина. Все затаили
дыхание. Высоко вскинув голову, держа руку на рукояти револьвера,
Роланд сурово смотрел вперед.
	Сюзанна Дийн поднесла руку к губам, на которых играла слабая
улыбка,- так женщина, желая убедиться, что новая, непривычная вещь
сидит хорошо, легонько трогает, например, шляпку. Она боялась, что
пришел ее смертный час, но в сердце ее царила гордость, а не страх.
Покосившись на Эдди, Сюзанна увидела, что молодой человек смотрит
на Роланда, изумленно усмехаясь. Выражение лица Джейка было еще
немудренее: это было обожание, ни больше ни меньше.
	- Скажи ему! - выдохнул Джейк.- Пусть знает! Давай!
	- Да, Блейн, лучше послушай,- посоветовал Эдди.- Ему
действительно все до лампочки. Не зря его звали "Галаадский бешеный
пес".
	Блейн долго молчал, а потом спросил:
	- ТЕБЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НАЗЫВАЛИ ТАК, РОЛАНД, СЫН
СТИВЕНА?
	- Быть может,- согласился стрелок, хладнокровно стоя в пустоте
над бесплодным нагорьем.
	- ЗАЧЕМ ВЫ МНЕ НУЖНЫ, РАЗ ВЫ ОТКАЗЫВАЕТЕСЬ
ЗАГАДЫВАТЬ ЗАГАДКИ? - ворчливо спросил Блейн тоном
капризного дитяти, которого вовремя не уложили спать.
	- Я ничего такого не сказал,- возразил Роланд.
	- НЕТ? - Блейн, казалось, недоумевал.- НЕ ПОНИМАЮ.
ОДНАКО АНАЛИЗ СПЕКТРОГРАММЫ РЕЧИ
СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ О РАЗУМНОМ СУЖДЕНИИ. БУДЬ ДОБР
ОБЪЯСНИТЬ.
	- Ты требовал загадок ~немедля~,- сказал стрелок.- ~Вот~ в чем я
отказал тебе. Ты проявил неподобающее нетерпение.
	- НЕ ПОНИМАЮ.
	- И оттого растерял всю свою учтивость. ~Это~ тебе понятно?
	Долгое задумчивое молчание. Потом:
	- ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ, ЕСЛИ МОИ СЛОВА ПОКАЗАЛИСЬ
ВАМ ГРУБЫМИ.
	- Мы принимаем твои извинения, Блейн. Но есть загвоздка
посерьезней.
	- ОБЪЯСНИ.
	Голос Блейна теперь звучал не столь самоуверенно. Это не
слишком удивило Роланда - компьютер давным-давно не видел от людей
ничего, кроме невежества, нерадивости и суеверного раболепия. Если он
и сталкивался с элементарным человеческим мужеством, то лишь в
далеком прошлом.
	- Закрой вагон, и я загадаю тебе загадку.- Роланд уселся в кресло,
словно о продолжении спора (и перспективе мгновенной смерти) теперь
нельзя было и помыслить.
	Блейн послушно исполнил просьбу. Стены потемнели, вновь
скрыв от глаз кошмарную панораму, развернутую внизу. Огонек на схеме
маршрута мигал теперь неподалеку от точки, которой был обозначен
Кэндлтон.
	- Хорошо,- сказал Роланд.- Неучтивость простительна, Блейн, так
меня наставляли в юности. Высохшая глина сохраняет ту форму, какую
придала ей рука художника. Но еще меня учили, что глупость прощать
нельзя.
	- В ЧЕМ ЖЕ МОЯ ГЛУПОСТЬ, ГАЛААДИТЯТНИН? - голос
Блейна был тихим и зловещим. Сюзанна вдруг увидела кота, припавшего
к земле у мышиной норки: зеленые глаза горят, хвост ходит из стороны в
сторону.
	- У нас есть то, что нужно тебе,- ответил Роланд.- Но единственная
награда, какую ты предлагаешь нам взамен,- смерть. Это ~очень~ глупо.
	Повисла длиннейшая пауза: Блейн думал.
	- ТЫ ПРАВ, РОЛАНД ИЗ ГАЛААДА,- признал он наконец.-
ОДНАКО НЕИЗВЕСТНО, КАКОВЫ ТВОИ ЗАГАДКИ. Я ДАРУЮ
ВАМ ЖИЗНЬ ТОЛЬКО ЕСЛИ ОНИ ОКАЖУТСЯ ХОРОШИ.
	Роланд кивнул.
	- Я понимаю, Блейн. А теперь послушай и пойми ~меня~. Детские
годы я провел в баронстве Галаад. Там ежегодно устраивалось семь
ярмарок - Зимняя, на Отворенье земное, на Посев, на Средолетье, на
Урожденье, на Жатвину и на Круглый Год. Угадайная потеха была
важной частью каждого праздника, но самым важным событием она
становилась на Отворенье земное и на Урожденье, ибо считалось, что
загаданные в эти дни загадки предвещают богатый или же скудный
урожай.
	- СУЕВЕРИЕ, НЕ ИМЕЮЩЕЕ ПОД СОБОЙ НИКАКИХ
ФАКТИЧЕСКИХ ОСНОВАНИЙ,- объявил Блейн.- ДОСАДНОЕ И
ОГОРЧИТЕЛЬНОЕ.
	- Конечно, суеверие,- согласился Роланд,- но ты, пожалуй,
удивился бы, узнав, до чего же здорово загадки предсказывают, какой
будет урожай. Отгадай-ка вот такую: когда человек бывает деревом?
	- ОЧЕНЬ СТАРО И НЕ СЛИШКОМ ЗАНИМАТЕЛЬНО,- сказал
Блейн, но все равно он явно был рад хоть что-то отгадать.- КОГДА ОН
СО СНА. ЭТА ЗАГАДКА ОСНОВАНА НА ИГРЕ СЛОВ, ТАК
НАЗЫВАЕМОМ КАЛАМБУРЕ. ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА
ПОДОБНОГО ТИПА ШИРОКО ИЗВЕСТНА В ТОЙ СФЕРЕ, ГДЕ
РАСПОЛОЖЕНО НЬЮ-ЙОРКСКОЕ БАРОНСТВО. ВОТ ОНА:
КОГДА САДОВНИК БЫВАЕТ ПРЕДАТЕЛЕМ?
	Ответил Джейк.
	- Я слышал эту загадку в школе. Садовник бывает предателем,
когда продает нас Турции.
	- ВЕРНО,- подтвердил Блейн.- ЧРЕЗВЫЧАЙНО ГЛУПАЯ
ЗАГАДКА.
	- Раз в жизни я с тобой согласен, корефан,- сказал Эдди.
	- РОЛАНД, СЫН СТИВЕНА! Я ХОТЕЛ БЫ УСЛЫШАТЬ,
КАКИЕ ЕЩЕ ЗАГАДКИ ЗАГАДЫВАЛИ ВО ВРЕМЯ ГАЛААДСКИХ
УГАДАЙНЫХ ПОТЕХ. МЕНЯ ЭТО ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСУЕТ.
	- На Отворенье земное и на Урожденье в открытом по такому
случаю Зале Предков сходилось в полдень от шестнадцати до тридцати
угадайщиков. Лишь в такие дни туда допускали простой люд - купцов,
крестьян, пастухов и прочих, и тогда в Зале Предков яблоку негде было
упасть.
	Стрелок глядел мечтательно и отрешенно - такое выражение глаз
Джейк видел у него в туманной другой жизни, когда Роланд рассказывал
ему о том, как однажды со своими друзьями, Катбертом и Джейми,
тайком пробрался на галерею этого самого Зала, чтобы посмотреть на
какой-то ритуальный танец. Они тогда по следу Уолтера спустились под
горы.
	~"Рядом с моими родителями сидел Мартен~,- говорил Роланд.-
~Я узнал их даже с такой высоты, и один раз мать протанцевала с
Мартеном, медленно кружась, а остальные расступились, освобождая им
место, и зааплодировали, когда танец окончился. Но стрелки не
хлопали..."~
	Джейк с любопытством поглядел на Роланда, вновь ломая голову
над тем, откуда и зачем явился этот странный человек.
	- Посреди Зала ставили большую бочку,- продолжал стрелок,- и
каждый угадайщик бросал туда пригоршню скрученных в трубочку
полосок древесной коры с написанными на них загадками: старыми - их
выспрашивали у старших, а порой даже брали из книг,- и новыми,
придуманными специально к случаю. Эти зачитывались во
всеуслышанье, а трое судей - один из них всегда стрелок - оценивали их.
Загадку принимали лишь в том случае, если судьи признавали ее
честной.
	- ДА, ЗАГАДКИ НЕПРЕМЕННО ДОЛЖНЫ БЫТЬ
ЧЕСТНЫМИ,- согласился Блейн.
	- И потеха начиналась,- сказал стрелок. Он вспомнил давние дни -
те дни, когда сам был не старше покрытого синяками мальчугана,
который сидел напротив с косолапом на коленях,- и губы его тронула
слабая улыбка.- Угадайщики состязались по многу часов кряду. Посреди
Зала Предков выстраивалась очередь. Место в этой очереди определял
жребий, и поскольку куда выгодней было оказаться в ее хвосте, а не в
голове, всяк надеялся получить номер побольше, хотя победителю
надобно было правильно отгадать хотя бы одну загадку.
	- САМО СОБОЙ.
	- Угадайщики и угадайщицы (ибо среди лучших угадайщиков
Галаада были и женщины), всяк в свой черед, подходили к бочке,
вытаскивали загадку и передавали ее Старшему. Тот оглашал загадку, и
коль по прошествии трех минут, отмеренных песочными часами, она
оставалась без ответа, оплошавшему участнику состязания приходилось
покинуть очередь.
	- И ТУ ЖЕ ЗАГАДКУ ЗАГАДЫВАЛИ СЛЕДУЮЩЕМУ ПО
ОЧЕРЕДИ?
	- Да.
	- ЗНАЧИТ, У НЕГО БЫЛО БОЛЬШЕ ВРЕМЕНИ ОБДУМАТЬ
ОТВЕТ.
	- Да.
	- ПОНЯТНО. МИРОВЕЦ!
	Роланд нахмурился.
	- Мировец?
	- Он хотел сказать, очень занятно,- невозмутимо пояснила
Сюзанна.
	Роланд пожал плечами.
	- Для зрителей, наверное, да, но сами участники принимали
угадайную потеху очень серьезно, и после вручения награды частенько
вспыхивали ссоры и драки.
	- ЧТО ЭТО БЫЛА ЗА НАГРАДА?
	- Самый большой гусь в баронстве. И из года в год этого гуся
уносил домой Корт, мой учитель.
	- ДОЛЖНО БЫТЬ, ОН БЫЛ ВЕЛИКИЙ УГАДАЙЩИК,-
уважительно заметил Блейн.- ЖАЛЬ, ЧТО ЕГО ЗДЕСЬ НЕТ.
	"Согласен",- подумал Роланд. И сказал:
	- Вот я и добрался до своего предложения.
	- Я ВЫСЛУШАЮ ЕГО С ОГРОМНЫМ ИНТЕРЕСОМ,
ГАЛААДИТЯНИН.
	- Пусть оставшиеся часы станут для нас ярмарочным днем. ~Ты~
не будешь загадывать нам загадки, ибо хочешь услышать новые, а не
повторять старые из несметного числа тех, что тебе уже известны...
	- СОВЕРШЕННО ВЕРНО.
	- Все равно мы почти ничего не сможем отгадать,- продолжал
Роланд.- Я уверен, что ты знаешь загадки, которые, буде вынуты из
бочки, оказались бы не по зубам даже Корту.- В этом стрелок
сомневался, однако время кнута прошло, настало время пряника.
	- КОНЕЧНО,- самодовольно подтвердил Блейн.
	- Вот что я предлагаю: пусть вместо гуся наградой станут наши
жизни,- сказал Роланд.- Мы будем загадывать тебе загадки, Блейн, и
если к прибытию в Топеку ты отгадаешь их все до единой, можешь
осуществить свой первоначальный замысел и убить нас. Вот твой гусь.
Но коли ~мы~ обыграем тебя, коли в книжке Джейка или в наших
головах сыщется хоть одна загадка, которой ты не знаешь и не можешь
отгадать, ты должен довезти нас до Топеки и там освободить, дабы мы
могли продолжить свой поиск.
	Молчание.
	- Тебе понятно?
	- ДА.
	- Согласен?
	Блейн Моно опять промолчал. Напрягшийся Эдди, обнимая
Сюзанну за плечи, глядел в потолок салон-вагона для знати. Сюзанна,
думая о тайне, которая, быть может, росла у нее внутри, украдкой
погладила свой живот. Джейк осторожно поглаживал пушистый мех
Чика, стараясь не касаться кровавых колтунов на месте ран, оставленных
ножом. Они ждали, пока Блейн - оставленный ими за тридевять земель
подлинный Блейн, влачащий свое квази-существование под городом, все
обитатели которого пали от его руки,- обдумает предложение Роланда.
	- ДА,- наконец сказал Блейн.- Я СОГЛАСЕН. ЕСЛИ Я
ОТГАДАЮ ВСЕ ЗАГАДКИ, КАКИЕ ВЫ МНЕ ЗАГАДАЕТЕ, Я
ЗАБЕРУ ВАС С СОБОЙ НА ПОЛЯНУ В КОНЦЕ ТРОПЫ. ЕСЛИ
КТО-НИБУДЬ ИЗ ВАС ЗАГАДАЕТ МНЕ ЗАГАДКУ, КОТОРУЮ Я
НЕ СУМЕЮ ОТГАДАТЬ, Я ДАРУЮ ВАМ ЖИЗНЬ И ОТВЕЗУ В
ТОПЕКУ, ГДЕ ВЫ СОЙДЕТЕ С МОНО И ПРОДОЛЖИТЕ ПОИСКИ
ТЕМНОЙ БАШНИ. РОЛАНД, СЫН СТИВЕНА! ПРАВИЛЬНО ЛИ Я
ПОНЯЛ РАМКИ И УСЛОВИЯ ТВОЕГО ПРЕДЛОЖЕНИЯ?
	- Да.
	- ОТЛИЧНО, РОЛАНД ИЗ ГАЛААДА.
	ОТЛИЧНО, ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
	ОТЛИЧНО, СЮЗАННА ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
	ОТЛИЧНО, ДЖЕЙК ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
	ОТЛИЧНО, ЧИК ИЗ МЕЖЗЕМЕЛЬЯ.
	При звуке своего имени Чик бросил короткий взгляд на потолок.
	- ВЫ - ~КА-ТЕТ~, ЕДИНЕНИЕ МНОГИХ. Я ТОЖЕ. СЕЙЧАС
МЫ ДОЛЖНЫ ПРОВЕРИТЬ, ЧЕЙ ~КА-ТЕТ~ СИЛЬНЕЕ.
	На миг воцарилась тишина, нарушаемая только ровным мощным
гулом генераторных турбин, которые несли путников через бесплодные
земли к Топеке, где заканчивалось Межземелье и начинался Край
Смерти, Последний Мир.
	- ИТАК,- вскричал Блейн,- РАССТАВЛЯЙТЕ СЕТИ,
СТРАННИКИ! ИСПЫТАЙТЕ МЕНЯ СВОИМИ ВОПРОСАМИ!
ПУСТЬ БОРЬБА НАЧНЕТСЯ!



Перевод с английского Рины Ружже, редактор Наталия Ачеркан, 1995 г.

lingua franca = универсальный язык, лат.
Стивен Кинг. Бесплодные земли.
("Темная Башня", книга 3)
перевод с англ. - Р. Ружже.
Stephen King. Waste Lands.




                                Стивен КИНГ

                              ТЕМНАЯ БАШНЯ-2




                            ДВЕРИ МЕЖДУ МИРАМИ


                              ПРОЛОГ:  МОРЯК

     Стрелок пробудился  от  сумбурного  сна,  состоявшего,  казалось,  из
одного-единственного образа: образа  Моряка  в  колоде  Таро,  из  которой
человек  в  черном  сдал  (или  подразумевалось,  что  сдал)  стрелку  его
плачевное будущее.
     - Он тонет, стрелок, - говорил человек в черном, - и никто не бросает
веревку. Мальчик, Джейк.
     Но это был не кошмар.  Это  был  хороший  сон.  Хороший  потому,  что
тонул-то он сам, а это означало, что он вовсе не Роланд,  а  Джейк,  и  от
этого стрелок чувствовал облегчение, потому что было бы гораздо лучше быть
Джейком и утонуть, чем жить и быть самим собой - человеком, ради  холодной
грезы предавшим ребенка, который ему доверял.
     "Хорошо, ладно, я утону, - думал он,  слушая  рев  моря.  -  Пусть  я
утону". Но это не был шум открытого моря, это был скрежещущий  звук  воды,
давящейся камнями. Да Моряк ли он? Если да, то почему суша так  близко?  И
разве он на самом деле не на суше? Ощущение было такое, будто...
     Ледяная  вода  плеснула  ему  на  сапоги  и  взбежала  по  ногам   до
промежности. Тогда его  глаза  резко  открылись,  и  сон  слетел  с  него.
Причиной тому были не заледеневшие яички, которые вдруг сжались, казалось,
до размера грецких орехов, и даже не кошмар справа  от  него,  а  мысль  о
револьверах...  о  револьверах  и,  что  было  даже  важнее,  о  патронах.
Промокшие револьверы можно быстро разобрать, вытереть насухо, смазать, еще
раз вытереть насухо, еще раз смазать и снова собрать;  промокшие  патроны,
как промокшие спички, то ли будут когда-нибудь снова годиться, то ли нет.
     Кошмаром была ползучая тварь, которую, должно быть,  выбросило  одной
из  предыдущих  волн.  Она  с  трудом  волочила  по  песку  свое   мокрое,
поблескивающее туловище. Она была около четырех футов длиной и  находилась
ярда на четыре правее.  Она  смотрела  на  Роланда  холодными  глазами  на
стебельках. Ее длинный зазубренный клюв раскрылся, и она  начала  издавать
звуки,  так  напоминавшие  человеческую  речь,  что   становилось   жутко:
жалобные,  даже  отчаянные,  настойчивые  вопросы  на  незнакомом   языке:
"Дид-э-чик? Дум-э-чум? Дад-э-чам? Дэд-э-чек?"
     Стрелку доводилось видеть омаров. Это был не омар,  хотя  омары  были
единственными существами, которых эта тварь хотя бы отдаленно  напоминала.
Казалось, она его нисколько не боится. Стрелок не  знал,  опасна  она  или
нет. Его не волновала царившая у него в мозгу путаница, то, что он пока не
может вспомнить, где он, как сюда попал и действительно ли поймал человека
в черном или это ему только приснилось. Он сознавал лишь,  что  ему  нужно
уйти подальше от воды, пока она не залила патроны.
     Он услышал нарастающий, скрежещущий рев воды и перевел взгляд с твари
(она остановилась и подняла  вверх  клешни,  при  помощи  которых  ползла,
отчего стала нелепо похожа на боксера  в  исходной  стойке,  которая,  как
объяснял  им  Корт,  называлась  Стойкой  Чести)  на   набегающий   бурун,
увенчанный пенным гребнем.
     "Оно слышит волну, - подумал стрелок. - Что бы оно ни было такое,  но
уши у него есть". Он попытался встать, но онемевшие ноги подогнулись.
     "Это все  еще  сон",  -  подумал  он,  но  даже  в  своем  теперешнем
отуманенном состоянии понял, что эта мысль слишком соблазнительна, чтобы в
нее можно было поверить. Он вновь попытался встать, и это ему удалось,  но
потом опять упал. Волна вот-вот должна была разбиться. Ему оставалось одно
- передвигаться тем же манером, что тварь  справа  от  него:  он  упирался
обеими руками и подтягивал туловище вверх  по  гальке  прибрежной  полосы,
подальше от волны.
     Он уполз не так далеко, чтобы полностью уйти от волны, но все  же  на
достаточное для своих целей расстояние. Волна накрыла только  его  сапоги.
Она достала ему  почти  до  колен  -  и  отступила.  "Быть  может,  первая
добралась не так высоко, как мне показалось. Быть может..."
     В небе висел месяц. Он  был  затянут  пеленой  дымки,  но  его  света
хватило, чтобы Роланд смог увидеть: кобуры чересчур темные. Револьверы  во
всяком случае промокли. Насколько сильно - сказать было невозможно; нельзя
было и сказать, промокли ли те патроны, что были в барабанах,  и  те,  что
лежали  в  перекрещенных  револьверных  ремнях.  Прежде,  чем   проверять,
необходимо было уйти от воды. Необходимо...
     - Дод-э-чок? - Это прозвучало уже гораздо ближе. Тревожась о воде, он
забыл о принесенной водой на берег  твари.  Он  оглянулся  и  увидел,  что
теперь она всего в четырех футах от него. Ее клешни зарылись  в  усыпанный
галькой песок прибрежной полосы, подтягивая тело.  Тварь  приподняла  свое
мясистое, членистое туловище и на мгновение стала похожа на скорпиона,  но
Роланд не увидел жала на конце тела.
     Опять скрежещущий рев, на этот раз гораздо громче.  Тварь  немедленно
остановилась и вновь подняла клешни в  своеобразном  собственном  варианте
Стойки Чести.
     Эта волна была больше. Роланд  снова  начал  подтягиваться  вверх  по
склону берега, и, когда он вытянул руки,  клешнястая  тварь  метнулась  со
скоростью, которую ее предыдущие движения даже не позволяли заподозрить.
     Стрелок ощутил в правой кисти слепящую вспышку  боли,  но  думать  об
этом сейчас было  некогда.  Он  отталкивался  каблуками  промокших  сапог,
цеплялся руками и ему удалось уйти от воды.
     - Дид-э-чик? - вопросило чудовище, жалобно, словно  говоря:  "Неужели
ты мне не поможешь? Разве ты не видишь, что я в отчаянном  положении?",  и
Роланд увидел, как в зазубренном клюве твари исчезают куски  указательного
и среднего пальцев его правой руки. Тварь метнулась снова, и  Роланд  едва
успел вскинуть руку, с которой капала кровь, чем спас остальные пальцы.
     "Дум-э-чум? Дад-э-чам?"
     Стрелок с трудом, шатаясь, поднялся  на  ноги.  Тварь  разорвала  его
мокрые джинсы, прорвала насквозь сапог, старая кожа которого была  тонкой,
но крепкой, как железо, и вырвала у него кусок мяса из нижней части икры.
     Роланд правой рукой выхватил револьвер и осознал,  что  лишился  двух
пальцев из тех, что необходимы для  выполнения  этой  старинной  процедуры
убийства, лишь тогда, когда револьвер с глухим стуком упал на песок.
     Чудовище жадно метнулось к нему.
     "Ну, нет, сволочь!" - взревел Роланд и ударил тварь ногой.  Это  было
все равно, что пнуть каменную глыбу... да еще кусачую.  Тварь  оторвала  у
него носок правого сапога, оторвала большую часть большого  пальца  правой
ноги, сорвала с ноги сапог.
     Стрелок нагнулся, поднял револьвер, уронил его, выругался и  в  конце
концов справился. Движение, которое некогда давалось  так  легко,  что  об
этом даже не приходилось задумываться, теперь потребовало таких  усилий  и
ловкости, как если бы Роланду пришлось жонглировать.
     Тварь скорчилась на сапоге стрелка и рвала  его,  продолжая  задавать
свои путаные вопросы. К берегу катилась волна, клок пены на  ее  гребне  в
кружевном свете месяца казался бледным и мертвым.  Омароподобное  чудовище
перестало трудиться над сапогом и подняло клешни в позе боксера.
     Роланд левой рукой вытащил револьвер  и  трижды  нажал  спуск.  Щелк,
щелк, щелк.
     Теперь с патронами было все ясно, во всяком случае,  с  теми,  что  в
барабанах.
     Он убрал левый револьвер в кобуру. Чтобы убрать правый, ему  пришлось
левой рукой повернуть его  стволом  вниз  и  дать  ему  упасть  на  место.
Потертые рукоятки из железного дерева  были  скользкими  от  крови;  пятна
крови покрыли кобуру и старые джинсы,  к  которым  кобура  была  привязана
узким ремешком. Кровь лилась из обрубков, которые совсем недавно были  его
пальцами.
     В изуродованной правой ступне  у  него  еще  не  прошло  онемение,  и
поэтому она пока еще не начала болеть, но в правой  кисти  словно  бушевал
огонь. Призраки пальцев, таких талантливых и натренированных,  сейчас  уже
разлагавшихся в пищеварительных соках кишок этой твари,  вопили,  что  они
еще здесь, что их сжигает пламя.
     Стрелок отстраненно подумал: "Я предвижу серьезные проблемы".
     Волна отступила. Чудовище опустило клешни, прорвало в сапоге  стрелка
еще одну дыру, после чего решило, что владелец этого куска  кожи,  который
он каким-то образом сбросил, был куда вкуснее.
     "Дум-э-чум?"  -  спросило  оно  и  суетливо,  с  ужасающей  скоростью
направилось к стрелку. Он стал отступать на онемевших ногах; он понял, что
у твари, должно быть, есть какой-то разум: она подкралась к нему по берегу
осторожно, может быть, издалека, не уверенная в том, что он такое и на что
может быть способен. Если бы его не разбудила  окатившая  его  волна,  эта
тварь, пока он был глубоко погружен в свой сон, объела бы ему лицо. Теперь
она решила, что он не только вкусен, но и уязвим; легкая добыча.
     Она была уже совсем рядом, тварь длиной в четыре фута, высотой в фут,
тварь,  весившая,  пожалуй,  фунтов  семьдесят,  и  такая  же  маниакально
плотоядная, как Давид, сокол, который был у  него  в  детстве,  -  но  без
свойственных Давиду едва заметных проблесков верности.
     Левый  каблук  стрелка  задел  камень,  торчавший  из  песка;  Роланд
пошатнулся и чуть не упал.
     "Дод-э-чок?" - спросила тварь, казалось, заботливо, и  уставилась  на
стрелка покачивавшимися на стебельках глазами, а ее  клешни  потянулись  к
нему... но тут набежала волна, и клешни снова вскинулись в  Стойке  Чести.
Однако, на этот раз они самую чуточку дрогнули, и стрелок понял, что тварь
реагирует на шум волны, а сейчас этот звук - по крайней мере,  для  нее  -
стал чуть-чуть затихать.
     Роланд, пятясь,  переступил  через  камень,  потом,  когда  волна  со
скрежещущим  ревом  разбилась  о  край  берега,  наклонился.  Его   голова
оказалась в нескольких дюймах от насекомьей хари чудовища, оно с легкостью
могло  бы  вырвать  у  стрелка  глаза,  но  дрожащие  клешни  твари,   так
напоминавшие сжатые кулаки, по-прежнему были воздеты по обе стороны клюва,
похожего на клюв попугая.
     Стрелок протянул руки к камню, о который  только  что  споткнулся,  и
едва не упал. Камень  был  большой,  он  наполовину  зарылся  в  песок,  и
искалеченная правая рука Роланда взвыла,  когда  в  открытую  кровоточащую
плоть впились песчинки и острые камешки, но он рывком выдернул  камень  и,
оскалившись, поднял его.
     "Дад-э..." - начало  чудовище,  опуская  и  раскрывая  клешни,  когда
волна, разбившись, отхлынула и шум ее отступил, и стрелок с  размаху,  изо
всех сил опустил на него камень.
     Членистая спина твари с хрустом сломалась. Тварь отчаянно задергалась
под камнем, ее задняя половина вскидывалась и с глухим стуком  опускалась,
вскидывалась и опускалась, ее вопросительное бормотание перешло в жужжащие
вскрики  боли.  Клешни  ее  раскрывались  и  смыкались,  хватая   пустоту,
клювовидная пасть со скрежетом захватывала песок с галькой.
     И все же, когда разбилась еще одна волна, чудовище  попыталось  опять
поднять клешни,  и  когда  оно  их  подняло,  стрелок  оставшимся  сапогом
наступил ему на голову.  Послышался  такой  звук,  словно  ломался  мелкий
хворост.  Из-под  каблука  в  двух  направлениях  ударила  струя   густой,
казавшейся черной, жидкости.  Тварь  выгибалась  дугой  и  корчилась,  как
безумная. Стрелок сильнее нажал сапогом.
     Набежала волна.
     Клешни чудовища приподнялись на дюйм... на два  дюйма...  дрогнули  и
упали, судорожно смыкаясь и размыкаясь.
     Стрелок убрал сапог. Зазубренный клюв твари, оторвавший от его живого
тела два пальца на руке и один - на ноге, медленно  открылся  и  закрылся.
Один усик, сломанный, лежал на песке. Второй бессмысленно подрагивал.
     Стрелок наступил еще раз. И еще раз.
     Кряхтя от усилий, он ногой отшвырнул камень в сторону и  пошел  вдоль
правого бока твари, методически  наступая  на  нее  левым  сапогом,  ломая
панцирь, выдавливая бледные внутренности на темно-серый песок. Тварь  была
мертва, но он все равно был намерен расправиться с ней; за всю его долгую,
странную жизнь еще никто не ранил его так основательно, и все это было так
неожиданно.
     Роланд продолжал топтать, пока в кислой  кашице  из  кишок  твари  не
увидел кончик одного из своих пальцев, не увидел  под  ногтем  белую  пыль
голгофы, где они с человеком в черном вели свою долгую беседу; и тогда  он
отвернулся, и его вырвало.
     Стрелок пошел обратно к воде, как пьяный,  прижимая  раненую  руку  к
рубашке, то и дело  оглядываясь,  чтобы  убедиться,  что  тварь  не  ожила
подобно упрямой осе, которую ты прихлопнул раз, и другой, и третий, а  она
все еще подергивается, оглушенная, но не мертвая; чтобы убедиться, что она
не тащится вслед за  ним,  задавая  свои  нечеловеческие  вопросы  жутким,
полным отчаяния голосом.
     Спускаясь по гальке, он остановился на полдороге, шатаясь,  глядя  на
то место, где он был перед всем этим, припоминая. Он, по-видимому,  заснул
вплотную у линии прилива, чуть ниже ее. Он торопливо схватил свой кошель и
изодранный сапог.
     В голом свете луны он увидел других таких же тварей, и в паузе  между
двумя волнами услышал их вопрошающие голоса.
     Стрелок отступал медленно, шаг за шагом, пока не кончился галечник  и
не началась трава. Там он сел и сделал все, что мог и умел:  присыпал  все
три культи последними остатками табака, чтобы остановить  кровь,  присыпал
густо, не обращая внимания на новую боль (к хору присоединился  оторванный
большой палец ноги), а потом просто сидел, потел на холодном ветру, гадая,
попала ли в раны инфекция; ломая голову, как он будет управляться  в  этом
мире без двух пальцев на правой руке (что  касается  револьверов,  то  обе
руки у него были равноценны, но во всем остальном  главной  была  правая);
размышляя, не был ли укус этой твари ядовитым, и не  проникает  ли  уже  в
него этот яд; гадая, наступит ли когда-нибудь утро.




                                 НЕВОЛЬНИК


                                 1. ДВЕРЬ

     Три. Это - число твоей судьбы.
     Три?
     Да, три - таинственное число, стоящее в сердце мантры.
     Три?
     Первый - темноволос. Он - на грани грабежа  и  убийства.  Им  владеет
демон. Имя демону - ГЕРОИН.
     Что это за демон? Я не знаю его, даже по детским сказкам.
     Он силился заговорить, но у него пропал голос, голос прорицательницы,
Звездной Шлюхи, Блудницы Ветров, оба пропали; он увидел, как из ниоткуда в
никуда, подрагивая и кружась в ленивой тьме, падает карта.  На  ней  из-за
плеча юноши с темными волосами ухмылялся  павиан;  его  пальцы,  неприятно
похожие на человеческие, так глубоко впились в шею юноши, что их  кончиков
не было видно. Присмотревшись повнимательнее, стрелок увидел, что в  одной
из  своих  цепких,  душащих  рук  павиан  держит  хлыст.  Лицо   человека,
оседланного павианом, казалось, передергивается в немом ужасе.
     Невольник, дружеским  тоном  прошептал  человек  в  черном  (которому
стрелок  некогда  доверял,  человек  по   имени   Уолтер).   -   Чуть-чуть
страшновато,   не   правда   ли?   Чуть-чуть   страшновато...    чуть-чуть
страшновато... чуть-чуть...


     Стрелок мгновенно  проснулся,  отмахиваясь  от  чего-то  искалеченной
рукой, уверенный, что через секунду одна из чудовищных, покрытых  панцирем
тварей из Западного Моря набросится на него и сорвет  ему  лицо  с  костей
черепа, отчаянно вопрошая о чем-то на чужом языке.
     Вместо этого от него с  испуганным  писком  отлетела  морская  птица,
привлеченная блеском утреннего солнца на пуговицах его рубашки.
     Роланд сел.
     Руку отчаянно, непрерывно дергало. Правую  ступню  -  тоже.  Все  три
пальца продолжали настаивать, что они на  своих  местах.  Нижней  половины
рубашки не было; то, что осталось, напоминало изодранную в  клочья  майку.
Одним куском он ночью перевязал себе руку, другим - ступню.
     "Пошли прочь, - сказал он отсутствующим  частям  своего  тела.  -  Вы
теперь призраки. Уходите".
     Это немного помогло.  Не  очень,  но  все-таки.  Они,  конечно,  были
призраками, но бойкими призраками.
     Стрелок поел вяленого мяса. Его  рот  не  очень-то  хотел  этой  еды,
желудок - и того меньше, но он настоял. Когда  мясо  оказалось  у  Роланда
внутри, он  ощутил,  что  сил  чуть  прибавилось.  Однако,  мяса  осталось
немного; дела обстояли очень и очень неважно.
     Тем не менее, ему было необходимо закончить кое-какие дела.
     Он нетвердо поднялся на ноги и огляделся. Птицы  носились  в  небе  и
ныряли, но мир, казалось, принадлежал лишь ему  и  им.  Чудовища  исчезли.
Может быть, они вели ночной образ жизни; может быть, появлялись только  во
время прилива. В данный момент это было ему безразлично.
     Море было бескрайним, оно сливалось с горизонтом в какой-то  туманной
синей точке, определить которую было невозможно. Созерцая его, стрелок  на
долгий миг забыл о мучительной боли. Он никогда  не  видел  столько  воды.
Слышал о нем, конечно, в детских сказках; что оно существует, его  уверяли
даже его учителя - во всяком случае, некоторые из них... Но  действительно
увидеть его, это диво, эту громаду воды после стольких лет пустыни...  это
было трудно принять, трудно даже видеть.
     Он долгое время зачарованно смотрел на море,  заставляя  себя  видеть
его, от изумления на время забыв о боли.
     Но было утро, и оставались еще не сделанные дела.
     Роланд стал нащупывать в заднем кармане челюсть, осторожно  продвигая
правую руку ладонью вперед, боясь, чтобы культи не  наткнулись  на  кость,
если она еще там, и не превратили  бы  непрерывные  рыдания  этой  руки  в
пронзительные вопли.
     Челюсть была на месте.
     Порядок.
     Дальше.
     Он  неуклюже  расстегнул  пряжки  патронных  лент  и  положил  их  на
освещенный солнцем камень. Отстегнул револьверы, выдвинул барабаны,  вынул
бесполезные патроны и  выбросил  их.  Птица,  привлеченная  ярким  блеском
одного из них, схватила патрон в клюв, потом бросила и улетела.
     Надо было  позаботиться  и  о  самих  револьверах,  о  них  следовало
позаботиться уже давно, но поскольку без  боеприпасов  любой  револьвер  в
этом - как и во всяком другом  -  мире  становится  всего  лишь  дубинкой,
стрелок прежде всего положил себе на колени патронные ленты и левой  рукой
тщательно ощупал кожу по всей длине.
     Обе ленты были сырые от застежек до того места, где они перекрещивали
его бедра; начиная оттуда, ленты казались сухими. Стрелок осторожно  вынул
из сухих участков лент все патроны до единого. Его правая рука  все  время
норовила заняться этим делом, упорно, несмотря на боль, забывала, что  она
не вся на месте, и он заметил, что снова и снова  заставляет  ее  ложиться
ему на колено, словно собаку, которая  слишком  глупа  или  упряма,  чтобы
слушаться команды "Рядом!". Плохо соображая от боли, он пару раз  чуть  не
шлепнул ее.
     "Я предвижу серьезные проблемы", - опять подумал он.
     Можно было надеяться, что эти патроны еще годятся, и он сложил  их  в
кучку, такую маленькую, что впору было придти в отчаяние. Двадцать.  И  из
них несколько почти наверняка дадут осечку. Он не  мог  положиться  ни  на
один из них. Вынув остальные, он сложил их в другую кучку. Тридцать семь.
     "Что ж, у тебя и вначале было не так уж много  патронов",  -  подумал
он. Но он сознавал разницу между пятьюдесятью семью годными патронами и  -
возможно - двадцатью. А может быть, и десятью. Или пятью. Или  одним.  Или
ни одним.
     Роланд сложил сомнительные патроны в еще одну кучку.
     Кошель у него все-таки остался. Это уже было кое-что. Он положил  его
к себе на колени, а потом медленно разобрал револьверы  и  совершил  обряд
чистки. К тому времени, как он управился, прошло еще два часа,  и  раны  у
него болели так сильно, что от боли кружилась голова;  сознательно  думать
стало трудно. Хотелось спать. Никогда в жизни ему так не  хотелось  спать.
Но когда выполняешь свой долг, приемлемых причин  для  отказа  никогда  не
бывает.
     - Корт, - сказал он голосом,  который  сам  не  мог  узнать,  и  сухо
засмеялся.
     Медленно-медленно  он  собрал  револьверы  и  зарядил  их  патронами,
которые считал сухими. Когда это дело было  сделано,  он  взял  револьвер,
предназначенный для левой руки, взвел курок... и  вновь  медленно  опустил
его. Да, он хочет знать.  Хочет  знать,  услышит  ли,  нажав  спуск,  звук
выстрела или только очередной бесполезный  щелчок.  Но  щелчок  ничего  не
будет значить, а выстрел только сведет двадцать к  девятнадцати...  или  к
девяти... или к трем... или к нулю.
     Стрелок оторвал от рубашки еще кусок, положил на него другие  патроны
- те, что промокли, - и, орудуя левой рукой и зубами, завязал в узелок. Он
положил их в кошель.
     Спать, требовало его тело. Спать, ты должен поспать, сейчас, пока  не
стемнело, ничего не осталось, ты весь выложился...
     Роланд с трудом встал и оглядел пустынный берег. Цветом он был  похож
на давно не стиранное белье. Он был усеян бесцветными ракушками. Там и сям
из крупного песка торчали большие камни, покрытые птичьим пометом;  старые
слои были желтыми, как зубы  древнего  черепа,  а  более  свежие  пятна  -
белыми.
     Линия прилива была отмечена сохнущими бурыми водорослями. Он  увидел,
что возле этой линии лежат куски его сапога и его бурдюки. То,  что  такие
высокие волны не смыли его бурдюки в море,  показалось  ему  почти  чудом.
Медленной походкой, мучительно хромая, стрелок подошел к  месту,  где  они
лежали, поднял один из них, поднес к уху и потряс. Второй был  пуст.  А  в
этом еще оставалось немного воды. Большинство людей не смогли бы  отличить
один от другого, но стрелок различал  свои  бурдюки,  как  мать  различает
своих двойняшек. Ведь он странствовал  со  своими  бурдюками  уже  столько
времени. Внутри плескалась вода. Это  было  хорошо  -  словно  подарок.  И
тварь, которая напала на него, и любая из  остальных  могла  бы  разорвать
этот бурдюк, или второй, одним небрежным щипком клешни, но не разорвала, и
море пощадило его. Никаких следов самой твари не было видно, хотя оба  они
ночью оставались намного выше линии прилива. Быть может, ее утащили другие
хищники; быть может, ее родня устроила ей похороны в море,  подобно  тому,
как элефанты, гигантские звери, о которых он слышал в детстве, в  сказках,
будто бы сами хоронят своих умерших.
     Роланд левым  локтем  приподнял  бурдюк,  жадно,  большими  глотками,
напился и почувствовал,  что  к  нему  возвращаются  силы.  Правый  сапог,
конечно, погиб... но потом он ощутил искру  надежды.  Головка  и  подметка
остались целы - исцарапаны, но  целы,  и,  может  быть,  удастся  обрезать
второе голенище под пару этому, смастерить что-нибудь, чего хватит хотя бы
на время...
     Его исподволь охватила слабость. Роланд попытался бороться с ней,  но
у него подогнулись колени, и он неловко, прикусив язык, сел.
     "Ты не потеряешь сознания, - угрюмо сказал он себе. - Не здесь,  куда
этой ночью может вернуться еще одна такая же тварь и довершить дело".
     Поэтому стрелок встал и обвязал пустой бурдюк себе вокруг пояса,  но,
пройдя всего двадцать ярдов назад, к тому месту, где оставил револьверы  и
кошель, он опять в полуобмороке упал на землю. Некоторое время  он  лежал,
прижавшись щекой к песку; в подбородок ему почти до крови врезался  острый
край ракушки. Он сумел напиться из бурдюка, а потом пополз обратно,  туда,
где проснулся. В двадцати ярдах выше на склоне  росла  юкка;  дерево  было
чахлое, но все же давало хоть какую-то тень.
     Эти двадцать ярдов показались Роланду двадцатью милями.
     Тем не менее, он с великим трудом втащил  то,  что  осталось  от  его
хозяйства, в эту маленькую лужицу тени. Он лежал, уронив голову на  траву,
мало-помалу уплывая то ли в сон, то ли в  обморок,  то  ли  в  смерть.  Он
взглянул на небо и попытался сообразить, сколько времени. Не  полдень,  но
размер лужицы тени, в которой  он  лежал,  говорил,  что  полдень  близок.
Стрелок еще несколько секунд не поддавался забытью, повернул правую руку и
поднес ее поближе к глазам,  ища  красные  полосы  -  признаки  заражения,
признаки того, что в него медленно проникает какой-то яд.
     Ладонь была тускло-багрового цвета. Дурной признак.
     "Спасибо, что хоть на спуск я могу нажимать левой рукой",  -  подумал
Роланд.
     Потом им завладела тьма, и следующие шестнадцать часов он проспал,  и
в его спящие уши непрерывно бил шум Западного Моря.


     Когда стрелок проснулся, море было темным, но небо на  востоке  слабо
светилось. Он сел, и волна дурноты почти захлестнула его.
     Он нагнул голову и стал ждать.
     Когда дурнота прошла, он взглянул  на  свою  руку.  Точно,  заражение
началось - багровый отек поднялся по ладони выше и захватил запястье.  Там
он кончался, но уже были заметны новые багровые  полосы,  пусть  пока  еще
бледные, чуть видные, которые постепенно дойдут ему до сердца и убьют его.
Ему было жарко, его лихорадило.
     "Мне нужно лекарство, - подумал он. - Но здесь нет лекарств".
     Так что же, он дошел сюда только  для  того,  чтобы  умереть?  Он  не
умрет. А если ему, несмотря на его решимость, и  суждено  умереть,  то  он
умрет на пути к Башне.
     "Какой ты необыкновенный, стрелок! - хихикал у него в голове  человек
в  черном.  -  Как  ты  неукротим!  Как  романтичен   в   своей   дурацкой
одержимости!"
     "Пошел ты на хуй",  -  прохрипел  Роланд  и  попил  воды.  Воды  тоже
оставалось не так уж много. Перед ним было целое море, да только  что  ему
было толку от этого; вода, вода со всех сторон, ни капли для питья [цитата
из поэмы С.Кольриджа "Старый Моряк"]. Ну, ничего.
     Он надел и пристегнул патронные ленты, завязал  их  -  эта  процедура
отняла у него столько времени, что  до  того,  как  он  управился,  первый
слабый проблеск рассвета успел превратиться в настоящий сияющий пролог дня
- и попытался встать на ноги. Он не был уверен, что ему это удастся,  пока
не убедился, что стоит.
     Держась левой рукой за юкку, он подцепил правым  локтем  тот  бурдюк,
что был не совсем пуст, и перекинул его через плечо. Потом  кошель.  Когда
он выпрямился, на него  вновь  нахлынула  дурнота,  и  он  нагнул  голову,
ожидая, не сопротивляясь.
     Дурнота прошла.
     Нетвердой, заплетающейся походкой пьяного, который вот-вот  свалится,
стрелок спустился к прибрежной полосе песка. Он  стоял,  глядя  на  океан,
темный, как тутовое вино, а потом достал из кошеля остаток вяленого  мяса.
Половину он съел, и на этот раз и рот, и желудок приняли его более охотно.
Он повернулся и начал есть вторую половину, глядя, как солнце встает из-за
гор, где погиб Джейк - сначала оно  словно  зацепилось  за  эти  пики,  не
покрытые деревьями, похожие на  зубы  какой-то  жестокой  твари,  а  потом
поднялось над ними.
     Роланд подставил лицо солнцу, закрыл глаза и улыбнулся. Он доел мясо.
     Он подумал: "Отлично. Теперь я -  человек,  у  которого  нет  еды,  у
которого на руках на два пальца, а на ногах - на один  палец  меньше,  чем
было, когда он родился; я - стрелок с патронами, которые, возможно,  дадут
осечку; от укуса чудовища я заболеваю, а лекарства у меня  нет;  воды  мне
хватит в лучшем случае на один день; если  я  выложусь  до  последнего,  я
смогу пройти, быть может, с десяток миль. Короче говоря, я -  человек,  во
всем дошедший до края".
     В какую сторону ему идти? Он пришел с востока; чтобы идти  на  запад,
ему нужно могущество святого или спасителя. Оставались север и юг.
     На север.
     Стрелок двинулся в путь.


     Он шел три часа. Два раза он упал и во второй раз думал, что  уже  не
сможет встать. Но тут к нему прихлынула волна,  достаточно  близко,  чтобы
заставить его вспомнить о револьверах, и он сам не понял, как  вскочил,  и
ноги у него дрожали, как ходули.
     По его расчетам, за эти три часа он прошел около четырех миль. Теперь
солнце грело все сильнее, но было не таким жарким, чтобы этим  можно  было
объяснить стучавшую в висках боль или струившийся по лицу пот; и  ветер  с
моря был не настолько силен, чтобы этим  можно  было  объяснить  внезапные
приступы озноба, охватывавшего его время от времени, так, что все его тело
покрывалось гусиной кожей, и зубы стучали.
     "У тебя жар, стрелок, - хихикал человек в черном. -  Что  осталось  у
тебя внутри - все подожжено".
     Багровые полосы заражения теперь  были  видны  более  отчетливо;  они
тянулись от правого запястья вверх, на половину расстояния до локтя.
     Роланд прошел еще милю и осушил бурдюк до последней капли. Он обвязал
его вокруг пояса вместе с первым. Ландшафт был однообразный и  неприятный.
Справа - море, слева - горы, под подошвами  опорков  его  сапог  -  серый,
усеянный ракушками песок. Волны набегали и уходили.  Он  поискал  взглядом
омароподобных чудовищ и не увидел ни одного. Он шел из ниоткуда в  никуда,
человек из иного времени, достигший,  казалось,  бессмысленного  конечного
пункта.
     Перед самым полуднем он опять упал и  понял,  что  не  может  встать.
Значит, вот оно, это место. Здесь. Выходит, это все-таки конец.
     Стоя на четвереньках,  он  поднял  голову,  как  боксер  в  состоянии
"грогги"... и впереди, может, в миле, а  может,  и  в  трех  (трудно  было
оценить расстояние вдоль этой однообразной прибрежной полосы, когда внутри
у него бушевал жар, так что его глаза словно пульсировали, то  вылезая  из
глазниц, то уходя обратно), он увидел что-то  новое.  Что-то,  вертикально
стоявшее на берегу.
     Что это такое?
     (три)
     Неважно.
     (три - число твоей судьбы)
     Стрелку удалось встать. Он прохрипел что-то, какую-то мольбу, которую
услышали только кружившие в небе морские птицы ("и с  каким  удовольствием
они бы выклевали у меня глаза, - подумал он, -  как  бы  они  обрадовались
такому лакомому кусочку!") - и пошел дальше;  теперь  его  шатало  гораздо
сильнее, и за ним оставались следы в виде странных петель и зигзагов.
     Он не сводил глаз с того, что стояло там, впереди, на  берегу.  Когда
волосы падали ему на  глаза,  он  с  досадой  отбрасывал  их  тылом  руки.
Казалось, оно не приближается. Солнце достигло верхней точки небосвода  и,
казалось, слишком задержалось там. Роланду  мерещилось,  что  он  опять  в
пустыне, где-то между хижиной последнего поселенца
     (музыкальная еда, чем больше ешь, тем громче бзда)
     и постоялым двором, где мальчик
     (твой Исаак)
     ожидал его прихода.
     Колени у стрелка подогнулись, выпрямились, опять  подогнулись,  опять
выпрямились. Когда волосы  снова  упали  ему  на  глаза,  он  не  стал  их
отбрасывать; у него не было на это сил. Он  смотрел  на  предмет,  который
теперь отбрасывал назад, в противоположную морю  сторону,  узкую  тень,  и
шел, не останавливаясь.
     Теперь он - жар или не жар - мог его разглядеть.
     Это была дверь.
     Когда  до  нее  осталось  меньше  четверти  мили,  у  Роланда   снова
подогнулись колени, и на этот раз он не смог их распрямить. Он  упал,  его
правая рука проволоклась по колючему песку и ракушкам, содрав с ран свежие
корки, и культи пальцев завизжали от боли и вновь начали кровоточить.
     Тогда он пополз. Он полз, а в ушах его стоял ритмичный шум:  Западное
Море набегало, с ревом разбивалось о берег, отступало. Он работал  локтями
и коленями, оставлял за собой борозды в песке, выше полосы  грязно-зеленых
водорослей, отмечавшей линию прилива.
     Он думал, что ветер, наверно, все еще дует - должно быть, так, потому
что его тело продолжал сотрясать озноб - но единственное, что  он  слышал,
был хриплый свист урагана,  вырывавшегося  из  его  собственных  легких  и
входившего в них.
     Дверь становилась все ближе.
     Ближе.
     Наконец, около трех часов этого долгого  бредового  дня,  когда  тень
Роланда оказалась слева от него и стала удлиняться, он добрался до нее. Он
сел на корточки и начал устало рассматривать ее.
     Дверь была шести с половиной футов высотой и,  казалось,  сделана  из
цельного куска железного дерева, хотя ближайшее  железное  дерево,  должно
быть, росло отсюда милях в семистах, не меньше. Ручка двери,  судя  по  ее
виду, была золотая; ее украшал  филигранный  рисунок,  который  стрелок  в
конце концов разобрал: это была ухмыляющаяся морда павиана.
     Замочной скважины не было ни в самой ручке, ни над ней, ни под ней.
     Дверь держалась на петлях, но они не были ни  к  чему  прикреплены  -
"или это так кажется, - подумал стрелок. - Это тайна, весьма дивная тайна,
не имеющая себе равных, но так ли уж это важно? Ты умираешь.  Приближается
твоя собственная тайна - единственная  тайна,  в  конечном  счете  имеющая
значение для каждого человека".
     Но несмотря ни на что, это казалось важным.
     Эта дверь. Дверь там, где не должно быть никаких дверей.  Она  просто
стояла на сером берегу, на двадцать футов выше линии прилива, с виду такая
же вечная, как само море, и сейчас, когда солнце склонялось к  западу,  ее
ребро отбрасывало косую тень к востоку.
     На ней, в двух третях ее высоты от  нижнего  края,  черными  буквами,
Высоким Слогом, было написано одно лишь слово:
     НЕВОЛЬНИК
     Им владеет демон. Имя демону - ГЕРОИН.
     Стрелок услышал негромкий, ровный гул. Сначала он подумал,  что  это,
наверное, ветер или гудение жара у него в голове, но постепенно все больше
и больше убеждался, что этот гул - шум мотора... и что он доносится  из-за
двери.
     "Так открой же ее. Она  не  заперта.  Ты  ведь  знаешь,  что  она  не
заперта".
     Вместо этого он с усилием, неуклюже поднялся на  ноги,  обошел  дверь
кругом и зашел с другой стороны.
     Другой стороны не было.
     Только темно-серый песок, уходивший назад,  насколько  хватало  глаз.
Только волны, ракушки, линия прилива, следы его собственного приближения -
отпечатки сапог и ямки, выдавленные его локтями. Роланд взглянул еще  раз,
и его глаза раскрылись чуть шире. Двери не было, но тень была.
     Он протянул было правую руку - ох, как же медленно  она  привыкала  к
своему месту в том, что осталось от его жизни, - уронил ее и поднял левую.
И стал шарить, ожидая встретить твердую поверхность.
     "Если я ее нащупаю, я  постучу  по  пустоте,  -  подумал  стрелок.  -
Интересно было бы перед смертью сделать такую штуку!"
     В том  месте,  где  должна  была  бы  находиться  дверь,  хотя  бы  и
невидимая, и далеко за ним стрелок нащупал только воздух.
     Стучать было не по чему.
     И  звук  моторов  -  если  это  в  самом  деле  был  звук  моторов  -
прекратился. Теперь остался лишь ветер, волны и больное жужжание у него  в
голове.
     Стрелок медленно зашел на другую сторону того, чего  здесь  не  было,
уже думая, что это с самого начала был бред, галлю...
     Он остановился.
     Только что он видел на западе сплошную линию катящихся серых волн,  и
вдруг этот пейзаж нарушило ребро двери. Ему  была  видна  пластинка,  тоже
похожая на золотую, из которой, как кургузый металлический  язык,  торчала
щеколда. Роланд повернул  голову  на  дюйм  к  северу,  и  дверь  исчезла.
Повернул голову обратно -  и  дверь  опять  оказалась  на  месте.  Она  не
появилась; она просто была там.
     Он обошел дверь кругом и, шатаясь, стал к ней лицом.
     Он мог бы опять зайти со стороны  моря,  но  был  уверен,  что  снова
произойдет то же самое, только на этот раз он упадет.
     "Интересно, мог бы я пройти сквозь нее с той стороны,  с  которой  ее
нет?"
     О, думать и гадать можно было о множестве  разных  вещей,  но  истина
была проста: вот на бесконечном морском берегу стоит дверь, и она  годится
только для одного из двух - ее можно либо открыть, либо оставить закрытой.
     Стрелок со смутным юмором подумал, что умирает не так быстро, как  он
полагал. А если бы так, как полагал - было бы ему так страшно?
     Он протянул левую руку и ухватился за ручку двери. Его не удивили  ни
смертный холод металла, ни слабый жгучий жар выгравированных на нем рун.
     Роланд повернул ручку. Когда он потянул дверь на себя, она открылась.
     То, что он увидел, не совпадало ни с чем из всего того, что он ожидал
увидеть.
     Стрелок посмотрел, замер, испустил  первый  за  свою  взрослую  жизнь
вопль ужаса и захлопнул дверь. Хлопать ей было не обо что, но она, тем  не
менее, закрылась, хлопнув так громко, что морские птицы  с  пронзительными
криками взлетели с камней, на которых расселись, чтобы наблюдать за ним.


     Вот что он увидел: землю с какой-то немыслимой высоты, с неба  -  ему
показалось, что с высоты во много миль. Он видел тени облаков, лежащие  на
земле, проплывающие по ней, как сновидения.  Он  увидел  то,  что  мог  бы
увидеть орел, сумей он взлететь втрое выше доступного орлам расстояния.
     Шагнуть за такую дверь означало бы с воплем падать, быть может, целые
минуты, и, наконец, вонзиться глубоко в землю.
     "Нет, ты видел не только это".
     Роланд тупо сидел на песке перед закрытой дверью, держа раненую  руку
на коленях, и обдумывал. Выше локтя  уже  появились  первые  еле  заметные
полоски. Сомнения не было: скоро, скоро зараза дойдет до сердца.
     В голове у стрелка звучал голос Корта:
     "Слушайте меня, личинки. Слушайте, если вам дорога жизнь, потому  что
однажды она, возможно, будет зависеть от  того,  о  чем  я  сейчас  скажу.
Человек никогда не замечает всего, что видит. Одна из вещей, ради  которых
вас посылают ко мне - показать вам, чего вы не замечаете  в  том,  что  вы
видите - чего вы не  замечаете,  когда  вы  испуганы,  или  деретесь,  или
бежите, или трахаетесь. Никто не замечает всего, что видит, но прежде, чем
вы станете стрелками - то есть, те из вас,  кто  не  отправится  на  запад
[отправиться на  запад  -  умереть,  погибнуть]  -  вы  одним-единственным
быстрым взглядом будете замечать больше, чем некоторые  успевают  заметить
за всю свою жизнь. И часть того, что  вы  не  увидели  этим  взглядом,  вы
увидите позже, оком своей памяти - то есть, если вы  проживете  достаточно
долго, чтобы вспомнить. Потому что разница между тем, что вы  заметили,  и
тем, чего не заметили, может оказаться разницей между жизнью и смертью".
     За дверью Роланд видел землю с огромной высоты  (и  почему-то  голова
кружилась и все искажалось от этого сильнее, чем  от  видения  сотворения,
посетившего его перед окончанием того периода, что он провел с человеком в
черном, ибо то, что он видел за дверью, не было видением),  и  тот  жалкий
остаток внимания, на который он еще был способен, отметил  тот  факт,  что
земля, которую он видел, не была ни пустыней, ни  морем,  а  была  покрыта
зеленью невероятной пышности, сквозь которую  местами  виднелась  вода,  и
поэтому он подумал, что это - болото, но...
     "Жалкий остаток твоего внимания, - свирепо  передразнил  Корт.  -  Ты
видел не только это!"
     Да.
     Он видел белое.
     Белые края.
     "Браво, Роланд!" -  воскликнул  Корт  у  него  в  голове,  и  Роланду
почудилось, будто он ощутил сильный шлепок этой жесткой, мозолистой руки.
     Там, за дверью, он смотрел в окно.
     Стрелок с усилием встал, протянул руку вперед, почувствовал на ладони
холод и жгучие линии слабого жара. Он опять открыл дверь.


     Картина, которую он ожидал увидеть  -  земля  с  какой-то  ужасающей,
невообразимой высоты - исчезла. Теперь он смотрел  на  слова,  которых  не
понимал. Он почти понимал их; Великие Буквы были словно перекручены...
     Над словами находилось изображение какого-то не запряженного лошадьми
экипажа, автомобиля вроде тех, что, как предполагалось, заполняли  мир  до
того, как он сдвинулся  с  места.  Внезапно  стрелку  припомнился  рассказ
Джейка там, на постоялом дворе, когда он его загипнотизировал.
     Этот экипаж без лошадей, рядом с которым, смеясь,  стояла  женщина  в
меховой пелерине, мог быть такой штукой,  какая  переехала  Джейка  в  том
странном другом мире.
     "Это и есть тот самый другой мир", - подумал стрелок.
     Вдруг картина у него перед глазами...
     Она не  изменилась;  она  сдвинулась.  Стрелка  зашатало,  он  ощутил
головокружение и легкую тошноту. Слова и изображение опустились, и  теперь
он увидел проход, на дальней стороне которого  был  двойной  ряд  сидений.
Некоторые были пусты, но большая часть была занята мужчинами, мужчинами  в
странной одежде. Стрелок предположил, что это, наверное,  костюмы,  но  до
сих пор он ничего подобного не видывал. Эти штуки  у  них  на  шеях  тоже,
возможно, были галстуками или шейными платками, но таких он  тоже  никогда
не видал. И, насколько он мог судить, ни один из них не был вооружен -  не
было видно ни кинжалов, ни мечей, не говоря уже о револьверах. Что  ж  это
за овцы доверчивые? Некоторые читали  листы  бумаги,  покрытые  крошечными
словами - там и сям между словами виднелись  картинки;  другие  писали  на
листах бумаги перьями, каких стрелок тоже никогда не видел. Но  перья  его
не волновали. Вот бумага... Он жил в мире, где бумага  и  золото  ценились
примерно одинаково. Никогда в жизни он не видел столько бумаги.  Вот  один
из мужчин оторвал от желтого блокнота, лежавшего у него на коленях, листок
и скомкал его, хотя исписал  только  верхнюю  половину  одной  стороны,  а
вторая была вообще чистая. Как ни худо было стрелку, но  при  виде  такого
расточительства он на миг ощутил вспышку ужаса и возмущения.
     Позади мужчин была  изогнутая  белая  стена  и  в  ней  -  ряд  окон.
Несколько окон были закрыты чем-то вроде ставней, но за другими  виднелось
синее небо.
     В этот момент к двери направилась женщина,  одетая  во  что-то  вроде
военной  формы,  впрочем,  совершенно  не  похожей  на  то,  что   Роланду
доводилось видеть. Форма была ярко-красная, и частью ее  были  штаны.  Ему
было видно место, где ноги женщины переходили в промежность. Он никогда не
видел ничего подобного у женщин, если они не были раздеты.
     Она подошла к двери так близко, что Роланд подумал,  что  она  сейчас
войдет в нее, и попятился, но, к счастью, не упал. Она взглянула на него с
привычной заботливостью женщины, которая одновременно - и служанка, и сама
себе  (и  только  себе)  хозяйка.   Это   стрелка   не   интересовало.   А
заинтересовало его то, что выражение лица у  нее  не  изменилось.  Не  так
полагалось бы женщине - да и вообще кому бы  то  ни  было  -  смотреть  на
грязного, шатающегося, измученного человека  с  перекрещенными  на  бедрах
револьверами, на человека, у которого правая рука  замотана  окровавленной
тряпкой, а джинсы выглядят так, словно их затянуло в циркулярную пилу.
     "Не хотите ли..." - спросила  женщина  в  красном.  Она  сказала  еще
что-то, но стрелок не совсем понял, что это значит. Еда или питье, подумал
он. Эта красная материя - она не из хлопка. Шелк? Немного похоже на  шелк,
но...
     "Джин", - ответил ей чей-то голос, и стрелок понял это  слово.  Вдруг
он понял гораздо больше.
     Это - не дверь.
     Это - глаза.
     Каким бы безумием это ни казалось, он видит перед собой часть вагона,
летящего по небу. Он видит ее чьими-то глазами.
     Чьими?
     Но он знал, чьими. Он смотрел глазами невольника.



                                2. ЭДДИ ДИЙН

     Словно чтобы подтвердить эту мысль, при всем ее безумии, то,  на  что
стрелок смотрел через проем двери, вдруг поднялось и скользнуло в сторону.
Картина повернулась (опять это ощущение головокружения, чувство, будто  ты
стоишь на блюде на колесиках, на блюде, которое невидимые руки  катают  то
туда, то сюда), а потом проход вдруг  словно  потек  мимо  двери.  Стрелок
миновал место, где стояли несколько женщин, все - в красной форме. В  этом
месте было много каких-то стальных  штук,  и  он,  несмотря  на  боль  или
изнеможение, пожалел, что не умеет остановить  движущуюся  картину,  чтобы
разглядеть, что это за стальные штуки -  какие-то  машины.  Одна  немножко
походила на печь. Военная женщина, которую он видел раньше, наливала джин,
заказанный тем голосом. Бутылочка, из которой  она  наливала,  была  очень
маленькая, стеклянная. Сосуд, в который  женщина  наливала  джин,  с  виду
казался стеклянным, но, по мнению стрелка,  на  самом  деле  это  было  не
стекло.
     Прежде, чем стрелок успел разглядеть побольше, то, что было  видно  в
дверь, продвинулось мимо. Еще один головокружительный поворот, и он увидел
металлическую дверь. В маленьком прямоугольничке  светилась  надпись.  Это
слово стрелок сумел прочесть: СВОБОДНО.
     Картина скользнула немного  вниз.  Справа  от  двери,  через  которую
смотрел стрелок, показалась рука и взялась за ручку двери, на  которую  он
смотрел. Роланд  увидел  манжет  голубой  рубашки,  слегка  поддернутый  и
открывавший крутые завитки черных волос. Длинные пальцы. На одном - кольцо
с  драгоценным  камнем,  возможно,  рубином  или  огневиком,  а  может   и
подделкой, хламом. Стрелок склонялся к последнему - для настоящего  камень
был слишком крупен и вульгарен.
     Металлическая  дверь   распахнулась,   и   оказалось,   что   стрелок
заглядывает в  самый  странный  из  виденных  им  нужников.  Он  был  весь
металлический.
     Края металлической двери  проплыли  мимо  краев  двери,  стоявшей  на
берегу моря. Стрелок услышал,  как  ее  закрыли  и  заперли  на  задвижку.
Очередного  головокружительного  поворота  не  произошло,  поэтому  Роланд
предположил, что человек, чьими глазами он смотрит, заперся, протянув руку
назад.
     Потом вид  все-таки  повернулся  -  не  кругом,  а  наполовину,  -  и
оказалось, что стрелок смотрит в зеркало и видит лицо, которое однажды уже
видел... на карте Таро. Те же темные глаза и спадающая на лоб прядь темных
волос. Лицо было спокойно, но бледно, а в глазах - в глазах,  которыми  он
смотрел и отражение которых сейчас смотрело на него - Роланд увидел  часть
ужаса и отвращения, переполнявших подвластное павиану  существо  на  карте
Таро.
     Этого человека трясло.
     "Он тоже болен".
     Потом Роланд вспомнил Норта, травоеда из Талла.
     Вспомнил Прорицательницу.
     Им владеет демон.
     Стрелок вдруг подумал, что, быть может, он все-таки знает, что  такое
ГЕРОИН: что-то вроде бес-травы.
     Отчасти выводит из равновесия, правда?
     Бездумно,  с  простодушной  решимостью,  благодаря  которой  он  стал
последним из них всех, последним, кто все шел и шел, еще долго после того,
как Катберт и остальные умерли или сдались, покончили с собой или предали,
или просто отреклись от всей идеи Башни; с целеустремленной и безразличной
ко всему остальному решимостью, заставившей его пройти пустыню и все  годы
перед пустыней, гнавшей его по следу человека в черном, стрелок  шагнул  в
дверь.


     Эдди заказал джин с тоником - может, идея ввалиться  на  нью-йоркскую
таможню пьяным была не так уж хороша, а он знал, что,  начав,  он  уже  не
остановится, - но ему было необходимо хоть что-то.
     Генри однажды сказал ему: "Когда тебе  обязательно  нужно  спуститься
вниз, а лифта ты найти не  можешь,  приходится  управляться,  как  можешь,
любым способом. Хоть и лопатой".
     Потом, когда он уже сделал заказ, и стюардесса ушла, у него появилось
ощущение, что его, пожалуй, может  вырвать.  Не  точно  вырвет,  а  только
возможно, но лучше было перестраховаться. Проходить таможенный  досмотр  с
фунтом чистого кокаина подмышкой с каждой стороны,  когда  от  тебя  несет
джином, было довольно рискованно; проходить досмотр, когда у  тебя,  кроме
всего этого, на штанах полузасохшие следы рвоты, было бы гибелью. Так  что
лучше уж перестраховаться.
     Беда в том, что у него начинается подходняк. Подходняк, а  не  полная
ломка. Это -  опять  же  мудрые  речи  Генри  Дийна,  великого  мудреца  и
выдающегося торчка.
     Они тогда сидели на балконе пентхауса Ридженси-Тауэр, еще не совсем в
отключке, но уже потихоньку двигаясь к ней, солнышко грело  им  лица,  они
были под таким славным кайфом... тогда, в доброе старое время, когда  Эдди
только начинал нюхать, и даже самому Генри еще только предстояло ширнуться
в первый раз.
     "Вот все базарят про ломку, - сказал тогда Генри, - а ведь  до  этого
еще приходится пройти через подходняк".
     И Эдди, заторчавший до полного обалдения, зашелся кудахчущим хохотом,
потому что совершенно точно понимал, о чем говорит Генри. А Генри даже  не
улыбнулся.
     "В некоторых отношениях подходняк даже хуже ломки, - сказал Генри.  -
По крайней мере, когда дойдешь  до  ломки,  то  хоть  ЗНАЕШЬ,  что  будешь
блевать, ЗНАЕШЬ, что тебя будет трясти, ЗНАЕШЬ, что будешь потеть, пока не
почудится, будто тонешь в поту. А подходняк  -  это  вроде  как  проклятие
ожидания".
     Эдди помнил, что спросил у Генри, как называется, когда ширяла (в  те
далекие, ушедшие в туман, умершие  дни,  должно  быть,  целых  шестнадцать
месяцев назад, они оба торжественно заверяли самих себя,  что  никогда  не
станут ширялами) схватит передозняк?
     "А это называется "спекся", - не задумываясь, ответил Генри, и у него
сделался удивленный вид, как бывает, когда человек что-то  скажет,  а  оно
окажется гораздо смешнее, чем он думал, и они  переглянулись  -  и  начали
завывать от смеха, цепляясь друг за друга. "Спекся", вот смешно-то было, а
теперь уже далеко не так смешно.
     Эдди прошел по проходу мимо кухни в носовой отсек самолета,  проверил
надпись - СВОБОДНО - и открыл дверь.
     "Эй, Генри, о великий мудрец и выдающийся торчок,  старший  брат,  уж
раз мы заговорили о кулинарии, хочешь узнать МОЕ  определение,  что  такое
"спекся"? Это - когда таможенник в аэропорту Кеннеди решит, что у тебя вид
малость странноватый, или просто день такой выдастся, что они своих  собак
с докторскими степенями по чутью вместо административного корпуса пригнали
сюда, и они все начинают лаять и ссать по всему полу, и  аж  задыхаются  в
своих строгих ошейниках - так рвутся к тебе, именно к тебе, и после  того,
как таможенники перероют весь твой багаж,  они  тебя  приглашают  в  такую
маленькую комнатку и спрашивают, мол, не против ли вы снять рубашку, а  ты
говоришь, дескать, очень даже против, я на Багамах малость простудился,  а
у вас здесь кондиционер уж очень  сильно  работает,  и  я  боюсь,  как  бы
воспаление легких не сделалось, а они говорят,  ах,  вот  оно  что,  а  вы
всегда так  потеете,  мистер  Дийн,  когда  кондиционер  уж  очень  сильно
работает, ах,  всегда,  ну,  что  ж,  мы,  конечно,  дико  извиняемся,  но
рубашечку все же придется снять, и  ты  ее  снимаешь,  а  они  говорят,  и
футболку, пожалуй, тоже надо бы снять, а то похоже, что ты чем-то болен, у
тебя,  кореш,  подмышками  вон  какие   желваки   вздулись,   может,   это
какая-нибудь опухоль лимфоузлов или еще что, а тебе больше даже и говорить
ничего неохота, это как если по мячу ударили  определенным  способом,  так
центровой за ним уж и не бежит, не переутомляется, а просто поворачивается
и провожает его глазами, потому как если уж мяч ушел - так ушел,  так  что
снимаешь ты футболку, а они говорят, глянь-ка, это ж надо, ну и везучий же
ты мальчишечка, это ж и  не  опухоль  вовсе,  разве  что,  можно  сказать,
опухоль на теле общества, гы-гы-гы, эти штучки больше смахивают на парочку
пакетов, приклеенных скотчем, а кстати, сынок, ты насчет этого  запаха  не
беспокойся, это просто ты спекся".
     Он протянул руку себе за спину и заперся на задвижку. Огни в  носовом
отсеке вспыхнули ярче. Моторы тихо гудели. Эдди  повернулся  к  зеркалу  -
хотел посмотреть, насколько  скверный  у  него  вид  -  и  вдруг  на  него
нахлынуло жуткое, пронизавшее все его существо ощущение: чувство,  что  за
ним кто-то наблюдает.
     "Эй, ты, брось, понял, - тревожно подумал он. -  Тебя  считают  самым
не-параноидным малым на свете. Потому тебя и послали. Потому..."
     Но внезапно ему показалось, что в зеркале отражаются не его глаза, не
светло-карие, почти зеленые  глаза  Эдди  Дийна,  от  взгляда  которых  за
последние семь лет из его двадцати одного года  растаяло  столько  сердец,
которые помогли ему раздвинуть  столько  пар  хорошеньких  ножек,  не  его
глаза,  а  чужие,  незнакомые.  Не  карие,  а  голубые,  цвета  выгоревших
"ливайсов". Холодные, с прицельным взглядом - неожиданное чудо калибровки.
Глаза бомбардира.
     Эдди увидел - ясно увидел - что в них отражается чайка, спикировавшая
на разбивающуюся волну и что-то выхватившая из нее.
     Он успел беспомощно подумать: Господи, да что же это за хреновина?  -
и понял, что это не пройдет; что его все-таки вырвет.
     За полсекунды до начала рвоты, за те  полсекунды,  что  он  продолжал
смотреть в зеркало, он увидел, как голубые глаза исчезли... но перед  этим
у него вдруг появилось ощущение, что в нем - два разных человека,  что  он
одержим, как та девочка в "Изгоняющем дьявола".
     Он отчетливо почувствовал в своем сознании какое-то новое сознание  и
услышал мысль - не свою, а больше похожую на голос по радио: "Я прошел.  Я
в небесном вагоне".
     Было и что-то еще, но этого Эдди уже не слышал. Он был слишком занят:
старался блевать в раковину как можно тише.
     Как только рвота кончилась -  не  успел  он  еще  и  рот  вытереть  -
случилось такое, чего с ним до сих пор никогда не бывало. Не стало  ничего
- только пустота, провал в сознании,  длившийся  один  страшный  миг.  Как
будто в газетной колонке аккуратно и полностью замазали  одну-единственную
строчку.
     "Что это? - беспомощно подумал Эдди. - Что это за фигня чертова?"
     Потом его опять начало рвать, и, возможно, это было к лучшему: как ни
ругай рвоту, а одно хорошее свойство у нее есть - пока тебя  выворачивает,
ты больше ни о чем не думаешь.


     "Я прошел. Я в небесном вагоне, - подумал стрелок. И  через  секунду:
"Он видит меня в зеркале!"
     Роланд попятился - не ушел, а лишь попятился,  как  ребенок,  который
отступает в самый дальний угол очень длинной комнаты. Он находился  внутри
небесного вагона; он находился также внутри другого  человека  -  не  себя
самого. Внутри Невольника. В этот первый момент, когда он был уже почти на
переднем плане (он мог описать это только так),  Роланд  был  больше,  чем
внутри; он почти был этим  человеком.  Он  чувствовал,  что  этот  человек
болен, хотя не понимал - чем, чувствовал, что его  сейчас  вырвет.  Роланд
знал, что, если ему понадобится, он сможет управлять телом этого человека.
Он   будет   ощущать   страдания   этого   тела,   его   будет   одолевать
обезьяноподобный демон, владеющий этим человеком, но если ему  понадобится
управлять им, он сможет.
     Или он сможет остаться здесь, никем незамеченный.
     Когда у невольника прошел приступ рвоты, стрелок прыгнул вперед -  на
этот раз на самый передний план. Он очень мало  понимал  в  этой  странной
ситуации,  а  действовать  в  ситуации,  которую  не   понимаешь,   значит
нарываться на самые ужасные последствия, но ему было необходимо узнать две
вещи - и  нужда  эта  была  так  отчаянно  велика,  что  перевешивала  все
возможные последствия.
     На месте ли еще та дверь, через которую он вошел сюда из своего мира?
     И если  да,  то  там  ли  еще  его  физическое  "я",  бесчувственное,
необитаемое, быть может, умирающее или уже умершее  без  своей  внутренней
сущности, которая бездумно управляла его легкими, и  сердцем,  и  нервами?
Даже если его тело еще живо, быть может, оно проживет лишь до  наступления
ночи. А тогда вылезут кошмарные омары и начнут  задавать  свои  вопросы  и
искать на берегу, чем бы пообедать.
     Он резко повернул голову, которая на миг стала его головой, и  быстро
оглянулся назад.
     Дверь  все  еще  была  на  месте,  позади  него.  Она  стояла  в  его
собственном мире,  открытая,  ее  петли  уходили  в  сталь  этого  чудного
нужника. И - да - вот он лежит, Роланд, последний стрелок, лежит на боку и
держит на животе перевязанную правую руку.
     "Я  дышу,  -  подумал  Роланд.  -  Придется  мне  вернуться  назад  и
передвинуть мое тело. Но сначала надо сделать другие дела. Дела..."
     Он покинул сознание невольника и отступил  назад,  наблюдая,  ожидая,
стараясь понять, знает ли невольник, что он здесь, или нет.


     После того, как рвота прекратилась, Эдди продолжал стоять, согнувшись
над раковиной и зажмурившись.
     Вырубился на секунду. Что это было - не знаю. Оборачивался я или нет?
     Он ощупью нашел кран и пустил прохладную воду. Не открывая  глаз,  он
плескал ее на лоб, на щеки.
     Когда больше тянуть стало  невозможно,  он  снова  поднял  взгляд  на
зеркало.
     Оттуда на него взглянули его собственные глаза.
     И чужих голосов у него в голове не было.
     И никакого чувства, что за ним наблюдают.
     "У тебя был мгновенный глюк, Эдди, - объяснил ему  великий  мудрец  и
выдающийся торчок. - Довольно обычное явление при подходняке".
     Эдди посмотрел на часы. До  Нью-Йорка  оставалось  полтора  часа.  По
расписанию посадка в 4:05 дня по Восточному  времени,  но  на  самом  деле
будет точно полдень. Тут-то все и решится.
     Он вернулся на свое место. Его джин стоял на  подлокотнике.  Едва  он
сделал два глотка, как снова подошла стюардесса и спросила,  не  нужно  ли
ему еще чего-нибудь. Он открыл рот, чтобы сказать  "нет"...  и  тут  опять
наступила эта странная отключка.


     - Будьте добры, я бы хотел что-нибудь поесть, - сказал  стрелок  ртом
Эдди Дийна.
     - Скоро мы подадим горячие закуски.
     - Но я прямо умираю от голода, - сказал стрелок, и  это  была  чистая
правда. - Что угодно, хотя бы бопкин...
     - Бопкин? - военная  женщина  смотрела  на  него,  сдвинув  брови,  и
стрелок вдруг заглянул в сознание невольника. Сэндвич...  это  слово  было
далеким-далеким, как "шум моря" в раковине.
     - Хотя бы сэндвич, - сказал стрелок.
     Военная женщина с сомнением сказала:
     - Ну что же... у меня есть с рыбой, с тунцом...
     - Вот и отлично, - ответил стрелок, хотя ни про  какую  рыбу-дудца  в
жизни не слыхивал. Да ведь нищим выбирать не приходится.
     - Вид у вас действительно бледноватый, - сказала военная женщина. - Я
думала, что вас укачало.
     - Это от голода.
     Она одарила его профессиональной улыбкой.
     - Сейчас я вам что-нибудь подкину.
     "Подкину?" - растерянно подумал стрелок. В его  мире  подкинуть  было
жаргонное слово, означавшее "взять женщину силой". Неважно.  Ему  принесут
еду. Он понятия не имел, сможет ли пронести  ее  через  дверь  обратно,  к
телу, которое в ней так нуждалось, но не все сразу, не все сразу.
     "Подкину", - подумал он, и голова Эдди Дийна несколько раз  качнулась
из стороны в сторону, словно он не мог поверить, что услышал такое.
     Потом стрелок опять отступил назад.


     "Нервы, - уверял его великий оракул и  выдающийся  торчок.  -  Просто
нервы. Это все - часть подходняка, братишка".
     Но если  дело  в  нервах,  то  почему  его  охватывает  эта  странная
сонливость - странная, потому, что он должен был бы ощущать зуд, не мог бы
ни на чем сосредоточиться, ему бы дико хотелось извиваться и чесаться, как
всегда бывает перед настоящей ломкой; даже если бы у него раньше не бывало
"подходняка",  о  котором  говорил  Генри,  оставался  тот  факт,  что  он
собирается  пронести  через  Таможню  США  два  фунта  марафета,  то  есть
совершить преступление, которое карается  не  менее,  чем  десятью  годами
заключения в федеральной тюрьме, а теперь у него, кажется, еще  и  провалы
сознания начались.
     И все же - эта сонливость.
     Он снова отхлебнул джина с тоником, потом дал своим  глазам  медленно
закрыться.
     Почему ты отключился?
     Я не отключался, а то она бы тут же помчалась за чемоданчиком  первой
помощи.
     Ну, тогда вырубился. Все равно нехорошо. Ты раньше  никогда  в  жизни
так не вырубался. ОТРУБАЛСЯ - да, но не ВЫРУБАЛСЯ.
     И с правой рукой у  него  что-то  странное.  Какая-то  неопределенная
пульсирующая боль в кисти, как будто по ней недавно били молотком.
     Не открывая глаз, Эдди согнул и разогнул ее. Не  болит.  Не  дергает.
Голубых бомбардирских глаз тоже нет. А отключки  -  это  просто  сочетание
подходняка с основательным приступом того, что великий оракул и выдающийся
и т.д. и т.п., несомненно, назвал бы "мандраж контрабандиста".
     "Но я все равно сейчас засну, - подумал он, - И что будет?"
     Мимо него, как оторвавшийся воздушный шар, проплыло лицо  Генри.  "Не
беспокойся, - говорил Генри. - Ты будешь в порядочке, братик. Ты прилетишь
в Нассау, поселишься в отеле "Акинас", в пятницу, поздно  вечером,  зайдет
мужик. Из стоящих парней. Он тебя отоварит так, чтобы тебе хватило на весь
уик-энд. В воскресенье, опять же поздно вечером, он принесет марафет, а ты
ему дашь  ключ  от  абонированного  сейфа.  В  понедельник  утром  ты  все
сделаешь, как обычно, как велел Балазар. Этот малый не подведет; он знает,
как надо. В понедельник же, в полдень, ты улетишь,  и  при  таком  честном
лице, как у тебя, ты пройдешь досмотр только так, с ветерком, и еще солнце
не сядет, а мы уже будем рубать бифштексы  в  "Искорках".  Все  пройдет  с
ветерком, братик, с прохладным, приятным ветерком".
     Но ветерок оказался довольно-таки жарким.
     Беда Эдди и Генри заключалась в том, что они были, как Чарли Браун  и
Люси. Они отличались от них  только  тем,  что  Генри  иногда  придерживал
футбольный мяч, чтобы Эдди мог по нему ударить - не часто, но иногда. Эдди
даже как-то раз, во время очередного героинового кайфа, подумал, что  надо
бы написать Чарльзу Шульцу письмо. "Дорогой м-р Шульц, - написал бы он,  -
напрасно у вас Люси ВСЕГДА в последний момент поднимает мяч вверх.  Ей  бы
надо время от времени придерживать его на земле. Не так, чтобы Чарли Браун
мог заранее догадаться, когда она это сделает, понимаете? Иногда она могла
бы оставлять мяч на земле, чтобы он мог по нему ударить, три, даже  четыре
раза подряд, а потом  целый  месяц  -  ни  разу,  потом  один  раз,  потом
три-четыре дня ни разу, ну, вы, наверно, поняли мою  идею.  Вот  от  этого
пацан бы ПО-НАСТОЯЩЕМУ охерел бы, правда?"
     Эдди точно знал, что пацан от этого охерел бы по-настоящему.
     Он знал это по опыту.
     "Из стоящих парней", сказал Генри, но тип, который заявился, оказался
смугловатым гаденышем с британским выговором, усиками в ниточку,  точно  в
фильме "черной серии" сороковых  годов,  и  желтыми  зубами,  которые  все
загибались внутрь, как зубья очень старого капкана.
     - Ключ у вас, сеньор? - спросил он, только  из-за  его  произношения,
какое вырабатывают в британских аристократических  школах-интернатах,  это
слово прозвучало, как "синий ор".
     - С ключом порядок, если вы об этом, - сказал Эдди.
     - Тогда дайте его мне.
     - Так не пойдет. Предполагается, что у  вас  кое-что  есть,  столько,
чтобы мне хватило на уикэнд. Предполагается, что в воскресенье вечером  вы
мне принесете еще кое-что, и тогда я отдам  вам  ключ.  В  понедельник  вы
отправитесь в город и при помощи этого ключа получите что-то  другое.  Что
именно, я не знаю, потому как это не мое дело.
     Вдруг  в  руке  гаденыша   оказался   маленький   плоский   вороненый
автоматический пистолет.
     - Почему бы вам не отдать его прямо сейчас, сеньор? Я сэкономлю время
и силы, а вы спасете себе жизнь.
     Глубоко внутри у Эдди Дийна - хоть  он  и  был  торчком  -  скрывался
стальной стержень... Генри знал это; что более важно, знал это и  Балазар.
Поэтому Эдди и послали. Большинство из них считало, что он поехал,  потому
что прочно сидит на крючке. Он знал это, и Генри знал, и Балазар тоже.  Но
только он и Генри знали, что он бы все равно поехал, даже если бы  на  дух
не переносил наркоту. Ради Генри. Балазар в своих  расчетах  до  этого  не
допер, но к ебаной матери Балазара.
     - Почему бы тебе прямо сейчас не убрать эту штуку, гаденыш? - спросил
Эдди. - Или, может, ты хочешь,  чтобы  Балазар  прислал  сюда  кого-нибудь
выковырять у тебя глаза ржавым ножом?
     Гаденыш улыбнулся. Пистолет исчез, как по волшебству;  на  его  месте
оказался маленький конвертик. Гаденыш вручил его Эдди.
     - Я, знаете ли, просто пошутил.
     - Ну, допустим.
     - Увидимся в воскресенье вечером.
     Он направился к двери.
     - Я думаю, тебе лучше подождать.
     Гаденыш обернулся и поднял брови:
     - Вы думаете, я не уйду, если захочу?
     - Я думаю, если ты уйдешь, а товар окажется говном, меня завтра здесь
не будет. И тогда ты окажешься в глубокой жопе.
     Гаденыш помрачнел. Он сел в  единственное  в  номере  кресло  и  стал
ждать, а Эдди вскрыл конвертик  и  высыпал  из  него  немного  коричневого
порошка. Вид у порошка был зловещий. Эдди взглянул на гаденыша.
     - Я знаю, как он выглядит, он с виду похож на говно, но это только  с
виду, - сказал гаденыш. - А качество отличное.
     Эдди оторвал листок от  лежавшего  на  письменном  столе  блокнота  и
отделил от кучки коричневого порошка щепотку. Он потер ее в пальцах, потом
втер в небо. Через секунду он сплюнул в мусорную корзинку.
     - Ты что, подохнуть хочешь? Жизнь надоела?
     - Это все, что есть. - У гаденыша сделался еще более мрачный вид.
     - У меня на завтра заказан билет, - сказал Эдди. Это было вранье,  но
он не думал, что у  гаденыша  хватит  ума  проверить.  -  На  Трансмировые
Авиалинии. Я это сделал по собственной инициативе, на случай, если связной
вдруг окажется такой разъебай, как ты. Я ничего не имею  против.  Мне  так
даже легче, я не создан для такой работы.
     Гаденыш сидел и размышлял. Эдди сидел,  собрав  все  силы,  чтобы  не
двигаться. Ему хотелось двигаться; хотелось извиваться, дергать плечами  и
вилять бедрами, танцевать би-боп и  плясать  джайв,  трещать  суставами  и
чесать, где чешется. Он даже чувствовал, что его глазам все время  хочется
скользнуть к кучке коричневого порошка, хотя знал, что это  -  отрава.  Он
вмазался нынче утром, в десять; с тех пор прошло десять часов. Но если  он
сделает хоть что-нибудь из того, чего  ему  хочется,  ситуация  изменится:
ведь смугловатый гаденыш не  просто  размышляет,  он  наблюдает  за  Эдди,
пытается вычислить, насколько он силен.
     - Может, я сумею найти что-нибудь, - сказал он наконец.
     - Да уж постарайся, - сказал Эдди. - Но ровно в одиннадцать я выключу
свет и вывешу на двери табличку "ПРОШУ НЕ БЕСПОКОИТЬ", и если после  этого
кто-нибудь постучится, я тут же позвоню дежурному и скажу: ко  мне  кто-то
ломится, пришлите охранника.
     - Сука ты ебаная, - с  безукоризненным  британским  выговором  сказал
гаденыш.
     - Нет, - сказал Эдди, - просто ты надеялся меня ебнуть. А я  приехал,
скрестив  ноги.  Так  что  придется  тебе  заявиться  до   одиннадцати   с
чем-нибудь, что мне подойдет - или будешь ты не простой гаденыш, а дохлый.


     Гаденыш  вернулся  задолго  до  одиннадцати:  он  вернулся  к  девяти
тридцати. Эдди догадался, что другой товар все это время лежал  у  него  в
машине.
     На этот раз порошка было чуть побольше. Он был, правда, не белый,  но
все же цвета потускневшей слоновой кости, что обнадеживало, хотя и слабо.
     Эдди попробовал на вкус. Как будто ничего.  По  правде  говоря,  даже
больше, чем ничего. Вполне прилично. Он свернул бумажную трубочку и втянул
порошок ноздрями.
     - Ну, значит,  до  воскресенья,  -  бодро  сказал  гаденыш,  поспешно
вставая.
     - Обожди, - сказал Эдди, словно это у него в кармане лежал  пистолет.
В некотором роде так  оно  и  было.  Его  пистолет  назывался  Балазар.  В
удивительном  нью-йоркском  мире  наркотиков  Эмилио  Балазар  был  важной
шишкой, орудием крупного калибра.
     - Обождать? - Гаденыш обернулся и уставился на Эдди так, будто думал,
что тот сошел с ума. - Чего ждать-то?
     - Да я, собственно, о тебе беспокоюсь, - ответил Эдди. - Если мне  от
того, что я сейчас задвинул, станет по-настоящему  плохо,  то  бизнес  наш
отменяется. Если я загнусь, то он, конечно, отменяется. Но если мне только
малость похужеет, то я тебе, может, и дам еще один  шанс.  Знаешь,  как  в
сказке про того огольца, что потер лампу и вышли ему три желания.
     - От этого тебе не похужеет. Это - "китайский белый".
     - Если это "китайский белый", - сказал Эдди, - то я - Дуайт Гуден.
     - Кто?
     - Неважно.
     Гаденыш сел. Эдди сидел у письменного стола, на котором рядом  с  ним
лежала кучка белого порошка (коричневое  говно  он  уже  давно  спустил  в
сортир). В телевизоре, благодаря любезности компании  NTBS  и  здоровенной
тарелке антенны спутниковой связи на крыше  отеля  "Акинас",  "Металлисты"
давали жару "Молодцам". Эдди испытывал слабое ощущение покоя,  исходившее,
казалось, из глубины его сознания... вот только на самом-то деле,  как  он
узнал из медицинских журналов, оно исходило из пучка  нервов  у  основания
позвоночника  -   места,   где   локализуется   героиномания,   вызывающая
патологическое утолщение нервного отдела.
     "Хочешь по-быстрому вылечиться? - спросил он однажды Генри. -  Сломай
себе позвоночник. Ноги у тебя работать перестанут, палка - тоже, но зато с
иглы тут же слезешь".
     Генри это не показалось смешным.
     По правде говоря, Эдди это тоже не казалось таким  уж  смешным.  Если
единственный способ избавиться от сидящей на тебе верхом обезьяны  состоит
в том, чтобы перервать себе спинной мозг над  этим  самым  пучком  нервов,
стало быть, ты имеешь дело с очень тяжелой обезьяной.  Не  с  какой-нибудь
там макакой, не с симпатичной  мартышкой  шарманщика,  а  со  здоровенным,
злобным старым павианом.
     Эдди начал шмыгать носом.
     - Порядок, - сказал он  наконец.  -  Сойдет.  Можешь  мотать  отсюда,
срань.
     Гаденыш встал.
     - У меня есть друзья, - сказал он. - Они могут придти сюда  и  начать
делать с тобой всякое  разное.  Ты  еще  их  умолять  будешь,  чтобы  тебе
позволили сказать мне, где ключ.
     - Не-а, кореш, я-то не буду, - сказал Эдди. - Кто-то, но не  я.  -  И
улыбнулся. Он не знал, как выглядела эта улыбка, но, должно  быть,  не  ах
как жизнерадостно, потому что гаденыш смотался, смотался в темпе, смотался
без оглядки.
     Когда Эдди Дийн убедился, что гаденыш смотался,  он  приготовил  себе
дозняк.
     Вмазался.
     Уснул.


     Так же, как спал сейчас.
     Стрелок, каким-то образом пребывавший внутри сознания этого  человека
(человека, чьего имени он  так  и  не  узнал;  холоп,  которого  невольник
мысленно называл гаденышем, его не знал и потому  ни  разу  не  произнес),
смотрел его сон, как когда-то, ребенком, до  того,  как  мир  сдвинулся  с
места, смотрел спектакли... или так он думал, потому  что  ему  никогда  в
жизни не довелось видеть ничего, кроме спектаклей. Если бы он когда-нибудь
видел кинофильм, он бы прежде всего подумал об этом. То, чего он не видел,
он сумел выхватить из сознания  невольника,  потому  что  ассоциации  были
близкими. Но вот с именем было странно. Он узнал имя брата невольника,  но
не самого невольника. Но, конечно, имена - вещи тайные, полные могущества.
     И имя этого человека не входило в число двух вещей, имевших значение.
Одна из них была его слабость, его  пристрастие  к  наркотикам.  Другая  -
стальной стержень, скрытый в глубине этой слабости, как хороший револьвер,
погружающийся в зыбучие пески.
     Этот человек до боли напоминал ему Катберта.
     Кто-то приближался. Невольник спал и не слышал.  Стрелок  не  спал  и
поэтому услышал и опять выдвинулся вперед.


     "Замечательно, - подумала Джейн. - Наговорил мне, до чего он голоден,
я ему приготовила поесть, потому что он довольно симпатичный, а он взял  и
заснул".
     В этот момент пассажир - парень  лет  двадцати,  высокий,  в  чистых,
слегка выгоревших синих джинсах и в рубашке в узорчатую полоску  -  слегка
приоткрыл глаза и улыбнулся ей.
     "Благодарствую, саи", -  сказал  он;  во  всяком  случае,  его  слова
прозвучали  именно  так.  Почти,  как  на   древнеанглийском...   или   на
иностранном языке. "Бормочет во сне, вот и все", - подумала Джейн.
     - Пожалуйста. -  Она  улыбнулась  своей  лучшей  улыбкой  стюардессы,
уверенная, что он опять заснет, и сэндвич так и будет  лежать  несъеденным
до тех пор, пока по расписанию не придет время подавать еду.
     Ну, да ведь им же на курсах говорили, что так бывает всегда, правда?
     Она вернулась на кухню, чтобы быстренько покурить.  Чиркнула  спичкой
и, не донеся ее до сигареты, забыла о ней и замерла, потому что на  курсах
им не говорили, что бывает и так.
     "Я подумала, что он довольно симпатичный. В основном из-за его  глаз.
Из-за его зеленовато-карих глаз".
     Но когда человек в кресле N 3-А несколько секунд назад открыл  глаза,
они   были   не    зеленовато-карие;    они    были    голубые.    И    не
сладко-узывно-голубые, как у Пола Ньюмена, а цвета айсберга. Они...
     Ой!
     Спичка догорела до самых ее пальцев. Джейн погасила ее.
     - Джейн? - спросила Пола. - Ты в норме?
     - В полной. Замечталась.
     Она зажгла вторую спичку и на этот раз сделала  все,  как  надо.  Она
успела затянуться только один раз - и тут ей пришло  в  голову  совершенно
разумное объяснение.  Он  носит  контактные  линзы.  Ну,  конечно.  Такие,
которые изменяют цвет глаз. Он ходил в туалет. Он пробыл  там  так  долго,
что она забеспокоилась, не укачало ли его - он был какой-то мутно-бледный,
так выглядят люди, когда им нехорошо. А он просто снимал контактные линзы,
чтобы они не мешали ему спать. Вполне разумно.
     "Может быть, вы что-то почувствуете, - послышался ей вдруг  голос  из
ее собственного, не столь далекого прошлого.  -  Словно  что-то  чуть-чуть
кольнет. Может быть, вам покажется, что что-то самую чуточку не так".
     Цветные контактные линзы.
     Джейн Доринг лично знала не менее  двадцати  пяти  человек,  носивших
контактные линзы. Большинство из них работало на этой же авиалинии.  Никто
никогда ничего такого не говорил, но, как она полагала,  одной  из  причин
могло быть чувство (которое испытывали они все), что пассажирам  неприятно
видеть кого-то из экипажа самолета в очках - это их слегка пугало.
     Из всех этих людей она  знала,  пожалуй,  четырех,  носивших  цветные
линзы. Обычные  контактные  линзы  стоят  дорого;  цветные  -  баснословно
дорого. Все знакомые Джейн, кто не пожалел потратить  такие  деньги,  были
женщины; и все они уделяли своей внешности необычайно много внимания.
     "Ну и что? Мужики тоже могут заботиться о своей внешности.  А  почему
бы и нет? Он интересный".
     Нет. Нисколько. Симпатичный - пожалуй, но не  более  того,  да  и  до
симпатичного-то он с этой своей  бледностью  еле  дотягивает.  Так  почему
цветные линзы?
     Пассажиры самолетов часто боятся летать.
     В мире, где угоны самолетов и контрабанда наркотиков стали  обыденным
явлением, персонал авиалиний часто боится пассажиров.
     Голос,  вызвавший  к  жизни,  эти  мысли,  принадлежал   инструкторше
авиашколы, крутой старухе, выглядевшей  так,  словно  она  летала  еще  на
почтовых  рейсах  Уайли.  Голос  говорил:  "Не  отмахивайтесь   от   своих
подозрений. Даже если вы забудете все остальное, чему вас здесь научили, о
том, как управляться с потенциальными  или  действительными  террористами,
помните вот что: не отмахивайтесь от своих подозрений.  Иногда  вам  может
достаться экипаж, который на отчете  будет  говорить,  что  у  них  ничего
такого и в мыслях не было, пока  этот  малый  не  выхватил  гранату  и  не
сказал, мол, бери левей, на Кубу, а то щас все, сколько  вас  здесь  есть,
через сопло повылетаете. Но в большинстве случаев в нем  окажутся  два-три
человека - большей частью из обслуги  (а  меньше,  чем  через  месяц,  это
станет и вашей профессией) - которые скажут, что они что-то почувствовали.
Вроде как что-то чуть-чуть кольнуло. Ощущение, что с парнем в кресле  91-С
или  с  молодой  женщиной  в  5-А  что-то  немножко  не  так.  Они  что-то
почувствовали, но ничего не сделали. Что же, их за это  уволили?  Да  Боже
упаси, нет! Нельзя надеть на человека наручники только за то, что  вам  не
нравится, как он расчесывает свои прыщи. Суть  проблемы  в  том,  что  они
что-то почувствовали... а потом забыли".
     Крутая старуха подняла толстый палец. Джейн Дорнинг  вместе  со  всей
группой слушала,  как  зачарованная.  Инструкторша  продолжала:  "Если  вы
ощутите этот слабенький укол, не  делайте  ничего...  в  том  числе  и  не
забывайте о нем. Потому что всегда есть шанс - пусть один, пусть ничтожный
- что вы сумеете остановить что-то еще до того, как оно начнется... что-то
вроде  незапланированной  посадки   на   двенадцать   дней   на   аэродром
какой-нибудь задрипанной арабской страны".
     Просто цветные линзы, но...
     Благодарствую, саи.
     Бормотал во сне? Или спросонья заговорил на каком-то другом языке?
     Джейн решила, что будет следить.
     И не забудет.


     "Сейчас, - подумал стрелок. - Сейчас увидим, да?"
     Он сумел через дверь на пляже перейти из своего мира в этот,  перейти
в это тело.  Теперь  ему  было  нужно  выяснить,  сможет  ли  он  пронести
что-нибудь отсюда туда. Не себя, нет; он был совершенно уверен, что сможет
в любую минуту, как только захочет, пройти через дверь назад и вновь войти
в  свое  собственное,  отравленное,  больное  тело.  Ну,  а  другие  вещи?
Материальные предметы? Здесь, например,  перед  ним  стоит  еда:  то,  что
женщина в форме назвала сэндвичем  с  рыбой-дудцом.  Стрелок  не  имел  ни
малейшего понятия, что такое рыба-дудец, но когда он видел бопкин, он  его
прекрасно узнавал, хотя этот выглядел странно сырым, необжаренным.
     Его телу нужно было поесть, а потом его телу будет нужно напиться, но
больше, чем в еде, больше, чем в питье, его тело нуждается в  каком-нибудь
лекарстве. Без лекарства оно умрет от укуса омароподобного чудовища.  Быть
может, в этом мире есть такое лекарство; в  мире,  где  вагоны  летают  по
воздуху, гораздо выше, чем мог бы взлететь самый  сильный  орел,  казалось
возможным все, что угодно. Но если  он  не  сможет  пронести  через  дверь
ничего материального, не все ли равно, сколько здесь  есть  самых  сильных
лекарств?
     "Ты мог бы жить в этом теле, стрелок, - шептал в  глубине  его  мозга
голос человека в черном. - Оставь этот кусок  дышащего  мяса  на  съедение
омароподобным тварям. Все равно это всего лишь оболочка".
     Нет, он этого не сделает. Во-первых, это было бы самым  убийственным,
наиподлейшим  воровством,   потому   что   он   ведь   не   сможет   долго
довольствоваться  только  ролью  пассажира,  выглядывать  из  глаз   этого
человека, как путешественник смотрит из  окна  дилижанса  на  проносящийся
мимо пейзаж.
     Во-вторых, он - Роланд. Если от него требуется,  чтобы  он  умер,  он
намерен умереть Роландом. Если  нужно,  он  умрет,  ползком  добираясь  до
Башни.
     Потом в нем взяла верх та странная, жесткая практичность, что жила  в
его нутре бок о бок с романтизмом,  подобно  тигру  рядом  с  ланью.  Пока
эксперимент не проведен, нечего думать о смерти.
     Он взял бопкин. Бопкин был разрезан пополам. Роланд взял по половинке
в каждую руку. Он открыл глаза невольника и выглянул из них. Никто на него
не смотрел (хотя в кухне Джейн Дорнинг неотступно думала о нем).
     Роланд повернулся к  двери  и  прошел  в  свой  мир,  держа  в  руках
половинки бопкина.


     Сперва он услышал скрежещущий рев набегающей волны;  затем  -  галдеж
множества морских птиц, взлетевших с ближайших камней, когда он  с  трудом
приподнялся и сел ("сволочи трусливые, уже подбирались поближе, -  подумал
он, - они бы скоро стали из меня куски выклевывать, все равно, дышал бы  я
еще или  уже  нет,  они  ж  просто-напросто  стервятники,  только  красиво
раскрашенные"); потом он заметил, что одна половинка бопкина - та, что  он
держал в правой руке, - упала на жесткий серый песок, потому что,  проходя
через дверь, он держал ее в здоровой руке, а теперь держит - или держал  -
в руке, претерпевшей сокращение на сорок процентов.
     Он неуклюже подобрал  ее,  ухватив  большим  и  безымянным  пальцами,
смахнул, как сумел, песок и осторожно откусил кусочек. В следующий миг  он
уже жадно пожирал ее, не обращая внимания на скрипевшие на зубах песчинки.
Через несколько секунд он принялся за вторую половинку и управился с ней в
три укуса.
     Стрелок не имел ни малейшего понятия, что такое рыба-дудец. Он  понял
только, что она невероятно вкусна. Этого ему было довольно.


     В самолете никто не заметил, как исчез сэндвич  с  тунцом.  Никто  не
заметил, как Эдди Дийн вцепился в него так  крепко,  что  на  белом  хлебе
остались глубокие ямки от пальцев.
     Никто не заметил, как сэндвич  становился  все  более  прозрачным,  а
потом исчез, и от него осталось лишь несколько крошек.
     Секунд через тридцать после того, как это  случилось,  Джейн  Дорнинг
погасила сигарету и пошла в салон. Она достала из своей сумки блокнот,  но
на самом деле ей хотелось еще раз взглянуть на 3-А.
     Он, казалось, спал глубоким сном... но сэндвич исчез.
     "Мама дорогая, - подумала Джейн. - Он же его не съел; он его  целиком
проглотил. А теперь опять заснул? Так не бывает..."
     То,   что   покалывало   ее   касательно   пассажира   3-А,   мистера
То-Карий-Глаз-То-Голубой, что  бы  это  ни  было,  продолжало  покалывать.
Что-то с ним было не так. Что-то.



                            3. КОНТАКТ И ПОСАДКА

     Эдди разбудил второй пилот, объявлявший, что минут  так  через  сорок
пять они совершат посадку в международном аэропорту Кеннеди, где видимость
неограниченная,  ветер  -  западной  четверти,  десять  миль  в   час,   а
температура  просто  прекрасная  -  семьдесят  градусов  [по   Фаренгейту,
соответствует 21 градусу по Цельсию]. Он сказал пассажирам,  что,  если  у
него потом не будет такой возможности, он хотел бы сейчас поблагодарить их
- всех вместе и каждого в отдельности - за то, что они выбрали "Дельту".
     Эдди осмотрелся и увидел, что  пассажиры  проверяют  свои  таможенные
декларации и документы, подтверждающие гражданство - считалось, что, когда
летишь из Нассау, достаточно иметь при себе водительские права и кредитную
карточку, на  которой  фигурирует  один  из  банков  США,  но  большинство
пассажиров до сих пор брали с собой паспорта - и ощутил, что внутри у него
начинает туго закручиваться стальная проволочка. Он все еще никак  не  мог
поверить, что заснул, да так крепко.
     Он встал и пошел в туалет. Судя по ощущению,  пакеты  с  марафетом  у
него подмышками лежали удобно и держались  крепко,  повторяя  контуры  его
боков, так же хорошо, как и  в  номере  отеля,  где  их  укрепил  на  Эдди
американец с  тихим  и  вежливым  голосом,  по  имени  Уильям  Уилсон.  По
окончании процедуры прикрепления  человек,  чье  имя  прославил  Эдгар  По
(когда Эдди что-то сказал на эту тему, Уилсон только непонимающе  взглянул
на него), подал  ему  рубашку.  Самую  обыкновенную  рубашку  в  узорчатую
полоску, чуть выгоревшую, какую может надеть в  самолет  любой  студентик,
возвращающийся с коротких предэкзаменационных каникул... только  эта  была
специально скроена и сшита так, чтобы скрывать некрасивые выпуклости.
     - Перед посадкой на всякий случай  проверь  все  еще  раз,  -  сказал
Уилсон. - Но все у тебя будет в ажуре.
     Эдди не знал, будет ли у него все в ажуре, или нет, но у него была  и
другая причина  воспользоваться  туалетом,  прежде  чем  вспыхнет  надпись
ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ. Несмотря на искушение - а большую  часть  прошлой  ночи
это было даже не искушение, а отчаянная, бешеная потребность  -  он  сумел
сохранить последнюю щепотку того,  что  у  смугловатого  гаденыша  хватило
нахальства назвать "китайским белым".
     Таможенный досмотр рейсов из Нассау был  не  тот,  что  на  рейсах  с
Гаити, или из Кинкона, или из Боготы, но все же следить было кому. И  люди
эти были специально обучены. Поэтому  Эдди  было  необходимо  использовать
любое преимущество, которое было в его возможностях. Если он сумеет  выйти
из самолета, хоть немного успокоившись, хотя бы  капельку,  может,  это-то
как раз и поможет ему взять этот барьер.
     Он втянул ноздрями порошок, спустил в унитаз клочок бумаги, в который
он был завернут, потом вымыл руки.
     "Конечно, если все пройдет хорошо,  ты  никогда  и  не  узнаешь,  так
ведь?" - подумал он. Да. Не узнает. Да ему и ни к чему будет.
     Возвращаясь на свое  место,  он  увидел  ту  стюардессу,  что  раньше
принесла ему джин с тоником, который он так и  не  допил.  Она  улыбнулась
ему. Он ответил ей улыбкой, сел, пристегнул ремень, взял  иллюстрированный
журнал и стал переворачивать страницы, глядя на картинки и слова.  Ни  то,
ни другое не производило на него никакого впечатления. Стальная проволочка
все  туже  закручивалась  вокруг  его  внутренностей,  и   когда   надпись
ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ  наконец  вспыхнула,  она  сделала  еще  два  оборота  и
затянулась намертво.
     Героин подействовал - это доказывали сопли, которые у него потекли  -
но он никак не мог почувствовать этого.
     Единственное, что он почувствовал незадолго до посадки, был очередной
странный провал сознания... недолгий, но несомненный.
     Боинг-727 заложил вираж над проливом Лонг-Айленд и пошел на посадку.


     Когда парень, похожий на студента колледжа, прошел в  туалет  первого
класса, Джейн Дорнинг в кухне второго класса помогала Питеру и Энн убирать
последние стаканы от напитков, которые подавали после закуски.
     Парень шел  обратно  как  раз  в  тот  момент,  когда  она,  проходя,
придержала  портьеру,  отделявшую  второй  класс   от   первого,   и   она
бессознательно ускорила шаг,  зацепив  его  своей  улыбкой,  заставив  его
поднять глаза и улыбнуться в ответ.
     Глаза у него опять были зеленовато-карие.
     Ну ладно, пускай. Перед сном он пошел в сортир и снял их; потом опять
пошел в сортир и надел их. Да ради Бога, Джейни! Ты  просто  нагоняешь  на
себя панику, как дурочка!
     Вовсе нет. Она не нагоняла на себя панику, как  дурочка,  хотя  и  не
могла сформулировать ничего конкретного.
     Он слишком бледный.
     Ну и что? Тысячи людей слишком бледны, включая твою собственную  маму
- с тех пор, как у нее забарахлил желчный пузырь.
     У него необыкновенно притягательные голубые глаза - может,  не  такие
симпатичные,  как  эти  зеленовато-карие  линзы,   но   безусловно   очень
интересные. Так зачем ему вся эта канитель и такие расходы?
     Потому  что  ему  нравятся  глаза  от  дизайнера.  Разве   этого   не
достаточно?
     Нет.
     Незадолго до сигнала  ПРИСТЕГНИТЕ  РЕМНИ  и  последней  проверки  она
сделала одну вещь, которой раньше никогда не делала, потому что  вспомнила
крутую старуху-инструкторшу. Она наполнила красный термос горячим  кофе  и
надела  на  горлышко  пластмассовую  крышку,  не  закрыв  его  пробкой,  и
завинтила крышку только на первую нитку резьбы.
     Сьюзи Дуглас делала последнее объявление перед посадкой, велела  этим
дурачкам погасить сигареты и убрать все свои вещи, которые они  вынули  во
время  полета,  объясняла,  что  рейс  встретят   представители   компании
"Дельта", напоминала, чтобы они проверили  свои  таможенные  декларации  и
документы,  удостоверяющие  гражданство,  говорила,  что  сейчас  придется
забрать все чашки, блюдца и наушники.
     "Удивляюсь я, что нас не заставляют проверять, сухие ли у них штаны",
- рассеянно подумала Джейн. Она чувствовала, как вокруг ее  внутренностей,
туго  их  захлестнув,  все  крепче  обвивается  ее  собственная   стальная
проволочка.
     - Займись моей  стороной,  -  сказала  Джейн,  когда  Сьюзи  повесила
микрофон.
     Сьюзи взглянула на термос, потом в лицо Джейн.
     - Джейн? Тебе плохо? Ты вся белая, как...
     - Мне не плохо. Займись моей стороной. Объясню,  когда  вернешься.  -
Джейн бросила короткий взгляд на откидные сиденья рядом с левым выходом. -
Я не хочу выпускать из рук оружия.
     - Джейн...
     - Обслужи мою сторону.
     - Ладно, - сказала Сьюзи. - Ладно, Джейн. Не проблема.
     Джейн Дорнинг села на  ближайшее  к  проходу  откидное  сиденье.  Она
держала термос в руках и не  притрагивалась  к  ремням  безопасности.  Она
хотела держать термос наготове, а для этого были нужны обе руки.
     "Сьюзи думает, я чокнулась".
     Джейн надеялась, что и вправду чокнулась.
     "Если капитан Макдоналд совершит жесткую посадку,  у  меня  все  руки
будут в пузырях".
     Она пойдет на этот риск.
     Самолет снижался.  Человек  в  кресле  3-A,  человек  с  двухцветными
глазами и белым лицом,  вдруг  нагнулся  и  вытащил  из-под  сиденья  свою
дорожную сумку.
     "Вот оно, - подумала Джейн. - Вот тут-то он и  достанет  гранату  или
автомат, или какая там у него еще пакость".
     И как только она это увидит, в ту же самую секундочку  она  сорвет  с
термоса, который  держит  чуть  дрожащими  руками,  красную  пластмассовую
крышку, и в проходе борта 901 авиакомпании  "Дельта"  начнет  кататься  по
полу один очень даже изумленный Друг Аллаха, а с ошпаренного лица  у  него
будет облезать кожа.
     3-А расстегнул на сумке молнию.
     Джейн приготовилась.


     Стрелок подумал, что этот человек - невольник он или не  невольник  -
по части изящного искусства выживания, пожалуй,  обскакал  всех  остальных
мужчин, которых он видел в этом воздушном вагоне. Остальные  были  большей
частью жирными, но даже и те, кто, казалось, был более или менее в  форме,
тоже выглядели открытыми, ненастороженными, у них были лица избалованных и
заласканных детей, лица людей, которые в конце концов  будут  драться,  но
перед этим почти до бесконечности будут ныть;  им  можно  выпустить  кишки
так, что они на башмаки вывалятся  -  и  на  лицах  у  них  перед  смертью
отразится не ярость, не мука, а тупое удивление.
     Невольник  -  лучше...  но  все   же   недостаточно   хорош.   Совсем
недостаточно.
     "Военная женщина. Она что-то заметила, что - не  знаю,  но  заметила,
что что-то неладно. Она обратила на него внимание, не так, как на других".
     Невольник сел. Посмотрел на книгу в мягкой обложке, которую  мысленно
называл "Шур-гнал", хотя, что это за Шур и куда он кого гнал, Роланду было
предельно безразлично. Стрелок не хотел смотреть на книгу, хотя  вещь  это
была, конечно, удивительная; он хотел смотреть на женщину в военной форме.
Желание выдвинуться на передний план и начать управлять  невольником  было
очень сильно. Но он сопротивлялся ему... по крайней мере, пока.
     Невольник куда-то ездил и получил там снадобье. Не то снадобье, какое
нужно ему самому, и не то, которое могло бы помочь исцелить  больное  тело
стрелка, но то,  за  которое  люди  платят  уйму  денег,  потому  что  оно
запрещено законом. Он собирается отдать это снадобье своему брату, а  тот,
в свою очередь,  отдаст  его  человеку  по  имени  Балазар.  Сделка  будет
завершена, когда Балазар в обмен на  это  снадобье  даст  им  то,  которым
пользуются они -  то  есть,  если  невольник  сумеет  правильно  выполнить
неизвестный стрелку обряд (в столь  странном  мире,  как  этот,  неминуемо
должно быть много  странных  обрядов);  он  называется  Пройти  Таможенный
Досмотр.
     "Но эта женщина его видит".
     Может она помешать ему Пройти Таможенный Досмотр? По мнению  Роланда,
вероятно, сможет. И что  тогда?  Темница.  А  если  невольника  заточат  в
темницу, стрелку негде будет достать то лекарство, в котором так нуждается
его зараженное, умирающее тело.
     "Он должен Пройти Таможенный Досмотр, - подумал Роланд. -  ДОЛЖЕН.  И
должен отправиться со своим братом к этому Балазару. Это не входит в план,
брату это не понравится, но он должен это сделать".
     Потому что тот, кто торгует снадобьями, должен либо  знать  человека,
который исцеляет  больных,  либо  сам  быть  таким  человеком.  Человеком,
который выслушает рассказ о том, что болит, и тогда... быть может...
     Стрелок подумал, что Пройти Таможенный Досмотр должен он сам.
     Ответ был так огромен и прост, лежал так близко к нему, что  он  едва
не  проглядел  его.  Конечно  же,  невольнику  будет  так  трудно   Пройти
Таможенный Досмотр именно из-за снадобья,  которое  он  хочет  пронести  с
собой; быть может, у них есть какой-нибудь Оракул, с  которым  советуются,
когда кто-то вызывает подозрения. Иначе, насколько  сумел  понять  Роланд,
церемония Прохождения была бы проще простого, все равно, что в его мире  -
пересечь  границу  дружественного  королевства.  Присягнешь  на   верность
монарху этого королевства - жест чисто символический - и тебя пропускают.
     Ведь он может переносить предметы из мира невольника в свой мир.  Это
доказал бопкин с рыбой-дудцом. Он заберет пакеты со снадобьем, как  забрал
бопкин. Невольник Пройдет Таможенный  Досмотр.  И  тогда  Роланд  принесет
пакеты со снадобьем назад.
     А сможешь?
     Ох, вот это - вопрос достаточно тревожный, чтобы отвлечь его от  вида
воды внизу... они пролетели, похоже, над бескрайним океаном и  теперь  как
раз поворачивали назад, к берегу. Вода при  этом  становилась  все  ближе.
Воздушный вагон снижался  (Эдди  взглянул  коротко,  безразлично;  стрелок
смотрел зачарованно, как ребенок, впервые увидевший  снегопад).  Он  может
выносить предметы из этого мира, это он знает. А  переносить  их  обратно?
Вот об этом ему пока ничего не известно. Придется выяснить.
     Стрелок сунул руку в  карман  невольника  и  сомкнул  его  пальцы  на
монете.
     И прошел через дверь обратно в свой мир.


     Когда он приподнялся и сел, птицы улетели. На этот раз они не посмели
подобраться так близко. У  него  все  болело,  его  лихорадило,  он  плохо
соображал... но поразительно, сколько сил ему  придала  эта  малая  толика
еды.
     Он взглянул на монету, которую взял с собой на этот раз. Она казалась
серебряной, но по красноватому оттенку на ребре можно было подумать, что в
действительности она сделана из какого-то менее благородного  металла.  На
одной стороне был профиль мужчины, в чьем лице  угадывалось  благородство,
мужество, упрямство. Его волосы, завивавшиеся на  затылке  и  собранные  в
косичку ниже, там, где начиналась шея,  позволяли  думать  и  о  некотором
тщеславии. Стрелок повернул монету и увидел нечто столь изумившее его, что
он вскрикнул хриплым каркающим голосом.
     На обратной стороне монеты был орел, изображение, украшавшее  некогда
его собственное знамя - в  те  полузабытые  дни,  когда  существовали  еще
королевства и символизировавшие их знамена.
     "Времени мало. Возвращайся. Поспеши".
     Но он помедлил еще секунду, задумавшись. Думать, находясь внутри этой
головы, было трудно. У невольника голова тоже была далеко не ясной, но все
же, по крайней мере временно, она  была  более  чистым  сосудом,  чем  его
собственная.
     Пронести  монету  туда  и  обратно  -  это   ведь   только   половина
эксперимента, не так ли?
     Роланд достал из своей патронной ленты еще один патрон и стиснул  его
в руке, прижав к монете.
     И шагнул через дверь обратно.


     Монета невольника была на месте, крепко сжатая в засунутой  в  карман
руке. Чтобы проверить патрон, Роланду не надо было выдвигаться вперед;  он
знал, что патрон сюда не прошел.
     Но он все равно шагнул  вперед,  на  минутку,  потому  что  ему  было
необходимо узнать одну вещь. Было необходимо увидеть.
     Поэтому он повернулся, словно для  того,  чтобы  поправить  маленькую
бумажную штучку на спинке своего кресла (в  этом  мире  бумага  повсюду  -
свидетели тому все боги, какие только были и есть), и посмотрел за  дверь.
Он увидел свое тело, лежащее бессильно, как и  раньше,  только  теперь  на
щеке появилась свежая ссадина, и из нее текла струйка крови - должно быть,
его тело расшиблось о камень, когда он покинул его и перешел сюда.
     Патрон, который он нес вместе с  монетой,  лежал  у  низа  двери,  на
песке.
     Все  же  ответ  был  достаточно  полным.  Невольник   сможет   Пройти
Таможенный Досмотр. Пусть их стража обыскивает его с  ног  до  головы,  от
дырки, в которую еда входит, до дырки, из которой  она  потом  выходит,  а
потом наоборот.
     Они ничего не найдут.
     Стрелок отступил назад, довольный, не подозревая - по крайней мере, в
тот момент, - что он еще не осознал всю проблему в целом.


     Боинг низко и плавно прошел над  затопленной  морской  водой  низиной
Лонг-Айленда, оставляя  за  собой  черный  шлейф  отработанного  горючего.
Грохот, глухой удар - это шасси коснулось земли.


     3-А, человек с двухцветными глазами, выпрямился, и Джейн увидела - по
самому настоящему увидела - у него в руках короткоствольный "узи" и тут же
поняла, что  это  всего-навсего  его  таможенная  декларация  и  маленькая
сумочка на молнии, в каких мужчины иногда держат паспорта.
     Самолет сел, плавно, как в пух.
     С долгим, прерывистым вздохом, вздрагивая, она завинтила  на  термосе
красную крышку.
     - Можешь обозвать меня жопой с ручкой,  -  тихо  сказала  она  Сьюзи,
пристегивая ремни, хотя это было уже ни к чему. Когда заходили на посадку,
она сказала Сьюзи, в чем дело, чтобы  та  была  готова.  -  Имеешь  полное
право.
     - Нет, - возразила Сьюзи. - Ты сделала совершенно правильно.
     - Я слишком остро прореагировала. И обед - за мой счет.
     - Фигушки. И не смотри на него. Смотри на меня. Улыбайся, Джейни.
     Джейн  улыбнулась.  Кивнула.  Подумала:  "Сейчас-то  что  происходит,
Господи?"
     - Ты все время смотрела ему на руки, - сказала  Сьюзи  и  засмеялась.
Джейн тоже засмеялась. - А я смотрела, что делается с его рубашкой,  когда
он нагнулся за сумкой. У него там столько  всего,  что  можно  у  Вулворта
целый отдел мелкой галантереи укомплектовать. Только не думаю  я,  что  он
везет то, что можно купить у Вулворта.
     Джейн  запрокинула  голову  и  опять  расхохоталась,  чувствуя   себя
марионеткой.
     - И что нам теперь делать?
     Сьюзи работала на пять лет дольше, чем Джейн, и Джейн, которой минуту
назад казалось, что она, хоть из последних сил, но контролирует  ситуацию,
теперь была только рада, что Сьюзи - рядом.
     - Нам - ничего. Пока  будем  катиться  по  посадочной  полосе,  скажи
капитану. Капитан свяжется с  таможенниками.  Этот  твой  друг  встанет  в
очередь, как все пассажиры, только потом его выдернут из очереди и отведут
в одну такую маленькую комнатку. Я думаю, для него  это  будет  первая  из
очень длинного ряда маленьких комнаток.
     - Мамочки. - Джейн улыбнулась, но ее бросало то в жар, то в холод.
     Когда реверсы отключились, она нажала на  своих  ремнях  безопасности
кнопку  автоматического  расстегивания,  отдала  термос  Сьюзи,  встала  и
постучала в дверь кабины пилотов.
     Не террорист, а контрабандист, перевозчик наркотиков. Что ж, и на том
спасибо. Но ей было как-то неприятно. Он все-таки был симпатичный.
     Не очень, но немножко.


     "Он все еще не видит, - подумал стрелок со  злостью  и  зарождающимся
отчаянием. - О боги!"
     Невольник нагнулся, чтобы достать бумаги, нужные ему  для  обряда,  а
когда выпрямился, военная женщина уставилась на него, выпучив глаза,  щеки
у нее стали белые, как  бумажные  штучки  на  спинках  кресел.  Серебряная
трубка с красной крышкой, которую он сперва принял за флягу или  что-то  в
этом роде, по-видимому, была оружием. Сейчас женщина держала ее, прижав  к
груди. Роланд подумал, что через пару секунд она либо швырнет эту штуку  в
невольника, либо сорвет красную крышку и пристрелит его из нее.
     Вдруг она расслабилась и застегнула ремни, хотя по толчку и  стрелок,
и невольник поняли, что воздушный вагон уже приземлился. Она повернулась к
военной женщине, рядом с которой сидела, и что-то сказала. Та засмеялась и
кивнула, но стрелок подумал, что если это - искренний смех, то он - речная
жаба.
     Стрелка удивляло, как  тот  человек,  чье  сознание  стало  для  него
временным пристанищем, может  быть  таким  глупым.  Конечно,  отчасти  это
вызвано снадобьем, которое он вводит  в  свое  тело...  одним  из  здешних
вариантов бес-травы. Отчасти, но не  только.  Он  не  такой  мягкотелый  и
ненаблюдательный, как остальные, но со временем, возможно, станет таким.
     "Они такие, какие есть, потому что живут при свете, -  подумал  вдруг
стрелок. - При свете цивилизации, перед которым тебя научили  преклоняться
больше, чем перед всем остальным. Они живут в мире,  что  не  сдвинулся  с
места".
     Роланд подумал, что если в таком мире  люди  становятся  такими,  как
эти, то он, возможно, предпочел бы  тьму.  "Это  было  до  того,  как  мир
сдвинулся с места", - говорили люди в его собственном мире, причем  всегда
- скорбным тоном утраты... но, быть  может,  эта  печаль  была  бездумной,
необдуманной.
     "Когда я/он нагнулся за бумагами, она подумала, что я/он хочу достать
оружие. Когда она увидела бумаги, она расслабилась и сделала то,  что  все
остальные сделали до того, как вагон опустился на землю. А теперь она и ее
подруга болтают и смеются, но их лица - особенно ее лицо, лицо  женщины  с
металлической трубкой - не  такие,  как  должны  быть.  Они  действительно
разговаривают, но только притворяются, что смеются... и  это  потому,  что
разговаривают они о нем".
     Теперь воздушный вагон ехал по длинной дороге, по-видимому, бетонной,
одной из многих. Стрелок в основном следил за военными женщинами, но краем
глаза видел, как по некоторым другим  дорогам  движутся  другие  воздушные
вагоны. Одни  ехали  медленно,  неуклюже,  другие  мчались  с  неимоверной
скоростью, не как вагоны, а как выстреленные пули или снаряды - готовились
прыгнуть в воздух. Каким бы отчаянным ни стало сейчас его положение, часть
его сознания испытывала сильнейшее желание выдвинуться вперед и  повернуть
голову, чтобы увидеть, как эти экипажи уходят в  небо.  Они  были  сделаны
руками человека, но казались такими же легендарными, как истории о Великом
Пернатце, жившем некогда, как рассказывали, в далеком (и,  надо  полагать,
мифическом) королевстве Гарлан -  может  быть,  даже  более  легендарными,
просто потому, что эти были созданы человеком.
     Женщина, которая принесла ему бопкин, расстегнула ремни  (а  ведь  не
прошло и минуты, как она их застегнула) и  подошла  к  какой-то  маленькой
двери. "Здесь сидит возница", - подумал стрелок, но когда дверь  открылась
и она вошла, Роланд увидел, что для управления  воздушным  вагоном  нужны,
по-видимому, три возницы, и даже  короткого  взгляда  ему  хватило,  чтобы
понять, почему: насколько он успел заметить, там был чуть  ли  не  миллион
всяких ручек, циферблатов и огоньков.
     Невольник смотрел на все, но ничего не видел - Корт  сначала  высмеял
бы его, а потом прошиб бы им ближайшую  стену.  Сознание  невольника  было
полностью поглощено мыслями о том, чтобы выхватить сумку из-под сиденья  и
легкую  куртку  из  ячейки  над  головой...  и  пройти   предстоящее   ему
мучительное испытание - обряд Прохождения Таможенного Досмотра.
     Невольник не видел ничего; стрелок видел все.
     "Женщина думала, что он - вор или безумец. Он - а может быть, не  он,
а я, да, это очень возможно - сделал что-то такое, что  заставило  ее  так
подумать. Потом она перестала так думать,  а  потом  опять  начала,  из-за
второй женщины... только теперь, по-моему, они точно знают,  в  чем  дело.
Они знают, что он хочет попытаться профанировать обряд".
     И тут он мгновенно, как в свете молнии, увидел  всю  остальную  часть
своей проблемы. Во-первых, она не сводилась лишь  к  тому,  чтобы  забрать
пакеты в его мир, как он забрал монету; монета не была  приклеена  к  телу
невольника клейкой веревкой, которую невольник много  раз  обмотал  вокруг
верхней части своего туловища, чтобы мешочки плотно  прилегали  к  коже  и
крепко держались. Невольник не обратил внимания на исчезновение  одной  из
многих монет, но когда он заметит внезапное исчезновение того - что бы это
ни было - ради  чего  он  рисковал  жизнью,  с  ним  непременно  сделается
родимчик... и что тогда?
     Скорее всего, тогда невольник начнет вести себя так странно, что  его
запрут в темницу так же быстро, как если  бы  его  поймали  на  профанации
обряда. Лишиться пакетов было бы достаточно скверно; но если бы эти пакеты
у него подмышками просто-напросто рассосались, обратились в ничто, он  бы,
наверно, подумал, что и вправду сошел с ума.
     Воздушный вагон, ставший  на  земле  медлительным,  как  вол,  тяжело
поворачивал влево. Стрелок понял, что  не  может  позволить  себе  роскошь
раздумывать дальше. Теперь ему мало просто выдвинуться вперед;  теперь  он
должен установить контакт с Эдди Дийном.
     Прямо сейчас.


     Эдди засунул свою декларацию и паспорт в нагрудный  карман.  Стальная
проволочка  все  туже  и  туже  закручивалась  вокруг  его  внутренностей,
врезалась  все  глубже  и  глубже,  так  что  нервы  у  него   искрили   и
потрескивали. И вдруг у него в голове раздался голос.
     Не мысль; голос.
     Слушай меня,  ты.  Слушай  внимательно.  И  если  хочешь,  чтобы  все
обошлось, не допускай, чтобы на твоем лице было заметно  хоть  что-нибудь,
что могло бы усилить подозрения этих военных женщин. Видит Бог, они уже  и
так подозревают достаточно.
     Сначала Эдди подумал,  что  забыл  снять  принадлежащие  авиакомпании
наушники и слышит какой-то  дурацкий  разговор  из  пилотской  кабины.  Но
наушники собрали у пассажиров пять минут назад.
     Вторая мысль была, что кто-то стоит рядом и разговаривает.  Он  хотел
было резко повернуть голову влево, но это было нелепо. Как ни неприятно, а
неприкрытая правда состояла в том, что голос исходил  у  него  из  головы,
изнутри.
     Может, он принимает какую-то радиопередачу - АМ, ЧМ, УКВ - пломбами в
зубах? Он слышал о таких шту...
     Выпрямись, червь! Они и так тебя подозревают, а если у тебя еще будет
такой вид, будто ты рехнулся!..
     Эдди выпрямился, резко, словно от пощечины. Это был не  голос  Генри,
но он так походил на давний голос Генри,  когда  они  были  еще  пацанами,
подрастали в микрорайоне "Проекты"; Генри был  на  восемь  лет  старше,  а
сестру, которая была между ними, Эдди почти не помнил  -  Селину  насмерть
сбило машиной, когда ему было два года, а Генри  -  десять.  Этот  резкий,
командирский тон слышался всякий раз, когда Генри видел, что  Эдди  делает
такое,  что  может  уложить  его  в  длинный  сосновый  ящик  задолго   до
старости... как это случилось с Селиной.
     Да что же это такое, едрена вошь?
     Ты не слышишь голосов, которых нет, -  ответил  голос.  Нет,  это  не
голос Генри - старше,  суше...  более  властный.  Но  он  похож  на  голос
Генри... и не верить невозможно. - Это во-первых. Ты не сходишь с  ума.  Я
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО другой человек.
     Это телепатия?
     Эдди смутно сознавал, что его лицо абсолютно ничего не  выражает.  Он
подумал, что в данных обстоятельствах его следовало  бы  за  это  объявить
победителем Академического Конкурса на  Звание  Лучшего  Актера  Года.  Он
посмотрел в окно и увидел, что самолет подруливает к сектору  авиакомпании
"Дельта" терминала международного аэропорта Кеннеди.
     Я не знаю этого слова. Но вот что  я  знаю  точно:  эти  две  военные
женщины знают, что ты везешь...
     Пауза. Чувство - невыразимо странное - что призрачные пальцы роются у
него в мозгу, словно он - живая картотека.
     ...героин или кокаин. Я не могу сказать, который  из  них,  но...  не
думаю, кокаин, потому что ты везешь то, чем не пользуешься,  чтобы  купить
то, что употребляешь.
     - Какие  военные  женщины?  -  тихим  голосом  пробормотал  Эдди.  Он
совершенно не сознавал, что говорит  вслух.  -  Ты  о  чем,  черт  возьми,
гово...
     Опять это ощущение, что ему дали пощечину... такое реальное,  что  он
почувствовал, как у него зазвенело в голове.
     Заткнись, осел проклятый!
     Да ладно, ладно! Ой, мама!
     Теперь опять ощущение роющихся пальцев.
     Военные стюардессы, ответил чужой голос. Ты меня  понимаешь?  У  меня
нет времени копаться в каждой твоей мысли, невольник.
     - Как ты... - начал было Эдди, потом закрыл рот. Как ты меня назвал?
     Неважно. Ты  давай  слушай.  Времени  очень-очень  мало.  Они  знают.
Военные стюардессы знают, что у тебя есть этот кокаин.
     Откуда они могут знать? Это чушь!
     Я не знаю, каким образом они узнали,  и  это  неважно.  Одна  из  них
сказала  возницам.  Возницы  скажут  тем  жрецам,  которые  совершают  эту
церемонию, это Прохождение Таможенного Досмотра...
     Голос у него в голове говорил каким-то странным, таинственным языком,
выражения были такими нелепыми,  что  это  было  почти  мило...  но  смысл
сказанного Эдди понял очень и очень отчетливо. Хотя лицо Эдди  по-прежнему
ничего не выражало, зубы его, больно стукнув, сжались, и он тихонько,  зло
присвистнул сквозь них.
     Голос говорил, что игра окончена. Он еще даже из самолета не вышел, а
игра уже закончилась.
     Но это же не взаправду. Это никак не может быть взаправду. Это просто
его  мозг  в  последний  момент  решил  сплясать  ему   эдакую   маленькую
параноидную джигу, вот и все. Он не будет обращать на это внимания. Просто
будет игнорировать, и оно прекра...
     "Ты НЕ будешь это игнорировать, иначе ты отправишься в темницу,  а  я
умру!" - проревел голос.
     "Да кто ты, черт возьми, такой?" - неохотно, со страхом спросил  Эдди
- и услышал, как у него в голове кто-то (или что-то?)  испустил  глубокий,
шумный вздох облегчения.


     "Поверил, - подумал стрелок. - Благодарение всем богам, какие  только
есть или когда-нибудь были, поверил!"


     Самолет  остановился.  Надпись  ПРИСТЕГНИТЕ   РЕМНИ   погасла.   Трап
подкатился к самолету и глухо стукнулся о левую переднюю дверь.
     Прибыли.


     "Есть одно место, где ты сможешь все оставить, пока будешь  совершать
обряд Прохождения Таможенного Досмотра, - сказал голос. - Надежное  место.
А потом,  когда  уйдешь  отсюда,  сможешь  снова  взять  и  отнести  этому
Балазару".
     Пассажиры начали вставать с мест, доставать вещи  из  ячеек  наверху,
пытались пристроить куда-то куртки,  надевать  которые,  как  объявили  из
пилотской кабины, не стоило из-за жары.
     Возьми куртку. Возьми сумку. А потом опять пойди в нужник.
     Нуж...
     Ах, да. В туалет. В переднем отсеке.
     Если они считают, что я везу марафет, они подумают, что  я  хочу  его
скинуть.
     Но Эдди понимал, что это-то как раз не имеет значения. Они не  станут
прямо так ломать дверь, потому что это может напугать  пассажиров.  И  они
понимают, что невозможно спустить два фунта кокаина в самолетный унитаз  и
не оставить какого-то следа. Если, конечно, голос  говорит  правду...  что
есть какое-то безопасное место. Но как же это может быть?
     Не твое дело, будь ты проклят! ПОШЕВЕЛИВАЙСЯ!
     И Эдди зашевелился.  Потому  что  до  него,  наконец,  дошло,  каково
положение вещей. Он не видел всего того, что было видно  Роланду  при  его
возрасте и школе, которую он прошел - смеси пыток и точности; но ему видны
были  лица  стюардесс  -  их  настоящие  лица,  скрытые  за   улыбками   и
услужливостью, с  которой  они  подавали  пассажирам  чехлы  с  одеждой  и
картонки, сложенные в стенном шкафу переднего отсека. Он видел, как они то
и дело украдкой бросают на него быстрые, словно удары бича, взгляды.
     Он достал свою сумку. Достал куртку. Дверь к трапу  была  открыта,  и
пассажиры уже шли по проходу. Дверь пилотской кабины  была  распахнута,  и
там стоял капитан... и тоже улыбался, но  тоже  смотрел  на  пассажиров  в
салоне первого класса, которые еще собирали вещи,  взглядом  нашел  его  -
нет, прицелился в него взглядом  -  а  потом  снова  отвел  глаза,  кивнул
кому-то, взъерошил какому-то мальчугану волосы.
     Эдди стало холодно. Не из-за ломки. Просто холодно. И  этот  голос  у
него в голове был тут ни при чем. Холодно - иногда это бывает даже кстати.
Вот только надо следить, чтобы от этого холода не превратиться в ледышку.
     Эдди пошел вперед, дошел до места, где, чтобы попасть к  трапу,  надо
было свернуть налево - и вдруг зажал рот рукой.
     - Мне нехорошо, - пробормотал он. -  Извините.  -  Он  прикрыл  дверь
кабины, которая слегка загораживала дверь в передний отсек первого класса,
и открыл дверь туалета справа.
     - Боюсь, что вам придется выйти из самолета, -  резко  сказал  пилот,
когда Эдди открывал дверь туалета. - Уже...
     - По-моему, меня сейчас вырвет, и я не хочу, чтобы все попало вам  на
ботинки, - сказал Эдди. - Да и на мои.
     Через секунду он уже был  в  туалете,  за  запертой  дверью.  Капитан
что-то говорил. Эдди не мог разобрать, что именно, он не хотел  разбирать.
Главное, что тот говорил спокойно, а не орал.  Эдди  был  прав,  никто  не
станет орать, когда около двухсот пятидесяти  пассажиров  еще  ждут  своей
очереди, чтобы выйти из самолета через единственную переднюю дверь.  Он  в
туалете, временно - в безопасности, но какой ему от этого толк?
     "Если ты здесь, - подумал  он,  -  так  давай  делай  что-нибудь,  да
побыстрее, кто бы ты ни был".
     В течение одной страшной секунды  ничего  не  происходило.  Это  была
короткая секунда, но в сознании  Эдди  Дийна  она  растянулась,  казалось,
почти до вечности, как "Турецкие Тянучки  Бономо",  которые  Генри  иногда
покупал ему в детстве; если он  вел  себя  плохо,  Генри  лупил  его,  как
сидорову козу, а если хорошо, то Генри  покупал  ему  "Турецкие  Тянучки".
Таким образом Генри во время летних каникул справлялся со своей  возросшей
ответственностью.
     "О, Господи Иисусе, я это все себе вообразил, о, Боже, как я мог быть
таким сума..."
     Приготовься, - сказал угрюмый голос. - Мне одному  не  справиться.  Я
могу ВЫДВИНУТЬСЯ ВПЕРЕД, но не могу заставить тебя ПРОЙТИ НА  ТУ  СТОРОНУ.
Ты должен сделать это вместе со мной. Повернись.
     Вдруг Эдди стал видеть двумя парами глаз, ощущать  двумя  комплектами
нервов (но не все нервы этого другого были на месте; у другого не  хватало
каких-то частей тела, он потерял их недавно, ему было  больно  до  крика),
чувствовать десятью чувствами, думать двумя  мозгами,  гнать  кровь  двумя
сердцами.
     Он повернулся. В боковой стенке туалета была дыра, дыра,  похожая  на
дверной проем. Через нее Эдди увидел морской берег с крупным серым  песком
и разбивающиеся на нем волны цвета старых физкультурных носков.
     Ему был слышен шум этих волн.
     Его нос чуял запах соли, запах, горький, как слезы.
     Проходи.
     Кто-то колотил в дверь туалета, говорил, чтобы  он  вышел,  чтобы  он
немедленно покинул самолет.
     Проходи же, чтоб тебя!
     Эдди со стоном шагнул в  дверной  проем...  споткнулся...  и  упал  в
другой мир.


     Он медленно поднялся на ноги и  заметил,  что  порезал  ладонь  краем
ракушки. Он тупо смотрел на кровь, заливающую линию жизни,  потом  увидел,
что справа от него медленно встает с песка какой-то человек.
     Эдди попятился; чувство потери ориентировки  и  сонной  растерянности
внезапно вытеснил острый ужас: этот человек был мертв, но не  знал  этого.
Лицо у него было изможденное, кожа  лица  обтягивала  кости,  как  полоски
материи, обернутые  вокруг  острых  металлических  углов  так  туго,  что,
казалось, еще чуть-чуть - и  они  разорвутся.  Он  был  иссиня-бледен,  за
исключением пятен лихорадочного румянца высоко на скулах, красных пятен на
шее, под углами челюсти с обеих сторон,  и  одного  круглого  пятна  между
глазами, словно нарисованного ребенком,  пытавшимся  изобразить  индусский
знак касты.
     Но глаза у  него  были  живые  -  голубые,  с  твердым  взглядом,  не
безумные, полные грозной и упрямой жизненной силы. На человеке была темная
одежда из какой-то домотканой материи - черная, выгоревшая почти до серого
цвета рубашка с закатанными рукавами, синие штаны, похожие на  джинсы.  Он
был накрест опоясан патронными лентами, но почти все гнезда были пусты.  В
кобурах лежали револьверы, вроде бы сорок пятого калибра -  но  невероятно
старинные. Гладкое дерево их  рукояток,  казалось,  светилось  собственным
внутренним светом.
     Эдди не знал, что собирается  заговорить  -  что  у  него  есть,  что
сказать, - но, тем не менее, услышал свой голос: "Ты кто - привидение?"
     - Пока нет, - прохрипел человек с револьверами. - Бес-трава.  Кокаин.
Или как ты его называешь. Снимай рубаху.
     - У тебя руки... - Эдди их увидел. Руки человека,  выглядевшего,  как
какой-то нелепый стрелок, какого можно увидеть  только  в  самом  паршивом
вестерне,  были  испещрены  яркими,  зловещими  багровыми  полосами.  Эдди
отлично знал, что  это  за  полосы.  Они  означали  заражение  крови.  Они
означали, что дьявол не просто дышит тебе  в  задницу,  а  уже  ползет  по
канализационным трубам, которые ведут к твоему насосу.
     - Отъебись от моих рук, понял?  -  сказало  ему  бледное  видение.  -
Снимай рубаху и отцепляй эти штуки!
     Эдди слышал шум  волн;  слышал  тоскливый  вой  ветра,  не  ведающего
преград; видел этого умирающего безумца, а кроме него - только запустение;
но позади  себя  он  слышал  негромкие  голоса  пассажиров,  выходящих  из
самолета, и непрерывный глухой стук.
     - Мистер Дийн! - "Этот голос - в другом мире", - подумал он.  Не  то,
чтобы он в этом сомневался; он просто старался вбить это  себе  в  голову,
как вбивают гвоздь  в  толстый  кусок  красного  дерева.  -  Вам  все-таки
придется...
     - Можешь оставить это здесь, заберешь потом, - прохрипел стрелок. - О
боги, неужели ты не понимаешь, что здесь я  должен  разговаривать?  А  это
больно! И времени же нет, болван!
     Были люди, которых Эдди убил бы за такое слово... но он подумал,  что
убить этого человека ему будет не так-то просто, хотя вид  у  него  такой,
словно убийство, возможно, пошло бы ему на пользу.
     Однако в этих голубых глазах он ощущал истину; их лихорадочный  блеск
делал ненужными все вопросы.
     Эдди начал расстегивать  рубашку.  Первым  его  порывом  было  просто
сорвать ее, как сделал Кларк Кент, когда Лоис Лэйн привязали к рельсам или
к чему-то такому, но в реальной жизни это никуда  не  годилось:  рано  или
поздно пришлось бы объяснять, почему столько пуговиц оторвано. Так что  он
стал расстегивать их, а стук позади него продолжался.
     Он рывком вытащил рубашку из джинсов, стащил ее и  бросил  на  песок,
открыв обмотавшую грудь  клейкую  ленту.  Он  был  похож  на  человека  на
окончательном этапе выздоровления после тяжелого перелома ребер.
     Он бросил быстрый взгляд назад и увидел открытую дверь...  ее  нижний
край прочертил на сером песке веерообразный  след,  когда  кто-то  -  надо
полагать, этот умирающий - ее открыл. Сквозь проем двери  Эдди  был  виден
туалет первого класса, раковина, зеркало... а  в  нем  -  его  собственное
лицо, полное отчаяния, черные волосы, упавшие на лоб, на  зеленовато-карие
глаза. На заднем плане он увидел стрелка, берег и парящих над ним  морских
птиц, которые галдели и дрались неизвестно над чем.
     Эдди теребил ленту, не зная, как начать, как найти свободный конец, и
его охватила растерянность и безнадежность. Так, наверное, чувствует  себя
олень или кролик, когда до половины перейдет шоссе и повернет голову  -  и
оцепенеет в безжалостном ослепительном свете приближающихся фар.
     Уильяму  Уилсону,  человеку,  чье  имя  прославил  По,   понадобилось
двадцать минут, чтобы обмотать его липучкой. Чтобы открыть дверь в  туалет
первого класса, им понадобится пять минут, самое большое - семь.
     - Мне не снять это говно, - сказал  он  человеку,  который,  шатаясь,
стоял перед ним. - Я не знаю, кто ты и где я, но я  тебе  говорю  -  ленты
слишком много, а времени слишком мало.


     Когда капитан Макдоналд, раздосадованный тем, что 3-А не реагирует на
его слова, начал колотить в дверь, Дийр,  второй  пилот,  посоветовал  ему
бросить это дело.
     - Да куда он денется? - спросил Дийр.  -  Что  он  может  сделать?  В
унитаз сам себя спустить? Крупноват он для этого.
     - Но если он везет... - начал Макдоналд.
     Дийр, который сам не раз и не два нюхал кокаин, сказал:
     - Если везет, то везет много. Ему от него не избавиться.
     - Отключить воду, - вдруг резко приказал Макдоналд.
     - Уже, - ответил штурман (который тоже любил при  случае  понюхать  -
только не  табак).  -  Но  не  думаю,  чтобы  это  имело  значение.  Можно
растворить в бачке столько, сколько войдет, но сделать, чтобы его  там  не
оказалось, невозможно.
     Они столпились у двери туалета, на  которой  издевательски  светилась
надпись ЗАНЯТО; все говорили вполголоса. "Ребята  из  УБН  [Управление  по
борьбе с наркобизнесом] сольют из бачков воду, возьмут  пробу  -  и  малый
спекся".
     - Он всегда сможет сказать, что кто-то заходил до него и  скинул  эту
штуку,  -  возразил  Макдоналд.  Голос  у  него   становился   все   более
раздраженным. Ему хотелось не разговаривать  об  этом,  а  что-то  с  этим
делать, принимать какие-то меры, хотя он отчетливо сознавал, что пассажиры
все еще выходят гуськом, и многие с особенным любопытством поглядывают  на
пилотов и  стюардесс,  собравшихся  у  двери  туалета.  Экипаж,  со  своей
стороны, отчетливо сознавал, что какие-либо слишком откровенные,  открытые
действия могут разбудить страшный призрак террориста, который в наше время
таится в глубине сознания каждого авиапассажира. Макдоналд знал,  что  его
штурман и бортинженер правы, знал, что наркотик, скорее всего, упакован  в
пластиковые пакеты, на которых остались отпечатки пальцев этого говнюка, и
все равно он слышал, как у него в мозгу звучит сигнал  тревоги.  Что-то  у
него внутри кричало: "Жулик! Жулик!", словно этот малый из кресла 3-А  был
пароходным шулером и держал наготове полный рукав тузов.
     - Он не пытается спустить воду, - сказала Сьюзи Дуглас. - Он даже  не
пытается открыть краны умывальника, а то мы бы услышали, как в них хлюпает
воздух. Я слышу что-то, но...
     - Уходите, - коротко приказал  Макдоналд.  Его  взгляд  скользнул  по
Джейн Дорнинг. - Вы тоже. Мы здесь сами справимся.
     Джейн повернулась, чтобы уйти; щеки ее горели.
     Сьюзи спокойно сказала:
     - Джейн его вычислила, а я заметила выпуклости у него  под  рубашкой.
Мы, пожалуй, останемся, капитан  Макдоналд.  Если  хотите  подать  на  нас
рапорт о неподчинении командиру -  подавайте.  Но  я  хочу,  чтобы  вы  не
забывали, что можете сорвать УБН, возможно, очень крупную операцию.
     Их взгляды столкнулись, точно сталь с кремнем, высекая искры.
     Сьюзи сказала:
     - Мак, я летала с вами раз семьдесят-восемьдесят. Я вам добра желаю.
     Макдоналд еще секунду смотрел на нее, потом кивнул.
     - Можете остаться. Но я хочу, чтобы вы отошли на шаг назад, к кабине.
     Он приподнялся на цыпочки, оглянулся назад и  увидел  конец  очереди,
который как раз переходил из третьего класса во второй.  Еще  две  минуты,
ну, три.
     Капитан повернулся к встречающему пассажиров агенту компании, который
стоял у люка и внимательно смотрел  на  них.  Как  видно,  он  понял,  что
возникли какие-то сложности, потому что достал из футляра свою  переносную
рацию и держал ее в руке.
     - Скажи ему, чтобы он прислал мне сюда таможенников,  -  тихо  сказал
Макдоналд штурману. - Троих или четверых. Сейчас же.
     Штурман, беспечно усмехаясь и извиняясь, протолкался через очередь  и
тихонько поговорил с агентом, который поднес рацию ко рту  и  что-то  тихо
сказал в нее.
     Макдоналд -  который  ни  разу  в  жизни  не  принимал  ничего  более
сильнодействующего, чем аспирин, да и то очень редко - повернулся к Дийру.
Губы его были сжаты в тонкую, белую, как шрам, черту.
     - Как только  выйдет  последний  пассажир,  мы  взломаем  дверь  этой
сральни, - сказал он. - И мне плевать, будут здесь  таможенники  или  нет.
Ясно?
     - Вас понял, - ответил  Дийр  и  стал  смотреть,  как  хвост  очереди
проходит в первый класс.


     - Достань мой нож, - сказал стрелок. - Он у меня в кошеле.
     Он показал рукой на потрескавшийся кожаный мешок, лежавший на  песке.
Мешок был похож не столько на кошель, сколько на  большой  рюкзак;  такие,
должно быть, несли хиппи, когда шли по аппалачскому  маршруту,  тащась  от
красоты природы (а время от времени, может, и  от  косячка),  только  этот
выглядел, как настоящий, а  не  как  бутафория,  помогающая  какому-нибудь
торчку поддерживать свое  собственное  представление  о  себе;  как  вещь,
которая много-много лет сопутствовала хозяину  в  трудных  -  быть  может,
невыносимо трудных - странствиях.
     Показал рукой, а не пальцем. Он не мог показать пальцем. Эдди  понял,
почему правая рука у этого человека была обмотана грязным обрывком рубахи:
у него были оторваны несколько пальцев.
     - Возьми нож, - сказал незнакомец. - Перережь  ленту.  Постарайся  не
порезаться. Это не  трудно.  Тебе  надо  быть  осторожным,  но  все  равно
придется управляться быстрее. Времени мало.
     - Знаю, - сказал Эдди и стал на колени на песок. Все это  происходило
не на  самом  деле.  Вот  в  чем  штука,  вот  чем  все  объясняется.  Как
сформулировал бы Генри Дийн, великий мудрец и выдающийся торчок,  прыг  да
скок, туда-сюда, крыша едет - не беда; жизнь - лишь сон, а  мир  -  фуфло.
Это, братец, западло, только ты не унывай, а лучше вмажемся давай.
     Все это не взаправду, это все - необычайно живой глюк, так что  самое
лучшее - не дергаться, а плыть по течению.
     Но глюк был до невозможности живой. Эдди потянулся к "молнии" -  или,
может, кошель застегивался на липучки - и  увидел,  что  он  крест-накрест
зашнурован сыромятными ремешками; некоторые  порвались  и  были  тщательно
связаны, и узелки были такими маленькими, чтобы не застревать в окруженных
металлическими колечками отверстиях.
     Эдди расшнуровал мешок, растянул горловину и нашел нож под  сыроватым
свертком - обрывком рубахи, в который  были  увязаны  патроны.  От  одного
только вида рукоятки у  него  захватило  дух...  она  была  из  настоящего
серебра, глубокого, мягкого серо-белого цвета, и на ней  был  выгравирован
замысловатый узор, привлекавший взгляд, приковывавший его...
     В ухе у Эдди взорвалась боль, с ревом пронизала голову  насквозь,  на
миг застлала глаза красным туманом. Он  неуклюже  споткнулся  о  раскрытый
кошель, упал на песок и  снизу  вверх  взглянул  на  бледного  человека  в
сапогах с отрезанными голенищами. Это был совсем  даже  не  глюк.  Голубые
глаза, пылавшие на этом умирающем лице, были глазами самой истины.
     - Любоваться будешь после, невольник,  -  сказал  стрелок.  -  Сейчас
воспользуйся им - и только.
     Эдди чувствовал, как ухо у него пульсирует, распухает.
     - Почему ты меня все время так называешь?
     - Разрежь ленту, - мрачно сказал стрелок. - Если они вломятся в  оный
нужник, пока ты еще здесь, то ты - такое у меня чувство - останешься здесь
очень надолго. И вскоре - в обществе трупа.
     Эдди вытащил нож из  ножен.  Не  старинный;  больше,  чем  старинный;
больше, чем древний. Лезвие, отточенное почти  до  невидимости,  казалось,
впитало в металл все века.
     - Да, видать, острый, - сказал он, и голос у него дрогнул.


     Последние пассажиры гуськом выходили на трап. Одна из них, дама весен
эдак   семидесяти,   остановилась    возле    Джейн    Дорнинг    с    тем
мучительно-растерянным выражением лица, какое, кажется, свойственно только
людям, которые впервые летят на самолете в очень  немолодом  возрасте  или
очень плохо зная английский язык, и стала показывать ей свои билеты.  "Как
же я найду свой самолет на Монреаль? - спрашивала она. -  И  что  будет  с
моим багажом? Когда мне проходить досмотр - здесь или там?"
     - На верхней площадке трапа будет стоять  агент  нашей  авиакомпании,
который сообщит вам все необходимые сведения, мэм, - сказала Джейн.
     - Ну, уж не знаю, почему  вы  не  можете  дать  мне  все  необходимые
сведения, - возразила старушка. -  На  этом  вашем  трапе  все  еще  полно
народу.
     -  Проходите,  пожалуйста,  сударыня,  не  задерживайтесь,  -  сказал
капитан Макдоналд. - У нас тут возникла проблема.
     - Что ж, прошу прощения, что я  вообще  еще  не  умерла,  -  обиженно
сказала старушка. - Я, как видно, просто свалилась с катафалка.
     И прошествовала мимо  них,  задрав  нос,  как  собака,  учуявшая  еще
довольно далекий костер, зажав в одной руке дорожную сумку, а в  другой  -
папку с билетами (из  нее  торчало  такое  множество  корешков  посадочных
талонов, что впору было подумать, что эта леди облетела почти весь  земной
шар, меняя самолеты в каждом аэропорту).
     - А эта дамочка, пожалуй,  больше  не  станет  летать  на  реактивных
лайнерах компании "Дельта", - пробормотала Сьюзи.
     - А мне насрать, пусть хоть у Супермена в портках летает,  -  ответил
Макдоналд. - Она последняя.
     Джейн метнулась мимо них, огляделась места во  втором  классе,  потом
заглянула в главный салон. Там никого не было.
     Она вернулась и доложила, что самолет пуст.
     Макдоналд обернулся к трапу и увидел, что сквозь толпу проталкиваются
два таможенника в форме, извиняясь, но не давая себе труда оглядываться на
людей, которых они оттолкнули. Последней  из  этих  людей  была  та  самая
старушка; она уронила свою папку с билетами, бумажки рассыпались и  летали
вокруг, а она с пронзительными криками гонялась за ними, как  рассерженная
ворона.
     - Ладно, - сказал Макдоналд, - вы, ребята, здесь и оставайтесь.
     - Сэр, мы - служащие федеральной Таможни...
     - Правильно, и я вас вызвал, и я рад, что вы прибыли  так  быстро.  А
теперь вы стойте, где стоите, потому что это - мой самолет, и тип, который
там засел, - один из моих пассажиров. Как только он выйдет из  самолета  и
ступит на трап, он станет вашим, и можете делать с ним, что хотите.  -  Он
кивнул Дийру. - Я дам этому сукину сыну  еще  один  шанс,  а  потом  будем
ломать дверь.
     - Я не против, - ответил Дийр.
     Макдоналд заколотил ладонью по двери туалета и заорал:
     - А ну, друг, выходи! Я больше просить не буду!
     Ответа не было.
     - Ладно, - сказал Макдоналд. - Поехали.


     Эдди смутно слышал, как старуха говорила: "Что ж, прошу прощения, что
я вообще еще не умерла! Я, как видно, просто свалилась с катафалка!"
     Он разрезал уже половину клейкой ленты. Когда старуха  заговорила,  у
него дрогнула рука, и он увидел, что по  животу  у  него  течет  тоненькая
струйка крови.
     - Зараза! - выругался он.
     - Теперь ничего не поделаешь, - сказал стрелок своим хриплым голосом.
- Заканчивай скорей. Или при виде крови тебе становится дурно?
     - Только при виде своей, - ответил Эдди. Лента начиналась у него  над
самым животом. Чем выше он резал, тем хуже ему было видно. Он разрезал еще
около трех дюймов  и  чуть  не  порезался  еще  раз,  когда  услышал,  как
Макдоналд говорит таможенникам: "Ладно, вы, ребята, здесь и оставайтесь".
     - Я могу закончить и, может, разрезать себе все до  кости,  -  сказал
Эдди, - или можешь попробовать ты. Мне не видно, что я делаю.  Подбородок,
блядь, мешает.
     Стрелок взял нож в левую руку. Рука  тряслась.  При  виде  того,  как
дрожит этот клинок, отточенный до  самоубийственной  остроты,  Эдди  стало
очень не по себе.
     - Может, я лучше сам попро...
     - Подожди.
     Стрелок устремил на свою левую руку напряженный, неподвижный  взгляд.
Эдди не то, чтобы не верил в телепатию, но не очень-то и верил в нее.  Тем
не менее, сейчас он уловил нечто... нечто столь же  реальное  и  ощутимое,
как жар, пышущий от духовки. Через несколько  секунд  он  понял,  что  это
такое; концентрация воли этого странного человека.
     "Какой же он, к черту, умирающий,  если  я  так  мощно  чувствую  его
силу?"
     Дрожь  в  руке  стала  ослабевать.   Вскоре   рука   только   еле-еле
вздрагивала. Через десять секунд, не  больше,  она  была  неподвижна,  как
скала.
     - Ну, так, - сказал стрелок. Он шагнул вперед,  поднял  нож,  и  Эдди
почувствовал другой жар, исходивший от него - зловещий жар лихорадки.
     - Ты левша? - спросил Эдди.
     - Нет, - ответил стрелок.
     - О, Господи, - сказал Эдди и решил,  что,  может,  почувствует  себя
получше,  если  на  минуточку  закроет  глаза.  Он  слышал  жесткий  шорох
расходящейся под ножом ленты.
     - Ну, вот, - сказал стрелок и отступил на  шаг.  -  Теперь  отлепляй,
сколько сможешь. А я займусь спиной.
     В дверь туалета перестали  вежливо  стучать  и  заколотили  кулаками.
"Пассажиры вышли, - подумал Эдди. - Китайским церемониям конец.  Ох,  мать
твою..."
     - А ну, друг, выходи! Я больше просить не буду!
     - Дерни как следует, - негромко прорычал стрелок.
     Эдди ухватил каждой рукой толстый слой пластыря и  рванул,  что  было
сил. Больно было до чертиков. "Кончай ныть, - подумал  он.  -  Могло  быть
хуже. Вдруг бы у тебя грудь была волосатая, как у Генри".
     Он опустил глаза и увидел, что у него на коже поперек грудины тянется
красная полоса  раздражения,  шириной  дюймов  примерно  семь.  Над  самым
солнечным сплетением, там, где он укололся ножом, кровь взбухала в проколе
и красной струйкой сбегала к пупку. Пакеты с наркотиками теперь  болтались
у него подмышками, как плохо притороченные переметные сумы.
     - Ладно, - сказал кому-то приглушенный голос  за  дверью  туалета.  -
Поеха...
     Остального Эдди не расслышал из-за неожиданно рванувшей боли в  спине
- это стрелок бесцеремонно сорвал с него остаток ленты.
     Он стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть.
     - Надевай рубаху, - сказал стрелок. Его лицо (раньше Эдди думал,  что
живой человек не может быть бледнее этого) теперь стало цветом, как старый
пепел. Несколько секунд он держал в руке опояску из клейкой ленты  (теперь
она слипалась в бессмысленную паутину, и большие пакеты с  белым  порошком
казались странными коконами), потом отбросил ее в  сторону.  Эдди  увидел,
что через тряпку, которой была замотана правая рука стрелка, просачивается
свежая кровь. - Да пошевеливайся.
     Послышался глухой удар. Это был не просто сильный стук в дверь.  Эдди
поднял глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как задрожала дверь  туалета,
как замигали в нем лампы. Он понял, что они ломают дверь.
     Он взял рубашку  пальцами,  ставшими,  как  ему  показалось,  слишком
большими, слишком неуклюжими.  Левый  рукав  был  вывернут  наизнанку.  Он
попытался пропихнуть его через пройму, рука у него застряла, и он выдернул
ее так резко, что опять вывернул рукав наизнанку.
     Бух, - и дверь туалета опять затряслась.
     - О, боги, как же ты неуклюж! - простонал стрелок и сам засунул кулак
в левый рукав рубашки Эдди. Когда стрелок  стал  вытаскивать  кулак,  Эдди
ухватил манжету. После этого стрелок  подал  ему  рубашку,  как  дворецкий
подает хозяину фрак. Эдди надел ее и потянулся к нижней пуговице.
     - Погоди! - рявкнул стрелок и оторвал еще  кусок  от  своей  рубашки,
которой оставалось все меньше и меньше. - Вытри брюхо!
     Эдди вытер, как сумел. Из дырочки в коже, проколотой ножом,  все  еще
сочилась кровь. Да, клинок оказался острым. И даже очень.
     Он бросил на песок окровавленный лоскут рубахи  стрелка  и  застегнул
свою рубашку.
     Бух! На этот раз дверь не только затряслась; она прогнулась. Взглянув
сквозь проем двери на берегу, Эдди увидел,  как  стоявший  возле  раковины
флакон с жидким мылом упал прямо на его сумку.
     Он хотел заправить рубашку, которая была уже застегнута  (и,  как  ни
странно, застегнута правильно) в штаны, но вдруг его осенило. Вместо этого
он расстегнул пояс.
     - На это нет времени! - Стрелок  понял,  что  хочет  заорать,  но  не
может. - Эта дверь выдержит еще один удар, не больше!
     - Я знаю, что делаю, - ответил Эдди, надеясь, что  это  действительно
так, и шагнул назад, через дверь между двумя мирами, на  ходу  расстегивая
на джинсах кнопки и молнию.
     Спустя секунду, полную отчаяния и безнадежности,  стрелок  последовал
за ним, миг назад - тело, страдающее  и  переполненное  жгучей  физической
болью, миг спустя - лишь холодно-спокойное ка в голове Эдди.


     - Еще разок, - мрачно сказал Макдоналд, и Дийр кивнул. Теперь,  когда
все пассажиры сошли не только  с  самолета,  но  и  с  трапа,  таможенники
достали оружие.
     Ну!
     Оба летчика с размаха ударили в дверь. Она распахнулась,  обломок  ее
на мгновение повис в замке, потом упал на пол.
     Перед ними на унитазе восседал мистер 3-А. Штаны у него были  спущены
до колен, полы выгоревшей рубашки  в  узорчатую  полоску  едва  прикрывали
срам. "Да,  застукать-то  мы  его  застукали,  -  устало  подумал  капитан
Макдоналд. - Вот только беда-то  в  том,  что  дело,  за  которым  мы  его
застукали,  насколько  мне  известно,  не  противозаконное".  Внезапно  он
ощутил, как ноет у него плечо, которым он бил в дверь - сколько раз?  три?
четыре?
     Вслух он рявкнул:
     - Какого дьявола вы здесь делаете, мистер?
     - Ну, вообще-то я облегчался, - сказал Эдди,  -  но,  если  вам  всем
сразу приспичило, то я могу подтереться и в здании аэровокзала...
     - А нас ты, умник, конечно, не слышал?
     - А мне до двери было  не  дотянуться.  -  3-А  вытянул  руку,  чтобы
продемонстрировать и, хотя дверь сейчас висела  на  одной  петле  у  стены
слева от него, капитан Макдоналд видел, что он прав. - Наверно, я  мог  бы
встать, но я, понимаете, оказался лицом  к  лицу  с  кошмарной  ситуацией,
правда, не то, чтоб лицом, если вы понимаете, о чем я. И не то, чтобы  мне
хотелось попасть в это лицом, опять же, если вы понимаете, о чем я. -  3-А
улыбнулся  обаятельной,  чуть  глуповатой  улыбкой,   которая   показалась
капитану Макдоналду такой  же  фальшивой,  как  девятидолларовая  бумажка.
Послушать его, так подумаешь, что ему никто никогда в жизни не объяснил  и
не показал, как нужно наклоняться вперед.
     - Вставайте, - сказал Макдоналд.
     - С удовольствием. Вы только попросите дам малость отойти, а?  -  3-А
очаровательно улыбнулся. - Я знаю, что в наше время это  уже  отжило  свой
век, но ничего не могу поделать. Я застенчив. И, по  правде  сказать,  мне
есть чего стесняться, ох, есть.  -  Он  приподнял  левую  руку,  раздвинув
большой и указательный пальцы примерно  на  полдюйма,  и  подмигнул  Джейн
Дорнинг, которая залилась ярким румянцем и мгновенно вылетела на  трап,  а
за ней по пятам умчалась Сьюзи.
     "Вид-то у тебя не застенчивый, подумал капитан Макдоналд. - Вид-то  у
тебя, как у кошки, которая только что добралась до  сливок,  вот  какой  у
тебя вид".
     Когда стюардессы скрылись из вида,  3-А  встал  и  подтянул  трусы  и
джинсы. Потом он потянулся в кнопке спуска воды, а капитан Макдоналд сразу
же оттолкнул его руку, схватил его за плечи и резко  повернул  к  проходу.
Дийр сзади запустил руку за пояс его штанов.
     - Не надо переходить на личности, -  сказал  Эдди.  Тон  у  него  был
легкий и точно соответствовал ситуации - во всяком случае, он так думал  -
но внутри у него все было, словно в свободном  падении.  Он  ощущал  того,
другого,  отчетливо  чувствовал  его.  Другой  был  внутри  его  сознания,
внимательно следил за  ним,  был  наготове,  чтобы  вмешаться,  если  Эдди
фраернется. Боже милостивый, это все должно ему сниться, ведь правда? Ведь
правда?
     - Стоять тихо, - сказал Дийр.
     Капитан Макдоналд заглянул в унитаз.
     - Говна не видать, - сказал он и, когда штурман непроизвольно заржал,
бросил на него свирепый взгляд.
     - Ну, знаете, как бывает, - сказал Эдди. - Иногда примчишься, сядешь,
а окажется ложная тревога. Но я  дал  парочку  таких  залпов  -  куда  там
болотному газу. Если бы вы здесь три минуты назад зажгли спичку, тут можно
было бы рождественскую индейку зажарить. Должно быть, я что-то съел  перед
посадкой, так я ду...
     - Уберите его, - сказал Макдоналд, и Дийр, все еще держа  Эдди  сзади
за штаны, вытолкал его из самолета на трап, где таможенники взяли его  под
руки, один - с одной стороны, другой - с другой.
     - Але! - воскликнул Эдди. - А где моя сумка? И куртка?
     - О, мы как раз хотим, чтобы все ваши вещи были  при  вас,  -  сказал
один из таможенников. Его дыхание било Эдди в лицо. Изо рта у  него  пахло
маалоксом и повышенной кислотностью. - Ваши  вещи  нас  очень  интересуют.
Пошли, дружочек, пошли.
     Эдди все время говорил им, чтобы они не волновались, успокоились, что
он прекрасно может идти сам, но, как он подумал позже, носки  его  ботинок
коснулись трапа всего раза два-три на всем расстоянии от люка до выхода  в
аэровокзал, где стояли  еще  три  таможенника  и  с  полдюжины  ментов  из
аэропортовской  охраны;  таможенники  ждали  Эдди,  а   менты   сдерживали
небольшую толпу, которая, пока его уводили, пялила на него глаза с испугом
и жадным любопытством.



                                   4. БАШНЯ

     Эдди Дийн сидел на стуле. Стул стоял в маленькой белой комнатке.  Это
был единственный стул  в  маленькой  белой  комнатке.  В  маленькой  белой
комнатке было полно народу. В маленькой белой комнатке было накурено. Эдди
был в одних трусах. Эдди хотелось курить. Остальные шесть -  нет,  семь  -
человек в маленькой белой комнатке были  одеты.  Эти  люди  стояли  вокруг
него, окружая его плотным кольцом. Трое - нет, четверо  -  из  них  курили
сигареты.
     Эдди хотелось дергаться и извиваться. Эдди хотелось поводить  плечами
и притопывать ногами.
     Эдди сидел спокойно, расслабившись, и смотрел на окружавших его людей
с веселым интересом, будто его не сводило с ума желание  вмазаться,  будто
он не сходил с ума от клаустрофобии.
     Причиной этому был другой в его сознании. Сперва он панически  боялся
этого другого. Теперь он благодарил Бога, что другой - здесь, с ним.
     Может, другой и болен, и даже умирает, но стали  в  нем  еще  хватит,
чтобы одолжить немного этому перепуганному двадцатилетнему торчку.
     - До чего же интересная красная полоса  у  тебя  на  груди,  Эдди,  -
сказал один из таможенников. В углу рта у него торчала сигарета. В кармане
его рубашки лежала пачка сигарет. У Эдди было такое чувство, что  если  бы
он взял из этой пачки штук пять сигарет, набил бы ими рот от угла до угла,
зажег бы их все и глубоко затянулся, может, на душе у него стало бы легче.
- Она похожа на  след  от  пластыря.  Сдается,  у  тебя  тут  что-то  было
приклеено пластырем, а потом ты вдруг  решил,  что  хорошо  бы  эту  штуку
отодрать и избавиться от нее.
     - У меня на Багамах сделалась аллергия, - сказал  Эдди.  -  Я  ж  вам
говорил. В смысле, мы уже несколько раз все это проговаривали.  Я  пытаюсь
не терять чувства юмора, но мне это дается все труднее.
     - Заебись ты  со  своим  чувством  юмора,  -  яростно  сказал  другой
таможенник; этот тон был знаком Эдди. Такой тон  делался  у  него  самого,
когда ему случалось полночи на холоду прождать сбытчика, а тот  так  и  не
появлялся. Потому что эти мужики тоже были наркашами. Единственная разница
заключалась в том, что для них наркотой были такие, как он и Генри.
     - А как насчет дырки у тебя в пузе? Она-то у тебя откуда, Эдди? А?  -
третий таможенник показывал на то  место,  куда  Эдди  ткнул  себя  ножом.
Кровь, наконец, унялась, но там еще был темно-красный  застывший  пузырек,
который, казалось, лопнет сразу же - только тронь.
     Эдди показал на красный след от клейкой ленты.
     - Чешется, - сказал он. Это была правда. - Я в самолете заснул - если
не верите мне, спросите стюардессу...
     - Чего бы это мы тебе не верили, Эдди?
     - Не знаю, - сказал Эдди. - Много вы видели контрабандистов,  которые
дрыхнут, когда везут  товар?  -  Он  секунду  помолчал,  чтобы  они  могли
задуматься об этом,  потом  вытянул  вперед  руки.  Некоторые  ногти  были
обгрызаны, другие - обломаны. Он когда-то сделал  открытие:  в  подходняке
любимым лакомством вдруг становятся  собственные  ногти.  -  Я  все  время
старался сдерживаться, не чесаться, но,  как  видно,  пока  спал,  здорово
разодрался.
     - Или пока торчал. Это может быть след укола. - Эдди было  ясно,  что
ни один из них так не думает.  Если  ширнуться  так  близко  к  солнечному
сплетению (а оно для нервной системы - что панель управления),  то  больше
тебе уже никогда не придется ширяться.
     -  Дайте  передохнуть,  -  сказал  Эдди.  -  Вы  ко  мне  так  близко
придвинулись, что я уж думал - взасос целовать меня собрались.  Не  торчал
я, и вы это знаете.
     На лице третьего таможенника выразилось отвращение.
     - Для невинного ягненочка, Эдди, ты что-то уж очень много знаешь  про
наркоту.
     - Чего я не набрался из "Майами Вайс", то прочел в "Ридерз Дайджест".
А теперь скажите мне правду - сколько раз мы еще будем в этом копаться?
     Четвертый таможенник показал ему маленький пластиковый пакетик. В нем
было несколько волоконец.
     - Это - волокна. Мы их отправим в лабораторию, они нам подтвердят, но
мы и так знаем, от чего они. Это волокна лейкопластыря.
     - Я перед уходом из отеля не успел принять душ,  -  в  четвертый  раз
сказал Эдди. - Я лежал у бассейна, загорал.  Пытался  избавиться  от  этой
сыпи. От аллергической сыпи. И заснул. Мне еще чертовски  повезло,  что  я
вообще успел на самолет. Пришлось бежать, как угорелому. А  был  ветер.  И
откуда я знаю, что у меня прилипло к коже, а что - нет.
     Еще один таможенник протянул к Эдди руку и  провел  пальцем  по  коже
левой руки, на три дюйма вверх от локтевого сгиба.
     - И это - не следы уколов.
     Эдди оттолкнул его руку.
     - Москиты покусали, говорил же я вам. Почти что зажили.  Да  что  вы,
елки-палки, сами не видите, что ли?
     Они видели. Это дело было задумано далеко не вдруг. Эдди  уже  месяц,
как перестал ширяться в руку. Генри был на  это  не  способен,  и  в  этом
заключалась одна из причин, почему послали Эдди, почему  пришлось  послать
Эдди. Когда он уже никак не мог терпеть,  он  задвигался  высоко-высоко  в
левое бедро, где к коже ноги прилегало левое яичко... так, как он сделал в
ту ночь, когда смугловатый гаденыш наконец принес ему  приличную  наркоту.
Большей же частью Эдди только нюхал, а Генри этого теперь было  мало.  Это
вызывало чувства, которым Эдди не мог дать  точного  определения...  смесь
гордости и стыда. Если они посмотрят там, если они отодвинут яички, у него
могут возникнуть серьезные проблемы. Анализ крови мог  бы  стать  причиной
еще более серьезных проблем, но этого они не могут  потребовать,  не  имея
хоть каких-нибудь доказательств - а доказательств-то у них как раз и  нет.
Никаких. Они все знают, но ничего не могут доказать. Хотеть не вредно, как
сказала бы его любимая старушка-мать.
     - Москиты покусали.
     - Да.
     - А красная полоса - аллергия.
     - Да. Она у меня уже была, когда я летал на Багамы, только  не  такая
сильная.
     - Она у него уже  была,  когда  он  летал  туда,  -  сказал  один  из
таможенников другому.
     - Ага, - ответил тот. - Ты в это веришь?
     - А как же!
     - Ты и в Санта-Клауса веришь?
     - А  как  же!  Я,  когда  еще  пацаном  был,  с  ним  один  раз  даже
сфотографировался. - Он посмотрел на Эдди. - Эдди, а  у  тебя  есть  фотка
этой знаменитой красной полосочки до того, как ты съездил на Багамы?
     Эдди ничего не ответил.
     - Если ты в порядке, почему бы тебе не согласиться на анализ крови? -
Это сказал первый таможенник, с сигаретой в углу рта.  Она  скурилась  уже
почти до самого фильтра.
     Эдди вдруг разозлился - до белого каления. Он прислушался к тому, что
было внутри.
     "Валяй", - сразу же ответил голос, и Эдди почувствовал нечто большее,
чем согласие, он ощутил что-то вроде окончательного одобрения. От этого он
почувствовал себя  так  же,  как  в  детстве,  когда  Генри  обнимал  его,
взъерошивал ему волосы, хлопал  его  по  плечу  и  говорил:  "Ты  молоток,
парень, ты только не задавайся, но ты молоток".
     - Вы же знаете, что я в порядке. - Он резко встал -  так  резко,  что
они попятились. Он взглянул на курильщика, стоявшего к нему ближе всех.  -
И вот что я тебе скажу, детка, если не уберешь от моего лица  этот  гвоздь
от гроба, я его щас у тебя вышибу.
     Таможенник отшатнулся.
     - Вы уже вычерпали до дна бак  под  унитазом  в  самолетном  сортире.
Едрена вошь, вы за это время могли  в  нем  три  раза  все  перебрать.  Вы
перерыли все мои вещи. Я нагнулся и позволил одному из вас засунуть мне  в
задницу самый длинный в мире  палец.  Да  если  проверка  простаты  -  это
медосмотр, так это было ебаное  сафари.  Я  вниз  глянуть  боялся,  думал,
увижу, как ноготь этого мужика у меня из хера торчит.
     Он обвел их злым взглядом.
     - В жопе у меня вы побывали, в вещах моих покопались, я  тут  сижу  в
одних трусах, а вы себе покуриваете да дым мне в морду  пускаете.  Анализа
крови вам захотелось? Ладушки. Давайте сюда кого-нибудь, кто  будет  брать
анализ.
     Они зашушукались. Начали переглядываться. Удивились. Забеспокоились.
     - Но если вы хотите взять у меня анализы без  постановления  суда,  -
продолжал Эдди, - то  пускай  тот,  кто  будет  брать,  захватит  побольше
шприцов и флакончиков, потому что будь я проклят,  если  стану  отдуваться
один. Я требую, чтобы сюда пришел представитель федеральной полиции,  и  я
требую, чтобы каждый из вас сдал те же гадские анализы, что и я,  и  чтобы
на каждом флакончике были написаны ваши  фамилии  и  номера  удостоверений
личности, и я требую, чтобы  они  были  переданы  этому  представителю  на
хранение. И на что бы вы ни делали анализ мне - на кокаин, героин,  беньки
[бензедрин], да на что хотите - я требую, чтобы те же самые анализы делали
и с вашими образцами. А потом чтобы результаты передали моему адвокату.
     - Это ж надо, ТВОЕМУ АДВОКАТУ, - воскликнул один из них. -  Со  всеми
вами, засранцами, всегда этим кончается, правда,  Эдди?  Вы  будете  иметь
дело с моим АДВОКАТОМ. Я  на  вас  моего  АДВОКАТА  напущу.  Мне  от  этой
хреновни блевать хочется.
     - Собственно говоря, в данный момент адвоката у меня  нет,  -  сказал
Эдди, и это была правда. - Я не думал, что мне понадобится адвокат. Но  вы
меня заставили передумать. Вы ничего не нашли, потому что  у  меня  и  нет
ничего, но ведь рок-н-ролл никогда  не  кончается,  так?  Хотите,  значит,
чтобы я плясал под вашу дудку? Отлично. Буду плясать. Только не один. Вам,
мужики, тоже придется плясать.
     Наступило тяжелое, напряженное молчание.
     - Мистер Дийн, я хочу вас попросить, снимите, пожалуйста,  трусы  еще
раз, - сказал один из них. Этот был старше остальных. Этот, судя по  виду,
был их начальником. Эдди подумал, что, может быть -  не  точно,  но  может
быть - этот, наконец, догадался, где могут быть свежие следы. До  сих  пор
они там не смотрели. Руки, плечи, ноги... но  не  там.  Слишком  они  были
уверены, что дело в шляпе.
     - Мне надоело снимать трусы, спускать трусы, жрать дерьмо,  -  сказал
Эдди. - Хватит. Позовите сюда, кого следует, и будем  делать  всем  анализ
крови - или я ухожу. Ну? Что вы предпочитаете?
     Опять такое же молчание. И, когда они  начали  переглядываться,  Эдди
понял, что победил.
     Мы победили, - поправился он. - Как тебя зовут, парень?
     Роланд. А тебя - Эдди. Эдди Дийн.
     Ты хорошо умеешь слушать.
     Слушать и наблюдать.
     - Отдайте ему его одежду, - очень недовольным тоном  сказал  старший.
Он взглянул на Эдди. - Я не знаю, что у вас было и куда вы его дели, но  я
вас предупреждаю: мы это выясним.
     Старый хрен оглядел его с ног до головы.
     - Вот вы здесь сидите. Сидите и чуть ли не ухмыляетесь. От того,  что
вы говорите, меня не тошнит. А тошнит меня от того, что вы такое.
     - Так это вас тошнит от меня?
     - Именно так.
     - Вот это да, - сказал Эдди. - Вот это мне нравится. Я здесь сижу,  в
этой комнатенке, в одном исподнем, а вокруг  меня  -  семеро  мужиков  при
пушках, и вас от меня тошнит? Ну, мил-человек, проблема у вас серьезная.
     Эдди шагнул к нему. Секунду таможенник держался, но  потом  что-то  в
глазах Эдди -  какой-то  сумасшедший  цвет,  казалось,  наполовину  карий,
наполовину голубой - заставил его против воли отступить.
     - ДА ПУСТОЙ Я! ПУСТОЙ, ЯСНО?! - заорал Эдди. - И  ОТВАЛИТЕ  ОТ  МЕНЯ,
НУ! ОТВАЛИТЕ НА ХРЕН! ОТВЯЖИТЕСЬ!
     Опять - молчание. Потом старший повернулся к Эдди спиной  и  закричал
на кого-то: "Вы что, не слышали, что я сказал? Принесите его одежду!"
     Тем дело и кончилось.


     - Вы думаете, что за нами хвост? - спросил таксист. Похоже, ему  было
смешно.
     Эдди повернулся вперед.
     - Почему вы так решили?
     - Вы все смотрите в заднее окно.
     - Я не думаю, что за нами хвост, -  ответил  Эдди.  Это  была  чистая
правда. Он этого  не  думал,  он  увидел  хвосты  в  первый  же  раз,  как
обернулся. Хвосты, а не хвост. Ему незачем было оборачиваться, чтобы вновь
и вновь убеждаться в их присутствии. В этот  поздний  послеполуденный  час
майского дня потерять такси, в котором ехал Эдди, было  бы  затруднительно
даже амбулаторным пациентам лечебницы для  умственно  отсталых:  машин  на
Лонг-Айлендской Эстакаде  почти  не  было.  -  Я  просто  изучаю  дорожное
движение, только и всего.
     - Ах, вон что, - сказал таксист. В некоторых  кругах  столь  странное
заявление вызвало бы расспросы,  но  нью-йоркские  таксисты  редко  задают
вопросы; вместо этого  они  высказываются  сами  -  категорически  и,  как
правило, величественным тоном. Большая часть этих высказываний  начинается
фразой:  "Уж  этот  город!",  точно  эти  слова  -  религиозная   формула,
произносимая перед началом проповеди... и обычно так и  оказывается.  Этот
таксист тоже ни о чем не спросил, а сказал:
     - Потому что если вы и подумали, что  за  нами  -  хвост,  то  ничего
подобного. Я бы заметил. Уж этот город! Господи! Я в свое время  много  за
кем следил. Вы себе не представляете, сколько людей впрыгивают в мое такси
и говорят: поезжайте вон за той машиной. Я знаю, это звучит, как  в  кино,
правильно? Правильно. Но, как  говорится,  искусство  имитирует  жизнь,  а
жизнь имитирует искусство. Так бывает на самом деле! А что касается  того,
как оторваться от хвоста, так  нет  ничего  проще,  если  знать,  как  это
делается. Надо...
     Эдди отключился от тирады таксиста, так что она стала лишь  фоном,  и
прислушивался  лишь  настолько,  чтобы  в  нужных  местах   кивать.   Если
вдуматься, то трепотня таксиста была очень забавна. Одним из  хвостов  был
темно-синий лимузин. Эдди догадался, что он - с таможни. Вторым был фургон
с надписью на боках "Пицца Джинелли". Там была  нарисована  пицца  в  виде
улыбающейся мальчишеской мордашки, и улыбающийся  мальчик  облизывался,  а
под картинкой была подпись: "МММММ! Какая ВКУУУСНАЯ  пицца!"  Но  какой-то
юный  дизайнер-любитель,   обладатель   баллончика-спрэя   с   краской   и
рудиментарного чувства юмора, зачеркнул в слове "пицца" обе  буквы  "ц"  и
написал сверху "з" и "д".
     Джинелли. Эдди знал одного Джинелли; он держал ресторан под названием
"Четыре Предка". Но торговля пиццей была чисто побочным  делом,  так,  для
отвода  глаз,  на  радость  ревизорам.  Джинелли  и  Балазар.   Они   были
неразлучны, как сосиски и горчица.
     Согласно первоначальному плану, перед аэровокзалом должен  был  ждать
лимузин с водителем, готовый умчать его в один салун в центре города - там
была штаб-квартира Балазара. Но,  разумеется,  в  первоначальный  план  не
входили два  часа  в  маленькой  белой  комнатке,  два  часа  непрерывного
допроса, который вела одна группа таможенников, а  вторая  группа  сначала
слила содержимое сантехнических баков борта 901, а потом перерыла его, ища
большую партию наркотиков, существование  которой  они  тоже  подозревали,
такую  большую,  что  ее  невозможно  было  ни  смыть,  спустив  воду,  ни
растворить.
     Когда он вышел, никакого лимузина, естественно,  не  было.  Водителю,
конечно, были даны инструкции: если челнок не выйдет из аэровокзала  минут
так через  пятнадцать  после  всех  пассажиров,  сваливай  по-быстрому.  У
водителя, конечно, хватило ума не звонить из машины  по  телефону,  потому
что в ней  стоит  радиотелефон,  и  перехватить  разговор  по  нему  можно
запросто. Балазар, надо думать, связался кое с  кем,  узнал,  что  у  Эдди
неприятности, и сам подготовился к неприятностям.  Балазар,  может,  и  не
сомневается, что в Эдди есть стальной стержень, но при всем том  Эдди  как
был наркашом, так и остался. А надеяться, что наркаш  будет  держаться  до
бесконечности, не приходится.
     Значит,  не  исключена  возможность,  что  фургон  с   пиццей   вдруг
притормозит в соседнем с такси ряду, кто-нибудь  высунет  из  окна  кабины
автомат, и задняя стенка такси вдруг станет похожа на залитую кровью терку
для сыра. Эдди беспокоился бы сильнее, если бы его продержали не два часа,
а четыре, а если бы его продержали не четыре, а шесть  часов,  он  был  бы
очень встревожен. Но всего два... Эдди подумал, что Балазар не  усомнится,
что уж два-то часа он молчал. И захочет узнать насчет товара.
     А настоящей причиной того, что Эдди оглядывался  назад,  была  дверь.
Она его завораживала.
     Когда таможенники наполовину снесли, наполовину сволокли его вниз  по
трапу в административный сектор  аэропорта  Кеннеди,  он  оглянулся  через
плечо и увидел, что дверь - там, несомненно, неоспоримо реальная, хоть это
и было невероятно; она плыла за ним на расстоянии примерно трех футов.  Он
видел, как волна за волной накатывается и разбивается на песке; видел, что
там, за дверью, начинает смеркаться.
     Эта дверь напоминала "загадочную картинку", в  которой  замаскировано
какое-то изображение; сначала ты никак, хоть умри, не можешь его  увидеть,
но потом, когда ты его уже углядел,  то  никак  не  можешь  перестать  его
видеть, как ни старайся.
     Дверь исчезала дважды - оба раза, когда стрелок  возвращался  в  свой
мир без него, и это было страшновато: Эдди чувствовал себя, как ребенок, у
которого перегорел ночник. Первый раз это случилось во  время  допроса  на
таможне.
     Мне придется  уйти.  -  Голос  Роланда  отчетливо  прорезался  сквозь
очередной вопрос, который ему задавали. - Всего  на  несколько  минут.  Не
бойся.
     Почему? - спросил Эдди. - Почему тебе придется уйти?
     - Что случилось? - спросил его один из таможенников. - У  тебя  вдруг
сделался испуганный вид.
     Эдди и вправду вдруг почувствовал, что испугался, но  чего  именно  -
этому придурку все равно было бы не понять.
     Он оглянулся назад, через плечо, и таможенники тоже  обернулись.  Они
видели только голую белую стену, обшитую белыми панелями  с  высверленными
для приглушения звука дырочками; а Эдди  видел  дверь,  как  обычно  -  на
расстоянии трех футов (теперь она была вмонтирована в стену этой комнаты -
запасный выход, который не мог видеть никто из допрашивающих). Но он видел
не только дверь. Он видел, как из  волн  выходят  чудища,  чудища,  словно
сбежавшие из фильма ужасов, где  эффекты  немного  более  натуральны,  чем
хотелось бы зрителю, настолько натуральны, что реальным кажется  все.  Они
были похожи на омерзительную и страшную помесь креветки,  омара  и  паука.
Они издавали какие-то странные, жуткие звуки.
     - Что, Эдди,  ломать  начало?  -  спросил  один  из  таможенников.  -
Мерещится, что по стене букашки-таракашки ползают?
     Это было так близко к истине,  что  Эдди  чуть  не  рассмеялся.  Зато
теперь он понял, почему этому Роланду пришлось уйти: сознание Роланда было
- по крайней мере,  в  данный  момент  -  в  безопасности,  но  эти  твари
приближались к его телу, и Эдди подозревал, что если  Роланд  в  ближайшее
время не уберет его с того места, где оно находится сейчас, то очень может
быть, что  вскорости  ему  будет  некуда  вернуться  -  никакого  тела  не
останется.
     Внезапно он словно услышал, как Дэвид Ли Рот распевает во все  горло:
"О, у меняааа... нет никогооо...", и тут он действительно  рассмеялся.  Он
не мог удержаться от смеха.
     - Что  это  тебя  так  рассмешило?  -  спросил  тот  таможенник,  что
интересовался, не видит ли он букашек-таракашек.
     - Вся эта ситуация, - ответил Эдди. - Хотя она  не  столько  смешная,
сколько странная. Я хочу сказать, если  бы  это  был  фильм,  то  не  Вуди
Аллена, а Феллини, если вы меня понимаете.
     Ты тут справишься? - спросил Роланд.
     Будь спок. Иди, парень, ЗСД.
     Не понимаю.
     Занимайся своими делами.
     Ага. Ладно. Я ненадолго.
     И вдруг этот другой исчез. Как струйка  дыма,  такая  жиденькая,  что
легчайший ветерок мог бы унести ее прочь. Эдди снова оглянулся, не  увидел
ничего, кроме белых панелей с дырочками - ни двери, ни океана,  ни  жутких
чудовищ - и почувствовал, как у него внутри все начинает сжиматься. Теперь
уже  не  осталось  никаких  подозрений,  что  это  все-таки,  может  быть,
галлюцинация. Наркотик исчез, и этого доказательства Эдди вполне  хватило.
Но Роланд как-то... помогал. С ним было легче.
     -  Хочешь,  чтобы  я  там  картину  повесил?  -  спросил  кто-то   из
таможенников.
     - Нет, - с тяжелым вздохом ответил Эдди. -  Я  хочу,  чтобы  вы  меня
отсюда выпустили.
     - Как только скажешь нам, что ты сделал с героином, - ответил другой,
- или это был "снежок"? - И все началось  сначала:  опять  двадцать  пять,
снова-здорово, сказка про белого бычка.
     Спустя десять минут - десять очень длинных минут - Роланд вдруг вновь
оказался в сознании Эдди. Только что его не было - и вот он  опять  здесь.
Эдди ощутил, что стрелок обессилен.
     Управился? - спросил он.
     Да. Извини, что так долго. - Пауза. - Мне пришлось ползти.
     Эдди снова оглянулся. Дверь вернулась на место, но теперь вид на  тот
мир в ее проеме был немного другой, и  он  понял,  что,  как  здесь  дверь
перемещается с ним, так там она перемещается с Роландом. От этой мысли его
слегка передернуло. Получалось,  будто  он  связан  с  этим  другим  некой
странной, жутковатой пуповиной. Тело стрелка,  как  и  прежде,  беспомощно
валялось перед дверью, но теперь перед глазами Эдди  простиралась  длинная
полоса песка до прибрежной полосы, где, урча и  жужжа,  бродили  чудовища.
Всякий раз, как о берег разбивалась волна, они  все,  как  одно,  вздымали
вверх клешни. Было похоже на толпу в старых документальных фильмах,  когда
Гитлер говорит речь, а все дружно вскидывают  руки  и  орут  "зиг-хайль!",
точно это для них - вопрос жизни и смерти - да,  если  задуматься,  скорее
всего, так и было. Эдди увидел на  песке  следы  мучительного  продвижения
стрелка.
     Пока Эдди смотрел,  одна  из  кошмарных  тварей  с  быстротой  молнии
вскинула клешню вверх и цапнула морскую птицу, которая спикировала слишком
близко к берегу. На песок упали два брызжущих кровью куска -  то,  во  что
превратилась птица. Оба куска еще не перестали дергаться,  а  на  них  уже
набросились покрытые панцирем чудовища. Вверх  взлетело  одно-единственное
бело перо. Его тут же стащила вниз клешня.
     "Мать честная, - тупо подумал Эдди. - Ты только глянь на эти клещи".
     - Почему вы все время оглядываетесь на стену? - спросил главный.
     - Мне время от времени требуется противоядие, - сказал Эдди.
     - Против чего?
     - Против вашей физиономии.


     Таксист высадил Эдди у одного из зданий  в  "Кооперативном  городке",
поблагодарил за полученный на чай доллар и уехал.  Эдди  несколько  секунд
постоял, держа в руке сумку на молнии; куртку он  подцепил  одним  пальцем
другой руки и перекинул через плечо.  В  это  доме,  в  квартире  с  двумя
спальнями, он жил вместе с братом. Он постоял, глядя снизу вверх на дом  -
монолит, изящный и красивый, как кирпичная банка от  сардинок.  Множеством
окон дом напоминал Эдди тюремный корпус, и эта картина угнетала его так же
сильно, как Роланда - другого - изумляла.
     Никогда, даже в детстве, не  видывал  я  столь  высоких  строений,  -
сказал Роланд. - А здесь их так много!
     Ага, - согласился Эдди. - Мы живем, как муравьи в  муравейнике.  Тебе
этот дом, может, и нравится, но я тебе говорю, Роланд, он стареет. Стареет
в страшном темпе.
     Синий лимузин медленно проехал мимо  них;  фургон  с  рекламой  пиццы
повернул и стал приближаться к ним. Эдди замер и почувствовал, как  внутри
него замер Роланд. Может, они все-таки собираются его убрать?
     Дверь? - спросил Роланд.  -  Хочешь,  мы  уйдем  через  нее?  -  Эдди
чувствовал, что Роланд готов - ко всему - но его голос был спокоен.
     Пока нет, - ответил Эдди. - Возможно, они только хотят поговорить. Но
приготовься.
     Он чувствовал, что говорить это не было  необходимости;  ощущал,  что
Роланд, даже когда спит самым глубоким  сном,  больше  готов  двигаться  и
действовать,  чем  когда-либо,   даже   в   минуту   самого   напряженного
бодрствования, удастся Эдди.
     Фургон с улыбающимся мальчиком на боковой стенке подъехал  почти  что
вплотную. Окошко кабины со стороны пассажирского  сиденья,  а  Эдди  стоял
перед входом в свой дом, и перед ним, от носков  его  кроссовок,  тянулась
его длинная тень; Эдди ждал, что высунется из окошка: лицо или ствол.


     Во второй раз Роланд покинул Эдди не  более,  чем  через  пять  минут
после того, как таможенники, наконец, сдались и отпустили его.
     Стрелок поел, но слишком мало; ему было необходимо утолить  жажду;  а
больше всего ему было нужно лекарство. Эдди пока еще не  мог  помочь  ему,
дать ему то лекарство, которое действительно требовалось Роланду  (хотя  и
подозревал, что стрелок прав, и Балазар мог  бы  сделать  это...  если  бы
захотел), но обыкновенный аспирин мог хотя  бы  сбить  жар,  который  Эдди
ощутил, когда стрелок подошел к нему  вплотную,  чтобы  разрезать  верхнюю
часть пластыря. Он остановился  перед  газетным  киоском  в  главном  зале
аэровокзала.
     У вас, там, есть аспирин?
     Никогда о нем не слышал. Что это - колдовство или лекарство?
     Пожалуй, и то, и другое.
     Эдди зашел в киоск и  купил  жестянку  анацина  усиленного  действия.
Потом подошел к стойке с закусками и купил пару "горячих собак"  длиной  в
фут и двойную порцию пепси-колы. Он уже начал мазать  сосиски  горчицей  и
кетчупом  (Генри  называл  такие  длинные   "горячие   собаки"   "горячими
Годзиллами") и вдруг вспомнил, что эта еда - не для него. А Роланд, может,
вообще вегетарианец, кто его знает. Как знать, может, Роланд от этой штуки
вообще отправится на тот свет.
     Что ж, теперь уже поздно, - подумал Эдди. Когда Роланд говорил, когда
Роланд действовал, Эдди знал, что все это происходит на самом деле.  Когда
Роланд не давал о себе знать, у  Эдди  опять  упорно  появлялось  дурацкое
чувство, что это - сон, необычайно живой и похожий  на  явь,  который  ему
снится в самолете (борт 901 компании "Дельта", пункт назначения - аэропорт
Кеннеди).
     Роланд говорил ему, что может унести еду в свой мир. Что один раз  он
уже сделал это, пока Эдди спал. Эдди никак  не  мог  в  это  поверить,  но
Роланд уверял, что это - правда.
     Но нам все равно надо быть до фига осторожными, - сказал Эдди. -  Они
ко мне приставили двоих с таможни. Или к нам. Вот черт, я уж теперь и  сам
не знаю, кто я и что я.
     Я знаю, что мы должны быть осторожны, - ответил Роланд.  -  И  их  не
двое, а пятеро.
     Внезапно Эдди испытал одно из самых странных в своей жизни  ощущений:
он почувствовал, что кто-то водит его глазами. Ими водил Роланд.
     Мужчина в культуристской майке разговаривал по телефону.
     Женщина сидела на скамье и рылась в сумочке.
     Молодой негр (он был бы потрясающе красив, если бы  не  заячья  губа,
которую  операция   исправила   лишь   частично)   разглядывал   футболки,
выставленные в киоске, из которого недавно вышел Эдди.
     С виду все они были в порядке, но Эдди, тем не менее, распознал,  что
они собой представляют, и это было как с детскими загадочными картинками -
когда найдешь скрытое в такой картинке изображение, больше уже ни  за  что
не сможешь от него отделаться. Он почувствовал, что краснеет,  потому  что
другому пришлось показать ему то, что он должен был сразу же увидеть  сам.
Он засек только двоих. Эти трое были чуть получше,  но  уж  не  настолько;
взгляд  говорившего  по  телефону  был  не  пустым,  как   бывает,   когда
представляешь себе собеседника, а живым; этот тип явно смотрел, его глаза,
будто случайно, все время возвращались к месту, где стоял Эдди. Женщина  с
сумкой не находила в ней то, что искала, но и не бросала  поисков,  а  без
конца все рылась и рылась в ней. А покупатель  мог  бы  за  это  время  не
меньше десяти  раз  пересмотреть  все  до  единой  футболки,  висевшие  на
вращающейся стойке.
     Эдди вдруг почувствовал себя так, словно ему снова  пять  лет,  и  он
боится переходить улицу, если Генри не держит его за руку.
     Ничего, - сказал Роланд. - И  насчет  еды  тоже  не  беспокойся.  Мне
доводилось есть жуков, притом живых, так что они мне по  горлу  вниз  сами
бежали.
     Так-то оно так, - ответил Эдди, - да только это - Нью-Йорк.
     Он отнес булочки и газировку на дальний конец прилавка и сел спиной к
главному вестибюлю аэровокзала. Потом поднял взгляд на  левый  угол.  Там,
подобно выпученному глазу, торчало выпуклое зеркало. В нем Эдди были видны
все, кто следил за ним, но ни один из них не стоял настолько близко, чтобы
разглядеть еду и стакан с пепси, и это было очень кстати, потому что  Эдди
не имел ни малейшего понятия, что со всем этим будет.
     Положи астин на эти мясные штуки. Потом возьми в руки все вместе.
     Аспирин.
     Ладно, нев... Эдди, зови его хоть флютергорком, если  хочешь.  Только
делай, что я говорю.
     Эдди достал анацин из пакета, который раньше сунул в  карман,  и  уже
положил было его на булочки, но вдруг сообразил, что Роланд не  сумеет  не
только открыть жестянку, но даже снять с нее защитную оболочку.
     Он сделал все это сам, вытряхнул три таблетки на  бумажную  салфетку,
подумал и добавил еще три.
     Три сейчас, три  потом,  -  сказал  он.  -  Если  будет  какое-нибудь
"потом".
     Хорошо. Спасибо.
     А теперь что?
     Держи все вместе.
     Эдди снова взглянул в выпуклое зеркало. Двое  из  агентов  не  спеша,
словно бы  бесцельно,  шли  по  направлению  к  буфету;  возможно,  им  не
понравилось, как Эдди повернулся  спиной,  может  быть,  они  учуяли,  что
готовится какой-то фокус-покус, и им захотелось посмотреть  поближе.  Если
что-то должно было произойти, то надо, чтобы оно произошло поскорее.
     Он обхватил все руками,  чувствуя  тепло,  исходившее  от  сосисок  в
мягких белых булочках, холод пепси-колы. В этот момент  он  был  похож  на
отца семейства, который собирается отнести еду своим ребятишкам...  и  тут
все это начало таять.
     Он опустил взгляд, и глаза у него раскрывались все шире и шире,  пока
ему не показалось, что они сейчас вывалятся из глазниц и  будут  болтаться
на ниточках.
     Сквозь булочки ему стали видны  сосиски,  через  картонный  стакан  -
пепси; жидкость с кубиками льда повторяла форму предмета, которого уже  не
было видно.
     Потом сквозь  булочки  с  сосисками  он  увидел  красный  пластиковый
прилавок, а сквозь  пепси  -  белую  стену.  Его  руки  стали  сближаться,
сопротивление между ними все уменьшалось... а потом они сомкнулись, ладонь
к ладони. Еда... салфетки... пепси-кола... шесть таблеток анацина...  все,
что он только что держал, обхватив обеими руками, исчезло.
     Эдди тупо подумал: "Ах, едрить твою налево..." Он  вскинул  взгляд  к
выпуклому зеркалу.
     Та дверь исчезла... точно так же, как Роланд исчез из его сознания.
     "Приятного аппетита, друг мой", - подумал Эдди... но действительно ли
это странное, чужое существо, называющее себя Роландом, друг ему? Это  еще
далеко не доказано, так? Он, правда, спас Эдди шкуру, ничего  не  скажешь,
но это еще не значит, что он - бойскаут.
     И тем не менее ему-то Роланд нравится. Он его, правда, боится, но все
равно, Роланд ему нравится.
     Эдди подозревал, что со временем он, возможно, полюбит  Роланда,  как
любит Генри.
     "Ешь на здоровье, незнакомец, - подумал он. -  Ешь  на  здоровье,  не
помирай... и возвращайся".
     Рядом валялось несколько испачканных горчицей  салфеток,  оставленных
кем-то из покупателей. Эдди  скомкал  их  и,  выходя,  бросил  в  мусорную
корзину у  двери  и  задвигал  челюстями,  притворяясь,  будто  дожевывает
последний кусок. Подойдя к молодому негру по дороге к указателям "БАГАЖ" и
"К ГОРОДСКОМУ ТРАНСПОРТУ", он даже сумел изобразить отрыжку.
     - Так и не нашли подходящей футболки? - спросил Эдди.
     - Простите? - негр отвернулся от расписания вылета самолетов компании
"Американ Эйрлайнз", которое он внимательно изучал, вернее, делал вид, что
изучает.
     - Я думал, может, вы ищете футболку с надписью "Подайте на пропитание
государственному служащему США", - сказал Эдди и зашагал дальше.
     Спускаясь с лестницы, он увидел, как сумковладелица поспешно  закрыла
сумочку и вскочила на ноги.
     "Ух ты, это будет почище парада цирка Мэйси в День Благодарения".
     Денек выдался блядски интересный, и, по мнению Эдди, был  еще  далеко
не вечер.


     Когда Роланд увидел, что из моря опять вылезают омароподобные монстры
(значит, прилив здесь ни  при  чем;  они  появляются,  как  стемнеет),  он
покинул Эдди Дийна, чтобы перетащить свое тело, пока  чудовища  не  успели
отыскать и сожрать его.
     Боль он предвидел, к боли он был готов. Он прожил бок-о-бок  с  болью
уже столько времени, что она стала для него почти старым другом. А вот то,
как быстро у него усиливался жар и убывали  силы,  ужаснуло  его.  Раньше,
может, смерть и не была так близка, но теперь-то он точно умирает. Есть ли
в мире невольника средство, достаточно сильное, чтобы до этого  не  дошло?
Быть может. Но если он не найдет его в ближайшие шесть-восемь  часов,  то,
надо полагать, оно уже не понадобится. Если болезнь будет развиваться,  то
ни в этом мире, ни в  каком-либо  другом  не  найдется  ни  лекарства,  ни
колдовства, которое смогло бы его исцелить.
     Идти он не в состоянии. Придется ползти.
     Он уже собрался двинуться в путь, как вдруг его взгляд остановился на
перекрученной полосе той липкой штуки и на  пакетах  с  бесовым  порошком.
Если он оставит все это здесь, чудища  почти  наверняка  разорвут  пакеты.
Бриз развеет порошок на все четыре стороны.  "И  туда  ему  и  дорога",  -
угрюмо подумал стрелок, но допустить это  было  нельзя.  Если  Эдди  Дийн,
когда придет время, не сможет  предъявить  этот  порошок,  он  окажется  в
глубокой  луже.  Блефовать  с  такими  людьми,  каким,  насколько  он  мог
догадаться, является Балазар, удается редко. Он захочет видеть то, за  что
заплатил, и пока не увидит, на Эдди будет направлено столько  револьверов,
что хватило бы на небольшую армию.
     Стрелок подтянул к себе перекрученную клейкую веревку  и  повесил  ее
себе на шею. Потом начал карабкаться вверх по берегу.
     Он прополз ярдов двадцать - почти достаточно, чтобы  считать  себя  в
безопасности - когда его осенила страшная (и в то же время  в  космических
масштабах - смешная) мысль: что он уползает все дальше от  двери.  Во  имя
Бога, зачем тогда все эти муки?
     Он обернулся и увидел дверь - не внизу, на  краю  берега,  а  в  трех
футах позади себя. Секунду Роланд лишь тупо смотрел на  нее,  воспринимая,
как бред, то, что понял бы уже давно, если бы не жар  и  не  звук  голосов
инквизиторов, беспрестанно твердивших Эдди: Как ты,  почему  ты,  где  ты,
когда ты (эти вопросы, казалось, странно сливаются  с  вопросами  чудовищ,
выползающих  из  волн,  отвратительно  изгибаясь:  Дад-э-чок?   Дад-э-чам?
Дид-э-чик?). Нет, это был не бред.
     "Теперь я тяну ее за собой всюду, куда ни  пойду,  -  подумал  он.  -
Теперь она всюду следует за нами, словно проклятие, от которого вовеки  не
избавиться".
     Он ощущал, что все это - непреложная истина... как и еще одна вещь.
     Если дверь между ними закроется, она закроется навсегда.
     "Когда это случится, - с мрачной решимостью  подумал  стрелок,  -  он
должен быть по эту сторону. Со мной".
     "Какой ты образец добродетели, стрелок! - захохотал человек в черном.
Казалось, он навеки поселился в голове у Роланда. - Ты убил мальчишку; это
была жертва, благодаря которой ты сумел поймать меня  и,  как  я  полагаю,
создать дверь между мирами. Теперь ты намереваешься перетащить  сюда  этих
троих и обречь их на такое, чего сам для себя не хотел бы: остаться на всю
жизнь в чужом мире, где погибнуть им так же легко, как зверям из  зоосада,
выпущенным на волю в диком лесу".
     "Башня, - мелькнула у Роланда безумная мысль. - Когда я  доберусь  до
Башни и сделаю то, что  должен  сделать  (если  б  знать,  что!),  совершу
какой-то основополагающий акт восстановления или искупления, в котором мое
предназначение, тогда они, быть может..."
     Но визгливый хохот человека в  черном,  человека,  который  умер,  но
продолжал жить, став запятнанной совестью стрелка, не дал ему додумать  до
конца.
     Но  и  заставить  его  свернуть  с  пути  мысль   о   задуманном   им
предательстве тоже не могла.
     Он сумел преодолеть еще десять ярдов, обернулся и  увидел,  что  даже
самое крупное из ползучих чудовищ не рискует  заходить  за  линию  прилива
выше, чем на двадцать футов. А он уже прошел в три раза больше.
     Вот и хорошо.
     "И ничего хорошего, - весело возразил человек в черном, -  и  ты  это
знаешь".
     "Заткнись", - подумал стрелок, и - о, чудо! - голос умолк.
     Роланд затолкал пакеты с бесовым порошком  в  расщелину  между  двумя
камнями и прикрыл их несколькими горстями скудной травы-зубчатки. Покончив
с этим, он чуть-чуть отдохнул; голова у него горела, в  ней  стучало,  его
бросало то в жар, то в холод; потом  он,  перекатываясь  с  боку  на  бок,
вернулся через дверной проем  в  тот,  другой  мир,  в  то,  другое  тело,
ненадолго оставив позади все усиливающуюся смертоносную инфекцию.


     Когда Роланд вернулся в свое тело во второй раз,  оно  было  охвачено
таким глубоким сном, что на миг он подумал, что у  него  началась  кома...
состояние, в котором все функции организма снижены до такой  степени,  что
минутами он ощущал, как его собственное сознание начинает соскальзывать  в
глубокую тьму.
     Но он заставил свое тело проснуться, тычками и тумаками выгнал его из
темной норы, в которую оно забилось. Он заставил свое сердце биться  чаще,
заставил свои  нервы  вновь  воспринимать  боль,  которая,  как  пламенем,
обжигала его кожу и вернула его плоть в мучительную действительность.
     Уже наступила ночь. Высыпали звезды. Те штуки,  похожие  на  бопкины,
что ему принес Эдди, были, как маленькие комочки тепла  в  окружавшем  его
знобком холоде.
     Ему не хотелось, но он решил, что обязательно их съест. Но сначала...
     Он взглянул на белые таблетки, которые  держал  в  руке.  Астин,  как
назвал их Эдди. Нет, не совсем так, но Роланд не мог произнести это  слово
так, как его выговорил невольник. Главное, что это - лекарство.  Лекарство
из того, другого мира.
     "Если  что-нибудь  из  твоего  мира,  Невольник,  меня  прикончит,  -
невесело подумал Роланд, - то, я думаю, скорее  твои  снадобья,  чем  твои
бопкины".
     Но попробовать все равно придется. Это не то лекарство,  которое  ему
действительно нужно - во всяком случае, по мнению Эдди  -  но  оно  должно
сбить ему жар.
     "Три сейчас, три потом. Если будет какое-нибудь "потом".
     Роланд положил в рот три таблетки, потом сдвинул с картонного стакана
с питьем крышку, сделанную из какого-то странного белого материала - не из
стекла и не из бумаги, а из чего-то, немного похожего и на то, и на другое
- и запил их.
     Первый глоток совершенно ошеломил его, ошеломил до такой степени, что
он некоторое время полулежал, прислонившись к камню, и глаза его были  так
широко раскрыты, так неподвижны и так полны отраженного света,  что  любой
прохожий, несомненно, принял бы его за мертвеца. Потом он стал жадно пить,
держа стакан обеими руками, почти не замечая гнилой, пульсирующей  боли  в
искалеченных пальцах - так он был потрясен вкусом напитка.
     "Сладко! Боги, такая сладость! Такая сладость! Такая..."
     В горле у него застрял один из маленьких  кубиков  льда,  лежавших  в
питье. Он закашлялся, постучал себя кулаком по груди,  и  кубик  выскочил.
Теперь голова  болела  по-другому:  это  была  та  серебристая  боль,  что
появляется, когда слишком быстро пьешь что-нибудь чересчур холодное.
     Он лежал неподвижно, ощущая, как  сердце  у  него  колотится,  гоняет
кровь, словно разогнавшийся мотор, чувствуя, как новая энергия вливается в
его тело так быстро, что ему показалось, будто он  вот-вот  взорвется.  Он
машинально оторвал от рубашки еще один лоскут -  скоро  от  нее  останется
только висящая у него на шее тряпица - и расстелил его  у  себя  на  ноге.
Когда питье кончится, он вытряхнет на нее лед и приложит к  раненой  руке.
Но мысли его блуждали далеко.
     "Сладко! - снова и снова твердил он про себя,  пытаясь  понять  смысл
происходящего или хотя бы убедить себя, что в нем есть смысл,  почти  так,
как Эдди пытался убедить себя, что другой реально существует, что  это  не
какая-то психическая судорога, не  какая-то  другая  часть  его  сознания,
которая силится его обмануть. - Сладко! Сладко! Сладко!"
     В темный напиток был щедро добавлен сахар, даже  больше  сахара,  чем
Мартен  -  а  за  его  суровой  внешностью   аскета   скрывался   изрядный
чревоугодник - сыпал себе в кофе.
     Сахар... белый... порошок...
     Взгляд стрелка упал на пакеты, едва видные под травой, которую он  на
них накидал, и у него промелькнула мысль: быть может, то, что добавлено  в
питье, и то, что лежит в пакетах - одно и то же? Он знал, что  здесь,  где
они находились в  двух  разных  телах,  Эдди  прекрасно  понимал  его;  он
предполагал, что, если бы он перешел в мир Эдди в своем  собственном  теле
(а Роланд инстинктивно понимал, что  это  выполнимо...  хотя,  если  дверь
закроется, пока он будет там, он останется там навсегда, как Эдди навсегда
остался бы здесь, если бы они оба в этот момент находились здесь), он  так
же хорошо понимал бы язык его мира. Побывав в сознании Эдди, он узнал, что
языки обоих миров прежде всего сходны.  Сходны,  но  не  идентичны.  Здесь
сэндвич зовется "бопкин". Там "подкинуть" означает найти какую-нибудь еду.
Так что... разве не  может  быть,  что  вещество,  которое  Эдди  называет
"кокаин", здесь, в мире стрелка, называется сахар?
     Подумав, он отверг это предположение. Эдди купил питье открыто, зная,
что за ним следят слуги Жрецов Таможенного Досмотра. Кроме того, у Роланда
было впечатление, что он заплатил за него сравнительно мало. Даже  меньше,
чем за бопкины с мясом. Нет, сахар - не кокаин, но Роланд не  мог  понять,
зачем людям может быть нужен кокаин - да, коли на то пошло,  любое  другое
запрещенное  законом  снадобье  -  в  мире,  где  такое  сильнодействующее
средство, как сахар, стоит так дешево и его так много.
     Он еще раз взглянул на мясные бопкины, почувствовал, что ему начинает
хотеться есть... и с изумлением и растерянной  благодарностью  понял,  что
чувствует себя лучше.
     Питье? Это оно помогло? Сахар в питье?
     Возможно, отчасти - но часть эта невелика. Когда человек теряет силы,
сахар может восстановить их; это ему известно еще с детства. Но  сахар  не
может притупить боль или угасить  огонь  лихорадки  в  твоем  теле,  когда
какая-нибудь инфекция превратила его в пылающую  печь.  А  ведь  с  ним-то
произошло именно это... и все еще происходит.
     Судорожная дрожь прекратилась. На лбу у него выступил пот.  Впившиеся
ему  в  горло  рыболовные  крючки,  похоже,  стали  исчезать.   Это   было
невероятно, и в то же время это был неоспоримый факт,  а  не  просто  игра
воображения и не самовнушение (по правде говоря, стрелок не  был  способен
на такую легкомысленную вещь, как самовнушение, уже десятки неисчислимых и
непознаваемых лет). Отсутствующие пальцы руки и ноги еще дергало,  но,  по
его мнению, даже и эта боль стала не такой острой.
     Роланд запрокинул голову, закрыл глаза и возблагодарил Бога.
     Бога и Эдди Дийна.
     "Смотри, Роланд, не клади свое сердце возле его  руки,  это  было  бы
ошибкой, - проговорил голос из более дальних глубин его сознания (это  был
не нервный, хихикающий, стервозный голос человека в черном, и  не  грубый,
хриплый голос Корта; Роланду показалось, что это - голос его отца).  -  Ты
ведь знаешь: то, что он сделал для тебя, он сделал потому, что  это  нужно
для него самого, так же, как ты  знаешь,  что  эти  люди  -  пусть  они  и
Инквизиторы - отчасти или даже полностью  правы  насчет  него.  Он  слабый
сосуд, и причина, по которой они  его  забрали,  не  была  ни  лживой,  ни
низкой. Не спорю, в нем есть сталь. Но в нем есть и слабость. Он как Хэкс,
повар. Хэкс подсыпал яд неохотно... но от этого вопли умирающих,  когда  у
них  лопались  кишки,  не  становились  тише.  И  есть  еще  одна  причина
остерегаться..."
     Но Роланд и без всяких голосов знал, что это за  вторая  причина.  Он
видел ее раньше, в глазах Джейка, когда мальчик, наконец, начал  понимать,
какая у стрелка цель.
     "Не клади свое сердце возле его руки; это было бы ошибкой".
     Добрый совет. Хорошо  относясь  к  тем,  кому  придется  со  временем
причинить зло, ты причиняешь зло себе.
     "Помни свой долг, Роланд".
     - Я никогда его не забывал, - прохрипел он; а звезды  лили  на  землю
свой безжалостный свет, а волны со  скрежетом  накатывались  на  берег,  а
чудовища, похожие на омаров, выкрикивали свои  идиотские  вопросы.  -  Мой
долг - мое проклятие. А проклятым незачем сворачивать с пути!
     Он принялся есть мясные бопкины, которые Эдди называл "собаками".
     Мысль о том, чтобы есть собачатину, не слишком прельщала Роланда,  да
и вкус у этих штук по сравнению с рыбой-дудцом был, как у помоев, но разве
он имеет право жаловаться после этого дивного напитка? Он решил, что  нет.
И потом, игра зашла слишком далеко, чтобы вникать в такие тонкости.
     Он съел все, а потом вернулся туда,  где  сейчас  находился  Эдди,  в
какой-то волшебный экипаж,  мчавшийся  по  сделанной  из  металла  дороге,
полной других таких же экипажей... их там были десятки, быть может, сотни,
и ни один из них не был запряжен ни единой лошадью.


     Когда  фургон  с  рекламой  пиццы  затормозил  возле  них,  Эдди  был
наготове; Роланд у него внутри был еще сильнее наготове.
     "Это просто очередной вариант Сна Дианы, - подумал Роланд. - Что там,
в шкатулке? Золотая чаша или кусачая змея? И как раз в тот миг, когда  она
поворачивает ключик и кладет руки на  крышку,  она  слышит  голос  матери:
"Просыпайся, Диана! Доить пора!"
     "Ну, так, - подумал Эдди. - Кто высунется? Красотка или тигр?"
     Из пассажирского окошка фургона выглянул человек с  бледным  прыщавым
лицом и большими, торчащими вперед, как у зайца,  зубами.  Это  лицо  было
знакомо Эдди.
     - Привет, Коль, - без особого энтузиазма сказал Эдди. Рядом  с  Колем
Винсентом, за рулем, сидел Джек Андолини, он же, как  его  называл  Генри,
Старое Чучело.
     "Но в лицо Генри его никогда так не называет", -  подумал  Эдди.  Еще
бы, конечно, нет. Обозвать  Джека  в  лицо  чем-нибудь  подобным  было  бы
прекрасным способом самоубийства. Джек был здоровенный  мужик  с  выпуклым
лбом троглодита и такой же выпирающей вперед челюстью.  Он  был  женат  на
родственнице Энрико Балазара... племяннице,  двоюродной  сестре,  хрен  ее
знает. Его огромные ручищи вцепились в руль фургона,  как  лапы  мартышки,
уцепившейся за ветку. Из ушей у него торчали пучки толстых  волос.  Сейчас
Эдди было видно только одно ухо Джека Андолини,  потому  что  он  сидел  в
профиль и не поворачивался.
     Старое Чучело. Но даже Генри  (который,  как  был  вынужден  признать
Эдди, далеко не всегда оказывался самым проницательным человеком на свете)
ни разу не пришло в  голову  назвать  его  Старым  Дураком.  Это  было  бы
ошибкой. Колин Винсент был, по существу,  всего  лишь  шестеркой,  хотя  и
главной шестеркой. А вот у Джека  в  его  неандертальском  черепе  хватало
мозгов на то, чтобы быть правой рукой Балазара. Эдди не  понравилось,  что
Балазар прислал такую важную персону. Совсем не понравилось.
     - Привет, Эдди! - сказал Коль. - Слышно, у тебя неприятности были.
     - Ничего такого, с чем я не сумел бы справиться, - ответил  Эдди.  Он
заметил, что чешет то одну руку, то другую - одно из типичных для  торчков
движений, от которых он изо всех сил  старался  воздерживаться,  пока  его
держали на таможне. Но Коль улыбался, и Эдди захотелось  двинуть  по  этой
улыбке кулаком, да так, чтобы он из затылка вылез. Может быть, он бы так и
сделал, если бы не Джек. Джек все  еще  смотрел,  не  мигая,  прямо  перед
собой; казалось, что в голове у него ворочаются  свойственные  только  ему
рудиментарные мысли; что он видит мир окрашенным в простые цвета спектра и
воспринимает лишь элементарные побуждения, и что ничего другого человек  с
таким интеллектом и не способен воспринять (во всяком  случае,  так  можно
было подумать, глядя на него). Но Эдди считал, что за один день Джек видит
больше, чем Коль Винсент сможет увидеть за всю свою жизнь.
     - Вот и хорошо, - сказал Коль. - Это хорошо.
     Молчание. Коль смотрел на Эдди, улыбался и  ждал,  когда  Эдди  опять
начнет исполнять Танец Торчка - чесаться, переминаться с ноги на ногу, как
ребенок, которому надо в туалет; ждал,  главным  образом,  когда  же  Эдди
спросит, что случилось и, кстати, нет ли у них случайно с собой дознячка.
     А Эдди только смотрел на него и больше не чесался, вообще не делал ни
единого движения.
     Слабый ветерок тащил по паркингу кусок яркой фольги. Только ее шорох,
да задыхающийся звук  разболтанных  клапанов  в  моторе  фургона  нарушали
тишину.
     Понимающая ухмылка Коля стала менее уверенной.
     - Садись давай, Эдди, - не оборачиваясь, сказал Джек. - Прокатимся.
     - Это куда же? - спросил Эдди, зная ответ заранее.
     - К Балазару. - Джек не обернулся, только один  раз  разжал  и  снова
сжал пальцы на  баранке.  При  этом  на  среднем  пальце  блеснул  большой
перстень литого золота с  выпиравшим,  как  глаз  гигантского  насекомого,
ониксом. - Он хочет узнать насчет товара.
     - Его товар у меня. Он в надежном месте.
     - Отлично. Значит, можно ни о чем  не  беспокоиться,  -  сказал  Джек
Андолини и не обернулся.
     - Я хочу сперва подняться к  себе,  -  сказал  Эдди.  -  Переодеться,
поговорить с Генри...
     - И вмазаться, не забудь про это, - сказал Коль и  ухмыльнулся  своей
широкой желтозубой ухмылкой. - Вот только вмазаться-то  тебе  нечем,  ясно
тебе, голуб... ты... мой... чик?
     "Дид-э-чик?" - подумал стрелок  в  мозгу  Эдди,  и  их  обоих  слегка
передернуло.
     Коль заметил это, и его ухмылка стала шире. Зубы,  которые  открылись
при этом, оказались не краше тех, что были видны  раньше.  "Ага,  все-таки
начинается, - говорила эта ухмылка. - Добрый старый  Танец  Торчка.  А  я,
Эдди, уж было забеспокоился".
     - Это еще почему?
     - Мистер Балазар подумал, что будет лучше, если  у  вас  в  квартире,
ребята, все будет чистенько, - сказал Джек, не оборачиваясь. Он  продолжал
наблюдать мир, который, по мнению стороннего  наблюдателя,  такой  человек
наблюдать не способен. - На случай, если бы кто-нибудь вдруг заявился.
     - Например, с федеральным ордером на обыск, - сказал Коль.  Его  лицо
торчало из окна кабины и мерзко ухмылялось. Теперь  Эдди  чувствовал,  что
Роланду тоже хочется выбить кулаком  гнилые  зубы,  делавшие  эту  ухмылку
такой  возмутительной,  такой  в  некотором  роде   непростительной.   Это
единодушие его слегка подбодрило. - Он прислал бригаду из фирмы по  уборке
квартир, и они вымыли все стены и пропылесосили все ковры, и он с  вас  за
это не возьмет ни копья, Эдди!
     "Вот теперь ты спросишь, что у меня есть, - говорила ухмылка Коля.  -
Да, Эдди, мальчик мой, вот теперь-то ты спросишь. Потому как  кондитера-то
ты, может, и не любишь, да конфеты любишь,  правда?  А  теперь,  когда  ты
знаешь,  что  Балазар  позаботился,  чтобы   твоей   личной   заначки   не
осталось..."
     Внезапная мысль, страшная, отвратительная, вспыхнула  в  мозгу  Эдди.
Если заначки больше нет...
     - Где Генри? - спросил он вдруг, так резко, что Коль удивленно втянул
голову в окно.
     Джек Андолини наконец  обернулся.  Медленно,  точно  ему  приходилось
делать это редко и с величайшим трудом. Казалось, вот-вот  станет  слышно,
как на шее у него скрипят старые немазаные шарниры.
     - В надежном месте, - сказал он и повернул голову обратно, в  прежнее
положение, опять так же медленно.
     Эдди стоял рядом с  фургоном,  борясь  с  паникой,  которая  норовила
подняться в его сознании и, нахлынув, подавить способность связно мыслить.
Внезапно потребность задвинуться, которую он до сих пор  довольно  успешно
сдерживал, стала  непреодолимой.  Ему  было  необходимо  вмазаться.  После
дозняка он сможет думать, взять себя в руки...
     Прекрати! - прорычал Роланд у него в голове,  так  громко,  что  Эдди
поморщился (и Коль, приняв эту гримасу боли и удивления  за  очередное  па
Танца Торчка, снова начал ухмыляться). - Прекрати!  Я  сам,  черт  возьми,
буду держать тебя в руках, так, как потребуется!
     Ты не понимаешь! Он мой брат! Брат он мне,  понял,  мать  твою?!  Мой
брат у Балазара!
     Ты говоришь так, словно я никогда не слышал этого слова. Ты  за  него
боишься?
     Да! До хрена боюсь!
     Тогда делай то, чего они от тебя ждут. Плачь. Хнычь. Умоляй. Проси  у
них этот твой дозняк. Я уверен, что они этого ждут, и уверен, что он у них
есть. Сделай все это, веди себя так, чтобы они в  тебе  не  усомнились,  и
можешь быть уверен, что все твои опасения оправдаются.
     Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
     Я имею в виду, что если ты покажешь им, что струсил, это будет  очень
способствовать тому, что твоего драгоценного брата убьют. Ты хочешь этого?
     Ладно. Я буду спокоен. Выглядеть это, может, будет не так, но я  буду
спокоен.
     Ты это так называешь? Ну, тогда ладно. Будь спокоен.
     - Договаривались по-другому, - сказал  Эдди  прямо  в  волосатое  ухо
Джека Андолини, мимо Коля. - Я не для этого  берег  товар  Балазара  и  не
раскололся, когда другой на моем месте уже давно выложил бы по  пять  имен
за каждый год, сбавленный со срока.
     - Балазар считает, что  у  него  твоему  брату  будет  безопаснее,  -
ответил Джек, не оборачиваясь. - Он взял его под охрану.
     - Прекрасно, - сказал Эдди. - Вот вы его от меня  и  поблагодарите  и
скажите, что  я  вернулся,  что  товар  его  в  порядочке  и  что  я  могу
позаботиться о Генри точно так же, как Генри всегда заботился обо мне.  Вы
ему скажите, что у меня во льду стоит упаковка - шесть банок пива, - и как
только Генри войдет в квартиру, мы ее  уговорим,  а  потом  сядем  в  свою
машину  и  приедем,  и  закончим  сделку  так,  как  предполагалось.   Как
договаривались.
     - Эдди, Балазар хочет  тебя  видеть,  -  сказал  Джек.  Тон  его  был
непримирим, непреклонен. Он не повернул головы. - Полезай в фургон.
     - Хуй тебе! И можешь его засунуть себе в ту дырку,  где  солнышко  не
светит, - сказал Эдди и направился к своему подъезду.


     Расстояние было невелико, но Эдди не прошел и  половины,  как  пальцы
Андолини с парализующей силой, как тиски, сжали его руку повыше локтя.  Он
жарко, как бык, дышал Эдди в затылок. Все это Джек  успел  сделать  за  то
время, которое - как можно было бы предположить по его виду - понадобилось
бы его мозгу, чтобы дать руке сигнал повернуть вверх ручку дверцы фургона.
     Эдди обернулся.
     Спокойно, Эдди, - прошептал Роланд.
     Я - спокойно, - ответил Эдди.
     - Я ж тебя убью за это, - сказал Андолини.  -  Я  никому  не  позволю
говорить мне, чтобы я его  совал  себе  в  жопу,  а  тем  более  -  такому
маленькому сраному торчку, как ты.
     - Хуй убьешь! - пронзительно  завизжал  на  него  Эдди,  но  это  был
рассчитанный визг. Хладнокровный визг, если вам это  понятно.  Они  стояли
возле дома - темные фигуры в золотых лучах  позднего  весеннего  заката  в
Кооперативном Городке Бронкса [непрестижный район Нью-Йорка],  на  пустыре
среди новостроек, и люди слышали этот визг, и слышали слово убьешь, и если
радио у них было включено, они делали звук погромче,  а  если  радио  было
выключено, то они его включали и уж тогда делали звук погромче, потому что
так было лучше, безопаснее.
     - Рико Балазар не сдержал слово! Я за него стеной стоял, а он за меня
- нет! Вот я тебе и говорю - сунь себе хуй в жопу! И ему говорю, чтобы  он
засунул его себе в жопу! И ему говорю, и вообще кому хочу, тому говорю!
     Андолини смотрел на него. Глаза у Джека  были  карие,  такие  темные,
что, казалось, окрасили и роговицу в желтоватый цвет старого пергамента.
     - Да если мне и президент Рейган даст слово и нарушит его,  я  и  ему
скажу, чтобы он засунул себе хуй в жопу  и  заебся  в  доску,  ясно  тебе,
козел?!
     Эхо его слов, отражаясь от  кирпича  и  бетона,  постепенно  замерло.
Один-единственный ребенок, кожа которого казалась особенно черной на  фоне
белых баскетбольных трусов и высоких кроссовок, стоял на детской  площадке
по другую сторону улицы и смотрел на них, локтем неплотно прижимая к  боку
баскетбольный мяч.
     - Все? - спросил Андолини, когда замерли последние отголоски.
     - Да, - совершенно нормальным тоном ответил Эдди.
     - Отлично, - сказал Андолини. Он растопырил свои обезьяньи  пальцы  и
улыбнулся... а когда  он  улыбался,  одновременно  происходили  две  вещи:
во-первых,  становилось  видно   его   обаяние,   такое   удивительное   и
неожиданное, что человек  нередко  становился  беззащитным  перед  ним;  и
во-вторых, становилось видно, до чего он на  самом  деле  умен.  -  Теперь
можно начать сначала?
     Эдди обеими руками взъерошил себе волосы и пригладил их, на несколько
секунд скрестил руки, чтобы можно было почесать оба плеча сразу, и сказал:
     - Я думаю, да, потому что так мы ни до чего не договоримся.
     - Отлично, - сказал Андолини. - Никто никому ничего такого не сказал,
и никто никого не материл. - И, не поворачивая  головы,  в  том  же  ритме
добавил: - А ты, придурок, полезай обратно в фургон.
     Коль Винсент, осторожно  вылезший  из  кабины  через  дверь,  которую
Андолини  оставил  открытой,  ретировался  так  поспешно,  что   стукнулся
головой. Он подвинулся на  сиденье  и,  ссутулившись,  уселся  на  прежнем
месте, потирая ушибленную голову и надувшись.
     - Ты должен понять, что условия  сделки  изменились,  когда  на  тебя
наложила лапу таможня,  -  рассудительно  сказал  Андолини.  -  Балазар  -
большой человек. У него свои интересы, и он должен о них заботиться.  И  у
него есть люди, о которых он должен заботиться. И так уж вышло,  что  один
из этих людей - твой брат Генри. Ты считаешь, что это - херня?  Если  так,
подумай о том, в каком состоянии Генри сейчас.
     - Генри в полном порядке, - возразил Эдди, но в глубине души он знал,
что это не так, и, несмотря на все усилия,  в  его  тоне  слышался  отзвук
этого знания. Он слышал этот отзвук и  понимал,  что  Джек  Андолини  тоже
слышит его. В последнее время Генри то и дело вроде как вырубался. Рубашки
у него были до дыр прожжены сигаретами.  Один  раз,  открывая  жестянку  с
кошачьим кормом  для  их  кота  Поца,  он  до  кости  разрезал  себе  руку
электрической  открывалкой.  Эдди  не  понимал,   как   можно   порезаться
электрической открывалкой, но Генри  сумел.  Иногда  кухонный  стол  после
Генри бывал весь засыпан крошками и объедками, или Эдди находил в  ванной,
в раковине, почерневшие обгорелые завитки.
     "Генри, - говорил он, - Генри,  ты  давай  поосторожнее,  ты  уже  не
справляешься, ты ж на ходу разваливаешься".
     "Ага, братишка, ладно, - отвечал Генри, - не дрейфь, у меня  все  под
контролем"; но иногда, глядя на серое, как пепел, лицо  и  потухшие  глаза
Генри, Эдди понимал, что у Генри уже больше никогда ничего  не  будет  под
контролем.
     Но то, что он хотел  и  не  мог  сказать  Генри,  не  имело  никакого
отношения к тому, что Генри может засыпаться или засыпать  их  обоих.  Вот
что он хотел сказать: "Генри, по тебе похоже, что ты ищешь место,  где  бы
лечь и умереть. Такое у меня впечатление, и я хочу, чтобы ты, едрена вошь,
это дело бросил. Потому как, если ты умрешь, то для чего ж я тогда жил?"
     - Генри в полном непорядке, - ответил Джек Андолини. -  Ему  нужен...
как это в песне-то поется? Мост над бурными водами. Вот что нужно Генри. И
этот мост - Il Roche.
     Il Roche - мост к аду, - подумал Эдди. Вслух он сказал:
     - Так Генри там? У Балазара?
     - Да.
     - Я отдам ему товар - он отдаст мне Генри?
     - И твой товар, - сказал Андолини, - не забудь об этом.
     - Иначе говоря, сделка вернется к норме.
     - Правильно.
     - Ну, а теперь скажи мне, что ты веришь, что так оно и будет вправду.
Давай, Джек. Скажи. Я хочу посмотреть,  сможешь  ли  ты  это  сделать,  не
усмехнувшись. И если сможешь, то я хочу  посмотреть,  на  сколько  у  тебя
вырастет нос.
     - Эдди, я тебя не понимаю.
     - Очень даже понимаешь. Балазар думает, что его товар при  мне?  Если
он так думает, значит, он дурак, а я знаю, что он совсем не дурак.
     - Что он думает, я не знаю, - безмятежно ответил Андолини.  -  Знать,
что он думает, в мои обязанности  не  входит.  Он  знает,  что,  когда  ты
вылетел с Багамских островов, его  товар  был  при  тебе,  он  знает,  что
таможенники тебя свинтили, а потом отпустили, он знает, что ты здесь, а не
на пути в Райкерс, он знает, что его товар должен где-то быть.
     - И он знает, что таможенники до сих пор  от  меня  не  отлипли,  как
банный лист от задницы, потому что это знаешь ты, и  ты  ему  это  передал
каким-то кодом по радио из фургона. Что-нибудь вроде "Сыра двойную порцию,
а анчоусов не надо", так, Джек?
     Джек Андолини молчал с безмятежным видом.
     - Только ты сообщил ему  то,  что  он  уже  и  так  знал.  Как  когда
соединяешь точки на картинке, на которой уже разглядел, что там такое.
     Андолини стоял в золотом закатном свете, который медленно  становился
оранжевым, как пламя в топке, и по-прежнему не говорил ни словечка, и  вид
у него по-прежнему был безмятежный.
     - Он думает, они меня вербанули? Он думает, я у них на веревочке?  Он
думает, я настолько глуп, что меня  можно  держать  на  веревочке?  Я  его
особо-то и не осуждаю. Я хочу сказать - а почему бы и нет? Наркаш  на  все
способен. Хочешь проверить, посмотреть, есть ли на мне датчик?
     - Знаю, что нету, - сказал Андолини. - У меня в  фургоне  есть  такая
штучка. Вроде ментовской рации, только  она  ловит  передачи  на  коротких
волнах. И уж так ли, нет ли, а только не думаю  я,  что  ты  работаешь  на
ФБРовцев.
     - Ну да?
     - Ну да. Так что - садимся в машину и едем в город, или как?
     - А у меня что, есть выбор?
     Нет, - сказал Роланд у него в голове.
     - Нет, - сказал Андолини.
     Эдди вернулся к фургону. Мальчишка  с  баскетбольным  мячом  все  еще
стоял на той стороне улицы, и его тень теперь  была  длинной,  как  стрела
портового крана.
     - Мотай отсюда, пацан, - сказал Эдди. - Тебя здесь сроду не было,  ты
никого и ничего в глаза не видел. Давай, уебывай.
     Мальчишка бегом кинулся прочь.
     Коль ухмылялся Эдди в лицо.
     - Ну, ты, подвинься, - сказал Эдди.
     - Я думаю, Эдди, тебе лучше сесть посередке.
     - Подвинься, -  повторил  Эдди.  Коль  взглянул  на  него,  потом  на
Андолини, который не посмотрел на  него,  а  только  захлопнул  дверцу  со
стороны водителя и продолжал безмятежно смотреть прямо перед собой,  точно
Будда в свой выходной, предоставляя им самим разбираться, кто  где  сядет.
Коль снова перевел взгляд на лицо Эдди и решил подвинуться.
     Они направлялись в Нью-Йорк - и  хотя  стрелок  (который  мог  только
изумленно разглядывать шпили, еще более прекрасные и изящные,  чем  мосты,
подобно стальной паутине переброшенные через  широкую  реку,  и  воздушные
вагоны  с  винтами  наверху,  зависавшие  в   воздухе,   словно   странные
рукотворные насекомые) не знал этого, местом, куда они направлялись,  была
Башня.


     Как и Андолини, Энрико Балазар не думал, что Эдди  Дийн  работает  на
ФБРовцев; как и Андолини, Балазар это знал.
     Бар был пуст. На  двери  висела  табличка:  "ЗАКРЫТО  ТОЛЬКО  СЕГОДНЯ
ВЕЧЕРОМ". Балазар сидел в своем кабинете и ждал, когда приедут Андолини  и
Коль Винсент с младшеньким Дийном. Оба его личные  телохранителя,  Клаудио
Андолини (брат Джека) и Чими Дретто, находились при  нем.  Они  сидели  на
диване  слева  от  огромного  письменного  стола  Балазара  и  зачарованно
смотрели, как растет здание, которое строил Балазар. Дверь  была  открыта.
За дверью был короткий коридор. Справа он кончался в задней части бара, за
которой лежала маленькая кухонька, где готовили простые блюда из  макарон.
Слева была бухгалтерия и кладовая. В бухгалтерии  еще  трое  балазаровских
"джентльменов" - так их было принято называть - играли с  Генри  Дийном  в
"Счастливый случай".
     - Чудно, - говорил в эту минуту Джордж Бьонди, - вот легкий вопросик,
Генри. Генри? Генри, ты меня слышишь?  Земля  вызывает  Генри.  Генри,  ты
нужен на Земле. Генри, перехожу на прием, ответь. Повторяю: ответь, Ге...
     - Да слышу я, слышу, - сказал Генри. Говорил  он  нечетко,  с  трудом
ворочая языком, как человек, который все еще спит, но  говорит  жене,  что
проснулся, чтобы она еще хоть пять минут его не трогала.
     - Ладно. Раздел "Искусство и развлечения". Вопрос такой... Генри?  Ты
мне тут, жопа, давай не отключайся, к едрене матери!
     - Да не отключаюсь я! - жалобно воскликнул в ответ Генри.
     - О'кэй. Вопрос такой: в каком необычайно популярном  романе  Вильяма
Питера Блэтти, действие  которого  происходит  в  Джорджтауне  -  шикарном
пригороде Вашингтона, округ  Колумбия,  рассказывается,  как  в  маленькую
девочку вселился бес?
     - Джонни Кэш, - ответил Генри.
     - Твою душу! - заорал Трюкач Постино. - У тебя  на  все  один  ответ!
Джонни Кэш да Джонни Кэш, ты ж это на все отвечаешь, мать твою растудыть!
     - Джонни Кэш и есть все,  -  серьезно  ответил  Генри,  и  на  момент
наступила тишина,  почти  осязаемая  -  так  она  была  полна  задумчивого
удивления... а потом - хриплый взрыв смеха; смеялись  не  только  те,  кто
сидел в комнате с  Генри,  но  и  два  других  "джентльмена",  сидевших  в
кладовой.
     - Закрыть дверь, мистер Балазар? - негромко спросил Чими.
     - Нет, и так хорошо, -  ответил  Балазар.  Он  был  сицилиец  второго
поколения, но говорил без малейшего акцента и не  так,  как  разговаривают
люди, получившие образование только на улицах. В отличие от  многих  своих
соплеменников и коллег по бизнесу, он окончил среднюю школу.  Более  того,
он два года занимался в школе бизнеса Нью-Йоркского Университета. Голос  у
него, как  и  его  манера  вести  дела,  был  тихим,  культурным  и  чисто
американским, и из-за этого его наружность была такой же  обманчивой,  как
наружность Джека Андолини. У  тех,  кто  впервые  слышал  его  ясный,  без
акцента, чисто американский голос, всегда делался растерянный вид,  словно
они слушали необычайно  искусного  чревовещателя.  Балазар  был  похож  на
фермера, или на владельца небольшой гостиницы,  или  на  мелкого  мафиозо,
достигшего успеха благодаря  не  столько  своим  умственным  способностям,
сколько тому, что в нужный момент оказался в нужном  месте.  У  него  была
внешность того  типа,  который  остряки  предыдущего  поколения  окрестили
"Усатым Питом". Он был толстый и одевался, как крестьянин. В этот вечер на
нем была белая хлопчатобумажная рубашка  с  открытым  воротом  (подмышками
расползались пятна пота) и простые серые твидовые брюки. На жирных ступнях
красовались коричневые мокасины на босу ногу, такие старые, что напоминали
больше домашние туфли, чем  ботинки.  По  щиколоткам  извивались  синие  и
лиловые варикозные вены.
     Чими и Клаудио, как зачарованные, не отрывали от него глаз.
     В прежние времена  его  прозвали  Il  Roche  -  Скала.  Некоторые  из
ветеранов все еще называли его так. В  правом  верхнем  ящике  письменного
стола, где другие бизнесмены обычно держат блокноты, ручки, скрепки и тому
подобные вещи, Энрико Балазар всегда держал три колоды  карт.  Но  не  для
того, чтобы играть в карты.
     Он из них строил.
     Он брал две карты и прислонял их одну к другой, так что получалось  А
без перекладины. Рядом с ним он делал  такую  же  штуковину.  На  эти  две
фигуры он клал сверху одну карту, чтобы получилась крыша. И так он  строил
одно А за другим и накрывал  их  крышами,  пока  на  письменном  столе  не
оказывался карточный домик.
     Если нагнуться и заглянуть в него, можно  было  увидеть  нечто  вроде
сот, построенных из треугольников. Чими сотни раз видел,  как  эти  домики
обрушивались (Клаудио тоже время от времени видел это, но  не  так  часто,
потому что был на тридцать лет моложе Чими,  который  собирался  вскорости
уйти на покой и уехать со своей стервозой-женой  на  собственную  ферму  в
северной части штата Нью-Джерси и там посвящать все свое время  саду...  и
надеялся пережить эту стерву, на которой он женат; не тещу,  нет,  он  уже
давно оставил всякую надежду - если  и  питал  ее  когда-нибудь  -  поесть
фетуччини на поминках по La Monstra [La Monstra (итал., исп.)  -  чудовище
(женского пола)]. La Monstra  была  бессмертна,  но  на  то,  что  удастся
пережить ту, другую стерву, хоть какая-то надежда  была;  его  отец  любил
присловье, в переводе звучавшее примерно так: "Бог писает тебе за  шиворот
каждый день, но утопит тебя только один раз"; и Чими полагал,  хотя  и  не
был вполне уверен, что это означает, что Бог - в общем  неплохой  малый  и
он, Чими, может надеяться, что уж одну-то из  этих  двух  он  все  ж  таки
переживет), но всего лишь раз видел, чтобы это вывело  Балазара  из  себя.
Чаще всего домики обрушивались  по  чистой  случайности  -  от  того,  что
кто-нибудь хлопнул дверью в соседней комнате или пьяный налетел на  стену;
бывали случаи, когда на глазах у Чими здание, которое мистер Балазар (Чими
до сих пор  называл  его  "Иль  Боссо",  как  в  комиксе  Честера  Гоулда)
воздвигал часами, разваливалось только из-за слишком громкого рева баса  в
музыкальном автомате. А  бывало  и  так,  что  эти  воздушные  конструкции
рушились без всяких видимых причин. Однажды - Чими рассказывал эту историю
не менее пяти тысяч раз, и она успела надоесть всем (за исключением самого
Чими) - Иль Боссо поднял на него взгляд от  развалин  и  сказал:  "Видишь,
Чими, это - ответ каждой матери, что проклинает Бога за то,  что  ее  дитя
лежит мертвое на дороге, каждому мужчине, что проклинает человека, который
уволил его с завода и оставил без работы, каждому ребенку, что родился  на
муки и спрашивает, зачем.
     Наша жизнь - как эти  карточные  домики,  что  я  строю.  Иногда  она
ломается по какой-то причине, а иногда - без всяких причин".
     Карлочими Дретто считал, что это - самое глубокое из  всех  слышанных
им суждений о человеческой жизни.
     В тот единственный раз Балазар вышел из себя из-за того, что одно  из
его строений рухнуло, лет двенадцать, может быть, четырнадцать,  назад.  К
нему пришел один мужик насчет спиртного.  Невоспитанный  мужик,  как  есть
хам. Пахло от него так, будто он моется в ванне раз в год, надо - не надо.
Короче, мик [оскорбительное прозвище ирландцев], один из этих, с кудрявыми
рыжими волосами и с таким белым лицом, будто у них чахотка или  еще  чего,
из этих, у которых фамилия начинается на О, а между О и настоящей фамилией
стоит такая закорючка. Ну, и, конечно, насчет спиртного. Им, микам, всегда
выпивку подавай, наркота им на дух не нужна. И вот,  этот  мик  вообразил,
что постройка на столе у Иль Боссо - так себе, шуточки.  После  того,  как
Иль Боссо  ему  объяснил,  вежливо,  как  джентльмен  джентльмену,  почему
никакая  сделка  между  ними  невозможна,  этот  мик  вдруг  как   заорал:
"Загадывай желание!" Да как подул на  письменный  стол  Иль  Боссо,  точно
ниньо [Ниньо (исп.) - ребенок], задувающий свечи на  именинном  пироге,  и
карты так и разлетелись вокруг головы Балазара,  и  Балазар  открыл  левый
верхний ящик письменного стола, ящик, где другие бизнесмены обычно  держат
писчую бумагу со своим личным штампом, или свои  личные  записные  книжки,
или еще что-нибудь в этом роде, и достал пистолет калибра .45, и выстрелил
этому мику прямо в голову, и выражение лица  у  Балазара  ни  капельки  не
изменилось, и после того, как Чими  и  еще  один  малый  по  имени  Трумэн
Элигзандер, который  четыре  года  назад  помер  от  сердечного  припадка,
закопали этого мика под курятником  где-то  на  окраине  Сидонвилля  (штат
Коннектикут), Балазар сказал Чими: "Строить  всякие  вещи  -  дело  людей,
paisan [Paisan (искаж. исп.) - земляк]. А разрушать их  -  дело  Бога.  Ты
согласен с этим?"
     "Да, мистер Балазар", - ответил тогда Чими. Он  действительно  был  с
этим согласен.
     Балазар удовлетворенно кивнул. "Вы сделали, как я велел? Положили его
где-нибудь, где на него смогут срать куры, или утки,  или  еще  что-нибудь
такое?"
     "Да".
     "Это очень хорошо", - спокойно сказал  Балазар  и  вынул  из  правого
верхнего ящика письменного стола новую колоду карт.
     Для Балазара, "Скалы", одного этажа было мало. На крыше первого этажа
он строил второй, только не такой широкий; на втором - третий; на  третьем
- четвертый. Он строил и дальше, но после четвертого этажа ему приходилось
для этого встать. Чтобы заглянуть в домик, уже не  надо  было  так  сильно
нагибаться, а нагнувшись, человек  видел  уже  не  ряды  треугольников,  а
хрупкий, ошеломляющий и неимоверно прекрасный зал из ромбов. Если смотреть
туда слишком долго, начинала кружиться голова. Однажды Чими на Кони-Айленд
зашел в "Зеркальный Лабиринт" и у него  вот  так  же  закружилась  голова.
Больше он туда никогда не заходил.
     Чими рассказывал (он думал, что никто ему не верит, а на  самом  деле
всем было глубоко безразлично), что он однажды видел, как Балазар построил
такое... уже не карточный домик, а карточную башню, которая рухнула только
после девятого этажа. Что всем на это было положить с  прибором,  Чими  не
знал, потому что все, кому он об  этом  рассказывал,  изображали  глубокое
изумление, поскольку Чими был близок к Иль Боссо. Но слушатели  изумлялись
бы по-настоящему, если бы у него нашлись слова, чтобы описать эту башню  -
какая она была изящная и  хрупкая,  как  высотой  она  была  почти  в  три
четверти расстояния от крышки  письменного  стола  до  потолка,  кружевное
строение  из  тузов,  и  королей,  и  двоек,  и  валетов,  и  десяток,   и
красно-черная конструкция из бумажных ромбов, бросавшая вызов всему  миру,
который,  кружась,  несется  сквозь  вселенную,  состоящую  из  бессвязных
движений  и  сил;   башня,   представлявшаяся   изумленному   взору   Чими
громогласным отрицанием всех несправедливых парадоксов жизни.
     Если бы он умел, он сказал бы: "Я смотрел на то, что он  построил,  и
оно объяснило мне звезды".


     Балазар понимал, как должны обстоять дела.  ФБРовцы  засекли  Эдди  -
быть может, он вообще  сделал  глупость,  послав  Эдди,  может  быть,  его
инстинкт начал его подводить, но Эдди почему-то казался таким  подходящим,
таким абсолютно подходящим. Дядя Балазара, первый, на кого  он  работал  в
этом бизнесе, сказал однажды, что нет правил без исключений, кроме одного:
никогда  не  доверяй  наркашам.   Балазар   тогда   промолчал   -   негоже
пятнадцатилетнему  мальчишке  открывать  рот,   даже   для   того,   чтобы
согласиться - но про себя подумал, что единственное правило без исключений
- что бывают отдельные правила, к которым это правило не относится.
     "Но если бы Тио [Tio (исп.) - дядя] Вероне был сегодня жив, - подумал
Балазар, - он бы засмеялся над собой и сказал бы: гляди, Рико,  ты  всегда
был слишком уж умен, ты знал правила, ты помалкивал, когда этого требовало
уважение к старшим, но глаза у тебя всегда были наглые. Ты всегда  слишком
хорошо знал, какой ты умный, и поэтому ты в конце концов  свалился  в  яму
собственной гордыни, и я всегда знал, что так оно и выйдет".
     Он сложил "А" и накрыл его третьей картой.
     Они взяли Эдди, подержали его, а потом выпустили.
     Балазар забрал брата Эдди и их общую заначку. Этого достаточно, чтобы
привести Эдди сюда... а Эдди ему нужен.
     Эдди нужен ему, потому что они держали его только два часа, а это  ни
в какие ворота не лезет.
     И допрашивали его не на Сорок третьей улице, а в Кеннеди, а это  тоже
ни в какие ворота не лезет. Это значит, что Эдди сумел  скинуть  весь  или
почти весь марафет.
     Или не сумел?
     Балазар думал. Старался разобраться.
     Эдди вышел из аэровокзала через два часа после того, как его сняли  с
самолета. Этого слишком мало для того, чтобы они успели его расколоть,  но
слишком много для того, чтобы они пришли к выводу, что он в  порядке,  что
какая-то стюардесса что-то напутала.
     Он думал. Старался разобраться.
     Брат Эдди уже стал зомби, но Эдди еще в полном уме, Эдди еще  крепкий
парень. Он бы не раскололся всего за два часа... разве  что  из-за  брата.
Из-за чего-то, связанного с его братом.
     И все же  -  почему  не  на  Сорок  третьей  улице?  Почему  не  было
таможенного фургона (они выглядели совсем,  как  почтовые,  только  задние
окошки затянуты проволочной сеткой)? Потому что Эдди действительно  что-то
сделал с товаром? Скинул? Спрятал?
     В самолете спрятать товар невозможно.
     И скинуть невозможно.
     Конечно, невозможно и бежать из некоторых тюрем,  ограбить  некоторые
банки, не получить  срок  по  некоторым  делам.  Но  некоторым  людям  это
удается. Вон, Гарри Гудини сбрасывал смирительные  рубашки,  выбирался  из
запертых сундуков, из банковских сейфов, мать его... Но  Эдди  Дийн  -  не
Гудини.
     Так ли?
     Он мог приказать убить Генри у них дома, мог велеть замочить Эдди  на
Лонг-Айлендской Эстакаде или - еще лучше - тоже у них  дома,  чтобы  менты
подумали, что два торчка доторчались до того, что забыли, что они  братья,
и ухлопали друг друга. Но тогда без  ответов  осталось  бы  слишком  много
вопросов.
     Ответы он получит здесь, подготовится  к  будущим  неприятностям  или
просто утолит свое любопытство, в зависимости от того, какими окажутся эти
ответы, а потом убьет их обоих.
     Несколькими ответами больше, двумя  торчками  меньше.  Хоть  какая-то
выгода, а потеря невелика.
     В другой комнате снова  пришла  очередь  Генри  отвечать  на  вопросы
викторины.
     - Ладно, Генри, - сказал Джордж Бьонди.  -  Будь  внимателен,  вопрос
трудный. Раздел "География". Вопрос  такой:  как  называется  единственный
материк, на котором водятся кенгуру?
     Пауза. Все замерли.
     - Джонни Кэш, - сказал Генри, и все  заржали,  как  жеребцы,  во  все
горло.
     Стены задрожали.
     Чими напрягся, ожидая, что карточный домик Балазара (который стал  бы
башней, если бы такова была воля Бога или слепых сил,  что  от  Его  имени
правят вселенной) сейчас рухнет.
     Карты слегка задрожали. Если хоть одна упадет, упадут и остальные.
     Ни одна не упала.
     Балазар поднял глаза и улыбнулся Чими.
     - Piasan, - сказал он. - Il Dio est bono; il Dio est malo; tempo  est
poco-poco; tu est un grande peeparollo.  [Земляк...  Бог  добр;  Бог  зол;
времени мало-мало; а ты - дурачина (искаж. итал.)].
     Чими улыбнулся.
     - Si, signore, - сказал он. - Io grande peeparollo; Io va fanculo por
tu [Да, синьор... Я дурачина, я умру за тебя (искаж. итал.)].
     - None va fanculo, catzarro,  -  ответил  Балазар.  -  Эдди  Дийн  va
fanculo. [Тебе не надо умирать, балда... Умрет Эдди Дийн (искаж.  итал.)].
- Он ласково улыбнулся и начал строить второй этаж своей карточной башни.


     В тот момент, когда фургон остановился возле заведения Балазара, Коль
Винсент смотрел на Эдди. Он увидел такое, чего не могло быть. Он попытался
заговорить, но не смог. Язык у него  прилип  к  небу,  и  он  смог  только
сдавленно заурчать.
     Он увидел, как глаза Эдди из карих стали голубыми.


     На этот раз Роланд  не  принимал  сознательного  решения  выдвинуться
вперед. Он просто метнулся, не  задумываясь,  так  же  непроизвольно,  как
вскочил бы со стула и выхватил бы револьверы, если бы в  комнату,  где  он
сидел, кто-то ворвался.
     "Башня! - яростно думал он. - Это Башня, боже мой, Башня, она в небе!
Я вижу в небе Башню,  начертанную  красными  огненными  линиями!  Катберт!
Алан! Десмонд! Баш..."
     Но в этот раз он почувствовал,  что  Эдди  борется  -  не  с  ним,  а
старается заговорить с ним, отчаянно пытается объяснить ему что-то.
     Стрелок отступил назад и стал слушать - слушать так же отчаянно,  как
над морским берегом, на неизвестном расстоянии отсюда  по  пространству  и
времени, его лишенное сознания тело подергивалось  и  вздрагивало  подобно
телу человека, во сне  вознесшегося  на  высочайшую  вершину  экстаза  или
погрузившегося в глубочайшую бездну ужаса.


     Вывеска! - вопил Эдди в глубину  своего  собственного  сознания...  и
сознания того, другого.
     Это вывеска, просто неоновая вывеска. Я  не  знаю,  про  какую  башню
думаешь ты, но это обыкновенный бар, заведение  Балазара.  Он  назвал  его
"Падающая  Башня"  в  честь  ой,  что  в  Пизе!  Это  просто  вывеска,   и
предполагается, что на ней  изображена  сраная  Пизанская  Башня!  Уймись!
Успокойся! Хочешь, чтобы нас убили еще до  того,  как  у  нас  будет  шанс
врезать им?
     Пийса? - с сомнением переспросил стрелок и посмотрел еще раз.
     Вывеска. Да, правильно, теперь он видит. Это не  Башня,  но  Дорожный
Знак. Он наклонен вбок, и на  нем  множество  закругленных  зубцов,  и  он
дивен, но и только. Теперь стрелок разглядел, что знак сделан  из  трубок,
каким-то образом  заполненных  ярко  горящим  красным  болотным  огнем.  В
некоторых местах его было как будто меньше, чем в других, и в этих  местах
линии пульсировали и трещали.
     Теперь под башней Роланд увидел буквы, сделанные из гнутых трубок;  в
большинстве своем это были Великие Буквы. Он сумел прочесть  "БАШНЯ"  и...
да, "ПАДАЮЩАЯ". Первое слово состояло из трех букв, первая была Б,  вторая
А, а третью он видел впервые.
     Бал? - спросил он Эдди.
     БАР. Неважно. Ты видишь, что это просто вывеска? Вот это - важно!
     Вижу, - ответил стрелок; ему  хотелось  бы  знать,  действительно  ли
невольник верит в то, что говорит, или говорит это лишь  для  того,  чтобы
ситуация не вышла из-под  контроля,  как,  казалось,  вот-вот  случится  с
башней, изображенной этими огненными линиями; хотелось бы знать, верит  ли
Эдди, что хоть какой-нибудь знак может не иметь значения.
     Ну, так уймись! Слышишь? Уймись!
     Спокойно? -  спросил  Роланд,  и  оба  почувствовали,  как  Роланд  в
сознании у Эдди чуть улыбнулся.
     Вот именно, спокойно. Теперь я буду действовать сам.
     Да. Ладно. - Он позволит Эдди действовать самому.
     Пока. До поры до времени.


     Колю Винсенту наконец удалось отлепить язык от неба.
     - Джек. - Голос у него был совершенно сдавленный.
     Андолини выключил мотор и раздраженно посмотрел на Коля.
     - У него глаза...
     - Что у него с глазами?
     - Да, что у меня с глазами? - спросил Эдди.
     Коль посмотрел на него.
     Солнце зашло, не оставив в воздухе ничего, кроме золы  дня,  но  было
еще достаточно светло, чтобы Коль мог увидеть: глаза  у  Эдди  опять  были
карие.
     Если они вообще когда-нибудь были другими.
     Ты же видел, - настаивала часть его сознания, но действительно ли  он
видел? Колю было двадцать четыре года, и  за  последние  двадцать  из  них
никто по-настоящему не считал, что ему можно  доверять.  Иногда  он  бывал
полезен. Почти всегда - послушен... если его держать на коротком  поводке.
Но доверять ему? Нет. Постепенно Коль и сам поверил в это.
     - Ничего, - пробормотал он.
     - Тогда пошли, - сказал Андолини.
     Они вышли из фургона с рекламой пиццы. Между Андолини (справа от них)
и Винсентом (слева от них) Эдди и стрелок вошли в "Падающую Башню".



                          5. РАЗБОРКА С ПЕРЕСТРЕЛКОЙ

     В одном блюзе двадцатых годов Билли  Холлидэй,  которой  впоследствии
суждено было самой открыть для  себя  эту  истину,  пела:  "Пригрозил  мне
доктор: детка, если сразу не завяжешь и еще хоть раз ширнешься, тут же  ты
в могилу ляжешь". Так случилось и с Генри Дийном - ровно за пять минут  до
того, как фургон затормозил возле "Падающей Башни" и его  брата  завели  в
нее.
     Вопросы  Генри  задавал  Джордж  Бьонди  (которому  его  друзья  дали
прозвище "Большой Джордж", а враги -  "Большой  нос"),  потому  что  сидел
справа от Генри. Сейчас Генри сидел над игровой  доской,  клевал  носом  и
сонно моргал. Трюкач Постино вложил ему в руку кубик;  рука  у  Генри  уже
была того пыльного оттенка, какой приобретают конечности наркоманов  после
длительного   употребления   героина,   того   пыльного   оттенка,   какой
предшествует гангрене.
     - Твоя очередь,  Генри,  -  сказал  Трюкач.  Генри  разжал  пальцы  и
выпустил кубик, но продолжал смотреть в  пространство  и,  как  видно,  не
собирался передвинуть свою фишку. Это сделал за него Джимми Аспио.
     - Гляди-ка, Генри, - сказал он. - Имеешь шанс отхватить кусок пирога.
     - Кусочек с коровий носочек, - сонно сказал Генри и огляделся вокруг,
словно просыпаясь. - Где Эдди?
     - Скоро должен приехать, - успокоил его Трюкач. - Ты давай играй.
     - А как насчет дознячка?
     - Играй давай.
     - Ладно, ладно, не дави на меня.
     - Не дави на него, - сказал Джимми Кевин Блейк.
     - Ладно, не буду, - ответил Джимми.
     - Ну, ты готов? - спросил  Джордж  Бьонди  и  выразительно  подмигнул
остальным, когда подбородок Генри плавно опустился на грудь, а потом снова
медленно поднялся: это напоминало мокрое бревно, которое еще не  настолько
намокло, чтобы утонуть окончательно.
     - Ага, - сказал Генри. - Давай его сюда.
     - Давай его сюда! - радостно заорал Джимми Аспио.
     -  Точно,  давай  его,  суку,  сюда!  -  согласился  Трюкач,  и   все
"джентльмены" заржали (в соседней комнате постройка  Балазара,  в  которой
было уже три этажа, опять задрожала, но не упала).
     - Ладно, слушай внимательно, - сказал Джордж и снова подмигнул.  Хотя
Генри достался раздел "Спорт", Джордж объявил, что ему выпало "Искусство и
развлечения". - У какого популярного певца в стиле  "кантри"  и  "вестерн"
были хиты "Мальчик по  имени  Сью",  "Блюз  Фолсомской  тюрьмы"  и  другие
офигенные песни?
     Кевин Блейк, который - можете себе представить? - действительно  умел
сосчитать, сколько будет  семь  плюс  девять  (если  дать  ему  для  этого
покерные фишки), взвыл от смеха, хлопая себя по коленям, и  чуть  не  сшиб
игровую доску.
     Джордж, продолжая  притворяться,  что  читает  по  карточке,  которую
держал в руке, продолжал:
     - Этот популярный певец известен также, как Человек в Черном. Его имя
звучит так же, как место, куда ходят  пописать  [Джон  (john)  -  "сортир"
(амер. слэнг)], а фамилия - как название того,  что  лежит  у  человека  в
бумажнике [Кэш  (cash)  -  наличные  (амер.  или  англ.  разгов.)],  если,
конечно, он не какой-нибудь долбаный торчок.
     Последовала долгая пауза. Все ждали молча, затаив дыхание.
     Наконец Генри сказал: "Уолтер Бреннан".
     Взрыв хохота. Джимми Аспио повис на Кевине  Блейке.  Кевин  несколько
раз толкнул Джимми кулаком в плечо. В кабинете Балазара  карточный  домик,
уже начавший превращаться в карточную башню, вновь задрожал.
     - Тихо, вы! - заорал Чими. - Иль Боссо строит!
     Они сразу утихли.
     - Правильно, - сказал Джордж.  -  На  этот  раз  ты  отгадал,  Генри.
Вопросик был еще тот, но ты справился.
     - А я всегда справляюсь, - сказал Генри. - В конце  концов  я  всегда
беру верх, маманю вашу туда и обратно. Так как насчет дознячка?
     - Отличная мысль! - сказал Джордж, достал у себя из-за спины  коробку
от сигар и вынул из нее шприц. Он воткнул иглу в руку Генри повыше  локтя,
в покрытую рубцами от уколов вену, и этот дозняк стал для Генри последним.


     Снаружи вид у фургона  с  рекламой  пиццы  был  задрипанный,  но  под
дорожной грязью и краской из баллончика скрывались чудеса  техники,  каким
позавидовали бы и ребята из УБН. Как не раз говорил Балазар, этих сволочей
не переплюнешь, если оснащение у тебя хуже ихнего.  Оснащение  это  стоило
очень дорого, но у Балазара и его людей было одно  преимущество:  то,  что
УБН покупало по невероятно завышенным ценам, они просто-напросто крали. По
всему Восточному Побережью можно было найти служащих компаний, выпускающих
электронику, готовых по  дешевке  продать  сверхсекретную  продукцию.  Эти
каццарони (Джек Андолини называл их  "Марафетчиками  Силиконовой  Долины")
буквально навязывали свой товар.
     Под  щитком  управления  имелись:  полицейская  рация;  СВЧ-глушитель
полицейских  радаров;  широкодиапазонный  высокочастотный   радиоприемник;
широкодиапазонный  глушитель  радиопередач;   импульсный   антипеленгатор,
благодаря которому  у  всякого,  кто  попытался  бы  запеленговать  фургон
общепринятыми триангуляционными методами, получилось бы, что  он  (фургон)
находится одновременно в  штате  Коннектикут,  в  Гарлеме  и  в  Монокском
заливе; радиотелефон... и маленькая красная кнопка, которую Андолини нажал
сразу же, как только Эдди Дийн вышел из машины.
     В  комнате  Балазара  раздался  один  короткий   звонок   внутреннего
телефона.
     - Это они, - сказал он. - Клаудио, впусти их. Чими, скажи всем, чтобы
заткнулись. Насколько известно Эдди Дийну, со мной нет никого, кроме  тебя
и Клаудио. Чими, ступай в кладовую с остальными джентльменами.
     Они пошли, Чими повернул налево, Клаудио - направо.
     Балазар спокойно начал строить очередной этаж своего здания.


     Теперь я сам, ты только не встревай, - повторил Эдди,  когда  Клаудио
открыл дверь.
     Хорошо, - ответил стрелок, но остался  настороже,  готовый  мгновенно
выдвинуться вперед, как только сочтет это необходимым.
     Загремели ключи. Стрелку ударили в нос запахи - справа от него  несло
застарелым потом от Коля Винсента, слева от него  от  Джека  Андолини  шел
резкий, почти противный запах лосьона после бритья, а когда  они  вошли  в
полумрак бара, он ощутил кислый запах пива.
     Роланду был  знаком  только  запах  пива.  Это  был  не  какой-нибудь
занюханный салун с  посыпанным  опилками  полом  и  положенными  на  козлы
досками вместо стойки; по мнению стрелка, этот бар был настолько далек  от
заведения Шеба  в  Талле,  насколько  это  вообще  возможно.  Всюду  мягко
поблескивало стекло, в одной этой комнате было больше стекла, чем он видел
за все годы, еще  с  детства,  когда  начали  отказывать  линии  доставки,
отчасти из-за налетов мятежного войска Фарсонского  Доброго  Человека,  но
главным образом, как он думал, просто потому, что мир сдвинулся с места  и
продолжал двигаться. Фарсон был симптомом, а не причиной этого гигантского
сдвига.
     Он видел их отражения повсюду - на  стенах,  в  облицованной  стеклом
стойке  и  в  длинном  зеркале  позади  нее;  он  даже  мог  различить  их
искривленные миниатюрные отражения в изящных винных бокалах, имевших форму
колокола, перевернутых и повешенных над стойкой...  бокалах,  роскошных  и
хрупких, как праздничные украшения.
     В одном углу была структура, изваянная из  огней,  что  вспыхивали  и
менялись, вспыхивали и менялись. Золотые переходили в зеленые; зеленые - в
желтые; желтые  -  в  красные;  красные  -  опять  в  золотые.  Через  всю
скульптуру Великими Буквами было написано слово, которое он мог  прочесть,
но которое ему ничего не говорило: РОКОЛА.
     Ну, неважно. Здесь у него есть дело.  Он  не  турист;  он  не  должен
позволять себе роскошь  вести  себя,  как  турист,  какими  бы  дивными  и
странными ни были все эти вещи.
     Впустивший их человек явно приходился братом тому  человеку,  который
правил тем, что Эдди назвал  фургоном  ("что-то  вроде  фуры",  -  подумал
Роланд), хотя был гораздо выше ростом и лет на пять моложе. В  кобуре  под
мышкой у него был револьвер.
     - Где Генри? - спросил Эдди. - Я  хочу  видеть  Генри.  -  Он  громко
позвал: - Генри! Эй, Генри!
     Ответа не было; лишь тишина, в которой висевшие над  стойкой  бокалы,
казалось,  вздрагивали,  издавая  звон,  такой   тихий   и   нежный,   что
человеческому уху было его не уловить.
     - Сначала с тобой хотел бы поговорить мистер Балазар.
     Эдди спросил:
     - Он у вас где-то валяется связанный и с кляпом во рту, да? - но,  не
успел Клаудио и рта раскрыть для ответа, Эдди рассмеялся: - да нет, что  я
- вы его просто накачали до полной отключки, и все. Чего  вам  возиться  с
веревками да кляпами, если для того, чтобы Генри не вякнул, его достаточно
просто  ширнуть?  Ладушки.  Ведите  меня  к  Балазару,  надо  ж  от  этого
отделаться.


     Стрелок посмотрел на карточную башню на столе у Балазара  и  подумал:
"Еще один знак".
     Балазару не пришлось поднимать взгляд -  карточная  башня  стала  уже
слишком высока для этого; он посмотрел поверх нее. Выражение лица  у  него
было довольное и ласковое.
     - Эдди, - сказал он. - Рад тебя видеть, сынок. Я  слышал,  у  тебя  в
аэропорту были какие-то неприятности.
     - Я вам не сын, - отрезал Эдди.
     Балазар сделал рукой слабый жест - одновременно комичный, грустный  и
не вызывавший доверия. "Ты делаешь мне больно, Эдди, - говорил этот  жест,
- ты делаешь мне больно, когда говоришь такое".
     - Давайте короче, -  сказал  Эдди.  -  Вы  сами  понимаете,  что  все
сводится к одному из двух:  либо  я  у  ФБРовцев  на  веревочке,  либо  им
пришлось меня отпустить. Вы сами понимаете, что всего за два  часа  им  не
удалось меня вымотать и расколоть. А если бы удалось, то я был бы на Сорок
Третьей улице и отвечал бы на вопросы, иногда прерываясь, чтобы  блевануть
в умывальник, и это вы тоже понимаете.
     - Так все-таки, Эдди, на веревочке ты у них или нет?
     - Нет. Им пришлось меня отпустить. Они идут за мной, но я их не веду.
     - Значит, ты скинул товар, - сказал Балазар. - Это  захватывающе.  Ты
должен поделиться со мной -  как  это  человек  может  скинуть  два  фунта
марафета, находясь в реактивном  самолете.  Это  были  бы  очень  полезные
сведения. Это - как детектив про запертую комнату.
     - Я его не скинул, - сказал Эдди, - но при мне его больше тоже нет.
     - А у кого же он есть? - спросил Клаудио  и  покраснел,  встретившись
глазами с угрюмо-яростным взглядом брата.
     - А у него, - с улыбкой ответил Эдди и показал на Энрико Балазара  за
карточной башней. - Товар уже доставлен.
     В первый раз с того момента, как Эдди ввели в кабинет, лицо  Балазара
выразило непритворное чувство: удивление. Потом это выражение исчезло.  Он
вежливо улыбнулся.
     - Да, - сказал он. - В какое-то место, которое будет  названо  позже,
после того, как ты получишь своего брата и свой товар  и  отбудешь.  Может
быть, в Исландию. Такой предполагается расклад?
     - Нет, - возразил Эдди. - Вы не понимаете. Он здесь.  Доставка  прямо
на дом. Точно, как мы договаривались. Потому что даже в наши дни,  даже  в
наш век, есть еще отдельные люди, которые по-прежнему считают, что  как  с
самого начала договаривались, так сделку и надо выполнять. Невероятно - я,
конечно, понимаю - но факт.
     Все изумленно уставились на него.
     Как у меня получается, Роланд? - спросил Эдди.
     По-моему, очень хорошо. Но не давай этому  Балазару  придти  в  себя,
Эдди. Я думаю, он опасен.
     Ах, ты так думаешь? Ну, тут я тебя обскакал, друг.  Я  знаю,  что  он
опасен. Очень. До хуя опасен.
     Он опять посмотрел на Балазара и чуть заметно подмигнул ему.
     - Вот поэтому сейчас о ФБРовцах надо беспокоиться вам, а не мне. Если
они сюда заявятся с ордером на обыск, мистер Балазар, то может  оказаться,
что вы еще и ноги не раздвинули, а вас уже ебут.
     Балазар взял из колоды две карты. Вдруг руки у него затряслись, и  он
положил их. Это длилось не более мгновения, но Роланд это увидел,  и  Эдди
тоже увидел это. На лице  Балазара  мелькнуло  выражение  неуверенности  -
может быть, даже секундного страха.
     - Следи за своим  языком,  Эдди,  когда  говоришь  со  мной.  Выбирай
выражения и не забывай, пожалуйста, что у меня не хватает ни  времени,  ни
терпения, чтобы слушать вздор.
     У Джека Андолини сделался встревоженный вид.
     - Он с ними сговорился, мистер Балазар! Этот маленький засранец отдал
им марафет, а они сделали вид, что допрашивают его там, а сами в это время
подбросили товар сюда!
     - Сюда никто не приходил, - сказал Балазар. - Никто не мог  и  близко
подойти, Джек, и ты это знаешь. Сигнализация срабатывает, если  голубь  на
крыше пернет.
     - Но...
     - Даже если бы они и сумели как-нибудь нас подставить,  у  нас  в  их
конторе столько людей, что мы бы за три дня от их доказательств  камня  на
камне бы не оставили. Мы бы знали, кто, когда и как.
     Балазар снова перевел взгляд на Эдди.
     - Эдди, - сказал он, - даю тебе пятнадцать секунд  на  то,  чтобы  ты
перестал городить херню. А потом я позову сюда Чими Дретто, чтобы он начал
делать тебе больно. А после того,  как  он  некоторое  время  позанимается
тобой, он уйдет, и ты услышишь, как в одной из соседних комнат  он  делает
больно твоему брату.
     Эдди замер.
     Спокойно, - пробормотал стрелок и подумал: "Чтобы причинить ему боль,
достаточно просто назвать имя его брата - и все.  Все  равно,  что  ткнуть
палкой в открытую язву".
     - Сейчас я войду в ваш туалет, - сказал Эдди. Он показал на  дверь  в
дальнем левом углу комнаты, такую незаметную, что ее почти невозможно было
отличить от панелей, которыми были обшиты стены. - Войду один. А  потом  я
выйду оттуда к вам сюда с фунтом вашего кокаина. С  половиной  партии.  Вы
его проверите. Потом  вы  приведете  Генри  сюда,  чтобы  я  мог  на  него
посмотреть. Когда я увижу его, увижу, что с ним все в порядке, вы отдадите
ему наш товар, и он поедет домой с одним из ваших  джентльменов.  Пока  он
будет ехать, я и... - он чуть не сказал Роланд - ...я и остальные  ребята,
которых, как мы с вами оба знаем, вы сюда нагнали, можем смотреть, как  вы
строите эту штуку. Когда Генри будет дома и в безопасности - а это значит,
что никто не будет над ним стоять, тыча ему в ухо пистолет, - он  позвонит
сюда и скажет одно слово. Так мы с ним сговорились перед моим отъездом. На
всякий случай.
     Стрелок проверил сознание Эдди, чтобы выяснить, правда это или  блеф.
Это была правда, по крайней мере, Эдди считал именно  так.  Роланд  видел:
Эдди действительно верит, что Генри раньше умрет,  чем  скажет  это  слово
лживо. Стрелок не был в этом так уверен.
     - Ты, видно, думаешь, что я до сих пор верю в Санта-Клауса, -  сказал
Балазар.
     - Нет, я знаю, что не верите.
     - Клаудио. Обыщи его. Джек, а ты пойди и обыщи туалет. Весь.
     - Там есть какое-нибудь место, про  которое  я  не  знаю?  -  спросил
Андолини.
     Балазар  довольно  долго  молчал,  внимательно  разглядывая  Андолини
темно-карими глазами.
     - На задней стенке шкафчика с лекарствами есть  маленькая  панель,  -
сказал он. - Я там держу кое-какие личные вещи. Там  слишком  мало  места,
чтобы спрятать фунт наркоты, но ты там, пожалуй, все же проверь.
     Джек вышел, и, когда он входил в  маленький  нужник,  стрелок  увидел
вспышку того же ледяного белого света, какой освещал  нужник  в  воздушном
вагоне. Потом дверь закрылась.
     Взгляд Балазара снова метнулся к Эдди.
     - Зачем тебе так нелепо врать? - почти скорбно спросил он. - Я думал,
ты сообразительный парень.
     - Посмотрите мне в лицо, - спокойно сказал Эдди, - и скажите мне, что
я вру.
     Балазар сделал, как просил Эдди. Он смотрел долго. Потом  отвернулся,
засунув руки в карманы так глубоко, что стало чуть-чуть заметно раздвоение
на его крестьянской заднице. Поза его выражала скорбь - скорбь  о  блудном
сыне; но прежде, чем он отвернулся, Роланд  успел  заметить  на  его  лице
выражение, не имевшее со скорбью ничего общего. То, что Балазар  прочел  в
лице Эдди, вызывало у него не скорбь, а глубокую тревогу.
     - Раздевайся, - сказал Клаудио и наставил на Эдди пистолет.
     Эдди начал раздеваться.


     "Не нравится мне это", -  думал  Балазар,  ожидая  возвращения  Джека
Андолини из  туалета.  Ему  было  страшно,  он  вдруг  вспотел  не  только
подмышками или в промежности - в этих местах он потел всегда, даже  зимой,
даже в самый собачий холод, - а весь. Когда Эдди уехал, он  выглядел,  как
торчок - сообразительный торчок,  но  все  равно  торчок,  которого  можно
подцепить за яйца рыболовным крючком наркоты и вести, куда  захочешь  -  а
когда вернулся, стал выглядеть, как...  вот  именно,  как?  Как  будто  он
каким-то образом вырос, как-то изменился.
     Точно кто-то влил в него две кварты свеженькой смелости.
     Да. В этом все дело. И в  наркоте.  В  этой  блядской  наркоте.  Джек
переворачивал вверх дном весь туалет, а Клаудио обыскивал Эдди со  злобной
дотошностью вертухая-садиста; Эдди стоял  совершенно  равнодушно  (Балазар
никогда раньше не поверил бы, что он или любой другой наркаш  способен  на
такое равнодушие), даже, когда Клаудио четыре раза харкнул себе  на  левую
ладонь, растер смешанные с соплями слюни по всей правой кисти и засунул ее
Эдди в зад до самого запястья и даже на дюйм-другой подальше.
     Наркоты не оказалось ни в туалете Балазара, ни на Эдди,  ни  в  Эдди.
Наркоты не было ни в одежде Эдди, ни в его куртке, ни  в  дорожной  сумке.
Значит, все это был всего лишь блеф.
     Посмотрите мне в лицо и скажите мне, что я вру.
     И он посмотрел. То, что он увидел, его встревожило.  Он  увидел,  что
Эдди Дийн абсолютно уверен в себе: он действительно  намеревался  войти  в
туалет и выйти из него с половиной товара Балазара.
     Балазар и сам почти поверил в это.
     Клаудио Андолини  вытащил  руку  из  задницы  Эдди  Дийна.  При  этом
раздался хлюпающий звук. Рот Клаудио искривился,  как  леска,  на  которой
завязаны узлы.
     - Давай быстрей, Джек, у меня  вся  рука  в  говне  этого  торчка!  -
сердито крикнул Клаудио.
     - Если б я знал, Клаудио, что ты там будешь раскопками заниматься,  я
б, когда в последний раз посрал, подтерся бы ножкой от стула, -  незлобиво
сказал Эдди. - И у тебя бы рука была чище, и мне  бы  не  казалось,  будто
меня только что изнасиловал бык Фердинанд.
     - Джек!
     - Пойди спустись в кухню и приведи себя в порядок, - спокойно  сказал
Балазар. - Нам с Эдди незачем делать друг другу  неприятности.  Ведь  так,
Эдди?
     - Так, - ответил Эдди.
     - Да он все ж таки чистый, - сказал Клаудио. - Ну, то есть не чистый,
а нету у него там ничего. Уж будьте уверочки. - Он вышел,  вытянув  правую
руку перед собой, будто нес дохлую рыбу.
     Эдди спокойно смотрел на Балазара, а Балазар  опять  вспоминал  Гарри
Гудини, и Блэкстона, и Дуга Хеннинга, и Дэвида Копперфилда. Вот,  говорят,
что представления фокусников так же отжили  свой  век,  как  водевиль,  но
Хеннинг-то - суперзвезда, а этот пацан Копперфилд в тот единственный  раз,
когда Балазару удалось  попасть  на  его  представление  в  Атлантик-Сити,
буквально свел публику с ума. Балазар любил фокусников с  тех  самых  пор,
как в первый раз увидел  такое  представление;  прямо  на  улице  какой-то
человек показывал карточные фокусы, и платили ему мелочью  из  кармана.  А
что  всегда  делают  фокусники  в  первую  очередь,  прежде,  чем  достать
что-нибудь неизвестно откуда -  что-нибудь  такое,  от  чего  вся  публика
сперва ахнет, а потом зааплодирует? Вот что  они  делают:  они  приглашают
кого-нибудь из публики подойти  и  убедиться,  что  место,  откуда  должен
появиться кролик, или голубь, или гологрудая красотка, или еще что-нибудь,
совершенно пустое. Больше того - убедиться, что положить туда что бы то ни
было невозможно.
     "Я думаю, может, он так и  сделал.  Не  знаю,  как,  и  мне  это  без
разницы. Единственное, что я  знаю  точно  -  это  то,  что  все  это  мне
совершенно не нравится, черт возьми, вот нисколечко не нравится".


     Джорджу  Бьонди  тоже  кое-что  не  нравилось.  И  он  очень   сильно
подозревал, что и Эдди Дийн не будет от этого в восторге.
     Джордж был почти уверен, что в какой-то момент после того,  как  Чими
вошел в бухгалтерию и погасил свет, Генри умер. Умер тихо, без  шума,  без
суеты, без шухера.  Просто  отлетел,  как  семечко  одуванчика,  унесенное
легким ветерком. Джордж подумал, что, может, это случилось как раз,  когда
Клаудио ушел в кухню отмывать испачканную дерьмом руку.
     - Генри? - прошептал Джордж, придвинув губы так близко к  уху  Генри,
что получилось, как когда сидишь с девочкой в кино и целуешь ее в  ухо,  и
это выходило совсем, на фиг,  неприлично,  особенно,  как  подумаешь,  что
чувак-то, наверно, помер - вроде бы от наркофобии  или  как  там  ее,  эту
хуевину - но он же  должен  выяснить,  а  стенка  между  этой  комнатой  и
кабинетом Балазара тонкая.
     - Что случилось, Джордж? - спросил Трюкач Постино.
     - Заткнитесь, - сказал  Чими  тихим  и  басовитым,  как  звук  мотора
грузовика, голосом.
     Они заткнулись.
     Джордж сунул руку под рубашку Генри. Ох, ему становилось все  хуже  и
хуже. Ему не переставало представляться, что он сидит с девчонкой в  кино.
Вот теперь он ее щупает, только это  не  она,  а  он,  это  уж  не  просто
наркофобия, а голубая наркофобия, еби ее мать,  и  тощая  торчковая  грудь
Генри  не  поднималась  и  не  опускалась,  в   ней   ничего   не   делало
"тук-тук-тук".  Для  Генри  Дийна  все  было  кончено,  для  Генри   Дийна
бейсбольный матч завершился на седьмой подаче. Ни хрена не  тикало,  кроме
его часов.
     Джордж придвинулся к Чими Дретто, ощутив окружавший его густой  запах
Исторической Родины - запах оливкового масла и чеснока - и прошептал:
     - По-моему, у нас тут проблема.


     Джек вышел из туалета.
     - Нету там никакой наркоты, -  сказал  он,  разглядывая  Эдди  своими
невыразительными глазами. - А если ты подумывал насчет окна,  так  ты  про
это забудь. Там стальная сетка, проволока десятый номер.
     - Насчет окна я не думал, а товар там, - спокойно ответил Эдди. -  Ты
просто не знаешь, где искать.
     - Я извиняюсь, мистер Балазар, - сказал Андолини, -  но  с  меня  его
нахальства уж вроде бы хватит.
     Балазар внимательно смотрел на Эдди; Андолини он словно и не  слышал.
Он очень глубоко задумался.
     Задумался о фокусниках, которые вытаскивают из шляп кроликов.
     Вот ты вызываешь кого-нибудь из публики проверить и подтвердить,  что
шляпа пустая. А что еще никогда не меняется? Конечно же - то,  что  никто,
кроме фокусника, в шляпу не заглядывает.  А  что  сказал  этот  мальчишка?
"Сейчас я войду в ваш туалет. Войду один".
     Обычно ему совершенно не хотелось знать, как делается  тот  или  иной
фокус; когда знаешь, все удовольствие пропадает.
     Обычно.
     Но сейчас он дождаться не мог, когда,  наконец,  сможет  узнать,  как
делается этот фокус.
     - Прекрасно, - сказал он Эдди. - Если он там, иди сходи за  ним.  Вот
так, как есть. С голой жопой.
     - Ладно, - сказал Эдди и направился к двери туалета.
     - Но не один, - добавил Балазар. Эдди сразу же остановился, тело  его
напряглось, точно Балазар всадил в него невидимый гарпун, и при виде этого
на  сердце  у  Балазара  потеплело.  В  первый  раз  что-то  вышло  не  по
мальчишкиному плану. - С тобой пойдет Джек.
     - Нет, - сразу же ответил Эдди. - Я так не...
     - Эдди, - мягко проговорил Балазар.  -  Мне  не  говорят  "нет".  Это
единственное, чего мне не говорили никогда.


     Ничего, - сказал стрелок. - Пусть идет.
     Но... но...
     Эдди едва сдерживался,  чтобы  не  сорваться,  не  начать  требовать,
просить, скандалить. Дело было не только в этом неожиданном крученом мяче,
который  подал  ему  Балазар;  дело  было  в  тревоге  за  Генри,  которая
непрерывно грызла его, и в потребности вмазаться, постепенно бравшей  верх
над всем остальным.
     Пусть идет. Все будет в порядке. Слушай:
     И Эдди стал слушать.


     Балазар смотрел, как стоит Эдди - стройный голый  парень,  еще  почти
без свойственной наркоманам сутулости, голова чуть наклонена на  бок  -  и
уверенности  в  себе  у  него  поубавилось.  Казалось,  мальчишка  слушает
какой-то голос, слышный только ему одному.
     О том же подумал и Андолини, только по-другому: "Что это? Он похож на
собачонку со старых патефонных пластинок!" [эмблема фирмы  грамзаписи,  на
которой изображен пес, сидящий у граммофона]


     Коль тогда хотел сказать ему что-то насчет глаз Эдди. Вдруг  Андолини
пожалел, что не стал слушать.
     "Поздно теперь жалеть", - подумал он.
     Если Эдди и слушал голоса  у  себя  в  голове,  то  сейчас  либо  они
перестали говорить, либо он перестал обращать внимание.
     - Лады, - сказал он. - Пошли со мной, Джек.  Я  тебе  покажу  Восьмое
Чудо Света. - Он коротко, ослепительно улыбнулся, и эта улыбка  нимало  не
понравилась ни Джеку Андолини, ни Энрико Балазару.
     - Ну  да?  -  Андолини  вытащил  пистолет  из  двустворчатой  кобуры,
висевшей у него на поясе сзади. - Удивить меня, стал-быть, стараешься?
     Улыбка Эдди стала еще шире.
     - Ага. Я так полагаю, что ты, в натуре, офигеешь.


     Андолини вслед за Эдди вошел в туалет. Он держал  пистолет  наготове,
потому что трусил.
     - Закрой дверь, - сказал Эдди.
     - Хуй тебе, - ответил Андолини.
     - Либо закрой дверь, либо не получишь товара, - сказал Эдди.
     - Хуй тебе, - повторил Андолини. Сейчас, когда ему было  страшновато,
когда он чувствовал, что происходит нечто ему непонятное, вид у  него  был
более сообразительный, чем в грузовике.
     - Он не хочет закрывать дверь, - крикнул Эдди Балазару. - Я, пожалуй,
плюну на это дело, мистер Балазар.  У  вас  же  здесь,  небось,  полдюжины
чуваков напихано, да у каждого не меньше, как по четыре пушки,  а  вы  оба
обсераетесь из-за пацана в сортире. Да еще торчка.
     - Закрой эту блядскую дверь, Джек! - крикнул Балазар.
     - Вот так-то, - сказал Эдди, когда Джек Андолини пинком захлопнул  за
собой дверь. - Мужик ты или м...
     - Ох, и надоел мне этот говнюк, - сказал Андолини в пространство.  Он
поднял пистолет рукояткой вперед, чтобы ударить Эдди по зубам.
     И замер с занесенным пистолетом; злобный оскал исчез,  губы  обмякли,
челюсть отвисла; он увидел то, что в фургоне видел Коль Винесент.
     Глаза Эдди из карих стали голубыми.
     - Хватай его! - сказал тихий, повелительный голос, и, хотя этот голос
исходил изо рта Эдди, он не принадлежал Эдди.
     "Шизанулся, - подумал Джек Андолини. - Шизанулся  к  едрене  бабушке,
шиза..."
     Но эта мысль оборвалась, когда Эдди схватил его за плечи, потому  что
когда он это сделал, Джек увидел, что примерно в трех футах позади Эдди  в
реальности вдруг появилась дыра.
     Нет, не дыра. Для дыры у нее были слишком правильные пропорции.
     Это была дверь.
     "Радуйся, Мария, благодати полная", - тихо  не  то  выдохнул,  не  то
простонал Джек. Через этот дверной проем, повисший в  пространстве  позади
персонального душа Балазара, примерно в футе  над  полом,  ему  был  виден
темный песчаный берег, косо уходивший вниз,  к  разбивавшимся  с  грохотом
волнам. На этом берегу копошились какие-то твари. Твари.
     Он все-таки ударил Эдди рукояткой пистолета, но удар, который  должен
был обломать Эдди все передние зубы на  уровне  десен,  лишь  расплющил  и
чуть-чуть  раскровянил  ему  губы.  Из  Джека  вытекла  вся   сила.   Джек
чувствовал, как она вытекает.
     - Я же тебе говорил, что ты, в натуре,  офигеешь,  -  сказал  Эдди  и
дернул его. В последний момент Джек понял, что Эдди собирается сделать,  и
начал отбиваться, как дикая кошка, но было поздно - они уже падали  сквозь
эту дверь назад, и гул ночного Нью-Йорка, такой  знакомый  и  непрерывный,
что человек замечал его  только  тогда,  когда  он  прекращался,  сменился
скрежетом волн и скрипучими, вопросительными голосами  чудовищ,  ползавших
по берегу взад-вперед.


     "Нам придется двигаться очень быстро, а то окажется, что нас поливают
подливкой в горячей духовке", - предупредил Роланд, и Эдди не  сомневался:
стрелок имел в виду, что, если они не будут все делать со скоростью  света
или около того, то спекутся. И  он  ему  верил.  Если  говорить  о  крутых
мужиках,  то  Джек  Андолини  -  как  Дуайт  Гуден:  его  можно  заставить
пошатнуться; может быть, его можно и вогнать  в  шок;  но  если  дать  ему
увернуться в первых раундах, то позже он тебя растопчет.
     - Левая рука! - завопил на  себя  Роланд,  когда  они  прошли  на  ту
сторону, и он отделился от Эдди. - Помни! Левая рука! Левая рука!
     Он увидел, как Эдди и Джек  пятятся,  спотыкаются,  падают,  а  потом
катятся вниз по  каменистой  осыпи,  окаймляющей  берег,  и  Эдди  силится
отобрать у Андолини пистолет, который тот держит в руке.
     Роланд едва успел подумать, какая будет колоссальная шуточка, если он
вернется в свой мир только для того, чтобы обнаружить, что,  пока  его  не
было, его тело умерло... а потом  стало  слишком  поздно.  Поздно  гадать,
поздно возвращаться.


     Андолини не понял, что произошло. Часть  его  была  уверена,  что  он
сошел с ума, часть была уверена, что Эдди подсунул ему  какой-то  наркотик
или пшикнул в него газом или сделал еще что-то такое, часть полагала,  что
мстительному Богу его детства наконец надоели его грехи, и Он выдернул его
из знакомого мира и посадил сюда, в это унылое чистилище.
     Потом он увидел дверь, она была открыта, из нее на  каменистую  землю
падал веер белого света - света из Балазарова сортира - и понял, что  есть
возможность  вернуться  назад.  Андолини  был  прежде   всего   практичным
человеком. Ломать себе голову над  тем,  что  все  это  означает,  он  был
намерен потом. А вот сейчас он собирался прикончить этого гада и вернуться
через эту дверь назад.
     Силы,  ушедшие  из  него  от  этого  испуганного  изумления,   теперь
прихлынули обратно. Он понял, что Эдди старается вырвать у  него  из  руки
его маленький, но очень эффективный кольт-"Кобру", и  ему  это  уже  почти
удалось.   Джек,   выругавшись,   рванул   пистолет   обратно,   попытался
прицелиться, и Эдди тут же снова схватил его за руку.
     Андолини уперся коленом в самую большую мышцу на  правом  бедре  Эдди
(дорогой  габардин  брюк  Андолини  теперь  был  заляпан   грязным   серым
приморским песком), и Эдди пронзительно вскрикнул.
     - Роланд! - закричал он. - Помоги мне! Ради Бога, помоги же!
     Андолини обернулся, и от того, что он увидел, опять потерял  душевное
равновесие. Там стоял мужик... только он был больше похож  на  привидение,
чем на мужика. И не то, чтобы  на  Каспера,  Дружелюбное  Привидение.  Его
шатало, его бледное, осунувшееся лицо заросло щетиной. Рубаха у него  была
изодрана,  и  ветер  отдувал  лохмотья  назад,  обнажая  торчащие,  как  у
умирающего от голода, ребра. Правая кисть у  него  была  обмотана  грязной
тряпкой. Он казался больным, даже умирающим, но все же достаточно  крутым,
чтобы Андолини почувствовал себя яйцом всмятку.
     И на поясе у этого мужика была пара револьверов.
     Они выглядели старыми, как мир, такими старыми,  будто  их  сперли  в
одном из музеев Дикого Запада... но тем не менее, это были револьверы,  и,
может, они даже и работали, и  Андолини  вдруг  понял,  что  ему  придется
сейчас же разделаться с этим  бледным...  если  только  он  и  вправду  не
привидение, а если привидение, тогда тут уж вообще ни хера  не  поделаешь,
так что нечего и беспокоиться.
     Андолини выпустил Эдди и резким движением откатился направо, почти не
почувствовав, что острый  камень  разорвал  его  пятисотдолларовый  пиджак
спортивного покроя. В тот же миг стрелок левой рукой выхватил револьвер, и
сделал это, как всегда - здоровый или больной, проснувшись или в полусне -
с быстротой голубой летней зарницы.
     "Хана мне, - подумал Андолини с ужасом и изумлением. - Господи, да  я
ж таких проворных в жизни не видал! Мне амбец, Святая Мария, Матерь Божия,
он же меня щас расстреляет, он ме..."
     Человек в драной рубахе нажал спуск револьвера в левой руке,  и  Джек
Андолини подумал - взаправду подумал - что уже умер, а  потом  понял,  что
вместо выстрела раздался только глухой щелчок.
     Осечка.
     Андолини с улыбкой поднялся на колени и поднял свой пистолет.
     - Не знаю, кто ты такой, привидение ты  ебаное,  но  с  белым  светом
можешь проститься, - сказал он.


     Эдди сел, дрожа от холода, весь в гусиной коже. Он увидел, как Роланд
выхватил револьвер, услышал  сухой  щелчок  вместо  грохота,  увидел,  как
Андолини поднимается с песка, услышал, как он что-то говорит;  и,  прежде,
чем Эдди сообразил, что он делает,  его  рука  сама  нащупала  зазубренный
обломок камня. Он вырвал его из шершавой земли и изо всех сил швырнул.
     Камень ударил Андолини  по  голове  сзади,  чуть  пониже  макушки,  и
отскочил. Из  рваной  раны  с  болтающимся  куском  кожи  брызнула  кровь.
Андолини выстрелил, но пуля, которая иначе непременно  убила  бы  стрелка,
прошла мимо.


     "Не совсем мимо, - мог бы сказать Эдди стрелок.  -  Когда  чувствуешь
ветерок от пули, нельзя сказать, что так уж мимо".
     Отшатнувшись от выстрела Андолини, Роланд большим пальцем отвел назад
курок револьвера и снова нажал спуск. На этот раз патрон сработал - сухой,
повелительный треск эхом разнесся  по  всему  берегу.  Чайки,  спавшие  на
камнях  высоко  над  чудовищами,  проснулись   и   взлетели   испуганными,
пронзительно кричащими стайками.
     Несмотря на то, что стрелок невольно отшатнулся, его пуля  остановила
бы Андолини раз навсегда, но к этому времени Андолини тоже начал двигаться
-  оглушенный  ударом  по  голове,  он  начал  валиться   на   бок.   Звук
револьверного выстрела показался ему  далеким,  но  жгучая  боль  в  левом
локте, раздробленном пулей стрелка, была вполне реальной. Она привела  его
в себя, и он поднялся на ноги; одна рука у него повисла плетью, сломанная,
бесполезная, в другой он держал пистолет и бестолково водил им из  стороны
в сторону, ища цель.
     Первым он увидел Эдди, Эдди-торчка, Эдди,  который  как-то  ухитрился
затащить его в это сумасшедшее место, Эдди, который стоял здесь в чем мать
родила и дрожал на холодном, пронизывающем  ветру,  обхватив  себя  обеими
руками. Ладно, может, он здесь и умрет, но хоть доставит себе удовольствие
- прихватит с собой Эдди Ебаного Дийна.
     Андолини поднял пистолет. Теперь маленькая "Кобра" весила,  казалось,
фунтов эдак двадцать, но он справился.


     "Ну, если опять осечка", - угрюмо подумал Роланд и снова отвел  курок
назад. Сквозь галдеж чаек он услышал,  как  плавно  повернулся  и  щелкнул
барабан.


     Осечки не произошло.


     Стрелок целился Андолини не в голову, а в пистолет в его руке. Он  не
знал, понадобится ли им еще этот человек, но не  исключал  этого;  он  был
нужен Балазару, а так как  все  предположения  Роланда  о  том,  насколько
Балазар  опасен,  полностью  оправдались,   то   самое   лучшее   было   -
подстраховаться.
     Что выстрел попал в цель, его не удивило; удивительно  было  то,  что
случилось с пистолетом Андолини, а из-за этого и с самим Андолини. За  все
те годы, что Роланд наблюдал, как люди стреляют друг в друга, ему довелось
увидеть и такое, но лишь дважды.
     "Не повезло тебе,  парень",  -  подумал  стрелок,  когда  Андолини  с
воплем, не соображая, куда идет, побежал к морю. По  рубашке  и  брюкам  у
него  струей  текла  кровь.  На  той  руке,  в  которой  только  что   был
кольт-"Кобра",  не  было  пальцев  и  нижней  половины  ладони.  Пистолет,
превратившийся в  бесполезный,  искореженный  кусок  металла,  валялся  на
песке.
     Эдди ошарашенно уставился на Джека. Теперь уже никто никогда  не  мог
бы сказать, что у Андолини лицо троглодита, потому что у  него  больше  не
было лица; на его месте осталась лишь кровавая каша и черная вопящая  дыра
рта.
     - Бог ты мой, что случилось?
     - Должно быть, пуля попала в патронник его револьвера в  тот  момент,
когда он нажимал спуск, - ответил стрелок. Он говорил сухо, как профессор,
читающий лекцию по баллистике  в  полицейской  академии.  -  В  результате
произошел взрыв, которым оторвало заднюю часть его  револьвера.  Я  думаю,
могла взорваться и еще парочка патронов.
     - Пристрели его, - попросил Эдди. Его трясло все сильнее, и теперь  -
не только от сочетания ночного воздуха, ветра с моря и голого тела. - Убей
его. Прекрати его мучения, ради Бо...
     - Поздно, - сказал стрелок с холодным безразличием, от которого  Эдди
до костей пробрал мороз.
     И Эдди отвернулся, но недостаточно  быстро;  он  успел  увидеть,  как
омароподобные чудовища ползают по ногам Андолини, срывают с него  мокасины
от Гуччи... разумеется, вместе со ступнями.  Визжа,  судорожно  размахивая
перед собой руками, Андолини упал ничком. Чудовища  жадно  набросились  на
него и, ползая по нему, пожирая его, все время тревожно спрашивали у него:
"Дад-э-чак? Дид-э-чик? Дам-э-чам? Дод-э-чок?"
     - Господи Иисусе! - простонал Эдди. - А теперь что?
     - А теперь ты возьмешь ровно столько (стрелок сказал бесова  порошка;
Эдди услышал кокаина), сколько ты обещал этому Балазару, - сказал  Роланд.
- Ни больше, ни меньше. И мы вернемся. - Он прямо, в  упор,  посмотрел  на
Эдди. - Только на этот раз мне придется вернуться туда с  тобой.  В  своем
теле.
     - Елки-палки, - сказал Эдди. - А ты сумеешь? - И сразу  же  сам  себе
ответил: - Да конечно, сумеешь. А зачем?
     - Потому что одному тебе не справиться, - ответил Роланд. - Иди сюда.
     Эдди оглянулся на шевелящуюся кучу клешнястых тварей на  песке.  Джек
Андолини ему никогда не нравился, но его все равно затошнило.
     - Иди сюда, - нетерпеливо повторил Роланд. - Времени у  нас  мало,  и
то, что я сейчас должен сделать, мне не по душе. Я еще ни  разу  не  делал
такого. И никогда не думал, что буду. - Губы его горько искривились.  -  Я
уже начинаю привыкать к таким вещам.
     Эдди медленно, все сильнее ощущая, что ноги у него ватные, двинулся к
этой тощей фигуре.
     В чуждой тьме его кожа казалась очень белой и словно мерцала. "Кто же
ты такой, Роланд? - подумал он. - Что ты такое?  И  этот  обжигающий  жар,
которым от тебя пышет - только лихорадка? Или какое-то безумие?  По-моему,
наверно, и то, и другое".
     Господи, как же ему нужно вмазаться! Больше того; он заслужил дозняк.
     - Чего ты ни разу не делал? - спросил он. - О чем ты?
     - Вот,  возьми,  -  сказал  Роланд  и  жестом  показал  на  старинный
револьвер, висевший у него низко на правом бедре. Показал, но не  пальцем;
пальца не было, было только что-то большое, замотанное тряпкой. -  Мне  он
сейчас не годится. И, быть может, больше никогда не пригодится.
     - Я... - Эдди судорожно глотнул. - Я не хочу до него дотрагиваться.
     - Да я и не хочу, чтобы ты к нему прикасался, - странно мягким  тоном
ответил стрелок, - но боюсь, что выбора ни у тебя, ни у  меня  нет.  Будет
стрельба.
     - Да?
     - Да. - Стрелок безмятежно взглянул на Эдди. - И я думаю,  что  очень
изрядная.


     Балазару становилось все сильнее и сильнее не по себе. Слишком долго.
Они слишком долго там возятся, и там слишком тихо. Он слышал,  как  где-то
далеко, может быть, в соседнем квартале, какие-то люди орут друг на друга,
а потом до него  донеслось  несколько  громких  хлопков,  скорее  всего  -
фейерверк... только, когда занимаешься таким бизнесом, как Балазар,  то  в
первую очередь думаешь не о фейерверках.
     Пронзительный вопль. Или нет?
     "Неважно. Что бы ни происходило в  соседнем  квартале,  тебя  это  не
касается. Совсем уж в старую бабу превращаешься".
     И все же это были скверные признаки. Очень скверные.
     - Джек? - громко крикнул он через закрытую дверь туалета.
     Ответа не было.
     Балазар  открыл  левый  верхний  ящик  письменного  стола  и   достал
пистолет. Это был не кольт-"Кобра", который удобно носить в  двустворчатой
кобуре; это был "Магнум".
     - Чими! - крикнул он. - Ты мне нужен!
     Он захлопнул ящик.  Карточная  башня  рухнула  с  тихим,  как  вздох,
звуком. Балазар даже не заметил этого.
     Чими Дретто встал в дверях, заполнив весь проем  -  он  весил  двести
пятьдесят фунтов. Он увидел, что Иль Боссо достал  из  ящика  пистолет,  и
немедленно выхватил свой из-под пиджака в клетку - в такую  яркую  клетку,
что, если по неосторожности смотреть на этот пиджак слишком  долго,  можно
было получить световой ожог глаз.
     - Мне нужны Клаудио и Трюкач, - сказал Балазар. -  Давай  их  быстрее
сюда. Этот шкет что-то затеял.
     - У нас проблема, - сказал Чими.
     Балазар на мгновение перевел взгляд с двери туалета на Чими.
     - О, у меня их и так выше головы, - сказал он. -  Так  что  за  новая
проблема, Чими?
     Чими облизал губы. Он и при самых  благоприятных  обстоятельствах  не
любил приносить Иль Боссо дурные вести, а уж когда у него такой  вид,  как
сейчас...
     - Ну, - сказал он и опять облизал губы. - Понимаете...
     - Да не тяни ты, еб твою мать! - заорал Балазар.


     Сандаловая рукоятка револьвера была такой  гладкой,  что  Эдди,  взяв
его, первым делом уронил его себе на ногу и зашиб пальцы. Эта  штука  была
такой огромной, что казалась  доисторической,  и  такой  тяжелой,  что  он
понял: ему придется держать ее обеими руками. "Отдачей меня так швырнет  о
ближайшую стену, что я ее насквозь проломлю, - подумал он. - То есть, если
он вообще выстрелит". - И  все  же  что-то  в  Эдди  хотело  держать  этот
револьвер, соответствовало  назначению  этого  револьвера,  выраженному  с
таким совершенством, чуяло его туманную и кровавую историю и  хотело  быть
ее частью.
     "Эту прелесть еще никогда не брал  в  руки  никто,  кроме  лучших  из
лучших, - подумал Эдди. - По крайней мере, до сих пор".
     - Ты готов? - спросил Роланд.
     - Нет, но все равно - поехали, - ответил Эдди.
     Он крепко взялся левой рукой за  левое  запястье  Роланда,  а  Роланд
обхватил голые плечи Эдди своей горячей правой рукой.
     Вместе они шагнули через открытую дверь  назад,  из  продутой  ветром
тьмы морского берега в умирающем мире  Роланда  в  холодное  ослепительное
сияние люминесцентной лампы в личном туалете Балазара в "Падающей Башне".
     Эдди заморгал, привыкая к свету, и услышал в соседней  комнате  голос
Чими Дретто: "У нас проблема", - говорил Чими. - "А  у  кого  их  нет",  -
подумал Эдди, и тут его взгляд задержался на аптечке Балазара.  Ее  дверца
была открыта. Он отчетливо вспомнил,  как  Балазар  велел  Джеку  обыскать
туалет, и Джек спросил, есть ли там какое-нибудь место, про которое он  не
знает. Балазар тогда помедлил, а потом ответил: "На задней стенке  аптечки
есть маленькая панель. Я там держу кое-какие личные вещи".
     Андолини отодвинул металлическую панель, а задвинуть обратно забыл.
     - Роланд! - прошипел Эдди.
     Роланд  поднял  свой  револьвер  и  прижал  ствол  к  губам,   жестом
показывая: "Тише!". Эдди молча подошел к аптечке.
     "Кое-какие личные вещи"... в тайнике  лежали:  флакон  суппозиториев,
экземпляр нечетко напечатанного журнала под названием "Детские  Игры"  (на
обложке взасос целовались две голенькие девочки лет по восемь) - и  восемь
или десять пробных  упаковок  кефлекса.  Эдди  знал,  что  такое  кефлекс.
Наркоманы, при своей подверженности инфекциям, как генерализованным, так и
местным, обычно знают такие вещи.
     Кефлекс - это антибиотик.
     - О, у меня их и так выше головы, - говорил Балазар. Голос у него был
затравленный. - Так что за новая проблема, Чими?
     "Уж если эта штука не справится с его болезнью, то ему вообще  ничего
не может помочь", - подумал Эдди. Он начал хватать упаковки и  хотел  было
рассовать их по карманам, но сообразил, что  карманов-то  у  него  нет,  и
издал  короткий  лай,  даже  отдаленно  не  напоминавший  смех.  Он  начал
выкладывать кефлекс в раковину. Придется забрать его потом...  если  будет
какое-то "потом".
     - Ну, - говорил Чими, - понимаете...
     - Да не тяни ты, еб твою мать! - заорал Балазар.
     - Это насчет старшего брата того мальчишки, -  сказал  Чими,  и  Эдди
замер, сжимая в руке две  последних  упаковки  кефлекса,  наклонив  голову
набок. Сейчас он еще  больше  был  похож  на  собачку  с  этикетки  старой
патефонной пластинки.
     - Ну, что там с ним? - нетерпеливо спросил Балазар.
     - Помер он, - ответил Чими.
     Эдди уронил кефлекс в раковину и повернулся к Роланду.
     - Они убили моего брата, - сказал он.


     Балазар как раз открыл рот, чтобы велеть Чими не приставать к нему со
всякой хреновней, когда у него есть серьезные заботы - ну,  вот  хоть  это
чувство, от которого невозможно избавиться, что мальчишка  собирается  его
объебать, и никакой Андолини ему в  этом  не  помешает,  -  когда  услышал
мальчишкин голос так же четко, как мальчишка,  несомненно,  слышал  голоса
его и Чими. "Они убили моего брата", - сказал мальчишка.
     Балазару вдруг стали безразличны и его товар, и вопросы,  на  которые
он не нашел ответа,  и  вообще  все,  кроме  желания  немедленно,  сию  же
секунду, тормознуть эту ситуацию, пока она не стала еще более  странной  и
жуткой.
     - Джек, кончай его! - крикнул он.
     Ответа не было. Потом он услышал, как мальчишка повторил: "Они  убили
моего брата. Они убили Генри".
     Балазар вдруг понял -  понял  -  что  мальчишка  разговаривает  не  с
Джеком.
     - Зови сюда джентльменов, - приказал он Чими. - Всех  до  одного.  Мы
ему будем жопу палить, а когда он сдохнет, мы оттащим его в кухню, и я сам
лично отрублю ему голову.


     "Они убили моего  брата",  -  сказал  невольник.  Стрелок  ничего  не
ответил. Он только смотрел и думал: "Бутылочки. В раковине.  Это  то,  что
мне нужно, или то, что по его мнению мне нужно. Пакетики.  Не  забудь.  Не
забудь".
     Из соседней комнаты: "Джек, кончай его!"
     Ни Эдди, ни стрелок не обратили на это никакого внимания.
     "Они убили моего брата. Они убили Генри".
     Теперь Балазар в соседней комнате говорил, что голова Эдди будет  его
трофеем. Это как-то странно утешило стрелка: видимо, не во всем  этот  мир
отличается от его мира.
     Тот, которого  звали  Чими,  стал  громко,  хрипло  звать  остальных.
Послышался отнюдь не джентльменский топот бегущих ног.
     - Ты  хочешь  что-нибудь  предпринять  по  этому  случаю  или  так  и
собираешься здесь стоять? - спросил Роланд.
     - А как же, хочу  предпринять,  -  сказал  Эдди  и  поднял  револьвер
стрелка. И, хотя всего несколько минут назад  он  считал,  что  не  сумеет
сделать этого одной рукой, сейчас оказалось, что это очень легко.
     - И что же ты хочешь предпринять? - спросил Роланд, и ему показалось,
что собственный голос доносится  до  него  издалека.  Он  был  болен,  его
сжигала лихорадка, но то, что  происходило  с  ним  сейчас,  было  началом
совсем другой лихорадки, очень хорошо знакомой ему.  Это  была  лихорадка,
охватившая  его  в  Талле.  Это  был  жар  битвы,  туманящий  все   мысли,
оставляющий лишь потребность перестать думать и начать стрелять.
     - Я хочу воевать, - спокойно сказал Эдди.
     - Ты не знаешь, о чем говоришь, - сказал Роланд, - но скоро  узнаешь.
Когда будем проходить через дверь, ты иди справа.  Я  должен  идти  слева.
Из-за руки.
     Эдди кивнул. И они отправились воевать.


     Балазар ожидал, что увидит Эдди, или Андолини, или обоих  вместе.  Он
не ожидал, что увидит Эдди и совершенно незнакомого человека, высокого,  с
посеревшими от грязи  черными  волосами  и  лицом,  словно  высеченным  из
неподдающегося камня неким свирепым богом. Секунду он  не  мог  решить,  в
кого выстрелить.
     А вот у Чими такой проблемы не было. Иль Боссо был зол на  Эдди.  Ну,
значит, он сперва шлепнет Эдди, а уж потом начнет  беспокоиться  о  другом
каццарро. Чими грузно повернулся  к  Эдди  и  трижды  нажал  спуск  своего
автоматического пистолета. В воздух, сверкнув, полетели  осколки  панелей.
Эдди увидел, как этот амбал поворачивается, и отчаянно заскользил по полу,
метнулся, словно какой-нибудь сопляк на дискотеке, сопляк,  обкуренный  до
того, что  не  соображает,  что  оставил  где-то  свой  прикид  под  Джона
Травольту, включая  нижнее  белье;  при  этом  все  его  мужские  прелести
болтались, а коленки от трения сперва нагрелись, а потом их  обожгло.  Над
самой его головой в пластике,  имитировавшем  сучковатые  сосновые  доски,
появились дыры. Куски пластика посыпались ему на плечи и на волосы.
     "Боже, не дай мне умереть голым и без дозняка, - молился он, понимая,
что такая молитва - более, чем богохульство, что  она  -  абсурд.  Но  все
равно не мог перестать. - Я умру, но  пожалуйста,  позволь  мне  еще  один
разочек..."
     Прогремел револьвер в левой руке стрелка. На открытом месте, у  моря,
его звук был просто громким; здесь он оглушал.
     - Ой,  мама!  -  сдавленно,  с  придыханием  вскрикнул  Чими  Дретто.
Удивительно  было,  что  ему  удалось  вскрикнуть.  Его   грудь   внезапно
ввалилась, точно кто-то стукнул по бочке кувалдой. На  его  белой  рубашке
начали появляться красные пятна, словно на  ней  расцветали  маки.  -  Ой,
мама! Ой, мама! Ой, ма...
     Клаудио Андолини оттолкнул его в сторону. Чими упал с глухим  стуком.
Со стены с грохотом свалились две фотографии в рамках. Та, на которой  Иль
Боссо  вручал  приз  "Спортсмен  Года"  улыбающемуся   юнцу   на   банкете
Полицейской Атлетической Лиги,  угодила  на  голову  Чими.  На  плечи  ему
посыпались осколки стекла.
     - Ой, мама, - прошептал он тихим, обморочным голосом, и  на  губах  у
него запенилась кровь.
     За Клаудио вбежали Трюкач и  один  из  ждавших  в  кладовой.  Клаудио
держал в каждой руке по автоматическому пистолету; у парня из кладовой был
обрез дробовика "Ремингтон", такой короткий,  что  выглядел,  как  больной
свинкой  короткоствольный  пистолет  "Дерринджер";  Трюкач   Постино   был
вооружен предметом, который он называл "Чудесная Машина Рэмбо" -  это  был
автомат М-16.
     - Где мой брат, блядь ты обколотая? - кричал Клаудио. - Что ты сделал
с Джеком? - Ответ его, по-видимому, не очень-то интересовал, поскольку  он
начал стрелять, еще не кончив кричать. "Ну, все", - подумал  Эдди,  и  тут
Роланд опять выстрелил. Клаудио Андолини, окутанного  облаком  собственной
крови, отбросило назад. Пистолеты вылетели у него из рук и,  скользнув  по
крышке письменного стола Балазара, с глухим стуком упали на  ковер,  а  на
них, как осенние листья, посыпались  карты.  Большая  часть  внутренностей
Клаудио ударилась о стену секундой раньше, чем их догнал Клаудио.
     - Кончайте его! - визжал Балазар. - Призрака этого кончайте! Пацан не
опасен!   Он   всего   только   торчок   голозадый!   Призрака   кончайте!
Расстреливайте его!
     Он дважды нажал спуск своего "Магнума". Звук у него был  почти  такой
же громкий, как у револьвера Роланда. Отверстия, пробитые пулями в  стене,
у которой, скорчившись, присел Роланд, были неаккуратными; пули оставили в
имитации дерева по обеим сторонам головы Роланда зияющие раны. Сквозь  эти
дыры из туалета зазубренными белыми лучами пробивался свет.
     Роланд нажал спуск.
     Только сухой щелчок.
     Осечка.
     - Эдди! - крикнул стрелок, и  Эдди  поднял  свой  револьвер  и  нажал
спуск.
     Грохот  выстрела  был  таким  громким,  что  в  первый  момент   Эдди
показалось, что револьвер взорвался у него в руке, как у Джека. Отдача  не
пробила им стенку,  но  подбросила  его  руку  свирепой  дугой,  рванувшей
подмышкой все сухожилия.
     Он увидел,  как  часть  плеча  Балазара  распалась  на  алые  брызги,
услышал, как Балазар завизжал, точно раненая кошка, и прокричал:
     - Торчок, говоришь, не опасен, да?  Так  ты  сказал,  хуй  ты  тупой?
Хочешь лезть к нам с братом? Я тебе покажу, кто опасен! Я тебе пока...
     Что-то грохнуло, будто разорвалась граната; это  парень  из  кладовой
пальнул из обреза. Эдди покатился  по  полу;  в  стенах  и  двери  туалета
появилась сотня мелких дырочек. Дробь обожгла в  нескольких  местах  голую
кожу Эдди, и он понял, что если бы он был к этому с обрезом  поближе,  где
кучность дроби большая, его бы разнесло в клочья.
     "Черт, мне все равно конец,  -  подумал  он,  глядя,  как  парень  из
кладовой перезаряжает "Ремингтон" и кладет его себе на предплечье.  Парень
усмехался. Зубы у него были очень желтые. Эдди подумал, что они уже  давно
не знали зубной щетки. - Господи, сейчас меня убьет какой-то хрен моржовый
с желтыми зубами, а я даже не знаю, как его  зовут,  -  мелькнула  у  Эдди
смутная мысль. - По крайней мере, Балазару я влепил. Хоть это я сделал". -
Он не мог вспомнить, остались ли у Роланда  патроны.  А  ему  хотелось  бы
знать это.
     - Щас я его! - радостно заорал Трюкач Постино. -  Отойди,  Дарио,  не
засти! - И прежде, чем человек по имени  Дарио  успел  отойти  или  вообще
пошевелиться, Трюкач  открыл  огонь  из  Чудесной  Машины  Рэмбо.  Кабинет
Балазара наполнился тяжелым громом автоматного  огня.  Первым  результатом
этого шквала огня стало то, что он спас жизнь Эдди Дийну. Дарио уже поймал
его на мушку обреза, но прежде, чем он успел нажать оба его курка,  Трюкач
очередью перерезал его пополам.
     - Прекрати, болван! - завопил Балазар.
     Но Трюкач то ли не слышал, то ли не мог прекратить, то  ли  не  хотел
прекратить. Оскалив в широкой акульей ухмылке блестящие от слюны зубы,  он
поливал комнату огнем от стены до стены.  Пули  превратили  две  панели  в
пыль, застекленные фотографии - в облака  разлетающихся  осколков  стекла,
сорвали с петель  дверь  туалета.  Разлетелось  вдребезги  матовое  стекло
душевой   кабинки   Балазара.   Пуля   пробила   кубок   -   приз    Марша
Десятицентовиков, который Балазар получил год назад, и  он  зазвенел,  как
колокол.
     В  кино  люди   действительно   убивают   друг   друга   из   ручного
скорострельного оружия. В реальной жизни это случается  редко.  А  если  и
случается, то это делают первые четыре-пять пуль (как мог  бы  подтвердить
несчастный  Дарио,  будь  он  теперь   вообще   в   состоянии   что-нибудь
подтвердить). После первых  четырех-пяти  выстрелов  с  человеком  -  даже
физически сильным - который пытается управлять таким  оружием,  происходят
две  вещи:  ствол   начинает   подниматься,   а   сам   стрелок   начинает
поворачиваться вправо или влево, в зависимости от того,  какое  несчастное
плечо он решил размозжить отдачей. Короче говоря, избрать такое оружие мог
бы только клинический кретин или кинозвезда; это все равно,  что  пытаться
застрелить человека из отбойного молотка.
     В течение секунды Эдди был  неспособен  ни  на  какие  конструктивные
действия, а мог только таращиться на это совершенное чудо идиотизма. Потом
он увидел, что  за  Трюкачом  в  дверь  протискиваются  другие,  и  поднял
револьвер Роланда.
     - Готов! - орал Трюкач радостно и  истерично,  как  человек,  который
смотрел так много фильмов, что  уже  не  может  отличить  то,  что  должно
происходить по сложившемуся у него в сознании сценарию,  от  происходящего
на самом деле. - Он готов! Я его уделал! Я его у...
     Эдди нажал спуск и превратил  Трюкача  от  бровей  и  выше  в  мелкие
брызги. Судя по его поведению, выше бровей у него было не так уж много.
     "Елки-палки, когда эти штуки стреляют, так дырки получаются те  еще",
- подумал он.
     Слева  от  Эдди  раздалось  громкое  БУ-БУХ.  Что-то  прорыло  в  его
недоразвитом левом бицепсе горячую канавку. Он увидел, что Балазар, припав
за  углом  усыпанного  картами  письменного  стола,  целится  в  него   из
"Магнума". Вместо плеча у  Балазара  была  алая  каша,  с  которой  капало
красное. Эдди пригнулся; в ту же секунду "Магнум" грохнул вновь.


     Роланд сумел присесть на корточки,  прицелился  в  первого  из  новой
группы людей, входивших в дверь, и нажал  спуск.  Он  перекрутил  барабан,
выбросил стреляные гильзы и давшие  осечку  патроны  на  ковер  и  зарядил
револьвер этим одним новым патроном. Он сделал это зубами. Балазар  держал
Эдди на прицеле. "Если этот  патрон  не  сработает,  я  думаю,  нам  обоим
конец".
     Этот патрон сработал. Револьвер рявкнул, дернулся в его руке назад, и
Джимми Аспио отлетел в  сторону,  выпустив  из  разжавшихся,  обессиленных
смертью пальцев свой пистолет калибра .45.
     Роланд увидел, как он  дернулся  назад,  и  пополз  по  усеявшим  пол
осколкам стекла и щепкам. Он опустил револьвер в  кобуру.  Нечего  было  и
думать о том, чтобы еще раз перезарядить его,  когда  на  правой  руке  не
хватает двух пальцев.
     Эдди управлялся очень хорошо. Насколько хорошо, стрелок мог судить по
тому, что он сражался голым. Это - трудное дело. Иногда - невозможное.
     Стрелок схватил один из автоматических  пистолетов,  которые  выронил
Клаудио Андолини.
     - Ребята, чего вы ждете? - пронзительно кричал Балазар. - Мать  вашу!
СОЖРИТЕ ИХ!
     В дверь ворвались Большой Джордж  Бьонди  и  второй  "джентльмен"  из
кладовой. "Джентльмен" из кладовой орал что-то по-итальянски.
     Роланд по-пластунски полз  к  углу  письменного  стола.  Эдди  встал,
целясь в дверь и во вбежавших. "Он знает,  что  Балазар  притаился  там  и
ждет, но он думает, что теперь из нас двоих вооружен только он, -  подумал
Роланд. - Вот и еще один готов умереть за тебя, Роланд. Какой  же  великий
грех  совершил  ты,  что  вызываешь  у   столь   многих   такую   страшную
преданность?"
     Балазар встал, не замечая, что стрелок зашел ему  во  фланг.  Балазар
думал  только  об  одном:   прикончить,   наконец,   проклятого   наркаша,
обрушившего на его голову всю эту беду.
     - Нет, - сказал стрелок, и Балазар обернулся к нему; лицо у него было
удивленное.
     - Ах, мать... - начал Балазар, поворачивая ствол  "Магнума".  Стрелок
всадил в него четыре пули из пистолета Клаудио. Это была  дешевая  штучка,
почти игрушка, и стрелку казалось, что от прикосновения  к  ней  его  рука
испачкалась, но, быть  может,  презренного  противника  и  подобало  убить
презренным оружием.
     Энрико Балазар умер с выражением предельного изумления  на  том,  что
осталось от его лица.
     - Привет, Джордж! - сказал Эдди и  нажал  спуск  револьвера  стрелка.
Опять раздался этот симпатичный грохот. "В этой крошке испорченных нет,  -
ошалело подумал Эдди. - Должно быть, мне достался хороший".
     Прежде, чем пуля Эдди отбросила  Джорджа  назад,  на  кричавшего,  он
успел один раз выстрелить, но промахнулся. Эдди  овладело  иррациональное,
но  абсолютно  убедительное  чувство:  ощущение,  что  револьвер   Роланда
обладает некой колдовской  защитной  силой,  силой  талисмана.  Пока  Эдди
держит его, с ним ничего плохого не случится.
     Потом наступила тишина; тишина, в которой  Эдди  были  слышны  только
стоны человека, лежавшего под Большим Джорджем (рухнув на  Руди  Веккьо  -
так звали этого несчастного - Джордж сломал  ему  три  ребра)  да  звон  в
собственных ушах. Он подумал - интересно, будет ли он  когда-нибудь  опять
хорошо слышать. По сравнению с этой перестрелкой, которая сейчас  уже  как
будто кончилась, самый громкий рок-концерт  из  всех,  на  каких  довелось
побывать Эдди, казался не громче радио, играющего за два квартала.
     Кабинет Балазара теперь вообще не был похож на комнату.  Его  прежняя
функция уже  больше  не  имела  значения.  Эдди  огляделся  вокруг  широко
раскрытыми, изумленными глазами очень  молодого  человека,  который  видит
нечто подобное впервые в жизни, но Роланду этот взгляд был знаком, и  этот
взгляд всегда был один и тот же. Было ли это открытое  поле  боя,  где  от
пушек, винтовок, мечей и алебард погибли тысячи,  или  маленькая  комната,
где перестреляли друг друга пятеро или шестеро - все равно, в конце концов
это оказывалось одно и то  же  место:  еще  одна  мертвецкая,  провонявшая
порохом и сырым мясом.
     От стены между туалетом и кабинетом остались  лишь  несколько  стоек.
Всюду поблескивало битое стекло. Потолочные панели, взорванные  ярким,  но
бесполезным фейерверком из М-16  Трюкача  Постино,  свисали  вниз  подобно
лоскутам содранной кожи.
     Эдди сухо кашлянул. Теперь ему стали слышны  и  другие  звуки:  гомон
возбужденного разговора, выкрики, доносившиеся снаружи, откуда-то с улицы,
а вдали - переливчатый вой сирен.
     - Сколько? - спросил Эдди стрелок. - Может быть так, что мы  их  всех
перестреляли?
     - Да, я думаю...
     - Эдди, а что у меня для тебя есть-то, -  сказал  из  коридора  Кевин
Блейк. - Я подумал, она тебе  может  пригодиться,  вроде  как  на  память,
понимаешь? - Кевин сделал со старшим из братьев Дийн то,  что  Балазар  не
сумел сделать с младшим. Он швырнул отрезанную голову  Генри  Дийна  через
дверь снизу вверх.
     Эдди увидел, что это, и  закричал.  Он  бегом  кинулся  к  двери,  не
замечая вонзавшихся в его босые ноги осколков стекла  и  дерева,  крича  и
стреляя на бегу, израсходовав  последний  годный  патрон  в  своем  боевом
револьвере.
     - Нет, Эдди! - заорал Роланд, но Эдди не слышал. Он был  не  способен
что-либо слышать.
     В шестом гнезде оказался негодный патрон, но к этому моменту Эдди уже
не сознавал ничего, кроме того факта, что Генри умер, Генри, они  отрезали
ему голову, какой-то паршивый сукин сын отрезал Генри голову, и этот сукин
сын за это заплатит, да-да, можете быть уверены.
     Поэтому он бежал к двери и все нажимал и нажимал спуск,  не  замечая,
что ничего не происходит, не замечая, что его ступни красны  от  крови,  и
Кевин Блейк шагнул в дверной проем ему  навстречу,  низко  пригнувшись,  с
автоматическим  пистолетом  "Лама"  .38  в  руке.  Рыжие   волосы   Кевина
пружинками и колечками торчали вокруг головы, и Кевин улыбался.


     "Занизит", - подумал стрелок, понимая, что только при большом везении
ему удастся попасть в цель из этой ненадежной маленькой игрушки, даже если
он угадал верно.
     Когда Роланд увидел, что уловка солдата  Балазара  выманит  Эдди,  он
поднялся и, стоя на коленях, для опоры подложил  под  левую  кисть  правый
кулак, угрюмо не обращая внимания на боль, пронизавшую его, когда он  сжал
правую руку в кулак. У него оставался только  один  шанс.  Боль  не  имела
значения.
     Потом рыжеволосый, улыбаясь, шагнул в  дверь,  и  мозг  Роланда,  как
всегда, отключился; его глаза видели, рука стреляла, и внезапно оказалось,
что рыжий лежит в коридоре у стенки с  открытыми  глазами  и  с  маленькой
синей дырочкой во лбу. Эдди стоял над ним, визжа и рыдая,  снова  и  снова
нажимая  спуск  большого  револьвера  с  сандаловой  рукояткой  и   пустым
барабаном, точно, как бы мертв ни был рыжеволосый, ему все было мало.
     Стрелок подождал смертоносного перекрестного огня, который должен был
перерезать Эдди пополам, и  когда  этого  не  случилось,  понял,  что  все
действительно кончилось. Если и были другие солдаты, то они убежали.
     Он устало поднялся на ноги, пошатнулся и  медленно  пошел  туда,  где
стоял Эдди.
     - Хватит, - сказал он.
     Эдди не обратил на него ни малейшего внимания  и  продолжал  нажимать
спуск, направив большой пустой револьвер Роланда на убитого.
     - Хватит, Эдди, он мертв. Все они мертвы. У тебя из ног идет кровь.
     Эдди по-прежнему, не обращая на него внимания, все нажимал и  нажимал
спуск. Гомон возбужденных голосов на улице приближался. Звук сирен - тоже.
     Стрелок взялся за револьвер и потянул его к себе.  Эдди  обернулся  к
нему и, прежде, чем Роланд успел до конца осознать, что  происходит,  Эдди
ударил  его  по  голове  сбоку  его  же  собственным  револьвером.  Роланд
почувствовал, как теплой струей хлынула кровь, и бессильно  прислонился  к
стене. Он старался удержаться на ногах - им надо  было  как  можно  скорее
выбираться  отсюда.  Но  он  чувствовал,  как,  несмотря  на  все  усилия,
соскальзывает вниз, а потом мир ненадолго заволокло серой пеленой.


     Он вырубился не больше, чем на две минуты, а  потом  сумел  заставить
себя снова видеть все четко и встать на ноги. Эдди в коридоре уже не было.
Револьвер Роланда лежал на  груди  у  убитого  парня  с  рыжими  волосами.
Стрелок нагнулся, преодолел приступ головокружения, поднял его и,  неловко
изогнувшись, опустил в кобуру.
     "До чего же мне не хватает этих окаянных пальцев", -  устало  подумал
он и вздохнул.
     Он с трудом, шатаясь и  спотыкаясь,  вернулся  в  развалины  комнаты;
остановился, нагнулся и собрал всю  одежду  Эдди,  какую  сумел  удержать,
согнув левую руку. Сирены приблизились почти вплотную. По мнению  Роланда,
те, кто крутил их ручки, были, вероятно,  милицией,  может  быть,  отрядом
добровольцев при начальнике полиции, чем-нибудь в этом роде... но все-таки
он не исключал, что это могли быть и люди Балазара.
     - Эдди, - прохрипел он. Горло у него опять разболелось, в  нем  опять
дергало, даже еще хуже, чем в шишке, набухшей у него на голове,  там,  где
Эдди стукнул его револьвером.
     Эдди ничего не слышал. Эдди сидел на полу, прижимая к  животу  голову
брата. Он весь трясся и плакал. Стрелок поискал глазами дверь, не нашел  и
почувствовал нехорошее удивление, почти ужас. Потом он вспомнил.  Раз  они
оба были по эту сторону, единственный способ вновь создать дверь состоял в
физическом контакте между ним и Эдди.
     Роланд  протянул  к  Эдди  руку,  но  тот,  не  переставая   плакать,
отшатнулся. "Не дотрагивайся до меня", - сказал он.
     - Эдди, все кончилось. Они все мертвы, и твой брат тоже мертв.
     - Оставь моего брата в покое!  -  по-детски  взвизгнул  Эдди,  и  его
сотряс новый приступ дрожи. Он прижал отрезанную голову к своей груди, как
младенца, и стал ее укачивать. Он поднял  на  стрелка  глаза,  из  которых
лились слезы.
     - Он обо мне всегда заботился, все  время,  понял?  -  проговорил  он
сквозь такие отчаянные рыдания, что стрелок с трудом разбирал его слова. -
Всегда. Почему же я-то не смог о нем позаботиться хоть один разочек,  хоть
в этот раз, ведь он обо мне каждый раз заботился!
     "Да уж, здорово он о тебе заботился, - мрачно подумал  Роланд.  -  Ты
погляди на себя, как ты здесь сидишь и весь трясешься, будто съел яблоко с
лихорадочного дерева. Уж он о тебе просто замечательно заботился".
     - Нам надо идти.
     - Идти? - В первый раз на лице Эдди появилась слабая тень  понимания,
тут же сменившаяся испугом. - Никуда я не пойду. А особенно - туда,  в  то
место, где эти здоровенные крабы, или как их там, съели Джека.
     Кто-то колотил в дверь, кричал, требовал, чтобы открыли.
     - Ты хочешь остаться здесь и объяснять, откуда взялись все эти трупы?
- спросил стрелок.
     - Мне все равно, - ответил Эдди. - Без Генри это не важно.  И  ничего
не важно.
     - Для тебя, невольник, может быть, и не важно, - сказал Роланд, -  но
это дело касается других.
     - Не смей меня так называть! - вскрикнул Эдди.
     - Я буду тебя так называть до тех пор, пока ты не покажешь  мне,  что
можешь выйти из камеры, в которой сидишь!  -  прокричал  в  ответ  Роланд.
Кричать ему было больно, но он все равно орал. - Выкинь этот гнилой  кусок
мяса и кончай нюнить!
     Эдди смотрел на него широко раскрытыми, испуганными глазами.  Щеки  у
него были мокры от слез.
     -  ЭТО  ВАШ  ПОСЛЕДНИЙ  ШАНС,  -  сказал  снаружи  голос,   усиленный
мегафоном.  Эдди  звук  этого  голоса  показался  призрачным,  как   голос
ярмарочного  зазывалы.  -  ПРИБЫЛА  СПЕЦИАЛЬНАЯ   ГРУППА   ПО   БОРЬБЕ   С
ТЕРРОРИСТАМИ  -  ПОВТОРЯЮ:  ПРИБЫЛА  СПЕЦИАЛЬНАЯ  ГРУППА   ПО   БОРЬБЕ   С
ТЕРРОРИСТАМИ!
     - Что там есть для меня, за этой дверью? - спокойно  спросил  стрелка
Эдди. - Давай, говори. Если ты сумеешь мне сказать, может, я и  пойду.  Но
если ты соврешь, я замечу.
     - Вероятно, смерть, - ответил стрелок. - Но прежде, чем это случится,
скучно тебе, я думаю, не будет. Я хочу, чтобы  ты  присоединился  к  моему
поиску. Конечно, все это, скорее всего, закончится смертью -  смертью  для
нас четверых в незнакомом месте. Но если бы мы все-таки пробились...  -  У
него заблестели глаза. - Если мы пробьемся, Эдди, ты увидишь нечто  такое,
что превзойдет все, что мерещилось тебе во всех твоих грезах.
     - Какое нечто?
     - Темную Башню.
     - Где эта Башня?
     - Далеко от того берега, где ты меня нашел. Насколько  далеко,  я  не
знаю.
     - Что это за Башня?
     - Этого я тоже не знаю;  знаю  только,  что  она  может  быть  чем-то
вроде... вроде болта. Центральная чека, которая не дает развалиться  всему
существующему. Всему существующему, всему времени и всем мерам.
     - Ты сказал - четверо. А кто такие остальные двое?
     - Они неведомы мне, ибо их еще предстоит вытащить.
     - Как ты вытащил меня. Или как ты хотел бы меня вытащить.
     - Да.
     Снаружи послышался кашляющий взрыв, похожий на выстрел  из  миномета.
Стекло витрины "Падающей Башни" взрывом вдавило  внутрь  бара.  Бар  начал
наполняться удушливыми облаками слезоточивого газа.
     -  Ну?  -  спросил  Роланд.  Он  мог  бы  схватить  Эдди,   этим   их
соприкосновением  заставив  дверь  появиться,  втолкнуть  в  нее  Эдди   и
протолкнуться сам. Но он только что видел, как  Эдди  ради  него  рисковал
жизнью; видел,  как  этот  истерзанный  наркоманией  человек  вел  себя  с
достоинством прирожденного стрелка, невзирая на свою пагубную  привычку  и
на то, что ему пришлось драться нагишом, в  чем  мать  родила,  и  поэтому
Роланд хотел, чтобы Эдди решил сам.
     - Поиски, приключения, Башни, миры, которые надо завоевать, -  сказал
Эдди, с трудом улыбнувшись. Новые снаряды со слезоточивым газом влетели  в
окна и с шипением разорвались на полу, но ни тот, ни другой не обернулись.
Первые едкие струйки газа уже начали просачиваться в кабинет  Балазара.  -
Звучит даже лучше, чем в тех книжках Эдгара Райса Берроуза про  Марс,  что
Генри мне иногда читал, когда мы были маленькие. Ты только одно пропустил.
     - Что я пропустил?
     - Прекрасных дев с обнаженной грудью.
     Стрелок улыбнулся.
     - По дороге к Темной Башне, - сказал он, - может встретиться все, что
угодно.
     Тело Эдди  сотряс  новый  приступ  дрожи.  Он  поднял  голову  Генри,
поцеловал  одну  холодную,   пепельно-серую   щеку   и   бережно   отложил
окровавленную реликвию в сторону. Он встал с пола.
     - Ладно, - сказал он. - Все равно у меня на сегодняшний вечер  ничего
не намечалось.
     - Вот, возьми, - сказал Роланд и сунул ему в руки  одежду.  -  Надень
хотя бы башмаки. Ты себе ноги порезал.
     Снаружи,  на  тротуаре,  два  мента   в   плексигласовых   масках   и
бронежилетах ломали парадную дверь "Падающей Башни", в туалете  Эдди  -  в
подштанниках, в кроссовках "Адидас",  а  больше  ни  в  чем,  -  по  одной
передавал Роланду пробные упаковки кефлекса, а  Роланд  рассовывал  их  по
карманам джинсов Эдди. Когда все они были надежно размещены, Роланд  опять
правой рукой обнял Эдди за шею, а Эдди опять крепко взял Роланда за  кисть
левой руки. И дверь - прямоугольник тьмы - внезапно  оказалась  на  месте.
Эдди чувствовал, как ветер из того, другого мира отбрасывает у него со лба
пропотевшие волосы. Он слышал, как о каменистый  берег  плещут  волны.  Он
ощущал резкий запах кислой морской соли. И несмотря ни на что, несмотря на
всю его боль, все его горе, ему вдруг  захотелось  увидеть  эту  Башню,  о
которой говорил Роланд. Ему очень сильно  захотелось  ее  увидеть.  А  раз
Генри умер, что у него осталось здесь, в этом мире? Родители у них умерли,
а постоянной девушки у Эдди не было уже  три  года,  с  тех  пор,  как  он
заторчал на всю катушку - была только непрерывная череда давалок, ширялок,
нюхалок. Ни одной порядочной. К ебаной матери такие дела.
     Они шагнули в дверь, и Эдди даже шел чуть-чуть впереди.
     На  той  стороне  его  вдруг  опять  начало  трясти,  ломать,   мышцы
мучительно  сводило.  Это  были   первые   симптомы   тяжелой   героиновой
абстиненции. И с ними у него появились первые испуганные мысли о  том,  во
что он влип.
     - Постой! - закричал он. - Мне нужно на минуточку вернуться! У него в
столе! У него в столе в соседней комнате! Наркота! Если они держали  Генри
под кайфом, значит, должно быть ширево! Героин! Он мне нужен! Я  без  него
не могу!
     Он умоляюще смотрел на Роланда, но у стрелка было каменное лицо.
     - Эта часть твоей жизни кончилась,  Эдди,  -  сказал  он  и  протянул
вперед левую руку.
     - Нет! - завопил Эдди, вцепляясь в него. - Нет, ты не понял, чувак, я
без него не могу! НЕ МОГУ!
     С тем же успехом он мог бы вцепиться в камень.
     Стрелок захлопнул дверь.
     Она глухо стукнула - этот звук означал абсолютную безвозвратность - и
упала назад, на песок. От ее краев поднялось немного  пыли.  Позади  двери
ничего не было, и теперь на ней не было  никакой  надписи.  Данный  проход
между двумя мирами закрылся навсегда.
     - Нет! - взвизгнул Эдди, и чайки в  ответ  ему  загалдели,  словно  с
издевкой и презрением; чудовища стали задавать ему  вопросы,  быть  может,
намекая, что он сможет расслышать их получше,  если  подойдет  поближе,  а
Эдди, плача и трясясь, повалился на бок и забился в судорогах.
     - Твоя нужда пройдет, - сказал стрелок и ухитрился достать из кармана
джинсов Эдди, которые были так похожи на его собственные, одну из  пробных
упаковок. Опять он  сумел  прочесть  некоторые  буквы,  но  не  все.  Было
написано что-то вроде "Чийфлет".
     Чийфлет.
     Лекарство из другого мира.
     - Либо убьет, либо исцелит, - пробормотал Роланд и  всухую  проглотил
две капсулы. Потом он принял три оставшиеся таблетки астина и лег рядом  с
Эдди и, как сумел, обхватил его руками, и через некоторое время -  трудное
время - они оба заснули.



                                КАРТЫ ТАСУЮТСЯ

     К_а_р_т_ы _т_а_с_у_ю_т_с_я

     После этой ночи время для Роланда то и дело  прерывалось,  вообще  не
было реальным временем. Он помнил только ряд отдельных  картин,  моментов,
разговоров вне контекста;  картины  мелькали  и  пролетали  мимо,  подобно
одноглазым тузам, и тройкам, и девяткам, и Проклятой Черной  Суке  -  Даме
Пауков, когда колоду быстро-быстро тасует шулер.
     После он спросил у Эдди, сколько это длилось, но Эдди тоже  не  знал.
Время разрушилось для них обоих. В аду не бывает времени, а каждый из  них
находился тогда в своем личном аду: Роланд - в аду лихорадки  и  инфекции,
Эдди - в аду ломки.
     - Меньше недели, - сказал Эдди. - Это  -  единственное,  что  я  знаю
точно.
     - Откуда ты это знаешь?
     - Лекарства для тебя у меня было как раз на неделю. После этого  тебе
пришлось бы самому сделать одно из двух.
     - Выздороветь или умереть?
     - Верно.

     К_а_р_т_ы _т_а_с_у_ю_т_с_я

     Сумерки сгущаются, и в это  время  раздается  выстрел,  сухой  треск,
слышный  сквозь  неизбежный  и  неотвратимый  шум  бурунов,  умирающих  на
пустынном  берегу:  "БА-БАХ!".  Стрелок  ощущает  запах  пороха.   "Что-то
случилось, - беспомощно думает стрелок и хватается за револьверы,  которых
нет на месте. - Ох, нет, это - конец, это..."
     Но больше выстрелов не слышно, и что-то начинает

     К_а_р_т_ы _т_а_с_у_ю_т_с_я

     вкусно пахнуть в темноте. Спустя столько времени,  долгого,  темного,
иссушающего,  что-то  варится.  Дело  не  только  в  запахе.   Он   слышит
потрескивание веток, видит слабое  оранжевое  мерцание  костра.  Время  от
времени ветерок с моря доносит до него ароматный дым и другой запах,  тот,
от которого у него слюнки текут. "Еда, - думает он. - Боже мой, неужели  я
хочу есть? Если я хочу есть, то, может, я выздоровею".
     Он пытается позвать: "Эдди", - но голос у него совсем пропал. У  него
болит горло, так сильно болит. "Надо было и астин захватить", - думает  он
- и пытается засмеяться: все снадобья для него, и ничего для Эдди.
     Появляется Эдди. Он держит жестяную тарелку, одну из тех, что стрелок
узнал бы где угодно, в конце концов, она же - из его собственного  кошеля.
На ней лежат мокрые, дымящиеся куски беловато-розового мяса.
     "Что?" - силится  спросить  Роланд,  но  ему  удается  выдавить  лишь
слабый, мерзкий писк.
     Эдди читает у него по губам.
     - Не знаю, - сердито отвечает он. - Знаю только, что я  от  этого  не
помер. Ешь, черт тебя дери.
     Он видит, что Эдди очень бледен, Эдди весь  трясется;  он  чувствует,
что от Эдди чем-то пахнет - либо дерьмом, либо смертью - и  понимает,  что
Эдди очень плохо. Желая утешить его, он  протягивает  к  Эдди  руку.  Эдди
отшвыривает ее.
     - Я тебя покормлю, - сердито говорит он. - Хрен  меня  знает,  зачем.
Мне бы следовало тебя убить. Я бы так и сделал, кабы не думал, что уж если
ты один раз смог пролезть в мой мир, так, может, и опять сумеешь.
     Эдди оглядывается вокруг.
     - И если б не то, что я бы тогда остался один. Если не считать их.
     Он снова поворачивается к Роланду, и его сотрясает  приступ  дрожи  -
такой сильный, что куски мяса чуть не слетают с жестяной тарелки. Наконец,
дрожь унимается.
     - Ешь, чтоб тебя.
     Стрелок ест. Мясо более, чем неплохое: оно  невероятно  вкусное.  Ему
удается съесть три куска, а потом все расплывается и сливается в новую

     К_а_р_т_ы _т_а_с_у_ю_т_с_я

     попытку заговорить, но все, на что он способен, это шептать. Ухо Эдди
прижато к его  губам,  только  иногда  (когда  у  Эдди  очередной  приступ
спазмов), его отбрасывает в сторону. Стрелок повторяет: "На север. Выше...
выше по берегу".
     - Почем ты знаешь?
     - Просто знаю, и все, - шепчет он.
     Эдди смотрит на него. "Ты сумасшедший", - говорит он.
     Стрелок улыбается и пытается отключиться, но Эдди дает ему  пощечину,
сильную пощечину. Голубые  глаза  Роланда  широко  открываются  и  на  миг
становятся такими живыми и  начинают  метать  такие  молнии,  что  у  Эдди
делается смущенный вид. Потом его губы растягиваются в улыбке, вернее -  в
оскале.
     - Ага, можешь вырубаться, - говорит он, -  но  сперва  придется  тебе
принять лекарство. Уже пора. Во всяком  случае,  судя  по  солнцу.  Так  я
полагаю. Бойскаутом я, правда, сроду не бывал, так что точно-то  не  знаю.
Но, по-моему, самое время. Открой ротик пошире для доктора  Эдди,  Роланд.
Открой рот пошире, похититель ебаный.
     Стрелок раскрывает рот  широко,  как  младенец,  ищущий  грудь.  Эдди
вкладывает ему в рот две таблетки, а потом небрежно заливает туда  пресную
воду. Как догадывается  Роланд,  вода,  должно  быть,  из  горного  ручья,
откуда-нибудь к востоку отсюда. Может быть, она ядовитая; Эдди  не  сумеет
отличить хорошую воду от плохой. С  другой  стороны,  с  самим  Эдди,  как
видно, все в порядке, да и выбора-то, в сущности, нет - или есть? Нет.
     Он глотает, начинает кашлять и чуть не задыхается, а Эдди безразлично
смотрит на него.
     Роланд тянется к нему.
     Эдди пытается отстраниться.
     Снайперский взгляд стрелка заставляет его подчиниться.
     Роланд притягивает Эдди к себе  так  близко,  что  ощущает  вонь  его
болезни, а Эдди ощущает вонь болезни стрелка; от этого сочетания им  обоим
тошно, но оно вынуждает их обоих терпеть.
     - Здесь есть только две возможности, - шепчет Роланд. - Не знаю,  как
в твоем мире, но здесь - только две. Либо стоять и, быть  может,  остаться
жить, либо умереть, опустившись на колени, склонив  голову  и  нюхая  вонь
своих подмышек. Мне выбирать... - Он  заходится  кашлем.  -  Мне  выбирать
нечего.
     - Кто ты такой? - кричит на него Эдди.
     - Твоя судьба, Эдди, - шепчет стрелок в ответ.
     - Хоть бы ты уже нажрался дерьма и подох,  -  говорит  Эдди.  Стрелок
пытается заговорить, но не успевает - засыпает, а в это время карты

     т_а_с_у_ю_т_с_я

     БА-БАХ!
     Роланд открывает глаза, видит,  как  сквозь  тьму  несутся  миллиарды
звезд, и снова смыкает веки.
     Он не знает, что происходит, но думает, что  все  в  полном  порядке.
Колода все еще движется, карты все еще

     т_а_с_у_ю_т_с_я

     Опять ароматные, сочные куски мяса. Он  чувствует  себя  лучше.  Эдди
тоже выглядит получше. Но у него встревоженный вид.
     - Они подбираются все ближе, - говорит он. - Может, они и некрасивые,
но кой-чего они все ж таки соображают. Они понимают, что я  делаю.  Уж  не
знаю,  каким  образом,  но  понимают  и  не  одобряют.  Каждую  ночь   они
подбираются маленько поближе. Если ты в  состоянии,  так  было  бы  совсем
неглупо  с  рассветом  перебраться  подальше.  А  то  этот  рассвет  может
оказаться для нас последним.
     - Что? - Это не то, чтобы шепот, а  хрип,  где-то  на  полпути  между
шепотом и обычной речью.
     - Они, - говорит Эдди и жестом  показывает  на  прибрежный  песок.  -
Дэд-э-чек, дам-э-чам и прочая херовина. Я думаю, Роланд,  они  -  как  мы:
сами есть любят, а чтобы их ели - не очень.
     Внезапно, в порыве крайнего ужаса и омерзения, Роланд  понимает,  что
это за беловато-розовые куски мяса, которыми Эдди  его  кормил.  Он  не  в
состоянии говорить:  отвращение  лишает  его  даже  того  жалкого  подобия
голоса, какое ему удалось вернуть себе. Но все, что он хочет сказать, Эдди
читает на его лице.
     - А что же я, по-твоему, делал? - злобно шипит он. - Вызывал Красного
Омара на дуэль?
     - Они ядовитые, - шепчет Роланд. - Поэтому...
     - Ну да, поэтому ты и доходишь. Но я, друг мой  Роланд,  стараюсь  не
дать им дойти до тебя. А  что  ядовитые,  так  гремучие  змеи,  вон,  тоже
ядовитые, а люди-то их едят. Они знаешь какие вкусные. Как цыплята. Я  про
это где-то читал. А эти, по-моему, с  виду,  как  омары,  вот  я  и  решил
рискнуть. Что нам еще-то жрать оставалось? Землю? Я пристрелил  одного  из
этих гадов и уж варил его, варил -  до  умопомрачения.  Больше  ничего  не
было. А по правде-то они очень даже вкусные.  Я  каждый  вечер  по  одному
пристреливаю,  как  только  солнце  начинает  садиться.  Пока  совсем   не
стемнеет, они двигаются довольно медленно. И я что-то не замечал, чтобы ты
отказывался.
     Эдди улыбается.
     - Мне нравится думать, что, может,  мне  попался  один  из  тех,  что
слопали Джека. Мне нравится думать, что я ем этого стервеца. Мне от  этого
вроде бы легче на душе, понимаешь?
     - Один из них отъел кусок и от меня, - хрипит стрелок. -  Два  пальца
на руке, один на ноге.
     - Тоже неплохо, - не перестает улыбаться Эдди. Лицо у  него  бледное,
какое-то акулье... но вид у него уже не такой больной, и  запах  дерьма  и
смерти, раньше окутывавший его, как саван, теперь, кажется, исчезает.
     - Иди ты на хуй, - хрипит стрелок.
     - В Роланде проснулся боевой дух! - восклицает Эдди. - Может, ты  еще
и не околеешь! Дуся моя! Это просто чудненько!
     - Выживу, - говорит Роланд. Хрип вновь превратился в шепот.  В  горло
ему опять начинают впиваться рыболовные крючки.
     - Да ну? - Эдди вглядывается в него, потом кивает и сам  отвечает  на
свой вопрос. - Ну да. По-моему, ты настроился выжить. Один  раз  я  думал,
что ты помираешь, а один раз - что ты уже помер. А теперь похоже,  что  ты
выздоровеешь. Какого хрена ты так стараешься  выжить  на  этом  занюханном
берегу?
     - Башня, - одними губами шепчет Роланд, потому что сейчас  он  уже  и
хрипеть не может.
     - Да  зашибись  ты  со  своей  хлебаной  Башней,  -  говорит  Эдди  и
поворачивается, чтобы  отойти,  но  изумленно  оборачивается,  когда  рука
Роланда, как тисками, сжимает его локоть.
     Они смотрят друг другу в глаза, и Эдди говорит: "Да ладно уж. Ладно!"
     - На север, - шевелятся губы стрелка. - На север, я же тебе  говорил.
- Говорил ли он ему об этом? Ему так кажется, но точно он не  помнит.  Все
затерялось, когда перетасовывались карты.
     - Откуда ты знаешь-то? - орет на  него  Эдди  в  приступе  бессильной
злости. Он вскидывает кулаки, словно хочет ударить  Роланда,  и  сразу  же
опускает их.
     "Просто знаю - так зачем ты отнимаешь у  меня  время  и  силы  своими
дурацкими вопросами?" - хочет ответить Роланд, но не успевает, потому  что
карты

     т_а_с_у_ю_т_с_я

     и его  тащат,  его  подбрасывает  и  бьет  о  камни,  голова  у  него
беспомощно мотается из стороны в сторону, он привязан своими  собственными
портупеями к какой-то нелепой волокуше, и ему слышно, как Эдди  Дийн  поет
песню, такую странно-знакомую, что в первый момент ему  кажется,  что  это
бред:
     Эйй,  Джуд...  не  дуриии...  грустной  песне  подариии...  все  свое
уменье...
     Он хочет спросить: "Где ты слышал это, Эдди? Ты  слышал,  как  я  это
пел? И где мы?"
     Но прежде, чем он успевает спросить,

     К_а_р_т_ы _т_а_с_у_ю_т_с_я

     "Если бы Корт увидел эту конструкцию, он  бы  этому  мальчишке  башку
прошиб", - думает Роланд, глядя на волокушу, на которой он провел день,  и
смеется. Смех получается не ахти какой. Звук у него, как  у  волны,  когда
она выбрасывает на берег камни. Он не знает, насколько  далеко  они  ушли,
но, во всяком случае, достаточно далеко, чтобы Эдди полностью выдохся.  Он
сидит на большом камне в свете угасающего дня, на  коленях  у  него  лежит
один из револьверов стрелка, а сбоку стоит бурдюк, до половины заполненный
водой. Карман его рубашки слегка  оттопыривается.  Там  лежат  патроны  из
задних концов патронных лент - все уменьшающийся запас "хороших" патронов.
Эдди завязал их в кусок собственной рубашки. Основная  причина  того,  что
запас "хороших" патронов уменьшается так быстро, состоит в том,  что  один
из каждых четырех-пяти тоже оказывается негодным.
     Задремавший было Эдди поднимает голову.
     - Чего смеешься? - спрашивает он.
     Стрелок отмахивается и отрицательно качает головой: он понимает,  что
ошибся. Корт не прошиб бы Эдди башку за  эту  волокушу,  хоть  вид  у  нее
странный и убогий. Роланд думает,  что  Корт,  быть  может,  проворчал  бы
какую-нибудь похвалу - это случалось так редко, что мальчик, с которым это
случалось, обычно не знал, как реагировать, и стоял,  разинув  рот,  точно
рыба, только что вытащенная из бочки повара.
     Основными опорами служили две  тополевые  ветки  примерно  одинаковой
длины и толщины. Ветром обломило, решил стрелок. Для поперечных опор  Эдди
взял ветки поменьше и привязал их  к  основным  опорам  всем,  чем  сумел:
револьверными ремнями, клейкой веревкой,  которой  был  прикреплен  к  его
груди бесов порошок, даже сыромятным ремешком от шляпы стрелка и  шнурками
от своих собственных кроссовок. На  опоры  он  положил  постельную  скатку
стрелка.
     Корт не ударил бы Эдди, потому что Эдди, как  бы  плохо  он  себя  ни
чувствовал, не стал сидеть  на  корточках  и  оплакивать  свою  несчастную
судьбу, а хоть что-то сделал. Во всяком случае, постарался.
     И Корт, может быть, похвалил бы его - как всегда, коротко, отрывисто,
почти неохотно - потому что, как бы нелепо ни  выглядела  эта  штука,  она
действовала. Это доказывали  длинные  следы,  тянувшиеся  назад,  вниз  по
берегу, и в перспективе сливавшиеся в один.
     - Видишь хоть одного? - спрашивает Эдди. Солнце садится,  бросает  на
воду оранжевую дорожку, так что,  по  расчетам  стрелка,  в  этот  раз  он
отключался  больше,  чем  на  шесть  часов.  Он  чувствует,  что  у   него
прибавилось сил. Он приподнимается, садится и смотрит вниз,  на  воду.  Ни
прибрежный песок, ни земля, переходящая в западный склон горы, особенно не
изменились; ему видны мелкие изменения пейзажа и  того,  что  валяется  на
берегу (например, дохлая чайка, лежащая комком раздуваемых  ветром  перьев
на песке ярдах в двадцати левее и ярдов на тридцать ближе к воде), но,  не
считая этого, все - такое же, как там, откуда они начали путь.
     - Нет, - говорит стрелок. Потом: - Нет, вижу. Один есть.
     Он  показывает  рукой.  Эдди  прищуривается,  потом  кивает.   Солнце
опускается еще ниже, оранжевая дорожка  становится  все  больше  и  больше
похожей на кровавую полосу, и первые чудовища, спотыкаясь, выходят из волн
и начинают ползти по песку вверх.
     Два  из  них  неуклюже  устремляются  наперегонки  к  дохлой   чайке.
Победитель набрасывается на нее, разрывает и начинает  запихивать  гниющие
останки в свою клювовидную пасть. "Дид-э-чик?" - спрашивает он.
     "Дам-э-чам? - отвечает проигравший. - Дод-э-..."
     БА-БАХ!
     Револьвер Роланда обрывает вопросы второй твари.  Эдди  спускается  к
ней и хватает ее за спину, не сводя глаз с первой.  Впрочем,  она  слишком
занята  чайкой.  Эдди  приносит  свою  добычу  наверх.   Тварь   все   еще
подергивается,  поднимает  и  опускает   клешни,   но   вскоре   перестает
шевелиться. Хвост в последний раз изгибается дугой, а потом ровно  падает,
а не подгибается вниз, как раньше. Боксерские клешни обвисают.
     - Скоро подам обед, хозяин, - говорит Эдди с  акцентом  и  интонацией
слуги-негра. - Извольте выбирать: филе из  ползучки-кусачки  или  филе  из
ползучки-кусачки. Что будете кушать?
     - Я тебя не понимаю, - говорит стрелок.
     - Еще как понимаешь, - отвечает Эдди. - Просто  у  тебя  нет  чувства
юмора. Что с ним случилось?
     - Надо думать, его отстрелили в одной из войн.
     Эдди улыбается этим словам.
     - Сегодня ты и на вид, и на слух малость пободрее, Роланд.
     - Я думаю, я и вправду стал малость пободрее.
     - Что ж, может, ты завтра сможешь немножко пройти. Скажу  тебе,  друг
мой, прямо и откровенно: тащить тебя - надорвешься и обосрешься.
     - Я постараюсь.
     - Да уж постарайся.
     - Ты тоже выглядишь чуть  получше,  -  решается  сказать  Роланд.  На
последних  двух  словах  голос  у  него  срывается  на  дискант,   как   у
мальчишки-подростка. "Если я как можно скорее не перестану  разговаривать,
- думает он, - я вообще никогда не смогу говорить".
     - Я полагаю - не помру. - Он смотрит на Роланда ничего не  выражающим
взглядом. - Впрочем, ты никогда не узнаешь, до чего я был пару раз к этому
близок. Один раз я видел один из  твоих  пистолетов  и  приставил  себе  к
виску. Взвел курок, подержал и  убрал.  Осторожненько  поставил  курок  на
место и засунул твою пушку обратно в кобуру. В другой раз, ночью,  у  меня
начались судороги. По-моему, это было на вторую ночь, но точно не знаю.  -
Эдди качает  головой  и  произносит  несколько  слов,  которые  стрелок  и
понимает, и не понимает. - Теперь Мичиган кажется мне сном.
     Хотя стрелок не может говорить громче, чем хриплым шепотом,  хотя  он
знает, что ему вообще не следует разговаривать, одну вещь  ему  необходимо
узнать.
     - Что помешало тебе нажать спуск?
     - Так ведь других-то штанов у меня нет, - говорит Эдди. - В последний
момент я подумал,  что  если  я  нажму  на  спуск,  а  патрон-то  окажется
негодным, то сделать это еще раз я уж ни в  жизнь  не  решусь...  а  когда
навалишь в штаны, их нужно тут же отстирать, а то  так  и  будет  от  тебя
вонять всю жизнь. Это мне Генри сказал. Он говорил, что научился этому  во
Вьетнаме. А поскольку дело было ночью, и по берегу шлялся Омар Лестер,  не
говоря уж об его дружках...
     Но стрелок хохочет, заливается смехом, правда,  почти  беззвучным:  с
его губ  лишь  иногда  срывается  надтреснутый  звук.  Эдди  и  сам  слабо
улыбается. Он говорит:
     - Мне думается, тебе в той войне чувство юмора отстрелили  только  до
локтя. - Он встает и направляется  вверх  по  склону,  где,  как  полагает
Роланд, должно быть топливо для костра.
     - Подожди, - шепчет стрелок, и Эдди смотрит на него. - А по правде  -
почему?
     - Я так полагаю - потому что я был тебе нужен. Если бы я  покончил  с
собой, ты бы умер. Попозже, когда ты встанешь  на  ноги,  я,  может  быть,
вроде как вернусь к этой проблеме. -  Он  оглядывается  вокруг  и  глубоко
вздыхает: - Где-то в твоем мире, Роланд,  может,  и  есть  Диснейленд  или
Кони-Айленд, но то, что я видел до сих пор, меня,  по  правде  говоря,  не
очень-то заинтересовало.
     Он отходит от Роланда на несколько шагов, останавливается  и  смотрит
на  него.  Лицо  у  Эдди  мрачное,  хотя  болезненной  бледности   немного
поубавилось. Его уже больше так не трясет, приступы дрожи прошли, он  лишь
изредка слабо вздрагивает.
     - Ты меня иногда просто не понимаешь, правда?
     - Да, - шепчет стрелок. - Иногда не понимаю.
     - Тогда поясню. Есть люди, которым необходимо быть нужными другим. Ты
этого не понимаешь, потому что ты не из таких. Если бы  потребовалось,  ты
бы меня использовал и выкинул, как бумажный пакет. Бог тебя  ебанул,  друг
мой. Ты сообразителен как раз настолько, что тебе от этого  больно,  но  и
жесток как раз настолько, чтобы все равно поступить так. Ты бы  просто  не
смог иначе. Если бы я валялся там на песке и истошно орал  -  звал  бы  на
помощь, ты бы перешагнул через меня и пошел дальше, если бы я  загораживал
тебе путь к твоей треклятой Башне. Ну, что, разве я не угадал?
     Роланд ничего не говорит, только смотрит на Эдди.
     - Но не все люди - такие. Есть люди, которым нужно,  чтобы  они  были
кому-нибудь нужны. Как в песне Барбары  Стрейзанд.  Банально,  но  тем  не
менее, это так. Это просто еще один способ оказаться на крючке.
     Эдди задумчиво смотрит на Роланда.
     - Но ты-то в этом смысле чистенький, так ведь?
     Роланд не сводит с него глаз.
     - Если не считать твоей Башни, - с коротким смешком говорит  Эдди.  -
Ты тоже торчок, Роланд, и твоя наркота - Башня.
     - На какой войне? - шепчет Роланд.
     - Что?
     -  На  какой   войне   тебе   отстрелили   чувство   благородства   и
целеустремленность?
     Эдди отшатывается, как от пощечины.
     - Пойду схожу за водой, - коротко говорит он. - А  ты  поглядывай  за
ползучками-кусачками. Мы сегодня ушли далеко, но я так  и  не  разобрался,
разговаривают они между собой или нет.
     И он отворачивается, но Роланд успевает заметить в последних багряных
лучах солнца, что щеки у него мокрые.
     Роланд  поворачивается  обратно  к   кромке   берега   и   наблюдает.
Омароподобные чудища ползают и вопрошают, вопрошают и ползают, но и то,  и
другое кажется Роланду лишенным определенной цели;  какой-то  интеллект  у
них есть, но его не хватает, чтобы передавать информацию друг другу.
     "Бог не всегда лупит человека мордой об стол, - думает  Роланд.  -  В
большинстве случаев, но не всегда".
     Эдди возвращается с дровами.
     - Ну? - спрашивает он. - Как ты считаешь?
     - Мы в порядке, - хрипит стрелок, и Эдди начинает что-то говорить, но
стрелок уже устал, он ложится на спину и смотрит,  как  сквозь  фиолетовый
балдахин неба проглядывают первые звезды, а

     К_а_р_т_ы _т_а_с_у_ю_т_с_я

     В следующие три дня здоровье стрелка непрерывно улучшалось.  Багровые
полосы, которые раньше ползли по его рукам вверх, теперь поползли обратно,
потом побледнели, потом исчезли. На следующий день он иногда  шел  сам,  а
иногда его тащил на волокуше Эдди. Назавтра после этого его уже совсем  не
приходилось тащить; через каждые час-два они просто  садились  и  какое-то
время отдыхали, пока он не переставал ощущать, что  ноги  у  него  ватные.
Именно во время этих привалов, да еще после обеда, когда  все  уже  бывало
съедено, но до того, как костер догорал и  они  засыпали,  стрелок  слушал
рассказы Эдди о его жизни с Генри. Стрелок  помнил,  что  сначала  не  мог
понять, из-за чего отношения между братьями были такими трудными, но после
того, как Эдди начал рассказывать, запинаясь, и с той  обидой  и  злостью,
причина которой - в тяжкой боли, стрелку не раз хотелось  остановить  его,
сказать: "Не надо, Эдди, хватит. Я все понимаю".
     Только это ничем не помогло бы Эдди. Эдди говорил не для того,  чтобы
помочь Генри, потому что Генри был мертв.  Он  говорил,  чтобы  похоронить
Генри раз навсегда. И чтобы напомнить себе,  что,  хотя  Генри  мертв,  но
он-то, Эдди, не умер.
     Так что стрелок слушал и ничего не говорил.
     Суть была проста: Эдди считал, что он загубил брату жизнь. Генри тоже
так считал. Может быть, Генри додумался до этого сам, а может быть, он так
считал потому, что так часто слышал, как их мама твердит Эдди, скольким  и
она, и Генри пожертвовали ради него, чтобы Эдди мог быть в безопасности  в
этом городе,  в  этих  окаянных  джунглях,  чтобы  он  мог  быть  счастлив
настолько, насколько вообще возможно быть счастливым в этом городе, в этих
окаянных джунглях, чтобы он не  кончил  так,  как  его  бедная  сестренка,
которую он толком и помнить-то не может,  но  она  была  такая  красавица,
Царство ей небесное. Она сейчас в  раю,  у  ангелов,  и  это,  безусловно,
прекрасное место, но она,  мама,  пока  еще  не  хочет  отпускать  Эдди  к
ангелам, не хочет, чтобы его  переехал  на  мостовой  какой-нибудь  пьяный
псих-водила, или чтобы какой-нибудь обкуренный мальчишка-торчок зарезал бы
его, выпустил кишки на тротуар из-за двадцати пяти  центов,  что  лежат  у
него в кармане, да она и сама не думает, чтобы Эдди хотелось прямо  сейчас
отправиться к ангелам, а значит, пускай он всегда слушает, что ему говорит
старший братик, и всегда делает, что ему велит старший  братик,  и  всегда
помнит, что Генри приносит жертву любви.
     Как Эдди сказал  стрелку,  он  сомневался,  чтобы  их  мать  знала  о
некоторых их "подвигах" - например, что они воровали книжки с комиксами из
кондитерской на Ринкон-авеню  или  курили  сигареты  за  гальванизационной
мастерской на Кохоуз-стрит.
     Однажды они увидели "Шевроле", в котором торчали ключи, и, хотя Генри
еле-еле умел водить машину - ему тогда было шестнадцать лет, а Эдди восемь
- он затолкал братишку в  автомобиль  и  сказал,  что  они  едут  в  центр
Нью-Йорка. Эдди перепугался, расплакался, и Генри тоже был испуган  и  зол
на Эдди, приказал ему заткнуться и не вести себя,  как  грудной  младенец,
едрена вошь, у него есть десять баксов, да у Эдди три  или  четыре,  можно
весь день, мать его, ходить в кино, а потом они сядут в пелхэмский поезд и
вернутся домой раньше, чем маманя успеет накрыть ужин и спохватиться,  где
их носит. Но Эдди все  ревел,  а  возле  моста  Куинсборо  они  увидели  в
переулке полицейскую машину, и Эдди, хотя был вполне уверен, что легавый в
ней даже не взглянул в их сторону, ответил "Ага",  когда  Генри  охрипшим,
дрожащим голосом спросил его, как он думает - видел ли их этот мент? Генри
побелел и подъехал к краю тротуара так быстро, что чуть не  снес  пожарный
кран. Он уже бежал по улице прочь, а Эдди все  еще  возился  с  незнакомой
ручкой дверцы. Тогда Генри остановился, вернулся и выволок Эдди из машины.
Он ему еще и наподдал как следует два раза.  Потом  они  пешком  дошли  до
Бруклина, а по правде сказать - прокрались туда. На это у них  ушел  почти
весь день, и когда  мать  спросила  их,  чего  это  они  такие  потные,  и
разгоряченные, и измученные, Генри сказал: потому что он почти  весь  день
учил Эдди играть в баскетбол на детской площадке на том конце квартала.  А
потом пришли какие-то большие ребята, и им пришлось  удирать  бегом.  Мать
поцеловала Генри и лучезарно  улыбнулась  Эдди.  Она  спросила  его:  ведь
правда же, у него самый-пресамый лучший  на  свете  старший  братик?  Эдди
согласился с ней. И согласился честно. Он и сам так думал.
     - В тот день ему было  так  же  страшно,  как  мне,  -  говорил  Эдди
Роланду, когда они сидели и смотрели, как последний  луч  заката  медленно
угасает на воде, в которой скоро будет отражаться  только  свет  звезд.  -
Даже страшнее, потому что он думал, что мент нас заметил, а я-то знал, что
нет. Поэтому он и побежал. Но он вернулся. И это - главное. Он вернулся.
     Роланд промолчал.
     - Ты это понимаешь, да? - Эдди смотрел на Роланда с жестким  вопросом
в глазах.
     - Понимаю.
     - Он всегда боялся и всегда возвращался.
     Роланд подумал, что если бы в тот день... или в любой другой... Генри
бы не остановился, а продолжал бы сверкать пятками, это было бы лучше  для
Эдди, а может быть, в конечном счете и для них обоих. Но такие  люди,  как
Генри,  никогда  так  не  поступают.  Такие  люди,   как   Генри,   всегда
возвращаются, потому  что  такие  люди,  как  Генри,  отлично  знают,  как
использовать других. Сначала они превращают доверие в  потребность,  потом
превращают доверие в  наркотик,  а  добившись  этого,  начинают  (как  это
называет Эдди? - нажимать). Они начинают нажимать.
     - Я, пожалуй, пойду на боковую, - сказал стрелок.


     На следующий день Эдди продолжал свой рассказ, но стрелок уже  и  так
все знал. В старших классах Генри не занимался спортом потому, что не  мог
оставаться на тренировки. Тот факт, что Генри был тощий, что у  него  была
плохая координация движений, и прежде всего - что он  вообще  не  очень-то
любил спорт, к этому, разумеется, не имело ни  малейшего  отношения.  Мать
без конца уверяла их обоих, что из Генри вышел бы изумительный бейсбольный
подающий или один из этих прыгучих баскетболистов. Отметки  у  Генри  были
плохие, и ряд предметов ему пришлось проходить  повторно  -  но  это  было
вовсе не потому, что Генри туповат; оба они - и  Эдди,  и  миссис  Дийн  -
отлично знали, что Генри способный до ужаса. Но то  время,  которое  Генри
следовало бы тратить на  занятия  или  на  приготовление  уроков,  у  него
уходило на присмотр за Эдди  (тот  факт,  что  это  обычно  происходило  в
гостиной Дийнов, где оба братца валялись на диване  и  смотрели  телевизор
или возились и боролись на полу, почему-то казался несущественным). Плохие
отметки означали то, что Генри не принимали  никуда,  кроме  Нью-Йоркского
Университета, а это им было не по карману, потому что при плохих  отметках
никакие стипендии не полагаются, а потом Генри мобилизовали, и он попал во
Вьетнам, и там ему снесло осколком почти все колено, и у него  были  очень
сильные боли, и в лекарстве, которое ему давали, было очень много морфина,
и когда ему стало лучше, врачи его отучили от этого лекарства,  только  не
больно-то хорошо это у них получилось, потому что, когда Генри вернулся  в
Нью-Йорк, на спине у него все еще сидела обезьяна,  голодная  обезьяна,  и
ждала,  чтобы  ее  накормили,  и  месяц-два  спустя  он  сходил  к  одному
человечку, и примерно еще через четыре месяца (еще и месяца  не  прошло  с
тех пор, как у них умерла мать) Эдди в первый раз  увидел,  как  его  брат
втягивает носом с зеркальца какой-то белый порошок. Эдди подумал, что  это
кокаин. А оказалось - героин. И если проследить всю цепь событий от  конца
к началу, то кто виноват?
     Роланд ничего не сказал, но  мысленно  услышал  голос  Корта:  "Вина,
деточки мои прелестные, всегда ложится на одного и того же: на  того,  кто
достаточно слаб, чтобы на него можно было бы взвалить вину".
     Когда Эдди узнал правду, он сначала впал в шок, потом  разозлился.  В
ответ Генри не стал обещать, что бросит  нюхать,  а  сказал  Эдди:  он  не
осуждает его за то, что тот злится, он знает, что Вьетнам превратил его  в
никчемный мешок дерьма, он слабый, лучше ему уйти, Эдди прав, здесь меньше
всего нужен поганый торчок, загаживающий квартиру. Он только надеется, что
Эдди не будет слишком уж осуждать его. Да, он признает, он стал  слабаком;
это там, во Вьетнаме, что-то превратило его в слабака, сгноило все у  него
внутри, как от сырости гниют шнурки кроссовок и резинки  в  трусах.  А  во
Вьетнаме, как видно, было  что-то  такое,  от  чего  у  человека  сгнивает
мужество, - слезливо говорил ему Генри. - Он  только  надеется,  что  Эдди
припомнит все годы, когда Генри старался быть сильным.
     Ради Эдди.
     Ради мамани.
     Так что Генри попытался уйти. А Эдди, конечно, не мог отпустить  его.
Эдди терзало всепоглощающее  чувство  вины.  Эдди  видел  кошмарную  массу
рубцов, которая когда-то было здоровой, красивой ногой,  видел  колено,  в
котором теперь тефлона было  больше,  чем  кости.  В  холле  они  устроили
соревнование "кто кого переорет". Генри стоял у двери в  старой  армейской
форме, с собранным вещмешком в одной руке  и  с  фиолетовыми  кругами  под
глазами, а на Эдди была только пара пожелтевших трусов  и  больше  ничего.
Генри говорил: "Теперь я тебе здесь ни к чему, Эдди, я знаю,  ты  меня  на
дух не выносишь", - а Эдди в ответ орал: "Никуда ты  не  пойдешь,  жопа  с
ручкой, а ну давай обратно в квартиру!" - и вот так  оно  и  продолжалось,
пока миссис Мак-Герски не вышла из своей квартиры и не закричала: "Хошь  -
уходи, а хошь - оставайся, мне без разницы, а только  решайте  чего-нибудь
по-быстрому и кончайте орать, а то мигом полицию вызову!"  Похоже,  миссис
Мак-Герски собиралась  добавить  еще  пару-тройку  увещаний,  но  тут  она
заметила, что Эдди стоит в одних трусах, и добавила: "А ты, Эдди Дийн, еще
и в неприличном виде!" - и, как ошпаренная, метнулась  обратно  к  себе  в
квартиру.  Как  все  равно  чертик  из  табакерки,   только   в   обратном
направлении.  Эдди  посмотрел  на  Генри.   Генри   посмотрел   на   Эдди.
"Ангелочек-то наш никак пару фунтиков прибавил, а?" - тихо сказал Генри, и
тут они прямо-таки взвыли от смеха, повиснув друг на друге и  колотя  друг
друга по спине, и Генри вернулся обратно в квартиру, а  недели  так  через
две Эдди уже тоже нюхал марафет и не мог  понять,  какого  лешего  он  так
разорялся, они же ведь только нюхают, едрена  мать,  это  просто  помогает
расслабиться, и, как говорил  Генри  (которого  Эдди  впоследствии  станет
мысленно именовать "великий мудрец и выдающийся торчок"),  если  мир  явно
катится вверх тормашками к чертям собачьим, так что плохого в том, что  ты
поймал кайф и тебе хорошо?
     Время шло. Сколько его прошло, Эдди не сказал, а стрелок не  спросил.
Как он догадывался, Эдди понимал, что для того, чтобы  ловить  кайф,  есть
тысяча предлогов, но ни одной настоящей причины, и довольно хорошо  держал
свою наркоманию под контролем. И  Генри,  видимо,  тоже  был  в  состоянии
держать под контролем свою. Не так хорошо, как  Эдди,  но  достаточно  для
того, чтобы не распуститься окончательно. Потому что -  понимал  ли  Эдди,
как обстоит дело в действительности, или нет (по мнению Роланда, в глубине
души понимал) - Генри,  должно  быть,  понимал:  они  поменялись  местами.
Теперь, переходя улицу, Эдди вел за руку старшего брата.
     И однажды Эдди застукал Генри на том, что тот не нюхает,  а  ширяется
подкожно. Последовал очередной истерический скандал,  почти  точная  копия
первого, с той только разницей, что происходил он у  Генри  в  спальне.  И
кончился он почти точно так же: Генри плакал, и то, что он говорил в  свое
оправдание,  по  существу,  было  полным  признанием  своей  вины,  полной
капитуляцией: Эдди прав, он не достоин даже жрать помои из сточной канавы.
Он уйдет. Эдди его больше никогда не увидит. Он только надеется, что  Эдди
будет помнить все...
     Рассказ  Эдди  превратился  в  тихий,  монотонный  гул,   не   многим
отличавшийся от шуршания гальки  в  убегающих  по  песку  и  разбивающихся
волнах. Роланд знал эту историю и ничего не сказал. Ее не знал Эдди, Эдди,
у которого в голове прояснилось впервые, быть может, за  десять  (а  то  и
больше)  лет.  Эдди  рассказывал  эту  историю   Роланду;   Эдди   наконец
рассказывал ее себе.
     Это ничему не мешало. Насколько стрелок понимал, чего-чего, а времени
у них было внавал. Чтобы его провести, годились и разговоры.
     Эдди сказал, что ему  не  давала  покоя  мысль  о  колене  Генри,  об
извилистых рубцах по всей ноге, и выше колена, и ниже (конечно, сейчас все
это уже зажило, Генри почти что и не  хромал,  только  когда  они  с  Эдди
ссорились; в этих случаях хромота почему-то всегда  усиливалась);  ему  не
давала покоя мысль обо всем, от чего  Генри  отказался  ради  него,  и  не
давало покоя куда более прагматическое соображение: на улицах Генри бы  не
выжил. Там он был бы, как кролик, которого выпустили в джунгли, где  полно
тигров. Предоставленный самому себе, Генри в первую же неделю угодил бы  в
тюрьму или в больницу Бельвю.
     Поэтому Эдди стал умолять, и в конце концов Генри смиловался над  ним
- согласился остаться, и через шесть месяцев после этого Эдди уже сидел на
игле. С этого момента все неуклонно  пошло  вниз  по  неизбежной  спирали,
которая закончилась поездкой Эдди на  Багамы  и  внезапным  вмешательством
Роланда в его жизнь.
     Кто-нибудь другой, менее прагматичный и более склонный к анализу, чем
Роланд, мог бы спросить (если  не  прямо  вслух,  то  про  себя):  "Почему
началось с этого человека? Почему именно этот?  Почему  человек,  который,
кажется, сулит слабость или странность или даже злой рок?"
     Мало того, что стрелок не задал этот  вопрос;  он  даже  мысленно  не
сформулировал его. Катберт подвергал сомнению все, спрашивал обо всем,  он
был отравлен вопросами, умер с вопросом на устах. Теперь их  не  осталось,
никого не осталось. Все последние стрелки  Корта,  все  тринадцать  из  их
класса, что сумели выжить (а в начале учебы их  было  в  классе  пятьдесят
шесть), были мертвы. Все, кроме  Роланда.  Он  был  последним  стрелком  и
неуклонно шел вперед в мире, ставшем бессильным и бесплодным и пустым.
     Он  вспомнил,  как  Корт  накануне  Церемонии  Представления  сказал:
"Тринадцать. Это - нехорошее число".  А  на  следующий  день,  впервые  за
тридцать лет, Корт не присутствовал на Церемонии. Ученики -  последний  их
выпуск - пошли к нему, в его домик, чтобы сперва опуститься у его  ног  на
колени,  подставив  беззащитные  шеи,   потом   встать   и   принять   его
поздравительный поцелуй, а потом позволить ему в первый  раз  зарядить  их
револьверы. Через девять недель Корт умер. Некоторые утверждали,  что  его
отравили.  Через  два   года   после   его   смерти   началась   последняя
кровопролитная гражданская война. Кровавая бойня добралась  до  последнего
оплота цивилизации,  света  и  здравого  рассудка  с  небрежностью  волны,
разрушающей крепость, построенную ребенком из песка, отняла все,  что  они
считали таким прочным.
     Так что он был последним, и, быть может, он выжил потому, что  в  его
натуре над темным романтизмом  преобладали  практичность  и  простота.  Он
понимал, что существенны только три вещи: то, что он смертен, ка и Башня.
     Этих трех вещей хватало, чтобы занять все его мысли.
     Эдди закончил свой рассказ около четырех часов дня - третьего дня  их
пути на север, вверх по безликому берегу. Сам берег,  казалось,  абсолютно
не изменялся. Узнать, сколько они  прошли,  можно  было,  только  взглянув
налево,  на  восток.  Там  очертания  зазубренных  горных  вершин   начали
чуть-чуть смягчаться и оседать. Возможно, если бы они сумели уйти на север
достаточно далеко, горы превратились бы в пологие холмы.
     Поведав свою историю, Эдди замолчал, и полчаса  или  дольше  они  шли
молча. Эдди все время украдкой поглядывал на Роланда. Стрелок  знал:  Эдди
не замечает, что он перехватывает эти короткие взгляды; он все еще слишком
погружен в  себя.  Роланд  знал  также,  чего  ждет  Эдди:  реакции.  Хоть
какой-нибудь реакции. Любой. Дважды Эдди открывал рот и, ничего не сказав,
снова закрывал его. Наконец он  спросил  (стрелок  знал,  что  он  спросит
именно это):
     - Ну? Что ты об этом думаешь?
     - Я думаю, что ты здесь.
     Эдди остановился и сжал кулаки.
     - И это все? И только-то?
     - А больше я ничего не знаю, - ответил стрелок. Отсутствующие  пальцы
на руке и на ноге болели и чесались. Ему так хотелось хоть немножко астина
из мира Эдди.
     - У тебя нет своего мнения о том, что все это, черт возьми, значит?
     Стрелок мог бы поднять свою ополовиненную правую руку и  сказать:  "А
ты подумай о том, что значит вот это, идиот несчастный", - но ему это даже
в голову не пришло, как не пришло ему в голову спросить,  почему  из  всех
людей во всех вселенных, какие, возможно, существуют, ему достался Эдди.
     - Это ка, - терпеливо объяснил он, глядя Эдди в лицо.
     - Что такое ка? - Тон у Эдди был воинственный. Я  о  нем  никогда  не
слышал. Разве что, если его сказать два раза подряд, то  получится  слово,
которым малыши называют говно.
     - Это мне неизвестно, - сказал стрелок. - Здесь  оно  означает  долг,
или судьбу, или, в просторечии, место, куда ты должен пойти.
     Эдди ухитрился одновременно выразить на лице смятение,  отвращение  и
насмешливое веселье: "Тогда скажи это дважды,  Роланд,  потому  что  такие
слова лично для меня - что говно".
     Стрелок пожал плечами.
     - Я не веду философских дискуссий.  Я  не  изучаю  историю.  Я  думаю
только одно: что прошло, то прошло, а что впереди, то  впереди.  Второе  и
есть ка, и оно само о себе позаботится.
     - Ну да? - Эдди взглянул на север. - Ну,  а  я  вижу  впереди  только
примерно девять миллиардов миль этого хлебаного берега. Если впереди у нас
это, так что ка, что кака - одно и то же.  Может,  у  нас  хватит  хороших
патронов, чтобы ухлопать еще штук пять-шесть этих липовых омаров, но потом
нам останется только кидать в них камнями. Так  что  -  куда  мы  все-таки
идем?
     У Роланда, правда, мелькнула мысль: приходило ли Эдди в голову задать
такой вопрос брату - но спросить об этом Эдди означало бы  напроситься  на
долгий и бессмысленный спор. Поэтому он только показал большим пальцем  на
север и сказал: "Туда. Для начала".
     Эдди  взглянул  и  не  увидел  ничего  нового  -  только  все  ту  же
бесконечную полосу серой гальки, утыканную ракушками и камнями. Он перевел
взгляд на Роланда, собравшись съехидничать, увидел на его лице безмятежную
уверенность и опять посмотрел на север. Он  прищурился.  Загородил  правой
рукой правую половину лица от заходящего  солнца.  Ему  отчаянно  хотелось
увидеть что-нибудь, хоть что-то, елки-моталки, мираж - и тот бы  сгодился,
но там не было ничего.
     - Можешь меня поливать, сколько хочешь, - медленно проговорил Эдди, -
но я считаю, что это - та еще  подлянка.  Я  за  тебя  у  Балазара  жизнью
рисковал.
     - Я знаю. - Стрелок улыбнулся - редкое явление, осветившее его  лицо,
как мгновенный проблеск солнца в унылый пасмурный  день.  -  Поэтому  я  с
тобой играю только честно, Эдди. Она там. Я ее увидел час назад. Сначала я
подумал, что это мираж или просто мерещится, потому что мне очень  хочется
ее увидеть, но она там, по самому настоящему.
     Эдди снова стал смотреть; и  смотрел,  пока  у  него  не  заслезились
глаза. Наконец он сказал: "Я не вижу там, впереди, ничего, кроме берега. А
у меня зрение двадцать на двадцать".
     - Я не знаю, что это значит.
     - Это значит, что если бы там можно было что-нибудь увидеть, я бы его
и увидел! - Но Эдди призадумался. Он задумался о  том,  насколько  дальше,
чем его глаза, видят голубые снайперские глаза стрелка. Может  быть,  чуть
дальше.
     А может, и гораздо дальше.
     - Ты ее увидишь, - сказал стрелок.
     - Что я увижу?
     - Сегодня нам туда не дойти, но  если  ты  действительно  видишь  так
хорошо, как сейчас сказал, то ты  увидишь  ее  еще  до  того,  как  солнце
коснется воды. Если, конечно, ты не  собираешься  так  и  стоять  здесь  и
болтать языком.
     - Ка, - задумчиво сказал Эдди.
     Роланд кивнул.
     - Ка.
     - Кака, - сказал Эдди и рассмеялся. - Пошли, Роланд. Прошвырнемся.  А
если я ничего не увижу до того, как солнце коснется воды - с тебя  жареная
курочка. Или "Биг-Мак". Или что угодно, лишь бы оно не имело  отношения  к
омарам.
     - Пошли.
     Они снова двинулись в путь, и до  того  момента,  когда  нижний  край
солнца должен был коснуться горизонта, оставалось еще не менее часа, когда
Эдди Дийн начал различать вдали какие-то очертания -  смутные,  мерцающие,
неопределенные - но явно что-то. Что-то новое.
     - О'кей, - сказал он. - Вижу. У  тебя,  должно  быть,  глаза,  как  у
Супермена.
     - У кого?
     - Неважно. По части культуры ты просто невероятно  отстал,  тебе  это
известно?
     - Чего?
     Эдди засмеялся.
     - Ладно, неважно. Так что там такое?
     - Увидишь. - И  прежде,  чем  Эдди  успел  спросить  еще  что-нибудь,
стрелок снова зашагал.
     Через двадцать минут Эдди показалось,  что  он  действительно  видит.
Спустя еще пятнадцать минут он уже был  уверен  в  этом.  До  предмета  на
берегу оставалось еще мили две, может быть, три, но он разглядел, что это.
Разумеется, дверь. Еще одна дверь.
     В эту ночь им обоим плохо спалось. Еще за час  до  того,  как  солнце
высветило размытые очертания гор, они встали и  отправились  в  путь.  Они
подошли к двери как раз в ту минуту, когда первые лучи  утреннего  солнца,
такие величественные и спокойные, коснулись их. Эти лучи, подобно фонарям,
осветили их заросшие щетиной щеки. И стрелок опять стал выглядеть на  свои
сорок лет, а Эдди казался не старше, чем был Роланд, когда отправлялся  на
бой с Кортом, избрав оружием своего сокола Давида.
     Эта дверь была точно такая же, как первая, только  начертано  на  ней
было другое:
     ВЛАДЫЧИЦА ТЕНЕЙ
     - Так, - тихонько сказал Эдди, глядя на дверь, которая просто стояла,
и петли ее были прикреплены к какому-то неведомому косяку  между  одним  и
другим миром, между одной и другой вселенной.
     - Так, - согласился стрелок.
     - Ка.
     - Ка.
     - Здесь ты будешь вытаскивать вторую из твоих трех?
     - Видно, так.
     Стрелок раньше, чем Эдди,  понял,  что  у  Эдди  на  уме.  Он  увидел
движение, которое сделал Эдди,  еще  до  того,  как  Эдди  сообразил,  что
двигается. Он мог бы повернуться и сломать Эдди руку в двух местах прежде,
чем тот сообразил бы, что происходит; но он не шевельнулся.  Он  дал  Эдди
вытащить револьвер из его правой кобуры. Впервые в жизни он позволил взять
у себя оружие, не применив сперва это оружие.  Но  он  не  сделал  ничего,
чтобы остановить Эдди. Он обернулся и спокойно, даже кротко, посмотрел  на
Эдди.
     Лицо у Эдди было  смертельно  бледное,  напряженное.  Вокруг  радужек
широко раскрытых глаз виднелись полоски белка. Он держал тяжелый револьвер
обеими руками, но  ствол  все  равно  плясал  из  стороны  в  сторону,  то
нацеливаясь на Роланда, то уходя вбок, опять на Роланда, опять вбок.
     - Открой, - сказал он.
     - Ты ведешь себя глупо, - тем же кротким тоном сказал стрелок.  -  Ни
ты, ни  я  не  имеем  представления,  куда  ведет  эта  дверь.  Она  может
открываться не в твою вселенную, не то что в твой  мир.  Почем  мы  знаем,
может, у этой Владычицы Теней восемь глаз и девять рук,  как  у  Сувии.  А
если она даже и открывается в твой мир, то, быть может, во  время  задолго
до твоего рождения или спустя много лет либо веков после твоей смерти.
     Эдди напряженно улыбнулся: "Вот что я тебе скажу, Монти: я с огромным
удовольствием поменяю резинового цыпленка или сраный отпуск на  приморском
курорте на то, что находится за дверью N 2".
     - Я не понимаю тво...
     - Знаю, что не понимаешь. Не имеет значения.  Ты  только  открой  это
гадство.
     Стрелок отрицательно покачал головой.
     Они стояли в лучах зари, а дверь отбрасывала  косую  тень  в  сторону
отступающего моря.
     - Открывай! - закричал Эдди. - Я иду с тобой! Ты что, не понимаешь? Я
иду с тобой! Это не значит, что я не вернусь. Может, и  вернусь.  То  есть
скорей всего вернусь. Настолько-то, я думаю, я перед тобой в долгу. Ты  со
мной всю дорогу играл по-честному, не думай, что я этого  не  понимаю.  Но
пока ты будешь раздобывать эту теневую крошку или  как  ее  там,  я  найду
ближайшее кафе-гриль "Объедение", и пусть они  мне  упакуют  на  вынос.  Я
думаю, для начала мне хватит семейной упаковки на тридцать порций.
     - Ты останешься здесь.
     - Ты что думаешь, я шучу? - Голос Эдди  стал  пронзительным,  вот-вот
сорвется. Стрелку  показалось,  что  он  видит,  как  Эдди  заглядывает  в
бездонный омут своего проклятия.  Эдди  большим  пальцем  взвел  старинный
курок револьвера. Как только рассвело и начался  отлив,  ветер  улегся,  и
щелчок взведенного курка прозвучал очень отчетливо. - Так ты проверь.
     - Пожалуй, проверю, - сказал стрелок.
     - Я тебя пристрелю! - взвизгнул Эдди.
     - Ка,  -  невозмутимо  ответил  стрелок  и  повернулся  к  двери.  Он
потянулся к дверной ручке, а сердце его напряженно ждало,  хотело  узнать,
останется ли он жив или умрет.
     Ка.




                              ВЛАДЫЧИЦА ТЕНЕЙ


                             1. ДЕТТА И ОДЕТТА

     Если убрать из высказывания Адлера научную терминологию, оно сведется
к следующему: идеальный шизофреник - если таковой вообще существует -  это
человек, который не только не подозревает о своей второй личности (о своих
других личностях), но и вообще не подозревает, что у него в  жизни  что-то
неладно.
     Адлеру следовало бы познакомиться с Деттой Уокер и Одеттой Холмс.


     - ...последний стрелок, - говорил Эндрю.
     Он говорил уже довольно давно, но Эндрю всегда что-нибудь говорил,  и
Одетта обычно просто позволяла его болтовне стекать по  ее  сознанию,  как
под душем позволяешь теплой воде стекать по твоим волосам и лицу.  Но  эти
слова не просто привлекли ее внимание, они зацепили его, как колючка.
     - Как вы сказали?
     - Да просто была такая заметка в газете, - ответил Эндрю.  -  Кто  ее
написал - не знаю.  Не  обратил  внимания.  Кто-то  из  политиков.  Вы-то,
наверно, эту фамилию узнали бы, мисс Холмс. Я его любил, и  в  тот  вечер,
когда его выбрали, я плакал...
     Она улыбнулась: эти слова невольно растрогали ее. Эндрю говорил,  что
он не виноват, что непрерывно болтает, он не может  остановиться,  это  из
него лезет его ирландское происхождение; и большей частью это были  пустые
разговоры - кудахтанье и чириканье о  родственниках  и  друзьях  Эндрю,  с
которыми  ей  никогда  не  придется  сталкиваться,  незрелые  политические
взгляды, нелепые научные рассуждения,  почерпнутые  из  множества  нелепых
источников (кроме прочего, Эндрю твердо верил в летающие тарелки,  которые
называл "НЛО") - но это ее растрогало, потому что она тоже плакала  в  тот
вечер, когда он был избран.
     - Но я не плакал, когда этот сукин сын - извиняюсь за выражение, мисс
Холмс - когда этот сукин сын Освальд его застрелил, и до сих пор не плакал
ни разу, а уж прошло... сколько ж это, два месяца?
     "Три месяца и два дня", - подумала она.
     - Да, наверное, что-то около того.
     Эндрю кивнул.
     - А вчера я прочитал эту самую заметку - вроде бы в "Дейли Ньюз", что
ли - про то, как Джонсон, наверно, очень неплохо справится, но только  это
уж будет не то. Там было написано, что Америка увидела уход  последнего  в
мире стрелка.
     - Я вовсе не считаю, что  Джон  Кеннеди  был  последним  стрелком,  -
сказала Одетта Холмс, и если тон у нее был резче, чем тот,  который  Эндрю
привык слышать (а так, наверно, и было, потому что она увидела в зеркальце
заднего вида, как он изумленно - а вернее, испуганно - моргнул),  то  лишь
потому, что ее это тоже растрогало. Нелепо, но факт. Эта фраза -  "Америка
увидела уход последнего в мире стрелка" - глубоко затронула  ее  сознание.
Это  была  некрасивая  фраза,  это  была  неправда  -  Джон  Кеннеди   был
миротворцем, а не субъектом типа Малыша Билли, который чуть что  хватается
за кобуру, такое было скорее в стиле Голдуотера - но все равно, у  нее  от
этой фразы почему-то перехватывало горло.
     - Ну, вот, и этот мужик там пишет, что в мире  всегда  будет  вдоволь
любителей пострелять, -  продолжал  Эндрю,  нервно  поглядывая  на  нее  в
зеркало заднего вида. - Во-первых, он назвал Джека Руби, и Кастро, и этого
типа с Гаити...
     - Дювалье, - сказала она. - Папа Док.
     - Ага, его и братьев Дьем...
     - Братьев Дьем уже нет в живых.
     - Ну, он пишет, что Джек Кеннеди - совсем другое дело, вот и все.  Он
пишет, что он брался за оружие, но только тогда, когда это было нужно ради
кого-то слабого, и только, если больше  ничего  сделать  было  нельзя.  Он
пишет,  что  у  Кеннеди  хватало  мозгов,  чтобы  понимать,   что   иногда
разговорами делу не поможешь. Он пишет - Кеннеди знал, что ежли  у  пса  с
пасти пена идет, так его приходится пристрелить.
     Он продолжал опасливо смотреть на нее.
     - И потом, я ж это только в газете прочитал.
     А лимузин  уже  бесшумно  скользил  по  Пятой  авеню,  направляясь  к
Западному входу в Центральный Парк, и эмблема "Кадиллака" на конце  капота
рассекала ледяной февральский воздух.
     - Да, - мягко сказала Одетта, и взгляд Эндрю стал чуть спокойнее. - Я
понимаю. Не согласна, но понимаю.
     "Врунья ты, - сказал возникший у нее в мозгу голос.  Этот  голос  она
слышала часто. Она даже дала ему имя. Это был  Глас  Подзуживающий.  -  Ты
прекрасно понимаешь  и  полностью  согласна.  Ври,  Эндрю,  если  считаешь
нужным, но себе-то не ври, дорогуша, ради Бога".
     Тем не менее одна часть ее сознания в ужасе запротестовала.  В  мире,
превратившемся в бочку с ядерным порохом, на которой сейчас  сидело  около
миллиарда человек, считать, что между  хорошими  любителями  пострелять  и
гадкими любителями пострелять есть разница, было бы ошибкой - быть  может,
ошибкой самоубийственных масштабов.  Слишком  много  было  фитилей,  возле
которых держало зажигалки слишком много дрожащих рук. Этот мир  -  не  для
стрелков. Если и было когда-то их время, то оно давно прошло.
     Не так ли?
     Она на секунду прикрыла глаза и потерла себе виски.  Она  чувствовала
приближение очередной мигрени. Иногда они предупреждали о себе, как жарким
летним днем предупреждают о грозе тучи,  собирающиеся  на  горизонте...  а
потом уходили, как иногда просто  уходит  неизвестно  куда  летняя  гроза,
чтобы грохотать и бить в землю молниями где-то в другом месте.
     Но на сей раз, по ее мнению, грозы было не миновать. И будет  она  по
всей форме, с громом, молнией и градом величиной с мячик для гольфа.
     Свет  уличных  фонарей,  выстроившихся  вдоль  Пятой  авеню,  казался
чересчур ярким.
     - Ну, и как оно было в Оксфорде? - осторожно спросил Эндрю.
     - Сыро. Очень сыро, хотя сейчас  февраль.  -  Она  замолчала,  твердя
себе, что не произнесет вслух слова, подступившие у нее  к  горлу  подобно
желчи, что она проглотит их, загонит их обратно внутрь. Сказать их было бы
ненужной жестокостью. Рассуждения Эндрю о последних в мире  стрелках  были
просто  частью  его  обычной  бесконечной  болтовни.  Но  вместе  со  всем
остальным это оказалось последней каплей,  переполнившей  чашу,  и  у  нее
все-таки вырвалось то, что было совершенно незачем говорить. Она полагала,
что ее голос звучит так же спокойно и решительно, как всегда, но это ее не
обмануло: она отлично распознавала на слух,  когда  кто-нибудь  что-нибудь
ляпнет.  -  Поручитель  с  залогом,  конечно,  прибыл  очень  быстро;  его
предупредили заранее. Но тем не менее, они нас продержали столько, сколько
смогли, и я продержалась столько, сколько смогла, но  этот  раунд  они,  я
считаю, выиграли, потому что  кончилось  тем,  что  я  обмочилась.  -  Она
увидела, как Эндрю опять резко отвел глаза,  и  хотела  замолчать,  но  не
смогла. - Понимаете, так они хотят дать нам урок. Отчасти, я думаю, потому
что это пугает, а испуганный человек больше, может быть, не сунется на  их
драгоценный Юг и больше их не побеспокоит. Но я думаю, что большинство  из
них - даже дураки, а они далеко не все дураки  -  понимают,  что  в  конце
концов перемены все равно наступят,  что  бы  они  ни  делали,  и  поэтому
используют каждый шанс, чтобы нас унизить, пока еще могут.  Показать  нам,
что нас можно унизить. Ты можешь клясться  перед  Богом,  Христом  и  всем
сонмом святых, что ни за что, ни за что, ни за что не обмараешься, но если
они  тебя  продержат  достаточно  долго,  то  это,  разумеется,   все-таки
случится. Урок состоит в том, что ты - просто животное в клетке, не  более
того, не лучше. Просто животное в клетке. Вот я и обмочилась. Я до сих пор
чувствую запах высохшей мочи и этой проклятой КПЗ.  Знаете,  они  считают,
что мы произошли от мартышек. И именно так от меня сейчас и пахнет,  я  же
чувствую.
     Мартышкой.
     Она увидела в зеркале заднего вида глаза Эндрю и пожалела, что у него
стало такое выражение глаз. Иногда не удается удержать в  себе  не  только
мочу.
     - Мне очень жаль, мисс Холмс.
     - Нет, - сказала она, опять потирая виски. - Это мне жаль, что я  вас
расстроила. Это были трудные три дня, Эндрю.
     - Еще бы,  -  сказал  он  тоном  шокированной  старой  девы,  который
заставил ее невольно рассмеяться. Но большая часть  ее  не  смеялась.  Она
думала, что знает, во что ввязывается, что  полностью  представляет  себе,
насколько может быть скверно. Но она ошиблась.
     Трудные три дня. Что ж, можно сказать и так. А  можно  и  по-другому:
что три дня, проведенные ею в Оксфорде (штат Миссисипи) были краткосрочным
пребыванием в аду. Но есть вещи, которые невозможно  сказать.  Которые  ты
раньше умрешь, чем скажешь... если тебя не  призовут  свидетельствовать  о
них перед Престолом Бога, Отца Всемогущего, где, как она полагает, следует
признавать даже  такие  истины,  которые  вызывают  адские  грозы  в  этом
странном сером студне у тебя в черепе (ученые утверждают, что в этом сером
студне нет нервов, а уж если это не  чепуха  на  постном  масле,  так  она
просто не знает, что же тогда считать чепухой).
     - Я хочу только добраться до дома и мыться, мыться, мыться, и  спать,
спать, спать. И тогда, я думаю, я опять буду в полной норме.
     - Да конечно же! Так оно и  будет,  обязательно!  -  Эндрю  хотел  за
что-то извиниться, и эти слова были самым большим, на что он был  способен
в смысле извинения. И он не хотел рисковать заходить  в  разговоре  дальше
этого.  Поэтому  они  подъехали   к   серому   многоквартирному   дому   в
викторианском стиле на углу Пятой авеню и Южной улицы Центрального Парка в
непривычном молчании. Это был очень престижный дом, и  она  полагала,  что
поэтому, живя в нем, она сбивает  цену  на  него,  и  знала,  что  в  этих
шикарных квартирах есть люди, которые без самой крайней  необходимости  не
станут с ней разговаривать, но это было  ей  довольно  безразлично.  Кроме
того, она была по общественному положению выше их, и они  знали,  что  она
выше их. Ей не раз приходило в голову, что некоторых из них должно здорово
злить, что  какая-то  черномазая  живет  в  пентхаусе  этого  прекрасного,
солидного  дома,  в  который  когда-то  чернокожие  допускались  только  в
качестве прислуги - лакеев, горничных, может быть, шоферов. Она надеялась,
что это их действительно здорово злит, и бранила себя за то, что она такая
вредная и что это не по-христиански, но она все равно хотела этого, она не
сумела остановить струю мочи, лившейся  в  ее  тонкие  шелковые  импортные
трусики, и поток этой мочи она, кажется, тоже  не  могла  остановить.  Это
было подло, это было не по-христиански, и почти так  же  нехорошо  -  нет,
хуже, по  крайней  мере,  что  касается  Движения,  это  вело  к  обратным
результатам. Они добьются тех прав, которых им необходимо добиться, и,  по
всей вероятности, в этом году: Джонсон, помня о наследии, оставленном  ему
убитым президентом (и, быть может, желая забить еще один гвоздь  в  крышку
гроба  Барри  Голдуотера),  будет  не  просто  следить,  чтобы   Закон   о
Гражданских Правах был принят; если потребуется, он вколотит  его  в  свод
законов. Поэтому необходимо свести к минимуму злобу  и  боль.  У  них  еще
много работы. Ненависть не поможет выполнить  эту  работу.  Ненависть,  по
существу, будет просто мешать ей.
     Но иногда человек все равно продолжает ненавидеть.
     Оксфорд-Таун объяснил ей и это.


     Детта Уокер абсолютно не интересовалась Движением, да  и  квартира  у
нее была куда скромнее. Она жила  в  мансарде  облезлого  многоквартирного
дома в Гринич-Вилледж. Одетта не знала про мансарду, а Детта не знала  про
пентхаус, и единственный, кто подозревал, что дело не  совсем  ладно,  был
Эндрю Фийни, шофер. Он поступил на службу к отцу Детты, когда Одетте  было
четырнадцать лет, а Детта еще почти не существовала.
     Время от времени Одетта  исчезала.  Эти  исчезновения  могли  длиться
несколько часов, а иногда и несколько дней. Прошлым летом она  исчезла  на
три недели, и Эндрю уже совсем было собрался звонить в полицию, как  вдруг
однажды вечером Одетта позвонила ему и попросила подать  машину  завтра  к
десяти утра, сказала, что собирается за покупками.
     У него на языке вертелись слова: "Мисс Холмс! Да где ж вы были-то?" -
Но он уже раньше спрашивал об этом и получал  в  ответ  только  изумленные
взгляды - по-настоящему изумленные,  он  был  в  этом  уверен.  -  "Здесь,
конечно, - говорила она каждый раз. - Здесь, Эндрю, где же  еще,  ведь  вы
меня каждый день возили в два-три места, разве нет? Уж не маразм ли у  вас
начинается, а?" - И она начинала смеяться, а если настроение у нее было уж
очень хорошее (а после  ее  исчезновений  так  бывало  очень  часто),  она
трепала его по щеке.
     - Слушаюсь, мисс Холмс, - ответил он. - Есть подать машину к десяти.
     В тот страшный раз, когда она пропадала  три  недели,  Эндрю  положил
трубку, закрыл глаза и прочел короткую благодарственную молитву  Пресвятой
Деве за благополучное возвращение мисс Холмс. А  потом  позвонил  Говарду,
швейцару в ее доме.
     - В котором часу она приехала?
     - Минут двадцать назад, - ответил Говард.
     - Кто ее привез?
     - Не знаю. Ты же знаешь, как оно бывает. Каждый  раз  другая  машина.
Иногда они паркуются за домом, я их даже не вижу, даже и не знаю, что  она
вернулась, пока не зазвонит звонок, а тогда выгляну и увижу, что это  она.
- Помолчав, Говард добавил: - У нее на левой щеке здоровенный фингал.
     Говард  был   прав.   Фингал   в   свое   время   действительно   был
здоровеннейший, а теперь уже начал проходить. Как он выглядел,  когда  был
свежий, Эндрю даже думать было неприятно. На  следующее  утро  мисс  Холмс
появилась ровно  в  десять,  в  шелковом  сарафанчике  с  тоненькими,  как
спагетти, бретельками (дело было в конце июля), и к  этому  времени  синяк
уже начал желтеть. Она попыталась замазать его макияжем, но особых  усилий
не прилагала, словно знала, что,  если  перестарается,  это  будет  только
привлекать к нему внимание.
     - Где это вы так приложились, мисс Холмс? - спросил он.
     Она весело рассмеялась: "Вы же меня знаете, Эндрю  -  я  всегда  была
неуклюжа. Я вчера вылезала из  ванны,  торопилась,  хотела  не  пропустить
последние известия, и у меня рука сорвалась с поручня. Я упала и ударилась
щекой. - Она испытующе посмотрела ему  в  лицо.  -  Вы  уж  готовы  начать
блекотать насчет докторов и обследований, правда? Не трудитесь отвечать; я
вас за все эти годы так изучила, что насквозь вижу. Ни к кому я не  пойду,
так что и просить не трудитесь. Я себя прекрасно чувствую. Вперед,  Эндрю!
Я намерена скупить половину магазина Сакса, весь  магазин  Джимбела,  а  в
промежутке съесть все, что есть в "Четырех временах года".
     - Хорошо, мисс Холмс, - сказал  он  и  улыбнулся.  Улыбка  получилась
вымученная и далась ему не без усилий. Этому синяку был не один день,  ему
было не меньше недели... да  и  вообще  он  знал,  что  все  не  так.  Всю
последнюю неделю он звонил ей каждый вечер, в семь часов, потому что  если
мисс Холмс когда-нибудь можно застать дома, то именно в семь часов,  когда
передают "Репортаж Хантли-Бринкли". Мисс Холмс - прямо наркоманка  на  эти
теленовости. То есть он звонил ей каждый вечер, кроме вчерашнего. А  вчера
он поехал туда и выклянчил у  Говарда  ее  ключ.  В  нем  неуклонно  росла
уверенность, что с ней случилось то самое, о чем она сейчас  рассказала...
только она не набила себе синяк и не сломала  руку  или  ногу,  а  умерла,
умерла совсем одна и сейчас так и лежит там мертвая. Он вошел в квартиру с
колотящимся сердцем, чувствуя себя, как кошка в темной комнате, в  которой
во  всех  направлениях  натянуты  рояльные  струны.  Но   оказалось,   что
волноваться нечего. На кухонном  столе  стояла  масленка,  и,  как  видно,
простояла достаточно долго, чтобы масло густо  заросло  плесенью,  хотя  и
было закрыто крышкой. Он вошел в квартиру в без десяти  семь,  а  вышел  в
пять минут восьмого.  За  это  время  он  быстро  осмотрел  всю  квартиру,
заглянул и в ванную. Ванна была сухая,  полотенца  развешаны  аккуратно  -
даже, можно сказать, в строгом порядке, все поручни  -  а  их  здесь  было
множество - протерты до яркого стального блеска, и ни пятнышка от воды  на
них не было.
     Он знал, что случая, о котором она рассказала, не было.
     Но, по мнению Эндрю, она и не лгала. Она  верила  в  то,  о  чем  ему
рассказала.
     Он опять взглянул в зеркало заднего вида и увидел, что  она  легонько
потирает виски кончиками пальцев. Это ему не  понравилось.  Слишком  много
раз он видел, что она так делала перед своим очередным исчезновением.


     Эндрю не стал выключать мотор, чтобы отопление работало и ей было  бы
тепло, потом подошел к багажнику. Посмотрел на  ее  два  чемодана,  и  его
опять передернуло. Вид у  них  был  такой,  будто  их  безжалостно  гоняли
пинками взад-вперед раздраженные люди с плохо развитыми мозгами  и  хорошо
развитыми мышцами, обращавшиеся с чемоданами так, как  хотели  бы,  да  не
решались, обращаться с самой мисс Холмс -  как  они,  возможно,  стали  бы
обращаться, например, с ним, если бы он был там. Дело  было  не  только  в
том, что она - женщина; она ведь черномазая, нахалка-черномазая с  Севера,
которая лезет, куда ей лезть нечего, и они, наверно,  считали,  что  такая
женщина именно того и заслуживает, что получила. Штука была в том, что она
-  еще  и  богатая  черномазая.  Штука  была  в  том,  что  она   известна
американской публике почти так же хорошо,  как  Медгар  Эверс  или  Мартин
Лютер Кинг. Штука была в том, что она проперла свою богатую черную рожу на
обложку журнала "Тайм", а такой  бабе  не  так-то  легко  без  последствий
сунуть перо в бок, а потом сказать: "Чегой-то? Нет, сэр, босс,  мы  у  нас
тута никого такого и в глаза не видали, верно, ребята?" Штука была в  том,
что не так-то  легко  накрутить  себя  до  такой  степени,  чтобы  сделать
что-нибудь плохое с единственной наследницей Стоматологических Предприятий
Холмса, когда на ихнем солнечном Юге есть  двенадцать  заводов  Холмса,  а
один из них - и вовсе в соседнем с Оксфорд-Тауном округе.
     Вот они и сделали с ее чемоданами то, чего не  смели  сделать  с  ней
самой.
     Он посмотрел на эти немые свидетельства ее пребывания в Оксфорд-Тауне
со стыдом, и яростью, и любовью - эмоциями  столь  же  бессловесными,  как
царапины  на  багаже,  который,  уезжая,  имел  щегольской  вид,  а  когда
вернулся, вид у него стал  побитый  и  отупевший.  Он  смотрел,  на  время
утратив способность двигаться, и выдыхал в морозный воздух облачка пара.
     Говард уже шел к ним, чтобы помочь, но Эндрю, прежде, чем взяться  за
ручки чемоданов, помедлил еще секунду. Кто вы, мисс Холмс? Кто вы на самом
деле? Куда вы иногда исчезаете, и что вы такое  плохое  делаете,  что  вам
приходится даже для себя самой сочинять небылицы  об  исчезнувших  куда-то
часах или днях? И в эту секунду, пока  Говард  еще  не  подошел,  у  Эндрю
мелькнула еще одна мысль, странно подходящая к  ситуации:  "Где  остальная
часть вас?"
     "А ну, кончай думать такое. Если здесь  кому  и  можно  думать  такие
вещи, так это миссис Холмс, но она-то их не думает,  стало  быть,  и  тебе
нечего".
     Эндрю вынул чемоданы из багажника и передал Говарду, который тихонько
спросил: "Как она, в порядке?"
     - По-моему, да, - ответил Эндрю, тоже понизив  голос.  -  Просто  она
устала, вот и все. Вся насквозь устала, до самых своих корешков.
     Говард кивнул, взял побитые чемоданы и пошел к  дому.  Он  задержался
лишь на минуту, чтобы  тихонько  и  почтительно  козырнуть  Одетте  Холмс,
которую было почти не видно за притененными стеклами автомобиля.
     Когда он ушел, Эндрю  достал  со  дна  багажника  сложенную  раму  из
нержавеющей стали и начал раскладывать ее. Это было инвалидное  кресло  на
колесах.
     С 19 августа 1959 года, уже примерно пять с половиной лет,  у  Одетты
Холмс не было ног от колен и ниже. Не было так же, как этих  отсутствующих
часов и дней.


     До случая в метро сознание Детты Уокер включалось всего несколько раз
- эти случаи были, как коралловые острова, которые кажутся  изолированными
тем, кто находится над ними, тогда как на самом деле они - лишь бугорки на
позвоночнике  длинного  архипелага,  расположенного  главным  образом  под
водой. Одетта совершенно не подозревала о существовании Детты, а Детта  не
имела ни малейшего представления о том, что существует такой человек,  как
Одетта... но Детта, по крайней мере, ясно понимала, что что-то не так, что
кто-то выделывает с ее жизнью какие-то блядские фокусы. Воображение Одетты
превращало в роман все те разнообразные вещи, которые  происходили,  когда
ее телом управляла Детта; Детта была не настолько умна. Ей  казалось,  что
она что-то помнит, во всяком случае, какие-то отдельные моменты,  но  чаще
всего она ничего не помнила.
     Детта сознавала (хотя  бы  частично),  что  у  нее  в  сознании  есть
какие-то провалы.
     Она помнила фарфоровую тарелочку. Это-то она  помнила.  Помнила,  как
сунула ее в карман своего платьица, все время озираясь через  плечо  -  не
подглядывает ли Тетка Синька. Детта каким-то образом смутно понимала,  что
фарфоровая тарелочка - не просто тарелочка, а напамять. Потому-то Детта ее
и взяла. Детта помнила, что отнесла ее в одно тайное  место,  которое  она
знала под названием Свалки (хотя и не знала,  откуда  она  это  знает),  к
дымящейся, засыпанной  мусором  ямке  в  земле,  где  она  однажды  видела
горящего младенца  с  пластмассовой  кожей.  Она  помнила,  как  аккуратно
поставила тарелочку на засыпанную щебенкой землю и начала было топтать ее,
но остановилась, помнила, как сняла свои простые хлопчатобумажные  трусики
и сунула их в карман, где перед этим лежала тарелочка, а  потом  осторожно
приложила указательный палец левой руки к разрезу у себя между ногами, где
Глупый  Старый  Бог  плохо,  неплотно  соединил  ее,  как  и  всех  других
девочек-и-женщин, но что-то хорошее в этом месте, видимо,  все-таки  было,
потому что она помнила пронзившее ее ощущение, помнила,  как  ей  хотелось
нажать, помнила, каким восхитительным было ее влагалище,  когда  оно  было
обнажено, когда его не отделяли от всего мира хлопчатобумажные трусики,  и
она не нажимала, не нажимала до тех пор, пока не нажала  ее  туфелька,  ее
черная лакированная туфелька, пока ее туфелька не нажала на тарелочку, вот
тогда она нажала пальцем  на  этот  разрез  так,  как  нажимала  ногой  на
фарфоровую тарелочку, на эту  напамять  Тетки  Синьки,  она  помнила,  как
черная  лакированная  туфелька   накрыла   нежный   синий   узор-паутинку,
покрывавший край тарелочки, помнила нажатие, да, помнила, как она нажимала
на Свалке, нажимала пальцем и ногой, помнила сладостное обещание пальца  и
разреза, помнила, что, когда  тарелочка  раскололась  с  горестным  ломким
хрустом, такое же хрупкое наслаждение пронзило ее от этого разреза  вверх,
вонзившись, как стрела, в ее внутренности, помнила  сорвавшийся  со  своих
губ крик, неприятный, каркающий,  как  крик  вороны,  которую  спугнули  с
кукурузной делянки, помнила, как тупо смотрела  на  осколки  тарелочки,  а
потом  медленно  достала  из   кармана   платьица   свои   простые   белые
хлопчатобумажные трусики и снова надела их,  нижнее  белье,  когда-то  она
слышала, что кто-то их так назвал, но когда - в ее памяти не  сохранилось,
воспоминание плавало, как куски дерна  во  время  прилива,  нижнее  белье,
хорошее название, потому что ты  сперва  спускаешь  их  вниз  и  снимаешь,
переступая сперва одной черной лакированной туфелькой, потом другой, чтобы
сделать свое дело, и подтягиваешь их наверх, хорошее название,  и  трусики
были хорошие, ей так отчетливо помнилось, как она  натягивает  их,  и  они
скользят вверх по ногам, вот они уже выше колен, корочка на левой  коленке
вот-вот  отвалится,  и  останется  новая,  тоненькая,  чистенькая  розовая
кожица, да, она помнила это так отчетливо, словно это было не  неделю  или
день назад, а всего одно-единственное мгновение назад,  она  помнила,  как
резинка трусиков оказалась вровень с подолом ее выходного платья, помнила,
какой белой была хлопчатобумажная ткань на фоне ее  коричневой  кожи,  как
сливки, да,  как  струя  сливок  из  кувшинчика,  наклоненного  над  кофе,
помнила, какая была  материя  на  ощупь,  помнила,  как  трусики  медленно
исчезали под подолом платья, вот только  платье  было  оранжевое,  она  не
натягивала трусики, а стягивала их, но они и в этот раз были белые, только
не хлопчатобумажные, а нейлоновые, дешевые прозрачные нейлоновые  трусики,
дешевые не только в прямом смысле, и она помнила, как стянула их вниз, как
переступила через них и как они мерцали на коврике на полу "Доджа де Сото"
сорок шестого года, да, какие они были белые, какие они были дешевые,  они
не заслуживали, чтобы их с достоинством именовали бельем, это были  просто
дешевые трусики, и девчонка была дешевая, и хорошо было быть дешевой, быть
всегда в продаже, выставлять себя на аукцион в качестве даже не  шлюхи,  а
хорошей свиноматки; она помнила не круглую фарфоровую тарелочку, а круглое
белое   удивленное    лицо    юнца,    какого-то    пьяного    удивленного
мальчишки-студентика, он не был фарфоровой тарелочкой, но лицо у него было
такое же круглое, как фарфоровая тарелочка Тетки Синьки, и на щеках у него
были тоненькие прожилки, и они казались такими  же  синими,  как  прожилки
узора на на памяти, на фарфоровой тарелочке  Тетки  Синьки,  но  это  было
только потому, что неоновый свет был красный, неоновый свет был  слепящий,
в темноте, при свете неоновой вывески кровь, выступившая у него на лице  в
тех местах, где она его расцарапала, казалась синей, и он говорил:  "Зачем
ты зачем ты зачем ты это", а потом он опустил стекло  и  выставил  лицо  в
окно, и его стало рвать,  и  она  помнила,  что  слышала  доносившийся  из
музыкального автомата голос Доди Стивенс,  певшей  про  желтые  ботинки  с
розовыми шнурками и большую панаму с пурпуровой лентой, помнила, что когда
его рвало, звук был, как скрежет  щебня  в  бетономешалке,  а  его  пенис,
который несколько мгновений назад торчал  у  него  из  спутанных  лобковых
волос лиловато-синим восклицательным знаком, теперь спадался в  бессильный
белый знак вопроса; она вспомнила, что хриплые, как скрежет  щебня,  звуки
прекратились, и она подумала: "Ну, кажется, слабо  ему  меня  трахнуть"  и
засмеялась, и прижала палец (который теперь был вооружен  длинным  изящным
ногтем) к влагалищу, которое было обнажено, но теперь уже не  было  голым,
потому что покрылось жесткими, спутанными волосами, и в ней  опять  что-то
хрупко сломалось, как тогда, наслаждение все еще было  смешано  пополам  с
болью (но лучше, гораздо лучше, чем совсем ничего), а потом он стал ощупью
искать ее, обиженно твердя срывающимся голосом: "Ах ты,  пизда  черномазая
проклятая", а она все равно продолжала смеяться и без труда  уворачивалась
от него, а потом схватила свои трусики и открыла дверцу  машины  со  своей
стороны, в последний раз почувствовала, как он неуклюже задел пальцами  ее
блузку  сзади,  и  убежала  в  майскую  ночь,  полную  благоухания  ранней
жимолости, и красно-розовый неоновый свет,  мигая,  отражался  от  щебенки
какого-то  послевоенного  паркинга,  и  засунула  трусики,  свои   дешевые
блестящие нейлоновые трусики, не в карман платья, а  в  сумочку,  набитую,
как у всех девчонок-подростков, веселым скоплением всевозможной косметики,
и вот она бежит, а свет мигает, и вот ей уже двадцать три года, и это  уже
не трусики, а нейлоновый шарф, и она, идя вдоль прилавка  в  галантерейном
отделе универмага Мэйси, небрежно сует его в свою сумочку - шарф,  который
в то время стоил 1 доллар 99 центов.
     Дешевый.
     Дешевый, как те белые нейлоновые трусики.
     Дешевый.
     Как она сама.
     Тело,  в  котором  она  жила,  принадлежало  женщине,  унаследовавшей
миллионы, но это не было ей известно и не имело значения - шарф был белый,
кайма была синяя, и она ощутила то же самое  слабое,  ломкое  наслаждение,
когда села на заднее сиденье такси и, не  обращая  внимания  на  водителя,
сжала шарф в одной руке, не отрывая от него глаз, а вторую  руку  украдкой
засунула себе под твидовую юбку, под ножку своих белых трусиков, и этот ее
длинный темный палец одним безжалостным ударом  сделал  то  дело,  которое
было необходимо сделать.
     Так что иногда она рассеянно спрашивала себя, где она  бывает,  когда
она не здесь, но большей частью ее потребности были слишком  внезапными  и
настоятельными и не давали ей возможности долго размышлять, и  она  просто
выполняла то, что было необходимо выполнить, делала то,  что  должно  было
быть сделано.
     Роланд бы понял.


     Одетта могла бы сколько угодно разъезжать в лимузинах,  даже  в  1959
году, хотя тогда ее отец был еще  жив,  и  она  была  не  так  баснословно
богата, как позже, когда  он  в  1962  году  умер,  деньги,  распоряжаться
которыми было поручено опекунам, перешли в ее полную собственность в  день
ее двадцатипятилетия, и она получила право и возможность делать  все,  что
угодно. Но ей очень и очень не нравилось словцо, пущенное в оборот год-два
назад одним фельетонистом-консерватором: "лимузинные  либералы"  -  и  она
была  еще  достаточно  молода,  чтобы  не  желать   считаться   лимузинной
либералкой, даже если и была ею на самом деле. Не настолько молода (или не
настолько глупа!), чтобы верить, что несколько  пар  выцветших  джинсов  и
рубах цвета хаки, которые она обычно носила, или  то,  что  она  ездит  на
автобусе или на метро, хотя могла бы воспользоваться машиной (но она  была
достаточно занята собой, чтобы не замечать обиженное и глубокое недоумение
Эндрю; он хорошо относился к ней и считал, что с ее стороны  это  какая-то
личная  антипатия),  хоть  в  какой-то  степени  реально  меняют  суть  ее
социального положения, но достаточно молода, чтобы  все  еще  верить,  что
жест иногда может победить (или хотя бы заслонить) истину.
     Ночью 19 августа 1959 года она заплатила за этот жест половиной своих
ног... и половиной своей психики.


     Одетту сначала потащила, потом поволокла,  потом  накрыла  с  головой
волна, которой впоследствии суждено было превратиться  в  девятый  вал.  В
1957 году, когда она включилась в это, явление, которое впоследствии стало
называться Движением, еще не имело никакого названия. Она  частично  знала
историю проблемы, знала, что борьба за равенство не прекращается даже не с
"Манифеста об Освобождении Рабов", а чуть ли не с того момента, как первую
партию рабов привезли на корабле в Америку  (а  конкретно  -  в  Джорджию,
колонию,  которую  британцы   основали,   чтобы   избавляться   от   своих
преступников и несостоятельных должников), но Одетте казалось, что для нее
эта борьба всегда начинается в одном и том же  месте,  одними  и  теми  же
пятью словами: "Никуда я отсюда не двинусь".
     Местом, где все началось, был городской автобус  в  Монтгомери  (штат
Алабама), а эти слова  сказала  негритянка  по  имени  Роза  Ли  Паркс,  а
двинуться Роза Ли Паркс не собиралась из передней части  этого  городского
автобуса назад, где, разумеется, в этом городском автобусе были места  для
Джима Кроу ["Джим Кроу" (Джим Ворона) - презрительное  прозвище  негров  в
слэнге США]. Много времени спустя Одетта вместе со всеми остальными  будет
петь "Нас не сдвинешь", и эта песня всегда будет напоминать ей о  Розе  Ли
Паркс, и всякий раз, как она будет петь ее, ей  будет  стыдно.  Так  легко
петь мы, когда твои руки сцеплены с руками целой толпы; это легко даже для
безногой. Так легко петь "мы", так легко быть "мы". А в  том  автобусе  не
было никаких мы, в том автобусе, должно быть, воняло  старой-старой  кожей
сидений и накапливающимся годами сигарным и сигаретным дымом, в  нем  были
объявления, гласившие КУРИТЕ  "ЛАККИ  СТРАЙК";  и:  РАДИ  БОГА,  ХОДИТЕ  В
ЦЕРКОВЬ ПО ВАШЕМУ ВЫБОРУ; и: ПЕЙТЕ ОВАЛЬТИН - И ВЫ ПОЙМЕТЕ, О ЧЕМ  МЫ;  и:
ЧЕСТЕРФИЛЬД - ДВАДЦАТЬ  ВЕЛИКОЛЕПНЫХ  СИГАРЕТ  ИЗ  ДВАДЦАТИ  ОДНОГО  СОРТА
ВЕЛИКОЛЕПНОГО ТАБАКА; никаких мы не  было  под  изумленными  взглядами  не
верящих своим ушам водителя, белых пассажиров, среди которых она сидела, и
точно так же  не  верящих  своим  ушам  чернокожих  пассажиров  на  задних
сидениях.
     Никаких мы.
     Только Роза Ли Паркс, породившая девятый вал пятью словами: "Никуда я
отсюда не двинусь".
     Одетта часто думала: "Если бы я сумела сделать что-нибудь в этом роде
- если бы я сумела быть такой же мужественной  -  я  думаю,  я  всю  жизнь
чувствовала бы себя счастливой. Но такого мужества мне не дано".
     Она читала о происшествии с Паркс, но в начале без особого  интереса.
Интерес появился постепенно. Трудно было сказать,  когда  именно  или  как
именно это - вначале  почти  беззвучное  -  расотрясение,  которое  начало
сотрясать Юг, захватило и воспламенило ее воображение.
     Примерно год спустя молодой человек, с которым она тогда  встречалась
более или менее регулярно, начал брать ее с собой  в  Гринич-Вилледж,  где
некоторые из выступавших там молодых (и большей  частью  белых)  певцов  в
стиле "фолк" вдруг ввели в свой репертуар - в дополнение  ко  всему  этому
старому нытью про то, как Джон Генри взял свой  молот,  да  и  перегнал  в
работе новый паровой молот (в процессе чего и помер, ах  ты,  Господи),  и
как жестокая Барбара Аллен отвергла страдавшего по ней  юного  влюбленного
(да в конце концов со стыда-то и померла, ах ты, Господи) -  новые  песни,
песни о том, каково это, когда ты в городе никто  и  ничто  и  никто  тебя
знать не желает; каково это, когда тебе не дают работы, которую ты мог  бы
делать, потому что кожа у тебя не того цвета;  каково  это,  когда  мистер
Чарли [так негры в США называют белых] бросает тебя в  тюремную  камеру  и
избивает тебя, потому что у тебя  темная  кожа  и  ты  осмелился  (ах  ты,
Господи) усесться в  предназначенном  для  белых  отделении  закусочной  в
универмаге Вулворта в городе Монтгомери (штат Алабама).
     Как это ни нелепо, но она только тогда начала  интересоваться  своими
родителями, и их родителями, и родителями их  родителей.  Ей  не  довелось
прочесть "Корни" - задолго до того, как эта книга была написана,  а  может
быть, даже задумана, Алексом Хейли, она попала в другой  мир  и  в  другое
время - но именно в этот, нелепо поздний период ее жизни  до  нее  впервые
дошло, что не так уж много поколений назад ее предков  заковывали  в  цепи
белые. Разумеется, сам этот факт приходил ей в голову и раньше, но  всегда
- просто как информация, от которой ни жарко, ни холодно, как уравнение, и
ни разу - как нечто, имеющее непосредственное отношение к  ее  собственной
жизни.
     Одетта подвела итог всему, что знала, и  ужаснулась  тому,  каким  он
оказался малым. Она знала, что ее мать родилась в Одетте (штат  Арканзас),
в городке, в честь которого ее  (единственного  ребенка)  и  назвали.  Она
знала,  что  ее  отец  был  провинциальным  зубным  врачом  и  изобрел   и
запатентовал технологию изготовления и установки коронок,  которая  десять
лет пролежала незамеченной, а потом вдруг  сделала  его  довольно  богатым
человеком. Она знала, что за  эти  десять  лет,  до  того,  как  он  начал
богатеть, и за следующие четыре года ее  отец  разработал  еще  целый  ряд
зубоврачебных методик, главным образом ородонтального  или  косметического
характера, и что вскоре после того, как он с женой и  дочерью  (родившейся
через четыре года после получения им первого патента) переехал в Нью-Йорк,
он основал компанию под названием "Стоматологические Предприятия  Холмса",
которая теперь занимала в стоматологической промышленности такое же место,
как компания "Скуибб" - в производстве антибиотиков.
     Но когда она расспрашивала отца, как они жили до этого - в  те  годы,
когда ее еще не было на свете, и в те годы, когда она уже появилась  -  он
ей не рассказывал. Он говорил самые разные  вещи,  но  не  рассказывал  ей
ничего. Он замкнул от нее эту часть себя.
     Однажды ее ма, Алиса - он называл ее  "ма",  а  иногда,  когда  бывал
немного выпивши или в хорошем настроении, Элли - сказала:  "Дэн,  расскажи
ей про тот раз, когда ты вел "Форд" по крытому мосту, а  те  люди  в  тебя
стреляли", а он посмотрел на Одеттину ма таким мрачным и грозным взглядом,
что ма, всегда веселая, как  воробышек,  вся  сжалась  на  своем  стуле  и
замолчала.
     После этого вечера Одетта несколько раз приставала  к  матери,  когда
они были одни, но безрезультатно.  Если  бы  она  попыталась  сделать  это
раньше, может быть, она бы что-нибудь и  узнала,  но  раз  отец  не  хотел
говорить, то и мать не хотела говорить... а для него, как  поняла  Одетта,
прошлое - эти родственники, эта красная глина  дорог,  эти  лавчонки,  эти
лачуги с земляными полами, с окнами без стекол, не украшенными ни  единой,
хотя бы самой простенькой, занавеской, эти мучительные, обидные инциденты,
эти соседские дети, разгуливавшие в  платьицах,  сделанных  из  мешков  от
муки, - все это для него было глубоко похоронено,  спрятано,  как  мертвые
зубы  под  великолепными,  ослепительно  белыми  коронками.  Он  не  хотел
рассказывать, быть может, не мог, быть может, добровольно  вызвал  у  себя
амнезию;  их  жизнь  в  многоквартирном  доме  "Греймарл  Апартментс"   на
Сентрал-Парк Саут-стрит была, как зубы под коронками. Все  остальное  было
скрыто под этим непроницаемым наружным покрытием.  Его  прошлое  было  так
хорошо защищено, что не осталось ни единой щелочки, в которую  можно  было
бы проскользнуть,  не  было  никакой  возможности  проникнуть  через  этот
совершенный, закрытый коронками барьер в горло откровения.
     Детта знала многое, но Детта не  знала  Одетту,  а  Одетта  не  знала
Детту, поэтому и там зубы были такие же гладкие и так же  плотно  закрыты,
как ворота редана.
     Одетта унаследовала не только спокойную  жесткость  своего  отца,  но
отчасти и застенчивость своей матери, и  она  лишь  один-единственный  раз
попыталась продолжить расспросы на эту  тему,  дать  ему  понять,  что  он
отказывает ей в заслуженном доверии, которое, правда, не было ей  обещано,
и которому, по-видимому, не суждено созреть. Это было  однажды  вечером  в
его библиотеке. Он тщательно расправил свою "Уолл-стрит Джорнэл",  закрыл,
сложил и отложил на дощатый сосновый стол рядом с торшером. Он  снял  свои
очки со стальными оглоблями, без оправы, и положил их на газету. Потом  он
взглянул на нее, худой негр, такой худой, что казался почти истощенным,  с
курчавыми седыми волосами, с быстро увеличивающимися залысинами на висках,
которые становились все более впалыми, на которых равномерно бились нежные
пружинки вен, и сказал только: "Об этом периоде своей жизни, Одетта, я  не
говорю и не думаю. Это было бы бессмысленно. Мир с  тех  пор  сдвинулся  с
места и ушел далеко".
     Роланд бы понял.


     Когда Роланд открыл дверь, на которой были написаны  слова  ВЛАДЫЧИЦА
ТЕНЕЙ, он увидел вещи, совершенно ему непонятные - но он понимал, что  они
не имеют значения.
     Это был мир Эдди Дийна, но  в  остальном  это  была  только  сумятица
огней, людей и предметов - такого множества предметов, какого он никогда в
жизни не видел. Судя по виду предметов, они предназначались для дам и были
выставлены на продажу. Некоторые - под стеклом, некоторые  были  разложены
соблазнительными стопками и рядами. Все это имело не больше значения,  чем
движение, когда этот мир тек перед ним мимо краев дверного проема. Дверным
проемом были глаза Владычицы. Роланд смотрел ими точно так же, как  раньше
смотрел глазами Эдди, когда Эдди шел по проходу в небесном вагоне.
     А вот Эдди был словно громом поражен. Револьвер в его руке задрожал и
чуть опустился. Стрелок мог бы без труда отобрать его у Эдди, но не  стал.
Он просто стоял спокойно. Этому трюку он научился давным-давно.
     Теперь картина, открывавшаяся за дверью, резко повернулась; у стрелка
от таких поворотов кружилась голова, а  Эдди  этот  стремительный  поворот
как-то странно успокоил. Роланд никогда не  видел  ни  одного  кинофильма.
Эдди видел тысячи, и то, на что он сейчас смотрел, было похоже на один  из
проездов камеры, как в "Хэллоуине" или  в  "Сиянии".  Он  даже  знал,  как
называется аппарат, которым делают такие съемки. "Стеди-Кэм", вот как.
     - И в "Звездных войнах" тоже, -  пробормотал  он.  -  Звезда  Смерти.
Офигительная штука, помнишь?
     Роланд посмотрел на него и ничего не сказал.
     В том, что Роланд воспринимал, как дверной проем, а  Эдди  уже  начал
считать неким волшебным киноэкраном, в который при  определенных  условиях
можно было войти - так, как в "Пурпурной розе Каира" тот малый просто взял
да сошел с экрана в реальный мир - показались руки. Темно-коричневые руки.
Паскудное кино.
     До этой минуты Эдди не понимал, насколько паскудное.
     Вот только по ту сторону двери, через которую он смотрел, этот  фильм
еще не сняли. Это был Нью-Йорк, правильно, - самый звук  клаксонов  такси,
даже такой слабый и глухой, каким-то образом доказывал это  -  и  какой-то
нью-йоркский универмаг, куда он однажды заходил, но все было... было...
     - Старше, - пробормотал он.
     - До твоего когда? - спросил стрелок.
     Эдди взглянул на него и коротко хохотнул.
     - Ага. Можно и так сказать, правильно.
     - Хелло, мисс Уокер, - осторожно  сказал  женский  голос.  Картина  в
двери скользнула вверх так внезапно, что даже у  Эдди  слегка  закружилась
голова, и он увидел продавщицу, которая,  очевидно,  знала  обладательницу
черных рук - знала и то ли не любила, то ли боялась. Или и то, и другое. -
Чем я могу помочь вам сегодня?
     - Вот этот. - Обладательница черных рук подняла вверх  белый  шарф  с
ярко-синей каймой. - И не трудитесь заворачивать, детка, просто  суньте  в
пакет.
     - Наличными или ч...
     - Наличными, я же всегда плачу наличными, ведь так?
     - Да, мисс Уокер, вот и отлично.
     - Я так рада, душечка, что вы одобряете.
     На лице продавщицы появилась гримаска - Эдди успел ее заметить, когда
та отворачивалась.  Может  быть,  дело  было  в  том,  что  с  продавщицей
разговаривала  женщина,  которую  она   считала   "нахальной   черномазой"
(опять-таки, эта мысль была вызвана не столько  знанием  истории  или  его
личным опытом жизни на улице, сколько его опытом кинозрителя,  потому  что
сейчас ему казалось,  будто  он  смотрит  фильм,  который  не  то  снят  в
шестидесятых годах, не то действие в нем происходит в те  времена,  что-то
вроде "Душной ночью" с Сидни Стайгером и Родом Пуатье), но все могло  быть
и гораздо проще: черная ли, белая ли,  а  эта  самая  Роландова  Владычица
Теней была та еще хамка.
     И ведь это, по существу, не имело значения, правда? Все это ни  хрена
не имело значения, ни малейшего.  Ему  было  важно  одно  и  только  одно:
выбраться отсюда к ебене матери.
     Это был Нью-Йорк, он почти ощущал запах Нью-Йорка.
     А раз Нью-Йорк - значит, и наркота.
     Вот только тут была одна заковыка.
     Здоровенная блядская заковыка.


     Роланд внимательно наблюдал за Эдди и, хотя мог  бы  его  десять  раз
убить почти в любой момент, если бы захотел, он не стал  этого  делать,  а
стоял неподвижно, молча, и ждал, чтобы Эдди сам разобрался в  ситуации.  У
Эдди была уйма всяких качеств, и очень многие из них нельзя  было  считать
хорошими (будучи человеком, сознательно давшим ребенку сорваться в бездну,
стрелок прекрасно знал разницу между хорошим и плохим), но одного качества
у Эдди точно не было - глупости.
     Он - сообразительный парнишка.
     Он разберется, что и как.
     И он разобрался.
     Он оглянулся  на  Роланда,  улыбнулся,  не  разжимая  губ,  один  раз
перекрутил на  пальце  револьвер  стрелка,  неуклюже,  пародируя  шикарный
заключительный жест балаганного стрелка в цель,  и  протянул  его  Роланду
рукояткой вперед.
     - Мне от этой штуки пользы, что от куска дерьма, правильно?
     "Ведь можешь говорить, как умный человек, когда захочешь,  -  подумал
Роланд. - Почему же ты так часто хочешь говорить - и говоришь - как дурак,
Эдди? Потому что ты думаешь, что так говорили там,  куда  отправился  твой
брат со своими револьверами?"
     - Правильно? - повторил Эдди.
     Роланд кивнул.
     - Если бы я все же всадил в тебя пулю, что стало бы с этой дверью?
     - Не знаю. Я думаю, единственный способ узнать -  это  попробовать  и
посмотреть, что будет.
     - Ну, а как ты думаешь, что было бы?
     - Я думаю, она бы исчезла.
     Эдди кивнул. Он тоже так думал. Пуф! И исчезнет, как  по  волшебству!
Вот мы ее видим, а вот и не видим. По существу, произошло бы то же  самое,
что  случилось  бы  в  кинотеатре,  если  бы  киномеханик  вдруг   вытащил
шестизарядный пистолет и пальнул бы в проектор, не так ли?
     Если расстрелять проектор, кино кончится.
     Эдди не хотел, чтобы кино кончилось.
     Эдди хотел получить за свои деньги все, что положено.
     - Ты можешь пройти туда один, - медленно сказал Эдди.
     - Да.
     - В некотором роде.
     - Да.
     - Ты попадешь к ней в голову. Как попал в мою.
     - Да.
     - Значит, ты сможешь вроде  как  въехать  в  мой  мир  автостопом,  и
только.
     Стрелок промолчал. Эдди порой употреблял  слова,  которые  Роланд  не
совсем понимал, и одним из этих слов было автостоп... но  общий  смысл  он
уловил.
     - Но ты мог бы пройти в своем теле. Как у Балазара.  -  Эдди  говорил
вслух, но на самом деле он разговаривал сам с собой. -  Только  для  этого
тебе был бы нужен я, так?
     - Да.
     - Тогда возьми меня с собой.
     Стрелок уже открыл было рот, но Эдди торопливо продолжал:
     - Не сейчас, я не имею в виду сейчас, - сказал он. - Я понимаю - если
бы мы просто... выскочили там, как чертик из табакерки, началась бы свалка
или что-нибудь такое. - Он засмеялся, и в этом смехе был отзвук безумия. -
Как будто фокусник вытащил кроликов из шляпы, вот только шляпы-то  никакой
и не было, уж это точно. Мы дождемся, чтобы она осталась одна, и...
     - Нет.
     - Я вернусь с тобой, - сказал Эдди. - Клянусь тебе, Роланд. В  смысле
- я понимаю, что ты обязан довести свое дело до конца, и понимаю, что я  -
часть его. Я знаю, что ты спас мне шкуру на таможне, но думаю, что я  спас
тебе шкуру у Балазара - а ты как думаешь?
     - Я тоже так думаю, - ответил Роланд. Он вспомнил, как Эдди  поднялся
из-за  письменного  стола,  не  думая  об  опасности,   и   на   мгновение
заколебался.
     Но всего лишь на мгновение.
     - Ну? Ты - мне, я -  тебе.  Рука  руку  моет.  Мне  всего-то  и  надо
вернуться туда на пару часиков.  Курочку  взять  на  вынос  в  кафе-гриль,
может, еще коробку пончиков.  -  Эдди  кивнул  на  дверь,  где  все  опять
задвигалось. - Ну, что скажешь?
     - Нет, - сказал стрелок, но в это мгновение  он  почти  не  думал  об
Эдди. Это движение  вдоль  прохода  -  Владычица,  кто  бы  она  ни  была,
двигалась не так, как обыкновенные люди - не так, как, например,  двигался
Эдди, когда Роланд смотрел его глазами или (он  понял  это  теперь,  когда
задумался об этом, а раньше он никогда об  этом  не  думал,  так  же,  как
никогда раньше не замечал постоянного присутствия у  нижнего  края  своего
поля зрения собственного носа), как двигается он сам.  Когда  идешь,  поле
зрения тихонько раскачивается, как маятник:  левой  ногой,  правой  ногой,
левой, правой, мир покачивается туда-сюда, но так тихо и мягко, что  через
некоторое время - как полагал Роланд, вскоре  после  того,  как  научишься
ходить - просто перестаешь замечать. В походке Владычицы  не  было  ничего
похожего на движение маятника - она просто плавно плыла по проходу, словно
ехала по рельсам. Забавно, что у Эдди было такое же впечатление...  только
Эдди это напоминало проезд камеры. Это впечатление успокаивало его, потому
что было знакомым.
     Для Роланда оно было  чуждым...  но  тут  в  его  сознании  взорвался
ставший пронзительным голос Эдди.
     - Это почему же "нет"? Какого хуя "нет"?
     - Потому что тебе нужна не курочка, - сказал стрелок. - Я знаю, Эдди,
как называется то,  что  тебе  нужно.  Тебе  нужен  "дозняк".  Тебе  нужно
"заторчать".
     - Ну и что? - закричал - почти завизжал - Эдди. - А хоть бы и так?  Я
же сказал, что вернусь с тобой! Я же тебе обещал! ОБЕЩАЛ,  еб  твою  мать,
понял, нет? Какого тебе  еще  нужно?  Хочешь,  чтобы  я  материным  именем
поклялся? Ладно! Клянусь именем матери! Хочешь, чтобы  я  поклялся  именем
моего брата Генри? Ладно, клянусь! Клянусь! КЛЯНУСЬ!
     Энрико Балазар сообщил бы Роланду некий непреложный факт, но  стрелок
не нуждался, чтобы об этом ему говорили такие,  как  Балазар:  никогда  не
доверяй торчку.
     Роланд кивнул на дверь.
     - С этой частью твоей жизни  покончено,  по  крайней  мере,  пока  не
закончится дело с Башней.  А  после  этого  -  мне  безразлично.  Потом  -
пожалуйста, можешь себя губить любым способом, каким захочешь.  А  до  тех
пор ты мне нужен.
     - Ах ты, блядь, врун поганый, - негромко сказал Эдди. В его голосе не
было слышно никаких эмоций, но  стрелок  увидел,  что  на  глазах  у  него
блестят слезы. Роланд ничего не ответил. - Ты знаешь, что никакого "после"
не будет, ни для меня, ни для нее, или кто уж там окажется третьим. Скорее
всего, и для тебя тоже не будет - у тебя вид такой  же,  на  хуй,  дохлый,
какой бывал у Генри в самые худшие минуты. Если мы  не  умрем  по  пути  к
твоей Башне, так значит, как штык, умрем, когда доберемся до нее, так чего
ж ты мне врешь-то?
     Стрелок ощутил некий глухой стыд, но повторил только:
     - По крайней мере, пока что с этой частью твоей жизни покончено.
     - Да ну? - сказал Эдди. -  Ну,  а  у  меня,  Роланд,  есть  для  тебя
кое-какие новости. Я же ведь знаю, что станет  с  твоим  настоящим  телом,
когда ты пройдешь туда, в ее голову. Знаю, потому как уже видел. Мне  твои
револьверы ни к чему. Я тебя, друг ты мой, и так  ухватил  сам  знаешь  за
что. Ты можешь даже повернуть ее голову, как поворачивал мою,  и  следить,
что я буду делать с остальной частью тебя, пока ты будешь состоять  только
из  своего  треклятого  ка.  Мне  бы  хотелось  подождать,   пока   начнет
смеркаться, и оттащить тебя поближе к воде. Тогда ты бы смог полюбоваться,
как омары хавают остальную часть тебя. Но, может, ты  слишком  спешишь,  и
это не получится.
     Эдди помолчал. И  скрежещущий  звук  разбивающихся  волн,  и  ровный,
гулкий вой ветра казались очень громкими.
     - Так что я думаю просто перерезать тебе горло твоим же ножом.
     - И навсегда закрыть эту дверь?
     - Ты ж говоришь, что с этой частью моей  жизни  покончено.  И  ты  не
только про наркоту. Ты про Нью-Йорк, про Америку, про мое время, про  все.
А если так, то я хочу покончить  и  с  этой  частью  тоже.  Пейзажи  здесь
хреновые и компания говенная. Бывают моменты, Роланд, когда по сравнению с
тобой даже Джимми Сваггарт кажется почти нормальным.
     -  Впереди  -  великие  чудеса,  -  сказал  Роланд.   -   Необычайные
приключения. Более того, впереди - великая цель и возможность восстановить
твою честь. И еще одно. Ты мог бы  стать  стрелком.  В  конце  концов,  не
обязательно мне быть последним. В тебе есть задатки стрелка, Эдди.  Я  это
вижу. Я это чувствую.
     Эдди расхохотался, хотя слезы уже текли у него по щекам.
     - Вот здорово! Ну прям здорово! Самое оно! Мой брат Генри  -  он  был
стрелком. Было это дело в стране под названием Вьетнам. Для него это  было
просто великолепно. Жаль, Роланд, не видал ты его,  когда  он  торчал  как
следует. Он сам, без помощи, до блядского сортира дойти не мог. А если его
некому было отвести, он просто сидел у ящика  и  смотрел  соревнования  по
борьбе и делал все в штаны, на хуй. Быть стрелком -  отличная  штука.  Мой
брат был наркашом, а у тебя шарики за ролики на хрен зашли.
     - Быть может, твой брат не имел четкого представления о чести.
     - Может, и так. Мы, в "Проектах", не всегда четко представляли  себе,
что это такое. Это было просто слово, впереди которого надо  было  ставить
слово  "Ваша",  если  тебя  заметут  с  косяком  или  когда  ты  тыришь  с
какой-нибудь тачки колеса и сволокут в суд.
     Теперь Эдди плакал сильнее, но одновременно и смеялся.
     - Вот и твои дружки тоже. Этот малый, про которого ты все говоришь во
сне, этот фраер Катберт...
     Стрелок невольно вздрогнул. Даже многолетняя закалка не  помогла  ему
удержаться от этого движения.
     - Им-то досталось хоть сколько-нибудь всего этого, о чем ты базаришь,
как хренов сержант-вербовщик  из  морской  пехоты?  Приключений,  поисков,
чести?
     - Да, они понимали, что такое честь, - медленно ответил Роланд, думая
об остальных, об исчезнувших.
     - Это дало им что-то большее, чем  моему  брату  -  то,  что  он  был
стрелком?
     Стрелок ничего не ответил.
     - Я тебя знаю, - сказал Эдди. -  Я  таких,  как  ты,  видал  вагон  и
маленькую тележку. Ты просто очередной псих, который  распевает  "Христово
Воинство, Вперед", сжимая в одной руке знамя, а  в  другой  револьвер.  Не
нужна мне никакая честь. А нужна мне только курочка-гриль  и  дознячок.  В
указанном порядке. Так что я тебе говорю: иди туда. Можешь. Но как  только
ты уйдешь, в ту же самую минуту, я убью остальную часть тебя.
     Стрелок молчал.
     Эдди криво улыбнулся и тыльной стороной рук смахнул слезы со щек.
     - Хочешь знать, как у нас называют такие ситуации?
     - Как?
     - Мексиканская ничья.
     Секунду они смотрели только друг  на  друга,  а  потом  Роланд  резко
перевел взгляд на дверь. Они оба частично сознавали  -  Роланд  в  большей
степени, чем Эдди - что картина опять сдвинулась, на этот раз влево. Здесь
были разложены сверкающие драгоценности. Некоторые лежали под стеклом,  но
большая часть - нет, и стрелок предположил, что это дешевые  побрякушки...
то, что Эдди назвал  бы  бижутерией.  Темно-коричневые  руки  перебрали  -
казалось, бегло и небрежно - несколько безделушек, и в это  время  подошла
продавщица, уже другая. После короткого разговора, на который  ни  Роланд,
ни Эдди не обратили  особого  внимания,  Владычица  (тоже  мне  Владычица,
подумал Эдди) попросила  показать  что-то  еще.  Продавщица  отошла,  и  в
этот-то момент Роланд посмотрел туда снова.
     Вновь показались коричневые руки, только теперь они держали  сумочку.
Она открылась. И вдруг руки начали сгребать в сумочку - по-видимому,  даже
наверное, наугад - вещи с прилавка.
     - Ну, Роланд, набрал ты себе команду, -  с  горьким  весельем  сказал
Эдди. - Сперва тебе достался  типичный  торчок,  а  потом  тебе  досталась
типичная чернокожая магазинная воров...
     Но Роланд уже шел к двери между мирами, быстро, даже не  взглянув  на
Эдди.
     - Я серьезно! - завопил Эдди. - Только уйди - я  тебе  тут  же  горло
перережу, перережу твое гадское горло...
     Он еще не договорил - а стрелок уже  исчез.  От  него  осталось  лишь
обмякшее, дышащее тело, лежащее на берегу.
     Секунду Эдди просто стоял, не в силах поверить, что  Роланд  все-таки
сделал это, в самом деле взял и сделал эту глупость, несмотря на  то,  что
Эдди ему обещал - если на то пошло, гарантировал, искренне,  мать  его  за
ногу, гарантировал - какие будут последствия.
     Секунду он стоял, и глаза  у  него  закатывались,  как  у  испуганной
лошади, когда начинается гроза... только грозы, конечно, не было, если  не
считать той, что бушевала у него в голове.
     Ну, ладно. Ладно, зараза.
     Может, у него только и  есть  одна  секунда.  Может,  больше  времени
стрелок ему не даст - Эдди прекрасно понимал это. Он взглянул  в  дверь  и
увидел, что черные руки замерли, наполовину  опустив  золотое  ожерелье  в
сумочку, в которой все уже сверкало,  как  в  сокровищнице  пиратов.  Эдди
понял (хотя и не мог услышать), что  Роланд  заговорил  с  обладательницей
черных рук.
     Он вытащил из кошеля стрелка нож и повернул на спину обмякшее дышащее
тело, лежавшее перед дверью. Глаза были открыты, но  ничего  не  выражали,
закатились так, что виднелись одни белки.
     - Смотри, Роланд! - пронзительно крикнул Эдди. В его  ушах  выл  этот
монотонный, идиотский, непрекращающийся ветер. Господи, от этого хошь  кто
шизанется.  -  Смотри  повнимательнее!  Я  хочу  завершить   твое   сраное
образование! Я хочу показать  тебе,  что  бывает  с  теми,  кто  наебывает
братьев Дийн!
     Он поднес нож к горлу стрелка.



                        2. СТРЕМИТЕЛЬНЫЕ ПРЕОБРАЖЕНИЯ

     Август, 1959
     Когда  полчаса  спустя  врач-стажер  вышел  из  здания  больницы,  он
наткнулся на Хулио, привалившегося спиной к машине скорой помощи,  которая
все еще стояла на отведенной для "скорых"  площадке  при  Больнице  Сестер
Милосердия на Двадцать третьей улице. Каблук остроносого сапожка Хулио был
зацеплен за переднее крыло машины. Хулио успел переодеться в  форму  своей
спортивной лиги (он играл в кегли) - ослепительно-розовые  штаны  и  синюю
рубаху, на левом кармашке которой золотыми стежками было написано его имя.
Джордж   сверился   с   часами    и    увидел,    что    команда    Хулио,
"Латиносы-авторитеты", уже должна бы катать.
     - Я думал, ты ушел, - сказал Джордж Шэйверс. Он проходил  в  "Сестрах
Милосердия"  интернатуру.  -  Как  твои  ребята  собираются  выиграть  без
Чудо-Крюка? [крюк - один из ударов, когда мяч (шар) идет не прямо]
     - А Мигель Басале у них на что? Поставят  на  мое  место.  Играет  он
неровно, но, бывает, раззадорится - ух!.. Так что  не  пропадут.  -  Хулио
помолчал. - Мне стало любопытно, как все обернется. - Он работал  шофером,
этот кубинец с таким чувством юмора, что Джорджа порой посещали сомнения -
а знает ли Хулио, чем обладает? Джордж огляделся. Никого из фельдшеров,  с
которыми они ездили, в поле зрения не было.
     - А эти где? - спросил Джордж.
     - Кто? Блядские близняшки Боббси? Шарят  по  Вилледж  -  миннесотских
давалок ищут. Как думаешь, она вытянет?
     -  Не  знаю.  -  Джордж  постарался,  чтобы  его   слова   прозвучали
глубокомысленно,  так,   будто   ему   было   ведомо   неведомое,   но   в
действительности сначала дежурный врач, а затем пара  хирургов  забрали  у
него негритянку  чуть  ли  не  быстрее,  чем  можно  проговорить  "Упокой,
Господи, душу..." (что, собственно, и вертелось уже у Джорджа на  языке  -
судя по виду чернокожей дамы, жить ей оставалось недолго). - Она  потеряла
чертовски много крови.
     - М-да, это вам не хвост собачий.
     Джордж - один из шестнадцати интернов Больницы  Сестер  Милосердия  -
входил  в  восьмерку  назначенных  в  программу  "Дорога  скорой  помощи".
Предполагалось, что интерн, выезжающий на вызовы с парой фельдшеров, порой
в чрезвычайной ситуации способен отличить жизнь от  смерти.  Джордж  знал:
большинство фельдшеров считает, что салага-интерн с равным успехом может и
спасти,  и  угробить.  Впрочем,  сам  он  думал,   что   идея,   возможно,
срабатывает.
     Иногда.
     Так или иначе, программа делала  больнице  колоссальную  рекламу,  и,
хотя назначенные в нее интерны любили поворчать из-за лишних восьми  часов
без  оплаты,  в  которые  это  еженедельно  выливалось,  Джорджу  Шэйверсу
казалось,  что,  как  и  он  сам,  почти  все  эти  ребята  ощущают   себя
великолепными, крутыми и способными выдержать все, что бы ни подбросила им
на пути судьба.
     Потом  настала  ночь,  когда  в   Айдлуайлде   разбился   "Трай-Стар"
Трансмировых Авиалиний. На борту - шестьдесят пять человек, шестьдесят  из
них - в том состоянии, какое Хулио Эстевес  называл  "КНМ",  "Кончился  На
Месте". Трое из пяти оставшихся по виду напоминали нечто, счищенное с пода
угольной топки... вот только то, что выскребают с пода топки,  не  стонет,
не заходится в крике и не умоляет дать морфия или убить,  верно?  "Сумеешь
принять такое, - думал позднее Джордж, вспоминая  чудовищно  изуродованные
конечности среди  останков  алюминиевых  закрылков  и  мягких  сидений,  и
зазубренный огромный обломок хвоста с цифрами 1  и  7,  большущей  красной
буквой "Т" и частью "М",  вспоминая  глазное  яблоко,  которое  увидел  на
крышке  обугленного   чемодана,   и   плюшевого   мишку   с   бессмысленно
вытаращенными  глазами-пуговицами,  лежавшего  возле   маленькой   красной
кроссовки, внутри которой  осталась  ступня  ребенка,  -  сумеешь  принять
такое, малыш, - сумеешь принять что угодно".  И  он  отлично  принял  это,
просто великолепно. И  просто  великолепно  выдержал  до  самого  дома.  И
продолжал  отлично  чувствовать  себя  за   поздним   ужином,   разогретой
свонсоновской индейкой-полуфабрикатом. И уснул без  малейших  затруднений,
что не оставляло и тени  сомнения:  Джордж  просто  великолепно  переносит
увиденное. А в глухой  предутренний  час  он  очнулся  от  отвратительного
кошмара, в котором на крышке обугленного чемодана лежала голова, только не
плюшевого мишки, а матери Джорджа; голова открыла глаза, и оказалось,  что
они  превратились  в  угольки,  в  вытаращенные,  ничего   не   выражающие
пуговичные гляделки игрушечного медвежонка; рот раскрылся, показав  пеньки
сломанных зубов (до того, как на последнем подходе в  "Трай-Стар"  угодила
молния, на их месте красовались коронки), и мать прошептала: "Ты  не  смог
спасти меня, Джордж, мы на всем экономили ради тебя, откладывали для  тебя
деньги, во всем себе отказывали, отец уладил передрягу с той девицей, А ТЫ
ВСЕ РАВНО НЕ  СМОГ  МЕНЯ  СПАСТИ,  БУДЬ  ТЫ  ПРОКЛЯТ";  Джордж  проснулся,
пронзительно крича, и смутно осознал, что кто-то колотит  в  стену,  но  к
тому времени он уже спешно мчался в туалет  и  едва  успел  принять  перед
фаянсовым алтарем коленопреклоненную позу  кающегося  грешника,  как  обед
скоростным лифтом прибыл  наверх.  Он  приехал  спецдоставкой  -  горячий,
дымящийся, еще хранящий запах  переработанной  индейки.  Джордж  стоял  на
коленях, глядя в унитаз на куски полупереваренной индюшатины, на  морковь,
нисколько не утратившую свою первоначальную флюоресцентную  яркость,  и  в
голове у него большими красными буквами полыхало:
     ХВАТИТ.
     Именно так:
     ХВАТИТ.
     Он намеревался выйти из костоправного дела, ведь
     ХВАТИТ - ЗНАЧИТ, ХВАТИТ.
     Джордж  собирался  бросить  свое  занятие,  ибо   девизом   Лупоглаза
[Лупоглаз  -  герой  американского  мультсериала,   известен   примитивной
философией] было: "Вот все, что мне под силу стерпеть, но  больше  терпежу
моего нету", а Лупоглаз - в полном порядочке, как в танке.
     Джордж спустил воду, вернулся в постель и почти  мгновенно  уснул;  а
проснувшись, обнаружил, что  по-прежнему  хочет  быть  врачом;  знать  это
наверняка было чертовски здорово и, может быть, стоило всей программы, как
ее ни называй - "Дорога скорой помощи", "Ведро крови" или "Волшебная  сила
искусства".
     Он по-прежнему хотел быть врачом.
     У Джорджа была знакомая вышивальщица. Заплатив этой даме  десятку  (с
огромным трудом  выкроенную  из  бюджета),  он  вскоре  получил  небольшую
вышивку в  духе  моды  минувших  лет.  Аккуратные  стежки  складывались  в
надпись:
     "КТО СПОСОБЕН ВЫНЕСТИ ТАКОЕ, СПОСОБЕН ВЫНЕСТИ ЧТО УГОДНО".
     Да. Верно.
     Четыре недели спустя случилась заварушка в метро.


     - А знаешь, дамочка-то была офигенно странная, - сказал Хулио.
     Джордж  внутренне  испустил  вздох  облегчения.  Он  подозревал,  что
лишился бы покоя и сна,  не  затронь  Хулио  этой  темы.  Джордж  проходил
интернатуру  и  в  один  прекрасный   день   собирался   стать   настоящим
практикующим врачом - теперь-то он действительно в это поверил - но  Хулио
был стариком, а кому хочется ляпнуть глупость в присутствии старика? Хулио
бы только рассмеялся и сказал: "Черт возьми, пацан, такое  говно  я  видел
тыщу раз. Возьми-ка полотенце да вытри что там у тебя на губах, а  то  оно
еще не обсохло, по физиономии течет".
     Но, по-видимому, такого Хулио тыщу раз не видел - и хорошо, поскольку
Джорджу хотелось поговорить об этом.
     - Верно, странная. Будто в ней сидело сразу два человека.
     К своему изумлению Джордж заметил, что теперь полегчало уже Хулио,  и
внезапно устыдился. Хулио Эстевес, который собирался остаток  своей  жизни
провести скромно, за баранкой лимузина с парой красных мигалок  на  крыше,
только что проявил больше мужества, чем оказалось по силам Джорджу.
     - В точку,  док.  Стопроцентное  попадание.  -  Хулио  вытащил  пачку
"Честерфильда" и сунул в уголок рта сигарету.
     - Эта дрянь тебя угробит, чувак, - сказал Джордж.
     Хулио кивнул и протянул ему пачку.
     Некоторое  время  они  молча  курили.  Не  исключено,  что  фельдшеры
гонялись за юбками, как сказал Хулио...  а  может,  просто  были  сыты  по
горло. Да, верно, Джордж испугался не на шутку. Но он знал и кое-что еще -
эту женщину спас он, не фельдшеры, - и понимал, что Хулио тоже это  знает.
Может быть, на самом деле Хулио  остался  ждать  именно  поэтому.  Помогли
двое: негритянка в годах да белый мальчишка,  который  позвонил  фараонам,
пока все прочие (за исключением черной старушенции),  столпившись  вокруг,
только глазели на происходящее, точно это было какое-нибудь  вонючее  кино
или телевизионка - быть может, часть эпизода из  "Питера  Ганна"  -  но  в
итоге все свелось к  бояке  Джорджу  Шэйверсу,  который  как  можно  лучше
исполнил свой долг.
     Женщина ждала  поезд,  о  котором  был  такого  высокого  мнения  Дюк
Эллингтон, тот самый легендарный поезд "А" ["Take The A Train", "Поезд  А"
или "Маршрут  А"  -  джазовая  мелодия,  написанная  Билли  Стрейхорном  и
исполнявшаяся "Дюком" Эллингтоном. Поезд "А" -  поезд,  идущий  из  центра
Нью-Йорка в Гарлем]. Хорошенькая молодая негритянка в  джинсах  и  рубашке
защитного цвета ждала идущий по  маршруту  "А"  легендарный  поезд,  чтобы
поехать на окраину, в жилую часть города, вот и все.
     Ее кто-то столкнул.
     Джордж Шэйверс не имел ни малейшего представления о том,  поймала  ли
полиция эту мразь - его это не касалось. Его касалось другое:  женщина,  с
пронзительным криком кувырнувшаяся  в  трубу  тоннеля,  прямо  под  колеса
легендарному поезду "А", и  чудом  не  угодившая  на  третью  рельсу;  эта
легендарная третья рельса сделала бы с ней то же, что штат Нью-Йорк делает
в  Синг-Синге  с  бандитами,  заработавшими  дармовую   поездку   на   том
легендарном поезде "А", который заключенные прозвали "Старой Жаровней".
     Чудеса электричества, прости Господи.
     Она попыталась уползти с дороги, но времени чуть-чуть не  хватило,  и
легендарный поезд "А" подкатил к станции, пронзительно скрежеща и  изрыгая
искры - машинист заметил женщину; впрочем, слишком поздно; слишком  поздно
для них обоих. Стальные колеса легендарного поезда "А" по живому отхватили
женщине ноги над самыми коленями. И  покуда  все  (только  какой-то  белый
мальчишка вызвал фараонов) просто-напросто стояли, почесывая яйца (или, по
предположению Джорджа,  ковыряя  в  пизде),  одна  пожилая  черная  квочка
спрыгнула вниз, вывихнув при этом бедро (позднее мэр вручит ей медаль  "За
храбрость"), и шарфом, которым  были  подхвачены  ее  волосы,  как  жгутом
перетянула ляжку молодой женщины, откуда струей била кровь. Белый парнишка
в дальнем конце платформы надрывался,  требуя  "скорую";  надсаживалась  и
черная старушенция - помогите кто-нибудь, Христа ради, дайте  галстук  или
еще что, да что угодно, - и наконец  какой-то  немолодой  белый,  по  виду
бизнесмен, нехотя уступил и расстался со  своим  ремнем.  Темнокожая  цыпа
преклонных лет  взглянула  на  него  и  сказала  то,  что  назавтра  стало
заголовком передовицы  нью-йоркской  "Дэйли  Ньюз",  слова,  сделавшие  ее
подлинной чисто американской героиней: "Спасибо, брат". И  стянула  ремнем
левую ногу молодой женщины на  полпути  от  паха  к  тому  месту,  где  до
появления легендарного поезда "А" было колено.
     Джордж услышал, как кто-то сказал кому-то, будто  последними  словами
молодой негритянки перед тем, как  она  потеряла  сознание,  было:  "КАКОЙ
КОЗЕЛ ЭТО СДЕЛАЛ? ОТСЛЕЖУ СУКУ И НА ХУЙ ПРИБЬЮ!"
     Пробить в ремне новые дырочки, чтобы пожилая  негритянка  сумела  его
застегнуть,  не  было  никакой  возможности,   и   старуха   попросту   не
отступалась: она до  последнего,  до  самого  прибытия  Хулио,  Джорджа  и
фельдшеров, не отпускала ремень.
     Джордж помнил желтую линию  (и  как  мать  наказывала  ему:  поджидая
поезд, легендарный или нет,  никогда,  никогда,  никогда  не  заступай  за
желтую линию), резкую вонь бензина и электричества, ударившую в нос, когда
он спрыгнул вниз, на пути; помнил,  как  там  было  жарко.  Словно  и  он,
Джордж, и пожилая негритянка, и молодая темнокожая  женщина,  и  поезд,  и
тоннель, и невидимое небо вверху, и преисподняя внизу источали обжигающий,
палящий жар. Джордж помнил, что совершенно безотносительно к происходящему
подумал: "Если  бы  мне  сейчас  надели  манжетку  тонометра,  стрелку  бы
зашкалило", после чего успокоился,  гаркнул,  чтобы  принесли  саквояж,  а
когда фельдшер с саквояжем попытался соскочить вниз, велел ему  отваливать
к едрене-фене, и фельдшер, изумившийся так, будто видел  Джорджа  Шэйверса
впервые, отвалил.
     Джордж перевязал столько вен и артерий, сколько смог, а когда  сердце
негритянки пустилось выбивать би-боп, взял шприц и под завязку накачал  ее
дигиталином. Прибыла  цельная  кровь.  Ее  привезли  полицейские.  "Хотите
поднять ее наверх, док?" - спросил один из них, и Джордж ответил, еще нет,
вытащил  иглу  капельницы  и  вонзил  в  тело  своей   пациентки,   вливая
живительную жидкость, точно молодая женщина была наркоманкой,  которой  до
зарезу требовалось "поправиться".
     Потом он позволил им поднять ее наверх.
     Потом они повезли ее в больницу.
     По дороге она очнулась.
     Тогда-то и начались странности.


     Когда фельдшеры загрузили молодую негритянку  в  скорую,  она  начала
шевелиться и слабо вскрикивать, и Джордж сделал ей укол демерола.  Он  дал
довольно порядочную дозу, а потому самонадеянно решил, что всю  дорогу  до
"Сестер Милосердия" женщина спокойно  проспит.  Джордж  был  на  девяносто
процентов уверен, что по приезде она все еще будет с ними  -  один-ноль  в
пользу ребят знающих и умелых.
     Однако веки молодой женщины затрепетали, когда до больницы оставалось
еще шесть кварталов. Она издала хриплый стон.
     - Можно сделать еще укольчик, док, - сказал один из фельдшеров.
     Джордж с трудом осознал, что фельдшер впервые соизволил  назвать  его
не Джорджем или, хуже того, Джорджи.
     - Рехнулся? Тебе, может, все равно, а я предпочту не путать "умер  по
прибытии" с "превышением дозы".
     Фельдшер отпрянул.
     Джордж опять посмотрел на молодую негритянку и  увидел,  что  на  его
взгляд отвечают все понимающие и отнюдь не сонные глаза.
     - Что со мной было? - спросила она.
     Джордж вспомнил мужчину, повторившего кому-то слова, якобы  сказанные
этой женщиной (козел, отслежу, укокошу, и т.д. и т.п.).  Тот  мужчина  был
белым. Теперь Джордж решил, что это  -  чистый  вымысел,  питаемый  то  ли
присущим   человеку   странным   стремлением   делать   ситуации,   полные
естественного драматизма, еще более драматичными, то  ли  просто  расовыми
предрассудками. Перед ним была интеллигентная, образованная женщина.
     - Произошел несчастный случай, - сказал он. - Вас...
     Веки негритянки скользнули вниз, плотно сомкнулись, и Джордж подумал,
что сейчас она снова уснет. Хорошо. Пусть кто-нибудь другой скажет ей, что
она лишилась обеих ног. Кто-нибудь, кто  зарабатывает  больше  семи  тысяч
шестисот долларов в год. Он подвинулся чуть влево, желая еще раз проверить
ее кровяное давление, и тут она снова открыла глаза. Она открыла глаза,  и
взору Джорджа Шэйверса предстала совершенно другая женщина.
     - Эта хуевина отхватила мне ноги. Я почуяла,  как  их  оттяпало.  Это
чего, скорая?
     - Д-д-да, - выговорил Джордж. Ему вдруг очень захотелось  чего-нибудь
глотнуть.  Не  обязательно  спиртного.   Просто   чего-нибудь,   промочить
пересохшее горло. Это было все равно, что смотреть на  Спенсера  Трэйси  в
"Докторе Джекиле и мистере Хайде", только в жизни.
     - А того кобеля беложопого повязали?
     - Нет, - сказал Джордж,  думая:  "Тот  чувак  понял  правильно,  черт
подери, тот чувак, как ни странно, действительно понял правильно".
     Он смутно сознавал, что фельдшеры, дышавшие ему в затылок  (возможно,
в надежде, что он что-нибудь сделает не так), попятились.
     - Хорошо. Белое легавье его все  равно  бы  отпустило.  Ништяк,  сама
достану. Достану и хер отрежу. Сука! Сказать, что я сотворю с этой гнидой?
Щас я тебе скажу, морда белая! Я те скажу... скажу...
     Веки женщины вновь затрепетали, и Джордж подумал: "Да,  да,  засыпай,
пожалуйста, спи, за такое мне не платят, я этого не понимаю, нам объясняли
про шок, но никто ни словом не  обмолвился  о  шизофрении,  как  об  одном
из..."
     Глаза открылись. В машине опять была первая женщина.
     - Что это был за несчастный случай? - спросила она. -  Я  помню,  как
вышла из "Желудка"...
     - Из желудка? - тупо повторил Джордж.
     Она едва заметно улыбнулась. Улыбка вышла болезненной.
     - Из "Пустого желудка". Это такая кофейня.
     - А. Ага. Да, правда.
     Вторая  женщина  -  страдающая  ли,  нет  ли  -  заставляла   Джорджа
чувствовать себя вывалянным в грязи и не  вполне  здоровым.  При  этой  он
невольно ощущал себя рыцарем из  артурианской  легенды,  рыцарем,  успешно
спасшим Прекрасную Даму из пасти дракона.
     - Я помню, как спускалась по лестнице на платформу, а потом...
     - Кто-то вас толкнул. - Фраза прозвучала по-идиотски, но что за беда?
Это и был идиотизм.
     - Толкнул... под поезд?
     - Да.
     - Я лишилась ног?
     Джордж попытался сглотнуть и не смог. В горле словно бы  не  осталось
ничего, чтобы смазать голосовой аппарат.
     - Не полностью, - глупо ответил он, и женщина закрыла глаза.
     "Пусть это будет обморок, - подумал тогда он, - пожалуйста, пусть это
будет об..."
     Глаза открылись  -  сверкающие,  горящие.  Вскинутая  рука  полоснула
воздух в дюйме от лица Джорджа, оставив пять  невидимых  прорех  -  пройди
пальцы хоть сколько-нибудь ближе, и вместо  того,  чтобы  курить  с  Хулио
Эстевесом, он штопал бы щеку в травматологии.
     - ДА ВЫ ПРОСТО ШАЙКА ГНИД БЕЛОЖОПЫХ, ВОТ ВЫ КТО! - визгливо  завопила
негритянка.  Ее  глаза  были  полны  поистине  адского  пламени,  лицо   -
чудовищно, оно лишь отдаленно напоминало  человеческое.  -  ВСЕХ  ПИЗДЮКОВ
БЕЛОЖОПЫХ, КАКИЕ НА ГЛАЗА ПОПАДУТСЯ, УБЬЮ НА ХЕР! А СПЕРВА ВЫХОЛОЩУ!  ЯЙЦА
ПООТРЫВАЮ И В ИХНИЕ ЖЕ ХАРИ ПОПЛЮЮ! Я ИМ...
     Это  было  сумасшествие.  Бред.  Она  говорила  как   негритянка   из
мультфильма, спятившая Бабочка Мак-Куин. К тому же она - оно - производило
впечатление чего-то нечеловеческого;  это  визжащее,  корчащееся  существо
просто не могло полчаса назад подвергнуться импровизированной ампутации  в
тоннеле метрополитена. Она кусалась. Она снова и  снова  силилась  достать
Джорджа скрюченными пальцами. Из носа летели сопли, с губ - слюна. Изо рта
лилась грязь.
     - Сделай ей укол, док! - пронзительно крикнул один из фельдшеров.  Он
был очень бледен. - Христа ради, сделай ей укол! -  Фельдшер  потянулся  к
ящику с запасом медикаментов. Джордж оттолкнул его руку.
     - Пошел на хуй, говнюк.
     Джордж опять посмотрел на пациентку и  увидел,  что  на  него  глядят
спокойные, интеллигентные глаза первой женщины.
     - Я буду жить? - спросила она тоном светской беседы. Он подумал: "Она
не знает о провалах в своем сознании. Абсолютно ничего не знает". И  через
секунду: "А значит, и другая тоже".
     - Я... - Он сглотнул, растер под  халатом  грудь  в  том  месте,  где
бешено прыгало сердце, и приказал себе: возьми себя в руки. Ты  спас  этой
женщине жизнь. Проблемы ее психики - не твоя забота.
     - С вами-то все в порядке? - спросила она, и неподдельная  тревога  в
ее голосе заставила Джорджа улыбнуться - она спрашивала его.
     - Да, мэм.
     - На какой вопрос вы отвечаете?
     В первую секунду он не понял, потом до него дошло.
     - На оба, - ответил он и взял ее за руку.  Молодая  женщина  стиснула
пальцы Джорджа, а он заглянул в сияющие яркие глаза и подумал:  "влюбиться
можно"... вот тогда-то ее пальцы и превратились в когтистую лапу, и Джордж
услышал, что он - драный беложопый козел, и  она  не  просто  оторвет  ему
яйца, она его ебальник разжует и выплюнет.
     Джордж отшатнулся и посмотрел, не кровоточит ли рука, несвязно думая:
если  кровит,  придется  что-то  предпринять,  поскольку  баба   ядовитая,
настоящая отрава, и ее укус - все равно  что  укус  медянки  или  гремучей
змеи. Крови не было. А когда Джордж опять поглядел на свою  пациентку,  то
увидел другую женщину - ту, первую.
     - Пожалуйста, - сказала она.  -  Я  не  хочу  умирать.  Пожа...  -  И
окончательно лишилась чувств. К счастью для всех.


     - Так что ты думаешь? - поинтересовался Хулио.
     - Насчет того, кто попадет на чемпионат? - Джордж  каблуком  мокасина
раздавил окурок. - "Уайт Сокс". Мы с ребятами поставили на них, я в доле.
     - Что ты думаешь про эту дамочку?
     - Я думаю, что она, может быть, шизофреничка, -  медленно  проговорил
Джордж.
     - Да знаю. Я про другое: что с ней будет?
     - Не знаю.
     - Ее надо выручать, старик. Кто поможет?
     - Ну, я-то уже помог, - отозвался Джордж, однако лицо у него  горело,
словно к щекам прихлынула краска стыда.
     Хулио поглядел на него.
     - Раз ты больше ничем не можешь ей помочь, дай ей помереть, док.
     Джордж посмотрел на Хулио, но мгновение спустя сделал открытие: он не
в силах вынести то, что видит в глазах кубинца. Не обвинение, нет. Печаль.
     И он ушел.
     Ему было куда пойти.


     Пора Извлечения:
     Со  времени  несчастного  случая  ситуацией  преимущественно  владела
по-прежнему Одетта Холмс, однако на первый план все чаще и чаще  выступала
Детта Уокер, а больше всего на свете Детте  нравилось  воровать.  То,  что
трофеи всякий раз оказывались сущим хламом, значения не имело  -  так  же,
как и то, что погодя Детта частенько выбрасывала свою добычу.
     Важен был сам процесс.
     Когда в суперсаме Мэйси в ее сознание вторгся стрелок,  Детта  издала
пронзительный вопль ярости, ужаса и испуга, а ее руки примерзли к  дешевым
поддельным драгоценностям, которые она горстями пихала в сумочку.
     Кричала Детта оттого, что когда Роланд проник в ее сознание, выступил
вперед, она на миг почувствовала другую, точно у нее в голове распахнулась
некая дверца.
     И пронзительно закричала:  непрошеный  гость,  чужак,  насилующий  ее
своим присутствием, был белым.
     Видеть его она не могла, и  тем  не  менее  чувствовала:  пришелец  -
белый.
     Люди  оглядывались.  Дежурный  по  этажу  увидел  вопящую  женщину  в
инвалидном кресле; раскрытую сумочку; увидел  руку,  которая  замерла,  не
закончив набивать ее дешевой бижутерией, хотя сумка (даже с  расстояния  в
тридцать футов) выглядела в три раза дороже похищаемой ерунды.
     Дежурный по этажу гаркнул: "Эй Джимми!". Джимми  Хэлворсен,  один  из
штатных детективов универмага Мэйси, огляделся, заметил, что происходит, и
опрометью кинулся к негритянке в инвалидной коляске. Не бежать  Джимми  не
мог - он восемнадцать  лет  отработал  в  городской  полиции,  и  привычка
бросаться к месту происшествия бегом, давно была встроена в его систему  -
но уже думал, что дело швах.  Всякий  раз  выходило,  что  брать  пацанье,
калек, монашек - только попусту говняться. Все равно как спорить с пьяным.
Всплакнув перед судьей, эта публика преспокойно  удалялась.  Убедить  суд,
что и калека может быть мразью, было тяжело.
     И все-таки Джимми бежал.


     Роланд на миг ужаснулся той змеиной яме  ненависти  и  отвращения,  в
какой очутился... а затем услышал истошный крик женщины, увидел  здоровяка
(живот у него был, как мешок с картошкой), бежавшего к ней/к нему, увидел,
что на них смотрят, и взял ситуацию в свои руки.
     Внезапно он и эта женщина с  очень  смуглыми  пальцами  стали  одним;
Роланд ощутил странную душевную раздвоенность, но пока не имел возможности
задуматься над этим.
     Развернув кресло, он принялся толкать его вперед. Замелькали,  убегая
назад, полки. Люди отскакивали в стороны. Детта упустила сумочку;  оттуда,
оставляя на полу широкий след, хлынули  украденные  сокровища,  посыпались
документы. Заскользив на  цепочках  поддельного  золота  и  футлярчиках  с
губной помадой, толстопузый с размаху сел на пол.


     "Вот говно!" - в бешенстве подумал  Хэлворсен,  и  его  рука  на  миг
зарылась под спортивную куртку,  где  в  кобуре  лежал  пистолет  тридцать
восьмого калибра. Затем  к  Джимми  вновь  вернулась  способность  мыслить
здраво. Он брал не торговца  наркотиками,  не  вооруженного  грабителя,  а
увечную черномазую дамочку в инвалидном кресле. Она катила  так,  точно  в
магазине шли какие-то хулиганские гонки, и все равно оставалась черномазой
увечной бабой, не больше. Что тут будешь делать, стрелять?  То-то  был  бы
класс! И кстати, куда это она навострилась? Проход  заканчивался  тупиком,
двумя примерочными.
     Джимми с трудом поднялся, потирая ноющий зад, и, слегка  прихрамывая,
продолжил погоню.
     Инвалидное кресло пулей влетело в  примерочную.  Дверь  захлопнулась,
едва пропустив за порог рукоятки, приделанные сзади к спинке кресла.
     "Тут ты и попалась, стерва, - подумал Джимми. - Ну, нагоню  же  я  на
тебя страху, мало не покажется. Пусть у тебя дети-сироты, пусть жить  тебе
осталось всего год - насрать. Обижать - не обижу, но встрясочку, детуля, я
тебе устрою".
     Обогнав дежурного по этажу, Хэлворсен первым подскочил к примерочной,
с грохотом вышиб дверь плечом - и оказалось, что там пусто.
     Ни негритянки.
     Ни инвалидной коляски.
     Вообще ничего.
     Джимми вылупил глаза на дежурного.
     - В другой! - завопил тот. - В другой!
     Не успел Джимми двинуться с места, как дежурный высадил дверь  второй
примерочной. Раздался пронзительный визг, и какая-то женщина в нижней юбке
и лифчике прикрыла грудь скрещенными  руками.  Очень  белая  и  совершенно
определенно не увечная женщина.
     - Извиняюсь, - выговорил дежурный, чувствуя, как лицо заливает жаркий
багрянец.
     - Пошел вон, извращенец! - крикнула женщина в лифчике и нижней юбке.
     - Да, мэм, - сказал дежурный по этажу и закрыл дверь.
     В Мэйси покупатель был всегда прав.
     Дежурный по этажу посмотрел на Хэлворсена.
     Хэлворсен посмотрел на него.
     - Что за черт? - спросил Хэлворсен. - Она туда заехала или нет?
     - Заехала.
     - Ну, так где она?
     Дежурный только головой помотал.
     - Пошли обратно, ликвидируем бардак.
     - Прибирайся сам, - ответил Джимми Хэлворсен. - А мне кажется,  будто
я только что разгрохал жопу на девять кусков. -  Он  умолк.  -  По  правде
говоря, мил-человек, я к тому же крайне сконфужен.


     Едва стрелок услышал, как дверь примерочной  громко  захлопнулась  за
ним, он в тот же миг  развернул  инвалидное  кресло  в  тесной  кабине  на
пол-оборота, отыскивая дорогу.  Если  Эдди  выполнил  свою  угрозу,  выход
должен исчезнуть.
     Но дверь была  открыта.  Вращая  колеса  инвалидного  кресла,  Роланд
провез в нее Владычицу Теней.



                         3. ОДЕТТА НА ДРУГОЙ СТОРОНЕ

     Пройдет совсем немного времени, и Роланд будет думать: "Любая  другая
женщина, калека или нет, которую внезапно  в  толчки  погонит  по  проходу
торгового центра, где она  занималась  своим  делом  (бессмысленным,  если
угодно), чужак, окопавшийся у нее в голове; погонит и под  раздающиеся  за
спиной чьи-то надсадные крики "Стой!" впихнет в тесную  комнатушку,  затем
вдруг развернет и примется заталкивать туда, куда  по  законам  реальности
затолкать что бы то ни было совершенно невозможно -  нет  места,  -  после
чего выяснится, что она неожиданно очутилась в целиком  и  полностью  ином
мире...  по-моему,  в  подобных  обстоятельствах  любая  другая   женщина,
безусловно, прежде всего спросит: "Где я?"
     Вместо этого Одетта Холмс почти весело поинтересовалась:
     - Что, собственно говоря, вы намерены делать с  этим  ножом,  молодой
человек?


     Роланд поднял взгляд на Эдди: юноша сидел на корточках, держа  клинок
меньше, чем в четверти дюйма от его шеи. Реши Эдди воспользоваться  ножом,
стрелок даже при своем сверхъестественном проворстве  никак  не  сумел  бы
увернуться достаточно быстро.
     - Да, - сказал Роланд. - Что ты собираешься делать?
     - Не знаю, -  ответил  Эдди  полным  отвращения  к  себе  голосом.  -
Наверно, отхватить кусманчик для наживки. Ясное дело, не похоже,  чтобы  я
явился сюда рыбачить. Или нет?
     Он швырнул нож в  сторону  коляски  Владычицы,  взяв,  однако,  много
правее. Нож по рукоятку воткнулся в песок и задрожал.
     Тогда Владычица повернула голову и начала:
     - Хотелось бы  знать,  не  соизволите  ли  вы  объяснить,  куда  меня
завез...
     И умолкла. Она сказала "хотелось бы знать, не соизволите  ли  вы"  до
того, как повернула голову настолько, чтобы увидеть - позади  никого  нет.
Стрелок с определенной долей  неподдельного  интереса  отметил:  Владычица
Теней  умолкла  не  сразу  -  факт  ее  болезненного  состояния  превращал
определенные вещи в элементарные  жизненные  истины.  Например,  если  она
откуда-то куда-то переместилась, кто-то должен был это сделать. Но  позади
никого не было.
     Ни живой души.
     Она опять посмотрела на Эдди и на стрелка -  тревожными,  смущенными,
смятенными темными глазами - и тогда уже спросила:
     - Где я? Кто меня вез? Как вышло, что я  здесь?  И,  уж  если  на  то
пошло, как вышло, что я одета, коль скоро  я  сидела  дома,  в  халате,  и
смотрела ночные двенадцатичасовые новости? Кто я? Где? Кто вы такие?
     "Она спрашивает "кто я?" - подумал стрелок. - Дамба прорвана, вопросы
хлынули потоком; этого следовало ожидать. Но этот вот вопрос - "кто я?"...
даже сейчас она, по-моему, не знает, что задала его.
     И когда она его задала".
     Ибо она задала свой вопрос до.
     До того, как поинтересоваться, кто такие они, эта  женщина  спросила,
кто она.


     Эдди перевел взгляд  с  прелестного  юного/старого  лица  негритянки,
сидевшей в инвалидном кресле, на Роланда.
     - Это как же так она не знает?
     - Не могу сказать. Должно быть, шок.
     - И шок откинул ее обратно аж в гостиную, где она сидела до того, как
отправиться в Мэйси? Ты уверяешь меня, будто последнее, что она  помнит  -
это как сидела в халате и слушала треп какого-то  прилизанного  хлыща  про
то, что во Флорида-Киз нашли того конченого типа, который  взгромоздил  на
стену рядом с лично добытым ценным марлинем левую кисть Кристы Мак-Олифф?
     Роланд не ответил.
     Оторопев еще сильнее, Владычица сказала:
     - Кто такая Криста Мак-Олифф? Одна из пропавших без вести  участников
"Рейдов свободы"? ["Рейды свободы" осуществлялись  в  рамках  движения  за
права  человека;  целью  этих  рейдов  было  выявление  дискриминации   по
отношению к цветному населению в общественном транспорте].
     Теперь настала очередь Эдди не отвечать. Участники "Рейдов  свободы"?
Это-то, черт возьми, кто такие?
     Стрелок коротко взглянул на него,  и  Эдди  без  особого  труда  смог
прочесть в его глазах: "Она в шоке, ты что, не видишь?"
     "Роланд, старина, я понимаю, о чем ты, но шок отшибает  мозги  только
до определенной степени. Когда ты вломился ко мне в  башку,  точно  Уолтер
Пэйтон под "крэком", я и сам  испытал  легкое  потрясение,  но  мои  банки
памяти оно не стерло".
     Кстати о  шоке,  еще  одну  изрядную  встряску  Эдди  получил,  когда
Владычица Теней проезжала в дверь между мирами. Он стоял  на  коленях  над
безвольным телом Роланда, и нож уже почти касался уязвимой  кожи  горла...
впрочем, сказать по правде, воспользоваться им Эдди все равно бы не сумел,
во всяком случае, в тот момент: загипнотизированный, он не сводил  глаз  с
дверного проема - там, в универмаге Мэйси, полки по  обе  стороны  прохода
стремительно помчались вперед. Это  опять  напомнило  Эдди  "Сияние",  где
зритель видел то же, что и маленький мальчик, который ехал на трехколесном
велосипеде по коридорам населенного призраками отеля. Он вспомнил,  как  в
одном из коридоров мальчуган увидел страшную парочку - мертвых  двойняшек.
Проход, на который Эдди смотрел сейчас, заканчивался куда более по-земному
- белой дверью. На ней скромными печатными буквами было написано:  "Просим
брать  для  примерки  не  больше  двух  вещей  одновременно".   Да,   это,
несомненно, был универмаг Мэйси. Точно, Мэйси.
     Метнувшаяся вперед черная рука распахнула дверь. Позади мужской голос
(голос фараона, если Эдди хоть раз слышал, как орут  менты...  а  в  своем
времени он их переслушал  немало)  надрывался:  "брось,  там  нет  выхода,
только хуже будет, напрочь все себе  изгадишь";  слева,  в  зеркале,  Эдди
мельком  увидел  негритянку  в  инвалидном  кресле  и,   как   ему   потом
вспоминалось, подумал: "Господи Иисусе, он ее догнал, факт, вот только вид
у нее по этому случаю не больно-то радостный".
     Тут все завертелось,  помчалось  по  кругу,  и  в  следующую  секунду
оказалось, что Эдди смотрит на себя самого. Открывшаяся взору Эдди картина
стремительно помчалась на него, и молодому  человеку  захотелось  вскинуть
руку с ножом, закрыться - ощущение, что  он  смотрит  двумя  парами  глаз,
внезапно  сделалось  непереносимым,  бредовым,   чересчур   противоречащим
здравому смыслу, и, не загородись Эдди, непременно свело бы его с ума - но
все происходило слишком быстро, чтобы что-то успеть.
     Инвалидное кресло проехало в дверь. Оно прошло впритык; Эдди услышал,
как пронзительно скрипнули о косяки ступицы. В тот же миг он  услышал  еще
один звук, густой, чмокающий, точно что-то рвалось;  звук  этот  вызвал  в
памяти какое-то слово
     (плацентарный),
     которое Эдди не вполне мог припомнить, поскольку не знал,  что  знает
его. Потом женщина покатила по плотно слежавшемуся песку  в  его  сторону.
Она уже не казалась злой, как черт,  -  честно  говоря,  она  вообще  мало
походила на ту бабу, которую Эдди мельком увидел в зеркале, но он полагал,
что это  не  удивительно:  когда  ни  с  того,  ни  с  сего  выезжаешь  из
примерочной Мэйси на берег моря в каком-то Богом забытом  захолустье,  где
попадаются омары величиной с маленькую колли, то слегка  захватывает  дух.
Это, сознавал Эдди Дийн, он может лично засвидетельствовать.
     Проехав около четырех футов (впрочем, и это  расстояние  она  одолела
лишь благодаря уклону и плотному шершавому песку),  женщина  остановилась.
Руки, должно быть, работавшие рычагами, приводившими  в  движение  колеса,
выпустили их ("Когда завтра утром вы проснетесь с болью в  плечах,  можете
возложить вину на Сэра Роланда, мадам", - угрюмо подумал  Эдди)  и  взамен
крепко стиснули подлокотники: женщина внимательно разглядывала мужчин.
     Дверной проем за ее спиной уже  исчез.  Исчез?  Это  было  не  вполне
верно. Дверь словно бы свернулась, сложилась гармошкой,  как  на  пущенной
задом наперед пленке. Это началось в тот  миг,  когда  магазинный  шпик  с
грохотом вломился  в  другую,  более  земную  дверь  -  ту,  что  отделяла
примерочную от торгового зала. Полагая,  что  воровка  запрется,  детектив
разогнался сильнее, чем следовало, и Эдди  подумал,  что,  пролетев  через
кабинку, малый здорово звезданется о дальнюю стену, но увидеть, произойдет
это  или  нет,  юноше  было  не  суждено.  Перед  тем,   как   ужимающееся
пространство на  месте  двери  между  мирами  окончательно  исчезло,  Эдди
увидел, что на той стороне все застыло без движения.
     Фильм превратился в неподвижный фотоснимок.
     Остался только двойной  след  инвалидной  коляски.  Он  начинался  из
песчаного ниоткуда и через четыре фута обрывался там,  где  сейчас  стояло
кресло со своей пассажиркой.
     -  Может,  кто-нибудь  объяснит  мне,  где  я  и  как  сюда   попала?
Пожалуйста, - попросила (почти взмолилась) женщина в инвалидном кресле.
     - Я тебе одно скажу, Элли,  -  отозвался  Эдди.  -  Ты  больше  не  в
Канзасе.
     Глаза женщины наполнились слезами.  Эдди  видел,  что  она  старается
сдержаться, но ее усилия не увенчались успехом, и она расплакалась.
     Охваченный яростью (а также отвращением к себе),  Эдди  накинулся  на
стрелка, который уже успел, пошатываясь, подняться на ноги и теперь пошел,
но не к всхлипывающей Владычице. Вместо этого Роланд отправился за ножом.
     - Объясни ей! - заорал Эдди. - Ты притащил ее  сюда,  ну  так  валяй,
объясни ей, в чем дело! - И через секунду, сбавив тон, добавил: - А  потом
объясни мне, как получается, что она не помнит себя.


     Роланд не ответил. Не сразу. Он нагнулся, зажал рукоятку  ножа  между
двумя уцелевшими пальцами правой руки, осторожно перенес в  левую  руку  и
сунул в ножны, висевшие сбоку на  ремне.  Он  все  еще  пытался  разрешить
загадку, с которой столкнулся в сознании  Владычицы.  В  отличие  от  Эдди
Владычица  Теней  отбивалась,   дралась   как   кошка,   начав   отчаянное
сопротивление в ту минуту, когда Роланд выступил вперед, и  прекратив  его
уже за порогом магической  двери.  Схватка  началась  сразу,  как  женщина
почувствовала присутствие стрелка, незамедлительно,  ведь  она  ничуть  не
удивилась. Пережив это вместе с  ней,  испытав  лично,  Роланд  ничего  не
понимал. Вторгшийся в сознание этой женщины чужак не застал ее врасплох  -
ни капли удивления, лишь мгновенно  вспыхнувшая  ярость,  ужас  и  с  ходу
начатая битва: стряхнуть, вырваться, освободиться от чужака. Она  даже  не
приблизилась к победе - не могла, как  подозревал  Роланд,  -  но  это  не
удержало ее от неистовых попыток одержать верх. Стрелок  почувствовал:  от
злобы, ненависти и страха эта женщина обезумела.
     В ней он ощущал только тьму - сознание, погребенное под обвалом.
     Вот только...
     Вот только в ту минуту, когда они вихрем промчались в дверной проем и
разделились, он пожалел - отчаянно, безрассудно пожалел, -  что  не  может
замешкаться еще на мгновенье. Одно мгновение столько могло  бы  объяснить!
Ведь женщина, сидевшая сейчас перед ними, не была  той,  в  чьем  сознании
побывал Роланд. Находиться в сознании Эдди было все равно, что  находиться
в комнате с нервно трепещущими, потеющими стенами. Находиться  в  сознании
Владычицы - все равно, что лежать нагишом в темноте, где по  тебе  ползают
ядовитые змеи.
     До последнего момента.
     Под конец она переменилась.
     Было что-то еще, по убеждению Роланда, жизненно важное - но он не мог
не то понять, не то вспомнить, что именно. Что-то вроде
     (беглый взгляд)
     дверного проема, только в ее сознании. Какое-то
     (ты разбила "напамять" это была ты)
     внезапное,  короткое  озарение.  Как  на  занятиях,   когда   наконец
поймешь...
     - Иди ты на хуй, - с отвращением проговорил Эдди. - Робот ты гадский,
и больше никто.
     Он решительно прошел мимо Роланда к женщине, опустился рядом с ней на
колени и, когда она, точно утопающая, в панике крепко обхватила его обеими
руками, не отстранился и сам обнял ее.
     - Все путем, - сказал он. - То есть не  то,  чтоб  высший  класс,  но
ничего. Порядок.
     - Где мы? - всхлипывала она. - Я сидела дома  и  смотрела  телевизор,
чтобы узнать, выбрались ли мои друзья из Оксфорда живыми, а теперь я здесь
И ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, ГДЕ ЭТО - ЗДЕСЬ!
     - Ну и я не знаю, -  сказал  Эдди,  обнимая  ее  покрепче  и  начиная
легонько баюкать, - но догадываюсь, что мы товарищи по несчастью.  Я  тоже
из ваших краев, из старичка Нью-Йорка, и пережил то же самое...  ну,  чуть
по-другому, но принцип тот же...  с  вами  все  будет  отлично.  -  Словно
поразмыслив, он прибавил: - До тех пор, пока омары будут вам по вкусу.
     Она с плачем прильнула к Эдди. Тот держал ее в объятиях, укачивая,  и
Роланд подумал: "Теперь с Эдди все будет в порядке.  Его  брат  погиб,  но
теперь у парня есть о ком заботиться, так что с ним все будет в порядке".
     Тем не менее стрелок  почувствовал  угрызения  совести,  постыдную  и
недостойную боль в сердце: он был способен стрелять (пусть  левой  рукой),
убивать,  упорно  идти  вперед,  в  поисках  Башни  жестоко  и  беспощадно
проламываясь сквозь годы и расстояния - даже, кажется, измерения. Он  умел
выжить, порой даже защитить - спас же  он  мальчика  Джейка  от  медленной
смерти на постоялом дворе и от домогательств прорицательницы, обитающей  у
подножия гор... Впрочем, в конце концов он позволил Джейку умереть.  И  не
случайно, нет. Роланд совершил тогда сознательный акт отречения. Сейчас он
смотрел на своих  спутников.  Обняв  женщину,  Эдди  уверял  ее,  что  все
обойдется. Он сам  так  не  смог  бы,  и  к  наполнявшему  сердце  стрелка
раскаянию присоединился тайный страх.
     "Если  за  Башню  ты  отдал  свою  душу,  Роланд,  ты  уже  проиграл.
Бессердечное создание не знает любви, тварь же, коей  любовь  неведома,  -
зверь. Возможно, быть  зверем  -  вещь  терпимая  (хотя  человек,  ставший
зверем, в конце концов непременно платит, и очень дорого), но что, если ты
достигнешь своей цели? Что, если ты, бессердечный, в самом деле пойдешь на
штурм Башни и одержишь победу? И, коль в сердце твоем лишь тьма, что  ждет
тебя? Только одно: зверь выродится  в  чудовище.  Какая  злая  насмешка  -
добиться своего, будучи зверем; все  равно,  что  подарить  увеличительное
стекло элефанту. Но добиться цели, сделавшись чудовищем...
     Заплатить цену ада - это одно. Но хочешь ли ты владеть им?"
     Он подумал об Элли; о девушке, что  когда-то  ждала  его  у  окна;  о
слезах, пролитых им над безжизненным трупом Катберта. О, тогда  он  любил.
Да. Тогда.
     - Я хочу любить, хочу! - умоляюще  воскликнул  он,  но,  хотя  теперь
вместе с женщиной  в  инвалидном  кресле  плакал  и  Эдди,  глаза  стрелка
остались сухими, как пустыня, которую он пересек, стремясь  достичь  этого
бессолнечного моря.


     На вопрос Эдди Роланд собирался  ответить  позже.  Это  он  собирался
сделать, исходя из тех соображений, что  осторожность  Эдди  не  помешает.
Провалы в памяти Владычицы Теней объяснялись просто:  в  ней  одновременно
обитали две разных женщины.
     И одна из них была опасна.


     Эдди рассказал женщине, что сумел, умолчав о перестрелке,  но  честно
изложив все прочее.
     Когда он закончил, она  некоторое  время  сидела  совершенно  тихо  и
неподвижно, сложив руки на коленях.
     С гор,  которые  постепенно  теряли  крутизну  и  несколькими  милями
восточнее мало-помалу сходили на нет, бежали маленькие ручейки. Из  них  и
брали воду Роланд с Эдди, пока шли на север. Поначалу Роланд  был  слишком
слаб, и по воду ходил Эдди, но время шло, и вот  уже  в  походы  за  водой
мужчины стали отправляться по  очереди.  Чтобы  найти  ручей,  всякий  раз
приходилось забредать все дальше и искать все дольше. Чем сильнее  оседали
горы, тем ленивее журчали эти крохотные потоки, но здоровью путников  вода
не вредила.
     Пока что.
     Накануне по воду ходил Роланд. Таким образом  выходило,  что  сегодня
очередь Эдди. Однако стрелок снова взвалил на плечи бурдюки и без  единого
слова удалился к ручью. Эдди счел это проявлением странной тактичности  и,
вопреки желанию остаться равнодушным к этому жесту (и, честно  говоря,  ко
всему, что касалось Роланда), обнаружил, что все-таки слегка растроган.
     Женщина слушала Эдди внимательно, не перебивая, неотрывно глядя ему в
глаза. В какой-то момент Эдди сказал бы, что она на пять лет старше его, в
другой - что ей не  больше  пятнадцати.  Только  в  одном  можно  было  не
сомневаться: он влюблялся в нее.
     Когда Эдди завершил свой рассказ, женщина  на  миг  молча  замерла  в
кресле, глядя уже не на молодого человека, а мимо, в волны, которые должны
были с заходом солнца принести омаров  с  их  непонятными  крючкотворскими
вопросами. Омаров Эдди описал особенно тщательно.  Ей  было  лучше  слегка
испугаться сейчас, чем  сильно  -  когда  эти  твари  выберутся  на  берег
порезвиться. Он думал, что, услышав, как обитатели моря обошлись с рукой и
ногой Роланда, и хорошенько приглядевшись к ним,  женщина  не  захочет  их
есть. Хотя в конце концов голод переборет дид-э-чик и дам-э-чам.
     Глаза женщины были холодными и далекими.
     - Одетта? - окликнул он минут пять спустя. Она уже представилась ему.
Одетта Холмс. Эдди счел имя великолепным.
     Выведенная из задумчивости молодая женщина снова посмотрела на  него.
Чуть улыбнулась. И произнесла одно-единственное слово:
     - Нет.
     Эдди, не в состоянии придумать подходящий  ответ,  лишь  поглядел  на
нее, думая, что до этой минуты не понимал, каким беспредельным может  быть
простое отрицание.
     - Не понял, - наконец произнес он. - На что это вы неткаете?
     - На все на это. - Одетта повела рукой (Эдди заметил, какие сильные у
нее руки - холеные, гладкие,  но  очень  сильные),  захватив  море,  небо,
прибрежный песок, грязные холмы  предгорья,  где  стрелок  в  эту  минуту,
вероятно, искал  воду  (или,  может  быть,  был  съедаем  заживо  каким-то
неизвестным и интересным чудовищем  -  положа  руку  на  сердце,  Эдди  не
хотелось задумываться об этом). Короче, обозначив весь мир.
     - Я понимаю, каково вам. Поначалу я и сам представлял  собой  тяжелый
случай сомнений во взаправдашности всего этого. - Но так ли это было? Если
вспомнить, Эдди, кажется, просто смирился и принял все, как  неизбежное  -
возможно, из-за слабости, дурноты и раздиравшей его острой  потребности  в
марафете. - Это пройдет.
     - Нет, - снова сказала она. - По-моему, произошло  одно  из  двух,  и
неважно, что именно, но я по-прежнему в Оксфорде, штат  Миссисипи.  А  это
все не настоящее.
     И она продолжала (будь ее голос громче, или, быть может, если бы Эдди
не затягивало в любовный омут, получилась бы чуть  ли  не  нотация.  Но  в
сложившихся обстоятельствах слова Одетты больше напоминали не  выговор,  а
лирические стихи, и Эдди был вынужден постоянно напоминать  себе:  "Только
вот на самом деле все это - чушь собачья, и ты должен убедить ее  в  этом.
Ради нее самой").
     - Возможно, я  получила  травму  головы,  -  сказала  она.  -  Жители
Оксфорд-Тауна печально известны  тем,  что  любят  помахать  дубинкой  или
колуном.
     Оксфорд-Таун.
     Это название вызвало в далеких глубинах сознания Эдди неясный всплеск
узнавания. Одетта произнесла его чуть напевно, что по  непонятной  причине
ассоциировалось у него с Генри... с Генри  и  мокрыми  пеленками.  Почему?
Как? Сейчас это не имело значения.
     - Вы пытаетесь объяснить, что по-вашему все это - сон, который снится
вам, пока вы лежите в обмороке?
     - Или в коме, - откликнулась она. - И не нужно смотреть на меня  так,
словно вы считаете это абсурдом, поскольку ничего абсурдного тут нет. Вот,
взгляните.
     Она аккуратно раздвинула волосы повыше левого виска, и  Эдди  увидел:
Одетта зачесывает их  набок  не  просто  из  любви  к  такому  стилю.  Под
водопадом волос открылась старая рана, уродливая, покрытая  рубцами  -  не
бурыми, а серовато-белыми.
     - Кажется, в вашем времени жизнь порядком вас побила, - сказал он.
     Одетта нетерпеливо пожала плечами.
     - Порядком побила, порядком и обласкала, - сказала она. - Может быть,
все уравновешивается. Я показала вам это только  потому,  что  в  возрасте
пяти лет три недели  провела  в  коме.  Тогда  я  много  грезила.  О  чем,
вспомнить не могу, но мама, помнится, говорила, что было понятно:  пока  я
продолжаю болтать, я не умру. А  болтала  я,  похоже,  беспрерывно,  хотя,
рассказывала мама, из дюжины слов и одного  было  не  разобрать.  Я  помню
другое: мои видения были очень яркими.
     Одетта примолкла, оглядываясь.
     - Такими же, каким кажется это место. И вы, Эдди.
     Когда Одетта произнесла  его  имя,  по  рукам  Эдди  побежали  колкие
мурашки. Да, да, он подхватил любовный недуг. Притом в тяжелой форме.
     - И он. - Она вздрогнула. - Он кажется мне здесь самым ярким.
     - Так и должно быть. Я хочу сказать, неважно, что  вы  думаете  -  мы
правда настоящие.
     Она одарила Эдди вежливой улыбкой, в которой не было ни капли веры.
     - Откуда у вас та штука на голове? - спросил он.
     - Какая разница? Я просто хочу подчеркнуть, что случившееся однажды с
тем же успехом может произойти снова.
     - Нет, просто любопытно.
     - В меня угодил кирпич. Это была наша первая  поездка  на  север.  Мы
приехали в небольшой городок Элизабет - это в штате Нью-Джерси. Приехали в
вагоне для "Джима Кроу".
     - Это еще что такое?
     Одетта наградила его недоверчивым, почти презрительным взглядом.
     - Где вы жили до сих пор, Эдди? В бомбоубежище?
     - Я из другого времени, - сказал он. - Можно  спросить,  сколько  вам
лет, Одетта?
     - Достаточно, чтобы участвовать в выборах, и недостаточно, чтобы мной
интересовалась служба социального обеспечения.
     - Надо понимать, меня поставили на место.
     - Впрочем, надеюсь,  что  мягко,  -  сказала  она  и  улыбнулась  той
сияющей, лучезарной улыбкой, от  которой  руки  Эдди  покрывались  гусиной
кожей.
     - Мне-то двадцать три, - сказал он,  -  но  я  родился  в  шестьдесят
четвертом - в том году, из которого Роланд забрал вас.
     - Вздор.
     - Нет. Когда он забрал меня, я жил в восемьдесят седьмом.
     - Ну хорошо, - секундой позже сказала Одетта, - это,  конечно,  очень
упрочивает ваши доводы в пользу реальности окружающего, Эдди.
     - Вагон для "Джима Кроу"... там должны были ездить чернокожие?
     - Негры, - поправила она. - Называть негра чернокожим довольно грубо,
вам не кажется?
     - Примерно к восьмидесятому году вы все станете себя так называть,  -
сказал Эдди. - Когда я был пацаном, назвать черного парня негром было  все
равно, что ввязаться в драку. Ну, как черножопым обозвать.
     Одетта с минуту неуверенно смотрела на  него,  потом  опять  покачала
головой.
     - Тогда расскажите мне про кирпич.
     - Выходила замуж мамина  младшая  сестра,  София,  -  начала  она.  -
Правда, ма всегда звала ее Сестрица Синька - очень  уж  та  любила  синее.
Или, как выражалась мама,  по  крайней  мере  "воображала,  будто  любит".
Поэтому я всегда, даже до того,  как  мы  познакомились,  звала  ее  Тетей
Синькой. Венчание было просто прелесть,  а  после  устроили  вечеринку.  Я
помню все подарки! - Она рассмеялась. - В детстве подарки  всегда  кажутся
такими чудесными, правда, Эдди?
     Он улыбнулся.
     - Ага, это вы верно подметили. Подарки всегда помнишь, что свои,  что
чужие.
     - В то время мой отец уже  начал  хорошо  зарабатывать,  но  я  знала
только, что мы преуспеваем.  Так  это  всегда  называла  мама.  Однажды  я
рассказала ей, что девочка, с которой я играла,  спросила,  богатый  ли  у
меня папа. Мать объяснила: если кто-нибудь из моих приятелей  когда-нибудь
снова задаст мне этот вопрос следует отвечать именно так: мы  преуспеваем.
Поэтому родители смогли подарить Тете Синьке прекрасный фарфоровый сервиз.
Помню...
     Голос Одетты дрогнул. Рука поднялась к виску и рассеянно потерла его,
словно там зарождалась головная боль.
     - Что помните, Одетта?
     - Помню, мама подарила ей напамять.
     - Что?
     - Простите, у меня разболелась голова. От этого язык  заплетается.  И
вообще не пойму, зачем я все это вам рассказываю.
     - Вам неприятно?
     - Нет. Мне все равно. Я хотела сказать, что мама подарила  ей  особую
тарелочку. Белую, с вьющимся по краю нежным синим узором.  -  Одетта  едва
заметно  улыбнулась.  Эдди  подумал,  что  улыбка  не  совсем   спокойная.
Воспоминание о  тарелке  напамять  чем-то  тревожило  Одетту,  и  то,  что
близость, реальность -  злободневность  -  этого  воспоминания  словно  бы
затмили ту крайне странную ситуацию, в которой очутилась Одетта, ситуацию,
которая заслуживала если не полного,  то  преимущественного  ее  внимания,
обеспокоило юношу. - Я вижу эту тарелочку так же  ясно,  как  сейчас  вижу
вас, Эдди. Мать вручила ее Тете Синьке, а та расплакалась и никак не могла
перестать. По-моему, похожую тарелочку тетя  уже  видела,  правда,  давно,
когда они с мамой были маленькими, и, разумеется,  их  родители  не  могли
позволить себе купить такую вещицу.  Ни  ей,  ни  тете  в  детстве  ничего
напамять не дарили. После вечеринки Тетя Синька с мужем на  медовый  месяц
отправились в Грейт-Смоукиз. Они поехали поездом.
     - В вагоне "Джима Кроу", - сказал он.
     - Правильно! В вагоне "Джима Кроу"! Вот где в те  дни  ездили  и  ели
негры. Вот что мы пытаемся изменить в Оксфорд-Тауне.
     Она глядела на Эдди, почти наверняка ожидая  настойчивых  уверений  в
том,  что  она  здесь,  но  Эдди  снова  попался  в  паутину   собственных
воспоминаний: мокрые пеленки и эти два слова.  Оксфорд-Таун.  Но  внезапно
пришли другие  слова,  одна-единственная  строчка,  и  все-таки  он  сумел
вспомнить: ее, повторяя снова и снова, напевал Генри; напевал,  пока  мать
не сказала: будь любезен, замолчи, дай послушать Уолтера Кронкайта.
     ...Ах, лучше б расследовать дело скорей... Вот какие это были  слова.
Их  монотонно,  в  нос,  напевал  Генри.  Эдди  попытался  вспомнить   еще
что-нибудь, но не сумел. Собственно, удивляться было нечему - тогда ему не
могло быть больше трех лет. Ах, лучше б расследовать дело скорей. От  этих
слов Эдди пробрал озноб.
     - Эдди, с вами все в порядке?
     - Да. А что?
     - Вы задрожали.
     Он улыбнулся.
     - Ну, значит, по моей могилке гуляет Дональд Дак [внезапно вздрогнув,
англичане и американцы говорят: "по моей могиле прошел гусь". Дак  (duck),
англ. - утка].
     Одетта засмеялась.
     - Ну, как бы там ни было, свадьбу я, по крайней мере,  не  испортила.
Неприятность произошла,  когда  мы  пешком  возвращались  на  станцию.  Мы
переночевали у подруги Тети Синьки,  а  утром  отец  вызвал  такси.  Такси
приехало почти сразу, но когда шофер увидел, что мы - цветные, то  укатил,
да так быстро, точно у него полыхала голова и уже занималось мягкое место.
Подруга Тети Синьки еще раньше ушла на вокзал с  нашим  багажом  -  багажа
была уйма, ведь мы собирались провести неделю  в  Нью-Йорке.  Помню,  отец
сказал, что ждет - не дождется, чтобы увидеть, как засияет  моя  мордашка,
когда в Центральном Парке пробьют часы и зверюшки затанцуют.  До  станции,
сказал он, спокойно можно дойти пешком. Мать мигом согласилась -  отличная
мысль, тут не больше мили; будет очень приятно размять  ноги  после  того,
как мы уже просидели три дня в  одном  поезде  и  еще  полдня  просидим  в
другом. Отец отозвался - да, к тому же погода великолепная... но, кажется,
я и в пять лет понимала - отец в бешенстве, они  с  мамой  боятся  вызвать
другое такси, поскольку опять может произойти то же самое.
     И мы зашагали по улице. Я  шла  у  внутреннего  края  тротуара  (мама
опасалась, как бы мне не оказаться  слишком  близко  к  потоку  машин)  и,
помнится, гадала, что имел в виду папа - неужели, когда я увижу те часы  в
Центральном парке, лицо у меня вправду засветится,  и  не  больно  ли  это
будет. Вот тут-то мне на голову и свалился кирпич. На какое-то  время  все
окуталось тьмой. Потом начались сны. Яркие, живые сны.
     Одетта улыбнулась.
     - Как этот, Эдди.
     - Кирпич упал сам или кто-то его сбросил?
     - Никого так и не нашли. Полиция (мама рассказала мне об этом намного
позднее, мне уже было лет  шестнадцать)  отыскала  место,  откуда,  по  их
мнению, взялся этот кирпич - но он оказался не единственным, которого  там
недоставало, а еще больше было сидящих неплотно, кое-как. Под самым  окном
пятого этажа в многоквартирном  доме.  Дом  предназначался  к  сносу,  но,
конечно, служил пристанищем куче народа. Особенно по ночам.
     - Ясное дело, - сказал Эдди.
     - Никто не видел, чтобы кто-то выходил из здания,  и  дело  пошло  по
разряду несчастных случаев. Мать говорила, что думает, будто  это  и  есть
несчастный  случай,  но,  по-моему,  она  кривила  душой.  Она   даже   не
потрудилась попробовать объяснить мне, что думал отец. Оба они  еще  очень
переживали из-за того, как таксист  укатил,  едва  поглядев  на  нас.  Это
больше, чем что-либо другое убедило их, что наверху кто-то был. Он  просто
выглянул в окно, увидел, как мы подходим, и решил  скинуть  на  черномазых
кирпич. Скоро появятся ваши омарообразные?
     - Нет, - сказал Эдди. -  До  темноты  -  нет.  Выходит,  первое  ваше
соображение - что все это коматозный сон типа тех, какие были,  когда  вас
шарахнуло кирпичом. Только вместо кирпича на этот раз  было  что-то  вроде
полицейской дубинки.
     - Да.
     - А другое?
     Лицо и  голос  Одетты  были  довольно  спокойными,  голова  же  полна
отталкивающих, безобразных картин; они стаей диких гусей проносились перед
ее  мысленным  взором  и  все  представляли  собой   одно:   Оксфорд-Таун,
Оксфорд-Таун. Как там было в песенке? Двоих под луной укокошил злодей; Ах,
лучше б расследовать дело скорей. Не совсем точно,  но  близко  к  тексту.
Близко.
     - Я могла сойти с ума, - сказала она.


     Первым, что пришло Эдди в голову, было: Одетта, если вы думаете,  что
сошли с ума, вы рехнулись.
     Однако по краткому  размышлению  молодому  человеку  показалось,  что
такая линия аргументации невыгодна.
     Поэтому Эдди не стал ничего говорить и некоторое  время  молча  сидел
подле  инвалидного  кресла  Одетты:  колени  подтянуты  к  груди,   пальцы
обхватили запястья.
     - Вы действительно не могли жить без героина?
     - И не могу, - отозвался Эдди. - Это все равно, что быть  алкоголиком
или баловаться крэком. Не та штука, с которой можно когда-нибудь завязать.
Знаете, бывало, слышишь это, а в  голове  -  "ну  да-да-да,  конечно".  Но
теперь я понял. Меня еще тянет к нему, - наверное, какая-то частица во мне
будет всегда тянуться к героину, но физиологическая часть позади.
     - Что такое "крэк"? - спросила Одетта.
     - В вашем "когда" это еще не придумали.  За  основу  берется  кокаин.
Правда, это все равно, что превращать тротил в атомную бомбу.
     - Вы так делали?
     - Господи Иисусе, нет. Мой профиль - героин. Я ведь уже рассказывал.
     - Вы не похожи на наркомана, - заметила Одетта.
     Эдди и в самом деле чувствовал себя великолепно - если  оставить  без
внимания предательский запах, поднимавшийся от его тела и одежды  (молодой
человек получил возможность  ополоснуться  -  и  ополоснулся,  простирнуть
одежду - и простирнул, но без мыла ни одно, ни другое нельзя было  сделать
как следует). Волосы юноши (когда в его  жизнь  ступил  Роланд,  они  были
короткими - "так лучше проходить таможню,  голуба"...  ну  и  классной  же
хохмой это обернулось!) пока еще сохраняли сносную длину. Каждое  утро  он
брился острым лезвием ножа Роланда, поначалу робко, но  все  более  смело.
Когда Генри отправлялся во Вьетнам, Эдди  был  слишком  юн,  чтобы  бритье
составляло часть его жизни, - впрочем, тогда оно и Генри обременяло не Бог
весть как; бороду  брат  так  и  не  отрастил,  но  иногда  проходило  дня
три-четыре, прежде чем ворчанье ма заставляло его "скосить жнивье". Однако
вернувшись, Генри оказался просто помешанным на бритье (так  же  ревностно
он относился к нескольким другим вещам: припудриванью ног присыпкой  после
душа, чистке зубов по три-четыре раза на  дню  с  последующим  полосканием
рта, к непременному аккуратному складыванью одежды). Таким же фанатиком он
сделал и Эдди. Щетина выкашивалась каждое утро и каждый  вечер,  и  теперь
эта привычка глубоко сидела в Дийне-младшем вместе со всем прочим, чему он
научился у Генри. Включая, разумеется, и то, для чего требовалась игла.
     - Чересчур чистенький? - усмехаясь, спросил молодой человек.
     - Чересчур беленький, - коротко ответила она, после чего на мгновение
умолкла, сурово глядя на  море.  Эдди  тоже  молчал.  Если  и  можно  было
как-нибудь остроумно возразить, он не знал, как.
     -  Простите,  -  сказала  Одетта.  -  Это  было  очень   зло,   очень
несправедливо и очень на меня непохоже.
     - Да ладно.
     - Нет. Это все равно, как если  бы  белый  сказал  человеку  с  очень
светлой кожей что-нибудь вроде "Матерь божья, никогда б не догадался,  что
ты черномазый".
     - Вам нравится думать, что вы более справедливы, - сказал Эдди.
     - Я бы сказала, то, что нам нравится думать о себе, и то,  каковы  мы
на самом деле, редко совпадает. Впрочем, согласна - мне нравится думать  о
себе,  как  о  более  справедливом  и  беспристрастном  человеке.  Поэтому
пожалуйста примите мои извинения, Эдди.
     - С одним условием.
     -  С  каким?  -  она  опять  едва  заметно  улыбалась.  Хорошо.  Эдди
нравилось, когда удавалось заставить ее улыбнуться.
     - Дайте этому побольше шансов. Такое вот условие.
     - Дать побольше  шансов  чему?  -  В  голосе  Одетты  звучало  легкое
изумление. Возможно, от подобной нотки в  голосе  у  кого-нибудь  другого,
Эдди почувствовал бы, что получил по макушке и ощетинился бы, но с Одеттой
дело обстояло иначе. В ее устах это не звучало обидно. От нее, думал Эдди,
не страшно услышать что угодно.
     - Есть и третий вариант. Все это происходит на самом деле. То есть...
- Эдди откашлялся. - Я не слишком силен во всякой философской дряни, или в
этой... ну, знаете... метаморфозике или как там эта чертовня называется...
     - Вы имеете в виду метафизику?
     - Может быть. Не знаю. Наверное. Зато я знаю: нельзя зацикливаться на
том,  что  не  веришь  собственным  чувствам.  Да  что  там,   если   ваше
соображение, будто все это сон, верно...
     - Я не говорила сон...
     - Что бы вы ни говорили, сводится все  к  одному,  правда?  К  ложной
реальности.
     Если секундой  раньше  в  голосе  Одетты  и  звучала  еле  различимая
снисходительность, теперь она исчезла.
     - Возможно, Эдди, философия с метафизикой - не  ваша  епархия,  но  в
школе, должно быть, вы были страшным спорщиком.
     - Отродясь  не  состоял  в  дискуссионном  клубе.  Это  для  голубых,
страхолюдин да ботанов. Вроде шахматного кружка. Как понять -  епархия?  С
чем это едят?
     - Ничего особенного. То, в чем  хорошо  разбираешься.  Лучше  вы  мне
объясните. Что такое голубые?
     Эдди некоторое время смотрел на нее, потом пожал плечами.
     - Гомики. Петухи. Неважно. Обмениваться словечками можно до вечера  -
толку-то что? Я другое пытаюсь сказать: если все это сон,  он  может  быть
моим, а не вашим. Может, вы - плод моего воображения.
     Улыбка Одетты дрогнула.
     - Вы... вас не били по голове.
     - Вас тоже никто не бил.
     Теперь  улыбка  Одетты  окончательно  исчезла.  Она  довольно   резко
поправила:
     - Никто, кого бы я запомнила.
     - То же самое со мной! - сказал он. - Вы сказали,  в  Оксфорде  народ
грубый. Что ж, ребята с таможни тоже не то чтоб лучились  радостью,  когда
не нашли марафет, который искали. Может, один из них засветил мне по башке
рукояткой своей дуры, и лежу я сейчас в камере, в Бельвю, и  вижу  во  сне
вас с Роландом, покамест они пишут  рапорты  -  объясняют,  как  во  время
допроса я повел себя агрессивно и пришлось меня утихомирить.
     - Это не одно и то же.
     - Почему? Потому, что вы -  вся  из  себя  интеллигентная  чернокожая
дама-общественница, а я - просто ширяла с нью-йоркской окраины? - Все  это
Эдди высказал с усмешкой, намереваясь добродушно высмеять  Одетту,  но  та
вспылила:
     - Мне бы хотелось, чтобы вы прекратили называть меня черной!
     Эдди вздохнул.
     - Ладно, но к этому все равно привыкнут.
     - Как ни крути, а вам следовало посещать дискуссионный клуб.
     - Блядь, - сказал Эдди, и Одетта так повела  глазами,  что  он  опять
невольно осознал: разница между ними не только в цвете кожи,  она  гораздо
значительнее - они обращались друг к другу  каждый  со  своего  отдельного
острова, океаном между которыми было время. Ну да ладно.  Слово  привлекло
ее внимание. - Я не хочу с вами спорить.  Я  хочу,  чтобы  вы  очнулись  и
осознали, что не спите, вот и все.
     - Я могла бы действовать согласно диктату вашего третьего варианта  -
по крайней мере,  временно,  до  тех  пор,  пока  продолжает  существовать
такое... такое положение вещей... если бы не одно  "но":  между  тем,  что
произошло с вами, и  тем,  что  случилось  со  мной,  существует  коренное
отличие. Такое существенное, такое большое, что вы его не видите.
     - Ну так покажите его мне.
     - В вашем сознании нет разрывов. В моем - есть, и очень большой.
     - Не понимаю.
     - Я хочу сказать, что вы можете отчитаться за каждый прожитый миг,  -
сказала Одетта. - Ваш  рассказ  последовательно  переходит  от  момента  к
моменту: самолет, внезапное вторжение этого... этого... его...
     Она с явной неприязнью мотнула головой в сторону холмов.
     - Припрятыванье наркотика, полицейские, взявшие вас под  стражу,  все
прочее. История фантастичная,  но  в  ней  нет  недостающих  звеньев.  Что
касается меня, я вернулась из Оксфорда. Эндрю, мой шофер, встретил меня  и
отвез домой. Я приняла  ванну  и  хотела  выспаться:  начиналась  страшная
мигрень, а единственное средство от действительно сильных мигреней  -  это
сон. Но до полуночи оставалось совсем немного, и я подумала,  что  сначала
посмотрю новости. Некоторых  из  нас  отпустили,  но,  когда  мы  уезжали,
большинство оставалось в кутузке. Мне хотелось выяснить,  не  пересмотрены
ли их дела. Я  вытерлась,  надела  халат  и  пошла  в  гостиную.  Включила
телевизор,  программу  новостей.  Диктор  принялся  рассказывать  о  речи,
которую только что произнес Хрущев по поводу  американских  советников  во
Вьетнаме.  Он  сказал:  "Мы  получили  кинорепортаж  из..."  и  исчез,   и
оказалось, что я качу по этому берегу.  Вы  говорите,  будто  видели  меня
сквозь этакую волшебную дверь, которая сейчас исчезла, - видели  в  Мэйси,
где я воровала грошовые побрякушки. Уже достаточно абсурдно, но, даже будь
это так,  я  сумела  бы  найти  для  кражи  что-нибудь  получше  фальшивых
драгоценностей. Я не ношу бижутерию.
     - Лучше посмотрите еще разок на свои руки, Одетта, - спокойно  сказал
Эдди.
     Она очень долго переводила взгляд  с  украшавшего  ее  левый  мизинец
"бриллианта"  (слишком  большого  и  вульгарного  для  того,  чтобы   быть
настоящим) на крупный (слишком крупный и вульгарный для того,  чтобы  быть
не настоящим) опал, красовавшийся на среднем пальце правой руки.
     - Все это мне мерещится, - твердо повторила она.
     - У вас что, пластинку заело? -  В  голосе  Эдди  впервые  прозвучала
неподдельная злость. - Каждый раз, как кто-то проткнет в вашей  аккуратной
историйке дырку, вы просто возвращаетесь к своему говенному "все  это  мне
мерещится". Нужно поумнеть, 'Детта.
     - Не называйте меня так! Терпеть этого не могу! - выкрикнула она  так
визгливо, что Эдди отшатнулся.
     - Простите. Боже правый, я не знал!
     - Я переместилась из ночи в день, из гостиной - на безлюдное взморье,
я не в неглиже, я одета. И настоящая причина этого  в  том,  что  какой-то
толстопузый, безмозглый полисмен-южанин ударил меня  дубинкой  по  голове,
вот и все!
     - Но ваши воспоминания не обрываются на Оксфорде, - негромко  заметил
Эдди.
     - Ч-что? - Неуверенность  вернулась.  Или,  быть  может,  Одетта  все
понимала, но не желала понимать. Как с кольцами.
     - Если вас огрели по голове в Оксфорде, почему ваши  воспоминания  на
этом не обрываются?
     - Логики в таких вещах обычно бывает немного. -  Она  снова  потирала
виски. - А теперь, Эдди, если вы не  возражаете,  я  охотно  закончила  бы
разговор. У меня опять начинается мигрень. И довольно сильная.
     - По-моему, есть здесь логика или нет, все зависит от того,  чему  вы
хотите верить. Я видел вас в Мэйси, Одетта. Я  видел,  что  вы  крали.  Вы
говорите, что не делаете таких вещей - но ведь вы сказали и другое: "я  не
ношу бижутерию". Сказали, хотя за время  нашего  разговора  несколько  раз
посмотрели себе на руки. Кольца были там - но вы словно  бы  не  могли  их
видеть, пока я не обратил на них ваше внимание, не заставил увидеть.
     - Я не хочу говорить об этом! - крикнула она. - У меня болит голова!
     - Ладно. Но вы знаете, где  упустили  последовательность  событий,  и
было это не в Оксфорде.
     - Оставьте меня, - без выражения сказала Одетта.
     Эдди увидел стрелка, который тяжело тащился обратно с  двумя  полными
бурдюками - один был обвязан вокруг талии, другой взвален на плечи. Вид  у
Роланда был очень усталый.
     - Хотел бы я вам помочь, - проговорил Эдди, - но для этого, наверное,
я должен быть настоящим.
     Он  постоял  возле  нее,  но  Одетта  сидела,   опустив   голову,   и
безостановочно массировала виски кончиками пальцев.
     Эдди пошел навстречу Роланду.


     - Сядь, - Эдди забрал бурдюки. - Видуха у тебя - краше в гроб кладут.
     - Так и есть. Я опять занемог.
     Эдди посмотрел на пылающие щеки стрелка, на его потрескавшиеся  губы,
и кивнул.
     - Я надеялся, что обойдется, но я не так уж удивлен, старик.  Вдарить
по микробам ты вдарил, но на цикл не хватило. У Балазара было слишком мало
кефлекса.
     - Я тебя не понимаю.
     -  Если  не  принимать  пенициллиновый  препарат  достаточно   долго,
инфекция не дохнет. Ты просто загоняешь ее в подполье. Проходит  несколько
дней, и она возвращается. Нам понадобится еще кефлекс; впрочем,  здесь  по
крайней мере есть дверь, через которую можно  за  ним  сходить.  В  нужный
момент от тебя потребуется только одно: не психовать. - Но при  этом  Эдди
печально размышлял о том, что  у  Одетты  нет  ног,  а  переходы,  которые
приходится  совершать  в  поисках  воды,  становятся  все  более  долгими.
Интересно, задумался он, мог ли Роланд выбрать более неподходящий  момент,
чтобы заболеть снова?  Такую  возможность  Эдди  допускал;  он  просто  не
понимал, как.
     - Мне нужно рассказать тебе кое-что про Одетту.
     - Ее зовут Одеттой?
     - Угу.
     - Чудесное имя, - сказал стрелок.
     - Ага. Я тоже так подумал. А вот то, как она воспринимает это  место,
не так уж чудесно. Ей кажется, будто она не здесь.
     - Знаю. И я ей не слишком нравлюсь, верно?
     "Нет, - подумал Эдди, - но это не мешает ей  считать  тебя  паскудной
галлюцинацией". - Вслух он этого не сказал, только кивнул.
     - Причины тут почти одни и те же, - продолжал стрелок. -  Видишь  ли,
это не та женщина, которую я перенес сюда. Вовсе не та.
     Эдди уставился на него и вдруг  кивнул,  объятый  сильным  волнением.
Смазанный промельк в зеркале... то оскаленное лицо... Роланд прав. Господи
Иисусе, конечно, он прав! Это была вовсе не Одетта!
     Потом Эдди вспомнил руки, небрежно трогавшие шрамы, а до этого так же
небрежно взявшиеся набивать большую дамскую  сумочку  блестящим  хламом...
почти как если бы женщине хотелось попасться.
     Руки в кольцах.
     В этих самых кольцах.
     "Но это необязательно означает, что и руки были эти самые", - подумал
он в исступлении, однако эта мысль задержалась  всего  на  миг.  Во  время
спора с Одеттой Эдди успел внимательно рассмотреть ее руки.  Это  были  те
самые руки - нежные, с длинными пальцами.
     - Нет, - продолжал стрелок. - Не  та.  -  Голубые  глаза  внимательно
изучали Эдди.
     - Ее руки...
     - Послушай, - сказал стрелок, - послушай внимательно. Быть может,  от
этого зависят наши жизни - моя, поскольку мной вновь овладевает  недуг,  и
твоя, поскольку ты влюбился в эту женщину.
     Эдди ничего не сказал.
     - Она - это две женщины в одном теле. Она была одной из них, когда  я
вошел в нее, и другой, когда я вернулся сюда.
     Теперь Эдди ничего не мог сказать.
     - Было и что-то еще. Что-то странное. Но то ли я не понял,  что  это,
то ли понял, но оно ускользнуло от меня. Мне это показалось важным.
     Взгляд Роланда скользнул мимо Эдди к инвалидному креслу.  Оно,  точно
выброшенное на мель суденышко, одиноко стояло на морском берегу, там,  где
обрывался его короткий след, тянувшийся из ниоткуда. Потом  стрелок  опять
посмотрел на Эдди.
     - Я очень мало понимаю, что это или  как  такое  может  быть,  но  ты
должен быть начеку. Понимаешь?
     - Да. - Эдди показалось, что ему почти нечем дышать. Он  понимал  (по
крайней мере, в доступном заядлому  кинозрителю  объеме),  о  какого  рода
вещах говорит стрелок, но на объяснения ему не хватало  воздуха.  Пока  не
хватало. Словно Роланд пнул его так, что дух вон.
     - Хорошо. Потому что женщина, в которую я  вошел  по  другую  сторону
двери, была так же страшна, как  омарообразные  твари,  что  выползают  по
ночам.



                          4. ДЕТТА НА ДРУГОЙ СТОРОНЕ

     "Ты должен быть начеку", - сказал  стрелок,  и  Эдди  согласился,  но
стрелок знал, что Эдди  не  понимает,  о  чем  речь;  дальняя,  невредимая
половина  сознания  Эдди,  в  которой  бывает  заложено  или  не  заложено
выживание, не получила сигнала.
     Стрелок понимал это.
     На счастье Эдди, он это понимал.


     Среди ночи Детта Уокер резко открыла глаза. Они были полны  звездного
света и ясного ума.
     Она вспомнила все: как дралась с ними, как они привязали ее к креслу,
как дразнили и обзывали: сука черномазая, сука черномазая.
     Она вспомнила, как из волн полезли чудища, и тот мужик, что постарше,
убил одного из них. Парень помоложе развел костер и  занялся  готовкой,  а
потом с ухмылочкой  протянул  ей  нанизанное  на  палочку  дымящееся  мясо
морского урода. Она вспомнила, что плюнула в белое рыло этого  сопляка,  и
ухмылочка превратилась в злобную, сердитую гримасу. Беложопый  саданул  ее
снизу в челюсть и сказал: "Ну, ничего, еще передумаешь, стерва ты  черная.
Погоди, вот увидишь". Потом они с Настоящим Гадом расхохотались. Настоящий
Гад показал ей кусок говядины, насадил на вертел и принялся не спеша  печь
над костром, пылавшим на чужом, враждебном берегу, куда ее завезли.
     От    медленно    подрумянивающейся    говядины    шел    чрезвычайно
соблазнительный запах, но она не подавала виду. Даже когда молодой замахал
у нее перед  лицом  ломтем  мяса,  выпевая  ну,  кусни,  сука  черномазая,
давай-давай, кусни, Детта сдержалась и сидела, как каменная.
     Потом она забылась сном, и вот сейчас проснулась.  Веревки,  которыми
ее связали, исчезли. Она больше не сидела в кресле - она лежала  на  одном
одеяле, укрытая другим; лежала намного выше линии прилива, у  которой  все
еще бродили, о чем-то спрашивая и порой выхватывая  из  воздуха  невезучую
чайку, омарообразные твари.
     Она посмотрела влево и ничего не увидела.
     Она посмотрела вправо и увидела  двоих  спящих,  закутанных  в  массу
одеял. Ближе лежал тот, что помоложе. А  Настоящий  Гад  снял  портупеи  и
положил рядом с собой.
     Револьверы еще были в кобурах.
     "Ты крупно ошибся, козел", - подумала Детта и перекатилась на  правый
бок. Зернистый хруст и скрип песка под ее телом  не  были  слышны  в  хоре
ветра, волн, вопрошающих созданий. Блестя глазами, она  медленно  поползла
по песку (сама - точно один из чудовищных омаров).
     Добравшись до портупей, Детта вытащила револьвер.
     Он был очень тяжелым,  рукоятка  в  ее  ладони  -  гладкой,  какой-то
самостоятельно смертоносной. Тяжесть не вызвала беспокойства: руки у Детты
Уокер были сильные.
     Она проползла чуть дальше.
     Молодой парень дрых - храпящий камень, ничего больше, - но  Настоящий
Гад тихонько зашевелился во  сне,  и  Детта,  с  вытатуированным  на  лице
злобным оскалом, замерла без движения. Он опять затих, и она расслабилась.
     "Этот-то  хитрожопый,  гнида.  Ой,  гляди,   Детта.   Убедись,   чтоб
наверняка".
     Она  отыскала  потертую  защелку  барабана,  попыталась   протолкнуть
вперед, ничего не добилась и потянула ее на себя. Барабан открылся.
     "Заряжен! Заряжен, паскуда! Сперва  уделаешь  молодого  пиздюка.  Тут
Настоящий Гад проснется, а ты рот до ушей  ("улыбнись,  ягодка,  а  то  не
видать, где ты есть") - да по рылу ему, по рылу, начистишь гниде ряшку  по
первому классу!"
     Она защелкнула барабан, положила палец на курок... и стала ждать.
     Поднялся сильный ветер. Детта взвела курок до конца.
     И нацелила револьвер Роланда Эдди в висок.


     Стрелок наблюдал за всем этим одним  полуоткрытым  глазом.  Лихорадка
вернулась, но пока что несильная... не настолько сильная, чтобы Роланд  не
доверял себе. Поэтому он ждал. Приоткрытый глаз был своего рода пальцем на
спусковом крючке его  тела;  тела,  которое  становилось  его  револьвером
всякий раз, как револьвера не оказывалось под рукой.
     Женщина нажала курок.
     Щелк.
     Щелк, что же еще.
     Когда  они  с  Эдди,  нагруженные  бурдюками,  вернулись  со   своего
совещания, Одетта Холмс спала в инвалидном кресле глубоким сном,  завалясь
вбок. Соорудив на песке лучшую по их возможностям постель,  они  осторожно
перенесли молодую женщину из  кресла  на  расстеленные  одеяла.  Эдди  был
уверен, что она проснется, но Роланд лучше разбирался, что и как.
     Он подстрелил омара, Эдди развел огонь, и они поели,  оставив  порцию
Одетте на утро.
     Затем состоялся разговор,  и  Эдди  сказал  нечто  такое,  что  вдруг
возникло перед Роландом подобно внезапной  вспышке  молнии.  Это  озарение
было чересчур ярким и чересчур кратким, чтобы постичь все в  полной  мере,
но Роланд увидел немало -  так  порой  счастливый  удар  молнии  позволяет
различить очертания местности.
     Он мог бы поделиться с Эдди уже  тогда,  но  не  стал,  понимая,  что
должен быть для юноши Кортом, у Корта же вид ученика,  залившегося  кровью
после неожиданного и болезненного удара, вызывал  всегда  один  и  тот  же
отклик: "Дитя не разумеет, что есть молоток, покамест, забивая гвоздь,  не
расплющит себе палец. Встань, червь, и прекрати скулить!  Ты  позабыл  лик
своего отца!"
     И Эдди уснул, хотя Роланд  велел  ему  быть  начеку,  а  сам  Роланд,
уверившись, что его спутники спят  (он  подождал  подольше,  полагая,  что
Владычица  способна  на  коварство),  перезарядил  револьверы,  вложив   в
барабаны стреляные гильзы, отстегнул револьверные ремни (это причинило ему
мгновенную острую боль) и положил их рядом с Эдди.
     Потом он стал ждать.
     Час, два, три.
     В середине четвертого часа, когда его усталое, сжигаемое  жаром  тело
силилось уплыть  в  дремоту,  он  скорее  почувствовал,  чем  увидел,  что
Владычица проснулась, и сам также полностью очнулся от сна.
     Он видел, как она перевернулась. Не спускал с  нее  глаз,  пока  она,
впиваясь скрюченными пальцами в песок и подтягиваясь, подбиралась  к  тому
месту, где лежали портупеи. Внимательно пронаблюдал, как она  вытащила  из
кобуры револьвер, подползла поближе к Эдди и  замерла,  вскинув  голову  и
раздувая ноздри - эта женщина не просто нюхала воздух, она пробовала его.
     Да. Это ее он привез с той стороны.
     Когда она глянула в его сторону, он  не  просто  притворился  спящим,
потому  что  она  почуяла  бы  надувательство;  он  уснул.   Ощутив,   что
пристальный взгляд куда-то переместился,  стрелок  стряхнул  сон  и  вновь
приоткрыл один глаз. Он увидел, что женщина медленно  поднимает  револьвер
(проделывая это с меньшим напряжением, чем выказал Эдди,  когда  в  первый
раз взял оружие при Роланде), направляет  в  голову  Эдди...  и  медлит  с
невыразимо хитрой миной.
     В этот миг она напомнила стрелку Мартена.
     Она принялась возиться с барабаном и, хотя  сперва  взялась  за  него
неправильно, чуть погодя открыла. Посмотрела на головки  патронов.  Роланд
напрягся. Он ждал. Сначала - чтобы увидеть, поймет ли она, что капсюли уже
пробиты, потом - чтобы посмотреть, не повернет ли она  револьвер  дулом  к
себе, не заглянет ли внутрь, не увидит ли пустоту вместо свинца (он  думал
над тем, не зарядить ли револьверы патронами,  уже  давшими  осечку  -  но
очень недолго; Корт учил:  всяким  револьвером  в  конечном  итоге  правит
Старик Козлоногий, и единожды давший осечку патрон  во  второй  раз  может
повести себя иначе). Сделай она это - и стрелок немедля бы прыгнул.
     Но женщина защелкнула  барабан,  начала  взводить  курок...  и  опять
остановилась. Остановилась, чтобы ветер скрыл единственный тихий щелчок.
     Роланд подумал: "Вот она, другая. О  Боже!  Отвратительная,  злобная,
безногая - и все же стрелок;  это  так  же  верно,  как  то,  что  Эдди  -
стрелок".
     Он ждал вместе с ней.
     Налетел ветер.
     Женщина оттянула спусковой  крючок  до  полного  взвода  и  поместила
револьвер в полудюйме от виска Эдди. С  ухмылкой,  которая  была  гримасой
упыря, она резко нажала на курок.
     Щелк.
     Роланд ждал.
     Она снова нажала. Опять. И опять.
     Щелк-щелк-щелк.
     - Козлы ДРАНЫЕ! -  завизжала  она  и  плавным,  грациозным  движением
повернула револьвер дулом к себе.
     Роланд напружинил ноги, но не прыгнул. Дитя не  разумеет,  что  такое
молоток, покамест, забивая гвоздь, не расплющит себе палец.
     "Если она убьет его, она убьет и тебя".
     "Плевать", - непреклонно ответил голос Корта.
     Эдди пошевелился. Нет, рефлексы у парня были неплохие; он метнулся  в
сторону достаточно быстро, чтобы не дать оглушить или убить  себя.  Вместо
того, чтобы опуститься  на  уязвимый  висок,  тяжелая  рукоять  револьвера
разбила челюсть.
     - Что... Господи!
     - КОЗЛЫ ДРАНЫЕ! КОБЕЛИ БЕЛОЖОПЫЕ! - истошно вопила  Детта,  и  Роланд
увидел, что она заносит револьвер во второй раз. Пусть она была  безногой,
пусть Эдди уже откатывался прочь, дальше рисковать он не смел. Коль  скоро
Эдди не усвоит урок сейчас, он не усвоит его уже никогда. В следующий раз,
когда стрелок велит Эдди быть начеку, Эдди последует  совету,  и  потом...
эта стерва оказалась  шустра.  Было  бы  неумно  и  дальше  полагаться  на
проворство Эдди или на немощность Владычицы.
     Распрямив напружиненные ноги, он перелетел через Эдди и, силой  удара
отбросив Детту назад, приземлился на нее сверху.
     - Приспичило, кобелина? - закричала она в лицо Роланду,  одновременно
прижимаясь своим лобком к его  паху  и  занося  руку,  все  еще  сжимающую
револьвер, над его головой. - Разобрало? Щас получишь, чего тебе надо, щас
дам, в натуре!
     - Эдди! - снова крикнул стрелок  -  теперь  он  не  просто  орал,  он
приказывал. Эдди, с подбородка которого капала кровь (челюсть уже начинала
распухать) еще секунду просидел на корточках, бессмысленно  тараща  широко
раскрытые глаза. "Ну же, шевелись, не можешь, что ли? - подумал Роланд.  -
Или не хочешь?" Его силы таяли. Когда эта женщина в очередной раз  обрушит
вниз тяжелую рукоять револьвера, она сломает ему руку... то есть, если  он
успеет загородиться. Если нет, она проломит ему голову.
     Потом Эдди стряхнул оцепенение. Он поймал  стремительно  опускавшийся
револьвер, и Детта с  пронзительным  визгом  повернулась  к  нему,  щелкая
зубами, точно вампир, и ругаясь  на  уличном  patois  [Patois  (франц.)  -
уличный простонародный жаргон],  таком  беспросветно  южном,  что  его  не
понимал даже Эдди, а Роланду казалось, будто женщина вдруг  заговорила  на
иностранном языке. Но Эдди сумел вырвать револьвер из  ее  руки  и,  когда
нависшая над Роландом "дубинка"  исчезла,  он  смог  пригвоздить  Детту  к
песку.
     Она и тогда не  унялась  и  продолжала  брыкаться,  рваться  вверх  и
сквернословить. На темном лице выступил пот.
     Эдди глазел  на  все  это,  по-рыбьи  открывая  и  закрывая  рот.  Он
нерешительно  дотронулся  до  своей  челюсти,   сморщился,   отнял   руку,
внимательно осмотрел пальцы и оставшуюся на них кровь.
     Детта  продолжала  верещать:  прикончу  обоих,  рискните   здоровьем,
попробуйте меня снасильничать, я вас пиздой укокошу, вот посмотрите, это ж
не дырка, а хуй знает что с зубами на входе,  охота  разведать,  так  сами
убедитесь.
     - Что, черт подери... - тупо проговорил Эдди.
     - Ремень, - пропыхтел стрелок. - Тащи сюда. Я перекачу ее  наверх,  а
ты схватишь ее за руки и стянешь кисти за спиной.
     - ХРЕНА С ДВА! - взвизгнула Детта, и  ее  безногое  тело  забилось  с
такой силой, что Роланд чуть не слетел. Он чувствовал,  как  она  опять  и
опять силится поднять обрубок правой ноги, чтобы заехать ему по причинному
месту.
     - Я... я... она...
     - Живее, Господь прокляни лик твоего отца! - взревел Роланд,  и  Эдди
наконец сдвинулся с места.


     Связывая Детту и затягивая ремень, они дважды едва  не  упустили  ее.
Наконец Эдди сумел накинуть завязанную затяжной петлей портупею Роланда на
запястья женщины, когда, приложив  к  этому  все  силы,  стрелок  все-таки
завернул ей руки за спину (то и дело, как мангуста  от  змеи,  отшатываясь
перед  стремительными  выпадами,  которые  Детта  делала  головой,  силясь
укусить; укусов он избежал, но, покуда Эдди закончил, насквозь  промок  от
слюны). Тут-то Эдди, удерживая короткий конец  затяжной  петли,  и  стянул
путами эти сведенные вместе  кисти.  Он  не  хотел  сделать  больно  этому
отчаянно  бьющемуся,   пронзительно   кричащему,   сыплющему   проклятиями
существу. Оно было куда злее чудовищных омаров, поскольку  обладало  более
развитым интеллектом, поставлявшим ему информацию, но Эдди знал за  ним  и
другую способность - быть прекрасным. Он не хотел обижать ее  другое  "я",
скрывавшееся где-то внутри этого сосуда,  как  живая  голубка  прячется  в
самой глубине одного из потайных отделений волшебного ящика фокусника).
     Где-то внутри этого орущего,  визжащего  существа  скрывалась  Одетта
Холмс.


     Хотя мул - последнее животное, ходившее под седлом у стрелка, - издох
слишком давно, чтобы  помнить  о  нем,  у  Роланда  сохранился  кусок  его
веревочной  привязи  (которая,  в  свою  очередь,  некогда  была  отличным
арканом). Привязав с помощью этой веревки Детту к инвалидному креслу,  как
еще раньше рисовало ей воображение (а может, ложная память - впрочем, итог
был один, верно?), они отошли.
     Если бы не ползучие омарообразные твари, Эдди спустился бы к  воде  и
вымыл руки.
     - Похоже, меня сейчас вывернет, - сообщил он голосом, срывавшимся  то
на бас, то на дискант, как у мальчишки-подростка.
     - Чего стали-то? Валяйте, схавайте друг  дружке  ЗАЛУПЫ!  -  визгливо
посоветовало трепыхавшееся в кресле существо. - А? Коли вы перед пиздинкой
черной бабы труса празднуете! Ну, валяйте! Чего тут сомневаться!  Пососите
друг дружке шершавого! Валяйте, пока можно, потому  как  Детта  Уокер  щас
вылезет из этого кресла - и амбец херам вашим тощим, беложопые!  Оторву  и
вон тем ходячим бензопилам скормлю!
     - Вот женщина, в чьем сознании я побывал. Теперь ты мне веришь?
     - Я и раньше тебе верил, - сказал Эдди. - Я же говорил.
     - Ты думал, будто веришь. Ты верил  только  верхним  слоем  сознания.
Веришь ты теперь до конца? До донышка?
     Эдди посмотрел  на  визжащее,  судорожно  извивающееся  в  инвалидном
кресле существо, и отвел глаза. В лице не осталось ни кровинки, только  из
рваной раны на  подбородке  сочились  редкие  алые  капли.  С  этого  бока
физиономия Эдди начинала приобретать некоторое сходство с воздушным шаром.
     - Да, - выговорил он. - Боже мой, да.
     - Эта женщина - чудовище.
     Эдди заплакал.
     Стрелку захотелось утешить  его,  но,  не  в  силах  совершить  такое
святотатство (слишком уж хорошо он помнил  Джейка),  он  ушел  в  темноту,
сжигаемый изнутри жаром и болью нового приступа лихорадки.


     Той ночью, намного раньше - Одетта еще спала, - Эдди сказал:  похоже,
я, может быть, понимаю, что с ней неладно. Может  быть.  Стрелок  спросил,
что Эдди имеет в виду.
     - Может быть, она шизофреничка.
     Роланд  только  головой  покрутил.  Эдди  объяснил   свое   понимание
шизофрении, нахватанное по крупицам из фильмов  вроде  "Трех  лиц  Евы"  и
всевозможных телепрограмм (главным образом, из мыльных опер, которые они с
Генри смотрели, тащась от кайфа). Роланд кивнул.  Да.  Болезнь,  описанная
Эдди, вроде бы подходила. Женщина с двумя лицами, светлым и темным. Как на
пятой карте Таро, открытой ему человеком в черном.
     - И эти... шизофрены... не знают, что у них есть другой?
     - Нет, - отозвался Эдди.  -  Но...  -  Его  голос  постепенно  затих.
Молодой человек угрюмо следил за исполинскими омарами - а те знай  ползали
по песку и допытывались о чем-то, ползали и допытывались.
     - А как же?
     - Я не мозгоправ, - сказал Эдди, - поэтому, в общем-то, не знаю...
     - Мозгоправ? Что такое мозгоправ?
     Эдди постукал себя по виску.
     - Врач, который лечит голову. Соображаловку. По-настоящему называется
"психиатр".
     Роланд кивнул. Мозгоправ ему нравилось  больше.  Поскольку  мозгов  у
Владычицы было слишком много. В два раза больше, чем нужно. Не  мешало  бы
их вправить.
     - Но, по-моему, шизики почти всегда знают, что с ними что-то не то, -
сказал Эдди. - Из-за провалов в памяти. Может, я  ошибаюсь,  но  я  всегда
понимал так:  обычно  в  шизике  сидят  два  человека,  из-за  пробелов  в
воспоминаниях  считающие,  что  страдают  частичной  потерей  памяти.  Эти
пробелы образуются тогда, когда ситуацией завладевает второе "я". А она...
она говорит, что помнит все. Она действительно думает, будто помнит все.
     - Я думал, ты сказал, что, по ее мнению,  на  самом  деле  ничего  не
происходит.
     - Угу, - сказал Эдди, - но покамест забудь об этом. Я пытаюсь сказать
вот что: неважно, в чем она убеждена. В ее воспоминаниях этот берег  стоит
сразу за гостиной, где она сидела в халате  и  смотрела  двенадцатичасовые
новости. Никакого провала. Никакого разрыва. Ей совершенно  невдомек,  что
ее гостиную  от  универмага  Мэйси,  где  ты  ее  сцапал,  отделяет  некий
промежуток  времени,  на  который  в  ее  теле  воцарилась  какая-то  иная
личность. Черт, могли пройти сутки, а то и несколько недель. Я  знаю,  что
все еще была зима - почти все покупатели в том универмаге были в пальто...
     Стрелок кивнул. Восприятие Эдди обострялось. Хорошо. Сапоги, шарфы  и
торчавшие из карманов пальто и курток перчатки ускользнули от его внимания
- и все же процесс пошел.
     - ...но сколько времени Одетта была той другой женщиной больше  никак
не определишь - сама-то она этого  не  знает.  Сдается,  она  оказалась  в
совершенно новой для себя ситуации, и историей  о  том,  как  ей  прошибли
голову, просто защищает обе стороны.
     Роланд кивнул.
     - И кольца. Увидеть  их  было  для  нее  настоящим  потрясением.  Она
старалась не подавать вида, но все равно это было заметно.
     Роланд спросил:
     - Если две эти женщины не знают, что существуют в одном теле, и  даже
не подозревают, что что-то может быть не в порядке; если у каждой  из  них
своя, отдельная, цепочка воспоминаний, частью  -  подлинных,  а  частью  -
придуманных сообразно тем промежуткам времени,  когда  появляется  другая,
как нам быть? Как жить рядом с ней?
     Эдди пожал плечами.
     - Меня не спрашивай. Это твоя проблема. Ты же сказал,  что  она  тебе
нужна. Ты же, черт возьми, собственной шеей рисковал, чтобы  притащить  ее
сюда. - Эдди на минуту задумался, припомнив, как с ножом  Роланда  в  руке
сидел на корточках над телом стрелка, почти касаясь лезвием его  горла,  и
неожиданно невесело рассмеялся. "Ты БУКВАЛЬНО рисковал своей шеей, мужик",
- подумал он.
     Воцарилось молчание. К этому  времени  Одетта  уже  спокойно  дышала.
Стрелок  совсем  было  собрался  в  очередной  раз  повторить  Эдди   свое
предостережение быть начеку и (достаточно громко, чтобы Владычица  -  если
она лишь притворялась - услышала) объявил, что ложится  спать,  как  вдруг
Эдди сказал нечто, одной внезапной вспышкой озарившее сознание  Роланда  и
заставившее понять хотя бы часть того, что так нужно было знать.
     Под конец, когда эта женщина оказалась здесь.
     Под конец она изменилась.
     Он что-то заметил, что-то...
     -  Сказать  тебе  кое-что?  -  спросил  Эдди,  мрачно   вороша   золу
раздвоенной клешней убитого накануне вечером омара. - Когда ты поволок  ее
сквозь дверь, мне показалось, что шизик - я.
     - Почему?
     Эдди подумал, затем пожал плечами. Объяснить было слишком  трудно,  а
может, он просто слишком устал.
     - Это неважно.
     - Почему?
     Эдди посмотрел на Роланда, увидел, что тот задает серьезный вопрос по
серьезной причине (по крайней мере, он так подумал), и на минуту углубился
в воспоминания.
     - Честное слово, мужик, это трудно описать. Я поглядел в  эту  дверь.
Тут у меня крыша  и  поехала.  Когда  видишь,  как  в  этой  двери  кто-то
движется, то мерещится, будто движешься вместе с ними. Ну, знаешь, о чем я
толкую.
     Роланд кивнул.
     - Так вот, я до последнего смотрел все это, как фильм... ну, неважно,
не суть. А потом ты развернул ее лицом сюда, и я в первый раз увидел себя.
Словно... - Эдди перебирал слова и ничего не находил. - Не знаю. Наверное,
должно было  бы  казаться,  что  смотришься  в  зеркало,  но  мне  так  не
показалось, потому... потому что я смотрел как  бы  на  другого  человека.
Словно меня вывернули наизнанку. Словно я был одновременно в двух  местах.
Черт, ну, не знаю.
     Но стрелка точно громом поразило. Так вот что он  ощутил,  когда  они
проникли в этот мир; вот что с ней произошло... нет, не только  с  ней,  с
ними: мгновение Детта и Одетта смотрели друг на  друга,  но  не  так,  как
смотришь на свое отражение в зеркале,  нет  -  как  два  разных  человека;
зеркало стало оконным стеклом и на  миг  Одетта  увидела  Детту,  Детта  -
Одетту, и обе одинаково ужаснулись.
     "Теперь знают обе, - мрачно подумал стрелок. - Быть может,  не  знали
прежде, но знают теперь. Они могут пытаться скрыть это от себя  самих,  но
миг прозрения был, знание пришло и, должно быть, осело в сознании,  никуда
не делось".
     - Роланд?
     - Что?
     - Просто хотел убедиться, что ты не спишь с открытыми глазами. Потому
как, знаешь ли, на минуту у тебя сделался такой вид, точно ты за тыщу  лет
и за тридевять земель отсюда. За горами, за лесами, за широкими морями.
     - Коли так, теперь я вернулся, -  сказал  стрелок.  -  И  иду  спать.
Помни, что я сказал, Эдди: будь начеку.
     - Буду смотреть в оба, - отозвался Эдди. Впрочем, Роланд знал:  дозор
нынче ночью нести ему самому, болен он или нет.
     Из чего и воспоследовало дальнейшее.


     После всех треволнений Эдди с Деттой Уокер в конце концов уснули,  на
сей раз окончательно (обессилевшая Детта не столько уснула, сколько  впала
в забытье, свесившись вбок, и в кресле ее удерживали веревки).
     Но стрелок лежал без сна.
     "Придется свести их обеих в бою, - думал он. Впрочем, чтобы объяснить
ему, что подобный поединок может  оказаться  битвой  не  на  жизнь,  а  на
смерть, никакие "мозгоправы"  не  требовались.  -  Если  победит  светлая,
Одетта, все еще может быть хорошо. Если верх возьмет  темная,  несомненно,
все пропало".
     И все же  стрелок  чувствовал,  что  в  действительности  следует  не
убивать, а объединять. Он уже осознал (и  не  без  одобрения):  в  уличной
грубости, в непримиримости и упрямстве Детты Уокер есть много такого,  что
в будущем окажется ценным для него - для всех; он нуждался в  Детте  -  но
хотел, чтобы она находилась под контролем. Путь предстоял неблизкий. Детта
считала их с Эдди чудовищами, принадлежавшими к некоему виду, который  она
называла Кобели Беложопые. Это было всего лишь, чем  опасное  заблуждение,
но на пути им предстояло встретиться с настоящими чудовищами - исполинские
омары   были   не    первыми    и    не    последними.    Та    отчаянная,
"дерись-до-последнего", баба, в которую он  вошел  и  которая  этой  ночью
вновь явилась из укрытия, могла бы очень пригодиться в схватке с подобными
монстрами, если бы  смягчить  ее  спокойной  человечностью  Одетты  Холмс,
особенно теперь, когда стрелок остался без двух пальцев и почти без  пуль,
а лихорадка нарастала.
     "Впрочем, это шаг вперед. Думаю, если бы  мне  удалось  заставить  их
признать друг друга, это вызвало бы столкновение. Как это можно устроить?"
     Всю ту долгую ночь  Роланд  пролежал  без  сна,  размышляя,  и,  хотя
чувствовал, как усиливается жар, сжигающий его  изнутри,  ответа  на  свой
вопрос так и не нашел.


     Незадолго  до  рассвета  Эдди  проснулся.  Он  увидел,  что  стрелок,
завернувшись в одеяло на манер  индейца,  сидит  у  прогоревшего  в  пепел
вчерашнего костра, и присоединился к нему.
     -  Как  самочувствие?  -  понизив  голос,  спросил  Эдди.  Владычица,
крест-накрест оплетенная веревками, еще спала,  порой  вздрагивая,  что-то
бормоча и постанывая.
     - Нормально.
     Эдди оценивающе взглянул на него.
     - По тебе не скажешь.
     - Спасибо, Эдди, - сухо сказал стрелок.
     - Тебя трясет.
     - Пройдет.
     Владычица опять дернулась и что-то промычала. На сей раз  слово  было
почти понятным - возможно, Оксфорд.
     - Боже ты мой,  не  могу  я  этого  видеть,  -  пробормотал  Эдди.  -
Связанная, как какая-нибудь паршивая телка в хлеву.
     - Она скоро проснется. Может статься, тогда ее можно будет развязать.
     Ни тот, ни другой не сумели яснее выразить вслух надежду, что,  когда
Владычица откроет глаза, их приветствует спокойный  -  ну,  может,  слегка
озадаченный - взгляд Одетты Холмс.
     Пятнадцатью минутами позже, когда над холмами пробились  первые  лучи
солнца, эти глаза и  в  самом  деле  открылись...  но  вместо  спокойного,
внимательного  взгляда  Одетты  Холмс  мужчины  увидели  бешеный,   злобно
сверкающий взгляд Детты Уокер.
     - Сколько раз вы меня снасильничали, покамест  я  была  в  отрубе?  -
спросила Детта. - У меня  в  пизде  так  склизко  да  сально,  словно  кто
поработал там парой тех махоньких белых огарков, что вы, кобели беломясые,
величаете херами.
     Роланд вздохнул.
     - Ну, двинулись, - сказал он, с гримасой поднимаясь на ноги.
     - Никуда я с тобой не пойду, козел вонючий, - фыркнула Детта.
     - Пойдешь, еще как пойдешь, - заверил Эдди. - Прости, родная.
     - Куда ж, по-вашему, я отправлюсь?
     - Ну, - сказал Эдди, - то, что было за Дверью Номер Раз, оказалось не
так уж опасно для жизни. То, что было  за  Дверью  Номер  Два,  уже  хуже.
Теперь, значит, вместо того, чтобы, как нормальные люди, бросить это дело,
мы двинем дальше, проверять Дверь Номер Три. Исходя из  развития  событий,
там, по-моему, запросто может оказаться Годзилла или  Трехглавое  Чудовище
Гидра. Впрочем, я оптимист. Я все еще надеюсь найти за ней  кастрюльки  из
нержавейки.
     - Не пойду.
     - Пойдешь, пойдешь, - сказал Эдди и  зашел  за  кресло.  Детта  опять
забилась, но узлы завязывал стрелок, и от отчаянной возни они только  туже
затянулись. Довольно скоро Детта это поняла и утихла. Она была полна  яда,
но далеко не глупа. На Эдди она оглянулась с такой усмешкой, что он слегка
отпрянул. Ему почудилось, что более  злобного  выражения  на  человеческом
лице он еще не видел.
     - Ну, может, чуток и прокачусь, - сказала Детта, - только, может,  не
так далеко, как ты думаешь, лебедь ты мой белый.  И,  видит  Бог,  не  так
быстро, как ты думаешь.
     - То есть?
     Снова хитрая, полная предвкушения ухмылка через плечо.
     - Узнаешь, лебедь белый. - Взгляд женщины, безумный, но убедительный,
ненадолго переместился на стрелка. - Это вы оба-два узнаете.
     Эдди обхватил ладонями ручки, похожие  на  ручки  велосипедного  руля
(ими заканчивались расположенные на спинке инвалидного кресла  рычаги),  и
путники вновь двинулись  на  север,  оставляя  на  казавшейся  бесконечной
полосе прибрежного песка не только следы ног, но и сдвоенный  след  кресла
Владычицы.


     День выдался кошмарный.
     Перемещаясь по такой однообразной местности, подсчитывать  пройденное
расстояние трудно, но Эдди  понимал:  их  продвижение  вперед  замедлилось
настолько, что они буквально ползут.
     Кто в этом виноват, он тоже понимал.
     О да.
     "Это вы оба-два узнаете", - заявила Детта, трогаясь в путь. Не прошло
и получаса, как это узнавание началось.
     Кресло.
     Прежде всего это. Катить инвалидное кресло по мелкому песку было  так
же невозможно, как  ехать  на  машине  по  глубокому,  неубранному  снегу.
Песчаная мергельная поверхность прибрежной полосы,  по  которой  они  шли,
позволяла везти его, но далеко не без труда. То оно некоторое время плавно
катило вперед, хрустя шинами из твердой резины по ракушкам и стреляя в обе
стороны мелкой галькой... а то вдруг попадало в  занесенное  более  мелким
песком углубление. Тогда, чтобы выкатить из впадины этот  "экипаж"  с  его
увесистой и не расположенной  помогать  пассажиркой,  Эдди  приходилось  с
кряхтением пихать его плечом. Песок жадно  засасывал  колеса.  Приходилось
толкать инвалидную коляску вперед и одновременно с  маху,  всей  тяжестью,
налегать на рычаги, отжимая их книзу, не то привязанная к коляске  женщина
исполнила бы вместе с ней кувырок через  голову  с  приземлением  лицом  в
песок.
     Попытки Эдди везти ее, не опрокидывая, вызывали у Детты омерзительные
смешки.
     - Как ты там, сладенький, хорошо времечко проводишь? - спрашивала она
всякий раз, как кресло въезжало в одно из таких сухих болот.
     Стрелок подошел помочь, но Эдди отмахнулся.
     - Еще успеешь, - сказал он. - Мы будем меняться. "Впрочем,  я  думаю,
что мои заходы будут куда длиннее, - зазвучал голос у него в голове. - При
том, как он выглядит, ему очень скоро придется из кожи  вон  лезть,  чтобы
только держаться на ногах. Какое уж там толкать  кресло  с  бабой.  Нет-с,
Эдди, боюсь, вся эта бочка меда - твоя. Бог наказал, ясно? Все эти годы ты
был наркашом, и знаешь, что? Наконец стал толкачом!"
     Он коротко, задышливо рассмеялся.
     - Над чем смеемся, белый мальчик? -  спросила  Детта,  и,  хотя  Эдди
подумал, что по замыслу фраза должна была прозвучать саркастически,  вышло
лишь капельку сердито.
     Вероятно,  тут   мне   смешочки   разводить   нечего,   подумал   он.
Категорически. Во всяком случае, касательно ее.
     - Тебе не понять, дуся. Успокойся.
     - Я тебя успокою, - сказала она. - Не успеет эта мутотень  кончиться,
я тебя с твоим дружком-мудилой так  успокою  -  по  всему  берегу  кусочки
лягут. Даже не  сомневайся.  А  покамест  лучше  побереги  дыхалку  -  как
толкать-то будешь? Ты и так уж, кажись, подзапыхался?
     - Ну, тогда чеши языком одна, - тяжело пропыхтел Эдди. -  У  тебя-то,
похоже, чтоб вони напустить, дыхалки всегда хватает.
     - Да уж, вони я напущу,  сука  белая!  Вот  сдохнешь,  прямо  в  твое
мертвое рыло нафуняю!
     - Обещанья, обещанья. - Эдди вытолкнул  кресло  из  песка  и  покатил
вперед. По крайней мере,  некоторое  время  оно  шло  сравнительно  легко.
Солнце еще толком не поднялось из-за  горизонта,  а  молодой  человек  уже
вспотел.
     "День будет  занимательный  и  поучительный,  -  подумал  он.  -  Уже
понятно".
     Остановки.
     Второе - остановки.
     Они наткнулись на полоску  твердого  песка,  и  Эдди  покатил  кресло
быстрее, смутно размышляя, что, если бы  суметь  сохранить  это  крохотное
ускорение,  то  следующую  песчаную  западню,  может  быть,   удалось   бы
проскочить на чистой инерции.
     Ни с того, ни с сего кресло  остановилось.  Стало  как  вкопанное,  с
глухим  стуком  ударив  Эдди  в  грудь  поперечиной.  Эдди  охнул.  Роланд
оглянулся, но даже кошачья быстрота его реакции не смогла помешать  креслу
Владычицы опрокинуться - в точности так, как оно угрожало сделать, попадая
в каждую  следующую  песчаную  западню.  Кресло  перевернулось,  а  с  ним
перевернулась и Детта, связанная и беспомощная, но дико  хохочущая.  Когда
Роланду с  Эдди  удалось,  наконец,  снова  выправить  кресло,  Детта  еще
гоготала.  Кое-где  веревки  затянулись  так  туго,  что,   должно   быть,
немилосердно врезались в тело, прекратив доступ крови к  конечностям.  Лоб
был рассечен; тонкая алая струйка, сочась из раны, затекала  в  бровь.  Но
Детта все равно продолжала кудахтать от смеха.
     К тому времени, как  кресло  вновь  встало  на  колеса,  запыхавшиеся
мужчины судорожно хватали ртами воздух. Вес кресла вместе с сидевшей в нем
женщиной в целом составлял добрых двести пятьдесят фунтов, причем  большая
часть приходилась на кресло. Эдди пришло  в  голову,  что,  вырви  стрелок
Детту из его времени, из восемьдесят седьмого года, кресло могло бы весить
фунтов на шестьдесят меньше.
     Детта хихикнула, фыркнула, поморгала, избавляясь от попавшей в  глаза
крови.
     - Ишь ты! Вы, молодые-холостые, меня кувырнули, - сказала она.
     - Позвони адвокату, - пробурчал Эдди. - Подай на нас в суд.
     - А  обратно  ставили  вверх  головой,  так  совсем  умаялись.  Да  и
потратили минут десять, не меньше.
     Стрелок оторвал кусок от  своей  рубашки  (к  этому  времени  от  нее
осталось так мало, что жалеть, в общем, было уже  нечего)  и  левой  рукой
потянулся стереть кровь с пореза на лбу Детты. Детта щелкнула  зубами,  да
так свирепо, что Эдди  подумал:  замешкайся  отпрянувший  Роланд  хоть  на
секунду, и Детта Уокер снова уравняла бы счет пальцев на его руках.
     Она хихикала, уставясь на стрелка глазами, полными недоброго, подлого
веселья, но Роланд разглядел притаившийся на самом  их  дне  страх.  Детта
боялась его. Боялась - ведь он был Настоящим Гадом.
     Почему он был Настоящим Гадом? Быть может, на  неком  более  глубоком
уровне Детта понимала, что он знает о ней?
     - Почти достала тебя, сволочь белая, - сказала  она.  -  В  этот  раз
почти достала. - И захихикала как ведьма.
     - Подержи ей голову, - ровно произнес стрелок. - Кусается, как хорек.
     Эдди держал Детте голову, а стрелок  тем  временем  осторожно  очищал
рану тряпочкой. Рана была неширокой и с виду  неглубокой,  но  стрелок  не
собирался рисковать. Он медленно спустился к воде, намочил обрывок  рубахи
в соленой воде и вернулся.
     Когда он приблизился к Детте, та завопила благим матом.
     - Не тронь, не смей, убери эту фигню! Не смей в  меня  тыкать  всякой
дрянью, из этой воды ядовитые твари вылазят! Не тронь! Убери! Убери-и!
     - Держи ей голову,  -  сказал  Роланд  прежним  ровным  тоном.  Детта
исступленно мотала головой из стороны в сторону. - Я не хочу рисковать.
     Эдди придержал голову Детты... и зажал, как в тисках,  когда  женщина
попыталась стряхнуть его руки и освободиться.  Увидев,  что  речь  идет  о
деле, она немедленно затихла и перестала демонстрировать страх перед сырой
тряпкой. В конце концов, она ведь притворялась.
     Пока  Роланд  обмывал  рану,  тщательно  удаляя  последние  прилипшие
песчинки, Детта улыбалась.
     - По совести говоря, поглядеть на тебя, так ты не просто  без  задних
ног, - заметила она. - Поглядеть на тебя, так ты хворый, слышь, беломясый?
Не сказала б я, что ты готов ко всяким там долгим  походам.  По-моему,  ты
ваще ни к чему такому не готов.
     Эдди обследовал несложные  рычаги  управления  инвалидного  кресла  и
нашел аварийный ручной тормоз,  намертво  стопоривший  оба  колеса.  Детта
тайком  просунула  туда  руку,  терпеливо  дождалась,  чтобы  Эдди  развил
достаточно большую, по ее мнению, скорость, и,  дернув  тормоз,  намеренно
опрокинулась. Зачем? Только  для  того,  чтобы  задержать  их  продвижение
вперед. Никаких резонов для такого поступка  не  было,  но  женщине  вроде
Детты, подумал Эдди, резоны и не нужны.  У  такой  особы  желание  учинить
нечто подобное диктуется чистой подлостью.
     Роланд чуть-чуть ослабил ее путы, чтобы кровь могла свободнее течь по
сосудам, а потом крепко привязал руку женщины подальше от тормоза.
     - Ништяк, начальник, - сказала Детта, одаряя его светлой и радостной,
но чересчур зубастой  улыбкой.  -  Это  ничего.  Найдутся  другие  способы
попридержать вас, ребята. На любой вкус найдутся.
     - Пошли, - без выражения сказал стрелок.
     - Старик, ты  в  порядке?  -  спросил  Эдди.  Стрелок  казался  очень
бледным.
     - Да. Пошли.
     Они снова зашагали по прибрежному песку.


     Стрелок настаивал на том, чтобы на час сменить Эдди у кресла, и юноша
неохотно уступил. Через первую песчаную западню Роланд провез  Детту  сам,
но, чтобы вытолкнуть кресло из следующей, потребовалась энергичная  помощь
Эдди. Стрелок  судорожно  ловил  ртом  воздух,  на  лбу  крупными  каплями
выступил пот.
     Эдди дал ему пройти еще немного. Роланд довольно  искусно  лавировал,
объезжая те участки, где  песок  был  достаточно  рыхлым,  чтобы  засосать
колеса, но в конце концов кресло снова увязло. Тяжело дыша,  Роланд  бился
изо всех сил, пытаясь вытолкнуть  его  из  ловушки,  а  ведьма  (поскольку
теперь  Эдди  думал  о  ней  именно  так)  выла  от  смеха  и,  не  таясь,
откидывалась назад,  чтобы  намного  усложнить  задачу...  но  Эдди  сумел
вытерпеть в  роли  наблюдателя  лишь  несколько  секунд,  а  потом  плечом
отодвинул стрелка в сторону и, одним злым, стремительным  рывком  накренив
кресло, вытянул его из песка. Кресло затряслось, зашаталось, и Эдди понял,
что Детта, с диковинной прозорливостью выбрав единственно  верный  момент,
чтобы подвинуться вперед, насколько позволяют веревки, пытается опрокинуть
его.
     Очутившись рядом с Эдди, Роланд всей  тяжестью  навалился  на  спинку
кресла, и оно прочно стало на песок.
     Детта оглянулась и заговорщически подмигнула им, да так  непристойно,
что Эдди почувствовал, как его руки покрываются гусиной кожей.
     - Опять вы, молодые-холостые, чуть меня не кувырнули, - сказала  она.
- А вам надо бы за мной приглядывать. Я-то просто увечная старуха, вот вам
бы обо мне и заботиться в охотку.
     Она захохотала. Она чуть не лопалась со смеху.
     Несмотря на то, что Эдди был  неравнодушен  к  обитавшей  в  сознании
Детты другой женщине (даже короткого времени, в течение  которого  молодой
человек видел Одетту  и  говорил  с  ней,  оказалось  довольно,  чтобы  он
почувствовал себя почти влюбленным), руки  у  него  так  и  зачесались  от
желания сомкнуться у нее на горле и задушить этот смех -  задушить  раз  и
навсегда.
     Она снова быстро глянула назад, поняла, о чем думает Эдди (словно это
было написано на нем красными чернилами), и зашлась еще сильнее. Ее  глаза
подзадоривали: "Ну, валяй, белый. Валяй, коли охота. Ну, давай, давай!"
     "Иными словами, опрокинь не только кресло, опрокинь и бабу, - подумал
Эдди. - Опрокинь с концами. Ей же только того и надо. Может, у нее в жизни
одна-единственная настоящая цель - погибнуть от руки белого".
     - Ну, хватит,  -  сказал  он,  опять  принимаясь  толкать  кресло.  -
Нравится тебе или нет, сладенькая, мы едем кататься по морскому бережку.
     - Пошел на хуй, - фыркнула она.
     - Заткни им себе глотку, детуля, - учтиво ответил Эдди.
     Стрелок шагал рядом, не поднимая головы.


     Часам к одиннадцати, если верить солнцу,  они  оказались  у  большого
скопления вышедших на поверхность почвы камней. Там путники сделали  почти
часовой привал, укрывшись в тени от солнца, карабкавшегося в  зенит.  Эдди
со стрелком доели остатки убитого накануне  вечером  омара;  Детта  же  от
предложенной ей порции отказалась, зная (так она объяснила Эдди), что  они
хотят сделать. Коли-ежели они хотят это сделать,  сказала  она,  пусть  не
пытаются ее отравить, а прикончат голыми руками.  Отраву  в  еду,  сказала
она, подсыпают только трусы.
     "Эдди прав, -  думал  стрелок.  -  Эта  женщина  создала  собственную
цепочку воспоминаний. Она знает все, что происходило с ней прошлой  ночью,
хотя спала по-настоящему крепко".
     Детта была убеждена, что они, глумясь, приносили ей  куски  мяса,  от
которого несло смертью  и  разлагающимся  трупом,  а  сами  ели  солонину,
запивая пивом из фляжек. Она свято верила, что они то и  дело  подсовывают
ей хорошие куски с собственного стола, а в последний момент, когда она уже
готова вцепиться в еду зубами - убирают их, разумеется, от души смеясь.  В
мире (или, по крайней  мере,  в  голове)  Детты  Уокер,  Кобели  Беложопые
общались с темнокожими женщинами только двумя способами: насиловали их или
насмехались над ними. Или и то, и другое сразу.
     Это было просто смешно. Эдди Дийн в последний раз видел  говядину  во
время своей поездки в небесном вагоне. Сам Роланд не видел ни кусочка мяса
с тех самых пор, как доел вяленое - а давно  ли  это  было,  знали  только
боги. Что же касается пива... Стрелок нырнул в глубины памяти.
     Талл.
     В Талле было пиво. Пиво и говядина.
     Боже, как здорово было бы хлебнуть пива.  Горло  болело.  Так  хорошо
было бы унять эту боль пивом. Даже лучше, чем астином из мира Эдди.
     Они отошли подальше от Детты.
     - Что, не гожусь в компашку таким белым парням? - прокаркала  она  им
вслед. - Или, может, просто охота подрочить друг дружке? Огарки свои белые
почесать?
     Запрокинув голову, она завизжала от  смеха,  да  так,  что  чайки,  у
которых четвертью мили дальше, на камнях, проходило  что-то  вроде  слета,
испуганно поднялись в воздух, оглашая его жалобными криками.
     Стрелок сидел, свесив руки между колен, и думал.  Наконец  он  поднял
голову и сказал Эдди:
     - Из десяти слов, которые она произносит, мне понятно примерно одно.
     - Я тебя здорово обскакал, - откликнулся Эдди. - Из каждых трех  слов
я въезжаю самое малое в два. Да наплевать. Почти все  это  крутится  возле
кобелей беложопых.
     Роланд кивнул.
     - Там, откуда ты родом, многие темнокожие так говорят? Другая так  не
разговаривает.
     Эдди помотал головой и засмеялся.
     - Нет. Я тебе скажу кое-что  довольно  забавное...  Мне,  по  крайней
мере, оно кажется довольно забавным, но, может, просто потому, что  здесь,
в ваших краях, смеяться особо не над чем. Так вот, это лажа. Полная  лажа.
А она об этом - ни сном, ни духом.
     Роланд посмотрел на него и ничего не сказал.
     - Помнишь, как она прикидывалась, будто боится воды, когда ты обмывал
ей лоб?
     - Да.
     - Ты понял, что она придуривается?
     - Не сразу, но довольно скоро.
     Эдди кивнул.
     - Это был спектакль, и  она  знала,  что  это  спектакль.  Но  она  -
прекрасная актриса и на несколько секунд одурачила нас  обоих.  Ее  манера
разговаривать - тоже игра на  публику.  Но  похуже.  Такой  маразм,  такая
чертова липа!
     - По-твоему, она хорошо притворяется только тогда, когда  знает,  что
притворяется?
     - Да. А говорит она, как  гибрид  черноты  из  книжки  под  названием
"Мандинго", которую мне как-то довелось прочесть, с Бабочкой  Мак-Куин  из
"Унесенных ветром". Ясное дело, для тебя эти имена -  пустой  звук,  но  я
хочу сказать, что она говорит штампами. Знаешь такое слово?
     - Оно означает то, что всегда говорят или  думают  люди,  не  умеющие
мыслить самостоятельно - или делающие это редко.
     - Угу. Мне бы и вполовину так хорошо не сказать.
     - Эй, молодые-холостые, вы что, еще не надрочились, а? - Голос  Детты
звучал все более хрипло и надтреснуто. - А может,  вы  свои  огарки  белые
просто найти не можете? Так, что ли?
     - Пошли. - Стрелок медленно поднялся. Он покачнулся,  заметил  взгляд
Эдди и улыбнулся. - Обойдется, продержусь.
     - Долго?
     - Сколько понадобится, - ответил стрелок, и от безмятежности его тона
сердце Эдди объял холод.


     В этот вечер, чтобы убить на ужин омара, стрелок  потратил  последний
точно годный патрон. Он взялся бы вечером следующего дня  за  методическую
проверку тех, что считал негодными, если бы не  одно  "но":  по  убеждению
Роланда, Эдди был весьма недалек от истины - дошло до того,  что  окаянных
тварей придется забивать камнями.
     Вечер шел своим чередом: костер, приготовление ужина, очистка мяса от
скорлупы,  трапеза  -   теперь   они   ели   медленно,   без   энтузиазма.
"Заправляемся, точно тачки - бензином, вот и все", - вертелось в голове  у
Эдди.  Предложили  поесть  и  Детте,  но  та   пошла   вопить,   хохотать,
сквернословить, и спросила, долго ли ее будут держать за дурочку, а  потом
бешено заметалась из стороны в сторону, налегая  на  веревки  всем  телом,
равнодушная  к  тому,  что  путы  неуклонно  затягиваются  все   туже,   и
подгоняемая единственным стремлением: попытаться так или иначе  опрокинуть
кресло, чтобы ненавистные белые смогли усесться  за  еду  не  раньше,  чем
снова ее поднимут.
     Долей секунды раньше, чем Детте удалось  проделать  свой  трюк,  Эдди
крепко схватил ее, а Роланд с обеих сторон подпер колеса камнями.
     - Будешь сидеть тихо - немного ослаблю веревки, - сказал Роланд.
     - Отсоси мне говно из жопы, козел драный!
     - Я не понял, что это значит: да или нет?
     Детта глянула на стрелка сощуренными  глазами,  заподозрив,  что  под
невозмутимым спокойствием тона прячется острый шип сатиры (Эдди  и  самому
было интересно разобраться, но понять, так это или нет, он не мог), и чуть
погодя угрюмо проговорила:
     - Не буду я рыпаться.  Слишком,  еж  твою  вошь,  жрать  охота,  чтоб
большой шухер подымать. А вы, молодые-холостые,  отпишете  мне  нормальной
шамовки или хотите голодом заморить?  Такая,  значитца,  задумка?  Удавить
меня кишка тонка, отраву я ни в жисть  жрать  не  стану,  и  план  у  вас,
значитца, должен быть такой.  Чтоб  я  с  голодухи  подохла.  Ладно-ладно,
поглядим. Поглядим. Факт.
     И опять одарила их ледяной ухмылкой, от  которой  холод  пробирал  до
костей.
     Вскоре она уснула.
     Эдди потрогал щеку Роланда. Роланд коротко взглянул на  него,  но  не
отстранился.
     - Все нормально.
     - Ага. Ты же у нас герой кверху дырой. Вот что я тебе  скажу,  герой:
сегодня мы ушли не больно-то далеко.
     - Я знаю. - К тому же был истрачен последний годный патрон.  Впрочем,
без этой информации Эдди мог обойтись - по крайней мере, до утра. Эдди  не
был болен, но совершенно выбился из сил. Слишком вымотался для того, чтобы
услышать очередную плохую новость.
     "Не болен, нет. Пока нет. Но чересчур долгий  путь  без  отдыха  -  и
усталость обернется хворью".
     В известном смысле Эдди уже занемог - больны были они  оба.  В  углах
рта у юноши появились лихорадки, на коже - шелушащиеся  пятна.  У  стрелка
ощутимо шатались в лунках зубы, а между пальцами ног и  уцелевшими  -  рук
давно уже образовались глубокие кровоточащие трещины. Пища  была,  но  изо
дня в день - одна и та же; протянуть на таком однообразном  меню  какое-то
время было  можно,  однако  в  финале  путников  ждала  смерть,  такая  же
несомненная, как если бы они голодали.
     "Все очень просто, - думал Роланд. - Мы подхватили  на  суше  Болезнь
Мореходов. Забавно. Нам нужны фрукты. Нужна зелень".
     Эдди мотнул головой в сторону Владычицы.
     - Она собирается и дальше вставлять нам палки в колеса.
     - Если только не вернется та, другая, что живет у нее внутри.
     - Хорошо бы, но рассчитывать на это нельзя, - сказал  Эдди.  Он  взял
обломок обугленной клешни и принялся чертить на земле бессмысленные узоры.
- Есть идеи насчет того, далеко ли может быть следующая дверь?
     Роланд покачал головой.
     - Я спрашиваю только потому, что если расстояние между Номерами Два и
Три такое же, как между Номерами Один и Два, можно  оказаться  в  глубоком
дерьме.
     - Мы и сейчас уже в глубоком дерьме.
     - По шейку, - мрачно согласился Эдди. - Просто я все  думаю,  сколько
смогу толочь воду в ступе.
     Роланд хлопнул юношу по  плечу  (Эдди  аж  заморгал,  до  того  редко
стрелок обнаруживал свои чувства) и сказал:
     - Одного наша Владычица не знает.
     - Да ну? Чего же?
     - Мы, Кобели Беложопые, можем толочь воду в ступе очень долго.
     Тут Эдди расхохотался - он хохотал во все горло, глуша смех  рукавом,
чтобы не разбудить Детту. На сегодня он наобщался с  ней  досыта,  большое
спасибо.
     Стрелок, улыбаясь, посмотрел на него.
     - Я пошел спать, - сказал он. - Будь...
     - ...начеку. Угу. Буду.


     Следующим номером программы оказались крики.
     Эдди уснул в ту же секунду, как его голова коснулась свернутой в узел
рубашки, и, кажется, каких-нибудь пять минут спустя Детта начала вопить.
     Он вмиг проснулся,  готовый  ко  всему,  будь  то  даже  Король-Омар,
поднявшийся из морской пучины отомстить за своих убиенных чад,  или  ужас,
спустившийся с холмов. Во всяком случае, Эдди казалось, будто он мгновенно
очнулся от сна, однако стрелок был уже на ногах, а  в  левой  руке  сжимал
револьвер.
     Стоило Детте  увидеть,  что  оба  ее  спутника  проснулись,  как  она
немедленно прекратила крик.
     - Просто я подумала: дай погляжу, легки ли вы, ребятушки, на  подъем,
- сказала она. - Тут могут быть эти...  трепливые  твари.  Место,  кажись,
подходящее. Вот мне и захотелось  убедиться:  ежели  я  увижу,  как  такой
трепач подползает, смогу вас вовремя на ноги поднять, или нет. - Но  в  ее
глазах не было страха; там сверкало недоброе, пакостное веселье.
     - Матерь Божья, - обалдело выговорил Эдди. Луна уже взошла,  но  едва
поднялась над горизонтом - они не спали и двух часов.
     Стрелок убрал револьвер в кобуру.
     - Не вздумай повторить, - предостерег  он  восседавшую  в  инвалидном
кресле Владычицу.
     - А коли повторю, ты-то что сделаешь? Снасильничаешь меня?
     - Если б мы хотели надругаться над  тобой,  сейчас  ты  уже  была  бы
обесчещена очень основательно, - ровным тоном произнес стрелок.  -  Больше
так не делай.
     Он снова улегся, натянув на себя одеяло.
     "Господи Иисусе, Боже милостивый, - подумал Эдди, - что  за  напасть,
что за гадство такое..." - больше он ничего не успел  подумать,  поскольку
опять уплыл в измученный сон, и тут воздух  расколол  новый  пронзительный
крик Детты. Она орала, как пожарная сирена. Весь пылая от адреналина, сжав
кулаки, Эдди снова вскочил - и тогда Детта хрипло, резко расхохоталась.
     Эдди поглядел на небо и увидел, что с тех пор, как Детта разбудила их
в первый раз, луна сместилась меньше, чем на десять градусов.
     "Она собирается и дальше вытворять то же самое, - устало подумал  он.
- Спать она не будет. Она будет следить за нами, и когда убедится, что  мы
погружаемся в глубокий сон, туда, где заряжаешься новой энергией,  разинет
пасть и снова начнет вопить. И так - снова и  снова,  пока  реветь  станет
нечем".
     Смех Детты вдруг смолк. К ней приближался Роланд -  темный  силуэт  в
лунном свете.
     - Ты, белый,  не  подходи,  -  проговорила  Детта,  но  в  ее  голосе
слышалась нервная дрожь. - Ничего ты мне не сделаешь.
     Роланд остановился перед ней, и Эдди  на  миг  уверился  -  полностью
уверился - что терпение стрелка истощилось  и  он  просто  прихлопнет  эту
бабу, как муху. К его величайшему изумлению, вместо этого Роланд опустился
перед ней на одно колено,  точно  поклонник,  решившийся  просить  руки  и
сердца.
     - Послушай, - сказал он, и Эдди с  трудом  поверил  своим  ушам,  так
нежно прозвучал голос стрелка. Не менее глубокое удивление юноша заметил и
на лице Детты, только там к нему  примешивался  страх.  -  Послушай  меня,
Одетта.
     - Чегой-то ты величаешь меня О-Деттой? Меня звать по-другому.
     - Заткнись, курва,  -  прорычал  стрелок  и  прежним  мягким,  нежным
голосом продолжил: - Если ты слышишь меня и если ты вообще  можешь  с  ней
совладать...
     - Чегой-то ты так со мной говоришь? Чегой-то ты так говоришь, будто с
кем другим толкуешь? Кончай свои беложопские фигли-мигли! Сей  же  момент,
слышишь?
     - ...не давай ей разевать пасть. Я могу заткнуть ей рот кляпом, но не
хочу этого делать. Твердый кляп - дело опасное. Бывает,  люди  и  насмерть
задыхаются.
     - А НУ, ХВАТИТ, КОЛДУН СРАНЫЙ! КОБЕЛЬ БЕЛОЖОПЫЙ!
     - Одетта. - Голос стрелка шелестел,  как  едва  начавший  накрапывать
дождик.
     Женщина замолкла, уставясь на него огромными  глазами.  За  всю  свою
жизнь Эдди не видел  в  человеческом  взгляде  такой  ненависти  и  такого
страха.
     - По-моему, эта стерва  не  переживала  бы,  даже  если  б  и  впрямь
удавилась кляпом. Она хочет отправиться к праотцам, но, может  быть,  пуще
того хочет, чтобы умерла ты. Но ты пока еще жива, и не думаю, что Детта  -
нечто совершенно новое в твоей жизни, слишком уж она чувствует себя в тебе
как дома. Так, может быть, ты услышишь меня  и  сумеешь  хотя  бы  отчасти
контролировать ее, пусть даже выйти к нам ты еще не можешь.
     Не дай ей разбудить нас в третий раз, Одетта.
     Я не хочу затыкать ей рот кляпом.
     Но, если придется, я это сделаю.
     Он поднялся и, не оглядываясь,  отошел,  чтобы  опять  завернуться  в
одеяло и сразу же уснуть.
     Детта, раздувая ноздри, продолжала смотреть на него широко раскрытыми
глазами.
     - Врешь, колдун белый, - прошептала она.
     Прилег и Эдди. Однако, несмотря на его сильнейшую усталость,  на  сей
раз сон пришел заявить свои права на юношу очень нескоро. Молодой  человек
приближался к краю обрыва, за которым лежало  царство  ночных  грез,  -  и
всякий раз отшатывался из опасений перед криками Детты.
     Примерно часа через три, когда луна уже спускалась с  небосклона,  он
наконец отключился.
     Детта в ту ночь больше не кричала - то ли потому, что Роланд  напугал
ее, то ли потому, что хотела сберечь голос для будущих сигналов тревоги, а
может быть - может быть, не более  того  -  потому,  что  Одетта  услышала
стрелка и осуществила контроль, о котором он ее просил.
     В конце концов заснув, Эдди пробудился вялым и неотдохнувшим.  Уповая
на чудо, он поглядел в сторону кресла: пусть там будет Одетта, Боже, прошу
Тебя, пусть сегодня утром это будет Одетта...
     - С  добрым  утречком,  лебедь  белый,  -  сказала  Детта,  по-акульи
ухмыльнувшись. - Я уж думала, до обеда продрыхнешь. А это  нельзя,  верно?
Против факту не попрешь: нам еще не одну милю отмахать надо, ага?  Ага!  И
сдается, рвать пупок  тебе  придется,  да,  можно  сказать,  единолично  -
тот-то, другой чувак, у которого зенки как у ведьмака, все хиреет, как  ни
поглядишь, вот что я тебе скажу - хиреет!  Думаю,  жратву  переводить  ему
недолго осталось - хоть то чудное копченое мясо, что вы, белые,  сундучите
на случай побаловаться друг с дружкой, с  огарками  своими  недомерочными,
хоть что! Ну, погнали, беложопый! Детта не хочет, чтоб остановка  была  за
ней. - Веки и голос женщины едва заметно  дрогнули;  Детта  хитро  скосила
глаза на Эдди: - По крайности, с самого начала.
     "Ты нонешний денек запомнишь, белый, - обещал этот хитрый  взгляд.  -
Надолго запомнишь, ой, надолго. Факт".


     В тот день они прошли три мили - может быть, чуть-чуть меньше. Кресло
Детты опрокидывалось дважды: один раз - с ее легкой  руки,  которая  опять
медленно и неприметно подобралась к ручному  тормозу  и  рванула  его;  во
второй раз Эдди обошелся без посторонней помощи, чересчур  сильно  толкнув
кресло, увязшее в одной из проклятых песчаных ловушек. Случилось  это  под
вечер, и Эдди попросту запаниковал, подумав, что на  этот  раз  не  сможет
вытащить его оттуда, не сможет - и все. Поэтому он поднатужился, дрожащими
руками мощно толкнул кресло  вверх  и,  естественно,  перестарался.  Детта
кувырнулась, точно Шалтай-Болтай с пресловутой стены, и  Эдди  с  Роландом
немало потрудились прежде, чем вернули кресло в исходное положение. Работу
они закончили как раз вовремя. Пропущенная  у  Детты  под  грудью  веревка
теперь  туго  затянулась  на  горле.  Скользящий  узел,  умело  завязанный
стрелком, душил женщину. Лицо Детты приобрело странный синеватый  оттенок,
она была на грани обморока, и все равно продолжала с хрипом выдавливать из
себя мерзкий смешок.
     "Оставь ее, что же ты? - чуть не сказал  Эдди,  когда  Роланд  быстро
наклонился, чтобы ослабить узел. - Пусть удавится! Не знаю, хочется ли  ей
ухандокать  себя,  как  ты  говорил,  зато  ухандокать  нас   ей   хочется
наверняка... ну так брось ее, пусть!"
     Потом он вспомнил Одетту (хотя  их  свидание  было  таким  кратким  и
казалось таким далеким, что воспоминание о нем уже  начинало  тускнеть)  и
подался вперед, помочь.
     Стрелок нетерпеливо оттолкнул его одной рукой.
     - Двоим места нет.
     Когда веревку распустили и Владычица  принялась  жадно  хватать  ртом
воздух (выталкивая его обратно взрывами злого смеха), Роланд  обернулся  и
критически посмотрел на Эдди.
     - Думаю, пора делать привал на ночь.
     - Чуть попозже. - Эдди почти молил. - Я могу пройти еще немного.
     - Факт! Он вона какой крепкий парняга! Такой и мокрощелку  стервозную
оттараканит, и еще сил  хватит,  чтоб  вечерком  тебе  по  первому  классу
отсосать, огарок белый!
     Она  по-прежнему   наотрез   отказывалась   есть;   лицо   постепенно
превращалось в сплошные углы  и  обводы.  Глаза  сверкали  из  все  больше
углублявшихся глазниц.
     Роланд не обращал на  нее  абсолютно  никакого  внимания,  пристально
изучая Эдди. Наконец он кивнул.
     - Немного - да. Но только немного. Далеко не пойдем.
     Двадцать минут спустя Эдди и сам объявил: шабаш.  Ему  казалось,  что
руки у него превратились в желе.
     Они уселись в тени камней. Кричали чайки, возвращался прилив,  а  они
ждали, чтобы солнце село и гигантские омары, появившись на берегу,  начали
свой тягостный перекрестный допрос.
     Понизив голос так, что Детте было не услышать, Роланд объяснил  Эдди,
что у них, кажется, кончились боевые патроны. Эдди чуть крепче сжал  губы,
и только. Роланд остался доволен.
     - Придется тебе самому размозжить голову  одному  из  них,  -  сказал
Роланд. - Я слишком слаб, чтобы управиться с достаточно большим для такого
дела камнем... и не промазать.
     Теперь настала очередь Эдди внимательно приглядеться к собеседнику.
     То, что он увидел, ему совершенно не понравилось.
     Роланд отмахнулся от его испытующего взгляда.
     - Не беда, - сказал он. - Не беда, Эдди. Что есть, то есть.
     - Ка, - сказал Эдди.
     Стрелок кивнул и бледно улыбнулся.
     - Ка.
     - Кака, - сказал Эдди. Они  переглянулись  и  рассмеялись.  Казалось,
хриплые звуки, срывавшиеся с губ стрелка, удивили и даже  слегка  напугали
его. Смеялся он недолго. Когда смех смолк, у Роланда сделался  отчужденный
и унылый вид.
     - Чего  ржете?  Надо  понимать,  сумели  наконец  наиграться  друг  с
дружкой? - хриплым, срывающимся голосом крикнула им Детта. -  А  трахаться
когда начнете? Вот чего мне охота поглядеть! Ваш потрах!


     Эдди убил омара.
     Детта, как и раньше, есть отказалась. Демонстративно съев пол-куска у
нее на глазах, вторую половину Эдди протянул ей.
     - Не-е! - сказала она. Глаза у нее зажглись, в них заплясали искры. -
ХРЕН-ТО! Ты натолкал отравы в другой конец. Который силишься впарить мне.
     Без лишних слов Эдди взял остаток мяса, положил  в  рот,  прожевал  и
проглотил.
     - Ничего не значит, -  угрюмо  сказала  Детта.  -  Отцепись,  сволочь
белопузая.
     Эдди отцепляться не собирался.
     Он принес ей другой кусок.
     - Разорви пополам сама. Отдашь мне любую половину. Я ее  съем,  потом
ты съешь остальное.
     - Меня на ваши штучки не подловишь, мистер Беложопый. Раз я сказала -
отзынь, стало быть, я это и имела в виду. Отзынь.


     Ночью Детта молчала... но наутро все еще была тут как тут.


     За день они прошли всего две мили, хотя Детта не старалась опрокинуть
кресло. Быть может, подумал Эдди, она становится слишком слаба для попыток
саботажа. Или  же  поняла,  что  в  них,  собственно,  нет  необходимости.
Сходились  воедино  три  роковых  фактора:  усталость  Эдди,  ухудшающееся
состояние Роланда и наконец начавшиеся после бесконечных дней  однообразия
изменения пейзажа.
     Песчаные  западенки  теперь  попадались  реже,  но  это  было  слабое
утешение. Земля пошла комковатая, все больше напоминавшая убогое  неудобье
и все меньше - песок (местами росли пучки  бурьяна;  при  взгляде  на  них
возникало такое чувство,  будто  им  стыдно,  что  они  здесь).  Из  этого
странного сочетания песка с землей  выступало  великое  множество  крупных
камней, и Эдди обнаружил, что лавирует, объезжая их, так  же,  как  раньше
лавировал с креслом Владычицы среди песчаных ловушек. Он понимал: довольно
скоро  прибрежного  песка  не  останется   вовсе.   Медленно,   но   верно
приближались холмы, бурые и унылые.  Между  холмами  вились  лощины.  Эдди
чудилось, будто это зарубки, оставленные тупым топором некоего  неуклюжего
великана. Вечером, уже засыпая, он  услышал  наверху,  в  одном  из  таких
ущелий, нечто, схожее с пронзительным визгом очень крупной кошки.
     Полоса прибрежного песка казалась бесконечной,  но  юноша  постепенно
начинал сознавать: предел у нее все-таки есть. Эти разрушенные  дождями  и
ветрами холмы намеревались где-то впереди попросту вытеснить ее, свести на
нет, строем прошагать к морю и войти в него  -  быть  может,  чтобы  стать
сперва своего рода мысом  или  полуостровом,  а  затем  цепочкой  островов
архипелага.
     Это тревожило его, но состояние Роланда тревожило его больше.
     Теперь стрелок не столько сгорал в лихорадке, сколько словно бы таял,
исчезал, становился прозрачным.
     Опять  появились  багровые  полосы,  безжалостно   поднимавшиеся   по
внутренней стороне правого предплечья к локтю.
     Последние два дня Эдди непрерывно смотрел вперед,  щурясь  в  надежде
разглядеть вдали дверь - ту самую волшебную дверь. Последние  два  дня  он
ждал возвращения Одетты.
     Ни дверь, ни Одетта не появлялись.
     Вечером - Эдди уже засыпал - его посетили  две  страшных  мысли  (так
иногда за явным смыслом анекдота кроется второй, тайный):
     Что, если никакой двери нет?
     Что, если Одетта Холмс мертва?


     - Проснись и пой, козел драный! - Надтреснутый, визгливый голос Детты
вырвал Эдди из небытия. - Кажись, теперь остались только ты да я да  мы  с
тобой, ягодка. Сдается мне, дружок твой,  наконец,  приказал  долго  жить.
Небось, уж черта в пекле в жопу дерет.
     Эдди посмотрел на Роланда, калачиком свернувшегося под одеялом, и  на
один ужасный миг подумал, что стерва  права.  Потом  стрелок  пошевелился,
издал сиплый стон и, шаря по земле руками, принял сидячее положение.
     - Е-мое, вы гляньте! - Детта так много визжала и вопила,  что  теперь
голос у нее временами почти  полностью  пропадал,  превращаясь  в  неясный
шепот сродни посвисту зимнего ветра под дверями. - А я думала,  начальник,
ты дал дуба!
     Роланд медленно поднимался с  земли.  Эдди  опять  показалось,  будто
стрелок цепляется за перекладины  невидимой  лесенки,  и  он  ощутил  злую
жалость - знакомое, рождавшее странную ностальгию чувство. Секундой  позже
он понял: так бывало, когда они с Генри смотрели  по  телевизору  бокс,  и
один боксер ранил другого - ранил  страшно,  жестоко,  еще  и  еще.  Толпа
вопила, требуя крови, вопил, требуя крови,  Генри,  но  Эдди,  сидя  перед
телевизором, только посылал мысленные волны судье: "Прекрати  это,  мужик,
что ты, ослеп на  хуй,  что  ли?  Он  там  у  тебя  кончается!  КОНЧАЕТСЯ!
Прекращай бой, мать твою еби!"
     Прекратить этот бой не было никакой возможности.
     Роланд поглядел на нее загнанными, лихорадочно блестевшими глазами.
     - Так думали многие, Детта. - Он посмотрел на Эдди. - Ты готов?
     - Похоже, так. А ты?
     - Да.
     - Ты в силах?
     - Да.
     Они двинулись дальше.
     Около десяти часов Детта принялась тереть виски.
     - Стойте, - сказала она. - Меня мутит. Кажись, щас вывернет.
     - Наверное, виноват вчерашний плотный  ужин,  -  отозвался  Эдди,  не
останавливаясь. - Не надо было тебе есть десерт. Я  же  говорил,  пирог  с
шоколадной глазурью - пища тяжелая.
     - Меня щас вывернет! Я...
     - Эдди, стой! - велел стрелок.
     Эдди остановился.
     Женщина в кресле  вдруг  судорожно  задергалась,  словно  сквозь  нее
пропустили ток. Широко раскрывшиеся глаза свирепо засверкали  неведомо  на
что. Она закричала:
     -  Я  РАСКОКАЛА  ТВОЮ  ТАРЕЛКУ,  СИНЬКА,  СТАРУШЕНЦИЯ   ТЫ   ВОНЮЧАЯ!
РАСКОКАЛА, БЛЯДЬ, И РАДА, ЧТО...
     Внезапно она перегнулась вперед и, если бы не веревки, выпала  бы  из
кресла.
     "Господи Иисусе, умерла! С ней случился удар, она умерла", -  подумал
Эдди. Он двинулся в обход кресла, памятуя о том, какой коварной и гораздой
на всякие штуки может быть эта женщина, и остановился - так  же  внезапно,
как пошел. Он посмотрел на Роланда. В ту же секунду посмотрел  на  него  и
Роланд. Его взгляд был совершенно непроницаем и ничего не выдавал.
     Потом женщина застонала. Открыла глаза.
     Ее глаза.
     Глаза Одетты.
     - Боже милостивый, я опять упала в обморок, да? - сказала она. - Ради
Бога извините, что вам пришлось меня привязать. Дурацкие ноги! Наверное, я
могла бы сесть чуть повыше, если бы вы...
     Тут уж подкосились ноги у Роланда, и он без чувств медленно опустился
на землю примерно тридцатью милями  южнее  того  места,  где  оканчивалось
Западное Взморье.



                                  ПЕРЕТАСОВКА

     Эдди Дийну  уже  не  казалось,  что  они  с  Владычицей  плетутся  по
последним ярдам прибрежной полосы. В его представлении они  даже  не  шли.
Они словно бы летели.
     Одетта Холмс по-прежнему явно не питала  к  Роланду  ни  доверия,  ни
симпатии. Однако отчаянное положение стрелка нашло в ней  и  понимание,  и
отклик. Теперь Эдди казалось, что вместо мертвой глыбы резины и металла, к
которой по чистой случайности приторочено человеческое  тело,  он  толкает
едва ли не планер.
     "Идите. Раньше я присматривал за тобой, и это было  важно.  Теперь  я
буду только задерживать тебя".
     Юноша почти сразу же убедился, до  чего  прав  стрелок.  Эдди  толкал
кресло, Одетта работала рычагами.
     За пояс штанов Эдди был засунут один из револьверов стрелка.
     "Помнишь, как я велел тебе быть начеку, а ты не послушался?"
     "Да".
     "Скажу еще раз: будь настороже. Всякую минуту. Если вернется  другая,
не жди ни секунды. Дай ей по башке".
     "Что, если я убью ее?"
     "Тогда все будет кончено. Но если она убьет тебя, нам тоже крышка.  А
она попытается, если вернется. Попытается".
     Эдди не хотел бросать Роланда. Не  только  из-за  кошачьего  вопля  в
ночи,  хоть  он  не  шел  у  юноши  из  головы.  Просто  Роланд  стал  его
единственным пробным камнем в этом мире, чужом и для Эдди, и для Одетты.
     И все-таки он понимал, что стрелок прав.
     - Не хотите отдохнуть?  -  спросил  молодой  человек  Одетту.  -  Еще
осталось, чем подкрепиться.
     - Пока нет, - ответила женщина, хотя ее голос  звучал  устало.  -  Но
скоро захочу.
     - Ладно. Но хотя бы бросьте рычаги. У вас нет сил. Вас...  понимаете,
ваш желудок...
     - Ну, хорошо. - Одетта  обернулась  (ее  лицо  блестело  от  пота)  и
благосклонно улыбнулась Эдди, отчего тот почувствовал сразу и слабость,  и
прилив сил. За такую улыбку он мог бы отдать жизнь... и, как ему думалось,
отдал бы, потребуй того обстоятельства.
     Он от души надеялся, что обойдется без этого, но,  разумеется,  вовсе
исключить такую возможность было нельзя. Время переросло в вопрос жизни  и
смерти, в нечто, важное до крика.
     Одетта опустила  руки  на  колени,  и  Эдди  покатил  кресло  дальше.
Тянувшийся  за  ними  след  терял  четкость,  поскольку  прибрежный  песок
становился все тверже, зато повсюду в беспорядке  были  разбросаны  камни.
Они могли стать причиной катастрофы, попасть в которую при той скорости, с
какой двигались путники, ничего не стоило.  Случись  что-то  действительно
серьезное, Одетта могла пострадать - это было бы скверно. Вдобавок в такой
аварии могло погибнуть кресло, что было бы плохо для них и, вероятно,  еще
хуже для стрелка - в одиночестве он бы почти наверняка погиб.  А  если  бы
Роланд погиб, Эдди с Одеттой навсегда застряли бы в чужом мире.
     Роланд был слишком болен и слаб,  чтобы  идти,  и  Эдди  против  воли
пришлось взглянуть в лицо одному нехитрому факту: их  было  трое,  двое  -
калеки.
     На что же было уповать, на что надеяться?
     Кресло.
     Кресло - надежда, единственная надежда, ничего, кроме надежды.
     Бог в помощь.


     Стрелок пришел в сознание вскоре после того, как Эдди оттащил  его  в
тень  выдававшихся  из  земли  камней.  Лицо  Роланда  там,  где  не  было
смертельно бледным, горело чахоточным румянцем. Грудь быстро поднималась и
опускалась. Правую руку оплетала сеть тонких багровых полос.
     - Накорми ее, - хрипло велел он Эдди.
     - Ты...
     - Обо мне не беспокойся. Не пропаду. Накорми ее.  Думаю,  теперь  она
поест. А ее сила тебе еще понадобится.
     - Роланд, что, если она только прикидывается, будто...
     Стрелок нетерпеливо отмахнулся.
     - Никем она не прикидывается - просто она в своем теле одна.  Мы  оба
это знаем - стоит только взглянуть ей в лицо. Ради  своего  отца,  накорми
ее, пусть поест, а сам тем временем  возвращайся  ко  мне.  Теперь  каждая
минута на счету. Каждая секунда.
     Эдди поднялся, но стрелок левой рукой притянул его  обратно.  Больной
ли, нет ли, но свою силу он не утратил.
     - И ничего не говори про другую. В чем бы ни убеждала тебя  эта,  как
бы ни объясняла, не возражай.
     - Почему?
     - Не знаю. Знаю только, что это было бы ошибкой. А теперь делай,  что
сказано. Хватит терять время!
     Одетта сидела в своем кресле, глядя  на  море  с  выражением  легкого
недоуменного изумления. Когда Эдди предложил ей омара -  несколько  щедрых
кусков, оставшихся от вечерней трапезы - она печально улыбнулась.
     - Я поела бы, если бы могла, - сказала она, - но вы  же  знаете,  что
будет.
     Эдди, который понятия не имел, о чем она толкует, смог только  пожать
плечами и сказать:
     - Попытка не пытка, Одетта. Понимаете, вам надо есть. Мы должны  идти
как можно быстрее.
     Одетта с коротким смешком коснулась его руки. Эдди почудилось,  будто
ему вдруг передалось что-то вроде электрического заряда. Да, это была она,
Одетта. Юноша понял это не хуже Роланда.
     - Вы мне очень нравитесь, Эдди. Вы так старались. Были так терпеливы.
Он тоже... - Одетта кивком показала туда, где, привалясь спиной к камню  и
наблюдая за ними, лежал стрелок, - ...но такого человека любить трудно.
     - Да. Я-то знаю.
     - Попробую еще разок. Ради вас.
     Одетта улыбнулась. Эдди вдруг понял, что мир вращается  из-за  нее  и
ради нее, и подумал: "Боже, прошу Тебя, у меня в жизни  было  так  мало...
пожалуйста, не отнимай ее у меня больше. Пожалуйста".
     Она взяла мясо, сморщила в потешном унынии нос  и  подняла  глаза  на
Эдди.
     - Это обязательно?
     - Только самую капельку, - сказал он.
     - С тех пор я больше никогда не ела моллюсков, - сказала Одетта.
     - Пардон?
     - Я думала, я вам рассказывала.
     - Может быть, - сказал Эдди и нервно хохотнул.  Именно  тогда  приказ
стрелка не давать Одетте узнать о существовании другой принял в его памяти
угрожающие размеры.
     - Однажды, когда мне было лет десять или одиннадцать, мы  ели  их  на
ужин. Мне страшно не понравилось, что на вкус они как маленькие  резиновые
шарики, а позже меня ими вырвало. С тех пор я их больше не  ела.  Но...  -
Она вздохнула. - "Капельку", как вы выражаетесь, я попробую.
     Точно  ребенок,  принимающий   полную   ложку   заведомо   противного
лекарства, Одетта положила в  рот  маленький  кусочек  омара.  Сперва  она
жевала медленно, потом быстрее. Проглотила. Взяла еще кусочек.  Прожевала,
проглотила. Еще один. Теперь она буквально пожирала мясо.
     - Э, э, притормозите! - сказал Эдди.
     - Должно быть, это какой-то другой сорт! Да, ну конечно же!  -  Сияя,
она посмотрела на Эдди. - Мы проехали  по  берегу  моря  дальше,  и  фауна
изменилась! Кажется, моя аллергия прошла! И  вкус  не  такой  гадкий,  как
раньше... а я действительно старалась удержать это в желудке, правда же? -
Она, не таясь, взглянула на Эдди. - Я очень старалась.
     - Угу. - Собственный голос  показался  Эдди  несущимся  из  приемника
очень далеким радиосигналом. "Она думает, что каждый день ела, а потом все
до крошки из нее вылетало, оттого она так ослабела.  Всесильный  Боже".  -
Угу. Вы старались изо всех сил.
     - Так... - с трудом,  поскольку  рот  у  нее  был  полон,  выговорила
Одетта. - Так вкусно! -  Она  рассмеялась  -  нежно,  очаровательно.  -  И
обратно не запросится! Усвоится! Я знаю! Я чувствую!
     - Только не перестарайтесь, - предостерег Эдди и подал  ей  бурдюк  с
водой. - С непривычки. Вас же... - Он сглотнул, и в горле у него явственно
(по крайней мере, для него самого) пискнуло. - Вас же все время рвало.
     - Да. Да.
     - Я на несколько минут отлучусь - мне нужно переговорить с Роландом.
     - Хорошо.
     Но прежде, чем Эдди смог уйти, Одетта опять крепко  схватила  его  за
руку.
     - Спасибо вам, Эдди. Спасибо, что были так терпеливы. И поблагодарите
его. - Она мрачно примолкла. - Поблагодарите, только не  говорите,  что  я
его боюсь.
     - Не скажу, - сказал Эдди и пошел обратно к стрелку.


     Одетта  помогала  даже  тогда,  когда  не  работала   рычагами.   Она
прокладывала курс с проницательностью женщины, долгие годы пробиравшейся в
инвалидном кресле по миру, который еще и не помышлял о признании  подобных
ей ущербных людей.
     - Налево, - окликала она, и Эдди спешил  взять  влево,  проскальзывая
мимо валуна, который торчал из  вязкого  песка,  точно  сердито  ощеренный
гнилой клык. Сам Эдди мог и не заметить камень.
     - Направо, - окликала Одетта, и  Эдди,  едва  не  угодив  в  одну  из
песчаных ловушек, которые попадались  все  реже,  как  послушная  лошадка,
забирал вправо.
     Наконец они остановились, и Эдди лег на землю, тяжело дыша.
     - Поспите часок, - сказала Одетта. - Я вас разбужу.
     Эдди посмотрел на нее.
     - Я не лгу. Я заметила состояние вашего друга, Эдди...
     - Знаете, друг - не вполне точное сло...
     - ...понимаю, насколько важно время  и  не  позволю  вам  из  чувства
ложной жалости проспать больше часа. Определять время  по  солнцу  я  умею
очень хорошо. А выбившись из  сил,  вы  сослужите  этому  человеку  плохую
службу, не так ли?
     - Да, - сказал Эдди, думая: "Ты же не  понимаешь.  Если  я  засну,  а
Детта Уокер вернется..."
     - Спите, Эдди, - сказала Одетта, и Эдди, будучи  слишком  утомлен  (и
слишком влюблен), чтобы усомниться, доверился ей. Он заснул. Она разбудила
его, как и обещала, через час, и по-прежнему была Одеттой, и они двинулись
дальше, и теперь она снова помогала юноше,  орудуя  рычагами.  Они  полным
ходом катили по сужающейся песчаной полосе к двери, которую Эдди все время
лихорадочно высматривал и неизменно не находил.


     Оставив Одетту поглощать свою первую  за  много  дней  трапезу,  Эдди
вернулся к стрелку. Роланд выглядел как будто бы чуть получше.
     - Присядь, - сказал он Эдди.
     Эдди присел на корточки.
     - Оставь мне полупустой бурдюк. Это все, что мне нужно. Ее  отвези  к
двери.
     - Что, если я не...
     - Не найдешь? Найдешь. Здесь были первые две, здесь будет и эта. Если
вы доберетесь туда сегодня до заката, дождись темноты и убей двух  омаров.
Нужно будет устроить ее в надежном укрытии  и  оставить  ей  поесть.  Если
сегодня вечером ты не доберешься до двери, убей трех омаров. На.
     Он протянул Эдди один из револьверов.
     Эдди с уважением взял его, снова удивившись, какой же он тяжелый.
     - Я думал, все патроны ни к черту.
     - Вероятно. Но я заряжал теми, что, по-моему, намокли меньше прочих -
три штуки были у пряжки патронной ленты слева,  три  -  у  пряжки  справа.
Может, хоть один да выстрелит. А повезет - так два. На ползучих  гадов  их
не трать. - Роланд коротко смерил Эдди оценивающим взглядом. -  Там  могут
оказаться другие твари.
     - Так ты тоже слышал?
     - Если ты про тварь, мяукавшую в холмах  -  да.  Если  про  Нечистого
Духа, как говорят твои глаза - нет. Я слышал дикую кошку в зарослях, вот и
все. Быть может, голос у нее вчетверо больше  ее  самой.  Быть  может,  ее
ничего не стоит отогнать палкой. Думать же следует о нашей спутнице.  Если
вернется другая, как бы тебе не пришлось...
     - Если у тебя на уме мокруха, я пас!
     - Быть может, придется ранить ее в руку. Понятно?
     Эдди нехотя кивнул. Может,  чертовы  патроны  все  равно  не  захотят
стрелять, так какой смысл лезть из-за этого в бутылку?
     - Когда доберешься  до  двери,  женщину  оставишь.  Найдешь  укрытие,
спрячешь ее как можно лучше и с креслом вернешься ко мне.
     - А револьвер?
     Глаза стрелка полыхнули  так  ярко,  что  Эдди  непроизвольно  дернул
головой, словно Роланд ткнул ему под нос пылающий факел.
     - О боги! Оставить ей заряженный  револьвер,  когда  в  любую  минуту
может вернуться другая? Ты лишился рассудка?
     - Но патроны...
     - На хуй патроны! - крикнул стрелок. Ветер  внезапно  стих,  и  слова
Роланда отчетливо разнеслись над пляжем. Одетта повернула  голову.  Долгую
минуту она смотрела на мужчин, потом вновь обратила взгляд в сторону моря.
- Револьвер ей не оставлять!
     Эдди говорил негромко, на случай очередного затишья.
     - Что, если пока я буду возвращаться к тебе,  из  зарослей  спустится
какая-нибудь тварь? Какая-нибудь кошка,  которая  вчетверо  больше  своего
голоса, а не наоборот? Что-то, что нельзя прогнать палкой?
     - Оставишь ей горку камней, - сказал стрелок.
     - Камней! И прослезился тут Иисус! Ну и дерьмо же ты, приятель,  мать
твою в гроб!
     - Я думаю, - сказал стрелок. - Ты, похоже, на это не способен. Я  дал
тебе револьвер, дабы половину того пути, что тебе нужно проделать, ты  мог
бы защищать эту женщину от опасностей вроде той, о  которой  толкуешь.  Ты
хотел бы, чтобы я забрал револьвер? Тогда, возможно, ты мог бы умереть  за
нее. Это доставило бы тебе радость? Весьма романтично... если  не  считать
того, что тогда ко дну пойдет не только она одна, а все. Все трое.
     - Очень логично. Однако ты все равно паскудное дерьмо.
     - Уходи или оставайся. Довольно оскорблений.
     - Ты кое-что забыл, - с яростью сказал Эдди.
     - Это что же?
     - Ты забыл посоветовать мне повзрослеть. Генри вечно говорил: "Ох, да
повзрослей же ты, пацан..."
     Стрелок улыбнулся усталой, странной красоты улыбкой.
     - Думаю, ты уже повзрослел. Пойдешь или останешься?
     - Пойду, - ответил Эдди. - Что ты собираешься  есть?  Она  умяла  все
остатки.
     - Паскудное дерьмо что-нибудь придумает. Паскудное дерьмо  занималось
этим не один год.
     Эдди отвел глаза.
     - Я... это... извини, что обозвал тебя, Роланд. Очень... -  Он  вдруг
резко, пронзительно рассмеялся, - ...очень уж трудный был день.
     Роланд опять улыбнулся.
     - Да, - согласился он. - Верно.


     В тот  день  по  времени  они  показали  лучший  за  все  путешествие
результат, но вот уже и солнце золотой  дорожкой  расплескалось  по  глади
океана, а никакой двери в  поле  зрения  все  еще  не  было.  Хотя  Одетта
твердила, что прекрасным образом способна выдержать еще полчаса пути, Эдди
объявил привал и помог женщине выбраться  из  кресла.  Он  перенес  ее  на
пятачок ровной, с виду довольно гладкой земли, снял со  спинки  и  сиденья
кресла подушки и осторожно устроил на них Одетту.
     - Господи, какое счастье - вытянуться, - вздохнула она. - Но... -  Ее
чело затуманилось. - Я все время думаю про  этого  человека,  Роланда.  Мы
оставили его там совсем  одного,  и,  честное  слово,  мне  это  вовсе  не
нравится. Эдди, кто он? Что  он  такое?  -  Словно  высказывая  запоздалое
соображение, Одетта прибавила: - И почему он так много кричит?
     - Наверное, просто натура такая, - сказал Эдди, резко  развернулся  и
отправился собирать камни. Роланд почти никогда не кричал. Молодой человек
догадывался, что отчасти на эту мысль Одетту натолкнули события  нынешнего
утра - НА ХУЙ патроны!, но остальное было  ложными  воспоминаниями  о  том
времени, когда она была Одеттой только в своем представлении.
     Как и наказывал Роланд, Эдди убил трех омаров и так сосредоточился на
том, чтобы подстрелить последнего, что от четвертого, наступавшего на него
справа, отпрыгнул в самый последний момент. Увидев, как чудовище  щелкнуло
клешнями, цапнув пустоту там, где минутой раньше находилась его  нога,  он
подумал о пальцах, которых лишился стрелок.
     Он варил омара на костре из сухого дерева - мало-помалу  вторгающиеся
в прибрежную полосу холмы и становящаяся все более обильной растительность
облегчили и ускорили поиск хорошего топлива, - а  на  западном  небосклоне
таял последний свет дня.
     - Смотрите, Эдди! - вскрикнула Одетта, указывая вверх.
     Он посмотрел и увидел сверкавшую на груди ночи одинокую звезду.
     - Какая красота, правда?
     - Да, - отозвался Эдди и вдруг, безо всякой на то причины, его  глаза
наполнились слезами. Где же он был всю свою окаянную жизнь? Где он был,  с
кем, что делал и почему  вдруг  почувствовал  себя  таким  грязным,  таким
донельзя обгаженным?
     Запрокинутое лицо Одетты  было  ужасно  в  своей  неопровержимой  при
слабом свете звезд красоте, неведомой, впрочем, самой  ее  обладательнице,
которая лишь смотрела широко раскрытыми, удивленными глазами на  звезду  и
тихонько смеялась.
     - Звездочка светлая, звездочка ясная, - проговорила  она,  умолкла  и
посмотрела на юношу. - Знаете это, Эдди?
     - Угу. - Эдди смотрел в землю. Его голос  звучал  достаточно  внятно,
но, подними молодой человек глаза, Одетта увидела бы, что он плачет.
     - Тогда помогайте. Но вы должны смотреть на нее.
     - Ладно.
     Он утер слезы ладонью и вместе с Одеттой стал глядеть на звезду.
     - Звездочка светлая... - Одетта посмотрела на него, и он подхватил.
     - Звездочка ясная...
     Она протянула руку, отыскивая руку Эдди, и он ответил  на  пожатие  -
смуглые пальцы восхитительного светло-шоколадного  оттенка  переплелись  с
восхитительно белыми, точно грудка голубки.
     - В небе сверкает, такая  прекрасная,  -  серьезно  выговаривали  они
хором; в этот миг они были мальчиком и девочкой; мужчиной и  женщиной  они
станут позже, когда полностью  стемнеет  и  Одетта  окликнет  Эдди  -  "вы
спите?", а он скажет - "нет", и она попросит  обнять  ее,  потому  что  ей
холодно. - Первую звездочку, что разгляжу, исполнить желанье мое попрошу...
     Они переглянулись, и Эдди заметил, что по щекам Одетты  текут  слезы.
Соленая влага вновь застлала юноше глаза, пролилась - пусть, он не  таился
от своей спутницы. Он не стыдился своих слез,  чувствуя  лишь  невыразимое
облегчение.
     Они улыбнулись друг другу.
     - Звездочка, звездочка, ярко гори, чудо, волшебница, мне  сотвори,  -
сказал Эдди и подумал: "Пожалуйста, пусть это всегда будешь ты".
     - Чудо, волшебница, мне сотвори, - эхом откликнулась  Одетта,  думая:
"Если мне суждено умереть в этом незнакомом и странном  месте,  пусть  моя
смерть будет не слишком тяжелой и пусть со мной будет этот  милый  молодой
человек".
     - Простите, что расплакалась, -  извинилась  она,  вытирая  глаза.  -
Обычно я себе такого не позволяю, но день...
     - Был такой тяжелый, - закончил за нее Эдди.
     - Да. А вам нужно поесть, Эдди.
     - И вам тоже.
     - Надеюсь только, что опять плохо мне не станет.
     Он улыбнулся.
     - Думаю, не станет.


     Позже под кружащими в медленном гавоте чужими диковинными галактиками
оба думали,  что  никогда  еще  любовный  акт  не  бывал  таким  полным  и
сладостным.


     На рассвете они снялись с места и стремительно  двинулись  дальше.  К
девяти  часам  Эдди  уже  жалел,  что  не  спросил  Роланда,  как  следует
поступить, если, очутившись там, где  холмы  обрубают  полосу  прибрежного
песка, они так и не обнаружат в поле зрения  никакой  двери.  Этот  вопрос
представлял определенный интерес, поскольку, вне всяких сомнений, песчаный
берег вскоре действительно должен был закончиться.
     По сути дела, песчаный берег больше уже не был песчаным; земля  стала
твердой и довольно ровной. Выступающих  камней  почти  не  осталось  -  по
предположениям Эдди, почти  все  их  унесло  сбегавшими  с  холмов  талыми
водами, а может быть, наводнениями в дождливое время года (с тех пор,  как
Эдди попал в этот мир,  не  упало  ни  капли  дождя;  тучи  несколько  раз
затягивали небо, но затем ветер вновь разгонял облака).
     В девять тридцать Одетта крикнула:
     - Стоп, Эдди! Стоп!
     Он остановился так  резко,  что  ей  пришлось  крепко  схватиться  за
подлокотники кресла, не то она вылетела бы из него. В мгновение  ока  Эдди
обогнул кресло и оказался перед ней.
     - Прости, - сказал он. - Ты в порядке?
     - Все отлично. - Он увидел, что спутал волнение с сигналом  бедствия.
Одетта показала:
     - Вон там! Видишь?
     Эдди загородился от солнца, но ничего не увидел. Он прищурился. Всего
лишь на миг ему показалось... нет, конечно же,  это  был  попросту  трепет
разогретого зноем воздуха, поднимавшегося от утоптанной земли.
     - Вряд ли, - сказал он и улыбнулся. - Разве что очень захотеть.
     - А  по-моему,  я  вижу!  -  Она  повернула  к  Эдди  взбудораженное,
улыбающееся лицо. - Стоит, сама, одна! Там, где кончается песок.
     Эдди опять посмотрел в ту сторону, на сей раз щурясь так сильно,  что
на глаза навернулись слезы. И опять на долю секунды ему почудилось,  будто
он что-то увидел. "Увидел-увидел, - подумал он и улыбнулся. - Разглядел ее
желание".
     - Может быть, - сказал он - не потому, что верил. Потому, что  верила
Одетта.
     - Поехали!
     Эдди вернулся за кресло и, улучив момент, помассировал себе  местечко
пониже спины, где поселилась ровная ноющая боль. Одетта оглянулась.
     - Интересно, чего ты ждешь?
     - Ты действительно думаешь, что засекла ее, да?
     - Да!
     - Ну ладно, тогда поехали!
     Эдди снова принялся толкать кресло.


     Получасом позже он тоже увидел дверь. "Господи Иисусе, - подумал  он.
- А она видит не хуже Роланда. Может, даже лучше".
     Им  обоим  не  хотелось  останавливаться  на  обед,  но  поесть  было
необходимо. Наскоро перекусив, они покатили дальше. Возвращался прилив,  и
Эдди со все возрастающим беспокойством поглядывал  вправо,  на  закат.  Их
путь по-прежнему  пролегал  значительно  выше  линии  прилива,  отмеченной
спутанной морской травой и бурыми водорослями, но Эдди не оставляла мысль,
что к тому времени, как они доберутся до двери,  они  окажутся  в  неуютно
тесном углу, ограниченном с одной стороны морем, а  с  другой  -  склонами
холмов, которые он теперь очень четко различал. Ничего  приятного  в  этом
пейзаже не  было.  Холмы  оказались  каменистыми,  усеянными  низкорослыми
деревьями (их впившиеся в  землю  корявые  корни  походили  на  скрюченные
артритом пальцы, навсегда сведенные в беспощадном захвате) и  колючими  на
вид кустами. Не слишком-то крутые склоны были, однако, чересчур круты  для
инвалидного кресла. Возможно, Эдди хватило бы сил занести Одетту повыше  -
собственно, его вполне могли принудить к этому обстоятельства -  но  он  и
помыслить не мог о том, чтобы оставить ее там.
     Его ушей впервые коснулось жужжание насекомых. Звук немного напоминал
стрекот маленьких сверчков, но был выше, тоньше и полностью лишен ритма  -
просто монотонное  рииииииииии,  вроде  того,  что  издают  высоковольтные
провода. Он в первый  раз  увидел  не  чаек,  а  других  птиц.  Среди  них
попадались крупные, важные - они кружили над сушей, распластав неподвижные
крылья. "Ястребы, - подумал Эдди. Время от времени птицы складывали крылья
и камнем падали вниз. -  Охотятся.  Охотятся  за  кем?  Ну...  за  мелкими
зверюшками". Это не внушало опасений.
     И все же кошачий вопль, услышанный ночью, не шел у Эдди из головы.
     Ближе к вечеру они уже ясно различали третью дверь. Ее, как и  первых
двух, быть не могло - и тем не менее она стояла, как вкопанная.
     - Потрясающе, - услышал Эдди негромкий  голос  Одетты.  -  Совершенно
потрясающе.
     Дверь  была  именно  там,  где  он  и  подозревал  -   внутри   угла,
знаменовавшего, что  хоть  сколько-нибудь  легкому  продвижению  на  север
пришел конец. Она стояла чуть повыше границы полной  воды,  меньше  чем  в
девяти ярдах от того места, где из земли, точно исполинская рука, покрытая
вместо волосков серо-зеленой щетиной, нежданно-негаданно выбивались холмы.
     Солнце обморочно клонилось к воде, прилив закончился; было, вероятно,
четыре часа (так сказала Одетта, и Эдди поверил  -  ведь  раньше  она  уже
говорила, что хорошо определяет время  по  солнцу,  а  еще  она  была  его
возлюбленной), когда они достигли двери.


     Они просто смотрели на нее: Одетта - из кресла, руки на коленях, Эдди
- от края моря. Отношение  к  двери  у  них  было  двойственным:  с  одной
стороны, они смотрели на нее так, как минувшей ночью смотрели на  вечернюю
звезду, то есть по-детски; с другой стороны - совершенно иначе. Желание на
звезду загадывали дети радости. Теперь же и Эдди, и Одетта были  мрачны  и
полны недоверчивого удивления -  так  малыши  разглядывают  действительное
воплощение того, что бывает только в сказках.
     На двери было что-то написано.
     - Что это значит? - наконец спросила Одетта.
     -  Не  знаю,  -  откликнулся  Эдди,   но   слова   принесли   холодок
безнадежности; юноша чувствовал: на сердце крадучись находит тень.
     - Разве? - спросила она, глядя на него более внимательно.
     - Да. Я... - Он сглотнул. - Не знаю.
     Одетта еще секунду смотрела на него.
     - Пожалуйста, отвези меня за нее. Мне бы хотелось взглянуть. Я  знаю,
что ты хочешь вернуться к нему, но, может быть, ты сделаешь это для меня?
     Эдди был согласен.
     Они поехали вокруг двери, к тому  ее  краю,  который  находился  чуть
повыше.
     - Подожди! - вскрикнула Одетта. - Ты видел?
     - Что?
     - Поехали обратно! Смотри! Смотри внимательно!
     На  этот  раз  Эдди  вместо  того,  чтобы   следить   за   возможными
препятствиями, внимательно наблюдал за дверью. Когда кресло  проезжало  по
склону над ней, Эдди увидел, как  дверь  сужается  в  перспективе,  увидел
петли - петли, погруженные словно бы в ничто, увидел боковое ребро...
     И тут оно исчезло.
     Боковое ребро исчезло.
     Воду от Эдди должны были бы  заслонять  три,  возможно,  даже  четыре
дюйма плотной древесины (дверь выглядела необычайно крепкой), но ничто  не
мешало ему видеть море.
     Дверь исчезла.
     Тень Эдди была, а вот дверь пропала.
     Он откатил кресло на два фута назад, чтобы занять позицию чуть  южнее
того места, где стояла дверь, и оказалось, что  боковое  ребро  никуда  не
делось.
     - Ты видишь? - прерывающимся голосом спросил он.
     - Да! Оно опять здесь!
     Он провез кресло на фут вперед. Дверь не исчезала. Еще шесть  дюймов.
Здесь. Еще два. Здесь. Еще дюйм... и никакой двери. Точно и не бывало.
     - Иисусе, - прошептал он, - Господи Иисусе.
     - Она откроется перед тобой? - спросила Одетта. - А передо мной?
     Эдди медленно шагнул вперед  и  крепко  взялся  за  ручку  двери,  на
которой было написано одно-единственное слово.
     Он попробовал повернуть ручку по часовой стрелке; потом против.
     Ручка не сдвинулась ни на йоту.
     - Ладно. - Тон Одетты был спокойным, смиренным. -  Дверь  открывается
ему. Думаю, это понятно и тебе, и мне. Иди за ним, Эдди. Сейчас же.
     - Сперва я должен позаботиться о тебе.
     - Со мной все будет отлично.
     - Ничего подобного. Линия прилива слишком близко. Если я  брошу  тебя
здесь, то, когда стемнеет, омары вылезут и пообедают тобо...
     Речь Эдди внезапно пресек послышавшийся наверху, в холмах, клокочущий
кошачий рык - так нож обрубает тонкую бечевку. Ворчание зверя донеслось  с
приличного расстояния - но меньшего, чем в прошлый раз.
     Взгляд Одетты  на  миг,  не  более,  порхнул  к  револьверу  стрелка,
засунутому за пояс штанов Эдди,  потом  так  же  быстро  вернулся  к  лицу
молодого человека. Эдди почувствовал, что у него горят щеки.
     - Он не велел отдавать мне револьвер, правда? - мягко сказала она.  -
Он не хочет, чтобы оружие попало ко мне в руки. По какой-то причине он  не
хочет, чтобы оно оказалось у меня.
     - Патроны отсырели, - с трудом ответил он, - ими, наверное, все равно
не выстрелишь.
     - Я понимаю. Завези меня чуть повыше, на склон, ладно? Я  знаю,  как,
должно быть, устала  у  тебя  спина  -  Эндрю  называет  это  "санитарской
ломотой" - но, если ты завезешь меня  чуть  повыше,  омары  мне  будут  не
страшны. А там, откуда рукой подать до этих страшилищ,  вряд  ли  появится
что-нибудь еще.
     Эдди подумал:  "Во  время  прилива,  пожалуй,  да...  но  если  снова
начнется отлив, тогда как?"
     - Дашь мне какой-нибудь еды и камней, - сказала Одетта, не ведая, что
эхом вторит стрелку, и Эдди снова залился румянцем. Его лоб и щеки пылали,
как бока кирпичной печки.
     Одетта  посмотрела  на  него,  едва  заметно  улыбнулась  и  покачала
головой, будто Эдди говорил вслух.
     - Не будем спорить. Я же видела, что с ним и как. Ему отпущено  очень
и очень мало времени. Препираться некогда. Отвези меня чуть повыше, оставь
еды и камней, потом забирай кресло и отправляйся.


     Как можно быстрее устроив Одетту, Эдди вытащил  револьвер  стрелка  и
рукояткой вперед протянул ей. Но Одетта покачала головой.
     - Он рассердится на нас обоих. На тебя - за то, что отдал, а на  меня
еще сильнее - за то, что взяла.
     - Чепуха! - выкрикнул Эдди. - Почем ты знаешь?
     - Знаю, - ответила Одетта тоном, не терпящим возражений.
     - Хорошо, предположим, это правда. Только предположим. Но если ты  не
возьмешь револьвер, рассержусь я.
     - Убери. Не  люблю  я  всякие  пистолеты.  Я  не  знаю,  как  с  ними
обращаться. Если из темноты на меня что-нибудь выскочит,  я  первым  делом
напущу в штаны. После чего наставлю револьвер не в ту сторону и всажу пулю
в себя. - Она умолкла, мрачно  глядя  на  Эдди.  -  Есть  и  еще  кое-что.
Возможно, для тебя это тоже не секрет. Я не хочу прикасаться  ни  к  чему,
принадлежащему этому человеку. Ни к чему. Я думаю, что на  меня  его  вещи
способны "навести порчу", как это всегда называла моя мама.  Мне  нравится
думать о себе, как о современной женщине... но  я  не  испытываю  никакого
желания остаться у подножия погруженных во тьму земель без  тебя,  зато  с
привязавшимся ко мне злосчастьем
     Эдди  посмотрел  на  револьвер,  потом  на  Одетту.  В   его   глазах
по-прежнему был вопрос.
     - Убери, - велела она сурово, как школьная  учительница.  Эдди  вдруг
захохотал и подчинился.
     - Что ты смеешься?
     - Ты говоришь, как мисс Хатэвэй. Моя училка из третьего класса.
     Чуть улыбаясь,  не  отрывая  блестящих  глаз  от  глаз  Эдди,  Одетта
негромко, приятным голосом пропела: "Тени божественной ночи  спускаются...
сумерек время пришло..." - Ее голос замер, и оба посмотрели на запад,  но,
хотя тени уже  удлинились,  звезда,  на  которую  они  загадывали  желание
прошлой ночью, еще не появлялась.
     - Что-нибудь еще, Одетта? - Эдди испытывал острое нежелание  уходить.
Хотелось медлить и медлить. Он подумал, что стоит действительно  тронуться
в обратный путь, и это пройдет, но пока  стремление  ухватиться  за  любой
предлог и остаться казалось очень сильным.
     - Поцелуй. Если ты не против, я удовольствовалась бы этим.
     Он приник к ее губам  долгим  поцелуем.  Уже  когда  он  отстранился,
Одетта, поймав его за запястье, пристально и напряженно всмотрелась в  его
лицо.
     - До прошлой ночи я ни разу не занималась любовью с белым, -  сказала
она. - Не знаю, важно ли это для тебя. Я даже не знаю, важно  ли  это  для
меня. Но я подумала, что ты должен знать.
     Эдди подумал.
     - Для меня - нет, - сказал он. - Ночью все кошки серы. Я люблю  тебя,
Одетта.
     Она накрыла его ладонь своей.
     - Ты милый молодой  человек  и  не  исключено,  что  я  отвечаю  тебе
взаимностью, хотя обоим нам слишком рано...
     В этот миг, будто по сигналу, в "зарослях", как их именовал  стрелок,
заворчала дикая кошка. Судя по звуку, она по-прежнему находилась в четырех
или пяти милях от них - и все же почти вдвое ближе, чем в прошлый  раз.  К
тому же голос как будто бы принадлежал крупному зверю.
     Путники повернули головы на звук. Эдди почувствовал, что  волоски  на
шее сзади силятся  встать  дыбом.  Им  это  удалось  не  вполне.  "Пардон,
волосики, - тупо  подумал  он.  -  Наверное,  причесон  у  меня  несколько
длинней, чем надо".
     Рычание перешло в  пронзительный  страдальческий  вопль,  точно  там,
откуда оно неслось, погибало  страшной  смертью  какое-то  живое  существо
(возможно, на самом деле это означало всего-навсего  удачную  случку).  На
мгновение этот почти непереносимый вой завис в воздухе, а затем  пошел  на
убыль, соскальзывая во все более низкие регистры, и в конце концов  не  то
смолк, не то утонул в непрекращающемся плаче ветра. Они подождали, но крик
не повторился. Для Эдди, однако, это было неважно. Вытащив револьвер из-за
пояса, он протянул его Одетте.
     - Бери и не выступай. Если тебе позарез приспичит им воспользоваться,
ты ни хрена не добьешься - с этой дрянью всегда так - но все равно, бери.
     - Хочешь поспорить?
     - Да спорь, ради Бога. Спорь сколько хочешь.
     Задумчиво поглядев  в  почти  что  светло-карие  глаза  Эдди,  Одетта
улыбнулась, но улыбка вышла несколько усталой.
     - Кажется, спорить я не стану. - Она взяла револьвер.  -  Пожалуйста,
поспеши.
     - Есть! - Он опять поцеловал ее, на сей раз торопливо, и чуть было не
сказал "береги себя"... но серьезно, братва, как она могла  "беречь  себя"
при таком раскладе?
     Пробираясь в сгущающихся сумерках вниз по склону  (исполинские  омары
еще не выползали, но их еженощное появление было не за горами), Эдди опять
посмотрел на слово, написанное  на  двери,  и  каждую  клеточку  его  тела
пронизал  знобящий  холод.  Слово  было  подходящее.  Боже  правый,  такое
подходящее! Он опять посмотрел туда, откуда спускался. Мгновение он не мог
разглядеть Одетту, потом заметил какое-то движение. Более светлое пятнышко
коричневой ладони. Одетта махала ему.
     Помахав в  ответ,  Эдди  развернул  кресло,  наклонил  его  так,  что
передние, более хрупкие и маленькие колеса оторвались от земли, и побежал.
Он бежал на юг той же дорогой, которой они пришли. Примерно первые полчаса
рядом быстро скользила его тень  -  пригвожденная  к  подметкам  кроссовок
невероятная тень тощего великана, вытянувшаяся на ярды и ярды  к  востоку.
Потом солнце село,  тень  исчезла,  а  в  волнах  закувыркались  уродливые
клешнястые твари.
     Минут через десять после того,  как  Эдди  услышал  первые  звуки  их
бормотания, он поднял голову и увидел вечернюю звезду, равнодушно горевшую
на густо-синем бархате небес.
     Тени божественной ночи спускаются... сумерек время пришло... Спаси ее
и сохрани. Ноги уже ныли, затрудненное  дыхание  было  слишком  жарким,  в
груди горело, в перспективе ждал третий переход, теперь уже со стрелком  в
качестве пассажира, но хотя Эдди догадывался, что  Роланд  на  добрых  сто
фунтов тяжелее Одетты и надо бы поберечь  силы,  он  все  равно  продолжал
бежать. Спаси и сохрани, вот мое желание, спаси и сохрани мою любимую.
     И, словно предвещая  беду,  где-то  в  страдальческих  изгибах  лощин
взвизгнула дикая кошка... только эта кошка, судя по голосу,  была  большой
аки лев, рыкающий в африканских джунглях.
     Эдди прибавил ходу, толкая перед  собой  порожнее  кресло,  и  вскоре
ветер принялся омерзительно-тонко подвывать в свободно вращающихся  спицах
приподнятых передних колес.


     Ушей стрелка коснулся тонкий заунывный вой. Звук этот приближался,  и
Роланд напрягся, но, расслышав тяжелое дыхание, расслабился. Эдди. Он  мог
сказать это даже с закрытыми глазами.
     Стонущий звук мало-помалу затих, стремительные  шаги  замедлились,  и
Роланд открыл глаза. Перед ним, пыхтя и отдуваясь, стоял  Эдди.  По  щекам
юноши  струился  пот.  Рубашка  прилипла  к  груди  одним  темным  пятном.
Последние остатки образа "мальчика из колледжа", на котором настаивал Джек
Андолини, исчезли. Волосы  свисали  на  лоб.  Штаны  разъехались  в  шагу.
Картину дополняли  синевато-лиловые  круги  под  глазами.  Эдди  Дийн  был
воплощением неряшества.
     - Справился, - выговорил он. - Я здесь. - Молодой человек  огляделся,
потом опять посмотрел на стрелка, словно никак не мог поверить. -  Господи
Иисусе, я в самом деле здесь.
     - Ты отдал ей револьвер.
     Эдди подумал, что стрелок выглядит плохо - не лучше, чем до  первого,
сокращенного, курса кефлекса, быть может, чуть хуже. Казалось, жар горячки
так и пышет от него волнами. Эдди понимал, что должен бы  жалеть  Роланда,
но, похоже, в эту минуту был способен испытывать только адскую злость.
     - Я из кожи вон лезу, чтоб попасть сюда в рекордное время, и все, что
ты можешь мне сказать, это "Ты отдал ей револьвер". Ну, спасибо, приятель.
То есть особых изъявлений благодарности я и не ждал, но это уж ни в  какие
ворота не лезет, едрена мать.
     - По-моему, я сказал единственно важную вещь.
     - Ну, раз уж ты завел об этом речь - да,  я  отдал  ей  револьвер,  -
сказал Эдди, подбоченясь и язвительно глядя на стрелка сверху  вниз.  -  А
теперь выбирай: либо ты садишься в кресло, либо я его складываю  и  пробую
запихнуть тебе в жопу. Чего изволите, барин?
     - Ничего. - Роланд едва заметно  улыбался,  словно  и  не  хотел,  но
ничего не мог с собой поделать. - Сперва ты вздремнешь, Эдди. Когда придет
время смотреть, мы посмотрим, что к чему, но сейчас тебе нужно  выспаться.
Ты вымотан.
     - Я хочу вернуться к ней.
     - Я тоже. Но если ты не отдохнешь, то  свалишься  по  дороге.  Просто
свалишься. Скверно для тебя, еще хуже для меня и хуже всего для нее.
     Эдди секунду постоял в нерешительности.
     - Ты уложился в недурное время, - признал стрелок. Он  прищурился  на
солнце. - Сейчас четыре, быть может, четверть пятого. Ты проспишь  пять  -
возможно, семь - часов, и будет уже совсем темно...
     - Четыре. Четыре часа.
     - Хорошо. Будешь спать, пока не стемнеет - я считаю, это не  пустяки.
Потом поешь. Потом мы тронемся в путь.
     - Ты тоже поешь.
     Снова - слабая улыбка.
     - Попробую. - Стрелок невозмутимо посмотрел на Эдди.  -  Теперь  твоя
жизнь в моих руках; полагаю, ты это понимаешь.
     - Да.
     - Я тебя похитил.
     - Да.
     - Хочешь убить меня? Если так, лучше сделай это сейчас  и  больше  не
ставь никого из нас... - Когда стрелок дышал,  в  груди  у  него  негромко
свистело. Эдди слышал эти хрипы, но они очень мало волновали его,  -  ...в
затруднительное положение.
     - Я не хочу убивать тебя.
     - Тогда... - Речь Роланда прервал внезапный резкий приступ  кашля.  -
...Укладывайся, - закончил стрелок.
     Эдди улегся. Бывало, сон медленно наплывал  на  него,  но  сейчас  он
схватил юношу грубыми руками неловкого  в  своем  рвении  любовника.  Эдди
услышал (или  это  ему  только  пригрезилось),  как  Роланд  говорит:  "Но
отдавать ей  револьвер  не  следовало",  и  неведомо  на  сколько  времени
погрузился в тьму и неведение, а потом Роланд затряс его, чтобы разбудить.
Когда Эдди наконец сел, ему показалось, что в его теле не осталось ничего,
кроме боли: боли и тяжести. Мышцы словно бы  превратились  в  заржавленные
блоки, шкивы и лебедки заброшенного цеха. Из первой попытки встать  ничего
не вышло. Он тяжело плюхнулся обратно на песок.  Со  второй  попытки  Эдди
удалось подняться,  однако  он  чувствовал,  что  даже  на  такое  простое
действие, как поворот кругом, у него уйдет порядка двадцати минут.  Причем
поворачиваться будет больно.
     Роланд вопросительно смотрел на него.
     - Ты готов?
     Эдди кивнул.
     - Да. А ты?
     - Да.
     - Сможешь?
     - Да.
     И они принялись за еду... а после  Эдди  пустился  в  свой  третий  и
последний поход по окаянному взморью.


     За вечер они проехали приличное расстояние, и все же,  когда  стрелок
объявил привал, Эдди испытал смутное разочарование. Он  ничем  не  проявил
своего несогласия, поскольку попросту чересчур устал,  чтобы  идти  дальше
без отдыха, однако, отправляясь в путь, надеялся пройти  больше.  Тяжесть.
Вот что было нешуточной проблемой. По сравнению с Одеттой,  везти  Роланда
было все равно, что везти железные брусья. Перед  рассветом  Эдди  проспал
еще четыре часа. Он проснулся, когда над разрушающимися холмами, в которые
выродились горы, вставало солнце, и прислушался к  кашлю  стрелка.  Кашель
был слабым, хриплым - перханье  старика,  возможно,  больного  воспалением
легких.
     Их глаза встретились. Приступ кашля превратился в смех.
     - Неважно, каким я кажусь, Эдди. Я еще не уходился. А ты?
     Эдди подумал о глазах Одетты и потряс головой.
     - Уходился - не уходился, но куда девать чизбургер с  "будончиком"  -
нашел бы.
     - С бутончиком? - с  сомнением  повторил  стрелок,  представляя  себе
яблони и весенние цветы в Придворных Садах Его Величества.
     - Неважно. Ну, запрыгивай, дружок. Четырех колес  тебе  не  будет,  с
ветерком прокатить тоже не обещаю, но все равно на десяток-другой миль  мы
уедем.
     Сказано -  сделано;  однако  и  второй  день  расставания  с  Одеттой
склонился к закату, а они все еще медленно  тащились  к  тому  месту,  где
молодым людям явилась третья дверь. Эдди прилег было, думая покемарить еще
часика четыре, но спустя каких-нибудь два часа пронзительный крик одной из
диких кошек вырвал его из сна. Сердце у Эдди колотилось. Боже правый, судя
по тому, как эта сволочь вопила, она была огромадной.
     Он увидел,  что  стрелок  приподнялся  на  локте,  блестя  в  темноте
глазами.
     - Готов? - спросил Эдди. Кривясь от боли, он медленно поднялся.
     - А ты? - снова очень тихо поинтересовался Роланд.
     Эдди размял спину. В ней захрустело и затрещало, точно  там  один  за
другим вспыхивали снизанные в гирлянду крохотные бенгальские огни.
     - Угу. Но я бы и вправду плотно занялся бы чизбургером.
     - Я думал, тебе хотелось курочки.
     Эдди тяжело вздохнул.
     - Дай отдохнуть, старик.
     К тому времени, как солнце скрылось за холмы, третья дверь была видна
как на ладони. Еще через два часа они наконец оказались возле нее.
     "Опять все вместе", - подумал Эдди, готовый рухнуть на песок.
     Но он, видимо, ошибался. Никаких признаков Одетты Холмс не было. Ее и
след простыл.


     - Одетта! - пронзительно крикнул Эдди, и теперь его голос  был  таким
же сорванным и хриплым, как у второго номера Одетты.
     Но к нему не вернулось даже эхо - ничего, что можно было бы  хотя  бы
спутать с ее голосом. Невысокие, изъязвленные  холмы  не  желали  отражать
звук. Слышался только грохот волн, гораздо более громкий  на  этом  тесном
клине суши, гулкий рокот прибоя, гудевшего в конце тоннеля, прорытого им в
рыхлом, крошащемся камне скал, да непрекращающиеся причитания ветра.
     - Одетта!
     На этот раз Эдди завопил так громко, что голос  у  него  сорвался,  а
голосовые связки оцарапало что-то вроде острого зубца рыбьей кости.  Глаза
Эдди лихорадочно обшаривали холмы в  поисках  светло-коричневого  пятнышка
(которое оказалось бы  ладонью  Одетты),  или  движения  (если  бы  Одетта
приподнялась), или... (прости ему, Боже) ярких брызг крови на буром камне.
     Он обнаружил, что гадает, как поступит, если все же увидит кровь  или
найдет револьвер, в  гладкий  сандал  рукояти  которого  окажутся  глубоко
впечатаны следы зубов. Подобное зрелище могло довести  Эдди  до  истерики,
даже свести с ума, однако он  продолжал  высматривать  -  это  ли,  что-то
другое, все равно.
     И ничего не видел, ничего не слышал - даже намека на ответный крик.
     Стрелок тем временем  внимательно  изучал  третью  дверь.  Он  ожидал
увидеть только одно слово; слово,  которое  употребил  человек  в  черном,
перевернув на пыльной Голгофе, где они  держали  совет,  шестую  карту  из
колоды Таро. "Смерть, - сказал тогда Уолтер, - но не твоя, стрелок".
     Однако слово, написанное на  двери,  вовсе  не  было  словом  СМЕРТЬ.
Беззвучно шевеля губами, стрелок снова прочитал:
     ТОЛКАЧ
     "И все же оно означает смерть", - подумал Роланд и понял: так и есть.
     Звук удаляющегося голоса  Эдди  заставил  его  оглядеться.  Эдди,  не
переставая выкрикивать имя Одетты, уже карабкался на первый склон.
     Секунду Роланд раздумывал. Может быть, стоило просто отпустить его?
     Возможно, Эдди нашел бы Одетту. Возможно даже, он нашел бы ее  живую,
не слишком сильно пострадавшую и по-прежнему, что  называется,  "в  себе".
Стрелок полагал, что эта парочка смогла бы даже устроить себе  тут  своего
рода жизнь - взаимная любовь Одетты и Эдди могла  бы  как-нибудь  задушить
полную  яда  белену,  именовавшую  себя  Деттой  Уокер.  Да,  он   полагал
возможным, что вместе эти двое просто задавили бы Детту  насмерть.  Роланд
был своего рода суровым романтиком... и  все-таки  достаточным  реалистом,
чтобы знать: порой любовь действительно побеждает  все.  Что  же  до  него
самого... даже будь Роланд в силах добыть из мира Эдди  те  снадобья,  что
однажды уже почти вылечили его, смогли бы они излечить  его  или  хотя  бы
положить начало исцелению теперь? Теперь Роланд был очень  болен  и  ловил
себя на том, что гадает, не слишком ли далеко  зашло  дело.  Руки  и  ноги
терзала тупая ноющая боль, в голове  глухо  стучало,  в  забитой  мокротой
груди ощущалась тяжесть. Когда он кашлял, в левом боку  что-то  болезненно
скрежетало, словно ребра там были сломаны.  Левое  ухо  пылало.  Возможно,
думал он, пришло время покончить с этим, попросту объявить отбой.
     Тут все в нем восстало против подобной мысли.
     - Эдди! - крикнул он. Кашля на сей раз не  было  и  в  помине:  голос
стрелка прозвучал мощно, властно.
     Эдди обернулся: одна нога - на сырой земле, другая  прочно  стоит  на
выдающемся из почвы каменном уступе.
     - Давай, - сказал он, делая короткий странный  жест,  словно  отметал
что-то. Жест этот говорил о желании избавиться  от  стрелка  и  тем  самым
получить возможность заняться настоящим делом, важным делом - поисками  и,
при необходимости, спасением Одетты. - Все нормально.  Давай,  прошвырнись
на ту сторону и добудь лекарство, которое тебе нужно. Когда вернешься,  мы
оба будем здесь.
     - Сомневаюсь.
     - Я должен ее найти. - Эдди посмотрел на Роланда - это был совершенно
беззащитный взгляд очень молодого человека. - Я хочу сказать,  мне  правда
нужно.
     - Мне понятна и твоя любовь, и твое стремление, - сказал  стрелок,  -
но я хочу, Эдди, чтобы на этот раз мы пошли вместе.
     Эдди долгое время не сводил с Роланда  неподвижного  взгляда,  словно
силясь поверить в то, что услышал.
     - Вместе, - наконец ошеломленно выговорил он. - Вместе! Боже  правый,
теперь я думаю, что и правда все расслышал. Все, трам-тарарам!  В  прошлый
раз, когда ты был так  же  решительно  настроен  оставить  меня  здесь  из
желания рискнуть собственной шеей - я  ведь  мог  перерезать  тебе  горло.
Сейчас ты хочешь рискнуть тем, что какая-нибудь тварь вырвет глотку ей.
     - Быть может, это уже произошло, - ответил  Роланд,  хотя  знал,  что
кривит душой: Владычица, возможно, и пострадала, однако не погибла.
     К несчастью, понимал это и Эдди. Не то семь, не то  десять  дней  без
героина замечательно обострили его способность соображать. Молодой человек
указал на дверь:
     - Ты же знаешь, что она не погибла. Иначе эта проклятая штука пропала
бы. Вот разве что ты врал, когда говорил, будто толку не  будет,  если  не
будет хоть одного из нас троих.
     Эдди попытался опять повернуться лицом к склону,  но  взгляд  Роланда
как гвоздями удерживал его на месте.
     - Хорошо, - сказал стрелок. Почти  таким  же  мягким  его  голос  был
тогда, когда, не обращая внимания на истошные  вопли  и  полное  ненависти
лицо Детты, он говорил с  женщиной,  запертой  где-то  за  этим  уродливым
фасадом. - Она жива. Что ж она тогда не отзывается?
     - Ну... возможно, ее унесла одна из  этих  тварей...  кошек...  -  Но
голос Эдди звучал нерешительно.
     - Кошка убила бы ее, наелась и бросила бы остальное. Самое большее  -
оттащила бы труп в тень, чтобы ночью вернуться  и  доесть  мясо,  которое,
быть может, еще не успело бы испортиться на  солнце.  Но,  будь  это  так,
дверь бы исчезла. Кошки  -  не  насекомые,  которые,  парализовав  добычу,
уносят ее, чтобы съесть позднее. И ты это знаешь.
     - Это не обязательно верно, - возразил Эдди. На  миг  ему  послышался
голос Одетты - "Вам следовало бы состоять в  команде  спорщиков,  Эдди"  -
однако он отогнал  эту  мысль.  -  Может  быть,  явилась  кошка  и  Одетта
попыталась ее застрелить, но первые два патрона в  твоем  револьвере  дали
осечку. Черт побери,  может,  не  два,  а  четыре  или  даже  пять.  Кошка
добирается до нее, калечит, вот-вот убьет, и вдруг... БАБАХ! - Эдди звонко
стукнул кулаком по ладони - картина, стоявшая у него перед  глазами,  была
такой живой и яркой, словно он видел все это воочию. - Пуля убивает кошку,
или, может, только ранит, или просто пугает,  и  зверюга  дает  деру.  Что
скажешь?
     Роланд негромко заметил:
     - Мы бы услышали выстрел.
     На секунду Эдди застыл,  потеряв  дар  речи,  не  в  силах  придумать
никаких встречных доводов. Конечно, они бы  непременно  услышали  выстрел.
Когда они в первый раз услышали мяуканье дикой  кошки,  та,  должно  быть,
находилась в пятнадцати, если не в двадцати милях от них.  Пистолетный  же
выстрел...
     Он неожиданно хитро посмотрел на Роланда и сказал:
     - А может быть, ты слышал. Может, пока я спал, ты слышал выстрел.
     - Он бы разбудил тебя.
     - Только не сейчас, старик. Я так выматываюсь, что засыпаю...
     - Мертвецким сном, - прежним мягким тоном  закончил  стрелок.  -  Это
чувство мне знакомо.
     - Тогда ты понимаешь...
     - Это не то же самое, что быть мертвым.  Вчера  ночью  ты  отключился
именно так, но стоило завизжать одной из кошек - и ты в считанные  секунды
очнулся и оказался на ногах. Ведь ты тревожишься за эту женщину.  Никакого
выстрела не было, Эдди, и ты это знаешь. Ты  бы  непременно  его  услышал.
Оттого, что она тебе небезразлична.
     - Ну так, может быть, Одетта размозжила голову этой твари  камнем!  -
закричал Эдди. - Откуда, черт возьми, мне это  знать,  если  вместо  того,
чтобы проверять возможные варианты, я  стою  тут  и  препираюсь  с  тобой?
Может, она лежит где-то там, наверху, раненая! Вот  что  я  хочу  сказать,
старик! Раненая или умирающая от потери крови! Понравилось бы  тебе,  если
бы я прошел с тобой в дверь и, пока мы были бы на другой  стороне,  Одетта
бы умерла? Понравилось бы тебе, если б ты оглянулся раз - дверь на  месте,
оглянулся другой - а ее как не бывало, потому что не стало  Одетты?  Тогда
ты навсегда застрянешь в моем мире, а не наоборот!  -  Юноша  стоял,  сжав
кулаки, тяжело дыша и сердито сверкая глазами.
     Роланд ощутил усталое раздражение. Кто-то - быть может, Корт, но  ему
казалось, что, скорее, отец - любил говорить: "Что спорить  с  влюбленным,
что пытаться выпить океан  ложкой  -  все  едино".  Если  этому  присловью
требовалось какое-нибудь подтверждение, оно стояло сейчас перед  Роландом,
все - дерзкий вызов и готовность защищаться. "Давай-давай, - говорила поза
Эдди Дийна. - Валяй, стрелок, я могу ответить на любой  вопрос,  какой  ты
мне задашь".
     - Могло случиться так, что ее нашла не кошка, - сказал теперь Эдди. -
Пусть это твой мир, но, по-моему, в этой его части ты бывал не чаще, чем я
- на Борнео. Ты ведь не знаешь, что может рыскать в холмах наверху, верно?
Вдруг она попала в лапы, к примеру, какой-нибудь здоровенной обезьяне?
     - Да уж. В чьи-то лапы она попала, - согласился стрелок.
     - Ну, слава  Богу,  болезнь  не  окончательно  лишила  тебя  здравого
рассуд...
     - И мы оба знаем, чьи это лапы. Детты Уокер. Вот кому  она  попалась.
Детте Уокер.
     Эдди открыл рот, но при виде беспощадного  лица  стрелка  все  доводы
молодого человека ненадолго, всего на несколько секунд (которых,  впрочем,
обоим хватило на то, чтобы признать правду), выродились в молчание.


     - Так быть не должно.
     - Подойди-ка поближе. Толковать, так толковать. Всякий раз,  как  мне
приходится перекрикивать волны, это  выдирает  из  моей  глотки  очередной
кусок. Во всяком случае, ощущение именно такое.
     - Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие  глазки?  -  сказал
Эдди, не двигаясь с места.
     - Черт побери, что ты мелешь?
     - Есть одна такая сказочка. - Эдди и  в  самом  деле  спустился  чуть
пониже, но прошел по склону совсем немного,  ярда  четыре,  не  больше.  -
Небылица. А небылицы - это то, что у тебя в голове, если ты веришь,  будто
сумеешь уговорить меня подойти к этому креслу достаточно близко.
     - Достаточно близко? Зачем? Не понимаю, -  сказал  Роланд,  хотя  все
прекрасно понимал.
     С высоты почти в сто пятьдесят футов и,  вероятно,  доброй  четвертью
мили восточнее эту живую  картину  напряженно  наблюдали  темные  глаза  -
глаза, столь же умные, сколь лишенные человеческого милосердия.  Разобрать
слова участников описываемой сцены было невозможно - ветер, волны и гулкий
рокот прибоя, пробивавшего свой подземный тоннель, позаботились об этом  -
однако чтобы понять, о чем толкуют эти  люди,  Детте  не  было  надобности
слышать, что они говорят. Она и без подзорной трубы видела, что  Настоящий
Гад теперь вдобавок был Взаправду Хворым. Может,  Настоящий  Гад  и  горел
желанием несколько дней, а то и недель, помучить безногую негритянку (судя
по окружающей обстановке, с развлечениями в этих  местах  было  туго),  но
Взаправду Хворому, думала Детта, хотелось только одного, а именно - убрать
отсюда свою белую задницу. Воспользоваться волшебной дверью  и  утянуть  в
нее свое сраное очко. Впрочем, раньше самому ему  не  приходилось  уносить
ноги. Ни ноги, ни то место, откуда они растут. Раньше Настоящий Гад  сидел
ни много, ни мало, у нее, у Детты, в голове. Ей  по-прежнему  не  хотелось
думать ни о том, как это происходило и что она чувствовала, ни о том,  как
легко, играючи, он подавил все ее отчаянные попытки вытолкнуть его вон  из
своего сознания и опять обрести контроль  над  собой.  Это  было  страшно.
Жутко. Хуже того - Детта не  понимала.  Что,  собственно,  было  настоящим
источником ее ужаса? Само вторжение? Нет, и уже одно это  изрядно  пугало.
Детта знала: обследуй она себя более тщательно, она могла бы понять...  но
она не хотела этого делать. Подобные изыскания могли увести в места  вроде
тех, что в древние  времена  внушали  благоговейный  страх  мореходам;  ни
больше, ни меньше - на  край  света,  туда,  где  картографами  поставлена
пометка "ЗДЕСЯ  ЗМЕЮКИ".  Вторжение  Настоящего  Гада  было  отвратительно
возникшим с ним ощущением привычности,  словно  такие  поразительные  вещи
случались с  Деттой  и  раньше  -  не  однажды,  но  много  раз.  Впрочем,
испуганная ли, нет ли, она не поддалась панике и  все  примечала  даже  во
время схватки с незваным гостем. Детта помнила, как  заглянула  в  дверной
проем, когда стрелок  ее  руками  катил  к  нему  инвалидное  кресло.  Она
помнила, что увидела тело Настоящего Гада, простертое на  песке,  и  Эдди,
присевшего над ним с ножом в руке.
     Кабы этот Эдди вонзил нож в горло  Настоящему  Гаду!  То-то  было  бы
здорово! Что там - свиней резать! И рядом не лежало!
     Эдди устоял перед искушением, но тело Настоящего Гада Детта  увидела.
Оно дышало, и все равно, тело было самым  подходящим  словом  -  никчемная
вещь вроде старого джутового мешка, который какой-то кретин доверху  набил
сорной травой или кукурузной шелухой.
     Сознание Детты было уродливо и  безобразно,  точно  грубое  растление
ребенка, но соображала она еще быстрее и бойчее, чем Эдди. "Настоящий  Гад
тут все ссаниной с уксусом исходил. Ну, теперь все. Слезай,  приехали.  Он
знает, что я тут, наверху, и единственно, чего хочет, так это унести ноги,
покамест я не спустилась и не  выдернула  их  ему  из  жопы.  Правда,  его
сопливый дружок... у того силенки еще хоть отбавляй, тот еще не  натешился
вволю, не накуражился надо мной досыта. Этому поганцу  неймется  подняться
сюда, выследить меня и поймать, а как там будет Настоящий Гад, ему  похуй.
Факт. Думает, дескать, такому жеребцу, как я, безногая черномазая сучка не
ровня. Мне, мол, в бега ударяться неохота, мне  охота  сперва  эту  черную
мандавошку отследить. Вот, дескать, вдую ей раз-другой, а уж  потом  можно
топать, куда зажелаешь. Вот что он, небось, думает,  но  это  ништяк.  Все
будет в ажуре,  сволочь  белопузая.  Коли  ты  воображаешь,  будто  можешь
объегорить Детту Уокер, подымись сюда, в эти Овраги, и  попробуй.  Ты  еще
узнаешь, золотко, что со мной мудохаться - как против ветра ссать,  тут  я
ас! Ты еще узнаешь..."
     Однообразный ход мыслей Детты вдруг  прервал  некий  звук,  явственно
донесшийся к ней  сквозь  прибой  и  ветер:  тяжкий  грохот  револьверного
выстрела.


     - А по-моему, ты понимаешь это лучше, чем показываешь, - сказал Эдди.
- До фига как хорошо понимаешь. По-моему, тебе хочется,  чтобы  я  подошел
туда, где меня можно будет схватить, вот что. - Не отрывая взгляда от лица
Роланда, юноша дернул головой в сторону двери и, не ведая, что  неподалеку
кто-то думает то же самое, прибавил: - Знаю, знаю,  ты  болен.  Но,  может
быть, ты делаешь вид, что намного слабее, чем на  самом  деле.  Может,  ты
самую капельку филонишь.
     - Может быть, - без улыбки проговорил Роланд и добавил: - Однако  это
не так.
     Хотя... отчасти это было именно так.
     - Впрочем, от нескольких лишних шагов вреда не будет,  правда?  Долго
орать я не смогу. - Словно в подтверждение правоты стрелка, последний слог
прозвучал хриплым лягушачьим кваком. - Но мне  необходимо  заставить  тебя
подумать, что ты делаешь... что ты надумал сделать. Раз уж нельзя  убедить
тебя пойти со мной, возможно, я сумею  хотя  бы...  заставить  тебя  снова
насторожиться.
     - Ради твоей драгоценной Башни, - фыркнул Эдди, однако, оскальзываясь
и  вздымая  изорванными   теннисными   туфлями   вялые   облачка   темной,
красновато-бурой пыли, спустился до середины уже  преодоленного  им  ранее
участка склона.
     - Ради моей драгоценной  Башни  и  твоего  драгоценного  здоровья,  -
сказал стрелок. - Не говоря уж о твоей драгоценной жизни.
     Из кобуры на левом бедре, повинуясь руке Роланда, выскользнул  второй
и последний револьвер. Стрелок посмотрел на него с выражением и печальным,
и в то же время отстраненно-холодным.
     - Если ты думаешь, что сумеешь меня испугать...
     - Не думаю. Ты же знаешь, что я не могу застрелить тебя, Эдди. Но мне
кажется, тебе действительно необходимо преподать наглядный урок того,  как
изменилось положение дел. Как сильно оно изменилось.
     Роланд поднял револьвер, прицелился - не в юношу, в пустынный  океан,
где ходили большие волны - и большим пальцем  спустил  курок.  В  ожидании
оглушительного грохота выстрела Эдди внутренне подобрался.
     Ничего подобного. Только унылый щелчок.
     Роланд опять оттянул боек.  Барабан  провернулся.  Стрелок  нажал  на
курок, и вновь они не услышали ничего, кроме слабого щелчка.
     - Не переживай, - сказал Эдди. - Там, откуда  я  родом,  Министерство
Обороны наняло бы тебя после первой же осечки. С таким же успехом  ты  мог
бы...
     Но оглушительное "БА-БАХ!" револьвера обрубило окончание фразы так же
аккуратно и чисто, как Роланд  в  бытность  свою  учеником,  упражняясь  в
стрельбе по мишеням, обрубал с деревьев мелкие  веточки.  Эдди  подскочил.
Выстрел  мигом  оборвал  доносившееся  с  холмов  непрерывное  рииииииииии
насекомых, которые медленно и осторожно возобновили пение лишь после того,
как Роланд положил револьвер себе на колени.
     - И что, черт возьми, это доказывает?
     - Полагаю, что все зависит от того, к чему ты  прислушаешься,  а  что
откажешься выслушать, -  чуть  резковато  ответил  Роланд.  -  Это  должно
доказывать, что среди этих  патронов  есть  и  хорошие.  Кроме  того,  это
наводит на подозрения - на сильные подозрения  -  что  в  том  револьвере,
который ты отдал Одетте, часть патронов,  возможно,  даже  все  патроны  -
годные.
     - Чушь собачья! - Эдди помолчал. - С чего бы?
     - А вот с чего: револьвер, из которого я сейчас  стрелял,  я  зарядил
патронами с самого низа патронных лент - иными словами, теми, что  намокли
сильнее прочих - и сделал это просто для того, чтобы убить время до твоего
возвращения. Понятно,  нельзя  сказать,  что  заряжать  револьвер  -  дело
долгое, даже если на руке не хватает двух пальцев! - Роланд рассмеялся, но
смех почти сразу перешел в кашель, и чтобы унять его,  стрелок  прижал  ко
рту обкорнанный кулак. Когда кашель стих, Роланд продолжил: - Однако после
того,  как  пробуешь  стрелять  подмокшими  патронами,  револьвер  следует
разобрать,  а  механизм  -  вычистить.  "Револьвер   разобрать,   механизм
вычистить, личинки", - вот первое, что вдолбил нам Корт, наш учитель. Я не
знал, сколько времени затрачу на разборку,  чистку  и  сборку  револьвера,
если у меня всего полторы руки, но подумал, что коль скоро намерен жить  и
дальше - а я намерен, Эдди, твердо намерен - это лучше выяснить.  Выяснить
и со  временем  научиться  управляться  быстрее,  как  по-твоему?  Подойди
поближе, Эдди! Во имя своего отца, подойди поближе!
     - Чтобы лучше видеть тебя, дитя мое, - сказал Эдди,  делая,  впрочем,
пару шагов в сторону Роланда. Пару шагов, не больше.
     - Когда в первый же раз, как я нажал на курок, грянул выстрел, я чуть
в штаны не наложил, - сказал стрелок.  Он  опять  рассмеялся.  Потрясенный
Эдди понял, что Роланд достиг той грани, за которой начинались  горячка  и
бред. - Первый же "желудь" выстрелил! Но поверь - это было последнее, чего
я ожидал.
     Эдди попробовал определить, не лжет ли стрелок - и насчет револьвера,
и насчет своего состояния. Да, парняга приболел. Но действительно  ли  так
уж сильно? Эдди не знал. Если Роланд притворялся, притворялся он  классно;
что касается револьверов, Эдди никак не мог сказать, что - правда,  что  -
ложь: опыта обращения с оружием у него не было. До того, как  очутиться  в
перестрелке на хате у Балазара, он за всю свою жизнь стрелял из пистолета,
наверное, раза три. Генри, быть может,  и  разобрался  бы,  но  Генри  был
мертв...  мысль,  которая  имела  обыкновение  неизменно  заставать   Эдди
врасплох, наново ввергая в пучину горя.
     - Больше ни один не выстрелил, - продолжал  стрелок,  -  я  прочистил
механизм, перезарядил револьвер и опять прощелкал весь  барабан.  На  этот
раз я взял  те  патроны,  что  занимали  гнезда  чуть  поближе  к  пряжкам
патронных лент. Те, что должны были отсыреть  еще  меньше  -  ведь  самыми
сухими были самые ближние к пряжкам патроны. Ими мы все время  и  заряжали
револьверы, чтобы добыть еду.
     Роланд замолчал, сухо покашлял в ладонь и продолжал.
     - Я полностью прощелкал барабан во второй  раз  и  наткнулся  на  два
годных патрона. Я опять разобрал револьвер, снова вычистил его и зарядил в
третий раз. Только что у тебя на глазах я трижды спустил  курок,  проверяя
первые три из заряженных мною  гнезд.  -  Стрелок  слабо  улыбнулся.  -  А
знаешь, после первых двух щелчков я подумал: вот оно, мое окаянное везенье
- заполнил барабан одной сыростью. Не  слишком  убедительная  демонстрация
получилась бы, а, Эдди? Ты не подойдешь немного поближе?
     - Совершенно неубедительная, - отозвался Эдди. - Нет,  спасибочки,  я
думаю, что подходить ближе, чем сейчас, не буду. Какой же урок я, по идее,
должен извлечь из всего этого, Роланд?
     Роланд посмотрел на Эдди так, как смотрят на слабоумных.
     - Да будет тебе известно, я отправил тебя сюда не  умирать.  Я  обоих
вас отправил сюда не для того, чтобы вы погибли. Великие боги,  Эдди,  где
твои мозги? У нее револьвер с  боевыми  патронами!  -  Стрелок  пристально
смотрел на молодого человека. - Она где-то наверху, в холмах. Возможно, ты
воображаешь, будто сумеешь напасть на след этой женщины и  выйти  на  нее,
но, если земля действительно  такая  каменистая,  какой  кажется  с  этого
места, удачи не жди. Эта женщина - Детта,  а  не  Одетта!  -  залегла  там
наверху, Эдди, залегла с заряженным боевыми патронами револьвером в  руке.
Стоит мне оставить тебя, как ты отправишься за ней, и  тогда  она  вышибет
тебе кишки через задницу.
     Он снова судорожно закашлялся.
     Эдди не сводил глаз  с  сотрясаемого  кашлем  человека  в  инвалидном
кресле. Волны тяжело бились  о  берег,  ветер  выдувал  свою  нескончаемую
идиотскую ноту. Наконец он услышал собственный голос:
     - Один патрон из тех, о которых знаешь, что они в порядке, ты  мог  и
припрятать. По-моему, ты вполне способен на такое. - И, сказав  так,  Эдди
понял: да, верно - он считает Роланда способным  и  на  это,  и  на  любую
другую подлость.
     Его Башня.
     Его проклятая Башня.
     Но каково коварство  -  вложить  уцелевший  патрон  в  третье  гнездо
барабана! Придает происходящему нужный  оттенок  реальности,  не  так  ли?
Отчего становится трудно не верить.
     - В моем мире, - сказал Эдди, - есть одно присловье. "Этот и эскимосу
холодильник продаст". Вот такая поговорка.
     - Как ее понимать?
     - А так: да пошел ты...
     Стрелок долгое время смотрел на молодого человека, потом кивнул.
     - То есть ты остаешься. Хорошо. Когда  эта  женщина  -  Детта,  те...
дикие животные, что, возможно, водятся в округе... не так опасны для  нее,
как если бы она была Одеттой. Для тебя самого - по крайней  мере,  пока  -
было бы безопаснее держаться от нее подальше, однако ситуация мне понятна.
Она мне не по душе, но времени спорить с дураком у меня нет.
     - Значит ли это, - вежливо поинтересовался Эдди, - что никто  никогда
не пытался поспорить с тобой насчет этой Темной Башни, к  которой  ты  так
решительно настроен добраться?
     Роланд устало улыбнулся.
     - На самом деле - очень многие. Полагаю, потому-то  я  и  понял,  что
тебя не уговоришь. Дурак дурака видит издалека. Как  бы  там  ни  было,  я
чересчур слаб, чтобы схватить тебя, ты - явно слишком осмотрителен,  чтобы
поддаться на мои уговоры и подойти туда, где я сумел бы тебя  ухватить,  а
времени осталось так мало, что не до споров.  Мне  остается  только  идти,
уповая на лучшее. Но перед уходом я в последний раз скажу тебе -  послушай
меня, Эдди! - будь начеку.
     И Роланд сделал нечто такое, что заставило Эдди устыдиться всех своих
сомнений (впрочем, нимало не поколебав его  решимости):  привычно  тряхнув
запястьем, он откинул барабан револьвера, высыпал все патроны и заменил их
новыми - из ближайших к пряжкам патронных лент петель. Еще одно  неуловимо
быстрое движение, и барабан со щелчком вернулся на место.
     - Разбирать и чистить  уже  нет  времени,  -  сказал  Роланд,  -  но,
полагаю, это погоды не сделает. Ну, лови - да смотри, лови  аккуратно,  не
добавляй в механизм грязи. В моем мире вообще осталось  не  так  уж  много
исправных механизмов.
     Он  перебросил   револьвер   через   разделявшее   их   пространство.
Поглощенный своими заботами и тревогами Эдди в самом  деле  чуть  было  не
упустил его, однако в конце концов благополучно  засунул  оружие  за  пояс
штанов.
     Стрелок выбрался из инвалидного кресла, чуть не упав, когда  под  его
надавившими  на  поручни  ладонями  оно  скользнуло  назад.  Шатаясь,   он
направился  к  двери,  схватился  за  ручку  и  та  в  его  руке  свободно
повернулась. Разглядеть, куда же открывается дверь, Эдди не сумел,  однако
услышал приглушенный шум уличного движения.
     Роланд оглянулся. На  страшно  бледном  лице  мерцали  голубые  глаза
снайпера.


     Все это Детта наблюдала из своего укрытия, хищно поблескивая глазами.


     - Помни же, Эдди, - хрипло повторил Роланд и ступил вперед. У границы
дверного проема его тело сплющилось, словно  вместо  пустого  пространства
наткнулось на каменную стену.
     Эдди испытал жадное стремление подойти к двери,  заглянуть  в  нее  и
увидеть, куда - и в какое когда - она ведет. Вместо этого он развернулся и
опять  обшарил  холмы  внимательным  взглядом,  держа  руку  на   рукоятке
револьвера.
     Я в последний раз скажу тебе.
     Внезапно  Эдди,  внимательно  осматривавший  пустынные  бурые  холмы,
испугался.
     Будь начеку.
     Там, наверху, ничто не двигалось.
     По крайней мере, Эдди ничего не замечал.
     И все равно чувствовал ее.
     Не Одетту; в этом стрелок был прав.
     Эдди чувствовал Детту.
     Он сглотнул и услышал, как в горле у него пискнуло.
     Начеку.
     Да. Но молодой человек  впервые  в  жизни  испытывал  такую  страшную
потребность выспаться. Довольно  скоро  беспощадная  жажда  сна  полностью
захватит его; если Эдди не сдастся добровольно, сон возьмет его силой.
     И тогда, пока он будет спать, появится Детта.
     Детта.
     Борясь с усталостью, Эдди окинул взглядом неподвижно застывшие  холмы
(глаза казались опухшими, веки -  тяжелыми)  и  стал  гадать,  сколько  же
времени пройдет прежде, чем Роланд вернется с третьим, с Толкачом, кем  бы
тот (или та) ни был.
     - Одетта? - без особой надежды позвал он.
     Ответом ему была лишь тишина. Для Эдди началось время ожидания.



                                  ТОЛКАЧ

                           1. ГОРЬКОЕ ЛЕКАРСТВО

     Когда стрелок вошел в сознание Эдди, тот испытал мгновенную тошноту и
такое чувство, будто за ним следят (сам Роланд ничего подобного не ощутил;
об этом он узнал позже, от  Эдди).  Иными  словами,  юноша  смутно  почуял
присутствие стрелка. В случае Детты Роланд, хочешь не хочешь, был вынужден
незамедлительно выйти вперед. Детта не просто  учуяла  его  присутствие  -
создавалось странное впечатление, что она  ждала  стрелка  -  стрелка  или
более частого гостя. Как бы там ни было, с первой  же  секунды  пребывания
Роланда в ее сознании она полностью сознавала его присутствие.
     Джек Морт [Морт - Mort (фр.) - смерть] не почувствовал ничего.
     Он был слишком сосредоточен на мальчике.
     Джек следил за мальчишкой вот уже две недели.
     Сегодня он собирался его толкнуть.


     Глаза, которыми смотрел сейчас стрелок, видели мальчика со спины,  но
даже со спины Роланд  узнал  его.  Это  был  мальчик,  встреченный  им  на
постоялом дворе в пустыне; мальчик,  спасенный  им  от  Прорицательницы  в
горах; мальчик, чьей жизнью он пожертвовал, когда  наконец  настало  время
выбирать - спасти его или догнать  человека  в  черном;  мальчик,  который
перед тем, как сорваться в бездну, сказал: "Раз так, идите. Есть и  другие
миры, не только этот". Да, вне всяких сомнений, мальчик был прав.
     Мальчик этот был Джейк.
     В одной руке  он  держал  невзрачный  коричневый  бумажный  пакет,  в
другой, за продернутую в  горловину  веревку  -  синюю  полотняную  сумку.
Сквозь матерчатые бока выпирали какие-то углы, и стрелок  подумал,  что  в
сумке, должно быть, книги.
     Мальчик ждал, чтобы перейти улицу, наводненную потоком машин - Роланд
понял, что  это  одна  из  улиц  того  самого  города,  откуда  он  забрал
Невольника и Владычицу. Впрочем, все это сейчас было неважно.  Важно  было
только одно: то,  что  произойдет  -  или  не  произойдет  -  в  следующие
несколько секунд.
     Джейк попал в мир стрелка отнюдь не через волшебную дверь; он  прошел
другим, более грубым и понятным порталом: мальчик родился в мире  Роланда,
расставшись с жизнью в своем мире.
     Его убили.
     Точнее, его толкнули.
     Джейка, шагавшего в школу  с  пакетом  бутербродов  в  одной  руке  и
книжками в другой, толкнули на мостовую, и его переехала машина.
     Толкнул мальчика человек в черном.
     "Сейчас он сделает это! Вот сейчас он его столкнет!  Так  какая  кара
назначена мне за то, что в своем мире я погубил его! Мальчика убьют у меня
на глазах, а я не успею остановить убийцу!"
     Однако всю жизнь стрелок только и  делал,  что  противился  тупому  и
жестокому року - если угодно,  это  было  его  ка  -  а  посему,  даже  не
задумавшись,  вышел  вперед,  повинуясь  столь  глубинным  и  непостижимым
рефлексам, что они превратились почти в инстинкты.
     И в это мгновение в голове у него вдруг мелькнула жуткая и  в  то  же
время ироническая мысль: что, если телесная оболочка, в которую он  вошел,
по своей природе тело человека в черном?  Что,  если  стремглав  ринувшись
спасать мальчика, стрелок увидит, как  его,  Роланда,  руки  протягиваются
вперед и толкают? Если ощущение, что он владеет ситуацией, лишь иллюзия, и
последняя веселая шутка Уолтера в том, что Роланд сам убьет мальчика?


     На один-единственный миг Джек  Морт  потерял  тонкую  крепкую  стрелу
своей сосредоточенности.  Он,  уже  готовый  прянуть  вперед  и  столкнуть
мальчишку в поток машин, испытал  некое  ощущение,  которое  его  сознание
истолковало неверно - так  порой  тело  относит  острую  боль,  источником
которой служит одна его часть, на счет совсем другой.
     Когда стрелок выступил на первый план, Морт подумал, что ему  на  шею
села какая-то букашка. Не пчела, не оса - ничего, способного по-настоящему
ужалить - просто какое-то насекомое, укус которого вызывает зуд. Возможно,
комар. В этом он и усмотрел  причину  того,  что  в  решающий  момент  его
сосредоточенность  ослабла.  Пришлепнув  букашку,  Джек  Морт  вернулся  к
мальчишке.
     Все,   как   ему   показалось,   произошло   в   мгновение   ока;   в
действительности прошло семь секунд.  Морт  не  почувствовал  ни  быстрого
продвижения стрелка вперед, ни его столь же быстрого отступления; никто из
прохожих (люди с  еще  припухшими  от  сна  лицами  и  обращенными  внутрь
полусонными глазами шли на работу; главным образом  -  с  расположенной  в
соседнем квартале станции метро) не  заметил,  как  за  очками  в  строгой
золотой оправе всегда  темно-голубые  глаза  Джека  посветлели.  Никто  не
заметил и того, как они вновь потемнели до своей  обычной  синевы.  Однако
это произошло и, вновь сосредоточив свое  внимание  на  мальчике,  Морт  с
острой, словно колючка терна,  яростью  разочарования  понял,  что  случай
упущен. Свет сменился.
     Проводив глазами мальчишку,  переходившего  улицу  вместе  с  прочими
баранами,  Джек  и  сам  повернул  назад  той  же  дорогой,  что   пришел,
проталкиваясь против течения  сквозь  подобный  океанскому  приливу  поток
пешеходов.
     - Эй, мистер! Смотреть надо, куда...
     Девчонка-подросток с кислой физиономией - Джек ее и  не  заметил.  Он
грубо, сильно отпихнул ее в  сторону.  Целая  охапка  книжек  разлетелась,
обозленная  девчонка  принялась  скликать  на  голову  Джека  все  беды  и
несчастья - но он не оглянулся. Он,  не  останавливаясь,  шагал  по  Пятой
авеню, уходя от  Сорок  третьей  улицы,  где  сегодня  назначил  мальчишке
умереть. Он шагал, нагнув голову и так крепко  сжав  губы,  что  казалось,
будто у него вовсе нет рта и только повыше  подбородка  -  шрам  от  давно
зажившей раны. Пробравшись через затор на углу, Морт не  пошел  медленнее,
а, напротив, прибавил ходу, широким шагом пересекая  Сорок  вторую,  Сорок
первую, Сороковую улицы. Где-то в середине следующего квартала он  миновал
дом мальчишки и едва взглянул на  него,  хотя  в  течение  последних  трех
недель по учебным дням каждое утро шел отсюда  следом  за  мальчишкой;  от
дома на Пятой авеню Морт вел его три с половиной квартала  до  того  угла,
который в мыслях называл просто "Местом События".
     Девчонка, на которую он налетел, что-то визгливо кричала  ему  вслед,
но  Джек  Морт  этого  не  замечал.  Это  занимало  его  не  больше,   чем
какая-нибудь заурядная бабочка занимает энтомолога-любителя.
     В своем роде Джек очень напоминал энтомолога-любителя.
     По профессии он был преуспевающим бухгалтером-ревизором.
     Толкать было только его хобби.


     Стрелок вновь отступил вглубь сознания этого человека и  там  лишился
чувств. Если он и испытал какое-то облегчение, то лишь  потому,  что  этот
человек не был человеком в черном. Это не был Уолтер.
     Все прочее являлось источником предельного, беспросветного ужаса... и
полного просветления.
     Расставшийся со своей бренной оболочкой дух Роланда, его ка,  остался
прежним - острым, проницательным и чуждым каким бы  то  ни  было  недугам,
однако внезапность, с какой развеялось неведение, подействовала  на  него,
точно предательский удар в висок.
     Знание пришло к Роланду не тогда, когда он выступил вперед, а  в  тот
миг, когда, убедившись, что мальчик в безопасности, он прокрался  обратно.
Роланд познал связь между человеком, в чьем сознании находился, и  Одеттой
- слишком фантастичную и все же, к его ужасу,  слишком  подходящую,  чтобы
быть  совпадением.  Он  понял,  чем  в  действительности  может  оказаться
извлечение троих и кем - сами трое.
     Этот человек, Толкач, не был третьим; третьей Уолтер назвал Смерть.
     Смерть... но не твоя. Вот что сказал Уолтер, который даже в последние
минуты был умен, как Сатана. Ответ законника...  он  был  столь  близок  к
истине, что истина могла прятаться в его тени. Смерть поджидала его не для
того, чтобы унести в мир теней - для того, чтобы воплотиться в нем.
     Невольник, Владычица.
     Третьей была Смерть.
     Роланд вдруг исполнился уверенности, что третий - он сам.


     Роланд    ринулся    вперед    -    снаряд,    безмозглая     ракета,
запрограммированная лишь на одно: засечь человека в черном и в тот же  миг
метнуть в него занятую ею телесную оболочку.
     Мысли о том, что может случиться, если он воспрепятствует человеку  в
черном убить Джейка  -  о  возможном  парадоксе,  о  свище  во  времени  и
измерениях, который способен зачеркнуть, вымарать из жизни все происшедшее
после того, как он прибыл на постоялый двор - пришли только потом... Ведь,
несомненно, если бы Роланд спас Джейка в этом мире, никакого Джейка там он
бы не встретил, а весь последующий ход событий претерпел бы изменения.
     Какие? Невозможно  даже  строить  догадки.  В  частности,  странствию
стрелка мог бы прийти конец, однако эта мысль никогда не приходила  ему  в
голову. И уж конечно такие  запоздалые  рассуждения  были  спорны;  заметь
Роланд человека в  черном  -  и  никакие  последствия,  никакой  парадокс,
никакой предначертанный судьбой ход событий не  смогли  бы  помешать  ему,
пригнув голову занятого  им  тела,  попросту  протаранить  грудь  Уолтера.
Роланд был бы так же бессилен поступить иначе, как  револьвер  не  властен
отказать пальцу, который жмет на курок, отправляя пулю в полет.
     Если при этом все шло к черту - черт с ним.
     Роланд быстро прощупал взглядом скопление прохожих на углу,  заглянув
в лицо каждому (женщин он рассматривал не менее  подробно  и  внимательно,
чем мужчин, убеждаясь, что среди них нету той, которая  лишь  притворяется
женщиной).
     Уолтера там не оказалось
     Стрелок постепенно  расслабился  -  так  в  последнюю  секунду  может
расслабиться палец,  лежащий  на  спусковом  крючке.  Нет;  Уолтера  нигде
поблизости от  мальчика  не  было,  и  стрелок  ощутил  неизвестно  откуда
взявшуюся уверенность, что это - не то когда. Не совсем то. То когда  было
близко (до него оставалось две недели, неделя,  даже,  может  быть,  всего
один-единственный день), но еще не наступило.
     Поэтому Роланд повернул обратно.
     По дороге он увидел...


     ...и от потрясения свалился без  чувств:  когда-то  -  давно  -  этот
человек, в чье сознание открывалась третья  дверь,  сидел  у  самого  окна
убогой, покинутой жильцами комнатенки в здании, полном  пустующих  нежилых
комнат - то есть, если не считать частенько  ночевавших  там  пьянчужек  и
помешанных. Алкашню выдавал бьющий  в  нос  отвратительный  запах  пота  и
нездоровый - мочи. Сумасшедших - вонь безумных, спутанных, мутных  мыслей.
Всю обстановку комнаты составляли два стула. Джек  Морт  использовал  оба:
один, чтобы сидеть  на  нем,  второй  -  в  качестве  подпорки,  чтобы  не
открывалась дверь, выходящая  в  коридор.  Он  не  думал,  что  ему  вдруг
помешают, но лучше было не рисковать. Морт сидел достаточно близко к окну,
чтобы выглядывать на улицу, но достаточно далеко от  косой  границы  тени,
чтобы не опасаться случайных зрителей.
     В руке у него был крошащийся красный кирпич.
     Его Морт выковырял из наружной стены, из-под самого окна,  где  таких
неплотно  сидящих  кирпичей  было  предостаточно.   Кирпич   был   старый,
выветрившийся по углам, но тяжелый. К нему, как ракушки к  днищу  корабля,
пристали куски допотопной штукатурки.
     Джек собирался сбросить этот кирпич кому-нибудь на голову.
     Кому - не имело значения. Когда  речь  шла  об  убийстве,  Джек  Морт
становился работодателем, предоставляющим равные шансы всем, независимо от
пола, цвета кожи или вероисповедания.
     Чуть погодя внизу  на  тротуаре  появилась  семья  из  трех  человек:
мужчина, женщина, маленькая девочка. Девочка  шла  с  внутренней  стороны,
вдоль домов, вероятно, чтобы держаться в безопасном  отдалении  от  потока
машин - здесь, так близко от вокзала,  движение  было  весьма  оживленным.
Впрочем, автомобили не волновали Джека Морта. Его беспокоило другое: прямо
напротив, на другой стороне  улицы,  дома  уже  снесли,  оставив  пустырь,
усеянный мешаниной обломков досок, битого кирпича и сверкающего стекла.
     Высунуться было делом всего нескольких секунд, к тому же глаза  Джека
Морта прятались за солнечными очками, а  рыжеватые  волосы  прикрывала  не
соответствующая времени года вязаная шапочка. Это было то  же  самое,  что
стул под ручкой двери. Даже когда учтенные опасности тебе не угрожают,  не
вредно уменьшить число тех, что остались неучтенными.
     Еще Джек надел футболку, которая была ему сильно  велика  и  доходила
почти до середины бедер.  Если  бы  его  заметили,  такое  облачение-мешок
помогло бы скрыть истинные  размеры  и  очертания  тела  (Джек  был  очень
худым). Оно служило и иной цели: всякий раз устраивая  кому-нибудь  "сброс
глубинной бомбы" (ведь Джек  всегда  думал  об  этом  именно  так:  "сброс
глубинной бомбы"), он кончал в штаны. Мешковатая футболка заодно закрывала
и пятно, неизменно образовывавшееся на джинсах.
     Семья приближалась.
     "Не пори горячку, еще рано, погоди, вот и все, погоди..."
     Трепеща, Джек подобрался к краю окна, выставил кирпич  наружу,  отвел
назад, к самому животу, опять выставил, опять убрал (на сей  раз,  однако,
лишь  на  половину  расстояния),  а  затем  (теперь  уже,  как  всегда   в
предпоследний момент, само спокойствие и хладнокровие) высунулся из окна.
     Он сбросил кирпич и стал смотреть, как тот падает.
     Кувыркаясь, кирпич полетел вниз. В солнечном  свете  Джеку  отчетливо
были видны приставшие к нему ракушки известкового раствора. В такие минуты
все становилось четким и ясным, как  никогда,  обнаруживало  свою  точную,
строгую, геометрически правильную суть - вот что выталкивал  в  реальность
Джек Морт; так скульптор, взмахнув молотком,  опускает  его  на  стамеску,
меняя  камень,  творя  из  неодушевленной  грубой  кальдеры  [кальдера   -
котлообразная  впадина  с  крутыми  склонами,  образовавшаяся   вследствие
провала  вершины  вулкана]   некую   новую   сущность;   возникала   самая
замечательная  вещь  на  свете  -  логика,  которая  одновременно  была  и
экстазом, исступлением, безудержным восторгом.
     Порой Джек промахивался или задевал  жертву  по  касательной  -  ведь
скульптор, случается, ваяет скверно или впустую, - но  сегодняшний  бросок
был безупречным. Кирпич попал девчонке в ярком полосатом льняном платьишке
прямехонько в голову. Морт увидел брызнувшую кровь  (она  была  ярче,  чем
кирпич, но в конце концов должна  была  засохнуть  до  такого  же  темного
бордо). Услышал, как пронзительно  закричала  мать  девочки.  В  следующий
момент он сорвался с места.
     Он пересек комнату и отшвырнул в дальний угол стул, подпиравший дверь
(второй стул - тот, на котором он сидел, выжидая - Джек пинком отбросил  в
сторону, пробегая по комнате).  Рывком  задрав  футболку,  он  вытащил  из
заднего кармана большой платок и воспользовался им, чтобы повернуть ручку.
     Оставлять отпечатки пальцев воспрещается.
     Только дураки, которым не хочется жить, оставляют отпечатки пальцев.
     Дверь качнулась, открываясь, и Джек Морт немедленно  затолкал  платок
обратно в задний карман. Напустив на себя  вид  человека,  находящегося  в
легком подпитии, он двинулся по коридору шаткой походкой. Не озираясь.
     Озирались тоже только дураки.
     Умные люди знали, что попытки оглядеться и выяснить, не засек ли тебя
кто-нибудь - самый верный способ обратить на  себя  внимание.  Озирающийся
человек - это именно то, что может запомнить свидетель несчастного случая.
Потом какой-нибудь умник-легавый может счесть происшествие подозрительным,
и начнется расследование.  И  все  -  из-за  одного  нервного  взгляда  по
сторонам.  Джек  не  думал,  чтобы  кто-нибудь   сумел   связать   его   с
преступлением, даже сочтя  "несчастный  случай"  внушающим  подозрения,  и
расследование имело бы место, но...
     Идти следует лишь на допустимый риск, прочее же сводить  к  минимуму.
Иными словами, всегда подпирать дверь стулом.
     Итак, Джек шагал по пыльному коридору, где из-под штукатурки  пятнами
проступала обрешетка. Он шел, опустив голову и  что-то  бормоча  себе  под
нос, точно бездомный бродяга,  уличный  босяк.  К  нему  все  еще  долетал
истошный крик женщины (как полагал Джек, мамаши девчушки), но он несся  со
стороны  фасада  здания  и  был  еле  слышным,  несущественным.  Все,  что
происходило после - крики, суматоха, стоны раненого (если раненый еще  мог
стонать)  значения  для  Джека  не  имело.  Важно  было  другое,  то,  что
вталкивало в обыденный ход вещей перемены и ваяло новые очертания  течению
жизней... а быть может, лепило по-новому судьбы не только жертв, но и того
круга, что, ширясь,  расходился  от  них,  как  расходится  рябь  по  воде
стоячего пруда, если зашвырнуть туда камень.
     Кто мог с уверенностью утверждать, что Джек -  не  творец  Вселенной,
настоящий или будущий?
     Боже, немудрено, что он кончил в джинсы.
     Спустившись на два лестничных пролета, он никого не встретил,  однако
продолжал спектакль, чуть пошатываясь - но ни в коем случае не качаясь!  -
на ходу. Человека с нетвердой походкой не  запомнят,  но  могут  запомнить
того, кто подчеркнуто не держится на ногах. Морт  что-то  бормотал,  но  в
действительности никто не смог бы понять ни единого слова. Лучше вовсе  не
ломать комедию, чем перегнуть палку и все испортить.
     Через разбитую дверь черного хода он выбрался в  переулок,  где  было
полно мусора, отбросов и битых бутылок, подмигивавших мириадами  солнечных
звездочек.
     Отход Джек спланировал заранее,  как  планировал  заранее  все  (идти
только на приемлемый риск, свести к минимуму остальной, нигде  не  свалять
дурака); именно привычка  планировать  была  причиной  того,  что  коллеги
оценивали Джека, как человека, который далеко пойдет (и Джек действительно
намеревался далеко пойти, но вот куда он идти не собирался, так это, среди
прочего, в тюрьму и на электрический стул).
     По улице, куда выходил переулок, бежали  несколько  человек,  но  они
спешили узнать причину криков, и на Джека Морта, уже снявшего  -  нет,  не
темные очки, казавшиеся вполне уместными в такое ясное утро, а  теплую  не
по сезону вязаную шапочку - никто не обратил внимания.
     Он свернул в другой переулок.
     Вышел на другую улицу.
     Теперь он медленно, как бы прогуливаясь, шел по переулку, который был
не таким грязным, как два предыдущих - собственно, это было  что-то  вроде
узенькой  улочки.  Она  вливалась  в  другую,  пошире.  Кварталом   дальше
находилась остановка. Меньше,  чем  через  минуту  после  того,  как  Джек
добрался туда, приехал автобус - расписание Морта учитывало и это.  Дверь,
сложившись гармошкой, открылась; Джек вошел и бросил  в  щель  кассы  свои
пятнадцать центов. Водитель даже  не  взглянул  на  него.  Неплохо,  но  и
посмотрев на Джека, шофер увидел бы лишь неприметного человека в  джинсах,
возможно, безработного - его футболка выглядела так,  точно  появилась  из
мешка с тем старьем, что раздает Армия Спасения.
     Собранность, деловитость и готовность всегда и ко всему.
     Секрет успеха Джека Морта и на работе, и на отдыхе.
     В девяти кварталах от  остановки  была  автостоянка.  Джек  вышел  из
автобуса, зашел на  стоянку,  отпер  свою  машину  (сделанный  в  середине
пятидесятых, ничем не примечательный "Шевроле",  который  все  еще  был  в
отличной форме) и поехал обратно в Нью-Йорк-Сити.
     Без помех.


     Все это пронеслось перед глазами  стрелка  за  какую-нибудь  секунду.
Прежде, чем его потрясенный рассудок сумел отгородиться от других  картин,
просто-напросто захлопнувшись, стрелок увидел  еще  кое-что.  Не  все,  но
довольно. Довольно.


     Он увидел, как Морт вырезает ножом кусок четвертой страницы "Нью-Йорк
Дэйли Миррор", нервно стараясь добиться того, чтобы лезвие шло  строго  по
рамке  колонки.  Заголовок  гласил:   "ПОСЛЕ   ТРАГИЧЕСКОГО   ПРОИСШЕСТВИЯ
ДЕВОЧКА-НЕГРИТЯНКА  В  КОМЕ".   Роланд   увидел,   как   Морт   кисточкой,
прикрепленной к  пробке  флакона  с  клеем,  смазывает  оборотную  сторону
вырезки. Увидел, как Морт помещает ее в центр пустой страницы специального
альбома, который, судя по тому,  какими  пухлыми  и  разбухшими  выглядели
предыдущие страницы, содержал множество других вырезок из газет. Он увидел
первые строки статьи: "Пятилетняя Одетта Холмс, прибывшая  в  Элизабеттаун
(штат Нью-Джерси) отпраздновать радостное событие, стала жертвой жестокого
и странного происшествия. Через два дня после свадьбы своей тети девочка с
родными шла к вокзалу, как вдруг обвалившийся кирпич..."
     Но ведь Морта связывал с ней не только этот случай, не так ли? Нет. О
боги, нет.
     Между этим утром и тем вечером, когда  Одетта  лишилась  ног,  прошли
годы. Джек Морт сбросил великое  множество  предметов  и  толкнул  великое
множество людей.
     Потом - опять Одетта.
     В первый раз он столкнул кирпич на нее.
     Во второй - толкнул ее под поезд.
     "Какого же человека я должен использовать? Что же это за человек..."
     Тут стрелок подумал о Джейке; о толчке, отправившем Джейка в его мир,
и ему показалось,  будто  он  слышит  смех  человека  в  черном.  Это  его
доконало.
     Роланд лишился чувств.


     Очнувшись,  он  обнаружил,  что  смотрит  на  аккуратные  ряды  цифр,
стройными колонками спускавшихся по  листу  зеленой  бумаги.  Бумага  была
разлинована и по горизонтали,  и  по  вертикали,  отчего  каждая  отдельно
взятая цифра походила на узника в камере.
     Он подумал: "Что-то еще".
     Не только смешок Уолтера. Что-то... план?
     Нет, боги, нет - ничего столь сложного или обнадеживающего.
     Но на худой конец, идея. Крупица информации.
     "Сколько времени я был без  сознания?  -  с  внезапным  беспокойством
подумал стрелок. - Когда я прошел  в  дверь,  было  часов  девять...  быть
может, чуть меньше. Сколько?.."
     Он вышел вперед.
     Джек  Морт  (теперь  он  стал  всего-навсего  живой  куклой,  которой
управлял стрелок) ненадолго оторвал взгляд от бумаг и увидел, что  стрелки
дорогих кварцевых часов на письменном столе показывают четверть второго.
     "Так поздно? Боги! Так поздно? Но Эдди... он так устал, ему ни за что
не продержаться так дол..."
     Стрелок повернул голову Джека. Дверь еще не исчезла, однако  то,  что
он увидел за ней, было куда хуже, чем он себе это представлял.
     Сбоку  от  двери  протянулись  две  неподвижных  тени:  одна  -  тень
инвалидного кресла, другая - тень человекообразного  существа...  увечного
человекообразного, опиравшегося  на  руки,  поскольку  ноги  у  него  были
отхвачены так же проворно и жестоко, как пальцы Роланда.
     Эта тень пошевелилась.
     В тот же миг Роланд быстрым, как удар плети или бросок атакующей змеи
движением резко отвернул голову Джека Морта от двери.
     "Она не должна смотреть в дверь, пока я не буду готов. До тех пор  ей
не будет видно ничего, кроме затылка этого человека".
     Детта Уокер в любом случае не увидела  бы  Джека  Морта  -  тот,  кто
глядел в открытую дверь, видел лишь  то,  что  видел  "хозяин",  принявший
стрелка в свое сознание. Лицо Морта она могла  бы  увидеть  только  в  том
случае, если бы он посмотрелся в зеркало (хотя это, возможно, привело бы к
новым страшным последствиям, породив новый парадокс  и  вызвав  повторение
событий), но и тогда оно ничего не сказало бы ни одному из двух воплощений
Владычицы; если уж на то пошло, и лицо  Владычицы  ничего  не  сказало  бы
Джеку Морту. Дважды успев вступить в опасно близкие отношения, они так  ни
разу и не увидели друг друга.
     Стрелок не хотел другого: чтобы Владычица видела Владычицу.
     По крайней мере, пока что.
     Искра интуиции разрослась в нечто, близкое к плану.
     Однако делалось поздно - освещение позволяло  предположить,  что  уже
три, а то и четыре часа дня.
     Сколько времени до заката, с которым придут гигантские омары, и жизнь
Эдди оборвется?
     Три часа?
     Два?
     Можно было вернуться и попытаться спасти Эдди... но  именно  этого  и
хотела Детта. Она расставила ловушку в точности, как селяне,  опасающиеся,
что страшный волк выследит жертвенного ягненка  и  уволочет  за  тридевять
земель. Роланд вернулся бы в свое больное тело... но  ненадолго.  Причина,
по которой он видел только тень женщины,  заключалась  в  том,  что  Детта
лежала подле двери, зажав  в  кулаке  его  револьвер.  Стоит  Роланду-телу
шелохнуться, и в тот же миг выстрел унесет его жизнь.
     Она боялась стрелка, и оттого его ждала легкая смерть.
     Смерть Эдди должна была стать беспросветным ужасом.
     Роланду почудилось, что  он  слышит  мерзкий,  подсмеивающийся  голос
Детты Уокер:
     "Хочешь наехать на меня, сволочь белопузая? Конечно, хочешь  наехать!
Ты черномазой старушонки-калеки не боишься, верно?"
     - Только один способ, - бормотали губы Джека. - Только один.
     Дверь офиса открылась, в комнату заглянул лысый мужчина в очках.
     - Как дела с финансовым отчетом Дорфмана? - спросил лысый.
     - Мне что-то нездоровится. Думаю, виноват ленч. Пожалуй, мне надо  бы
уйти.
     Казалось, лысый встревожился.
     - Вероятно, вирус. Я слышал, сейчас ходит какая-то гадость.
     - Вероятно.
     - Ну что ж... если завтра к пяти часам  вы  закончите  с  дорфмановой
дрянью...
     - Да.
     - Вы ведь знаете, каким он умеет быть мудаком...
     - Да.
     Лысый (судя по его виду, теперь он чувствовал себя несколько неловко)
кивнул:
     - Да-да, идите домой. Вы совсем на себя не похожи.
     - Да, я совершенно не в своей тарелке.
     Лысый поспешно вышел.
     "Он почувствовал меня, - подумал стрелок. - Отчасти дело в  этом.  Но
не только в этом. Они боятся этого человека. Боятся, сами не зная, почему.
И правильно делают, что боятся".
     Телесная оболочка Джека Морта поднялась, отыскала чемоданчик, который
был у Джека в руке, когда в его сознание вторгся стрелок, и смела туда все
до единой бумаги с поверхности стола.
     Роланд почувствовал сильнейшее желание украдкой оглянуться на  дверь,
но устоял. Он посмотрит на дверь только тогда, когда будет готов  рискнуть
всем и вернуться.
     Между тем времени оставалось мало, а следовало еще кое-что сделать.



                             2. ГОРШОЧЕК С МЕДОМ

     Детта залегла в сильно затененной расщелине,  образованной  валунами,
которые клонились один к другому, точно старики, обращенные в камень в тот
момент, когда делились друг с другом некой роковой тайной. Она следила  за
Эдди - тот рыскал вверх и вниз по усеянным камнями склонам  холмов,  крича
до хрипоты. Утиный пух на его щеках наконец начал превращаться в бороду, и
Эдди можно было принять за зрелого мужчину - исключение составляли те  три
или четыре раза, когда Эдди прошел совсем рядом  с  Деттой  (один  раз  он
подошел так близко, что она, проворно высунув руку, могла бы схватить  его
за лодыжку). Стоило  Эдди  приблизиться,  и  вы  видели:  это  по-прежнему
всего-навсего пацан, и притом уставший, как собака.
     Одетта пожалела бы его. Детта чувствовала только спокойную,  подобную
сжатой пружине, готовность настоящего хищника - хищника по природе.
     Когда она только заползла сюда, то почувствовала: под  руками  что-то
тихонько потрескивает - так, как хрустят старые  осенние  листья  в  дупле
лесного дерева. Глаза привыкли к темноте, и  Детта  увидела,  что  это  не
листья, а крошечные косточки мелких зверюшек. Когда-то здесь  было  логово
хищника, ласки или хорька,  давно  сгинувшего,  если  древние  пожелтевшие
остовы не лгали. Быть может, по ночам он выходил и шел туда, куда вел  его
нос - вверх по холмам, к  Оврагам;  туда,  где  деревья  и  подлесок  были
гуще... шел, ведомый нюхом, к жертве. Он убивал  свою  добычу,  насыщался,
остатки же приносил сюда, чтобы было чем  перекусить  на  следующий  день,
лежа в ожидании ночи, с которой придет время новой охоты.
     Сейчас в расщелине находился  более  крупный  хищник.  Сначала  Детта
думала поступить вполне в духе предыдущего обитателя  берлоги:  дождаться,
пока Эдди уснет (что он должен был сделать почти наверняка), убить его,  а
труп затащить сюда. Затем, завладев обоими револьверами, снова  дотащиться
до двери и подождать возвращения Настоящего Гада. Первой ее  мыслью  было,
разделавшись с Эдди, сразу же прикончить тело Настоящего  Гада  -  но  это
ничего не давало, не так ли? Если Настоящий Гад лишится тела, в которое он
мог бы вернуться, Детте ни за что не выбраться отсюда в свой мир.
     Можно ли заставить Настоящего Гада забрать ее обратно?
     Возможно, нельзя.
     Но, быть может, все-таки можно.
     Быть может, если Настоящий Гад поймет, что Эдди еще жив...
     И это навело Детту на гораздо лучшую мысль.


     Детта была очень и очень хитра, однако (пусть она жестоко  посмеялась
бы над всяким, кто посмел бы высказать подобное предположение)  не  только
очень хитра - она была к тому же очень неуверенна  в  себе  и  по  причине
последнего  приписывала   первое   каждому   встречному-поперечному,   чей
интеллект, как ей казалось, по уровню приближался к ее собственному. В том
числе  и  стрелку.  Услышав  выстрел,  она  посмотрела  и  увидела  дымок,
поднимавшийся  от  дула  оставшегося  у  Роланда  револьвера.  Уже  совсем
собравшись пройти в дверь, стрелок перезарядил его и перебросил Эдди.
     Детта понимала, что этот выстрел должен означать для  Эдди:  отсырели
не все патроны, револьвер его защитит. Что выстрел должен означать для нее
(ведь Настоящий Гад, разумеется, знал, что  она  следит  за  ними  -  даже
проспи она начало ихнего с Эдди трепа, выстрел разбудил бы ее),  она  тоже
понимала: "Держись от парня подальше. При нем пушка".
     Но бесы, бывает, способны действовать тонко.
     Раз это маленькое представление устроили  ради  нее,  не  было  ли  у
Настоящего Гада на уме и другой цели - цели, понять  которую  ни  она,  ни
Эдди не должны были? Уж не думал ли он, что  если  она  увидит,  что  этот
револьвер стреляет хорошими патронами, то решит, будто так же дело обстоит
и с другим, с тем, который ей отдал Эдди?
     Но, предположим, он  сообразил,  что  Эдди  задремлет?  Разве  он  не
догадается, что того-то она  и  ждет;  ждет,  чтобы  стянуть  револьвер  и
медленно уползти вверх по склонам, в безопасность? Да, возможно, Настоящий
Гад все это предвидел.  Для  беложопого  он  был  смекалистым.  Достаточно
умным, чтобы понять: Детта намерена взять верх над белым мальчоночкой.
     А значит, Настоящий  Гад  попросту  мог  нарочно  зарядить  револьвер
плохими патронами. Однажды он уже  одурачил  Детту;  почему  бы  снова  не
обвести ее вокруг пальца? На сей раз Детта не  поленилась  проверить,  чем
заполнен барабан - пустыми стреляными гильзами или чем-нибудь  посерьезнее
- и пули показались ей настоящими, да; однако это не означало, что так оно
и есть. Ведь Настоящий Гад не мог рискнуть даже тем, что хоть один  патрон
окажется достаточно сухим, чтобы выстрелить. Быть может, он что-то с  ними
сделал (в конце концов, револьверы - его  бизнес).  Зачем?  Ну  как  же  -
разумеется, чтобы обманом заставить ее обнаружить себя! Тогда Эдди возьмет
ее на мушку того револьвера, который действительно  стреляет,  и,  усталый
или нет, не повторит свою прежнюю  ошибку.  Собственно,  Эдди  постарается
избежать этого главным образом именно потому, что устал.
     "Хорошая попытка, беложопый, - думала Детта в своем тенистом  логове,
в этом тесном, но по непонятной причине успокаивающем темном местечке, где
землю ковром устилали размягчившиеся, гниющие косточки мелких зверюшек.  -
Классная попытка, но меня на такое дерьмо не купишь".
     В конце концов, стрелять в Эдди не  требовалось.  Требовалось  только
ждать.


     Детта опасалась только одного: как бы стрелок не вернулся раньше, чем
Эдди уснет. Однако стрелка все не было. Безвольное тело у  подножия  двери
не шевелилось. Не исключено, что с добыванием нужного  лекарства  возникли
сложности... насколько понимала Детта,  сложности  какого-то  иного  рода.
Мужики вроде этого находят неприятности так же запросто, как сука в  течку
- похотливого кобеля.
     Прошло два часа. Эдди бродил вверх  и  вниз  по  невысоким  холмам  в
поисках женщины, которую называл "Одеттой" (о, как Детта  ненавидела  звук
этого имени), надсаживаясь так, что в конце концов потерял голос и кричать
стало нечем.
     Наконец Эдди сделал то, чего она дожидалась:  спустился  на  песчаный
клинышек и, безутешно оглядываясь по  сторонам,  сел  рядом  с  инвалидным
креслом. Юноша тронул колесо - почти ласково, словно погладил. Потом  рука
Эдди соскользнула, и он испустил глубокий вздох.
     При виде  этого  в  горле  у  Детты  заныло,  появился  металлический
привкус;  в  голове  полыхнула-метнулась  летняя  зарница   острой   боли;
почудился некий зовущий голос... зовущий,  а  может  быть,  настойчивый  и
вопрошающий.
     "А вот и нет, - подумала она, понятия не имея, кого имеет в виду  или
к кому обращается. - Нет, ничего у тебя не  выйдет,  не  в  этот  раз,  не
сейчас. Не сейчас, а может  быть,  уже  никогда".  Голову  опять  вспорола
стрела боли, и Детта сжала кулаки. Ее лицо  тоже  сжалось  в  своего  рода
кулак,  его  исказила  глумливая  гримаса  сосредоточенности  -  выражение
удивительное  и  приковывающее  к  себе  внимание  смесью  злобы  и  почти
блаженной решимости.
     Пронизывающая боль не возвращалась. Как и голос  -  тот,  что  порой,
мнилось Детте, говорил с ней во время таких приступов.
     Она ждала.
     Эдди подпер подбородок кулаками, и все равно голова его вскоре начала
клониться на грудь, а кулаки поехали вверх по щекам. Детта  ждала;  черные
глаза мерцали.
     Голова Эдди дернулась кверху. С трудом поднявшись  на  ноги,  молодой
человек спустился к морю и плеснул себе в лицо водой.
     "Правильно, молодой-холостой. До смерти досадно, что у них  тут  нету
таблеток от сна, а то ты бы и их нажрался, верно?"
     Эдди, усевшийся теперь уже в инвалидное кресло, очевидно,  обнаружил,
что устроился немного слишком удобно.  Поэтому  после  долгого  взгляда  в
открытую дверь (что ж ты там видишь, сопляк белопузый? Расскажи - получишь
двадцатку, Детта хочет знать, что там) он опять плюхнулся задом на песок.
     Снова подпер голову руками.
     И вскоре опять начал клевать носом.
     На сей раз беспрепятственно. Подбородок Эдди лег  на  грудь,  а  храп
молодого человека Детта услышала даже сквозь шум прибоя. Очень скоро  Эдди
повалился на бок и свернулся калачиком.
     Почувствовав внезапный укол жалости к лежащему  внизу  белому  парню,
Детта была удивлена, раздражена и испугана. Эдди  походил  всего  лишь  на
маленького нахала,  который  в  новогоднюю  ночь  силился  не  заснуть  до
полуночи, но сошел с круга. Потом  Детта  вспомнила,  как  этот  сопляк  с
Настоящим  Гадом  пытались  заставить  ее  проглотить  отравленную  еду  и
дразнили своей, хорошей, всякий раз в последнюю секунду выхватывая кусок у
нее из-под носа... по крайней мере до тех пор, пока не  перепугались,  что
она может отдать концы.
     Если они испугались, что ты можешь умереть, почему прежде  всего  они
попытались отравить тебя?
     Вопрос напугал Детту не меньше, чем мимолетное чувство  жалости.  Она
не привыкла задавать себе вопросы, и более того, звучавший у нее в  голове
вопрошающий голос, кажется, вовсе не походил на ее собственный.
     "Стало быть, ухандокать меня этой отравленной жратвой они не  хотели.
Хотели, чтоб мне поплохело, вот и все. Чтоб сидеть тут и ржать, покамест я
буду блевать да стонать, вот чего".
     Выждав минут двадцать, она двинулась вниз, к песку, цепляясь пальцами
за землю, подтягиваясь на сильных руках, по-змеиному  извиваясь  и  ни  на
секунду не спуская глаз с Эдди. Она предпочла бы подождать еще часок, даже
полчаса: лучше бы сопливый гаденыш углубился в царство снов не на одну-две
мили, а на десяток. Но Детта просто не могла себе позволить такую роскошь,
как ожидание. Настоящий Гад мог вернуться в любой момент.
     Приближаясь к тому  месту,  где  лежал  Эдди  (он  все  храпел;  звук
напоминал  жужжание  циркулярной  пилы,  которая  вот-вот  сдохнет),   она
подобрала обломок камня, подходяще гладкий с  одной  стороны  и  подходяще
зазубренный - с другой.
     Ее ладонь обхватила гладкий бок камня, и  Детта,  с  тусклым  блеском
убийства в глазах, ползком двинулась дальше, туда, где лежал Эдди.


     План действий Детты был жесток  и  прост:  изо  всех  сил  бить  Эдди
зазубренной стороной камня до тех пор,  пока  и  он  не  станет  таким  же
мертвым,  бесчувственным  и  недвижным,  как  камень.  Тогда  она  заберет
револьвер и дождется возвращения Роланда.
     Когда его тело примет сидячее положение,  Детта  предоставит  Роланду
выбирать: вернуть ее в ее родной мир или отказаться и быть  убитым.  "Тебе
со мной все равно подыхать,  заинька,  -  скажет  она.  -  А  хахаль  твой
приказал долго жить, стало быть, из того, про что ты тут  языком  махал  -
дескать, хочу то, хочу се - ничего боле не выйдет".
     Если бы револьвер, который Настоящий Гад дал Эдди, не сработал (такая
возможность существовала - Детта никогда не встречала  человека,  которого
бы боялась и ненавидела так, как Роланда; она  считала  его  способным  на
любую низость, на любое  коварство),  она  бы  все  равно  разделалась  со
стрелком, прикончив его камнем или же голыми руками. Стрелок был болен,  у
него недоставало двух пальцев - Детта сумела бы справиться с ним.
     Но когда она приблизилась к Эдди, ей в голову пришла тревожная мысль.
Это был еще один вопрос, и его опять задал голос, показавшийся чужим.
     А что если он узнает? Если в ту же секунду, как ты  убьешь  Эдди,  он
узнает, что ты сделала?
     "Ни фига он не узнает.  Больно  уж  занят  тем,  чтоб  надыбать  свое
лекарство. И перепихнуться, насколько мне известно".
     Чужой голос не ответил, однако семя  сомнения  было  заронено.  Детта
слышала, как  они  толковали,  думая,  будто  она  спит.  Настоящему  Гаду
непременно нужно было что-то сделать. Что именно - Детта не знала. Ей было
известно  одно:  это  имеет  какое-то  отношение  к  какой-то  башне.   Не
исключено,  что  Настоящий  Гад  считал  эту  башню  полной  золота,   или
брильянтов, или чего-то в этом роде. Чтобы добраться до башни, сказал  он,
ему  необходимы  Детта,  Эдди  и  кто-то  еще.  Детта  догадывалась,  что,
наверное, так и есть. Иначе что здесь делать этим дверям?
     Если это было колдовство, то, убей она Эдди, Настоящий Гад мог узнать
об этом. Детте казалось, что,  похерив  дорогу  к  башне,  она,  возможно,
похерила бы единственное, ради чего жил этот беложопый кобелина.  А  ежели
этот козел узнает, что жить больше незачем, он может сотворить что  угодно
- ведь на все прочее ему насрать с высокой горки.
     При мысли о том, что может случиться,  если  Настоящий  Гад  вернется
так, Детта невольно задрожала.
     А если убить Эдди нельзя, что же делать? Револьвер-то можно забрать и
пока Эдди спит, но вернется Настоящий Гад, и что тогда? Справится ли она с
ними обоими?
     Детта просто не знала.
     Ее взгляд коснулся инвалидного  кресла,  заскользил  прочь,  и  вдруг
быстро вернулся. На кожаной спинке  был  глубокий  карман.  Оттуда  торчал
моток веревки, которой Детту привязывали к креслу.
     Глядя на этот моток, Детта поняла, как можно все устроить.
     Изменив курс, она поползла к бессильному, неподвижному телу  стрелка.
Она собиралась взять все необходимое из рюкзака,  который  Роланд  называл
своим "кошелем", и побыстрее завладеть веревкой... но  на  миг  застыла  у
двери, как вкопанная.
     Детта, как и Эдди, переводила увиденное на язык кинолент...  впрочем,
представшее ее взору зрелище больше напоминало детективную телепостановку.
Декорация представляла собой большую аптеку. Перед  Деттой  был  провизор,
казавшийся перепуганным до одури, но Детта его не  винила:  прямо  в  лицо
аптекарю смотрело дуло револьвера. Аптекарь что-то говорил, но  его  голос
был далеким, искаженным, словно доносился к ней  сквозь  поглощающие  звук
перегородки. Слов Детта не разбирала. И не видела, кто  держит  револьвер.
Впрочем, на самом деле видеть грабителя ей было не обязательно,  разве  не
так? Ясное дело, она знала, кто он.
     Это был Настоящий Гад.
     "Там он, может, с виду совсем не он, там он может  даже  на  кургузый
мешок с дерьмом смахивать, даже на одного из  наших,  из  черных  братьев,
внутри-то это все одно он, факт. Недолго же  он  искал  новый  шпалер,  а?
Готова  спорить,  пушку  надыбать  за  ним  никогда  не  заржавеет.   Надо
пошевеливаться, Детта Уокер".
     Она открыла кошель Роланда. Потянуло  слабым,  вызывающим  ностальгию
ароматом давно припасенного, но теперь давно уже  истраченного  табака.  В
определенном отношении кошель очень напоминал дамскую  сумку,  заполненную
великим множеством сваленных как  попало  и  случайных  на  первый  взгляд
вещиц... однако, вглядевшись повнимательнее, вы видели дорожное снаряжение
человека, готового практически к любой неожиданности.
     Детте пришло в голову, что Настоящий Гад идет к своей  Башне  изрядно
давно. Если так, стоило подивиться уже тому только, сколько шмутья  (среди
которого попадались и вовсе бросовые вещи) все еще остается в кошеле.
     "Пошевеливайся, Детта Уокер".
     Взяв то, что ей было нужно, она неслышно,  по-змеиному  пробралась  к
инвалидному креслу. Очутившись подле него, она оперлась на руку  и,  точно
рыбачка,  сматывающая  линек,  вытянула  веревку  из  пришитого  к  спинке
кармана, то и дело оглядываясь на Эдди - просто, чтобы убедиться,  что  он
спит.
     Юноша так и не пошевелился, пока Детта не накинула ему на шею петлю и
не затянула ее.


     Его волокли спиной вперед. Поначалу Эдди подумал, что все еще спит  и
видит жуткий сон, в котором его не то хоронят заживо, не то душат.
     Потом он ощутил острую боль от врезавшейся в шею петли и тепло слюны,
побежавшей по  подбородку,  когда  он  стал  давиться.  Это  был  не  сон.
Вцепившись в веревку, Эдди попытался встать на ноги.
     Сильные руки Детты крепко рванули веревку. Эдди шлепнулся  на  спину.
Его лицо начинало багроветь.
     - Ты это брось! - прошипела у него за  спиной  Детта.  -  Уймешься  -
будешь жить, а нет - удавлю.
     Эдди опустил руки и  попытался  сохранять  неподвижность.  Скользящая
петля, которую набросила ему на шею Одетта, ослабла - как  раз  настолько,
чтобы он смог втянуть тоненькую, обжигающую струйку  воздуха.  Сказать  на
этот счет можно было только одно: лучше так, чем совсем не дышать.
     Когда паническое биение сердца Эдди чуть  замедлилось,  он  попытался
оглядеться. В тот же миг петля снова туго затянулась.
     - Спокойно. Валяй, осматривай океанский пейзаж, сволочь белопузая.  А
на что другое тебе щас и глядеть не захочется.
     Эдди снова отвернулся к океану, и узел ослаб, позволив  ему  еще  раз
сделать несколько скупых, обжигающих  глотков  воздуха.  Левая  рука  Эдди
тайком поползла  вниз,  к  поясу  штанов  (Детта,  впрочем,  заметила  это
движение и, хоть Эдди того не знал, усмехалась). За поясом ничего не было.
Она забрала револьвер.
     "Она подкралась к тебе, пока ты  спал,  Эдди".  -  Разумеется,  голос
принадлежал стрелку. - "Твердить сейчас, что я тебя предупреждал об  этом,
проку нет, но... я тебя предупреждал. Вот они, плоды романтики: на  шее  -
петля, а где-то за спиной - сумасшедшая с двумя револьверами".
     "Но если бы она собиралась меня убить, то уже  сделала  бы  это.  Она
убила бы меня, пока я спал".
     "А что, по-твоему, она собирается сделать, Эдди? Вручить тебе путевку
в Дисней-Уорлд на два лица с оплатой всех расходов?"
     - Послушай, - сказал молодой человек. - Одетта...
     Едва  это  имя  слетело  с   его   губ,   петля   затянулась   вновь,
беспощадно-туго.
     - Не хрена меня так называть. Еще раз назови - больше никого  никогда
никак не назовешь. Меня звать Детта Уокер, и коли-ежели, говно отбеленное,
тебе охота подышать еще немного, лучше запомни это!
     Эдди захрипел, стал  давиться  и  вцепился  в  петлю.  Перед  глазами
большими черными пятнами, похожими на зловещие цветы, начало  распускаться
ничто.
     Наконец обвивавшая его шею тесьма опять ослабла.
     - Усвоил, сука белая?
     - Да, - выговорил он, но это был лишь задушенный хрип.
     - Тогда скажи. Скажи, как меня звать.
     - Детта.
     - Скажи полное имя! - В голосе Детты дрожала  опасная  истерия,  и  в
этот миг Эдди порадовался, что не видит своей собеседницы.
     - Детта Уокер.
     - Хорошо. - Петля ослабла еще немного. - А теперь слушай меня, лебедь
белый, да хорошенько, коли хочешь дожить до заката. Не пробуй умничать - я
уж видела, как ты, змей  подколодный,  пытался  тайком  добраться  до  той
пушки, что я у тебя забрала, покамест ты дрых. Брось, потому как  Детта  -
она все видит. Только чего надумаешь, а она уж видит, что у тебя  на  уме.
Будь спок. А что у меня  ног  нету  -  ничего  не  значит,  ты  все  равно
умничать-то не пробуй. Я, с тех пор, как обезножела, много чему выучилась.
Обе пушки козла беложопого теперь при мне, а это чего-нибудь да стоит, как
по-твоему?
     - Да, - прохрипел Эдди. - Умничать мне неохота.
     - Ну хорошо. Очень хорошо. - Детта заклохтала от смеха. - Покамест ты
дрых, я, стерва такая, была сильно занята. И все рассчитала. Вот  что  мне
от тебя надо, лебедь белый: суй руки за спину и  щупай,  пока  не  найдешь
петлю - такую же, как я тебе надела на шеяку. Петель будет три.  Пока  ты,
лодырь, сны смотрел, я узлы вязала! - Она опять закудахтала  от  смеха.  -
Нащупаешь  петлю  -  сложишь  руки  вместе  и  просунешь  туда.  Потом  ты
почувствуешь, как моя рука натуго затягивает узел. Тут  ты  себе  скажешь:
"Вот он, шанец охомутать эту черномазую стерву. Вот щас, покамест  она  не
ухватилась за веревку как следует". Но... - тут голос Детты,  карикатурный
голос негритянки с Юга,  зазвучал  приглушенно,  -  ...поспешишь  -  людей
насмешишь. Сперва лучше оглядись.
     Эдди огляделся. Детта больше, чем  когда-либо,  походила  на  ведьму:
замурзанное, всклокоченное существо, способное вселить страх в куда  более
отважные сердца. То платье, что было на ней  в  универмаге  Мэйси,  откуда
стрелок   ее   похитил,   теперь   превратилось   в   грязные    лохмотья.
Воспользовавшись взятым из кошеля стрелка ножом (которым  Роланд  разрезал
удерживавшую  пакеты  с  кокаином  маскировочную  липкую   ленту),   Детта
прорезала платье  еще  в  двух  местах,  и  прямо  над  выпуклостью  бедер
получились импровизированные кобуры. Оттуда высовывались потертые  рукояти
револьверов стрелка.
     Голос звучал приглушенно оттого, что в  зубах  у  Детты  была  зажата
веревка. Из одного угла  ухмыляющегося  рта  торчал  ее  короткий  хвостик
(видно было, что пенька перерезана недавно), с другой стороны высовывалось
остальное - часть, тянувшаяся к петле вокруг шеи Эдди. В этой  картине,  в
схваченной ухмыляющимися  губами  веревке,  было  что-то  столь  хищное  и
варварское, что Эдди оцепенел, уставясь на Детту с ужасом, от которого  ее
ухмылка стала только шире.
     - Попробуй поумничать, покамест я буду заниматься твоими грабками,  -
невнятно проговорила она, - я тебе дыхалку зубами пережму, сволочь  белая.
И тогда уж не отпущу. Понял?
     Эдди не стал полагаться на свое красноречие и только кивнул.
     - Ладненько. В конце концов, может, ты и проживешь чуток подольше.
     - А если нет, - хрипло  прокаркал  Эдди,  -  тебе  придется  навсегда
забыть про удовольствие воровать в Мэйси, Детта. Потому что он  узнает  об
этом, и тогда мы все остаемся у разбитого корыта.
     - Придержи язык, - сказала (почти  промурлыкала)  Детта.  -  Придержи
язык. Пусть думают те ребята, кто это умеет. А твое дело - нащупать вторую
петлю, больше ничего.


     Пока  ты  сны  смотрел,  я  узлы  вязала,  сказала  Детта.  К  своему
неудовольствию и все  возрастающей  тревоге  Эдди  обнаружил:  она  хотела
сказать именно то, что сказала. Веревка превратилась  в  цепочку  из  трех
скользящих узлов. Первую петлю Детта накинула ему на шею,  пока  он  спал.
Вторая надежно связала кисти рук Эдди за спиной.  Грубо  толкнув  молодого
человека в бок, Детта перевернула его на живот и  велела  поднять  ноги  -
так, чтобы пятки коснулись ягодиц.  Сообразив,  к  чему  это  ведет,  Эдди
заартачился. Детта вытащила из прорехи в  платье  револьвер  Роланда.  Она
взвела курок и прижала дуло к виску юноши.
     - Давай делай, что сказано, а то как бы я чего  не  сделала,  сволочь
белопузая, - сказала она все тем же мурлычущим голосом. -  Только  если  я
чего-нибудь сделаю, ты окочуришься. Мозги, что с той стороны  твоей  башки
вытекут, я просто присыплю  песочком,  а  дырку  прикрою  волосами.  Он  и
подумает, что ты бай-бай! - Она опять фыркнула от смеха.
     Эдди задрал ноги, и Детта поспешно закрепила третью петлю вокруг  его
лодыжек.
     - Вот так. Увязали, как теленочка на родэ-э-о.
     Описание не хуже всякого другого, подумал Эдди. Попытайся он опустить
ноги из положения, которое уже становилось неудобным, удерживавший лодыжки
узел затянулся бы еще  туже.  Тогда  отрезок  веревки  между  лодыжками  и
запястьями натянулся бы еще  сильнее,  затянув,  в  свою  очередь,  и  тот
скользящий узел, и веревку между запястьями и петлей,  наброшенной  Деттой
ему на шею, и...
     Детта тащила его - непонятным образом волокла по песку к воде.
     - Эй! Какого...
     Эдди попробовал податься назад и почувствовал: петли затягиваются,  а
вместе с этим  уменьшается  и  его  способность  дышать.  Он  расслабился,
насколько это было возможно (ноги-то держи  кверху,  не  забывай,  болван:
опустишь копыта достаточно  низко  -  удавишься),  не  препятствуя  Детте,
которая волокла его по шероховатой земле. Острый камень ободрал ему  щеку,
потекла теплая кровь. Дыхание Детты  было  частым,  тяжелым.  Шум  волн  и
гулкий грохот налетающего на камни прибоя звучали все громче.
     Боже милостивый, что она собирается делать? Утопить меня?
     Нет, конечно, нет. Он подумал, что понимает, чего хочет  Детта,  даже
раньше, чем  пропахал  лицом  спутанные  бурые  водоросли,  которыми  была
отмечена граница прилива - мертвую, разящую  солью  дрянь,  холодную,  как
пальцы утонувших моряков.
     Он вспомнил  Генри.  Однажды  тот  рассказывал:  "Бывало,  подстрелят
одного из наших - американца, я хочу сказать, они знали,  что  за  поганым
азиатом никто в кусты не полезет, разве что какой салага, только-только из
Штатов - продырявят  брюхо,  оставят  орать  и  срезают  тех  парней,  что
пытаются его выручить. И так пока бедолага не отдаст  концы.  Знаешь,  как
они говорили про таких ребят, Эдди?"
     Эдди потряс головой, похолодев от представившейся ему картины.
     - Горшочки с медом, - сказал тогда Генри. - Приманка. Сладкая,  чтобы
привлечь мух. А может, даже медведя.
     Этим сейчас и занималась Детта: использовала его в качестве  горшочка
с медом.
     Она бросила Эдди примерно семью футами ниже границы полного  прилива,
бросила без единого слова, лицом к океану. Стоял час  отлива.  Заглянув  в
дверь, стрелок должен был увидеть не прилив, подступающий к берегу,  чтобы
утопить Эдди - нет, до возвращения волны оставалось  еще  шесть  часов.  И
задолго до этого...
     Эдди повел глазами вверх и увидел, что солнце дробится на поверхности
океана длинной золотой дорожкой. Который час? Четыре? Около того. Закат  -
примерно в семь.
     Беспокоиться насчет прилива не придется: стемнеет намного раньше.
     А когда  придет  тьма,  из  воды,  покачиваясь  на  волнах,  появятся
гигантские омары; о чем-то спрашивая, они поползут  по  песку  туда,  где,
связанный и беспомощный, будет лежать Эдди - и разорвут его на части.


     Для Эдди Дийна время тянулось нескончаемо долго. Само понятие времени
превратилось в анекдот. Даже ужас перед тем, что должно было  случиться  с
ним после наступления темноты, поблек, когда  в  ногах  запульсировало  от
неловкой позы и это ощущение дискомфорта медленно, но верно стало набирать
силу, превращаясь сперва в острую  и,  наконец,  в  изуверски  мучительную
боль. Эдди расслаблял мышцы, туго затягивая все узлы - но,  оказываясь  на
грани  удушения,  умудрялся  вновь  подтянуть  лодыжки  кверху,  так,  что
давление уменьшалось, позволяя дыханию частично восстановиться. Он потерял
уверенность в том, что дотянет до темноты.  Мог  наступить  такой  момент,
когда он просто окажется неспособен в очередной раз поднять ноги.



                        3. РОЛАНД ДОБЫВАЕТ ЛЕКАРСТВО

     Теперь  Джек  Морт  знал,  что  стрелок  здесь.  Будь  на  его  месте
кто-нибудь другой - некий Эдди Дийн, например, или  одна  особа  по  имени
Одетта Уокер - Роланд вступил бы с ним в переговоры, пусть даже только для
того, чтобы смягчить панику и  замешательство,  естественные  в  ситуации,
когда обнаруживаешь, что твое "я" грубо выпихивают на пассажирское сиденье
тела, которым всю жизнь управлял твой интеллект.
     Но поскольку Морт был чудовищем (каким никогда не была и  никогда  не
сумела бы стать Детта Уокер), стрелок не сделал  попытки  объясниться  или
вообще заговорить. Он слышал возмущенные протесты этого  человека  -  "Кто
ты? Что со мной происходит?" - но игнорировал их. Без сожалений  используя
его сознание, стрелок сосредоточился на коротком перечне необходимых  дел.
Протесты перешли в пронзительные крики ужаса. Стрелок, ничтоже  сумняшеся,
по-прежнему оставил их без внимания.
     Остаться в подобном червятнику сознании  этого  человека  можно  было
лишь  одним  способом:  рассматривая  его,   как   комбинацию   атласа   с
энциклопедией,  не  более.   Морт   обладал   всей   необходимой   Роланду
информацией. Составленному стрелком  плану  недоставало  тонкости,  однако
черновик частенько оказывается лучше гладенького беловика. Когда речь  шла
о составлении планов, во всей Вселенной не найти было  двух  более  разных
существ, чем Роланд и Джек Морт.
     Планируя  грубо,  вчерне,  получаешь  место  для  импровизации.  А  в
импровизации Роланд всегда был силен.


     Вместе с ними в лифт сел какой-то толстяк. Глаза  у  него,  как  и  у
лысого мужчины, пятью минутами раньше просунувшего голову  в  двери  офиса
Морта, были прикрыты линзами  ("Мортципедия"  определяла  их  как  "очки";
похоже,  в  мире  Эдди  "очки"  носили  очень  многие).  Он  посмотрел  на
"дипломат" в руке человека, которого считал Джеком Мортом, потом на самого
Морта.
     - Идете к Дорфману, Джек?
     Стрелок ничего не сказал.
     - Если вы думаете, будто сумеете отговорить его от субаренды, то могу
вас заверить, что это -  напрасная  трата  времени,  -  сказал  толстяк  и
заморгал:  его  коллега  поспешно  шагнул  назад.  Двери  небольшой  будки
закрылись, и внезапно началось падение.
     Не обращая внимания на истошные, пронзительные крики, Роланд вцепился
в сознание Морта и обнаружил, что ничего страшного не происходит.  Падение
было управляемым.
     - Прошу прощения, если я был бестактным, -  сказал  толстяк.  Стрелок
подумал: "Этот тоже боится". - Вы справились с этим идиотом лучше  всех  в
фирме, вот что я думаю.
     Стрелок молчал. Он ждал одного: оказаться вне этого падающего гроба.
     - И говорю, - с жаром продолжал толстый. - Да что там, только вчера я
обедал с...
     Голова Джека Морта повернулась.  Сквозь  очки  в  золотой  оправе  на
толстяка уставились глаза - голубые, но словно бы чуть иного оттенка,  чем
всегда.
     - Заткнись, - без выражения сказал стрелок.
     Краска сбежала с лица толстяка. Он сделал два быстрых шажка  назад  и
уперся отвислыми дряблыми ягодицами в поддельные деревянные панели  задней
стенки небольшого движущегося  гроба,  который  вдруг  остановился.  Двери
открылись, и стрелок, одетый в тело Джека Морта  как  в  тесно  облегающий
костюм, не оглядываясь, вышел. Держа палец на  кнопке  ОТКРЫВАНИЕ  ДВЕРЕЙ,
толстяк подождал в лифте, чтобы Морт  скрылся  из  вида.  "У  него  всегда
винтиков не хватало, - думал толстяк, - но это может  быть  серьезно.  Это
может быть нервный срыв, расстройство".
     Мысль о Джеке Морте, надежно упрятанном  куда-нибудь  в  "санаторий",
показалась ему весьма утешительной.
     Стрелок не удивился бы.


     Где-то между гулким  помещением  ("Мортципедия"  определяла  его  как
вестибюль, то есть место для входа и выхода  из  контор,  заполнявших  эту
упиравшуюся в небо башню) и залитой ярким солнечным светом  улицей  (улицу
"Мортципедия" идентифицировала одновременно как Шестую  и  Всеамериканскую
авеню) вопли хозяина занятого Роландом тела прекратились. Не  потому,  что
Морт умер от испуга - некое глубинное  чутье,  ничем  не  отличавшееся  от
точного знания, подсказывало стрелку,  что  если  бы  Морт  погиб,  их  ка
оказались бы навечно изгнаны за пределы всех физических миров,  туда,  где
нет никаких вариантов. Джек Морт не умер  -  он  лишился  чувств.  Лишился
чувств от непосильного бремени жутких и странных событий, как случилось  с
самим Роландом, когда, вторгшись в сознание этого человека, он раскрыл его
тайны  и  обнаружил  скрещенье  судеб,  слишком  потрясающее,  чтобы  быть
случайным.
     Стрелок был рад, что  Морт  лишился  чувств.  Покуда  бессознательное
состояние этого человека не влияло на возможность доступа к его знаниям  и
памяти, Роланд был только рад, что он ему не мешает.
     Желтые машины оказались общественными наемными экипажами,  именуемыми
"Тах-Си",  или  "Кэбами",  или  "Тачками".   Возницы,   сообщила   Роланду
"Мортципедия", делились на два племени: Испашек и Жидяр. Чтобы  остановить
такой экипаж, следовало тянуть руку вверх, как ученику в классной комнате.
     Роланд последовал инструкции. После того, как несколько  явно  пустых
(если не считать шофера) Тах-Си проехало мимо, он заметил на них  таблички
"Посадки нет". Это были Великие Буквы, и помощь Морта не понадобилась.  Он
выждал и опять поднял руку. На этот раз Тах-Си подъехало. Стрелок забрался
на заднее сиденье. Он почувствовал слабый запах табака, застарелого  пота,
выветрившихся духов. Так же пахли дилижансы в родном Роланду мире.
     - Куда, дружище? - спросил водитель. Роланд понятия не имел, к какому
племени, Испашек или Жидяр,  принадлежит  этот  человек,  и  не  собирался
выяснять. Здесь это могло быть неучтиво.
     - Точно не знаю, - сказал Роланд.
     - Это не сеанс групповой психотерапии, дружище. Время - деньги.
     "Вели ему опустить флажок", - подсказала "Мортципедия".
     - Опусти флажок, - сказал Роланд.
     - Только время зря теряем, - отозвался водитель.
     "Скажи, что дашь на чай пятерку", - посоветовала "Мортципедия".
     - Пятерку на чай, - сказал Роланд.
     - Давай поглядим, - отозвался водитель. - За так и прыщ  не  вскочит.
Музыку заказывает тот, кто платит.
     "Спроси, чего он хочет: заработать или пойти на  хер",  -  немедленно
посоветовала "Мортципедия".
     - Ты чего хочешь: заработать  или  на  хер  прогуляться?  -  холодным
мертвым голосом поинтересовался Роланд.
     Шофер на миг с опаской взглянул  в  зеркало  заднего  вида  и  больше
ничего не сказал.
     Теперь Роланд более полно  сверился  с  запасом  знаний,  накопленным
Джеком Мортом. Шофер бросал  быстрые  взгляды  наверх:  добрых  пятнадцать
секунд его пассажир просидел, чуть пригнув голову и охватив  лоб  ладонью,
точно маялся экседриновой головной болью. Водила уже решил сказать  парню,
чтобы вылезал, не то он покричит фараона, но тут пассажир поднял  глаза  и
мягко  проговорил:  "На  угол  Сорок  девятой  улицы  и   Седьмой   авеню,
пожалуйста. Неважно, какого вы племени - я  заплачу  вам  за  эту  поездку
десять долларов сверх счетчика".
     "С  приветом,  -  подумал  шофер  (белый  англо-сакс,  протестант  из
Вермонта, пытающийся  пробиться  в  шоу-бизнес),  -  но,  может,  богач  с
приветом". Он тронул с места. "Приятель, мы уже на месте!" - объявил он и,
вливаясь в поток машин, мысленно прибавил: "И чем скорей мы там будем, тем
лучше".


     Импровизировать. Вот нужное слово.
     Выйдя  из  такси,  стрелок  увидел  припаркованную  кварталом  дальше
сине-белую машину и, не сверяясь  с  мортовым  хранилищем  знаний,  прочел
"Полиция" как "Поссия". В машине что-то пили из белых бумажных стаканов  -
уж не кофе  ли?  -  два  стрелка.  Да,  стрелки  -  однако  они  выглядели
раскормленными и слабыми.
     Он залез в бумажник Джека Морта (правда, бумажник  этот  был  слишком
мал, чтобы считаться настоящим бумажником; настоящий бумажник по  размерам
немногим уступал кошелю и мог вместить весь скарб того,  кто  путешествует
не слишком тяжело нагруженным) и подал водителю банкноту с цифрами 2 и  0.
Таксист быстро уехал. Бесспорно, чаевые были самыми крупными за день, зато
клиент - таким странным, что  водила  почувствовал:  он  честно  заработал
каждый цент этой двадцатки.
     Стрелок посмотрел на вывеску над дверями лавки.
     "СТРЕЛКОВОЕ СНАРЯЖЕНИЕ И СПОРТИВНЫЕ ТОВАРЫ  КЛЕМЕНЦА",  гласила  она.
"БОЕПРИПАСЫ, РЫБОЛОВНЫЕ СНАСТИ, ОФИЦИАЛЬНЫЕ ФАКСИМИЛЕ".
     Роланд понял не все слова, но одного  взгляда  на  витрину  оказалось
довольно, чтобы  понять:  Морт  привел  его  в  нужное  место.  В  витрине
красовались наручники,  кокарды,  значки  разных  рангов...  и  стрелковое
оружие. Главным образом, винтовки и карабины, но и  револьверы  тоже.  Они
были прикреплены цепочками, но это не имело значения.
     Когда - если - то, что нужно, попадется ему на глаза, он это узнает.
     Минуту с лишним Роланд наводил справки в сознании  Джека  Морта  -  в
сознании, хитром и изворотливом как  раз  настолько,  чтобы  отвечать  его
целям.


     Один из фараонов в синей с белым машине ткнул локтем напарника.
     - Теперь, - сказал он, - мы имеем сравнительно серьезного покупателя.
     Напарник рассмеялся.
     - О Боже, - проговорил он нарочито бабьим голоском, когда  человек  в
деловом костюме и оправленных в золото очках закончил изучать выставленные
в витрине товары и вошел внутрь.  -  Небось,  только  сто  ресился  купить
голубенькие нарусьники.
     Первый полицейский, набравший полный рот кофе, прыснул  и  подавился.
Мелкие брызги тепловатой жидкости полетели в картонный стаканчик.


     Почти сразу же появился продавец и спросил, чем может быть полезен.
     - Мне хотелось бы знать, - ответил  мужчина  в  консервативном  синем
костюме, - нет ли у вас бумаги... - Он умолк, видимо, глубоко задумавшись,
потом поднял  глаза.  -  То  есть  таблицы,  где  нарисованы  револьверные
патроны.
     - Вы имеете в виду таблицу калибров? - спросил продавец.
     Покупатель помолчал, потом сказал:
     - Да. У моего брата есть револьвер. Я  когда-то  стрелял  из  него  -
правда, очень давно. Думаю, если я увижу пули, то узнаю их.
     - Ну,  может  быть,  вам  так  кажется,  -  ответил  продавец,  -  но
разобраться бывает трудно. Какой это был калибр? Двадцать второй? Тридцать
восьмой? Или, может быть...
     - Если у вас есть таблица, я разберусь, - перебил Роланд.
     - Один момент. - Секунду продавец с сомнением смотрел на  человека  в
синем костюме, потом пожал плечами. Клиент, бля, всегда прав,  даже  когда
ошибается... были бы "бабки". Кто платит, тот и заказывает музыку. -  Была
у меня "Библия стрелка". Может, вам нужно заглянуть в нее?
     - Да. - Роланд улыбнулся. Библия стрелка.  Благородное  название  для
книги.
     Порывшись под прилавком, продавец извлек изрядно зачитанный том. Хотя
книга толщиной могла поспорить с любой из тех, что повидал за  свою  жизнь
Роланд, этот человек держал ее так, будто ценности в ней было  не  больше,
чем в горстке камней.
     Раскрыв книгу на прилавке, продавец развернул ее к Роланду.
     - Вот, взгляните.  Хотя,  если  прошло  много  лет,  это  -  стрельба
вслепую. - У него сделался удивленный вид, потом  он  улыбнулся.  -  Прошу
прощения за каламбур.
     Роланд  не  слышал.  Он  склонился  над  книгой,  штудируя  картинки,
казавшиеся почти такими же реальными,  как  то,  что  они  представляли  -
чудесные,   изумительные   картинки,   которые    "Мортципедия"    назвала
фоттаграффами.
     Стрелок медленно переворачивал страницы. Нет... нет... нет...
     Почти  потеряв  надежду,  он  увидел  и  поднял  на  продавца  глаза,
полыхавшие таким волнением, что тот струхнул.
     - Вот! - сказал Роланд. - Вот! Вот оно!
     На снимке, по которому он постукивал пальцем, был патрон от пистолета
"винчестер" сорок пятого калибра. Он не был точно таким  же,  как  патроны
стрелка - их-то делали и заряжали вручную - но, даже не сверяясь с цифрами
(которые все равно ничего бы ему  не  сказали),  Роланд  видел:  в  гнезда
барабанов его револьверов патрон войдет. Можно будет стрелять.
     - Ну, ладно, кажется, вы нашли, что искали, - сказал продавец.  -  Но
зачем же кончать в штаны, приятель? Я хочу сказать, это же просто пули.
     - Они у вас есть?
     - Ясное дело. Сколько вам нужно коробок?
     - А сколько в коробке?
     -  Пятьдесят.  -  Продавец  начинал  смотреть  на  стрелка  с   самым
натуральным подозрением. Если парень собрался покупать патроны, то  должен
был знать, что нужно показать разрешение на ношение оружия - с фотографией
и личными данными. Нет разрешения - нет  патронов,  во  всяком  случае,  к
ручному огнестрельному оружию; такой в  округе  Манхэттан  закон.  А  если
разрешение на ношение шпалера у этого субъекта есть, почему ж он не знает,
сколько патронов идет в стандартной упаковке?
     - Пятьдесят! - Теперь  мужик  в  синем  костюме  уставился  на  него,
разинув рот от удивления. Да, точно, у парня в голове червяки.
     Продавец бочком подвинулся чуть  левее,  подобравшись  чуть  ближе  к
кассе... и - не так, чтобы совсем уж случайно - к собственному  пистолету.
Свой полностью заряженный "Магнум" .357 он держал на пружинном зажиме  под
прилавком.
     - Пятьдесят! - повторил стрелок.  Он  рассчитывал  на  пять,  десять,
самое большее - на дюжину, но это... это...  "Сколько  у  тебя  денег?"  -
спросил он "Мортципедию". "Мортципедия" не знала  -  знала  неточно  -  но
думала, что в бумажнике лежит как минимум шестьдесят зеленых.
     - А сколько стоит коробка? - Роланд полагал, что  больше  шестидесяти
долларов, однако продавца можно было убедить  продать  часть  коробки  или
же...
     - Семнадцать пятьдесят, - ответил продавец. - Но, мистер...
     Джек Морт был бухгалтером, и на этот раз ждать не пришлось.  Пересчет
и ответ пришли разом.
     - Три, - сказал стрелок. - Три коробки.  -  Он  постучал  пальцем  по
фоттаграффам патронов. Сто пятьдесят выстрелов! О боги!  Что  за  безумная
сокровищница - этот мир!
     Продавец не шелохнулся.
     - Так много у вас  нет,  -  проговорил  стрелок.  Собственно,  он  не
удивился. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Сон.
     - О, сорок пятый калибр к "винчестеру" у меня есть, есть у меня сорок
пятый калибр, а как же, в попочке. - Продавец сделал еще один шажок влево,
поближе к кассе и "Магнуму". Если парень чокнутый (продавец надеялся,  что
теперь это выяснится с минуты  на  минуту),  скоро  он  будет  чокнутым  с
исключительно большой дырищей в середке. - В попочке у  меня  сорок  пятый
калибр. Мне другое хочется узнать, мистер: у вас-то карточка имеется?
     - Карточка?
     - Разрешение на ношение ручного огнестрельного оружия. С фотографией.
Я не могу продать вам патроны, пока вы не покажете мне разрешение. А  если
хочешь покупать это добро без документа, надо ехать в Вестчестер.
     Стрелок тупо уставился на  продавца.  Все  сказанное  было  для  него
бессвязной болтовней, из которой он ни черта  не  понял.  В  "Мортципедии"
содержалось  расплывчатое  представление  о  том,  что  подразумевал  этот
человек, однако идеи Морта были слишком туманны, чтобы на них  полагаться.
У Морта никогда не было ни пистолета, ни револьвера. Свое гнусное дело  он
делал другими методами.
     Не отрывая глаз от лица клиента, продавец  бочком,  незаметно  сделал
еще один шаг влево, и стрелок подумал: "У него есть револьвер. Он ждет  от
меня  неприятностей...  или,  может   быть,   хочет,   чтобы   я   устроил
неприятности. Ему нужен предлог, чтобы пристрелить меня".
     Импровизировать.
     Роланд вспомнил о стрелках, сидевших в синем с белым экипаже в  конце
улицы. Да, стрелки, стражи покоя, люди, которым поручено  не  давать  миру
сдвинуться с места. Однако здешние стрелки - по крайней  мере,  на  беглый
взгляд  -  казались   почти   такими   же   мягкотелыми,   изнеженными   и
ненаблюдательными,  как  и  все  прочие  обитатели  этого  мира   праздных
мечтателей; всего-навсего два человека в форме и  фуражках,  которые  пьют
кофе, лениво развалившись на сиденьях своего экипажа. Но, быть  может,  он
судит неверно? Ради самих этих людей стрелок надеялся, что не ошибается.
     - О! Понимаю,  -  сказал  стрелок,  и  лицо  Джека  Морта  изобразило
виноватую улыбку. - Простите. Наверное, я не в курсе, насколько сильно мир
сдвинулся... изменился  с  тех  пор,  как  у  меня  в  последний  раз  был
револьвер.
     - Ничего страшного, - сказал продавец,  самую  малость  расслабляясь.
Может быть, парень все-таки в порядке. А может, просто шутки шутит.
     - А нельзя ли посмотреть вон тот набор для чистки? -  Роланд  показал
на полку позади продавца.
     - Конечно. - Продавец повернулся, чтобы  достать  коробку,  и,  когда
оказался спиной к стрелку, тот молниеносно,  точно  револьвер  из  кобуры,
выхватил из  внутреннего  кармана  пиджака  Морта  бумажник.  Продавец  не
простоял спиной к Роланду и четырех секунд, но когда вновь  развернулся  к
клиенту, бумажник был уже на полу.
     - Классная штука, - улыбаясь, сказал продавец, решивший, что в  конце
концов с парнем все в порядке. Черт возьми, он-то знал, как паршиво бывает
на душе, когда выставишь себя ослом. Сам частенько ходил в дураках,  когда
служил в морской пехоте. - К тому же на покупку такого  набора  разрешения
не нужно. Дивная штука - свобода, верно?
     - Да, - серьезно подтвердил стрелок и притворился, будто  внимательно
рассматривает набор,  хотя  одного-единственного  взгляда  было  довольно,
чтобы понять: перед ним  -  дрянная  вещь,  дешевка  в  дрянной  упаковке.
Разглядывая  ее,  Роланд  ногой  осторожно  затолкал  бумажник  Морта  под
прилавок.
     Чуть погодя он отодвинул коробку, сносно изобразив сожаление.
     - Боюсь, я пас.
     - Ладно, - сказал продавец, резко теряя интерес к клиенту.  Поскольку
мужик не был сумасшедшим  и  явно  пришел  смотреть,  а  не  покупать,  их
отношения вступили  в  завершающую  стадию.  Музыку  заказывает  тот,  кто
платит. - Что-нибудь еще? -  спросил  он,  взглядом  веля  синему  костюму
выкатываться.
     - Нет, спасибо. - Стрелок вышел, не оглянувшись. Бумажник Морта лежал
глубоко под прилавком. Роланд расставил собственную ловушку с приманкой.


     Полицейские  Карл  Диливэн  и  Джордж  О'Мейра  допили  кофе  и   уже
собирались ехать дальше, когда к их машине подошел появившийся из магазина
Клеменца (по убеждению обоих фараонов - "пороховницы", что на  полицейском
жаргоне означает оружейную лавку, которая, торгуя на законных  основаниях,
время от времени  продает  оружие  независимым  налетчикам  с  доказанными
полномочиями, а также делает бизнес, порой крупный, с  мафией)  мужчина  в
синем костюме.
     Он  нагнулся  и  сквозь  окошко  со  стороны  пассажирского   сиденья
посмотрел на О'Мейру. О'Мейра  ожидал  услышать  явно  педоватый  голос  -
неизвестно, такой ли уж педоватый, как намекала его шаблонная шутка насчет
голубеньких наручников,  но  все  равно  голос  "петуха".  Помимо  оружия,
магазин Клеменца бойко торговал наручниками. Закон в округе Манхэттан  это
разрешал. Те, кто покупал стальные браслеты, в большинстве своем  не  были
доморощенными Гудини (полицейским это не нравилось, но когда  это  бывало,
чтобы  соображения  полицейских  на  какую  угодно  заданную  тему  что-то
меняли?). Основной  контингент  покупателей  составляли  гомики  с  легкой
склонностью к садизму и мазохизму. Но мужик в синем костюме  по  разговору
вовсе  не  походил  на  педрилу.   Голос   у   него   был   глуховатым   и
невыразительным, вежливым, но несколько неживым.
     - Там торговец забрал мой бумажник, - сказал этот человек.
     - Кто? - О'Мейра быстро выпрямился. Полтора года у них чесались  руки
повязать Джастина Клеменца. В случае удачи они с  Диливэном,  может  быть,
смогли бы наконец сменить синюю форму на значки детективов. Вероятно,  это
была всего лишь несбыточная мечта - так хорошо на самом деле не бывает - и
все же...
     - Торговец. Э... - Короткая пауза. - Продавец.
     О'Мейра и Карл Диливэн переглянулись.
     - Волосы черные? - спросил Диливэн. - Такой приземистый, коренастый?
     Вновь последовала кратчайшая пауза.
     - Да. Глаза карие. Под одним - маленький шрам.
     Было в этом мужике что-то...  что  именно,  О'Мейра  тогда  не  сумел
определить; он припомнил это позднее, когда уже не  нужно  было  думать  о
другом и, главным образом, конечно,  о  том  простом  факте,  что  золотой
значок детектива - пустое; выяснилось, что удержаться на своей работе -  и
то будет чудо из чудес.
     Но много лет  спустя,  когда  О'Мейра  повел  двух  своих  сыновей  в
бостонский Музей Науки, бывшему полицейскому выпал краткий миг  прозренья.
В музее была машина - компьютер - которая играла в  крестики-нолики.  Если
первым ходом ты не  ставил  свой  крестик  в  центральную  клетку,  машина
неизменно объебывала тебя, но всякий раз делала паузу, чтобы обратиться  к
памяти за возможными вариантами гамбитов. И О'Мейра,  и  мальчики  были  в
восторге. Но в этом было что-то страшноватое... а потом О'Мейре вспомнился
Синий Костюм. Вспомнился оттого, что у него, у Синего Костюма, была  такая
же манера говорить, едри ее в корень. Толковать с ним было все равно,  что
толковать с роботом.
     Диливэну так не показалось,  однако  девять  лет  спустя  он  однажды
вечером придет со своим (к тому времени уже восемнадцатилетним,  без  пяти
минут  студентом  колледжа)  сыном  в   кино   и   на   тридцатой   минуте
художественного фильма неожиданно поднимется с места, пронзительно  крича:
"Это он! ОН! Тот мужик в синем, едрена мать, костюме! Тот мужик, что был у
Кле..."
     Кто-то  гаркнет  "Эй,  сядьте  там!",  но  побеспокоится  напрасно  -
Диливэна, заядлого курильщика, имеющего  семьдесят  фунтов  лишнего  веса,
роковой сердечный приступ настигнет раньше, чем этот недовольный доберется
хотя бы до второго слова. Мужчина в синем  костюме,  который  в  тот  день
подошел к патрульной машине Диливэна и  О'Мейры  и  сообщил  о  похищенном
бумажнике, внешне не походил на главного героя фильма,  но  манера  глухо,
невыразительно ронять слова, была  той  же.  Как  и  пластика  -  какая-то
безжалостная и все-таки полная изящества.
     Показывали, разумеется, "Терминатора".


     Полицейские переглянулись. Тот, о ком говорил Синий  Костюм,  не  был
Клеменцем, однако вряд ли стоило огорчаться: речь шла  о  "Жирном  Джонни"
Холдене, муже сестры Клеменца. Но сделать такую вопиющую глупость, украсть
у мужика бумажник...
     ..."было бы как раз в  духе  этого  придурка",  -  мысленно  закончил
О'Мейра. Чтобы  скрыть  промелькнувшую  на  губах  короткую  усмешку,  ему
пришлось прикрыть рот рукой.
     - Может, будет лучше, если вы объясните, что, собственно,  случилось,
- сказал Диливэн. - Можно начать со своей фамилии.
     О'Мейре вновь померещилось, что мужчина в синем костюме  отреагировал
немного неправильно, чуть невпопад. В большом городе, где порой  казалось,
будто  семьдесят  процентов  населения  считают  выражение  "иди  на  хуй"
американским  вариантом  всего  хорошего,  он  ожидал  услышать  от  парня
что-нибудь вроде "Эй, этот сукин сын прибрал мой бумажник! Вы  собираетесь
вернуть мне вещь или мы так и будем торчать здесь  и  играть  в  "Двадцать
вопросов"?"
     Но тут был хорошо сшитый костюм, маникюр. Может  быть,  мужик  привык
иметь дело со всякой бюрократической чепухней. По правде  говоря,  Джорджа
О'Мейру это не слишком заботило. При мысли о том, что они свинтят  Жирного
Джонни Холдена и смогут вертеть  Арнольдом  Клеменцем,  у  О'Мейры  слюнки
текли. На один головокружительный миг он даже  позволил  себе  вообразить,
как использует Холдена, чтоб сцапать Клеменца, а  Клеменца  -  чтоб  взять
действительно крупную шишку, макаронника Балазара,  например,  или,  может
быть, Джинелли. Это было бы не хило. Вовсе не хило.
     - Меня зовут Джек Морт, - сказал мужчина.
     Диливэн вытащил из заднего кармана блокнот.
     - Адрес?
     Пресловутая легкая заминка. "Точно робот", - опять  подумал  О'Мейра.
Секунда молчания, потом почти слышный щелчок.
     - Южный район, Парк-авеню, 409.
     Диливэн записал.
     - Номер социальной страховки?
     После очередной едва заметной паузы Морт назвал номер.
     - Хочу, чтоб вы поняли: эти вопросы я задаю вам  в  целях  опознания.
Коль скоро тот парень действительно взял ваш бумажник, будет удачно, если,
прежде чем получить вещь в свое распоряжение,  я  смогу  сказать,  что  вы
сообщили мне определенные сведения. Ну, понимаете.
     - Да. - Теперь  в  голосе  мужчины  слышался  ничтожнейший  намек  на
нетерпение. Это почему-то немного успокоило О'Мейру. -  Только  не  тяните
больше, чем нужно. Время идет и...
     - Все время что-нибудь да происходит. Ага. Я врубился.
     - Все время что-нибудь да происходит, - согласился  мужчина  в  синем
костюме. - Да.
     - Есть у вас в бумажнике какое-нибудь фото, по которому можно было бы
провести опознание?
     Пауза. Потом:
     - Карточка моей матери. Снимок сделан на фоне Эмпайр  Стэйт  Билдинг.
На обороте надпись: "Прекрасный день, прекрасный пейзаж. С любовью, Ма".
     Диливэн яростно черкал в блокноте, потом захлопнул его.
     - Ладно. Годится. Еще одно, последнее: если мы отберем бумажник,  вам
придется расписаться, чтобы мы могли сравнить подпись с подписью на  ваших
водительских правах, кредитных карточках и  прочем  добре  того  же  рода.
Договорились?
     Роланд кивнул, хотя, в общем, понимал: пусть  он  может  пользоваться
памятью Джека Морта и его знанием мира столько, сколько требуется, но если
Морт  будет  без  сознания,  как  сейчас,  нет  ни  единого  шанса   точно
воспроизвести его подпись.
     - Расскажите, что произошло.
     - Я зашел купить патроны для брата.  У  него  револьвер,  "винчестер"
сорок пятого калибра. Тот человек спросил, есть ли у  меня  разрешение  на
ношение оружия. Я сказал, конечно. Он спросил, нельзя ли взглянуть.
     Пауза.
     - Я вынул бумажник. Показал разрешение.  Только  для  этого  пришлось
бумажник  развернуть;  должно  быть,  тогда-то  он  и  увидел,   что   там
порядочно... - коротенькая пауза, - ...двадцаток. Я - фининспектор. У меня
есть клиент по фамилии Дорфман, он совсем недавно  выиграл  затяжной...  -
пауза - ...судебный процесс  и  получил  небольшое  возмещение  уплаченных
налогов. И сумма-то была всего восемьсот  долларов,  но  договариваться  с
такой редкостной блядью, как  этот  Дорфман...  -  пауза,  -  нам  еще  не
приходилось. - Пауза. - Прошу прощения за каламбур.
     О'Мейра повторил про себя последние слова мужчины в синем костюме,  и
до него вдруг дошло. Договариваться с такой редкостной блядью нам  еще  не
приходилось. Недурно. Он рассмеялся. Мысли о роботах и машинах, играющих в
крестики-нолики, вылетели у него из головы. В общем,  парень  как  парень,
просто он расстроен и пытается скрыть это за напускным спокойствием.
     - Ну, все  равно.  Короче,  Дорфман  захотел  наличных.  Он  требовал
наличных.
     - Вы думаете, что Жирный  Джонни  углядел  бабки  вашего  клиента,  -
сказал Диливэн. Они с О'Мейрой выбрались из сине-белой машины.
     - Вы так называете того человека из магазина?
     - Бывает, мы называем его  и  похуже,  -  отозвался  Диливэн.  -  Что
случилось после того, как вы показали ему разрешение, мистер Морт?
     - Он спросил, нельзя ли взглянуть поближе. Я отдал ему  бумажник,  но
он даже не взглянул на фотографию и уронил бумажник  на  пол.  Я  спросил,
зачем он это сделал. Он сказал  -  дурацкий  вопрос.  Тогда  я  велел  ему
вернуть бумажник. Я был вне себя.
     - Надо думать. - Однако, глядя в безжизненное лицо  мужчины,  Диливэн
сказал себе: никогда не подумаешь, что этот человек способен взбеситься.
     - Он рассмеялся. Я начал обходить  прилавок,  чтобы  взять  бумажник.
Тогда он выхватил револьвер.
     Уже шагавшие к магазину  полицейские  остановились.  Вид  у  них  был
скорее возбужденный, чем испуганный.
     - Револьвер? - переспросил О'Мейра, желая  убедиться,  что  расслышал
правильно.
     - Он был под прилавком, у кассы, - сказал мужчина  в  синем  костюме.
Роланд помнил момент, когда чуть  было  не  пустил  коту  под  хвост  свой
первоначальный план ради  револьвера  продавца,  и  теперь  объяснял  этим
стрелкам, почему поступил иначе. Он хотел использовать их, а не  угробить.
- По-моему, он держался в стыковочной муфте.
     - В чем? - спросил О'Мейра.
     На сей раз последовала более долгая пауза. Мужчина наморщил лоб.
     - Не знаю точно, как это сказать... такая штука, в которую вставляешь
револьвер. И никто, кроме тебя, выхватить его уже не может, если только не
знает, куда нажать...
     - Пружинный зажим! - сказал Диливэн. - Срань господня! - Напарники  в
очередной раз обменялись взглядами. Никто не хотел первым  говорить  этому
типу, что Жирный Джонни, скорей всего, уже собрал с его  бумажника  урожай
наличных, оторвал жопу от стула, вытряхнулся  из  дверей  черного  хода  и
перебросил пустой кошелек  через  стену,  отгораживающую  задний  двор  от
переулка... но пистолет и пружинный зажим... это меняло дело. Обвинение  в
грабеже не исключалось, но одновременно обвинить Жирного Джонни в сокрытии
оружия - это, похоже, был верняк. Может, похуже варианта  с  грабежом,  но
все-таки первый шаг.
     - Что потом? - спросил О'Мейра.
     - Потом он сказал мне, что бумажника у меня не было. Он  сказал...  -
пауза, - что мне залезли в карман  на  улице  и,  если  я  хочу  сохранить
здоровье, мне лучше это запомнить. Я вспомнил, что видел в конце  квартала
полицейскую машину, и подумал, может, вы все еще там. И ушел.
     - Ладненько, - сказал Диливэн. - Первыми - и быстро -  заходим  мы  с
напарником. Вы даете нам примерно минуту - ровно минуту, просто на  случай
каких-нибудь неприятностей - и  заходите,  но  останавливаетесь  у  двери.
Понятно?
     - Да.
     - Ладненько. Пошли брать этого козла.
     Полицейские зашли внутрь. Выждав тридцать секунд,  Роланд  последовал
за ними.


     "Жирный  Джонни"  Холден  не  просто  протестовал.  Он   ревел,   как
иерихонская труба.
     - Это же псих! Впирается сюда, чего хочет - не знает, потом видит то,
что ему надо, в "Библии стрелка" и не знает ни сколько штук в упаковке, ни
сколько упаковка стоит, а когда  мне  хочется  поближе  взглянуть  на  его
разрешение, несет такую парашу, какой я отродясь не слыхал, потому что нет
у него никакого разрешения на... - Жирный Джонни осекся.  -  Вот  он!  Вот
этот урод! Вон там! Я тебя вижу, приятель! Вижу  твою  харю!  В  следующий
раз, как ты увидишь мою, ты, блядь, крупно пожалеешь! За это я ручаюсь! Я,
блядь, тебе гарантирую...
     - У тебя нет бумажника этого человека? - спросил О'Мейра.
     - Вы знаете, что у меня нет его бумажника!
     - Мы заглянем за витрину,  не  возражаешь?  -  нанес  встречный  удар
Диливэн. - Просто, чтобы убедиться.
     - Мать твою распротак и обратно! Витрина-то стеклянная! Видите вы там
хоть один бумажник?
     - Да нет, я имел в виду не ту витрину... а  эту,  -  сказал  Диливэн,
продвигаясь в сторону кассы. Его голос походил на кошачье мурлыканье. Там,
куда он показал, вдоль полок витрины шла вертикальная крепежная полоса  из
хромированной стали. Ширина полосы  составляла  почти  два  фута.  Диливэн
оглянулся на мужчину в синем костюме, и тот кивнул.
     - Я хочу, чтоб вы, ребята,  сию  минуту  убрались  отсюда,  -  сказал
Жирный Джонни. Он несколько полинял. - Вернетесь с ордером - другое  дело.
Но сейчас я хочу чтоб вы убрались к ебене матери. Эта  блядская  страна  -
все еще свободная страна, яс... эй! эй! ЭЙ, ХОРОШ!
     О'Мейра заглядывал за прилавок.
     - Это незаконно! - выл Жирный Джонни. - Незаконно,  еб  твою  мать...
Конституция... мой юрист, блядь... катитесь отсюда сейчас же, не то...
     - Я только хотел поближе  взглянуть  на  товар,  -  мягко  проговорил
О'Мейра. - По той причине, что стекла в твоей витрине охуенно грязные. Вот
и посмотрел за прилавок. Верно ведь, Карл?
     - Век воли не видать, корешок, - серьезно отозвался Диливэн.
     - И смотри-ка, что я нашел.
     Роланд услышал, как что-то щелкнуло, и в руке у стрелка в синей форме
вдруг оказался чрезвычайно большой револьвер.
     Осознав наконец, что он - единственный из присутствующих, чья история
расходится с небылицей, только  что  рассказанной  тем  фараоном,  который
забрал "Магнум", Жирный Джонни помрачнел.
     - У меня есть лицензия, - сказал он.
     - На ношение? - спросил Диливэн.
     - Да.
     - На негласное ношение?
     - Да.
     -  Ствол  зарегистрирован?   -   поинтересовался   О'Мейра.   -   Да?
Зарегистрирован?
     - Ну... я мог и запамятовать.
     - А может, он паленый, и об этом ты тоже запамятовал.
     - Да пошел ты. Я звоню своему адвокату.
     Жирный Джонни начал поворачиваться к ним спиной. Диливэн схватил его.
     - Тогда возникает такой вопрос: есть ли у тебя разрешение  прятать  с
помощью пружинного зажима оружие, представляющее угрозу жизни, - сказал он
прежним тихим, мурлычущим голосом. - Вопрос  интересный  -  насколько  мне
известно, таких разрешений в Нью-Йорке не выдают.
     Полицейские смотрели на Жирного Джонни; Жирный Джонни свирепо смотрел
на них. Поэтому никто не заметил, как Роланд перевернул висевшую на  двери
табличку: надпись "ОТКРЫТО" сменилась надписью "ЗАКРЫТО".
     - Не исключено, что можно было бы начать решать этот вопрос, если  бы
нам удалось найти бумажник этого джентльмена, - сказал О'Мейра. Сам Сатана
не сумел бы солгать так гениально-убедительно. - Он  мог  просто  обронить
его, понимаешь?
     - Я же сказал! Я знать ничего не знаю про бумажник этого типа! Парень
не в своем уме!
     Роланд нагнулся и заметил:
     - Да вот же он. Я же вижу. Этот человек поставил на него ногу.
     Роланд солгал, но Диливэн, еще  не  убравший  руку  с  плеча  Жирного
Джонни, так быстро пихнул толстяка назад, что  разобраться,  на  самом  ли
деле у того под ногой был бумажник, стало невозможно.
     Сейчас или никогда. Роланд бесшумно скользнул  к  конторке  продавца:
оба стрелка нагнулись, заглядывая под нее, и их  головы  оказались  совсем
рядом - ведь стояли стрелки бок о бок. В правой руке у О'Мейры все еще был
пистолет, который продавец держал под прилавком.
     - Черт подери, бумажник здесь! - возбужденно сказал Диливэн. - Я  его
вижу!
     Желая  удостовериться,  что  человек,  которого  они  назвали  Жирным
Джонни, не собирается разыгрывать никаких  комбинаций,  Роланд  метнул  на
него  быстрый  взгляд.  Но  Джонни  просто  стоял,   привалясь   к   стене
(собственно, вжимаясь в нее, точно жалел, что нельзя  втиснуться  внутрь),
уронив руки вдоль тела  и  оскорбленно  округлив  широко  раскрытые  серые
глаза. У него был вид человека, недоумевающего, как вышло, что гороскоп не
велел ему сегодня поостеречься.
     С этим - никаких проблем.
     - Ага! - ликующе откликнулся О'Мейра. Оба  полицейских  смотрели  под
прилавок, упираясь ладонями в обтянутые форменными брюками колени.  Теперь
О'Мейра снял руку с колена и потянулся подцепить бумажник. - И я ви...
     Роланд сделал последний шаг вперед. Он приложил одну  руку  к  правой
щеке Диливэна, другую - к левой щеке О'Мейры, и внезапно день, который, по
убеждению Жирного Джонни, уже был  препаршивым,  стал  еще  намного  гаже.
Зомби в синем костюме свел головы фараонов  вместе,  да  так  сильно,  что
послышался звук как от столкновения двух обернутых сукном камней.
     Фараоны вповалку рухнули на пол. Мужчина в золотых очках  выпрямился,
наставив на Жирного Джонни "Магнум-357". Дуло казалось достаточно  большим
для запуска ракеты Земля-Луна.
     - У нас хлопот не будет, верно? - мертвым голосом спросил зомби.
     - Нет, сэр, - тут же сказал Жирный Джонни, - ни грамма.
     - Стой, где стоишь. Если твоя жопа потеряет контакт  со  стенкой,  ты
потеряешь контакт с жизнью в своем всегдашнем понимании. Ясно?
     - Да, сэр, - сказал Жирный Джонни. - Еще как.
     - Хорошо.
     Роланд растащил бесчувственные тела полицейских. Оба были  еще  живы.
Хорошо. Пусть нерасторопные, ненаблюдательные - неважно; это были стрелки,
люди, попытавшиеся помочь незнакомцу, попавшему в беду. А Роланд вовсе  не
горел желанием убивать своих.
     Но ведь это уже бывало, правда? Да. Разве не погиб Алан, один из  его
названных братьев,  связанных  клятвой  верности,  под  дымящимися  дулами
револьверов Роланда и Катберта?
     Не сводя глаз с продавца, Роланд носком туфли Джека Морта нащупал под
прилавком бумажник. Пнул его. Бумажник, крутясь, вылетел  из-под  прилавка
под ноги  продавцу.  Жирный  Джонни  подскочил,  взвизгнув,  точно  глупая
девчонка, увидавшая мышь. На миг его зад действительно оторвался от стены,
но стрелок оставил это без внимания - в его намерения не  входило  вгонять
пулю  в  этого  человека.  Скорее,  он  предпочел  бы  запустить  в   него
револьвером и оглушить: на выстрел из такого нелепо  большого  револьвера,
вероятно, сбежалось бы пол-района.
     - Подними, - велел стрелок. - Медленно.
     Жирный Джонни нагнулся, дотянулся до бумажника и, когда схватил  его,
громко пукнул и  пронзительно  вскрикнул.  Стрелок  со  слабым  изумлением
понял: продавец принял собственное  пуканье  за  выстрел  и  решил,  будто
пришел его смертный час.
     Неудержимо краснея,  Жирный  Джонни  выпрямился.  У  него  на  брюках
спереди красовалось большое мокрое пятно.
     - Кошель... то есть, бумажник - на стойку.
     Жирный Джонни повиновался.
     - Теперь патроны. К "Винчестеру" сорок пятого калибра. И чтоб  я  все
время видел твои руки.
     - Мне надо слазать в карман. За ключами.
     Роланд кивнул.
     Пока Жирный Джонни сперва  отпирал,  а  потом  открывал  застекленную
витрину, в которой были сложены  картонные  коробки  с  патронами,  Роланд
размышлял.
     - Давай четыре коробки, - наконец сказал он.  Представить  себе,  что
потребуется так много патронов, Роланд не мог, но и искушение обладать ими
было непреодолимым.
     Жирный Джонни выставил коробки на прилавок. Роланд, которому все  еще
с трудом верилось, что это не розыгрыш и не обман, сдвинул крышку с  одной
из них. Но нет, там лежали самые настоящие патроны - чистенькие,  сияющие,
без отметин; ими никогда еще не стреляли, никогда не меняли в  них  порох.
Он на секунду поднес одну из пуль к свету, потом вернул ее в коробку.
     - Теперь достань пару тех наручней.
     - Наручней?..
     Стрелок справился в "Мортципедии".
     - Наручников.
     - Мистер, не понимаю, чего вам надо. Касса...
     - Делай, что я говорю. Быстро.
     "Господи, это никогда  не  кончится",  -  мысленно  простонал  Жирный
Джонни. Открыв другую секцию прилавка, он вынул пару наручников.
     - Ключ? - спросил Роланд.
     Жирный Джонни положил ключ от наручников на прилавок.  Ключ  тихонько
звякнул. Один из лежащих в беспамятстве  полицейских  вдруг  всхрапнул,  и
Джонни едва слышно взвизгнул.
     - Повернись ко мне спиной, - велел стрелок.
     - Вы  ведь  не  собираетесь  застрелить  меня,  а?  Скажите,  что  не
собираетесь!
     - Не собираюсь, - без выражения произнес Роланд. - При  условии,  что
ты немедленно повернешься. Если нет, пристрелю.
     Жирный  Джонни  повернулся  спиной  к   Роланду,   принимаясь   шумно
всхлипывать. Конечно, мужик сказал, что не собирается его мочить, но запах
разборки между бандами становился слишком крепким, чтобы  не  обращать  на
него внимания. Джонни и  наварить-то  толком  не  успел!  Плач  перешел  в
сдавленные причитания с подвывом.
     -  Прошу  вас,  мистер,  не  стреляйте,  пожалейте  мою   мать.   Она
старенькая, совсем слепая. Она...
     - Она обречена на страдание: ее сын -  трусливая  душонка,  -  сурово
оборвал его стрелок. - Запястья вместе.
     Жирный Джонни (мокрые брюки прилипали в шагу), хныча, подчинился.  На
руках у него в два счета защелкнулись стальные браслеты.  Как  этот  зомби
исхитрился так быстро оказаться за прилавком, перелезть  или  обойти  его,
Джонни не имел ни малейшего представления. И знать не хотел.
     -  Стой  здесь  и  смотри  в  стену,  пока  я  не  скажу,  что  можно
повернуться. Если повернешься раньше, убью.
     Рассудок Жирного Джонни озарила надежда. Может быть, в  конце  концов
этот тип не собирается его шлепнуть. Может, он не полный псих, а только  с
легким приветом.
     - Да нет же. Господом Богом клянусь. Клянусь всеми святыми. Всеми Его
ангелами. Всеми архан...
     - А я клянусь, что коли ты не заткнешься, я прострелю тебе глотку,  -
сказал зомби.
     Жирный Джонни заткнулся. Ему казалось, что он простоял лицом к  стене
целую вечность. В действительности прошло около двадцати секунд.
     Стрелок опустился на  колени,  положил  револьвер  продавца  на  пол,
быстро взглянул на презренного червя, дабы убедиться, что тот  ведет  себя
паинькой, и перевернул двух других на спину. Оба были в  полной  отключке,
однако,  рассудил  Роланд,  пострадали   неопасно.   Дышали   они   ровно,
размеренно. У  того,  которого  звали  Диливэн,  из  уха  тонкой  струйкой
сочилась кровь, но этим все ограничивалось.
     Бросив на продавца еще один быстрый взгляд, Роланд расстегнул и  снял
со стрелков портупеи. Потом он скинул синий пиджак Морта и застегнул их на
себе. Револьверы были не те, но опять  иметь  при  себе  пушку  все  равно
оказалось приятно. Чертовски приятно. Он не поверил бы, до чего приятно.
     Два револьвера. Один для  Эдди,  другой  для  Одетты...  если  Одетте
когда-нибудь можно будет доверить  револьвер.  Роланд  вновь  облачился  в
пиджак Джека Морта и опустил в каждый  карман  по  две  коробки  патронов.
Некогда безупречный пиджак разбух, потерял форму. Взяв "Магнум"  продавца,
Роланд переложил патроны в задний карман, а револьвер зашвырнул на  другую
половину магазина. Когда тот ударился  о  пол,  Жирный  Джонни  вздрогнул,
снова тихонько взвизгнул и упустил в штаны  еще  несколько  капель  теплой
влаги.
     Стрелок встал и велел Жирному Джонни обернуться.


     Когда Жирный Джонни еще раз посмотрел на пренеприятнейшего субъекта в
синем костюме и золотых очках, челюсть у него отвалилась. На миг он  свято
и несокрушимо уверовал в то, что пока стоял к незваному гостю спиной,  тот
превратился в привидение.  Жирному  Джонни  померещилось,  будто  за  этим
человеком брезжит куда более реальная  фигура,  один  из  тех  легендарных
джентльменов удачи, о ком в свое время (сам Джонни был тогда от горшка два
вершка) сняли столько фильмов  и  телепостановок;  один  из  парней  вроде
Вайятта Эрпа, Дока Холлидэя и Буча Кэссиди.
     Потом перед глазами у Джонни прояснилось, и он понял, что сделал этот
псих ненормальный: забрал у фараонов пушки и нацепил на себя. В результате
из-за костюма с галстуком он должен был бы выглядеть  смехотворно,  однако
смеяться почему-то не хотелось.
     - Ключ к наручням на прилавке. Когда поссмены очнутся, они  освободят
тебя.
     Псих ненормальный взял бумажник, раскрыл и - невероятно! - прежде чем
запихать обратно в карман, выложил  на  стекло  четыре  двадцатидолларовых
купюры.
     - За патроны, - пояснил Роланд. - Пули из твоего  револьвера  я  тоже
забрал. Их я намерен выбросить, когда  уйду  из  магазина.  Думаю,  что  с
незаряженным револьвером и без бумажника  тебя  трудно  будет  обвинить  в
совершении преступления.
     Жирный Джонни громко сглотнул. Наступил один из редких моментов в его
жизни: он онемел.
     - Теперь вот что. Где тут ближайший... - Пауза. - Ближайшая аптека?
     Жирный Джонни внезапно все понял - или ему так  показалось.  Конечно,
парень торчок. Вот и ответ. Неудивительно, что он такой странный.  Небось,
накачался по самые уши.
     - З-за углом. Полквартала по Сорок девятой в сторону центра.
     - Если врешь, я вернусь и вгоню пулю тебе в мозги.
     - Не вру я! - возопил Жирный Джонни. - Христом-Богом клянусь! Святыми
угодниками! Родной матерью...
     Но дверь уже захлопывалась. Жирный Джонни на миг застыл в  абсолютном
молчании, не в силах поверить, что чокнутый ушел.
     Потом он так быстро, как только мог, обогнул  прилавок  и  подошел  к
двери. Повернувшись к ней спиной, он принялся ощупью искать замок. Наконец
Джонни удалось ухватиться за него и повернуть. Повозившись еще немного, он
изловчился и задвинул засов.
     Только тогда Жирный Джонни позволил себе медленно сползти по стене  и
занять сидячее положение. Судорожно разевая рот, точно вытащенная из  воды
рыба, он задыхающимся, плачущим голосом клятвенно заверял Господа со всеми
Его святыми и ангелами, что сегодня  же  после  обеда  -  собственно,  как
только кто-нибудь из легавых очухается и освободит  его  от  наручников  -
отправится в церковь Святого Антония. Он собирался исповедаться, покаяться
и принять причастие.
     Жирный Джонни Холден хотел уладить дела с Богом.
     Что до сих пор было, едрена мать, просто слишком нелегко.


     Заходящее солнце над Западным Морем  превратилось  в  огненную  дугу.
Дуга сузилась в одинокую светлую и яркую полоску,  опалившую  Эдди  глаза;
если долго смотреть на подобный  свет,  можно  получить  хронический  ожог
сетчатки. Таков был  лишь  один  из  множества  занятных  фактов,  которые
узнаешь в школе - фактов,  помогающих  устроиться  на  работу,  где  можно
реализовать свои  возможности  (например,  барменом  на  неполный  рабочий
день), и обзавестись интересным хобби (скажем, целыми днями искать, где  и
на какие шиши прикупить героинчика). Эдди все смотрел. Ему  казалось,  что
получит он ожог глаз или нет, скоро станет уже несущественно.
     Он не докучал мольбами ведьме, засевшей у него за спиной.  Во-первых,
это не помогло бы. Во-вторых, Эдди не хотел унижаться. Вся  его  жизнь  до
сих пор была сплошным унижением; сейчас он  обнаружил,  что  не  желает  в
последние несколько минут уронить себя еще больше. Несколько минут  -  вот
все, что у него теперь осталось. Несколько минут,  а  потом  ослепительная
полоска исчезнет и пробьет час чудовищных омаров.
     Эдди перестал уповать на то, что в  последнюю  секунду  некое  дивное
превращение вернет ему Одетту - так же, как перестал надеяться, что  Детта
признает: в случае его смерти она почти  наверняка  навсегда  застрянет  в
этом мире, как корабль на мели. Еще четверть  часа  тому  назад  Эдди  был
убежден: Детта берет его на пушку. Теперь он уже не обманывался.
     "Ладно, все лучше, чем медленно,  по  дюйму  за  раз,  затягивающаяся
удавка", - подумал он, сомневаясь, впрочем, что это соответствует  истине,
поскольку ночь за ночью видел  омерзительных  омароподобных  тварей.  Эдди
надеялся, что сумеет  умереть  без  истошных,  пронзительных  криков.  Ему
казалось, что это вряд ли окажется возможно, но он намеревался рискнуть.
     - Придут, придут по твою душу, беложопый!  -  захлебываясь,  верещала
Детта. - Теперь уж с минуты на минуту! Лучшего обеда  у  этих  красавчиков
отродясь не бывало!
     Детта не просто пугала, Одетта не возвращалась... и стрелок  -  тоже.
Последнее отчего-то ранило сильнее всего. Эдди был уверен,  что  за  время
путешествия по взморью они со стрелком стали... ну, если не  братьями,  то
напарниками, и Роланд по крайней мере попробует защитить его.
     Но Роланд не шел.
     Может быть, дело не в том, что он не хочет возвращаться. Может, он не
может вернуться. Может, он погиб, убит охранником в аптеке... блин,  то-то
была бы хохма -  последнего  стрелка  на  свете  убивает  "Полицейский  по
найму"... а может, он попал под такси. Может, он погиб, а  дверь  исчезла.
Может, потому-то она и не пугает. Может, пугать-то и нечем.
     - Теперь уж с минуты на минуту! - взвизгнула Детта, и тут Эдди  стало
ни к чему тревожиться за  свою  сетчатку,  поскольку  последний  блестящий
ломтик света исчез, оставив после себя лишь бледный отсвет.
     Эдди уставился на океан. Перед глазами медленно  таяли  яркие  пятна,
какие остаются, когда переводишь взгляд  с  ярко  освещенного  предмета  в
темноту. Эдди ждал, когда из волн, кувыркаясь  и  перекатываясь,  появится
первый гигантский омар.


     Отвернувшись, Эдди  попытался  уклониться  от  первого  чудовища,  но
оказался чересчур нерасторопен. Клешня содрала с  его  лица  лоскут  живой
плоти, разбрызгала студенистой слизью  левый  глаз,  явила  влажный  блеск
замерцавшей в сумерках кости.  Омар  задавал  свои  вопросы,  а  Настоящая
Гадина хохотала...
     "Прекрати, -  скомандовал  себе  Роланд.  -  Подобные  раздумья  хуже
беспомощности. Это смятение. Растерянность. Коих быть не должно. Возможно,
время еще есть".
     И оно еще было - в тот момент.  Когда  Роланд  в  теле  Джека  Морта,
размахивая руками и устремив решительный взгляд  налитых  кровью  глаз  на
вывеску с надписью "АПТЕКА", широко шагал по Сорок девятой улице, пребывая
в  полном  неведении  относительно  пристальных  взглядов,  которыми   его
награждали прохожие,  и  того,  как  круто  люди  сворачивали  в  сторону,
стремясь избежать столкновения с ним, солнце в его родном мире еще  стояло
над горизонтом. Черты, у которой море встречалось  с  небом,  нижний  край
огненного диска должен был коснуться примерно через  четверть  часа.  Коль
скоро Эдди ожидало время страданий, оно по-прежнему было впереди.
     Стрелок, впрочем, не знал этого наверняка; он знал только, что по  ту
сторону двери более поздний час, чем  здесь.  Пусть  солнце  там  все  еще
должно было стоять над горизонтом - предположение, что время в обоих мирах
течет с одинаковой скоростью, могло оказаться убийственным... особенно для
Эдди - в этом случае юношу ждала  невообразимо  страшная  смерть,  которую
стрелок, тем не менее, все время пытался вообразить.
     Его неодолимо тянуло оглянуться, увидеть. И все же Роланд не смел. Не
должен был.
     Течение его мыслей сурово прервал голос Корта:
     Управляй тем, чем можешь, червь. Обуздывай, что можешь обуздать.  Все
прочее пусть катится на легком катере к ебене  матери,  и  коль  поражение
будет неизбежно - погибни, паля из обоих револьверов.
     Да.
     Но это нелегко.
     Порой очень нелегко.
     Будь Роланд чуть менее свирепо сосредоточен на том, чтобы  как  можно
скорее завершить свои дела в этом мире  и  убраться  ко  всем  чертям,  он
заметил и понял бы отчего люди, вытаращив на него глаза, резко сворачивали
с дороги. Впрочем, это ничего бы не изменило. Он  шагал  к  синей  вывеске
(где, согласно  "Мортципедии",  можно  было  получить  снадобье  Ке-флекс,
необходимое его телесной  оболочке),  да  так  быстро,  что,  невзирая  на
отягощавший все карманы груз свинца, полы  пиджака  Морта  развевались  за
спиной, открывая застегнутые  на  бедрах  портупеи,  надетые  Роландом  не
аккуратно и прямо, как носили их былые владельцы, а низко,  крест-накрест,
как он носил свои.
     Уличным лабухам, лоточникам и  выбравшейся  по  магазинам  публике  с
Сорок девятой Роланд казался, в общем,  тем  же,  кем  и  Жирному  Джонни:
головорезом.
     Роланд поравнялся с аптекой Каца и вошел внутрь.


     В свое время стрелок знавал и волшебников, и чародеев,  и  алхимиков.
Среди них попадались и умные  шарлатаны,  и  глупые  мошенники,  верить  в
которых могли только еще большие глупцы (впрочем, дураков на свете  всегда
хватает,  а  потому  выживали  даже  тупые  мошенники  -  честно   говоря,
подавляющее большинство, как  ни  странно,  процветало),  и  малая  толика
таких, что и в самом деле умели то, о чем говорилось шепотом. Эти немногие
способны были вызвать демонов или мертвецов, убить проклятием или излечить
странными  зельями.  Одного  из  них  стрелок  считал  подлинным  демоном,
созданием, лишь  притворяющимся  человеком.  Оно  называло  себя  "Флэгг".
Роланд увидел его лишь мельком, да и то, когда развязка уже близилась и на
его родной край надвигались хаос и полное  разорение.  По  горячим  следам
Флэгга явились двое молодых мужчин, судя по виду - доведенные до  отчаяния
и все же непреклонно-суровые. Звали мужчин  Деннис  и  Томас.  Эта  троица
промелькнула лишь на крохотном отрезке того, что составляло  запутанный  и
запутывающий период жизни стрелка, однако  Роланду  навсегда  врезалось  в
память, как Флэгг у него на глазах превратил прогневавшего его человека  в
воющего пса. Он помнил это  достаточно  хорошо.  Помимо  Флэгга,  был  еще
человек в черном.
     И Мартен.
     Мартен, соблазнивший мать Роланда в отсутствие  ее  супруга;  Мартен,
попытавшийся  спровоцировать  гибель  Роланда  и  ставший   вместо   этого
виновником его раннего возмужания;  Мартен,  которого  он,  возможно,  еще
встретит на пути к Башне... или подле нее.
     Все, сказанное выше, имеет единственную цель - пояснить, что  Роланд,
имевший опыт общения с чародеями и колдунами, ожидал увидеть в аптеке Каца
нечто совершенно отличное от того, что обнаружил в действительности.
     Он заранее рисовал себе полутемную,  освещенную  свечами  комнатушку,
полную горьких испарений и сосудов с неведомыми порошками и жидкостями,  с
приворотными зельями и колдовскими отварами - сосудов, многие  из  которых
заросли толстым  слоем  пыли  или  вековой  паутиной.  Он  ожидал  увидеть
человека в одеянии с капюшоном; возможно,  опасного  человека.  Увидев  за
прозрачным стеклом витрин людей, двигавшихся так же небрежно, как в  любой
другой лавке, он с уверенностью посчитал их иллюзией.
     Они не были иллюзией.
     Поэтому секунду-другую стрелок  просто  стоял  на  пороге,  испытывая
поначалу изумление,  затем  -  ироническое  веселье.  Здешний  мир  -  мир
летающих по воздуху вагонов и дешевой, точно песок, бумаги -  кажется,  на
каждом шагу подсовывал ему диковину за  диковиной,  заставляя  терять  дар
речи.  Самоновейшим  же  дивом  явилось  то,  что  местные  жители  просто
разучились удивляться - здесь,  в  обители  чудес,  Роланд  увидел  только
скучные лица и вялую походку.
     Тысячи бутылочек, снадобья, приворотные зелья...  но  почти  все  это
"Мортципедия" определила как шарлатанские средства. Тут -  целебная  мазь,
что должна восстанавливать, но не восстанавливает выпавшие волосы,  там  -
крем, лживо сулящий удалить с рук и ног отвратительные пятна,  а  здесь  -
средства для лечения  того,  что  не  требует  лечения:  чтобы  заставлять
кишечник работать или наоборот, чтобы делать зубы белыми, волосы  черными,
а дыхание - приятным, будто этого нельзя  добиться,  пожевав  кору  ольхи.
Никакой магии, лишь  пустяки...  хотя  астин  и  еще  несколько  снадобий,
которые, судя по названиям, могли оказаться полезными,  там  были.  Однако
основным чувством, испытанным Роландом, было  смятение.  Мудрено  ли,  что
там, где обещали волшебство, но  занимались  больше  благовониями,  нежели
колдовскими отварами, люди разучились удивляться?
     Впрочем, еще  раз  справившись  в  "Мортципедии",  Роланд  обнаружил:
истинный смысл этого места - не только в том, на что он смотрит.  Подлинно
действенные снадобья держали надежно укрытыми от глаз. Получить  их  можно
было лишь имея указ чародея. В этом мире такие чародеи звались "ВРАТ-ШИ" и
записывали  свои  магические  формулы  на  листочках  бумаги  -   согласно
"Мортципедии", "РЕЙСЕПАХ". Это слово было незнакомо стрелку. Можно было бы
проконсультироваться более подробно, но он не стал утруждаться.  Он  знал,
что ему нужно, и, быстро заглянув в "Мортципедию", выяснил, где  именно  в
магазине это можно добыть.
     Роланд широким шагом двинулся по проходу  к  высокому  прилавку,  над
которым было написано "ИЗГОТОВЛЕНИЕ И ОТПУСК ЛЕКАРСТВ ПО РЕЦЕПТАМ".


     Тот Кац, что в 1927 году открыл на  Сорок  девятой  улице  "Аптеку  и
торговлю сельтерской Каца (галантерея и  всякая  всячина  для  барышень  и
кавалеров)", давно лежал на кладбище, а его единственный сын выглядел так,
будто и сам одной ногой уже стоял в могиле. Кацу-младшему было всего сорок
шесть, но выглядел он на  двадцать  лет  старше  -  лысеющий,  хрупкий,  с
желтоватой кожей. Он знал, что про него говорят, будто он - вылитая смерть
с косой, но никто не понимал, почему.
     Взять хотя бы эту озабоченную, которая сейчас звонит. Миссис  Ратбан.
Рвет и мечет. Дескать, если он не отпустит валиум по ее треклятому рецепту
- сейчас же, СИЮ ЖЕ МИНУТУ! - она подает на него в суд.
     Что вы себе думаете, мадам, я насыплю вам этих синеньких  шариков  по
телефону? Тогда она по крайней мере сделала бы ему одолжение, заткнулась -
разинула бы пасть пошире, подняв над  ней  телефонную  трубку,  и  дело  с
концом.
     Эта  мысль  вызвала  у  Каца-младшего  жутковатую  улыбку,  открывшую
желтоватые зубы.
     - Миссис Ратбан, вы не понимаете, - через  минуту  (целую  отмеренную
секундной  стрелкой  его  наручных  часов  минуту)  перебил  Кац  бушующую
клиентку. Как бы ему хотелось хоть раз суметь  сказать:  "Хватит  на  меня
орать, дура-баба! Ори  на  своего  ДОКТОРИШКУ!  Он  посадил  тебя  на  это
дерьмо!" Верно.  Проклятые  знахари  прописывали  валиум  так,  будто  это
жевательная резинка, а когда решали урезать снабжение, на кого  выливалось
все дерьмо? На этих коновалов? О, нет! На него!
     - Не понимаю? Как это так - не понимаю? - Голос жужжал в ухе у  Каца,
словно злющая оса в банке. - Я вот что понимаю: я с вашей дрянной  аптекой
немало дел делаю, все эти годы я была вашей верной клиенткой и...
     - Вам, миссис Ратбан, придется поговорить с... - Кац  опять  взглянул
сквозь очки на карточку паскудной бабы, - ...с доктором  Брамхоллом.  Срок
действия вашего рецепта истек. По федеральным законам отпуск  валиума  без
рецепта  -  преступление.  "Хотя  преступлением  в  первую  голову  должно
считаться выписывание таких рецептов... разве что тем  пациентам,  которым
прописываешь эту дрянь, даешь нигде не зарегистрированный номер телефона",
- подумал он.
     - Да нет же, это описка! - взвизгнула женщина.  Теперь  в  ее  голосе
отчетливо  слышались  режущие  нотки  неподдельной  паники.   Эдди   мигом
распознал бы этот тон - то кричала дикая Птица-Торчок.
     - Ну так позвоните ему и попросите исправить, -  сказал  Кац.  -  Мой
номер телефона у него есть. - Да. У всех у них был его  телефон.  То-то  и
беда. Кац в свои сорок шесть лет был  похож  на  умирающего  именно  из-за
фершлюгинер [проклятых (идиш)] врачишек.
     "И все, что нужно, чтобы последний  слабенький  краешек  прибыли,  на
котором я здесь еще как-то удерживаюсь, растаял наверняка - это послать на
хуй пару-тройку сволочных наркашек. Всего-то".
     - НЕ МОГУ Я ЕМУ  ПОЗВОНИТЬ!  -  громко  и  визгливо  говорила  миссис
Ратбан. Ее голос больно сверлил ему ухо. - ОН КУДА-ТО УКАТИЛ  ОТДЫХАТЬ  СО
СВОИМ ЛЮБОВНИЧКОМ-ПЕДРИЛОЙ, И КУДА, МНЕ НИКТО НЕ СКАЖЕТ!
     Кац почувствовал, как в желудок начала медленно выделяться кислота (у
Каца было две язвы, одна залеченная, другая - кровоточащая, и все -  из-за
баб вроде этой сучки). Он закрыл глаза. Следовательно, не видел,  что  его
помощник не сводит глаз с подходившего к  рецептурному  отделу  мужчины  в
синем костюме и золотых очках. Не видел он  и  того,  что  Ральф,  пожилой
толстый охранник (Кац платил ему жалкие гроши и все-таки страшно негодовал
по поводу такого расхода; у отца никогда не было надобности  в  охраннике,
но отец, холера ему в бок, жил в то время, когда Нью-Йорк был  городом,  а
не клоакой) вдруг очнулся от обычного  тупого  оцепенения  и  потянулся  к
висящему на бедре револьверу. Кац услышал пронзительный женский  крик,  но
подумал, что просто она только что обнаружила, что весь  "Ревлон"  дали  в
продажу; Кац вынужден был пустить "Ревлон" в продажу, поскольку этот потц,
Долленц, державший аптеку в конце улицы, сбивал ему цены.
     Стрелок надвигался на него, точно гибель, предначертанная судьбой,  а
Кац думал только о Долленце и стерве, висящей на телефоне; он  думал,  как
чудесно выглядела бы эта парочка, покрытая  лишь  тонкой  пленкой  меда  и
выставленная на муравейник  под  жгучее  солнце  пустыни.  ОН  -  на  свой
муравейник, ОНА - на свой. Прелесть! Кац думал:  хуже  некуда,  совершенно
некуда. Старый Кац был так решительно настроен на то, что  сын  пойдет  по
его стопам, что соглашался платить только за диплом провизора; и  вот  сын
пошел по стопам отца; и холера папаше в бок, поскольку  сейчас  этот  сын,
несомненно, переживает самый паскудный  момент  в  своей  жизни  -  жизни,
которая изобиловала паскудными моментами  и  до  срока  превратила  его  в
старика.
     Сейчас Кац находился в абсолютном надире.
     Или так он думал, сидя с закрытыми глазами.
     - Если вы зайдете, миссис Ратбан, могу отпустить вам дюжину капсул по
пять милли. Этого хватит?
     - Этот человек внял голосу рассудка! Слава Богу,  этот  человек  внял
голосу рассудка! - И она повесила трубку. Вот так вот просто. Без  единого
слова благодарности. Зато когда она  снова  встретится  с  ходячей  прямой
кишкой, которая называет себя врачом, то  готова  будет  в  ногах  у  него
валяться, башмаки ему собственным носом драить, минет ему делать; она...
     - Мистер Кац, - сказал его помощник странно задыхающимся  голосом.  -
По-моему, у нас проб...
     Раздался еще  один  пронзительный  крик.  За  ним  последовал  грохот
выстрела, напугавший Каца так сильно, что у  него  в  голове  промелькнула
мысль: вот сейчас, в последний раз чудовищно трепыхнувшись в груди, сердце
остановится навсегда.
     Кац  открыл  глаза  и  встретился  с  пристальным  взглядом  стрелка.
Поспешно опустив глаза, Кац заметил  в  кулаке  этого  человека  пистолет.
Слева от себя аптекарь увидел охранника.  Ральф,  баюкая  кисть  руки,  не
сводил с вора выпученных глаз,  которые,  казалось,  вот-вот  выскочат  из
орбит. Пистолет  тридцать  восьмого  калибра  (послушный  долгу  Ральф  не
расставался с ним все те восемнадцать лет, что прослужил  в  полиции...  и
стрелял из него только в подвальном тире 23-го участка; он говорил,  будто
дважды применял его,  будучи  при  исполнении  -  но  как  знать?)  теперь
превратился в сломанную железку и лежал в углу.
     - Мне нужен  кефлекс,  -  без  выражения  сказал  человек  с  глазами
снайпера. - Много. Сейчас же. РЕЙСЕП пусть тебя не волнует.
     Секунду  Кац  мог  только  смотреть  на  него,  разинув  рот.  Сердце
бунтовало в груди, желудок превратился  в  горшок  с  болезненно  бурлящей
кислотой.
     Он думал, что гаже некуда?
     Он действительно так думал?


     - Чтоб вы понимали, - наконец сумел выдавить  Кац  и  не  узнал  звук
собственного голоса. Ничего особенно странного в этом не  было,  поскольку
аптекарю казалось, будто рот у него выстлан фланелью,  а  вместо  языка  -
кусок ватина. - Здесь нет кокаина. Это не то лекарство, чтоб отпускать его
где по...
     - Я  не  говорил  "кокаин",  -  сказал  мужчина  в  синем  костюме  и
оправленных в золото очках. - Я сказал кефлекс.
     "Я  думал,  что  ты  так  сказал",  -  чуть  не  ляпнул   Кац   этому
ненормальному мамзеру, однако решил, что тот может взбелениться. Он слыхал
об аптеках, обчищенных из-за амфетамина, из-за бенечек,  из-за  полудюжины
других препаратов (включая драгоценный валиум миссис Ратбан), но  кефлекс?
Кац подумал, что это будет первое пенициллиновое ограбление в истории.
     Голос папаши (холера в бок старому паразиту) велел: хватит  усираться
со страху и бессмысленно таращить глаза. Делай что-нибудь.
     Но Кац ничего не мог придумать.
     Из тупика его вывел человек с револьвером.
     - Пошевеливайся, - сказал человек с револьвером. - Я спешу.
     - С-сколько вам нужно? - спросил Кац. Его  взгляд  на  какую-то  долю
секунды порхнул за плечо грабителя, и аптекарь  увидел  такое,  во  что  с
трудом мог поверить. В  этом  городе?  Нет.  Тем  не  менее,  похоже,  это
происходило на самом деле. Везение?  Что,  Кацу  в  самом  деле  привалило
счастье, и не еврейское? Вот это можно было  заносить  в  "Книгу  рекордов
Гиннеса"!
     - Не знаю, - сказал человек с револьвером. - Сколько сможешь положить
в суму. В большую  суму.  -  Тут  он  безо  всякого  предупреждения  круто
повернулся на каблуках, и зажатый в кулаке револьвер снова рявкнул.  Зычно
взревел  какой-то  мужчина.  Стекло  витрины  разлетелось,  осыпавшись  на
тротуар и мостовую сверкающим водопадом осколков разной формы.  Нескольких
прохожих порезало, но серьезно никто не пострадал. В аптеке  Каца  кричали
женщины  (да  и  мужчины   не   очень-то   отставали).   Хрипло   заревела
сигнализация. Покупатели в панике ринулись к дверям, за порог.  Человек  с
револьвером опять повернулся к Кацу;  выражение  его  лица  совершенно  не
изменилось - это было выражение пугающего (но не безграничного)  терпения,
читавшееся в чертах незваного гостя с самого начала. - Делай, что сказано,
да побыстрее. Мне некогда.
     Кац сглотнул.
     - Да, сэр, - сказал он.


     Еще на полпути к прилавку, за которым хранились могущественные зелья,
стрелок заметил в левом верхнем углу лавки изогнутое зеркало и восхитился.
При нынешнем положении вещей в его  родном  мире  создать  такое  выпуклое
зеркало не сумел бы ни один ремесленник, хотя, возможно, в  былые  времена
подобные вещи (да и многое другое из того, что Роланд повидал в мире  Эдди
и Одетты) делали. Он видел подобные останки и в тоннеле под  горами,  и  в
других местах... реликвии, такие же  древние  и  таинственные,  как  камни
друитов, порой попадавшиеся в местах, куда являлись демоны.
     Кроме того, стрелок понял назначение этого зеркала.
     Движение стража он заметил с крохотным запозданием (поскольку все еще
продолжал открывать для себя, как страшно сужают его периферическое зрение
линзы, которыми Морт прикрывал глаза), но  ему  все-таки  хватило  времени
повернуться и выстрелом выбить у него из руки пистолет. Этот  выстрел  сам
Роланд  считал  обычным  делом  -  разве  что   следовало   быть   чуточку
расторопней, - однако у охранника сложилось иное мнение. Ральф Леннокс  до
конца своих дней будет клясться, что такого выстрела в принципе  не  может
быть... если не считать старых детских вестернов вроде "Энни Оукли".
     Благодаря зеркалу, помещенному в углу  под  потолком  (очевидно,  для
выявления воришек), со вторым противником Роланд разобрался быстрее.
     Заметив, что взгляд алхимика на секунду метнулся  куда-то  вверх,  за
его, Роланда, плечо,  стрелок  немедленно  посмотрел  на  зеркало  сам.  В
зеркале он увидел, что позади него по центральному проходу идет мужчина  в
кожаной куртке. В руке  у  мужчины  был  длинный  нож,  а  в  голове,  без
сомнения, мечты о славе.
     Стрелок  развернулся  и,  молниеносно  опустив  револьвер  к   бедру,
выстрелил, сознавая, что  из  незнакомого  оружия  с  первого  раза  может
промазать. Однако, не желая, чтобы пострадал  кто-нибудь  из  покупателей,
застывших в  оцепенении  позади  потенциального  героя,  Роланд  предпочел
дважды выстрелить от бедра, дабы пули сделали свое  дело,  двигаясь  снизу
вверх по косой под таким углом, который защитит случайных  свидетелей.  Он
счел, что это лучше, нежели ненароком отправить в  мир  иной  какую-нибудь
даму, чье единственное преступление состояло в  том,  что  для  похода  за
духами она выбрала не тот день.
     Револьвер  оказался  в  хорошем  состоянии,  прицел  -  точным.  Если
вспомнить плохо  тренированных,  приземистых  и  разжиревших  стрелков,  у
которых Роланд  его  забрал,  создавалось  впечатление,  будто  они  лучше
заботились о том оружии, какое носили при себе, чем о  том,  которым  были
сами. Такое поведение казалось странным, но, конечно,  это  был  странный,
чужой мир, и Роланд не мог судить; если уж на то пошло,  у  него  не  было
времени судить.
     Выстрелил он удачно, обрубив лезвие ножа у самого основания, так  что
в руке у мужчины осталась лишь рукоять.
     При этом Роланд не сводил с кожаного спокойных глаз, и что-то  в  его
пристальном взгляде,  должно  быть,  заставило  этого  кандидата  в  герои
вспомнить о какой-то очень важной встрече где-то в другом месте, поскольку
он  круто  развернулся,  уронил  то,  что  осталось  от  ножа,  на  пол  и
присоединился к общему бегству.
     Роланд опять отвернулся и отдал распоряжения алхимику. Еще кто-нибудь
начнет выебываться, и польется кровь. Алхимик повернулся, чтобы  уйти,  но
Роланд постучал стволом пистолета по костлявой лопатке.  Издав  задушенное
"Ииииик!", алхимик тут же обернулся.
     - Не ты. Ты оставайся здесь. Пусть это сделает твой подмастерье.
     - К-кто?
     - Он. - Стрелок нетерпеливым жестом указал на помощника.
     - Что я должен сделать, мистер Кац? - На  побелевшем  лице  помощника
ярко проступили следы юношеских угрей.
     - Делай, что он говорит, потц! Выполняй заказ! Кефлекс!
     Помощник подошел к одной  из  полок  за  прилавком  и  взял  какой-то
флакон.
     - Поверни так, чтобы я мог видеть  начертанные  там  слова,  -  велел
стрелок.
     Помощник повиновался. Роланд не мог прочесть надпись; слишком много в
ней было букв, отсутствующих в его алфавите. Он справился в "Мортципедии".
"Кефлекс", подтвердила та, и Роланд понял: проверки - тоже дурацкая  трата
времени. В отличие от него эти люди не знали, что в чужом  мире  он  может
прочесть далеко не все.
     - Сколько в этой бутылке пилюль?
     - Ну, собственно говоря, это капсулы, -  нервно  сказал  помощник.  -
Если вас интересуют препараты 'циллинового ряда в пилюлях...
     - Оставим это. Сколько доз?
     - О. Э... - Всполошившийся помощник взглянул  на  флакон  и  чуть  не
выронил его. - Двести.
     Чувства Роланда сильно напоминали то, что он ощутил,  узнав,  сколько
патронов можно купить в этом мире на пустячную сумму. В потайном отделении
аптечки Энрико Балазара нашлось девять пробных  флаконов  кефлекса  (всего
тридцать шесть доз), но и от них Роланд вновь  почувствовал  себя  хорошо.
Если не удастся убить инфекцию двумястами дозами, ее вообще нельзя убить.
     - Давай сюда, - сказал мужчина в синем костюме.
     Помощник подал ему флакон.
     Стрелок поддернул рукав пиджака. Стал виден "Ролекс" Джека Морта.
     - Денег у меня нет, но это может  послужить  достаточным  возмещением
убытков. Во всяком случае, я на это надеюсь.
     Он повернулся, кивнул на охранника, который все  еще  сидел  на  полу
возле своей перевернутой табуретки, не сводя со стрелка  широко  раскрытых
глаз, и вышел из аптеки.
     Вот так вот просто.
     На пять секунд в аптеке воцарилась тишина, нарушаемая лишь  истошным,
хриплым ревом сигнализации - таким громким, что он заглушал  даже  уличный
гам.
     - Господи Боже, мистер  Кац,  что  нам  теперь  делать?  -  прошептал
помощник.
     Кац взял часы и взвесил их на ладони.
     Золото. Чистое золото.
     Он не мог в это поверить.
     Ему пришлось в это поверить.
     Какой-то сумасшедший забрел с улицы к нему в аптеку, выстрелом  выбил
пистолет у охранника и нож - еще у одного человека, и все  это  для  того,
чтобы получить лекарство, о котором Кац подумал бы в последнюю очередь.
     Кефлекс.
     От силы на шестьдесят долларов кефлекса.
     И расплатился часами "Ролекс" за шесть с половиной тысяч.
     - Что делать? -  переспросил  Кац.  -  Что  делать?  Первое,  что  ты
сделаешь - уберешь эти часы под прилавок. Ты их в глаза  не  видел.  -  Он
посмотрел на Ральфа. - И ты тоже.
     - Да, сэр, - немедленно согласился Ральф. - Если я получу свою  долю,
когда вы их загоните, то никаких часов я отродясь не видел.
     - Пристрелят его на улице, как собаку, - с  явным  удовлетворением  в
голосе сказал Кац.
     - Кефлекс! Да ведь  этот  тип  и  носом-то  ни  разу  не  шмыгнул,  -
недоуменно вымолвил помощник.



                                4. ИЗВЛЕЧЕНИЕ

     В мире Роланда нижний закругленный край солнца, коснувшись,  наконец,
глади Западного моря, зажег ее ясным и веселым золотым  огнем,  побежавшим
по воде туда, где, связанный точно индюшка, лежал Эдди, а тем  временем  в
том мире, откуда стрелок забрал молодого человека, с  трудом  приходили  в
сознание полицейские О'Мейра и Диливэн.
     - Снимите с меня наручники, а? - робко попросил Жирный Джонни.
     - Где он? - с трудом ворочая языком, прохрипел О'Мейра  и  зашарил  в
поисках  кобуры.  Кобура  исчезла.  Кобура,  портупея,  пули,   револьвер.
Револьвер.
     О черт.
     В голову полезли вопросы, которые  могли  задать  говнюки  из  Отдела
служебных расследований - парни, которые все, что им известно  об  уличной
жизни, узнали из "Трала"  Джека  Уэбба  -  и  стоимость  револьвера  в  ее
денежном  выражении  вдруг  стала  волновать  О'Мейру   не   больше,   чем
численность населения Ирландии или основные полезные ископаемые  Перу.  Он
посмотрел на Карла и увидел, что Карл тоже лишился оружия.
     "Боженька, миленький, пособи дуракам", - подумал несчастный  О'Мейра,
и когда Жирный Джонни опять спросил, не воспользуется ли  О'Мейра  лежащим
на прилавке ключом, чтобы отпереть наручники, сказал: "Да  надо  бы..."  и
осекся. Он умолк, поскольку на языке вертелось "Да надо бы другое сделать,
надо бы продырявить тебе брюхо", но ведь застрелить  Жирного  Джонни  было
трудновато, верно? Все стволы в магазине крепились к витринам цепочками, и
мерзавец  в  золотых  очках,  гнусный  тип,  казавшийся   таким   солидным
гражданином, отобрал револьверы у них с Карлом так же легко и просто,  как
сам О'Мейра мог бы отобрать пугач у пацаненка.
     Вместо того, чтобы закончить фразу, он взял ключ и  отпер  наручники.
Углядев в углу "Магнум", который  туда  отшвырнул  ногой  Роланд,  О'Мейра
подобрал его. В кобуру "Магнум"  не  влезал,  и  О'Мейра  засунул  его  за
ремень.
     - Эй, это мое! - проблеял Жирный Джонни.
     -  Да?  Ты  хочешь  получить  его  обратно?  -   Выговаривать   слова
приходилось медленно - голова у  О'Мейры  действительно  трещала.  В  этот
момент ему хотелось только одного: найти мистера Золоченые Очки и  прибить
гвоздями к первой  попавшейся  стене.  Тупыми  гвоздями.  -  Я  слышал,  в
"Аттике" любят толстяков вроде тебя,  Джонни.  Знаешь,  как  там  говорят?
"Большой жопе хер радуется". Ты уверен,  что  хочешь  получить  свою  дуру
обратно?
     Жирный Джонни без единого слова  повернулся  и  пошел  прочь,  однако
О'Мейра успел заметить подступившие к глазам толстяка слезы и мокрое пятно
на штанах. Жалости он не почувствовал.
     - Где он? - сиплым, звенящим голосом спросил Карл Диливэн.
     - Ушел, - вяло ответил Жирный Джонни. -  Больше  я  ничего  не  знаю.
Ушел. Я думал, он меня убьет.
     Диливэн медленно поднимался на  ноги.  Почувствовав  на  щеке  липкую
сырость, он взглянул на свои пальцы. Кровь. Блядь. Рука, сама потянувшаяся
к кобуре, зашарила в поисках револьвера, и эти поиски затянулись надолго -
пальцы давно уже заверили Карла Диливэна, что  револьвер  исчез  вместе  с
кобурой, а он все продолжал с надеждой ощупывать себя.  О'Мейра  отделался
просто головной болью;  Диливэну  казалось,  что  кто-то  использовал  его
черепную коробку под ядерный полигон.
     - Парень забрал мой револьвер, - сказал он О'Мейре. Язык у  него  так
заплетался, что разобрать слова было почти невозможно.
     - Милости прошу в клуб.
     - Он еще здесь? - Сделав шаг к  О'Мейре,  Диливэн  накренился  влево,
точно  находился  на  палубе  бороздящего  бурное  море  корабля,   однако
исхитрился выпрямиться.
     - Нет.
     - Давно? - Диливэн посмотрел на Жирного Джонни, но ответа не  получил
- быть может, потому, что Жирный Джонни, стоявший  к  полицейским  спиной,
подумал, что Диливэн все еще говорит с  напарником.  Диливэн,  и  в  самых
благоприятных  обстоятельствах  не   отличавшийся   спокойным   нравом   и
сдержанным поведением, рявкнул на него (отчего ему почудилось, что  голова
у него сейчас  расколется  на  тысячу  кусков):  Тебя  спрашивают,  говнюк
жирный! Давно этот козел смылся?
     - Ну, может,  минут  пять,  как,  -  тупо  сказал  Жирный  Джонни.  -
Прихватил свои патроны и ваши пушки.  -  Он  помолчал.  -  За  патроны  он
заплатил. Поверить не могу.
     "Пять минут, - подумал  Диливэн.  Мужик  приехал  на  тачке.  Сидя  в
патрульной машине и прихлебывая кофе, они видели, как он выходил из такси.
Приближался час пик. В это время дня поймать тачку трудно. - А может..."
     - Пошли, - сказал он Джорджу О'Мейре. - У нас все еще есть  шанс  его
прищучить. А эта жирная потаскуха пусть даст ствол...
     О'Мейра  продемонстрировал  "Магнум".  Поначалу  Диливэн  увидел  два
револьвера, потом они медленно слились в один.
     - Хорошо. - Диливэн приходил в себя - не сразу,  а  мало-помалу,  как
боксер-профессионал, получивший основательный удар в подбородок.  -  Пусть
будет у тебя. Я возьму ружье из машины. - Он двинулся к двери  и  на  этот
раз не просто покачнулся; его шатнуло, и он  был  вынужден  ухватиться  за
стену, чтобы удержаться на ногах.
     - Ты как, оклемаешься? - спросил О'Мейра.
     - Если мы его поймаем, - сказал Диливэн.
     Они ушли. Жирный Джонни обрадовался их отбытию - не так  сильно,  как
радовался уходу зомби в синем костюме, но почти. Почти так же.


     Диливэну с О'Мейрой даже  не  нужно  было  обсуждать,  куда,  покинув
оружейный магазин, мог направиться преступник. Достаточно  было  послушать
доносившийся из рации голос диспетчера.
     - Девятнадцатый, - снова  и  снова  повторяла  она.  -  Ограбление  с
применением   огнестрельного   оружия.    Девятнадцатый,    Девятнадцатый,
координаты: Вест, Сорок девятая, 395,  аптека  Каца;  преступник  высокого
роста, рыжеватый, синий костюм...
     "С применением огнестрельного оружия, - подумал Диливэн, и  голова  у
него заболела пуще прежнего. - Интересно,  из  чьего  ствола  он  стрелял,
О'Мейры или моего? Или из обоих? Если  этот  мешок  с  говном  кого-нибудь
угрохал, мы накрылись медным тазом. Вот разве что мы его повяжем".
     - Рванули, - коротко велел он О'Мейре. Тому не нужно  было  повторять
дважды. Он понимал  ситуацию  не  хуже  Диливэна.  С  маху  нажав  кнопки,
включившие  мигалки  и  сирены,  он  вклинился  в  поток  машин  -  только
взвизгнули шины. Уже образовывались заторы (начинался час пик), и  О'Мейра
повел патрульную машину двумя колесами по сточной канаве,  а  двумя  -  по
тротуару, распугивая пешеходов, как перепелок. На  Сорок  девятую  пытался
втиснуться фургон "Продукты". О'Мейра подрезал ему заднее крыло.  Впереди,
на  тротуаре,  мерцало  битое  стекло.  Оба  полицейских  слышали   резкий
надсадный рев сигнализации. Пешеходы укрывались в подъездах  и  за  кучами
мусора, зато жильцы верхних этажей охотно глазели  из  окон,  точно  внизу
показывали на редкость хорошее телевизионное шоу или бесплатное кино.
     Во всем квартале не осталось ни единой машины; они разогнали и такси,
и рейсовые автобусы.
     - Надеюсь только, что он еще там, - сказал Диливэн и ключом  отомкнул
под приборным щитком короткие стальные скобы, охватывавшие приклад и ствол
духового ружья. Он вытащил ружье из креплений. - Надеюсь только, что  этот
хер вонючий, этот сукин сын все еще там.
     Оба они не понимали, что, имея дело со стрелком,  лучше  чересчур  не
нарываться.


     Когда Роланд вышел из аптеки Каца,  к  лежавшим  в  карманах  пиджака
Джека Морта картонным коробкам с патронами  присоединился  большой  флакон
кефлекса. В правой руке Роланд держал  табельное  оружие  Карла  Диливэна,
револьвер тридцать восьмого калибра. Черт возьми, до чего же приятно  было
держать револьвер здоровой правой рукой.
     Услышав вой сирены, стрелок  увидел  машину,  с  ревом  мчавшуюся  по
улице. "Они", - подумал  Роланд.  Он  начал  поднимать  револьвер,  и  тут
вспомнил: это стрелки. Стрелки, выполняющие свой  долг.  Он  повернулся  и
опять вошел в лавку алхимика.
     -  Стой,  козел!  -  пронзительно  завопил  Диливэн.  Взгляд  Роланда
метнулся к выпуклому зеркалу, и вовремя: он увидел, как один  из  стрелков
(тот, у которого из уха шла кровь) высунулся из  окна  с  дробовиком.  Его
напарник резко остановил экипаж, отчего одетые резиной колеса взвизгнули и
из-под них пошел дым, и первый стрелок вогнал патрон в патронник.
     Роланд грянулся на пол.


     Чтобы понять, что сейчас  произойдет,  Кацу  не  нужны  были  никакие
зеркала. Сперва просто псих, теперь - психованные фараоны. Ой-вэй.
     - Ложись! - визгливо крикнул он своему ассистенту и охраннику Ральфу,
после чего рухнул на колени за прилавком, не подождав,  чтобы  посмотреть,
сделают они то же самое или нет.
     Потом, на ничтожную долю секунды опередив спустившего курок Диливэна,
на Каца сверху обрушился ассистент, приложив хозяина головой  о  пол  и  в
двух местах сломав ему челюсть. Так не в меру рьяный футболист,  "пасущий"
защитника, сбивает его с ног в своем стремлении отобрать мяч.
     Сквозь ревущую  волну  боли,  которая  внезапно  захлестнула  голову,
аптекарь услышал ружейный выстрел, услышал, как  бьется  уцелевшее  стекло
витрин - а вместе с ним флаконы  с  лосьонами  после  бритья,  одеколоном,
духами, зубными эликсирами, полосканиями, сиропами от кашля  и  невесть  с
чем  еще.  Тысяча  противоречивых  запахов,  поднявшись   над   осколками,
произвела на свет адское зловоние, и, теряя сознание, Кац в очередной  раз
воззвал к Богу, упрашивая покарать его покойного папашу, в первую  очередь
за то, что  тот,  точно  ядро  -  каторжнику,  приковал  ему  к  ноге  это
несчастье, эту проклятую аптеку.


     Роланд увидел,  как  ураган  выстрела  смел  бутылочки  и  коробочки.
Стеклянный ящик  с  хронометрами  развалился.  Такая  же  участь  постигла
большую часть его содержимого. Назад полетело сверкающее облако обломков.
     "Они не могут знать, есть ли здесь еще  невинные  люди,  или  нет,  -
подумал он. - Не могут - и все равно применяют дробовик!"
     Непростительно. Роланд почувствовал злость и подавил ее. Эти  двое  -
стрелки. Лучше думать, что от удара головой о голову  мозги  у  них  стали
набекрень, чем считать, что они поступают сознательно, не заботясь о  тех,
кто может пострадать или погибнуть.
     Они надеялись, что он либо обратится в бегство, либо начнет стрелять.
     Вместо этого Роланд, пригибая голову,  по-пластунски  пополз  вперед,
разодрав ладони и колени осколками стекла. От боли Джек Морт опять  пришел
в  сознание,  и  Роланд  обрадовался  его  возвращению:   Морт   мог   ему
понадобиться. Что касается колен и рук Морта, стрелка это не заботило.  Он
с легкостью мог терпеть такую боль, и кроме  того,  раны  наносились  телу
изувера, который ничего лучшего не заслуживал.
     Добравшись до самой витрины (точнее, того, что осталось от  огромного
цельного стекла), Роланд оказался слева от двери и,  весь  напружинившись,
изготовился к прыжку. Револьвер, который он держал в правой  руке,  Роланд
убрал в кобуру.
     Револьвер ему не понадобится.


     - Что ты делаешь, Карл? - заорал О'Мейра. Перед его мысленным  взором
внезапно встал заголовок "Дэйли Ньюз":  "ЧЕТВЕРО  В  ВЕСТ-САЙДСКОЙ  АПТЕКЕ
ГИБНУТ ОТ РУК ПОЛИЦЕЙСКОГО. ПОЛОЖЕНИЕ НОРМАЛЬНОЕ, ХУЖЕ НЕКУДА".
     Не обращая на него внимания, Диливэн вогнал в дробовик новый заряд.
     - Ну, давай брать этого говнюка.


     Все случилось именно так, как надеялся стрелок.
     В ярости от того, что их без  труда  одурачил  и  разоружил  человек,
показавшийся им, пожалуй, не более опасным, чем любой  другой  молоденький
педераст с улиц этого словно бы бесконечного города,  все  еще  не  вполне
пришедшие в себя после удара по голове, они ринулись на  Роланда.  Кретин,
стрелявший из дробовика, несся впереди. Они  бежали,  слегка  пригнувшись,
как  солдаты,  атакующие  вражеские  позиции,  но  это  была  единственная
уступка, какую они сделали мысли о том, что их  противник  все  еще  может
быть внутри. В их представлении он уже выскочил через черный ход и  удирал
по переулку.
     Итак, прохрустев  башмаками  по  осколкам  стекла  на  тротуаре,  они
подбежали к аптеке, и когда стрелок  с  дробовиком,  распахнув  дверь,  от
которой осталась одна рама, бросился за порог, в атаку, Роланд,  сцепивший
руки в единый кулак, поднялся и обрушил этот  кулак  на  загривок  офицера
полиции Карла Диливэна.
     На допросе в комиссии по расследованию Диливэн заявит: последнее, что
он помнит - это как опустился на колени в магазине Клеменца и  увидел  под
прилавком бумажник  преступника.  Члены  комиссии  решили,  что,  учитывая
обстоятельства дела, подобная амнезия - штука на редкость удобная, поэтому
Диливэну повезло, что он отделался только отстранением от работы на  шесть
дней с удержанием жалования. Роланд, впрочем, поверил бы и в иной ситуации
(например, если бы этот болван не разрядил дробовик в магазин,  где  могло
быть полно ни в чем не повинных людей) даже посочувствовал. Когда тебе  за
полчаса дважды проламывают  череп,  можно  ожидать  некоторого  количества
мозгов всмятку.
     Внезапно  сделавшись  бескостным,  точно  мешок  с   овсом,   Диливэн
повалился на пол, и Роланд вынул дробовик из его слабеющих рук.
     - Стой! - пронзительно  крикнул  О'Мейра,  в  чьем  голосе  смешались
злость  и  испуг.  Он  принялся  поднимать  "Магнум"  Жирного  Джонни,   и
подозрения Роланда вновь оправдались: медлительность здешних стрелков была
достойна сожаленья. Он мог бы уже трижды застрелить О'Мейру,  но  нужды  в
этом не было. Роланд размахнулся, и ружье, двигаясь снизу вверх,  с  силой
очертило  в  воздухе  крутую  дугу.  Раздался   глухой   шлепок:   приклад
состыковался с левой щекой О'Мейры. Звук был таким, какой  слышишь,  когда
бейсбольная бита встречается с мячом,  несущимся,  без  преувеличения,  на
всех парах. Вся нижняя часть лица О'Мейры вдруг сдвинулась  на  два  дюйма
вправо. Чтобы снова привести его в божеский вид, потребуется три  операции
и четыре стальных штырька. Колени полицейского подломились, и он рухнул на
пол.
     Роланд стоял в дверях, не обращая внимания на приближающиеся  сирены.
Переломив дробовик, он повозился с механизмом подачи воздуха, и все пухлые
красные патроны выбросило на тело Диливэна. Следом  на  Диливэна  упало  и
ружье.
     - Ты - опасный дурак, которого следовало бы отправить на тот свет,  -
сказал Роланд бесчувственному полисмену. - Ты позабыл лик своего отца.
     Он перешагнул через тело и подошел к экипажу стрелков, мотор которого
все еще работал вхолостую.  Забравшись  внутрь  через  дверцу  со  стороны
пассажирского сиденья, Роланд скользнул за руль.


     "Ты умеешь водить такой экипаж?" - спросил он  у  визжащего  какую-то
невнятицу существа, которым был Джек Морт.
     Вразумительного ответа он не получил; Морт попросту продолжал вопить.
Стрелок признал в этом истерику  -  впрочем,  не  вполне  искреннюю.  Морт
закатил истерику нарочно, усмотрев в этом способ избежать всякого  общения
со странным похитителем.
     "Послушай, - сказал ему стрелок. - У меня нет времени  повторять  что
бы то ни было по два раза. У меня его осталось  очень  мало.  Если  ты  не
ответишь на мой вопрос, я всажу большой палец твоей правой руки в твой  же
правый глаз. Я впихну его так глубоко, как он войдет, а потом  вырву  глаз
из глазницы и разотру по сиденью этого экипажа, точно комок соплей. Сам  я
прекрасно обойдусь одним глазом. В конце концов, глаз-то не мой".
     Он не мог солгать Морту так же, как Морт - ему; для обеих  сторон  их
отношения по своей природе были холодными и вынужденными, и все  же  более
близкими, чем самый страстный акт сексуального общения.  В  конце  концов,
эти отношения состояли не в слиянии тел, а в полном соединении сознаний.
     Роланд имел в виду именно то, что сказал.
     И Морт это знал.
     Истерика вдруг прекратилась. "Умею", - сказал Морт. Это  было  первое
разумное слово, услышанное Роландом от Морта с тех пор, как  он  прибыл  в
сознание этого человека.
     "Тогда веди".
     "Куда ехать?"
     "Ты знаешь место под названием "Вилледж"?"
     "Да".
     "Поезжай туда".
     "А в Вилледж куда?"
     "Пока что просто поезжай".
     "Если я включу сирену, мы сможем ехать быстрее".
     "Отлично. Включай. И эти мигающие лампы тоже".
     И Роланд (впервые  с  тех  пор,  как,  силой  захватив  Джека  Морта,
подчинил его своей  власти)  слегка  отступил  на  второй  план,  позволив
сознанию Морта  возобладать.  Когда  Морт  отвернулся,  чтобы  обследовать
приборный щиток сине-белой машины Диливэна и О'Мейры, инициатором движения
был он сам, Роланд же выступал в роли наблюдателя. Однако будь стрелок  не
бестелесным ка, а существом из плоти, он бы касался земли  лишь  кончиками
пальцев ног, готовый при малейших признаках мятежа прыгнуть вперед и вновь
взять Морта под свой контроль.
     Впрочем, никаких  признаков  бунта  не  было.  Этот  человек  убил  и
искалечил Бог весть сколько  невинных  людей,  но  не  собирался  лишаться
своего драгоценного глаза. Он торопливо пощелкал переключателями,  потянул
за какой-то рычаг, и машина  вдруг  поехала.  Тонко,  пронзительно  взвыла
сирена, и стрелок  увидел,  как  по  передней  части  экипажа  заскользили
красные, пульсирующие вспышки света.
     "Скорее", - угрюмо приказал стрелок.


     Несмотря на мигалки, на сирену и на  то,  что  Джек  Морт  непрерывно
давил на клаксон, дорога до  Гринич-Вилледж  в  час  пик  заняла  двадцать
минут. В мире стрелка  надежды  Эдди  Дийна  распадались,  точно  дамба  в
ливень, чтобы совсем скоро рухнуть окончательно.
     Море пожрало половину солнечного диска.
     "Ну, - сказал Джек Морт, - приехали". Он не обманывал  (он  никак  не
мог солгать), хотя Роланду все здесь казалось таким же, как везде:  плотно
забитые домами, людьми и экипажами улицы. Экипажи не  только  загромождали
улицы,  но  и  засоряли  воздух,  наполняя  его  непрестанным  грохотом  и
ядовитыми испарениями.  Причиной  тому,  полагал  Роланд,  было  сжигаемое
экипажами топливо. Удивительно, что эти  люди  вообще  могли  жить  и  что
женщины  рождали  детей,  а  не  монстров  вроде  обитающих   под   горами
Мутантов-Недоумков.
     "Куда теперь?" - спрашивал Морт.
     Вот оно, самое трудное. Стрелок приготовился - во всяком  случае,  по
возможности.
     "Выключи лампы и сирену. Остановись у тротуара".
     Морт затормозил патрульную машину у пожарного крана.
     "В этом городе есть подземные железные дороги, - сказал стрелок. -  Я
хочу, чтобы ты отвел меня на  станцию,  где  эти  поезда  останавливаются,
чтобы выпустить и впустить пассажиров".
     "Куда именно?" - спросил Морт. Если пользоваться палитрой чувств, эта
мысль была подцвечена паникой. Морт ничего не мог  скрыть  от  Роланда,  а
Роланд - от Морта... по крайней мере, надолго.
     "Несколько лет назад - не знаю, сколько - на одной из этих  подземных
станций ты толкнул под поезд молодую женщину. Я хочу, чтобы ты отвел  меня
туда".
     Последовала короткая, ожесточенная борьба. Победу одержал стрелок, но
она досталась ему на удивление трудно. Джек Морт по-своему  страдал  такой
же раздвоенностью, как и Одетта. В отличие от нее, он не был  шизофреником
и отлично знал, что время от времени проделывает. Но свое тайное "я" -  ту
часть своей личности, которая  была  Толкачом  -  он  держал  под  замком,
проявляя при этом не меньшую осмотрительность,  чем  растратчик,  прячущий
тайком снятые "пенки".
     "Вези меня туда, сволочь", - повторил стрелок, и большой палец  опять
неторопливо двинулся к правому глазу Морта. Он был еще в пути  и  до  цели
оставалось меньше полудюйма, когда Морт сдался.
     Правая рука Морта снова передвинула рычаг возле руля, и они  покатили
в сторону станции "Кристофер-стрит", где около трех лет назад  легендарный
поезд "А" отрезал ноги женщине по имени Одетта Холмс.


     - Ну и ну, ты глянь-ка, -  сказал  патрульный  Эндрю  Стонтон  своему
напарнику, Норрису Уиверу, когда  сине-белая  машина  Диливэна  и  О'Мейры
остановилась в половине квартала от них. Места для парковки там  не  было,
но водитель и не пытался его найти. Он просто поставил  машину  во  второй
ряд, загородив проезд и предоставив плотному потоку  машин,  которым  была
запружена улица, кропотливо, дюйм за дюймом, прокладывать себе путь  через
оставшуюся лазейку подобно тоненькой струйке  крови,  пытающейся  снабдить
кислородом сердце, безнадежно забитое холестерином.
     Уивер проверил цифры на правом переднем крыле. 744.  Да,  точно,  тот
самый номер, который назвала диспетчер.
     Мигалки работали и все выглядело вполне кошерно... пока не  открылась
дверца и не вышел водитель. Костюм на нем, конечно, был синий, но не  тот,
к какому положены золотые пуговицы и серебряная бляха. Башмаки  тоже  были
не полицейского образца - вот разве  что  Стонтон  с  Уивером  проворонили
меморандум,  извещавший  офицеров,  что  отныне  форменная   обувь   будет
поступать от Гуччи, но  это  казалось  маловероятным.  Вероятным  казалось
другое: это - тот самый гад, что угнал на окраине полицейскую  машину.  Он
вылез, не  обращая  внимания  на  трубящие  клаксоны  и  крики  пытавшихся
протиснуться мимо него водителей.
     - Черт, - выдохнул Энди Стонтон.
     "Приближаться в высшей степени осторожно, - сказала диспетчер. - Этот
человек вооружен и крайне опасен". Обычно диспетчеров по голосу можно было
принять за самых скучающих  людей  на  земле  (что,  насколько  знал  Энди
Стонтон, соответствовало истине), а потому тот почти благоговейный ужас, с
которым девушка подчеркнула слово "крайне", заусеницей застрял  у  него  в
сознании.
     Стонтон впервые за четыре года службы потащил из  кобуры  пистолет  и
покосился на Уивера. Уивер  тоже  вытащил  свой  пистолет.  Они  стояли  у
магазина деликатесов, примерно в тридцати футах  от  ступеней,  ведущих  к
железнодорожным путям. Стонтон с Уивером знали друг друга достаточно давно
и приспособились друг к  дружке  так,  как  могут  только  полицейские  да
солдаты-профессионалы. Не обменявшись ни единым словом,  они  отступили  в
двери "Деликатесов". Дула револьверов смотрели вверх.
     - Подземка? - спросил Уивер.
     - Ага. - Энди бросил быстрый взгляд  на  вход.  Час  пик  был  уже  в
разгаре и лестницу, ведущую в подземку, заполонили люди, направлявшиеся  к
своим поездам. - Надо брать его прямо сейчас,  пока  он  не  успел  близко
подойти к толпе.
     - Ну, давай.
     Они один за другим выступили из дверей магазина - образцовый  тандем.
Роланд сразу же признал бы  в  этих  стрелках  противников  гораздо  более
опасных, чем первые два. Одна из причин заключалась в том,  что  они  были
моложе; а еще (хотя Роланд об этом не знал)  некий  неизвестный  диспетчер
навесил ему ярлык "крайне опасен", что в глазах Энди  Стонтона  и  Норриса
Уивера приравнивало  его  к  злобному  и  свирепому  тигру.  "Если  он  не
остановится в ту же секунду, как я велю ему остановиться, он покойник",  -
думал Энди.
     - Стоять! - пронзительно выкрикнул он, выбрасывая вперед обе  руки  с
зажатым в них пистолетом и резко приседая. Уивер рядом с ним сделал то  же
самое. - Полиция! Руки за го...
     Больше Стонтон ничего не  успел  сделать:  субъект  в  синем  костюме
кинулся к лестнице, ведущей  на  перроны.  Двигался  он  стремительно,  со
сверхъестественной скоростью. Тем  не  менее  Энди  Стонтон  уже  завелся.
Стрелки на всех его циферблатах подскочили  до  максимальной  отметки.  Он
крутанулся на каблуках, чувствуя, как на него спадает покров  бесстрастной
холодности - ощущение, которое Роланд тоже узнал бы. В  сходных  ситуациях
он и сам неоднократно испытывал то же.
     Немножко поцелившись в бегущую фигуру, Энди нажал курок своего .38  и
увидел, как человек в синем костюме волчком завертелся  на  месте,  силясь
удержаться на ногах. Потом он упал, а пассажиры, за считанные  секунды  до
этого сосредоточенные лишь на одном - как  бы  пережить  очередную  дорогу
домой на метро - с визгом бросились врассыпную, точно перепелки. Им  вдруг
открылось, что сегодня после обеда придется пережить не только  поездку  в
пригородном поезде.
     - В бога-мать, напарник, - выдохнул Норрис Уивер, - ты его замочил.
     - Знаю, - сказал Энди. Его голос не  дрогнул.  Стрелок  пришел  бы  в
восхищение. - Пойдем, посмотрим, кто он был такой.


     "Я умер! - визжал Джек Морт. - Я  умер,  меня  из-за  тебя  убили,  я
мертвый, я..."
     "Нет", - отвечал стрелок. В щелки между веками  он  увидел:  к  нему,
по-прежнему с оружием в руках, приближаются полицейские. Эти были моложе и
проворнее тех, что поставили свой экипаж у оружейной лавки.  Проворнее.  И
по крайней мере один из них чертовски хорошо стрелял. Морт (а вместе с ним
и Роланд) должен был бы умереть, умирать или получить  серьезное  ранение.
Энди Стонтон стрелял, чтобы убить, и его  пуля  пробуравила  левый  лацкан
пиджака Морта. Более того, пуля пробила  нагрудный  карман  рубашки  -  но
дальше не прошла. Жизнь обоим мужчинам - и тому, что внутри, и  тому,  что
снаружи - спасла зажигалка Морта.
     Морт не курил, зато курил его начальник (Морт втайне  рассчитывал  на
будущий год к этому времени занять его место). Соответственно Морт купил в
магазине фирмы "Данхилл" серебряную зажигалку за двести долларов. Бывая  в
обществе мистера Фрэмингэма, Морт подносил ему огонька  отнюдь  не  всякий
раз, как тот совал  в  пасть  сигарету  -  это  бы  слишком  смахивало  на
подхалимаж. Только время от времени... и, как правило, в  присутствии  еще
более  высокого  начальства  -  кого-нибудь,  кто  сумел  бы  оценить:  а)
спокойную учтивость Джека Морта и б) хороший вкус Джека Морта.
     Умные люди предусматривают все возможные шаги.
     На сей раз такая всеобъемлющая предусмотрительность  спасла  жизнь  и
ему, и Роланду. Вместо того, чтобы ударить Морта в сердце (самое  обычное,
такое же, как у всех людей; к счастью, страсть Морта к фирменным  вещам  -
вещам хороших торговых марок - под кожу не углублялась).
     Разумеется, его все равно ранило. Когда в вас  угодит  пуля  крупного
калибра, нечего и думать выйти сухим из воды. Зажигалку  вдавило  Морту  в
грудь так сильно, что образовалась вмятина. Серебряная вещица  сплющилась,
а  затем  разлетелась  на  кусочки,  оставляя  на  коже  Морта  неглубокие
бороздки; один тонкий острый осколок  разрезал  левый  сосок  Морта  почти
пополам. Вдобавок горячая  пуля  подожгла  пропитанную  бензином  фетровую
прокладку зажигалки. Тем не менее, пока  блюстители  закона  приближались,
стрелок  лежал  неподвижно.  Тот  полицейский,  который  не  стал  в  него
стрелять,  твердил  окружающим:  не  подходить,  не  подходить,  держаться
подальше, черт подери.
     "Горю! - пронзительно взвизгнул  Морт.  -  Я  горю,  потушите  огонь!
Потушите! ПОТУШИИИИИТЕ!"
     Стрелок лежал без движения,  слушая,  как  поскрипывают  по  мостовой
башмаки приближающихся стрелков, не обращая внимания  на  визгливые  крики
Морта и стараясь не обращать внимания ни на внезапно  запылавшие  у  груди
уголья, ни на запах поджаривающейся плоти.
     - Боже, - пробормотал кто-то, - ты что, стрелял  трассирующей  пулей,
мужик?
     Из дыры в лацкане пиджака Морта тонкой аккуратной струйкой поднимался
дымок. По  краям  он  просачивался  более  неряшливыми  кляксами.  Ноздрей
полицейских коснулся запах  горелого  мяса  -  пропитанные  жидкостью  для
зажигалок кусочки фетра,  которыми  был  набит  разорванный  пулей  корпус
"Ронсона", и в самом деле загорелись.
     И тут Энди Стонтон, который до  сих  пор  действовал  безукоризненно,
совершил свою единственную ошибку - такую, за которую  Корт,  несмотря  на
прежние, достойные всяческого восхищения деяния Энди, отослал бы его домой
со вспухшим ухом, растолковав, что одной ошибки почти  всегда  оказывается
довольно, чтобы проститься с жизнью. Пристрелить субъекта в синем  костюме
Стонтон смог (чего на самом деле ни один полицейский о себе не знает, пока
обстоятельства не вынудят его выяснить это), но мысль о том, что его  пуля
непонятным образом подожгла парня,  наполнила  его  безрассудным  страхом.
Поэтому он, не задумываясь, нагнулся, чтобы потушить огонь, и только успел
заметить блеск сознания в мертвых  (Энди  присягнул  бы,  что  в  мертвых)
глазах, как стрелок с размаху ударил его ногой в живот.
     Замахав руками, Стонтон отлетел назад, на напарника. Пистолет вылетел
у него из руки. Уивер своего оружия не выпустил, но к тому времени, как он
освободился от Стонтона, прогремел  выстрел,  и  пистолет  Норриса  Уивера
волшебным образом исчез, а рука, в которой он был, онемела, словно по  ней
ударили очень большим молотком.
     Тип в синем костюме поднялся, на секунду задержал  на  них  взгляд  и
сказал:
     - Вы молодцы. Лучше тех, других. Посему позвольте дать вам совет.  Не
ходите за мной. Все уже почти закончилось. Я не хочу, чтобы  пришлось  вас
убить.
     Потом он круто повернулся и побежал к лестнице в метро.


     Лестница была забита теми, кто спускался в метро, но с началом криков
и стрельбы, одержимый присущим жителям Нью-Йорка  нездоровым  и  отчего-то
нигде  больше  не  встречающимся  любопытством,  повернул  обратно,  чтобы
посмотреть, насколько скверно обстоят  дела,  сколько  действующих  лиц  и
много ли крови пролито на грязный бетон. Несмотря  на  это,  они  все-таки
исхитрились отпрянуть от одетого в синий костюм человека,  который  очертя
голову ринулся вниз по ступеням. И немудрено. Один пистолет  он  сжимал  в
руке, второй висел на охватывающем талию ремне.
     К тому же человек этот, кажется, горел.


     Пиджак, рубашка и майка Морта горели все веселее,  серебро  зажигалки
начало плавиться и обжигающими ручейками потекло вниз,  на  живот,  однако
Роланд не обращал ни малейшего внимания на Морта, все громче визжавшего от
боли.
     Роланд  чуял  запах  нечистого  движущегося   воздуха,   слышал   рев
приближающегося поезда.
     Время почти пришло; еще немного - и настанет  тот  миг,  тот  момент,
когда он либо вытащит из этого мира всех троих, либо все потеряет. Роланду
во второй раз почудилось, будто он чувствует, как  над  головой  дрожат  и
шатаются миры.
     Он  очутился  внизу,  на  платформе,  и  отшвырнул  .38  в   сторону.
Расстегнув штаны Джека Морта, он небрежным рывком спустил  их,  явив  миру
белое исподнее, смахивавшее на панталоны  шлюхи.  Времени  размышлять  над
такой странностью у Роланда не было.  Если  он  будет  мешкать,  то  может
перестать тревожиться о том, что сгорит заживо; когда купленные им патроны
нагреются достаточно  для  того,  чтобы  сдетонировать,  его  тело  просто
разнесет взрывом.
     Стрелок  затолкал  коробки  с  патронами  в  исподнее,  вынул  флакон
кефлекса и проделал с ним то же самое. Теперь  исподнее  нелепо  разбухло.
Роланд содрал пылающий пиджак, но даже не попытался снять горящую рубашку.
     Он слышал рев несущегося к платформе поезда, видел его огни. Он никак
не мог знать, что этот поезд ходит по  тому  же  маршруту,  что  и  поезд,
переехавший Одетту, и все равно знал это. Там, где  дело  касалось  Башни,
судьба  становилась  столь  же  милосердной,  сколь  спасшая   ему   жизнь
зажигалка, и причиняла столько же боли, сколько  чудом  возжженное  пламя.
Подобно колесам  надвигающегося  поезда,  она  следовала  курсом  сразу  и
последовательным,  и  сокрушительно   жестоким;   и   этому   ходу   могли
противостоять лишь твердость да любовь.
     Рывком подтянув штаны Морта, Роланд опять  пустился  бегом,  едва  ли
понимая, что люди бросаются  врассыпную,  освобождая  ему  дорогу.  Приток
воздуха, питающего огонь,  увеличился,  и  пламя  объяло  сперва  воротник
рубашки, а потом и волосы. Засунутые  в  исподнее  Морта  тяжелые  коробки
снова  и  снова  били  по  яичкам,  раздавливая  их;  в  животе   возникла
мучительная боль. Роланд - человек, превращающийся в метеор  -  перемахнул
через турникет. "Потуши меня! - вопил Морт. - Потуши, пока я не сгорел!"
     "Ты должен сгореть, - сурово подумал  стрелок.  -  То,  что  с  тобой
сейчас произойдет, более милосердно, чем ты заслуживаешь".
     "Что ты этим хочешь сказать? ЧТО ТЫ ИМЕЕШЬ В ВИДУ?"
     Стрелок не ответил; по правде говоря, ринувшись к краю платформы,  он
полностью отключился. Он почувствовал, что одна  из  коробок  с  патронами
пытается выскользнуть из смешных штанишек  Морта,  и  придержал  ее  одной
рукой.
     Всю до капли силу своего сознания Роланд направил  на  Владычицу.  Он
понятия не имел, можно ли  услышать  подобный  телепатический  приказ  или
заставить того, кто его слышит, подчиниться, и  все-таки  послал  быструю,
острую стрелу мысли:
     "ДВЕРЬ! СМОТРИ В ДВЕРЬ! СЕЙЧАС! СЕЙЧАС ЖЕ!"
     Мир  наполнился  грохотом  поезда.  Какая-то   женщина   пронзительно
закричала: "О Боже  он  хочет  прыгнуть!"  Чья-то  рука,  силясь  оттащить
Роланда, шлепнула его по плечу. Потом Роланд вытолкнул тело Джека Морта за
желтую предупредительную линию и нырнул  через  край  платформы  вниз,  на
рельсы. Прикрывая руками низ живота, придерживая кладь, с  которой  должен
был вернуться (то есть, если бы проявил достаточное проворство и  выбрался
из  тела  Морта  в  единственно  правильный  миг),  он  упал  на  пути   у
приближающегося поезда и, падая, вновь воззвал к ней - к ним:
     "ОДЕТТА ХОЛМС! ДЕТТА УОКЕР! СМОТРИТЕ ЖЕ!"
     И в тот  миг,  когда  он  воззвал  к  ним,  в  миг,  когда  поезд,  с
беспощадной сребристой быстротой вращая колесами, налетел на него, стрелок
наконец повернул голову и посмотрел в дверной проем.
     Прямо ей в лицо.
     В лица!
     Их два, я вижу сразу оба ее лица...
     "НЕЕ!.." - тонко взвизгнул Морт, и в последнюю ничтожную долю секунды
перед тем, как поезд переехал его, разрезав надвое - не над коленями, а  в
талии - Роланд метнулся к двери... и сквозь нее.
     Джек Морт умер один.
     Возле материальной оболочки Роланда появились коробки с  патронами  и
флакон с  таблетками.  Руки  стрелка  судорожно  вцепились  в  них,  потом
расслабились. Он заставил себя подняться, сознавая, что  вновь  облачен  в
свое хворое, пульсирующее острой  болью  тело;  сознавая,  что  Эдди  Дийн
пронзительно кричит; сознавая, что Одетта визжит  на  два  голоса.  Роланд
поглядел - всего на секунду - и увидел именно то, что услышал: не одну,  а
двух женщин. Обе были безногие, обе темнокожие, обе -  дивной  красоты,  и
все-таки одна была ведьмой, сущей каргой. Внешняя красота не  скрывала  ее
внутреннее уродство, а лишь усиливала его.
     Эти двойняшки, которые в действительности были вовсе не близнецами, а
положительным и отрицательным образами одной и той же женщины, приковали к
себе взгляд Роланда. Он напряженно уставился на них, и в  этом  напряжении
было что-то лихорадочное, гипнотическое.
     Потом Эдди  опять  испустил  пронзительный  крик,  и  стрелок  увидел
омарообразных  чудовищ:  кувыркаясь,  они  выбирались  из  волн  и   важно
шествовали к тому месту, где  Детта  оставила  связанного  и  беспомощного
юношу.
     Солнце село. Пришла тьма.


     Детта увидела себя в дверном проеме, увидела своими глазами,  увидела
глазами стрелка, и возникшее у  нее  чувство  перемещения  было  таким  же
внезапным, как у Эдди, но куда более бурным.
     Она была здесь.
     Она была там, за глазами стрелка.
     Она услышала приближающийся поезд.
     "Одетта!" - взвизгнула она, вдруг поняв все: и что она такое, и когда
это произошло.
     "Детта!" - взвизгнула она, вдруг поняв все: и что она  такое,  и  кто
сделал ее такой.
     Мимолетное ощущение, что ее выворачивают наизнанку...  а  затем  куда
более мучительное ощущение.
     Ее раздирали на части.


     Роланд, волоча ноги, неуклюже спустился с короткого склона туда,  где
лежал  Эдди.  Он  двигался,  как  человек,  лишившийся  скелета.  Одна  из
омарообразных тварей щелкнула клешней у лица Эдди. Эдди закричал.  Стрелок
пинком отшвырнул чудовище. Он с грехом пополам  нагнулся,  крепко  схватил
Эдди за руки и потащил его от воды, но слишком поздно; слишком  мало  сил,
сейчас эти твари доберутся до Эдди, черт, до них обоих...
     Эдди снова закричал - один из чудовищных  омаров,  поинтересовавшись:
"дид-э-чик?", вырвал клок из его штанов, а заодно прихватил и кусок  мяса.
Эдди попробовал крикнуть еще  раз,  но  с  губ  сорвался  лишь  задушенный
клекот. Молодой человек задыхался в Деттиных узлах.
     Вокруг  повсюду  были  хищные  твари,  они  наступали,  энергично   и
нетерпеливо щелкая  клешнями.  Стрелок  вложил  остатки  сил  в  последний
рывок... и повалился на спину. Он слышал их приближение  -  отвратительные
вопросы, щелкающие клешни. Может быть, это не так уж плохо, подумал он. Он
ставил на кон все, что у него было - все и потерял.
     Гром собственных револьверов наполнил Роланда тупым недоумением.


     Две женщины лежали  на  песке  лицом  к  лицу,  приподнявшись,  точно
готовые напасть змеи, сомкнув пальцы с идентичными  отпечатками  на  шеях,
прорезанных одинаковыми морщинками.
     Женщина пыталась убить ее, но  не  настоящая  женщина,  такая  же  не
настоящая, какой была та девушка;  она  была  сном,  сотворенным  падающим
кирпичом... но теперь этот сон стал явью, этот  сон  скрюченными  пальцами
вцепился ей в горло и силился убить ее, пока стрелок пытался спасти своего
друга. Ставший реальным сон хрипло визжал непристойности, орошая  ее  лицо
дождем горячей слюны.  "Я  взяла  синюю  тарелочку  потому  что  та  тетка
закатала меня в больницу а потом мне никогда не дарили  никаких  тарелочек
напамять и я кокнула ее  потому  как  ее  надо  было  кокнуть  и  когда  я
повстречала белого юнца которого могла треснуть по рылу я треснула а  чего
ж я обижала белых сопляков потому как сами  напрашивались  и  воровала  из
магазинов которые продают только  всякие  штуки  напамять  белым  покамест
черные братья и сестры в Гарлеме загибаются с голодухи  и  крысы  жрут  их
детишек, я настоящая, ты, сука, я настоящая, Я... Я... Я!"
     "Убей ее", - подумала Одетта и поняла, что не может.
     Она не могла убить эту ведьму и выжить - так  же,  как  та  не  могла
убить ее и удалиться. Покуда Эдди и
     (Роланда) (Настоящего Гада)
     того, кто воззвал к ним, съедали заживо  у  кромки  воды,  они  здесь
могли бы удавить друг друга. Это покончило бы со всеми. Или же  она  могла
бы
     (любовь)/(ненависть)
     разжать руки.
     Одетта отпустила шею Детты, не обращая внимания на сильные,  свирепые
и жестокие руки, душившие ее, сминавшие дыхательное  горло.  Вместо  того,
чтобы делать из своих рук удавку, она нашла им иное применение. Она обняла
ту, другую.
     - Нет, сволочь! - истошно завопила Детта, но крик этот был бесконечно
сложным, полным и ненависти, и  благодарности.  -  Нет,  отвали  от  меня,
отвали и все тут...
     У Одетты не было голоса, чтобы ответить.  В  тот  миг,  когда  Роланд
пинком отшвырнул первого атаковавшего их чудовищного  омара;  в  тот  миг,
когда второй омар выдвинулся вперед, чтобы пообедать  щедрым  ломтем  руки
Эдди, Одетта сумела только шепнуть на ухо этой бабе-яге: "Я люблю тебя".
     На мгновение руки сжались, превратившись в орудие убийства,  петлю...
а затем ослабли.
     Исчезли.
     Ее опять выворачивало наизнанку... а потом вдруг - о,  блаженство!  -
оказалось, что она - одно целое. Впервые с тех пор, как человек  по  имени
Джек Морт сбросил кирпич на голову девочки, подвернувшейся, чтобы  принять
на себя этот удар потому только, что белый таксист, раз  взглянув,  укатил
(а ее отец в своей гордыне отказался от новой попытки из боязни во  второй
раз получить отказ), она была одним целым. Она была Одеттой Холмс,  а  та,
другая?..
     "Поторапливайся, сучка! - проорала Детта...  но  голос  оставался  ее
собственным;  они  с  Деттой  слились  воедино.  Ей  довелось  быть  одним
человеком, была она и двумя людьми, теперь стрелок извлек из нее третьего.
- Торопись, не то ими пообедают!"
     Одетта посмотрела на патроны.  На  это  не  было  времени;  пока  она
перезарядит  револьверы,  все  уже  будет   кончено.   Оставалось   только
надеяться.
     "Но, может быть, есть что-то еще?" - спросила  она  себя  и  спустила
курки.
     И вдруг ее коричневые руки наполнились громом.


     Эдди увидел, что на него  угрожающе  надвинулся  один  из  чудовищных
омаров; сморщенные глаза были пустыми, мертвыми и  все-таки  отвратительно
искрились  отвратительной  жизнью.  Клешни  чудовища  опустились  к   лицу
молодого человека.
     - Дод-э... - начала тварь, а потом что-то  разнесло  ее  в  клочья  и
брызги, отшвырнув от Эдди.
     Роланд увидел, что один из монстров, проворно перебирая ногами, бежит
к его левой руке, которой он размахивал, силясь отогнать хищных тварей,  и
подумал: "Сейчас и вторую руку..." - а потом тварь  разлетелась  в  темном
воздухе  облачком  мелко  раздробленной  скорлупы   и   ошметков   зеленых
внутренностей.
     Он  обернулся  и  увидел  женщину,  чья  красота  заставляла   сердце
замирать, а бешеная ярость обращала его в кусок льда.  "ДАВАЙТЕ,  ГАДЫ!  -
визжала она. - НУ, ДАВАЙТЕ, ДАВАЙТЕ! ДАВАЙТЕ, СУНЬТЕСЬ К НИМ! Я ВАМ  ЗЕНКИ
ЧЕРЕЗ ВАШИ БЛЯДСКИЕ ЖОПЫ ВЫШИБУ!"
     Выстрел взорвал третьего омара,  который  быстро  полз  между  широко
расставленными ногами Эдди, намереваясь подкормиться, а заодно  превратить
юношу в бесполое существо. Тварь разлетелась, как при игре в "блошки".
     Роланд  и  раньше  подозревал,  что  эти  существа  обладают   некими
зачатками интеллекта. Теперь он получил тому доказательство.
     Омары отступали.
     Боек револьвера ударил по непригодному патрону, а следующим выстрелом
Одетта разнесла одного из отступавших монстров в куски.
     Остальные побежали к воде еще быстрее. Похоже, аппетит у них пропал.
     Между тем Эдди задыхался.
     Роланд принялся ощупывать веревку, глубоко впившуюся в шею Эдди, так,
что осталась борозда. Он видел, что лицо юноши  постепенно  становится  из
лилового черным.
     Потом его руки оттолкнули руки более сильные.
     - Я сама этим займусь. - В ее руке был нож... его нож.
     "Чем же  ты  займешься?  -  подумал  Роланд.  Его  сознание  медленно
помрачалось. - Чем же ты займешься теперь, когда мы оба в твоей власти?"
     - Кто ты? - прохрипел он,  когда  его  потянула  к  земле  тьма  гуще
ночной.
     - Я - три женщины, - услышал стрелок  голос  Одетты,  звучавший  так,
словно она обращалась к Роланду  с  верхнего  края  глубокого  колодца,  в
который он падал. - Та я, что была; та я, что не  имела  никаких  прав  на
существование, но существовала; и я - та женщина,  которую  вы  спасли.  Я
благодарю тебя, стрелок.
     Она поцеловала его, стрелок это  знал,  однако  после  Роланд  долгое
время знал только тьму.



                          ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ ПЕРЕТАСОВКА

     Впервые, как ему казалось, за тысячу лет, стрелок не думал  о  Темной
Башне. Его мысли занимал только олень, спустившийся  к  озерцу  на  лесной
поляне.
     Держа револьвер  в  левой  руке,  он  прицелился  поверх  поваленного
бревна.
     "Мясо", - подумал он. В рот брызнула теплая слюна; Роланд выстрелил.
     "Промазал, - подумал он в следующую миллисекунду. - Утратил.  Утратил
всю свою сноровку..."
     Олень у края воды упал замертво.
     Вскоре Башне предстояло вновь заполнить стрелка, но  сейчас  он  лишь
возблагодарил  неизвестных  ему  здешних  богов  за  то,  что   его   глаз
по-прежнему был верным, и стал думать о мясе, о мясе и  еще  раз  о  мясе.
Убрав револьвер (тот единственный, что теперь носил при  себе)  обратно  в
кобуру, Роланд перелез через  бревно,  за  которым,  покуда  ранний  вечер
мало-помалу угасал, превращаясь в сумерки,  терпеливо  лежал  и  ждал,  не
придет ли к озерцу что-нибудь достаточно крупное для ужина.
     "Я выздоравливаю, - с некоторым изумлением подумал он, доставая  нож.
- Я в самом деле выздоравливаю".
     Он не  видел  женщины,  стоявшей  позади  него  и  следившей  за  ним
оценивающими карими глазами.


     В  течение  шести  дней  после  произошедшего  у  оконечности   пляжа
противоборства  они  ели  только  мясо  омаров  и  пили  только  противную
солоноватую воду из ручья. Роланд сохранил об этом времени весьма  скудные
воспоминания - он тогда метался и бредил в  горячке,  называя  Эдди  порой
Аланом, порой - Катбертом, а женщину - неизменно Сюзанной.
     Мало-помалу лихорадка  отступила,  и  они  пустились  в  многотрудное
путешествие вглубь холмов. Эдди толкал инвалидное кресло, в котором сидела
женщина, но бывало и так, что в кресле катил Роланд, а  женщина  ехала  на
закорках у Эдди, некрепко обхватив его за шею. Дорога была такой, что чаще
всего передвижение  на  колесах  становилось  невозможным,  и  продвижение
вперед шло медленно.  Роланд  понимал,  насколько  Эдди  выбился  из  сил.
Понимала это и женщина; впрочем, Эдди ни разу не пожаловался.
     Пища у них была; в те дни, когда, дымясь от жара, ворочаясь и  горько
сетуя на давно минувшие времена и давно умерших людей, Роланд лежал  между
жизнью и смертью, Эдди и женщина стреляли  омаров  -  снова,  и  снова,  и
снова. Вскоре омароподобные чудовища перестали  приближаться  к  их  части
пляжа, но к тому времени мяса у них уже было вдоволь, и когда они  наконец
попали туда, где рос бурьян с сучьей травой, то уже принуждали  себя  есть
его. Все трое изголодались по зелени - какой  угодно,  лишь  бы  это  была
зелень. И разъедавшие кожу болячки понемногу  начали  исчезать.  Некоторые
травы  горчили,  попадались  и  сладкие,  но,  каков  бы  ни   был   вкус,
путешественники съедали их... за исключением одного случая.
     Усталый стрелок вздремнул, а когда проснулся, то увидел, что  женщина
дергает из земли пучок травы, которую он узнал даже слишком хорошо.
     - Нет! Только не эту! - прохрипел он. - Эту - никогда!  Заметь  ее  и
запомни! Никогда не ешь эту траву!
     Она ответила долгим взглядом и, не требуя объяснений, отложила горсть
стеблей в сторону.
     Стрелок, похолодевший от того, что  беда  прошла  так  близко,  опять
откинулся на землю. Возможно, кое-какие из трав таили в  себе  смерть,  но
то, что сорвала женщина, обрекало ее на муки и медленную гибель. Это  была
бес-трава.
     Кефлекс  стал  причиной  бурной  деятельности  кишечника  Роланда,  и
стрелок знал, что Эдди это тревожит, но благодаря  травам  работа  желудка
наладилась.
     В конце концов они добрались до настоящих лесов, а шум Западного моря
ослаб до приглушенного  неясного  гула,  который  был  слышен  только  при
подходящем ветре.
     И вот теперь... мясо.


     Подойдя к оленю, стрелок попытался выпотрошить его, зажав  нож  между
средним и безымянным пальцами  правой  руки.  Безрезультатно.  Слишком  уж
слабыми были пальцы. Он переложил нож в  левую,  неумелую,  руку  и  сумел
грубо, топорно распороть брюхо  оленя  от  паха  до  груди.  Нож  выпустил
дымящуюся кровь, чтобы она не успела свернуться и испортить мясо... но все
равно, разрез вышел скверным. Ребенок, которого рвет -  и  тот  сделал  бы
лучше.
     "Глядишь,  и  научишься  быть  ловким",  -  сказал  себе   Роланд   и
приготовился полоснуть еще раз, глубже.
     Накрыв его руку, две коричневых руки забрали у Роланда нож.
     Он огляделся по сторонам.
     - Это сделаю я, - сказала Сюзанна.
     - А тебе хоть раз приходилось это делать?
     - Нет, но ты объяснишь мне, как.
     - Ладно.
     - Мясо, - сказала она и улыбнулась.
     - Да, - сказал он, отвечая улыбкой на улыбку. - Мясо.
     - Что происходит? - окликнул их Эдди. - Я слышал выстрел.
     - Устраиваем День Благодарения! - откликнулась Сюзанна. - Иди помоги!
     Позже они наелись, словно два короля и королева.  Глядя  на  звездное
небо, ощущая, какая чистая прохлада  разлита  здесь,  в  воздухе  нагорья,
стрелок, которого все сильнее клонило ко сну, подумал в полудреме: ни разу
за много лет (так много, что и считать не стоило) он не был столь близок к
довольству.
     Он уснул. И видел сны.


     Ему снилась Башня. Темная Башня.
     Она стояла у горизонта на бескрайней равнине, окрашенной  в  кровавый
багрянец яростным закатом умирающего солнца. Он не мог разглядеть винтовую
лестницу, взбиравшуюся внутри своей кирпичной скорлупы все выше, и выше, и
выше, но разглядел окошки, спиралью поднимавшиеся параллельно ее пролетам,
а за ними - бесплотные, бледные тени всех тех, кого  он  когда-либо  знал.
Вверх, вверх двигалась эта  колонна  призраков,  и  суховей  принес  звуки
голосов, выкликавших имя стрелка.
     "Роланд... приди... Роланд... приди... приди... приди..."
     - Я иду, - прошептал он и проснулся. Он сидел, вытянувшись в струнку,
весь в поту и дрожал, словно лихорадка еще владела его бренной плотью.
     - Роланд?
     Эдди.
     - Да?
     - Плохой сон?
     - Плохой. Хороший. Темный.
     - Башня?
     - Да.
     Они посмотрели на Сюзанну, но та спокойно спала. Жила-была женщина по
имени Одетта Сюзанна Холмс; время шло, и появилась другая,  Детта  Сюзанна
Уокер. Сейчас с ними была третья: Сюзанна Дийн.
     Роланд любил ее, потому что знал: она будет биться до  последнего.  И
страшился за нее, потому что знал: без оглядки, без сомненья принесет ее -
да и Эдди тоже - в жертву.
     Ради Башни.
     Богом Проклятой Башни.
     - Пора принять таблетку, - сказал Эдди.
     - Не хочу я больше этих таблеток.
     - Заткнись и ешь.
     Роланд проглотил таблетку, запив холодной пресной водой из бурдюка, и
рыгнул. Но он ничего не имел против. Отрыжка отдавала мясом.
     Эдди спросил:
     - Ты знаешь, куда мы идем?
     - К Башне.
     - Ну да, - сказал Эдди, -  но  это  все  равно,  как  если  б  я  был
какой-нибудь неуч из Техаса, который говорит, что едет в Больную Жопу,  на
Аляску, а у самого даже карты нету. Где она? В какой стороне?
     - Принеси мой кошель.
     Эдди сходил за кошелем. Сюзанна  зашевелилась,  и  Эдди  остановился.
Угли догорающего костра превратили его лицо в сочетание красных  граней  и
черных теней. Женщина опять успокоилась, и он вернулся к Роланду.
     Роланд порылся в кошеле, который теперь стал тяжелым от  патронов  из
того, другого, мира. Найти то, что было нужно  стрелку,  среди  того,  что
осталось от его жизни, не составило большого труда.
     Челюстная кость.
     Челюсть человека в черном.
     - Мы еще немного побудем здесь, - сказал он, - и я поправлюсь.
     - А ты сумеешь это определить?
     Роланд едва  заметно  улыбнулся.  Дрожь  утихала,  прохладный  ночной
ветерок почти осушил пот. Но перед глазами по-прежнему стояли  те  образы,
те рыцари и друзья, возлюбленные и враги, что, показавшись на краткий  миг
в окошках Башни, исчезали, круг за кругом  поднимаясь  все  выше;  стрелок
видел длинную, черную тень, отброшенную Башней на равнину, на поле  брани,
где властвуют кровь и смерть, - тень, узниками которой они были.
     - Я - нет, - сказал он и кивнул на Сюзанну. - Но она сумеет.
     - А потом?
     Роланд приподнял на ладони челюсть Уолтера.
     - Вот это однажды уже говорило.
     Он посмотрел на Эдди.
     - И заговорит снова.
     - Это опасно, - голос у Эдди был глухой, подавленный.
     - Да.
     - Не только для тебя.
     - Да.
     - Мужик, я люблю ее.
     - Да.
     - Если она из-за тебя пострадает...
     - Я буду делать то, что потребуется, - сказал стрелок.
     - А на нас наплевать? Так, что ли?
     - Я люблю вас обоих. - Стрелок посмотрел на Эдди. От углей костра еще
шло последнее слабое, меркнущее свечение, и в  этих  алых  отблесках  Эдди
увидел, что щеки Роланда блестят. Он плакал.
     - Это не ответ на вопрос. Ты ведь пойдешь дальше, да?
     - Да.
     - До самого конца?
     - Да. До самого конца.
     - Что бы ни случилось.  -  Эдди  смотрел  на  стрелка  с  любовью,  и
ненавистью, и всей тоскливой нежностью того, кто безнадежно,  бессильно  и
беспомощно тянется к мыслям, воле и желаниям другого человека.
     Деревья застонали под ветром.
     - Ты говоришь, как Генри. - Эдди и сам заплакал. Он не хотел плакать.
Он терпеть не мог плакать. - У него тоже была  башня,  только  не  темная.
Помнишь, я рассказывал тебе про башню Генри? Мы были братьями и, наверное,
стрелками. У нас была эта Белая Башня, и он  попросил  меня  пойти  к  ней
вместе с ним - попросил, как мог, больше он никак не мог попросить  -  ну,
вот я и впрягся, он же был моим  братом,  сечешь?  Надо  сказать,  мы-таки
добрались туда. Нашли Белую Башню. Но это был яд. Она убила Генри. И убила
бы меня. Ты же меня видел. Ты мне не только жизнь спас. Подымай  выше.  Ты
спас мою блядскую душу.
     Эдди обнял Роланда и чмокнул в щеку. Почувствовал вкус его слез.
     - Так что? Опять впрягаться? Вперед, к новой встрече с тем человеком?
     Стрелок не проронил ни слова.
     - Я хочу сказать, мы мало  кого  видели,  но  я  знаю,  что  все  еще
впереди. Замешана тут Башня или нет, без человека  тоже  не  обошлось.  Ты
ждешь человека, потому что должен встретить человека, и, в  конце  концов,
кто платит, тот и заказывает музыку, а может, музыку заказывает не тот,  у
кого  бабки,  а  тот,  у  кого  пули.  Ну,  так  как?  Впрягаемся?  Топаем
встречаться с этим типом? Потому как ежели это  будет  новый  отыгрыш  все
того же говнопада с громом и молнией, лучше бы вы оставили меня омарам.  -
Эдди посмотрел на Роланда обведенными темными кругами глазами. - Я  грязно
жил, мужик. Если я чего и понял, так это то, что не хочу грязно умереть.
     - Это не одно и то же.
     - Нет? Ты мне будешь рассказывать, будто сам не на крючке?
     Роланд не ответил.
     - А кто ввалится сквозь какую-нибудь  волшебную  дверь,  чтоб  спасти
тебя, мужик? Знаешь? Я-то знаю. Никто.  Ты  вытащил  сюда  все,  что  мог.
Единственное, что ты теперь сможешь вытаскивать - это свою блядскую пушку,
больше-то у тебя ни хера не осталось. В точности как у Балазара.
     Роланд молчал.
     - Хочешь знать, чему только и пришлось учить меня брату? - Голос Эдди
прерывался и был хриплым от слез.
     - Да, - сказал стрелок. Он подался вперед, напряженно  глядя  Эдди  в
глаза.
     - Он учил меня: если ты убиваешь то, что любишь - ты обречен.
     - Я уже обречен, - невозмутимо отозвался Роланд. - Но, возможно, даже
обреченный может спастись.
     - Ты хочешь угробить нас всех?
     Роланд ничего не сказал.
     Эдди схватил Роланда за лохмотья рубашки.
     - Ты хочешь угробить ее?
     - Со временем все мы умираем, - сказал стрелок.  -  Мир  сдвинулся  с
места - но движется не только  он.  -  Роланд  посмотрел  прямо  на  Эдди;
выцветшие  голубые  глаза  в  слабом  красноватом  свете  казались   почти
серо-синими. - Но мы будем великолепны. - Он помолчал.  -  Мы  получим  не
только мир, Эдди. Я не стал бы рисковать ни тобой, ни ею, я не позволил бы
погибнуть мальчику, если бы за этим не крылось нечто большее.
     - Ты про что?
     - Про все сущее, - спокойно сказал стрелок. - Мы пойдем  туда,  Эдди.
Мы будем драться. Нам достанется. Но в конечном итоге мы выстоим.
     Теперь уже промолчал Эдди. Он не мог придумать, что же сказать.
     Роланд ласково, но крепко сжал руку Эдди.
     - Даже перед любовью, будь она неладна, - сказал он.


     В конце концов Эдди уснул рядом с Сюзанной  -  третьей,  кого  Роланд
извлек из чужого мира, дабы создать новую тройку. Но Роланд  не  спал.  Он
сидел, прислушиваясь к голосам в ночи, а ветер осушал слезы на его щеках.
     Вечные муки?
     Спасение?
     Башня.
     Он придет к Темной Башне и возгласит их имена; там  он  возгласит  их
имена; все их имена возгласит он у Башни.
     Солнце окрасило восток в розовый цвет зари,  и  Роланд  -  отныне  не
последний стрелок, но один из последней тройки -  наконец  уснул  и  видел
бурные сны, через которые  успокаивающей  синей  ниточкой  проходило  лишь
одно:
     Там я возглашу все их имена!




                                Стивен КИНГ

                               ТЕМНАЯ БАШНЯ


                                 СТРЕЛОК


                                          Посвящается Эду Ферману, который
                                          рискнул прочесть эти истории
                                          одну за другой.


                                           ...Чайльд-Роланд к башне темной
                                           Пришел...
                                                         (Роберт Браунинг)


                                    1

     Человек  в  черном  спасался  бегством  через  пустыню,   а   стрелок
преследовал его. Пустыня была  апофеозом  всех  пустынь:  бескрайняя,  она
тянулась во все стороны, должно быть, на целые парсеки, смыкаясь с  небом.
Слепящая безводная белизна, ровная, если не считать гор, которые  туманной
дымкой вырисовывались на горизонте, да  бес-травы,  приносящей  сладостные
грезы, кошмары, смерть. Дорогу указывали редкие надгробия дорожных  знаков
- некогда этот прорезающий толстую корку солончака тракт был большаком, по
которому следовали дилижансы. Но мир сдвинулся с места и обезлюдел.
     Стрелок флегматично шагал по пустыне, не  торопясь,  но  и  не  теряя
времени попусту. Талию  охватывал  похожий  на  копченую  колбасу  кожаный
бурдюк  с  водой.   Бурдюк   был   почти   полон.   Стрелок,   много   лет
совершенствовавшийся в искусстве кеф, достиг пятого уровня. На седьмом или
восьмом он не чувствовал бы жажды; он мог бы с  бесстрастным  невозмутимым
вниманием следить за обезвоживанием  собственного  тела,  заполняя  темные
внутренние пустоты и щели своей бренной оболочки лишь тогда, когда  логика
подскажет, что это необходимо. Но он не был ни на седьмом, ни  на  восьмом
уровне. Он был на пятом. А значит, хотел пить. Однако  жажда  не  особенно
мучила стрелка  -  все  это  доставляло  ему  смутную  радость,  ибо  было
романтично.
     Под бурдюком находились отлично пригнанные  по  руке  пистолеты.  Два
ремня крест-накрест охватывали бедра. Промаслившиеся  глубже,  чем  нужно,
кобуры  не  трескались  даже  под  здешним  враждебным  солнцем.   Рукояти
пистолетов были сделаны из желтого, мелко зерненого  сандала.  При  ходьбе
подвешенные на  сыромятном  шнуре  кобуры  раскачивались,  тяжело  задевая
бедра. В петлях ремней крошечными гелиографами вспыхивали  и  подмаргивали
латунные гильзы. Кожа едва слышно  поскрипывала.  Сами  пистолеты  хранили
молчание. Кровь уже пролилась. Поднимать шум в бесплодной пустыне не  было
нужды.
     Одежда стрелка была бесцветной, как дождь или пыль. Ворот рубахи  был
распахнут. Из пробитых вручную петель свисал сыромятный ремешок. Штаны  из
грубой бумажной ткани трещали по швам.
     Он взобрался на отлогую дюну  (песка  тут,  однако,  не  было;  земля
пустыни была твердой, зачерствевшей, и даже  проносящийся  над  ней  после
захода солнца резкий ветер подымал лишь колючую,  надоедливую,  неприятную
пыль, схожую с порошком для выделки шкур) и с подветренного  бока,  с  той
стороны, откуда солнце уходило раньше всего, увидел крохотное  затоптанное
кострище. Такие  небольшие  знаки,  подтверждавшие  человеческую  сущность
того,   кто   носил   черные   одежды,   неизменно    наполняли    стрелка
удовлетворением.  Губы  на   изъязвленных,   шелушащихся   останках   лица
растянулись. Он присел на корточки.
     Человек в черном, разумеется, жег бес-траву. Единственное, что  здесь
было  горючего.  Она  сгорала  медленно,  коптящим  ровным  пламенем.   От
приграничных жителей стрелок узнал, что бесы обитают  даже  в  огне.  Сами
поселенцы траву жгли, но в пламя не смотрели - поговаривали,  будто  того,
кто посмотрит в огонь, бесы заворожат, поманят и рано или поздно утянут  к
себе. Следующий, у кого достанет  глупости  поглядеть  на  языки  пламени,
сможет увидеть там тебя.
     Там, где жгли траву,  виднелось  перекрестье  уже  знакомого  стрелку
значка  идеограммы.  От  легкого  тычка  пальцев  он  рассыпался  в  серую
бессмыслицу. В кострище  нашелся  только  обгорелый  кусок  сала,  который
стрелок задумчиво съел. Так случалось всякий раз. Вот уже  два  месяца  он
шел    за    человеком    в    черном    по     бесконечному     чистилищу
пронзительно-однообразной бесплодной земли и ни разу не  встретил  ничего,
кроме гигиенически-стерильных идеограмм на биваках.  Ни  единой  жестянки,
бутылки  или  бурдюка  (сам  он  оставил  уже  четыре  мешка,  похожих  на
сброшенную змеей кожу).
     Возможно, бивачные костры -  выписанное  буква  за  буквой  послание:
"возьми порох". Или: "конец уж близок". Или, может  быть,  даже  "ешьте  у
Джо". Это не имело значения. Стрелок совершенно не понимал идеограмм, если
это были идеограммы. Кострище же было таким же холодным, как  все  прочие.
Он знал, что продвинулся к своей цели, однако с чего это взял, не понимал.
Но и это было неважно. Он поднялся, отряхивая руки.
     Никаких других следов не было. Острый как бритва  ветер,  разумеется,
уже загубил даже те скудные следы, какие хранил спекшийся  песок.  Стрелку
так и не удалось обнаружить даже испражнений своей будущей жертвы. Ничего.
Только остывшие кострища вдоль древнего большака, да неустанно  работающий
в голове дальномер.
     Опустившись на землю, стрелок позволил себе ненадолго  приложиться  к
бурдюку. Внимательно обшарив взглядом пустыню,  он  посмотрел  на  солнце,
скользившее к закату в дальнем  квадранте  небосклона,  поднялся,  вытащил
из-за ремня перчатки и принялся рвать бес-траву для своего костра, который
разложил на оставленном  человеком  в  черном  пепелище.  Иронию  подобной
ситуации,   наравне   с   романтикой   жажды,   стрелок   находил   горько
привлекательной.
     За кремень и кресало он взялся не раньше, чем день  догорел,  оставив
после себя лишь бежавший в укрытие толщи земли зной да  угрюмо-насмешливую
оранжевую полоску на одноцветном горизонте. Он терпеливо наблюдал за южным
направлением, где высились горы, не ожидая и  не  надеясь  увидеть  тонкую
струйку дыма над новым костром - просто слежка входила в правила игры.  На
юге ничего не было. Близость жертвы была относительной. Недостаточной  для
того, чтобы разглядеть в сумерках дымок.
     Стрелок высек над сухой травой искру и улегся с наветренной  стороны,
чтобы дурманный дым уносило в пустыню. Ветер дул ровно,  не  стихая,  лишь
изредка рождая пыльные смерчи.
     Над головой, не мигая, горели звезды, такие же неизменные  и  вечные,
как ветер. Миры и солнца миллионами. Рождавшие  головокружение  созвездия,
холодное пламя всех цветов радуги. За то время, что  стрелок  потратил  на
наблюдение, лиловый оттенок с неба смыла волна густой  черноты.  Прочертив
короткую, эффектную дугу, моргнул  и  исчез  метеорит.  Пламя  отбрасывало
странные тени, бес-трава выгорала  медленно,  образуя  новые  знаки  -  не
идеограммы, а прямые, пугающие своей трезвой уверенностью кресты. Растопка
сложилась в рисунок, который не был  ни  сложным,  ни  хитрым  -  попросту
полезным. Узор этот говорил о  черном  и  белом,  о  человеке,  который  в
комнатах чужой гостиницы  мог  исправить  скверное  положение  дел.  Языки
пламени неспешно лизали траву, а в раскаленной сердцевине  костра  плясали
призраки. Стрелок этого не видел. Он спал. Замысловатый рисунок  сплавился
с полезным. Стонал ветер. Обратная тяга, вея над самой землей, то  и  дело
заставляла дым закручиваться воронкой и  маленьким  смерчем  подплывать  к
спящему. Порой струйки дыма касались его. И, как малая песчинка рождает  в
раковине устрицы жемчужину, рождали сны. Изредка стрелок постанывал, вторя
ветру. Звезды оставались к этому  так  же  равнодушны,  как  и  к  войнам,
распятиям, воскресениям. Это тоже порадовало бы стрелка.



                                    2

     Ведя в поводу осла с выпученными, помертвевшими от жары  глазами,  он
спустился с холма,  которым  заканчивалось  предгорье.  Последний  поселок
стрелок миновал три недели тому назад и с тех пор видел  лишь  заброшенный
пустынный тракт и редкие скопления землянок приграничных жителей.  Группки
лачуг выродились в единичные  хибарки,  где  жили  в  основном  безумцы  и
прокаженные. Стрелок предпочитал общество сумасшедших. Один из них  вручил
ему компас  из  нержавеющей  стали  с  наказом  передать  Иисусу.  Стрелок
серьезно принял поручение и выполнил бы его,  случись  ему  встретиться  с
Ним. Однако встречи не ждал.
     Последняя лачуга попалась ему пять дней назад, и  стрелок  заподозрил
было, что больше не встретит ни единого жилища, но, взобравшись на вершину
последнего изъеденного ветрами холма, увидел привычную скошенную  назад  и
выложенную дерном крышу.
     Поселенец, на удивление молодой,  с  буйной  копной  красновато-рыжих
волос, доходивших почти  до  пояса,  рьяно  пропалывал  жалкую  кукурузную
делянку. Мул шумно всхрапнул, и поселенец поднял голову.  Перед  стрелком,
как яблочко  мишени,  мигом  появились  сердито  сверкающие  синие  глаза.
Вскинув обе руки в отрывистом,  грубоватом  приветствии,  поселенец  вновь
согнул спину, наклонясь к кукурузе и сгорбившись над ближайшим к  землянке
рядком. Через плечо  полетела  бес-трава  и  изредка  попадавшиеся  жухлые
побеги кукурузы. Волосы поселенца развевались и летели по ветру,  который,
больше не встречая препятствий, дул прямо из пустыни.
     Стрелок  неторопливо  спустился  с  холма,  ведя   за   собой   осла,
навьюченного бурдюками, в которых плескалась влага.  На  краю  казавшегося
безжизненным кукурузного поля он остановился, глотнул  воды,  чтобы  пошла
слюна, и сплюнул на иссушенную землю.
     - Пусть живет твой урожай.
     - И вам того же, - отозвался поселенец, разгибаясь. В  спине  у  него
явственно хрустнуло. Он окинул стрелка взглядом, в котором не было страха.
Гниение не коснулось той малой части его лица, что виднелась между бородой
и волосами, а в глазах, хоть и диковатых, не было безумия.
     - У меня только кукуруза и бобы, - сказал он. - Кукуруза дармовая,  а
за бобы с тебя причитается. Их время от времени носит сюда  один  человек.
Но он надолго не задерживается. - Поселенец  коротко  хохотнул.  -  Боится
духов.
     - Небось, думает, что ты и сам дух.
     - Небось.
     С минуту они молча смотрели друг на друга.
     Поселенец протянул руку.
     - Меня звать Браун.
     Когда стрелок пожимал протянутую ладонь, на  низком  гребне  земляной
крыши каркнул тощий голенастый ворон. Поселенец коротко указал на него:
     - Это Золтан.
     При звуке своего имени ворон снова каркнул и  полетел  к  Брауну.  Он
приземлился на голову поселенца и устроился на этом насесте, крепко вплетя
когти в густые нечесаные волосы.
     - Чтоб ты сдох, - весело прокаркал Золтан. - Чтоб ты  сдох  вместе  с
лошадью, на которой приехал.
     Стрелок добродушно кивнул.
     - Боб - музыкальная еда, - вдохновенно продекламировал ворон.  -  Чем
больше ешь, тем громче бзда.
     - Ты учишь?
     - По-моему, только этому он и хочет учиться, - откликнулся  Браун.  -
Пробовал я выучить его "Отче наш". - На мгновение  он  перевел  взгляд  за
землянку, к безликой спекшейся песчаной равнине.  -  Только  сдается  мне,
"Отче наш" не для этих краев. Ты стрелок. Верно?
     - Да. - Стрелок присел на корточки и вытащил табак и  бумагу.  Золтан
отпустил голову Брауна и, хлопая крыльями, сел стрелку на плечо.
     - Небось, тебе нужен тот, другой.
     - Да. - На языке завертелся неизбежный вопрос: - Давно он прошел?
     Браун пожал плечами.
     - Не знаю. Тутошнее время - занятная штука. Больше двух недель назад.
Меньше двух месяцев. С тех пор человек с бобами  приходил  дважды.  Верно,
недель шесть прошло. Вероятно, я ошибаюсь.
     - Чем больше ешь, тем громче бзда, - сообщил Золтан.
     - Он останавливался? - спросил стрелок.
     Браун кивнул.
     - Остался поужинать, как, наверное, останешься ты сам. Так, скоротали
время.
     Стрелок поднялся, и птица, громко жалуясь, снова перелетела на крышу.
Он ощутил странную дрожь нетерпения.
     - О чем вы говорили?
     Браун вскинул бровь.
     - Не так чтоб много. Бывает ли дождь, да когда я здесь  появился,  да
не схоронил ли жену. Говорил в основном я, а это со мной  не  каждый  день
бывает. - Браун умолк. Тишину нарушал лишь сильный  ветер.  -  Он  колдун,
верно?
     - Да.
     Браун медленно кивнул.
     - Я так и думал. А ты?
     - Просто человек.
     - Ты никогда его не догонишь.
     - Догоню.
     Их взгляды встретились. Оба внезапно ощутили  связавшее  их  глубокое
волнение: поселенец - на своей иссохшей, курящейся пылью земле, стрелок  -
на спекшемся в монолит  песке,  отлого  спускавшемся  в  пустыню.  Стрелок
потянулся за кремнем.
     - Вот. - Браун достал спичку с серной головкой и чиркнул ею о ноготь,
под который прочно въелась грязь. Стрелок ткнул своей самокруткой в  огонь
и затянулся.
     - Спасибо.
     - Ты захочешь наполнить бурдюки, - сказал поселенец, отворачиваясь. -
Ручей за домом, под карнизом. Я примусь за обед.
     Стрелок осторожно перешагнул делянку кукурузы и  направился  за  дом.
Ручей находился на дне выкопанного вручную колодца, стенки  которого  были
выложены камнями, чтобы сухая рассыпчатая земля  не  обваливалась  внутрь.
Спускаясь по шаткой лесенке, стрелок  подумал,  что  эти  камни  бесспорно
должны воплощать пару лет трудов:  принести,  подтащить,  уложить...  Вода
оказалась чистой, но  текла  медленно,  а  заполнять  бурдюки  было  делом
долгим. Когда стрелок закрывал второй  бурдюк,  на  крышу  колодца  уселся
Золтан.
     - Чтоб ты сдох вместе с лошадью, на которой  приехал,  -  посоветовал
он.
     Вздрогнув от неожиданности,  стрелок  поглядел  наверх.  Колодец  был
около пятнадцати футов глубиной. Брауну  не  составило  бы  особого  труда
сбросить вниз камень, размозжить  ему  голову  и  обобрать  до  нитки.  Ни
полоумный, ни гниляк так не поступили бы; Браун не был ни тем, ни  другим.
И все же Браун нравился стрелку. Выбросив из головы неприятную  мысль,  он
заполнил остальные бурдюки. Будь что будет.
     Когда он переступил порог землянки и спустился по ступеням вниз (само
убогое жилище располагалось ниже уровня земли и было устроено  так,  чтобы
улавливать и удерживать  ночную  прохладу),  Браун  лопаткой  из  твердого
дерева   заталкивал   початки   в    угли    крохотного    костерка.    На
серовато-коричневом одеяле друг против друга стояли две тарелки с оббитыми
краями. В подвешенном над огнем горшке начинала булькать вода для бобов.
     - За воду я тоже заплачу.
     Браун не поднял головы.
     - Вода - дар Божий. Бобы приносит Папа Док.
     Всхрапнув от смеха, стрелок  уселся,  привалившись  спиной  к  грубой
стене, скрестил на груди руки и закрыл глаза. Браун высыпал в горшок кулек
сушеных бобов; они дробно постукивали, как мелкая галька.  Сверху  изредка
доносилось так-так-так - по крыше  неутомимо  расхаживал  Золтан.  Стрелок
устал: от страшного происшествия в последнем поселке, Талле, эту  землянку
отделяли дни, когда ему приходилось идти по шестнадцать,  а  иногда  и  по
восемнадцать часов кряду. К тому же двенадцать последних дней он провел на
ногах, да и выносливость мула была на пределе.
     Так-так-так.
     Две недели, сказал Браун, или, может статься, целых шесть. Все равно.
В Талле были календари, и там человека в  черном  помнили  из-за  старика,
которого тот исцелил мимоходом.  Из-за  обычного  старика,  умиравшего  от
травы. Старика тридцати пяти лет. И, если Браун не ошибся, с того  времени
человек в черном сдал позиции. Но на очереди была пустыня. То есть ад.
     Так-так-так.
     - Одолжи мне  крылья,  птаха.  Расправлю  их,  да  полечу  к  горячим
источникам.
     Он уснул.



                                    3

     Браун разбудил его  через  пять  часов.  Уже  стемнело.  Единственным
освещением было тусклое вишневое сияние кучки углей.
     - Твой мул околел, - сказал Браун. - Обед сготовился.
     - Как?
     Браун пожал плечами.
     - Испекся и сварился, как же еще? Ты что, очень разборчив?
     - Нет, я про мула.
     - Просто лег, и все. Похоже, лет ему было немало. - И с  извиняющейся
ноткой: - Золтан выклевал ему глаза.
     - Ага. - Этого следовало ожидать. - Ладно, ничего.
     Браун вновь удивил его, когда  они  уселись  подле  накрытого  вместо
стола одеяла, попросив краткого благословения: дождя, здоровья и стойкости
духа.
     - Ты что же, веришь в загробную жизнь? - спросил  стрелок  у  Брауна,
когда тот бросил ему на тарелку три горячих кукурузных початка.
     Браун кивнул.
     - По-моему, это она и есть.



                                    4

     Бобы  походили  на  пули,  кукуруза  была  жесткой.  Снаружи,  вокруг
расположенных  вровень  с  землей  карнизов,  гнусавил  и  тонко  подвывал
торжествующий ветер. Стрелок ел быстро, жадно и выпил четыре  чашки  воды.
Не успел он съесть и половины, как у дверей раздалась  автоматная  очередь
быстрых постукиваний. Браун встал  и  впустил  Золтана.  Птица  перелетела
через комнату и угрюмо нахохлилась в углу.
     - Музыкальная еда, - пробормотала она.
     После обеда стрелок предложил хозяину табак.
     "Сейчас. Сейчас он спросит".
     Но Браун не задавал вопросов.  Он  курил,  глядя  на  угасающие  угли
костра. В землянке уже стало заметно прохладнее.
     - И не введи нас во искушение, - внезапно  апокалиптически  промолвил
Золтан.
     Стрелок вскинулся, как от выстрела. Он вдруг уверился, что все это  -
от начала до конца иллюзия (не сон, нет; наведенная чарами греза) и  этими
символами, такими дурацкими, что зло  берет,  человек  в  черном  пытается
что-то ему сообщить.
     - Ты бывал в Талле? - неожиданно спросил он.
     Браун кивнул.
     - Когда шел сюда и еще раз, когда продавал кукурузу. В тот год  пошел
дождь. Шел он, должно быть, минут пятнадцать.  Земля  будто  раскрылась  и
впитала капли - через час  было  так  же  бело  и  сухо,  как  всегда.  Но
кукуруза... Она росла прямо на глазах. Это  бы  еще  ничего.  Но  ее  было
слышно, словно дождь дал ей голос. Только радости в этих звуках  не  было.
Она словно вздыхала да стонала, выбираясь из-под земли. - Браун  замолчал.
- Вышло у меня этой кукурузы лишку, я взял ее да продал. Папа Док говорил,
дескать, сам продаст, но он бы меня надул. Вот я и пошел.
     - Поселок тебе не понравился?
     - Нет.
     - Меня там чуть не убили, - отрывисто сообщил стрелок.
     - Вон как?
     - Я  убил  человека,  которого  коснулась  рука  Господня,  -  сказал
стрелок. - Только Господь не был Господом. Это был человек в черном.
     - Он устроил тебе ловушку.
     - Да.
     Они переглянулись  в  полумраке  -  в  эту  минуту  обоим  послышался
отголосок неотвратимости: уже ничего нельзя было изменить.
     "Вот сейчас прозвучит вопрос".
     Однако Брауну было нечего  сказать.  Его  самокрутка  превратилась  в
дымящийся окурок, но когда  стрелок  похлопал  по  кисету,  Браун  помотал
головой.
     Золтан беспокойно закопошился, словно  собираясь  что-то  сказать,  и
затих.
     - Можно, я расскажу тебе, как было дело? - спросил стрелок.
     - Конечно.
     Стрелок поискал слова, чтобы начать, и не нашел.
     - Надо отлить, - сказал он.
     Браун кивнул:
     - Это все вода. В кукурузу?
     - Само собой.
     Он поднялся по ступенькам и вышел в  темноту.  Над  головой  сверкала
буйная россыпь звезд. Ветер не прекращался, он то  стихал,  то  поднимался
вновь. Над рассыпчатой землей  кукурузного  поля  выгнулась  подрагивающая
струя мочи. Стрелок попал сюда по  воле  человека  в  черном.  Могло  даже
оказаться, что Браун и есть человек в черном. Как знать...
     Оборвав эту мысль, он прогнал ее от себя. Единственным непредвиденным
обстоятельством, с каким он еще не свыкся, была возможность самому сойти с
ума. Стрелок вернулся в землянку.
     - Ты уже решил, видение я или нет?  -  от  души  забавляясь,  спросил
Браун.
     Изумленный стрелок остановился на крошечной площадке лестницы.  Потом
медленно сошел вниз и сел.
     - Я начал рассказывать тебе про Талл.
     - Он разрастается?
     - Он мертв, - ответил стрелок. Фраза зависла в воздухе.
     Браун кивнул.
     - Пустыня. Думается, со  временем  она  способна  задушить  все,  что
хочешь. А знаешь, было время, когда через эту пустыню шла проезжая дорога.
     Стрелок прикрыл глаза. В голове царила бешеная круговерть.
     - Ты подмешал мне дурь, - хрипло выговорил он.
     - Нет. Я ничего не делал.
     Стрелок устало поднял веки.
     - Тебе будет не по себе, покуда  я  не  попрошу  тебя  рассказать,  -
продолжал Браун. - Вот я и прошу. Расскажешь мне про Талл?
     Стрелок нерешительно раскрыл рот и с удивлением обнаружил, что на сей
раз слова  искать  не  придется.  Поначалу  бессвязные,  невразумительные,
сбивчивые   фразы   мало-помалу   развернулись    в    плавное,    немного
невыразительное повествование. Ощущение одурманенности прошло,  и  стрелок
обнаружил, что охвачен непонятным возбуждением. Он проговорил  до  поздней
ночи. Браун ни разу не перебил его. Птица тоже.



                                    5

     Мула стрелок купил в Прайстауне и, когда добрался до Талла,  животное
еще было полно сил. Солнце уже час  как  село,  однако  стрелок  продолжал
идти, ориентируясь сперва на зарево огней в небе над поселком, а  после  -
на разухабистые аккорды пианино, игравшего "Эй, Джуд" так чисто, что  жуть
брала. Дорога расширялась, вбирая в себя притоки.
     Леса  давно  сменились  унылым,   однообразным   сельским   пейзажем:
бесконечные покинутые поля, заросшие  тимофеевкой  и  низким  кустарником;
лачуги; жуткие заброшенные поместья, где несли стражу мрачные, погруженные
в тень особняки - в них, несомненно, бродили демоны;  покосившиеся  пустые
хибарки, обитатели которых  то  ли  сами  двинулись  дальше,  то  ли  были
вынуждены сняться с  места;  редкие  землянки  поселенцев  -  ночью  такую
землянку выдавала мигающая во тьме  огненная  точка,  а  днем  -  угрюмая,
замкнутая, вырождающаяся семья, молча трудившаяся на своем  поле.  Главные
урожаи давала кукуруза, но встречались и бобы, и  горох.  Изредка  стрелок
ловил на себе долгий тупой взгляд какой-нибудь тощей коровы,  глядевшей  в
промежуток между ольховыми жердями в клочьях отслаивающейся  коры.  Четыре
раза он разминулся с дилижансами: два ехали ему  навстречу,  два  обогнали
его.  Обогнавшие  были  почти  пусты;  в   тех,   что   держали   путь   в
противоположную сторону, к северным лесам, пассажиров было больше.
     Это был уродливый край. С тех пор,  как  стрелок  покинул  Прайстаун,
дважды, оба раза неохотно, принимался дождь. Даже тимофеева трава казалась
желтой и унылой. Безобразный пейзаж. Никаких признаков человека  в  черном
стрелок не замечал. Возможно, тот подсел в дилижанс.
     Дорога повернула. За поворотом стрелок щелкнул  языком,  останавливая
мула, и посмотрел вниз, на Талл. Талл располагался на дне круглой впадины,
формой напоминавшей миску - поддельный самоцвет в дешевой  оправе.  Горели
немногочисленные огни, лепившиеся по большей части там, откуда  доносилась
музыка. Улиц на глазок было четыре: три,  и  под  прямым  углом  к  ним  -
широкая  дорога,  служившая  главной  улицей  поселка.  Может  быть,   там
отыскалась бы харчевня. Стрелок сомневался в этом, но  вдруг...  Он  снова
щелкнул языком.
     Вдоль дороги опять  начали  попадаться  отдельные  дома,  за  редкими
исключениями по-прежнему заброшенные. Стрелок миновал крохотный  погост  с
покосившимися,   заплесневелыми   деревянными   плитами,    заросшими    и
заглушенными буйной порослью бес-травы. Через каких-нибудь  пятьсот  футов
он прошел мимо изжеванного щита с надписью "ТАЛЛ".
     Краска так облупилась, что разобрать надпись было  почти  невозможно.
Поодаль виднелся другой указатель, но что было  написано  там,  стрелок  и
вовсе не сумел прочесть.
     Когда он вошел в черту собственно города,  шутовской  хор  полупьяных
голосов поднялся в последнем  протяжном  лирическом  куплете  "Эй,  Джуд":
"Наа-наа-наа... на-на-на-на... Эй, Джуд..." Звук был мертвым, как  гудение
ветра в дупле гнилого дерева,  и  лишь  прозаическое  бренчание  кабацкого
пианино уберегло стрелка от серьезных раздумий о том, не вызвал ли человек
в черном призраков заселить необитаемый поселок. От этой  мысли  его  губы
тронула едва заметная улыбка.
     На улицах попадались прохожие -  немного,  но  попадались.  Навстречу
стрелку по противоположному тротуару, с нескрываемым  любопытством  отводя
глаза, прошли три дамы в черных просторных брюках и одинаковых  просторных
блузах. Казалось,  их  лица  плывут  над  едва  заметными  телами,  словно
огромные,  глазастые,  мертвенно-бледные  бейсбольные  мячи.  Со  ступеней
заколоченной досками бакалейной  лавки  за  ним  следил  хмурый  старик  в
соломенной шляпе,  решительно  нахлобученной  на  макушку.  Когда  стрелок
проходил мимо сухопарого портного, занимавшегося с поздним  клиентом,  тот
прервался, проводил его глазами и поднял  лампу  за  своим  окном  повыше,
чтобы лучше видеть. Стрелок кивнул. Ни портной, ни его клиент не ответили.
Их взгляды  ощутимой  тяжестью  легли  на  прижимавшиеся  к  бедрам  низко
подвешенные кобуры. Кварталом  дальше  какой-то  паренек  лет  тринадцати,
загребая ногами, переходил вместе со своей девчонкой  дорогу.  От  каждого
шага в воздух поднималось и зависало облачко пыли. По одной стороне  улицы
тянулась цепочка фонарей, но почти все они были разбиты, а у тех немногих,
что горели, стеклянные бока были мутными от загустевшего керосина. Была  и
платная конюшня - ее шансы на выживание, вероятно,  зависели  от  рейсовых
дилижансов. Сбоку от зияющей  утробы  конюшни,  над  прочерченным  в  пыли
кругом для игры в шарики, дымя самокрутками из кукурузных султанов,  молча
сидели трое мальчишек. Их длинные тени падали во двор.
     Стрелок провел мула мимо них и заглянул в  сумрачные  глубины  сарая.
Там, в будто бы пробивавшемся сквозь толщу воды  свете  одной-единственной
лампы, подпрыгивала и трепетала  тень  долговязого  старика  в  фартуке  -
покряхтывая, он подхватывал вилами рыхлое сено, тимофеевку,  и  размашисто
переносил на сеновал.
     - Эй! - позвал стрелок.
     Вилы дрогнули, и конюх раздраженно обернулся.
     - Себе поэйкай!
     - Я тут с мулом.
     - С чем вас и поздравляем.
     Стрелок бросил  в  полутьму  увесистую,  неровно  обточенную  золотую
монету. Звякнув  о  старые,  засыпанные  сенной  трухой  доски,  она  ярко
блеснула.
     Конюх подошел, нагнулся, подобрал  золотой  и  прищурился,  глядя  на
стрелка. Ему на глаза попались портупеи, и он кисло кивнул.
     - Ты хочешь, чтоб я приютил его. Надолго?
     - На ночь. Может быть, на две. Может, больше.
     - Сдачи с золотого у меня нету.
     - Я и не прошу.
     - Тридцать сребреников, - пробурчал конюх.
     - Что?
     - Ничего. - Конюх подцепил уздечку и повел мула в сарай.
     - Почисти его! - крикнул стрелок. Старик не обернулся.
     Стрелок вышел к мальчишкам, сидевшим на корточках вокруг  кольца  для
игры в шарики. Весь процесс мены они пронаблюдали свысока, с презрительным
интересом.
     - Как играется? - общительно спросил стрелок.
     Никто не ответил.
     - Вы здешние, городские?
     Ответа не было.
     Один  из  мальчишек  вынул  изо  рта  загнутую  под  безумным   углом
самокрутку, свернутую из кукурузного султана, крепко зажал в руке  зеленый
шарик с черными прожилками - "кошачий глаз" - и пустил его в очерченный на
земле круг. Шарик ударил по "ворчуну"  и  выбил  его  за  черту.  Подобрав
"кошачий глаз", мальчишка приготовился бить снова.
     - Есть в этом поселке харчевня? - поинтересовался стрелок.
     Один из ребят, самый младший, поднял голову и посмотрел  на  него.  В
углу рта у мальчугана красовалась  огромная  лихорадка,  а  глаза  еще  не
утратили  простодушия.  Их  до  краев  заполняло  потаенное,  смешанное  с
интересом удивление - это было трогательно и пугало.
     - У Шеба можно съесть кусок мяса.
     - В вашем трактире?
     Мальчонка кивнул, но ничего не сказал. Глаза его товарищей  сделались
недобрыми, враждебными.
     Стрелок коснулся полей шляпы.
     - Весьма признателен. Приятно знать, что в этом поселке у кого-то еще
хватает мозгов, чтоб говорить.
     Он прошел мимо них, взобрался на тротуар и двинулся в сторону центра,
к заведению Шеба. За спиной раздавался чистый презрительный голос  другого
мальчишки - еще совсем детский  дискант:  "Травоед!  Давно  трахаешь  свою
сестру, Чарли? Травоед!"
     Перед заведением Шеба  подмаргивали  три  яркие  лампы  -  одна  была
прибита над перекошенными двустворчатыми дверями, две других располагались
по обе стороны от  них.  Припев  "Джуда"  мало-помалу  затих,  на  пианино
забренчали  другую  старинную  балладу.  Голоса  шелестели  невнятно,  как
рвущиеся нити. Стрелок на миг  задержался  у  дверей,  заглядывая  внутрь.
Посыпанный опилками пол, возле столов на шатких  ножках  -  плевательницы.
Дощатая стойка на козлах для пилки дров.  Захватанное  липкое  зеркало  за
стойкой  отражало  тапера  -  вертящаяся  табуретка  придавала  его  спине
неподражаемую сутулость. Переднюю панель пианино  убрали,  так  что  можно
было смотреть, как во время игры на этом новейшем  техническом  достижении
вверх и вниз ходят  соединенные  с  деревянными  клавишами  молоточки.  За
стойкой стояла трактирщица, светловолосая женщина в грязном синем  платье.
Одна бретелька была заколота английской булавкой. В глубине помещения вяло
выпивали и играли в "Глянь-ка" человек шесть городских.  Еще  с  полдюжины
местных неплотной кучкой сгрудились у пианино.  Четверо  или  пятеро  -  у
стойки. И рухнувший лицом на стол у двери старик с буйной седой шевелюрой.
Стрелок вошел.
     Головы повернулись. Стрелка и  его  оружие  осмотрели.  На  мгновение
воцарилась почти полная тишина -  лишь  равнодушный  ко  всему  тапер,  не
обращая внимания на вновь прибывшего, легко касался клавиш. Потом  женщина
вытерла стойку, и все вернулось на круги своя.
     - Глянь-ка, - сказал в углу один из картежников, подкладывая в пару к
червонной тройке четверку пик. Больше карт у него на руках не  было.  Тот,
кто положил червонную тройку, выругался и передал ему свою  ставку,  после
чего настала очередь следующего игрока.
     Стрелок приблизился к стойке.
     - Тут можно разжиться мясцом? - спросил он.
     - А как же. - Женщина взглянула ему в глаза.  Должно  быть,  когда-то
она была хороша,  но  теперь  лицо  стало  бугристым,  а  по  лбу  змеился
сине-багровый шрам. Она густо запудривала его, но это скорее привлекало  к
шраму внимание, нежели маскировало его. - Правда, задорого.
     - Представляю. Дай-ка три порции да пива.
     Снова неуловимая перемена в общей атмосфере.  Три  порции  мяса.  Рты
наполнились слюной, языки заворочались, медленно и сладострастно  подбирая
ее. Три порции.
     - Это обойдется тебе в пять зелененьких. Вместе с пивом.
     Стрелок выложил на стойку золотой.
     Все взгляды обратились к монете. За стойкой, слева от зеркала, стояла
жаровня  с  медленно  тлеющими  углями.  Женщина  скрылась   в   небольшой
комнатушке позади нее и вернулась с листом бумаги, на котором лежало мясо.
Не слишком щедрой рукой она отрезала три ломтя  и  бросила  на  огонь.  От
жаровни  поднялся  умопомрачительный  запах.   Стрелок   стоял,   сохраняя
бесстрастное равнодушие и лишь  краешком  сознания  отмечая,  что  пианино
запинается, картежники сбавили темп, а завсегдатаи  заведения  бросают  на
него косые взгляды.
     Заходящего со спины мужчину стрелок заметил на  полпути,  в  зеркале.
Тот был почти абсолютно лыс и сжимал рукоять громадного охотничьего  ножа,
на манер кобуры прикрепленного петлей к поясу.
     - Иди сядь, - спокойно сказал стрелок.
     Мужчина остановился. Верхняя губа непроизвольно  вздернулась,  как  у
пса, и на миг стало тихо. Потом он  двинулся  обратно  к  своему  столику.
Восстановилась прежняя атмосфера.
     Пиво подали в высоком стеклянном бокале с трещиной.
     - Сдачи нету, - задиристо объявила женщина.
     - Я и не жду.
     Она  сердито  кивнула,  словно  такая,  пусть   даже   выгодная   ей,
демонстрация толстого кошелька разгневала  ее.  Однако  золотой  взяла,  и
минутой позже на мутной, плохо вымытой  тарелке  появились  еще  сырые  по
краям ломти мяса.
     - Соль у вас водится?
     Пошарив под стойкой, женщина выдала ему соль.
     - Хлеб?
     - Нету.
     Стрелок знал, что это неправда, но  не  стал  развивать  тему.  Лысый
пялил  на  него  синюшные  глаза.  Лежавшие  на  треснувшей,  выщербленной
столешнице руки сжимались и разжимались. Ноздри мерно раздувались.
     Стрелок степенно, почти ласково принялся за  еду.  Он  кромсал  мясо,
отправляя куски в рот, и старался не думать о том,  что  говядину  удобнее
резать, добавив к вилке кое-что еще.
     Он почти все съел и уже созрел для  того,  чтобы  взять  еще  пива  и
свернуть папиросу, когда на плечо ему легла рука.
     Стрелок вдруг осознал, что в комнате снова  стало  тихо,  и  различил
вкус сгущавшегося в воздухе напряжения. Обернувшись, он уперся взглядом  в
лицо того человека, который спал у двери, когда он заходил. Лицо это  было
ужасно.  От  него  исходили  отвратительные  прогорклые  миазмы  -   запах
бес-травы. Глаза были глазами проклятого  -  остекленелые,  неподвижные  и
сверкающие глаза человека,  который  смотрит  и  не  видит;  глаза,  вечно
обращенные внутрь, в бесплодный ад неуправляемых грез, грез,  спущенных  с
привязи, поднимающихся из зловонных трясин подсознания.
     Женщина за стойкой издала негромкий стон.
     Потрескавшиеся губы покривились, раздвинулись, обнажили  позеленевшие
замшелые зубы, и стрелок подумал: "Да он не курит. Он  ее  жует.  Ей-богу,
жует". И тут же, следом: "Это мертвец. Он, должно быть, мертв уже год".  И
сразу: "Человек в черном".
     Они не сводили друг с друга глаз - стрелок и  человек,  шагнувший  за
грань безумия.
     Старик  заговорил,  и  ошарашенный  стрелок  услышал,  что   к   нему
обращаются Высоким Слогом:
     - Сделай милость, дай золотой. Один-единственный. Потешиться.
     Высокий Слог. На миг рассудок стрелка отказался  постичь  услышанное.
Прошло столько лет - века, Боже  правый,  тысячелетия!  Никакого  Высокого
Слога больше не было, он остался один - последний стрелок. Остальные...
     Он потрясенно полез в  нагрудный  карман  и  извлек  золотую  монету.
Растрескавшаяся исцарапанная рука потянулась за  ней,  обласкала,  подняла
кверху, чтобы в золоте отразилось яркое коптящее пламя  керосиновых  ламп.
Посланница цивилизации, монета, гордо заблестела -  золотисто-красноватый,
кровавый отблеск.
     - Ахххххх... - Невнятный удовлетворенный  звук.  Покачиваясь,  старик
развернулся и двинулся назад к своему  столику,  держа  монету  на  уровне
глаз, поворачивая то так, то эдак, пуская зайчики.
     Заведение быстро пустело. Створки  дверей  бешено  ходили  туда-сюда.
Тапер громко захлопнул крышку инструмента и,  словно  персонаж  комической
оперы, широченным шагом вышел следом за остальными.
     - Шеб! - пронзительно крикнула ему вслед женщина. В ее тоне смешались
страх и сварливость. - Шеб, вернись! Да будь оно все проклято!
     Тем временем старик вернулся за свой столик и волчком закрутил монету
на выщербленных досках, не  спуская  с  нее  бессмысленного  завороженного
взгляда безжизненных глаз. Он запустил ее второй раз, третий, и  его  веки
отяжелели. Четвертый - и голова старика пристроилась на стол  раньше,  чем
монета остановилась.
     - Вот так вот, - тихо и яростно проговорила женщина. - Ты  выжил  мне
всех клиентов. Доволен?
     - Они вернутся, - сказал стрелок.
     - Нет, нынче вечером их уж не жди.
     - Кто он?.. - Стрелок указал на травоеда.
     - Поди и... - Она завершила команду  описанием  невероятного  способа
мастурбации.
     - Я должен знать, - терпеливо проговорил стрелок. - Он...
     - Занятно он с тобой толковал, - перебила она. - Норт отродясь так не
говорил.
     - Я ищу одного человека. Ты должна бы его знать.
     Женщина  уставилась  на  него.  Гнев  утихал,  уступая  место  сперва
догадкам, потом - сильному влажному блеску,  который  стрелок  уже  видел.
Шаткое строение задумчиво потрескивало. Вдалеке  истошно  залаяла  собака.
Женщина поняла, что он знает,  и  блеск  сменился  безнадежностью,  тупым,
безгласным желанием.
     - Мою цену ты знаешь, - сказала она.
     Стрелок не сводил с нее глаз. Темнота скрыла бы  шрам.  Женщина  была
довольно худа, и сделать дряблым все ее тело  не  сумела  ни  пустыня,  ни
песок, ни тяжелая однообразная работа. А когда-то  она  была  хорошенькой,
может быть, даже красивой. Не то, чтобы это было важно. Все  равно,  пусть
даже  в  сухой  черноте   утробы   этой   женщины   устроили   бы   гнездо
жуки-могильщики. Все было предначертано.
     Женщина вскинула руки к лицу и оказалось,  что  в  ней  еще  довольно
жизненных соков - на слезы хватило.
     - Да не пялься ты на меня! Нечего так подло смотреть!
     - Прости, - сказал стрелок. - Я не нарочно.
     - Все вы не нарочно! - крикнула женщина ему в лицо.
     - Погаси лампы.
     Она всхлипнула, пряча лицо в ладонях. Не из-за шрама  -  из-за  того,
что это возвращало ей если не девственность, то пору девичества.  Булавка,
удерживавшая бретельку, поблескивала в свете коптящих ламп.
     - Погаси лампы и запри дверь. Он ничего не украдет?
     - Нет, - едва слышно выговорила она.
     - Тогда гаси свет.
     Женщина не отнимала рук от лица, покуда не  оказалась  у  стрелка  за
спиной. Она гасила лампы одну за другой, прикручивая  фитили  и  вслед  за
этим дыханием задувая пламя. Потом в темноте она взяла его за руку, и рука
эта оказалась теплой. Женщина отвела его наверх. Там не было света,  чтобы
укрывать от него соитие.



                                    6

     Стрелок свернул в темноте  две  папиросы,  раскурил  и  одну  передал
женщине. Комната хранила  аромат  хозяйки  -  трогательный  свежий  аромат
сирени. Запах пустыни забивал его, уродовал, калечил. Он был словно  запах
моря. Стрелок понял, что боится пустыни, которая ждала его впереди.
     - Его звать Норт, - сказала женщина. Ее голос  не  утратил  ни  капли
прежней резкости. - Просто Норт. Он умер.
     Стрелок ждал.
     - Его коснулась рука Господа.
     Стрелок сказал:
     - Я еще ни разу Его не видел.
     - Сколько себя помню, все он здесь обретался... Норт, я хочу сказать,
а не Господь. - Она пьяно  расхохоталась  в  темноте.  -  Одно  время  был
тутошним золотарем. Стал пить. Траву  нюхать.  Потом  курить  ее.  Ребятня
начала таскаться за ним повсюду, науськивать собак. И ходил  он  в  старых
зеленых штанах, от которых воняло. Понимаешь?
     - Да.
     - Он начал жевать траву. Под конец уж просто сидел тут у нас и ничего
не ел. В мыслях-то он, может, королем себя видел.  Может,  мальчишки  были
его шутами, а их собаки - принцессами.
     - Да.
     - Он помер прямо перед нашим заведением, - продолжала она. -  Явился,
топоча по тротуару как слон - ходил-то он в саперных башмаках, таким сносу
нет, - а за ним хвостом ребятня да  собаки.  И  похож  он  был  на  клубок
проволочных одежных вешалок, коли их перекрутить да завернуть все  вместе.
В глазах адские огни горели, а он знай себе скалился -  точь-в-точь  такие
ухмылки детишки вырезают тыквам в канун Дня всех святых. Разило  от  Норта
грязью, гнилью и травой: она стекала из углов рта, как  зеленая  кровь.  Я
думаю, он хотел зайти послушать, как Шеб играет на  пианино.  Прямо  перед
дверью Норт остановился  и  вскинул  голову.  Мне  было  его  видно,  и  я
подумала, что он услышал дилижанс, хоть никакого дилижанса  мы  не  ждали.
Тут его вывернуло таким черным, там было полно  крови,  и  все  это  лезло
прямо сквозь его ухмылку, точно сточные воды сквозь решетку.  Воняло  так,
что рехнуться можно было. Норт поднял руки и просто повалился. И все. Умер
с этой своей ухмылкой на губах, в собственной блевотине.
     Женщина подле него дрожала. Снаружи без умолку тонко скулил  ветер  и
где-то вдалеке хлопала дверь - звук был таким, будто его слышишь  во  сне.
За стенами бегали мыши. В дальнем  уголке  сознания  стрелка  промелькнула
мысль, что это, вероятно, единственное заведение  в  городе,  процветающее
настолько, чтобы прокормить мышей. Он положил руку женщине на  живот.  Она
сильно вздрогнула, потом расслабилась.
     - Человек в черном, - напомнил он.
     - Обязательно надо все выспросить, да?
     - Да.
     - Ладно. Расскажу. -  Она  обеими  руками  вцепилась  ему  в  руку  и
рассказала.



                                    7

     Он появился на склоне того дня, когда умер Норт. Буянил ветер: сдувая
верхний рыхлый слой почвы, он гнал по улицам  завесу  песка  и  крутящиеся
ветряками кукурузные стебли. Кеннерли  повесил  на  двери  конюшни  замок,
прочие же немногочисленные лавочники закрыли витрины  ставнями  и  заперли
ставни доской. Небо было желтым, как лежалый сыр, и тучи  летели  по  нему
столь стремительно, будто в бесплодных просторах пустыни, где побывали так
недавно, увидели нечто ужасающее.
     Он приехал на шаткой повозке, обвязанной мелко  рябившей  под  ветром
парусиной. За его появлением следили, и старик Кеннерли, лежавший у окна с
бутылкой в одной руке и горячей, рыхлой грудью своей второй по старшинству
дочки в другой, решил: если этот человек постучится, его нет дома.
     Но человек в  черном  проехал  мимо,  не  крикнув  тянувшему  повозку
гнедому "Тпрру!". Колеса крутились, взбивая пыль, и  ветер  с  готовностью
подхватывал ее цепкими пальцами. Возможно, человек этот  был  монахом  или
священником: он был в припорошенной светлой пылью черной  рясе,  а  голову
покрывал просторный, затенявший лицо капюшон, который рябил  и  хлопал  на
ветру.  Из-под  облачения  выглядывали  тяжелые  башмаки  с   пряжками   и
квадратными носами.
     Остановившись  перед  заведением  Шеба,  человек  в  черном  привязал
лошадь. Гнедой опустил голову к земле и шумно фыркнул.  Человек  в  черном
обошел повозку, отвязал сзади один клапан, нашел выцветшую под  солнцем  и
ветрами седельную сумку, забросил за плечо и вошел в трактир.
     Алиса с любопытством следила за ним, но больше его прибытия никто  не
заметил. Все прочие были пьяны, как сапожники. Шеб играл на манер рэгтайма
методистские гимны, а седые бездельники, явившиеся рано, чтобы укрыться от
бури и попасть на поминки по Норту, уже успели допеться до хрипоты. Пальцы
упившегося почти до бесчувствия  Шеба,  который  испытывал  сладострастное
упоение от того, что его существование еще длится, порхали над клавишами с
горячечной быстротой перелетающего от игрока  к  игроку  волана,  сновали,
точно челнок ткацкого станка.
     Хриплые, визгливые голоса и зычные вопли не  могли  заглушить  ветра,
хоть иной раз как будто были готовы потягаться  с  ним.  В  углу  Захария,
забросив юбки Эйми Фелдон ей на голову, малевал на коленках  девицы  знаки
зодиака. По комнате крутилось еще несколько женщин. Их щеки горели  жарким
румянцем. Сочившееся в  двери  заведения  предгрозовое  зарево  словно  бы
передразнивало их.
     Норта положили на два стола в центре комнаты. Его башмаки сложились в
мистическое V. Ослабшая челюсть отвисла в ухмылке, однако глаза ему кто-то
закрыл, положив на веки по пуле. Руки  Норта  с  веточкой  бес-травы  были
сложены на груди. От него шла несусветная вонь.
     Человек в черном откинул капюшон и подошел к стойке. Алиса глядела на
него, ощущая трепет, смешанный с таившимся у нее внутри знакомым желанием.
Никаких религиозных символов на человеке не было, хотя само  по  себе  это
ничего не значило.
     - Виски, - сказал он. Голос был  негромким  и  приятным.  -  Хорошего
виски.
     Она полезла под стойку и выставила бутылку "Звезды". Алиса  могла  бы
всучить ему местную самогонку, как лучшее, что у нее есть, но  не  сделала
этого. Она наливала, а человек в черном  наблюдал  за  ней.  У  него  были
большие, светлые, блестящие глаза, но слишком густой полумрак не  позволял
точно определить, какого они  цвета.  Желание  Алисы  усилилось.  Крики  и
гиканье позади не утихали. Шеб, никудышный мерин, заиграл  "Рождественских
солдат",  и  кто-то  уговорил  тетушку  Миль  спеть.  Ее   искаженный   до
неузнаваемости голос прорезал стоявший в комнате гомон, точно тупой  топор
- мозг теленка.
     - Эй, Элли!
     Обиженная молчанием незнакомца, возмущенная бесцветностью его глаз  и
ненасытностью  своего  лона,  она  отошла,  чтобы  отпустить  пива.  Алиса
страшилась  своих   желаний.   Они   были   непостоянны,   переменчивы   и
неуправляемы. Что, если они означали климакс,  который,  в  свою  очередь,
предвещал подступающую  старость  -  в  Талле,  как  правило,  недолгую  и
горькую, точно зимний закат.
     Алиса цедила пиво, покуда бочонок не опустел, и сама  почала  другой,
хорошо зная, что звать Шеба бессмысленно. Он прибежал  бы  весьма  охотно,
как пес - да он и был псом, - и, если бы не отрубил себе пальцы, то  залил
бы  пеной  все  вокруг.  Пока  она  двигалась  подле  бочонка,  незнакомец
неотступно наблюдал за ней - Алиса чувствовала на себе его взгляд.
     - Оживленно у вас, - сказал он, когда она вернулась. К виски  он  еще
не притронулся и просто перекатывал стакан в ладонях, чтобы согреть.
     - Поминки, - откликнулась Алиса.
     - Я заметил покойного.
     - Все они бездельники и  любители  поживиться  на  чужой  счет,  -  с
неожиданной ненавистью сказала она. - Все любят дармовщинку.
     - Их это возбуждает. Он мертв. Они - нет.
     -  Когда  он  был  жив,  над  ним  насмехались  все,  кому  не  лень.
Несправедливо, если и сейчас он будет посмешищем. Это... -  Она  осеклась,
не в состоянии выразить, каково это или насколько оно непристойно.
     - Травоед?
     - Да! Что ему оставалось?
     Тон был обвиняющим, но незнакомец не опустил глаз, и она ощутила, как
кровь бросилась ей в лицо.
     - Прошу прощенья. Вы священник? Должно быть, вас  от  такого  с  души
воротит.
     - Я не священник, и с души меня не воротит. - Он аккуратно  опрокинул
виски в рот, даже не поморщившись. - Будьте любезны еще.
     - Извиняюсь, сперва надо поглядеть, какого цвета ваша монета.
     - Что же извиняться?
     Он положил на стойку грубо сделанную  серебряную  монету,  толстую  с
одного края и тонкую - с другого, и Алиса сказала, как потом скажет снова:
     - Сдачи у меня нету.
     Он отмахнулся,  покачав  головой,  и  рассеянно  посмотрел,  как  она
наливает ему вторую порцию спиртного.
     - Вы только проездом? - спросила она.
     Человек в черном долгое время  не  отвечал,  и  Алиса  уже  собралась
повторить свой вопрос, но он нетерпеливо тряхнул головой.
     - Не говорите банальностей. У вас тут смерть.
     Обиженная и изумленная, Алиса отшатнулась, и ее первой  мыслью  было,
что этот человек солгал относительно своей праведности, дабы испытать ее.
     - Он был вам небезразличен, -  решительно  сказал  ее  собеседник.  -
Разве я грешу против истины?
     - Кто? Норт? - Она рассмеялась, скрывая замешательство  за  напускной
досадой. - Думаю, вам лучше...
     - Вы мягкосердечны и немного напуганы, - продолжал незнакомец,  -  он
же, пристрастившись к траве, выглядывал из пекла с черного хода. Теперь он
там, и за ним тут же захлопнули дверь, и вы не  думаете,  что  ее  откроют
раньше, чем придет время и вам переступить этот порог. Правильно?
     - Никак, вам в голову ударило?
     - Мистер Нортон помер, - с угрюмой насмешкой  передразнил  человек  в
черном. - Мертвый он, как каждый-всякий. Как вы или любой другой.
     - Катись из моего заведения, -  женщина  почувствовала  внутри  дрожь
пробудившегося отвращения, но ее лоно все еще лучилось теплом.
     - Ничего, - тихо сказал он. - Ничего. Погодите. Только погодите.
     Глаза были голубыми. Она  вдруг  ощутила  пустоту  в  мыслях,  словно
приняла наркотик.
     - Видите? - спросил он ее. - Видите, да?
     Она тупо кивнула, и он рассмеялся - то  был  красивый,  звучный  смех
неиспорченного  человека,  на  который   все   повернули   головы.   Круто
обернувшись, пришелец смело встретил взгляды, словно  каким-то  непонятным
чудом сделался центром всеобщего внимания. Голос тетушки  Миль  дрогнул  и
замер, в воздухе повисла высокая, надтреснутая, невыразимо тоскливая нота.
Шеб сфальшивил и оборвал мелодию. Они с беспокойством смотрели на  чужака.
По стенам дома дробно постукивали песчинки.
     Молчание длилось, тишина разматывала  свои  нити.  У  Алисы  в  горле
застряло загустевшее дыхание, она опустила глаза и  увидела,  что  обе  ее
ладони прижались под стойкой к животу. Все смотрели на человека в  черном,
а он смотрел на них. Потом снова  разразился  смехом  -  сочным,  громким,
явственным. Однако никто не спешил подхватить.
     - Я явлю вам чудо! -  выкрикнул  человек  в  черном.  Но  они  только
молчали и смотрели, словно послушные  дети,  которых  взяли  поглядеть  на
волшебника, а они уже слишком выросли, чтобы верить в него.
     Человек в черном бросился вперед, и  тетушка  Миль  отпрянула.  Он  с
неприятной улыбкой  похлопал  ее  по  обширному  животу.  У  тетушки  Миль
невольно вырвалось короткое клохтанье, и человек в черном откинул голову:
     - Так лучше, не правда ли?
     Тетушка Миль снова закудахтала, неожиданно разразилась  всхлипами  и,
как слепая, выбежала за дверь. Остальные молча смотрели, как она  исчезает
за порогом. Начиналась буря: по белой круговой панораме неба, вздымаясь  и
опадая, чередой пробегали тени. У пианино  какой-то  мужчина  с  позабытой
кружкой пива в руке издал тяжелый вздох, в котором слышалась усмешка.
     Человек в черном встал над Нортом. Он глядел вниз,  на  покойного,  и
ухмылялся. Ветер выл, визжал, гудел гитарной  струной.  В  стену  трактира
ударилось и отлетело что-то большое. Один из стоявших у  стойки  оторвался
от нее и нелепо-широкими шагами, выписывая вензеля, ушел. Внезапно грянули
сухие раскаты грома.
     - Хорошо, - усмехнулся человек в черном. - Ладно. Давайте приступим к
делу.
     Тщательно  целясь,  он  принялся  плевать  Норту   в   лицо.   Плевки
поблескивали на лбу  покойника,  жемчугами  скатывались  с  заострившегося
по-птичьи носа.
     Руки Алисы под стойкой заработали быстрее.
     Шеб загоготал - ни дать, ни взять неотесанный деревенский парень, - и
согнулся, отхаркивая гигантские густые комки мокроты. Рта он не прикрывал.
Человек в черном одобрительно взревел  и  хлопнул  тапера  по  спине.  Шеб
осклабился, сверкнул золотой зуб.
     Кое-кто сбежал. Другие широким кольцом окружили Норта. На  его  лице,
на морщинистой шее, где кожа обвисла складками, как у быка, блестела влага
- влага, столь драгоценная в этом краю засух. Вдруг,  словно  по  сигналу,
плевки прекратились. Слышалось неровное тяжелое дыхание.
     Человек в черном стремительно прянул вперед, пронырнул над  трупом  и
переломился в поясе, описав ровную дугу. Вышло красиво,  будто  плеснулась
вода. Он приземлился на руки,  прыжком  с  поворотом  очутился  на  ногах,
ухмыльнулся и снова перемахнул  через  стол.  Один  из  зрителей  забылся,
зааплодировал и вдруг попятился прочь с помутневшими от ужаса глазами.  Он
с влажным шлепком зажал рот ладонью и кинулся к дверям.
     Когда человек  в  черном  в  третий  раз  пролетал  над  Нортом,  тот
дернулся.
     Среди зевак возник ропот - сдавленное оханье - и стало тихо.  Человек
в черном запрокинул голову и  завыл.  Он  втягивал  воздух,  и  его  грудь
ритмично вздымалась и опускалась в такт  неглубокому  частому  дыханию.  С
удесятеренной скоростью  он  заструился  над  телом  Норта,  словно  вода,
которую переливают из стакана в стакан. В трактире  слышалось  только  его
яростное резкое дыхание, да усиливающиеся порывы штормового ветра.
     Норт сделал глубокий жадный вдох и с  грохотом  заколотил  руками  по
столу, бесцельно осыпая столешницу тяжелыми ударами. Шеб хрипло  взвизгнул
и исчез за дверью, следом за ним - одна из женщин.
     Человек в черном вновь мелькнул над Нортом  -  раз,  другой,  третий.
Теперь все тело Норта трепетало, тряслось, подергивалось, билось. От  него
удушливыми волнами поднимался запах гниения,  испражнений  и  тлена.  Норт
открыл глаза.
     Алиса почувствовала, что ноги несут ее вспять.  Она  задела  зеркало,
задрожавшее от удара, и, поддавшись слепой панике,  метнулась  прочь,  как
молодой кастрированный бычок.
     - Я сделал тебе подарок,  -  тяжело  отдуваясь,  прокричал  ей  вслед
человек в черном. - Теперь можешь спать спокойно. Однако и  это  обратимо.
Зато... так... занятно,  черт  возьми!  -  И  он  снова  захохотал.  Алиса
кинулась вверх по лестнице, и смех зазвучал тише,  но  оборвался  он  лишь
тогда, когда дверь, ведущая в три  комнаты  над  трактиром,  оказалась  на
засове.
     Тогда, присев под дверью на корточки и покачиваясь, она захихикала, и
эти звуки переросли в пронзительные причитания, слившиеся с воем ветра.
     Внизу Норт рассеянно убрел в бурю, надергать травы. Человек в  черном
- единственный клиент, оставшийся  в  трактире,  -  продолжая  ухмыляться,
смотрел ему вслед.
     Когда в тот вечер она заставила себя с лампой в одной руке и  тяжелым
поленом в другой снова сойти вниз, человек в черном  уже  исчез  вместе  с
повозкой и всем прочим. Но Норт был там,  он  сидел  за  столом  у  входа,
словно никуда и не уходил. От него пахло травой, но  не  так  сильно,  как
можно было бы ожидать.
     Он поднял голову, посмотрел на женщину и робко улыбнулся.
     - Привет, Элли.
     - Привет, Норт. - Она положила полено и принялась зажигать лампы,  не
поворачиваясь к Норту спиной.
     - Меня коснулась рука Господа, - вскоре сказал  он.  -  Я  больше  не
умру. Так он сказал. Он обещал мне.
     - Повезло тебе, Норт. - Дрожащие  пальцы  упустили  лучину,  и  Алиса
подняла ее.
     - Хотелось бы мне бросить жевать траву, - проговорил он. - Нет больше
для меня в этом радости. Негоже человеку, которого коснулась рука Господа,
жевать траву.
     - Что ж ты не бросишь?
     Собственное озлобление  удивило  и  напугало  Алису,  заставив  вновь
увидеть в Норте не столько дьявольское чудо, сколько человека.  Экземпляр,
представший ее глазам, являл  собой  довольно  грустное  зрелище:  он  был
одурманен лишь наполовину и выглядел виноватым и пристыженным. Бояться его
она больше не могла.
     - Меня трясет, - сказал он. - Тянет к траве. Я не могу бросить. Элли,
ты всегда была так добра ко мне... - Он заплакал. - Я мочить штаны и то не
могу бросить.
     Алиса подошла к столу и помедлила в нерешительности.
     - Он мог бы сделать так, что меня бы на нее не  тянуло,  -  выговорил
Норт сквозь слезы. - Мог бы, раз уж сумел меня оживить. Я не жалуюсь... не
хочу жаловаться... - Он затравленно огляделся и прошептал: - Коли  я  буду
жаловаться, он может поразить меня насмерть.
     - Может, это шутка. У него, похоже, то еще чувство юмора.
     Норт достал висевший у него под рубахой кисет и вытащил горсть травы.
Алиса бездумно смела ее прочь и, ужаснувшись, убрала руку.
     - Ничего не могу поделать, Элли, ничего... - И его рука снова неловко
нырнула в мешочек. Алиса могла бы остановить его, но даже  не  попыталась.
Она снова взялась зажигать лампы,  чувствуя  усталость,  хоть  вечер  едва
начался. Но той ночью в трактир заглянул  только  все  прозевавший  старик
Кеннерли. Увидев Норта, конюх  как  будто  бы  не  особенно  удивился.  Он
заказал пива, поинтересовался, где Шеб, и облапал Алису. На следующий день
все почти вошло в норму, хотя ни один мальчишка за Нортом не таскался. Еще
через день возобновились свистки. Жизнь пошла своим приятным чередом. Дети
собрали вырванную ветром кукурузу в кучу, а через неделю после воскресения
Норта подожгли ее посреди улицы. Через несколько  минут  вспыхнуло  яркое,
сильное пламя, и почти все завсегдатаи заведения - кто ровным  шагом,  кто
пошатываясь, - вышли посмотреть. Выглядели они примитивно. Их лица  словно
бы парили между огнем и небесами,  слепившими  блеском  ледяных  осколков.
Глядя на них, Элли  ощутила  укол  мимолетного  отчаяния  от  того,  какие
грустные времена настали. Все расползалось. В середке вещей больше не было
клея. Она никогда не видела океана - и уже никогда не увидит.
     - Ах, кабы мне хватило духу, - пробормотала она. - Кабы  хватило  мне
духу, духу, духу...
     При  звуке  Алисиного  голоса  Норт  поднял  голову  и   бессмысленно
улыбнулся ей из пекла. Духу ей не хватало. Шрам да кабак - вот все, что  у
нее было.
     Костер быстро  прогорел,  и  клиенты  вернулись  в  заведение.  Алиса
принялась  накачиваться  виски,  "Звездой",  и  к  полуночи   была   пьяна
по-черному.



                                    8

     Женщина оборвала повествование и, не  получив  немедленного  отклика,
первым делом подумала, что рассказ  усыпил  стрелка.  Она  и  сама  начала
уплывать в дрему, но тут он спросил:
     - Это все?
     - Да.
     - Угм. - Стрелок сворачивал очередную папиросу.
     -  Табачища-то  в  постель  не  натряси,  -  велела  она  резче,  чем
собиралась.
     - Не натрясу.
     Снова воцарилось молчание. Огонек папиросы подмигивал, то разгораясь,
то потухая.
     - Утром ты уйдешь, - невыразительно сказала она.
     - Да надо бы. Думаю, он расставил мне здесь ловушку.
     - Не уходи, - сказала она.
     - Посмотрим.
     Стрелок  повернулся  на  бок,  отстранившись   от   нее,   но   Алиса
успокоилась. Он оставался. Она задремала.
     Уже засыпая, она опять подумала о том,  с  какими  странными  словами
обратился к нему Норт. Ни до, ни после того она не замечала, чтобы стрелок
выражал какие-нибудь чувства. Даже любовью он занимался молча, и лишь  под
конец его дыхание становилось неровным, а потом на миг замирало. Он словно
явился из волшебной сказки или легенды - последний  из  своего  племени  в
мире, пишущем последнюю страницу своей книги.  Но  это  было  неважно.  Он
собирался  ненадолго  задержаться.  Завтра  или  послезавтра  времени   на
раздумья будет довольно. Она уснула.



                                    9

     Утром Алиса сварила кашу из грубо смолотой овсяной крупы,  и  стрелок
съел ее, не проронив ни слова. Он уплетал овсянку, не думая  о  женщине  и
едва ли замечая ее. Он знал, что должен идти. С каждой проведенной  им  за
столом минутой человек в черном оказывался все дальше -  вероятно,  сейчас
он был уже в пустыне. Его стезя неуклонно вела на юг.
     - У тебя есть карта? -  вдруг  спросил  стрелок,  поднимая  на  Алису
глаза.
     - Чего, поселка? - рассмеялась она. - Маловаты мы для карты.
     - Нет. Того, что за поселком, на юге.
     Улыбка Алисы поблекла.
     - Там пустыня. Просто пустыня. Я думала, ты немного побудешь в Талле.
     - А на юге пустыни что?
     - Почем я знаю? Через нее никто не ходит. С тех  пор,  как  я  здесь,
никто даже и не пытался. - Она вытерла руки о передник, взяла прихватки  и
опрокинула лохань, в которой грела воду, в раковину. Вода заплескалась, от
нее пошел пар.
     Стрелок встал.
     - Ты куда? - В своем голосе Алиса расслышала визгливую ноту страха  и
возненавидела себя за это.
     - На конюшню. Если кто и знает, так это конюх. - Он положил  руки  ей
на плечи. Ладони были теплыми. - Заодно  договорюсь  насчет  мула.  Раз  я
собираюсь задержаться здесь,  нужно,  чтоб  за  ним  был  уход.  До  моего
отбытия.
     Еще не сейчас. Алиса поглядела на него снизу вверх.
     - Поосторожней с Кеннерли. Даже если он ничего не знает, так  тут  же
сочинит.
     Когда  стрелок  ушел,  она  повернулась  к  раковине,  чувствуя,  как
медленно текут горячие, страстные слезы благодарности.



                                    10

     Кеннерли был беззуб, неприятен и страдал  от  засилья  дочерей.  Пара
девчонок-подростков поглядывала на стрелка из пыльного  сумрака  сарая.  В
грязи радостно пускал  слюни  младенец  женского  пола.  Взрослая  дочь  -
светловолосая, чувственная замарашка - с задумчивым любопытством наблюдала
за ними, набирая воду из стонущей колонки подле строения.
     Конюх встретил стрелка на полпути от улицы ко входу в свое заведение.
В его манере держаться ощущались колебания  между  враждебностью  и  неким
малодушным раболепием, какое встречается у дворняг, живущих при конюшне  и
слишком часто получающих пинки.
     - Заботимся, заботимся о нем,  -  сообщил  он  и,  не  успел  стрелок
ответить, как Кеннерли накинулся на дочь: - Пошла, Суби! А ну давай прямым
ходом в сараюшку, леший тебя возьми!
     Суби хмуро поволокла ведро к пристроенной сбоку сарая убогой хибарке.
     - Ты говорил о моем муле, - сказал стрелок.
     - Да, сэр. Давненько я не видал мулов. Было времечко, их не  хватало,
и дикими же они росли... но мир сдвинулся с места. Ничего  я  не  видамши,
окромя нескольких коровенок, да лошадей, что возят дилижансы, да...  Суби,
Бог свидетель, выпорю!
     - Я не кусаюсь, - любезно сообщил стрелок.
     Кеннерли едва заметно раболепно съежился.
     - Не в вас дело. Нет, сэр, не в  вас.  -  Он  широко  ухмыльнулся.  -
Просто она с придурью, такая уж уродилась. Бес в ней сидит. Никакого сладу
с девкой. - Глаза старика  потемнели.  -  Конец  света  подходит,  мистер.
Знаете, как в Писании: "Чада не станут повиноваться родителям своим, и  на
толпы найдет чума".
     Стрелок кивнул и показал на юг:
     - Что там?
     Кеннерли ухмыльнулся, показав десны и редкие,  расположенные  попарно
зубы.
     - Поселенцы. Трава. Пустыня. Что ж еще? - Он мерзко хихикнул и смерил
стрелка холодным взглядом.
     - Пустыня большая?
     - Большая. - Кеннерли старался  выглядеть  серьезным.  -  Может,  три
сотни миль. Может, тысяча. Это я вам, мистер, не скажу. Ничего  там  нету,
кроме бес-травы да еще,  может,  демонов.  Туда  ушел  тот  другой  мужик.
Который поставил Норти на ноги, когда он занемог.
     - Занемог? Я слыхал, он умер.
     Ухмылка не сходила с губ Кеннерли.
     - Ну, ну. Может, и так. Но мы же взрослые люди, верно?
     - Однако в демонов ты веришь.
     Кеннерли казался оскорбленным.
     - Это ж совсем другое дело.
     Стрелок снял шляпу и утер лоб. Воздух пронизывали жаркие лучи солнца,
подобного мерно бьющемуся раскаленному сердцу. Кеннерли этого словно бы не
замечал. Малышка в жидкой тени конюшни с серьезным видом размазывала грязь
по лицу.
     - А что за пустыней, не знаешь?
     Кеннерли пожал плечами.
     - Кто-нибудь, может, и знает.  Пятьдесят  лет  назад,  говаривал  мой
старик, там ходили дилижансы. Его послушать,  там  горы.  Другие  толкуют,
океан... зеленый океан со всякими чудищами. А кой-кто  болтает,  что  край
света. Будто ничего там нету, окромя огней да еще лика Божьего,  и  рот  у
него открыт, чтобы поглотить их.
     - Бред, - коротко объявил стрелок.
     - Ясное  дело!  -  радостно  выкрикнул  Кеннерли  и  вновь  раболепно
съежился, переполняемый ненавистью, страхом и желанием угодить.
     - Смотри, чтоб о моем муле не забывали. - Стрелок кинул Кеннерли  еще
одну монету, и Кеннерли поймал ее на лету.
     - Уж будьте уверены. Решили подзадержаться?
     - Думаю, можно.
     - Элли-то куда как мила, коли хочет, верно?
     - Ты что-то сказал? - отстраненно спросил стрелок.
     В глазах Кеннерли двумя встающими  из-за  горизонта  лунами  внезапно
забрезжил ужас.
     - Нет, сэр, ни словечка. А коли сказал, так прощенья просим. -  Конюх
заметил высунувшуюся из окна Суби, проворно  развернулся  и  накинулся  на
нее: - Вот ужо я тебя вздую, неряха! Богом клянусь! Вот я...
     Стрелок зашагал прочь, сознавая, что Кеннерли  повернулся  и  смотрит
ему вслед, отдавая себе  отчет,  что,  резко  обернувшись,  может  застать
проступившее в лице конюха выражение  его  подлинных  чувств  безо  всяких
примесей. Он махнул  на  это  рукой.  Было  жарко.  Пустыня?  Сомнений  не
вызывали лишь ее размеры. Да и сцена в поселке  еще  не  была  сыграна  до
конца. Еще нет.



                                    11

     Когда Шеб пинком распахнул дверь и с ножом в руке  переступил  порог,
они были в постели.
     Четыре дня, проведенные стрелком  в  городе,  пролетели  в  мерцающей
дымке. Он ел. Он отсыпался. Он спал с Элли. Он обнаружил, что  она  играет
на скрипке, и заставлял ее играть для себя. Сидя у окна в  молочном  свете
раннего утра - просто профиль, ничего больше - Алиса, сбиваясь, наигрывала
что-то, что могло бы быть  недурно,  если  бы  ее  учили.  Стрелок  ощущал
растущую (но странно рассеянную) привязанность к  женщине  и  думал,  что,
возможно, это и есть ловушка, расставленная ему  человеком  в  черном.  Он
читал старые журналы - сухие,  истрепанные,  с  выцветшими  картинками.  И
очень мало задумывался о чем бы то ни было.
     Как маленький тапер поднялся по лестнице, стрелок не  услышал  -  его
рефлексы ослабли. Но и это не казалось важным, хотя в  другое  время  и  в
другом месте испугало бы не на шутку.
     Элли лежала в чем мать родила,  простыня  сползла  под  грудь  -  они
готовились заняться любовью.
     - Пожалуйста, - говорила она. - Я хочу, как раньше, хочу...
     Дверь с треском  распахнулась  и  тапер,  смешно  выворачивая  колени
внутрь, ринулся к своей цели. Элли не закричала, хотя Шеб  держал  в  руке
восьмидюймовый  мясницкий  нож.   Пианист   издавал   какие-то   невнятные
булькающие звуки, точно человек, который тонет в ведре  с  жидкой  грязью.
Летела слюна. Он обеими руками опустил нож;  перехватив  запястья  тапера,
стрелок выкрутил их. Нож отлетел. Шеб издал высокий скрипучий звук  сродни
визгу ржавых дверных петель. Руки затрепыхались, как у  марионетки  -  оба
запястья были сломаны. Ветер бросал  в  окна  песком.  Висевшее  на  стене
немного неровное, мутноватое зеркало Элли отражало комнату.
     - Она была моя! - Шеб зарыдал. - Сперва она была моя! Моя!
     Элли посмотрела на него и  вылезла  из  кровати.  Она  завернулась  в
халат, и стрелок ощутил укол сочувствия к человеку, который, должно  быть,
видел себя выходящим с  дальнего  конца  своих  былых  владений.  Шеб  был
попросту маленьким человечком, вдобавок лишенным мужских достоинств.
     - Ради тебя, - всхлипывал Шеб. - Только ради тебя, Элли. Вначале была
ты, и все это было для тебя. Я... ах, Господи, Боже милостивый... -  Слова
растворились  в  пароксизме  невнятицы,   завершившемся   слезами.   Тапер
раскачивался, держа сломанные запястья у живота.
     - Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. Дай-ка посмотрю. - Алиса опустилась рядом  с  ним  на
колени. - Сломаны. Шеб, осел ты, осел. Неужто ты не знаешь, что никогда не
был сильным? - Она помогла пианисту подняться. Тот попытался закрыть  лицо
руками, но они не повиновались ему, и Шеб, не таясь, заплакал. - Пойдем  к
столу, погляжу, что можно сделать.
     Она отвела его  к  столу,  достала  из  дровяного  ларя  дощечки  для
растопки и приспособила Шебу к  запястьям.  Шеб  против  собственной  воли
слабо всхлипывал и ушел, не оглянувшись.
     Элли вернулась в постель.
     - На чем мы остановились?
     - Нет, - сказал стрелок.
     Она терпеливо проговорила:
     - Ты же знал это. Тут ничего не поделаешь. Что еще здесь есть? -  Она
коснулась его плеча. - Но я рада, что ты такой сильный.
     - Не сейчас, - сипло сказал он.
     - Я могу сделать тебя еще сильне...
     - Нет, - оборвал он ее. - Этого ты не можешь.



                                    12

     Вечером следующего дня трактир был закрыт. Настало то,  что  в  Талле
считалось днем отдыха. Стрелок отправился в крохотную покосившуюся церковь
у погоста, а Элли тем  временем  мыла  сильным  дезинфицирующим  средством
столы и полоскала трубки керосиновых ламп в мыльной воде.
     Спустились странные лиловые сумерки. Освещенная  изнутри  церковь  от
дороги казалась очень похожей на топку.
     - Я не пойду, -  коротко  сказала  Элли.  -  Та  женщина  проповедует
пагубную веру. Пусть туда ходят уважаемые люди.
     Стрелок стоял на паперти, укрывшись  в  тени,  и  заглядывал  внутрь.
Скамей не было, и паства стояла (он увидел Кеннерли с выводком;  владельца
местной убогой галантерейной лавки Каснера и его жену с костлявыми боками;
нескольких "городских" женщин, которых он прежде ни разу не встречал и,  к
своему удивлению, Шеба). Собрание отрывисто, а капелла, исполняло гимн. Он
окинул любопытным взглядом громадную женщину на кафедре. Элли сказала ему:
"Она живет одна и мало с кем видится. Выходит только по воскресеньям, чтоб
раздуть адское пламя. Звать ее Сильвия  Питтстон.  Она  полоумная,  однако
порчу на них навела, сумела. А им это по вкусу. Им того и надо!"
     Женщина была такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать.  Груди
напоминали земляные укрепления.  На  гигантской  колонне  шеи  возвышалась
одутловатая, бледная луна лица, с которой мерцали глаза - такие большие  и
темные, что казались бездонными горными озерами. Красивые темно-каштановые
волосы были  всклокочены  и  торчали  во  все  стороны,  как  у  безумной.
Удерживавшая их шпилька  могла  бы  без  труда  заменить  шампур.  Платье,
казалось, сшито из мешковины. Руки, державшие  сборник  церковных  гимнов,
больше  походили  на  два  горбыля.  Кожа  у  женщины  была   чудесной   -
сливочно-белой, без  отметин.  Стрелок  подумал,  что  весу  проповеднице,
должно быть, больше трехсот фунтов. И ощутил внезапное накаленное докрасна
вожделение, от которого ему стало дурно. Он отвернулся и отвел глаза.

                    Соберемся мы у реки,
                    У прекрасной, прекрасной рееееки,
                    Соберемся мы у реки,
                    Что течет близ Царствия Божия.

     Замерла последняя  нота  последнего  припева,  и  на  миг  воцарилась
тишина, которую нарушало лишь покашливание и шарканье ног.
     Женщина ждала. Когда все  успокоились,  она  простерла  руки,  словно
благословляя собрание. Жест-напоминание.
     - Возлюбленные братцы и сестрицы во Христе!
     Неотвязный рефрен. Стрелок на мгновение  ощутил  смесь  ностальгии  и
страха, прошитых жутким  ощущением  дежа  вю,  уже  виденного  раньше.  Он
подумал: "Я видел это во сне. Когда?", но отогнал эту мысль. Слушатели - в
общей сложности, возможно, человек двадцать пять - погрузились  в  мертвое
молчание.
     - Сегодня тема наших размышлений - Лукавый. -  У  нее  был  приятный,
мелодичный голос - выразительное, хорошо поставленное сопрано.
     По собранию прошелестел шепоток.
     - Мне  кажется,  -  задумчиво  промолвила  Сильвия  Питтстон,  -  мне
кажется, что каждого в Писании я знаю  лично.  За  последние  пять  лет  я
зачитала до дыр пять Библий, и несчетное число -  до  того.  Я  люблю  это
повествование, люблю всех действующих в нем лиц. Рука об руку с Даниилом я
входила в ров со  львами.  Я  стояла  подле  Давида,  когда  его  искушала
купающаяся в водоеме Вирсавия. Я была с Седрахом,  Мисахом  и  Авденаго  в
печи,  раскаленной  огнем.  Вместе  с  Самсоном  я  истребила  две  тысячи
филистимлян и вместе со святым Павлом была ослеплена на дороге  в  Дамаск.
Вместе с Марией я плакала на Голгофе.
     Паства тихо зашушукалась.
     - Я узнала и полюбила их. Лишь  одного...  одного...  -  она  подняла
палец, - лишь одного участника величайшей из всех драм  я  не  знаю.  Лишь
один стоит в стороне, и тень на лице его. Лишь один ввергает  тело  мое  в
дрожь, а дух - в трепет. Я боюсь его. Я не знаю, что у него на  уме,  и  я
боюсь его. Я боюсь Лукавого.
     Новый вздох. Одна из женщин зажала рот ладонью, словно желая сдержать
какой-то звук, и раскачивалась, раскачивалась без остановки.
     - Лукавого, который явился Еве в обличье Змия, пресмыкаясь на  брюхе,
извиваясь и ухмыляясь. Лукавого, который  ходил  среди  детей  Израилевых,
пока Моисей был на горе, того, кто нашептал  им  сделать  золотого  идола,
золотого тельца, и поклоняться ему в блуде и скверне.
     Стоны, кивки.
     - Лукавого! Он стоял на балконе с Иезавелью и смотрел, как царь  Ахав
с криком падает навстречу погибели, и вместе  усмехались  они,  когда  псы
сбежались лизать от крови жизни его. Братцы и сестрицы, будьте же  начеку,
остерегайтесь Лукавого!
     - Да. О, Исус... - Мужчина, которого стрелок в  первый  раз  заметил,
входя в город - тот, в соломенной шляпе.
     - Братья и сестры, он был здесь всегда. Но я не знаю, что у  него  на
уме. Не знаете и вы. Кому дано постичь кружащуюся там водоворотом  ужасную
тьму? столпы гордыни? не знающее меры богохульство? нечестивое  ликование?
Безмерное,  бессмысленно  бормочущее  безумие,   что   входит,   вползает,
втирается в самые страшные желания и страсти человеческие?
     - О, Спаситель Исус...
     - Это он возвел Господа нашего на гору...
     - Да...
     - Это он искушал его, суля весь мир и все радости земные...
     - Даааа...
     - Это он вернется, когда настанут Последние Времена... а они  грядут,
братья и сестры, разве вы не чувствуете этого?
     - Дааа...
     Раскачивающееся, всхлипывающее молитвенное  собрание  превратилось  в
море; казалось, женщина указывает на всех - и ни на кого.
     - Это он в обличье Антихриста придет увести людей  в  пылающие  недра
вечных мук и погибели, к кровавому концу греховности, когда Звезда  Полынь
воссияет в небе, когда желчь разъест утробы  детей,  когда  женское  чрево
породит чудовищ и в кровь обратятся деяния человеческие...
     - Аххххх...
     - Ах, Господи...
     - Гооосссс...
     Какая-то женщина повалилась на  пол,  с  грохотом  колотя  ногами  по
доскам. Один башмак у нее слетел.
     - Это он стоит за всяким плотским наслаждением... он! Лукавый!
     - Да, Господи!
     Какой-то мужчина, надсадно крича, упал  на  колени,  обхватив  руками
голову.
     - Когда вы пьете, кто держит бутылку?
     - Лукавый!
     - Когда садитесь играть в "фараона"  или  "глянь-ка",  кто  открывает
карты?
     - Лукавый!
     - Когда буйствуете во плоти другого  тела,  когда  оскверняете  себя,
кому продаете душу свою?
     - Лу...
     - Лука...
     - ...кавому...
     - Ууу... ууу... ууу...
     - Но кто же он? -  пронзительно  выкрикнула  проповедница  (сохраняя,
однако, хладнокровие - стрелок  чувствовал  этот  внутренний  бесстрастный
холод: женщина мастерски владела собой и аудиторией, господствуя над ней).
Внезапно он с ужасом и непоколебимой уверенностью подумал: она  зачала  от
человека в черном демона. Она одержима злым духом. И  сквозь  страх  вновь
ощутил жаркую дрожь желания.
     Державшийся за голову мужчина, спотыкаясь, вывалился вперед.
     - Я в пекле! - запрокинув к проповеднице голову, завопил он. Его лицо
дергалось и кривилось, словно под кожей  шевелились  змеи.  -  Я  согрешил
блудом! Я согрешил игрой! Я согрешил травой! Я грешил! Я... - Но его голос
вознесся к небесам в страшном  истерическом  вое,  поглотившем  слова.  Он
держался  за  голову,  словно  та  в  любую  минуту  могла  лопнуть,   как
перезревшая дыня.
     Молящиеся как по команде замерли в полуэротических позах экстаза.
     Сильвия Питтстон потянулась рукой вниз и ухватила мужчину за  голову.
Сильные и белые, безупречные и нежные пальцы пробрались в волосы,  и  плач
оборвался. Мужчина немо смотрел на нее снизу вверх.
     - Кто был с тобой во грехе? - спросила она.  Ее  глаза  -  достаточно
глубокие, достаточно спокойные и достаточно холодные, чтобы в них утонуть,
заглянули в глаза мужчины.
     - Лу... Лукавый.
     - Как имя ему?
     Грубый замирающий шепот:
     - Имя ему Сатана.
     - Отречешься ли ты от него?
     Нетерпеливое, страстное:
     - Да, да! О Иисус, мой Спаситель!
     Женщина запрокинула ему голову.  Мужчина  уставился  на  нее  пустыми
сияющими глазами фанатика.
     - Если он войдет в эту дверь... - проповедница с силой ткнула пальцем
в сумрак паперти, где стоял стрелок, - ...отречешься ли ты от  него  перед
лицом его?
     - Клянусь именем матери!
     - Веришь ли ты в вечную любовь Иисуса?
     Мужчина зарыдал.
     - Верю, б.... буду, верю...
     - Он прощает тебе, Джонсон.
     - Хвала Господу, - сквозь рыдания выговорил Джонсон.
     - Я знаю, что Он прощает тебя - так же,  как  знаю,  что  Он  изгонит
нераскаявшихся из чертогов своих и ввергнет во тьму горящую.
     - Хвала Господу, - торжественно и утробно прожурчало собрание.
     - Так же, как знаю, что этот Лукавый, этот  Сатана,  этот  Повелитель
Мух и Змей будет низринут и  сокрушен...  сокрушишь  ли  ты  его,  увидев,
Джонсон?
     - Да, хвала Господу! - всхлипнул Джонсон.
     - Сокрушите ли и вы его, увидев, братья и сестры?
     - Дааа... - Хор голосов звучал пресыщенно.
     - Если завтра вы увидите, как он лентой вьется по Главной улице?
     - Хвала Господу...
     Расстроенный и смущенный стрелок тем  временем  исчез  за  дверьми  и
направился в поселок. В воздухе отчетливо пахло пустыней. Время  двигаться
дальше почти настало. Почти.



                                    13

     Снова в постели.
     - Она не примет тебя, - сказала Элли. Голос у нее был  испуганный.  -
Она ни с кем не видится. Выходит только по воскресеньям - напугать всех до
смерти.
     - Давно она здесь?
     - Лет двенадцать. Давай не будем о ней говорить.
     - Откуда она пришла? С какой стороны?
     - Не знаю. - Явная ложь.
     - Элли?
     - Я не знаю.
     - Элли?
     - Ладно! Хорошо! Она явилась от поселенцев! Из пустыни!
     - Я так и думал. - Он немного расслабился. - Где она живет?
     Голос Элли едва заметно сел.
     - Если скажу, приласкаешь меня?
     - Ты знаешь ответ.
     Она вздохнула. Звук напоминал шелест старых, пожелтевших страниц.
     - Ее дом на пригорке за церковью. Маленькая лачуга. Там жил настоящий
священник... пока не съехал. Хватит с тебя? Доволен?
     - Нет. Еще нет. - Он повернулся и навалился на нее.



                                    14

     День был последним, и стрелок знал это.
     Небо, уродливо-лиловое, точно кровоподтек, сверху горело под перстами
ранней утренней зари. Элли привидением бродила по дому,  зажигая  лампы  и
приглядывая за шипевшими на сковороде кукурузными  оладьями.  После  того,
как она рассказала стрелку то, что ему необходимо было узнать, он страстно
набросился на нее, и, угадав надвигающуюся развязку, Элли  отдавалась  ему
так щедро, как никогда  в  жизни  -  она  отдавалась,  отчаянно  не  желая
наступления рассвета, отдавалась без устали, с энергией шестнадцатилетней.
Однако утром вновь была бледна, на грани менопаузы.
     Она без единого слова подала ему завтрак. Стрелок ел быстро -  жевал,
глотал, запивал каждый кусок горячим кофе. Элли ушла к  дверям  и  стояла,
оцепенело глядя  в  утро,  на  молчаливые  батальоны  медленно  движущихся
облаков.
     - Сегодня будет пыльная буря.
     - Ничего удивительного.
     - А вообще ты когда-нибудь удивляешься? - иронически спросила она  и,
обернувшись, увидела, что он  взялся  за  шляпу.  Нахлобучив  ее,  стрелок
протиснулся мимо Алисы.
     - Иногда, - сообщил он. Живой он увидел Алису еще только один раз.



                                    15

     К тому времени, как он добрался до  лачуги  Сильвии  Питтстон,  ветер
полностью стих и весь мир словно погрузился в ожидание. Стрелок  пробыл  в
краю пустынь достаточно  долго,  чтобы  знать:  чем  дольше  затишье,  тем
яростнее задует ветер, когда наконец решится подняться. Воздух был  напоен
странным матовым светом.
     К двери устало покосившегося жилища  был  прибит  большой  деревянный
крест. Стрелок постучался и подождал. Ответа не было. Он  снова  постучал.
Никакого отклика. Стрелок отступил на шаг, и его  правый  башмак  с  силой
ударил по двери. Небольшой внутренний  засов  треснул  и  отскочил.  Дверь
грохнула о стену, вкривь и вкось обшитую досками, и спугнула крыс, которые
со всех лап кинулись наутек. Сильвия Питтстон сидела в холле, в гигантском
кресле-качалке  из  черного  дерева,  и  спокойно  рассматривала   стрелка
большими темными глазами. Предгрозовой  свет  падал  ей  на  щеки  жуткими
серыми тенями. На Сильвии была шаль. Качалка едва слышно поскрипывала.
     Они обменялись долгим взглядом вне времени.
     - Ты никогда его не догонишь, - сказала Сильвия. -  Ты  идешь  стезей
зла.
     - Он приходил к тебе, - сказал стрелок.
     - И в мою постель. Он говорил со мной на Языке. Он...
     - Он трахал тебя.
     Женщина не дрогнула.
     - Ты идешь стезей зла, стрелок. Ты держишься в тени. Вчера вечером ты
держался в полумраке святого места. Неужто  ты  думал,  будто  я  тебя  не
разгляжу?
     - Зачем он исцелил травоеда?
     - Он ангел Божий. Так он сказал.
     - Надеюсь, это было сказано с улыбкой.
     Она приподняла губу, безотчетно, как дикий зверь, показав зубы.
     - Он говорил мне, что ты придешь следом. И объяснил, что  делать.  Он
сказал, что ты - Антихрист.
     Стрелок покачал головой.
     - Этого он не говорил.
     Глядя на него снизу вверх, женщина лениво улыбнулась.
     - Он сказал, что ты захочешь возлечь со мной. Хочешь?
     - Да.
     - Цена - твоя жизнь, стрелок. Я зачала от него дитя...  дитя  ангела.
Если ты войдешь в меня... - Позволив закончить свою мысль ленивой усмешке,
Сильвия повела могучими бедрами,  натянувшими  платье,  будто  безупречные
мраморные глыбы. Эффект был головокружительным.
     Стрелок опустил руки к рукояткам пистолетов.
     - В тебе демон, женщина. Я могу убрать его.
     Его слова мигом  возымели  действие.  Сильвия  отпрянула,  вжалась  в
спинку кресла, а на лице вспыхнуло хитрое и хищное выражение.
     - Не прикасайся ко мне! Не подходи!  Ты  не  смеешь  тронуть  Невесту
Господа!
     - Хочешь, поспорим? - сказал стрелок, усмехаясь. Он сделал шаг  в  ее
сторону.
     Плоть, облекавшая огромный остов, пискнула. Лицо женщины превратилось
в карикатуру на безумный ужас, и она ткнула в стрелка выставленными вилкой
пальцами, творя знак Ока.
     - Пустыня, - сказал стрелок. - Что за пустыней?
     - Ты никогда его не догонишь! Никогда! Ты сгоришь! Так он мне сказал!
     - Я поймаю его, -  сказал  стрелок.  -  Мы  оба  это  знаем.  Что  за
пустыней?
     - Нет!
     - Отвечай!
     - Нет!
     Он незаметно прокрался вперед, упал на колени и вцепился ей в  бедра.
Ноги женщины сомкнулись намертво,  как  тиски.  Она  издавала  похожие  на
причитания странные, сладострастные звуки.
     - Значит, демон, - сказал он.
     - Нет...
     Он грубым рывком разнял ее  стиснутые  колени  и  вытащил  из  кобуры
револьвер.
     - Нет! Нет! Нет! - Короткие, свирепые, утробные выдохи.
     - Отвечай.
     Сильвия качнулась в кресле, и пол задрожал. С ее губ слетали мольбы и
бессвязные обрывки какой-то тарабарщины.
     Стрелок пропихнул ствол пистолета вверх и  скорее  почувствовал,  чем
услышал, как легкие женщины шумно засасывают воздух в полном ужаса вздохе.
Она осыпала ударами его голову, барабанила по полу ногами. В то  же  время
огромное тело пыталось захватить вторгшийся в него предмет, заключить  его
в свою утробу. Снаружи за ними следило одно только фиолетовое небо.
     Она что-то провизжала - пронзительно, тонко, нечленораздельно.
     - Что?
     - Горы!
     - И что же горы?
     -  Он  делает  привал...  по  другую  сторону...  Боже  милостивый...
набирается сил. Медитирует, понятно? О... я... я...
     Внезапно вся эта огромная гора мяса напряглась, устремилась вперед  и
вверх, и все же стрелок был осторожен и не позволил укромной плоти женщины
коснуться себя.
     Тогда Сильвия словно бы лишилась сил, поникла,  съежилась  и,  уронив
руки в колени, разрыдалась.
     - Итак, - сказал стрелок, поднимаясь, - демона мы обслужили, а?
     - Убирайся. Ты убил дитя. Убирайся. Убирайся вон.
     У двери он остановился и оглянулся.
     - Нет ребенка, - коротко обронил он. - Ни ангела, ни демона.
     - Оставь меня.
     Он подчинился.



                                    16

     К тому времени, как стрелок прибыл к конюшне  Кеннерли,  на  северном
горизонте сгустилась странная мгла, и он понял, что это пыль.  Воздух  над
Таллом был по-прежнему совершенно тих.
     Кеннерли  поджидал  его  на  засыпанных  сенной  трухой   подмостках,
которыми служил пол сарая.
     - Отбываете? - Он униженно усмехнулся.
     - Да.
     - Но не перед бурей же?
     - Впереди нее.
     - Ветер летит быстрей, чем мул везет человека. И  на  открытом  месте
может убить.
     - Мул мне будет нужен прямо сейчас, - просто сказал стрелок.
     -  Само  собой.  -  Но  Кеннерли  не   уходил:   раздвинув   губы   в
подобострастной, полной ненависти улыбке, он не двигался  с  места,  будто
соображал, что бы еще сказать, а его взгляд  метнулся  куда-то  вверх,  за
плечо стрелка.
     Стрелок отступил  в  сторону,  одновременно  обернувшись,  и  тяжелое
полено, которое держала девушка по  имени  Суби,  просвистело  в  воздухе,
задев только  локоть.  Размахнулась  Суби  так  сильно,  что  не  удержала
деревяшку, и та загремела на пол. С опасной высоты сеновала легкими тенями
сорвались ласточки.
     Девушка тупо, по-коровьи смотрела на него. Из-под застиранной  рубахи
выпирало перезрелое великолепие грудей. Большой палец медленно,  будто  во
сне, искал прибежища во рту.
     Стрелок снова повернулся к Кеннерли. Кеннерли стоял -  рот  до  ушей.
Кожа приобрела восковую желтизну. Глаза бегали.
     - Я... - начал он шепотом, с трудом ворочая языком в заполнившей  рот
густой слюне, и не сумел продолжить.
     - Мул, - негромко напомнил стрелок.
     - Конечно, конечно, само собой, - зашептал  Кеннерли.  Теперь  в  его
ухмылке сквозил оттенок недоверия. Шаркая ногами, он отправился за мулом.
     Стрелок отошел туда, откуда можно было  следить  за  Кеннерли.  Конюх
вернулся с мулом и подал стрелку поводья.
     - Иди, займись сестрой, - сказал он Суби.
     Суби вскинула голову и не двинулась с места.
     Стрелок ушел, а они стояли  и  пристально  смотрели  друг  на  друга:
Кеннерли - с болезненной усмешкой, Суби - с  немым  бессловесным  вызовом.
Зной за стенами сарая по-прежнему напоминал кузнечный молот.



                                    17

     Стрелок вел мула по  середине  улицы,  вздымая  башмаками  фонтанчики
пыли. Бурдюки с водой были прикреплены ремнями к спине животного.
     У заведения  Шеба  он  остановился,  но  Элли  там  не  оказалось.  В
задраенном от надвигающейся бури трактире было пустынно, но все еще грязно
- с предыдущего вечера. Алиса еще не бралась за уборку, и дом вонял, точно
мокрый пес.
     Он заполнил дорожный мешок припасами -  кукурузная  мука,  сушеные  и
печеные початки, половинка куска сырого мяса, отыскавшаяся в леднике, -  и
оставил на дощатом прилавке четыре  сложенных  столбиком  золотых  монеты.
Элли не спускалась. Пианино Шеба молча попрощалось с ним,  показав  желтые
зубы. Он снова вышел на улицу и подпругой прикрепил дорожный мешок к спине
мула. Горло сжималось. Ловушки еще можно было избежать, однако шансы  были
невелики. В конце концов, он же был Лукавым.
     Стрелок  прошел  мимо  погруженных  в  ожидание,  закрытых   ставнями
строений, ощущая на себе проникающие в щели и трещины взгляды.  Человек  в
черном сыграл в Талле Господа. Что им двигало? Ощущение  комичности  всего
сущего или же отчаяние? Вопрос этот был не совсем праздным.
     Позади  вдруг  раздался  пронзительный  надсадный  вопль,   и   двери
распахнулись настежь. Вперед устремились какие-то  фигуры.  Итак,  ловушка
захлопнулась. Мужчины в  грязных  рабочих  штанах.  Женщины  в  брюках,  в
линялых платьях. Даже дети не отставали от родителей  ни  на  шаг.  Каждая
рука сжимала палку или нож.
     Стрелок отреагировал мгновенно, не задумываясь - это было  у  него  в
крови. Он крутанулся на каблуках, а руки уже выхватили  револьверы,  и  их
рукояти тяжело и уверенно легли в  ладони.  На  него  с  искаженным  лицом
надвигалась Элли (конечно, это и должна была быть Элли); шрам в  меркнущем
свете казался отвратительно лиловым. Он увидел, что ее держали заложницей:
из-за плеча Алисы, будто неразлучный со своей хозяйкой прислужник  ведьмы,
выглядывала перекошенная, гримасничающая физиономия Шеба. Женщина была его
щитом, приносимой им жертвой. В неподвижном свете мертвого  штиля  они  не
отбрасывали теней. Стрелок отчетливо увидел их и услышал ее голос:
     - Он схватил меня О Исусе не стреляй не надо не надо не надо...
     Но руки прошли хорошую школу. Высокий Слог был знаком не только языку
стрелка - последнего из своего племени.  В  воздухе  прогрохотали  тяжкие,
немузыкальные револьверные аккорды. Алиса зашлепала губами, обмякла, и  он
снова спустил курки. Шеб вдруг резко запрокинул голову и вместе  с  Алисой
повалился в пыль.
     На стрелка дождем посыпались полетевшие в воздух палки. Он зашатался,
отбил их. Деревяшка с кое-как вбитым гвоздем до крови распорола ему  руку.
Какой-то давно небритый мужик с пятнами пота подмышками с разбегу  прыгнул
на него, сжимая в лапище тупой кухонный нож. Стрелок уложил его  замертво,
и мужик тяжело рухнул на дорогу, ударившись подбородком.  Громко  лязгнули
зубы.
     - САТАНА! - визжал кто-то. - ПРОКЛЯТЫЙ! СБИВАЙ ЕГО!
     - ЛУКАВЫЙ! - выкрикивал другой  голос.  На  стрелка  дождем  сыпались
палки. От сапога отскочил чей-то нож. - ЛУКАВЫЙ! АНТИХРИСТ!
     Стрелок выстрелами проложил себе дорогу в самой гуще толпы. Он  бежал
среди падающих тел, а руки с жуткой точностью выбирали  мишени.  На  землю
осели двое мужчин и женщина, и стрелок проскочил в оставленную ими брешь.
     Во главе взбудораженной, охваченной лихорадочным волнением  процессии
он перебежал через улицу к выходившему на заведение Шеба шаткому строению,
где помещались универсальный магазин и мужская парикмахерская. Взобравшись
на дощатый настил тротуара, стрелок вновь обернулся и расстрелял  в  толпу
нападавших оставшиеся заряды. Позади, распятые в пыли, лежали Шеб, Элли  и
остальные.
     Каждый сделанный стрелком выстрел попадал в жизненно важную точку,  а
револьвера эти люди, вероятно, не видели никогда - разве что на  картинках
в старых журналах, - но толпа не дрогнула, не замешкалась ни на секунду.
     Он отступал, движениями танцовщика уворачиваясь от летящих  снарядов,
перезаряжая на ходу револьверы. Пальцы деловито сновали между патронташами
и барабанами револьверов с  быстротой,  которая  была  результатом  долгой
выучки. Толпа поднялась на тротуар. Стрелок шагнул в магазин  и  захлопнул
дверь. Выходившая на улицу большая витрина  справа  от  него  разлетелась,
внутрь посыпалось стекло, и в магазин протиснулись трое мужчин с  пустыми,
бессмысленными лицами фанатиков. Их глаза горели  безжизненным  огнем.  Он
уложил и этих, и тех  двоих,  что  появились  следом.  Оба  повалились  на
витрину и повисли на торчащих осколках стекла, закупорив отверстие.
     Дверь затрещала и содрогнулась под тяжестью тел, и стрелок  расслышал
ее голос: "УБИЙЦА! ВАШИ ДУШИ! САТАНА! НЕЧЕСТИВЫЙ!"
     Сорвавшаяся с петель дверь упала внутрь. Раздался  вялый  хлопок.  На
стрелка набросились мужчины, женщины, дети. Полетели плевки и поленья.  Он
расстрелял все патроны, и револьверы кувырнулись вниз, как кегли.  Повалив
бочку с мукой, он покатил ее на нападающих, отступая в  парикмахерскую,  и
следом швырнул кастрюлю с  кипятком,  в  которой  лежали  две  зазубренные
бритвы.  Толпа  наступала,  неистово  выкрикивая  что-то  бессвязное.   Их
откуда-то подстрекала Сильвия Питтстон; ее голос  то  взлетал,  то  падал,
выводя исступленные рулады. Пахло  бритьем,  стрижкой  и  его  собственным
телом. Стрелок заталкивал пули в горячие патронники, и на кончиках пальцев
у него ныли мозоли.
     Черным ходом он вышел на  крыльцо.  Теперь  за  спиной  была  ровная,
заросшая  кустарником  земля;  она  решительно  отрекалась   от   поселка,
припавшего перед прыжком на огромные задние лапы. Из-за угла,  толкаясь  и
суетясь, показались трое мужчин, на  лицах  играли  широкие  предательские
ухмылки. Они увидели стрелка, увидели, что он их видит, и усмешки застыли,
примороженные ужасом, а через секунду  пули  скосили  всю  троицу.  Следом
появилась  подвывающая  женщина  -  крупная  толстуха,   известная   среди
постоянных клиентов Шеба как тетушка Миль. Выстрел отшвырнул ее  назад,  и
она приземлилась в пыль, раскорячившись, как гулящая девка; задравшаяся до
бедер юбка запуталась между ног.
     Спиной вперед спустившись по ступенькам, он стал пятиться в  пустыню:
десять шагов, двадцать... Дверь черного хода  парикмахерской  распахнулась
настежь, и оттуда выплеснулась бурлящая  людская  волна.  Стрелок  мельком
увидел  Сильвию  Питтстон  и  открыл  огонь.  Люди  оседали  на  корточки,
опрокидывались назад, переваливались через  перила  и  падали  в  пыль.  В
негасимом лиловом свете дня они не отбрасывали теней. Стрелок  понял,  что
кричит. Все это время он кричал. Ему казалось,  что  вместо  глаз  у  него
треснутые подшипники. Яйца  поджались  к  животу.  Ноги  одеревенели.  Уши
налились чугуном.
     Барабаны револьверов опустели. Клубящаяся  толпа  ринулась  на  него,
таинственным образом превращаясь в Глаз и Руку, стрелок же, не двигаясь  с
места, не умолкая, перезаряжал оружие; его мысли рассеянно блуждали где-то
далеко, а пальцы ловко,  сноровисто  заполняли  барабаны.  Можно  ли  было
вскинуть руку; объяснить, что этому -  и  другим  -  приемам  он  обучался
четверть века; рассказать о револьверах и освятившей их крови?  Словами  -
нет. Но руки стрелка могли поведать собственную историю.
     Когда стрелок закончил перезаряжать револьверы,  толпа  была  уже  на
расстоянии броска - палка ударила его по  лбу,  содрав  кожу.  На  ссадине
выступили капельки  крови.  Через  пару  секунд  расстояние  позволило  бы
преследователям схватить стрелка. В первых  рядах  он  увидел  Кеннерли  с
младшей дочкой лет, наверное, одиннадцати;  Суби;  завсегдатаев  питейного
заведения Шеба - двоих мужчин и особу женского пола по имени Эйми  Фелдон.
Все они получили свое, и те, кто был позади них - тоже. Тела  валились  на
землю с мягким  глухим  стуком,  как  вороньи  пугала.  В  воздухе,  точно
ленточки серпантина, разматывались струйки крови и мозга.
     На мгновение они  испуганно  остановились,  лицо  толпы  задрожало  и
распалось на  отдельные  непонимающие  лица.  Какой-то  мужчина  с  воплем
бросился бежать, выписывая широкий круг. Какая-то женщина с  волдырями  на
руках обратила лицо к  небу  и  горячечно,  гаденько  захихикала.  Старик,
которого стрелок впервые увидел мрачно сидящим  на  ступенях  коммерческой
лавки, вдруг на удивление громко наложил в штаны.
     У стрелка было время перезарядить один револьвер.
     Потом  появилась  Сильвия  Питтстон;  она  бежала  прямо   на   него,
размахивая руками - в каждой было зажато по деревянному распятию.
     - ДЬЯВОЛ!  ДЬЯВОЛ!  ДЬЯВОЛ!  ДЕТОУБИЙЦА!  ЧУДОВИЩЕ!  УНИЧТОЖЬТЕ  ЕГО,
БРАТЬЯ И СЕСТРЫ! УНИЧТОЖЬТЕ ЛУКАВОГО, УБИВАЮЩЕГО ДЕТЕЙ!
     Он прострелил обе поперечины, разнеся распятия в щепки, и еще  четыре
пули вогнал женщине в голову. Сильвия  словно  бы  сложилась  гармошкой  и
заколыхалась, как накаленный жарой дрожащий воздух.
     Последовала немая сцена; толпа на миг воззрилась на убитую, а  пальцы
стрелка тем временем  сноровисто  перезаряжали  барабан.  Кончики  пальцев
зудели и горели. На каждом отпечатался аккуратный кружок.
     Ряды нападавших заметно поредели: стрелок прошелся по толпе, как коса
косаря. Он думал, что со смертью этой женщины  они  сломаются,  но  кто-то
бросил нож. Рукоятка ударила стрелка точно между глаз и сбила с  ног.  Они
побежали к нему - стремящийся дотянуться до него злобный  комок.  Лежа  на
собственных стреляных гильзах,  он  вновь  истратил  все  патроны.  Голова
болела, перед глазами плавали большие коричневые круги. Один  раз  стрелок
промахнулся. Число нападающих сократилось до одиннадцати.
     Но те, что остались, уже были рядом. Он выпустил те четыре пули,  что
успел вложить в барабан револьвера, а потом  на  него  обрушились  кулаки,
палки и ножи. Стрелок левой рукой отшвырнул двоих нападавших и откатился в
сторону. Его ткнули ножом в плечо. В  спину.  Ударили  по  ребрам.  Лезвие
вонзилось  ему  в  зад.  По-пластунски  подполз  маленький   мальчик;   он
один-единственный  раз  глубоко  полоснул  по  выпуклости  икры.   Стрелок
выстрелом снес ему голову.
     Нападавшие кинулись врассыпную, и он снова задал им  жару.  Уцелевшие
начали отступать к неотличимым по цвету от песка щербатым  строениям,  но,
несмотря на это, руки повторяли свой трюк, подобно вошедшим  в  раж  псам,
которым хочется демонстрировать свой фокус с переворотом не раз и не  два,
а вечер напролет, и,  когда  горстка  людей  побежала,  принялись  срезать
одного  за  другим.  Последнему  удалось  добраться  до   самого   крыльца
парикмахерской - тут-то пуля стрелка и впилась ему в затылок.
     Заполняя рваные пустоты, вернулась тишина.
     У стрелка  кровоточили  десятка  два  разнообразных  ран  -  все,  за
исключением пореза на икре, были неглубоки. Оторвав от рубахи полоску,  он
туго перетянул порез,  выпрямился  и  внимательно  осмотрел  уничтоженного
противника.
     Петляющая зигзагами дорожка, образованная телами, тянулась от черного
хода парикмахерской до того места, где  он  стоял.  Люди  лежали  в  самых
разных позах. Ни один не казался спящим.
     Стрелок двинулся вдоль этой дорожки из тел обратно, считая  на  ходу.
Внутри  универсального  магазина,  любовно  обнимая  треснувшую  банку   с
леденцами, которую он стащил за собой, лежал еще один мужчина.
     В конце концов стрелок оказался там, откуда начал: посреди  пустынной
главной улицы. Он убил  тридцать  девять  мужчин,  четырнадцать  женщин  и
пятерых детей. Перестрелял всех до единого в Талле.
     Первый  энергичный  порыв  сухого  ветра  принес  тошнотворно-сладкий
запах. Стрелок пошел на этот запах, поднял голову  и  кивнул.  На  дощатой
крыше  кабака  Шеба  было  распластано  распятое   деревянными   колышками
разлагающееся тело  Норта.  Рот  и  глаза  были  открыты.  В  чумазый  лоб
впечатали большое, лиловое раздвоенное копыто.
     Он вышел за черту поселка. Мул стоял примерно сорока  ярдами  дальше,
на бывшем большаке, в островке бес-травы.  Стрелок  отвел  его  обратно  в
конюшню Кеннерли. Ветер снаружи исполнял пьяную плясовую.  Обеспечив  мулу
кров, стрелок снова отправился к заведению Шеба. В сарае на  задворках  он
отыскал лестницу, поднялся на крышу и, сломав колья, освободил Норта. Тело
оказалось легче вязанки хвороста. Скинув  его  вниз,  в  компанию  обычных
людей, стрелок зашел в дом, наелся мяса  и  выпил  три  кружки  пива.  Тем
временем дневной свет померк, и песок начал свой полет. Эту  ночь  стрелок
проспал в той постели, что служила ложем им с Элли. Снов он не  видел.  На
следующее утро ветра как не бывало, а солнце вновь стало прежним, ярким  и
беззаботным. Трупы ветер угнал на юг,  словно  перекати-поле.  В  середине
утра, закончив перевязывать раны, стрелок тоже двинулся в путь.



                                    18

     Он подумал, что Браун заснул. Костер прогорел, превратившись в искру,
а птица, Золтан, спрятала голову под крыло.
     Когда он уже собирался встать и расстелить в углу  соломенный  тюфяк,
Браун сказал:
     - Вот. Ты рассказал. Тебе лучше?
     Стрелок вскинулся:
     - А почему это мне должно быть плохо?
     - Ты сказал, что ты человек. Не демон. Или ты солгал?
     - Нет. - Стрелок неохотно признался себе: Браун ему нравится.  Он  не
кривил душой. И ни в чем не солгал поселенцу. -  Кто  ты,  Браун?  Я  хочу
сказать, на самом деле?
     - Я - это просто я, - невозмутимо ответил тот.  -  С  чего  ты  взял,
будто сам ты - такая уж загадка?
     Не отвечая, стрелок закурил.
     - Сдается мне, до твоего человека в черном  рукой  подать,  -  сказал
Браун. - Что, он уже готов на все?
     - Не знаю.
     - А ты?
     - Еще нет, -  сказал  стрелок  и  посмотрел  на  Брауна  с  некоторым
вызовом. - Я делаю то, что приходится.
     - Тогда хорошо, - отозвался  Браун,  перевернулся  на  другой  бок  и
уснул.



                                    19

     Утром Браун накормил его и отправил в дорогу. При свете дня поселенец
оказался  поразительной  личностью:  костлявая  сожженная  солнцем  грудь,
тонкие  как  карандаши  ключицы  и  копна  вьющихся  рыжих  волос.   Птица
примостилась у него на плече.
     - А мул? - спросил стрелок.
     - Я его съем, - сказал Браун.
     - Ладно.
     Браун протянул ему руку, и стрелок пожал ее. Поселенец мотнул головой
в южном направлении:
     - Иди спокойно. Не торопись.
     - Ты же знаешь.
     Они кивнули друг другу, и стрелок, украшенный  гирляндой  бурдюков  с
водой и револьверами, зашагал прочь. Один раз он оглянулся.  Браун  истово
ковырялся на своей скромной  грядке.  На  низкой  крыше  землянки  химерой
восседала ворона.



                                    20

     Костер  догорел,  звезды  начали   блекнуть.   Над   пустыней   гулял
неугомонный ветер. Спящий стрелок сильно вздрогнул и снова замер.  Во  сне
его томила жажда. Очертания гор во мраке были невидимы. Постепенно мысли о
своей вине перестали мучить стрелка - пустыня выжгла их начисто,  -  и  он
обнаружил, что вместо этого его все больше и больше  занимает  Корт,  тот,
кто учил его стрелять. Корт умел отличать черное от белого.
     Он снова пошевелился и проснулся. Глядя на потухший костер, очертания
которого наложились на другие, более правильные, стрелок замигал. Он знал,
что он романтик, и ревностно оберегал свое знание.
     Это, разумеется, опять заставило его подумать про Корта. Он не  знал,
где Корт. Мир сдвинулся с места.
     Вскинув дорожный мешок на плечо, стрелок двинулся дальше.




                              ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР


                                    1

     Весь день у  него  в  голове  крутилась  колыбельная  -  раздражающая
припевка из тех, что никак  не  желают  отвязаться  и  глумливо  стоят  за
апсидами сознательного мышления, корча рожи разумному существу внутри.

               Дождь в Испании пойдет, поле ровное польет.
               В жизни радость есть и грусть,
               Боль, веселье - ну и пусть:
               Из испанских туч всегда на равнину льет вода.
               Мир - пригожий и дурной, и нормальный, и чудной.
               Все меняется на свете: горы, долы, города,
               Замки, дамы, мамы, дети - только это не беда,
               Ведь окажется потом: все остались при своем
               И в Испании всегда на равнины льет вода.
               Кто - безумец, кто - мудрец.
               Тут и песенке конец -
               Ведь в Равнинии всегда с поля в тучи льет вода.

     Стрелок знал, почему вспомнил эту колыбельную. Он снова и снова видел
один и тот же сон: свою комнату в замке и мать - она пела ему эту песенку,
а он, не улыбаясь, торжественный и серьезный, лежал в  крохотной  кроватке
под многоцветным окном. Перед сном мать не пела ему - ведь  все  маленькие
мальчики, рожденные для Высокого Слога, должны были  встречаться  с  тьмой
один на один,  -  зато  пела,  укладывая  вздремнуть  днем,  и  он  помнил
пасмурный серый свет дождливого дня, который красочными  пятнами  дробился
на стеганом покрывале. Стрелок мог нашарить в памяти и прохладу комнаты, и
сонное тепло одеял, и любовь  к  матери,  и  ее  алые  губы,  и  голос,  и
неотвязную мелодию короткой глупенькой песенки.
     Теперь колыбельная вернулась. Доводя до бешенства, как  потница,  она
вертелась в голове у шагающего стрелка, гоняясь  за  собственным  хвостом.
Вода кончилась, и стрелок понял: весьма вероятно,  что  он  покойник.  Ему
никогда не приходило в голову,  что  дойдет  до  такого,  и  он  испытывал
сожаление. С полудня стрелок следил не столько за дорогой впереди, сколько
за своими ногами. Здесь, в пустыне, даже бес-трава была чахлой,  невысокой
и желтой. Спекшаяся  черствая  земля  местами  разрушилась,  превратившись
попросту в твердые комья. С тех пор,  как  он  покинул  стоявшую  на  краю
пустыни убогую землянку последнего поселенца, "и нормального,  и  чудного"
молодого человека, прошло шестнадцать дней, и все же незаметно было, чтобы
горы стали видны  яснее.  Стрелок  помнил,  что  у  парня  был  ворон,  но
вспомнить имя птицы не мог.
     Он следил, как поднимаются и опускаются его  ноги,  слушая  чепуховую
песенку, которая звенела в голове,  перевираясь  и  превращаясь  в  жалкую
путаницу, и недоумевал, когда же упадет в первый раз. Падать не  хотелось,
пусть даже здесь никто не мог его увидеть.  Это  было  вопросом  гордости.
Стрелок знает, что такое гордость, эта невидимая косточка, не дающая гнуть
шею.
     Неожиданно стрелок остановился и посмотрел вверх. От этого в голове у
него загудело, а все тело на  миг  точно  поплыло.  На  далеком  горизонте
дремали горы. Однако впереди было и  нечто  другое,  куда  более  близкое.
Возможно,  в  каких-нибудь  пяти  милях  от  него.   Стрелок   прищурился,
вглядываясь, но глаза ему  запорошило  песком,  а  от  яркого  блеска  они
ослепли. Примерно часом позже  он  упал,  ободрав  ладони,  и  недоверчиво
взглянул на крохотные бисеринки крови среди клочьев кожи.  Кровь  казалась
ничуть не жиже, чем всегда, и как будто  бы  молчаливо  заявляла  о  своей
способности выжить и существовать независимо от него. Выглядела она  почти
такой же  самодовольной,  как  и  пустыня.  Стрелок  смахнул  алые  капли,
испытывая к ним слепую ненависть. Самодовольной? Почему бы и нет? Кровь не
испытывала жажды. Она всегда  получала  свое.  Крови  приносились  жертвы.
Кровавые жертвы. Все, что от нее требовалось, это течь... течь... течь.
     Он взглянул  на  капли,  приземлившиеся  на  спекшийся  песок  -  они
расплылись большими  неровными  пятнами  и  с  жутковатой,  неестественной
стремительностью у него на глазах впитались в твердую землю. Как тебе  это
нравится, кровь? Что, забирает?
     О Боже, да ты на последнем издыхании.
     Стрелок  поднялся,  прижимая  руки  к  груди,  и  у  него   вырвалось
удивленное восклицание, заглушенный пылью хриплый вороний крик: то, что он
недавно заметил, виднелось  почти  прямо  перед  ним.  Это  было  какое-то
строение. Нет; два.  Их  окружал  поваленный  штакетник.  Дерево  казалось
старым, хрупким до бесплотности, как крылышки эльфа -  древесина,  взмахом
волшебной палочки превращенная в песок. Одна из построек когда-то  служила
конюшней (отчетливые очертания не оставляли  места  сомнениям),  вторая  -
жилым  домом  или  же  гостиницей.  Постоялый  двор  на  трассе   рейсовых
дилижансов. Грозивший рухнуть песчаный домик (ветер покрывал доски  коркой
песчинок до тех пор, пока дом не начал походить на замок из песка, который
бьющееся о него в час отлива солнце закалило так, что он  мог  бы  служить
временным жилищем)  отбрасывал  скудную  полоску  тени,  а  в  этой  тени,
привалившись к стене, кто-то сидел, и казалось,  деревянный  дом  кренится
под бременем его веса.
     Стало быть, он. Наконец. Человек в черном.
     Прижимая руки к груди,  стрелок  стоял,  не  отдавая  себе  отчета  в
напыщенности своей позы, и  глядел  во  все  глаза.  Однако,  вопреки  его
ожиданиям, вместо громадного, окрыляющего волнения (а может быть,  страха,
а может, благоговейного ужаса) не было ничего,  кроме  неясного,  далекого
чувства  вины  за  ту  неожиданную  яростную  ненависть,  что  несколькими
секундами раньше всколыхнулась у него в крови, да  нескончаемого  хоровода
песенки из детства:
     ...дождь в Испании пойдет...
     Стрелок двинулся вперед, вытаскивая револьвер.
     ...поле ровное польет.
     Последние четверть мили он проделал бегом, не  пытаясь  спрятаться  -
укрыться было негде. С ним наперегонки мчалась короткая тень.  Стрелок  не
сознавал, что его лицо превратилось в серую, ухмыляющуюся  смертную  маску
изнеможения; он видел только фигуру  в  тени.  Лишь  позже  ему  пришло  в
голову, что сидящий мог оказаться и мертвым.
     Пинком проложив себе дорогу в покосившейся  изгороди  (та  беззвучно,
почти  виновато,  распалась  надвое),  стрелок  с   поднятым   револьвером
проскочил через погруженный в молчание, залитый ослепительным солнцем двор
конюшни.
     - Ты у меня на мушке! На мушке! На муш...
     Фигура беспокойно пошевелилась и встала. Стрелок подумал: "Боже  мой,
да он сошел на нет, что с ним случилось?" Ведь человек в  черном  усох  на
добрых два фута, а волосы у него побелели.
     Он остановился, лишившись дара речи; в  голове  немелодично  звенело.
Сердце колотилось с сумасшедшей быстротой, и он подумал: "Вот она,  смерть
моя, тут..."
     Втянув в легкие раскаленный добела воздух, стрелок на мгновение поник
головой. Когда он снова поднял ее, то  увидел,  что  перед  ним  стоит  не
человек в черном, а какой-то мальчуган  с  добела  выгоревшими  на  солнце
волосами. Мальчик внимательно рассматривал  стрелка,  но  в  его  взгляде,
похоже, не было и намека на интерес. Стрелок тупо уставился на него, потом
отрицательно покачал головой.  Но  мальчик  пережил  его  отказ  верить  и
оказался на прежнем месте - голубые джинсы с заплаткой на колене,  простая
коричневая рубашка из грубой ткани.
     Стрелок снова помотал головой и, пригнув голову, не выпуская из  руки
револьвер, двинулся к конюшне. Думать он еще  не  мог.  В  голове  плясали
пылинки и рождалась невероятная, точно в барабан бухающая боль.
     Внутри  распираемой  зноем  конюшни  было  темно  и   тихо.   Стрелок
огляделся, оцепенело  всматриваясь  в  окружающее  огромными,  блуждающими
незрячими глазами. Пошатываясь, он развернулся на сто восемьдесят градусов
и увидел мальчика - тот стоял в разрушенном дверном  проеме,  не  сводя  с
него глаз. В голову, рассекая ее от  виска  до  виска,  деля  мозг,  точно
апельсин, сонно вошел исполинский ланцет боли. Стрелок убрал  револьвер  в
кобуру, покачнулся, выставил руки, будто отгоняя призраков, и упал ничком.


     Когда стрелок очнулся, он лежал на спине, а под головой у  него  была
охапка  легкого,  лишенного  запаха  сена.  Перетащить  стрелка   мальчику
оказалось не под силу, но устроил он  его  довольно  удобно.  Кроме  того,
стрелок ощущал приятную прохладу. Он  опустил  глаза,  оглядывая  себя,  и
увидел, что рубашка темна от влаги.  Облизнувшись,  он  почувствовал  вкус
воды. И заморгал.
     Мальчик сидел подле него на  корточках.  Увидев,  что  глаза  стрелка
открыты, он сунул руку куда-то за спину  и  протянул  стрелку  наполненную
водой мятую жестянку. Стрелок трясущимися руками  ухватил  ее  и  позволил
себе немного отпить. Когда первые несколько глотков оказались в животе, он
выпил еще немного - всего ничего. Потом выплеснул  остаток  себе  в  лицо,
потрясенно отфыркиваясь. Красивые губы мальчика изогнулись в едва заметной
серьезной улыбке.
     - Хотите поесть?
     - Пока нет, - сказал стрелок. В голове  после  солнечного  удара  еще
гнездилась тупая ноющая боль, а вода в животе никак не могла  успокоиться,
будто не знала, куда двинуться дальше. - Кто ты?
     - Меня зовут Джон Чэмберс. Можете звать меня Джейк.
     Стрелок сел, и в тот же  миг  рождающая  дурноту  ноющая  боль  стала
резкой и безжалостной. Он подался вперед и  проиграл  краткое  сражение  с
желудком.
     - Тут есть еще, - сказал Джейк. Он взял жестянку и отправился  вглубь
конюшни. Остановившись, он обернулся и неуверенно улыбнулся  стрелку.  Тот
кивнул, опустил голову и подпер ее руками. Мальчик был  хорошо  сложенным,
пригожим, лет, наверное, девяти. На его лице лежала тень,  но  нынче  тень
была на всех лицах.
     В глубине конюшни что-то странно, глухо  загудело  и  заклокотало,  и
стрелок тревожно поднял голову, сделав движение к  рукояткам  револьверов.
Звуки продолжались около пятнадцати секунд, потом  прекратились.  Вернулся
мальчик с жестянкой - теперь уже полной.
     Стрелок опять напился скупыми глотками,  и  на  этот  раз  ему  стало
немного лучше. Головная боль утихала.
     - Когда вы упали, я не знал, что с вами делать,  -  сказал  Джейк.  -
Пару секунд мне думалось, что вы меня застрелите.
     - Я принял тебя за другого.
     - За священника?
     Стрелок резко поднял голову.
     - За какого священника?
     Мальчик, легонько хмурясь, посмотрел на него.
     - Тут был священник. Он ночевал во дворе. Я был там, в доме.  Мне  он
не понравился, и я не стал выходить. Он пришел вечером и ушел на следующий
день. Я бы и от вас спрятался, только я спал, когда вы пришли. - Он угрюмо
посмотрел поверх головы стрелка. - Не люблю я людей. Вечно наебывают.
     - Как выглядел этот священник?
     Мальчик пожал плечами.
     - Священник как священник. В черных шмотках.
     - Вроде рясы и капюшона?
     - Ряса - это что?
     - Такой балахон.
     Мальчик кивнул.
     - В балахоне и в капюшоне.
     Стрелок склонился вперед, и что-то в его  лице  заставило  мальчугана
едва заметно отшатнуться.
     - Давно это было?
     - Я... Я...
     Стрелок терпеливо сказал:
     - Я не обижу тебя.
     - Я не знаю. Я не умею запоминать время. Все дни одинаковые.
     Стрелок в первый раз сознательно задумался о том, как  мальчик  попал
сюда, в это окруженное со всех сторон целыми лигами сухой, губительной для
человека пустыни, место. Впрочем, делать это своей заботой он не собирался
- по крайней мере, пока что.
     - Попробуй предположить. Давно?
     - Нет. Недавно. Я и сам здесь недавно.
     Нутро стрелка опять запылало. Он почти совсем твердой  рукой  схватил
жестянку и напился. В голове снова зазвучал обрывок колыбельной, но на сей
раз вместо лица матери он увидел обезображенное шрамом лицо Алисы, которая
была его женщиной в ныне несуществующем поселке Талл.
     - Недавно - это когда? Неделю назад? Две?
     Мальчик рассеянно смотрел на него.
     - Да.
     - Что - да?
     - Неделю назад. Или две. Я не выходил. Он даже не напился. Я подумал,
может, это призрак священника. Я боялся. Я почти все время боюсь.  -  Лицо
мальчугана    задрожало,    как    хрусталь     у     грани     последней,
разрушительно-высокой ноты. - Он даже костер не раскладывал. Просто  сидел
здесь, и все. Я даже не знаю, ложился ли он спать.
     Совсем рядом! Так близко к человеку в черном стрелок  еще  не  бывал.
Несмотря на крайнюю обезвоженность, ладони показались ему чуть влажными  и
скользкими.
     - Есть сушеное мясо, - сказал мальчик.
     - Хорошо. - Стрелок кивнул. - Годится.
     Мальчик поднялся, чтобы сходить за мясом,  коленки  слабо  хрустнули.
Великолепная прямая фигурка. Пустыня еще  не  иссушила  его,  не  вытянула
жизненные соки. Руки мальчугана были тонкими, но кожа, хоть  и  загорелая,
не пересохла и не потрескалась.  Крепкий  парнишка,  подумал  стрелок.  Он
снова отпил из жестянки. Крепкий, и родом не из этих мест.
     Джейк вернулся с чем-то, похожим  на  отдраенную  солнцем  доску  для
нарезки хлеба, где горкой лежало  вяленое  мясо.  Оно  оказалось  жестким,
жилистым и достаточно соленым, чтобы изъеденный изнутри язвами рот стрелка
заныл. Стрелок ел и пил, покуда не почувствовал,  что  осоловел,  и  тогда
опять улегся. Мальчик съел совсем немного.
     Стрелок не переставал разглядывать парнишку, и мальчик тоже посмотрел
на него.
     - Откуда ты, Джейк? - наконец, спросил он.
     - Не знаю. - Мальчик насупился. -  Раньше  знал.  Когда  попал  сюда,
знал,  а  теперь  все  стало  таким  неясным...  как  плохой  сон,   когда
проснешься. Я видел уйму плохих снов.
     - Тебя кто-нибудь привел?
     - Нет, - сказал мальчик. - Просто я оказался здесь.
     - В твоих словах нет никакого смысла, - решительно объявил стрелок.
     Совершенно неожиданно  ему  показалось,  что  мальчик  готов  вот-вот
расплакаться.
     - Ничего не поделаешь. Я оказался здесь, и все. А теперь вы уйдете, а
я умру с голоду, потому что  вы  съели  почти  всю  мою  еду.  Я  сюда  не
просился. Мне тут не нравится. Тут страшно.
     - Не надо так себя жалеть. Обойдись без этого.
     - Я сюда не просился, - повторил мальчуган растерянно, но дерзко.
     Стрелок съел еще один кусок мяса, выжевывая из  него  соль  и  только
потом глотая. Мальчик стал частью происходящего, и  стрелок  был  убежден,
что он сказал правду - он об этом не просил. Очень  жаль.  Сам  стрелок...
сам-то он просил. Вот только не просил, чтобы игра  становилась  настолько
грязной.  Он  не  просил  позволения  обратить  свои   револьверы   против
безоружного населения Талла; не напрашивался убивать Элли, чье  лицо  было
отмечено странным сияющим шрамом;  не  просил,  чтобы  его  ставили  перед
выбором между преступной безнравственностью и одержимостью своим долгом  и
странствием-поиском. Если за то, что дело  приняло  именно  такой  оборот,
действительно отвечал человек  в  черном,  значит,  в  своем  отчаянии  он
принялся нажимать на тайные пружины не из лучших. Было нечестно вводить  в
игру наивных сторонних наблюдателей, заставляя их произносить с незнакомых
подмостков непонятные им реплики. Элли, подумал он, Элли по  крайней  мере
попала в этот мир дорогой собственных иллюзий. Но этот  мальчишка...  этот
окаянный мальчишка...
     - Расскажи мне то, что можешь вспомнить, - велел он Джейку.
     - Совсем немножко. И, по-моему, оно больше не имеет смысла.
     - Расскажи. Быть может, я сумею ухватить смысл.
     - Был один дом... до этого дома. Дом с высокими потолками.  Там  было
полно комнат, и пианино, и патио, откуда можно было глядеть на  высоченные
здания и на воду. В воде стояла статуя.
     - Статуя в воде?
     - Да. Дама в короне и с факелом.
     - Ты что, сочиняешь?
     - Наверное, - безнадежно откликнулся мальчик. - Там были такие штуки,
чтоб ездить по улицам. Большие и маленькие. И желтые. Много  желтых.  Я  в
школу ходил, пешком. Вдоль улиц были бетонные дорожки.  Витрины,  чтобы  в
них смотреть, и еще статуи, одетые. Эти статуи продавали одежду.  Я  знаю,
что это звучит безумно, но эти статуи продавали одежду.
     Стрелок покачал головой и взглянул мальчику в лицо - не врет  ли  он.
Мальчик не врал.
     - Я ходил в школу, - твердо повторил мальчик.  -  И  у  меня  была...
эта... - Глаза у него закатились, а губы зашевелились, нащупывая слово.  -
...Такая коричневая... для книжек... сумка. Я  брал  с  собой  завтрак.  И
носил... - он опять  зашевелил  губами,  мучительно  подыскивая  слово,  -
...галстук.
     - Что?
     - Не знаю. - Пальцы  мальчика  медленно,  безотчетно  шевельнулись  у
горла, будто зажимая что-то - у стрелка этот жест связывался с повешением.
- Не знаю. Все это просто пропало. - И Джейк отвел глаза.
     - Можно, я уложу тебя спать?
     - Я не хочу спать.
     - Я могу сделать так, что ты захочешь спать, и  могу  заставить  тебя
вспомнить.
     Джейк с сомнением в голосе спросил:
     - Как это?
     - А вот.
     Стрелок извлек из патронташа патрон и повертел  в  пальцах.  Движение
было ловким, проворным,  мягким  и  текучим,  как  масло.  Патрон  играючи
кувыркался с большого пальца на указательный, с указательного на  средний,
со среднего на безымянный, с безымянного на мизинец.  Вдруг  он  исчез  из
вида,  появился  вновь,  ненадолго   застыл,   как   поплавок   на   воде,
перевернулся. Патрон гулял по пальцам стрелка. Сами пальцы двигались,  как
занавеска из бусин на ветру. Мальчик внимательно  смотрел;  первоначальное
недоверие сменилось явной радостью, затем - восхищением, упоением, и вот в
лице  мальчугана  забрезжила  немая  пустота.   Веки   скользнули   книзу,
сомкнулись. Патрон плясал по  руке.  Джейк  снова  открыл  глаза,  еще  на
мгновение уловил на пальцах стрелка непрекращающийся танец, подобный танцу
прозрачной воды в лесном ручье, и веки мальчика опять опустились.  Стрелок
продолжал играть патроном, но Джейк больше не открывал глаз. Мальчик дышал
спокойно, с тупой размеренностью. Неужели и это входило в игру? Здесь была
определенная  прелесть,  этакая  логика,  вроде  кружевных  фестонов,  что
окаймляют твердые синие пузыри со льдом. Ему послышался перезвон  ветряных
курантов, и стрелок, уже не в первый  раз,  различил  пресный  брезентовый
вкус душевной болезни. Патрон, которым его пальцы манипулировали  с  таким
неслыханным изяществом, внезапно обернулся нежитью, внушающим ужас  следом
чудовища. Уронив его в ладонь, стрелок сильно, до боли сжал кулак. В  мире
существовали такие вещи, как насилие. Насилие, убийство  и  отвратительные
порядки, и все это творилось во благо, во благо, будь оно  проклято,  ради
мифа, грааля, Башни. Ах, Башня - она стояла где-то, вознося к небесам свою
грузную черную громаду, и в продраенных  пустыней  ушах  стрелка  зазвучал
слабый, приятный перезвон ветряных курантов.
     - Где ты? - спросил он.


     Джейк Чэмберс спускается  по  лестнице  со  школьной  сумкой.  Там  -
"Природоведение",  "Экономическая  география",  там   блокнот,   карандаш,
завтрак, который кухарка матери, миссис Грета Шоу, приготовила ему в кухне
из хрома и пластика, где вечно жужжит вентилятор, засасывая непривычные  и
потому неприятные запахи.  В  мешочке  с  завтраком  -  сэндвичи  (один  с
арахисовым маслом и желе, другой - с болонской колбасой, салатом и луком),
и четыре печенья. Нельзя сказать, что родители  ненавидят  Джейка,  однако
они как будто бы давно не замечают его.  Сложив  с  себя  полномочия,  они
перепоручили сына заботам миссис Греты Шоу, нянек, летом - гувернера, а  в
остальное время - Школы (Частной, Приличной и главное - Для Белых).  Никто
из этих людей никогда не претендовал на то, чтобы стать для Джейка  чем-то
большим, нежели  просто  лучший  в  своей  области  специалист.  Никто  не
прижимал его к очень теплой груди, как  обычно  случается  в  исторических
романах, которые читает мать и куда в поисках "горячих мест" совался и сам
Джейк.  "Истерические"  романы,  иногда  называет  их  отец,  а  иногда  -
"лифораздирающие". Кто бы говорил, отзывается с равнодушной насмешкой мать
за какой-то закрытой дверью, у которой подслушивает Джейк. Отец работает в
Сети, и Джейк мог бы по голосу  отличить  его  от  всей  тамошней  рабочей
группы. Наверное.
     Джейк не знает, что ненавидит всех профессионалов, но на  самом  деле
это так. Люди всегда повергали его в недоумение. Он любит лестницы и ни за
что не станет пользоваться лифтом в своем  доме.  Мать  Джейка,  в  худобе
которой есть что-то манящее, часто  ложится  в  постель  с  кем-нибудь  из
пресыщенных приятелей.
     Теперь он на улице, Джейк Чэмберс на  улице,  "гранит  мостовую".  Он
чистенький, хорошо воспитанный,  миловидный,  восприимчивый.  У  него  нет
друзей - только знакомые. Он никогда не давал себе  труда  задуматься  над
этим, но ему обидно. Он не знает или не понимает, что от долгого общения с
профессионалами перенял множество их характерных черт.  Миссис  Грета  Шоу
весьма профессионально делает сэндвичи. Она делит их  на  четыре  части  и
срезает с хлеба корку, так что  когда  Джейк  ест  на  четвертом  уроке  в
спортзале, вид у него такой, словно  он  должен  бы  быть  на  коктейле  и
держать в другой руке не спортивную  повесть  из  школьной  библиотеки,  а
бокал. Отец Джейка зарабатывает очень много денег, ведь  он  -  мастер  по
"рубке", то есть умеет пустить  по  своей  Сети  более  ударное  шоу,  чем
показывает Сеть конкурентов. Отец выкуривает четыре пачки сигарет в  день.
Отец не кашляет, но у него жесткая усмешка,  напоминающая  нож  для  резки
мяса, какие продают в супермаркетах.
     Вниз по улице. Мать оставляет ему деньги на такси, но всякий раз, как
нет дождя, Джейк идет пешком, размахивая сумкой - парнишка, который  из-за
светлых волос и голубых глаз  выглядит  очень  американским.  Девочки  уже
начали его замечать (с одобрения своих матерей),  а  он  не  робеет  и  не
шарахается от них с пугливым высокомерием маленького мальчика. Он беседует
с ними с  безотчетным  профессионализмом,  озадачивая  и  отталкивая.  Ему
нравится география и послеполуденная игра в шары.  Его  отец  -  держатель
акций компании, которая выпускает  автоматы  для  расстановки  кеглей,  но
кегельбан, который постоянно  посещает  Джейк,  не  пользуется  продукцией
фирмы его отца. Джейку кажется, что он  не  задумывался  об  этом,  но  он
задумывался.
     Шагая по улице, он минует магазин  Брендайо,  где  стоят  манекены  в
шубах, в эдвардианских шестипуговичных костюмах, а некоторые - ни  в  чем;
есть  и  в  "безбелье".  Эти  модели  -  эти  манекены  -   безукоризненно
профессиональны, а он терпеть не может профессионализм во всех его  видах.
Он еще слишком юн, чтобы научиться ненавидеть себя, но семя уже  заронено;
посажено в горькую расселину его сердца.
     Он доходит до угла и стоит, сумка с книгами на  боку.  Мимо  с  ревом
несется поток машин  -  рычащие  автобусы,  такси,  фольксвагены,  большой
грузовик. Джейк - просто мальчик, но не среднестатистический, и он уголком
глаза замечает мужчину, который убивает его. Это человек в  черном;  Джейк
не видит  его  лица  -  только  развевающийся  балахон,  простертые  руки.
Раскинув руки, не выпуская сумки, где  лежит  завтрак,  в  высшей  степени
профессионально  приготовленный  миссис  Гретой  Шоу,  мальчик  летит   на
мостовую. Короткий взгляд сквозь поляризованное стекло: полное ужаса  лицо
какого-то бизнесмена в темно-синей шляпе с залихватским перышком на тулье.
У кромки противоположного тротуара издает пронзительный крик старуха -  на
ней черная шляпка с вуалью. В этой черной вуали  нет  ничего  лихого;  она
похожа на траурную. Джейк не чувствует ничего, кроме удивления  и  обычной
безудержной, бурной растерянности - что, вот так все  и  кончается?  Он  с
маху приземляется на мостовую  и  смотрит  на  залитую  асфальтом  трещину
примерно в двух дюймах от своих глаз. Сумка с книгами от удара  вырывается
у него из руки. Джейк задумывается, ободрал ли  коленки,  и  тут  по  нему
проезжает машина бизнесмена в синей шляпе с веселым  ярким  перышком.  Это
большой синий  кадиллак  семьдесят  шестого  года  с  шестнадцатидюймовыми
колесами. Он почти одного цвета  со  шляпой  бизнесмена.  Кадиллак  ломает
Джейку спину, превращает в кашу живот, а  изо  рта  мальчика,  словно  под
высоким давлением, ударяет струя крови. Джейк поворачивает голову и  видит
мигающие габаритные  огни  кадиллака  и  дым,  струйками  рвущийся  из-под
затормозивших задних колес. Сумку с книгами машина тоже переехала, оставив
на ней широкий черный след. Он поворачивает  голову  в  другую  сторону  и
видит большой желтый форд, который с визгом останавливается  в  нескольких
дюймах от его тела. К нему торопливо приближается черный парень - тот, что
торгует с тележки претцелями и содовой. Из носа, глаз, ушей, прямой  кишки
Джейка  течет  кровь.  Гениталии  расплющены.   Он   раздраженно   думает:
интересно, сильно я содрал  коленки?  Теперь  к  нему,  выкрикивая  что-то
бессвязное, бежит водитель кадиллака.  Где-то  страшный,  полный  ледяного
спокойствия голос - голос рока, смерти, судьбы -  говорит:  "Я  священник.
Позвольте пройти. Отпущение грехов..."
     Джейк видит черный балахон и познает внезапный ужас. Это он,  человек
в черном. Мальчик из последних сил отворачивает лицо. Где-то радио  играет
мелодию рок-группы "Кисс". Он видит свою руку,  волочащуюся  по  мостовой:
маленькую, белую, красивой формы. Он никогда не грыз ногти.
     Глядя на свою руку, Джейк умирает.


     Стрелок сидел и хмуро размышлял. Он устал, все тело ныло и болело,  а
мысли приходили с  досадной  медлительностью.  Напротив,  сложив  руки  на
коленях и все еще спокойно дыша, спал удивительный мальчишка. Свою историю
он изложил не особенно эмоционально, хотя ближе к концу,  когда  дошло  до
"священника" и "отпущения грехов", его голос задрожал. Он, разумеется,  не
рассказывал стрелку о семье и своем ощущении растерянной раздвоенности, но
это все равно просочилось настолько, что стали различимы очертания. Хотя в
рассказе сильнее  всего  смущало  не  то,  что  большой  город,  описанный
мальчиком, никогда не существовал (или, если уж на то  пошло,  существовал
лишь в легенде о доисторических временах), это все-таки  тревожило.  Да  и
вся история рождала беспокойство. Стрелка пугал ее скрытый смысл.
     - Джейк?
     - Ммм-м?
     - Ты хочешь помнить это, когда проснешься, или нет?
     - Нет, - сразу же ответил мальчик. - Я истекал кровью.
     - Хорошо. Сейчас ты заснешь, понятно? Давай-ка, откинься.
     Джейк  улегся  -  он  казался  маленьким,  мирным  и  безобидным.   В
безобидность стрелок не верил. В мальчишке было что-то  ужасное,  от  него
так и разило предопределенностью. Это ощущение было не по душе стрелку, но
мальчик ему нравился. Очень нравился.
     - Джейк?
     - Шшшшш. Я хочу спать.
     - Да. А когда проснешься, ничего не будешь помнить.
     - Ладно.
     Стрелок ненадолго засмотрелся на него, вспоминая пору своего детства:
обычно ему казалось, что все это происходило не с ним, а с кем-то  другим,
кто проскочил через некую полупроницаемую линзу и стал иным  человеком,  -
но сейчас прошлое словно бы  придвинулось  мучительно  близко.  В  конюшне
постоялого двора было очень жарко, и стрелок  бережно  отпил  еще  немного
воды.  Он  поднялся  и  пошел  в  глубину  строения,  задержавшись,  чтобы
заглянуть в стойло. В углу лежала небольшая охапка выгоревшего добела сена
и аккуратно сложенный чепрак, но лошадьми не пахло. В конюшне вообще ничем
не пахло. Солнце вытянуло все запахи без остатка.  Воздух  был  безупречно
нейтральным.
     В глубине конюшни помещалась темная комнатушка, посреди которой стоял
не тронутый ни ржавчиной, ни гнилью агрегат из нержавеющей стали,  похожий
на   маслобойку.   Слева   из   него   выступала   хромированная   трубка,
оканчивавшаяся над сделанным в полу стоком. Стрелку уже  случалось  видеть
похожие насосы в других засушливых местах, но такой  большой  попался  ему
впервые. Он  и  представить  себе  не  мог,  какую  толщу  земли  пришлось
пробурить, чтобы наткнуться на вечно  черную,  таящуюся  под  поверхностью
пустыни воду.
     Почему, покидая постоялый двор, они не забрали насос?
     Возможно, демоны.
     Он внезапно вздрогнул, резко передернув спиной. На коже проступила  и
стала исчезать потница. Он подошел к выключателю и нажал на кнопку  "ВКЛ".
Агрегат  загудел.  Через  каких-нибудь  полминуты  труба  выплюнула  струю
чистой, прохладной  воды,  стекавшей  в  слив  для  повторной  циркуляции.
Прежде, чем насос в последний раз щелкнул и  прекратил  работу,  из  трубы
вытекло, наверное, галлона три. Это была  вещь,  чуждая  этим  краям,  как
верная  любовь,  и  все-таки  реальная,  как  Страшный  Суд  -  молчаливое
напоминание о тех временах, когда мир еще не  успел  сдвинуться  с  места.
Вероятно, насос работал на атомном блоке - электричества здесь не было  на
тысячи миль окрест, и даже сухие батареи давно разрядились. Стрелку это не
понравилось.
     Он вернулся обратно и опустился на пол конюшни  рядом  с  подложившим
под щеку ладонь мальчиком. Миловидный мальчонка. Стрелок опять попил  воды
и  скрестил  ноги,  усевшись  на  индейский  манер.  Мальчик,  как  и  тот
парень-колонист, поселившийся на краю пустыни  (у  него  еще  была  птица;
Золтан, вдруг вспомнил он, птицу звали Золтан), потерял  чувство  времени,
но то, что стрелок настигал человека в черном, сомнений не вызывало. Он  в
который раз задумался: уж не нарочно ли человек  в  черном  позволяет  ему
догонять себя, нет ли у него на то своих причин? Возможно,  стрелок  играл
ему на руку. Он попытался представить себе, каково будет оказаться лицом к
лицу с человеком в черном, и не смог.
     Ему было очень жарко, но тошнота прошла.  В  голове  опять  зазвучала
колыбельная, но теперь он подумал не о матери, а о Корте -  о  Корте,  чье
лицо  украшала   мережка   шрамов,   оставленных   кирпичами,   пулями   и
всевозможными тупыми орудиями. Боевых шрамов. Интересно, подумал  стрелок,
была ли у Корта когда-нибудь любовь под стать этим монументальным  шрамам?
Сомнительно. Он подумал об Эйлин и о Мартене, чародее-недоучке.
     Стрелок был не из тех, кто живет прошлым: от превращения  в  лишенное
воображения создание, в тупого олуха, его спасало лишь туманное  понимание
будущего да эмоциональная натура. Потому-то  его  так  изумило  теперешнее
течение своих мыслей. Каждое имя вызывало из памяти другие - Катберт, Пол,
старина Джонас и Сьюзан, прелестная девушка у окна.
     Тапер из Талла (тоже мертвый; в Талле  все  мертвы,  погибли  от  его
руки) любил старые песни. Стрелок немелодично замурлыкал себе под нос:

                        Любовь, любовь беспечная,
                        Смотри, что ты наделала.

     И смущенно рассмеялся. Я последний из зеленого, окрашенного в  теплые
тона мира. Но, несмотря на ностальгию, жалости к себе он не испытывал. Мир
безжалостно сдвинулся с места, но ноги стрелка пока что  были  крепкими  и
сильными, а человек в черном оказывался все ближе. Стрелок  начал  клевать
носом и уснул.


     Когда он проснулся, было почти темно, а мальчик исчез.
     Поднявшись (он услышал,  как  хрустнули  суставы),  стрелок  пошел  к
дверям  конюшни.  В  темноте  на  крыльце  гостиницы  плясал  огонек.   Он
направился туда. В охристом свете заката по земле за ним тянулась  длинная
черная тень.
     Джейк сидел возле керосиновой лампы.
     - В бочке был керосин, - сказал он, - но я побоялся зажигать лампу  в
доме. Все такое сухое...
     - Ты поступил совершенно правильно. - Стрелок опустился рядом с  ним,
бездумно глядя на облако копившейся годами пыли, поднятой  его  седалищем.
Пламя керосиновой лампы отбрасывало на лицо мальчика нежные тени.  Стрелок
вытащил кисет и свернул самокрутку.
     - Надо поговорить, - сказал он.
     Джейк кивнул.
     - Наверное, ты понимаешь, что я гонюсь за тем человеком, которого  ты
видел.
     - Ты собираешься убить его?
     - Не знаю. Я должен заставить его кое-что мне рассказать. Может быть,
придется заставить его кой-куда меня отвести.
     - Куда?
     - Отыскать башню, -  сказал  стрелок.  Он  придержал  самокрутку  над
трубкой лампы и затянулся; поднявшийся ночной  ветерок  подхватил  и  унес
дым. Джейк наблюдал. Лицо его не выражало ни страха, ни  любопытства,  ни,
разумеется, энтузиазма.
     - Поэтому завтра я двинусь дальше, - сказал стрелок. - Тебе  придется
пойти со мной. Сколько мяса осталось?
     - Только горсть.
     - Кукуруза?
     - Немножко.
     Стрелок кивнул.
     - Здесь есть погреб?
     - Да. - Джейк посмотрел  на  него.  Расширившиеся  зрачки  мальчугана
стали огромными, хрупкими. - Потяните за кольцо в полу, только я  вниз  не
ходил. Боялся, что стремянка сломается и я не сумею выбраться  обратно.  И
потом, там плохо пахнет. Здесь это вообще  единственное  место,  где  хоть
чем-то пахнет.
     - Мы встанем пораньше и посмотрим, нет ли там внизу чего-нибудь,  что
стоило бы прихватить. А потом по-быстрому смоемся.
     - Ладно. - Мальчик помолчал и потом сказал: - Я рад, что не убил вас,
пока вы спали. У меня были вилы, и я подумал, не отправить ли вас  на  тот
свет. Но не стал, а теперь мне не нужно будет бояться заснуть.
     - А чего бы тебе бояться?
     Мальчик зловеще посмотрел на него.
     - Привидений. Или что он вернется.
     - Человек в черном, - произнес стрелок. Это не был вопрос.
     - Да. Он плохой человек?
     - Это зависит от того, как смотреть на вещи,  -  рассеянно  отозвался
стрелок. Он поднялся и выкинул самокрутку на спекшийся  песок.  -  Я  буду
спать.
     Мальчик робко смотрел на него.
     - Можно мне спать в конюшне вместе с вами?
     - Конечно.
     Стоя на ступеньках,  стрелок  закинул  голову  и  поглядел  на  небо.
Мальчик присоединился к нему. Вверху горел Марс,  и  Полярная  звезда  уже
взошла. Стрелку почудилось, что, если он закроет глаза, то сумеет услышать
хриплое чириканье первых весенних пискунов,  почувствовать  запах  молодой
зелени - почти летний запах лужаек корта после первой  стрижки  (и,  может
быть, расслышать ленивые щелчки крокетных молотков: это  благородные  дамы
из Восточного Крыла, облаченные  в  одни  лишь  сорочки  -  ведь  сумерки,
мерцая, медленно сгущаются в ночную тьму, -  вышли  поиграть  на  Пойнтс),
сможет почти наяву увидеть, как из  проема  в  живой  изгороди  появляется
Эйлин...
     Столько думать о прошлом было на него не похоже.
     Он обернулся и взял лампу.
     - Айда спать, - сказал он.
     И они вместе перешли через двор к конюшне.


     На следующее утро стрелок обследовал погреб.
     Джейк был прав;  пахло  там  отвратительно.  В  погребе  стоял  сырой
болотистый запах - после начисто лишенных всяких запахов пустыни и конюшни
стрелка затошнило, слегка закружилась голова. Погреб пропах обреченными на
вечное гниение капустой, репой и картошкой с длинными незрячими  глазками.
Впрочем, приставная лестница  казалась  вполне  крепкой,  и  он  осторожно
спустился вниз, на земляной пол.
     Потолочные балки едва не задевали за голову. Здесь, внизу,  еще  жили
пауки с рябыми серыми брюшками, такие крупные, что делалось  не  по  себе.
Многие мутировали. У некоторых были глаза на стебельках, у некоторых -  не
меньше шестнадцати ног.
     Стрелок огляделся и подождал, пока глаза привыкнут к темноте.
     - Вы в порядке? - нервно крикнул вниз Джейк.
     - Да. - Он сосредоточенно вгляделся в угол. - Тут какие-то  консервы.
Погоди-ка.
     Он осторожно прошел  в  угол,  пригибая  голову.  Там  стояла  старая
коробка, один бок которой был отогнут книзу. Консервы оказались овощными -
зеленые бобы, желтые бобы... и три жестянки солонины.
     Стрелок нагреб полную охапку и вернулся к стремянке.  Взобравшись  до
середины лестницы, он передал банки Джейку, опустившемуся на колени, чтобы
принять груз, а сам вернулся за другими.
     Стоны у основания стен он услышал во время третьей ходки.
     Он обернулся, взглянул и его обдало неким призрачным ужасом.  Чувство
было томительным и в то же время отталкивающим, словно секс в воде -  одно
тонуло в другом.
     Фундамент слагался из огромных блоков  песчаника  -  когда  постоялый
двор только построили,  они,  вероятно,  были  уложены  ровно,  но  теперь
перекосились, выступая под самыми нелепыми и неожиданными  углами,  отчего
стена  выглядела  так,  будто  была  исчерчена  странным   иероглифическим
орнаментом. Из места слияния  двух  таких  скрытых  трещин  бежала  тонкая
струйка песка,  словно  что-то,  пыхтя  и  хлюпая,  с  отчаянной  энергией
прокапывалось сквозь каменную кладку с той стороны.
     Стоны звучали то громче, то тише, набирая силу, и вот уже весь погреб
заполнился этими звуками - непонятным шумом раздирающей  боли  и  страшных
усилий.
     - Вылезайте! - завопил Джейк. - Господи Исусе, мистер, вылезайте!
     - Уходи, - спокойно сказал стрелок.
     - Вылезайте! - снова взвизгнул Джейк.
     Стрелок не отвечал. Правой рукой он потянул из кобуры револьвер.
     Теперь в стене было отверстие  -  дыра  величиной  с  монету.  Сквозь
завесу собственного ужаса он расслышал топот  ног  Джейка,  когда  мальчик
кинулся наутек. Потом песок перестал сыпаться. Стоны прекратились, но было
слышно мерное, тяжелое, утомленное дыхание.
     - Кто ты? - спросил стрелок.
     И не получил ответа.
     Наполнив свой голос давнишним громом приказа, Роланд  Высоким  Слогом
вопросил:
     - Кто ты, Демон? Говори, коль должен говорить.  Отпущенный  мне  срок
краток и руки мои теряют терпение.
     -  Иди  медленно,  -  проговорил  из  стены  тягучий,  густой  голос.
Призрачный ужас стрелка усилился и стал почти осязаем.  Голос  принадлежал
Алисе, той женщине, у которой он жил в поселке Талл. Но Алиса была  мертва
- стрелок воочию видел, как она упала с пулевым отверстием между глаз. Ему
померещилось, будто перед  глазами,  отмечая  спуск  на  глубину,  поплыли
морские сажени. - Мимо Свалки иди медленно, стрелок. Пока ты путешествуешь
с мальчиком, человек в черном путешествует с твоей душой в кармане.
     - О чем ты? Говори!
     Но дыхание прекратилось.
     На мгновение стрелок прирос к месту, но тут один из громадных  пауков
упал ему на  руку  и,  лихорадочно  перебирая  лапами,  побежал  к  плечу.
Непроизвольно охнув, он  смел  тварь  с  рукава  и  стронулся  с  места  -
неохотно, но обычай был строгим, нерушимым. От мертвеца - мертвечина,  как
гласило  старинное  присловье;  лишь  остов  может  говорить.  Подойдя   к
отверстию, он сильно ударил по нему кулаком. Песчаник  легко  крошился  по
краям, и, попросту напружинив мускулы, стрелок проткнул стену.
     И коснулся чего-то твердого, шишковатого, с бугорками и впадинами. Он
вытащил это. У него в руке была сгнившая у  дальнего  сочленения  челюсть.
Косо, в разные стороны торчали зубы.
     - Ладно, - негромко обронил он, грубо впихнул кость в  задний  карман
и, неловко держа оставшиеся банки, стал подниматься по  лестнице.  Люк  он
оставил открытым. Солнце заберется туда и убьет пауков.
     Съежившегося  от  страха  Джейка  он  нашел  на   растрескавшейся   и
развалившейся комьями  песчаной  корке  на  полдороге  к  конюшне.  Увидев
стрелка, мальчик пронзительно закричал, сделал  назад  шаг,  другой,  и  с
плачем побежал к нему.
     - Я думал, оно вас поймало, поймало, я думал...
     - Не поймало. - Стрелок прижал мальчугана к себе, чувствуя  на  груди
его горячую мордашку и сухие  ладошки.  Тут-то  и  возникла  его  глубокая
привязанность к парнишке, которая, конечно же, с самого начала должна была
входить в планы человека в черном - но это пришло стрелку в  голову  много
позже.
     - Это был демон, да? - Голос мальчика звучал заглушенно.
     - Да. Говорящий демон. Нам  больше  не  придется  возвращаться  туда.
Пошли.
     Они пошли в конюшню, и стрелок сделал из чепрака, под  которым  спал,
грубый бугристый узел - чепрак был жарким и колючим, но ничего другого  не
было. Потом сходил к колонке и наполнил бурдюки водой.
     - Понесешь бурдюк, - сказал стрелок. - Положишь его  на  плечи,  так,
как факиры носят змей. Ясно?
     - Да. - Мальчик посмотрел на него с обожанием  и  взвалил  бурдюк  на
плечи.
     - Не слишком тяжело?
     - Нет. Нормально.
     - Скажи честно, сейчас. Если получишь солнечный удар, нести тебя я не
смогу.
     - Не получу. Все будет нормально.
     Стрелок кивнул.
     - Мы идем в горы, да?
     Стрелок кивнул.
     - Да.
     Они  вышли  из  конюшни  на  неизменный  гнетущий  солнцепек.  Джейк,
достававший головой  стрелку  до  локтя,  шагал  справа  и  чуть  впереди;
замотанные сыромятными шнурками концы бурдюка с водой свисали чуть  ли  не
ниже колен. Два других бурдюка стрелок крест-накрест забросил за плечи,  а
подмышкой нес увязанную  в  попону  провизию,  придерживая  сверток  левой
рукой.
     Они  вышли  из  дальних  ворот  постоялого  двора  и  вновь  отыскали
расплывшиеся, затертые колеи почтовой дороги. Спустя,  возможно,  четверть
часа Джейк повернулся и помахал домам. На  исполинских  просторах  пустыни
оба строения словно бы съежились.
     - До свиданья! - крикнул Джейк. - До свиданья!
     Они  пустились  в  путь.  Почтовый  тракт   поднялся   на   застывший
продолговатый песчаный пригорок, и когда стрелок огляделся, то  не  увидел
постоялого двора. Вокруг опять была пустыня, и только она.


     С тех пор, как  они  покинули  постоялый  двор,  прошло  три  дня,  и
очертания гор стали обманчиво четкими.  Уже  можно  было  разглядеть,  как
поднимается, превращаясь в предгорье, пустыня, и первые  голые  склоны,  и
прорывавшуюся  в  угрюмом  торжестве  эрозии  сквозь  верхний  слой  почвы
каменистую коренную породу. Еще дальше вновь  начинался  короткий  отлогий
спуск, и стрелок впервые за много месяцев, а  может  быть,  и  лет  увидел
зелень - настоящую живую зелень. Трава, карликовые ели, возможно, даже ивы
- все они питались сбегавшими с дальних склонов талыми  водами.  Далее  во
владение вновь вступали камни, во  всем  своем  циклопическом  великолепии
россыпью взбиравшиеся к  ослепительным  снежным  шапкам.  Поодаль,  слева,
открывалась дорога к  вздымавшимся  на  дальнем  краю  огромной  расселины
изъеденным солнцем и ветрами меньшим утесам из песчаника, столовым горам и
сопкам. Этот овраг почти беспрерывно скрывала от глаз  пелена  дождей.  По
вечерам, перед тем, как уснуть,  Джейк  непременно  проводил  пару  минут,
завороженно наблюдая, как в ясном,  прозрачном  вечернем  воздухе  фехтуют
пугающие слепящие молнии, белые и лиловые.
     Мальчик оказался хорошим ходоком.  Он  не  только  был  выносливым  и
упорным, но, более того, словно бы  сопротивлялся  изнурению,  обнаруживая
запасы спокойной, натренированной воли,  чему  стрелок  полностью  отдавал
должное. Он мало говорил и не задавал вопросов, даже  о  челюсти,  которую
стрелок без конца вертел в руках  во  время  вечернего  перекура.  Стрелок
уловил, что его  общество  чрезвычайно  льстит  мальчику,  возможно,  даже
приводит парнишку в восторг, и встревожился. Мальчугана поставили  у  него
на  дороге  (пока  ты  путешествуешь  с  мальчиком,   человек   в   черном
путешествует с твоей душой в кармане), и тот факт, что задерживаться из-за
Джейка не приходилось, лишь обнаруживал новые зловещие возможности.
     Через одинаковые промежутки им  попадались  оставленные  человеком  в
черном кострища правильной формы,  и  стрелку  казалось,  что  теперь  они
намного свежее. На третью ночь он уверился, что где-то на первом  взбухшем
склоне предгорья видит далекую искру очередного бивачного костра.
     На четвертый день пути, около двух часов, Джейк зашатался и  чуть  не
упал.
     - Сядь, - сказал стрелок.
     - Нет, я в порядке.
     - Садись.
     Мальчик послушно сел. Стрелок присел рядом, так, чтобы Джейк оказался
в его тени.
     - Пей.
     - Я же не должен, пока...
     - Пей.
     Мальчик отпил - три глотка. Намочив хвостик чепрака, который был  уже
не  таким  тяжелым,  стрелок  приложил  влажную  ткань  к  горячечно-сухим
запястьям и воспаленному лбу Джейка.
     - Отныне  мы  каждый  день  в  это  время  будем  делать  привал.  На
пятнадцать минут. Спать хочешь?
     - Нет. - Мальчик  пристыженно  посмотрел  на  него.  Стрелок  ответил
ласковым  взглядом,  рассеянно  вытащил  из  патронташа  пулю  и  принялся
перекатывать ее между пальцами. Мальчик зачарованно следил за ней.
     - Ловко, - сказал он.
     Стрелок кивнул.
     - Ну так. - Он замолчал. - Я рассказывал, что, когда мне было столько
же, сколько тебе сейчас, я жил в большом городе, обнесенном стеной?
     Мальчик сонно помотал головой.
     - Ну да. И был там один злодей...
     - Священник?
     - Нет, - сказал  стрелок,  -  но  теперь  я  думаю,  что  между  ними
существует какая-то связь. Возможно даже, они сводные братья.  Мартен  был
колдуном...  как  Мерлин.  А  что,  Джейк,  там,  откуда  ты  попал  сюда,
рассказывают про Мерлина?
     - Про Мерлина, и про Артура, и про рыцарей Круглого  стола,  -  сонно
проговорил Джейк.
     Стрелка так и передернуло.
     - Да, - сказал он. - Я был очень молод...
     Но мальчик спал - сидя, аккуратно сложив руки на коленях.
     - Когда я  щелкну  пальцами,  ты  проснешься.  Ты  почувствуешь  себя
отдохнувшим и посвежевшим. Понимаешь?
     - Да.
     - Ну, тогда ложись.
     Вынув из кисета табак и бумагу, стрелок свернул папиросу. Чего-то  не
хватало. С  присущим  ему  усердием  и  тщательностью  он  стал  искать  и
обнаружил пропажу. Не хватало раздражающего ощущения спешки, чувства,  что
в любой момент можешь  отстать,  что  след  затеряется  и  останется  лишь
обрывок шнура. Теперь все это прошло. Стрелок постепенно убеждался в  том,
что человек в черном хочет, чтобы его догнали.
     Что же последует дальше?
     Вопрос был слишком туманным,  чтобы  заинтересовать  стрелка.  Вот  у
Катберта он вызвал бы интерес, и весьма живой, но  Катберт  погиб,  а  сам
стрелок мог идти вперед лишь известным ему путем.
     Он курил, смотрел на мальчика и снова вернулся  мыслями  к  Катберту,
который вечно смеялся - он и на смерть пошел, смеясь, - и к Корту, который
не смеялся никогда,  и  к  Мартену,  который  иногда  улыбался  -  слабой,
неприятной немой улыбкой, в которой крылось некое  тревожащее  мерцание...
так глаз медленно раскрывается в темноте, обнаруживая под веками кровь. И,
конечно же, был еще сокол. Сокола звали Давид - в честь легендарного юноши
с пращой. Стрелок был совершенно уверен, что Давид не знал  ничего,  кроме
жажды убивать, рвать, раздирать, жажды наводить ужас. Как и  сам  стрелок.
Давид не был дилетантом - он играл центральным нападающим.
     Впрочем, возможно, в неком конечном счете сокол  Давид  был  ближе  к
Мартену, чем к кому-либо другому... и, возможно, мать  стрелка,  Габриэль,
это знала.
     Стрелку показалось, будто желудок болезненно  подкатывает  к  сердцу,
однако его лицо не изменилось. Глядя, как дым от самокрутки поднимается  в
горячий воздух пустыни и исчезает, он мысленно возвращался в прошлое.



                                    2

     Небо было белым, совершенно белым, и в воздухе пахло дождем,  а  еще,
сильно и приятно, - живой изгородью  и  растущей  зеленью.  Весна  была  в
разгаре.
     Давид сидел у Катберта на руке - маленькая машина разрушения с яркими
золотистыми глазами, без причины сердито сверкавшими  на  окружающий  мир.
Прикрепленная к путам на его  ножках  сыромятная  привязь  была  небрежной
петлей накинута на руку Катберта.
     В стороне от мальчиков стоял Корт - безмолвная фигура  в  заплатанных
кожаных штанах и зеленой хлопковой рубашке,  высоко  подпоясанной  старым,
широким пехотным ремнем. Зелень рубашки сливалась с зеленью живой изгороди
и неровным дерном Бэк-Кортс, где на Пойнтс еще не начинали играть дамы.
     - Готовься, - прошептал Роланд Катберту.
     - Мы готовы, - самоуверенно сказал Катберт. - Правда, Дэви?
     Они изъяснялись низким слогом, на языке и судомоек, и сквайров; день,
когда им разрешат говорить в присутствии остальных на своем языке, был еще
далек.
     - Отличный день для охоты. Чувствуешь, пахнет дождем? Это...
     Корт вдруг обеими  руками  поднял  клетку;  боковая  стенка  упала  и
открылась. Голубка вылетела и взмыла вверх - стремясь в небо, она  быстро,
порывисто била крыльями. Катберт дернул за привязь, но опоздал; сокол  уже
поднялся в воздух, и взлетел он неуклюже.  Быстрым  рывком  крыльев  птица
выправилась и с быстротой пули взмыла вверх, обгоняя голубку по вертикали.
     Корт небрежно подошел к тому месту, где стояли мальчики,  размахнулся
и огромным корявым кулаком ударил Катберта в ухо. Мальчик упал,  не  издав
ни звука, хотя губы его искривились,  обнажив  десны.  Из  уха  на  сочную
зеленую траву медленно потекла струйка крови.
     - Ты запоздал, - сказал Корт.
     Катберт с трудом поднимался на ноги.
     - Прости, Корт. Я просто...
     Корт снова размахнулся, и Катберт  опять  упал.  На  этот  раз  кровь
потекла быстрее.
     - Изъясняйся Высоким Слогом, -  негромко  велел  учитель.  В  скучном
голосе слышалась пьяная хрипотца. - Кайся на языке цивилизации, за которую
отдали жизнь люди, с коими тебе никогда не сравниться, червь.
     Катберт снова поднимался на ноги. В глазах стояли блестящие слезы, но
губы были крепко сжаты в яркую, полную ненависти линию и не дрожали.
     - Я скорблю, - проговорил он, задыхаясь от сдерживаемых чувств.  -  Я
позабыл лик своего отца, чьи револьверы питаю надежду когда-нибудь носить.
     - То-то, отродье, - сказал Корт. - Подумай, что ты сделал не  так,  и
подкрепи свои размышления голодом. Никакого ужина. Никакого завтрака.
     - Смотрите! - выкрикнул Роланд. Он показал наверх.
     Сокол,  набрав  высоту,  очутился  выше  парящей  голубки.   На   миг
неподвижно распластав в тихом весеннем  воздухе  взъерошенные  мускулистые
крылья, он стал планировать. Потом, сложив крылья, камнем упал вниз. Птицы
соединились, и Роланду на секунду представилось, будто он видит в  воздухе
кровь... но это, вероятно, были лишь его фантазии. Сокол  издал  короткий,
пронзительный торжествующий крик. Трепеща  крыльями,  вздрагивая,  голубка
упала на землю, и Роланд побежал к добыче, бросив  Корта  и  присмиревшего
Катберта.
     Приземлившийся рядом со своей жертвой сокол  удовлетворенно  рвал  ее
пухлую белую грудку. Несколько перышек, качаясь, плыли по воздуху к земле.
     - Давид! - завопил мальчик и кинул соколу лежавший  у  него  в  мешке
кусок крольчатины. Поймав мясо на лету, сокол  проглотил  его,  запрокинув
голову - по горлу и спинке прошла судорога  -  и  Роланд  попытался  вновь
взять птицу на привязь.
     Круто и словно  бы  рассеянно  обернувшись,  сокол  оставил  на  руке
Роланда глубокую рваную рану. И вернулся к своей трапезе.
     Охнув, Роланд опять сделал из привязи петлю, но теперь подставил  под
нырнувший книзу, чтобы полоснуть, клюв Давида  кожаную  рукавицу.  Он  дал
соколу еще один кусок мяса и  надел  на  птицу  клобучок.  Давид  послушно
взобрался к мальчику на запястье.
     Роланд с соколом на руке гордо выпрямился.
     - А это еще что? - спросил Корт, указывая на глубоко рассеченную руку
Роланда, с которой капала кровь. Затаив дыхание  и  сжав  зубы,  чтобы  не
вскрикнуть даже  ненароком,  мальчик  стал,  готовый  получить  затрещину,
однако Корт не ударил его.
     - Он клюнул меня, - сказал Роланд.
     - Ты его разозлил, -  откликнулся  Корт.  -  Сокол  не  боится  тебя,
мальчик, и никогда не будет бояться. Сокол - стрелок Господа.
     Роланд лишь  посмотрел  на  Корта.  Мальчик  не  был  одарен  богатым
воображением и, если в намерения Корта входило намекнуть на некую  мораль,
то для Роланда она пропала даром: мальчик был достаточно  прагматичен  для
того, чтобы посчитать это заявление одной из немногих глупостей, слышанных
им за свою жизнь от Корта.
     Подошедший сзади Катберт показал Корту язык, держась в  безопасности,
со стороны незрячего глаза учителя. Роланд не улыбнулся, но кивнул.
     - Теперь идите, - сказал Корт, забирая сокола.  Он  ткнул  пальцем  в
Катберта: - А ты помни, что должен подумать, червь. И  попоститься.  Нынче
вечером и завтра утром.
     - Да, -  проговорил  Катберт,  высокопарно  и  по  всем  правилам.  -
Благодарю за поучительный день.
     - Уроки не проходят для тебя даром, - откликнулся Корт, - однако твой
язык имеет скверную привычку высовываться из дурацкого рта, стоит  учителю
отвернуться. Быть может, настанет день, когда оба вы узнаете  каждый  свое
место. - Он опять отвесил Катберту солидный  тумак  между  глаз,  довольно
сильно, и Роланд услышал тупой, глухой звук: так  стукает  молоток,  когда
поваренок вставляет кран в пивной бочонок. Катберт отлетел назад и упал на
лужайку. В первый момент его  взгляд  затуманился,  стал  незрячим,  потом
прояснился, и парнишка  с  нескрываемой  ненавистью  уставился  на  Корта,
обжигая учителя глазами, из самой середки которых выглядывала  яркая,  как
кровь голубки, досада.
     Кивнув, Катберт раздвинул  губы  в  жестокой  издевательской  улыбке,
какой Роланд никогда не видел.
     - Тогда у тебя есть надежда, - сказал Корт. - Как почувствуешь себя в
силах, приходи за мной, червь.
     - Как ты узнал? - процедил Катберт сквозь зубы.
     Корт обернулся к Роланду так быстро, что тот чуть было не отступил на
шаг - а тогда на траве, расцвечивая молодую зелень своей кровью, оказались
бы оба мальчика.
     - Увидел отражение в глазах этого червяка, -  сказал  он.  -  Запомни
это, Катберт. Последний на сегодня урок.
     Катберт с прежней пугающей улыбкой кивнул.
     - Я скорблю, - начал он. - Я позабыл лик...
     - Кончай пороть чушь, - сказал Корт, теряя интерес. Он  повернулся  к
Роланду. - А теперь марш. Оба. Если я еще немного погляжу  на  ваши  тупые
физиономии, червяки, то выблюю все свои кишки.
     - Пошли, - сказал Роланд.
     Катберт потряс головой, чтобы в ней прояснилось, и поднялся. Корт уже
спускался с холма, широко шагая кривыми  коренастыми  ногами.  Он  казался
могучим и, непонятно почему, доисторическим. На склоне  горбушкой  маячило
выбритое поседевшее местечко у него на темени.
     -  Я  убью  этого  сукина  сына,  -  проговорил  Катберт,   продолжая
улыбаться. На лбу у него таинственным образом вздувалось  крупное  гусиное
яйцо, лиловое и шишковатое.
     - Не ты и не я, - откликнулся Роланд, внезапно  просияв  ухмылкой.  -
Можешь поужинать со мной в западной кухне. Повар нам чего-нибудь даст.
     - Он скажет Корту.
     - Он с Кортом дружбу не водит, - возразил Роланд и пожал  плечами.  -
Но даже если скажет, так что?
     Катберт ухмыльнулся в ответ.
     - Конечно. Верно. Мне всегда хотелось узнать, как выглядит мир, когда
твоя голова стоит задом наперед и вверх тормашками.
     Отбрасывая в ясном, белом весеннем свете тени, мальчики двинулись  по
зеленым лужайкам в обратный путь.


     Повара из западного крыла  звали  Хэкс.  В  испещренном  оставленными
снедью пятнами белом облачении он выглядел огромным, а кожа этого человека
цветом  походила  на  сырую  нефть  -  из  предков  Хэкса  четверть   были
чернокожими, четверть - желтыми, четверть происходили с почти забытых ныне
(мир сдвинулся с места) Южных островов, и четверть - Бог весть  откуда.  В
огромных домашних туфлях с загнутыми носами он шаркал по трем  заполненным
горячим, влажным паром комнатам с высокими потолками, точно пущенный малой
скоростью трактор. Хэкс относился к тем  редким  взрослым,  кто  прекрасно
общается с маленькими детьми, беспристрастно  оделяя  любовью  их  всех  -
любовью не сахаринной,  но  деловитой,  которой  иногда  не  обойтись  без
краткого объятия, как завершению крупной  сделки  -  без  рукопожатия.  Он
любил даже начавших Обучение мальчуганов, хоть эти ребята и отличались  от
прочих детей (не всегда заметно и в чем-то опасно; не так, как взрослые  -
скорее, так, как если бы они были обычными детьми, которых легко коснулось
своим крылом безумие), и Катберт не был первым  из  учеников  Корта,  кого
повар кормил тайком.  В  эту  минуту  Хэкс  стоял  перед  одним  из  шести
оставшихся от всего скарба электроприборов - огромной, неправильной  формы
печью. Кухня была его личным владением, он стоял и смотрел, как мальчишки,
не жуя, заглатывают выданные  им  мясные  объедки  с  подливкой.  Впереди,
сзади, со всех сторон  в  пенящемся  влажном  воздухе,  гремя  кастрюлями,
помешивая тушеное мясо, стремительно сновали кухонные мальчики, поварята и
прочая мелкая сошка, а в нижнем ярусе гнули спину над картошкой и овощами.
В тускло освещенной нише кладовки поломойка с бледным, одутловатым, жалким
лицом и подхваченными тряпицей волосами шлепала по полу мокрой шваброй.
     В кухню в сопровождении человека из Стражи влетел поваренок.
     - Хэкс, тут по твою душу.
     - Ладно. - Хэкс кивнул Стражу, и тот кивнул в ответ. - Эй, ребята,  -
сказал повар, - подите к Мэгги, она вам даст пирога. А потом брысь.
     Они кивнули и отправились к Мэгги, которая  подала  им  на  обеденных
тарелках огромные клинья  пирога...  но  опасливо,  словно  мальчики  были
дикими псами и могли укусить.
     - Айда на лестницу, съедим там, - предложил Катберт.
     - Давай.
     Усевшись за громадными колоннами из покрытого испариной камня, где их
не было видно из кухни, они жадно, руками,  сожрали  пирог.  Только  через
несколько секунд мальчики заметили тени, упавшие  на  закругление  дальней
стены широкой лестницы. Роланд схватил Катберта за руку.
     - Пошли, - сказал он. - Кто-то идет.
     Катберт  поднял  голову.  Его  лицо  в  пятнах  ягодного  сока   было
удивленным.
     Но тени остановились, по-прежнему вне поля зрения.  Это  был  Хэкс  с
человеком из Стражи. Мальчики остались сидеть, где сидели. Если бы  теперь
они тронулись с места, их могли бы услышать.
     - ...добрый человек, - говорил Страж.
     - В Фарсоне?
     - За две недели, - отозвался  Страж.  -  Может  быть,  за  три.  Тебе
придется отправиться с нами. На  товарной  пристани  грузят  корабль...  -
Последние слова заглушил особенно громкий лязг горшков и кастрюль  и  град
свистков в адрес уронившего их незадачливого  кухонного  мальчишки;  потом
ребята услышали, как Страж закончил: - ...отравленное мясо.
     - Рискованно.
     - Спрашивай не о том, что может сделать для тебя добрый человек...  -
начал Страж.
     - ...но о том, что ты можешь сделать для него,  -  вздохнул  Хэкс.  -
Солдат, не спрашивай.
     - Ты знаешь, что это могло бы означать, - спокойно откликнулся Страж.
     - Да. И знаю свой долг перед ним; нет нужды читать мне наставления. Я
привязан к нему не меньше твоего.
     - Хорошо. Мясо будет помечено для краткосрочного хранения у  тебя  на
ледниках. Однако придется поспешить. Ты должен это понять.
     - В Фарсоне есть дети? - печально спросил повар. Собственно,  это  не
был вопрос.
     - Везде дети, - мягко сказал Страж. - О детях-то мы - он - и печемся.
     - Отравленное мясо. Экий странный способ заботиться о детях.  -  Хэкс
испустил тяжелый свистящий вздох. - Они оцепенеют от ужаса,  схватятся  за
животики, станут плакать и звать маму? Небось, так и будет.
     - Это будет все равно, что уснуть, - сказал Страж, но  в  его  голосе
было слишком много уверенной рассудительности.
     - Конечно, - откликнулся Хэкс и захохотал.
     - Ты сам сказал "солдат, не спрашивай". Тебе сильно  по  душе  видеть
детей под властью револьвера, в то время как они могли  бы  оказаться  под
защитой того, кто и льва заставляет лежать рядом с ягненком?
     Хэкс не отвечал.
     - Через двадцать минут я заступаю на дежурство, - продолжал Страж,  и
его голос снова звучал спокойно. - Дай-ка мне баранью лопатку, а я пощиплю
одну из твоих девчонок, пусть себе хихикает. Когда я уйду...
     - От моей баранинки колик в животе у тебя не будет, Робсон.
     - Ты не... - Но тени скользнули прочь, и голоса стихли.
     Я мог бы убить  их,  подумал  оцепеневший,  захваченный  происходящим
Роланд. Убить обоих, ножом,  перерезать  им  глотки,  словно  боровам.  Он
поглядел на свои  руки,  украшенные  теперь  помимо  оставленной  дневными
уроками грязи пятнами подливки и ягодного сока.
     - Роланд.
     Он посмотрел на Катберта. Мальчики обменялись  в  ароматной  полутьме
долгим взглядом, и  к  горлу  Роланда  подступил  вкус  теплого  отчаяния.
Чувство, которое он испытывал, можно  было  бы  сравнить  со  своего  рода
смертью - это было нечто столь же жестокое и не  оставляющее  надежд,  как
гибель голубки в белом небе над игровым полем. "Хэкс, - недоуменно подумал
мальчик. - Хэкс, который тогда прикладывал мне к ноге примочку? Хэкс?" Тут
сознание Роланда словно защелкнулось, отсекая мысли на эту тему.
     Даже в забавном, умном лице Катберта он не  увидел  ничего  -  совсем
ничего. Глаза Катберта поскучнели в предвидении  судьбы  Хэкса.  В  глазах
Катберта все уже совершилось. Повар накормил их,  они  пошли  на  лестницу
поесть,  и  тут  Хэкс  увел  Стража  по  имени  Робсон  на   изменнический
tete-a-tete в неудачный уголок кухни. Вот и все. В глазах Катберта  Роланд
увидел, что за свою измену Хэкс умрет - так, как умирает гадюка во рву.  И
только. Больше ничего.
     Это были глаза стрелка.


     Отец  Роланда  только  что  вернулся  с  нагорья.  Среди  портьер   и
декоративного шифона главной  залы  для  приемов,  куда  мальчугана  стали
допускать лишь  с  недавних  пор  в  знак  того,  что  он  стал  учеником,
Роланд-старший выглядел неуместно. Черные штаны из грубой бумажной  ткани,
синяя рабочая рубаха, небрежно переброшенный  через  плечо  пропыленный  и
прорванный в одном месте до подкладки плащ - фигура отца  дисгармонировала
с элегантностью покоев. Он был отчаянно худ, и, когда сверху вниз поглядел
на сына, густые, похожие на велосипедный руль  усы  под  носом  словно  бы
потянули голову книзу.  Перекрещенные  на  бедрах  револьверы  висели  под
идеальным для рук углом. Потертые рукояти из сандала в томном свете покоев
казались вялыми и сонными.
     - Главный повар, - тихо сказал отец. - Представь себе!  Взорванные  в
горах  у  станции  снабжения  рельсы.  Мертвый  склад  в  Хендриксоне.  И,
возможно, даже... да ты представь! Представь!
     Он повнимательнее присмотрелся к сыну.
     - Это терзает тебя.
     - Как сокол, - сказал Роланд. - Терзает.  -  И  засмеялся  -  скорее,
из-за поразительной уместности  образа,  нежели  от  того,  что  уловил  в
ситуации какой-то просвет.
     Отец улыбнулся.
     - Да, - сказал Роланд. - Наверное, это... это терзает меня.
     - С тобой был Катберт, - сказал  отец.  -  К  этому  времени  он  уже
наверняка все рассказал отцу.
     - Да.
     - Он кормил вас обоих, когда Корт...
     - Да.
     - А Катберт? Как думаешь, его это мучает?
     - Не знаю.  -  Такой  путь  сравнений  очень  мало  его  интересовал.
Мальчика не заботило то, как его чувства сравнивают с чувствами других.
     - Ты терзаешься оттого, что чувствуешь себя убийцей?
     Роланд нехотя пожал плечами, сразу же ощутив недовольство  от  такого
зондирования своих побуждений.
     - И все-таки ты рассказал. Почему?
     Глаза мальчика расширились.
     - Как же я мог промолчать? Измена...
     Отец коротко махнул рукой.
     - Коль скоро ты сделал это ради какой-нибудь дешевки вроде  идеек  из
школьных  книжек,  ты  поступил  недостойно.  Я   предпочел   бы   увидеть
отравленным весь Фарсон.
     - Нет! - с силой вырвалось у мальчика. -  Я  хотел  убить  его...  их
обоих! Обманщики! Предатели! Они...
     - Ну-ну, говори.
     - Они обидели меня, - с вызовом закончил Роланд. - Что-то сделали  со
мной. Что-то изменили. Я хотел убить их за это.
     Отец кивнул.
     - Достойно. Не нравственно, но не тебе  быть  нравственным.  По  сути
дела... - Он глянул на сына. - Морали всегда будут тебе не по зубам. Ты не
такой смышленый,  как  Катберт  или  парнишка  Уилера.  Это  сделает  тебя
грозным.
     Мальчик,  до  этого  пребывавший  в  нетерпении,  и  обрадовался,   и
встревожился.
     - Его...
     - Повесят.
     Мальчик кивнул.
     - Я хочу посмотреть на это.
     Роланд-старший закинул голову и оглушительно захохотал.
     - Не таким грозным, как я думал... а может, попросту  глупцом.  -  Он
вдруг закрыл рот. Вылетевшая вперед  подобно  стреле  молнии  рука  больно
ухватила мальчика повыше локтя. Парнишка скривился, но не дрогнул. Отец не
сводил с него испытующего взгляда, и мальчик ответил  на  него,  хотя  это
было труднее, чем надеть клобучок на сокола.
     - Хорошо, - сказал отец и резко повернулся, чтобы уйти.
     - Отец?
     - Что?
     - Ты знаешь, о ком они говорили? Знаешь, кто такой добрый человек?
     Отец снова обернулся и задумчиво посмотрел на него.
     - Да. Думаю, что знаю.
     - Если бы ты поймал его, - проговорил Роланд в своей обычной манере -
задумчиво, почти так, как если бы делал тяжелую работу,  -  кроме  Повара,
больше никого не пришлось бы... вздергивать...
     Отец скупо улыбнулся.
     - Какое-то  время,  возможно,  нет.  Но  в  итоге  всегда  приходится
кого-нибудь  "вздернуть",  как  ты  оригинально  выразился.  Люди   просто
напрашиваются на это. Рано или поздно,  если  перебежчик  не  объявляется,
люди его создают.
     - Да, - отозвался Роланд, мгновенно схватывая мысль, которая  уже  не
ускользала из его памяти никогда. - Но если ты поймаешь его...
     - Нет, - решительно сказал отец.
     - Почему?
     Мгновение  казалось,  что  отец  вот-вот  объяснит,  почему,  но   он
сдержался и промолчал.
     - Я думаю, на данный момент мы уже  достаточно  наговорились.  Оставь
меня.
     Роланду хотелось сказать, чтобы отец не забыл о своем обещании, когда
Хэксу придет время шагнуть в люк, но мальчик чувствовал его настроения. Он
подумал, что отцу хочется  предаться  плотским  утехам,  и  быстро  закрыл
дверь. Он знал, что отец занимается этим... этим делом вместе с матерью, и
был достаточно просвещен относительно того, в  чем  состояло  действо,  но
картинка, неизменно возникавшая у Роланда в голове вместе с этими мыслями,
заставляла мальчика испытывать чувство  неловкости  и  в  то  же  время  -
странной вины. Через несколько лет Сьюзан расскажет ему историю  Эдипа,  и
он  усвоит  ее,  погрузившись  в  спокойную  задумчивость  и  размышляя  о
непонятном  кровавом  треугольнике,  образованном  его  отцом,  матерью  и
Мартеном...  известным  в  некоторых  краях  как  добрый  человек.  Или  о
прямоугольнике, буде желание прибавить и себя.
     - Спокойной ночи, отец, - сказал Роланд.
     -  Спокойной  ночи,  сын,  -  рассеянно  отозвался  отец,  принимаясь
расстегивать рубашку. В его представлении мальчик  уже  ушел.  Яблочко  от
яблоньки.


     Виселичный Холм находился на Фарсонской дороге, что заключало в  себе
тонкую поэзию -  Катберт  бы  оценил  это,  но  Роланд  нет.  Зато  он  по
достоинству оценил взбиравшийся в ослепительно  голубое  небо  великолепно
зловещий эшафот, черный угловатый силуэт, нависавший над проезжей дорогой.
     Обоих мальчиков отпустили с Утренних Упражнений  -  шевеля  губами  и
время от времени кивая, Корт медленно,  с  трудом  прочел  записки  от  их
отцов.  Когда  с  обеими  записками  было  покончено,   он   поглядел   на
сине-лиловое рассветное небо и снова кивнул.
     - Обождите здесь, - сказал он и пошел к покосившейся каменной хижине,
служившей ему  домом.  Он  вернулся  с  ломтем  грубого,  пресного  хлеба,
разломил его пополам и вручил каждому по половинке.
     - Когда все кончится, каждый из вас  положит  это  ему  под  башмаки.
Помните: сделать как велено, не то узнаете, где раки зимуют.
     Они не понимали, пока на спине  принадлежавшего  Катберту  мерина  не
приехали на место казни. Мальчики  явились  первыми,  за  четыре  часа  до
повешения, опередив всех  прочих  на  добрых  два  часа,  и  на  пустынном
Виселичном Холме не было никого,  кроме  грачей  да  воронов.  Птицы  были
повсюду и, разумеется, все -  черные.  Они  шумно  устраивались  на  якоре
смерти - жесткой, выдававшейся над люком перекладине. Они расселись в  ряд
на краю помоста, толкались, стремясь занять место на ступенях.
     - Их потом оставляют, - пробормотал Катберт. - Птицам.
     - Айда наверх, - сказал Роланд.
     Катберт взглянул на приятеля: во взгляде читалось что-то вроде ужаса.
     - Ты что, думаешь...
     Роланд оборвал его движением руки.
     - Времени еще завались. Никто не приедет.
     - Ну ладно.
     Они медленно зашагали в сторону виселицы, и возмущенно сорвавшиеся  с
места птицы  с  карканьем  закружили  над  землей,  будто  орава  сердитых
крестьян, согнанных с земли. На фоне чистого, зажженного  зарей  неба  они
казались плоскими и черными.
     Роланд  впервые  почувствовал  гнусность  своей  ответственности   за
происходящее; дерево виселицы не было  благородным,  оно  не  было  частью
внушающей  благоговейный  ужас  Цивилизации  -   это   была   всего   лишь
покоробленная сосна, покрытая белыми кляксами  птичьего  помета.  Им  было
забрызгано все: ступени, перила, помост... и он вонял.
     С удивлением и ужасом в глазах мальчик обернулся к Катберту и увидел,
что Катберт смотрит на него с таким же выражением.
     - Не могу, - прошептал Катберт. - Не могу я на это смотреть.
     Роланд медленно помотал головой. Он понял, что здесь  заключен  урок:
не сияющая блестящая штучка, нет - что-то старое, ржавое и  изуродованное.
Вот почему отцы позволили им пойти. И со своей обычной упрямой, молчаливой
настырностью Роланд мысленно наложил руки на это что-то.
     - Можешь, Берт.
     - Я сегодня спать не буду.
     - Значит, не будешь, - сказал  Роланд,  не  понимая,  что  тут  можно
поделать.
     Внезапно схватив Роланда за руку,  Катберт  взглянул  на  товарища  с
такой немой мукой, что к тому вернулись собственные сомнения и  болезненно
захотелось, чтобы в тот вечер они вообще не  переступали  порога  западной
кухни. Отец был прав. Лучше все до  единого  мужчины,  женщины  и  дети  в
Фарсоне, чем это.
     Впрочем, какой бы проржавевшей, наполовину преданной забвению  штукой
ни был сегодняшний урок, ни выпускать  ее  из  рук,  ни  ослаблять  хватку
Роланд не собирался.
     - Давай не пойдем наверх, - сказал Катберт. - Мы уже все видели.
     И Роланд неохотно кивнул, чувствуя, как ослабевает захват, в  котором
находилась непонятная штуковина. Он знал, что Корт  парой  хороших  ударов
распластал бы их обоих на земле, а  потом  шаг  за  шагом  заставил  бы  с
проклятиями подняться на помост... на ходу хлюпая носами,  чтобы  сдержать
свежую  кровь.  Корт,  вероятно,  не  поленился  бы  даже   закрепить   на
перекладине новую пеньковую веревку, по очереди  набросить  петлю  на  шею
каждому из них и заставить постоять на крышке люка,  чтоб  прочувствовали,
каково это; а еще Корт с готовностью наградил бы еще одним  тумаком  того,
кто всхлипнет или не совладает с мочевым пузырем. И,  разумеется,  был  бы
прав. Впервые в жизни Роланд обнаружил, что ненавидит собственное детство.
Он мечтал о габаритах, мозолях и уверенности зрелых лет.
     Прежде, чем повернуть обратно, он нарочно отодрал от  перил  щепку  и
положил в нагрудный карман.
     - Зачем ты это сделал? - спросил Катберт.
     Роланд хотел сказать в ответ что-нибудь развязное, вроде: О везенье -
в пеньковой болтаться петле... но  лишь  взглянул  на  Катберта  и  потряс
головой.
     - Просто так. Чтоб она всегда была со мной.
     Они ушли от виселицы, сели и стали ждать. Примерно через  час  начали
собираться  первые  зрители,  преимущественно  семьи.  Они  съезжались   в
разбитых фургонах и "фаэтонах"; в  плетеных  корзинах  с  крышками  лежали
завтраки - холодные блинчики с начинкой из земляничного варенья. В  животе
у Роланда ощутимо заурчало от  голода,  и  мальчик  еще  раз  с  отчаянием
подивился,  в  чем  же  тут  благородство.  Ему  казалось,  что  в  Хэксе,
безостановочно кружившем в  своем  грязном  белом  халате  по  заполненной
горячим  влажным  паром  подземной  кухне,  благородства  было  больше.  В
болезненном замешательстве мальчик потрогал  пальцем  щепку  от  виселицы.
Катберт лежал рядом, делая бесстрастное лицо.


     В итоге все оказалось не так страшно, и Роланд был рад  этому.  Хэкса
привезли на открытой повозке, но выдавала повара лишь необъятная  талия  -
глаза Хэксу завязали широкой полосой черной ткани, которая скрывала нижнюю
часть лица. В изменника полетело несколько камней, но большая часть  толпы
продолжала завтракать.
     Незнакомый мальчику стрелок (Роланд обрадовался, что  жребий  вытащил
не отец) осторожно провел толстяка-повара по ступенькам.  По  обе  стороны
люка стояли взошедшие на помост еще раньше двое Стражей из  Дозора.  Когда
Хэкс со стрелком оказались наверху, стрелок перебросил  через  перекладину
веревку с завязанной на ней петлей, накинул повару на шею и  спустил  узел
так, что тот прильнул к шее прямо под левым ухом. Все  птицы  улетели,  но
Роланд знал, что они ждут.
     - Желаешь ли ты сознаться? - спросил стрелок.
     -  Мне  не  в  чем  сознаваться,  -  ответил  Хэкс.  Слова  отчетливо
разнеслись над толпой и,  несмотря  на  то,  что  голос  повара  заглушала
свисавшая на губы ткань, прозвучали со странным достоинством.  Поднявшийся
слабый, приятный ветерок поигрывал полотном. - Я  не  позабыл  лик  своего
отца и пронес его через все.
     Роланд остро глянул на толпу и  встревожился  оттого,  что  увидел  -
сочувствие?  Может  быть,  восхищение?  Он  решил  спросить  отца.   Когда
предателей называют героями (или героев предателями, подумал он, по своему
обыкновению насупившись), значит, настали черные дни. Он жалел, что  плохо
понимает происходящее. Мысли мальчика перескочили  на  Корта  и  на  хлеб,
который Корт им вручил. Роланд почувствовал презрение:  приближался  день,
когда Корт должен был стать его  слугой.  С  Катбертом,  возможно,  выйдет
иначе; может статься, Катберт  согнется  под  непрерывным  огнем  Корта  и
останется пажом или подручным конюха (или, что бесконечно хуже, надушенным
дипломатом,  развлекающимся  в  приемных   или   глядящим   в   поддельные
хрустальные  шары  вместе  с  выжившими  из  ума  болтливыми  королями   и
принцессами), но он - нет. Роланд это знал.
     - Роланд?
     - Я здесь. -  Он  взял  Катберта  за  руку,  и  их  пальцы  сцепились
намертво.
     Крышка люка провалилась. Хэкс камнем упал в отверстие.  В  неожиданно
наступившей полной тишине  раздался  такой  звук,  будто  холодным  зимним
вечером в очаге выстрелила сосновая шишка.
     Но это оказалось не слишком страшно. Ноги повара дернулись, разойдясь
широким Y; в толпе возник удовлетворенный шелест; Стражи из Дозора бросили
тянуться по-военному и беспечно взялись наводить порядок. Стрелок не спеша
спустился с помоста, сел на лошадь и ускакал, грубо врезавшись в гомонящую
толпу. Гуляющие так и прыснули с дороги.
     После этого толпа быстро рассеялась, и  через  сорок  минут  мальчики
остались на облюбованном ими небольшом пригорке одни. Возвращались птицы -
исследовать новую долгожданную добычу. Одна опустилась Хэксу  на  плечо  и
как старая приятельница сидела  там,  быстро  поклевывая  яркое  блестящее
колечко, которое Хэкс всегда носил в правом ухе.
     - Он совсем на себя не похож, - сказал Катберт.
     - Ну нет, похож, -  уверенно  объявил  Роланд,  когда  они  шагали  к
виселице с хлебом в руках. Катберт, казалось, пришел в замешательство.
     Под виселицей они остановились, глядя вверх, на  тело.  Болтаясь  под
перекладиной, оно медленно поворачивалось. Катберт протянул руку и  дерзко
дотронулся до волосатой лодыжки. Тело качнулось  и  завертелось,  описывая
новую дугу.
     Потом они быстро разломали хлеб и рассыпали крошки  под  болтающимися
ступнями. На обратном пути Роланд оглянулся только один  раз.  У  виселицы
собрались тысячи птиц. Значит, хлеб (мальчик понял это лишь смутно) был не
более чем символом.
     - Было хорошо, - неожиданно  сказал  Катберт.  -  Это...  мне...  мне
понравилось. Честно.
     Но Роланд не был шокирован,  хотя  его  самого  зрелище  не  особенно
заинтересовало. Он подумал, что, вероятно, способен понять Катберта.
     Доброму человеку страна досталась только десять лет  спустя.  К  тому
времени Роланд уже был стрелком. Его отец  лежал  в  земле,  сам  он  стал
убийцей родной матери - а мир сдвинулся с места.



                                    3

     - Смотрите, - сказал Джейк, тыча пальцем куда-то вверх.
     Стрелок поднял голову и почувствовал, как в спине хрустнул  невидимый
позвонок. Они провели в предгорье уже два дня, и,  хотя  бурдюки  с  водой
снова почти опустели, теперь это не имело значения. Скоро воды у них будет
сколько душе угодно.
     Он проследил, куда направлен палец Джейка: мальчик показывал  наверх,
за зеленую равнину, поднимавшуюся к голым сверкающим утесам и ущельям... и
выше, прямо на заснеженные вершины.
     Еле видным, далеким, всего лишь  крохотной  точкой  (если  бы  не  ее
постоянство, она могла бы быть одной из пылинок, беспрестанно плясавших  у
него  перед  глазами)  предстал  стрелку  человек  в   черном,   неумолимо
двигавшийся вверх по склонам - ничтожно малая муха на необъятной гранитной
стене.
     - Это он? - спросил Джейк.
     Стрелок взглянул на занятую вдалеке акробатикой безликую пылинку -  и
не испытал ничего, кроме предчувствия беды.
     - Он самый, Джейк.
     - Вы думаете, мы его догоним?
     - Не на этой стороне. На другой. Конечно, если не будем стоять  здесь
и рассуждать.
     - Такие высокие горы, - сказал Джейк. - Что на другой стороне?
     - Не знаю, - сказал стрелок. - И думаю, что никто не знает. Разве что
когда-то давно... Идем, мальчик.
     Они опять двинулись вверх по склону; ручейки мелких камешков и  песка
сбегали из-под ног в пустыню,  которая  струилась  позади,  превращаясь  в
плоский противень без конца и края. В вышине над ними все дальше,  дальше,
дальше  продвигался  человек  в   черном.   Казалось,   он   перепрыгивает
невероятные пропасти,  взбирается  на  отвесные  кручи.  Раз  или  два  он
исчезал, но неизменно показывался снова, и лишь  лиловый  занавес  сумерек
отрезал его от  путников.  Когда  они  устраивались  на  вечерний  привал,
мальчик почти не  разговаривал,  и  стрелок  подивился,  уж  не  понял  ли
парнишка то, что ему чутье подсказывало уже давно. В мыслях возникло  лицо
Катберта - разгоряченное, испуганное, возбужденное. Хлебные крошки. Птицы.
Так оно и кончается, подумал он.  Всякий  раз  вот  так.  И  странствия  с
походами, и дороги, бесконечно уводящие вдаль - все обрывается на одном  и
том же месте: лобном.
     Кроме, может быть, дороги к Башне.
     Мальчик - жертва - уснул над своими бобами, и его  лицо  в  отблесках
крошечного костерка было невинным и очень юным. Стрелок укрыл его  попоной
и тоже лег спать, свернувшись клубком.




                               ОРАКУЛ И ГОРЫ

     Мальчик встретил прорицательницу, и та чуть не погубила его.
     Некое тонкое чутье подняло стрелка ото сна в бархатной тьме, внезапно
окутавшей путников на склоне  дня  подобно  пелене  колодезной  воды.  Это
случилось, когда они с Джейком достигли поросшего  травой,  почти  ровного
оазиса,  расположенного  над  беспорядочно  разбросанными  холмами  первой
возвышенности предгорья. Даже внизу, на неудобье, по которому они тащились
с трудом, отвоевывая у убийственного солнца каждый фут, было слышно, как в
вечной зелени ивовых рощ соблазнительно потирают лапку  о  лапку  сверчки.
Стрелок сохранял невозмутимость в мыслях, а мальчик поддерживал по крайней
мере притворную видимость спокойствия, и это наполняло стрелка  гордостью,
но скрыть исступление Джейку не удавалось - оно светилось  в  его  глазах,
белых и остановившихся, как у почуявшей  воду  лошади,  которую  от  того,
чтобы понести, удерживает лишь непрочная цепочка разума  ее  господина;  у
лошади, дошедшей до той кондиции, когда ее  может  сдержать  исключительно
понимание, не шпоры. До чего  сильно  Джейку  хочется  пить,  стрелок  мог
определить по безумию, какое порождала песенка сверчков в его  собственном
теле. Руки так и искали камень -  оцарапаться,  а  колени  точно  умоляли,
чтобы их вспороли крохотные,  но  глубокие,  сводящие  с  ума  солоноватые
порезы.
     Солнце всю дорогу попирало их  обжигающей  стопой;  даже  на  закате,
налившись лихорадочной краснотой опухоли, оно  упрямо  светило  в  ножевую
рану меж далеких холмов слева, ослепляя, превращая каждую слезинку пота  в
кристаллик боли.
     Потом пошла трава: сначала просто желтая поросль,  жавшаяся  к  голой
земле там, куда с отвратительной живостью и энергией добирались  последние
ручейки талых вод. Подальше и  повыше  -  ведьмина  трава,  редкая,  потом
зеленая и пышная... а еще дальше - первый сладкий запах  настоящей  травы:
она росла вперемешку с тимофеевкой под сенью  первых  карликовых  пихт.  В
этой тени стрелок  заметил  местечко,  где  шевелилось  что-то  бурое.  Он
выхватил револьвер. Не  успел  Джейк  изумленно  вскрикнуть,  как  стрелок
выстрелил и подшиб кролика. Мгновение спустя револьвер  снова  оказался  в
кобуре.
     - Оп-ля, -  сказал  стрелок.  Впереди  трава  углублялась  в  зеленые
джунгли  ивняка,  потрясающие  после  выжженного  бесплодия   бесконечного
спекшегося песка. Там, должно быть, тек ручей, возможно,  даже  несколько,
и, наверное, было еще прохладнее, но  стрелок  предпочитал  оставаться  на
открытом месте. Мальчик выложился до последнего  шага,  и  кроме  того,  в
более густом сумраке рощи  могли  водиться  нетопыри-кровососы.  Каким  бы
глубоким ни был сон мальчика, летучие мыши могли нарушить его,  а  окажись
они вампирами, ни парнишка, ни стрелок  не  проснулись  бы...  по  крайней
мере, в этом мире.
     Мальчик сказал:
     - Я принесу каких-нибудь веток.
     Стрелок улыбнулся.
     - А вот и  нет.  Садись,  Джейк,  устраивайся.  -  Кто  так  говорил?
Какая-то женщина.
     Мальчик уселся. Когда стрелок  вернулся,  Джейк  спал  на  траве.  На
пружинистом стебле чубчика  умывался  крупный  богомол.  Стрелок  разложил
костер и отправился за водой.
     Заросли ивняка оказались гуще, чем он  думал,  и  в  меркнущем  свете
смущали. Однако стрелок отыскал ручей, который охраняло великое  множество
лягушек и пискунов, наполнил бурдюк... и замер. Звуки, которыми была полна
ночь, пробуждали тревожную чувственность, какую не  удавалось  вызвать  из
глубин даже Элли, женщине, с которой он ложился в постель в Талле. В конце
концов, родственная связь между чувственностью и занятиями любовью  крайне
тонка и  незначительна.  Он  отнес  свои  ощущения  на  счет  неожиданной,
ошеломляющей  перемены   обстановки.   Мягкость   мрака   казалась   почти
нездоровой.
     Он вернулся в лагерь и,  пока  над  огнем  закипала  вода,  освежевал
кролика.  Из  смешанного  с   остатками   консервов   зверька   получилось
превосходное рагу.  Разбудив  Джейка,  он  некоторое  время  смотрел,  как
мальчик ест - из последних сил, но жадно, - а потом сказал:
     - Завтра остаемся здесь.
     - Но человек, за которым вы гонитесь... этот священник.
     - Он не священник. И не беспокойся. Никуда он не денется.
     - Откуда вы знаете?
     Стрелок мог лишь покачать головой. Он  твердо  знал,  что  человек  в
черном никуда от них не денется... но радости в таком знании было мало.
     После еды  он  сполоснул  жестянки,  из  которых  они  ели  (еще  раз
подивившись  собственной  расточительности  в  отношении  воды),  а  когда
обернулся, Джейк уже снова  уснул.  Стрелок  ощутил  в  груди  теперь  уже
знакомые толчки, которые мог отождествить только с Катбертом. Катберт  был
ровесником Роланда, но казалось, что он настолько моложе...
     Огонек поникшей самокрутки смотрел в  траву.  Стрелок  швырнул  ее  в
костер и пригляделся: ясное желтое пламя, такое чистое по сравнению с тем,
как горела бес-трава, такое непохожее. Воздух был на удивление прохладным,
и стрелок улегся спиной к огню. Из уходившей  в  горы  глубокой  расселины
доносилось хриплое, незатихающее ворчание грома. Он уснул. И увидел сон.


     На глазах у стрелка умирала Сьюзан, его возлюбленная:
     Он смотрел (за руки его держали селяне, по двое с каждой  стороны,  а
шею охватывал громадный ржавый железный  ошейник),  а  она  умирала.  Даже
сквозь густой смрад, валивший от костра, Роланд чуял мрак темницы и  видел
цвет  собственного  безумия.  Сьюзан,  прелестная  девушка  у  окна,  дочь
гуртовщика лошадей. Она обугливалась в огне, ее кожа с треском лопалась.
     - Мальчик! - надрывалась она. - Роланд, мальчик!
     Он круто повернулся, волоча за собой своих тюремщиков.  Ошейник  рвал
шею; стрелок услышал  прерывистые  сдавленные  звуки  -  они  шли  из  его
собственного горла. В воздухе стоял тошнотворно-сладкий  запах  жарящегося
на углях мяса.
     Мальчик смотрел на него сверху, из окна,  расположенного  высоко  над
внутренним двором, из того  самого  окна,  у  которого  Сьюзан,  научившая
стрелка быть мужчиной, когда-то сидела  и  пела  старинные  песни  -  "Эй,
Джуд", и "Вниз по дороге не гони",  и  "Сто  лиг  до  Бэнберри-кросс".  Он
выглядывал из окна, будто гипсовая статуя святого в церкви. Глаза казались
мраморными. Лоб Джейка был пронзен острым большим гвоздем.
     Стрелок почувствовал,  как  из  самого  его  нутра,  знаменуя  начало
безумия, рвется удушающий, истошный, пронзительный вопль.
     - Ннннннн...


     Огонь опалил Роланда, и стрелок сдавленно вскрикнул. Он рывком сел во
мраке. Ему все еще казалось, что он находится внутри своего  сна,  который
душит  его,  точно  ошейник,  в  котором  он  себе  приснился.  Крутясь  и
ворочаясь, Роланд угодил рукой в гаснущие угли костра. Теперь он  приложил
ладонь к лицу, чувствуя, как  сон  обращается  в  бегство,  оставляя  лишь
застывший образ гипсово-белого Джейка, святого для бесов.
     - Ннннннннн...
     Он вытащил оба револьвера  и,  держа  их  наготове,  сердито  оглядел
таинственную тьму ивовой рощи.  Угасающее  зарево  костра  превратило  его
глаза в красные бойницы.
     - Ннннн-нннн...
     Джейк.
     Стрелок вскочил и побежал. На небе взошел горький круг луны, так  что
можно было идти по следу, оставленному  мальчиком  в  росистой  траве.  Он
нырнул под первые ивы, с плеском  пересек  ручей  и,  оскальзываясь  из-за
сырости, бегом вскарабкался на другой берег (даже сейчас тело стрелка было
способно с наслаждением смаковать влагу). Гибкие  ивовые  прутья  хлестали
его по лицу. Здесь деревья росли гуще, загораживая луну. Древесные  стволы
вставали из качающихся теней. По ногам хлестала трава, доходившая  тут  до
колен. К щиколоткам стрелка  тянулись  подгнившие  мертвые  ветви.  Он  на
секунду остановился, вскинул голову и принюхался. Призрачный ветерок помог
ему. Само собой, мальчик не благоухал  -  этим  грешили  они  оба.  Ноздри
стрелка  раздулись,  как  у  крупной  обезьяны.  Запах  пота  был  слабым,
маслянистым, не  похожим  ни  на  что  другое.  С  треском  прохрустев  по
валежнику  (ежевика,  трава,  сбитые  ветром  на  землю  ветки),   стрелок
опрометью бросился бежать по тоннелю,  образованному  нависающими  ветвями
лозняка и сумаха. За плечи, цепляясь к ним шелестящими серыми  щупальцами,
задевал мох.
     Продравшись сквозь последний заслон ивняка, стрелок обнаружил поляну,
обращенную к звездам и самому высокому  пику  горной  цепи,  мерцавшему  в
невероятной вышине белизной черепа.
     Поляну кольцом обступили высокие черные камни, отчего в лунном  свете
она походила на некий сюрреалистический  капкан.  Посередине,  на  могучей
базальтовой опоре из земли  вздымалась  каменная  плита...  алтарь.  Очень
древний.
     Перед алтарем,  дрожа  и  покачиваясь  вперед-назад,  стоял  мальчик.
Свешенные вдоль тела руки подрагивали,  будто  наэлектризованные.  Стрелок
резко окликнул мальчугана по  имени,  и  Джейк  ответил  нечленораздельным
звуком, означавшим отказ. В лице мальчугана - неясном светлом пятне,  едва
видном из-за плеча, - читались одновременно и ужас, и восторг. Впрочем,  и
кое-что еще.
     Стрелок ступил внутрь кольца. Джейк с пронзительным криком отпрянул и
вскинул руки. Теперь можно было ясно  разглядеть  и  распознать  выражение
лица мальчугана. Взору стрелка предстали испуг и ужас, боровшиеся с  почти
мучительной гримасой удовольствия.
     Дух оракула,  суккуб,  коснулся  и  Роланда.  Чресла  вдруг  заполнил
розовый свет - мягкий, ласковый и в то же время суровый и  холодный,  -  и
стрелок почувствовал, что, сам того  не  желая,  крутит  головой,  а  язык
утолщается и становится невыносимо чувствительным  даже  к  обволакивающей
его слюне.
     Стрелок, не задумываясь, вытащил  из  кармана  полусгнившую  челюсть,
которую носил там с тех самых пор, как нашел ее в логове Говорящего Демона
на постоялом дворе. Однако то, что он действует без размышленья, полагаясь
лишь на чутье, не пугало его.
     Держа челюсть застывшим доисторическим оскалом к себе, другую руку  с
торчащими указательным пальцем и мизинцем (этот древний  рогатый  талисман
оберегал от дурного глаза) стрелок решительно выставил вперед.
     Поток чувственности сдуло, точно легкую кисею.
     Джейк снова закричал.
     Стрелок подошел  и  поднес  челюсть  к  непримиримым  глазам  Джейка.
Влажный звук страдания. Мальчик попробовал отвести неподвижный  взгляд  от
кости, и не смог. Глаза вдруг закатились, показав белки. Джейк упал.  Тело
мальчика мягко ударилось о землю, одна  рука  едва  не  коснулась  алтаря.
Быстро  опустившись  на  одно  колено,  стрелок  подхватил  его.  Парнишка
оказался поразительно легким: долгий путь  через  пустыню  оставил  в  нем
соков не больше, чем в ноябрьском листе.
     Роланд чуял близкое  присутствие  обитательницы  каменного  кольца  -
лишенная желанной добычи, она звенела от ревнивой злобы. Стоило  выйти  за
пределы круга, и ощущение разочарованной зависти истаяло. Он понес  Джейка
назад. К тому времени, как они добрались до своего  лагеря,  вздрагивающее
забытье мальчика перешло  в  глубокий  сон.  Над  серым  пепелищем  костра
стрелок на миг остановился. В лунном свете  лицо  Джейка  опять  напомнило
Роланду алебастровую, непознанную чистоту святого из церкви. Казалось, еще
немного, и где-то высоко в горах, вдалеке, он явственно  расслышит  смешок
человека в черном.
     Джейк звал  его;  вот  отчего  он  проснулся.  Ночью  стрелок  крепко
привязал мальчика к росшему неподалеку жесткому кусту, теперь  же  мальчик
хотел есть и пребывал в расстроенных чувствах. Судя по солнцу, было  около
половины десятого.
     - Зачем вы меня связали? - возмущенно спросил  Джейк,  когда  стрелок
ослабил крепкие узлы на чепраке. - Я не собирался удирать!
     - Еще как удрал, - сказал стрелок, и выражение лица Джейка  заставило
его улыбнуться. - Пришлось за тобой сходить. Ты бродил во сне.
     - Я? - Джейк с подозрением взглянул на него.
     Стрелок кивнул и вдруг извлек из кармана челюсть. Он поднес ее Джейку
к лицу, и мальчик шарахнулся, загородившись рукой.
     - Видишь?
     Джейк растерянно кивнул.
     - Теперь мне придется на некоторое время уйти. Может статься, меня не
будет целый день. Так что послушай, мальчик.  Это  важно.  Если  к  заходу
солнца я не вернусь...
     В лице Джейка промелькнул страх.
     - Вы бросаете меня!
     Стрелок попросту смотрел на него.
     - Нет, - мгновением позже сказал Джейк. - Наверное, нет.
     - Я хочу, чтобы, пока меня не будет,  ты  оставался  здесь.  И,  если
почувствуешь себя необычно... хоть в чем-то странно... возьми эту кость  и
держи в руках.
     По  лицу  Джейка  прошли  ненависть   и   отвращение,   смешанные   с
растерянностью.
     - Я не могу. Я... я просто не могу.
     - Можешь.  Может  случиться  так,  что  тебе  придется  это  сделать.
Особенно на склоне дня. Это важно. Сечешь?
     - Что это вам понадобилось уходить? - вспыхнул Джейк.
     - Просто нужно.
     Стрелок уловил еще один пленительный проблеск  таившейся  у  мальчика
под поверхностью стали, столь же загадочный, как и рассказанная им история
о том, что он попал сюда из большого города, где дома в самом деле скребли
небо, такими они были высокими.
     - Ладно, - сказал Джейк.
     Стрелок аккуратно положил кость на землю рядом с головешками,  и  она
оскалилась  из  травы,  точно  какое-то  источенное  временем  ископаемое,
увидевшее дневной свет после ночи длиной в пять тысячелетий. Джейк нипочем
не хотел смотреть на нее. Лицо мальчика было бледным и несчастным. Стрелок
задумался, не лучше ли для них обоих будет усыпить и расспросить парнишку,
и решил, что выигрыш невелик. Он достаточно хорошо знал, что  обитающий  в
каменном кольце дух,  несомненно,  демон  и  при  этом,  весьма  вероятно,
прорицающий. Дьяволица, не имеющая воплощения -  лишь  некий  бесформенный
чувственный блеск да  пророческое  око.  У  него  мелькнула  сардоническая
мысль: уж не может ли она оказаться душой Сильвии Питтстон, великанши, чья
спекуляция на вере стала причиной разыгравшегося в  Талле  заключительного
представления... впрочем, стрелок знал, что это не так. Камни кольца  были
древними, этот особый клочок земли демон  застолбил  намного  раньше,  чем
промелькнула самая первая тень  доисторических  времен.  Однако  прекрасно
разбиравшийся в тонах разговора Роланд не  думал,  что  мальчику  придется
использовать челюсть. Голос и разум прорицательницы будут более чем заняты
им самим. Ему требовалось кое-что узнать... несмотря на риск,  и  немалый.
Но выхода не было: и ради Джейка, и ради себя нужно было знать.
     Развязав кисет, стрелок запустил туда руку и разгребал сухие  волокна
табачного листа до тех пор, пока не нашел крохотный предмет, завернутый  в
клочок белой бумаги. Рассеянно глядя в небо,  он  приподнял  сверточек  на
ладони. Потом развернул  и  взял  в  руку  содержимое  -  крошечную  белую
таблетку с сильно стершимися за время путешествия краями.
     Джейк с любопытством взглянул на нее.
     - Что это?
     Стрелок издал короткий смешок.
     - Философский камень, - сказал он. - Корт, бывало,  рассказывал  нам,
что Старые Боги помочились в пустыню и сотворили мескалин.
     Джейк казался озадаченным - и только.
     - Лекарство, - сказал стрелок. - Но не из тех, что усыпляют. Из  тех,
что всю дорогу держат на взводе, но недолго.
     - Как ЛСД, - тут же согласился мальчик  и  опять  принял  озадаченный
вид.
     - Что это?
     - Не знаю, - сказал Джейк. - Просто  выскочило.  Думаю,  это  взялось
из... ну, понимаете, из прежнего.
     Стрелок кивнул, испытывая, однако, сомнения. Он  никогда  не  слышал,
чтоб мескалин называли ЛСД, даже в старинных книгах Мартена.
     - Больно будет? - спросил Джейк.
     - Никогда не было, - сказал стрелок, сознавая, что уходит от ответа.
     - Мне это не по душе.
     - Ничего.
     Присев на корточки перед бурдюком, стрелок набрал полный рот  воды  и
проглотил таблетку. Как всегда, рот отреагировал мгновенно и  ощутимо:  он
точно переполнился слюной. Стрелок уселся перед потухшим костром.
     - Сейчас с тобой что-нибудь начнет происходить? - спросил Джейк.
     - Какое-то время - ничего. Сиди тихо.
     И Джейк сидел тихо, с нескрываемым подозрением наблюдая, как  стрелок
невозмутимо проделывает ритуал чистки револьверов.
     Он спрятал их в кобуры и сказал:
     - Рубашка, Джейк. Сними-ка и дай мне.
     Джейк  неохотно  стянул  через  голову  выгоревшую  рубашку  и  отдал
стрелку.
     Из бокового шва штанов стрелок  вынул  вколотую  туда  иголку,  а  из
пустующей петли патронташа - нитку и принялся зашивать длинную прореху  на
рукаве рубашки мальчугана. Когда он закончил и протянул  рубашку  обратно,
то почувствовал, что мескалин начинает завладевать им - желудок сжался,  а
все до единой мышцы словно бы напружинились чуть сильнее обычного.
     - Надо идти, - сказал Роланд, поднимаясь.
     На лицо мальчика легла тень тревоги; он привстал  -  и  опустился  на
место.
     - Будьте осторожны, - попросил он. - Пожалуйста.
     - Помни про челюсть,  -  сказал  стрелок.  Проходя  мимо  Джейка,  он
положил руку мальчику на голову и взъерошил пшеничные волосы. Жест  удивил
его, заставив коротко рассмеяться. Джейк  с  беспокойной  улыбкой  смотрел
стрелку вслед, пока тот не исчез в зарослях ивняка.
     Стрелок не спеша, осторожно пробирался к кольцу камней. Один  раз  он
остановился  напиться  прохладной  воды  из  ручья.  Увидев  в  крошечном,
окаймленном мхом и листьями кувшинок озерце  свое  отражение,  он  на  миг
засмотрелся  на  себя,  очарованный,  будто  Нарцисс.  Сознание   начинало
отзываться на действие мескалина:  дополнительное  значение  каждой  идеи,
каждой крупицы поступавшей от органов чувств информации возросло, замедляя
тем самым течение мыслей. Предметы стали обретать незаметные прежде вес  и
плотность. Поднимаясь, стрелок приостановился и всмотрелся в беспорядочную
путаницу ивовой лозы. Сквозь сплетение ветвей золотыми  пыльными  полосами
косо пробивалось солнце, и прежде, чем двинуться дальше, он понаблюдал  за
взаимодействием пылинок с крохотными летучими созданиями.
     Препарат нередко нарушал  его  душевное  равновесие:  будучи  слишком
сильным (или, возможно, попросту слишком незамысловатым) для  того,  чтобы
получать удовольствие от пребывания в тени, эго  стрелка  сползало,  точно
шкурка, создавая мишень для более тонких чувств, щекотавших  Роланда,  как
кошачьи усы. Но нынче стрелок чувствовал, что  вполне  спокоен.  Это  было
хорошо.
     Ступив на поляну, он прошел прямиком в кольцо и остановился, позволяя
мыслям течь свободно. Да -  прежние  ощущения  возвращались,  но  сильнее,
быстрее; кричащая зелень травы била в глаза; казалось, если наклониться  и
вытереть об нее руки, выпрямишься с  позеленевшими  пальцами  и  ладонями.
Стрелка  так  и  подмывало  провести  эксперимент,  но  он   поборол   это
проказливое желание.
     Однако прорицательница не  подавала  голоса.  Чувственный  трепет  не
возникал.
     Стрелок подошел к алтарю и немного постоял возле него. Теперь  связно
мыслить стало почти невозможно. Зубы казались чужими.  Мир  был  чрезмерно
напоен  светом.  Стрелок  взобрался  на  алтарь  и   лег.   Его   сознание
превратилось  в  джунгли,  полные  диковинных  растений-мыслей,  каких  он
никогда не видел и даже не подозревал  об  их  существовании  -  в  ивовые
джунгли, растущие по берегам мескалинового ручья. Небо было водой;  Роланд
парил, зависнув над ней. Эта мысль  вызвала  головокружение,  показавшееся
далеким и незначительным.
     В памяти воскресла строфа старинного стихотворения, но на сей раз  не
колыбельной, нет;  мать  Роланда  страшилась  наркотиков  и  настоятельной
потребности в них (так же, как боялась Корта и нужды  в  этом  лупцевателе
мальчишек); эти стихи пришли из расположенных на севере пустыни Пещер, где
люди еще жили среди машин, которые, как правило,  не  работали...  а  если
работали, то иногда пожирали людей. Строчки вертелись в  голове,  напомнив
(ни с того, ни  с  сего  -  типично  для  стремительного  тока  мескалина)
снегопад внутри  шара,  что  был  у  Роланда  в  детстве,  таинственный  и
полу-придуманный:

                        Касанье странного крыла,
                        Дыханье пекла, капля зла...

     В нависших над алтарем деревьях  были  лица.  Стрелок  рассеянно,  но
увлеченно наблюдал за ними. Вот извивающийся зеленый дракон.  Вот  дриада,
манящая к себе руками-ветками. Вот  обросший  слизью  живой  череп.  Лица.
Лица.
     Травы на поляне вдруг всколыхнулись, всплеснули и поникли.
     Иду.
     Я иду.
     Неясное волнение плоти. Как же далеко я  ушел,  подумал  стрелок.  От
Сьюзан, с которой лежали в сладком сене, к такому.
     Она прижалась к нему сверху - тело, сотканное из  ветра,  и  грудь  -
нежданное благоухание жасмина, розы, жимолости.
     - Ну, пророчествуй, - сказал стрелок. Рот казался полным металла.
     Вздох. Едва слышное рыдание. Стрелку чудилось,  будто  его  гениталии
обнажились, затвердели. Над головой, за лицами в листве, виднелись горы  -
безжалостные, грубые, очень зубастые.
     Тело двигалось подле Роланда, боролось с ним.  Стрелок  почувствовал,
как руки сжимаются в кулаки. Она ниспослала ему видение Сьюзан. Это Сьюзан
была над ним, прелестная Сьюзан у окна, та, что поджидала  его,  распустив
волосы по плечам и спине. Роланд запрокинул  голову,  но  призрачное  лицо
последовало за ним.
     Жасмин, роза, жимолость, старое сено... запах любви. Люби меня.
     - Пророчествуй, - проговорил он.
     Прошу тебя,  всхлипнула  прорицательница.  Не  будь  холодным.  Здесь
всегда так холодно...
     Руки скользят по его телу, делают  что-то,  разжигают  в  нем  огонь.
Тянут. Утягивают. Черная  расщелина.  Распутница,  каких  не  видел  свет.
Влага, тепло...
     Нет. Сушь. Холод. Бесплодие.
     Имей хоть каплю милосердия, стрелок. Ах, прошу  тебя,  умоляю,  окажи
мне любезность! Сжалься!
     А ты сжалилась бы над мальчиком?
     Над каким мальчиком? Никакого  мальчика  я  не  знаю.  Мне  нужны  не
мальчики. О, прошу тебя.
     Жасмин, роза, жимолость. Сухое  сено  с  призрачным  запахом  летнего
клевера. Масло, сцеженное из древних урн. Мятеж: плоти! плоти!
     - После, - сказал он.
     Сейчас. Прошу тебя. Сейчас.
     Роланд позволил рассудку, этому антиподу чувств,  оплести  ее  своими
кольцами. Висевшее над ним тело неподвижно  застыло  и  словно  бы  издало
пронзительный  крик.  Между  висками  стрелка  произошло  короткое,   злое
перетягивание каната - веревкой, серой и волокнистой,  был  его  рассудок.
Долгие секунды тишину нарушал лишь  тихий  шорох  его  дыхания  да  слабый
ветерок,  от  которого  зеленые  лица   в   кронах   деревьев   двигались,
подмигивали, гримасничали. Птицы точно вымерли.
     Хватка  суккуба  ослабла.  Снова   послышались   всхлипы.   Следовало
поторапливаться, не то дьяволица покинула бы его. Остаться теперь означало
истощить свои силы - для нее, возможно, это равнялось смерти. Стрелок  уже
чувствовал, как она отдаляется, стремясь покинуть каменное  кольцо.  Ветер
гнал по траве рябь, складывавшуюся в измученные узоры.
     - Пророчество, - выговорил он: бесцветное существительное.
     Слезный, утомленный вздох. Стрелок даровал бы ей милость,  о  которой
она просила... если бы  не  Джейк.  Опоздай  стрелок  прошлой  ночью  хоть
сколько-нибудь, он нашел бы Джейка мертвым или безумным.
     Усни же.
     Нет.
     Так погрузись в полудрему.
     Стрелок обратил взор вверх, к выглядывавшим из листвы лицам.  Там,  к
его крайнему изумлению, разыгрывалось представление. Перед ним  вздымались
и гибли миры. У края  сияющих  песков,  где  вечно  и  тяжко  трудились  в
малопонятном электронном неистовстве машины, воздвигались империи. Империи
приходили в упадок и  рушились.  Вращавшиеся  подобно  бесшумной  жидкости
колеса замедляли движение, начинали  скрипеть,  визжать,  останавливались.
Под  густо  усеянными  звездами  темными  небесами,  похожими   на   пласт
самоцветов, песок забивал нержавеющую сталь сточных канав  концентрических
улиц. И сквозь все это дул  предсмертный  ветер  перемен,  принося  аромат
корицы - запах позднего октября. Стрелок наблюдал за сдвинувшимся с  места
миром.
     В полудреме.


     Три. Число твоей судьбы.
     Три?
     Да, три, мистическое число, стоящее в сердце мантры.
     Три?
     Мы зрим не все, и сим помрачается зерцало прорицанья...
     Покажи, что можешь.
     Первый молод, темноволос. Он  -  на  грани  грабежа  и  убийства.  Им
владеет демон. Имя же демону - ГЕРОИН.
     Что это за демон? Я не знаю его даже по детским сказкам.
     "Мы зрим не все, и сим помрачается  зерцало  прорицанья".  Существуют
иные миры, стрелок, и иные демоны. Воды сии глубоки.
     Второй?
     Вторая прибудет на колеснице. Разум ее -  сталь,  но  сердце  и  взор
мягки. Более я ничего не вижу.
     Третий?
     В оковах.
     Человек в черном? Где он?
     Близко. Ты будешь говорить с ним.
     О чем мы будем говорить?
     О Башне.
     Мальчик? Джейк?
     ...
     Расскажи о мальчике.
     Мальчик - твои врата к человеку в черном. Человек  в  черном  -  твои
врата к троим. Трое - твой путь к Темной Башне.
     Как? Как это может быть? Почему суждено, чтобы было так?
     Мы зрим не все, и сим помрачается зерцало...
     Будь ты проклята.
     Ни один бог не проклинал меня.
     Нечего смотреть на меня свысока, Тварь. Я сильнее тебя.
     ...
     Тогда как тебя называть? Звездной Шлюхой? Блудницей Ветров?
     Есть такие, кто питается любовью, посещающей древние жилища... даже в
нынешние печальные и зловещие времена. Есть такие, стрелок,  кто  питается
кровью. Даже, по моему разумению, кровью юных мальчиков.
     Возможно ли уберечь его?
     Да.
     Как?
     Брось все, стрелок. Снимитесь с  лагеря  и  поверните  на  запад.  На
западе все еще есть нужда в людях, зарабатывающих на жизнь пулей.
     Револьверы отца и предательство Мартена обрекли меня на этот путь.
     Мартена больше нет. Человек в черном пожрал его душу. Ты знаешь это.
     Клятва дана.
     Тогда ты проклят.
     Ну, бери свое, стерва.


     Пыл желания.
     Тень качалась над ним,  обволакивала.  Внезапный  экстаз,  нарушенный
лишь плеядой боли, едва  различимой,  но  яркой,  точно  побагровевшие  от
изнеможения древние  звезды.  В  высочайший  миг  соития  перед  стрелком,
непрошенные, возникли лица: Сильвия Питтстон, Алиса -  женщина  из  Талла,
Сьюзан, Эйлин, сотни других.
     Наконец, спустя вечность, он  оттолкнул  ее  от  себя,  вновь  обретя
здравый рассудок, утомленный до мозга костей и исполненный отвращения.
     Нет! Этого недостаточно! Это...
     - Отстань, - сказал  стрелок,  сел,  но,  не  успел  коснуться  земли
ногами,  как  едва  не  свалился  с  алтаря.   Прорицательница   испытующе
дотронулась до него
     (жимолость, жасмин, сладкое цветочное масло),
     но стрелок яростно отпихнул ее, упав на колени.
     Шатаясь, он поднялся, на  заплетающихся  ногах  добрался  до  границы
кольца и неверным шагом  пересек  ее.  С  плеч  точно  свалилась  огромная
тяжесть. С глубоким прерывистым вздохом, больше похожим на рыдание, Роланд
двинулся прочь, чувствуя,  что  прорицательница,  витая  у  прутьев  своей
тюрьмы, смотрит ему вслед. Задумавшись о  том,  скоро  ли  еще  кто-нибудь
пересечет пустыню и найдет  ее,  изголодавшуюся  и  одинокую,  он  на  миг
показался себе карликом перед возможностями времени.


     - Вы заболели!
     С трудом передвигая ноги, стрелок оставил  позади  последние  деревья
рощи и вошел в лагерь. Джейк быстро вскочил.  Только  что  мальчик,  держа
полусгнившую челюсть на коленях, сидел, съежившись в  комок,  подле  давно
потухшего крохотного костра  и  с  несчастным  видом  обгладывал  кроличьи
кости, и вот уже бежал навстречу стрелку  с  таким  горестным  лицом,  что
Роланд  в  полной  мере  ощутил   отталкивающую   тяжесть   надвигающегося
предательства, которое, как подсказывало ему чутье, могло  оказаться  лишь
первым из многих.
     - Нет, - сказал он. - Не  заболел.  Просто  устал.  Вымотался.  -  Он
рассеянно указал на челюсть. - Можешь это выбросить.
     Джейк быстро, с силой отшвырнул кость и тут же вытер руки о рубашку.
     Стрелок опустился  -  можно  сказать,  упал  -  на  землю  во  власти
малоприятных ощущений, остающихся  после  мескалина:  суставы  ныли,  а  в
мыслях царила мутная невнятица, точно его голову долго охаживали кулаками.
В промежности тоже пульсировала тупая  боль.  Он  аккуратно,  с  бездумной
неторопливостью свернул "козью ножку". Джейк смотрел. Стрелку вдруг  очень
захотелось рассказать мальчику о  том,  что  он  узнал,  но  он  с  ужасом
отбросил эту мысль. И задумался - не разрушается ли какая-то из частей его
"я", душа или рассудок.
     - Сегодня спим здесь,  -  проговорил  он.  -  Завтра  начнем  подъем.
Попозже я схожу посмотрю, нельзя ли  подстрелить  что-нибудь  на  ужин.  А
сейчас мне надо отоспаться. Лады?
     - Ага.
     Стрелок кивнул и  откинулся  на  траву.  Когда  он  проснулся,  через
маленькую полянку протянулись длинные тени.
     - Разведи костер, - велел  он  Джейку  и  кинул  мальчику  кремень  и
кресало. - Сможешь?
     - Да, наверное.
     Стрелок направился к зарослям ивняка, повернул там налево и  двинулся
вдоль края рощи. В том месте, где расстилался щедро поросший травой склон,
он опять отступил в тень и остановился. Было слышно слабое, но  отчетливое
клинк-клинк-клинк - это Джейк высекал искры. Стрелок простоял без движения
десять минут, пятнадцать, двадцать. Появились  три  кролика.  Он  выхватил
револьвер и подшиб парочку пожирнее. Освежевав и выпотрошив  зверьков,  он
вернулся в лагерь. Джейк развел огонь, и от воды уже поднимался пар.
     Стрелок кивнул мальчику.
     - Недурно.
     Довольный Джейк зарделся и молча протянул обратно кремень и кресало.
     Пока рагу готовилось, стрелок воспользовался последним светом  дня  и
вернулся в ивовую рощу. Возле первого  же  озерца  он  принялся  подрубать
жесткие виноградные лозы, росшие у болотистого  края  воды.  Позже,  когда
костер прогорит до углей, а Джейк заснет, Роланд собирался сплести из  них
канаты, которые впоследствии могли бы оказаться небесполезными. Однако ему
почему-то не казалось,  что  восхождение  окажется  особенно  трудным.  Им
владело предчувствие ожидающей их участи, которое он больше уже не  считал
странным.
     Стрелок нес лозы обратно в лагерь, где ждал  Джейк,  а  они  истекали
зеленым соком, пачкая ему руки.


     Поднявшись вместе с солнцем, путники  в  полчаса  собрались.  Стрелок
надеялся подстрелить на лугу, где кормились кролики, еще  одного  зверька,
но времени было в обрез, а кролики все не показывались. Узел с  оставшейся
снедью был теперь таким маленьким и легким, что его без труда  нес  Джейк.
Он окреп, этот мальчик, и заметно. Стрелок нес свежую воду,  набранную  из
ручья. Вокруг пояса он обвязал три сплетенных из виноградной лозы веревки.
     Они  обошли  каменное  кольцо,  держась  на  почтительном  расстоянии
(стрелок опасался, как бы к мальчику не вернулся прежний страх, но,  когда
они проходили по каменистому склону  над  поляной,  Джейк  лишь  мимоходом
скользнул по ней взглядом и засмотрелся на птицу, парившую с  подветренной
стороны). Довольно скоро деревья  начали  утрачивать  высоту  и  пышность.
Стволы сделались искривленными, перекрученными, а корни будто  боролись  с
землей в мучительной охоте за влагой.
     - Все такое старое, - хмуро  сказал  Джейк,  когда  они  остановились
перевести дух. - Ничего молодого тут нету, что ли?
     Стрелок улыбнулся и ткнул Джейка локтем в бок.
     - Ты, - сказал он.
     - Подниматься наверх будет трудно?
     Стрелок с любопытством посмотрел на мальчика.
     - Горы высоки. Разве по-твоему подъем не будет тяжелым?
     В ответ Джейк повел на него помрачневшими озадаченными глазами.
     - Нет.
     Они пошли дальше.
     Солнце взобралось в зенит и вскоре миновало его, вернув путникам тени
- кажется, за все время их перехода через пустыню оно ни разу не  покидало
высшей точки своего дневного пути  столь  поспешно.  Земля  поднималась  в
гору,  из  нее  подлокотниками  утонувших  в  грунте  исполинских   кресел
выступали каменные карнизы. Трава теперь была  желтой,  увядшей.  Наконец,
прямо на дороге очутилась похожая на дымоход глубокая расселина  и,  чтобы
обойти ее и оказаться выше, стрелок с мальчиком вскарабкались на невысокий
пригорок из слоящегося камня. Образовавшиеся  в  древнем  граните  разломы
походили на ступени, так что, как и подсказывало обоим  чутье,  преодолеть
короткий склон оказалось нетрудно. На вершине, на  клочке  в  четыре  фута
шириной, они остановились, глядя в ту сторону, откуда пришли - за уклон, в
пустыню, которая огромной желтой  лапой  свернулась  вокруг  нагорья.  Еще
дальше песок, отражавший свет подобно слепящему белому экрану, отступал  в
тусклые  волны  поднимавшегося  от  земли  горячего  воздуха.   С   легким
изумлением стрелок понял, что пустыня чуть не убила  его.  Из  непривычной
прохлады того места, где они с мальчиком стояли, она  казалась  безусловно
грозной, но не гибельной.
     Вернувшись к делу, они продолжили восхождение,  то  карабкаясь  через
беспорядочные нагромождения валунов, то чуть ли не ползком продвигаясь  по
плоским каменным скатам со сверкающими вкраплениями  кварца  и  слюды.  На
ощупь камень был приятно теплым, определенно теплее, чем воздух. Под вечер
стрелок расслышал слабый гром. Однако уходившая  в  небо  горная  цепь  не
давала увидеть идущий на той стороне дождь.
     Когда тени начали наливаться лиловой синевой, путники устроили привал
под бровкой каменного уступа. Закрепив  попону  вверху  и  внизу,  стрелок
соорудил нечто вроде односкатной лачуги.  Они  уселись  у  входа  и  стали
смотреть в небо, разостлавшее над землей свой плащ. Джейк  свесил  ноги  с
обрыва. Сворачивая вечернюю самокрутку, стрелок не без юмора поглядывал на
мальчика.
     - Не ворочайся во сне, - сказал он,  -  не  то  можешь  проснуться  в
пекле.
     - Не буду, - серьезно ответил Джейк. - Мама говорит... - Он осекся.
     - Что же она говорит?
     - Что я сплю, как убитый, - закончил Джейк. Он посмотрел на  стрелка,
и тот увидел, что губы парнишки дрожат от усилий  сдержать  слезы.  Просто
мальчик, подумал Роланд, и его точно ломиком пронзила боль - так,  бывает,
ломит лоб от излишка холодной воды. Просто мальчик. За что? Почему? Глупый
вопрос. Когда уязвленный духовно или телесно мальчик выкрикивал эти  слова
Корту, Корт - старая, покрытая шрамами боевая машина,  чьей  работой  было
обучать сыновей стрелков началам того, что им непременно следовало  знать,
- отвечал: Потому что "потому" кончается на "у". "У" - буква кривая, ее не
выпрямишь... неважно, почему,  подымайся,  обалдуй!  Подымайся!  День  еще
молод!
     - Почему я здесь? - спросил Джейк. - Почему я  забыл  все,  что  было
раньше?
     - Потому, что человек в черном притащил тебя сюда, - сказал  стрелок.
- А еще из-за Башни. Там,  где  стоит  Башня,  находится...  что-то  вроде
силового нексуса. Во времени.
     - Я этого не понимаю!
     - Я тоже, - сказал стрелок. - Но ведь что-то  происходило  и  раньше.
Именно в мое время. "Мир сдвинулся с места", как говорится...  говорилось.
Но теперь он набрал скорость. Что-то случилось со временем.
     Они сидели и молчали. Слабый, но резковатый ветерок покусывал  их  за
ноги и где-то в расселине скалы глухо гудел: вууууууу!
     - Вы откуда? - спросил Джейк.
     - Из земли, которой больше нет. Тебе знакома Библия?
     - Иисус и Моисей. Само собой.
     Стрелок улыбнулся.
     - Вот-вот. У моей родины было библейское  имя  -  она  звалась  Новый
Ханаан. Край молока и меда. Считалось,  будто  в  библейском  Ханаане  рос
такой крупный виноград, что одну кисть приходилось нести на  шесте  двоим.
Такой мы, конечно, не выращивали, но земля наша была плодородной.
     - Я знаю про Одиссея, - с заминкой сказал Джейк. - Он из Библии?
     - Может быть, - ответил стрелок. -  Нынче  Писание  утрачено  -  все,
кроме тех отрывков, какие меня заставили заучить.
     - Но другие...
     - Нет других, - перебил стрелок. - Я последний.
     Вставала тонкая ущербная луна. Прищурившись, она опустила пристальный
взгляд к нагромождению скал, где сидели стрелок с мальчиком.
     - Она была красивая? Ваша страна... ваша земля?
     - Она была прекрасна, - рассеянно отозвался стрелок.  -  Поля,  реки,
утренние туманы. Впрочем, это всего-навсего внешние красоты. Так,  бывало,
говорила моя матушка... настоящая красота, говорила она, -  лишь  порядок,
любовь и свет.
     Джейк уклончиво хмыкнул.
     Стрелок курил и  думал  о  том,  как  это  было:  вечера  в  огромном
центральном зале, сотни  богато  одетых  фигур,  движущихся  то  медленно,
мерным шагом вальса, то быстрее, легкой припрыжкой поль-кама; Эйлин на его
руке, ее глаза  -  ярче  драгоценнейших  самоцветов;  в  свежих  прическах
куртизанок и их нагловатых дружков  играет  свет  заключенных  в  хрусталь
электрических ламп. Зал был огромен - остров света, возраст которого,  как
и возраст самого Центрального Дворца, слагавшегося почти из  ста  каменных
замков, определить было невозможно. Стрелок не видел его  двенадцать  лет.
Когда, покидая замок в последний раз, Роланд отвернулся от Дворца и  начал
первый бросок в поисках следа человека в черном, юношу мучила тупая ноющая
боль. Уже тогда, двенадцать лет назад,  стены  обвалились,  во  внутренних
дворах рос бурьян, среди массивных балок центральной  залы  устроили  себе
ночлег летучие мыши, а в  галереях  гуляло  эхо  стремительного  ныряющего
полета и тихого щебета ласточек. Поля, где Корт учил мальчиков стрелять из
лука  и  револьверов  и  охотиться  с  ловчей  птицей,  заросли   травами,
тимофеевкой, диким  виноградом.  В  огромной  гулкой  кухне,  где  некогда
содержал свой чадный и благовонный  двор  Хэкс,  устроила  гнездо  нелепая
колония Мутантов-Недоумков - они поглядывали  на  стрелка  из  милосердной
тьмы  кладовок  и  из-за  окутанных  тенью  колонн.  Теплый  пар,  некогда
напоенный пряными ароматами жарящейся говядины и свинины,  преобразился  в
липкую  и  холодную  сырость  мха,  а  в  углах,   где   не   осмеливались
расположиться даже  Мутики-Недоумки,  взошли  исполинские  белые  поганки.
Дверь в огромную дубовую надстройку над погребом была  распахнута,  оттуда
бил неприятный едкий запах, который был острее всех прочих;  казалось,  он
решительно и бесповоротно знаменует неумолимые факты смерти и разложения -
сильный,  резкий  запах  прокисшего  вина.  Роланду  не  составило   труда
развернуться лицом к югу и  оставить  Дворец  позади,  однако  это  больно
ранило его сердце.
     - У вас там была война? - спросил Джейк.
     - Подымай выше, - отозвался  стрелок  и  выбросил  дымящийся  уголек,
оставшийся от самокрутки. - Революция. Выиграв все сражения, мы  проиграли
войну. В ней не было  победителей  -  вот  разве  что  пожиратели  падали.
Небось, еще много лет у них была богатая пожива.
     - Хотел бы я там пожить, - с тоской сказал Джейк.
     - Это был другой мир, - сказал стрелок. - Пора на боковую.
     Мальчик, казавшийся теперь  неясной  тенью,  повернулся  на  бок  под
свободно наброшенным чепраком и подтянул колени к груди. Стрелок сидел над
ним, точно страж, еще, наверное, около часа, погруженный в долгие  трезвые
мысли. Такие раздумья были для него делом новым, неизвестным, приятным  не
без грусти  и  по-прежнему  не  имеющим  решительно  никакой  практической
ценности: у проблемы под названием Джейк  не  было  иного  решения,  кроме
предложенного Оракулом... то есть попросту невозможного. Не исключено, что
в сложившейся ситуации присутствовала своя доля трагизма, но стрелок этого
не замечал; он видел лишь предопределенность, которая была всегда. Наконец
его более естественный характер вновь  заявил  о  себе,  и  стрелок  уснул
глубоким сном без сновидений.


     На следующий день восхождение перестало видеться путникам в  радужном
свете. Они продолжали идти в гору,  к  узкой  развилке  горного  коридора.
Стрелок продвигался медленно, по-прежнему не ощущая спешки. Мертвый камень
у них под ногами не сохранил никаких следов человека в черном, но  стрелок
знал: тот прошел этой дорогой до них. Дело было не только в том, что они с
Джейком еще из предгорья заметили, какой дорогой ползет  вверх  крохотная,
похожая на жучка фигурка - в каждом прилетавшем сверху холодном  дуновении
был запечатлен ее запах. Маслянистый, злобно-насмешливый, такой же горький
для носа стрелка, как дух бес-травы.
     Волосы у Джейка  сильно  отросли  и  слегка  завивались  у  основания
загорелой шеи. Когда случалось преодолевать провалы или точно по  каменной
лестнице взбираться по  уступам  на  отвесную  кручу,  мальчик  карабкался
упорно, уверенно, без видимого страха высоты. Уже дважды Джейк  поднимался
там, где стрелку было  не  пройти,  и  закреплял  веревку,  чтобы  Роланд,
перебирая руками, смог залезть наверх.
     На другое утро путникам выпало пробираться сквозь  сырой  и  холодный
клочок тучи - вздыбленное  угорье  начинали  заслонять  облака.  Появились
островки жесткого крупитчатого снега, ютившиеся в каменных  карманах,  что
поглубже. Снег блестел, точно кварц, и по фактуре был  сухим,  как  песок.
После полудня на одном из таких  снежных  островков  они  нашли  отпечаток
ступни. Джейк на миг впился в него зачарованным, полным ужаса  взглядом  и
тут же боязливо поднял глаза, словно ожидал увидеть, что человек в  черном
материализуется в своем следе. Стрелок  похлопал  мальчугана  по  плечу  и
указал вперед.
     - Пошли. Дело к вечеру.
     Позже, в последнем свете дня они разбили лагерь  на  широком  плоском
уступе к северо-востоку от ущелья, наискось врезавшегося  в  самое  сердце
гор. Холодный воздух (они видели облачка собственного дыхания) пронизывали
пурпурно-алые отсветы вечерней зари, и  во  влажных  раскатах  грома  было
что-то сюрреалистическое и отчасти безумное.
     Стрелок подумал, что Джейк, возможно, примется задавать  вопросы,  но
мальчик ни о чем не спросил. Он почти  сразу  провалился  в  сон.  Стрелок
последовал его примеру и опять увидел мрачное подземелье темницы и  Джейка
в обличье алебастрового святого с гвоздем во лбу. Судорожно охнув,  Роланд
проснулся и инстинктивно потянулся за челюстью, которой с  ним  больше  не
было, ожидая нащупать траву древней рощи. Вместо этого он почувствовал под
рукой камень, а в легких - холодную разреженность высоты. Рядом с ним спал
Джейк, но сон его был тревожным: парнишка ворочался и  бормотал  себе  под
нос невнятные слова в погоне за собственными призраками. Стрелок с тяжелым
сердцем откинулся на землю и опять уснул.
     Лишь через неделю подошла к концу завязка этой истории, для стрелка -
запутанный  пролог  длиной  в   двенадцать   лет,   пролог,   начинающийся
окончательным  крахом  родного  края  Роланда  и  его  встречей  с   тремя
товарищами. Для Джейка воротами стала странная смерть  в  ином  мире.  Для
стрелка - еще более диковинное умирание: бесконечно, не имея ни карты,  ни
воспоминаний-подсказок, рыскать по свету за человеком в черном. Катберта и
прочих давно не стало - погибли все:  Рэндолф,  Джейми  де  Кэрри,  Эйлин,
Сьюзан,  Мартен  (да,  чародея  сволокли  вниз  и  состоялся  поединок  на
револьверах, но даже этот виноград оказался  горек).  В  конце  концов  от
старого мира осталась лишь троица, подобная страшным картам  из  вселяющей
ужас колоды Таро: стрелок, человек в черном и Темная Башня.
     Спустя неделю после того, как Джейк заметил  след  ноги,  путники  на
краткий миг повстречались с человеком в черном лицом  к  лицу,  и  стрелку
почудилось, будто он вот-вот сумеет постичь тайный смысл, которым  чревата
сама Башня, ибо мгновение это словно бы растянулось на целую вечность.
     Продолжая идти на юго-запад, они достигли, быть может, середины  пути
через циклопический горный хребет. Однако, когда казалось, что теперь-то и
начнутся  первые  настоящие  трудности   похода   (нависшие   над   тропой
обледенелые карнизы, словно бы готовые отделиться от  скалы  и  обрушиться
вниз, и  сногсшибательные  стыки  заставили  стрелка  испытать  неприятное
головокружение), путники вновь двинулись вниз  по  стенке  узкого  ущелья.
Изломанный зигзаг тропинки вел на дно каньона, куда из  царившего  наверху
безмолвия  очертя  голову  низвергался  бурлящий  синевато-серый  поток  в
ледяных берегах.
     Под вечер мальчик остановился и оглянулся на стрелка, задержавшегося,
чтобы омыть лицо в ручье.
     - Пахнет. Это он, - сказал Джейк.
     - Да.
     Впереди горы возвели  свое  последнее  укрепление  -  взбиравшуюся  в
облачную бесконечность  громадную  глыбу  неприступного  гранита.  Стрелок
ожидал, что ручей в любой момент повернет и выведет их к высокому водопаду
и гладким непреодолимым скалам, в тупик. Однако здешний воздух обладал тем
странным свойством увеличивать предметы, что присуще  высотам,  и  прежде,
чем они достигли этой колоссальной гранитной кручи, прошел еще день.
     Стрелок снова начал испытывать  страшное  напряжение  сил,  вызванное
ожиданием; чувство, что наконец-то все у него в руках. Ближе к финалу  ему
пришлось побороть желание сорваться на рысь.
     - Подождите! - Мальчик вдруг  остановился.  Прямо  перед  ними  ручей
резко поворачивал и с кипучей  энергией  клокотал  и  пенился  у  подножия
источенного ската исполинской глыбы песчаника. Все утро они провели в тени
гор - каньон сужался.
     Джейка била сильная дрожь, краска сбежала с лица.
     - В чем дело?
     - Пойдемте обратно, - прошептал Джейк. - Пойдемте обратно, скорей.
     Лицо стрелка казалось деревянным.
     - Пожалуйста? - Черты мальчика были искажены,  подбородок  дрожал  от
сдерживаемой муки. Сквозь тяжкий  каменный  покров  по-прежнему  доносился
гром, такой мерный и непрерывный,  будто  в  земле  работали  машины.  Над
головой, встречаясь, вступали в противоборство холодные и теплые воздушные
течения, отчего видный путникам ломтик неба был бурливым, недоброго серого
цвета.
     - Пожалуйста, очень прошу! - Мальчик вскинул кулак, словно  собираясь
ткнуть стрелка в грудь.
     - Нет.
     Лицо мальчика приняло недоуменное выражение.
     - Вы собираетесь убить  меня.  Он  убил  меня  в  первый  раз,  а  вы
собираетесь убить меня теперь.
     Ощутив на губах вкус лжи, стрелок облек ее в слова:
     - С тобой все будет хорошо.
     И покривил душой еще сильнее:
     - Я позабочусь об этом.
     Джейк посерел. Ничего больше не говоря, он  нехотя  протянул  стрелку
руку. Они вместе обошли колено ручья и очутились лицом к лицу с  последней
поднимающейся к небу стеной и с человеком в черном.
     Он стоял не более чем в двадцати футах над  ними,  справа,  у  самого
водопада, который с грохотом разбивался о камни,  изливаясь  из  огромного
рваного отверстия в скале.  Невидимый  ветер  трепал  и  дергал  свободное
одеяние с капюшоном. В одной руке человек в черном держал посох, другую  в
глумливом приветствии вытянул им навстречу. Он  казался  пророком,  а  под
стремительным небом, на уступе скалы - пророком гибели, и  голос  его  был
гласом Иеремии.
     - Стрелок! Как хорошо ты  исполняешь  старинные  пророчества!  Добрый
день, добрый день и еще раз - добрый день! -  Он  разразился  смехом,  эхо
которого перекрыло даже рев падающей воды.
     Точно автомат (кажется, даже реле  в  моторе  не  щелкнули),  стрелок
выхватил револьверы. Позади него,  справа,  маленькой  тенью  съежился  от
страха мальчик.
     Прежде, чем Роланду удалось совладать с вероломными  руками,  грянули
три выстрела - бронзовые ноты эха, заглушая шум воды и  ветра,  заметались
по долине, отскакивая от высившихся окрест каменных стен.
     Облачко гранитной пыли взметнулось над  головой  человека  в  черном,
другое - слева от капюшона, третье - справа. Все три раза стрелок промазал
вчистую.
     Человек в черном захохотал; сочный искренний смех  словно  бы  бросал
вызов тающему эху выстрелов.
     - Ты с такой же легкостью прикончил бы все ответы  на  свои  вопросы,
стрелок?
     - Слезай, - сказал стрелок. - Ответы вокруг нас.
     Опять оглушительный издевательский хохот.
     - Я боюсь не твоих пуль, Роланд. Меня пугает  твое  представление  об
ответах.
     - Слезай.
     - Я думаю спуститься на ту сторону, - сообщил человек в черном. - Там
и станем держать совет. Всем советам совет!
     Его взгляд метнулся к Джейку, и он прибавил:
     - Один на один. Только ты да я.
     Джейк с тихим хныканьем  отпрянул.  Человек  в  черном  повернулся  -
балахон клубился в сером  воздухе,  будто  крыло  нетопыря  -  и  исчез  в
расселине,  откуда  в  полную  силу  извергалась  вода.  Усилием  суровой,
беспощадной воли Роланд сдержался и не послал  ему  вдогонку  пулю:  ты  с
такой же легкостью прикончил бы все ответы на свои вопросы, стрелок?
     Тишину нарушали лишь шум ветра  да  рев  воды  -  звуки,  тысячи  лет
оглашавшие эти пустынные, безлюдные места.  И  все  же  человек  в  черном
только что был здесь. Впервые за минувшие  двенадцать  лет  Роланд  увидел
своего недруга вблизи, говорил с ним. Но тот посмеялся над Роландом.
     На той стороне и будем держать совет. Всем советам совет!
     Мальчик смотрел на стрелка снизу  вверх  тупыми,  покорными  овечьими
глазами и дрожал всем телом. На миг Роланд  увидел  наложившееся  на  лицо
Джейка  лицо  Алисы,  девки  из  Талла,  со   шрамом,   немым   обвинением
проступающим на лбу - и почувствовал жестокое отвращение к  обоим  (только
много позже стрелка осенит, что и Алисин шрам, и  гвоздь,  который  снился
ему вбитым Джейку в лоб, находились на одном и том же месте). Тут,  словно
на Джейка повеяло этими мыслями, из горла мальчика исторгся стон, впрочем,
короткий: скривив плотно сжатые губы, он  оборвал  его.  У  парнишки  были
отличные задатки - возможно, если бы дать ему время, он стал  бы  стрелком
сам, без посторонней помощи.
     Один на один. Только ты да я.
     В неком  глубоком,  неведомом  провале  своего  тела  стрелок  ощутил
неуемную безбожную жажду, которую не умерить  было  никакому  вину.  Дрожь
сотрясала миры, они  трепетали  почти  под  самыми  пальцами  стрелка,  и,
инстинктивно стремясь не  поддаться  развращению,  более  холодной  частью
своего "я", рассудком, стрелок понимал, что боренья  эти  тщетны  и  будут
тщетны всегда.
     Был полдень. Роланд поднял голову, чтобы мутный, изменчивый свет  дня
мог в последний раз осиять чрезмерно уязвимое солнце его праведности.  "На
самом деле за это никогда не платят серебром, - подумал он. - Цена всякого
зла - необходимого ли, нет ли - подлежит уплате плотью". И сказал:
     - Иди со мной или оставайся.
     Мальчик лишь немо смотрел  на  него.  В  этот  последний,  невероятно
важный миг разъединения стрелка с законами нравственности, Джейк  перестал
быть для него Джейком и превратился просто  в  мальчика,  безликую  пешку,
предназначенную для того, чтобы передвигать ее и использовать.
     В ветреном безмолвии раздался пронзительный крик; они с мальчиком оба
услышали его.
     Стрелок начал подъем. Секундой позже Джейк  двинулся  следом.  Вместе
одолев обрушенную скалу у холодных как сталь водопадов,  они  остановились
там, где до них стоял человек в черном. И вместе вошли в расселину, где он
исчез. Их поглотила тьма.




                              МУТАНТЫ-НЕДОУМКИ

     Стрелок медленно, то громче, то тише, точно во сне, говорил Джейку:
     - Мы  там  были  втроем,  Катберт,  Джейми  и  я.  Быть  там  нам  не
полагалось, поскольку ни один еще не миновал пору  детства.  Если  бы  нас
поймали, Корт спустил бы со всех троих шкуру. Но нас не поймали. Наверное,
никого  из  наших  предшественников  тоже  не  ловили.  Мальчишкам  должно
втихомолку натягивать отцовские штаны, важно  прохаживаться  в  них  перед
зеркалом и украдкой вешать обратно на вешалку; то же самое и  здесь.  Отец
притворяется, будто не замечает ни что штаны повешены  по-новому,  ни  что
под носом у сына еще виднеются следы гуталиновых усов. Понимаешь?
     Мальчик не проронил ни слова. С тех пор, как они покинули  свет  дня,
он точно воды в рот набрал. Чтобы заполнить молчание, стрелок возбужденно,
лихорадочно говорил. Уходя под  горы,  в  бессветье,  он  не  оглянулся  -
оглядывался мальчик, стрелок же читал угасание дня в мягком  зеркале  щеки
Джейка: вот бледная роза; вот - молочное стекло; вот  -  блеклое  серебро;
вот - последние отблески ранней вечерней зари; а  вот  -  ничего.  Стрелок
высек неверный огонек, и они пошли дальше.
     Сейчас путники расположились на ночлег. Эхо человека в черном  к  ним
не долетало. Возможно, он тоже сделал привал, или, не  зажигая  сигнальных
огней, уплыл вперед по погруженным во мрак ночи подземным чертогам.
     - Бывало это раз в год, в Большом Зале, -  продолжал  стрелок.  -  Мы
называли его Залом Пращуров. Но это был просто Большой Зал.
     Их ушей достиг звук капающей воды.
     -  Ритуал  ухаживания.  -  Стрелок  неодобрительно  расхохотался,   и
бесчувственные стены превратили смех в хриплый птичий клекот. - В старину,
говорится  в  книжках,  так   приветствовали   весну.   Но,   видишь   ли,
цивилизация...
     Он умолк, не в состоянии рассказать о переменах, неотделимых от этого
существительного, в котором слышался рев и  грохот  механизмов:  о  смерти
романтики и возвращении ее  бесплодного  чувственного  призрака,  живущего
лишь искусственным дыханием  церемонной  помпезности;  о  замене  безумных
неразборчивых письмен любви, на существование которых Роланду лишь  смутно
намекало чутье, геометрически правильными па ухаживания во время танцев  в
Большом Зале пасхальной ночью; о показном величии на месте стремительных и
жестоких страстей, некогда способных губить души.
     - Его  превратили  во  что-то  нездоровое,  упадочное,  -  проговорил
стрелок. - В забаву. В игру. - В его голосе  звучало  все  бессознательное
отвращение аскета. Будь огонек ярче, освети  он  лицо  стрелка,  стала  бы
заметна произошедшая в нем  перемена:  жесткость,  сожаление,  печаль.  Но
сила, составлявшая сущность Роланда, не исчезла и не  ослабла.  Его  черты
по-прежнему говорили о поразительном недостатке воображения.
     - Но Бал, - сказал стрелок. - Бал...
     Мальчик промолчал.
     - Пять хрустальных люстр - тяжелое стекло и  электрические  лампочки.
Все было сплошной свет, настоящий остров света. Мы прокрались на  один  из
старых балконов. Считалось, что там небезопасно, но мы-то еще не вышли  из
поры детства. И оказались на самом верху, откуда все было видно. Не помню,
чтобы кто-нибудь из нас  что-нибудь  говорил.  Мы  только  смотрели,  зато
смотрели часами.
     За большим каменным столом, глядя  на  танцующих,  сидели  со  своими
женщинами стрелки. Сами они не танцевали - разве  что  считанные  единицы,
все молодые люди. Прочие же не покидали своих мест, и  мне  казалось,  что
они отчасти смущены таким обилием света, сиянием цивилизации. Их,  стражей
и хранителей, уважали и боялись, но в толпе кавалеров  и  нежных  дам  они
казались конюхами...
     Четыре загруженных едой круглых стола непрерывно  вращались.  С  семи
вечера до трех часов следующего  утра  кухонные  мальчишки  безостановочно
сменяли друг друга. Столы исправно поворачивались, щекоча наши  ноздри  то
запахами жареной свинины, то говядины, то омаров, то  цыплят,  то  печеных
яблок. Было и  мороженое,  и  сласти,  и  огромные,  раскаленные  докрасна
вертела с мясом.
     А рядом с моими родителями сидел Мартен (я  узнал  их  даже  с  такой
высоты), и один раз мать протанцевала  с  Мартеном,  медленно  кружась,  а
остальные расступились,  дав  им  место,  и  зааплодировали,  когда  танец
окончился. Стрелки не  хлопали.  Отец  неторопливо  поднялся,  протянул  к
матери руки, и она с улыбкой пошла к нему.
     То был миг передачи, мальчик. Должно быть, из таких мгновений состоит
время в самой Башне - одно сходится с другим, сцепляется, и в срок рождает
могущество. Отец взял власть, получил признание, стал избранным. Признание
исходило от Мартена, отец был  движущей  силой.  А  шла  к  отцу  та,  что
связывала обоих - его супруга, моя мать. Изменница.
     Отец был последним князем света.
     Стрелок  опустил  глаза  и  стал  разглядывать  свои  руки.   Мальчик
по-прежнему молчал. Его лицо было задумчивым, и только.
     - Я помню, как они танцевали, - тихо проговорил стрелок. - Моя мать и
Мартен-чародей. Я помню, как они танцевали, медленно кружась то вместе, то
порознь, проделывая старинные па ухаживанья.
     Он с улыбкой взглянул на мальчика.
     - Впрочем, знаешь ли, это ничего не значило. Ведь  власть  переходила
из рук в руки путями, никому из них не ведомыми, но всем понятными, а мать
была душой и телом прикована к тому, кто обладал этой  властью.  Разве  не
так? Разве не ушла она к отцу, когда танец закончился?  Разве  не  взялись
они  за  руки?  Разве  им   не   рукоплескали?   Разве   не   звенел   зал
рукоплесканьями, когда все эти женоподобные юноши и их нежные подруги били
в ладоши, вознося отцу хвалу? Разве не так?
     Где-то далеко в темноте звонко капала вода. Мальчик не отзывался.
     - Я помню, как они танцевали, - негромко сказал стрелок. -  Я  помню,
как они танцевали... - Он поднял  взгляд  к  невидимому  каменному  своду.
Казалось, вот сейчас он сорвется на крик, разразится бранью, бросит  немым
тоннам бесчувственного гранита, несущим  в  своем  каменном  кишечнике  их
крошечные жизни, безрассудный вызов... но это длилось всего  мгновение.  -
Чья рука могла держать нож, отнявший жизнь у моего отца?
     - Я устал, - тоскливо сказал мальчик.
     Стрелок погрузился в молчание, Джейк перевернулся и подложил руку под
щеку. Перед ними подрагивал  маленький  язычок  пламени.  Стрелок  свернул
папиросу. Ему чудилось, будто в насмешливом и угрюмом чертоге своей памяти
он все еще видит хрустальную люстру, все еще слышит крики,  доносящиеся  с
акколады, обряда посвящения в рыцари, бессмысленного  в  разоренном  краю,
уже тогда безнадежно сопротивлявшемся серому океану времени. Остров  света
причинял острую боль. Лучше бы никогда не видеть ни его сияния,  ни  того,
что отец рогат.
     Глядя на мальчика, стрелок затянулся и выпустил дым из ноздрей. Так и
кружим под землей одни-одинешеньки, подумал он. Скоро  ли  вновь  наступит
день?
     Его объял сон.
     Когда дыхание Роланда стало глубоким, ровным и мерным, мальчик открыл
глаза и посмотрел на стрелка с выражением, которое очень  сильно  походило
на любовь. В зрачке мельком отразился  и  утонул  последний  свет  костра.
Мальчик уснул.
     В пустыне, где ничто не менялось,  стрелок  почти  полностью  утратил
чувство времени; остатки же растерял здесь, в темных ходах под горами.  Ни
у него, ни у мальчика не было средств определить время, поэтому  минуты  и
часы перестали что-либо значить. В определенном смысле  Роланд  с  Джейком
находились вне времени. День мог оказаться неделей, неделя - днем. Ходьба,
сон, скудная еда. Единственным их спутником был неумолчный рев  стремнины,
бурившей в  камне  свою  штольню.  Они  шли  вслед  за  потоком,  пили  из
безвкусной минеральной глубины.  Временами  стрелку  казалось,  будто  под
поверхностью проплывают беглые ускользающие огни, похожие на корпусные, но
он полагал, что это лишь картины, рожденные его мозгом, который еще помнил
свет. Все же он предостерег мальчугана, чтобы тот не ступал в воду.
     Дальномер в голове у Роланда неуклонно вел их вперед.
     Прибрежная тропинка (да, это была ровная, слегка  просевшая  желобком
тропинка) шла все время вверх, к истоку реки. Через одинаковые  промежутки
попадались закругленные каменные столбы  с  ввинченными  в  них  обвисшими
кольцами - возможно, когда-то здесь привязывали скот или  перекладных.  На
каждом в плоской стальной фляге торчал электрический факел, но ни в  одном
не было ни света, ни жизни.
     Во время третьего привала перед ночлегом Джейк убрел чуть в  сторону.
К стрелку  долетал  негромкий  разговор  камешков,  шуршавших  под  ногами
осторожно ступающего мальчика.
     - Аккуратней, - предостерег он. - Тут не видно, где идешь.
     - Я ползу. Это... ну и ну!
     - Что там? - стрелок пригнулся, коснувшись рукоятки револьвера.
     Недолгое молчание. Роланд тщетно напрягал глаза.
     - По-моему, это железная дорога, - с сомнением произнес мальчик.
     Стрелок выпрямился и медленно пошел на звук голоса  Джейка,  ощупывая
ногой почву впереди - нет ли ям.
     - Сюда.  -  Лица  стрелка  мягко  коснулась  протянутая  рука.  Джейк
великолепно ориентировался в  темноте,  лучше,  чем  сам  стрелок.  Зрачки
мальчика расширились настолько, что радужка  словно  бы  исчезла:  стрелок
увидел это, когда высек скудное пламя. В  этой  каменной  утробе  не  было
ничего, что могло бы гореть, а принесенное с  собой  быстро  обращалось  в
золу. Иногда желание зажечь огонь бывало весьма близко к ненасытному.
     Мальчик стоял у закругленной каменной стены, расчерченной  уходившими
во мрак параллельными металлическими опорами. Все они были усеяны  черными
выпуклостями,   которые   когда-то,   возможно,    служили    проводниками
электричества. А рядом с этими опорами, внизу, всего в  нескольких  дюймах
от каменного пола блестели рельсы из светлого  металла.  Когда-то  по  ним
проносилось... что? Стрелок мог  только  воображать,  как  сквозь  царящий
здесь вечный мрак вслед за тревожными глазами прожекторов  летят  движимые
электричеством черные пулевидные корпуса. Роланд никогда не слышал о таких
вещах. Однако в мире существовали не только демоны, но и скелеты.  Однажды
ему повстречался отшельник, получивший полурелигиозную власть  над  жалкой
толпой скотоводов оттого, что владел старой бензоколонкой.  Распластавшись
рядом с  насосом  и  собственнически  обхватив  его  рукой,  этот  "святой
человек" взахлеб, исступленно читал мрачные, зловещие проповеди. Порой  он
помещал между ног соединенное  с  прогнившим  резиновым  шлангом,  еще  не
успевшее потускнеть стальное сопло.  Совершенно  четкие  (хоть  и  забитые
ржавчиной) буквы на  насосе  складывались  в  полную  неизвестного  смысла
надпись: АМОКО. БЕСПЛАТНЫЙ СВИНЕЦ. Амоко превратился в тотем бога грома, и
Ему поклонялись, совершая полубезумное заклание овец.
     Остовы, подумал стрелок.  Бессмысленные  остовы  кораблей  в  песках,
некогда бывших морями.
     А теперь железная дорога.
     - Пойдем по ней, - решил он.
     Мальчик ничего не сказал.
     Стрелок  потушил  огонь,  и  они  уснули.  Когда  стрелок  проснулся,
вставший раньше него мальчик сидел на рельсе, незряче глядя из темноты.
     Точно слепцы, они двинулись по  полотну  железной  дороги  -  стрелок
впереди, мальчик следом, опять-таки как слепые не отрывая ног  от  рельса.
Их сопровождал слышный с правой стороны далекий  ровный  шум  стремительно
катившей свои воды реки. Путники шли молча.  Так  продолжалось  в  течение
трех  периодов  бодрствования.  Никакой  потребности  связно  мыслить  или
строить планы стрелок не ощущал. Спал он без сновидений.
     Во время четвертого периода  бодрствования,  шагая  по  полотну,  они
буквально споткнулись о дрезину.
     Стрелок налетел на нее  грудью,  а  мальчик,  который  шел  с  другой
стороны, ударился лбом и с криком упал.
     Стрелок немедленно высек огонек.
     - С тобой все в порядке? -  Слова  прозвучали  резко,  почти  зло,  и
Роланд поморщился.
     - Да. - Неуверенно державшийся  за  голову  мальчик  встряхнул  ею  -
убедиться, что не солгал. Они обернулись посмотреть, на что наткнулись.
     На рельсах безмолвно стояла плоская металлическая  площадка.  Посреди
площадки торчал рычаг. Смысл увиденного  стрелок  уловил  не  сразу,  зато
мальчик мигом понял, что к чему.
     - Это дрезина.
     - Что?
     - Дрезина, -  нетерпеливо  повторил  Джейк.  -  Как  в  старом  кино.
Смотрите.
     Он подтянулся, влез на тележку и пошел к рукоятке. Ему удалось отжать
рычаг книзу, но оказалось, что нужно налегать на него всей тяжестью. Джейк
коротко  охнул.  Дрезина  бесшумно,  словно   время   не   коснулось   ее,
продвинулась по рельсам на фут.
     - Тяжеловато идет, - сказал мальчик таким тоном, словно извинялся.
     Стрелок тоже забрался на платформу и толкнул  рукоять  вниз.  Дрезина
послушно  двинулась  вперед,  потом  остановилась.  Под   ногами   ощутимо
поворачивался приводной вал. Операция  доставила  Роланду  удовольствие  -
после колонки с постоялого двора дрезина была первым виденным им за долгие
годы дряхлым механизмом, который и по сию  пору  работал  исправно,  -  но
одновременно встревожила. Дрезина настолько  быстрее  доставила  бы  их  к
месту назначения... "Опять поцелуй-проклятье", - подумал стрелок и  понял:
то, что они найдут эту  дрезину,  тоже  входило  в  намерения  человека  в
черном.
     - Ловко, а? - сказал мальчик полным отвращения голосом.
     - Что такое кино? - снова спросил стрелок.
     Джейк по-прежнему не отвечал. Они стояли в черной  тишине,  словно  в
склепе, которого бежала жизнь. Стрелок слышал только, как трудятся  внутри
его тела органы, да дыхание мальчика. Больше ничего.
     - Вы станете с одной стороны. Я - с другой, - сказал  Джейк.  -  Пока
она не покатит как следует, вам придется  качать  самому.  Потом  я  смогу
помогать. Сперва качнете вы, потом я. Так и поедем. Понятно?
     - Понятно, - ответил  стрелок.  Его  руки  были  беспомощно  сжаты  в
кулаки: отчаяние и безысходность.
     - Но, пока она не покатит как следует, вам придется качать одному,  -
повторил мальчик, глядя на него снизу вверх.
     Стрелку  вдруг  живо  представился  Большой  Зал  год  спустя   после
Весеннего Бала,  после  мятежей,  гражданской  войны,  вторжения  -  абрис
горбатых  развалин,  громадные  остовы  разбитых  и  раздробленных   стен,
обломки. Следом пришло воспоминание об Элли из Талла: пули швыряли женщину
со шрамом из стороны в  сторону,  разрывали  тело,  отнимая  жизнь.  Потом
возникло посиневшее в смерти лицо Джейми,  искаженное  и  залитое  слезами
лицо Сьюзан. Все мои старые друзья, подумал стрелок, и  его  губы  тронула
отталкивающая улыбка.


     Набрав скорость - ведь больше не нужно было искать  дорогу  ощупью  -
они катили сквозь тьму. Стоило только согнать с дрезины  неповоротливость,
обретенную за эпоху забвения,  и  тележка  пошла  плавно,  как  по  маслу.
Мальчик силился внести  свою  лепту,  и  стрелок  позволял  ему  ненадолго
сменять себя, но главным образом качал сам, размашисто поднимая и  опуская
руки, так, что тянуло грудные мышцы. Попутчицей им была  река;  шум  воды,
доносившийся справа, то приближался, то отдалялся. Один раз он превратился
в оглушительный, громоподобный гул, точно поток  пронес  свои  воды  через
притвор доисторического собора. Один раз почти полностью пропал.
     Скорость и ветер в лицо, рожденный движением, словно заменили  зрение
и вновь поместили путников в рамки времени и предметных связей. По  оценке
стрелка дрезина делала примерно от десяти до пятнадцати миль  в  час,  все
время  по  полого,  почти  незаметно  идущему  в  гору   склону,   который
предательски измотал его. Когда они сделали остановку,  Роланд  уснул  как
убитый. Провизии опять почти не осталось, но ни стрелка, ни  мальчика  это
не тревожило.
     Напряженность надвигающейся кульминации была  для  стрелка  такой  же
неощутимой, но такой же реальной и так же нарастающей,  как  усталость  от
того, что он гнал дрезину  вперед.  Близилось  завершение  начала.  Роланд
чувствовал себя актером, помещенным на  главную  сценическую  площадку  за
считанные минуты до подъема занавеса: он занял свое место, держа в  голове
первую реплику, и  слышал,  как  хрустит  программками  и  устраивается  в
креслах невидимая аудитория. Он жил с  тугим  аккуратным  мячиком  жуткого
ожидания в животе и приветствовал занятие, которое позволяло ему  забыться
сном.
     Мальчик разговаривал все меньше и меньше,  но  на  привале,  за  один
период сна до  нападения  Мутантов-Недоумков,  с  изрядной  долей  робости
спросил у стрелка, как тот стал взрослым.
     Зажав в зубах самокрутку, сократившую и без того тающий запас табака,
стрелок налегал на рычаг. Когда мальчик задал свой вопрос, Роланд  вот-вот
готов был соскользнуть за грань сна, как обычно, бездумного.
     - Почему тебе хочется это знать? - спросил он.
     Тон мальчика был странно упрямым, словно скрывал смущение.
     - Просто так. -  И,  помолчав,  Джейк  добавил:  -  Мне  всегда  было
интересно, как становишься взрослым. Почти все это враки.
     - Не то чтобы я рос-рос и вырос, - сказал стрелок. - Я не вымахал  во
взрослого сразу, в один миг. Я взрослел понемножку,  нынче  здесь,  завтра
там. Однажды я видел повешение. И в этот миг  чуть-чуть  повзрослел,  хотя
тогда не понял этого.  Двенадцать  лет  назад  в  местечке  под  названием
Кингстаун я бросил девушку. Вот тебе еще один такой миг. Но случалось  это
всегда без моего ведома - я понимал, что стал взрослее, только потом. - Он
с некоторой тревогой понял, что уклоняется от ответа, и без  особой  охоты
продолжил: - Полагаю, что посвящение в мужчины тоже  было  лишь  одним  из
таких мгновений. Формальностью. Можно сказать, стилизацией, как  танец.  -
Роланд отталкивающе рассмеялся. - Как любовь. Вся моя жизнь была любовь  и
угасание.
     Мальчик ничего не сказал.
     - То, что ты мужчина, требовалось доказать в бою, - начал стрелок.


     Лето и зной.
     Август, явившийся в этот  край  любовником-вампиром,  губил  землю  и
урожаи фермеров-арендаторов, обращая нивы города-замка в белые, бесплодные
пространства. Несколькими милями  дальше,  на  западе,  близ  границ,  где
кончался цивилизованный мир, уже начались бои. Все  сводки  были  плохими,
однако все они бледнели перед жарой, опустившейся на столицу. В загонах на
скотных дворах лежали, лениво развалясь, коровы с бессмысленными  глазами.
Свиньи апатично похрюкивали, забыв о подступающей осени и  уже  наточенных
ножах. Люди, как водится, сетовали на налоги и воинскую повинность, но под
равнодушно-страстной игрой  политиков  таилась  пустота.  Центр  износился
будто тряпичный коврик, по которому ходили, который вытряхивали,  стирали,
развешивали и сушили. Шнуры и ячейки  сети,  удерживавшей  на  груди  мира
последний самоцвет, расползались.  Все  разваливалось.  Тем  летом,  летом
грядущего затмения, земля затаила дыхание.
     Мальчик лениво шел по верхнему коридору каменной резиденции -  своего
родного дома, - не понимая, но  чувствуя,  что  происходит.  Он  тоже  был
опустошен и опасен.
     С тех пор, как повесили повара - того,  что  всегда  умел  найти  для
голодных ребятишек кусок-другой, - прошло три года, и мальчик  вырос.  Ему
сравнялось четырнадцать. Сейчас, когда его тело прикрывали лишь выгоревшие
штаны из грубого хлопка, было заметно: мальчик уже так широк  в  плечах  и
длинноног,  что   еще   совсем   немного,   и   он   достигнет   пропорций
Роланда-взрослого,  Роланда-мужчины.  В  постель  с  женщиной  он  еще  не
ложился, но две младшие замарашки купца  из  Вест-Тауна  уже  строили  ему
глазки. Не оставшись к этому равнодушным, мальчик  еще  сильнее  ощутил  в
себе этот отклик теперь. Даже в прохладе коридора Роланд  чувствовал,  что
весь в поту.
     Впереди находились покои матери. Роланд равнодушно приблизился к ним,
намереваясь попросту пройти мимо и подняться на  крышу,  где  его  ожидали
слабый ветерок и наслаждение, сокрытое в собственной руке.
     Он уже миновал дверь, когда чей-то голос окликнул:
     - Эй, ты. Мальчик.
     Мартен, чародей. Подозрительная небрежность, с которой он  был  одет,
вывела мальчика из равновесия: черные  штаны  из  плотной  тяжелой  ткани,
тесные почти как лосины, расстегнутая до  середины  груди  белая  рубашка,
взъерошенные волосы.
     Мальчик молча поглядел на него.
     - Заходи, заходи! Не стой в коридоре! Твоя матушка хочет  говорить  с
тобой. - Губы Мартена улыбались, но в чертах лица сквозило более глубокое,
более сардоническое веселье. Под ним же была лишь холодность.
     Но мать как будто бы не хотела видеть мальчика. Она сидела в кресле с
низкой спинкой у большого окна в центральной гостиной своих  покоев,  той,
что выходила на накаленный пустой камень центрального внутреннего двора, и
была в свободном домашнем платье. На  сына  она  взглянула  только  раз  -
быстрая, мерцающая, печальная улыбка, подобная  осеннему  солнцу  на  воде
ручья. Во время дальнейшего разговора она внимательно изучала свои руки.
     Теперь Роланд редко виделся с ней, призрак колыбельных песенок  почти
изгладился из памяти. Мать была чужой - но возлюбленной чужой. Он  испытал
неопределенный страх, а следом родилась чистой воды ненависть  к  Мартену,
правой руке отца (или наоборот?).
     И, разумеется, уже пошли пересуды, пустая болтовня,  к  которой,  как
честно думал мальчик, он оставался глух.
     - Как ты? Все в порядке? - тихо спросила мать, разглядывая свои руки.
Мартен  стоял  рядом  (тяжелая  рука  у  соединенья  белоснежной   шеи   с
белоснежным плечом вызывала чувство неловкости) и посмеивался над  обоими.
От этой улыбки его карие глаза потемнели до черноты.
     - Да, - ответил мальчик.
     - Учеба идет хорошо?
     - Стараемся, - сказал он. И мать, и сын знали: он не блещет умом, как
Катберт, и даже не так смышлен, как Джейми. Роланд соображал туго  и  брал
не сметкой, а упорством.
     - А Давид? - Она знала, как сын привязан к соколу.
     Мальчик поднял глаза на  Мартена,  который  по-прежнему  наблюдал  за
происходящим с отеческой улыбкой.
     - Он миновал пору расцвета.
     Мать, кажется, поморщилась;  лицо  Мартена  на  мгновение  словно  бы
омрачилось, пальцы крепче сжали ее плечо. Потом мать  устремила  взгляд  в
знойную белизну дня, и все стало, как прежде.
     Шарада, подумал мальчик. Игра. Кто играет с кем?
     - У тебя на лбу шрам, - проговорил  Мартен,  продолжая  улыбаться.  -
Собираешься стать бойцом, как отец, или попросту неповоротлив?
     На сей раз мать действительно поморщилась.
     - И то, и другое, - ответил мальчик. Он уверенно взглянул на Мартена,
и на губах заиграла неприятная улыбка. Даже здесь, в  покоях,  было  очень
жарко.
     Мартен вдруг перестал улыбаться.
     - Теперь можешь идти на крышу, мальчик. Мне кажется, у тебя там дела.
     Но Мартен неправильно понял, недооценил. До сих пор они  говорили  на
низком наречии, пародии на непринужденность.  Теперь  же  мальчик  блеснул
Высоким Слогом:
     - Матушка еще не отослала меня, смерд!
     Лицо Мартена перекосилось, словно от удара арапником. Мальчик услышал
как мать страшно, горестно ахнула. "Роланд!"
     Но обидная улыбка удержалась. Он шагнул вперед.
     - Выкажи мне свою верность, как  подобает  вассалу  пред  господином,
смерд! Именем моего отца, коему ты служишь!
     Мартен, не отрывая от  Роланда  взгляда,  в  котором  читалось  явное
недоверие, ласково проговорил:
     - Ступай. Ступай, дай волю руке.
     Улыбаясь, мальчик вышел.
     Затворив дверь и отправляясь обратно той же дорогой, что  пришел,  он
услышал причитания матери. Словно рыдал баньши.
     Потом послышался смех Мартена.
     Шагая на испытание, Роланд продолжал улыбаться.
     Вернувшийся от торговок Джейми,  увидев  пересекающего  тренировочный
плац  мальчика,  побежал  пересказать  ему  самые  последние   сплетни   о
кровопролитии и беспорядках на западе, но отступил в  сторону,  так  и  не
проронив ни слова. Джейми и Роланд знали  друг  друга  с  пеленок.  Бывало
всякое: и подначки "на слабо", и беззлобные потасовки,  а  уж  исследовать
стены, в которых родились, мальчишки пускались добрую тысячу раз.
     Мальчик, неприятно усмехаясь, широким  шагом  прошел  мимо.  Незрячие
глаза неподвижно смотрели в одну точку. Роланд направлялся к хижине Корта,
где задернутые шторы  отражали  натиск  свирепого  послеполуденного  зноя.
После обеда Корт, старый кот, ложился вздремнуть, чтобы вечером можно было
в полной мере насладиться набегом на лабиринт грязных борделей в той части
города, где жил простой люд.
     Внезапный сполох интуиции - и Джейми  понял.  Он  понял,  что  должно
произойти, и, объятый страхом и  исступленным  восторгом,  разрывался,  не
зная, следовать ли за Роландом, или бежать за остальными.
     Потом транс Джейми прервался, и мальчуган бегом  кинулся  к  главному
зданию, пронзительно крича: "Катберт! Аллен!  Томас!"  На  жаре  его  крик
казался жалким, тонким. Все они давным-давно знали (ничем, впрочем, своего
знания не выдавая, как это умеют мальчишки), что первым рискнет Роланд. Но
так скоро? Это было слишком.
     Страшная ухмылка Роланда заводила Джейми гораздо сильнее любых вестей
о войнах, мятежах и колдовстве. Это было больше, чем слова, вытолкнутые из
беззубого рта над засиженными мухами кочешками салата.
     Роланд прошел к хижине своего учителя и пинком распахнул дверь. Та со
стуком отлетела, ударилась о простую грубую штукатурку стены  и  отскочила
обратно.
     Ему еще не доводилось бывать здесь.  Вход  открывался  в  аскетически
простую кухню, прохладную, небеленую. Стол. Два стула с прямыми  спинками.
Два шкафа со множеством дверок и ящиков. На  полу  -  выцветший  линолеум;
черные дорожки тянутся от вделанного в пол ледника к  столу  и  к  высокой
разделочной стойке, где висят ножи.
     Вот оно, уединенное прибежище государственного мужа. Последний  оплот
сгинувшей трезвости не знающего удержу полночного гуляки - мальчишек  трех
поколений дарил он суровой, без сантиментов, любовью, а кое из  кого  даже
сделал стрелков.
     - Корт!
     Роланд пнул стол. Пролетев через кухню, тот  врезался  в  разделочную
стойку. Висевшие на специальной доске ножи посыпались  со  стены  и  легли
сверкающими бирюльками.
     В другой комнате  послышалось  неясное  шевеление,  кто-то  полусонно
откашлялся. Мальчик не входил, зная,  что  это  притворство,  что  Корт  в
соседней комнате проснулся сразу же и сейчас, блестя единственным  глазом,
стоит у двери,  поджидая  незваного  гостя,  чтобы  сломать  опрометчивому
визитеру шею.
     - Корт! Ты мне потребен, смерд!
     Теперь мальчик говорил Высоким Слогом, и Корт широко распахнул дверь.
Он был в одних трусах  из  тонкой  ткани  -  приземистый  мужик  с  ногами
колесом, от темени до пят изрытый шрамами, сплошь покрытый  жгутами  мышц.
Выпирал круглый живот. Мальчик по  собственному  опыту  знал,  что  это  -
упругая  сталь.  Под  лысым,  испещренным  вмятинами,  шишковатым  черепом
сердито сверкал единственный зрячий глаз.
     Мальчик церемонно отсалютовал.
     - Довольно ты учил меня, смерд. Сегодня я дам тебе урок.
     - Ты поспешил, плаксивое отродье, -  небрежно  ответил  Корт,  однако
тоже Высоким Слогом. - По моему сужденью,  на  пять  лет.  Я  спрошу  лишь
единожды. Отступишься?
     Мальчик только улыбнулся все той же страшной, неприятной улыбкой. Для
Корта, двунадесять раз видавшего улыбки под алыми небесами залитых  кровью
полей чести и бесчестья, такого ответа было довольно - возможно, иному  он
бы не поверил.
     - Увы, - рассеянно произнес учитель. - Ты  был  самым  многообещающим
моим учеником... что скрывать, лучшим за  четверть  века.  Печально  будет
увидеть тебя сломленным, зашедшим в тупик. Впрочем, мир сдвинулся с места.
Черные дни уже в седле.
     Мальчик опять ничего  не  сказал  (потребуйся  сейчас  сколько-нибудь
вразумительное объяснение, он не сумел бы  его  дать),  но  жуткая  улыбка
впервые немного смягчилась.
     - Но все ж, - угрюмо проговорил Корт, - кровное родство есть  кровное
родство, творятся на западе бунты и колдовство или нет. Я твой раб, отрок.
Признаю тебя господином и всем сердцем покоряюсь, пусть даже  в  первый  и
последний раз.
     И Корт, который потчевал  Роланда  тумаками,  зуботычинами,  пинками,
избивал в кровь, бранил, осмеивал и обзывал "сущим  сифилисом",  опустился
на одно колено и склонил голову.
     Мальчик с удивлением коснулся загрубелой, уязвимой плоти его шеи.
     - Поднимись, смерд. В любви.
     Корт медленно встал  -  возможно,  бесстрастная  маска  крупных  черт
скрывала обиду.
     - Пустая трата сил. Отступись, отрок. Я  нарушаю  собственный  зарок.
Отступись и жди!
     Мальчик ничего не сказал.
     - Куда как славно. - Тон Корта стал сухим и деловитым. -  Час  сроку.
Оружие по твоему выбору.
     - Ты принесешь свой посох?
     - Как всегда.
     - Многих ли посохов тебя уже лишили, Корт?  -  Это  было  равносильно
тому, чтобы спросить, сколько мальчиков, вступив  на  квадратный  двор  за
Большим Залом, вернулось новоиспеченными стрелками.
     - Сегодня и одного не лишат, - медленно промолвил  Корт.  -  Сожалею.
Расплата для излишне нетерпеливого  и  для  недостойного  одна.  Разве  не
можешь ты повременить?
     Мальчик вспомнил, как стоял над ним Мартен, высокий, точно горы.
     - Нет.
     - Прекрасно. Какое оружие ты изберешь?
     Мальчик ничего не сказал.
     Улыбка Корта обнажила неровный ободок зубов.
     - Довольно мудро для начала. Через час. Понимаешь ли ты, что по  всей
вероятности не увидишь более ни прочих, ни отца, ни сего замка?
     - Мне ведомо, что значит изгнание, - тихо сказал мальчик.
     - Ступай же.
     Мальчик ушел, не оглядываясь.


     В промозглом подвале под овином царила обманчивая  прохлада  и  пахло
паутиной и грунтовыми водами. Освещенный вездесущим солнцем, он не  впитал
ни капли дневной жары.  Здесь  мальчик  держал  своего  сокола,  и  птице,
кажется, было довольно удобно.
     Давид состарился и больше уже не охотился в небе.  За  три  года  его
оперение  утратило  сияющую  звериную  яркость,   но   глаза   по-прежнему
оставались такими же неподвижными и пронзительными, как всегда.  Говорили,
будто с соколом нельзя подружиться - разве что ты и сам  сокол,  временный
гость на земле, одинокий, не имеющий друзей и не нуждающийся в них.  Сокол
не платит нравственности никакой монетой.
     Теперь сокол Давид был стар. Мальчик надеялся (или  для  того,  чтобы
надеяться, ему недоставало воображения? Возможно, он  просто  знал?),  что
сам он - молодой сокол.
     - Хэй, - негромко позвал он и протянул руку к  насесту,  от  которого
тянулась привязь.
     Сокол ступил на руку  мальчика  и  стал  без  движения.  Он  был  без
клобучка. Свободной рукой мальчик полез в карман и выудил кусочек сушеного
мяса. Проворно выхватив угощение из пальцев мальчика, сокол заставил  мясо
исчезнуть.
     Мальчик принялся осторожно гладить Давида. Если бы Корт  увидел  это,
то скорее всего, не поверил бы... но Корт  не  верил  и  тому,  что  время
мальчика пришло.
     - Наверное, сегодня ты умрешь, - сказал Роланд, продолжая поглаживать
птицу. - Ты, наверное, станешь жертвой, как все те птахи,  на  которых  мы
тебя натаскивали. Помнишь? Нет? Неважно. С завтрашнего дня сокол - я.
     Давид стоял у него на руке - безмолвный,  немигающий,  равнодушный  к
своей жизни и смерти.
     - Ты стар, - задумчиво проговорил мальчик. -  И,  возможно,  не  друг
мне. Даже год назад ты предпочел бы этому кусочку мяса мои глаза, разве не
так? Корт, небось, будет смеяться... Но если сойтись достаточно  близко...
ну, что, птица? Годы или дружба?
     Давид не отвечал.
     Мальчик надел на Давида клобучок, нашарил захлестнутые петлей за край
насеста путы и с соколом на руке вышел из овина.


     Двор за Большим Залом  был,  собственно,  вовсе  не  двором,  а  лишь
зеленым  коридором,  стены  которого  образовывали  хитросплетения  сильно
разросшейся  живой  изгороди.  Для  обряда   посвящения   в   мужчины   он
использовался  с   незапамятных   времен,   задолго   до   Корта   и   его
предшественника, принявшего здесь смерть от колотой раны, нанесенной не  в
меру  рьяной  рукой.  Многие  мальчики  покидали  коридор  мужами,   через
восточный выход, откуда всегда появлялся учитель. Этой своей  оконечностью
двор выходил прямо на Большой Зал, в мир света со всеми  его  интригами  и
достижениями цивилизации. Многие же - таких было гораздо больше -  избитые
и окровавленные, крадучись, убирались прочь через  западный  вход,  откуда
надлежало заходить юнцам. Им предстояло навеки остаться отроками. Западный
выход смотрел на лачуги поселенцев и горы, за которыми лежали непроходимые
варварские леса, а дальше - пустыня. Ставший мужчиной мальчик  продвигался
от тьмы и невежества к свету и грузу ответственности. Побежденный  же  мог
только во веки веков отступать. Коридор был ровным и зеленым, как  игровое
поле. Точно пятьдесят ярдов длиной.
     Обычно  оба  входа  бывали   забиты   взбудораженными   зрителями   и
родственниками, поскольку посвящения вычислялись заранее, как  правило,  с
большой точностью: чаще всего совершеннолетие приходилось на  восемнадцать
лет (тот, кто не прошел своего испытания к  двадцати  пяти  годам,  обычно
соскальзывал в безвестность и становился свободным землевладельцем,  не  в
силах взглянуть в лицо жестокой - "все-или-ничего"  -  реальности  поля  и
испытания). Но в тот день там были только Джейми, Катберт, Аллен и  Томас.
Не пряча испуга, они, разинув рты, сгрудились у входа для мальчиков.
     - Оружие, балбес!  -  страдальчески  прошипел  Катберт.  -  Ты  забыл
оружие!
     - Оно при мне, -  отрешенно  отозвался  мальчик,  смутно  недоумевая,
достигла ли уже новость центральных  зданий,  матери  -  и  Мартена.  Отец
охотился и должен был вернуться лишь много недель спустя - к легкой досаде
мальчика: Роланду казалось, что у отца он нашел бы если не  одобрение,  то
понимание. - Корт уже пришел?
     - Корт здесь, - донесся голос с дальнего конца коридора,  и  пред  их
очи ступил одетый в короткую фуфайку Корт. Лоб учителя охватывала  тяжелая
кожаная лента, чтобы пот не затекал в глаза, в руке  был  зажат  посох  из
железного дерева, заостренный с одной стороны и расплющенный в  лопатку  с
другой. Корт приступил к череде вопросов  и  ответов,  с  раннего  детства
знакомой всем им, избранным безрассудной  и  слепой  кровью  своих  отцов;
заученной к тому дню, когда они, быть может, станут мужчинами.
     - С серьезными ли намерениями явился ты сюда, отрок?
     - С серьезными, учитель.
     - Ты явился изгнанником из отчего дома, отрок?
     -  Воистину  так,  учитель.  -  Роланду   суждено   было   оставаться
изгнанником до тех пор, пока он не одолеет Корта. Если бы верх взял  Корт,
мальчик остался бы парией навсегда.
     - Ты явился с избранным тобою оружием?
     - Воистину так, учитель.
     - Что это за оружие? - Вопрос давал учителю преимущество, возможность
изменить план боя соответственно праще, копью или сети.
     - Мое оружие - Давид, учитель.
     Корт запнулся лишь на краткий миг.
     - Итак, ты выступил против меня, отрок?
     - Да.
     - Тогда не медли.
     И Корт двинулся по  коридору,  перебрасывая  пику  из  руки  в  руку.
Мальчишки испустили трепетный,  точно  птица,  вздох:  их  товарищ  шагнул
учителю навстречу.
     Мое оружие - Давид, учитель.
     Запомнил ли Корт? До конца ли  он  понял?  Если  так,  возможно,  все
пропало. Все зависело от внезапности нападения и того боевого задора,  что
еще сохранился у сокола. Что сделает птица? Останется безучастно сидеть на
руке у мальчика, покуда Корт будет  избивать  того  посохом  из  железного
дерева до помрачения рассудка? Или устремится в высокое горячее небо?
     Они  сходились  все  ближе.  Мальчик  бессильными   вялыми   пальцами
распустил соколу клобучок. Клобучок свалился в зеленую  траву,  и  мальчик
остановился как вкопанный, заметив, что взгляд Корта упал на птицу и глаза
учителя расширились от удивления и медленно разгорающегося понимания.
     Значит, сейчас.
     - Бей! - выкрикнул мальчик, вскидывая руку.
     И Давид полетел бесшумной бурой пулей. Качнув встопорщенными крыльями
один, два, три раза, сокол врезался Корту в лицо, проникая в плоть  клювом
и когтями.
     - Хэй! Роланд! - вне себя прокричал Катберт.
     Корт потерял равновесие и, шатаясь,  попятился.  Посох  из  железного
дерева поднялся и заколотил по воздуху над головой  учителя,  но  впустую.
Сокол колыхался перед ним неясным, смазанным комком перьев.
     Мальчик стрелой метнулся вперед, выставив согнутую под  прямым  углом
неподвижную руку.
     И все же Корт чуть было не оказался слишком проворен. Птица заслоняла
ему девяносто процентов видимости,  но  посох  вновь  поднялся  сплющенным
концом кверху, и Корт хладнокровно проделал единственное, что могло в  тот
момент повернуть ход  событий.  Безжалостно  напрягая  бицепс,  он  трижды
ударил себя по лицу.
     Переломанный, искалеченный Давид  упал,  неистово  хлопая  крылом  по
земле. Холодные хищные глаза яростно впились в лицо учителя,  по  которому
струилась кровь. Незрячий глаз Корта слепо выпирал из глазницы.
     Мальчик нанес Корту нешуточный удар ногой в  висок.  На  этом  все  и
должно было бы завершиться;  пусть  от  единственного  нанесенного  Кортом
удара нога у  Роланда  онемела  -  пинок  должен  был  бы  положить  конец
поединку. Однако вышло иначе. На миг лицо Корта обмякло, а затем он нырнул
вперед, чтобы ухватить мальчика за ступню.
     Мальчик отскочил назад, запутался в  собственных  ногах  и,  раскинув
руки, полетел наземь. Издалека донесся пронзительный крик Джейми.
     Корт вскочил, готовый упасть на Роланда сверху и  завершить  схватку,
ведь мальчик лишился  своего  преимущества.  На  миг  взгляды  противников
встретились. У стоявшего над  учеником  учителя  по  левой  щеке  сползали
кровавые сгустки, а незрячий глаз закрылся, превратившись  в  узкую  белую
щелку. На нынешний вечер бордели для Корта отменялись.
     Что-то вспороло мальчику руку. Ее слепо рвал сокол, Давид. Оба  крыла
у него были сломаны. То, что птица еще жила, было невероятно.
     Не обращая внимания на вонзающийся в руку клюв, который сдирал с  его
запястья ленточки мяса, мальчик сграбастал птицу, точно  камень  и,  когда
Корт, растопырив руки, ринулся на него, подбросил сокола вверх.
     - Хэй! Давид! Бей!
     Потом, загородив солнце, сверху на мальчика упал Корт.
     Птицу расплющило между ними, смяло. Мальчик почувствовал, что  ему  в
лицо, отыскивая глазницу, тычется мозолистый  большой  палец,  и  вывернул
его,  одновременно  приподняв  бедро,  чтобы  блокировать  колено   Корта,
стремившееся нанести ему удар между ног. Рука Роланда трижды безжалостно и
сильно рубанула по древу шеи учителя. Это было все равно, что колотить  по
рифленому камню.
     Корт хрипло крякнул, тело его содрогнулось.  Мальчик  смутно  заметил
руку, молотившую по земле в поисках  оброненного  посоха,  и,  молниеносно
выбросив ногу вперед - так,  как  раскрывается  пружинный  нож,  -  пинком
отправил палку  за  пределы  досягаемости  противника.  Давид,  вцепившись
когтями Корту в ухо, второй лапой остервенело  бил  учителя  по  щеке,  не
оставляя живого места. Лицо мальчика  обрызгала  теплая,  пахнущая  медной
стружкой кровь.
     Кулак Корта одним ударом сломал птице спину. Еще удар - и  хрустнула,
сложившись под неестественным углом, шея. Однако когти не  разжались.  Уха
больше уже не было - только сбоку в череп Корта тоннелем  уходила  красная
дыра. Третий удар - и птица отлетела, перестав загораживать лицо Корта.
     Ребро ладони Роланда опустилось Корту  на  переносицу,  ломая  тонкую
кость. Брызнула кровь.
     Рука Корта, незряче хватая воздух, метнулась к ягодицам мальчика. Тот
вслепую откатился прочь, нашарил посох и стал на колени.
     Корт, осклабившись, тоже поднялся на колени. Его лицо скрывала завеса
запекшейся крови. Единственный зрячий глаз  неистово  вращался.  Перебитый
нос был свернут под странным, жутковатым углом. Щеки висели лохмотьями.
     Мальчик держал посох точно бейсболист, ожидающий подачи.
     Корт сделал два обманных движения и вышел прямо на него.
     Проворства мальчику  было  не  занимать.  Твердый  как  железо  посох
качнулся в воздухе, описав решительную дугу, и  с  глухим  неясным  стуком
ударил Корта по черепу. Корт повалился на бок. Он  глядел  на  мальчика  с
ленивым выражением - и не видел его. Изо  рта  вытекла  тоненькая  струйка
слюны.
     - Сдавайся или погибни, - проговорил мальчик. Его рот был полон сырой
ваты.
     И Корт улыбнулся. Сознание почти полностью покинуло его, и  следующую
неделю ему предстояло провести в своей  хижине,  под  присмотром  сиделок,
спеленутым чернотой комы - но сейчас учитель еще держался  со  всей  силой
жизни, не ведавшей ни жалости, ни защиты.
     - Я сдаюсь, стрелок. Сдаюсь с улыбкой.
     Неповрежденный глаз Корта закрылся.
     Стрелок осторожно,  но  настойчиво  потряс  учителя.  Теперь  Роланда
обступили остальные. Руки у них дрожали от желания  хлопнуть  товарища  по
спине, поднять на плечи, но ребята опасливо  сдерживались,  почуяв  только
что разверзшуюся пропасть. И все же это было не так непривычно, как  могло
бы - ведь бездна отделяла этого мальчика от прочих всегда.
     Веки Корта вновь слабо затрепетали, он приоткрыл глаза.
     - Ключ, - сказал стрелок. - Право, данное мне по  рождению,  учитель.
Мне нужен ключ.
     Рождение Роланда давало  ему  право  на  револьверы  -  пусть  не  на
тяжелые, весившие еще больше из-за сандалового дерева револьверы отца,  но
тем не менее на револьверы, запретные для всех кроме считанных единиц.  На
последнее, абсолютное оружие.  Под  тяжелыми  сводами  оружейных  погребов
казармы, где, вдали от материнской груди, по старинному  закону  надлежало
теперь  ждать  Роланду,  висело  это  вооружение  новичка   -   увесистое,
громоздкое, из никеля и стали. Пусть так, и все же оно неотлучно было  при
отце, покуда тот становился из новичка настоящим стрелком - а сейчас  отец
правил страной, по крайней мере, номинально.
     - Что ж, значит, это так страшно? - пробормотал Корт будто во сне.  -
Так тягостно? Этого-то я и боялся. И все же ты победил.
     - Ключ.
     -  Сокол...  блестящая  уловка.  Превосходное  оружие.  Долго  ли  ты
натаскивал своего ублюдка?
     - Я не натаскивал его. Я подружился с ним. Ключ.
     - У меня под ремнем, стрелок. - Глаз опять закрылся.
     Стрелок просунул руку под ремень  и  ощупал  мощный,  тяжелый  пресс,
мускулатура которого сейчас была  расслабленной  и  вялой.  Вот  и  медное
кольцо.  Роланд  крепко  стиснул  ключ  в   руке,   обуздывая   страстное,
нестерпимое желание подкинуть его к небесам, приветствуя победу.
     Он поднялся на ноги и наконец  уже  поворачивался  к  остальным,  как
вдруг рука Корта нашарила его ступню. На миг стрелок  испугался  последней
атаки, но Корт лишь взглянул на него и поманил корявым пальцем.
     - Сейчас я усну, -  бесстрастно  прошептал  Корт.  -  Может  статься,
навсегда, мне это неведомо. Более я не учитель тебе, стрелок. Ты превзошел
меня, к тому же двумя годами раньше своего отца -  а  ведь  он  был  самым
младшим. Позволь, однако, дать тебе совет.
     - Что? - Нетерпеливо.
     - Повремени.
     - А? - От неожиданности и удивления стрелок не сдержался.
     - Пусть весть и вымысел шагают впереди. Вот те, кому нести  и  то,  и
другое. - Взгляд Корта метнулся куда-то за плечо стрелка.  -  Быть  может,
дурни. Позволь  вестям  упредить  себя.  Дай  своей  тени  вырасти.  Пусть
отрастит усы и бороду. Пусть  почернеет.  -  Лицо  Корта  озарила  нелепая
улыбка. - Коль дать словам время, они зачаруют и  чародея.  Тебе  понятно,
что я говорю, стрелок?
     - Да.
     - Ты примешь мой последний совет?
     Стрелок  присел  на  корточки.  Задумчивая  поза  возвещала  грядущее
рождение мужчины. Он посмотрел на небо. Оно темнело, наливалось  пурпуром.
Дневная жара спадала. Сгрудившиеся  на  западе  грозовые  облака  с  белой
каймой предвещали дождь.  Острия  молний  вонзались  в  безмятежную  гряду
холмов предгорья, вздымавшуюся за много миль отсюда. За ней  лежали  горы.
Еще дальше вздымались фонтаны крови, царило безумие. Роланд  устал.  Устал
до мозга костей и еще сильнее.
     Он опять посмотрел на Корта.
     - Вечером я похороню своего сокола, учитель. А после схожу в город  к
простолюдинам - просвещу тех в веселых домах, кому будет  интересно,  куда
ты запропал.
     Губы Корта раздвинула обиженная улыбка. Потом он забылся сном.
     Стрелок поднялся и повернулся к остальным.
     - Сделайте носилки и снесите его домой. Потом приведите сиделку. Нет,
двух сиделок. Договорились?
     Друзья  по-прежнему  вглядывались  в   него,   попавшись   в   тенета
захватывающего мгновенья, которые пока нельзя было порвать.  Они  все  еще
высматривали огненный венец или вервольфово изменение черт.
     - Двух сиделок, - повторил стрелок - и улыбнулся. Улыбнулись и они.
     - Ты, гуртовщик проклятый! - вдруг  с  ухмылкой  завопил  Катберт.  -
Бросил нам голые кости, ни кусочка мяса!
     - Завтра мир с места  не  сдвинется,  -  сказал  стрелок,  с  улыбкой
цитируя старое изречение. - Аллен, дубина стоеросовая, пошевеливайся.
     Аллен взялся делать носилки; Томас  с  Джейми  вместе  отправились  в
главный зал и в лазарет.
     Стрелок с Катбертом переглянулись. Мальчиков всегда  связывала  самая
тесная дружба - вернее, они были  дружны  настолько,  насколько  позволяли
особые черточки нрава каждого из них. В глазах Катберта  открыто  светился
рискованный  огонек,  и  стрелок  лишь  с  великим  трудом   справился   с
побуждением втолковать товарищу, чтобы тот еще год  или  даже  полтора  не
требовал испытания, не то погубит себя. Но  юноши  пережили  вместе  очень
многое. К тому же стрелку казалось,  что,  рискнув  дать  подобный  совет,
нельзя избежать тона, который может быть принят за покровительственный. Он
подумал: "Я уже  становлюсь  интриганом",  -  и  слегка  испугался.  Потом
Роланду представился Мартен, мать, и он улыбнулся другу улыбкой обманщика.
     "Первым быть  мне,  -  подумал  он,  впервые  понимая  это,  хотя  (с
некоторым смущением) и раньше много раз предавался подобным  размышлениям.
- Первым быть мне". И сказал:
     - Пошли.
     - С радостью, стрелок.
     Они вышли с восточного конца окаймленного живой  изгородью  коридора.
Томас и Джейми уже возвращались с сиделками. В  тяжелых  белых  халатах  с
красным крестом на груди те напоминали призраков.
     - Помочь тебе с соколом? - спросил Катберт.
     - Да, - сказал стрелок.
     Позже, когда пришла тьма, а с ней - гроза с проливным  дождем,  когда
по небу катались огромные призрачные пустые бочки, когда кривые улочки той
части города, где селился низкий по рождению люд, омыли голубоватым  огнем
молнии, а лошади с обвисшими хвостами, опустив головы, стояли у коновязей,
стрелок заплатил одной из женщин и лег с ней.
     Было быстро и хорошо. Когда все кончилось, и они молча лежали  бок  о
бок, отрывисто, дробно и  свирепо  застучал  град.  Внизу,  далеко-далеко,
кто-то играл рэгтайм "Эй, Джуд".  Сознание  стрелка  задумчиво  обратилось
внутрь. В этой-то заполненной  бормотанием  града  тишине,  долей  секунды
раньше, чем его сковал сон, он в первый раз подумал, что с равным  успехом
может оказаться и последним.


     Разумеется, рассказывать мальчику все стрелок не стал, но,  возможно,
большая часть все равно просочилась. Он давно  уже  понял,  что  мальчуган
крайне восприимчив и не так уж отличается от Катберта или даже Джейми.
     - Спишь? - спросил стрелок.
     - Нет.
     - Ты понял, о чем я рассказывал?
     - Понял? - с осторожной насмешкой спросил мальчик. - Понял  или  нет?
Вы шутите?
     - Нет. - Но стрелок  чувствовал,  что  обороняется.  Он  еще  никому,
никогда не рассказывал, как происходило его посвящение  в  мужчины  -  это
воспоминание рождало в нем  противоречивые  чувства.  Конечно,  сокол  был
вполне приемлемым оружием... но все-таки  не  обошлось  и  без  обмана.  И
предательства. Первого из многих: Что  же  я  -  готовлюсь  бросить  этого
мальчика на человека в черном?
     - Я понял, - сказал  мальчик.  -  Это  была  игра,  правда?  Взрослым
мужчинам всегда приходится играть? Все должно оправдывать какую-то  другую
игру, да? А есть такие, кто вырастает, или  все  мужчины  только  проходят
посвящение?
     - Ты знаешь не все, -  сказал  стрелок,  стараясь  сдержать  медленно
закипающий гнев.
     - Нет. Но я знаю, что я для вас такое.
     - И что же? - натянуто спросил стрелок.
     - Покерная фишка.
     Стрелок ощутил сильнейшее желание найти камень и размозжить мальчишке
голову. Вместо этого он придержал язык.
     - Спи, - сказал он. - Мальчикам надо спать.
     А в голове у него эхом прозвучали слова Мартена:  "Ступай,  дай  волю
руке".
     Оглушенный ужасом,  Роланд  деревянным  истуканом  сидел  в  темноте,
страшась (впервые за все время своего существования он чего-то  испугался)
отвращения к себе, которое могло придти.


     Во время следующего периода бодрствования железная дорога отклонилась
в сторону реки, и путники наткнулись на Мутантов-Недоумков.
     Увидев первого, Джейк громко и пронзительно закричал.
     Стрелок, который, налегая на рычаг,  смотрел  только  вперед,  рывком
повернул голову вправо. Чуть  поодаль,  внизу,  слабо  пульсировало  нечто
округлое и зеленое, точно гнилая хэллоуиновская тыква.  Ноздрей  в  первый
раз коснулся запах - еле заметный, неприятный, сырой.
     Нечто зеленое оказалось лицом, и  лицо  это  было  ненормальным.  Над
сплюснутым носом выступали, точно у насекомого, глаза-наросты,  смотревшие
на  пришельцев  без  выражения.  Стрелок  почувствовал,  как  в  кишках  и
причинном месте закопошился первобытный  страх,  и  немного  ускорил  ритм
работы.
     Тлеющее лицо померкло.
     - Что это было? - спросил мальчик. По спине у него ползли мурашки.  -
Что... - Слова застряли у Джейка в горле - дрезина миновала группу из трех
слабо  фосфоресцировавших  силуэтов,  которые  неподвижно   стояли   между
рельсами и невидимой рекой, наблюдая за путниками.
     -  Это  Мутанты-Недоумки,  -  сказал  стрелок.  -  Вряд  ли  они  нас
потревожат. Вероятно, они так же напуганы нами, как...
     Один из  силуэтов  стронулся  с  места,  отделился  от  остальных  и,
неуклюже волоча ноги, направился к дрезине, испуская слабый свет и меняясь
на ходу. Лицо было лицом умирающего от  голода  идиота.  Хилое  обнаженное
тело трансформировалось в узловатое месиво похожих на щупальца конечностей
с присосками.
     Мальчик снова закричал. Он  жался  к  ноге  стрелка,  как  испуганная
собака.
     Одно из щупалец зашарило по плоской платформе дрезины. От него  несло
сыростью, тьмой  и  неизвестностью.  Отпустив  рукоять,  стрелок  выхватил
револьвер  и  вогнал  изголодавшемуся  идиоту  пулю  в   лоб.   Физиономия
скользнула вниз, прочь; бледное свечение болотных огней стало  меркнуть  -
лунное затмение. На привыкшей к мраку сетчатке путников  вспышка  выстрела
оставила ослепительно-яркое  клеймо,  исчезавшее  весьма  неохотно.  Запах
потраченного  пороха  казался  в   этом   подземелье   жарким,   свирепым,
враждебным.
     Появились и другие, их  было  больше.  Ни  один  не  выступал  против
стрелка с мальчиком открыто,  однако  эта  молчаливая,  страшная  компания
зевак преследовала дрезину, все больше приближаясь.
     - Может быть, тебе придется качать вместо меня, - сказал  стрелок.  -
Сможешь?
     - Да.
     - Тогда готовься.
     Джейк, балансируя всем телом, стал рядом с  ним.  Глаза  мальчика  не
бегали  по  сторонам,   они   видели   не   больше,   чем   следовало,   и
Мутантов-Недоумков заметили  только  тогда,  когда  те  обогнали  дрезину.
Мальчик принял на себя психическую атаку ужаса так,  будто  самый  его  ид
изловчился вытечь сквозь поры и образовать телепатический щит.
     Стрелок  размеренно  налегал  на  рукоять,  но  темпа  не   убыстрял.
Мутанты-Недоумки  могли  учуять  их  страх,  стрелок  это  знал.  Сомнения
вызывало другое: довольно ли с них будет внушенного  пришельцам  ужаса?  В
конце концов, и мальчик,  и  Роланд  были  созданиями  света,  к  тому  же
пребывающими  в  добром  здравии.  "Как  они  должны  нас  ненавидеть",  -
мелькнуло в голове у  стрелка,  и  ему  стало  интересно,  возбудил  ли  у
Мутантов такую же ненависть человек в черном. "Нет, - подумал  стрелок,  -
может быть, он прошел среди  них,  через  жалкую  колонию-муравейник,  без
ведома обитателей, тенью темного крыла, не более".
     Мальчик издал гортанный звук, и стрелок почти что  небрежно  повернул
голову. Спотыкаясь, дрезину атаковали четверо  мутантов  -  один  как  раз
искал, за что бы уцепиться.
     Стрелок выпустил рычаг и опять, тем же  сонным,  небрежным  движением
выхватил револьверы. Пуля вошла вожаку мутантов  в  голову.  Издав  то  ли
вздох, то ли всхлип, тот расплылся в ухмылке. Руки у этого  существа  были
вялыми,  похожими  на  рыб,  мертвыми;  пальцы  слиплись,  словно   пальцы
перчатки, которую давно окунули в подсыхающую грязь. Одна из этих  трупных
рук нашла ногу мальчика и потащила на себя.
     Каменную утробу огласил громкий, пронзительный визг Джейка.
     Стрелок выстрелил мутанту в грудь. Не переставая ухмыляться, недоумок
пустил слюни. Джейк падал за край платформы. Стрелок  поймал  мальчика  за
руку и от рывка сам чуть не потерял равновесие - тварь была  на  удивление
сильной. Стрелок вогнал в голову мутанту вторую пулю. Один глаз погас, как
свечка.  Мутант  все  тащил.  Началось  молчаливое  перетягивание  каната,
которым было извивающееся, дергающееся тело Джейка.  Они  рвали  мальчика,
будто куриную дужку.
     Дрезина сбавляла ход. Ее  уже  нагоняли  другие  -  увечные,  слепые,
колченогие. Возможно, они всего-навсего  искали  некоего  Иисуса,  который
исцелил бы их и, как Лазаря, поднял из тьмы.
     "Мальцу крышка, - совершенно спокойно подумал стрелок.  -  Вот  какой
финал подразумевался. Разжать руки и налечь на рукоять  -  или  держать  и
найти свою могилу. Мальчишке каюк".
     Роланд с невероятной  силой  рванул  мальчика  за  руку  и  выстрелил
мутанту в живот. На одно застывшее мгновение хватка твари стала даже более
крепкой, и  Джейк  снова  начал  соскальзывать  с  края  платформы.  Потом
мертвые,  точно  облепленные  тиной  руки  ослабли,   выпустили   его,   и
Мутик-Недоумок, все  еще  ухмыляясь,  упал  ничком  между  рельсов  позади
замедляющей ход дрезины.
     - Я думал, вы меня бросите, - всхлипывал  мальчик.  -  Я  думал...  я
подумал...
     - Держись за мой ремень, - сказал стрелок. - Крепко держись, что есть
мочи.
     Рука Джейка пробралась под ремень  и  накрепко  ухватилась  за  него;
мальчик дышал с трудом, судорожно, беззвучно хватая ртом воздух.
     Стрелок вновь принялся размеренно налегать на рычаг, и дрезина  пошла
быстрее. Отступив на шаг, Мутанты-Недоумки следили, как она уезжает:  вряд
ли человеческие  (или  трогательно-человеческие)  лица;  лица,  источавшие
слабую фосфоресценцию, присущую тем странным рыбам, что обитают в глубинах
моря под невероятным, зловещим давлением; лица, в бессмысленных шарах глаз
которых  не  было  ни  гнева,  ни  ненависти,  а  лишь  нечто,  казавшееся
полусознательным сожалением слабоумного.
     - Их становится меньше, - сказал стрелок.  Подобравшиеся  мышцы  низа
живота самую капельку расслабились. - Они...
     Мутанты-Недоумки перегородили железнодорожное полотно  камнями.  Путь
был закрыт. Сделано это было наспех, убого -  возможно,  расчистка  завала
оказалась бы минутным делом, - однако дрезину остановили. И кому-то  нужно
было спуститься, чтобы растащить камни. Мальчик со  стоном  содрогнулся  и
подвинулся ближе к стрелку. Стрелок выпустил рукоять. Дрезина бесшумно, по
инерции покатила к камням, глухо ударилась в них и замерла.
     Мутанты-Недоумки опять начали подтягиваться  ближе,  точно  случайно,
почти так, как если бы, заплутав во сне мрака, проходили мимо и обнаружили
того, у кого можно спросить дорогу. Этакое уличное сборище  проклятых  под
древней скалой.
     - Они хотят схватить нас? - спокойно спросил мальчик.
     - Нет. Помолчи секунду.
     Роланд присмотрелся к камням. Конечно, чтобы преградить дрезине путь,
хилые мутанты не смогли  подтащить  ни  единого  большого  валуна.  Только
мелкие камни. Просто, чтобы остановить их, заставить кого-нибудь слезть  с
дрезины.
     - Слезай, - сказал стрелок. - Разбирать это  придется  тебе.  Я  тебя
прикрою.
     - Нет, - прошептал мальчик. - Пожалуйста.
     - Я не могу отдать тебе револьвер, но таскать камни и стрелять я тоже
не могу. Тебе придется слезть.
     Джейк жутко завращал глазами; тело мальчика  в  лад  поворотам  мысли
сотрясла секундная дрожь. Затем он подполз к краю платформы, перелез через
него и принялся бешено, не глядя, расшвыривать камни.
     Стрелок вытащил револьверы и ждал.
     К мальчику не то, чтобы двинулись -  скорее,  шатаясь,  потащились  -
двое мутантов. Их руки напоминали сырое  тесто.  Револьверы  сделали  свое
дело, прошив тьму красно-белыми копьями света, вогнавшего в глаза  стрелку
иглы боли. Мальчик истошно закричал, но продолжал отшвыривать камни прочь.
Колдовское зарево прыгало и плясало. Хуже всего было то, что стало  трудно
видеть. Все превратилось в тени.
     Один из мутантов, почти совсем не светившийся, неожиданно потянулся к
мальчику гуттаперчевыми лапами буки из детской сказки. Пожравшие  половину
головы мутика глаза влажно заворочались.
     Джейк опять завизжал и обернулся, чтобы дать бой.
     Не позволяя себе задуматься, Роланд выстрелил раньше,  чем  плававшие
перед глазами пятна вызвали предательскую, страшную  дрожь  в  руках:  обе
головы разделяло всего несколько дюймов. С чавкающим звуком упал мутик.
     Джейк неистово расшвыривал камни. Толпа мутантов кружила у  невидимой
границы, вход за которую был воспрещен, время от времени  подвигаясь  чуть
ближе - теперь до них было рукой подать.  Число  мутантов  росло,  как  на
дрожжах: их догнали остальные.
     - Ладно, - сказал стрелок. - Забирайся обратно. Быстро.
     Когда мальчик сорвался с места, мутанты напали. Джейк  перелез  через
край платформы и неуклюже  пытался  встать  на  ноги,  стрелок  уже  снова
работал  рычагом,  полностью  выкладываясь.  Оба  револьвера  вернулись  в
кобуры. Надо было уносить ноги.
     По металлическому плоскому полу дрезины зашлепали диковинные  ладони.
Мальчик обеими руками держался за ремень Роланда,  крепко  вжимаясь  лицом
ему в поясницу.
     На рельсы высыпала кучка мутантов - их лица наполняло  бессмысленное,
равнодушное предвкушение.  Стрелок  был  до  отказа  накачан  адреналином;
дрезина летела по рельсам в темноту. На полном ходу они ударили по четырем
или пяти жалким, неуклюжим громадинам. Те  разлетелись,  будто  сбитые  со
стебля гнилые бананы.
     Вперед, вперед, в беззвучную, летящую, призрачную тьму.
     Спустя вечность мальчик подставил лицо сотворенному движением  ветру,
страшась и все же испытывая острое желание знать. Сетчатка  его  глаз  еще
хранила призрачные следы вспышек  выстрелов.  Здесь  нечего  было  видеть,
кроме мрака, нечего слышать, кроме грохота реки.
     - Их больше нет, - сказал мальчик, вдруг  испугавшись,  что  железная
дорога в темноте кончится, и они под треск и грохот  раздираемого  металла
соскочат с рельсов и окажутся повергнуты в искореженные развалины.  Джейку
случалось ездить на машине; однажды отец,  будучи  в  дурном  расположении
духа,  гнал  по  автостраде  Нью-Джерси  на  скорости  девяносто   и   был
остановлен. Но так мальчик не ездил  никогда  -  с  ветерком,  вслепую,  с
оставленными  позади  и  поджидающими  впереди  ужасами,  под  шум   реки,
напоминающий посмеивающийся голос - голос человека в черном. Руки  стрелка
стали поршнями на безумной человеческой фабрике.
     - Их больше нет, - робко повторил мальчик. Ветер рвал слова с губ.  -
Теперь можно помедленнее. Мы от них оторвались.
     Но стрелок не услышал. Кренясь, они  мчались  вперед,  в  незнакомую,
неизведанную тьму.
     Три периода бодрствования и сна прошли без происшествий.


     Во время  четвертого  периода  бодрствования  (на  середине  пути?  в
последней его четверти?  путники  не  знали,  знали  только,  что  еще  не
настолько устали, чтобы остановиться) что-то резко толкнуло дрезину снизу,
она качнулась, и под действием силы  тяжести  тела  пассажиров  немедленно
накренились вправо, в то время как рельсы постепенно поворачивали влево.
     Впереди брезжил какой-то свет, зарево,  такое  слабое  и  чужое,  что
поначалу оно показалось совершенно новой стихией - ни землей, ни воздухом,
ни водой, ни огнем. Оно было бесцветным, и различить  его  удавалось  лишь
благодаря тому факту, что стрелок с мальчиком вновь обрели руки и лица вне
пределов, измеряемых прикосновением. Глаза путников уже  успели  сделаться
столь чувствительными к свету, что заметили зарево за пять с  лишним  миль
до того, как дрезина приблизилась к нему.
     - Вот и все, - напряженно проговорил мальчик. - Вот и все.
     - Нет. - Стрелок говорил со странной убежденностью. - Нет.
     И действительно. Они достигли света, но не дня.
     Приближаясь к источнику свечения, они впервые увидели,  что  каменная
стена слева от них  отступила,  и  к  их  рельсам  присоединились  другие,
пересекавшиеся сложной паутиной. Свет уложил их  полированными  векторами.
Кое-где,  словно  застрявшие  в  подземном  Саргассовом  море   призрачные
галеоны, стояли товарные и пассажирские вагоны. К путям была приспособлена
платформа. Это зрелище заставило стрелка занервничать.
     Свет разгорался, причиняя глазам легкую боль, но достаточно  медленно
для того, чтобы позволить путникам  приспособиться.  Стрелок  с  мальчиком
выбирались из тьмы на свет, как пловцы, медленно поднимающиеся из  морской
пучины.
     На  них  надвигался  огромный,  простирающийся   в   темноту   ангар,
прорезанный, наверное, двумя дюжинами  выстроившихся  в  ряд  проемов,  за
которыми виднелись желтые квадраты света - по мере приближения дрезины эти
проемы выросли от размера игрушечных окошек до высоты  в  двадцать  футов.
Через один из центральных въездов дрезина проследовала  внутрь.  Вверху  -
как полагал стрелок, на разных языках - непонятные значки  складывались  в
какие-то письмена. Роланд с изумлением обнаружил,  что  последнюю  надпись
может прочесть - то был древний корень Высокого Слога. Надпись гласила:
     ДЕСЯТЫЙ ПУТЬ. К ПОВЕРХНОСТИ. ЗАПАДНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ.
     Внутри свет был  ярче;  рельсы  там  сходились  и  сливались  воедино
благодаря  рядам  переключателей.  Здесь  еще  работали   немногочисленные
семафоры, вспыхивали вечные красные, зеленые и янтарные огни.
     Дрезина катила меж поднимающихся каменных простенков, которые  тысячи
проследовавших мимо вагонов покрыли  черной  запекшейся  коркой,  пока  не
оказалась  на  своего  рода  центральной  сортировочной  станции.  Стрелок
позволил тележке медленно прокатиться своим ходом до остановки,  и  они  с
мальчиком огляделись.
     - Похоже на метро, - сказал мальчик.
     - Метро?
     - Неважно.
     Мальчик вскарабкался наверх, на твердый  бетон.  Они  оглядели  немые
заброшенные киоски, где некогда  торговали  книгами  и  газетами;  древнюю
обувную лавчонку,  оружейный  магазинчик  (внезапно  охваченный  волнением
стрелок увидел револьверы и винтовки; более близкий осмотр показал, что их
стволы давно заряжены свинцом; он, однако, выбрал лук, который закинул  за
спину, и колчан  с  плохо  сбалансированными  и  практически  бесполезными
стрелами);  магазин  дамского  платья.  Где-то  конвертер  вновь  и  вновь
перемешивал воздух, как делал тысячи лет - впрочем, возможно, осталось ему
недолго.  Где-то  в  середине  цикла   он   издавал   скрежет,   служивший
напоминанием о том, что вечное  движение,  даже  в  строго  контролируемых
условиях, все равно остается  мечтой  идиота.  Воздух  отдавал  разогретым
металлом. Шаги отзывались унылым эхом.
     Мальчик вскрикнул:
     - Эй! Эй...
     Стрелок развернулся и пошел к нему. Джейк прирос к месту  у  книжного
ларька. Внутри, в дальнем углу, распростерлась мумия. На мумии была  синяя
форма с золотым кантом -  с  виду  форма  проводника.  На  коленях  лежала
древняя, превосходно сохранившаяся газета,  которая  рассыпалась  в  пыль,
когда Роланд попытался в нее заглянуть.  Лицо  мумии  походило  на  старое
сморщенное  яблоко.  Стрелок  осторожно  дотронулся  до  щеки.   Поднялось
маленькое облачко пыли, и вот уже они смотрели сквозь щеку  мумии  в  рот.
Там подмаргивал золотой зуб.
     - Газ, - пробормотал стрелок. - Было дело, умели получать газ с таким
вот действием.
     - Чтоб воевать, - угрюмо сказал мальчик.
     - Да.
     Там были и другие мумии, не очень много, но были, все  -  в  синей  с
золотом декоративной форме. Стрелку подумалось, что, когда применили  газ,
здесь не было ни прибывающего, ни убывающего транспорта. Возможно, в некие
смутные дни станция была военным объектом, целью нападения какой-то  давно
канувшей в небытие армии.
     Мысль подействовала на него угнетающе.
     - Лучше двинем-ка дальше,  -  сказал  он  и  опять  пошел  в  сторону
Десятого пути и дрезины. Но мальчик непокорно отстал.
     - Не пойду.
     Стрелок удивленно обернулся.
     Лицо мальчика было искажено и дрожало.
     - Вам не получить то,  чего  вы  хотите,  пока  я  не  умру.  Я  буду
рисковать сам, один.
     Стрелок уклончиво кивнул, испытывая ненависть к себе.
     - Ладно.  -  Он  развернулся,  прошел  через  платформу  к  каменному
простенку и легко спрыгнул вниз, на дрезину.
     - Вы сторговались! - пронзительно крикнул  мальчик  ему  вслед.  -  Я
знаю!
     Не отвечая, стрелок осторожно пристроил лук  перед  поднимавшимся  из
пола дрезины Т-образным столбиком, от греха подальше.
     Мальчик сжал кулаки. Черты его лица были искажены мукой.
     "Как легко ты взял мальца на испуг, - сухо  сказал  себе  стрелок.  -
Чутье снова и снова выводило его к этой точке, а ты снова и снова  увлекал
его дальше, будто на веревочке - в конце концов, у него нет друзей,  кроме
тебя".
     В голову Роланду пришла неожиданная, простая мысль  (почти  видение):
от него требуется только одно -  бросить  старое,  все  переиграть,  взять
мальчика с собой и сделать его центром  новой  силы.  Не  обязательно  так
унизительно рыть носом землю, чтобы добраться до Башни. Пусть это случится
спустя годы, когда мальчик подрастет и оба они смогут отбросить человека в
черном в сторону, будто дешевую заводную игрушку.
     "А как же, - цинично подумал Роланд. - А как же".
     Внезапно похолодев, он понял, что пойти на попятный означало для  них
обоих гибель - гибель или нечто худшее: погребение с живыми мертвецами  за
спиной.  Медленную  утрату  всех  способностей.  При  том,  что  отцовские
револьверы,  возможно,  намного  переживут   их   обоих,   сохраняемые   в
отвратительном величии как тотемы, подобно памятной ему бензоколонке.
     Ну, прояви же мужество, неискренне велел себе стрелок.
     Он потянулся к рычагу и начал качать. Дрезина отъехала  от  каменного
пирса.
     Пронзительно закричав "Подождите!", мальчик кинулся  наискосок  через
пирс к тому месту, где дрезина  должна  была  выехать  навстречу  лежащему
впереди  мраку.  Стрелку  внезапно  захотелось  прибавить  ходу,   бросить
мальчишку - пусть одного, но хотя бы с неопределенностью в перспективе.
     Вместо этого  он  подхватил  мальчугана,  когда  тот  прыгнул.  Джейк
прижался  к  стрелку,  сердце  под  тонкой  рубашкой  трепетало,   выбивая
монотонную дробь. Словно билось сердце цыпленка.
     Теперь финал был совсем близко.


     Шум реки сделался очень громким, он  заполнял  своим  мерным  рокотом
даже сны. Больше из каприза, чем  по  каким-либо  иным  причинам,  стрелок
разрешил мальчику стать к рукояти, а сам тем временем выпустил  в  темноту
несколько стрел, привязанных длинными тонкими белыми нитями.
     Лук оказался очень плох - несмотря на то, что он невероятным  образом
сохранился, и натяжение, и прицельность были ужасны,  и  стрелок  понимал:
тут мало что исправишь. Усталой древесине не  помогла  бы  даже  перетяжка
тетивы. Стрелы не желали улетать далеко, однако последняя выпущенная им во
тьму возвратилась мокрой и скользкой. Когда мальчик спросил, далеко ли она
залетела, Роланд только пожал плечами, но про себя подумал,  что  пущенная
из прогнившего лука стрела вряд ли могла преодолеть больше ста ярдов -  да
и то было бы большой удачей.
     А шум реки становился все громче.
     Во время третьего с тех пор, как путники  покинули  станцию,  периода
бодрствования призрачное сияние вновь стало разгораться. Дрезина въехала в
длинный  тоннель  из  таинственно  фосфоресцирующего  камня;  сырые  стены
поблескивали и мерцали, вспыхивая тысячами мельчайших звездочек. Стрелку и
мальчику все виделось в этакой зловещей сюрреалистичности комнаты ужасов.
     Варварский грохот реки наплывал к путникам по коридорам в  заточившей
их скале.  Увеличенный  таким  природным  усилителем,  звук  этот  все  же
оставался  странно  неизменным,  даже   когда   дрезина   приблизилась   к
железнодорожному разъезду -  стрелок  был  уверен,  что  впереди  разъезд,
поскольку стены тоннеля расступались, а просвет расширялся.  Угол  подъема
стал более явным.
     Рельсы в новообретенном свете  стрелой  летели  вперед.  Стрелку  они
казались привязанными  на  ниточки  продолговатыми  баллонами  с  болотным
газом, какие иногда потехи ради  продавали  на  ярмарке  в  Иосифов  день,
мальчику - бесконечным серпантином неоновых трубок. Но в  их  отблесках  и
тот, и другой видели: скала, так долго  обступавшая  их  со  всех  сторон,
впереди заканчивается парой полуостровов с неровными краями. Выступы  были
нацелены вперед, в окутанную мраком бездну  -  пропасть,  по  дну  которой
бежала река.
     Железнодорожный  путь  тянулся  дальше,  над  непостижимым  провалом,
поддерживаемый древней как мир эстакадой. А  там,  в  невероятном  далеке,
виднелась  крохотная,  с  булавочный   укол,   светящаяся   точка   -   не
фосфоресценция, не флюоресценция, а жесткий,  подлинный  свет  дня.  Точка
была крохотной, словно прокол, оставленный иглой в темной ткани, и все  же
отягощенной пугающим смыслом.
     -  Остановитесь,  -  сказал  мальчик.  -  Остановитесь  на   минутку.
Пожалуйста.
     Не задавая вопросов, стрелок позволил дрезине прокатиться по  инерции
и остановиться. Шум реки, превратившийся в  мерный  гулкий  рев,  слышался
впереди, внизу. Неестественное свечение мокрого камня  внезапно  сделалось
отвратительным, ненавистным. Роланд  в  первый  раз  ощутил  касание  руки
клаустрофобии и острое,  почти  непреодолимое  желание  выбраться  отсюда,
вырваться на свободу с этих похорон заживо.
     - Мы же провалимся, - сказал мальчик.  -  Он  этого  хочет?  Чтоб  мы
поехали на дрезине над... этим... и упали?
     Стрелок знал, что это не так, но сказал:
     - Я не знаю, чего он хочет.
     - Теперь уже близко. Нельзя пойти пешком?
     Они слезли с дрезины и осторожно  приблизились  к  выступающему  краю
провала. Камень у них под ногами все  поднимался  и  поднимался,  а  потом
настил вдруг ушел из-под полотна, наклонно оборвался, и рельсы протянулись
над темной пустотой.
     Опустившись на колени, стрелок  заглянул  вниз.  Ему  удалось  смутно
разглядеть сложную, почти невероятную паутину стальных перекладин, стоек и
подпорок, которые уходили вниз, на рев  реки,  и  там  исчезали.  Все  это
поддерживало изящную арку рельсов, которая пролегла через бездну.
     Стрелок сумел вообразить, как поработали над сталью время  и  вода  -
губительный тандем. Сколько опорных стоек осталось?  Немного?  Раз-два,  и
обчелся? Ни одной? Он вдруг опять увидел лицо  мумии  и  то,  как  с  виду
крепкая плоть без усилий раскрошилась,  рассыпалась  в  прах  от  простого
прикосновения пальца.
     - Мы пойдем пешком, - сказал стрелок.
     Его не слишком удивило бы, если бы мальчик  сызнова  заартачился,  но
тот, хладнокровно ступив на рельсы раньше  стрелка,  уверенно  и  спокойно
зашагал по приваренным к ним стальным перекладинам.  Стрелок  шел  следом,
готовый подхватить Джейка, если тот оступится.
     Бросив дрезину, они пустились в рискованный пеший переход над тьмой.
     Стрелок почувствовал, что его кожа  покрылась  тонкой  пленкой  пота.
Эстакада прогнила - прогнила очень сильно.  Мелко  дрожа,  покачиваясь  на
невидимых тросах-оттяжках, она гитарной струной гудела под ногами в унисон
стремительному движению реки далеко внизу. "Мы акробаты, - подумал  он.  -
Смотри, мама, никакой сетки нет. Я лечу". Один  раз  Роланд  опустился  на
колени и обследовал шпалы, по которым они шагали. Поперечины  были  изрыты
ржавчиной, покрывавшей их твердой запекшейся коркой  (причину  он  осязал:
лица коснулся свежий воздух, друг порчи и разложения - теперь  поверхность
была очень близко). Сильный удар кулака заставил металл отозваться  мелкой
тошнотворной   дрожью.   Один   раз   стрелок   расслышал    под    ногами
предостерегающий стонущий  скрип  и  почувствовал,  как  сталь  проседает,
готовая провалиться - но он уже прошел вперед.
     Конечно, мальчик был легче на добрую сотню с лишком фунтов и в  общем
находился в безопасности... разве что состояние дороги  постепенно  начало
бы ухудшаться.
     Дрезина позади  них  растаяла,  слившись  с  общим  мраком.  Каменный
простенок слева от них  выдавался  за  край  обрыва  футов,  возможно,  на
двадцать. Дальше, чем правый, но и он остался позади, и  путники  остались
над пропастью одни.
     Поначалу казалось, что крошечная точечка света остается издевательски
неизменной (возможно, она отдалялась от них с той же  скоростью,  с  какой
они к ней приближались - это  было  бы  поистине  великолепным  образчиком
волшебства),  однако  мало-помалу  стрелок   понял,   что   она   ширится,
обозначаясь более четко. Они все еще находились ниже этой точки, но рельсы
по-прежнему продолжали подъем.
     Мальчик удивленно охнул и вдруг накренился; руки Джейка, точно крылья
ветряка, медленно описывали широкие круги. Казалось,  прошло  очень  много
времени прежде, чем он перестал балансировать на краю, угрожая падением, и
снова шагнул вперед.
     - Эта штука  подо  мной  чуть  не  ухнула,  -  негромко,  без  эмоций
проговорил он. - Перешагните.
     Стрелок последовал его совету. Шпала, на  которую  наступил  мальчик,
почти совершенно провалилась и лениво свисала вниз, легко раскачиваясь  на
разъединяющейся заклепке, словно ставень на заколдованном окне.
     Вверх, по-прежнему вверх.  Переход  был  подлинным  кошмаром,  отчего
казался куда более долгим, чем в действительности; самый воздух словно  бы
сгустился и стал похожим на тянучку. Стрелку чудилось, что он не  идет,  а
скорее плывет. Его разум опять и опять  пытался  приняться  за  вдумчивое,
находящееся  за  гранью  здравого   рассудка   рассмотрение   устрашающего
пространства, разделявшего эстакаду и реку под ней. Мозг Роланда  во  всех
захватывающих подробностях рисовал ему картины и самой  пропасти  и  того,
как это произойдет. Пронзительный визг перекручивающегося металла;  наклон
тела, соскользнувшего за край; пальцы, хватающие  несуществующие  поручни;
быстрая дробь, которую выбьют на вероломной прогнившей стали каблуки  -  а
потом вниз, кувырком;  теплые  брызги  в  промежности,  когда  расслабится
мочевой пузырь; ветер, стремительно летящий в  лицо,  зачесывающий  волосы
дыбом в мультипликационном испуге, оттягивающий кверху веки;  стремительно
несущаяся навстречу темная вода -  быстрее,  быстрее,  опережая  даже  его
собственный вопль...
     Металл под ногами стрелка пронзительно  заскрипел,  и  он,  не  спеша
перешагнув опасное место, перенес тяжесть на другую ногу, не  думая  ни  о
провале, ни о том, как далеко они зашли, ни о том, сколько еще осталось. И
не терзаясь мыслями о том, что мальчика не вернешь и  что  теперь  продажа
его чести, наконец, почти совершилась.
     - Тут три шпалы вылетело, - холодно сообщил мальчик. - Я прыгаю.  Ап!
Вот так!
     Стрелок увидел силуэт Джейка, на миг обрисовавшийся на фоне  дневного
света - неуклюжий,  сгорбленный,  с  широко  раскинутыми  руками.  Мальчик
приземлился, и все сооружение пьяно зашаталось.  Металл  запротестовал,  и
далеко внизу что-то упало - сперва раздался грохот, потом, судя по  звуку,
это что-то нырнуло в глубокую воду.
     - Перебрался? - спросил стрелок.
     - Да, - отчужденно ответил мальчик, - но тут  все  жутко  гнилое.  Не
думаю, что оно вас выдержит. Меня, но не вас.  Вы  теперь  идите  обратно.
Идите обратно и оставьте меня в покое.
     Тон Джейка был истеричным - холодным, но истеричным.
     Стрелок  перешагнул  через  брешь.  Одного  широкого  шага  оказалось
довольно. Мальчик беспомощно вздрагивал.
     - Уходите. Я не хочу, чтобы вы меня погубили.
     - Ради Христа,  иди,  -  сурово  сказал  стрелок.  -  Оно  собирается
обвалиться.
     Мальчик двинулся дальше - теперь он шел неверным шагом,  пошатываясь,
вытянув перед собой трясущиеся руки с растопыренными пальцами.
     Путники поднимались.
     Да, теперь эстакада была гораздо более гнилой. Часто попадались бреши
в одну, две, даже три шпалы шириной, и стрелок опять и  опять  думал,  что
они вот-вот наткнутся на длинный пустой промежуток, который  или  принудит
их повернуть назад, или заставит пойти по самим рельсам, головокружительно
балансируя над бездной.
     Он не сводил глаз с дневного света.
     Свечение обрело цвет - голубой.  По  мере  приближения  оно  делалось
мягче и, смешиваясь с сиянием фосфора,  затмевало  его.  Пятьдесят  ярдов?
Сто? Роланд не мог сказать.
     Шествие продолжалось. Теперь, перебираясь со шпалы на шпалу,  стрелок
глядел под ноги. Когда он снова поднял голову, зарево выросло до  размеров
отверстия, и это был не фонарь, не светильник, а выход. Они почти пришли.
     Да, тридцать ярдов. Девяносто коротких  футов.  Выполнимо.  Возможно,
они все-таки нагонят человека в черном. Быть может, при ярком свете солнца
цветы зла в его мозгу засохнут, сморщатся, и  станет  возможным  все,  что
угодно.
     Что-то загородило солнечный свет.
     Стрелок испуганно поднял  глаза  и  увидел:  световое  пятно,  быстро
поглощая его и позволяя насмешнице-синеве проглянуть лишь в  щелки  вокруг
абриса плеч да между широко расставленных ног, заполнял чей-то силуэт.
     - Привет, мальчуганы!
     К путникам,  усиленный  природной  каменной  глоткой,  донесся  голос
человека в черном, которому  вторило  эхо;  ноты  сарказма  обрели  мощное
звучание. Стрелок принялся слепо нашаривать найденную на  постоялом  дворе
челюсть,  но  та,  выполнив  свое  назначение,   давно   исчезла,   где-то
затерялась.
     Человек в черном над ними захохотал, и раскаты его смеха  загрохотали
вокруг, будто прибой в заполняющейся водой  пещере.  Мальчик  пронзительно
вскрикнул и, вновь превратившись в ветряную мельницу, зашатался,  описывая
руками круги в затхлом воздухе.
     Металл под ногами  рвался,  рушился,  оползал;  рельсы  изогнулись  в
медленном сонном повороте. Мальчик сорвался;  в  темноте  чайкой  порхнула
кверху рука -  выше,  выше  -  и  Джейк  повис  над  преисподней.  Мальчик
покачивался над пропастью;  вверх  на  стрелка  неотрывно  глядели  темные
глаза, а в них - последнее слепое и напрасное знание.
     - Помогите.
     Зычное, гудящее:
     - Ну, иди же, стрелок. Или никогда меня не догонишь.
     Все  фишки  на  столе.  Все  карты,  кроме  одной,  открыты.  Мальчик
покачивался над пропастью  -  живая  карта  из  колоды  Таро,  повешенный,
погибший без вины финикийский моряк, едва видный  над  волной  Стигийского
моря.
     Тогда погоди, погоди немного.
     - Я ухожу? - Голос  такой  громкий,  что  становится  трудно  думать.
Власть туманить разум людей...
     Не дури, грустной песне подари все свое уменье...
     - Помогите мне.
     Эстакада изогнулась еще пуще; с пронзительным скрипом отрываясь  друг
от друга, части сооружения обретали свободу, конструкция проседа...
     - Нет!
     Внезапным   прыжком,   перешедшим   в   стремительный    бросок,    в
оскальзывающийся, ныряющий бег, ноги пронесли Роланда сквозь  удерживавшую
его энтропию над головой качавшегося над пропастью мальчика  к  явившемуся
путникам свету; на сетчатке мысленного ока стрелка черным  фризом  застыла
Башня... и вдруг тишина,  силуэт  исчез,  даже  сердце  стрелка  будто  бы
перестало биться, потому что эстакада просела еще сильнее и, разрываясь на
части, распадаясь, начала последний медленный танец в пучину. Рука Роланда
отыскала каменистый, залитый светом выступ вечных мук, а позади,  внизу  -
слишком далеко внизу - в страшном безмолвии мальчик проговорил:
     - Раз так, идите. Есть и другие миры, не только этот.
     И стрелок полностью избавился от этого гнета; подтягиваясь на руках к
свету, к легкому ветерку и  реальности  новой  кармы  (все  мы  продолжаем
сиять) Роланд выкрутил голову назад, на миг  силясь  стать  в  своей  муке
Янусом - но там не было ничего, кроме камнем летящей вниз тишины:  мальчик
не издал ни звука.
     Потом Роланд очутился наверху; протащив  сквозь  отверстие  ноги,  он
выбрался на крутую каменистую насыпь, постепенно спускавшуюся вниз и своим
подножием переходившую в поросшую травой равнину,  где,  широко  расставив
ноги и скрестив на груди руки, стоял человек в черном.
     Бледный, точно призрак, стрелок встал. Его шатало. Исподлобья  сквозь
слезы смотрели огромные глаза, рубашка была вымазана белесой  пылью  после
проделанного ползком финального марш-броска. Роланду пришло в голову,  что
ему суждено вечно бежать убийства.  Пусть  впереди  дальнейшая  деградация
духа,  перед  которой  теперешняя,  возможно,  покажется  ничтожной  -  он
по-прежнему будет  спасаться  бегством  по  коридорам,  через  города,  от
постели  к  постели,  будет  бежать  лица  мальчика,  силясь  предать  его
забвению, похоронить меж чресел непотребных девок, а  то  и  в  дальнейшем
разрушении лишь для того, чтобы переступить порог некой последней  комнаты
и обнаружить, что оно глядит на него поверх  пламени  свечи.  Роланд  стал
Джейком, Джейк - Роландом. Стрелок был вурдалаком, оборотнем,  сотворенным
собственными же руками, и в глубоких снах ему  предстояло  превращаться  в
мальчика и говаривать на диковинных, неведомых языках.
     Это смерть. Неужели? Неужели?
     Нетвердо держась на ногах, стрелок  медленно  зашагал  с  каменистого
пригорка туда, где поджидал человек в черном. Здесь, под  солнцем  разума,
рельсы износились так, словно их и не бывало.
     Смеясь, человек  в  черном  тыльной  стороной  обеих  кистей  откинул
капюшон.
     - Так-так! - крикнул он. - Не  развязка,  но  финал  пролога,  а?  Ты
делаешь успехи, стрелок! Делаешь успехи! О, как я тобой восхищаюсь!
     Стрелок  с  ослепляющей  быстротой  выхватил  револьверы  и   выпалил
двенадцать раз. Вспышки выстрелов  затмили  само  солнце,  а  эхо  вернуло
грохот взрывов,  натолкнувшийся  на  каменные  откосы  насыпей  за  спиной
стрелка и человека в черном.
     - Ну-ну, - со смехом промолвила черная фигура. - Ну, будет. Ты да я -
вместе мы с тобой чудо из чудес. Меня ты убиваешь не более, чем себя. - Он
попятился, с ухмылкой глядя стрелку в лицо. - Идем. Идем. Идем.
     Стрелок в разбитых сапогах последовал за ним туда, где им  предстояло
держать совет.




                          СТРЕЛОК И ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ

     Для переговоров человек в черном  отвел  стрелка  на  древнее  лобное
место. Стрелок сразу же понял: голгофа, обитель черепов. Действительно, на
них снизу вверх бессмысленно пялились побелевшие черепа  -  коровы,  овцы,
койоты, олени, кролики. Здесь -  алебастровый  ксилофон  убитой  во  время
кормежки фазаньей курочки, там - крохотные, нежные косточки крота, убитого
диким псом, может статься, удовольствия ради.
     Это место страданий являло собой вмятое в горный склон  углубление  в
виде чаши; ниже, на не столь труднодоступных  высотах,  стрелок  разглядел
юкки и поросль карликовых пихт. Синева неба над головой была мягче, нежели
та,  которую  Роланд  видел  в  течение  двенадцати   месяцев,   и   нечто
неразличимое, присутствовавшее в ней, говорило  о  том,  что  до  моря  не
слишком далеко.
     "Я на Западе, Катберт", - удивленно подумал стрелок.
     И конечно же в каждом черепе, в каждом кругляше пустующей глазницы он
видел лицо мальчика.
     Человек в черном сидел на древнем кряже железного дерева. Его башмаки
были припудрены белой пылью  и  повергшей  стрелка  в  тревожное  смущение
костяной мукой, которой  изобиловало  это  место.  Он  уже  снова  накинул
капюшон, но стрелок отчетливо  видел  квадратные  очертания  подбородка  и
смутно, намеком - нижнюю часть лица.
     Скрытые тенью губы дрогнули в улыбке.
     - Собери дров, стрелок. Климат по эту сторону гор мягкий, но на такой
высоте холод еще может пырнуть в живот. И потом, это же обитель смерти, э?
     - Я убью тебя, - сказал стрелок.
     - Ничего подобного. Ты не  можешь.  Но  можешь  набрать  дров,  чтобы
вспомнить вашего Исаака.
     Эта ссылка была совершенно непонятна стрелку. Точно простой  кухонный
мальчишка, он, ни  слова  не  говоря,  пошел  и  набрал  растопки.  Пожива
оказалась невелика. Бес-трава по эту сторону  гор  не  росла,  а  железное
дерево  гореть  не  хотело.  Оно  давно  обратилось  в  камень.   Наконец,
запорошенный пылью от рассыпавшихся в прах костей так, словно его  окунули
в муку, Роланд вернулся с большой охапкой. Солнце, уже успевшее спуститься
за  самые  высокие  юкки,  приобрело  красноватый  отблеск  и  с  недобрым
безразличием  поглядывало  на  пришельцев  сквозь  черные,   страдальчески
изломанные ветви.
     -  Превосходно,  -  сказал  человек  в  черном.  -  До  чего  же   ты
исключителен! Как методичен! Мой тебе салют! - Он хихикнул,  и  стрелок  с
грохотом уронил дрова к своим ногам, отчего вверх поднялось легкое  облако
костяной пыли.
     Человек в черном  не  вздрогнул,  не  дернулся.  Он  попросту  взялся
раскладывать  костер.  Стрелок  зачарованно  следил,  как  обретает  форму
идеограмма  (на  сей  раз  свежая).  В  законченном  виде  она  напоминала
небольшую, замысловатую двойную трубу дымохода около двух  футов  высотой.
Тряхнув объемистым рукавом, чтобы открылась красива, продолговатая  кисть,
человек в черном  воздел  руку  к  небу  и  быстро  опустил  ее,  выставив
указательный палец и мизинец в традиционном рогатом знаке, ограждающем  от
дурного глаза. Полыхнуло синее пламя, и костер запылал.
     - Спички у меня есть, - весело  сказал  человек  в  черном,  -  но  я
подумал, что волшебство может тебя порадовать. Для потехи, стрелок. Теперь
приготовь нам обед.
     Складки  его  балахона  сотрясла  мелкая  дрожь,  и  на  землю  упала
освежеванная и выпотрошенная тушка жирного кролика.
     Стрелок без слов поплевал на кролика, насадил тушку на вертел и сунул
в огонь. Солнце село, вверх поплыл вкусный запах. Над земляной чашей,  где
человек в черном решил, наконец, встретиться  с  Роландом  лицом  к  лицу,
хищно поплыли синевато-лиловые тени. Кролик подрумянился,  и  в  животе  у
стрелка ощутимо, неуемно заурчал голод. Однако когда мясо  было  готово  и
соки оказались запечатаны внутри, Роланд молча  подал  вертел  человеку  в
черном, порылся в своем почти плоском мешке и  вытащил  последние  остатки
вяленого мяса. Обильно сдобренное солью, оно причиняло боль рту и на  вкус
напоминало слезы.
     - Никчемный жест, - сказал человек  в  черном,  исхитрившись  придать
словам сразу и сердитое, и насмешливое звучание.
     - И тем не менее, - отозвался стрелок. Во рту были крохотные болячки,
результат авитаминоза, и вкус соли заставил Роланда желчно усмехнуться.
     - Боишься зачарованного мяса?
     - Да.
     Человек в черном откинул капюшон.
     Стрелок молча взглянул. В известной степени лицо  человека  в  черном
встревожило и разочаровало его. Пригожее, с правильными чертами, оно  было
лишено тех отметин и характерных особенностей, что указывают на  человека,
пережившего ужасающие времена и причастного великим  и  неведомым  тайнам.
Длинные черные волосы свалялись и свисали неровной бахромой. Высокий  лоб,
темные и блестящие глаза, неопределенного  вида  нос,  полные  чувственные
губы. Бледностью он мог поспорить со стрелком.
     Наконец Роланд сказал:
     - Я ожидал увидеть человека более преклонных лет.
     - Это не обязательно.  Я  почти  бессмертен.  Разумеется,  я  мог  бы
принять облик, более соответствующий  твоим  ожиданиям,  однако  предпочел
показаться тебе...  э...  в  обличье,  данном  мне  от  рождения.  Смотри,
стрелок, закат.
     Солнце уже зашло. Небо на западе затопил угрюмый свет горнила.
     - Ты вновь увидишь восход лишь по прошествии времени,  которое  может
показаться тебе чрезвычайно долгим, - негромко произнес человек в черном.
     Стрелок вспомнил пропасть под горами, а потом посмотрел на небо, где,
точно пружина в часовом механизме, щедро раскинулись созвездия.
     - Теперь, - тихо сказал он, - это не имеет значения.


     Человек в черном тасовал карты так быстро, что они летели, сливаясь в
сплошную  полосу.  Колода  была  огромной,   рисунок   карточной   рубашки
закручивался спиралью.
     - Это карты Таро, - говорил человек в черном, -  стандартная  колода,
смешанная  с  выборкой  из  созданного  лично  мной.  Смотри  внимательно,
стрелок.
     - Зачем?
     - Сейчас я погадаю тебе, Роланд. Надо перевернуть семь карт по  одной
и поместить с остальными. Я не  делал  этого  более  трехсот  лет.  Да  и,
сдается мне, не читывал ничего,  похожего  на  твою  судьбу.  -  В  голос,
подобно кувиэнскому ночному воину с зажатым в  руке  боевым  ножом,  снова
прокралась насмешливая нотка. - Ты последний искатель приключений в  мире.
Последний крестоносец. Как это должно радовать тебя, Роланд! И все  же  ты
понятия не имеешь, до чего близко  теперь  стоишь  к  Башне  -  близко  во
времени. Над твоей головой вращаются миры.
     - Тогда читай мою судьбу, - хрипло выговорил стрелок.
     Открыли первую карту.
     - Повешенный, - сказал человек в черном. Тьма вернула ему капюшон.  -
Однако  здесь,  от  всего  особняком,  он  означает  силу,  а  не  смерть.
Повешенный - ты, стрелок; ты, кто вечно бредет вперед, к своей цели, через
все пропасти Гадеса. Ты уже бросил одного спутника в бездну, разве не так?
     Он перевернул вторую карту.
     - Моряк. Обрати внимание на ясное чело, гладкие щеки,  страдальческие
глаза. Он тонет, стрелок, и никто не бросит ему веревку. Мальчик, Джейк.
     Стрелок поморщился и ничего не сказал.
     Перевернули третью карту. На плече у  юноши,  щерясь,  стоял  павиан.
Лицо молодого человека было  обращено  кверху,  черты  застыли  в  гримасе
традиционно изображенного ужаса. Вглядевшись пристальнее, стрелок  увидел,
что павиан держит хлыст.
     - Невольник, - сказал человек в черном.  Костер  отбрасывал  на  лицо
оседланного юноши тревожные быстрые тени,  так  что  казалось,  будто  оно
оживает, искажается немым ужасом. Стрелок поспешно отвел глаза.
     - Отчасти выводит из равновесия, правда? - спросил человек в  черном.
Казалось, в его голосе вот-вот прорвется сдавленный смешок.
     Он открыл четвертую карту. За прялкой, свивая нить, сидела женщина  в
накинутой на голову  шали.  Изумленному  стрелку  привиделось,  будто  она
коварно улыбается и плачет одновременно.
     - Владычица Теней, - заметил человек в черном. - Не  кажется  ли  она
тебе двуликой, стрелок? Так и есть. Истинный Янус.
     - Зачем ты мне все это показываешь?
     - Не спрашивай! - резко  сказал  человек  в  черном,  и  все-таки  он
улыбнулся. - Не спрашивай. Просто смотри.  Если  тебе  легче  считать  это
всего-навсего бессмысленным ритуалом вроде  церковных  обрядов,  если  это
возвращает тебе хладнокровие, пусть будет так.
     Он хихикнул и перевернул пятую карту.
     Ухмыляющаяся жница сжимала костлявыми пальцами косу.
     - Смерть, - просто сказал человек в черном. - Но не твоя.
     Шестая карта.
     Стрелок  посмотрел  на  нее  и  ощутил  в  животе  странную   щекотку
нетерпения, смешанного с ужасом и радостью, дать  же  название  чувству  в
целом было невозможно. К горлу подступала рвота, и в то же время  хотелось
пуститься в пляс.
     - Башня, - негромко произнес человек в черном.
     Карта стрелка  занимала  центр  расклада;  по  углам,  как  спутники,
окружающие звезду, располагались следующих четыре карты.
     - Куда идет эта карта? - спросил стрелок.
     Человек в черном положил Башню на Повешенного, полностью закрыв его.
     - Что это значит? - спросил стрелок.
     Человек в черном не ответил.
     Роланд резко и хрипло переспросил:
     - Что это значит?
     Человек в черном не ответил.
     - Будь ты проклят!
     Никакого ответа.
     - Тогда что за карта у нас седьмая?
     Человек в  черном  перевернул  седьмую  карту.  В  сияюще-синем  небе
вставало солнце. Вокруг резвились купидоны и духи.
     - Седьмая карта - Жизнь, - тихо сказал человек в черном. - Но тоже не
твоя.
     - Где ее место в раскладе?
     - Не твоего ума дело. И не моего. - Человек в черном небрежно смахнул
карту в угасающий костер. Она обуглилась,  свилась  в  трубку,  вспыхнула.
Стрелку почудилось, что сердце в груди дрогнуло и обратилось в лед.
     - Теперь спи, - беспечно велел человек в черном. - Уснуть,  и  видеть
сны, и все такое.
     - Удавлю, - процедил стрелок. С великолепной,  свирепой  внезапностью
согнув ноги, он перемахнул через костер к своему собеседнику.  Улыбающийся
человек в черном увеличился в  размерах,  загородив  собой  все,  а  затем
отступил вглубь длинного гулкого коридора, полного  обсидиановых  столбов.
Мир заполнился звуками  сардонического  хохота;  Роланд  падал,  умирал...
уснул.
     И видел сны.
     Вселенная была пуста. Ничто не двигалось. Ничего не было.
     Смущенный, ошеломленный стрелок медленно плыл.
     - Да будет свет, - беспечно произнес голос человека в черном - и стал
свет. Стрелок бесстрастно, словно со стороны,  подумал,  что  свет  -  это
хорошо.
     - Теперь да будет наверху тьма, и в ней звезды, а  внизу  вода.  -  И
явились твердь небесная с водою. Стрелка несло по волнам бескрайних морей.
Над головой сверкали мерцающие, негасимые звезды.
     - Суша, - тоном приглашения сказал человек в черном. И явилась  суша:
то поднимаясь, то опускаясь, она в нескончаемых  судорогах  вздымалась  из
воды - красная, безводная, растрескавшаяся  и  отполированная  бесплодием.
Вулканы,  подобно  исполинским  прыщам  на  уродливой  голове   подростка,
изрыгали бесконечную магму.
     - Ладно, - говорил человек в черном. - Это начало. Да будут растения.
Деревья. Травы и луга.
     И стало так. Там и сям, пыхтя, ворча, поедая друг друга и застревая в
клокочущих,  зловонных   смоляных   ямах,   бродили   динозавры.   Повсюду
раскинулись огромные тропические девственные леса. Гигантские  папоротники
махали небу зубчатыми листьями. Кое-где по  ним  ползали  двуглавые  жуки.
Стрелок увидел все это, но по-прежнему ощущал себя большим.
     - Теперь человек, - негромко произнес человек в  черном,  но  стрелок
падал... падал  снизу  вверх.  Линия  горизонта  у  края  этой  безбрежной
плодородной земли начала выгибаться. Да, все  его  учителя  говорили,  что
земля круглая, утверждали, будто это было доказано задолго  до  того,  как
мир сдвинулся с места. Но такое...
     Дальше,  дальше.  Перед  изумленным  взором  Роланда  обретали  форму
континенты, их заслоняли  похожие  на  часовые  пружины  спирали  облаков.
Атмосфера планеты удерживала ее в плацентарном мешке. А солнце, поднимаясь
из-за плеча земли...
     Он вскрикнул и вскинул руку к глазам.
     - Да будет свет! - Голос, прокричавший это,  больше  не  был  голосом
человека в черном. Это был гремящий,  рождающий  эхо  голос  великана.  Он
заполнял пространство, и пространства между пространствами.
     - Свет!
     Роланд падал, падал...
     Солнце съежилось. Мимо стрелка  вихрем  пронеслась  вдоль  и  поперек
изборожденная каналами красная планета. Вокруг нее яростно  вращались  две
луны. Крутящийся пояс камней. Бурлящая газами гигантская планета - слишком
громадная,   чтобы   выдержать   себя,   и,   следовательно,   сплющенная.
Окольцованный  мир,  блиставший  внутри  опояски  из  льдистых  игольчатых
кристаллов.
     - Свет! Да будет...
     Иные миры - один, другой, третий. Далеко за границами  последнего,  в
мертвой темноте подле  сверкавшего  не  ярче  потускневшего  гроша  солнца
вращался, один-одинешенек, шар изо льда и камня.
     Тьма.
     - Нет, - сказал стрелок.  Прозвучавшие  безжизненно  слова  бесследно
канули во мрак,  который  был  темней  темного.  Самая  глухая  ночь  души
человеческой в сравнении с ним была разгаром дня, тьма под горами -  всего
лишь грязным пятном на лике Света. - Прошу тебя, не надо больше. Не  надо.
Не на...
     - СВЕТ!
     - Не надо больше. Прошу, не надо...
     Сами звезды начали съеживаться. Все туманности  стянулись  воедино  и
стали бессмысленными мазками грязи. Казалось, вся вселенная стягивается  к
единому центру, и этим центром был стрелок.
     - Иисусе хватит хватит хватит...
     На ухо Роланду вкрадчиво зашептал голос человека в черном:
     - Тогда отступись. Отбрось все помыслы о Башне. Ступай своей дорогой,
стрелок, и спаси свою душу.
     Роланд взял себя в руки. Потрясенный и  одинокий,  окутанный  мраком,
страшась стремительного натиска некоего абсолютного смысла, он взял себя в
руки и коротко, зло, повелительно произнес свое последнее слово:
     - НЕТ! НИКОГДА!
     - ТОГДА - ДА БУДЕТ СВЕТ!
     И стал свет, он  обрушился  на  стрелка  подобно  молоту  -  великий,
первобытный, изначальный свет. Сознание гибло в  этом  свете,  но  стрелок
успел понять нечто космической важности. С мучительным усилием  вцепившись
в него, он устремился к своему "я".
     Спасшись бегством от безумия,  заключенного  в  этом  знании,  Роланд
очнулся.


     Ночь еще длилась - та же самая или другая,  узнать  было  невозможно.
Вытолкнув себя из глубин, куда  его  занесло  сверхэнергичным  прыжком  на
человека в черном, стрелок взглянул на поваленный ствол железного  дерева,
где тот раньше сидел. Человека в черном там не было.
     Роланда затопило чувство безбрежного отчаяния -  Господи,  опять  все
сначала - а потом человек в черном сказал у него за спиной:
     - Я здесь, стрелок. Мне не нравится, когда ты так близко. Ты  во  сне
разговариваешь. - Он хихикнул.
     Стрелок, пошатываясь, стал на колени и обернулся. Костер  выгорел  до
красных  угольев  и  серой  золы,  оставив  знакомый  распавшийся  рисунок
истраченного топлива. Человек в черном  сидел  рядом  с  ним,  причмокивая
губами над жирными остатками кролика.
     - А ты молодцом, - сказал человек в черном. - Никоим  образом  нельзя
было бы наслать такое видение на Мартена. Он вернулся бы  пускающим  слюни
идиотом.
     - Что это  было?  -  спросил  стрелок,  выговаривая  слова  невнятно,
дрожащим голосом. Он чувствовал, что, если  попробует  подняться,  у  него
подкосятся ноги.
     - Вселенная, -  небрежно  ответил  человек  в  черном.  Он  рыгнул  и
выбросил кости в костер, где они замерцали нездоровой белизной. Над  чашей
голгофы с острой печалью свистел ветер.
     - Вселенная, - отрешенно повторил стрелок.
     - Тебе нужна Башня, - сказал человек в черном. Казалось, это вопрос.
     - Да.
     - Но тебе ее не видать,  -  продолжил  человек  в  черном  и  весело,
жестоко улыбнулся. - Представляю,  как  близко  к  краю  подтолкнуло  тебя
последнее событие. Башня убьет тебя, даже если между вами будет полмира.
     - Ты ничего обо мне не знаешь, - спокойно сказал  стрелок,  и  улыбка
его собеседника растаяла.
     - Я создал твоего отца и сломил его, - беспощадно проговорил  человек
в черном. - Через Мартена пришел к  твоей  матери  и  взял  ее.  Так  было
предначертано, так и случилось. Я - ничтожнейший из тех, кто служит Башне.
В мою власть была отдана Земля.
     - Что я видел? - спросил стрелок. - Под конец? Что это было?
     - А как тебе показалось?
     Стрелок задумчиво молчал. Он пошарил в поисках табака,  и  ничего  не
нашел. Человек в черном не предложил наполнить ему кисет -  ни  с  помощью
черной магии, ни с помощью белой.
     - Был свет, -  наконец  сказал  стрелок.  -  Великий  белый  свет.  А
потом... - Он осекся и уставился на человека в черном. Тот подался вперед,
а в чертах лица запечатлелось чуждое чувство, выписанное  слишком  крупно,
чтобы солгать или отречься. Удивление.
     - Ты не знаешь, - сказал стрелок и заулыбался. - О  великий  чародей,
возвращающий к жизни мертвецов, ты не знаешь.
     - Знаю, - сказал человек в черном. - Но не знаю... что.
     - Белый свет, -  повторил  стрелок.  -  А  потом  -  стебелек  травы.
Один-единственный стебелек, заполнивший все. А я был крошечным. Бесконечно
малым.
     - Травинка. - Человек в  черном  прикрыл  глаза.  Его  лицо  казалось
изможденным, искаженным гримасой. - Травинка. Ты уверен?
     - Да. - Стрелок наморщил лоб. - Но она была лиловой.


     И тогда человек в черном заговорил.
     Вселенная (сказал он) предлагает ограниченному  уму  слишком  большой
парадокс, чтобы тот мог ухватить его смысл. Как живому мозгу не  под  силу
постичь мозг неживой (пусть даже он думает, будто способен  на  это),  так
ограниченный ум не может понять бесконечность.
     Прозаический факт самостоятельного существования вселенной  в  пух  и
прах разбивает прагматиков и циников. Было время - пусть за сто  поколений
до того, как  мир  сдвинулся  с  места,  -  когда  человечество  набралось
довольно отваги, и  научной,  и  технической,  чтобы  отбить  от  великого
каменного столпа реальности осколок-другой. Но и тогда лживый  свет  науки
(знания, если угодно) сиял лишь в нескольких развитых странах.
     И  все  же,  невзирая  на  чудовищное  увеличение  наличных   фактов,
проникать в суть  вещей  случалось  редко.  Стрелок,  наши  отцы  победили
"болезнь,  заставляющую  гнить",  которую   мы   называем   "рак",   почти
превозмогли старение, отправились на луну...
     ("Не верю", - решительно объявил стрелок, на  что  человек  в  черном
попросту улыбнулся и ответил: "И не нужно".)
     ...и создали или открыли сотню других чудесных безделок. Однако такое
изобилие информации очень мало, если вообще, позволяло проникать в природу
вещей. Никто не слагал великих од чуду искусственного осеменения...
     ("Чему?" "Зачатию детей от замороженной спермы". "Чушь собачья". "Как
угодно... хотя даже древние не были способны производить детей  из  такого
материала".)
     ...или машине-которая-движется. Редкие единицы, если  таковые  вообще
были, постигли Принцип Реальности; новое знание  всегда  ведет  к  тайнам,
вселяющим еще больший ужас и благоговение. Растущее  понимание  психологии
мозга ведет к уменьшению возможности существования  души,  однако  природа
изысканий увеличивает вероятность такового. Понимаешь?  Конечно,  нет.  Ты
окружен собственной романтической аурой, ты изо дня в день пребываешь  бок
о бок с тайной. И все же сейчас ты приближаешься к границам... не веры, но
понимания.  Оказываешься  лицом  к  лицу  с  оборотной  стороной  душевной
энтропии.
     Но к более прозаическим вещам:
     Величайшая тайна, какую предлагает нам вселенная, есть  не  жизнь,  а
Мера. Мера вбирает в себя жизнь, Башня - Меру. Дитя, которому  более  всех
прочих привычно недоумение, говорит:  папочка,  что  над  небом?  Отец  же
отвечает: тьма космоса. Дитя: что за космосом? Отец: галактика.  Дитя:  за
галактикой? Отец: иная галактика. Дитя: а за  другими  галактиками?  Отец:
никто не знает.
     Видишь? Мера наносит нам поражение. Для рыбы  вселенная  -  озеро,  в
котором она живет. Что думает  рыба,  когда  ее  за  губу  выдергивают  из
серебристых пределов бытия в новую вселенную, где в воздухе тонешь, свет -
синее безумие, и огромные двуногие без жабер втискивают ее  в  короб,  где
нечем дышать, и, прикрыв мокрой травой, обрекают на смерть?
     Или можно  взять  острие  карандаша  и  увеличивать  его,  покуда  не
настанет момент, когда тебя как громом  поражает  осознание  ошеломляющего
факта: острие карандаша не плотно, оно состоит из атомов, которые вертятся
и крутятся, будто  триллион  чертовски  энергичных  планет.  То,  что  нам
кажется прочным, на деле лишь рыхлая сеть,  расползтись  которой  не  дает
гравитация.  Расстояния  между   этими   атомами,   покамест   ужатые   до
соответствующей величины, могут обернуться лигами, пропастями, вечностями.
Сами атомы состоят из ядер и  вращающихся  протонов  и  электронов.  Можно
шагнуть дальше, к субатомным частицам. А куда потом? К тахионам? В  ничто?
Конечно, нет. Все во вселенной отрицает ничто; единственно  невозможное  -
домысливать к фактам выводы.
     Если тебя занесет к пределу вселенной,  найдешь  ли  ты  там  дощатый
забор и надписи, гласящие ТУПИК? Нет. Не исключено,  что  там  обнаружится
нечто жесткое, закругленное - так, должно быть, цыпленку  видится  изнутри
яйцо.  И,  если  ты  проклюнешь  эту  скорлупу,  какой  великий,  льющийся
стремительным потоком свет воссияет в дырочку, проделанную тобой там,  где
кончается пространство? Возможно ли,  что  ты  проглянешь  сквозь  него  и
обнаружишь, что вся наша вселенная - не что иное, как часть  одного  атома
травинки? Возможно ли, чтобы тебя принудили думать, будто, спалив  прутик,
ты  испепелишь  вечность  вечностей?  Что  бытие  восходит  не  только   к
бесконечности, но к бесконечности бесконечностей?
     Возможно, ты понял, что наша вселенная играет в порядке  вещей  такую
же роль, как атом в былинке. Может ли быть, что все, что мы можем постичь,
воспринять, различить - от бесконечно малого вируса до далекой  туманности
Лошадиная Голова - заключено в одной-единственной  травинке...  стебельке,
который в чуждом временном потоке, возможно, просуществовал лишь день  или
два? Что, если этому стебельку предстоит быть срезанным  косой?  Когда  он
начнет гнить, проникнет ли гниение в нашу вселенную и в наши жизни,  делая
все желтым, бурым и иссохшим? Возможно, это уже началось. Мы говорим,  мир
сдвинулся с места - может быть, на самом деле мы подразумеваем, что он уже
начал иссыхать.
     Подумай, какими ничтожными делает нас такая концепция мироустройства,
стрелок! Коль скоро за всем этим приглядывает Господь  Бог,  действительно
ли он отмеряет справедливость одному из бесконечного  множества  комариных
племен? Видит ли  Его  око  падение  воробья,  если  воробей  этот  меньше
крупинки водорода, вольно плавающей в глубинах космоса?  А  если  видит...
какова должна быть природа такого Бога? Где Он обитает? Как возможно  жить
за пределами бесконечности?
     Вообрази песок Мохэйнской пустыни, которую ты  пересек,  чтобы  найти
меня, и вообрази триллион вселенных - не миров, а вселенных -  заключенных
внутри  каждой  песчинки  этой  пустыни;  внутри  же  каждой  вселенной  -
бесконечное число иных. Мы  возвышаемся  над  этими  вселенными  на  своем
жалком травяном наблюдательном пункте;  одним  взмахом  сапога  ты  можешь
отправить во тьму биллион биллионов миров,  чреду,  которую  не  завершить
никогда.
     Мера, стрелок... Соизмеримость...
     И все же пойдем в своих предположениях дальше. Предположим,  что  все
миры, все вселенные встречаются в одной точке, в одном  нексусе,  в  одном
столпе - в Башне. Быть может, на лестнице к самой  Божественности.  Посмел
бы ты, стрелок? Не может ли  быть,  что  где-то  над  всей  бесконечностью
реальности существует Чертог?..
     Ты не посмеешь.
     Не посмеешь.


     - Кто-то ведь уже посмел, - сказал стрелок.
     - Кто бы это?
     - Господь, - негромко сказал стрелок. Глаза его заблестели. - Господь
посмел... или чертог пуст, провидец?
     - Не знаю. - По вкрадчивому лицу  человека  в  черном  прошел  страх,
мягкий и темный, как крыло канюка. - И более того, не спрашиваю. Это могло
бы оказаться неразумно.
     - Боишься, что тебя поразит насмерть? - сардонически спросил стрелок.
     - Возможно, боюсь, что придется держать ответ, -  ответил  человек  в
черном, и на некоторое время воцарилось молчание. Ночь была очень длинной.
Над ними простерся Млечный Путь - он восхищал своим великолепием и блеском
и все-таки внушал ужас своей необитаемостью. Стрелку стало любопытно,  что
он почувствовал бы, если бы это чернильно-черное небо раскололось, впустив
стремительный поток света.
     - Костер, - сказал он. - Я замерз.


     Стрелок дремал. Проснувшись,  он  увидел,  что  человек  в  черном  с
нездоровой жадностью всматривается в него.
     - На что уставился?
     - На тебя, разумеется.
     - Ну  так  нечего.  -  Роланд  поворошил  костер,  разрушив  четкость
идеограммы. - Мне это не нравится. - Он поглядел на восток, чтобы увидеть,
не зародился ли там свет, но ночь все длилась и длилась.
     - Ты так скоро ищешь света?
     - Я был создан для света.
     - Ах, вот оно что! Как бестактно с моей стороны запамятовать!  И  все
же нам с тобой еще многое нужно обсудить. Так было велено моим господином.
     - Кем это?
     Человек в черном улыбнулся.
     - Что ж, не открыть ли нам обоим  правду?  Не  довольно  ли  лжи?  Не
довольно ли волшбы?
     - Волшбы? Что это значит?
     Но человек в черном настойчиво продолжал:
     - Ну, будем же откровенны, как  пристало  мужчинам.  Не  друзьям,  но
врагам и равным. Тебе нечасто будут предлагать такое, Роланд. Лишь недруги
говорят правду. Друзья и возлюбленные бесконечно лгут, пойманные в паутину
долга.
     - Тогда  будем  говорить  правду.  -  За  всю  эту  ночь  стрелок  не
высказывался лаконичнее. - Для начала объясни-ка мне, что такое волшба.
     - Волшба - это  колдовство,  стрелок.  Магия.  Чары  моего  господина
продлили нынешнюю ночь и будут длить ее, покуда...  покуда  наше  дело  не
будет сделано.
     - Это долго?
     - Долго. Большего сказать не могу. Не знаю сам. -  Человек  в  черном
стоял над костром, отблески тлеющих углей чертили на  его  лице  узоры.  -
Спрашивай. Я расскажу тебе то, что знаю. Ты нагнал меня. Превосходно; я не
думал, что тебе это удастся. И все же  твое  странствие  только  началось.
Спрашивай. Это достаточно скоро приведет нас к делу.
     - Кто твой господин?
     - Я никогда не видел его, но тебе этого не избежать. Чтобы  добраться
до Башни, тебе сперва  нужно  добраться  до  него,  Вечного  Пришельца.  -
Человек в черном беззлобно улыбнулся. - Ты должен убить  его,  стрелок.  И
все же я думаю, что ты хотел спросить не об этом.
     - Если ты никогда его не видел, откуда ты его знаешь?
     - Однажды - я жил тогда в далеком краю - он явился мне во сне, явился
совсем юным отроком. Тысячу лет назад, или пять, или десять. Он явился мне
в те дни, когда пращурам  еще  предстояло  пересечь  море.  В  земле,  что
зовется Англией. С тех пор, как он внушил мне, что есть  мой  долг,  время
успело срезать целый сноп столетий, хотя между порою юности и днями, когда
я достиг зенита славы, случались и поручения помельче. А слава моя  -  ты,
стрелок. - Он хихикнул. - Видишь ли, кое-кто отнесся к тебе серьезно.
     - У этого Пришельца нет имени?
     - О, имя есть.
     - Как же его величают?
     - Мэйрлин, - негромко отозвался человек  в  черном,  и,  оборвав  его
слова, где-то в темноте на востоке, там,  где  пролегли  горы,  загрохотал
камнепад  и  пронзительно,  точно   женщина,   закричала   пума.   Стрелок
затрепетал, человек в черном вздрогнул. - Но все же мне думается, ты хотел
спросить и не об этом. Не в твоей природе задумываться о  том,  что  будет
так нескоро.
     Стрелок знал вопрос - тот терзал его не  только  всю  эту  ночь,  но,
мнилось  ему,  многие  годы.  Слова  дрожали  на  губах,  но   Роланд   не
спрашивал... до поры.
     - Этот Пришелец, этот Мэйрлин, прислужник Башни? Как ты?
     - Мне с ним не равняться. Ему дан дар  жить  во  времени  вспять.  Он
является и меркнет, точно неверный переменчивый свет. Он во всех временах.
И все же есть некто более великий.
     - Кто?
     - Зверь, - со страхом прошептал человек в черном. - Хранитель  Башни.
Тот, кто порождает всю волшбу.
     - Что он такое? Что этот Зверь...
     - Не спрашивай более! - вскричал человек в черном, стремясь  говорить
с  суровой  непреклонностью.  Однако  усилия  пропали  втуне  -  в  голосе
прозвучала мольба. - Я не знаю! Не желаю знать. Говорить  о  Звере  значит
говорить о погибели своей души. Мэйрлин пред Ним то, что я пред Мэйрлином.
     - А над Зверем - Башня и то, что в ней?
     - Да, - едва слышно подтвердил  человек  в  черном.  -  Но  ты  хотел
спросить совсем о другом.
     Правда.
     - Ну хорошо, - сказал стрелок... и задал древнейший в мире вопрос:  -
Я знаю тебя? Я где-то видел тебя раньше?
     - Да.
     - Где? - Стрелок жадно подался вперед. Это был вопрос его судьбы.
     Человек в черном поспешно зажал рот ладонями и захихикал, точно малое
дитя.
     - Я думаю, ты знаешь.
     -  Где?!  -  Роланд  вскочил,  уронив  руки   на   потертые   рукояти
револьверов.
     - Не годится, стрелок. Сии вещицы не отворяют дверей, лишь  закрывают
их навсегда.
     - Где? - твердил стрелок.
     - Следует ли намекнуть? - вопросил человек в черном тьму. - По-моему,
следует. - Он  обратил  на  стрелка  обжигающий  взгляд.  -  Один  человек
когда-то дал тебе совет, - сказал он. - Твой учитель...
     - Да, Корт, - нетерпеливо перебил стрелок.
     - ...советовал повременить. Совет оказался плох - ведь то, что Мартен
измыслил против  твоего  отца,  развертывалось  уже  и  тогда.  Твой  отец
возвратился, и...
     - Его убили, - опустошенно докончил стрелок.
     - А когда ты обернулся  и  посмотрел,  Мартен  уже  сгинул...  сгинул
навсегда. Однако в окружении Мартена был некий человек... человек, который
предпочел одеяние инока и бритую голову кающегося грешника...
     - Уолтер, - прошептал стрелок. - Ты... ты вовсе не Мартен. Ты Уолтер!
     Человек в черном хихикнул.
     - К вашим услугам.
     - Теперь я должен тебя убить.
     - Вряд ли это было бы честно. В конце концов, это я отдал  Мартена  в
твои руки тремя годами позже, когда...
     - Значит, ты управлял мной.
     - В некоторых отношениях - да. Но довольно, стрелок.  Подходит  время
посвятить тебя в тайну. Позже, поутру, я рунами наложу  заклятье.  К  тебе
придут сны. А затем должно начаться твое настоящее странствие.
     - Уолтер, - повторил ошеломленный стрелок.
     - Сядь, - предложил человек в черном. - Я поведаю тебе свою  историю.
Твоя, я думаю, окажется куда длиннее.
     - Я не говорю о себе, - пробормотал стрелок.
     - И все же нынче ночью ты должен. Так, чтобы мы могли понять.
     - Понять что? Мою цель? Ты знаешь ее. Найти Башню - вот моя  цель.  Я
поклялся.
     -  Дело  не  в  твоей  цели,  стрелок.  Дело  в  твоей  голове.  Туго
соображающей, тупой, упорной голове. Такой еще не бывало  за  всю  историю
планеты. Возможно, за всю историю творения.
     - Сейчас время говорить. Время рассказов.
     - Тогда говори.
     Человек  в  черном  потряс  объемистым  рукавом  своего   просторного
одеяния. Оттуда выпал обернутый фольгой пакет  -  во  множестве  блестящих
складок отразились угасающие угли.
     - Табак, стрелок. Покуришь?
     Роланд сумел устоять перед кроликом,  но  перед  куревом  устоять  не
смог. Он нетерпеливыми пальцами раскрыл фольгу.  Внутри  оказалось  тонкое
крошево табака и зеленые, на удивление влажные листья для завертки. Такого
табака стрелок не видел десять лет.
     Свернув две  папиросы,  он  прикусил  кончик  каждой,  чтобы  ощутить
аромат, и одну предложил человеку в  черном.  Тот  взял.  Оба  достали  из
костра по горящему прутику.
     Стрелок прикурил, глубоко втянул  в  легкие  ароматный  дым,  прикрыв
глаза, чтобы сосредоточиться на ощущениях,  и  медленно,  с  удовольствием
выдохнул.
     - Хорош табачок? - поинтересовался человек в черном.
     - Да. Очень.
     - Наслаждайся. Быть может, тебе долгонько не придется курить.
     Стрелок воспринял известие бесстрастно.
     - Отлично, - сказал человек в  черном.  -  Тогда,  чтобы  начать:  ты
должен понимать, что Башня была всегда, и всегда были  мальчишки,  которые
знали о ней и вожделели ее сильнее власти, богатства или женщин...


     Тут состоялся разговор -  разговор  длиной  в  ночь,  и  одному  Богу
известно, сколько времени  было  потрачено  сверх  того,  -  однако  после
стрелок сумел припомнить  из  него  очень  немногое...  и  очень  немногое
показалось  важным  его  странно  практическому  уму.  Человек  в   черном
объяснил:  Роланд  должен  пойти  к  морю,  раскинувшемуся  не  более  чем
двадцатью милями нетрудного пути  западнее,  и  там  будет  наделен  силой
извлечения.
     - Это не вполне верно, - прибавил человек в черном, кидая папиросу  в
костер. - Никто не хочет наделять тебя той или иной  силой,  стрелок;  она
попросту  присуща  тебе,  и  я  принужден  пояснить  это  частично   из-за
принесенного в жертву  мальчика,  а  частично  оттого,  что  таков  закон,
естественный порядок вещей. Воде надлежит течь вниз с холма, тебе надлежит
получить разъяснение. По моему разумению, ты извлечешь и  перенесешь  сюда
троих... однако, честно говоря, мне все равно и на самом деле я ничего  не
хочу знать.
     - Троих, - пробормотал стрелок, думая об Оракуле.
     - Тогда-то и начнется забава. Но к тому времени  меня  уже  давно  не
будет. Прощай, стрелок. Теперь моя роль сыграна. Цепочка все еще  в  твоих
руках. Остерегайся, чтобы она не обвилась вокруг твоей шеи.
     Понуждаемый чем-то извне, Роланд сказал:
     - Ты ведь должен сказать еще кое-что, правда?
     - Да, - ответил человек в черном, улыбнулся стрелку глазами и простер
к нему руку. - Да будет свет.
     И стал свет.
     Пробудившись  подле  прогоревшего  костра,  Роланд   обнаружил,   что
постарел на десять лет. Черные волосы на висках поредели, в них пробралась
седина, сизая, точно паутина поздней осенью. Морщины на лице стали глубже,
кожа загрубела.
     Остатки принесенного им хвороста превратились в  железное  дерево,  а
человек в черном был смеющимся скелетом  в  гниющем  черном  балахоне:  на
погосте прибавилось костей, новый череп украсил место страданий.
     Стрелок встал и огляделся. Он посмотрел на свет  и  увидел,  что  это
хорошо.
     Внезапным  быстрым  движением  Роланд  потянулся  к  останкам  своего
ночного собеседника... того,  с  кем  говорил  ночью,  непонятным  образом
растянувшейся на годы. Выломав  у  Уолтера  нижнюю  челюсть,  он  небрежно
втиснул ее в левый  боковой  карман  штанов  -  вполне  подходящая  замена
затерявшемуся под горами амулету.
     Башня. Она ждала где-то впереди - нексус Времени, нексус Меры.
     Роланд снова двинулся на запад,  спиной  к  восходу,  держа  курс  на
океан. Он понимал: миновал большой отрезок жизни. "Я любил тебя, Джейк", -
сказал он вслух.
     Затекшее тело отошло, и стрелок зашагал быстрее. К вечеру он добрался
до того места, где оканчивалась  суша,  и  уселся  на  пустынном  взморье,
справа и слева терявшемся в бесконечности. Волны безостановочно  бились  в
берег, вновь и вновь тяжело, с  грохотом  обрушиваясь  на  него.  Закатное
солнце нарисовало на воде широкую, сверкающую золотисто-рыжую полосу.
     Стрелок сидел, подставив лицо меркнущему свету,  и  грезил  о  своем,
глядя, как появляются звезды. Намерения его не поколебались  и  сердце  не
дрогнуло. Ветер трепал поредевшую и поседевшую шевелюру, к  бедрам  тяжело
льнули смертельно опасные, инкрустированные сандалом отцовские револьверы.
Роланд был одинок, но  вовсе  не  считал  одиночество  чем-то  плохим  или
постыдным. На мир, продолжающий свое движение,  спустилась  тьма.  Стрелок
ждал часа извлечения и видел долгие сны о Темной Башне, к  которой  придет
однажды на склоне дня и, трубя в рог, подступит совсем близко, дабы начать
некую невообразимую последнюю битву.



                             Стивен КИНГ

                          КОЛДУН И КРИСТАЛЛ


              (с) Перевод с английского В.А.Вебер, 1998



Примечание: {такое выделение слов} - курсив (или рукописный);
            <такое выделение слов> - подчеркнутый;
            [слова в квадратных скобках] - примечание.




                                         Эта  книга посвящается Джулии
                                     Эгли   и  Марше  де Филиппо.  Они
                                     отвечают   на   присылаемые   мне
                                     письма,  а  большинство писем  за
                                     последние   два  года    касались
                                     Роланда  из Гилеада, стрелка.  По
                                     существу Джулия и Марша притащили
                                     меня  к  компьютеру.  Джулия, ты
                                     тащила меня сильнее, поэтому твое
                                     имя стоит первым.




                             КНИГА ПЕРВАЯ


                          Предисловие автора


     "Колдун и кристалл"  -  четвертая  книга  долгого  повествования,
навеянного поэмой Роберта  Браунинга  "Чайлд  Роланд  к  Темной  Башне
пришел".
     В первой книге, "Стрелок", рассказывается о том,  как  Роланд  из
Гилеада преследует и наконец настигает  Уолтера,  человека  в  черном,
который обманом завоевал дружбу его отца,  но  на  самом  деле  служил
Мартену, великому колдуну. Настигнуть Уолтера для Роланда не  цель,  а
лишь средство к достижению цели:  Роланд  хочет  добраться  до  Темной
Башни, где  надеется  остановить  ускоряющееся  разрушение  Срединного
мира, а, возможно, и повернуть его вспять.
     Роланд, безусловно, рыцарь,  последний  из  своего  поколения,  и
Башня - его навязчивая идея. Когда мы встречаем его, он и живет только
потому, что хочет до нее добраться. Мы знаем,  что  Роланд,  благодаря
козням  Мартена,  который  соблазнил  его  мать,  рано  прошел   обряд
инициации, получив право зваться мужчиной. Мартен ожидает, что  Роланд
не выдержит испытания и его "изгонят на запад",  то  есть  никогда  не
дадут ему в руки оружие отца. Роланд,  однако,  рушит  планы  Мартена,
выдерживает испытание... главным  образом  благодаря  удачному  выбору
оружия.
     Мы знаем, что мир стрелка неким  непостижимым  образом  связан  с
нашим миром. Эта связь впервые обнаруживается, когда Роланд  встречает
Джейка,  мальчика  из  Нью-Йорка  1977  года.  Дверей   между   Мирами
несколько. Одна из них - смерть. Именно так Джейк впервые  попадает  в
мир Роланда: на 43-й улице его сталкивают с тротуара на мостовую, и он
погибает под колесами автомобиля. Толкал его человек,  которого  звали
Джек Морт... только в тот момент руками Морта двигал прокравшийся  ему
в голову давний враг Роланда, Уолтер.
     Прежде  чем  Джейк  и  Роланд  настигают  Уолтера.  Джейк  гибнет
снова...  на  этот  раз  потому,  что  стрелок,   поставленный   перед
мучительным выбором:  его,  символический  сын  или  Темная  Башня,  -
выбирает Башню. Последние слова  Джейка  перед  падением  в  пропасть:
"Тогда иди... есть и другие миры, кроме этого".
     Последняя схватка Роланда и Уолтера  происходит  около  Западного
моря. В ночь долгих переговоров человек в черном предсказывает Роланду
будущее  с  помощью  необычных  карт  Таро.  Особое  внимание  Роланда
привлекают три карты: Узник, Госпожа теней  и  Смерть  ("но  не  твоя,
стрелок").
     Действие второй книги, "Извлечение троих", начинается  на  берегу
Западного моря вскоре после того, как Роланд  приходит  в  себя  после
жестокой схватки с Уолтером и обнаруживает, что последний мертв, груда
костей среди других костей.  Обессиленного  стрелка  атакуют  ползучие
чудовища, омароподобные твари, и, прежде чем он успевает ретироваться,
наносят ему тяжелые раны. Стрелок теряет два пальца  на  правой  руке.
Кроме того, в раны попадает яд. Когда Роланд продолжает свой  путь  на
север, по берегу  Западного  моря,  яд  начинает  действовать,  Роланд
слабеет... возможно, умирает.
     "Ему  встречаются  три  двери,  стоящие  прямо  на  берегу.   Они
открываются в Нью-Йорк нашего мира, но в  разные  {времена.}  Из  1987
года  Роланд  извлекает  Эдди  Дина,  наркомана,  пристрастившегося  к
героину. Из 1964-го - Одетту Сюзанну Холмс, женщину-калеку, которой  в
подземке по колено отрезало ноги. Одетта действительно госпожа  теней,
в ней прячется еще одна, злобная личность, ярая защитница прав черного
населения Америки. Эта вторая женщина, агрессивная  и  коварная  Детта
Уокер, стремится убить Роланда и Эдди, когда стрелок перетаскивает  ее
в Срединный мир.
     А в промежутке, опять в 1977 году. Роланд проникает в дьявольский
мозг Джека Морта, который не единожды - дважды  круто  повернул  жизнь
Одетты/Детты. "Смерть, - как сказал Роланду че-довек в черном, - но не
твоя". Не является Морт был тем третьим, о ком говорил Уолтер.  Роланд
мешает Морту убить  Джейка  Чеймберза,  а  вскоре  Морт  погибает  под
колесами того самого поезда, которым в 1959 году отрезало ноги Одетты.
Таким образом, Роланду не удается "извлечь" маньяка в свой мир...  но,
думает он, а нужен ли кому такой помощничек?
     Однако за отклонение от  предсказанного  будущего  надо  платить,
по-другому и быть не может, не так ли? Корт, старый  учитель  Роланда,
мог бы сказать: {Такое  большое  колесо,  и  все  время  вертится.  Не
окажись перед ним, ибо оно раздавит тебя, и твои глупые мозги, и  тело
из плоти и крови.}
     Роланд предполагает, что, возможно, он перетащил  троих  в  телах
Эдди и Одетты, поскольку у Одетты раздвоение  личности,  однако  когда
Одетта и Детта сливаются в Сюзанну (за то  спасибо  любви  и  мужеству
Эдди Дина), стрелок понимает, что это не так. Знает он и  другое:  ему
не дают покоя мысли о Джейке, мальчике, который, умирая,  заговорил  о
других мирах. Половина рассудка стрелка уверена, что никакого мальчика
и не было. Помешав Джеку Морту толкнуть Джейка под автомобиль, который
раздавил бы его, Роланд создал временной парадокс, губительный для его
разума. А в нашем мире разрушающий разум Джейка Чеймберза.
     "Бесплодные  земли",  третья  книга  цикла,  начинается  с  этого
парадокса. Убив гигантского  медведя,  которого  звали  Миа  (Древние,
боявшиеся его) или Шардик (Великие  древние,  его  построившие...  ибо
медведь на поверку оказался киборгом), Роланд, Эдди и Сюзанна идут  по
следу  чудовища  и  открывают  Тропу  Луча.  Их  шесть,  этих   лучей,
соединяющих, двенадцать порталов, или врат,  ограничивающих  Срединный
мир.  В  точке,  где  пересекаются  лучи,  в  центре  Роландова  мира,
возможно, в центре  всех  миров,  стрелок  надеется  наконец-то  найти
Темную Башню.
     К этому времени Эдди и Сюзанна  уже  не  пленники  мира  Роланда.
Любящие друг  друга,  сами  уже  наполовину  стрелки,  они  становятся
полноправными участниками поисков Темной Башни и по своей воле следуют
за Роландом по Тропе Луча.
     В говорящем круге неподалеку от Врат Медведя время тает, парадокс
самоустраняется, и появляется третий "извлеченный". Джейк возвращается
в Срединный мир при завершении опасного  обряда,  когда  все  четверо.
Джейк, Эдди, Сюзанна и Роланд, вспоминают лица  своих  отцов  и  вновь
знакомятся друг с другом. А вскоре квартет становится квинтетом: Джейк
находит себе нового друга,  ушастика-путаника,  зверька,  похожего  на
помесь енота с сурком,  а  заодно  немножечко  с  таксой,  обладающего
зачатками человеческой речи. Джейк называет нового друга Ыш.
     Путь  пилигримов  приводит  их  в  Лад,  полуразрушенный   город,
населенный дегенерирующими потомками  двух  враждовавших  группировок,
седых и младов, которые продолжают раздувать пламя давнего  конфликта.
Прежде чем добраться до Лада, они попадают в маленький городок  Речной
Перекресток, в котором остались несколько стариков. Старики  узнают  в
Роланде пришельца из далекого прошлого, из тех времен, когда  мир  еще
не сдвинулся, и с почтением встречают  и  стрелка,  и  его  спутников.
Потом старики рассказывают Роланду  о  монорельсовой  дороге,  которая
уходит из Лада в бесплодные земли, вдоль Тропы Луча, к Темной Башне.
     Джейк напуган этими новостями,  но  не  удивлен.  Перед  тем  как
перенестись из Нью-Йорка  в  Срединный  мир,  он  купил  две  книги  в
магазине, принадлежащем некоему Келвину Тауэру. Одна из  них  -  книга
загадок с вырванными ответами. Вторая - "Чарли Чу-чу", детская  книжка
о поезде. Веселенькая история, сказало бы большинство... но не  Джейк:
есть  в  Чарли  что-то  такое,  отчего  смеяться  не  хочется.  Что-то
пугающее. А Роланд сообщает еще одну подробность: на  языке  его  мира
чар означает смерть.
     Тетушка  Талита,  матриарх  жителей  Речного  Перекрестка,   дает
Роланду серебряный крестик, и путники отправляются  дальше.  У  самого
Лада они находят потерпевший крушение самолет из нашего мира: немецкий
истребитель  конца  тридцатых  годов.   В   кабине   так   и   остался
мумифицированный  труп  гиганта,  по  всем   признакам,   легендарного
предводителя разбойников Дэвида Шустрого.
     Переходя через полуразрушенный мост над рекой Сенд,  Джейк  и  Ыш
едва не теряются. Пока Роланд, Сюзанна и  Эдди  ищут  Джейка,  на  них
нападает умирающий (и очень опасный)  бандит.  Он  похищает  Джейка  и
уводит его в  подземелье  к  Тик-Таку,  последнему  главарю  седых.  В
действительности  Тик-Така  зовут  Эндрю  Шустрый,  он  -   праправнук
человека, который погиб, пытаясь посадить на землю самолет из  другого
мира.
     Пока Роланд (с помощью Ыша) разыскивает Джейка,  Эдди  и  Сюзанна
находят Колыбель Лада,  в  которой  бодрствует  Блейн  Моно.  Блейн  -
последний оставшийся на  поверхности  элемент  громадного  компьютера,
расположенного под городом Лад. Интересует его только  одно:  загадки.
Он  обещает  путешественником  доставить  их  на   конечную   останову
монорельсовой дороги, если они смогут найти ответ на  его  загадку.  В
противном  случае,  говорит  Блейн,  они  поедут  туда,  где  их  ждет
смерть... в других мирах. При этом они умрут не одни, поскольку  Блейн
намеревается открыть хранилища  нервно-паралитического  газа,  который
убьет всех - младов, седых и стрелков.
     Роланд  спасает  Джейка,  оставляя  Тик-Така  умирать,  но  Эндрю
Шустрый не погибает.  Полуослепшего,  с  жуткой  раной  на  лице,  его
спасает Ричард Фаннин. Фаннин при этом также называет себя Незнакомцем
вне Времени. Он - демон, о котором Роланда предупреждал Уолтер.
     Роланд и Джейк воссоединяются с Эдди и Сюзанной в Колыбели  Лада,
и Сюзанне, с помощью "этой сучки" Детты Уокер, удается решить  загадку
Блейна.  Они  получают  доступ  в   монорельсовый   поезд,   игнорируя
предупреждения сохранившего разум, но очень слабого подсознания Блейна
(Эдди окрестил этот голос Маленьким Блейном), чтобы узнать, что  Блейн
намерен покончить с собой в их присутствии. И хотя  управляют  поездом
компьютеры, запрятанные  глубоко  под  Ладом,  который  превратился  в
смертельную западню, им это ничем не сможет помочь, если розовая  пуля
спрыгнет с рельса при скорости более восьмисот миль в час.
     Единственный шанс на спасение - любовь Блейна к загадкам.  Роланд
из Гилеада предлагает отчаянную сделку. На этой сделке и заканчиваются
"Бесплодные земли". С этой сделки начинается новая  книга,  "Колдун  и
кристалл".



                                Пролог
                                БЛЕЙН


     - ЗАГАДАЙ МНЕ ЗАГАДКУ, - попросил Блейн.
     - Да пошел ты, - ответил Роланд, не повышая голоса.
     - ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? - В своем изумлении голос Большого  Блейна  стал
на удивление схож с голосом его близнеца.
     - Я тебя послал, - пояснил  Роланд,  -  но,  если  это  выражение
ставит тебя в тупик, Блейн, растолкую. Нет. Мой ответ - нет.
     Блейн долго-долго не реагировал, а ответил уже не словами. Стены,
пол, потолок начали исчезать, растворяться. В десять секунд салон  для
баронов вновь перестал существовать. Теперь они летели  сквозь  горную
гряду, которую видели на горизонте: серовато-стальные пики надвигались
на них с убийственной  скоростью,  потом  оставались  позади,  уступая
место бесплодным долинам, по которым словно степные  черепахи  ползали
громадные жуки. Роланд  вроде  бы  увидел  гигантскую  змею,  внезапно
выползшую из зева пещеры. Она схватила одного из  жуков  и  утащила  в
свое логово. Никогда в жизни Роланд не  видел  ни  таких  существ,  ни
такого ландшафта, и по коже у него  побежали  мурашки.  Блейн,  должно
быть, перенес их в другой мир.
     - МОЖЕТ, НАМ СОЙТИ ЗДЕСЬ, -  задумчиво  произнес  Блейн,  но  под
кажущимся спокойствием стрелок уловил едва сдерживаемую ярость.
     - Почему нет, - с нарочитым безразличием ответил он.
     Лицо Эдди перекосило от страха.
     - {Что ты задумал?} - вымолвил он одними губами.
     Роланд не отреагировал. Он не мог позволить себе  отвлекаться  по
пустякам и прекрасно знал, что задумал.
     - ТЫ ГРУБЫЙ И НАГЛЫЙ, - заявил Блейн. - ТЫ,  ВОЗМОЖНО,  ПОЛАГАЕШЬ
ЭТИ ЧЕРТЫ ХАРАКТЕРА ДОСТОИНСТВАМИ, А Я - НЕТ.
     - При необходимости я могу быть гораздо грубее.
     Роланд из Гилеада расцепил руки и медленно поднялся..  Стоял  как
бы и ни на чем, расставив ноги, правой рукой упираясь в  бедро,  левой
обхватив сандалового дерева рукоятку  револьвера.  В  такой  позе  ему
приходилось стоять  много  раз  -  на  пыльных  улицах  сотен  забытых
городков,   в   десятках   каменистых   каньонов,   щедро   обагренных
человеческой кровью, в бесчисленных темных салунах, где пахнет пивом и
подгоревшим маслом. Очередная стычка с очередным  противником.  Ничего
больше, но и это немало. Все те же {кхеф, ка  и  ка-тет.}  Стычки  эти
составляли  основу  его  жизни,  являлись  той  осью,  вокруг  которой
вращалась его {ка.} А то,  что  сразиться  предстояло  словами,  а  не
пулями, значения не имело. Все равно речь шла о жизни:  то  ли  он  на
щите, то ли со щитом. Запах смерти витал в воздухе. Точно  так  же  на
болоте воняет гнилью.  А  потом  накатила  волна  боевой  ярости,  как
обычно... и он потерял контроль над собой.
     - Я могу назвать тебя бесчувственной,  безмозглой,  придурковатой
машиной. Могу назвать глупым, бестолковым  существом,  у  которого  не
больше здравого смысла, чем у завывания зимнего ветра в дупле дерева.
     - ПРЕКРАТИ.
     Роланд продолжал тем же ровным тоном, словно и не услышал Блейна:
     - Таких, как ты, Эдди называет "железками". Не будь ты ею,  я  бы
мог кой-чего добавить.
     - Я ДАЛЕКО НЕ КАКАЯ-ТО ТАМ...
     - Я мог бы назвать тебя, к примеру, членосо-сом, но  у  тебя  нет
рта. Я мог бы сказать, что ты  гаже  самого  гадкого  нищего,  который
когда-либо ползал по самой мерзкой улице мироздания,  но  у  тебя  нет
колен, на которых ползают, тебе никогда не  упасть  на  них,  тебе  не
постичь человеческого недостатка, зовущегося  милосердием.  Я  мог  бы
даже сказать, что ты трахал свою мать, если б она у тебя была.
     Роланд умолк на мгновение, чтобы перевести дух. Эдди,  Сюзанна  и
Джейк затаили дыхание. Гробовое молчание Блейна Моно окутывало, душило
их.
     - Я могу назвать тебя вероломным существом, позволившим покончить
с  собой  своей  единственной  подруге,  трусом,  радующимся  мучениям
глупцов и убийству невинных, растерявшимся  и  писклявым  механическим
гоблином, который...
     - {ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ ПРЕКРАТИТЬ, А НЕ ТО  Я  УБЬЮ  ВАС  ВСЕХ  ПРЯМО
ЗДЕСЬ!}
     Глаза Роланда сверкнули таким неистовым синим  светом,  что  Эдди
отпрянул. Рядом ахнули Джейк и Сюзанна.
     - {Убей, если хочешь, но ты мне не указ!} - проревел  стрелок.  -
Ты {забыл лица тех, кто создал тебя! Так что теперь или убей нас,  или
молчи и слушай  меня,  Роланда  из  Гилеада,  сына  Стивена,  стрелка,
властителя Древних Земель! Я не для того шел все эти мили  и  все  эти
годы, чтобы слушать твой детский лепет! Ты меня понял? Так что  слушай
МЕНЯ!}
     Мгновение стояла абсолютная тишина. Никто не смел дохнуть. Роланд
смотрел прямо перед собой, гордо подняв голову, с  рукой  на  рукоятке
револьвера.
     Сюзанна Дин поднесла руку ко рту и ощупала пальцами  изогнувшиеся
в улыбке губы - так женщина иной раз ощупывает новый, еще  непривычный
предмет туалета, скажем, шляпку, чтобы убедиться, хорошо ли сидит. Она
боялась, что наступил последний миг ее  жизни,  но  в  сердце  в  этот
момент доминировал не страх - гордость. Скосив  взгляд,  она  увидела,
что Эдди во все глаза смотрит на Роланда и тоже  улыбается.  А  уж  на
лице Джейка читался откровенный восторг.
     - Скажи ему! - выдохнул Джейк. - Пни ему под зад! Так его!
     - ТЫ бы лучше прислушался к его словам, - поддакнул Эдди.  -  Ему
действительно наплевать, Блейн. Не зря же его прозвали Бешеный Пес  из
Гилеада.
     После долгой, долгой паузы Блейн спросил:
     - ОНИ ТАК ЗВАЛИ ТЕБЯ, РОЛАНД, СЫН СТИВЕНА?
     - Возможно, - спокойно ответил Роланд, стоя в разреженном воздухе
над безжизненными холмами.
     - КАКОЙ МНЕ ОТ ВАС ПРОК, ЕСЛИ ВЫ НЕ ХОТИТЕ ЗАГАДЫВАТЬ ЗАГАДКИ?  -
спросил  Блейн.  Теперь  он  говорил  голосом  дующегося,   обиженного
ребенка, которому родители разрешили засидеться допоздна и не  уложили
в постель.
     - Я не говорил, что мы не хотим.
     - НЕ ГОВОРИЛ? - недоуменно переспросил Блейн.  -  Я  НЕ  ПОНИМАЮ,
ОДНАКО  АНАЛИЗ   ГОЛОСОВЫХ   МОДУЛЯЦИЙ   ПОДТВЕРЖДАЕТ   РАЦИОНАЛЬНОСТЬ
СКАЗАННОГО. ОБЪЯСНИ.
     - Ты сказал, что хочешь услышать загадки  немедленно.  В  этом  я
тебе отказал. В своем нетерпении ты повел себя неподобающим образом.
     - Я НЕ ПОНИМАЮ.
     - {Ты} мне нагрубил. {Это} ты понимаешь?
     Вновь  долгая,  долгая  пауза.  В  последние  столетия  компьютер
сталкивался лишь с невежеством,  забвением,  идолопоклонством.  И  уже
запамятовал, что есть обычное человеческое мужество.
     - ЕСЛИ Я НАГРУБИЛ ТЕБЕ, ИЗВИНИ, - послышалось наконец.
     - Извинения принимаются, Блейн. Но есть более серьезная проблема.
     - ОБЪЯСНИ.
     - Восстанови стены, и я объясню. - Роланд уселся в кресло, словно
о дальнейших препирательствах и перспективе мгновенной смерти речь уже
не шла.
     Блейн подчинился. Стены потеряли прозрачность,  кошмарный  пейзаж
исчез. Зеленая лампочка на схеме маршрута мигала  рядом  с  кружком  с
надписью КАНДЛТОН.
     - Хорошо, - кивнул Роланд. - грубость можно простить. Блейн.  Так
меня учили в юности. Но меня также учили, что глупости нет прощения.
     - И В ЧЕМ ЖЕ ПРОЯВИЛАСЬ МОЯ ГЛУПОСТЬ, РОЛАНД ИЗ ГИЛЕАДА? -  Голос
Блейна зазвучал зловеще. Сюзанна подумала о старом коте,  притаившемся
у мышиной норки: хвост мотается из стороны в  сторону,  зеленые  глаза
злобно горят.
     - У нас  есть  то,  что  ты  хочешь,  но  взамен,  если  получишь
желаемое, ты предлагаешь нам смерть. Это {очень} глупо.
     Долго, долго обдумывал Блейн слова Роланда. И наконец:
     - СКАЗАННОЕ ТОБОЙ - ПРАВДА, РОЛАНД ИЗ ГИЛЕАДА, НО КАЧЕСТВО  ТВОИХ
ЗАГАДОК НЕ ДОКАЗАНО. Я НЕ ХОЧУ  ОТДАВАТЬ  ВАМ  ВАШИ  ЖИЗНИ  ЗА  ПЛОХИЕ
ЗАГАДКИ.
     Роланд кивнул:
     - Я тебя понимаю, Блейн. А теперь послушай  и  постарайся  понять
меня. Частично я уже рассказал об  этом  моим  друзьям.  Когда  я  был
маленьким, в феоде Гилеад каждый год проводились семь больших ярмарок,
в честь Зимы, Широкой  Земли,  Первого  Сева,  Летнего  Солнцестояния,
Полной Земли, Завершения Жатвы и Нового года. Загадывание загадок было
непременной частью каждой ярмарки, но самую важную роль они играли  на
праздниках Широкой и Полной  Земли,  потому  считалось,  что  качество
загадок напрямую влияет на урожай: чем они лучше, тем сбор больше.
     - ЭТО СУЕВЕРИЕ, НЕ ИМЕЮЩЕЕ ПОД СОБОЙ ФАКТИЧЕСКОГО ОБОСНОВАНИЯ,  -
отрезал Блейн. - Я НАХОЖУ СИЕ ГЛУПЫМ И РАЗДРАЖАЮЩИМ.
     - Разумеется, суеверие, - согласился Роланд, - но ты бы удивился,
узнав, насколько четко загадки предсказывали урожай. К примеру, ответь
мне Блейн, на бал кони ходят?
     - СТАРО И  НЕ  ОЧЕНЬ-ТО  ИНТЕРЕСНО,  -  ответил  Блейн  радостным
голосом: наконец-то  ему  предложили  загадку.  -  НА  БАЛКОНЕ  ХОДЯТ.
ЗАГАДКА ОСНОВАНА НА ФОНЕТИЧЕСКОМ СОЗВУЧИИ. ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА  ПОДОБНОГО
РОДА ИЗВЕСТНА НА УРОВНЕ, ГДЕ РАСПОЛОЖЕН ФЕОД НЬЮ-ЙОРК. ЧТО ДЕЛАЛ СЛОН,
КОГДА ПРИШЕЛ НАПОЛЕОН?
     - Это я знаю, - подал голос Джейк. - Когда слон пришел  на  поле,
он щипал травку.
     - ДА. - согласился Блейн. - ОЧЕНЬ СТАРАЯ ГЛУПАЯ  ЗАГАДКА  ГОДИТСЯ
ТОЛЬКО ДЛЯ ПРИМЕРА.
     - Вот тут я полностью согласен с тобой, дружище Блейн. -  вставил
Эдди.
     - Я НЕ ТВОЙ ДРУЖИЩЕ, ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
     - Да хрен с тобой. Поцелуй меня в задницу и чеши на небеса.
     - НЕБЕС ТУТ НЕТ.
     Эдди с ответом не нашелся.
     - Я БЫ ХОТЕЛ УСЛЫШАТЬ И ДРУГИЕ  ЯРМАРОЧНЫЕ  ЗАГАДКИ  ИЗ  ГИЛЕАДА,
РОЛАНД, СЫН СТИВЕНА.
     - Ровно в полдень на Широкую и Полную  Землю  от  шестнадцати  до
тридцати конкурсантов собирались в Зале  Предков,  который  по  такому
случаю открывали для всех. Лишь несколько  раз  в  году  простой  люд,
купцы, ремесленники,  фермеры  и  тому  подобные,  допускались  в  Зал
Предков, в эти дни он заполнялся {до отказа.}
     Взгляд стрелка стал мечтательным, отрешенным, таким  Джейк  видел
его лицо в другой, смутной жизни, когда Роланд рассказывал ему, как он
и его друзья, Катберт и Жами, однажды пробрались на балкон того самого
Зала  Предков,  чтобы  посмотреть  на  танцы.  Они  с  Роландом  тогда
карабкались  по  горам,  преследуя  Уолтера.  Джейк   с   любопытством
вгляделся в Роланда, вновь задавшись вопросом, а  откуда  пришел  этот
необычный человек... и почему.
     - В центре зала ставили большущую бочку, и каждый желающий бросал
в нее кусочки коры с написанными на них загадками. Многие загадки были
старыми,  услышанными  от  стариков,  взятыми  из  книг,   но   многие
придумывались специально к  конкурсу.  Трое  судей,  один  обязательно
стрелок, выносили решение по каждой и допускали к конкурсу только  те,
которые признавали пристойными.
     - ДА, ЗАГАДКИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ПРИСТОЙНЫМИ, - согласился Блейн.
     - А потом их начинали отгадывать. - Слабая улыбка  осветила  лицо
стрелка при воспоминании о тех днях,  когда  он  был  не  старше  того
мальчугана, что сидел напротив него с ушастиком на коленях. -  Конкурс
продолжался не один час. Отгадчики  выстраивались  в  шеренгу  посреди
Зала Предков. Место в шеренге определялось жребием, а поскольку  место
в конце ценилось куда выше, чем в начале,  каждый  надеялся  оказаться
последним, хотя победитель должен был правильно ответить  хотя  бы  на
одну загадку.
     - ЕСТЕСТВЕННО.
     - Каждый мужчина или женщина - в числе лучших отгадчиков  Гилеада
были и женщины, - подходил к бочке,  вытаскивал  загадку.  Если  после
трех минут раздумий она оставалась  неотгаданной,  конкурсант  уступал
место следующему.
     - И ЕМУ ПРЕДЛАГАЛОСЬ НАЙТИ ОТВЕТ НА ТУ ЖЕ ЗАГАДКУ?
     - Да.
     - ТО ЕСТЬ ВРЕМЕНИ НА ОБДУМЫВАНИЕ У НЕГО БЫЛО БОЛЬШЕ?
     - Да.
     - ПОНЯТНО. ЭТО КРУТО.
     Роланд нахмурился:
     - Круто?
     - Он имел в виду - забавно,  -  вставила  Сюзанна.  Роланд  пожал
плечами.
     - Зевак это веселило, тут сомнений  нет,  но  участники  конкурса
воспринимали происходящее очень серьезно. Частенько  после  завершения
состязания и вручения приза возникали ссоры и даже драки.
     - КАКОГО ПРИЗА, РОЛАНДЬ СЫН СТИВЕНА?
     - Победитель получал самого крупного гуся в феоде. И год за годом
этот гусь доставался моему учителю Корту.
     - КАК ЖАЛЬ, ЧТО ЕГО НЕТ СРЕДИ ВАС. - В  голосе  Блейна  слышались
уважительные нотки. - ОН, ДОЛЖНО БЫТЬ, ВЕЛИКИЙ ОТГАДЧИК.
     - Был великим. - кивнул Роланд. -  Так  ты  готов  выслушать  мое
предложение. Блейн?
     - РАЗУМЕЕТСЯ. ВЫСЛУШАЮ С БОЛЬШИМ ИНТЕРЕСОМ, РОЛАНД ИЗ ГИЛЕАДА.
     - Пусть оставшиеся часы  станут  нашей  ярмаркой.  Ты  не  будешь
загадывать нам  загадки,  потому  что  хочешь  услышать  новые,  а  не
пересказывать некоторые из миллионов, уже известных тебе...
     - СОВЕРШЕННО ВЕРНО.
     - Мы все равно не сможем найти на них ответы, - продолжил Роланд.
- Я уверен, ты знаешь загадки,  которые  поставили  бы  в  тупик  даже
Корта, если б он вытащил их из бочки. - Уверенности в этом  у  Роланда
не было, но он полагал, что махать кулаками больше  незачем  и  пришло
время погладить Блейна по шерстке.
     - КОНЕЧНО ЖЕ, - согласился Блейн.
     - Вместо  гуся  призом  станут  наши  жизни.  По  пути  мы  будем
загадывать тебе загадки, Блейн. "Если ко времени прибытия в Топику  ты
отгадаешь их все, можешь исполнить свой первоначальный  план  -  убить
нас. Это будет твой гусь. Но если мы озадачим  тебя...  если  найдется
загадка, в книге Джейка или у нас в головах, которой ты не знаешь и на
которую не сможешь дать ответ... тебе придется довезти нас до Топики и
освободить, чтобы мы продолжили свой путь. Это будет {наш} гусь.
     Ему ответила тишина.
     - Ты меня понял?
     - ДА.
     - {Ты} согласен?
     Блейн Моно молчал. Эдди обнял Сюзанну за  плечи,  поднял  голову,
разглядывая потолок салона для баронов. Левая рука  Сюзанны  легла  на
живот, прикрывая сокрытую в нем тайну. Джейк легонько  поглаживал  Ыша
по спинке, избегая кровавых корок на ранах.  Они  ждали,  пока  Блейн,
настоящий Блейн, оставшийся далеко позади, живущий своей  псевдожизнью
под городом, все обитатели  которого  умерли  от  его  руки,  обдумает
предложение Роланда.
     - ДА, - наконец вымолвил Блейн. - Я СОГЛАСЕН. ЕСЛИ Я ОТГАДАЮ  ВСЕ
ВАШИ ЗАГАДКИ, Я ВОЗЬМУ ВАС С СОБОЙ В ТО МЕСТО, ГДЕ ТРОПА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ
В ПУСТОШИ. ЕСЛИ ОДИН ИЗ ВАС ЗАГАДАЕТ ЗАГАДКУ,  РАЗГАДАТЬ  КОТОРУЮ  ЯНЕ
СМОГУ, Я СОХРАНЮ ВАМ ЖИЗНЬ И  ОСТАВЛЮ  В  ТОПИКЕ,  ОТКУДА  ВЫ  СМОЖЕТЕ
ПРОДОЛЖИТЬ ПОИСКИ  ТЕМНОЙ  БАШНИ,  ЕСЛИ  БУДЕТ  НА  ТО  ВАШЕ  ЖЕЛАНИЕ.
ПРАВИЛЬНО Я ПОНЯЛ ТВОИ УСЛОВИЯ, РОЛАНД, СЫН СТИВЕНА?
     - Да.
     - ОЧЕНЬ ХОРОШО, РОЛАНД ИЗ ГИЛЕАДА.
     - ОЧЕНЬ ХОРОШО, ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
     - ОЧЕНЬ ХОРОШО, СЮЗАННА ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
     - ОЧЕНЬ ХОРОШО, ДЖЕЙК ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
     - ОЧЕНЬ ХОРОШО, ЫШ ИЗ СРЕДИННОГО МИРА.
     Ыш вскинул мордочку, услышав свое имя.
     - ВЫ - {КА-ТЕТ:} ЕДИНСТВО ИЗ МНОЖЕСТВА.  Я  -  ТОЖЕ.  ТЕПЕРЬ  НАМ
ПРЕДСТОИТ ВЫЯСНИТЬ, КАКОЙ КА-ТЕТ СИЛЬНЕЕ.
     Вновь наступила тишина, нарушаемая лишь мерным гудением  моторов,
несущих их через бесплодные  земли,  по  Тропе  Луча,  к  Топике,  где
заканчивался Срединный мир и начинался мир Крайний.
     - ИТАК, - торжественно провозгласил Блейн,  -  ЗАБРАСЫВАЙТЕ  ВАШИ
СЕТИ, СКИТАЛЬЦЫ.  ИСПЫТАЙТЕ  МЕНЯ  ВАШИМИ  ЗАГАДКАМИ.  ДАВАЙТЕ  НАЧНЕМ
СОСТЯЗАНИЕ.



                             Часть первая
                               ЗАГАДКИ


                             Глава первая
                      ПОД ДЕМОНИЧЕСКОЙ ЛУНОЙ (I)


                                  1


     Город  Кандлтон  не  умер,  пусть  и  разрушенный,   отравленный,
радиоактивный.  Прошли  столетия,  но  в  нем  по-прежнему   теплилась
странная жизнь: жуки размерами с черепах, птицы, похожие на  маленьких
бесформенных дракончиков,  несколько  спотыкающихся  роботов,  которые
бродили  между  разрушенными  домами,   словно   стальные   зомби,   с
поскрипывающими шарнирами, поблескивающими глазами-объективами.
     - Предъявите ваш пропуск! - выкрикивал один  из  них,  зажатый  в
углу  холла  отеля  "Кандлтонские  путешественники"  последние  двести
тридцать  четыре  года.  Чуть  заржавевшую  голову   робота   украшала
шестиконечная звезда. За эти годы ему удалось  прогнуть  металлическую
стену, блокирующую ему путь, но не более того.
     - Предъявите ваш пропуск! В южном  и  восточном  секторах  города
повышенные  уровни  радиации!  Предъявите  ваш  пропуск!  В  южном   и
восточном секторах города повышенные уровни радиации!
     Раздувшаяся крыса, слепая, с внутренностями, волочащимися  следом
в кожном мешке, переползла через ноги робота-охранника. Робот-охранник
этого не заметил, продолжая биться стальной головой о стальную стену.
     - Предъявите ваш пропуск! В южном  и  восточном  секторах  города
повышенные уровни радиации!
     За спиной робота, в баре отеля, покоились черепа мужчин и женщин,
которые пришли пропустить по рюмочке, когда прогремел взрыв. Некоторые
черепа  лыбились,  словно  их  обладатели  умерли  смеясь.   Возможно,
некоторые действительно смеялись.
     Когда Блейн Моно пролетел над развалинами, рассекая ночь,  словно
пуля, вылетевшая из ствола, наземь полетели еще не разбившиеся стекла,
вниз посыпалась  пыль,  несколько  черепов  раскололись,  как  древние
глиняные вазы. Снаружи по улицам пронесся  вихрь  радиоактивной  пыли,
фонарный столб перед рестораном  "Свинина  и  говядина"  вывернуло  из
земли. На городской площади Кандлтонский фонтан треснул  и  развалился
на две половины, выплеснув не воду, а пыль, змей,  скорпионов-мутантов
и нескольких слепых черепах-жуков.
     А когда объект,  промелькнувший  над  Кандлтоном,  исчез,  словно
никогда и не  появлялся,  и  город  вернулся  к  тому  состоянию,  что
последние  два  с  половиной  столетия  заменяло  прежнюю  жизнь,  его
настигла  ударная  волна,  громыхнула  над  городом  впервые  за  семь
последних лет. Вызванной ею вибрации вполне  хватило,  чтобы  обрушить
универсальный  магазин,  расположенный  за  фонтаном.   Робот-охранник
попытался в последний раз предупредить:
     - В южном и вос... - и замолчал навсегда, уткнувшись в стену, как
наказанный ребенок.
     В двух или трех сотнях  колес  от  Кандлтона,  если  продвигаться
вдоль Тропы  Луча,  уровень  радиации  и  концентрация  DEP3  в  почве
уменьшились практически до нуля. Здесь монорельс проходил буквально  в
десяти футах над землей, и здесь же  олениха,  выглядевшая  почти  что
нормально, грациозно вышла из соснового леса, чтобы напиться из ручья,
вода в котором на три четверти самоочистилась от всякой дряни.
     Конечно, олениха отличалась от  обычных  особей:  короткая  пятая
нога болталась под брюхом, как сосиска, а слепой третий глаз белел  на
левой  стороне  морды.  Однако  у  нее   сохранилась   способность   к
воспроизводству потомства, а ДНК не  очень-то  изменилась,  во  всяком
случае, для мутанта в двенадцатом поколении. За шесть  лет  жизни  она
родила трех детенышей. Двух - нормальных, "добрая  скотина",  говорила
про таких тетушка Талита из Речного Перекрестка.  Третий  родился  без
кожи, кошмарный уродец, мать его тут же и затоптала.
     Мир, во всяком случае эта  часть  мира,  постепенно  излечивался,
зализывая раны.
     Олениха  начала  пить,  потом  посмотрела  вверх,  глаза  у   нее
округлились, с морды капала  вода.  Издалека  до  нее  донесся  низкий
гудящий звук. Мгновением позже к  нему  присоединилась  искорка.  Мозг
подал команду тревоги. Мышцы отреагировали быстро, но, хотя от искорки
ее отделяли многие колеса, шансов на спасение у нее не было.  Она  еще
не начала сгибать задние ноги, когда искорка увеличилась  до  размеров
прожектора и залила ярким светом ручей  и  опушку.  Со  светом  пришел
сводящий с ума рев моторов монопоезда, мчащегося на  полной  скорости.
Что-то розовое пролетело поверх бетонных столбов, на которых  покоился
рельс, оставляя  за  собой  вихри  пыли,  летящие  камни,  разорванных
зверушек, взметнувшуюся в воздух прошлогоднюю листву. Олениха  погибла
мгновенно. Воздушный водоворот,  вызванный  Блейном,  не  засосал  ее,
слишком большая, но проволок ярдов семьдесят. Вода капала  с  морды  и
копыт. Клок шкуры и пятую ногу оторвало и унесло вслед за Блейном, как
подхваченную ветром шляпу.
     Наступила тишина, хрупкая, как  первый  лед  на  пруду,  а  потом
ударная  волна  разорвала  ее  в  клочья,  сшибив  с  высот  на  землю
птицу-мутанта, возможно, ворона. Птица камнем упала  в  ручей,  подняв
фонтан брызг. А красный глаз, задние огни Блейна, с каждым  мгновением
уменьшался, удаляясь и удаляясь.
     Из-за облаков выглянула полная луна, посеребрив опушку  и  ручей.
На диске луны проглядывалось лицо, но не то, которое хотели бы  видеть
влюбленные. С луны на  землю  взирал  оскал  черепа,  такого  же,  что
оставались в баре отеля "Кандлтонские путешественники". И череп этот с
улыбкой лунатика поглядывал на немногих существ, которые  еще  жили  и
трепыхались внизу. В Гилеаде до того, как  мир  "сдвинулся  с  места",
полную луну на Новый год называли Демонической и старались на  нее  не
смотреть, полагая сие дурной приметой.
     Нынче, однако, это  не  имело  значения.  Нынче  демонов  хватало
повсюду.



                                  2


     Сюзанна взглянула на карту-схему маршрута и увидела, что  зеленая
точка,  отмечающая  их  местоположение,  находится  на  полпути  между
Кандлтоном и Рилейей, следующей  остановкой  Блейна.  {Да  только  кто
собирается останавливаться?} - подумала она.
     Оторвав взгляд от карты-схемы, она повернулась к  Эдди.  Тот  все
еще изучал потолок салона для баронов. Она подняла  голову  и  увидела
квадрат, не иначе как люк (но в  таком  чуде  техники,  как  говорящий
поезд, решила Сюзанна,  он  должен  называться  покруче,  какой-нибудь
"аварийный  выход").  На  люке  краснела,   простенькая   пиктограмма,
изображающая  человека,  вылезающего  из  поезда.  Сюзанна  попыталась
представить себе, что будет, если она, следуя нарисованной инструкции,
вылезет через люк на скорости восемьсот миль в час. Перед ее мысленным
взором предстала женская  голова,  сорванная  с  шеи,  как  цветок  со
стебля. Она увидела, как голова  проносится  вдоль  крыши  салона  для
баронов, стукнувшись о нее разок, и исчезает в темноте с вытаращенными
глазами и растрепанными волосами.
     Сюзанна  постаралась  побыстрее  отогнать  от  себя  эту   жуткую
картину. Все равно  лючок  на  крыше  наверняка  заблокирован,  заперт
намертво. Блейн Моно не собирался выпускать их. Им, возможно,  удастся
выбраться из салона, но полной уверенности в этом у Сюзанны  не  было,
даже если бы им и удалось загадать Блейну загадку, на которую  у  того
не найдется ответа.
     {Мне  не  хочется  этого  говорить,  но  ты  разговариваешь,  как
гребаный хонки [пренебрежительное прозвище белых.  -  {Здесь  и  далее
примеч. пер.}], дорогой,} зазвучал в ее голове голос Детты Уолкер. {Не
доверяю я твоему механическому мозгу. Тебя надо вдарить покрепче, а не
повязывать синей ленточкой твои банки памяти.}
     Джейк протянул стрелку потрепанную книгу загадок,  словно  больше
не хотел  брать  на  себя  ответственность  за  ее  хранение.  Сюзанна
понимала чувства ребенка: возможно, их жизни  зависели  от  того,  что
написано на много раз читанных, замусоленных  страницах.  Пожалуй,  ей
тоже не хотелось держать при себе эту книгу.
     - Роланд, - прошептал Джейк. - Она тебе нужна?
     - {Жна!}  -  Ыш  глянул  на  стрелка.  -  Олан-на-жна!   -   зубы
ушастика-путаника сомкнулись на книге, он вытащил ее из руки Джейка, и
его непропорционально длинная шея потянулась к Роланду, предлагая  ему
"Загадки, шарады и головоломки для всех и каждого".
     Роланд бросил на книгу короткий взгляд, по глазам  чувствовалось,
что думает он совсем о другом, качнул головой:
     - Пока нет. - Он посмотрел на карту-схему. Лица у Блейна не было,
следовательно, загадывая загадки, они  могли  обращаться  и  к  карте.
Зеленая точка приблизилась к Рилейе.
     Сюзанна подумала было, а как выглядят  места,  над  которыми  они
сейчас пролетают, но потом решила, что знать этого она не хочет. После
того как они увидели, во что превратился город Лад.
     - Блейн! - позвал Роланд.
     - ДА.
     - Ты можешь оставить нас одних? Нам нужно потолковать.
     {Надо быть  сумасшедшим,  чтобы  думать,  что  он  это  сделает,}
сказала себе Сюзанна. Но Блейн ответил незамедлительно.
     - ДА, СТРЕЛОК. Я МОГУ ОТКЛЮЧИТЬ ВСЕ  МОИ  ДАТЧИКИ  В  САЛОНЕ  ДЛЯ
БАРОНОВ. КОГДА ВАШЕ СОВЕЩАНИЕ ЗАКОНЧИТСЯ И ВЫ БУДЕТЕ ГОТОВЫ ЗАГАДЫВАТЬ
МНЕ ЗАГАДКИ, Я ВЕРНУСЬ.
     - Да, ты и генерал Макартур, - пробормотал Эдди.
     - ЧТО ТЫ СКАЗАЛ, ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА?
     - Не важно. Говорил сам с собой, ничего больше.
     - ЧТОБЫ ВЫЗВАТЬ  МЕНЯ,  ПРИКОСНИТЕСЬ  К  КАРТЕ-СХЕМЕ,  -  добавил
Блейн. - ПОКА КАРТА-СХЕМА КРАСНАЯ,  МОИ  ДАТЧИКИ  ОТКЛЮЧЕНЫ.  УВИДИМСЯ
ПОЗЖЕ, АЛЛИГАТОР. ДО СКОРОЙ ВСТРЕЧИ, КРОКОДИЛ. НЕ ЗАБУДЬ  НАПИСАТЬ.  -
Пауза. - ОЛИВКОВОЕ МАСЛО, НО НЕ КАСТОРОВОЕ.
     Прямоугольник  карты-схемы  маршрута  на  переднем  торце  салона
внезапно  окрасился  таким   ярким   красным   светом,   что   Сюзанна
прищурилась.
     - Оливковое масло, но не касторовое? - переспросил Джейк.  -  Что
бы это значило?
     - Не важно, - отмахнулся Роланд. - Времени у нас мало.  Монопоезд
несется к конечной станции с постоянной скоростью, независимо от того,
с нами Блейн или нет.
     - Ты же не веришь, что  он  действительно  ушел,  не  так  ли?  -
спросил Эдди. - Такой скользкий тип, как он. Да перестань, спустись на
землю. Он наверняка подслушивает, даю голову на отсечение.
     - Я в  этом  очень  сомневаюсь,  -  возразил  Роланд,  и  Сюзанна
мысленно согласилась с ним. Во всяком случае, на текущий момент. -  Ты
же слышал, как он обрадовался  перспективе  отгадывать  загадки  после
стольких лет бездействия. И...
     - И он уверен в себе, -  добавила  Сюзанна.  -  Не  видит  в  нас
серьезных соперников.
     - Он не прав? - спросил Джейк стрелка. - Мы сможем взять над  ним
верх?
     - Я не знаю, - ответил Роланд. - Если  ты  насчет  спрятанного  у
меня в рукаве туза, так его там нет. Это честная игра... но по крайней
мере игра, в которую мне уже приходилось играть. Мы все играли  в  нее
прежде, в том или ином виде. И вот эта книга. -  Он  указал  на  книгу
загадок, которую Джейк взял у Ыша. - Могущественные силы задействованы
в этой истории, и не все они  стремятся  не  допустить  нас  к  Темной
Башне.
     Сюзанна слышала его, но думала в этот момент  о  Блейне.  Блейне,
который так легко ушел и оставил их одних, совсем как ребенок, который
водит в "прятках", закрывает глаза и ждет,  пока  спрячутся  остальные
участники игры. И кто же тогда они? Участники Блейновой игры? От  этой
мысли ей стало совсем нехорошо. Лучше уж представлять,  как  вылезаешь
из люка и тебе ветром сносит голову.
     - Так что же нам делать? - спросил Эдди. - У тебя наверняка  есть
какая-то идея, иначе ты не отослал бы его.
     - Его могучий разум в сочетании с долгим периодом  одиночества  и
бездействия мог куда в большей степени приблизить его к человеку, хотя
он сам об этом даже не догадывается.  На  это  я,  во  всяком  случае,
надеюсь. Прежде  всего  мы  должны  провести  рекогносцировку.  Должны
определить, если сумеем, где он слаб, а где  -  силен,  где  полностью
уверен в себе, а где испытывает хоть  малейшие  сомнения.  Загадки  не
просто показатель ума человека, их  задающего.  Они  призваны  выявить
слабые места того, кто их отгадывает.
     - А у него есть слабые места? - спросил Эдци.
     - Если нет, - спокойно ответил Роланд, -  мы  все  умрем  в  этом
поезде.
     - Мне нравится твое умение ободрить нас в трудную минуту, -  чуть
улыбнулся Эдди. - Это одна из причин, по которой с тобой  так  приятно
иметь дело.
     - Мы начнем с четырех загадок, - продолжил Роланд. -  Легкой,  не
очень легкой, довольно трудной  и  очень  трудной.  Он  разгадает  все
четыре, я в этом уверен, но мы должны вслушиваться в его ответы.
     Эдди кивнул, в Сюзанне  затеплилась  искорка  надежды.  Вроде  бы
подход предлагался правильный.
     - Потом мы снова отошлем его и  будем  держать  совет.  Возможно,
определимся, в каком направлении надо  двигаться.  Первые  загадки  мы
можем брать откуда угодно, но... - он  многозначительно  посмотрел  на
книгу, - ...исходя из рассказа Джейка о том, что произошло  в  книжном
магазине, нужный нам ответ обнаружится в  этой  книге,  а  не  в  моих
воспоминаниях о ярмарочных загадках. Он просто {обязан} быть здесь.
     - Вопрос. - подала голос Сюзанна. Роланд повернулся к ней,  брови
вопросительно поднялись.
     - Мы ищем {вопрос,} а не ответ, - пояснила она.  -  На  этот  раз
именно от ответов зависит, останемся мы в живых или нет.
     Стрелок кивнул. На его лице отражалось  недоумение,  может,  даже
раздражение, такое Сюзанне приходилось видеть не часто. И когда  Джейк
вновь протянул ему книгу, Роланд ее взял. Подержал (поблекшая, но  все
еще  ярко-красная  обложка  довольно-таки  странно  смотрелась  в  его
больших загорелых руках... особенно правой, без двух  пальцев),  потом
передал Эдди.
     - Самая легкая загадка - твоя. - Роланд посмотрел на Сюзанну.
     - Хорошо. - По ее губам промелькнула тень улыбки. -  Надеюсь,  ты
начал с меня не потому, что я - слабый пол.
     Стрелок уже повернулся к Джейку:
     - {Ты} будешь вторым, с чуть более сложной загадкой. Я - третьим.
А ты - последним,  Эдди.  Выбери  из  книги  ту,  что  покажется  тебе
трудной...
     - Самые трудные - в конце, - вставил Джейк. - ...но только  давай
без  твоих  глупостей,  хорошо?  Вопрос  жизни  и  смерти.  Время  для
глупостей осталось в прошлом.
     Эдди  смотрел  на   него,   высокого,   много   пережившего,   не
останавливающегося ни перед чем ради поставленной цели - добраться  до
Башни. А знает ли Роланд, подумал он,  как  больно  ранят  его  слова.
Небрежный совет перестать вести себя, как ребенок, улыбочки, шуточки в
тот самый момент, когда на карту поставлены их жизни.
     Он открыл рот, чтобы что-то сказать - Эдди  Дин  славился  своими
репликами, забавными и жалящими одновременно, такие реплики всякий раз
выводили из себя его братца Генри, - и  закрыл.  Может,  на  этот  раз
Роланд прав. Может, сейчас самое время отказаться от детских  выходок.
Может, пора и повзрослеть.



                                  3


     Еще три минуты они перешептывались, а  Сюзанна  и  Джейк  листали
книгу "Загадки..." (Джейк сказал,  что  себе  он  уже  выбрал).  Потом
Роланд прошел к переднему торцу  салона  и  приложил  руку  к  яростно
горящему  красному  прямоугольнику.  Тут  же   возникала   карта-схема
маршрута. С непрозрачными стенами они по-прежнему не ощущали  никакого
движения, но зеленая точка заметно приблизилась к Рилейе.
     - ИТАК, РОЛАНД, СЫН СТИВЕНА! - возвестил Блейн. Эдди  показалось,
что он уловил в голосе не просто веселые, а радостные  нотки.  -  ТВОЙ
{КА-ТЕТ} ГОТОВ НАЧАТЬ?
     - Да.  Сюзанна  из  Нью-Йорка  откроет  первый  раунд.  -  Роланд
повернулся к ней, чуть понизил  голос  (она,  конечно,  понимала,  что
Блейн все услышит, если у него будет такое желание): -  Тебе  не  надо
выходить на середину прохода, как нам, потому что у тебя нет  ног,  но
говорить ты должна громко и отчетливо, и всякий раз, обращаясь к нему,
называть по имени.  Если...  {когда}  он  правильно  ответит  на  твою
загадку, скажешь: "Спасибо, Блейн, ты ответил правильно". Потом  Джейк
выйдет в проход и загадает свою загадку. Все понятно?
     - А если он ответит неправильно или не ответит вовсе?
     Роланд мрачно улыбнулся.
     - Думаю, что об этом мы пока можем не беспокоиться.  -  Он  вновь
возвысил голос: - Блейн?
     - СЛУШАЮ ТЕБЯ, СТРЕЛОК.
     Роланд глубоко вдохнул.
     - Начинаем.
     - ЧУДЕСНО!
     Роланд кивнул Сюзанне. Эдди  сжал  ее  руку.  Джейк  похлопал  по
другой. Ыш глянул на нее золотистыми глазами.
     Сюзанна, нервно улыбнувшись, уставилась на карту-схему:
     - Привет, Блейн.
     - ПРИВЕТСТВУЮ ТЕБЯ, СЮЗАННА ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
     У нее гулко билось сердце, под мышками выступил пот, появилось то
самое чувство, с которым она  впервые  столкнулась  в  первом  классе:
начинать трудно. Трудно встать перед классом и  первой  запеть  песню,
пошутить, рассказать о  том,  как  ты  провела  лето...  или  загадать
загадку, как сейчас. Она решила  остановиться  на  сочинении,  которое
Джейк Чеймберз прочитал им на память во время  их  долгого  разговора.
Того, что они вели, распрощавшись со стариками из Речного Перекрестка.
В сочинении, озаглавленном "КАК Я ПОНИМАЮ ПРАВДУ", было  две  загадки,
одну из которых Эдди уже загадал Блейну.
     - СЮЗАННА? ТЫ ЗДЕСЬ, МОЯ МАЛЕНЬКАЯ КРЕСТЬЯНОЧКА?
     Он  снова  подтрунивал,  но  на  этот  раз  весело,   добродушно.
{Добродушно.} Блейн, если хотел, мог быть такой душкой. Как  некоторые
знакомые ей избалованные дети.
     - Да, Блейн, я здесь, и вот  моя  загадка.  Что  это  такое  -  о
четырех колесах и воняет?
     Что-то щелкнуло, особым образом,  словно  кто-то  цокнул  языком.
Затем последовала короткая пауза. Когда Блейн  отвечал,  шутливости  в
голосе практически не осталось:
     - ГОРОДСКАЯ МУСОРОВОЗКА,  РАЗУМЕЕТСЯ.  ДЕТСКАЯ  ЗАГАДКА.  ЕСЛИ  И
ПРОЧИЕ БУДУТ НЕ ЛУЧШЕ, Я ПОЖАЛЕЮ О ТОМ, ЧТО СОХРАНИЛ ВАМ ЖИЗНЬ,  ПУСТЬ
ДАЖЕ НА КОРОТКОЕ ВРЕМЯ.
     Карта-схема полыхнула, на этот раз не красным, а светло-розовым.
     - Не выводите его из себя, - взмолился  Маленький  Блейн.  Всякий
раз, когда он подавал голос, Сюзанна представляла себе потного  лысого
коротышку. Если голос Большого Блейна накатывал со  всех  сторон  (как
голос Бога в каком-то фильме Сесиля де Милля,  подумала  Сюзанна),  то
голос   Маленького   Блейна   исходил   лишь   из   одного   динамика,
расположенного над их головами: - {Пожалуйста,} не злите его.  Он  уже
разогнался до предельной скорости,  компенсаторы  едва  справляются  с
нагрузкой. И состояние рельсового пути значительно  ухудшилось  с  той
поры, как по нему ездили в последний раз.
     Сюзанна, которая в свое время накаталась и на троллейбусах,  и  в
вагонах подземки, не чувствовала никакой тряски.  Движение  оставалось
таким же плавным, как и в тот момент, когда они выезжали  из  Колыбели
Лада, но она почему-то верила Маленькому Блейну. Она догадывалась, что
если их таки {тряхнет,} то  после  этого  они  уже  ничего  не  смогут
почувствовать.
     Роланд ткнул ее локтем в бок, возвращая к реальности.
     - Спасибо, Блейн, ты ответил правильно. - Она не отрывала глаз от
карты-схемы, а потом трижды похлопала  себя  по  шее  пальцами  правой
руки. То есть повторила  жест  Роланда  при  его  первом  разговоре  с
тетушкой Талитой.
     - БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ ЗА УЧТИВОСТЬ. - В голосе Блейна вновь  слышалась
веселость, и Сюзанна расценила сие как добрый знак, хотя и поняла, что
смеется он над ней. - Я, ОДНАКО, НЕ ЖЕНЩИНА. НАСКОЛЬКО Я ПОНИМАЮ, БУДЬ
У МЕНЯ ПОЛ, Я БЫЛ БЫ МУЖЧИНОЙ.
     Сюзанна в недоумении повернулась к Роланду.
     - Мужчинам почтение  выказывают  левой  рукой.  Постукиванием  по
ключице. - Он показал, как.
     - Однако.
     Роланд посмотрел на Джейка. Тот встал, положил Ыша в кресло  (мог
бы и не класть:  зверек  тут  же  спрыгнул  на  пол  и  последовал  за
мальчиком), вышел в проход, встал лицом к карте-схеме.
     - Привет, Блейн, это Джейк. Ты знаешь, сын Элмера.
     - ЗАГАДЫВАЙ СВОЮ ЗАГАДКУ.
     - Может бежать, но не ходит, имеет рот, но не говорит, ложе есть,
но не спит, с головой, но не плачет.
     - НЕПЛОХО. ОСТАЕТСЯ НАДЕЯТЬСЯ, ЧТО СЮЗАННА ВОЗЬМЕТ С ТЕБЯ ПРИМЕР,
ДЖЕЙК, СЫН ЭЛМЕРА. ОТВЕТ ОЧЕВИДЕН ДЛЯ ЛЮБОГО  РАЗУМНОГО  СУЩЕСТВА  ИЛИ
МАШИНЫ, НО ТЫ, ОДНАКО, СТАРАЛСЯ. РЕКА.
     - Спасибо, Блейн, ты ответил правильно. - Джейк  трижды  постучал
согнутыми пальцами левой руки по ключице и сел.  Сюзанна  обняла  его,
прижала к себе. Джейк  с  благодарностью  взглянул  на  нее.  Поднялся
Роланд.
     - Хайль, Блейн.
     - ХАЙЛЬ, СТРЕЛОК - Вновь голос Блейна звучал весело...  возможно,
причиной тому стало приветствие,  которого  Сюзанна  еще  ни  разу  не
слышала. {Что за  "хайль",}  подумала  она.  Почему-то  на  ум  пришел
Гитлер, мысли ее перекинулись на упавший на землю самолет, который они
нашли около Лада. "Фоккевульф", определил модель  Джейк.  В  самолетах
она совершенно не разбиралась, но знала, что в  кабине  сидел  мертвый
пилот, погибший так давно, что тело уже не воняло.
     - ЗАГАДЫВАЙ ЗАГАДКУ, РОЛАНД, И ПУСТЬ ОНА БУДЕТ ИЗЯЩНОЙ
     - Постараюсь, Блейн, надеюсь, тебе понравится.  О  четырех  ногах
утром, о двух днем и о трех вечером. Что это?
     - ИЗЯЩНАЯ ЗАГАДКА, - признал Блейн. - ПРОСТЕНЬКАЯ, НО  ВСЕ  РАВНО
ИЗЯЩНАЯ ОТВЕТ - ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ В МЛАДЕНЧЕСТВЕ  ПОЛЗАЕТ  НА  РУКАХ  И
КОЛЕНЯХ, В ЗРЕЛОМ ВОЗРАСТЕ ХОДИТ НА ДВУХ НОГАХ, А В СТАРОСТИ ОПИРАЕТСЯ
НА ПАЛКУ.
     Голос сочился самодовольством, и Сюзанна неожиданно отметила  для
себя, что презирает Блейна, плюющего на всех, несущего смерть.  У  нее
возникло ощущение того, что она испытывала бы к нему  те  же  чувства,
даже если бы он не заставил их поставить на  кон  свои  жизни  в  этом
конкурсе загадок.
     Роланд, однако, ничем не выказал своих истинных чувств.
     - Спасибо, Блейн, ты ответил правильно.
     Он сел, не похлопав  себя  по  ключице,  взглянул  на  Эдди.  Тот
поднялся и выступил в проход.
     - Что происходит, Блейн, старина? - спросил он.
     Роланд поморщился, покачал головой, прикрыл  глаза  изуродованной
правой рукой. Блейн молчал.
     - Блейн? {Ты} здесь?
     - ДА, НО НАСТРОЕНИЕ У МЕНЯ НЕ СТОЛЬ ФРИВОЛЬНОЕ, КАК У ТЕБЯ,  ЭДДИ
ИЗ НЬЮ-ЙОРКА. ЗАГАДЫВАЙ СВОЮ ЗАГАДКУ. ПОДОЗРЕВАЮ, ОНА  БУДЕТ  ТРУДНОЙ,
НЕСМОТРЯ НА ТО ЧТО ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ ВАЛЯТЬ ДУРАКА. С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДУ.
     Эдди бросил взгляд на Роланда, тот  махнул  рукой  -  {продолжай,
ради твоего отца, продолжай!} - повернулся к карте-схеме,  на  которой
зеленая точка только что миновала Рилейю.  Сюзанна  поняла,  что  Эдди
догадывается о том, что она уже знала  наверняка:  Блейн  раскусил  их
замысел, он в курсе того, что они пытаются проверить  его  способности
по всему спектру загадок. Ему это известно... и он с радостью идет  им
навстречу.
     Сердце Сюзанны упало - надежда на то,  что  они  легко  и  быстро
выкрутятся из этой передряги, погасла.



                                  4


     - Ну, не знаю, покажется ли она тебе трудной, но  я  считаю,  что
эта загадка - не подарок. - Ответа он, кстати,  не  знал,  потому  что
кто-то  выдрал  страницы  с  ответами  из  книги  "Загадки,  шарады  и
головоломки для всех и каждого", но  не  думал,  что  это  имеет  хоть
какое-то значение. Установленные правила не требовали  от  них  знания
ответов.
     - Я ВЫСЛУШАЮ И ОТВЕЧУ.
     - Не сказано - не разбито. Что это?
     - ТИШИНА. ТО, О ЧЕМ ТЫ ПОЧТИ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ, ЭДДИ ИЗ  НЬЮ-ЙОРКА
- Блейн ответил практически без паузы, и у Эдди засосало под ложечкой.
Необходимости советоваться с  остальными  не  было:  ответ  Блейн  дал
правильный. Да еще так быстро. Эдди ничего  подобного  не  ожидал.  Он
никогда бы  в  этом  не  признался,  но  лелеял  надежду,  что  сможет
сокрушить Блейна первой же загадкой, да  так,  чтобы  того  не  смогли
собрать ни вся королевская конница, ни вся королевская рать.  Впрочем,
та же надежда вспыхивала в нем всякий раз, когда он брал в  руки  пару
костей, в темной подсобке какого-нибудь бара, или, набрав  семнадцать,
вскрывал карты, играя в блэкджек. Надежда эта твердила  ему,  что  для
него все должно пройти хорошо, ибо он - лучший и другого такого нет  и
не будет.
     - Да, - вздохнул Эдди, - тишина. О которой я почти  ничего  знаю.
Спасибо, Блейн, ты сказал правду.
     - НАДЕЮСЬ, ТЫ ОТКРЫЛ ДЛЯ СЕБЯ ЧТО-ТО ТАКОЕ, ЧТО ПОМОЖЕТ  ТЕБЕ,  -
добавил Блейн, а Эдди подумал: {Ах ты,  гребаный  механический  врун.}
Самодовольство вернулось в голос Блейна и  Эдди  не  мог  не  задаться
вопросом, а откуда у  голоса  машины  взялась  эмоциональная  окраска.
Создавали их такими Великие  древние  или  на  каком-то  этапе  машина
претерпела некие изменения. Мало ли что могло произойти в  электронном
мозгу за долгие годы, столетия одиночества?
     - ВЫ ХОТИТЕ, ЧТОБЫ Я ВНОВЬ УДАЛИЛСЯ, И ВЫ МОГЛИ БЫ ПОСОВЕЩАТЬСЯ?
     - Да, - ответил Роланд.
     Карта-схема вспыхнула ярко-красным. Эдди  повернулся  к  стрелку.
Лицо Роланда тут же превратилось в бесстрастную маску, но за мгновение
до этого Эдди углядел на нем нечто ужасное - абсолютную безысходность.
Эдди никогда не видел такого в лице Роланда, даже когда Роланд  умирал
от укусов омароподобных тварей, даже когда Эдди нацеливал  на  стрелка
его же револьвер, даже когда мерзкий Гашер схватил Джейка и скрылся  с
ним в подземельях Лада.
     - Что будем делать? - спросил  Джейк.  -  Все  примем  участие  в
следующем раунде?
     - Думаю, смысла в этом не много. - ответил Роланд. - Блейн  знает
тысячи загадок, может, миллионы, и это плохо А вот что хуже,  {гораздо
хуже} - он понимает, {как} загадки отгадываются... владеет  логическим
методом, который позволяет придумывать загадки и,  соответственно,  их
разгадывать. - Он повернулся к Эдди и Сюзанне,  которые  вновь  сидели
обнявшись. - Я в этом прав? Вы согласны?
     - Да, - ответила Сюзанна, а  Эдди  с  неохотой  кивнул.  Ему  {не
хотелось} соглашаться... но он согласился.
     - И что из этого? - спросил Джейк. - Что нам {делать,} Роланд?  Я
хочу сказать, должен же быть выход... не так ли?
     {Солги ему, ублюдок,} послал Эдди в направлении Роланда  яростный
мысленный импульс.
     Роланд,  по-видимому,  уловил  мысль   Эдди   и   постарался   ей
последовать. Потрепал волосы Джейка изувеченной рукой.
     - Думаю, выход есть всегда, Джейк. И вопрос в том, сумеем мы  или
нет найти нужную загадку. Он говорил, что дорога занимает чуть  меньше
девяти часов...
     - Восемь часов сорок пять минут, - вставил Джейк.
     - ...то есть времени у нас маловато. Мы едем час...
     - Если карта-схема  соответствует  действительности,  мы  уже  на
полпути к Топике. - Голос Сюзанны подсел. - Наш механический друг  мог
и солгать насчет продолжительности путешествия.  Чтобы  добавить  себе
шансов.
     - Мог, - согласился Роланд.
     - Так что  же  нам  делать?  -  повторил  Джейк.  Роланд  глубоко
вдохнул, задержал дыхание, выдохнул.
     - Сейчас загадывать загадки буду  только  я.  Загадаю  ему  самые
сложные из тех, что помню, которые задавались на ярмарках в  дни  моей
юности. Потом ты, Джейк, если мы будем приближаться к Топике с той  же
скоростью, а  победить  Блейна  мне  не  удастся...  {Ты}  задашь  ему
последние загадки из своей книжки. Самые трудные.  -  Он  потер  щеку,
взглянул на ледяную скульптуру. Раньше она чем-то  напоминала  его,  а
теперь превратилась в нечто бесформенное. - Я по-прежнему  думаю,  что
ответ - в этой книге. Иначе ты не наткнулся бы на нее перед  тем,  как
вернуться в этот мир.
     - А мы? - спросила Сюзанна. - Что делать нам с Эдди?
     - {Думайте,} - ответил Роланд. - {Думайте,} ради ваших отцов.
     - Я не стреляю рукой, - заговорил Эдди.  Внезапно  он  изменился,
стал чужим даже для себя. Что-то похожее он  ощущал,  когда  увидел  в
дереве рогатку и ключ, которые только и ждали, чтобы он достал их... и
в то же время чувство было иным.
     Роланд как-то странно посмотрел на него:
     - Да, Эдди, сказанное тобой правда. Стрелок стреляет умом. О  чем
ты подумал?
     - Ни о чем. - Он мог бы кое-что добавить, но ему  вновь  помешало
видение: Роланд, сидящий на корточках рядом  с  Джейком  на  одном  из
привалов по пути к  Ладу.  Перед  сложенным,  но  еще  не  разожженным
костром. Роланд в роли учителя.  В  учениках  на  этот  раз  Джейк.  С
кремнем и огнивом он пытается разжечь костер. Искра за искрой вылетают
и тают в темноте. И Роланд говорит, что Джейк  глупец.  Что  он...  ну
да... вел себя {глупо.}
     - Нет, - вырвалось у Эдди. - Он  такого  не  говорил.  Во  всяком
случае, мальчику не говорил.
     - Эдди? - В голосе Сюзанны слышалась озабоченность. Даже испуг.
     {А почему бы тебе прямо не  спросить,  что  он  сказал,  братец?}
Голос Генри, голос Великого Мудреца и Известного Наркомана. Впервые за
долгое время. {Спроси его, он же сидит рядом с  тобой,  давай  спроси,
что  он  сказал.  Прекрати  ходить  вокруг  да  около,  как   ребенок,
наложивший в ползунки.}
     Да только совет был не из лучших, потому что в мире Роланда такие
методы не срабатывали. Мир Роланда {сплошь} состоял из загадок,  здесь
стреляли не рукой, а {умом,} гребаным {умом,} и что мог  сказать  один
человек  другому,  которому  никак  не  удавалось  донести  искру   до
растопки? Приблизь кремень, разумеется, и именно это Роланд и  сказал:
{Приблизь кремень и держи его крепче.}
     Но речь сейчас не об этом. Чуть  похоже,  да  только  чуть  -  не
считается, как говаривал Генри Дин до того, как стал Великим  Мудрецом
и Выдающимся Наркоманом.  Память  Эдди  не  желала  приходить  ему  на
помощь, потому что  Роланд  обидел  его...  пристыдил...  выставил  на
посмешище...
     Возможно, не  специально,  но...  {что-то}  было.  Что-то  такое,
напомнившее ему знакомые ощущения.  Обычно  они  возникали  стараниями
Генри. Иначе чего бы Генри появляться здесь, после  столь  длительного
отсутствия? Теперь все смотрели на него. Даже Ыш.
     - Валяй, - бросил он  Роланду,  наверное,  излишне  резко.  -  Ты
хочешь, чтобы мы думали, так мы уже думаем... - Он, во всяком  случае,
думал,
     (Я {стреляю умом})
     так напрягал свои гребаные мозги, что они раскалились, но  он  не
собирался говорить об этом стрелку.
     - Валяй загадывай Блейну свои загадки. Не теряй времени.
     - Как скажешь, Эдди. - Роланд поднялся, прошел в  переднюю  часть
салона, прикоснулся к красной прямоугольной пластине, тут же появилась
карта-схема маршрута. Зеленая точка  отдалилась  от  Рилейи,  но  Эдди
отметил, что монопоезд сбросил скорость, то  ли  следуя  заложенной  в
компьютер программе, то ли потому, что Блейн радовался жизни и  никуда
не спешил.
     - ТВОЙ {КА-ТЕТ} ГОТОВ ПРОДОЛЖАТЬ  НАШЕ  СОСТЯЗАНИЕ,  РОЛАНД,  СЫН
СТИВЕНА?
     - Да, Блейн. - ответил Роланд, и Эдди показалось,  что  в  голосе
стрелка слышится обреченность. -  Только  загадки  буду  загадывать  я
один. Если ты не возражаешь.
     - ЭТО ТВОЕ ПРАВО КАК ГЛАВЫ И  ОТЦА  ТВОЕГО  {КА-ТЕТА}  ЭТО  БУДУТ
ЗАГАДКИ С ЯРМАРКИ?
     - Да.
     - ОТЛИЧНО.  -  Мерзкая  удовлетворенность  в  голосе.  -  МНЕ  НЕ
ТЕРПИТСЯ ИХ УСЛЫШАТЬ.
     - Хорошо. - Роланд глубоко вдохнул и начал: -  Корми  меня,  и  я
живу. Дай мне попить, и я умру. Кто я?
     - ОГОНЬ, - тотчас же, без паузы,  самодовольный  тон,  в  котором
читалось: {у этой загадки отросла борода, когда твоя бабушка  еще  под
стол пешком ходила, но давай следующую! Давно уже я так не  веселился,
не молчи, переходи к следующей загадке!}
     - Я пролетаю под солнцем, Блейн, но не отбрасываю тени. Кто я?
     - ВЕТЕР, - без малейшего колебания.
     - {Ты} ответил правильно.  Следующая.  Легкий,  как  перышко,  но
долго не удержишь.
     - ВДОХ, -  без  малейшего  колебания.  {Однако  он  заколебался,}
внезапно подумал Эдди. Джейк и Сюзанна не отрывали  глаз  от  Роланда.
Сжав кулаки, они {молили} его загадать Блейну правильную  загадку,  ту
самую, что вдарит ему под дых, о которую он разобьет лоб. Эдди не  мог
смотреть на них, особенно на Сюзи,  и  одновременно  сосредочиться  на
своем. Поэтому уставился на собственные руки, тоже сжавшиеся в кулаки,
заставил пальцы разжаться, ладони лечь на колени.  Далось  ему  это  с
превеликим трудом. А из  прохода  до  него  доносился  голос  Роланда,
бомбардирующего Блейна загадками своей юности:
     - Если разобьешь меня, моя работа не  остановится.  Если  сможешь
коснуться, моя работа закончится. Если потеряешь меня, вскоре  найдешь
с кольцом. Кто я?
     У Сюзанны на мгновение  перехватило  дыхание,  и  Эдди,  хотя  не
поднимал глаз, понял, что она думает о том же, что и он:  это  хорошая
загадка. {чертовски} хорошая загадка, может...
     - ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СЕРДЦЕ, - ответил Блейн. Опять  же  без  малейшего
колебания. - ЭТА  ЗАГАДКА  ОСНОВАНА  ГЛАВНЫМ  ОБРАЗОМ  НА  ПОЭТИЧЕСКИХ
АЛЛЮЗИЯХ. ДЛЯ ПРИМЕРА ДОСТАТОЧНО ОБРАТИТЬСЯ К ТВОРЧЕСТВУ ДЖОНА  ЗВЕРИ,
СИРОНТЫ ХАНЦ, ОНДОЛЫ, УИЛЬЯМА БЛЕЙКА, ДЖЕЙМСА ТЕЙТА, ВЕРОНИКИ  МЭЙС  И
ДРУГИХ. ПРОСТО  УДИВИТЕЛЬНО,  КАК  ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ  СУЩЕСТВА  ПРЕВОЗНОСЯТ
ЛЮБОВЬ. ПРИЧЕМ ЭТА ОЦЕНКА ОСТАЕТСЯ НЕИЗМЕННОЙ НА ВСЕХ  УРОВНЯХ  БАШНИ,
ДАЖЕ В ЭТОТ ПЕРИОД УПАДКА. ПРОДОЛЖАЙ, РОЛАНД ИЗ ГИЛЕАДА.
     Сюзанна вновь  задышала.  Пальцы  Эдди  хотели  опять  сжаться  в
кулаки, но он им не позволил. {Пододвинь кремень  ближе,}  подумал  он
голосом Роланда. {Пододвинь кремень ближе, ради твоего отца!}
     А Блейн Моно мчал их на юго-восток, под Демонической Луной.



                             Глава вторая
                            ПЕСИЙ ВОДОПАД


                                  1


     Джейк не знал,  трудными  или  легкими  покажутся  Блейну  десять
последних загадок из его книги, но  сам  полагал  их  очень  сложными.
Разумеется, напомнил он себе, он - не думающая машина, в  распоряжении
которой гигантские  компьютеры.  Он  мог  лишь  одно  -  загадать  эти
загадки. Бог ненавидит трусов, как иной раз говаривал Эдди. Если Блейн
правильно ответит на эти десять, он предложит загадку  Эрона  Дипно  о
Самсоне ({Из ядущего вышло ядомое,  и  так  далее}).  Если  и  тут  он
потерпит неудачу, тогда... черт, что тогда делать, он не знал,  просто
понятия не имел, что ему тогда делать. {Правда в том,} подумал  Джейк,
что я {спекся.}
     А почему нет? Чего только не пришлось ему пережить  за  последние
восемь часов! Поначалу его охватил ужас: он не сомневался, что  вместе
с Ышем свалится с подвесного моста и найдет смерть в реке Сенд.  Потом
Гашер потащил их через этот безумный лабиринт,  который  когда-то  был
Ладом. И, наконец, ему пришлось смотреть в  страшнющие  зеленые  глаза
Тик-Така и отвечать на  его  не  имеющие  ответа  вопросы  о  времени,
нацистах и транзитивных схемах. Допрос Тик-Така,  наверное,  ничем  не
отличался от Окончательного Экзамена в аду.
     Затем радость спасения Роландом (и Ышем, если б не Ыш, не жить бы
ему сейчас), изумление от увиденного под городом,  трепетный  восторг,
когда  Сюзанна  разгадала  загадку,  открывающую  ворота  Блейна,   и,
наконец, безумный рывок к монопоезду, чтобы попасть в него, прежде чем
Блейн откроет хранилища нервно-паралитического газа, расположенные под
Ладом.
     Пережив все это. Джейк пребывал в полной уверенности, что Роланд,
{конечно же,} сокрушит Блейна, а тот  выполнит  свою  часть  сделки  и
высадит их на конечной остановке (в том  месте,  которое  в  Срединном
мире  называлось  Топикой  [Топика  -  административный  центр   штата
Канзас.]). После чего они найдут  Темную  Башню  и  сделают  все,  что
должны сделать, изменят то, что необходимо изменить, поправят то,  что
требует исправления. А потом? Потом, разумеется, будут  жить  долго  и
счастливо. Как герои сказки. Да только...
     Они разделяют  мысли  друг  друга,  говорил  Роланд.  Разделенный
{кхеф} - один из атрибутов {катета.}  И  как  только  Роланд  вышел  в
проход, чтобы загадывать Блейну загадки, которые слышал  в  молодости,
чувство обреченности начало наползать на мысли Джейка. Исходило оно не
от стрелка. Черную волну гнала  Сюзанна.  Она  -  не  Эдди,  последний
своими мыслями ушел далеко-далеко. Возможно, оно и  к  лучшему,  решил
Джейк, но поручиться за это не мог, и...
     ...и в душу Джейка вновь начал  закрадываться  страх.  Не  просто
страх - отчаяние. Словно безжалостный враг все глубже и глубже загонял
его в угол. и спасения не было.  Пальцы  его  беспрестанно  почесывали
шерстку Ыша, а взглянув вниз, Джейк даже вздрогнул от изумления: рука,
в которую Ыш впился зубами, чтобы не упасть с моста, больше не болела.
Он видел углубления от зубов ушастика, кровавые корки на ладони  и  на
запястье, но рука больше не  болела.  Он  осторожно  согнул  ее.  Боль
чувствовалась, но очень уж слабая, можно сказать, ее не было.
     - Блейн,   что,   поднимаясь,    раскрывается,    а    опускаясь,
складывается?
     - ЗОНТИК, - все с тем же  веселым  самодовольством,  от  которого
Джейка уже начало мутить, ответил Блейн.
     - Спасибо, Блейн, опять ты ответил правильно. Сле...
     - Роланд?
     Стрелок повернулся к Джейку, сосредоточенность, читаемая  на  его
лице. уступила место пусть не улыбке,  но  ее  подобию.  Джейка  такая
реакция только порадовала.
     - Что такое, Джейк?
     - Моя рука. Ее дергало от боли, а теперь она не болит.
     - ЕРУНДА, - заговорил Блейн голосом  Джона  Уэйна  [Джон  Уэйн  -
известный американский киноактер]. - Я НЕ МОГУ СМОТРЕТЬ,  ЕСЛИ  СОБАКА
МУЧАЕТСЯ, НАКОЛОВ ЛАПУ, И УЖ ТЕМ БОЛЕЕ НЕ ОСТАВЛЮ  БЕЗ  ПОМОЩИ  ТАКОГО
МИЛОГО ПАРНИШКУ, КАК ТЫ. ВОТ Я ТЕБЯ И ВЫЛЕЧИЛ.
     - Как? - спросил Джейк.
     - ПОСМОТРИ НА ПОДЛОКОТНИК ТВОЕГО КРЕСЛА.
     Джейк  увидел  едва  заметную  сетку  переплетенных  нитей,  чуть
похожую на динамик транзисторного  приемника,  который  он  получил  в
подарок, когда ему было семь или восемь лет.
     - ЕЩЕ ОДНА ЛЬГОТА ПУТЕШЕСТВУЮЩИМ В САЛОНЕ ДЛЯ БАРОНОВ, - все  так
же самодовольно продолжил Блейн.  Джейк  подумал,  что  Блейн  отлично
прижился бы в школе Пайпера. Там хватало таких же учителей -  ОСНОВНОЕ
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ СКАНИРУЮЩЕГО СПЕКТРАЛЬНОГО УСИЛИТЕЛЯ -  ДИАГНОСТИКА  НО
ОН ТАКЖЕ МОЖЕТ ОКАЗАТЬ НЕСЛОЖНУЮ ПЕРВУЮ ПОМОЩЬ ВРОДЕ ТОЙ, ЧТО Я ОКАЗАЛ
ТЕБЕ.  ОН  ТАКЖЕ  ВКЛЮЧАЕТ  СИСТЕМУ  ПОДАЧИ  ПИТАНИЯ,  УСТРОЙСТВО  ДЛЯ
РЕГИСТРАЦИИ  МОЗГОВЫХ  ВОЛН,  СТРЕСС-АНАЛИЗАТОР  И  КОРРЕКТОР  ЭМОЦИЙ,
КОТОРЫЙ  МОЖЕТ   СТИМУЛИРОВАТЬ   ВЫРАБОТКУ   ЭНДОРФИНОВ.   СКАНИРУЮЩИЙ
УСИЛИТЕЛЬ СОЗДАЕТ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПРАВДОПОДОБНЫЕ ИЛЛЮЗИИ И ГАЛЛЮЦИНАЦИИ НЕ
ЖЕЛАЕШЬ ЛИ НАСЛАДИТЬСЯ СЕКСУАЛЬНЫМ  КОНТАКТОМ  С  ОДНОЙ  ИЗ  СЕКС-БОМБ
ТВОЕГО УРОВНЯ БАШНИ, ДЖЕЙК ИЗ НЬЮ-ЙОРКА? МЭРИЛИН  МОНРО,  РАКЕЛ  УЭЛЧ,
ЭДИТ БАНКЕР?
     Джейк рассмеялся Он понимал, что смеяться над Блейном рискованно,
но ничего не мог с собой поделать.
     - Эдит Банкер {не существует,} - поправил он Блейна. - Она  всего
лишь персонаж в телевизионном фильме. А актрису зовут  Джин  Степлтон.
Только  она  похожа  на  нашу  домоправительницу,  миссис  Шоу.  Милая
женщина, но не... знаете ли... не из тех,  с  кем  хочется  заниматься
сексом.
     Блейн долго молчал Когда же голос  компьютера  вновь  донесся  из
динамиков, в нем слышалась холодность, заменившая фривольность тона.
     - ПРИНОШУ  СВОИ  ИЗВИНЕНИЯ,  ДЖЕЙК  ИЗ  НЬЮ-ЙОРКА  ТАКЖЕ   СНИМАЮ
ПРЕДЛОЖЕНИЕ О СЕКСУАЛЬНОМ КОНТАКТЕ.
     {Это будет мне уроком,} подумал Джейк, поднося руку ко рту, чтобы
скрыть улыбку, громко (надеясь, что в голосе, соответственно ситуации,
не прозвучит и йоты насмешки) он ответил:
     - Все нормально, Блейн. Думаю, что для этого я еще слишком молод.
     Сюзанна и Роланд переглянулись. Сюзанна не знала, кто такая  Эдит
Банкер, телесериал "Все в семью" появился на экранах после  того,  как
ее "извлекли" в Срединный мир. Но суть она  уловила  правильно.  Джейк
увидел, как ее полные губы беззвучно произнесли одно слово  и  послали
его стрелку, как мыльный пузырь.
     {Ошибка.}
     Да.  Блейн  допустил  ошибку.   Более   того.   Джейк   Чеймберз,
одиннадцатилетний мальчик, поймал его на ней. А где одна ошибка, там и
другая. Может, есть еще надежда. Джейк решил,  что  он  это  проверит.
Настроение у него немного улучшилось.



                                  2


     Роланд едва заметно кивнул Сюзанне, потом повернулся к  переднему
торцу салона, чтобы порадовать Блейна следующей загадкой. Но не  успел
открыть рот, как Джейк почувствовал, что его потащило вперед. Вот оно,
наглядное проявление законов физики, подумал он. Когда поезд мчался  с
постоянной скоростью, движения не ощущалось, но торможение тут же дало
о себе знать.
     - ВОТ ЭТО ВАМ  НЕПРЕМЕННО  НАДО  УВИДЕТЬ  -  Голос  Блейна  вновь
зазвучал весело, но Джейк не доверял этому тону. Иной раз  он  слышал,
как его отец точно  так  же  начинал  телефонный  разговор  (обычно  с
каким-то  сотрудником,  который  НПК  -  напортачил  по-крупному),   а
заканчивалось все тем, что Элмер Чеймберз вскакивал, перегибался через
стол, словно человек, у которого схватило живот, и орал  во  всю  мощь
легких так, что багровело лицо и лиловели  мешки  под  глазами  -  ВСЕ
РАВНО МНЕ ЗДЕСЬ  ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ.  Я  ДОЛЖЕН  ПЕРЕЙТИ  НА  ПИТАНИЕ  ОТ
АККУМУЛЯТОРОВ, А ИМ ТРЕБУЕТСЯ ПОДЗАРЯДКА.
     Поезд остановился с легким толчком. Стены,  пол,  потолок  салона
начали терять цвет, стали прозрачными.  Сюзанна  ахнула  от  страха  и
восхищения. Роланд двинулся влево, выставив перед собой руку, чтобы не
удариться  головой  о  стену,  затем  наклонился  вперед,   уперевшись
ладонями в колени, сощурился. Ыш затявкал. Только Эдди,  казалось,  не
замечал  захватывающего  зрелища,  открывшегося  перед  ними,  спасибо
переходу "баронского" салона  в  обзорный  режим.  Он  поднял  голову,
всецело поглощенный своими мыслями, и вновь уставился на руки. Джейк с
любопытством всмотрелся в него, но тут же отвернулся.
     Они  зависли  над  огромным  каньоном  в  залитом  лунным  светом
воздухе. Под ними Джейк видел широкую бурлящую  реку.  Не  Сенд,  если
только  в  мире  Роланда  реки  не  меняли  направление   течения   на
противоположное (Джейк слишком мало знал о  Срединном  мире,  чтобы  с
ходу отметать такую возможность). И  эта  река  в  отличие  от  Сенда,
величественно несущего свои воды, ревела,  как  бурный  поток,  только
вырвавшийся  с  гор,  напоминая  разозленного  драчуна,  которому   не
терпится пустить в ход кулаки, чтобы стравить пар.
     Джейк глянул на деревья, растущие по обоим берегам, с облегчением
отметив, что выглядят они совершенно нормально: такие же хвойные  леса
встречались в  горах  Колорадо  или  Вайоминга,  а  потом  взгляд  его
переместился к обрыву. Здесь поток "ломался"  и  падал  вниз.  Водопад
таких размеров Джейк и представить себе не  мог.  В  сравнении  с  ним
Ниагара, где он  побывал  с  родителями  (в  одной  из  трех  семейных
поездок, которые он мог вспомнить:  две  из  них  прерывались  срочным
вызовом отца  на  работу),  казалась  аттракционом  в  третьеразрядном
аквапарке. Воздушная полусфера, пропитанная капельками воды, накрывала
водопад.  К  нему  подтягивался  поднимающийся  снизу  туман.  В   нем
многоцветьем мерцали полдесятка лунных радуг.  Джейку  они  напоминали
переплетенные олимпийские кольца.
     По центру водопада, похоже, двумя сотнями футов ниже того  места,
где река сваливалась с обрыва, из воды торчали два  огромных  каменных
выступа. Хотя Джейк понятия не имел, как скульптору (или его  команде)
удалось поместить их там, где они находились, он не мог поверить,  что
эти выступы - творение природы.  Они  напоминали  головы  огромных,  с
оскаленными мордами псов.
     {Песий водопад,} подумал он. После  него  еще  одна  остановка  -
Дашервилл и Топика. Последняя остановка. Просьба освободить вагоны.
     - ОДИН МОМЕНТ, -  напомнил  о  себе  Блейн.  -  СЕЙЧАС  ОРГАНИЗУЮ
ЗВУКОВОЕ СОПРОВОЖДЕНИЕ, ЧТОБЫ ДОБИТЬСЯ ПОЛНОГО ЭФФЕКТА.
     Что-то захрипело, должно быть,  где-то  прочищалось  механическое
горло, и на них накатился ревущий шквал. Вода, миллиарды галлонов воды
каждую минуту переливались через край и  с  высоты  двух  тысяч  футов
падали в гигантскую каменную чашу у подножия водопада, туман  клубился
над  выступающими  песьими  мордами,  как  дымок,   поднимающийся   из
вентиляционных шахт ада. Уровень  шума  все  нарастал.  От  грохота  у
Джейка завибрировала голова. Прижимая руки  к  ушам,  он  увидел,  что
Роланд, Эдди и Сюзанна делают то же самое. Ыш тявкал, но Джейк не  мог
его слышать, губы Сюзанны задвигались, и вновь он сумел  прочитать  по
ним слова: {Прекрати, Блейн, прекрати!} Но расслышать их не  мог,  как
не слышал тявканья Ыша, хотя не сомневался, что орала Сюзанна во  весь
голос.
     А Блейн все усиливал рев водопада, пока  Джейк  не  почувствовал,
как глаза задрожали в глазницах. А уж в том, что барабанные  перепонки
у него лопнули, он не сомневался.
     А потом все закончилось. Как отрезало. Они по-прежнему  висели  в
залитом лунным светом воздухе, над падающей водой переливались  лунные
радуги, из ревущего потока  все  так  же  торчали  мокрые  и  жестокие
каменные морды псов, но обрушивающий мир грохот исчез.
     Джейк уже подумал, что случилось  то,  чего  он  боялся,  что  он
оглох, но тут же понял, что слышит, как тявкает Ыш и  плачет  Сюзанна.
Поначалу звуки эти доносились  из  далекого  далека,  словно  его  уши
забило ватой, потом приблизились.
     Эдди обнял Сюзанну за плечи, посмотрел на карту-схему.
     - Хороший ты парень, Блейн.
     - Я ПРОСТО ПОДУМАЛ, ЧТО ВЫ ПОЛУЧИТЕ  УДОВОЛЬСТВИЕ,  УСЛЫШАВ,  КАК
РЕВЕТ ПЕСИЙ ВОДОПАД, - ответил ему Блейн. В громовом голосе  слышались
насмешка и одновременно обида. - Я ДУМАЛ, ЭТО  ПОМОЖЕТ  ВАМ  ЗАБЫТЬ  О
МОЕЙ ПРИСКОРБНОЙ ОШИБКЕ, КАСАЮЩЕЙСЯ ЭДИТ БАНКЕР.
     {Моя вина,} подумал Джейк. {Блейн, возможно,  машина,  да  еще  с
суицидальными наклонностями, но ему все равно не нравится,  когда  над
ним смеются.} Он подсел к Сюзанне и тоже обнял ее. Он все  еще  слышал
Песий водопад, но Блейн сильно уменьшил уровень шума.
     - Что здесь происходит? - спросил Роланд. - Как  ты  подзаряжаешь
аккумуляторы?
     - ТЫ ВСКОРЕ САМ ВСЕ УВИДИШЬ, СТРЕЛОК. А ПОКА ЗАГАДАЙ МНЕ ЗАГАДКУ.
     - Хорошо, Блейн. Вот одна из загадок Корта, в свое  время  он  их
много напридумывал.
     - ЖДУ С НЕТЕРПЕНИЕМ.
     Роланд помолчал,  должно  быть,  собираясь  с  мыслями,  взглянул
вверх: крышу салона заменило верное звездное небо (Джейк нашел Атона и
Лидию, Старую  Звезду  и  Древнюю  Матерь,  они  чуть  успокоили  его,
поблескивая на привычных глазу местах). А стрелок уже перевел взор  на
прямоугольник с картой-схемой, которым они подменяли лицо Блейна.
     - Мы - маленькие существа, и все мы очень  разные.  Одна  из  нас
ушла на бал,  вторую  по  дороге  бес  украл.  Третья  на  бис  решила
сплясать, четвертая на бок улеглась  спать.  Пятую  искали  со  сворой
гончих псов, мелькнула и пропала в буране  из  слов  [перевод  загадки
Наталии Рейн].
     - А,Е,И,О,У, - ответил Блейн.  -  ОСНОВНЫЕ  ГЛАСНЫЕ  АЛФАВИТА.  -
Вновь ни малейшего колебания. Только голос стал еще более насмешливым,
голос жестокого маленького мальчика, наблюдающего, как жуки бегают  по
раскаленной  конфорке.  -  ОДНАКО  ЭТА  ЗАГАДКА  ПРИДУМАНА  НЕ   ТВОИМ
УЧИТЕЛЕМ, РОЛАНД ИЗ  ГИЛЕАДА.  Я  УЗНАЛ  ЕЕ  ОТ  ДЖОНАТАНА  СВИФТА  ИЗ
ЛОНДОНА, ГОРОДА В ТОМ МИРЕ, ИЗ КОТОРОГО ПРИШЛИ ТВОИ ДРУЗЬЯ.
     - Спасибо, - со вздохом ответил Роланд. - Ты  ответил  правильно,
Блейн, и, несомненно, ты прав и в том, откуда взялась эта  загадка.  Я
давно подозревал, что Корту известно  о  существовании  других  миров.
Думаю, он скорее всего общался с {манни,} которые жили  неподалеку  от
города.
     - О МАННИ Я НИЧЕГО НЕ ХОЧУ ЗНАТЬ, РОЛАНД ИЗ ГИЛЕАДА.  ЭТО  ГЛУПАЯ
СЕКТА. ЗАГАДАЙ МНЕ ЗАГАДКУ.
     - Хорошо. Что...
     - ПОСТОЙ-ПОСТОЙ. ЛУЧ НАБИРАЕТ СИЛУ. НЕ СМОТРИТЕ  ПРЯМО  НА  ПСОВ,
МОИ ИНТЕРЕСНЫЕ НОВЫЕ ДРУЗЬЯ, И ПРИКРОЙТЕ ГЛАЗА.
     Джейк отвел взгляд от каменных  колоссов,  но  не  успел  вовремя
поднять руку. И периферийным  зрением  углядел,  как  головы  внезапно
обрели яростно сверкающие ярко-синие глаза. Молнии устремились из этих
глаз к монопоезду.  А  потом  Джейк  упал  на  застланный  ковром  пол
"баронского" салона, плотно  прижимая  ладони  к  закрытым  глазам,  и
слышал лишь подвывание Ыша да  потрескивание  электрических  разрядов:
вокруг поезда бушевала гроза.
     Когда Джейк вновь открыл глаза. Песий водопад  исчез:  стараниями
Блейна стены потеряли прозрачность.  Потрескивание  разрядов,  однако,
осталось:  энергия  Луча  каким-то  образом  выстреливалась  из   глаз
каменных псов и накапливалась Блейном. {Когда, мы тронемся в путь,  то
питание пойдет от аккумуляторов,} подумал Джейк. {Блейн обретет полную
автономию, с Ладом оборвутся все связи. Может, оно и к лучшему.}
     - Блейн, каким образом энергия Луча запасается в  этом  месте?  -
спросил Роланд. - Что заставляет ее истекать  из  глаз  этих  каменных
псов? Как ты утилизируешь ее?
     Блейн молчал.
     - И кто их высек из камня? - спросил Эдди. - Великие древние?  Не
они, так? Люди, которые жили до них. Или... {были} они людьми?
     Блейн молчал. Молчи и дальше, думал Джейк. Не хотелось ему ничего
знать ни о Песьем водопаде, ни о том, что происходило в его чреве, под
толщей воды Прежде он ничего не знал о мире Роланда, а то, что  увидел
в последнее время, привело его к однозначному выводу  -  не  было  тут
ничего хорошего.
     - Лучше не спрашивайте его, - донесся  до  них  голос  Маленького
Блейна. - Так безопаснее.
     - Не задавайте ему глупых вопросов, он не будет играть  в  глупые
игры, - откликнулся Эдди. На его лице вновь появилась  отстраненность,
он с головой ушел в свои мысли и, когда Сюзанна обратилась к  нему  по
имени, не ответил ей.



                                  3


     Роланд сел по другую сторону прохода от  Джейка,  медленно  потер
правой рукой  щетину  на  правой  щеке,  тем  подсознательным  жестом,
который появлялся у него в минуты усталости или сомнений.
     - Мои загадки иссякают.
     Джейк в удивлении повернулся к нему. Стрелок  загадал  компьютеру
порядка пятидесяти загадок, без специальной подготовки это немало,  но
Джейк полагал, что Роланд знает их гораздо  больше,  учитывая,  что  в
Гилеаде, где он вырос, им придавалось такое большое значение...
     Должно быть, Роланд прочитал эти мысли на лице Джейка, потому что
горькая, как желчь, улыбка  тронула  уголки  рта,  и  стрелок  кивнул,
словно мальчик говорил вслух.
     - Я тоже этого не понимаю. Если б ты спросил меня вчера или  днем
раньше, я бы ответил,  что  в  том  коробе,  который  называется  моей
памятью, хранится не меньше тысячи загадок. Может, две тысячи. Но...
     Он пожал плечами, покачал головой, снова потер щеку.
     - Дело не в забывчивости. Их там словно и  не  было.  Видать,  со
мной происходит то же, что и с остальным миром.
     - {Ты} "сдвинулся". -  Сюзанна  посмотрела  на  Роланда  с  такой
жалостью, что через  секунду-другую  он  отвел  глаза.  -  Как  и  все
остальное.
     - Боюсь, что да. - Он взглянул  на  Джейка,  губы  плотно  сжаты,
глаза пронизывают насквозь. - Будешь готов загадывать загадки, когда я
позову тебя?
     - Да.
     - Хорошо. И не отчаивайся. Мы еще живы.
     Снаружи треск электричества стих.
     - АККУМУЛЯТОРЫ ЗАРЯЖЕНЫ, И ВСЕ  В  ПОЛНОМ  ПОРЯДКЕ,  -  возвестил
Блейн.
     - Великолепно, - сухо ответила Сюзанна.
     - Лепно! - согласился Ыш, точно ухватив саркастические  интонации
Сюзанны.
     - Я  ДОЛЖЕН   ПЕРЕКЛЮЧИТЬ   ОСНОВНЫЕ   СИСТЕМЫ   НА   РАБОТУ   ОТ
АККУМУЛЯТОРОВ. НА ЭТО УЙДЕТ ОКОЛО СОРОКА МИНУТ. ОПЕРАЦИИ  РУТИННЫЕ,  В
БОЛЬШИНСТВЕ   ВЫПОЛНЯЮТСЯ   В   АВТОМАТИЧЕСКОМ   РЕЖИМЕ.   ПОКА   ИДЕТ
ПЕРЕКЛЮЧЕНИЕ, МЫ МОЖЕМ ПРОДОЛЖАТЬ НАШЕ СОСТЯЗАНИЕ. МНЕ ОНО  ДОСТАВЛЯЕТ
НЕСКАЗАННОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ.
     - Все равно что пересаживаешься с электрической тяги на дизельную
в Бостоне, - вставил Эдди. По голосу чувствовалось, что он по-прежнему
где-то далеко. - Чтобы ехать в  Хартфорд,  или  Нью-Хейвен  или  какой
другой город, где не  согласится  жить  ни  один  гребаный  человек  в
здравом уме.
     - Эдди? - спросила Сюзанна. - О чем ты...
     Роланд коснулся ее руки и покачал головой.
     - НЕ ОБРАЩАЙТЕ ВНИМАНИЯ НА ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА. - По голосу  Блейна
чувствовалось, что он веселится от души.
     - Это точно, - отозвался Эдди. - Не обращайте внимания на Эдди из
Нью-Йорка.
     - ОН НЕ ЗНАЕТ ХОРОШИХ ЗАГАДОК, НО ТЫ ЗНАЕШЬ ИХ МНОГО,  РОЛАНД  ИЗ
ГИЛЕАДА. ЗАГАДАЙ МНЕ ЕЩЕ ОДНУ.
     И когда Роланд загадал, Джейк  подумал  о  своем  экзаменационном
сочинении. Блейн - это {боль,} написал он в нем. {Блейн  -  это  боль.
Вот, правда.} Так оно и вышло, он не ошибся. Истинная правда.
     Не прошло и часа, как Блейн Моно тронулся с места.



                                  4


     Сюзанна зачарованно наблюдала, как зеленая точка  приближается  к
Дашервиллу, минует его и продолжает  движение  по  последнему  отрезку
маршрута, к конечному пункту.  Скорость  точки  подсказывала,  что  на
аккумуляторах монопоезд движется чуть медленнее, и ей показалось,  что
лампы в салоне для баронов горят не так ярко, но она  не  верила,  что
эта разница имеет хоть какое-то значение. Блейн мог ехать до Топики со
скоростью шестьсот, а не  восемьсот  миль  в  час,  но  последних  его
пассажиров ожидал один и тот же исход - Блейн все равно размажет их по
стенке.
     Роланд также сбавил скорость,  все  глубже  и  глубже  залезая  в
кладовые памяти. Однако находил все новые загадки и не желал  признать
своего поражения. Как обычно.  С  той  поры  как  он  начал  учить  ее
стрелять, Сюзанна испытывала нежеланную любовь к Роланду  из  Гилеада,
чувство, родившееся из смеси восхищения, страха и жалости Она  думала,
что по-настоящему он ей никогда не понравится (потому что Детта Уокер,
ее неразрывная часть, всегда  будет  ненавидеть  его  за  то,  как  он
схватил ее и вытащил, упирающуюся, на свет Божий). Он, в конце концов,
спас душу и тело Эдди Дина. Она могла бы любить его только за это,  не
говоря о прочем. Но еще больше она любила его,  так  ей  казалось,  за
твердость духа,  умение  никогда,  ни  при  каких  обстоятельствах  не
сдаваться. Слова отступление в его словаре не существовало, даже  если
он терпел поражение... а сейчас именно это и происходило.
     - Блейн, где можно найти дороги без  карет,  леса  без  деревьев,
города без домов?
     - НА КАРТЕ.
     - Правильный ответ, благодарю. Следующая загадка.  У  меня  сотня
ног, но я не могу стоять, длинная шея, но  нет  головы.  Я  отнимаю  у
служанки жизнь. Кто я?
     - ЩЕТКА, СТРЕЛОК. ДРУГОЙ ВАРИАНТ - "Я {ОБЛЕГЧАЮ} СЛУЖАНКЕ ЖИЗНЬ".
ТВОЙ МНЕ НРАВИТСЯ БОЛЬШЕ.
     Комплимент Роланд проигнорировал.
     - Нельзя  увидеть,  нельзя  пощупать,  нельзя  услышать,   нельзя
унюхать. Живет за звездами и под горами. Оканчивает  жизнь  и  убивает
смех. Что это, Блейн?
     - ТЕМНОТА.
     - Спасибо, ответ правильный.
     Изувеченная правая рука скользнула по правой щеке, знак усталости
и сомнений, от скрежета щетины по мозолистой ладони  по  коже  Сюзанны
побежали мурашки. Джейк  сидел  на  полу  по-турецки,  сверля  стрелка
взглядом.
     - Бегает, но не ходит, иногда поет, но не говорит, без плеч, но с
руками, без головы, но с лицом. Что это. Блейн?
     - ЧАСЫ.
     - Дерьмо, - процедил Джейк, не разжимая губ.
     Сюзанна посмотрела на Эдди, и в ней поднялась волна  раздражения.
Он вроде бы потерял всякий  интерес  к  происходящему,  заторчал,  так
вроде бы обозначали это состояние  на  сленге  восьмидесятых.  Она  уж
собралась двинуть его локтем в бок, чтобы привести  в  чувство,  потом
вспомнила, как Роланд покачал головой, показывая, что делать этого  не
надо, и оставила Эдди в покое. Как знать, о чем он там думает, по лицу
ничего не скажешь, но, может, его раздумья чем-то да помогут.
     Если {так,  то  тебе  хорошо  бы  поспешить,  дорогой,}  мысленно
сказала она Эдди. Точка на карте-схеме  все  еще  находилась  ближе  к
Дашервиллу, чем к Топике, но еще четверть часа,  и  она  перевалит  за
середину.
     А поединок тем временем продолжался.  Роланд  загадывал  загадки.
Блейн тут же их разгадывал, не давая стрелку ни секунды передышки.
     Что строит замки, срывает горы, ослепляет одних, помогает  видеть
другим? ПЕСОК.
     {Спасибо.}
     Что  живет  зимой,  умирает  летом,  растет  с  корнями  наверху?
СОСУЛЬКА.
     {Блейн, ты ответил правильно.}
     Человек ходит над, человек ходит  под,  во  время  войны  сгорает
дотла? МОСТ.
     {Спасибо.}
     Бесконечной чередой загадки шагали  мимо  Сюзанны,  пока  она  не
потеряла счет. Неужели именно так и  проходил  конкурс  отгадчиков  во
времена его юности на ярмарках Широкой Земли и Полной Земли, когда  он
и его друзья (хотя Сюзанна подозревала, что по большому счету  не  все
из них были ему друзьями, далеко  не  все)  состязались  за  призового
гуся? Она  догадалась,  что  ответ  скорее  всего  -  да.  Победителем
становился тот, кому удавалось дольше всех  сохранить  свежую  голову,
каким-то образом проветривая перегретые мозги.
     Особенно удручала та {легкость,} с которой Блейн  выдавал  ответ.
Какой бы трудной ни казалась ей загадка, Блейн  мгновенно  перекидывал
мяч на сторону Роланда, {ка-слам.}
     - Блейн, кто имеет глаза, но не видит?
     - ОТВЕТА ЧЕТЫРЕ. ИГОЛКА, ТАЙФУН, КАРТОФЕЛЬ И ВЛЮБЛЕННЫЙ.
     - Спасибо, Блейн, ты ответил...
     - СЛУШАЙ, РОЛАНД ИЗ ГИЛЕАДА, СЛУШАЙ, {КА-ТЕТ.}
     Роланд замолк  на  полуслове,  прищурился,  чуть  склонил  голову
набок.
     - ВСКОРЕ  ВЫ  УСЛЫШИТЕ,  КАК  МОИ  ДВИГАТЕЛИ  НАБИРАЮТ  МОЩЬ.  МЫ
НАХОДИМСЯ В ШЕСТИДЕСЯТИ МИНУТАХ ЕЗДЫ ОТ ТОПИКИ. С ЭТОГО МОМЕНТА...
     - Если мы едем семь часов, то я вырос с семейкой Брейди ["Семейка
Брейди"  (The  Brady  Bunch)  -  название  популярного  телесериала  и
кинофильма.]. - вставил Джейк.
     Сюзанна нервно огляделась, ожидая, что сарказм  Джейка  вновь  не
останется безнаказанным, но Блейн только хохотнул. А заговорил голосом
Хэмпфри Богарта [Хэмпфри Богарт (1899 - 1957) - известный американский
киноактер.]:
     - ВРЕМЯ ЗДЕСЬ БЕЖИТ ПО-ДРУГОМУ, ЛАПОЧКА. ПОРА БЫ ТЕБЕ ЭТО  ЗНАТЬ.
НО  НЕ   ВОЛНУЙСЯ.   ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ   ОСНОВЫ,   КАСАЮЩИЕСЯ   ВРЕМЕНИ,
СОХРАНЯЮТСЯ. СТАЛ БЫ Я ТЕБЕ ЛГАТЬ?
     - Да, - пробормотал Джейк.  Видать,  от  ответа  Джейка  в  "рот"
Блейна попала смешинка: он захохотал  безумным,  механическим  смехом,
напомнившим Сюзанне комнаты смеха в дешевых парках-аттракционах. Когда
же лампы салона начали пульсировать в такт смеху, она закрыла глаза  и
зажала уши руками.
     - Прекрати, Блейн! Прекрати!
     - ПРОШУ МЕНЯ ИЗВИНИТЬ,  МЭМ,  -  прогнусавил  Блейн  а-ля  Джимми
Стюарт [Джеймс Стюарт (р. 1908) - известный американский  киноактер.].
- ЧЕРТОВСКИ ЖАЛЬ, ЧТО ОСКОРБИЛ ВАШ СЛУХ СВОИМ ВУЛЬГАРНЫМ СМЕХОМ.
     Сюзанна ожидала,  что  сейчас  рассмеется  Эдди,  этакие  выходки
всегда его смешили, но Эдди продолжал смотреть на свои руки,  наморщив
лоб, с пустыми глазами, чуть  приоткрыв  рот.  Прямо-таки  деревенский
идиот, подумала Сюзанна и опять едва  удержалась  от  того,  чтобы  не
двинуть ему локтем в бок, чтобы содрать эту дурацкую маску с его лица.
Она знала, что долго сдерживаться не сможет: если им суждено умереть в
этом поезде, она хотела умирать  в  объятиях  Эдди,  чтобы  его  глаза
смотрели в ее, а не черт  знает  куда.  Но  пока  она  решила  его  не
трогать.
     - С ЭТОГО МОМЕНТА,  -  нормальным  голосомпродолжил  Блейн,  -  Я
СТАНОВЛЮСЬ КАМИКАДЗЕ И ОТПРАВЛЯЮСЬ В  ПОСЛЕДНИЙ  ПОЛЕТ.  АККУМУЛЯТОРЫ,
КОНЕЧНО, СЯДУТ, НО Я ДУМАЮ, ЧТО УЖЕ  ПОЗДНО  ЗАБОТИТЬСЯ  О  СОХРАНЕНИИ
ЭНЕРГИИ, НЕ ТАК ЛИ? В ОГРАНИЧИТЕЛЬНЫЕ  УПОРЫ,  КОТОРЫМИ  ЗАКАНЧИВАЕТСЯ
МОНОРЕЛЬС, Я ВРЕЖУСЬ НА СКОРОСТИ ДЕВЯТЬСОТ МИЛЬ  В  ЧАС,  ИЛИ  ПЯТЬСОТ
ТРИДЦАТЬ КОЛЕС. УВИДИМСЯ, АЛЛИГАТОР. ДО СКОРОГО, КРОКОДИЛ,  НЕ  ЗАБУДЬ
НАПИСАТЬ. Я ГОВОРЮ ВАМ ВСЕ ЭТО, ПОТОМУ ЧТО ПРЕВЫШЕ ВСЕГО ЦЕНЮ  ЧЕСТНУЮ
ИГРУ, МОИ ИНТЕРЕСНЫЕ НОВЫЕ ДРУЗЬЯ. ЕСЛИ ВЫ ПРИПАСЛИ  САМЫЕ  ИНТЕРЕСНЫЕ
ЗАГАДКИ НА КОНЕЦ, САМОЕ ВРЕМЯ ПЕРЕЙТИ К НИМ СЕЙЧАС.
     Голос Блейна пропитала алчность - неприкрытое желание услышать  и
отгадать все их загадки. И Сюзанну захлестнуло чувство обреченности.
     - Я могу не успеть загадать тебе все самые лучшие загадки, -  как
бы между прочим заметил Роланд. - Стоит ли так спешить?
     Короткая пауза, но гораздо более  длинная,  чем  после  любой  из
загадок Роланда, а потом Блейн хохотнул.  Как  же  Сюзанна  ненавидела
этот безумный смех, звучащий в нем цинизм, от  которого  у  нее  стыла
кровь. Может, потому, что смеялся он как обычный человек
     - ОТЛИЧНО, СТРЕЛОК, УДАЧНЫЙ ХОД. НО ТЫ НЕ ШАХРАЗАДА, ДА И  НЕТ  У
НАС ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ, ЧТОБЫ РАЗГОВОРЫ РАЗГОВАРИВАТЬ.
     - Я не понимаю тебя. И не знаю никакой Шахразады.
     - НЕВАЖНО. СЮЗАННА ПРОСВЕТИТ ТЕБЯ, ЕСЛИ ТЫ  ДЕЙСТВИТЕЛЬНО  ХОЧЕШЬ
ЗНАТЬ, МОЖЕТ, ДАЖЕ ЭДДИ. ДЕЛО В  ТОМ,  РОЛАНД,  ЧТО  ОБЕЩАНИЯМИ  НОВЫХ
ЗАГАДОК МЕНЯ НЕ СБИТЬ С ЦЕЛИ. МЫ ИГРАЕМ НА ГУСЯ В ТОПИКЕ. ОДИН ИЗ  НАС
ДОЛЖЕН ЕГО ПОЛУЧИТЬ, ТЫ ЭТО ПОНИМАЕШЬ?
     Вновь изувеченная рука поднялась к щеке. Снова Сюзанна  услышала,
как заскрежетала щетина по мозолям.
     - Мы обо всем договорились. Никто не отказывается.
     - ПРАВИЛЬНО НИКТО НЕ ОТКАЗЫВАЕТСЯ.
     - Хорошо, Блейн, тогда продолжим состязание. Следующая загадка.
     - КАК ВСЕГДА, ЖДУ С НЕТЕРПЕНИЕМ.
     Роланд посмотрел на Джейка.
     - Готовься, Джейк, я почти иссяк.
     Джейк кивнул.
     А под  ними  двигатели  монопоезда  начали  прибавлять  мощности:
послышалось гудение, чуть завибрировал пол.
     {Крушения не произойдет, если в книге  Джейка  найдется  загадка,
которую Блейну  не  отгадать,}  думала  Сюзанна.  {Роланду  Блейна  не
остановить, он, мне кажется, это знает. Думаю, уже час как знает.}
     - Блейн, я появляюсь раз в минуту, дважды каждое мгновение, но ни
разу в сто тысяч лет. Что я?
     Итак, поединок будет продолжаться, поняла Сюзанна.  Роланд  будет
загадывать загадки, а  Блейн  не  задумываясь  их  отгадывать,  эдакий
всевидящий,  всезнающий  бог.  Сюзанна  сидела,  сцепив   на   коленях
похолодевшие руки, наблюдая, как Зеленая точка приближается к  Топике,
месту, где оканчивался монорельс, месту, где могла оборваться тропа их
{ка-тета.}  Она  думала  о  Песьем  водопаде,  о   каменных   головах,
выступающих из бешеного, бурлящего потока под звездным  небом.  Думала
об их глазах. Их ярко-синих глазах.



                             Глава третья
                            ПРИЗОВОЙ ГУСЬ


                                  1


     Эдди Дин, который не  знал,  что  Роланд  иногда  держит  его  за
{ка-мей,} то есть за дурачка в их {ка-тете,} слышал все и одновременно
ничего не слышал, видел все - и ничего не видел. С  начала  состязания
если что и произвело на него впечатление,  так  это  огненные  стрелы,
вылетевшие из глаз каменных  псов.  Прикрывая  глаза  от  нестерпимого
блеска лучей, он думал о Портале Луча и Поляне Медведя, о том, как  он
приложил ухо к земле и услышал далекое урчание могучих механизмов.
     Наблюдая  за  вспыхнувшими  стазами  псов,  слушая,   как   Блейн
подпитывает энергией аккумуляторы, готовясь к последнему  рывку  через
Срединный мир, Эдди думал: {Нет тишины в холлах мертвых,  не  все  еще
порушено. Даже теперь часть наследия древних  еще  функционирует.  Вот
это действительно ужасно, не так ли? Да. Вот в чем весь ужас.}
     На короткое время Эдди оставался со  своими  друзьями  не  только
телом, но и мыслями. А потом вновь отсек от себя реальность.  {Эдди  в
улете,} сказал бы Генри, {не надо его трогать.}
     Опять перед  его  мысленным  взором  возник  Джейк  с  кремнем  и
огнивом. Застыл  на  секунду  или  две,  как  шмель  над  благоухающим
нектаром цветком, а затем Эдди отогнал его прочь. Потому что вспомнить
он хотел другое. И образ Джейка  с  кремнем  и  огнивом  лишь  помогал
вспомнить это другое, направлял его к  другой  двери  вроде  тех,  что
встретились им на берегу Западного моря, или той, что он  расчистил  в
грязи говорящего кольца, перед тем как они "извлекли" Джейка... только
дверь эта находилась в его голове. А то, что  ему  требовалось,  -  за
дверью. И он... в определенном смысле... ковырялся в замке. Торчал, на
языке Генри. Старшему брату нравилось унижать его (в конце концов Эдди
понял, в чем причина: Генри боялся его и завидовал), но Эдди  навсегда
запомнил один случай, когда Генри потряс  его,  сказав  о  нем  добрые
слова. {Не просто} добрые - хвалебные.
     Их  компания  сидела  в  проулке  за  "Дали",  некоторые   сосали
"попсиклс". кто-то ел "худзи рокетс", кто-то курил сигареты  из  пачки
"Кента", которую Джимми Полине, Джимми  Полио,  так  его  звали  из-за
изуродованной в результате болезни ступни, украл с туалетного  столика
матери. Генри, естественно, был среди тех, кто курил.
     В компании, вернее, банде, к которой принадлежал  Генри  (и  Эдди
тоже, как его младший брат) существовал свой "птичий" язык, с  особыми
терминами, владение которым свидетельствовало о  принадлежности  к  их
пародии на {ка-тет.} В шайке Генри не били - {гнали домой  с  гребаным
пером в заднице.} С девчонками не перепихивались - {затрахивали паскуд
до слез.} Не обдалбливались - {торчали до усрачки.} С другими  бандами
не дрались - {нарывались на гребаное падло.}
     В тот день речь шла о том, с кем бы каждый  хотел  быть,  если  б
пришлось нарваться на  гребаное  падло.  Джимми  Полио  (ему  пришлось
говорить  первым,  потому  что  он  притащил  сигареты,   по   местной
терминологии  -  {гребаные  канцероноски})   высказался   за   Шкипера
Браннигэна, потому что, по мнению Джимми,  Шкипер  никого  не  боялся.
Одни раз, сказал Джимми, Шкипер так разозлился на учителя на танцах  в
школе в  пятницу  вечером,  что  вышиб  из  него  все  дерьмо.  Погнал
{гребаного говнюка} домой с пером в заднице. Поэтому  он  и  остановил
свой выбор на Шкипере Браннигэне.
     Все внимательно слушали, согласно кивая головами, ели  "рокетсы",
посасывали  "попсиклсы",  курили  "кенты".  Все  знали,   что   Шкипер
Браннигэн гребаный сосунок, а Джимми несет околесицу, но никто  ничего
не  сказал.  Господи,  естественно,  не  сказал.   Если   б   они   не
притворялись,  что  верят  выдумкам   Джимми,   никто   бы   не   стал
притворяться, что верит их выдумкам.
     Томми Фредерике высказался за Джона Парелли. Джорджи Пратт  -  за
Кзабу Драбника,  которого  за  глаза  звали  не  иначе  как  спятивший
гребаный венгр. Френк Дуганелли выбрал себе в напарники Ларри Макейна,
хотя Ларри и сидел в  исправительном  центре  для  несовершеннолетних.
Жаль, что Ларри замели, вздохнул Френк.
     Когда очередь дошла  до  Генри  Дина,  тот  основательно  обдумал
вопрос, благо он того заслуживал, а потом  неожиданно  обхватил  рукой
плечи брата.
     {Эдди,} сказал он. {Мой младший брат. Он - мужик.}
     Все ошарашенно воззрились на него, а больше всех  удивился  Эдди.
Челюсть у него отвисла чуть ли не до пряжки ремня, тут Джимми и скажи:
     {Перестань, Генри, не валяй дурака. Это серьезный вопрос. Кому бы
ты доверил прикрыть спину, если б тебе пришлось нарваться на  гребаное
падло?}
     {Я и так серьезно,} ответил Генри.
     {Почему Эдди,} спросил Джорджи  Пратт,  озвучив  вопрос,  которым
задался Эдди. {У него еще молоко  на  губах  не  обсохло.  Так  какого
хрена?}
     Генри вновь задумался, не потому, что не знал ответа, знал,  Эдди
в этом не сомневался, но чтобы подобрать нужные слова. А потом сказал:
     {Потому что когда  Эдди  в  ударе,  он  может  уговорить  дьявола
прыгнуть в его же костер.}
     Вернулся образ Джейка, одно воспоминание  наложилось  на  другое.
Джейк бил кремнем по огниву, высекая искры на растопку, но  искры  или
не долетали, или гасли, не зажигая огня.
     {Он может уговорить дьявола прыгнуть в его же костер.}
     {Придвинь кремень,} сказал Роланд, и тут на два образа  наложился
третий. Роланд у двери, к которой они  подошли  на  пляже,  горящий  в
лихорадке, умирающий, дрожащий,  как  лист  на  ветру,  кашляющий,  не
отрывающий синих глаз от Эдди, говорящий:
     {Наклонись ближе, Эдди, наклонись ближе, ради твоего отца.}
     {Потому что он хотел  схватить  меня,}  подумал  Эдди.  Откуда-то
издалека, словно из  другого  мира,  находящегося  за  одной  из  этих
волшебных дверей, он услышал слова Блейна о том, что игра  подходит  к
концу. Если они приберегли свои лучшие загадки, пора выкладывать их на
стол. У них остался час.
     {Час! Только час!}
     Его мозг попытался сфокусироваться на этой мысли, но Эдди прогнал
ее прочь. Что-то  в  нем  происходило  (по  крайней  мере  он  на  это
надеялся), шел какой-то лихорадочный поиск,  и  он  не  мог  позволить
своему мозгу отвлекаться  на  ультиматумы  свихнувшейся  машины.  Если
позволит, то потеряет единственный  оставшийся  шанс  на  спасение.  В
определенном смысле он снова пытался разглядеть что-то в куске дерева,
нечто такое, что он мог вырезать: лук,  рогатку,  может,  ключ,  чтобы
открыть какую-то невообразимую дверь. И он  не  мог  смотреть  слишком
долго, потому что это нечто  ускользнуло  бы  от  взгляда.  Это  нечто
требовалось ухватить сразу, мгновенно.
     Эдди  почувствовал,  как  под  полом  загудели   моторы   Блейна.
Мысленным взором увидел, как брызнули искры при  соударении  кремня  и
огнива.  Мысленно  услышал,  как  Роланд  советует  Джейку  придвинуть
кремень к растопке.
     {И не бей по нему огнивом, Джейк, скреби.}
     {Почему я здесь? Если это не то, что мне надо, почему моя  память
вновь и вновь возвращает меня в это место?}
     {Потому что дальше нельзя, там зона безумия, и само приближение к
ней заставило меня вспомнить о Генри. Привело меня к Генри.}
     {Генри сказал, что я могу уговорить дьявола  прыгнуть  в  его  же
костер.}
     {Да. За это я его всегда  любил.  Приятно  осознавать,  что  брат
такого высокого о тебе мнения.}
     И теперь Эдди видел, как Роланд пододвигает руки Джейка, одну - с
кремнем, другую - с огнивом, ближе к растопке. Джейк нервничает,  Эдди
это видит. Роланд - тоже. И, чтобы снять  волнение  мальчика,  отвлечь
его, заставить на мгновение забыть о том, что ему надо разжечь костер,
Роланд...
     Он {загадал мальчику загадку.}
     Эдди Дин дыхнул в замочную скважину двери своей  памяти,  которая
до этого никак не хотела открываться. На этот раз она подалась.



                                  2


     Зеленая точка приближалась  к  Топике,  и  Джейк  впервые  ощутил
легкую вибрацию... словно  поезд  превысил  предельную  скорость,  при
которой  амортизаторы  могли  полностью   компенсировать   возникающие
возмущения.   Стены   и   потолок   "баронского"   салона   оставались
непрозрачными, но Джейк и так мог представить  себе  пролетающие  мимо
окрестности. Блейн на всех парах мчался через бесплодные земли к  тому
месту, где заканчивался Срединный мир. Без труда представил себе Джейк
и стальные упоры в конце монорельса. Выкрашенные в чередующиеся желтую
и черную полоски. Он не знал, откуда ему это известно, но нисколько не
сомневался, что так оно и есть.
     - ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ МИНУТ, -  самодовольно  заявил  Блейн.  -  ХОЧЕШЬ
ЗАГАДАТЬ ЕЩЕ ЗАГАДКУ, СТРЕЛОК?
     - Боюсь, что нет, Блейн. - По голосу  чувствовалось,  что  Роланд
полностью выдохся. - Я иссяк, ты меня победил. Джейк?
     Джейк поднялся, повернулся лицом к карте-схеме. Сердце его билось
очень медленно, но очень сильно, удары пульса гремели,  как  барабаны.
Ыш устроился у ног Джейка, озабоченно глядя ему в лицо.
     - Привет, Блейн. - Джейк облизал пересохшие губы.
     - ПРИВЕТ, ДЖЕЙК  ИЗ  НЬЮ-ЙОРКА.  -  Добрый  голос  такого  милого
старичка, у которого вошло в  привычку  время  от  времени  развращать
малолетних, уводя их за кусты. - СОБИРАЕШЬСЯ ЗАГАДАТЬ ЗАГАДКИ ИЗ СВОЕЙ
КНИГИ? ВРЕМЯ НАШЕГО ОБЩЕНИЯ ИСТЕКАЕТ.
     - Да. Загадаю тебе  эти  загадки.  Надеюсь,  они  покажутся  тебе
сложными, Блейн.
     - ПОСТАРАЮСЬ СПРАВИТЬСЯ С НИМИ, ДЖЕЙК ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
     Джейк раскрыл  книгу  на  странице,  заложенной  пальцем.  Десять
загадок. Одиннадцать, считая с Самсоновой, которую он  решил  оставить
напоследок. Если Блейн ответит на все (а Джейк предчувствовал, что так
оно и будет), Джейк намеревался сесть рядом с Роландом,  посадить  Ыша
на колени и ждать конца. Есть же и другие миры, кроме этого.
     - Слушай, Блейн. В темном тоннеле лежит  железное  чудовище.  Оно
может атаковать, лишь подавшись назад. Что это?
     - ПУЛЯ, - ни малейшего колебания.
     - Ходишь по живым -  лежат  тихо,  ходишь  по  мертвым  -  громко
ворчат. Кто они?
     - ОПАВШИЕ ЛИСТЬЯ, - ни малейшего колебания.
     Если Джейк действительно знал,  что  игра  проиграна,  почему  он
чувствовал такое отчаяние, такую горечь, такую злость?
     {Потому что он  -  боль,  вот  почему.  Блейн}  -  {действительно
СИЛЬНАЯ боль, я и хотел бы, чтобы он хоть раз прочувствовал  на  себе,
что это такое. А второе мое желание - чтобы  он  остановился  хоть  на
секунду.}
     Джейк перевернул страницу. До вырванных ответов оставалось совсем
немного. Он  чувствовал  пальцем  оторванные  корешки.  Книга  вот-вот
закончится. Джейк подумал об Аароне Дипно из "Манхэттенского ресторана
для ума". Аарон Дипно приглашал его зайти еще раз, поиграть в шахматы,
и, между прочим, старик-толстяк варил отличный кофе. В Джейке внезапно
проснулась тоска по дому. Он почувствовал, что готов продать  душу  за
один взгляд на Нью-Йорк. Черт, да он продал бы ее за возможность  один
раз вдохнуть загазованного воздуха на Сорок второй улице в час пик.
     Он отогнал тоску прочь и перешел к следующей загадке.
     - Я - изумруды и бриллианты, потерянные луной. Меня скоро  найдет
и поднимет солнце. Кто я?
     - РОСА.
     Безжалостная точность. И ни малейшего колебания.
     Зеленая точка сближалась с Топикой, зазор между ней  и  последним
кружком на карте-схеме неумолимо  сокращался.  Одну  за  другой  Джейк
загадывал загадки. Одну за  другой  Блейн  их  разгадывал.  Перевернув
последнюю страницу, Джейк увидел обращение издателя  или  редактора  к
читателям: {Мы надеемся, что вы  насладились  уникальной  возможностью
дать волю своим  воображению  и  логическому  мышлению.  Раскрыться  в
полной мере им позволяют только ЗАГАДКИ!}
     {Я наслаждения не получил,} подумал Джейк. {Не получил  абсолютно
никакого  наслаждения,  и  я  надеюсь,   что   ты   подавишься   своим
самодовольством.} Он прочитал последнюю загадку, и у него  затеплилась
надежда. Ему показалось, что разгадать ее невозможно.
     На карте-схеме расстояние до Топики сократилось до ширины пальца.
     - Поторопись, Джейк, - прошептала Сюзанна. - Блейн?
     - ДА, ДЖЕЙК ИЗ НЬЮ-ЙОРКА?
     - Без крыльев я летаю. Без глаз я вижу.  Без  рук  я  поднимаюсь.
Пугливее, чем любой зверь, сильнее, чем любой  враг.  Мне  свойственны
хитрость, безжалостность, я могу прихвастнуть. В конце концов я всегда
беру верх. О чем идет речь?
     Стрелок вскинул голову, синие глаза  блеснули.  Сюзанна  перевела
взгляд с лица Джейка на карту-схему. Однако Блейн, как всегда, ответил
без запинки.
     - ВООБРАЖЕНИЕ МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ.
     Джейк  уже  собрался  заспорить,  но  подумал:   {зачем   тратить
драгоценное время?} Ответ-то, похоже, правильный. Другого  и  быть  не
могло.
     - Спасибо. Блейн, ты ответил правильно.
     - И ПРИЗОВОЙ ГУСЬ УЖЕ МОЙ. СУДЯ ПО ВСЕМУ, Я ПОБЕДИЛ. МЫ ПРИБЫВАЕМ
ЧЕРЕЗ ДЕВЯТНАДЦАТЬ  МИНУТ  И  ПЯТЬДЕСЯТ  СЕКУНД.  ЕСТЬ  ТЕБЕ  ЧТО  ЕЩЕ
СКАЗАТЬ, ДЖЕЙК ИЗ НЬЮ-ЙОРКА? ВИДЕОСЕНСОРЫ ПОКАЗЫВАЮТ, ЧТО КНИЖКА  ТВОЯ
ЗАКОНЧИЛАСЬ. ОНА, ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ, НЕ ТАК ХОРОША, КАК Я НАДЕЯЛСЯ.
     - Все горазды критиковать,  -  бросила  Сюзанна.  Вытерла  слезу,
скатившуюся из глаза. Стрелок, не поворачиваясь  к  ней,  взял  ее  за
руку.
     - Да. Блейн, у меня есть еще одна загадка.
     - ПРЕВОСХОДНО.
     - Из ядущего вышло ядомое, а из сильного вышло сладкое.
     - ЭТА ЗАГАДКА  ИЗ  БИБЛИИ,  ТОЙ  ЧАСТИ  ВЕТХОГО  ЗАВЕТА,  КОТОРАЯ
НАЗЫВАЕТСЯ "КНИГА СУДЕЙ". - В  голосе  Блейна  слышалась  насмешка,  и
остатки надежды Джейка испарились как  дым.  Он  подумал,  что  сейчас
заплачет, не от страха - от раздражения. - ЗАГАДАЛ ЕЕ САМСОН  СИЛЬНЫЙ.
ЯДУЩЕЕ - ЛЕВ, СЛАДКОЕ - МЕД, ПРИНЕСЕННЫЙ ПЧЕЛАМИ, КОТОРЫЕ ПОСЕЛИЛИСЬ В
ЧЕРЕПЕ ЛЬВА. БУДЕШЬ ЗАГАДЫВАТЬ ЕЩЕ? У  ТЕБЯ  ЕЩЕ  БОЛЬШЕ  ВОСЕМНАДЦАТИ
МИНУТ, ДЖЕЙК.
     Джейк  покачал  головой.  Выпустил  книгу  с  загадками  из  рук,
улыбнулся, когда Ыш поймал ее на лету и, вытянув длинную шею, протянул
Джейку.
     - Я загадал все. Больше нет.
     - СТЫД И ПОЗОР. - В голосе Блейна вновь слышались интонации Джона
Уэйна. - ПОХОЖЕ, Я ТАКИ ВЫИГРАЛ ЭТОГО ГУСЯ, ЕСЛИ ТОЛЬКО КТО-ТО ЕЩЕ  НЕ
ХОЧЕТ ЗАГАДАТЬ МНЕ ЗАГАДКУ. КАК НАСЧЕТ ТЕБЯ, ЫШ  ИЗ  СРЕДИННОГО  МИРА?
ЕСТЬ У ТЕБЯ ЗАГАДКИ, МОЙ МАЛЕНЬКИЙ УШАСТИК?
     - Ыш! - ответил ушастик-путаник приглушенным голосом: он все  еще
держал книгу в зубах.
     Джейк с улыбкой взял книгу, сел рядом с Роландом, обнял его.
     - СЮЗАННА ИЗ НЬЮ-ЙОРКА?
     Она  покачала  опущенной  головой,  смотреть  на  карту-схему  не
хотелось. Повернула руку Роланда своей, мягко погладила шрамы на месте
двух пальцев.
     - РОЛАНД, СЫН  СТИВЕНА?  НЕ  ВСПОМНИЛ  НОВЫХ  ЗАГАДОК  С  ЯРМАРОК
ГИЛЕАДА?
     Покачал головой и Роланд... а потом Джейк увидел,  как  вскинулся
Эдди Дин. Необычная  улыбка  заиграла  на  губах  Эдди,  по-особенному
зажглись глаза, и Джейк понял, что  надежда  его  не  покинула.  Вновь
расцвела в душе, яркая, горячая, живая. Как... ну, как летняя роза  во
всей красе.
     - Блейн? - хриплым шепотом заговорил  Эдди.  Словно  ему  сдавили
горло.
     - ДА, ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА, - с нескрываемым презрением.
     - У {меня} есть пара загадок.  {Ты}  понимаешь,  чтобы  скоротать
время до прибытия в Топику. - Вот  тут  Джейк  осознал:  Эдди  говорит
таким голосом не потому, что ему сдавило горло - он старается сдержать
смех.
     - ГОВОРИ, ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.



                                  3


     Сидя и слушая, как Джейк загадывает последние свои загадки,  Эдди
размышлял над рассказом Роланда о ярмарочном  гусе.  Потом  мысли  его
вернулись к Генри, проследовав из пункта А в  пункт  В  по  загадочной
тропе ассоциативного мышления. Или, если угодно, маршрутом  "фанс-берд
[Bird - птица ({англ.}).] эйрлайнз": от гуся - к индейке. Он  и  Генри
как-то раз заговорили о том, чтобы завязать с героином. Генри заявлял,
что заморозка (по его терминологии - стать {замороженной индейкой})  -
не  единственный  способ.  Можно  просто  остыть   (стать   {холодной}
индейкой). Эдди спросил, а как назвать того, кто только что ввел  себе
убойный передоз? И Генри не задумываясь ответил:  {Его  надо  называть
пережаренной индейкой.}  Как  они  тогда  смеялись...  но  теперь,  по
прошествии времени,  странного  времени,  если  говорить  о  последних
событиях, получалось, что поводом для  смеха  был  не  кто  иной,  как
младший из братьев Дин, а также новые друзья младшего брата. Выходило,
что  именно  им   уготована   роль   пережаренной   индейки,   точнее,
пережаренного призового гуся.
     {Если только ты не вырвешься из улета.}
     Да.
     {Так вырывайся, Эдди.}
     Вновь голос Генри, давнишнего визитера его головы, только  теперь
голос трезвый и ясный. Голос друга, а не  врага,  словно  все  прежние
конфликты остались в прошлом, а топор войны зарыт в землю.
     {Вырывайся и заставь дьявола лезть в  его  же  костер.  Возможно,
будет больно, но ты-то знаешь, что такое настоящая боль.  Черт,  да  я
сам причинил тебе столько боли, но ты выжил. Выжил как миленький. И ты
знаешь, что от тебя требуется.}
     Конечно. На том привале Джейку в  конце  концов  удалось  разжечь
костер. Роланд своей загадкой снял  напряжение,  Джейк  высек  хорошую
искру, растопка  занялась,  и  вскоре  они  сидели  у  ярко  пылающего
костерка. Разговаривали. Разговаривали и задавали друг другу загадки.
     Эдди знал и кое-что еще. Блейн разгадал сотни загадок,  пока  они
мчались на юго-восток вдоль Тропы Луча, и остальные пребывали в полной
уверенности, что на каждую он отвечал без малейшего колебания.  Раньше
Эдди соглашался с ними... но  теперь,  мысленно  вернувшись  к  началу
состязания, он вспомнил одну интересную подробность: Блейн {дернулся.}
     Однажды.
     {Он разозлился. То же случалось и с Роландом.}
     Стрелок,  которого  часто  выводили   из   себя   выходки   Эдди,
по-настоящему выказал  злость  лишь  единожды.  После  того  как  Эдди
вырезал ключ. Роланд попытался скрыть свою  злость,  замаскировать  ее
под  обычное  раздражение,  но  Эдди  ощутил  ее  в  полной  мере.  Он
достаточно долго прожил рядом с Генри Дином и  безошибочно  реагировал
на отрицательные эмоции.  И  нему  было  больно  не  от  самой  злости
Роланда, но от презрения, которым стрелок щедро ее сдобрил. Презрением
Генри всегда пользовался с превеликим удовольствием.
     {Почему мертвый младенец переходит дорогу?} - спросил Эдди.
     {Потому что сидит в курице, ха-ха-ха.}
     Позже, когда Эдди попытался защитить  свою  угадку,  говоря,  что
она,  возможно,  безвкусная,  зато  остроумная,  Роланд   отреагировал
практически так же, как Блейн:
     {Плевать я хотел на вкус. Она бессмысленная и не имеющая решения,
а потому глупая. О хорошей загадке такого не скажешь.}
     Но  когда  Джейк  иссяк,  загадав  все  загадки,  Эдди   внезапно
открылась  удивительная,  развязывающая  ему  руки   истина:   понятие
"хорошо" - это для благородных. Так было всегда,  так  и  будет.  Даже
если человеку, использующему это понятие, тысяча лет  и  стреляет  он,
как Буффало Билл. Роланд сам признавал, что в загадках  он  не  силен.
Его Учитель полагал, что Роланд слишком уж глубоко  задумывается.  Его
отец считал, что причина - в недостатке воображения.  Так  или  иначе.
Роланд из Гилеада  никогда  не  выигрывал  ярмарочные  состязания.  Он
пережил всех своих современников, и это, несомненно, тянуло  на  приз,
но никогда не получал призового гуся.
     {Я всегда мог выхватить оружие быстрее любого из  моих  знакомых,
но вот хитрые загадки мне не давались.}
     Эдди, помнится, пытался сказать  Роланду,  что  шутки  и  загадки
предназначены для того, чтобы  развить  зачастую  скрытый  талант,  но
Роланд его проигнорировал. Точно так же, предполагал  Эдди,  дальтоник
пропускает мимо ушей описание радуги.
     Эдди подумал, что у Блейна могут возникнуть трудности с  хитрыми,
а вернее, нехорошими загадками.
     Эдди слышал, как Блейн опрашивает всех, даже Ыша, не осталось  ли
у кого не загаданных ему загадок. Он  слышал  откровенную  насмешку  в
голосе Блейна, очень даже хорошо слышал.  Несомненно,  слышал.  Потому
что  он  возвращался.  Возвращался  из   улета.   Возвращался,   чтобы
проверить, сможет ли уговорить  дьявола  прыгнуть  в  его  же  костер.
Оружие на этот раз помочь не могло, но он мог прекрасно  обойтись  без
оружия. Потому что...
     {Потому что я  стреляю  умом.  Моим  умом.  Господи,  помоги  мне
пришить этот раздувшийся калькулятор моим умом. Помоги  мне  обхитрить
его.}
     - Блейн, -  начал  он,  а  потом,  когда  компьютер  соблаговолил
обратить на него внимание, добавил: - У {меня} есть  пара  загадок.  -
Когда он произносил эти слова, ему  открылась  еще  одна  удивительная
истина: он с трудом сдерживал смех.



                                  4


     - ГОВОРИ, ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА.
     Эдди не успевал сказать остальным,  чтобы  они  приготовились  ко
всяким  неожиданностям,  но,  судя  по  их  лицам,  в  этом  не   было
необходимости. Эдди забыл о них и сосредоточился на Блейне.
     - Что это такое, о четырех колесах и воняет?
     - ГОРОДСКАЯ МУСОРОВОЗКА, КАК Я УЖЕ ГОВОРИЛ. - Неодобрение...  или
неприязнь? Да, похоже, голос пропитан и тем и другим. -  ТЫ  ТАК  ГЛУП
ИЛИ НЕВНИМАТЕЛЕН, ЧТО ЭТОГО НЕ ПОМНИШЬ? ЭТО ЖЕ ПЕРВАЯ ЗАГАДКА, КОТОРУЮ
ВЫ МНЕ ЗАГАДАЛИ.
     {Да,} подумал Эдди. {И именно тогда мы упустили  главное,  потому
что хотели победить тебя какой-нибудь архитрудной загадкой из прошлого
Роланда или книжки Джейка. Иначе состязание тогда бы и закончилось.}
     - Тебе она не понравилась, не так ли. Блейн?
     - Я НАШЕЛ ЕЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ГЛУПОЙ, - согласился Блейн.  -  МОЖЕТ,
ПОТОМУ-ТО ТЫ ЗАДАЛ ЕЕ ВТОРОЙ РАЗ. СВОЙ СВОЯКА ВИДИТ ИЗДАЛЕКА, ЭДДИ  ИЗ
НЬЮ-ЙОРКА, НЕ ТАК ЛИ?
     Улыбка осветила лицо Эдди, он ткнул пальцем в карту-схему:
     - Палкой и камнями можно переломать мне кости, но слова вреда  не
принесут. Или, как говорили у нас в Нью-Йорке: "Можешь  поносить  меня
по-всякому, но чтобы оттрахать твою мамашку, член  у  меня  все  равно
встанет".
     - Поторопись! - прошептал Джейк. - Если ты можешь что-то сделать,
не теряй времени!
     - Он не любит глупых вопросов, - гнул свое Эдди. -  Он  не  любит
глупых игр. И мы это {знали.} Все написано в "Чарли Чу-Чу". И  сколько
глупости ты сможешь проглотить? Черт, вот  в  какой  книжке  следовало
искать ответ, вместо того чтобы ставить на  "Загадки".  Да  только  мы
этого не понимали.
     Эдди попытался вспомнить еще  одну  загадку  из  экзаменационного
сочинения Джейка. Вспомнил. Озвучил.
     - Блейн, когда дверь нельзя открыть?
     Вновь раздался цокающий звук, впервые  после  того,  как  Сюзанна
загадала Блейну загадку о некоем вонючем предмете о  четырех  колесах.
Пауза получилась короче, чем после загадки Сюзанны, с которой началось
состязание, но она была... Эдди это почувствовал.
     - КОГДА ОНА ОТКРЫТА,  -  с  обидой  в  голосе  ответил  Блейн.  -
ТРИНАДЦАТЬ  МИНУТ  И  ПЯТЬ  СЕКУНД  ДО  ПРИБЫТИЯ  В  ТОПИКУ,  ЭДДИ  ИЗ
НЬЮ-ЙОРКА. ТЫ ХОЧЕШЬ УМЕРЕТЬ С ТАКИМИ ГЛУПЫМИ ЗАГАДКАМИ НА ЯЗЫКЕ?
     Эдди сел, не спуская глаз с карты-схемы. Его улыбка  стала  шире,
хотя он и чувствовал, как по спине текут струйки пота.
     - Хватит  скулить,  приятель.  Если  хочешь   удостоиться   чести
размазать  нас  по  округе,  придется  поиметь  дело   с   несколькими
загадками,  которые,  возможно,  не  полностью   соответствуют   твоим
логическим стандартам.
     - ТЫ НЕ ДОЛЖЕН ГОВОРИТЬ СО МНОЙ ПОДОБНЫМ ОБРАЗОМ.
     - А если буду? Ты меня убьешь? Не  смеши  меня.  Продолжим.  {Ты}
согласился играть. Вот и играй.
     Карта-схема блеснула розовым.
     - {Ты} его злишь, - скорбно заметил Маленький Блейн. -  Ты  очень
его злишь.
     - Отвали, недоносок, - беззлобно бросил  Эдди,  а  когда  розовое
свечение погасло и  на  карте-схеме  вновь  появилась  зеленая  точка,
продолжил. - Отгадывай, Блейн: А, И, Б сидели на  трубе,  А  упало,  Б
пропало, что осталось на трубе?
     - ТАКАЯ ЗАГАДКА НЕДОСТОЙНА НАШЕГО СОСТЯЗАНИЯ. Я ОТВЕЧАТЬ НЕ БУДУ.
-  Даже  тембр  его  голоса   изменился,   теперь   он   говорил   как
четырнадцатилетний подросток, у которого вот-вот сломается голос.
     Глаза Роланда яростно вспыхнули.
     - Что ты сказал, Блейн? Правильно ли я тебя понял? Ты  признаешь,
что не знаешь ответа?
     - НЕТ! РАЗУМЕЕТСЯ, НЕТ! НО...
     - Тогда отвечай, если можешь. Отвечай на загаданную тебе загадку.
     - {ЭТО НЕ} ЗАГАДКА! - Блейн разве что не  плакал.  -  ЭТО  ШУТКА!
ДЕТСКАЯ ШУТКА ДЛЯ ГЛУПЫХ ДЕТЕЙ!
     - Отвечай, а не  то  я  объявлю  состязание  законченным,  а  наш
{ка-тет} - победителем. - Роланд говорил тем же  властным  тоном,  что
Эдди впервые услышал в Речном Перекрестке.  -  {Ты}  должен  ответить,
потому что глупость, на  которую  ты  ссылаешься,  не  есть  нарушение
правил, установленных нами по взаимной договоренности.
     Вновь что-то зацокало, на этот раз громче, так громко,  что  Эдди
даже скривился. А Ыш прижал уши к спине. За звуками последовала пауза,
долгая, в три секунды.
     - РАЗУМЕЕТСЯ,  И,  -  обиженно  ответил   Блейн.   -   ЕЩЕ   ОДНА
ФОНЕТИЧЕСКАЯ ЗАГАДКА. И - НЕ ТОЛЬКО СОЮЗ, НО И БУКВА  ВЫСОКОГО  СЛОГА,
ТАКАЯ ЖЕ, КАК А ИЛИ Б. МНЕ  ПРОТИВНО  ОТВЕЧАТЬ  НА  СТОЛЬ  НЕДОСТОЙНУЮ
ЗАГАДКУ.
     Эдди поднял правую руку. Потер указательный палец о большой.
     - ЧТО СИЕ ОЗНАЧАЕТ, ГЛУПЕЦ?
     - Это самая маленькая в  мире  скрипочка,  играющая  известную  в
узких кругах мелодию "А моему сердцу на тебя начхать", - ответил Эдди.
Джейк расхохотался. - Извини меня за мой  дешевый  нью-йоркский  юмор.
Вернемся к состязанию. Почему лейтенанты полиции опоясываются ремнями?
     Лампы в салоне  для  баронов  замигали.  Что-то  странное  начало
твориться со стенами, они то приобретали, то  теряли  прозрачность.  У
Эдди, хоть и видел  он  все  это  лишь  боковым  зрением,  закружилась
голова.
     - Блейн? Отвечай.
     - Отвечай. - поддержал его Роланд. - Отвечай, а не то я  объявлю,
что состязание окончено, и признаю тебя проигравшим.
     Что-то коснулось локтя Эдди. Он скосился вниз и увидел маленькую,
изящную руку Сюзанны. Взял ее в свою, пожал, улыбнулся. В надежде, что
в улыбке будет больше уверенности, чем в его сердце. Дело шло к  тому,
что они выиграют состязание, он в этом практически не  сомневался,  но
Эдди понятия не имел, как поведет  себя  Блейн,  когда  (и  если)  это
произойдет.
     - ЧТОБЫ... ЧТОБЫ  НЕ  УПАЛИ  ШТАНЫ?  -  Голос  Блейна  окреп,  он
повторил те же слова, но уже утвердительно. - ЧТОБЫ  НЕ  УПАЛИ  ШТАНЫ.
ЗАГАДКА ОСНОВАНА НА УТРИРОВАННОЙ ПРОСТОТЕ...
     - Ответ правильный. Молодец, Блейн, но не пытайся  тянуть  время.
Не получится. Следующая...
     - Я НАСТАИВАЮ НА ТОМ,  ЧТОБЫ  ТЫ  ПРЕКРАТИЛ  ЗАГАДЫВАТЬ  МНЕ  ЭТИ
ГЛУПЫЕ...
     - Тогда останови поезд.  -  оборвал  его  Эдди.  -  Если  ты  так
расстроился, немедленно останавливай поезд, а я  перестану  загадывать
загадки.
     - НЕТ.
     - Как скажешь. Тогда  продолжим.  Что  это  такое:  ирландское  и
остается вне дома, даже в дождь?
     На этот раз зацокало так громко, что в барабанные перепонки  Эдди
словно впились острые иголки. Пауза продлилась  пять  секунд.  Зеленая
точка  практически   соприкоснулась   с   кружком,   обозначающим   на
карте-схеме Топику. Потом последовал ответ:
     - МЕБЕЛЬ ПЭДДИ [PADDY O'FURNITURE (paddy - это слово в английском
языке имеет два значения прозвище ирландца и каменщик), мебель Пэдди -
кирпичные стены.].
     Правильный ответ на шутку-загадку, которую Эдди услышал в проулке
за "Дали" или в каком-то другом месте, где собиралась их банда,  дался
Блейну нелегко. Видать, ему пришлось вывернуться  наизнанку.  Лампы  в
"баронском" салоне замигали еще сильнее, зажужжали. У  Эдди  создалось
ощущение, что они вот-вот начнут лопаться одна за другой.
     Карта-схема окрасилась в розовый свет.
     - Прекратите! - заверещал Маленький Блейн  пронзительным  голосом
персонажа  одного  из  старых   мультфильмов   "Уорнер   бразерз".   -
Прекратите, вы же его убиваете!
     {А что, по-твоему, он пытается  сделать  с  нами,  недоносок?}  -
подумал Эдди.
     Он хотел было приложить Блейна загадкой, которую загадал, сидя  у
костра Джейк (зеленое, весит сто тонн, живет на  дне  морском  -  Моби
Сопля), но передумал. Ему  хотелось  как  можно  дальше  уйти  от  той
логики, к  которой  привык  Блейн.  Выйти  на  недоступный  компьютеру
сюрреалистический уровень, с тем  чтобы  окончательно  раздавить  его.
Окончательно и бесповоротно. Потому что какие бы  человеческие  эмоции
ни позволяли имитировать диполярные цепи, Блейн  все  равно  оставался
{машиной.} И следуя за Эдди в Сумеречную зону, Блейн мог  окончательно
свихнуться.
     - Почему люди идут к кровати, Блейн?
     - ПОТОМУ ЧТО... ПОТОМУ ЧТО... БОГИ ТЕБЯ ПОБЕРИ, ПОТОМУ ЧТО...
     Под ногами у них  что-то  заскрипело,  салон  для  баронов  резко
качнуло сначала вправо, потом влево. Сюзанна закричала, Джейка бросило
ей на колени. Стрелок подхватил их обоих.
     - ПОТОМУ ЧТО КРОВАТЬ НЕ ИДЕТ К  НИМ,  БОГИ  ТЕБЯ  ПОБЕРИ!  ДЕВЯТЬ
МИНУТ И ПЯТЬДЕСЯТ СЕКУНД!
     - Сдавайся, Блейн, - великодушно предложил  Эдди.  -  Остановись,
прежде чем я окончательно пережгу тебе мозги.  Если  не  остановишься,
так и будет. Мы оба это знаем.
     - НЕТ!
     - У меня же миллион этих хохмочек. Я их  слышал  всю  жизнь.  Они
прилипли к моей памяти, как мухи прилипают к  клейкой  бумаге.  Другие
точно так же запоминают рецепты. Так что скажешь? Сдаешься?
     - НЕТ! ДЕВЯТЬ МИНУТ И ТРИДЦАТЬ СЕКУНД!
     - Хорошо. Блейн. {Ты} сам на это напросился.  Вот  тебе  одна  из
лучших. Почему мертвый младенец идет через дорогу?
     Поезд дернулся, Эдди так и не понял, каким чудом он удержался  на
рельсе, но удержался. Скрип под ногами стал громче. Теперь  не  только
стены, но и пол и потолок  то  обретали,  то  теряли  прозрачность.  В
какой-то момент они сидели в консервной банке, в следующий летели  над
простирающейся до горизонта серой равниной.
     А из динамиков рвался голос насмерть перепуганного ребенка.
     - Я ЗНАЮ, ОДИН МОМЕНТ, Я ЗНАЮ, ПОВТОРИТЬ  ПРОЦЕСС,  ЗАДЕЙСТВОВАТЬ
ВСЕ ЛОГИЧЕСКИЕ ЦЕПОЧКИ...
     - Отвечай, - потребовал Роланд.
     - МНЕ НУЖНО ВРЕМЯ! ВЫ ДОЛЖНЫ ДАТЬ  МНЕ  ВРЕМЯ!  -  тут  же  Блейн
торжествующе  завопил:   -   ВРЕМЕННЫЕ   ОГРАНИЧЕНИЯ   НА   ОТВЕТ   НЕ
УСТАНАВЛИВАЛИСЬ, РОЛАНД ИЗ ГИЛЕАДА, НЕНАВИСТНЫЙ СТРЕЛОК  ИЗ  ПРОШЛОГО,
КОТОРОМУ СЛЕДОВАЛО ОСТАТЬСЯ СРЕДИ МЕРТВЫХ!
     - Не устанавливались, - согласился Роланд.  -  Но  ты  не  можешь
убить нас, не разгадав загадку, Блейн, а Топика совсем рядом. Отвечай!
     Стены салона вновь исчезли, и Эдди увидел,  как  мимо  пронеслись
огромные  высокие  башни  элеватора.  Тех  мгновений,   что   элеватор
оставался в поле зрения, едва хватило, чтобы его идентифицировать. Вот
когда он в полной мере  оценил  безумную  скорость,  с  которой  несся
монопоезд. Небось быстрее самолета на добрые три сотни миль в час.
     - Оставьте его в покое, - простонал Маленький Блейн. - Вы же  его
убиваете! {Убиваете!}
     - Разве не этого он  хотел?  -  спросила  Сюзанна  голосом  Детты
Уокер. - Умереть? Так он сам говорил. Мы не возражаем. {Ты}  -  парень
неплохой, Маленький Блейн, но даже такой гребаный мир, как этот, будет
лучше без твоего большого брата. Мы возражали против  того,  чтобы  он
взял с собой и нас.
     - Последний шанс, - провозгласил Роланд. - Отвечай или забудь про
гуся, Блейн.
     - Я...Я...ВЫ...   ШЕСТНАДЦАТЬ   ДРОБЬ   ТРИДЦАТЬ    ТРИ...    ВСЕ
АВТОНОМНЫЕ...  АНТИ...  АНТИ...  ВСЕ  ЭТИ  ГОДЫ...   ЛУЧ...   ПОТОП...
ПИФАГОР...  КАРТЕЗИАНСКАЯ  ЛОГИКА...  СМОГУ  Я...  СУМЕЮ  Я...  БРАТЬЯ
ЭЛЛМАН...  ПАТРИЦИЯ...  КРОКОДИЛ  И  УЛЫБКА...  ЦИФЕРБЛАТ...  ТИК-ТАК,
ОДИННАДЦАТЬ  ЧАСОВ,  ЧЕЛОВЕК  НА   ЛУНЕ   И   ГОТОВ   ПРЫГНУТЬ...   НЕ
ОСТАНАВЛИВАЙСЯ,  НЕ  ОСТАНАВЛИВАЙСЯ,  MON  CHER...  О,  МОЯ  ГОЛОВА...
БЛЕЙН... БЛЕЙН СУМЕЕТ... БЛЕЙН ОТВЕТИТ... Я...
     Блейн уже вопил, как младенец, перескочил на какой-то другой язык
и запел. Эдди решил, что поет Блейн по-французски. Слов он не знал, но
когда  включились  барабаны,  мелодию  он  узнал:  "Велкро   флай"   в
исполнении "Зи-Зи-Топ".
     Стекло, прикрывающее карту-схему, разлетелось.  Мгновением  позже
сама карта-схема вылетела из гнезда, открыв поблескивающие лампочки  и
транзисторные платы, скрывающиеся за ней. Лампочки пульсировали в такт
барабанам.  Внезапно  язык  синего   пламени   вырвался   из   черного
прямоугольника,  который  занимала  карта-схема,  мгновенно   закоптив
стену. А откуда-то спереди, от  каплеобразной  морды  Блейна,  донесся
нарастающий скрежет.
     - Он переходит дорогу,  потому  что  сидит  в  курице,  козел!  -
закричал Эдди. И направился к дымящейся дыре. Сюзанна успела  схватить
его за рубашку, но Эдди словно этого и не заметил,  шагал  как  шагал.
Похоже, напрочь  забыв,  где  находится.  Огонь  битвы  охватил  Эдди,
распалив своим праведным жаром. Взор его сверкал, синапсы раскалились,
сердце пылало. Он держал Блейна на мушке, знал, что существо,  стоящее
за голосом, смертельно ранено,  но  продолжал  нажимать  на  спусковой
крючок: {Я стреляю умом.}
     - Какая  разница  между  грузовиком  с  мячами  для  боулинга   и
грузовиком с дохлыми сурками? - гремел Эдди. - Мячи  для  боулинга  не
разгрузить вилами!
     Раздирающий душу вопль, полный злобы и смертной муки, вырвался из
дыры, которую  закрывала  карта-схема.  Вновь  полыхнул  синий  огонь,
словно в носовой части салона электрический  дракон  разинул  пасть  и
выдохнул. Джейк криком предупредил об опасности, но Эдди не нуждался в
подсказках:  его  рефлексы  обострились  до  предела.  Он  нырнул,   и
электрический разряд прошел  над  его  правым  плечом.  Только  волосы
встали дыбом. Эдди выхватил револьвер, тяжелый револьвер сорок  пятого
калибра, с рукояткой из санталового дерева, один из двух  револьверов,
которые Роланд вынес из руин Срединного  мира.  Он  продолжал  идти  к
переднему торцу салона и, естественно, продолжал говорить. Как  сказал
Роланд, Эдди на роду написано умереть, не закрытая рта. Так вот умер и
его друг Катберт. Эдди мог назвать много куда  более  худших  способов
отойти в мир иной, и только один лучший.
     - Ну что, Блейн, пидор вонючий. Раз уж разговор  у  нас  пошел  о
загадках, какая самая знаменитая загадка Востока? Многие курят, но  не
Фу Данчу! Знаешь, почему? Нет? Что ж ты  у  нас  такой  козел.  А  как
насчет этой? Почему  женщина  назвала  своего  сына  Семь-с-половиной?
Потому что вытащила его имя из шляпы!
     Он уже добрался до пульсирующего прямоугольника. Поднял револьвер
Роланда, и салон для баронов наполнил грохот. Он  всадил  в  дыру  все
шесть пуль, всякий раз взводя курок ладонью, как доказывал им  Роланд,
твердо зная, что все делает правильно, что так и надо...  это  и  есть
{ка,} черт побери, гребаная {ка,} только так ты и ставишь точку,  если
зовешься стрелком. Он  -  из  племени  Роланда,  все  так,  его  душа,
возможно, обречена гореть в самом жарком костре ада, но, черт  побери,
он не согласился бы ни на что другое,  даже  если  бы  ему  предложили
взамен весь героин Азии.
     - Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! - выкрикнул Блейн детским голосом. От  четкого
произношения не осталось и следа. Он словно набил рот кашей.
     - Я ВСЕГДА БУДУ ТЕБЯ НЕНАВИДЕТЬ"
     - Тебя тревожит не смерть, так? - напирал Эдди. Лампочки  в  дыре
начали меркнуть. Вновь оттуда вылетел язык  синего  пламени,  но  Эдди
пришлось лишь откинуть голову,  чтобы  избежать  его.  Слабенький  был
язычок, дохлый. Еще чуть-чуть, и Блейн умрет, как умерли  умерщвленные
им млады и седые Лада - {Ты} не любишь проигрывать.
     - НЕНАВИЖУ. В-Е-Е-Е-Ч-Ч-Ч...
     Слово трансформировалось в гул, гул - в урчание. Стихло и оно.
     Эдди оглянулся. Роланд был рядом, поддерживая Сюзанну под круглую
попку, как ребенка. Она бедрами обхватила его талию. Джейк - по другую
сторону стрелка, Ыш - у его ног.
     Из дыры, которую прикрывала карта-схема, потянуло горелым,  запах
этот не казался им неприятным. Эдди подумал, что  так  пахнут  листья,
которые  сжигали  в  Нью-Йорке  каждый  октябрь.  Черная  дыра  теперь
походила на глазницу в черепе. Все лампочки в ней потухли.
     {Твой гусь спекся, Блейн,} подумал Эдди, {и  индейка  изжарилась.
Счастливый гребаный День поминовения.}



                                  5


     Перестало скрипеть и под полом. Впереди что-то грохнуло, а  потом
все стихло и там. Роланд почувствовал, как его мягко потащило  вперед,
и уперся в стену свободной рукой, чтобы не потерять  равновесия.  Тело
поняло, что происходит, раньше  головы:  двигатели  Блейна  сдохли.  И
теперь они просто скользили по рельсу. Но...
     - Назад, - распорядился Роланд. К  самой  стене.  Мы  катимся  по
инерции. Если конечная точка маршрута близко, столкновения  все  равно
не избежать.
     Он повел их мимо остатков  ледяной  скульптуры  Блейна  в  заднюю
часть салона.
     - И держитесь подальше от этой  штуковины.  -  Роланд  указал  на
музыкальный инструмент, некую помесь  рояля  и  клавесина.  Инструмент
стоял на низкой платформе. - Он может сползти с нее. Господи, как бы я
хотел посмотреть, где мы находимся. Ложитесь на пол. Прикройте  руками
головы.
     Они подчинились. Роланд сделал то  же  самое.  Лежал,  уперевшись
подбородком  в  роскошный  синий  ковер,   закрыв   глаза,   думая   о
происшедшем.
     - Извини  меня,  Эдди,  -  нарушил   он   тишину.   -   Вот   как
поворачивается колесо {ка.} Однажды мне  пришлось  просить  о  том  же
моего друга Катберта... и по той же причине. Ну почему я такой слепец?
{Высокомерный} слепец!
     - Извиняться тебе не за что. - Чувствовалось, что Эдди неловко.
     - Есть. Я с пренебрежением воспринимал твои шутки. Но именно  они
спасли наши жизни. Извини меня. Я забыл лицо моего отца.
     - Тебе не за что извиняться и  ничьего  лица  ты  не  забывал,  -
возразил Эдди. - Против своей природы не попрешь, Роланд.
     Стрелок обдумал последнюю  фразу  Эдди,  и  ему  открылось  нечто
восхитительное и ужасное одновременно: а ведь такая мысль  никогда  не
приходила ему в голову. Ни разу за  всю  его  жизнь.  В  том,  что  он
пленник {ка...} об этом он знал с раннего детства. Но вот насчет своей
{природы...} своего {естества...}
     - Спасибо, тебе, Эдди. Я думаю...
     Прежде чем Роланд успел сказать,  о  чем  он  думал,  Блейн  Моно
прибыл на свою последнюю стоянку. Всех бросило вперед по  центральному
проходу "баронского" салона. Ыш затявкал.  Роланд  плечом  ударился  о
перегородку. Несмотря на толстую обивку, удар был так силен, что плечо
сразу онемело. Люстру качнуло вперед и ударило о потолок.  Их  осыпало
хрустальными осколками. Джейк откатился в сторону,  вовремя  освободив
люстре место для приземления. Клавесин-рояль кинуло с  возвышения.  Он
ударился  о  диван,  перевернулся  и  застыл,   издав   долгий   стон:
{б-р-р-р-а-н-н-н-г-г-г.}   Вагон   перекосило   вправо,   и    стрелок
приготовился к прыжку, чтобы прикрыть своим телом  Сюзанну  и  Джейка,
если вагон перевернется. Но  он  вернулся  в  прежнее  положение,  пол
покачался из стороны в сторону и остановился. Путешествие закончилось.
Стрелок приподнялся. Плеча он еще не чувствовал, но рука действовала -
добрый знак. Слева Джейк уже сел и стряхивал с брюк осколки  хрусталя.
Справа Сюзанна пыталась остановить кровь, текущую из пореза под  левым
глазом Эдди.
     - Приехали. - объявил Роланд. - Кто ра...
     Над  их  головами  громыхнуло,  напомнив  Роланду  взрывы  шутих,
которые Катберт и Алан бросали в канавы, а то и выгребные ямы  аккурат
в тот момент, когда в туалете кто-то справлял большую  нужду.  Однажды
Катберт стрелял шутихами из рогатки. Только на этот раз они имели дело
не с детскими шалостями.
     Сюзанна вскрикнула, скорее от изумления, чем от  страха,  подумал
Роланд... а потом они увидели дневной свет. Какое  счастье.  И  свежий
воздух потек к ним через взорванный люк аварийного выхода. Еще  лучше.
Воздух пах дождем и влажной землей.
     Что-то   стукнуло,   и   из   паза   вывалилась    лестница    со
ступеньками-кольцами из скрученной стальной проволоки.
     - Сперва бросаются в тебя люстрами, потом указывают на  дверь.  -
Эдди. пошатываясь, встал, потом помог подняться  Сюзанне.  -  Если  от
меня хотят отделаться, я это сразу  чувствую.  Что  ж,  зажужжим,  как
пчелки, и упорхнем.
     - Это по мне, - Сюзанна  вновь  потянулась  к  порезу  под  левым
глазом Эдди. Он взял ее за  руку,  поцеловал  пальцы  и  предложил  не
суетиться понапрасну.
     - Джейк? - спросил стрелок. - Как ты?
     - Нормально. - отозвался Джейк. - А ты, Ыш?
     - Ыш!
     - Похоже, и у него все нормально. - Он поднял  прокушенную  руку,
печально посмотрел на нее.
     - Опять болит? - спросил стрелок.
     - Да. Блейновы примочки больше не действуют. Ну и черт с  ними...
так хорошо остаться в живых.
     - Да. Жизнь хороша. Как и астин. Есть он у тебя?
     - Ты про аспирин?
     Роланд кивнул. Магическое  лекарство  из  мира  Джейка,  название
которого он никак не мог произнести правильно.
     - Девять из десяти врачей рекомендуют анацин, милый,  -  вставила
Сюзанна, а когда Джейк вопросительно посмотрел  на  нее,  добавила:  -
Наверное, в твоем времени им уже не пользуются, так? Ну и ладно. Мы-то
здесь, сладенький мой, целые и невредимые, а это главное.
     Она обняла Джейка, поцеловала его в лоб, нос, потом в губы. Джейк
засмеялся и покраснел. - Это главное, и сейчас  мы  можем  забыть  обо
всем остальном.



                                  6


     - Первая помощь подождет. - Эдди обнял Джейка за плечи и повел  к
лестнице. - Сможешь забраться?
     - Да. Но я не смогу взять Ыша. Роланд, возьмешь его?
     - Да. - Роланд подхватил Ыша и засунул за пазуху,  как  и  в  тот
раз, когда спускался в  подземелье,  преследуя  Джейка  и  Гашера.  Ыш
таращился на Джейка блестящими,  с  золотистыми  ободками  глазами.  -
Поднимайся.
     Джейк полез первым. Роланд следовал за ним, так близко,  что  Ыш,
вытянув длинную шею, мог обнюхивать пятки мальчика.
     - Сюз? - спросил Эдди. - Тебя подсадить?
     - Чтобы ты облапал мой  аккуратненький  зад?  Ничего  не  выйдет,
белый красавчик! - Сюзанна  подмигнула  ему  и  начала  взбираться  по
лестнице.  Подтягиваясь  на  мускулистых  руках,  опираясь  о   кольца
культяшками ног. Поднималась она быстро, но не настолько быстро, чтобы
Эдди не успел протянуть руку и ущипнуть за одно мягкое местечко. -  О,
моя непорочность! - вскрикнула Сюзанна, засмеялась и закатила глаза. А
потом исчезла в люке.
     Эдди остался один. Оглядел роскошный  салон,  который  мог  стать
гробом для их ка-тета.
     {Тебе  это  удалось,  парень,}  раздался  голос  Генри.  {Удалось
загнать дьявола в его костер. Помнишь,} что я {говорил этим  недоумкам
в проулке за "Дали"? Джимми Полио и остальным? И как они смеялись.  Но
тебе это удалось. Ты отправил его домой с пером в заднице.}
     {Так или иначе, но мы сделали его,}  подумал  Эдди,  и  рука  его
непроизвольно коснулась револьвера Роланда. {На  этот  раз  мы  сумели
остаться в живых.}
     Он начал карабкаться по лестнице,  потом  остановился,  посмотрел
вниз. Салон для баронов уже умер. Умер {давно.} Превратился еще в один
реликт мира, который "сдвинулся с места".
     - Адью, Блейн, - бросил Эдди. - Счастливо оставаться, парниша.  И
он последовал за своим {ка-тетом} на крышу.



                           Глава четвертая
                                ТОПИКА


                                  1


     Джейк стоял на чуть покосившейся крыше Блейна Моно и  смотрел  на
юго-восток,  вдоль  Тропы  Луча.  Ветер  ерошил  его  волосы   (теперь
довольно-таки длинные, с такими в школу Пайпера определенно не пустили
бы),  сдувал  назад,  с  висков  и  лба.  Глаза   мальчика   изумленно
раскрылись.
     Джейк не мог сказать,  что  ожидал  увидеть,  -  возможно,  более
маленький и провинциальный аналог Лада, но он и  представить  себе  не
мог, что увидит предмет, торчащий  над  вершинами  деревьев  соседнего
парка. Синий навес, особенно  яркий  на  фоне  серого  осеннего  неба,
укрывал от осадков зеленый дорожный указатель, на котором значилось:

                            АВТОСТРАДА 70.

     Роланд присоединился к Джейку, осторожно достал из-за пазухи Ыша,
опустил на  крышу.  Ушастик  обнюхал  розовую  поверхность,  посмотрел
вперед, на носовую часть поезда. Там гладкая пулеобразная  поверхность
топорщилась искореженным металлом.  Две  темные  параллельные  борозды
начинались у переднего торца поезда и заканчивались в десяти ярдах  от
того  места,  где  стояли  Джейк  и  Роланд.  В  конце  каждой  торчал
металлический столб,  раскрашенный  чередующимися  черными  и  желтыми
полосами. Эти столбы и взрезали крышу Блейна Моно. Джейку  они  чем-то
напоминали стойки футбольных ворот.
     - Это  те  самые  упоры,  о  которые  он  и  хотел  разбиться,  -
прошептала Сюзанна. Роланд кивнул.
     - Похоже, нам повезло. Если бы он мчался быстрее...
     - {Ка,} -  раздался  за  их  спинами  голос  Эдди.  По  интонации
чувствовалось, что он улыбается. Роланд вновь кивнул.
     - Именно так. {Ка.}
     Джейк отвернулся от столбов, опять посмотрел на щит с маркировкой
дороги. Он уже убедил себя, что если щит и останется,  то  надпись  он
увидит совсем другую ("ПЛАТНАЯ ДОРОГА СРЕДИННОГО МИРА"  или  "БЕРЕГИСЬ
ДЕМОНОВ"), но прочитал на щите то же самое, что и в первый раз.
     - Эдди? Сюзанна? Вы это видите?
     Они проследили  взглядами  за  его  указующим  пальцем.  Какое-то
время,  достаточно  долгое,  чтобы  Джейк  успел  испугаться,   а   не
галлюцинации ли у него, они молчали. Потом паузу нарушил Эдди:
     - Святое дерьмо. Неужели мы дома? Если да, то где люди?  Если  бы
Блейн прикатил в Топику... нашу Топику, канзасскую Топику... как могло
получиться, что я не видел этого в "Шестидесяти минутах"  ["Шестьдесят
минут"   -    информационно-публицистический    тележурнал.    Выходит
еженедельно с 1968 года.]?
     - Что такое  "Шестьдесят  минут"?  -  спросила  Сюзанна.  Прикрыв
ладонью глаза, она смотрела на юго-восток, на щит.
     - Телевизионная передача, - ответил Эдди. - Ты с ней  разминулась
на пять или десять лет. Белые господа  в  галстуках.  Не  важно.  Этот
указатель...
     - Это Канзас, точно, - кивнула Сюзанна. - Наш Канзас, полагаю.  -
Она заметила другой щит, едва проглядывающий за деревьями. Показала на
него Джейку, Эдди и Роланду.

                                Девиз
                    КАНЗАССКОЙ ПЛАТНОЙ АВТОСТРАДЫ:
                         Без карты - никуда.
                      Загляните в дорожный атлас
                           Рэнда Макнелли.

     - В твоем мире есть Канзас, Роланд?
     - Нет, - Роланд переводил взгляд с одного щита на  другой.  -  Мы
далеко за пределами того мира, который я знал. Я покинул  его  задолго
до того, как встретил вас троих. Это место...
     Он  замолчал,  склонил  голову  набок,  словно  прислушивался   к
какому-то очень далекому звуку. И выражение его лица... Джейку все это
очень не нравилось.
     - Итак, дети! - радостно воскликнул  Эдди.  -  Сегодня  мы  будем
изучать географию Срединного мира. Видите ли, мальчики  и  девочки,  в
Срединном мире вы выходите из Нью-Йорка, путешествуете на юго-восток к
Канзасу, затем следуете вдоль  Тропы  Луча,  пока  не  добираетесь  до
Темной Башни... которая находится в  самом  центре.  Первым  делом  вы
сражаетесь с  гигантскими  лобстерами!  Потом  катите  на  сбрендившем
поезде! И наконец, после короткого визита в наш любимый бар...
     - Вы что-нибудь слышите? - оборвал его Роланд.  -  Кто-нибудь  из
вас?
     Джейк прислушался. Ветер,  шуршащий  листвой  деревьев  в  парке,
листья только-только начали желтеть и опадать,  постукивание  коготков
Ыша, двинувшегося по крыше к носовой части Моно. Потом Ыш остановился,
прекратилось и постукивание...
     На плечо Джейку, заставив  подпрыгнуть  от  неожиданности,  легла
рука.  Рука   Сюзанны.   Голова,   склоненная   набок.   Глаза-блюдца.
Вслушивался и Эдди. И Ыш: он навострил уши, чуть слышно зарычал.
     Джейк почувствовал, как по коже у него побежали мурашки. В то  же
время губы  затвердели,  скривились  в  гримасе.  Точно  так  же,  как
кривились они, стоило укусить лимон. Им предлагалась  звуковая  версия
этого самого укуса. И он уже  слышал  нечто  подобное.  Несколько  лет
назад он видел в Центральном парке одного  психа,  который  мнил  себя
музыкантом... да, психов, полагающих, что они музыканты в  Центральном
парке хватало, но только этот играл на  столярном  инструменте.  Перед
тем типом рядом с  лежащей  полями  вверх  шляпой  стояла  табличка  с
надписью: "ВЕЛИЧАЙШИЙ В МИРЕ  ИГРОК  НА  ПИЛЕ!  ЗВУЧИТ  КАК  ГАВАЙСКАЯ
ГИТАРА, НЕ ТАК ЛИ? ПОЖАЛУЙСТА, ПОЗАБОТЬТЕСЬ О МОЕМ ПРОПИТАНИИ!"
     В парк Джейк тогда ходил с Гретой Шоу, и  он  запомнил,  как  она
ускорила  шаг,  проходя  мимо  этого   музыканта,   сидящего,   словно
виолончелист в оркестровой яме,  только  на  его  голых  ногах  лежала
слегка тронутая ржавчиной ножовка. Джейк помнил выражение  комического
ужаса на лице миссис Шоу,  подрагивание  ее  плотно  сжатых  губ,  как
будто... как будто она только что надкусила лимон.
     Звук, который слышался сейчас, не полностью соответствовал тому,
     (ЗВУЧИТ КАК ГАВАЙСКАЯ ГИТАРА, НЕ ТАК ЛИ?)
     что извлекал тот парень в парке из пилы при вибрации ее  полотна,
но и не так уж отличался: колеблющийся, дрожащий  металлический  звук,
от которого заполнялись синапсы, а  из  глаз  начинали  литься  слезы.
Источник звука находился перед ними? Джейк за это поручиться  не  мог.
Вроде бы звук накатывал со всех сторон, но такой  слабый,  что  Джейку
хотелось верить, что его нет и в помине,  просто  у  него  разыгралось
воображение. Да только остальные...
     - Берегись! - крикнул Эдди. - Помогите мне! Скорее! Я  думаю,  он
сейчас отключится!
     Джейк резко повернулся к  стрелку  и  увидел,  что  лицо  у  того
побелело  как  мел.  Один  уголок  рта  дергался,  словно  зацепленный
рыболовным крючком.
     - Джонас, Рейнолдс и Дипейп, - произнес он. - Большие охотники за
гробами. И она. Коос. Именно они. Именно они...
     По телу Роланда, стоящего на крыше монопоезда в разбитых  пыльных
сапогах, пробежала дрожь. Невероятная печаль отразилась на лице.
     - О, Сюзан, - прошептал он. - О, дорогая моя.



                                  2


     Они его поймали, подхватили на руки, уберегли от падения. Стрелка
бросило в жар от чувства вины  и  презрения  к  себе.  Что  он  такого
сделал, чтобы его оберегали с таким рвением? Всего лишь жестоко вырвал
из привычной жизни, точно так  же,  как  садовник  вырывает  с  грядок
сорняки.
     Он попытался сказать им, что с ним все в порядке, что  они  могут
отойти, что он в норме, но ни слова не сорвалось с губ.  Этот  ужасный
вибрирующий звук перенес его в далекое прошлое, в каньон к  западу  от
Хэмбри. Дипейп, Рейнолдс и старый хромоногий Джонас. Но более всего он
ненавидел женщину с холма, черной ненавистью, на какую только способен
очень молодой мужчина. Да, теперь ему не оставалось ничего другого, он
мог только ненавидеть. Тогда у него разбилось  сердце.  И  теперь,  по
прошествии стольких лет,  ему  вроде  бы  открылась  истина:  разбитые
сердца склеиваются вновь, и ничего ужаснее не может  выпасть  на  долю
человека.
     {Моя первая мысль - он лгал в каждом слове, этот страшный  калека
со зловещим взглядом...}
     Чьи слова? Из какого стихотворения?
     Он не помнил, но знал, что и женщины тоже могут  лгать.  Женщины,
которые прихрамывали, и улыбались, и  видели  слишком  много  за  свою
долгую жизнь. Не важно, кто написал эти строки, главное  -  слова  эти
соответствовали действительности. Ни Элдред Джонас, ни старая карга  с
холма не служили Мартену, ни даже Уолтеру...  но  и  они  олицетворяли
собой зло.
     Потом, после... в каньоне к западу от города... этот звук... звук
и крики раненых людей и ржание лошадей... и единственный  раз  на  его
памяти замолчал даже говорливый Катберт.
     Но случилось все это очень давно, в другой реальности.  Здесь  же
вибрирующий  звук   или   пропал,   или   временно   ушел   за   порог
чувствительности человеческого уха. Они его еще услышат. Он  знал  это
точно. Знал и о том, что однажды уже прошел дорогой, ведущей в ад.
     Роланд оглядел своих  спутников,  выдавил  из  себя  улыбку.  Они
заметили, что уголок рта уже не дрожит, - добрый знак.
     - Со мной все в порядке. Но послушайте меня внимательно: мы очень
близко от того места, где заканчивается Срединный мир, очень близко от
того места, где начинается Крайний мир. Первый  этап  нашего  великого
похода окончен. Мы прошли его с честью. Мы запомнили лица наших отцов.
Все - испытания мы встречали плечом к плечу и не подводили друг друга.
Но сейчас мы подошли к  червоточине,  а  потому  требуется  предельная
осторожность.
     - Червоточине? - Джейк нервно огляделся.
     - Так называется  место,  где  ткань  реальности  истончается  до
предела. Их стало больше с тех пор, как  Темная  Башня  начала  терять
силу. Помнишь, что мы видели под нами, когда выезжали из Лада?
     Они мрачно кивнули, вспомнив спекшуюся  в  черное  стекло  землю,
древние  трубы,  мерцающие  сиреневым  ведьминым  огнем,  бесформенных
птиц-мутантов  с  крыльями,  напоминающими  большие  кожаные   паруса.
Роланду внезапно стало невмоготу. Ну что они сгрудились вокруг него  и
смотрят, как на забулдыгу, которого сшибли с  ног  в  пьяной  драке  в
баре.
     Он протянул руки своим друзьям, новым друзьям. Эдди взялся за них
и помог, ему подняться. Невероятным усилием воли стрелок заставил себя
не покачнуться, твердо встал на ноги.
     - Кто такая  Сюзан?  -  спросила  Сюзанна.  По  наморщенному  лбу
чувствовалось,  что  она  взволнована,  и  скорее  всего   не   только
совпадением имен.
     Роланд посмотрел на нее, потом на Эдди, Джейка, присевшего, чтобы
почесать Ыша за ухом.
     - Я вам расскажу, но сейчас не время, да и место неподходящее.
     - Ты постоянно это повторяешь, - заметила Сюзанна. - Опять хочешь
отстраниться от нас, так?
     Роланд покачал головой.
     - Вы услышите мой рассказ... во всяком случае, эту часть... но не
на крыше этого металлического гроба.
     - Да, - кивнул  Джейк.  -  Мы  словно  сидим  на  спине  мертвого
динозавра. Я все время боюсь, что  Блейн  оживет  и...  ну,  не  знаю,
открутит нам головы.
     - Звук пропал, -  вставил  Эдди.  -  Словно  дребезжала  гитарная
струна.
     - Мне  это  напомнило  одного  старика,  которого   я   видел   в
Центральном парке. - добавил Джейк.
     - Мужчину с пилой? - спросила Сюзанна. Джейк  воззрился  на  нее,
его глаза округлились от изумления. Сюзанна кивнула. -  Только  он  не
был стариком, когда я его видела. Здесь не только у географии  съехала
крыша. Время тут тоже какое-то странное.
     Эдди обнял ее за плечи, прижал к себе.
     - И слава Богу.
     Сюзанна повернулась к Роланду. В ее глазах читался явный вызов.
     - Я напомню тебе о твоем обещании, Роланд. Я  хочу  знать  о  той
девушке, что носила мое имя.
     - Ты узнаешь, - повторил Роланд. - А теперь давайте спускаться со
спины этого чудища.



                                  3


     Сказать оказалось легче, чем сделать. В отличие от Колыбели  Лада
конечная  станция,  к  которой  подкатил   Блейн,   располагалась   на
поверхности земли. Вдоль платформы тянулся искореженный розовый рельс.
Крышу от бетона отделяли добрых  двадцать  пять  футов.  Если  и  была
аварийная лестница вроде той, по которой они выбрались из  салона,  ее
заклинило при столкновении с упорами.
     Роланд скинул заплечный мешок,  порылся  в  нем,  достал  кожаную
упряжь, которой они пользовались, чтобы нести  Сюзанну,  если  она  не
могла проехать на инвалидном кресле.  О  кресле,  однако,  они  больше
могли не беспокоиться, отметил  стрелок.  Оно  осталось  в  Ладе,  его
пришлось  бросить  во  время  их  отчаянной  попытки   загрузиться   в
монопоезд.
     - Зачем это тебе? - подозрительно спросила Сюзанна. Так ее  голос
звучал всегда, когда упряжь извлекалась на свет Божий. {Сильнее упряжи
я ненавижу только этих хонки на Миссисипи,} как-то  сказала  она  Эдди
голосом Детты Уокер, ко {не так чтобы намного, сладенький.}
     - Расслабься, Сюзанна Дин, расслабься. - Стрелок чуть улыбнулся и
начал разделять и отстегивать ремни, отложив в сторону сиденье,  потом
связал ремни между собой  и  с  последним  куском  веревки  испытанным
шкотовым узлом. Работая, он прислушивался к дребезжанию червоточины...
точно так же, как они прислушивались к Божественным барабанам... точно
так же, как он и Эдди ждали, когда чудовища-лобстеры  начнут  задавать
свои умные вопросы (Дад-а-чок? Дуб-а-чум?), каждую  ночь  выползая  из
волн на берег.
     {Ка есть колесо,} думал  он.  Или,  как  говорил  Эдди,  приходит
вертясь и уходит вертясь.
     Последней он соорудил петлю на  ременной  части.  Джейк  уверенно
сунул в нее ногу, одной рукой схватился за  веревку,  на  сгиб  второй
посадил Ыша. Зверек нервно оглядывался, скулил, вытягивал  шею,  лизал
Джейку лицо.
     - Ты не боишься, не так ли? - спросил Джейк ушастика.
     - Ишься, - согласился Ыш, но сидел спокойно, пока Роланд  и  Эдди
опускали Джейка вдоль стены поезда. Длины веревки  не  хватило,  чтобы
доставить Джейка на землю, но он без труда высвободил ногу и, пролетев
последние  четыре  фута,  благополучно  приземлился.  Опустил  Ыша  на
платформу. Ушастик побегал, понюхал и задрал лапку у угла станционного
здания. Не такого роскошного, как в Колыбели Лада, но той  старомодной
архитектуры, которая так нравилась Роланду. Обшитое выкрашенными белой
краской  досками,  со   свесами   крыши,   высокими   узкими   окнами,
напоминающими бойницы. Над  рядом  дверей,  ведущих  в  здание,  сияли
золотом слова:

                      АТЧИСОН, ТОПИКА, САНТА-ФЕ

     Порода, предположил Роланд.  Последнее  название  показалось  ему
знакомым. Вроде бы был город Санта-Фе в  феоде  Меджис.  И  мысли  его
вновь  вернулись  к  Сюзан.  Прекрасная  Сюзан,  стоящая  у   окна   с
незаплетенными, падающими на спину волосами, пахнущая жасмином, розой,
жимолостью и сеном, запахами, которые оракул в горах смог воссоздать с
большой натяжкой. Сюзан, лежащая на кровати, пристально вглядывающаяся
в него, потом улыбающаяся, закидывающая руки за  голову,  чтобы  грудь
поднялась, словно ждала прикосновений его рук.
     {Если ты любишь меня, Роланд, так люби... птички и рыбки, медведи
и зайки...}
     - ...следующая?
     Он повернулся к Эдди, отогнал образ Сюзан Дельгадо. В Топике есть
червоточины, все так, причем разного вида.
     - Я отвлекся, Эдди. Извини.
     - Сюзанна следующая?  -  повторил  вопрос  Эдди.  Роланд  покачал
головой.
     - Следующий ты, потом Сюзанна. Я - последним.
     - Справишься? У тебя же изуродована рука и все такое?
     - Справлюсь.
     Эдди кивнул и вставил ногу в петлю. Когда Эдди впервые  пришел  в
Срединный мир, Роланд без труда спустил бы его с крыши один, даже  без
двух пальцев  на  правой  руке.  Но  Эдди  уже  несколько  месяцев  не
прикасался к наркотикам и набрал десять или  пятнадцать  фунтов  мышц.
Поэтому Роланд с радостью принял помощь Сюзанны, и вдвоем они опустили
его на платформу.
     - Теперь вы, леди. - улыбнулся Роланд Сюзанне. В Срединном  мире,
рядом с Джейком, Эдди, Сюзанной, улыбка давалась ему легче.
     - Хорошо. - Но мгновение она не двигалась с места,  кусая  нижнюю
губу.
     - Что такое?
     Ее рука поднялась к животу, потерла его, словно у нее там  что-то
болело. Он думал, она все объяснит, но Сюзанна лишь качнула головой.
     - Ничего.
     - Я тебе не верю. Почему ты терла живот? Ты ударилась? Ударилась,
когда поезд остановился?
     Она тут же убрала руку с живота, словно  он  внезапно  раскалился
добела.
     - Нет, все нормально.
     - Ой ли?
     Сюзанна на мгновение задумалась.
     - Мы об этом поговорим. Мы это {обсудим,} если  так  тебе  больше
нравится. Но, как ты правильно заметил чуть раньше,  Роланд...  сейчас
не время и не место.
     - Все четверо или только ты, я и Эдди? - Только ты и я, Роланд, -
ответила она и вставила култышку в петлю. - Только одна курочка и один
петушок, во всяком случае, вначале. А теперь, пожалуйста,  помоги  мне
спуститься.
     Он помог, хмурясь, надеясь, что его первая мысль, та  самая,  что
пришла, как только он  увидел  ее  потирающую  живот  руку,  ошибочна.
Потому что она побывала в говорящем кольце, и демон,  который  охранял
кольцо, сумел овладеть ею, пока Джейк  пробирался  из  одного  мира  в
другой. Иногда... {очень часто...} контакт с демоном многое менял.
     И на памяти Роланда никогда  -  к  лучшему.  Он  вытянул  веревку
наверх после того, как Эдди  ухватил  Сюзанну  за  талию  и  осторожно
опустил на платформу. Затем стрелок зашагал к упорам, что торчали  над
вспоротой крышей, по ходу завязывая на свободном конце  веревки  петлю
особым развязывающимся узлом. Он надел  петлю  на  упор,  затянул  ее,
стараясь не дергать веревку влево,  а  затем  осторожно  спустился  на
платформу, согнувшись вдвое, оставляя следы на  розовом  борту  Блейна
Моно.
     - Жаль, что мы лишились веревки и упряжи. - вздохнул  Эдди  после
того, как Роланд встал рядом с ними.
     - А {мне} упряжи не жалко. - возразила Сюзанна. -  По  мне  лучше
ползти по мостовой, пока  я  не  измажусь  в  жевательной  резинке  до
локтей.
     - Мы ничего не лишились. - Роланд крепко ухватился  за  петлю  на
нижнем конце и резко дернул веревку влево.  Узел  развязался,  веревка
заскользила вниз, и Роланд свернул  ее  до  того,  как  она  упала  на
платформу.
     - Ловкий фокус! - воскликнул Джейк.
     - Кий! Ус! - согласился Ыш.
     - Корт? - спросил Эдди.
     - Корт, - улыбаясь, кивнул Роланд.
     - Инструктор из ада, - добавил Эдди. - Хорошо, что он учил  тебя,
а не меня, Роланд. Лучше учить тебя, чем меня.



                                  4


     Когда они направились в дверям, ведущим в здание  станции,  вновь
послышался ноющий, вибрирующий звук. Роланд не мог не улыбнуться:  все
трое его спутников одновременно  дернули  носами,  а  уголки  их  ртов
опустились: словно они не  только  составляли  {ка-тет,}  но  и  стали
близкими родственниками. Сюзанна указала на парк.  Надписи  на  щитах,
что возвышались на деревьях,  чуть  затуманились,  в  воздухе  повисло
марево, как в сильную жару.
     - Это от червоточины? - спросил Джейк. Роланд кивнул. - Мы сможем
ее обойти?
     - Да. Червоточины так же опасны,  как  и  болота  с  трясинами  и
сейлигами. Вы знаете, о чем я?
     - Что такое трясина, мы знаем, - ответил Джейк. - А если  сейлиги
- такие длинные зеленые твари с большими зубами, то мы знаем и их.
     - Они именно такие.
     Сюзанна повернулась, чтобы в последний раз взглянуть на Блейна.
     - Никаких глупых вопросов и глупых игр. - Она перевела взгляд  на
Роланда. - Я насчет Берил  Эванс,  женщины,  которая  написала  "Чарли
Чу-Чу". Ты думаешь, она тоже имеет отношение в  тому,  что  происходит
вокруг? Что мы даже можем встретиться? Я бы хотела  поблагодарить  ее.
Эдди, конечно, сообразил, что к чему, но без...
     - Полагаю, это возможно, - ответил  Роланд,  -  но  скорее  всего
встретиться нам не удастся. Мой мир - это огромный корабль, затонувший
у самого берега. Большую часть обломков море вынесло на сушу.  Большая
часть того, что мы находим, поражает, что-то даже можно  использовать,
если будет на то согласие {ка,} но в основном это обломки. Бесполезные
обломки. - Он огляделся. - Как вот эта станция.
     - Я не думаю, что перед нами обломки. - возразил Эдди. - Посмотри
на краску на стенах. Кое-где  ее  попачкал  дождь,  но  она  нигде  не
лупится. - Он подошел к одной из дверей, провел  пальцами  по  стеклу,
оставляя на нем чистые полосы. - Пыли хватает, но никаких трещин. Я бы
сказал, что это здание осталось без присмотра...  в  начале  лета,  не
раньше.
     Он взглянул на Роланда. Тот пожал плечами  и  кивнул.  Слушал  он
вполуха, да и голова была занята другим:  он  думал  о  червоточине  и
старался отогнать воспоминания, грозящие захлестнуть его.
     - Но Лад разваливался не одно {столетие,} - подала голос Сюзанна.
- Это место... уж не знаю, Топика это или не Топика, похоже на один из
маленьких, вызывающих ужас городков в "Сумеречной  зоне".  Вы,  парни,
возможно, не помните этот телесериал, но...
     - Я помню, - в  унисон  ответили  Эдди  и  Джейк,  переглянулись,
рассмеялись. Эдди протянул руку, и Джейк шлепнул по ней своей.
     - Его все еще показывают по ТВ, - пояснил Джейк.
     - Да, постоянно, - добавил Эдди. - Обычно в  спонсорах  адвокаты,
специализирующиеся по  банкротствам,  похожие  на  коротко  стриженных
терьеров. И ты права. Это место {непохоже} на Лад. Да  и  с  чего  ему
быть похожим? Оно и Лад находятся в разных реальностях. Я не знаю, где
мы пересекли границу, но... - Он указал на синий  навес  над  щитом  с
надписью  "АВТОСТРАДА  70",  словно   щит   этот   служил   абсолютным
доказательством его слов.
     - Если это Топика, то где люди? - полюбопытствовала Сюзанна.
     Эдди пожал плечами и развел руками: кто знает?
     Джейк прижался лбом к  стеклу  средней  двери,  с  боков  прикрыл
ладонями глаза, несколько секунд вглядывался в темноту,  потом  увидел
что-то такое, что заставило его отпрянуть.
     - О-хо-хо. Неудивительно, что тут так тихо.
     Роланд  подошел  сзади,  посмотрел  через  стекло   над   головой
мальчика, также прикрывая глаза ладонями. Еще до  того  как  прижаться
лбом к стеклянной двери, стрелок пришел  к  двум  выводам.  Во-первых,
хотя они, несомненно, на железнодорожной станции,  в  действительности
это не станция {Блейна...} во всяком случае, не Колыбель. И во-вторых,
станция наверняка принадлежит  миру  Эдди,  Джейка  и  Сюзанны...  но,
возможно, параллельной, не их, реальности.
     {Это червоточина. Мы должны быть предельно осторожны.}
     На  одной  из  длинных  скамеек,  что  занимали   большую   часть
помещения, прислонились другу к другу  два  трупа.  Морщинистые  лица,
черные руки; они напоминали гуляк, которые засиделись на  вечеринке  и
опоздали на последний поезд. На стене за  скамейками  висела  доска  с
надписью  "ОТПРАВЛЕНИЯ",  а  ниже,  вертикальным  столбцом,   названия
городов, городков и феодов, куда отправлялись поезда. В первой  строке
значился ДЕНВЕР, во  второй  -  УИЧИТО,  в  третьей  -  ОМАХА.  Роланд
когда-то знавал одноглазого картежника, которого звали Омаха. Он  умер
с ножом в горле прямо у карточного стола. Шагнул  в  пустошь  с  конца
тропы с отброшенной назад головой, а  его  последний  выдох  забрызгал
кровью весь потолок. С потолка  в  зале  ожидания  свисали  прекрасные
часы-куб с четырьмя  циферблатами.  Стрелки  остановились  на  четырех
часах и четырнадцати минутах, и Роланд подумал, что больше они никогда
не сдвинутся. Грустная мысль... но он и попал в грустный  мир.  Других
мертвецов он не видел, но опыт  подсказывал  ему,  что  они  наверняка
есть. Если два трупа на виду, то где-то  рядом  еще  четыре,  а  то  и
четыре десятка.
     - Войдем? - спросил Эдди.
     - Зачем? - ответил стрелок вопросом на вопрос. - Делать  там  нам
нечего. Тропа Луча через это здание не проходит.
     - Из тебя получился бы отличный экскурсовод, -  надулся  Эдди.  -
Все идут сюда, и, пожалуйста, старайтесь не сойти...
     Джейк прервал его фразой, смысла которой Роланд не понял.
     - У кого-нибудь есть четвертак?
     Мальчик смотрел на Эдди и Сюзанну. Стоял он рядом с металлическим
ящиком. По нему тянулась синяя надпись:

                НИГДЕ ВАМ НЕ УЗНАТЬ СТОЛЬКО О КАНЗАСЕ,
                   КАК В "ТОПИКА КЭПИТЕЛ-ДЖОРНЕЛ"!
                      В ВАШЕЙ ГОРОДСКОЙ ГАЗЕТЕ!
                       ЧИТАЙТЕ ЕЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ!

     Эдди, ухмыльнувшись, покачал головой.
     - Где-то потерял всю мелочь. Возможно, когда залезал  на  дерево,
аккурат перед тем, как ты присоединился к нам. Очень  уж  не  хотелось
становиться закуской робота-медведя. Извини.
     - Одну минуту... одну минуту... - Сюзанна открыла сумочку  и  так
сосредоточенно начала в ней рыться, что Роланд не мог  не  улыбнуться,
несмотря  на  все  его  грустные  мысли.   Женщина   всегда   остается
{женщиной.} Она достала пачку мятых "клинексов", перетрясла  салфетки,
чтобы убедиться, что в них не завалилась монетка, выудила коробочку  с
пудрой, подняла крышку, опустила, бросила в сумочку. За пудрой тот  же
путь повторила расческа...
     Поглощенная столь увлекательным занятием, она даже  не  заметила,
как Роланд прошагал мимо нее, достав револьвер из самодельной  кобуры,
которую он  ей  соорудил.  Выстрелил  один  раз.  Сюзанна  вскрикнула,
выронила сумочку, сунула руку в пустую кобуру под левой подмышкой.
     - Хонки, ты до смерти перепугал меня!
     - Тебе надо повнимательнее следить за своим оружием,  Сюзанна.  А
не то в следующий раз дырка появится у тебя между глаз, а не в...  как
это называется, Джейк? Устройство  для  сообщения  новостей?  Или  там
просто лежит бумага?
     - И то и другое, - ответил Джейк. Выстрел напугал  и  его.  А  Ыш
просто отбежал ярдов на  двадцать  и  теперь  недоверчиво  смотрел  на
Роланда. Джейк пошуровал пальцем  в  дыре,  образовавшейся  посередине
запорного механизма автомата, продающего  газеты.  Из  нее  еще  вился
дымок.
     - Чего стоишь. Открывай, - поторопил его Роланд.
     Джейк дернул за ручку. Она  посопротивлялась,  потом  в  автомате
что-то щелкнуло, и дверца открылась. На задней стенке Джейк  прочитал:
"ЕСЛИ ГАЗЕТ НЕ ОСТАЛОСЬ, ПОЖАЛУЙСТА, ВОЗЬМИТЕ ВЫСТАВОЧНЫЙ  ЭКЗЕМПЛЯР".
Джейк снял  его  с  проволочной  подставки.  Сюзанна,  Эдди  и  Роланд
столпились вокруг него.
     - Господи, что же это? - в ужасе прошептала Сюзанна.  -  Что  это
значит? Что {случилось?}
     Под названием газеты, занимавшим добрую четверть первой страницы,
черные буквы заголовка кричали:

             СУПЕРГРИПП "КАПИТАН ТРИПС" НЕ ЗНАЕТ ПРЕГРАД
         Руководители государства, возможно, покинули страну
          Больницы Топики переполнены больными и умирающими
                   Миллионы молят Бога об исцелении

     - Прочитай вслух, - попросил Роланд. - Это буквы твоего алфавита,
я их не все знаю и не хочу чего-то упустить.
     Джейк взглянул на Эдди, тот нетерпеливо кивнул.
     Джейк развернул  газету,  открыв  громадный  фотоснимок,  который
поразил их до глубины души: пожар охватил  город,  стоящий  на  берегу
озера.

                   КЛИВЛЕНД ГОРИТ. ОГОНЬ ПОБЕЖДАЕТ

- гласила надпись под фотоснимком.
     - Читай, парень! - вырвалось у Эдди. Сюзанна ничего  не  сказала:
она уже читала статью, единственную на первой полосе, заглядывая через
плечо. Джейк откашлялся, словно у него запершило в горле, и начал.



                                  5


     - Тут  написано,  что  в  статье  использованы  материалы   Джона
Коркорана, сотрудников  редакции  и  информация  АП.  То  есть  статью
готовили много людей, Роланд. Вот  что  в  ней  написано:  "Величайший
кризис Америки, а  может,  и  всего  мира  за  ночь  только  усилился.
Эпидемия супергриппа,  который  прозвали  "Раздутая  шея"  на  Среднем
Западе и "Капитан Трипс" в Калифорнии, продолжает распространяться.
     Хотя  число  умерших  еще  только   подсчитывается,   медицинские
эксперты называют кошмарные цифры. Доктор Моррис Хэкфорд из  топикской
больницы Святого Франциска полагает,  что  только  на  континентальной
части США умрет от двадцати до тридцати миллионов.  От  Лос-Анджелеса,
штат  Калифорния,  до  Бостона,  штат   Массачусетс,   тела   жгут   в
крематориях, фабричных топках, на городских свалках.
     Здесь, в Топике,  заболевших,  но  еще  способных  передвигаться,
просят прийти умирать в одно из трех мест: мусоросжигательный завод  к
северу от Окленд-Биллард-парка, шахты около ипподрома в Хартленд-парке
и свалка на  Юго-Восточной  Шестьдесят  первой  улице,  к  востоку  от
Форбс-Филда.  На  свалку  следует  ехать  по   Берритон-роуд.   Дороги
Калифорнии   блокированы   столкнувшимися    автомобилями.    Потерпел
катастрофу по меньшей мере один транспортный самолет ВВС США".
     Джейк  испуганно  посмотрел  на  своих  друзей,  окинул  взглядом
пустынную железнодорожную станцию и продолжил:
     - "Доктор Эприл Монройя из Регионального  медицинского  центра  в
Стормонт-Вейл  указывает,  что  высокая   смертность,   как   это   ни
прискорбно, лишь часть этой ужасной трагедии. "На каждого умершего  от
этого нового вируса гриппа, - говорит Монройя, - приходится еще шесть,
а может, и двенадцать человек, которых свалила болезнь. И пока  мы  не
знаем ни об одном случае выздоровления". Откашлявшись,  она  добавила:
"От себя лично могу сказать, что на предстоящий  уик-энд  я  не  строю
никаких планов".
     Из местных событий отметим: все пассажирские авиарейсы из  Форбса
и  Филлип-Билларда  отменены:  компания  "Армтрак"  приостановила  все
железнодорожные перевозки не только в Топике, но и по  всему  Канзасу.
Станция "Бульвар  Гейджа"  компании  "Армтрак"  в  Топике  закрыта  до
особого  распоряжения;   все   школы   Топики   закрыты   до   особого
распоряжения. В том числе в округах 437, 345, 450 (Шони-Хейтс), 372  и
501 (Большая Топика).  Закрыты  также  Лютеранский  и  Технологический
колледжи в Топике и Канзасский университет в Лоренсе.
     В ближайшие дни и даже недели жителей Топики  ожидают  перебои  с
подачей электроэнергии, а может,  и  полное  ее  отключение.  Компания
"Канзасэнерго" объявила о плановой  остановке  атомной  электростанции
"Кау-Ривер" в Уэймего. И хотя  в  пресс-службе  АЭС  трубку  никто  не
берет, автоответчик всех успокаивает, утверждая, что  никакого  ЧП  не
произошло и остановка станции  -  предохранительная  мера.  АЭС  снова
начнет вырабатывать энергию, сообщает далее автоответчик, "как  только
разрешится  текущий  кризис".   Однако   последняя   фраза   сообщения
настораживает. Не "До свидания" или  "Благодарим  за  звонок",  а  "Да
поможет нам Господь в час испытаний".
     Джейк  запнулся,  переворачивая   страницу.   Новые   фотографии.
Сгоревший грузовик на ступенях, ведущих  к  зданию  Канзасского  музея
естественной истории. Замершие, стоящие бампер к бамперу автомобили на
мосту "Золотые ворота" в Сан-Франциско. Горы  трупов  на  Таймс-сквер.
Одно тело, заметила Сюзанна, висело на столбе.  Ей  сразу  вспомнилась
безумная гонка к Колыбели Лада после того, как она и  Эдди  расстались
со стрелком. Ластер, Уинстон, Дживс и Мод. {Когда в этот раз загремели
священные барабаны, жребий пал на Резвого,} сказала Мод.  {И  мы  дали
ему проплясаться.} Только речь, естественно, шла о том,  что  они  его
{повесили.} Точно так же, как когда-то вешали  людей  и  в  Нью-Йорке.
Когда все идет  наперекосяк,  похоже,  всегда  находится  веревка  для
линчевания.
     Эхо. Везде эхо. Эхо неслось из одного мира  в  другой,  не  желая
затухать, как звуковое эхо, но набирая силу, сея ужас.
     {Как священные барабаны,} подумала Сюзанна  и  содрогнулась  всем
телом.
     - "Все больше людей склоняется к мысли, - продолжил чтение Джейк,
-  что   руководители   государства,   которые   первые   дни,   когда
распространение  инфекции   еще   можно   было   остановить   жесткими
карантинными мерами, отрицали само существование супергриппа, скрылись
в подземных бункерах, построенных на случай атомной войны и оснащенных
всеми  мыслимыми  средствами  защиты  как  от  радиации,  так   и   от
смертоносных  вирусов.  Вице-президент   Буш   и   ключевые   министры
администрации Рейгана последние сорок восемь часов не показываются  на
публике. Самого Рейгана последний  раз  видели  в  воскресенье  утром,
когда он  посетил  службу  в  методистской  церкви  Зеленой  Долины  в
Сан-Симеоне.
     "Они попрятались по бункерам,  как  Гитлер  и  прочие  нацистские
крысы в конце Второй мировой войны", - сказал преподобный Стив  Слоун.
На вопрос, не возражает ли он против того, чтобы цитату  дали  от  его
имени, член палаты  представителей  от  штата  Канзас,  республиканец,
рассмеялся и ответил: "С чего? Мне бояться нечего. На следующей неделе
я превращусь в пыль".
     Пожары, причиной которых  скорее  всего  стал  поджог,  бушуют  в
Кливленде. Индианаполисе и Терре-Хоте.
     Гигантский взрыв произошел в Цинциннати около Риверфрант-стадиум.
Первоначальные   опасения,   что   взорвалась   атомная   бомба,    не
подтвердились. Причиной взрыва стали оставшиеся без должного  контроля
подземные хранилища природного газа...
     Газета выпала из рук Джейка. Порыв ветра подхватил ее и понес  по
платформе, разделяя на отдельные листы. Ыш вытянул шею и схватил один,
когда тот пролетал мимо. Затрусил к Джейку с листом  в  пасти,  словно
собака, несущая брошенную хозяином палку.
     - Нет, Ыш, газета мне больше не нужна. - Джейк  чуть  не  плакал,
такой юный, такой испуганный.
     - По крайней мере  теперь  мы  знаем,  куда  подевался  народ.  -
Сюзанна наклонилась и взяла остатки газеты,  которые  принес  Ыш:  две
последние страницы, заполненные некрологами, напечатанными  мельчайшим
шрифтом. Ни фотографий, ни причин смерти, ни  сообщений  о  похоронах.
Такой-то умер: жена, сын,  дочь,  родственники,  друзья  скорбят.  Все
самым мелким шрифтом.  Наверное,  именно  эти  некрологи  окончательно
убедили Сюзанну, что увиденное вокруг не плод ее воображения.
     {Но  они  все  равно  пытались  почтить  своих  мертвых,  отлично
понимая, что и им жить осталось недолго,}  подумала  она,  и  к  горлу
подкатил комок.
     {Они пытались...}
     Сюзанна  посмотрела  на  последнюю  страницу  "Кэпител  джорнел".
Изображение Иисуса Христа, глаза грустные, руки  вытянуты  вперед,  на
лбу раны от тернового венца. А ниже три слова, огромными буквами:

                            МОЛИСЬ ЗА НАС

     Она посмотрела на Эдди, во взгляде читалось обвинение.  Протянула
ему газету, коричневый палец постучал по дате. 24 июня 1986 года. Эдди
"извлекли" в мир стрелка из следующего года.
     Он долго держал газету одной рукой, пальцы раз за разом скользили
по дате, словно от их прикосновений она могла измениться.  Потом  Эдди
оглядел всех, покачал головой.
     - Нет. Я не могу объяснить ни  происшедшего  в  этом  городе,  ни
появления этой газеты, ни трупов в зале ожидания. Но в одном могу  вас
заверить - когда я покидал Нью-Йорк, там все было в полном порядке. Не
так ли, Роланд?
     Стрелок поморщился.
     - Насчет порядка сказать не могу, твой город мне  не  понравился,
но по горожанам никак не чувствовалось, что они пережили такую чуму.
     - У нас была какая-то болезнь легионеров, - вставил  Эдди.  -  И,
разумеется, СПИД...
     - Это  венерическое  заболевание,  так?  -  спросила  Сюзанна,  -
Распространяемое фруктами и наркоманами?
     - Да, только в мое время голубых фруктами уже не  звали.  -  Эдди
попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривая, и он быстренько стер  ее
с лица.
     - Значит, этого... этого никогда не случалось. - Джейк  осторожно
прикоснулся к лику Христа на последней странице газеты.
     - Сам видишь, что случилось, - возразил ему Роланд.  Случилось  в
июне одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. А мы попали  сюда
после того, как здесь побывала чума. Эдди, похоже, прав.  С  той  поры
как тут похозяйничал этот супергрипп, прошло несколько месяцев.  Мы  в
Топике, штат Канзас, в восемьдесят шестом году двадцатого столетия. То
есть со {временем} все ясно. Что же касается реальности, то теперь  мы
знаем, что эта реальность не Эдди. Возможно, твоя. Сюзанна, или  твоя,
Джейк, потому что вы  покинули  свой  мир  до  того,  как  на  Америку
обрушилась эта напасть. - Он указал  на  дату  выпуска  газеты,  потом
посмотрел на Джейка. - Однажды ты мне кое-что  сказал.  Я  сомневаюсь,
что ты это помнишь, но я не забыл. Потому что  фраза  эта  -  одна  из
самых важных, какие мне доводилось слышать: "Тогда иди, есть и  другие
миры, кроме этого".
     - Опять загадки, - нахмурился Эдди.
     - Разве не факт, что Джейк Чеймберз однажды умер, а теперь  вновь
стоит  перед  нами,  живой  и  невредимый?  Или  вы   сомневаетесь   в
правдивости моей истории о его смерти в чреве горы? То,  что  вы  иной
раз сомневались в моей честности, мне известно. И на  то  у  вас  были
веские причины.
     Эдди обдумал его слова, покачал головой:
     - Ты лжешь, когда ложь способствует достижению поставленной тобой
цели, но о Джейке ты  рассказывал  нам  в  таком  состоянии,  что  мог
говорить только правду.
     Роланда задели слова Эдди ({Ты  лжешь,  когда  ложь  способствует
достижению поставленной тобой  цели}),  но  он  предпочел  на  них  не
реагировать. В конце концов, Эдди не грешил против истины.
     - Мы вернулись  в  заводь  времени,  -  продолжил  стрелок,  -  и
вытащили его, прежде чем он успел утонуть.
     - {Ты} его вытащил, - поправил Эдди.
     - А {ты,} между прочим, помогал, хотя бы тем, что без тебя  я  бы
умер, но оставим это. Речь о  другом.  Миров  много,  и  в  них  ведет
бесконечное  число  дверей.  Сейчас  мы  в  одном  из   таких   миров.
Червоточина, которую мы слышим, - одна  из  дверей...  только  гораздо
больше тех, что мы нашли на берегу океана.
     - И каковы ее размеры? - спросил Эдди. - Со складские ворота  или
с сам склад?
     Роланд покачал головой, раскинул руки - {кто знает?}
     - Эта червоточина, - подала голос Сюзанна. - Мы не просто рядом с
ней, не так ли? Мы проскочили {через нее.} Иначе не попали  бы  в  эту
Топику, в реальность, параллельную реальности Эдди.
     - Возможно, и проскочили, - признал Роланд. - Кто-нибудь  из  вас
чувствовал что-то странное? Головокружение, тошноту?
     Они покачали головами. Даже Ыш,  который  пристально  смотрел  на
Джейка.
     - Не почувствовали. - Похоже, другого ответа Роланд и не ждал.  -
Но мы все сосредоточились на загадках...
     - Сосредоточились на том, как бы  избежать  смерти,  -  пробурчал
Эдди.
     - Да. Возможно, мы проскочили Червоточину, даже не заметив ее.  В
любом случае червоточины - не естественные явления. Они вроде  язв  на
коже, свидетельства того,  что  в  организме  что-то  не  так.  Только
организм этот - совокупность {всех} миров.
     - А непорядок исходит от Темной Башни, - добавил Эдди.
     Роланд кивнул.
     - Даже если это место... эта {реальность,} это {время...} не есть
{ка} твоего мира, оно может стать этим {ка.} Супергрипп, да  и  другие
болезни, могут  распространяться,  проникать  из  одной  реальности  в
другую. Точно так  же,  как  распространяются  червоточины,  растут  и
числом, и размером. Я видел их с полдюжины за все годы поисков  Темной
Башни, а слышал порядка двух десятков. Первую... первую я  увидел  еще
совсем молодым. Около города Хэмбри. - Он опять потер щеку  ладонью  и
не удивился, обнаружив не только щетину, но и пот.
     {Люби меня, Роланд. Если ты любишь меня, люби.}
     - С нами что-то случилось, Роланд, и это что-то  вышибло  нас  из
твоего мира, - подвел итог Джейк. - Мы соскочили с Луча. Смотри, -  он
указал на небо.
     Облака медленно плыли над ними, но не  в  том  направлении,  куда
смотрела искореженная "морда" Блейна. Юго-восток по-прежнему оставался
юго-востоком,   признаки   Луча,   к   которым   они   уже   привыкли,
отсутствовали.
     - А что такого? -  спросил  Эдди.  -  Я  хочу  сказать...  {Луч,}
возможно, и пропал, но Башня-то существует во всех мирах, не так ли?
     - Да, - кивнул Роланд, - но  не  изо  всех  миров  до  нее  можно
{добраться.}
     За год до того, как пристраститься к героину. Эдди короткое время
поработал посыльным.  Теперь  он  вспомнил  лифты  в  больших  офисных
центрах, куда  ему  случалось  что-то  привозить,  здания,  занятые  в
основном банками и инвестиционными  компаниями.  На  некоторых  этажах
простым нажатием кнопки лифт не останавливался: требовалось вставить в
щель под  номером  этажа  специальную  карточку.  Когда  кабина  лифта
подходила к одному из таких закрытых  этажей,  на  световом  указателе
вместо номера этажа выскакивала буква X.
     - Думаю, нам надо  снова  найти  Луч.  -  Роланд  обвел  взглядом
остальных.
     - Я в этом убежден, - кивнул Эдди. - Пошли, чего стоять. -  Через
пару шагов он остановился,  повернулся,  посмотрел  на  Роланда.  Одна
бровь вопросительно изогнулась. - Куда идем?
     - В том же направлении,  в  котором  ехали.  -  уверенно  ответил
Роланд и прошел мимо Эдди в пыльных разбитых сапогах,  держа  курс  на
парк.



                             Глава пятая
                              НА ТРАССЕ


                                  1


     Роланд дошагал до конца платформы, сшибая на железнодорожные пути
куски  розового  металла.  У  лестницы   остановился,   посмотрел   на
остальных.
     - Опять трупы. Будьте готовы.
     - Они не... э... текут? - спросил Джейк.
     Роланд нахмурился, потом лоб разгладился: он понял смысл вопроса.
     - Не текут. Уже высохли.
     - Тогда все в порядке. - облегченно вздохнул  Джейк,  но  тем  не
менее протянул руку Сюзанне, которую нес Эдди. Она улыбнулась мальчику
и крепко сжала его руку.
     У подножия лестницы, ведущей  на  автостоянку,  лежали  полдюжины
трупов. Два женских, три мужских. И ребенка в коляске. Летние  солнце,
дожди и жара славно потрудились над трупами (не говоря уже о посильной
помощи бродячих котов, скунсов и бурундуков).  Ребенок  превратился  в
детскую мумию, извлеченную из  какой-нибудь  инкской  пирамиды.  Джейк
предположил, что это мальчик, по выцветшему синему  цвету  одежды,  но
точно, естественно, сказать не мог. Без глаз, без  губ,  с  посеревшей
кожей... страх господний... почему мертвый младенец переходит  дорогу?
Потому что познакомился с супергриппом.
     Но младенец все-таки лежал в коляске, а потому  сохранился  лучше
взрослых. От тех остались разве что скелеты с  волосами.  Кости-пальцы
одного из мужчин сжимали ручку чемодана, похожего на те "самсониты", с
которыми путешествовали родители Джейка. Как и у  младенца  (как  и  у
{всех} остальных), глаза мужчины то ли выклевали птицы,  то  ли  выели
звери. И теперь на Джейка смотрели громадные черные  глазницы.  А  под
ними два ряда обесцвеченных зубов разошлись в отвратительной  ухмылке.
{Что же ты так долго не приходил, малыш} - казалось, спрашивал мертвый
мужчина, рука которого все сжимала ручку чемодана. {Давно жду тебя,} а
{лето выдалось таким долгим и жарким!}
     {И куда же вы пойдете, друзья?} -  гадал  Джейк.  {Где  надеетесь
найти безопасное прибежище? В  Де-Мойне?  В  Сиукс-Сити?  В  Фарго  На
Луне?}
     Они спустились по  лестнице.  Роланд  первым,  остальные  следом.
Джейк все еще держал Сюзанну за руку, Ыш не отставал  от  него  ни  на
шаг. Длиннотелый ушастик преодолевал каждую ступеньку  в  два  приема,
как трейлер с прицепом переваливает через "лежащего полицейского".
     - Притормози,  Роланд.  -  остановил  стрелка  Эдди.  -  Я   хочу
обследовать инвалидные ячейки. Возможно, нам повезет.
     - Инвалидные ячейки? - переспросила Сюзанна. - Что это такое?
     Джейк пожал плечами. Он не знал. Не знал и Роланд.
     Сюзанна повернулась к Эдди.
     - Я  только  потому  спрашиваю,  сладенький,   что   звучит   это
неприятно. Ты понимаешь,  все  равно  что  назвать  негра  черным  или
голубого фруктом. Я знаю, что я - невежда из далекого тысяча девятьсот
шестьдесят четвертого года, но...
     - Смотрите сами. - Эдди указал на знаки, маркирующие ближайший  к
платформе ряд автостоянки. Знаки эти располагались  парами  на  каждом
столбе. Верхний - сине-белый, нижний - красно-белый. Когда они подошли
ближе, Джейк  увидел,  что  на  верхнем  знаке  изображена  инвалидная
коляска. Нижний предупреждал:  "ЗА  СТОЯНКУ  В  РЯДУ,  ОТВЕДЕННОМ  ДЛЯ
ИНВАЛИДОВ, ШТРАФ 200 ДОЛЛАРОВ. НАЛАГАТЬ ШТРАФ УПОЛНОМОЧЕНО  УПРАВЛЕНИЕ
ПОЛИЦИИ ГОРОДА ТОПИКИ".
     - Вы только посмотрите! - воскликнула  Сюзанна.  -  Им  следовало
давным-давно это сделать! Да в мое время с этой чертовой коляской ни в
одну дверь не  сунешься.  Черт,  считай,  тебе  повезло,  если  смогла
взобраться на тротуар.  А  чтобы  специальные  места  на  автостоянке?
Такого я и во сне не видела!
     Автомобили забили стоянку до отказа, но даже в ситуации, когда до
конца света оставалось совсем чуть-чуть, в инвалидном  ряду  оказались
только две машины без маленького  изображения  инвалидного  кресла  на
номерных знаках.
     Джейк предположил, что уважение к "инвалидным ячейкам" загадочным
образом вошло в число законов, обязательных для  исполнения,  встав  в
один ряд с написанием почтового индекса на письме, расчесыванием волос
по утрам и чисткой зубов перед завтраком.
     - А вот и то, что нам нужно!  -  воскликнул  Эдди.  -  Думаю,  мы
сорвали банк!
     С Сюзанной, сидящей у него на бедре - еще месяц назад едва ли  он
смог бы нести ее, -  Эдди  поспешил  к  "линкольну".  На  крыше  лежал
гоночный велосипед, а  из  открытого  багажника  выглядывало  складное
инвалидное  кресло.  Кстати,  не  единственное.  Окинув  взглядом  ряд
"инвалидных  ячеек",  Джейк  насчитал  еще  четыре,  закрепленных   на
багажнике, засунутых в багажное отделение мини-вэнов и пикапов.  Одно,
как показалось Джейку, очень уж старое и громоздкое, стояло  в  кузове
небольшого грузовика.
     Эдди опустил Сюзанну  на  асфальт  и  склонился  над  багажником,
изучая приспособление, удерживающее кресло  в  неподвижном  положении.
Множество перекрестных эластичных лент плюс стержень-блокиратор.  Эдди
вытащил "ругер", который Джейк позаимствовал в отцовском столе.
     - Стреляем в дырку, - радостно возвестил он и, прежде чем  кто-то
успел и глазом моргнуть, нажал  на  спусковой  крючок  и  вышиб  замок
блокиратора. Грохот перешел в звенящую тишину. И тут  же  возобновился
вой червоточины, словно выстрел разбудил ее.  {Звучит,  как  гавайская
гитара, не так ли?} - вспомнилось Джейку, и его  передернуло.  Полчаса
назад он бы не поверил, что звук может раздражать,  как...  ну,  запах
тухлого мяса, но теперь верил. Он посмотрел  на  щиты.  Над  деревьями
виднелась  лишь  их  небольшая  часть,  но  и  этого  хватило,   чтобы
подтвердить  его  предположение:  щиты  вновь   кутались   в   марево.
{Червоточина генерирует какое-то поле,} подумал Джейк. Точно так: {же,
как миксеры и пылесосы вызывают  помехи  в  работе  радиоприемников  и
телевизоров. Или как у учеников,  подходивших  к  циклотрону,  который
мистер Кинджери приносил на урок физики, волосы вставали дыбом.}
     Эдди уже отбросил блокиратор и ножом Роланда перерезал эластичные
ленты. Потом  вытащил  инвалидное  кресло  из  багажника,  внимательно
осмотрел, разложил, зафиксировал  шарниры,  исключив  самопроизвольное
складывание кресла.
     - {Оп-ля!} - воскликнул он. Сюзанна приподнялась на  одной  руке,
Джейк решил, что она очень похожа на женщину, изображенную на  картине
Эндрю Уайета "Мир Кристины", которая очень ему  нравилась.  На  кресло
она смотрела как на чудо.
     - Святой Боже, да оно, похоже, легче света.
     - Современная технология во всей красе, дорогая, - пояснил  Эдди.
- Ради этого мы сражались во Вьетнаме. Залезай. - Он наклонился, чтобы
помочь ей. Сюзанна не возражала, но лицо  ее  напряглось,  когда  Эдди
опускал ее на сиденье. Словно она ожидала, что  кресло  рухнет.  Потом
провела руками по подлокотникам своего нового транспортного средства и
сразу же успокоилась.
     Джейк  тем  временем  побрел  вдоль  ряда  автомобилей,   проводя
пальцами  по  капотам,  оставляя  бороздки  в  ровном  слое  пыли.  Ыш
последовал за  ним,  остановившись  однажды,  чтобы  поднять  ножку  и
непринужденно  оросить  колесо,  словно  у  него  это  давно  вошло  в
привычку.
     - Навевает тоску по дому, дорогой?  -  спросила  Сюзанна.  -  Ты,
возможно, думал, что уже никогда не увидишь американского  автомобиля,
или я не права?
     Джейк обдумал ее слова и решил, что  она  не  права.  У  него  не
возникало и мысли, что он навсегда останется в мире Роланда,  что  ему
уже не увидеть автомобиля. Его это особо не волновало, но он также  не
думал, что карты предсказали ему такую судьбу. Пока  еще  нет.  Потому
что в реальности, из которой он пришел, в  его  Нью-Йорке  существовал
некий пустырь. На углу Второй авеню и Сорок шестой улицы. Когда-то там
был магазинчик деликатесов.

                            "ТОМ И ДЖЕРРИ"
         специализируемся на заказах к банкетам и праздникам.

     Теперь лишь груды кирпича, сорняки, осколки стекол и...
     ...и роза.  Одна-единственная  роза,  растущая  на  пустыре,  где
должен вознестись к небу громадный кондоминиум, но  Джейк  чувствовал,
что второй такой розы нет на всей земле.  А  может,  и  в  тех  мирах,
которые упоминал Роланд. Идущие к Темной Башне наткнулись бы на  розы.
Миллионы роз, если верить Эдди, акры и акры, засаженные розами. Такое,
во всяком случае, ему приснилось. Однако  Джейк  подозревал,  что  эта
роза отличается и от тех... и пока ее судьба не решена, ему не заказан
путь в мир автомобилей, телевизоров и полицейских, которые  хотели  бы
знать, есть ли  у  тебя  удостоверение  личности  и  как  зовут  твоих
родителей.
     {Кстати о родителях,} подумал Джейк. {Возможно, мне еще предстоит
увидеться и с ними.} И мысль эта породила в его душе как надежду,  так
и тревогу.
     Они остановились, миновав полряда. Джейк смотрел на широкую улицу
(как он полагал, бульвар Гейджа), отходящую от стоянки. Роланд и  Эдди
догнали их.
     - Эта крошка покажется тебе  пушинкой,  после  того  как  ты  два
месяца толкала Железную деву, - усмехнулся Эдди. - Готов спорить, ты в
ней просто {полетишь.} - Он подул в спинку кресла, желая показать, что
и этого хватит, чтобы сдвинуть его с места. Джейк  уже  хотел  сказать
Эдди, что они могли бы подобрать и другое  кресло,  с  моторчиком,  но
потом понял, что Эдди наверняка об этом уже  подумал  и  отказался  от
этой мысли по  одной  простой  причине:  аккумуляторы  давно  сели,  а
подзарядить их возможности не было.
     Сюзанна пропустила слова Эдди мимо ушей - сейчас  ее  интересовал
только Джейк.
     - Ты мне не ответил, сладенький. Эти автомобили разбудили в  тебе
тоску по дому?
     - Нет. Но интересно,  все  ли  модели  мне  знакомы.  Я  подумал,
может... если этот 1986 год не принадлежит  к  реальности  моего  1977
года, это как-то можно установить. Но пока {не  знаю,}  как.  Все  так
быстро меняется. И  девяти  лет  достаточно...  -  Он  пожал  плечами,
взглянул на Эдди. - Может, тебе удастся с этим  определиться.  Я  хочу
сказать, ты действительно жил в восемьдесят шестом.
     - Жил, но не видел, что происходит вокруг, -  пробурчал  Эдди.  -
Торчал большую часть времени. Однако... возможно...
     Эдди  покатил  Сюзанну  дальше  по  гладкому  асфальту   стоянки,
указывая на один автомобиль за другим.
     - "Форд-эксплорер"...   "Шевроле-капрайс"...   а    это    старый
"понтиак", сразу видно по радиаторной решетке...
     - "Понтиак-бонневилл", - уточнил Джейк. Его забавляло  изумление,
застывшее в глазах  Сюзанны:  для  нее  все  эти  автомобили  казались
чудесами далекого будущего. {А как воспринимает их Роланд?} -  подумал
Джейк и оглянулся.
     Стрелок  не  выказывал  ни  малейшего  интереса.  Он  смотрел  на
уходящую от автостоянки улицу, парк, далекую автостраду...  да  только
Джейк мог поклясться, что ничего этого Роланд не видит. Потому что тот
с головой ушел в собственные мысли. И, судя по выражению его лица,  не
нашел там ничего хорошего.
     - Это один из малолитражных "Крайслеров К", - продолжал Эдди. - А
это   "субару".   "Мерседес   SEL-450",   классная    штука,    машина
победителей... "Мустанг"... "Крайслер-империал", в хорошем  состоянии,
но возрастом старше Господа...
     - Думай, что говоришь. - сурово  оборвала  его  Сюзанна.  -  Этот
автомобиль я узнала. А вот этот мне в новинку.
     - Извини, Сюзи. Я не хотел, правда. Это "когуар"... "шеви"... еще
один...   Топика   любит    "Дженерал    моторс",    это    сюрприз...
"хонда-сивик"... "фольксваген" - кролик... "додж"... "форд"... "та...
     Эдди запнулся, уставившись на маленький автомобиль,  чуть  ли  не
крайний в ряду, белый, с красной полосой.
     - "Такуро". - Говорил он, похоже, сам с собой. Обошел автомобиль,
чтобы взглянуть на багажник. - Точнее, "такуро-спирит". Слышал о такой
модели, Джейк из Нью-Йорка? Джейк покачал головой. - Я тоже не слышал.
Ни хрена не слышал.
     Эдди покатил Сюзанну к бульвару Гейджа (Роланд  повторял  все  их
действия, пребывая в  своем  внутреннем  мире,  шел,  когда  шли  они,
останавливался,  когда   останавливались   они).   У   автоматического
шлагбаума (СТОЙ! ОПЛАТИ СТОЯНКУ!) Эдди снова замер.
     - При такой скорости мы состаримся  до  того,  как  доберемся  до
парка, и умрем, не поднявшись на автостраду, - бросила Сюзанна.
     На этот раз Эдди не извинился, вроде бы даже не  услышал  ее.  Он
смотрел  на  наклейку  на   бампере   старого,   тронутого   ржавчиной
"АМС-пейсера". Сине-белая наклейка чем-то напоминала знак, маркирующий
инвалидные ячейки. Джейк присел, чтобы получше ее разглядеть.  Ыш  тут
же положил голову на колено Джейку, мальчик рассеянно почесал  зверька
за ухом. Другой рукой он коснулся наклейки, чтобы убедиться,  что  она
ему не привиделась. "МОНАРХИ КАНЗАС-СИТИ",  прочитал  он.  Букву  О  в
слове монархи заменял бейсбольный мяч.
     - Поправь меня, если я ошибаюсь, - заговорил Эдди, -  потому  что
мои знания о бейсболе  обрываются  на  стадионе  "Янки",  но  разве  в
Канзас-Сити играют не "Короли"? Ты знаешь, Джордж Бретт и все такое.
     Джейк кивнул. Он знал  "Королей"  и  знал  Бретта,  еще  молодого
игрока во времени Джейка, но, должно быть, гораздо  более  опытного  и
известного девять лет спустя, во времени Эдди.
     - Вы говорите про  "Атлетов  Канзас-Сити"?  -  В  голосе  Сюзанны
слышалось недоумение.
     Роланд бейсбольную дискуссию проигнорировал: он все еще  парил  в
личном озоновом слое.
     - Мы же говорим о  восемьдесят  шестом  годе,  дорогая,  -  мягко
напомнил Эдди. - К восемьдесят  шестому  "Атлеты"  уже  перебрались  в
Окленд. - Он перевел взгляд с наклейки на Джейка. - Может, это команда
низшей лиги? - спросил он. - Трипл А?
     - В Трипл А "Короли" все равно  остаются  "Королями".  -  ответил
Джейк. - Они играют в Омахе. Хватит об этом, пошли.
     Об остальных Джейк сказать не мог, но у него  словно  отлегло  от
сердца. Он испытывал безмерное облегчение. Он знал наверняка, что  его
реальности эта чума не грозит, потому что  в  ней  не  было  "Монархов
Канзас-Сити". Может, на основании этой  информации  не  представлялось
возможным  делать  окончательные  выводы,  но  Джейк  чувствовал  свою
{правоту.} А как же приятно осознавать, что твоим  отцу  и  матери  не
суждено умереть от болезни, прозванной "Капитан Трипс", и их  тела  не
сожгут на... свалке или где-то еще.
     Только полной уверенности в этом не было, даже если этот 1986 год
и его 1977-й находились в разных реальностях. Потому  что,  пусть  эта
ужасная  чума  и  прокатилась   по   миру,   где   ездили   автомобили
"такуро-спирит" и Джордж Бретт играл за "Монархов Канзас-Сити", Роланд
говорил, что катаклизмы могут распространятся... что тот же супергрипп
может   просочиться   через   ткань   пространства,   как   электролит
просачивается через кусок материи.
     Стрелок говорил о водяной заводи, выражение это показалось Джейку
таким красивым, романтичным.  Но,  допустим,  вода  там  застоялась  и
подернулась  ряской.  Допустим,  эти  образования,   а-ля   Бермудский
треугольник, которые  Роланд  назвал  червоточинами,  когда-то  крайне
редкие, стали скорее правилом, чем исключением? Допустим... мысль  это
ужасная, гарантирующая, что до трех ночи уже  не  заснуть...  что  все
реальности начнут перемешиваться с нарастанием  структурных  слабостей
Темной Башни? Допустим, ее остов не выдержит, один уровень  упадет  на
следующий... тот на следующий, тот... до тех пор, пока...
     Когда Эдди положил ему руку на плечо, Джейку  пришлось  прикусить
язык, чтобы не вскрикнуть.
     - Ты вызываешь у себя глюки.
     - Что ты об этом знаешь? - Джейк понимал, что грубит, но очень уж
он разозлился. Оттого, что испугался, или оттого, что Эдди уловил  его
состояние? Он не знал. Да и не хотел знать.
     - В вопросе глюков я классный специалист. - ответил  Эдди.  -  Я,
конечно, не знаю, о чем ты думал, но, что бы это ни было, сейчас самое
время больше об этом не думать.
     А вот это, решил Джейк, скорее всего дельный  совет.  Они  вместе
пересекли улицу. И направились к парку Гейджа, где Джейка  ждало  одно
из самых больших потрясений в его короткой жизни.



                                  2


     Пройдя  под  металлической  аркой  с   надписью   "ПАРК   ГЕЙДЖА"
(старинные, закругленные буквы), они ступили  на  вымощенную  дорожку,
проложенную  через  английский  парк,  необратимо   превращающийся   в
эквадорские джунгли. Поскольку в это жаркое лето за  парком  никто  не
ухаживал, растения пошли в рост. Осенью тоже никто ничего не подрезал,
не выстригал лишние  побеги,  так  что  от  парка  уже  осталось  одно
название. Указатель за аркой извещал о том, что они попали в  Рейнский
розарий, и действительно, вокруг росли розы. Большинство уже  отцвели,
кроме нескольких диких. Они напомнили Джейку о розе на пустыре на углу
Сорок шестой улицы и Второй авеню, и у него заныло сердце.
     По одну руку путники увидели  прекрасную  старинную  карусель,  с
полосатым шатром и лошадками. Карусель застыла, разноцветные  лампочки
не горели, музыка замолкла навсегда. По спине Джейка пробежал холодок,
когда на шее одной лошадки он заметил  детскую  бейсбольную  перчатку,
зацепившуюся за сбрую. И сразу отвел глаза.
     За  каруселью  растительность  стала   гуще,   с   обеих   сторон
навалившись на тропу так, что странникам  пришлось  идти  колонной  по
одному, как потерявшимся детям в сказочном лесу.  Шипы  разросшихся  и
неухоженных  розовых  кустов  цеплялись  за  одежду  Джейка.  Каким-то
образом он оказался в авангарде  (возможно,  потому,  что  Роланда  не
отпускали собственные мысли), поэтому "Чарли Чу-Чу" увидел первым.
     Приближаясь к рельсам, пересекавшим тропу, маленьким, чуть больше
игрушечных, он вспомнил высказывание стрелка о том,  что  {ка}  -  все
равно что колесо,  всякая  точка  на  котором  всегда  возвращается  в
прежнее место. {Нас преследуют розы и поезда,} подумал Джейк. {Почему?
Я не знаю. Наверное, это еще одна за...}
     Тут  он  взглянул  налево,   и   с   его   губ   сорвался   крик:
"Божетымойправедный" - все в одно слово. Ноги у него  подогнулись,  он
опустился на землю. Собственный голос  донесся  до  ушей  из  далекого
далека. Сознания он не потерял,  но  многоцветный  мир  перед  глазами
поблек: листва стала серой, совсем как осеннее небо над головой.
     - Джейк! Джейк, что случилось?
     Эдди. В его  голосе  Джейк  слышал  искреннюю  озабоченность,  но
произносил Эдди эти слова на другом континенте. А может, и  на  другой
планете. То ли в Бейруте, то ли на Уране. Джейк почувствовал, как  ему
на плечо легла рука Роланда.
     - Джейк! - Сюзанна. - Что с тобой, сладенький? Что...
     Тут она увидела и замолчала. Эдди увидел, больше не сказал ему ни
слова. Рука Роланда свалилась с его плеча. Все  стояли  и  смотрели...
кроме Джейка, который смотрел сидя. Он полагал, что со временем ноги у
него окрепнут и он сможет  встать,  но  пока  они  напоминали  вареные
макаронины.
     Поезд стоял в пятидесяти футах  от  них,  у  игрушечной  станции,
уменьшенной копии  той,  на  которую  они  прибыли.  На  свесах  крыши
красовался большой щит с надписью "ТОПИКА". А сам поезд будто сошел со
страниц книги "Чарли Чу-Чу". Те же вагоны, тот паровоз  "Биг-бой-402".
И Джейк знал: если б у него хватило сил подняться и подойти к  поезду,
он бы нашел мышиное семейство, устроившееся  на  сиденье,  где  раньше
сидел инженер (и его, безусловно, звали Боб Как-его-там). А  еще  одно
семейство, ласточек, примостилось на дымовой трубе.
     {И черные маслянистые слезы,} думал Джейк, глядя  на  миниатюрный
поезд, стоящий у миниатюрной станции, с бегающими по  коже  мурашками,
со  скрутившимся  в  узел  желудком.  {По  ночам  он  плачет   черными
маслянистыми слезами, и они блестят в ярком свете его прожектора. Но в
свое время, Чарли-бой, ты покатал ребятишек, не так  ли?  Ты  ехал  по
периметру  парка  Гейджа,  а  ребятишки  смеялись.  Все  смеялись,  за
исключением нескольких. Эти-то знали, кто ты  такой,  и  кричали.  Как
кричал бы я, будь у меня для этого силы.}
     Но силы к нему возвращались, и когда Эдди подхватил его под  одну
руку. а Роланд под другую, Джейк сумел подняться. Его качнуло,  но  он
устоял на ногах.
     - К твоему сведению, я не думаю, что ты дал слабину. - Голос Эдди
звучал мрачно. Мрачным оставалось и его лицо.  -  У  меня  тоже  такое
ощущение, что я сейчас упаду. Это же поезд из  твоей  книжки.  Один  к
одному.
     - Значит, теперь нам понятно, откуда мисс Берил Эванс взяла  идею
"Чарли Чу-Чу". - вставила Сюзанна. - То ли она жила здесь,  то  ли  до
1942 года, когда эту чертову книгу опубликовали, побывала в Топике...
     - ...и увидела  игрушечный  поезд,  который  ездит  по  Рейнскому
розарию и вокруг парка Гейджа. - закончил  за  нее  Джейк.  Страх  уже
спал, и он, не  только  единственный  ребенок  в  семье,  но  и  очень
одинокий ребенок, испытывал безграничную любовь  и  признательность  к
своим друзьям. Они видели то, что видел он, они понимали  причину  его
испуга. Естественно, все они составляли {ка-тет.}
     - Он не будет отвечать на  глупые  вопросы,  не  будет  играть  в
глупые игры, - промурлыкал Роланд.
     - Ты можешь идти, Джейк?
     - Да.
     - Ты уверен? - спросил Эдди и после утвердительного кивка  Джейка
покатил коляску Сюзанны через рельсы. Роланд последовал за ним.  Джейк
на  мгновение  задержался,  вспомнив   сон:   он   и   Ыш   пересекают
железнодорожные пути, и тут ушастик внезапно поворачивает и  бежит  по
шпалам, отчаянно лая на приближающийся прожектор.
     Джейк наклонился, поднял Ыша  на  руки.  Посмотрел  на  ржавеющий
поезд, застывший у станции, темный круг потухшего прожектора, похожего
на мертвый глаз.
     - Я тебя не боюсь, - прошептал Джейк. - Не боюсь тебя.
     Прожектор ожил, коротко сверкнул, как бы говоря: {А я  вижу,  что
боишься. Вижу, маленькая моя, дорогая злючка.} И погас.
     Остальные ничего не заметили. Джейк еще раз посмотрел  на  поезд,
ожидая, что прожектор вспыхнет вновь, может, даже  поезд  сдвинется  с
места, чтобы раздавить его, но ничего такого не случилось.
     С гулко бьющимся сердцем  Джейк  устремился  вдогонку  за  своими
спутниками.



                                  3


     Зоопарк Топики ("Всемирно известный зоопарк Топики", если  верить
вывеске при входе), превратился в кладбище мертвых животных. Некоторые
животные, освобожденные из клеток, убежали, другие умерли  неподалеку.
Большие обезьяны так и остались в  обезьяннике,  умерли,  взявшись  за
руки. У Эдди на глаза навернулись слезы. С тех пор как остатки героина
"выветрились" из организма, он отличался  очень  бурной  эмоциональной
реакцией. Прежние друзья подняли бы его на смех.
     За обезьянником на дорожке лежал мертвый серый волк. Ыш осторожно
приблизился к нему, обнюхал, потом вытянул длинную шею и завыл.
     - Заставь его это прекратить. Джейк, слышишь  меня?  -  пробурчал
Эдди. Внезапно он понял, что ощущает запах тухлого мяса.  Запах  очень
слабый, поскольку летняя жара уже спала, но к горлу подкатила тошнота,
а во рту появился привкус желчи.
     - Ыш! Ко мне!
     Ыш провыл в последний раз и вернулся к Джейку. Встал у  его  ног,
глядя снизу вверх выпученными глазами с  золотистыми  ободками.  Джейк
взял его на руки, по широкой дуге обогнул труп волка, вновь опустил на
вымощенную дорожку.
     Она вывела их к крутой лестнице (сорняки уже начали пробиваться в
зазорах между брусчаткой. На  вершине  Роланд  оглянулся  на  зоопарк,
розарий,  парк.  Отсюда  они  видели  весь   железнодорожный   {круг,}
позволяющий пассажирам "Чарли" объехать парк Гейджа по периметру. А за
парком холодный ветер наметал опавшие листья на бульвар Гейджа.
     - Так пал лорд Перт, - пробормотал Роланд.
     - И земля вздрогнула, - добавил Джейк. Роланд удивленно глянул на
него, как человек, пробудившийся после глубокого сна, затем  улыбнулся
и обнял Джейка за плечи.
     - В свое время мне довелось побывать в шкуре лорда Перта.
     - Правда?
     - Да. И очень скоро вы об этом узнаете.



                                  4


     Далее путь  их  лежал  мимо  вольеров  с  мертвыми  экзотическими
птицами, закусочной, рекламирующей (в очень, надо  сказать,  неудачном
месте) ЛУЧШИЕ В ТОПИКЕ БИЗОНБУРГЕРЫ. Они прошли под еще одной железной
аркой с надписью "ЖДЕМ ВАС СНОВА  В  ПАРКЕ  ГЕЙДЖА".  А  уж  за  аркой
асфальтированная дорога (только для служебных автомобилей), поднимаясь
по насыпи, выводила на автостраду. Теперь они уже ясно видели  зеленые
щиты, которые заметили еще со станции.
     - Опять трассоваться. - едва слышно вымолвил Эдди. - Черт побери.
- и тяжело вздохнул.
     - Что такое трассоваться, Эдди?
     Джейк не ожидал, что Эдди ответит. Когда  Сюзанна  повернулась  к
нему, Эдди, крепко сжимая рукоятки  ее  новой  коляски,  отвел  глаза.
Потом посмотрел на Сюзанну, на Джейка.
     - Не очень приятная история. Как и вся остальная моя жизнь,  пока
наш Гари Купер не перебросил меня через Великий Водораздел.
     - Ты можешь не...
     - Да ничего особенного. Наша компания, я, мой брат Генри,  обычно
Бродяга О'Хара, потому что у  него  был  автомобиль,  Сандра  Корбитт,
может, еще Джимми Полио, бросали бумажки с  нашими  именами  в  шапку.
Тот, чье имя вытягивали, становился...  гидом,  так  звал  его  Генри.
Ему... ей, если выбор  падал  на  Сандру,  приходилось  блюсти  "сухой
закон". Во всяком случае, не выходить за рамки. Остальные  же  торчали
как хотели.  Потом  мы  все  набивались  в  "крайслер"  Бродяги  и  по
автостраде 95 уезжали в Коннектикут. Или по Таконик-паркуэй -  в  штат
Нью-Йорк... только мы его звали Кататоник-паркуэй. Ставили в магнитолу
кассету с "Криденс", Марвином Гейе или даже с хитами Элвиса.
     Ночью нам нравилось ездить больше, чем днем, особенно при  полной
луне. Мы мчались по автостраде  часами,  иногда  высовывая  головы  из
окон, как  обычно  высовываются  собаки,  смотрели  на  луну,  считали
падающие звезды.  Вот  это  у  нас  называлось  трассоваться.  -  Эдди
улыбнулся. С видимым усилием. - Чудесная жизнь, господа.
     - Звучит весело, - ответил Джейк. - Исключая  наркотики.  Я  хочу
сказать, ездить  по  ночам  с  друзьями,  смотреть  на  луну,  слушать
музыку... здорово.
     - Так оно и было, - кивнул Эдди. - Хотя иной раз мы так наедались
"колес", что могли отлить не в кусты, а в свои башмаки. - Он помолчал.
- И это самое ужасное, не так ли?
     - Трассоваться. - повторил стрелок. - Что ж, потрассуемся.
     И они зашагали по дороге, выводящей на автостраду.



                                  5


     Кто-то разрисовал два знака, стоящие  перед  последним  поворотом
выезда на автостраду. На одном, с  надписью  "СЕНТ-ЛУИС  215",  кто-то
размашисто вывел черной краской:

                       БЕРЕГИСЬ ХОДЯЩЕГО ТРУПА

     На другом,  подсказывающем,  что  до  следующей  площадки  отдыха
десять миль, написали уже красной:

                            ДА ЗДРАВСТВУЕТ
                            "Кримсон Кинг"

толстенными буквами, которые так и не выцвели  за  целое  лето.  Около
каждой надписи красовался нарисованный соответственно черной и красной
красками широко раскрытый глаз.
     - Ты знаешь, что это означает, Роланд? - спросила Сюзанна.
     Роланд покачал головой, но на его лице отразилась тревога, да так
и осталась в глазах. Они двинулись дальше.



                                  6


     На  пересечении  выезда  и  автострады  двое  мужчин  и   мальчик
сгрудились у новой коляски, на которой восседала Сюзанна. Все смотрели
на восток.
     Эдди не знал, что будет, когда они выйдут  из  Топики,  но  здесь
легковушки и грузовики забили все полосы, ведущие как на запад, так  и
на восток. У большинства машин рессоры прогибались под тяжестью вещей.
Многие изрядно проржавели от летних дождей.
     Но не о скопище автомобилей думали они, глядя  на  восток.  Город
тянулся еще на полмили и в ту, и в другую сторону:  они  видели  шпили
церквей,  рекламы  кафе  быстрого  обслуживания  ("Арбиз",   "Уэндиз",
"Макдоналдс",  "Пицца-Хат"  и  еще  одно  название,  незнакомое  Эдди:
"Боинг-Боинг бургерс"), автосалонов, зала для боулинга,  называющегося
"Хертленд лайнз". Впереди они видели съезд с автострады  с  указателем
"ЦЕНТРАЛЬНАЯ ТОПИКСКАЯ БОЛЬНИЦА". Съезд этот вел к массивному  старому
зданию   из   красного   кирпича,   с   маленькими   окошками,    едва
проглядывающими сквозь разросшийся плющ. Эдди решил, что  здание  это,
очень похожее на тюрьму, должно быть, и есть  больница,  скорее  всего
муниципальная, где бедняки часами просиживают на  дешевых  пластиковых
стульях, и все ради того, чтобы какой-нибудь врач кое-как осмотрел их.
Оно и понятно: кто они, как не дерьмо собачье.
     За больницей город резко обрывался, уступая место червоточине.
     Эдди она напомнила ровную  поверхность  воды  в  стоячем  болоте.
Червоточина  с  двух  сторон  облегала  насыпь  А-70,  серебристая   и
мерцающая.  Ее  стараниями  знаки,  рельсы  ограждения   и   застывшие
автомобиля дрожали, как миражи. Ноющий,  дребезжащий  звук  накатывал,
словно неприятный запах.
     Сюзанна закрыла уши руками, уголки ее рта опустились.
     - Не знаю, выдержу ли я это. Не хочу показаться неженкой, но меня
уже мутит, а я не ела целый день.
     Эдди мог подписаться под ее словами. Однако, пусть его и  мутило,
он не мог оторвать глаз от червоточины. Словно  у  ткани  пространства
появилось... что? Лицо? Нет.  Огромное  вибрирующее  марево  не  имело
лица, он видел скорее  антипод  лица,  но  у  него  появилось  тело...
форма... {присутствие.}
     Да,   последнее   сравнение,   пожалуй,   самое   лучшее.   Ткань
пространства проявила себя, как  проявил  себя  демон,  появившийся  в
каменном круге, когда они пытались "извлечь" Джейка.
     Роланд тем временем копался в своем кошеле. И добрался до  самого
дна, прежде чем нашел то,  что  нужно:  пригоршню  патронов.  Он  снял
правую руку Сюзанны с подлокотника и положил ей на ладонь два патрона.
     Затем взял еще два и сунул в уши, пулями вперед. Сюзанна поначалу
вытаращилась  на  него,  потом  сомнение  исчезло  из  глаз,   и   она
последовала его примеру. И тут же блаженное облегчение разлилось по ее
лицу.
     Эдди скинул на асфальт заплечный мешок, достал наполовину  пустую
коробку с патронами сорок четвертого калибра  для  Джейкова  "ругера".
Стрелок покачал головой и  протянул  руку.  На  ладони  лежали  четыре
патрона, по два для Эдди и Джейка.
     - А эти чем плохи?  -  Эдди  вытряс  пару  патронов  из  коробки,
которая хранилась в глубине одного из ящиков стола Элмера Чеймберза.
     - Они из твоего мира  и  не  смогут  блокировать  этот  звук.  Не
спрашивай меня, откуда мне это известно. Знаю, и все.  Попробуй  свои,
если хочешь, но они тебе не помогут.
     Эдди указал на патроны, лежащие на ладони Роланда.
     - Они тоже из нашего мира.  Оружейный  магазин  на  углу  Седьмой
авеню и Сорок девятой улицы. "Клементс", не так ли?
     - Они не оттуда. Это мои патроны, Эдди, не раз перезаряженные, но
первоначально привезенные из зеленой страны. Из Гилеада.
     - Те самые, {мокрые?} - недоверчиво спросил Эдди. - Последние  из
патронов, попавших в воду на берегу? Которые действительно пропитались
водой?
     Роланд кивнул.
     - Ты же говорил, что стрелять ими уже нельзя! Сколько  бы  их  ни
сушить! Что порох... как ты сказал... "Выдохся"?
     Роланд вновь кивнул.
     - Тогда почему ты их собрал? Зачем  тащить  с  собой  бесполезные
патроны?
     - Что надо говорить после удачной охоты. Эдди? Чтобы и  потом  не
сбиться с прицела.
     - Отец, направь мои руки и сердце, чтобы никакая часть  зверя  не
пропала зря.
     Роланд в третий раз кивнул. Джейк взял  два  патрона,  вставил  в
уши. Эдди  достались  два  последних,  но  сначала  он  воспользовался
своими, которые вытряхнул из  коробки.  Они  приглушили  звук,  но  он
остался, вибрируя в центре лба, заставляя  глаза  слезиться,  как  при
простуде, а в переносице возникло такое ощущение, что она  раздувается
и вот-вот взорвется. Эдди вытащил  их,  заменил  более  крупными,  для
древних револьверов Роланда. Вставлять {патроны в уши,} подумал  Эдди.
{Мама бы обделалась.} Но важно не само действие,  а  результат.  Голос
червоточины  исчез,  во  всяком   случае,   удалился   на   безопасное
расстояние. Повернувшись и заговорив  с  Роландом,  Эдди  ожидал,  что
заглохнет и его голос, как бывало, если вставить в уши затычки, однако
себя он услышал более чем хорошо.
     - Есть хоть что-нибудь, чего ты не знаешь? - спросил он Роланда.
     - Да. - ответил Роланд. - И очень многое.
     - Как насчет Ыша? - спросил Джейк.
     - Думаю, об  Ыше  можно  не  волноваться.  В  путь,  надо  пройти
побольше до темноты.



                                  7


     На  Ыша  дребезжащее  завывание  червоточины   действительно   не
действовало, но он  словно  прилип  к  Джейку  Чеймберзу,  недоверчиво
поглядывая на автомобили, запрудившие все полосы движения А-70. И в то
же время, отметила Сюзанна, эти машины забили автостраду не полностью.
Число их уменьшалось по мере того, как  путники  удалялись  от  центра
города, но машин все равно хватало. Некоторые сдвигали в одну  сторону
или другую несколько автомобилей закатили  на  разделительную  полосу,
бетонное возвышение в пределах города и полосу травы вне его.
     {Кто-то поработал ломом, вот что я вам скажу,} подумала  Сюзанна.
Мысль эта  несказанно  обрадовала  ее.  Никто  не  стал  бы  расчищать
тропинку на автостраде в разгар чумы. А если кто-то это  сделал,  если
остались те, кто мог это сделать, значит, чума  выкосила  не  всех.  И
некрологи в газете - это не вся история.
     В некоторых машинах сидели трупы, высохшие,  не  гниющие,  мумии,
пристегнутые  ремнями   безопасности.   Но   большинство   автомобилей
пустовало. В большинстве своем водители и пассажиры, попав  в  пробку,
старались покинуть зону заражения на своих двоих, но Сюзанна полагала,
что не только эта причина выгнала их на асфальт.
     Сюзанна знала, что, почувствовав  симптомы  смертельной  болезни,
она осталась бы за рулем только  в  том  случае,  если  б  ее  к  нему
приковали. Если уж умирать, то на открытом  воздухе.  Лучше  всего  на
вершине холма, даже на пригорке, сойдет и пшеничное поле. Где  угодно,
лишь  бы  последний  вдох  не  пах  освежителем  воздуха,  миниатюрный
контейнер которого болтался на зеркале заднего обзора.
     Поначалу Сюзанне казалось, что им предстоит увидеть много трупов,
но теперь она знала, что избытка  не  будет.  Из-за  червоточины.  Они
подходили к ней  все  ближе  и  ближе,  и  она  точно  уловила  момент
контакта. По ее телу  пробежала  дрожь,  заставившая  вытянуть  вперед
культяшки ног. Оглянувшись, она увидела,  что  Роланд,  Эдди  и  Джейк
кривятся, согнувшись  пополам.  Словно  у  них  одновременно  схватило
живот. Эдди и Роланд выпрямились,  Джейк,  наоборот,  нагнулся,  чтобы
погладить Ыша, который озабоченно уставился на него.
     - С  вами  все  в  порядке?  -  спросило  Сюзанна   сварливым   и
одновременно  насмешливым  голосом  Детты  Уокер.  Она  не  собиралась
воспользоваться голосом  этой  дамочки,  иногда  так  получалось  само
собой.
     - Да, - ответил Джейк. - Правда,  такое  ощущение,  что  в  горле
застрял пузырь. - Он тревожно оглядывался. Серебристое марево окружило
их, весь мир словно  превратился  в  болотистую  норфолкскую  топь  на
рассвете. Неподалеку из этого марева торчали  деревья,  дрожа,  словно
миражи.  Чуть  дальше  Сюзанна  увидела  башню   элеватора,   которая,
казалось, плыла над землей. На ней розовели  слова  "ГЭДДИШ  ФИДС".  В
нормальных условиях они наверняка стали бы красными.
     - А у меня, похоже, пузырь в {голове,} - отозвался Эдди. - Только
посмотрите на это гнусное марево.
     - Ты ее слышишь? - спросила Сюзанна.
     - Да. Но чуть-чуть. Переживу. А ты?
     - То же самое. Пошли.
     Ощущение такое, что мы летим в открытой  кабине  самолета  сквозь
облака, решила Сюзанна. Они все шли и шли в этом  гудящем  мареве,  не
похожем ни на туман, ни  на  воду,  иногда  какие-то  силуэты  (амбар,
трактор, рекламный щит "У СТАКИ" ["У Стаки"  (Stuckey's)  -  фирменная
сеть кафе  у  магистральных  автодорог  фирмы  "Стаки  crop"  (Stuckey
Store).]) выплывали  из  него,  затем  пропадало  все,  кроме  дороги,
которая чуть возвышалась над сверкающей поверхностью червоточины.
     А потом внезапно она  оборвалась.  Дребезжащее  гудение  осталось
позади, слабея с каждым их новым шагом. Вроде бы  они  могли  вытащить
затычки из ушей, хотя бы до того  времени,  как  им  встретится  новая
червоточина. Вновь они видели бескрайние просторы...
     Нет, слишком уж возвышенно. Канзас  под  определение  "бескрайние
просторы" не подпадал.
     Среди полей тут и там виднелись окрашенные в яркие осенние  цвета
деревья, отмечающие родник или пруд для коров. Разумеется, ни Большого
каньона, ни грохота  волн,  обрушивающихся  на  Портлендский  маяк,  в
Канзасе  не  наблюдалось,  но  по  крайней  мере  путник   мог   видел
ниспосланный Богом {горизонт,} и отделаться  от  неприятного  чувства,
что ты в могиле. Сюзанна подумала, что лучше всех описал  происходящее
Джейк, сказав, что они словно добрались до водного миража,  которые  в
жаркие дни видишь далеко впереди на шоссе.
     Как  ни  описывай  червоточину,   в   ее   пределах   развивается
клаустрофобия, потому что окружающий мир исчезает, оставляя  лишь  две
широченные  ленты  автострады  да  корпуса  автомобилей,  похожие   на
корабли, брошенные в замерзшем океане.
     {Пожалуйста, помоги нам  выбраться  отсюда,}  взмолилась  Сюзанна
Богу, в которого уже не верила. Во что-то она продолжала верить, но  с
того момента как очнулась  на  берегу  Западного  моря,  ее  концепция
потустороннего мира претерпела  значительные  изменения.  {Пожалуйста,
помоги нам вновь найти  Луч.  Пожалуйста,  помоги  покинуть  этот  мир
молчания и смерти.}
     Теперь они шагали среди обширных полей. Поравнялись с  указателем
"БИГ-СПРИНГС - 2 МИЛИ". За их спинами  катящееся  к  горизонту  солнце
выглянуло в прореху между облаками, осветив алым  гладкую  поверхность
червоточины, задние стекла  и  фонари  замерших  автомобилей.  {Полная
Земля пришла и ушла,} думала Сюзанна. {Пришла и ушла Жатва.  Год,  как
говаривал Роланд, закрылся.} От этой мысли по спине пробежал холодок.
     - На ночь остановимся здесь, - объявил  Роланд,  как  только  они
миновали  съезд  к  Биг-Спрингс.  Далеко  впереди  они  вновь   видели
червоточину, оседлавшую дорогу, но до  нее  оставались  мили  и  мили.
Сюзанна отметила, что  в  восточном  Канзасе  до  горизонта  чертовски
далеко.  -  Сможем  набрать  дров,  не  подходя   слишком   близко   к
червоточине, да и ее "голос" здесь не особо достает.  Мы  даже  сможем
спать, не затыкая уши патронами.
     Эдди и Джейк перелезли через оградительный рельс,  спустились  по
насыпи, начали собирать сушняк в пересохшем русле безымянной  речушки,
держась вместе, как и наказал им Роланд. Когда они  вернулись,  облака
вновь закрыли солнце, и серые сумерки начали оттеснять день.
     Стрелок наколол щепочек для растопки, соорудил из них  деревянную
трубу на самой правой полосе. Эдди вышел на  разделительную  полосу  и
застыл,  глядя  на  восток,  сунув  руки  в  карманы.  Вскоре  к  нему
присоединились Джейк и Ыш.
     Роланд тем временем достал кремень и огниво и разжег костерок.
     - Роланд! - позвал Эдди. - Сюзи! Подойдите сюда! Посмотрите туда!
     Сюзанна катнула коляску к Эдди,  потом  Роланд,  еще  раз  бросив
взгляд на костерок, взялся за рукоятки коляски.
     - Куда смотреть?  -  спросила  Сюзанна.  Эдди  показал.  Поначалу
Сюзанна ничего не увидела, кроме автострады, уходящей за  червоточину,
до которой они не дошли  мили  три.  Потом...  да,  что-то  там  было.
Какое-то сооружение на пределе  видимости.  Тем  более  в  сгущающихся
сумерках.
     - Это здание? - спросил Джейк. - Черт,  похоже,  кто-то  построил
его прямо на дороге.
     - Что скажешь, Роланд? - Эдди повернулся  к  стрелку.  -  У  тебя
самые острые глаза во Вселенной.
     Какое-то  время  стрелок  молчал,  только   оторвал   взгляд   от
разделительной полосы, на которой стоял,  засунув  большие  пальцы  за
ремень.
     - Разглядим получше, когда подойдем ближе, - наконец процедил он.
     - Да перестань! - не унимался Эдди. - Я серьезно, святое  дерьмо!
Знаешь ты, что это такое, или нет?
     - Разглядим получше, когда подойдем ближе, - повторил  стрелок...
то есть просто не ответил. Вернулся к костерку, каблуки  сапог  звонко
цокали по асфальту.  Сюзанна  посмотрела  на  Джейка  и  Эдди.  Пожала
плечами. Пожали плечами и они...  а  потом  Джейк  звонко  рассмеялся.
Обычно, думала Сюзанна, мальчик вел себя скорее как восемнадцатилетний
юноша, но, смеясь, превратился в девятилетнего мальчишку. Против  чего
она нисколько не возражала.
     Она взглянула на Ыша. Тот не отрывал от  них  глаз  и  поеживался
так, словно пожимал плечами.



                                  8


     Они ели кушанье из свернутых листьев  с  начинкой,  которое  Эдди
обозвал "буррито по-стрелецки", придвинувшись  к  огню,  подкидывая  в
костер сушняк по мере того, как ночь становилась все темнее. Где-то на
юге  вскрикнула  птица.  Такого  кричащего  одиночества  ему  еще   не
доводилось слышать, подумал Эдди. Никто не отличался говорливостью, но
Эдди отметил, что после тяжелого дня редко у  кого  из  них  возникало
желание почесать языком. Словно переход дня в ночь становился для  них
чем-то особенным,  отрывающим  каждого  от  могучего  целого,  которое
Роланд называл {ка-тет.}
     Джейк кормил Ыша маленькими кусочками  вяленого  мяса  из  своего
последнего буррито. Сюзанна сидела на спальном мешке, прикрыв  обрубки
ног полами халата, и мечтательно смотрела в костер.  Роланд  откинулся
назад, опершись на локти,  вперившись  взглядом  в  небо,  где  облака
начали таять, открывая звезды. Подняв голову, Эдди увидел, что  Старая
Звезда и Древняя Матерь  исчезли,  уступив  место  Полярной  звезде  и
Большой Медведице. Возможно, это не его реальность,  подумал  Эдди,  с
автомобилями  "такуро".   "Монархами   Канзас-Сити"   и   "Боинг-Боинг
бургерами"... но очень уж близкая. {Может, соседняя.}
     Когда птица закричала вновь, он повернулся к Роланду:
     - Вроде бы ты собирался нам что-то рассказать. Насколько я помню,
захватывающую историю своей юности. Сюзан... так звали  твою  девушку,
не правда ли?
     Какое-то мгновение стрелок  продолжал  любоваться  небом,  теперь
Роланд не может  найти  привычных  созвездий,  догадался  Эдди,  потом
перевел взгляд на своих друзей. Чувствовалось, что ему не по себе.  Он
словно хотел извиниться.
     - Вы не подумаете, что я ухожу от ответа, если попрошу у вас  еще
один день? Мне нужно о многом подумать. А может, мне нужна ночь, чтобы
увидеть все во сне. Случилось это давно, очень давно,  но  я...  -  Он
беспомощно вскинул руки. - Даже после смерти они не успокаиваются.  Их
кости взывают из земли.
     - Так они - призраки. - В глазах Джейка Эдди увидел  отсвет  того
ужаса, который, должно быть, испытал  мальчик  в  доме  на  Датч-Хилл.
Ужас, который он почувствовал, когда привратник вывалился из  стены  и
потянулся к нему. - Если они призраки, то иногда они возвращаются.
     - Да. - кивнул Роланд. - Среди них есть призраки,  и  иногда  они
возвращаются.
     - Может, лучше не раздумывать об этом, -  предложила  Сюзанна.  -
Иной раз, если особенно трудно что-то сказать, лучше сразу вскочить на
лошадь, и вперед.
     Роланд обдумал ее слова, потом вскинул на нее глаза:
     - Завтра вечером, у костра, я расскажу вам о Сюзан. Это я  обещаю
именем моего отца.
     - А нам  надо  это  слышать?  -  резко  спросил  Эдди.  И  просто
изумился, осознав, что эти слова произнесены именно им: никто  так  не
интересовался прошлым стрелка, как сам Эдди. - Я  хочу  сказать,  если
это действительно больно, Роланд... по-настоящему больно... тогда...
     - Я не уверен, что вам надо это услышать, но думаю, мне нужно это
рассказать. Наше будущее - Башня, и  к  ней  нельзя  идти  с  разбитым
сердцем. Я должен сделать все, что в моих силах,  чтобы  упокоить  мое
прошлое. Разумеется, я не смогу рассказать  вам  все....  мой  мир  не
стоял на месте даже в прошлом,  изменяясь  во  многих  аспектах...  но
против истины я не погрешу.
     - Это будет вестерн [в основе вестерна  как  жанра  лежит  борьба
доброго  героя  со  злым,  полная  головокружительных  приключений   и
обязательно с драматической развязкой.]? - внезапно спросил Джейк.
     Роланд недоумевающе воззрился на него:
     - Я не понимаю  смысла  этого  слова,  Джейк.  Гилеад  -  феод  в
Западном мире, все так, как и Меджис, но...
     - Это будет вестерн. - уверенно оборвал его Эдди. - Все Роландовы
истории - вестерны, когда дело доходит до главного. - Он лег,  натянув
на себя одеяло. С  запада  и  востока  доносилось  ноющее  дребезжание
червоточин. Он сунул руку в карман, где лежали  патроны,  которые  дал
ему Роланд, удовлетворенно  кивнул,  нащупав  их.  Эдди  полагал,  что
сможет спать, не затыкая ими уши, но  вот  завтра  без  них  никак  не
обойтись. Они еще не сошли с трассы.
     Сюзанна наклонилась над ним, чмокнула в кончик носа.
     - Пора баиньки, сладенький? Притомился?
     - Да. - Эдди закинул руки за голову. -  Не  каждый  день  удается
прокатиться на самом быстром в мире поезде, уничтожить самый  умный  в
мире компьютер и обнаружить, что грипп очистил Землю от людей.  И  все
это, заметь, до обеда. От такого дерьма намаешься. - Эдди улыбнулся  и
закрыл глаза. И продолжал улыбаться,  когда  сон  принял  его  в  свои
объятия.



                                  9


     В его сне они все стояли на углу  Второй  авеню  и  Сорок  шестой
улицы, глядя через  невысокий  дощатый  забор  на  заросший  сорняками
пустырь. В одежде Срединного мира - кожаные штаны  и  старые  рубашки,
заштопанные и залатанные, - но никто из прохожих, спешащих  по  Второй
авеню, не обращал на них ни малейшего внимания. Никто  не  замечал  ни
ушастика-путаника на руках Джейка, ни их грозного вооружения.
     {Потому что мы - призраки,} подумал Эдди. {Мы  -  призраки  и  не
можем угомониться.}
     Забор украшали афиши. Одна сообщала о турне "Секс  пистолз"  (они
решили вновь выступить вместе,  и  Эдди  подумал,  что  это  очень  уж
забавно: он-то полагал, что "Пистолз" - единственная  группа,  которая
никогда не воссоединится [турне воссоединившейся группы "Секс пистолз"
прошло  в  1996  г.]),  вторая  приглашала  на  концерт  комика  Адама
Сандлера, о котором Эдди никогда не слышал, третья расхваливала  фильм
"Ремесло" - о малолетних колдуньях. А над ней кто-то  красной  краской
написал на заборе:

                Вот МЕДВЕДЬ, как он страшен, огромен,
                МИР в зрачках его сужен и темен,
                ВРЕМЯ мчит, день грядущий, вчерашний,
                Впереди очертания БАШНИ.

                [Здесь и далее стихи в переводе Наталии Рейн.]

     - {Вон она,} - указал Джейк. - {Роза. Видите, как  она  нас  ждет
посреди пустыря.}
     - {Да, она прекрасна,} - воскликнула  Сюзанна.  А  потом  увидела
объявление на щите, вкопанном рядом с розой. - {А это что такое?}
     Объявление извещало о том, что две фирмы, "Строительная  компания
Миллза" и  "Риэлтерская  контора  Сомбра",  намереваются  возвести  на
пустыре кондоминиум "Бухта Большой черепахи". Когда? СКОРО  -  другого
ответа на этот вопрос на щите не просматривалось.
     - {Я бы об этом не тревожился,} -  заметил  Джейк.  -  {Этот  щит
стоял здесь и раньше. Он, должно быть, такой же старый, как и...}
     В этот момент воздух сотряс рев мощного двигателя. Из-за  забора,
со стороны Сорок шестой улицы, словно дымовая завеса, поднялись  клубы
сизого выхлопа, тут же забор рухнул, и в образовавшуюся брешь ворвался
огромный красный бульдозер. Даже нож и тот выкрасили в красный цвет. А
вот надпись "ДА ЗДРАВСТВУЕТ "КРИМСОН КИНГ" вывели ярко-желтой,  бьющей
по нервам, как паника, краской. За рычагами,  злобно  лыбясь  на  них,
сидел мужчина, который похитил Джейка с моста  над  рекой  Сенд...  их
давний знакомец Гашер. На каске чернела надпись "ЛИТЕЙНАЯ ЛА-МЕРКА". А
повыше кто-то намалевал один широко раскрытый глаз.
     Гашер опустил бульдозерный нож.  И  по  диагонали  покатил  через
пустырь, превращая в пыль куски кирпича, бутылки из-под пива  и  воды,
вышибая искры из булыжников. Надвигался он прямо на розу, покачивающую
грациозным бутоном.
     - {Посмотрим, сможете ли вы теперь задавать ваши глупые вопросы!}
- прокричал этот незваный призрак. - {Спрашивайте о  чем  хотите,  мои
дорогие лапочки, почему нет? Старина  Гашер  обожает  загадки!  Только
одно вы должны усечь - о чем бы вы меня ни спросили,  я  раздавлю  эту
мерзкую розу, размажу по земле, будьте уверены! А  потом  проедусь  по
ней еще раз, мои дорогие лапочки! Разотру в порошок! Разотру!}
     Сюзанна вскрикнула, когда красный нож бульдозера навис над розой.
Эдди схватился за забор. Сейчас он перепрыгнет через него, бросится на
розу, попытается прикрыть ее своим телом...
     ...только поздно. И он это знал.
     Он взглянул на хихикающего  мерзавца,  сидящего  за  рычагами,  и
увидел, что это не Гашер, а инженер Боб из "Чарли Чу-Чу".
     - Остановись! - крикнул Эдди. - {Ради Бога, остановись!}
     - {Не  могу,  Эдди.  Мир  "сдвинулся  с  места",  и  я  не   могу
остановиться. Я должен двигаться вместе с ним.}
     Тень бульдозера упала на розу, нож срезал  один  из  столбов,  на
котором держался щит (Эдди увидел, как слово  СКОРО  сменилось  словом
ТЕПЕРЬ).
     А за рычагами бульдозера сидел уже не инженер Боб.
     Роланд.



                                  10


     Эдди, тяжело дыша, сидел на  крайней  правой  полосе  автострады.
Воздух, вырываясь изо рта, сразу обращался  в  пар,  пот  уже  холодил
разгоряченную кожу. Он не сомневался, что кричал во сне, {не  мог}  не
кричать, но Сюзанна спала, из спальника, который  она  делила  с  ним,
торчала только ее макушка. Джейк тихонько  посапывал  слева  от  него,
одной рукой обняв Ыша. Спал и ушастик.
     А вот Роланд не спал. Роланд сидел по  другую  сторону  потухшего
костра, чистил револьверы под звездным светом и смотрел на Эдди.
     - Плохой сон, - без вопросительных интонаций.
     - Да.
     - Визит старшего брата?
     Эдди покачал головой.
     - Тогда Башня? Розовые поля и Башня? -  Лицо  Роланда  оставалось
бесстрастным, но Эдди уловил то нетерпение, что всегда слышалось в его
голосе при упоминании Темной Башни. Эдди как-то сказал, что Башня  для
стрелка - тот же наркотик, и Роланд не стал этого отрицать.
     - На этот раз нет.
     - Тогда что?
     По телу Эдди пробежала дрожь.
     - Холодно.
     - Да. Спасибо твоим богам, что хоть нет дождя.  Осенний  дождь  -
это зло, которого следует избегать. Так что тебе приснилось?
     Эдди, однако, мялся.
     - Ты никогда не предашь нас, Роланд?
     - Никто не может в этом поклясться, Эдди, и мне не  раз  довелось
побывать в предателях. К  моему  стыду.  Но...  я  думаю,  это  все  в
прошлом. Мы едины, {ка-тет.} Если  я  предам  одного  из  вас...  даже
пушистого приятеля Джейка, я предам себя. Почему ты спросил?
     - И ты никогда не откажешься от нашего общего дела?
     - Поисков Башни? Нет, Эдди. Никогда. А теперь перескажи мне  свой
сон.
     Эдди пересказал, ничего не опуская. Когда  он  закончил,  Роланд,
хмурясь, смотрел на свои револьверы. Они,  казалось,  собрались  сами,
пока Эдди говорил.
     - Так что это должно означать? Почему я увидел тебя  за  рычагами
бульдозера? Я все еще не доверяю тебе? Подсознательно я...
     - Это и есть психоанализ? Та белиберда, о который  ты  говорил  с
Сюзанной?
     - Да, похоже на то?
     - Дерьмо собачье, - отрезал Роланд. - Мешанины тут быть не может.
Сны означают или все, или  ничего.  Если  все  -  практически  на  сто
процентов это послания... ну, с других уровней Башни. - Он  всмотрелся
в Эдди. - И не всегда послания эти от наших друзей.
     - Кто-то или что-то ковыряется в моей голове? Так тебя понимать?
     - Думаю, это возможно. Но ты все  равно  должен  приглядывать  за
мной. Как ты знаешь, я это терплю.
     - Я тебе верю. - И натуга, с  которой  Эдди  выдавил  эти  слова,
придала им искренности. По лицу Роланда чувствовалось, что он  тронут,
даже потрясен, и Эдди отругал себя за то,  что  не  так  давно  держал
Роланда  за  бесчувственного  робота.  Возможно,  Роланду  недоставало
воображения, но с эмоциями у него все было в порядке.
     - В твоем сне меня тревожит другое, Эдди.
     - Бульдозер?
     - Да, машина. Угроза розе.
     - Джейк видел розу, Роланд. Во всей красе.
     Роланд кивнул.
     - В его времени,  в  конкретный  день,  роза  цвела.  Но  это  не
означает, что так будет  и  дальше.  Если  начнется  строительство,  о
котором извещало объявление... если появится {бульдозер...}
     - Есть и другие миры, кроме этого. Помнишь?
     - Есть и такое, что существует только в  одном  {времени,}  одной
реальности. - Роланд лег, обозрел звездное небо. - Мы должны  защищать
эту розу. Защищать всеми силами.
     - Ты думаешь, это еще одна дверь, не так ли? Та, что  открывается
в Темную Башню.
     Стрелок посмотрел на него глазами, полными звездного блеска.
     - Я думаю - это Башня. И если ее уничтожат...
     Его глаза закрылись. Больше он ничего не сказал.
     А Эдди долго лежал без сна.



                                  11


     Новый день выдался ясным, солнечным  и  холодным.  Утренний  свет
подтвердил то, что Эдди заметил вечером: впереди что-то высилось... но
что именно, он сказать не мог. Еще одна загадка,  а  они  ему  изрядно
поднадоели.
     Он стоял прищурившись,  ладонью  прикрывая  глаза  от  солнца,  с
Сюзанной с одной стороны и  Джейком  -  с  другой.  Роланд  остался  у
костра, пакуя то, что он называл  их  {ганна,}  по-простому,  пожитки.
Загадочное сооружение нисколько его не интересовало. И он, похоже,  не
знал, что это такое.
     Далеко ли оно? В тридцати милях? В пятидесяти? Ответ  зависел  от
того, каков предел видимости на плоской равнине, а Эдди этого не знал.
Сомнений у него не было лишь по двум позициям: во-первых, это какое-то
здание, во-вторых, расположилось оно точно поперек дороги.  Иначе  они
бы его не увидели. Оно растворилось бы в червоточине... не так ли?
     {Может, оно стояло на пустоши,  какие  Сюзи  называла}  "{дыры  в
облаках". А может, червоточина оборвется  до  того  места,  где  стоит
здание. А может, это чертова галлюцинация.  В  любом  случае  какое-то
время фантазировать не имело смысла. Сначала предстояло прогуляться по
автостраде.}
     Однако здание завораживало его. Оно переливалось синим и золотым,
словно сошло со страниц "Тысячи и одной ночи", хотя  Эдди  подозревал,
что синевой оно обязано небу, а золотом - лучам утреннего солнца.
     - Роланд, подойди на секунду!
     Поначалу Эдди думал, что  стрелок  проигнорирует  его  слова,  но
Роланд встал, потер поясницу, потянулся и направился к ним.
     - Господи, такое ощущение, что до наших вещей никому, кроме меня,
дела нет, - проворчал Роланд.
     - Мы тебе поможем, - пообещал Эдди. - Мы всегда помогаем, не  так
ли? Но сначала посмотри вон туда.
     Роланд посмотрел,  вернее,  коротко  взглянул,  словно  знать  не
хотел, что ждет их впереди.
     - Это стекло, не правда ли? - не отставал Эдди.
     Еще один короткий взгляд.
     - Как будто.
     - В  моем  времени  много  стеклянных  зданий,  но  все   они   -
бизнес-центры. А тому, что  перед  нами,  самое  место  в  диснеевском
мультфильме. Ты знаешь, что это за здание?
     - Нет.
     - Тогда почему не хочешь  получше  его  рассмотреть?  -  спросила
Сюзанна.
     Роланд опять взглянул на пятнышко отражающегося от стекла  света,
очень коротко, и отвел глаза.
     - Ждать от него можно только беды, и оно стоит у нас на пути.  Мы
туда еще доберемся. А сейчас нечего думать об этом.
     - Мы доберемся туда сегодня? - спросил Джейк.
     Роланд пожал плечами, лицо по-прежнему напоминало маску.
     - Вода будет, если Бог того пожелает.
     - Господи, да тебе прямая дорога в  предсказатели,  -  воскликнул
Эдди. Он надеялся увидеть на  лице  Роланда  улыбку,  но  просчитался.
Роланд вернулся к костру,  подхватил  с  асфальта  заплечный  мешок  и
кошель. Остальным ничего не оставалось, как последовать  его  примеру.
Разобравшись с вещами, путники двинулись на восток по  автостраде  70.
Стрелок шел первым, опустив голову, не отрывая глаз от сапог.



                                  12


     За весь день Роланд не произнес и десятка слов, а  по  мере  того
как здание приближалось ({ждать от него можно только беды,} оно у  нас
на пути, сказал он), Сюзанна все более склонялась к мысли, что  он  не
сердится  на  них,  не  волнуется  из-за  тех  опасностей,  что  могут
подстерегать их впереди. Все его мысли  сосредоточены  на  предстоящем
вечере. Думает он  об  истории,  которую  пообещал  рассказать  им.  И
рассказ этот не просто тревожит его. Пугает.
     В полдень, на привале, они уже отчетливо видели здание: дворец  с
множеством  башен,  облицованный  стеклом.  Червоточина  расположилась
вокруг дворца, но сам он как бы парил над ней, с устремленными к  небу
башнями. На плоской равнине восточного  Канзаса  дворец  этот  казался
абсолютно инородным телом, но Сюзанна подумала, что никогда в жизни не
видела более красивого здания. Сравнения  с  ним  не  выдерживал  даже
Крайслер-Билдинг  [Крайслер-Билдинг  -  одно  из  красивейших   зданий
Нью-Йорка, со шпилем из нержавеющей стали.], а это что-то да значило.
     И по мере того как они приближались ко дворцу, она уже  не  могла
смотреть ни на  что  другое.  Не  могла  оторвать  глаз  от  отражений
облаков. проплывающих по синему стеклу стен и крыши дворца. Она словно
смотрела  замечательный  фильм...  однако  ощущения,  что  все  это  -
иллюзия, не было. Трехмерность дворца сомнений не  вызывала.  Хотя  бы
потому, что он в отличие от миражей отбрасывал тень.  Он  существовал,
твердо стоя на земле, пусть Сюзанна никак не могла взять в  толк,  как
такое чудо появилось в краю "Стаки" и "Харди"  ["Стаки"  и  "Харди"  -
сеть  кафе-закусочных,  в  которых  подается  стандартный  набор  блюд
американской кухни.] (не упоминая уже о "Боинг-Боинг  бургерсах").  Но
оно появилось. И Сюзанна пришла к логичному выводу,  что  со  временем
она все узнает.



                                  13


     Лагерь они  разбили  в  молчании,  молча  наблюдали,  как  Роланд
разжигает костер, молча сели у костра, наблюдая, как заходящее  солнце
обратило лежащий перед ними  огромный  стеклянный  дворец  в  огненный
замок. Башни и крепостные  стены  поначалу  яростно  пламенели,  потом
стали оранжевыми, золотыми и, наконец, охряными, как только  над  ними
поднялась Старая Звезда.
     {Нет,} подумала Сюзанна голосом Детты.  {Это  не  Старая  Звезда,
детка.  Это  Северная  Звезда}  [Северная  Звезда  -  другое  название
Полярной звезды.]. {Та самая, что ты видела дома, сидя  на  коленях  у
папашки.}
     Но неожиданно для себя Сюзанна поняла, что ей хочется видеть  над
собой  Старую  Звезду,  Старую  Звезду  и  Древнюю  Матерь.  К  своему
изумлению, она осознала, что тоскует по миру Роланда, а потом задалась
вопросом: а чему она, собственно, изумляется?  В  том  мире,  в  конце
концов, никто не называл ее  гребаной  негритоской  (по  крайней  мере
пока), в том мире она нашла мужчину,  которого  полюбила...  и  добрых
друзей. От этой мысли у нее на глаза навернулись слезы, и она  прижала
к себе Джейка. Джейк не возражал, он улыбался, полузакрыв глаза.  А  в
отдалении тянула свою ноющую песнь червоточина.  Звук  неприятный,  но
еще терпимый, даже без затычек-патронов.
     Когда же сумерки смыли последние остатки желтого со стен  дворца,
Роланд приготовил ужин, раздал еду.  Поели  они  в  молчании  (Сюзанна
заметила, что Роланд едва прикоснулся к своей порции). К тому  времени
как они закончили трапезу. Млечный Путь раскинулся над дворцом во всей
красе: звезды отражались от стеклянных стен, как от стоячей воды.
     В конце концов молчание нарушил Эдди:
     - Ты не обязан. Тебя простили. Или отпустили грехи.  Или  сделали
все, что требуется, для того чтобы  стереть  это  выражение  с  твоего
лица.
     Роланд пропустил его слова мимо ушей. Он пил, придерживая  бурдюк
локтем, как  какой-нибудь  крестьянин,  хлебающий  самогон  из  горла,
закинув голову,  глазами  к  звездам.  Последний  глоток  выплюнул  на
обочину.
     - Вода - дар Божий, - буркнул Эдди без тени улыбки.
     Роланд ничего не сказал, но его лицо побледнело, словно он увидел
призрак. Или услышал его.



                                  14


     Стрелок повернулся к Джейку, который пристально смотрел на него.
     - Я прошел обряд совершеннолетия и стал мужчиной  в  четырнадцать
лет, самым младшим в моем {ка-тет...} ты бы  сказал,  в  моем  классе.
Возможно, самым молодым во все времена. Кое-что  я  тебе  рассказывал,
Джейк. Ты помнишь?
     {Ты всем нам что-то рассказывал,} подумала  Сюзанна,  но  рта  не
"раскрыла и взглядом предупредила Эдди, что лучше помолчать. Роланд  в
то время был не в себе, в его сознании одновременно  существовали  два
Джейка, живой и мертвый, короче, он боролся с безумием.
     - Когда мы преследовали Уолтера? - спросил Джейк. -  На  привале,
незадолго до того, как я... как я упал?
     - Совершенно верно.
     - Кое-что я помню, но смутно. Как помнят сны.
     Роланд кивнул.
     - Тогда слушай. На этот раз я расскажу больше, Джейк, потому  что
ты стал старше. Полагаю, и мы тоже.
     Сюзанна и во второй раз ловила  каждое  слово.  Роланд  обнаружил
Мартена, советника отца (и его колдуна) в покоях  матери.  Разумеется,
не по воле случая. Мальчик, проходя мимо двери, ведущей  в  покои,  не
удостоил бы ее и взглядом, но Мартен  открыл  дверь  и  пригласил  его
войти. Мартен сказал Роланду, что мать хочет его видеть, но  печальная
улыбка и опущенные долу глаза подсказали мальчику, что  в  этот  самый
момент Габриэль Дискейн меньше всего хотела видеть сына.
     Румянец на щеках и отметина от поцелуя на шее сказали ему все.
     Результатом  стал  обряд  совершеннолетия,  слишком  ранний   для
мальчика его возраста, но выбор  оружия,  им  стал  его  сокол  Давид,
оказался сюрпризом для учителя, и Роланд сумел победить Корта, отнял у
него палку... и приобрел смертельного врага. Мартена.
     Жестоко страдающий, с изорванным  в  клочья  лицом,  напоминающим
страшную маску гоблина, какую только может представить  себе  ребенок,
Корт нашел в себе силы не потерять сознание и, прежде чем  провалиться
в темноту, успел дать последний  совет  самому  юному  подмастерью  [в
Гилеаде, как и в  любом  феодальном  государстве,  человек,  овладевая
навыками профессии, проходит три этапа: ученик, подмастерье, мастер (в
нашем случае - стрелок).] из тех, кого ему доводилось  учить:  держись
подальше от Мартена, во всяком случае, пока.
     - Он посоветовал мне  подождать,  пока  история  нашего  поединка
превратится в легенду.  -  Стрелок  обвел  взглядом  Эдди,  Сюзанну  и
Джейка. - Подождать, пока у моей {тени}  на  лице  вырастет  борода  и
начнет преследовать колдуна в его снах.
     - Ты последовал его совету? - спросила Сюзанна.
     - Мне не дали,  -  с  печальной,  полной  душевной  боли  улыбкой
ответил Роланд. - Я хотел подумать над этим, серьезно подумать,  но...
все изменилось. И очень резко.
     - Да, так бывает, - кивнул Эдди. - Уж я-то знаю.
     - Я похоронил моего сокола, первое оружие,  которое  выковал,  и,
возможно, самое лучшее. Потом...  и  вот  об  этом  я  тебе  точно  не
рассказывал, Джейк... пошел  в  Нижний  город.  Летнюю  жару  охладили
грозовые ливни, и в комнатке над одним  из  борделей,  в  которых  так
любил бывать Корт, я впервые лег в постель с женщиной.
     Он задумчиво пошебаршил палкой в костре, внезапно до него  дошло,
сколь точно его движение  ассоциируется  с  последними  сказанными  им
словами, и с кривой усмешкой отбросил палку. Дымясь, она  упала  около
колеса брошенного "доджа-аспена".
     - Мне понравилось. Секс - это хорошо. Конечно, не так хорошо, как
мы представляли себе, шепчась об этом между собой, но...
     - По-моему,   молодые   преувеличивают   достоинства    купленных
удовольствий, сладенький, - вставила Сюзанна.
     - Я заснул, хотя внизу громко пели под  пианино,  а  в  окно  бил
град. Проснулся наутро в... ну... скажем так, меня  разбудил  человек,
которого я никак не ожидал увидеть в таком месте.
     Джейк подбросил в костер сушняка. Он вспыхнул, окрасив  багрянцем
щеки Роланда, зачернив тени под его бровями, нижней губой. Пока Роланд
говорил, Сюзанна буквально видела,  что  происходило  в  то  давнишнее
утро, пахнущее мокрой брусчаткой и пропитанным влагой летним воздухом:
что случилось в маленькой комнатенке шлюхи над общим  залом  в  Нижнем
городе Гилеада, откуда барон правил  Нью-Канааном,  маленьким  феодом,
затерянным в западных землях Срединного мира.
     Мальчик, еще не отошедший  от  вчерашнего  поединка,  только  что
познавший тайны секса. Четырнадцатилетний  мальчик,  во  сне  тянувший
разве что на двенадцатилетнего, с густой бахромой ресниц,  лежащих  на
щеках, с веками, прикрывающими удивительные синие  глаза,  с  ладонью,
охватывающей грудь проститутки, исцарапанным когтями сокола  запястьем
поверх  покрывала.  Мальчик,  досыпающий  последний   спокойный   сон,
мальчик, который вскоре отправится  в  дальний  путь,  покатится,  как
высвободившийся камешек по крутому склону. Камешек, вышибающий второй,
третий, четвертый, те камешки в свою очередь вышибают другие, и так до
тех пор, пока весь склон не придет в движение и земля не  задрожит  от
грохота несущийся лавины.
     Мальчик - камешек  на  склоне,  освободившийся  от  земных  уз  и
готовый покатиться вниз.
     В костре рванула шишка. Где-то в поле  взвизгнул  зверь.  Сюзанна
наблюдала, как искры пролетели мимо невероятно древнего лица  Роланда,
и увидела в этом лице мальчика, мирно спящего летним утром  в  постели
шлюхи. А потом она увидела, как с треском распахнулась дверь,  оборвав
сон последнего романтика Гилеада.



                                  15


     Мужчина влетел в комнату и широкими шагами пересек ее, прежде чем
Роланд успел открыть глаза (прежде чем женщина, лежащая рядом  с  ним,
начала соображать, что в комнате они не одни).  Высокий,  стройный,  в
вылинявших джинсах и пропыленной рубашке из  синей  шамбре  [шамбре  -
платьевая и рубашечная ткань.], темно-серой шляпе с лентой из  змеиной
кожи. По бедрам били видавшие виды кожаные кобуры. Из них  выглядывали
отделанные сандаловым деревом рукоятки револьверов,  которые  мальчику
предстояло  пронести  по  землям,  каких   этот   хмурый   мужчина   с
пронзительными синими глазами и представить себе не мог.
     Роланд начал действовать, еще не  открыв  глаз.  Скатился  влево,
сунул руку под  кровать.  Быстрота  его  движений  завораживала,  даже
пугала...  Сюзанна  все  видела,  видела  отчетливо...  но  мужчина  в
вылинявших джинсах оказался проворнее. Он схватил мальчика за плечо  и
дернул, вышвырнув его из  постели  на  пол.  Мальчик  распластался  на
досках, рука его вновь метнулась под кровать со скоростью  молнии.  Но
мужчина в джинсах придавил пальцы  каблуком,  прежде  чем  они  успели
добраться до цели.
     - Мерзавец! - вырвалось у мальчика. - Ах ты, мер...
     Вот тут его глаза открылись,  он  поднял  голову  и  увидел,  что
нарушивший их уединение мерзавец - его отец.
     Проститутка уже сидела, с припухшими глазами, на ее лице читалось
раздражение.
     - Эй ты! - воскликнула она. - Какого черта! Сюда нельзя  вот  так
заходить. Нельзя! Если я сейчас закричу...
     Не обращая на нее ни малейшего внимания, мужчина  вытащил  из-под
кровати  два  пояса.  Каждый  с   револьвером   в   кобуре.   Большими
револьверами,  на  диво  большими,   учитывая,   что   в   этом   мире
огнестрельное оружие  было  редкостью,  но  не  такими  большими,  как
торчали  из  кобур  отца  Роланда,  с  рукоятками,   инкрустированными
деревянными пластинами.  Когда  шлюха  увидела  револьверы  на  бедрах
незваного гостя и те, что он держал в руках... те,  что  болтались  на
бедрах ее юного клиента до того, как она привела его в свою комнату  и
лишила всего вооружения, за исключением  одного  орудия,  наиболее  ей
знакомого, от раздражения на ее лице не осталось  и  следа.  Мгновенно
сработал инстинкт самосохранения. Она соскочила с кровати, метнулась к
двери и исчезла за ней, сверкнув на солнце голым задом.
     Ни отец, стоящий у кровати, ни сын, лежащий голый на  полу,  даже
не взглянули на нее. Мужчина в джинсах поднял  пояса  с  револьверами,
которые Роланд накануне взял из арсенала под казармой, отомкнув  дверь
ключом Корта. Потряс ими перед лицом Роланда, как  трясут  изгрызанной
одеждой перед мордой щенка, у которого режутся зубы. Тряхнул  с  такой
силой, что один из револьверов выпал из кобуры.  Несмотря  на  то  что
Роланд еще не пришел в себя от изумления, револьвер он поймал на лету.
     - Я думал, ты на западе. В Крессии. Преследуешь Фарсона и его...
     Отец Роланда отвесил ему затрещину. Мальчишка отлетел  в  дальний
угол, из уголка рта заструилась кровь. Инстинктивно Роланд  подумал  о
том, что надо поднять револьвер, который он все держал в руке и...
     Стивен Дискейн смотрел на него, уперев руки в бока. Мысль сына он
прочел до того, как тот ее окончательно сформулировал. И губы  Стивена
разошлись в безрадостной улыбке, обнажив не только зубы, но и десны.
     - Пристрели меня, если сможешь. Почему нет?  Доверши  начатое.  О
боги, я сочту это за счастье!
     Роланд положил револьвер на  пол  и  отодвинул  тыльной  стороной
ладони. Он не хотел, чтобы его  пальцы  оказались  в  непосредственной
близости от спускового крючка. Они уже не полностью  подчинялись  ему,
эти пальцы. Он узнал об этом вчера, аккурат  после  того,  как  сломал
Корту нос.
     - Отец, вчера я  выдержал  испытание.  Я  отнял  палку  Корта.  Я
победил. Я - мужчина.
     - Ты дурак, - ответил отец. Улыбка исчезла.  Он  разом  постарел,
осунулся. Тяжело опустился на шлюхину кровать. Посмотрел  на  пояса  с
кобурами,  что  держал  в  руке,  выронил  их   на   пол.   -   Ты   -
четырнадцатилетний дурак, а это самый худший тип дураков. - Он вскинул
голову, вновь пылая яростью, но Роланд не возражал: ярость,  она  куда
лучше, чем покорность судьбе, признак старости. - С того  момента  как
ты научился ходить, я знал. что ты не гений, но до вчерашнего  дня  не
верил, что ты идиот. Позволить ему заманить себя в ловушку, как корову
на бойню! Боги! Ты забыл имя своего отца! Скажи это!
     Вот тут разозлился и мальчик. Как  раз  вчера  лицо  отца  ни  на
секунду не покидало его, оставаясь с ним во всех его деяниях.
     - Это неправда! - прокричал он из угла, сидя  голой  задницей  на
занозистых досках пола, прижимаясь спиной  к  стене.  Солнечный  свет,
вливаясь в окно, касался пушка на его не знающей бритвы щеке.
     - Это {правда,} щенок! Глупый щенок! Извиняйся, а не то я спущу с
тебя шку...
     - Я видел их вместе! - взорвался Роланд. -  Твою  жену  и  твоего
министра... твоего мага! Я видел отметину его рта на ее шее!  {На  шее
моей матери!} - Он потянулся за  револьвером,  поднял  его,  но,  даже
сгорая  от  стыда  и  ярости,  не  позволил  пальцам  приблизиться   к
спусковому крючку. Револьвер подмастерья он держал за металл ствола. -
Сегодня я оборву жизнь этого предателя и соблазнителя, и если  у  тебя
не хватает мужества помочь мне в  этом,  по  крайней  мере  ты  можешь
отойти в сторону и не мешать...
     Один из  револьверов  Стивена  покинул  кобуру  на  его  бедре  и
оказался в руке, прежде чем глаз  Роланда  уловил  какое-то  движение.
Единственный выстрел громом прогремел  в  комнатенке.  Прошла  минута,
прежде чем Роланд вновь начал слышать. Подмастерьевского револьвера  у
него давно уже не было. Его вышибло  из  руки,  до  сих  пор  дрожащей
мелкой дрожью. Он вылетел в окно, превращенный в  кусок  расплющенного
металла, так и не успев послужить новому хозяину.
     Роланд изумленно взирал на отца, тот долго молчал, не сводя  глаз
с сына. Теперь на его лице читались спокойствие и  уверенность.  Такое
лицо Роланд помнил с раннего детства. Усталость  и  едва  сдерживаемая
ярость исчезли, как вчерашние раскаты грома. Наконец Стивен заговорил:
     - Я сказал неправду и извиняюсь перед тобой. Ты  не  забыл  моего
лица, Роланд. Но все-таки  ты  сглупил,  позволил  себе  поддаться  на
уловку хитреца,  с  которым  тебе  никогда  не  сравниться.  И  только
благодаря милосердию богов и воле {ка} тебя не  послали  на  запад.  И
тогда еще одного истинного стрелка смело  бы  с  дороги  Мартена...  с
дороги Джона Фарсона... с дороги, ведущей к существу,  которое  правит
ими. - Он встал, протянул к сыну руки.  -  Если  бы  я  потерял  тебя,
Роланд, то умер бы.
     Роланд поднялся, голый подошел к отцу, который яростно его обнял.
Когда Стивен Дискейн поцеловал Роланда сначала в одну щеку, а потом во
вторую, мальчик заплакал. И тут же Стивен  Дискейн  прошептал  на  ухо
сыну шесть слов.



                                  16


     - Каких? - спросила Сюзанна. - Каких шесть слов?
     - "Я знаю об этом два года", -  ответил  Роланд.  -  Вот  что  он
прошептал.
     - Святой Иисус, - вырвалось у Эдди.
     - Он сказал, что во дворец мне  возвращаться  нельзя,  или  я  не
доживу до захода  солнца.  Он  сказал:  "Ты  рожден  для  того,  чтобы
выполнить предназначенное тебе судьбой, и  никакие  козни  Мартена  не
смогут этому помешать. Однако он поклялся убить тебя,  прежде  чем  ты
вырастешь и превратишься в угрозу его планам. И ты  все  равно  должен
покинуть Гилеад, хотя и вышел победителем из поединка с Кортом. Только
поедешь ты не за запад, а на восток. Я не могу отослать тебя одного  и
без цели. - После короткой паузы Стивен добавил: - И с  этими  жалкими
"подмастерьевскими револьверами".
     - И какую он поставил перед тобой цель? - спросил Джейк.  История
захватила его, глаза блестели, как у Ыша. - Кого послал с тобой?
     - Все это вам предстоит услышать, - ответствовал Роланд. -  И  со
временем дать мне оценку.
     Он глубоко вздохнул, так вздыхают перед  тем,  как  приступить  к
тяжелой, но  нужной  работе,  подбросил  в  костер  сушняка.  А  когда
разгорелось пламя, отодвинув от костра тени, начал рассказ. Говорил он
всю ночь, закончив историю  Сюзан  Дельгадо,  лишь  когда  на  востоке
поднялось солнце, залило стеклянный замок ярким светом  нового  дня  и
все увидели, что истинный цвет стен, башен и крыши - зеленый.




                             Часть вторая
                                СЮЗАН


                             Глава первая
                         ПОД ЦЕЛУЮЩЕЙСЯ ЛУНОЙ


                                  1


     Идеальный серебряный диск,  Целующаяся  Луна,  как  ее  звали  на
Полную Землю, висела над изъеденным  ветром,  лишенным  растительности
холмом, что высился в пяти милях к востоку от Хэмбри и в десяти  милях
к югу от каньона Молнии. Под холмом еще  стояла  жара  позднего  лета,
удушливая даже через два часа после захода солнца, но на вершине Кооса
уже миновала пора жатвы, и резкий ветер бросал в лицо порывы холодного
воздуха.  Женщине,  которая  жила  на   холме   в   компании   старого
кота-мутанта и змеи, предстояла долгая ночь.
     Она, впрочем, не возражала. Отнюдь. Руки при  деле  -  счастливые
руки. Так чего жаловаться.
     Женщина подождала, пока стихнет топот лошадей ее  ночных  гостей,
сидя у  окна  в  большой  комнате  хижины  (вторая  комната,  спальня,
размерами лишь не намного превосходила чулан). Масти, шестилапый  кот,
устроился у нее на плече. На ее колени падал лунный свет.
     Три лошади уносили  прочь  троих  мужчин.  Больших  охотников  за
гробами, так они называли себя.
     Она  хмыкнула.  Забавные  они,  эти  мужчины,  но  самое  смешное
заключалось в том, что они об этом и не  подозревали.  Мужчины,  такие
хвастливые,  выдумывающие  себе   грозные   прозвища.   Мужчины,   так
гордящиеся своими мускулами, способностью много выпить, много  съесть,
а особенно своими болтающимися концами. Да, даже в  нынешние  времена,
когда большая их часть годится лишь на то, чтобы зачать  детей-уродов,
которых следует сразу топить в ближайшем колодце. Но вина, разумеется,
лежит не на них, не так ли, дорогая? Нет, всегда виновата женщина:  ее
чрево - ее вина. Мужчины такие трусы. Улыбающиеся трусы.  И  эти  трое
ничем не  отличались  от  остальных.  Разве  что  хромоногого  старика
следовало остерегаться, его ясных и очень уж любопытных глаз,  которые
смотрели на нее с его головы, но она не видела в них ничего такого,  с
чем не смогла бы справиться.
     Мужчины! Она не могла понять, почему так много женщин их  боится.
Разве боги  не  создали  их  с  наиболее  уязвимой  частью  организма,
болтающейся между ног, как кишка, которой не хватило места  в  животе?
Ударь их туда, и они свернутся в спираль. Поласкай их там, и  {у}  них
растают мозги. А тому, кто хоть чуть-чуть сомневался в  справедливости
этого утверждения, достаточно узнать о том деле,  что  еще  ждало  ее.
Торин! Мэр Хэмбри! Командир гвардии феода! Нет  большего  дурака,  чем
старый дурак!
     Однако эти мысли лишь пролетали в ее голове и  не  несли  в  себе
никакой угрозы, по крайней мере пока.  Трое  мужчин,  называвших  себя
Большими охотниками за гробами, привезли ей чудо из чудес,  и  женщине
не терпелось взглянуть на него. Не просто  взглянуть,  до  дна  испить
глазами эту чашу. Этим она и собиралась заняться.
     Джонас, этот хромоногий, настоял, чтобы она спрятала  привезенное
ими чудо, ему сказали, что у нее есть такой тайник. Нет, нет,  сам  он
не хотел знать, где находится этот тайник  или  какой  другой,  избави
Боже (при этих словах Дипейп и Рейнолдс загоготали, как  тролли).  Она
спрятала, но теперь, когда топот копыт растворился  в  порывах  ветра,
могла делать все, что ей  заблагорассудится.  Девушка,  грудь  которой
лишила Харта Торина остатков мозгов, придет не раньше  чем  через  час
(старуха настояла, чтобы из города девушка шла пешком, якобы для того,
чтобы ее очистил лунный свет: на самом же деле ей хотелось развести во
времени  две  встречи),  и  этот  час  она   могла   использовать   по
собственному усмотрению.
     - О, как ты прекрасен, я в  этом  уверена,  -  прошептала  она  и
почувствовала некий  жар  в  том  месте,  где  сходились  ноги.  Влага
проступила в сухом ручье, что прятался там?
     О боги!
     - Да, даже сквозь ящик, в котором они тебя спрятали,  я  чувствую
твой блеск. Масти, он так же прекрасен, как и ты. - Она сняла  кота  с
плеча, подержала  перед  собой.  Старый  кот  замурлыкал  и  потянулся
мордочкой к ее лицу.  Она  поцеловала  его  в  нос.  Кот  от  восторга
зажмурился. - Прекрасен, как ты. Да, как ты, как ты! Увидишь сам!
     Она опустила кота на пол. Он медленно направился к очагу, где еще
горел огонь, "доедая" последнее полено. Хвост Масти,  расщепленный  на
конце, как у дьявола, нарисованного в  старинных  книгах,  мотался  из
стороны в сторону в освещенном оранжевыми бликами воздухе комнаты. Его
лишние  лапы,  свисая  с  боков,  покачивались  в  такт  шагам.  Тень,
поднимающаяся с пола на стену, являла собой  чудовище:  жуткую  помесь
кота и паука.
     Старуха поднялась и направилась  в  спальню-чулан,  где  спрятала
принесенное Джонасом.
     - Если потеряешь, останешься без головы, - предупредил он.
     - За меня не беспокойся, мой добрый друг, - ответила  она,  скупо
улыбнувшись через плечо, думая при этом: мужчины! До чего же глупые  и
самоуверенные существа!
     Теперь она подошла к изножию кровати, провела рукой по  земляному
полу. На, казалось бы, твердой поверхности появились щели.  Образовали
квадрат. Она сунула пальцы в одну из щелей. Квадрат  приподнялся.  Она
сняла потайную панель (потайную в том смысле, что никто не  мог  найти
ее, кроме старухи). Под ней открылась  ниша  в  два  фута  глубиной  и
площадью в квадратный фут. На дне стоял ящик из железного  дерева.  На
его крышке свернулась в клубок  зеленая  змея.  Когда  пальцы  старухи
коснулись  змеи,  та  подняла  головку  вверх.  Пасть   раскрылась   в
безмолвном шипении, открыв четыре пары зубов, две  -  наверху,  две  -
внизу
     Старуха достала змею из ниши, что-то ей ласково нашептывая. Когда
поднесла ее к своему лицу, пасть змеи раскрылась вновь, шипение  стало
слышимым.  Старуха  открыла  рот,  меж  серых  дряблых  губ  высунулся
желтоватый, дурно пахнущий язык.  Две  капли  яда  (достаточная  доза,
чтобы убить целую компанию, рассевшуюся за  праздничным  столом,  если
подмешать ее в пунш) упали на язык. Старуха проглотила  яд,  чувствуя,
как огнем опалило рот, горло, желудок, словно  она  хлебнула  крепкого
напитка. На мгновение комната закачалась перед глазами,  она  услышала
голоса, бормочущие в спертом воздухе  лачуги,  голоса  тех,  кого  она
называла  "невидимыми  друзьями".  Из  глаз  потекли  слезы,  заполняя
борозды, проложенные временем на ее щеках. Потом она выдохнула, и  все
встало на свои места. Пропали и голоса.
     Она поцеловала Эрмота меж лишенных век  глаз  ({время  Целующейся
Луны, все так,} подумала старуха),  а  потом  положила  на  пол.  Змея
уползла под кровать, откуда,  свернувшись  в  клубок,  наблюдала,  как
хозяйка водит ладонями над крышкой ящика из железного дерева.  Старуха
чувствовала, как вибрируют бицепсы, а жар между ног  усиливается.  Уже
много лет она не слышала голоса  пола,  но  теперь  он  прорезался,  и
причину следовало искать не в Целующейся Луне.
     Джонас запер ящик и не оставил ей ключа, но  с  такими  пустяками
она справлялась без труда. Жила она долго, многое узнала и имела  дело
с существами,  при  виде  которых  большинство  мужчин,  при  всей  их
браваде,  удрало  бы  со  всех  ног.  Она  протянула  руку  к   замку,
выполненному в форме глаза. Поверх замка тянулась надпись  на  Высоком
Слоге (Я ВИЖУ, КТО ОТКРЫВАЕТ МЕНЯ). Убрала руку. Внезапно она  ощутила
все те запахи, которые при обычных обстоятельствах  ее  нос  более  не
улавливал: плесени и грязи, засаленного матраца и крошек  еды,  годами
копившихся на кровати, золы и древних благовоний,  старой  женщины  со
слезящимися глазами и сухой (обычно)  "киской".  Здесь  она  не  могла
открыть этот ящик и взглянуть на хранящееся внутри чудо. И решила, что
должна вынести его наружу, на свежий воздух, где пахло только  шалфеем
и мескитовым деревом.
     Она должна посмотреть на это чудо при свете Целующейся Луны.
     Риа с холма Коос, охнув, вытащила ящик из ямы в земле,  с  трудом
поднялась, сунула ящик под мышку и вышла из спальни.



                                  2


     Хижина находилась достаточно далеко от вершины  холма,  чтобы  до
нее не  долетали  порывы  холодного  ветра,  который  дул  практически
постоянно от Первой Жатвы до  Широкой  Земли.  К  вершине  вела  узкая
тропа. Под  лунным  светом  она  превратилась  в  серебряную  дорожку.
Старуха, тяжело дыша, поднималась по ней, седые космы торчали  во  все
стороны, старые бедра ходили из стороны в сторону под черным  платьем.
Кот держался в ее тени, изредка хрипло мурлыкая.
     На вершине ветер подхватил волосы Риа и отбросил к затылку. Он же
донес до ее слуха  ноющий  шепот  червоточины,  которая  добралась  до
дальнего края каньона Молнии. Этот звук многие старались не  замечать,
а вот ей он нравился.  Риа  с  Кооса  он  напоминал  колыбельную.  Над
головой плыла луна, тени на ее сверкающей поверхности  складывались  в
лица целующихся влюбленных... если верить  дуракам,  что  жили  внизу.
Обычные люди видели разные лица или лицо каждое полнолуние, но  старая
карга знала, что лицо на луне только одно - лицо демона, лицо  смерти.
Она же давно не чувствовала себя такой живой.
     - О,  мой  красавчик,  -  прошептала  она   и   коснулась   замка
скрюченными пальцами. Красный  отсвет  появился  под  ладонью,  что-то
щелкнуло. Тяжело дыша, словно ей пришлось долго  бежать  в  гору.  Риа
поставила ящик на землю и открыла его.
     Розовый свет,  слабее,  чем  от  Целующейся  Луны,  но  куда  как
прекраснее,   вырвался   из   ящика.   Коснулся   старческого    лица,
склонившегося над ним, и на мгновение превратил его в лицо юной девы.
     Масти принюхался, вытянул шею, прижал уши к голове, старые  глаза
заблестели розовым светом. Риа мгновенно заревновала:
     - Отвали, дурашка, таким, как ты, делать тут нечего.
     И отпихнула кота. Масти подался назад,  зашипел,  как  закипающий
чайник, отошел к скале, торчащей к небу на самой вершине, и  уселся  в
ее тени.
     В ящике лежал хрустальный шар. Именно его наполнял розовый  свет.
И пульсировал, словно биение умиротворенного сердца.
     - О, моя  прелесть,  -  прошептала  она,  поднимая  шар.  Розовое
сияние, как капли дождя, оросило ее лицо. - Как ты прекрасен.
     Внезапно  розовый   цвет   внутри   шара   сменился   алым.   Она
почувствовала, как шар завибрировал в ее руках, словно  мощный  мотор,
ощутила влагу между бедер, ее охватили желания, о которых она и думать
забыла.
     Вибрация стихла, цвет поблек. И тут из  розовой  дымки  появились
три всадника. Поначалу она  подумала,  что  это  те  самые  люди,  что
привезли ей кристалл, - Джонас и два его спутника. Но  нет,  эти  были
моложе, моложе даже Дипейпа, которому не исполнилось и двадцати  пяти.
У того, что скакал слева на  луке  седла  она  видела  череп  какой-то
птицы... как он туда попал? Зачем?
     Потом этот всадник и тот, что скакал справа, ушли в тень, так  уж
распорядился магический кристалл, оставив только одного, центрального.
Джинсы и сапоги, широкополая шляпа, скрывающая верхнюю половину  лица,
уверенность и легкость, с которыми он сидел на лошади, подсказали ей -
{стрелок! Скачущий на восток из Внутренних феодов, возможно, из самого
Гилеада!} Но, даже не видя верхней половины лица, старуха знала -  это
же совсем ребенок. Не увидела она и револьверов на его бедрах.  Однако
предположила, что едва ли он отправился в путь без оружия. Если б  она
могла все получше рассмотреть...
     Она поднесла хрустальный шар к лицу, прошептала:
     - Подъезжай поближе, красавчик! Еще ближе!
     Она не знала, что за этим  последует,  скорее  всего  ничего,  но
внутри темного круга, образовавшегося в кристалле, фигура  надвинулась
на  нее,  очень  медленно,  словно  лошадь  и   всадник   преодолевали
сопротивление воды, а не воздуха.  Она  увидела  трепыхание  стрел  за
спиной всадника. А на луке седла место черепа занимал боевой  лук.  По
правую сторону седла, где стрелок вез бы ружье в  чехле,  она  увидела
копье. Он не из Древних, она поняла это по  его  лицу...  но  и  не  с
Внешней Дуги.
     - Так кто же ты, лапочка? - прошептала Риа.  -  И  как  мне  тебя
узнать? Ты так низко надвинул шляпу, что я не вижу твоих  божественных
глазок. Ну чего ты так низко ее  надвинул?  Может,  по  лошади...  или
по... брысь. Масти! Не мешай мне! Брысь!
     Коту надоело сидеть под скалой, и он,  мяукая,  кружил  между  ее
раздутых  артритом  лодыжек.  Когда  старуха  дала  ему  пинка.  Масти
отступил на шаг... чтобы тут же двинуться  к  ней,  глядя  на  старуху
залитыми лунным светом глазами и все так же протяжно мяукая.
     Риа пнула его вновь, без особо результата, как и  в  первый  раз,
вновь всмотрелась в хрустальный  шар.  Лошадь  и  заинтересовавший  ее
всадник исчезли. Вместе с розовым светом. Она держала в руках  обычную
стекляшку, отражающую лишь свет Целующейся Луны.
     Налетел ветер, обтянул платьем старушечье тело. Масти, пинки  его
нисколько  не  устрашили,  вновь   отирал   лодыжки   своей   хозяйки,
беспрестанно мяукая.
     - Видишь, что ты наделал, блошиный мешок? Свет ушел, ушел  в  тот
самый момент, когда я...
     И  тут  она  услышала  какие-то  звуки,  доносящиеся  со  стороны
проселка, ведущего к ее хижине, и поняла, почему  встрепенулся  Масти.
Она  слышала  пение.  Она  слышала   {девушку.}   Та   пришла   раньше
назначенного срока.
     Скорчив злобную гримасу (старуха не любила,  когда  ее  заставали
врасплох,  и  этой  крошке  предстояло   заплатить   за   доставленные
неудобства), она  наклонилась  и  положила  хрустальный  шар  в  ящик,
выложенный внутри  набивным  шелком.  Шар  лег  в  выемку,  как  яйцо,
поданное на завтрак его светлости, ложится в подставку для яиц.  А  со
склона холма, пусть и от самого подножия (чертов ветер дует не  с  той
стороны, а не то она засекла бы девушку раньше), доносилось пение. И с
каждой секундой оно становилось все громче:

                {О любовь, о любовь, беззаботная любовь,
                Что ж мне делать теперь, беззаботная любовь?}

     - Я покажу тебе  беззаботную  любовь,  паршивая  девственница,  -
пробормотала старуха. Она чувствовала резкий запах пота  под  мышками,
хотя в другом месте влага уже высохла. - Придется  тебе  заплатить  за
то, что являешься к старой Риа раньше времени. Я об этом позабочусь.
     Она провела пальцами над замком, но тот  не  защелкнулся.  Должно
быть, она слишком торопилась, открывая  замок,  вот  что-то  внутри  и
сломалось. Глаз и девиз, казалось,  смеялись  над  ней:  Я  ВИЖУ,  КТО
ОТКРЫВАЕТ МЕНЯ. Она все могла поправить в мгновение ока, но  сейчас  у
нее не было даже этого мгновения.
     - Назойливая сучка! - вырвалось у  старухи.  Она  повернулась  на
приближающийся голос (уже почти пришла, на сорок пять минут раньше).
     Она с силой прижала крышку к ящику. С душевной болью, потому  что
шар вновь стал оживать, наполняясь розовым светом. Но времени у нее не
осталось. Потом, возможно, после того, как уйдет  эта  девушка,  из-за
которой совсем потерял голову Торин, этот старый козел.
     {Но помни, что  ты  должна  сдержаться  и  не  причинить  девушке
вреда,} предупредила она себя. {Помни,  что  та  пришла  сюда  по  его
требованию, во всяком случае, она не из тех девиц, что слишком  широко
раздвигали ноги, а теперь удивляются, что парни не выказывают  желания
жениться. Эту Торин присмотрел для себя, о ней он  думает,  когда  его
старая корова-жена засыпает и он  может  вдоволь  плодоить  себя.  Это
девица Торина, а на его стороне и закон, и сила. Более того,  то,  что
лежит в ящике из железного дерева, принадлежит человеку Торина, а если
Джонас узнает, что она заглянула в  ящик...  что  она  воспользовалась
ма...}
     Нет, пока опасаться ей нечего. Тем более  что  ящик  находится  у
нее, не так ли?
     Она зажала ящик под мышкой,  свободной  рукой  подобрала  юбки  и
побежала по тропе к хижине. Она еще могла бегать, если возникала такая
необходимость, хотя мало кто в это верил.
     Масти не отставал он нее ни на шаг, подняв хвост трубой. А лишние
лапы болтались из стороны в сторону.



                             Глава вторая
                        ПРОВЕРКА НА ЦЕЛОМУДРИЕ


                                  1


     Риа,  влетев  в  хижину,  сразу  направилась  в  чулан-спальню  и
остановилась на пороге,  приглаживая  растрепавшиеся  волосы.  Снаружи
сучка видеть ее не могла: она перестала бы петь или хотя бы запнулась.
Это, конечно, хорошо, но проклятый тайник закрылся, а вот  это  плохо.
Открыть его вновь времени у нее не было.  Риа  подскочила  к  кровати,
опустилась на колени, затолкала ящик в подкроватную темноту.
     Да, сойдет и так. До ухода Сюзи вполне  сойдет.  Улыбаясь  правой
стороной рта (левую  давно  парализовало),  Риа  вернулась  в  большую
комнату, чтобы встретить новую гостью.



                                  2


     За ее спиной крышка ящика приподнялась. На дюйм, не больше, но  и
этого хватило, чтобы под кроватью запульсировало розовое сияние.
     Сюзан Дельгадо остановилась в сорока ярдах от  ведьминой  хижины,
пот холодил ей подмышки и шею. Видела ли она старуху  (несомненно,  ту
самую, к которой пришла), бегущую к хижине с  вершины  холма?  Похоже,
что видела.
     {Не прекращай петь. Если старая дама так торопится,  значит,  она
не хочет, чтобы ее видели. Если  ты  замолчишь,  она  поймет,  что  ты
увидела лишнее.}
     На мгновение Сюзан подумала, что все  равно  придется  замолчать:
память не желала подсказывать ей следующий куплет песни,  которую  она
пела с самого детства. Но потом сжалилась, и  девушка  продолжила  (не
только песню, но и путь):

                {Все тревоги позабыты,
                Да, тревоги скрылись вдаль.
                И любовь моя пропала,
                И на сердце лишь печаль.}

     Возможно, неудачная песня для  такой  ночи,  но  ее  сердце  жило
своей, отдельной жизнью, не обращая особого  внимания  на  то,  о  чем
думала или чего хотела ее голова. Как всегда. Ее пугала  лунная  ночь,
когда, говорят, вервольфы  выходят  на  охоту,  ее  пугала  миссия,  с
которой ее послали, ее пугало то,  к  чему  все  это  могло  привести.
Однако, когда она миновала Хэмбри и вышла на Великий Тракт, сердце  ее
захотело пробежаться, и она побежала под Целующейся Луной, задрав юбки
выше колен. Поскакала, как пони, а ее тень мчалась следом. Бежала  она
с милю, а то и больше, пока не заболели все мышцы, а  воздух  не  стал
вливаться в легкие как горячая жидкость. И добравшись до  уходящего  в
гору проселка, что вел к хижине, она запела. Потому что того  захотело
ее сердце. Сюзан решила, что идея не так уж плоха. Уж по меньшей  мере
пение отгоняло ее страхи. Пусть маленькая, но польза.
     И теперь Сюзан  подходила  к  хижине  с  песней  про  беззаботную
любовь.  Когда  же  ступила  в  полосу  света,  отбрасываемого   через
приоткрытую дверь огнем очага  и  поднялась  на  крыльцо,  из  комнаты
донесся сварливый голос:
     - Перестань  голосить,  мисси  [мисси   -   шутливо-презрительное
обращение к молоденькой девушке.], от твоего воя у меня сводит скулы.
     Сюзан, которой всю жизнь говорили, что у  нее  прекрасный  голос,
доставшийся, несомненно, в наследство от бабушки,  тут  же  замолчала,
обиделась. Она стояла на крыльце, сложив руки на фартуке.  Под  фартук
она надела не самое лучшее из своих платьев (всего их было два). А под
платьем гулко билось ее сердечко.
     Кот, отвратительное создание с двумя лишними лапами, торчащими из
боков, словно вилки, первым появился в дверном  проеме.  Посмотрел  на
нее, словно оценивая,  а  потом  мордочка  его  скривилась,  отобразив
вполне человеческое чувство: презрение. Кот зашипел, ретировался.
     {Что ж, и тебе желаю доброго вечера,} подумала Сюзан.
     Тут к двери  подошла  старуха,  к  которой  ее  послали.  Смерила
девушку взглядом, в котором читалось то же презрение, затем  отступила
назад.
     - Заходи. И поплотнее затвори дверь. Как видишь, ветер  может  ее
открыть.
     Сюзан переступила порог. Она не хотела запираться  в  этой  дурно
пахнущей комнате с  этой  старухой,  но,  когда  у  тебя  нет  выбора,
промедление - всегда ошибка. Так полагал ее отец, независимо от  того,
шла ли речь о математических исчислениях или об общении с  мальчишками
на танцах, когда их  руки  становились  очень  уж  шаловливыми.  Сюзан
плотно закрыла дверь и услышала, как что-то щелкнуло.
     - А вот и ты. -  Старуха  изобразила  некое  подобие  приветливой
улыбки. Такая улыбка гарантировала, что даже смелая  девушка  вспомнит
об историях, которые слышала  в  детстве.  Долгих  зимних  историях  о
старухах с торчащими изо рта клыками и булькающих  котлах,  в  которых
кипело зеленое варево. В этой комнате над огнем котел не стоял,  да  и
сам  огонь  еле  тлел,  но  девушка  догадывалась,  что  случалось   и
по-другому, и ей не хотелось  даже  думать  о  том,  что  тогда  могло
вариться в котле. В  то,  что  эта  женщина  настоящая  ведьма,  а  не
старуха, ее изображающая, Сюзан уверовала в тот  самый  момент,  когда
увидела, как Риа вбегала в свою хижину, а шестилапый кот наседал ей на
пятки.
     И дух от нее шел ведьмин.
     - Да, - улыбнулась Сюзан. Во весь рот, открыто  и  бесстрашно.  -
Вот и я.
     - И ты пришла рано, моя маленькая конфетка. Рано пришла! Рано!
     - Я пробежала часть пути. Наверное, луна взбудоражила мне  кровь.
Так говорил мой отец.
     Отвратительная улыбка старухи стала  шире.  Сюзан  подумала,  что
так, должно быть, улыбаются угри после смерти и перед тем как  попасть
в кастрюлю.
     - Да, но он мертв, мертв уже пять лет.  Пат  Дельгадо,  с  рыжими
волосами и рыжей бородой, лишенный жизни его же  собственной  лошадью,
шагнувший в пустошь с конца тропы, слыша  хруст  своих  же  ломающихся
костей. Так он ушел!
     Нервная улыбка слетела с лица Сюзан, словно ей отвесили  оплеуху.
На глаза навернулись слезы, ей всегда хотелось плакать при  упоминании
имени отца. Но на этот раз она не дала им пролиться. Не  дождется  эта
бессердечная старуха ее слез, не дождется!
     - Давайте перейдем к делу и побыстрее закончим его, -  произнесла
она сухо, не так, как обычно.  Обычно  в  ее  голосе  звенели  веселые
колокольчики.   Но   она   была   дочерью   Пата   Дельгадо,   лучшего
конюха-объездчика на Западном Спуске, и  хорошо  помнила  лицо  своего
отца. Если требовалось, могла проявить характер, а сейчас ничего иного
просто не оставалось. Старуха-то стремилась поглубже залезть ей в душу
и царапнуть там побольнее, но  Сюзан  твердо  решила,  что  такому  не
бывать.
     Карга тем временем внимательно наблюдала за  девушкой,  уперев  в
бока распухшие руки, а кот кружил у ее  лодыжек.  Глядя  в  слезящиеся
глаза старухи, Сюзан отметила, что они у нее серо-зеленые,  такого  же
цвета, как и у кота, подумала, что  такое  возможно  только  благодаря
магии. Очень ей хотелось отвести взгляд, но  она  не  поддалась  этому
желанию. Испытывать страх - это нормально, но иной раз выказывать  его
- не самый лучший выход.
     - Очень  уж  нагло  смотришь  ты  на  меня,  мисси,  -   нарушила
затянувшуюся паузу Риа. Улыбка таки сползла с ее лица, брови сошлись у
переносицы.
     - Нет, старая мать, - ровным голосом ответила Сюзан. - Я  смотрю,
как человек, желающий по возможности скорее покончить  с  делом,  ради
которого пришел. Я пришла сюда по воле моего господина мэра  Хэмбри  и
тети Корделии, сестры моего отца. Моего дорогого отца, о котором я  не
хочу слышать ничего дурного.
     - Я говорю то, что мне хочется. - Слова прозвучали жестко,  но  в
голосе старухи улавливались интонации  рабской  покорности.  Сюзан  не
обратила на них особого внимания. Да и могла ли она  улавливать  столь
тонкие оттенки, впервые столкнувшись с этой ведьмой? -  Я  давно  живу
одна, сама себе  хозяйка,  и  если  уж  мой  язык  начинает  говорить,
неизвестно, чем он закончит.
     - Тогда, может, и не давать ему начинать?
     Глаза старухи недобро блеснули:
     - Придержи язык, девчонка, если не хочешь, чтобы он отсох у  тебя
во рту Он будет там гнить, и тогда мэр  дважды  подумает,  прежде  чем
поцеловать тебя, даже под Целующейся Луной. Такой вони он может  и  не
вытерпеть.
     Сердце Сюзан наполнилось тоской и недоумением.  Она  пришла  сюда
только с одной целью: как можно быстрее совершить необходимый  ритуал,
не столько болезненный, сколько позорный. А теперь эта старуха с такой
ненавистью смотрит на нее. Откуда такая резкая перемена? Или для ведьм
это обычное дело?
     - Мы плохо начали наш разговор, госпожа... можем мы  вернуться  к
исходной точке? - неожиданно спросила Сюзан и протянула руку.
     Карга  явно  удивилась,  хотя  и  протянула   свою.   Морщинистые
подушечки   ее   пальцев   на   мгновение   прикоснулись   к   пальцам
шестнадцатилетней девушки, с подстриженными  ногтями,  которая  стояла
перед ней. Лицо со светящейся изнутри,  без  единого  прыщика,  кожей,
длинные, заплетенные в косы волосы. Сюзан пришлось поднапрячься, чтобы
не скривиться при прикосновений, хоть и очень коротком. Холодные,  как
у трупа, пальцы старухи Сюзан не удивили. Ей уже приходилось  касаться
холодных пальцев ("Руки холодные - сердце горячее", - не  раз  слышала
она от тети Корд). Неприятно поразили сами пальцы, холодная,  губчатая
плоть, никак не связанная  с  костями,  словно  женщина,  которой  они
принадлежали, утонула и долго пролежала в каком-то пруду.
     - Нет, нет, другого начала не  будет,  но,  может,  продолжим  мы
лучше, чем начали. У тебя могущественный друг - мэр, и мне совсем ни к
чему такой враг.
     {По крайней мере она честна,} подумала Сюзан и тут же  посмеялась
над собой. Эта женщина могла быть честной, только когда ее припирали к
стенке. В остальных случаях она лгала всегда и обо всем  -  о  погоде,
видах на урожай, птичьих налетах на поля перед жатвой.
     - Ты появилась раньше, чем я тебя ожидала, вот я и вышла из себя.
Но хватит об этом. Ты мне что-то принесла, мисси? Принесла, я знаю!  -
Глаза ее заблестели вновь, на этот раз не от злобы.
     Сюзан сунула  руку  под  фартук  (очень  глупо  надевать  фартук,
отправляясь в такую глухомань, но того требовал обычай)  и  в  карман.
Там, привязанный к резинке, чтоб не потеряться (к примеру, не вылететь
из кармана, если молоденькой  девушке  приспичит  пробежаться),  лежал
мешочек из ткани. Сюзан оборвала резинку и достала  мешочек.  Положила
его на протянутую ладонь, такую старую, что линии на  ней  практически
стерлись. Она не хотела прикасаться к Риа... хотя знала,  что  старуха
прикоснется {к ней,} и скоро.
     - Завывания ветра пугают тебя до дрожи, мисси?  -  спросила  Риа,
хотя Сюзан видела, что та не  отрывает  глаз  от  мешочка.  Старческие
пальцы уже дергали концы завязанной на узел тесемки.
     - Да, ветра.
     - Так и должно быть. Голоса мертвых ты слышишь в ветре, а  кричат
они потому, что сожалеют... ага!
     Узел поддался. Старуха растянула тесемку,  и  из  мешочка  на  ее
ладонь вывалились две золотые монеты. Неровно отлитые,  с  шероховатой
поверхностью - таких не изготавливали уже несколько  поколений,  -  но
тяжелые, а в отчеканенных на них орлах чувствовалась  властность.  Риа
поднесла одну ко рту, развела губы, открыв считанные оставшиеся  зубы,
надкусила монету. Посмотрела, какой на ней остался след, задумалась на
несколько мгновений. потом ее пальцы сомкнулись в кулак.
     Пока  Риа  сосредоточилась  на  монетах.  Сюзан  удалось  бросить
короткий взгляд в открытую дверь комнатушки  по  ее  левую  руку,  как
догадалась девушка, спальню ведьмы. И она увидела нечто странное: свет
под кроватью. Розовый, пульсирующий. Вроде бы его источник находился в
каком-то ящике, хотя точно...
     Ведьма подняла голову и глаза Сюзан торопливо метнулись  в  угол,
где в кошелке, свисающей с крюка, лежали три или четыре странных белых
фрукта. Потом, когда старуха шагнула в сторону и  ее  гигантская  тень
переместилась вдоль стены, Сюзан увидела, что совсем это не фрукты,  а
черепа. У нее скрутило живот.
     - Надо бы посильнее разжечь огонь, мисси. Обойди  дом  и  принеси
охапку дров. Нужны  толстые  полешки,  а  не  какой-то  сушняк.  И  не
жалуйся, что не донесешь. Ты не такая слабенькая, сил тебе хватит!
     Насчет непосильности работы по дому  Сюзан  перестала  жаловаться
аккурат в то время, когда перестала дуть  в  штаны...  хотя  у  нее  и
возникло желание спросить Риа, всем ли, кто приносит  ей  золото,  она
предлагает  принести  и  дрова.  С  другой  стороны,  поручение   даже
обрадовало ее: после вони  хижины  глоток  свежего  воздуха  что  чаша
доброго вина.
     Она уже добралась до  двери,  когда  нога  зацепилась  за  что-то
горячее и податливое. Замяукал кот. Сюзан покачнулась, чуть не  упала.
А сзади раздались какие-то хриплые, придушенные звуки. Не сразу  Сюзан
поняла, что это смех.
     - Поосторожнее с Масти, сладенькая моя! Он такой проказник! Так и
норовит подложить свинью! - И старуха вновь зашлась в приступе смеха.
     Кот смотрел на Сюзан снизу вверх. Прижав  уши  к  голове,  широко
раскрыв серо-зеленые глаза. Зашипел на нее. А Сюзан  инстинктивно,  не
отдавая себе отчета в том, что делает, зашипела в ответ.  И  вновь  на
мордочке Масти появилось вполне человеческое выражение,  на  этот  раз
изумления.  Он  повернулся  и  бросился  в  спальню  Риа,   размахивая
раздвоенным на конце хвостом. Сюзан открыла дверь, вышла  на  крыльцо.
Ей казалось, что в хижине ведьмы она провела уже тысячу лет, и пройдет
еще не меньше тысячи, прежде чем она сможет вернуться домой.



                                  3


     Воздух был сладким,  как  она  и  надеялась,  может,  еще  слаще.
Несколько  мгновений  она  просто  стояла,  глубоко   дыша,   стараясь
прочистить легкие... и голову.
     После пяти вдохов спустилась с крыльца. Пошла вокруг  дома...  но
не в ту сторону, потому что поленницы не нашла. Зато обнаружила  узкое
окно-бойницу, заросшее каким-то вьюном. Поняла, что  окно  это  скорее
всего в той клетушке, в которой спала старуха.
     {Не смотри, что бы ни стояло у нее  под  кроватью,  это  не  твое
дело, а вот если она поймает тебя...}
     Сюзан подкралась к окну, несмотря на  предупреждение  внутреннего
голоса, заглянула.
     Скорее всего Риа не увидела бы Сюзан сквозь густую листву  вьюна,
даже если бы посмотрела в окно. Но она не посмотрела. Встав на колени,
ухватив мешочек зубами, ведьма сунула руки под кровать.
     Выдвинула ящик, отбросила уже приоткрытую  крышку.  Розовый  свет
залил ее лицо, и Сюзан ахнула. На мгновение оно  превратилось  в  лицо
молодой девушки, однако наполненное той же жестокостью, что и  теперь.
Она видела волевое лицо ребенка, твердо решившего овладеть  таинствами
зла и употребить их во зло. Возможно, так выглядела  в  молодости  эта
старая карга. А исходил свет от стеклянного шара.
     Старуха неотрывно, как завороженная, смотрела  на  шар.  Ее  губы
шевелились, словно  она  что-то  говорила  шару,  а  может,  напевала.
Маленький мешочек, который Сюзан принесла из города - старуха все  еще
держала тесемки зубами, - мотался взад-вперед. Потом,  как  показалось
Сюзан, невероятным усилием воли старуха заставила себя  закрыть  ящик,
отсечь розовый свет. Сюзан, к своему  удивлению,  разом  почувствовала
облегчение. Светящийся шар ей определенно не нравился.
     Одну руку старуха положила на серебряный  замок.  Из-под  пальцев
вырвалось алое свечение. Мешочек все свисал у нее изо рта.  Затем  она
поставила ящик на кровать, вновь опустилась на колени,  начала  водить
руками над земляным полом у изножия кровати. Хотя  она  касалась  пола
только ладонями, на нем появились линии, словно  она  держала  в  руке
что-то острое. Линии углублялись, на полу образовался люк.
     {Дрова. Сюзан! Неси дрова, прежде чем она смекнет, что ты слишком
уж долго отсутствуешь! Ради своего отца!}
     Девушка задрала подол платья чуть ли  не  до  талии,  не  хотела,
чтобы старуха увидела траву и листья на ее одежде  при  возвращении  в
дом, не хотела отвечать на вопросы, которые могли вызвать такие улики,
и, согнувшись в три погибели, прокралась под окном, сверкая  в  лунном
свете белыми панталонами. А миновав окно, выпрямилась и поспешила мимо
крыльца к другой стороне дома. Нашла  поленницу  под  пахнущим  гнилью
навесом. Выбрала с полдюжины увесистых поленьев и с ними  вернулась  к
крыльцу.
     Когда Сюзан вошла, бочком, иначе поленья не пролезли бы в  дверь,
старуха уже сидела в большой комнате, уставившись на очаг,  в  котором
едва тлели угли. Мешочек с тесемками она уже куда-то заховала.
     - Долго ты копалась, мисси.  -  Риа  все  смотрела  в  камин,  не
обращая на нее внимания... но одна нога, под грязным  подолом  платья,
притопывала по земляному полу, а брови сердито сошлись у переносицы.
     Сюзан пересекла комнату, заглядывая через  охапку  дров.  Поэтому
вовремя заметила кота, попытавшегося вновь броситься ей под ноги.
     - Я увидела паука, - ответила девушка. - Пришлось прогонять  его.
Терпеть их не могу.
     - Скоро ты увидишь кое-что и  похуже  паука,  -  усмехнулась  Риа
одном уголком рта. - То, что вылезет  из-под  ночной  рубашки  старины
Торина, твердое, как палка, и красное, как корень ревеня! Ха!  Постой,
девушка! О Боги, этих дров хватит для ярмарочного костра.
     Риа взяла два полешка из принесенных Сюзан, бросила их  на  угли.
Искры взлетели к черному зеву трубы. Ты {же разбросала остатки  углей,
глупая  старуха,}  подумала  Сюзан.  Теперь  придется  разжигать  очаг
заново. Но Риа простерла над  поленьями  руку,  пробормотала  какое-то
слово, и поленья вспыхнули, словно облитые нефтью.
     - Остальное положи туда. - Старуха указала на ящик для дров. -  И
осторожнее, мисси, ничего не раскидывай.
     {Действительно, а то нарушу здешнюю стерильную чистоту,} подумала
Сюзан. И прикусила себе щеку, чтобы  стереть  улыбку,  в  которую  уже
начали растягиваться губы.
     Риа, однако, прочитала ее мысли. Когда Сюзан выпрямилась, старуха
сурово смотрела на нее:
     - Хорошо, мисси, теперь давай перейдем к нашему делу. Ты  знаешь,
зачем ты здесь?
     - Я здесь по желанию моего господина  мэра  Торина,  -  повторила
Сюзан, зная,  что  это  не  истинный  ответ.  Теперь  она  напугалась,
напугалась больше, чем в те мгновения, когда подглядывала  через  окно
за старухой, склонившейся над стеклянным  шаром.  -  Его  жена  так  и
оставалась бесплодной, пока у нее не прекратились месячные.  Он  хочет
зачать сына до того, как сам потеряет...
     - Послушай, давай обойдемся без красивых слов. Ему нужны сиськи и
зад, которые не расползутся под его руками, и шахта,  которая  обожмет
то, что он в нее затолкнет. Если ему есть  что  заталкивать.  Если  из
этого дела получится сын, отлично,  он  оставит  его  тебе,  чтобы  ты
заботилась о нем и воспитывала, пока мальчик  не  пойдет  в  школу,  а
потом ты его больше не увидишь. Если дочь, он скорее всего возьмет  ее
и отдаст своему новому прислужнику, хромому с женскими волосами, чтобы
тот утопил ее в ближайшем пруду.
     Сюзан вытаращилась на ведьму, потрясенная до глубины души.
     А та, заметив взгляд девушки, рассмеялась.
     - Не нравится правда, не так ли? Она мало кому  нравится,  мисси.
Но будет именно так, а не иначе. Твоя  тетушка  -  баба  ушлая,  и  уж
она-то попользуется Торином и сокровищницей Торина на полную  катушку.
Какая часть этого золота достанется {тебе} - не мое дело... но  ты  не
увидишь его вовсе, если будешь хлопать ушами! Так-то! Снимай платье!
     {Не сниму,} едва не выкрикнула Сюзан, но что потом? Ее  вышвырнут
из этой хижины (хорошо, если вышвырнут такой же, как вошла в нее, а не
ящерицей или жабой) и погонят на запад,  даже  без  тех  двух  золотых
монет, которые она принесла старухе. И это только меньшее из двух зол.
А большее состояло в том, что она дала слово. Поначалу  упиралась,  но
когда  тетя  Корд  упомянула  имя  ее  отца,  сдалась.   Как   всегда.
Действительно, выбора у нее не было. А когда нет выбора, промедление -
ошибка.
     Она стряхнула с фартука кусочки  коры,  развязала  его  и  сняла.
Сложила,  оставила  на  маленькой  грязной  кушетке  у  очага,   затем
расстегнула платье до талии. Повела  плечами,  и  платье  упало  к  ее
ногам. Она  сложила  и  его,  положила  поверх  фартука,  стараясь  не
замечать жадного взгляда, которым Риа с Кооса оглядывала ее при  свете
очага. Подошел кот, уселся у ног  Риа.  Снаружи  завывал  ветер.  Очаг
давал достаточно тепла, но Сюзан дрожала от холода, словно раздевалась
на самом ветру.
     - Поторопись, девочка, ради твоего отца!
     Сюзан потянула через голову рубашку,  положила  ее  на  платье  и
теперь стояла в одних панталонах,  прикрыв  грудь  сложенными  руками.
Огонь отбрасывал оранжевые блики на ее бедра.
     - Так ты до сих пор не голая! - захохотала  ведьма.  -  Какие  мы
скромницы! Очень, очень мило! Скидывай панталоны, мисси,  и  предстань
передо мной такой, как выскользнула из матери! Должна же я знать,  что
так привлекло в тебе Харта Торина, не так ли? Живо!
     Сюзан подчинилась, понимая, что деваться-то некуда. Теперь, когда
ее "ежик" и "киска" лишились последнего  прикрытия,  не  имело  смысла
прикрывать и грудь. Она медленно опустила руки.
     - Да, неудивительно, что он возжелал тебя! - покивала старуха.  -
Ты же у нас красавица, это точно! Не так ли, Масти?
     Кот мяукнул.
     - У тебя на коленях грязь. - Риа разом насторожилась. - Откуда?
     Сюзан запаниковала. Она подобрала платье,  пробираясь  под  окном
ведьмы... и этим подписала себе смертный приговор. Но девушка  тут  же
нашлась с ответом, и голос ее звучал ровно:
     - Когда я увидела вашу хижину, то перепугалась. Встала на колени,
чтобы помолиться, и приподняла подол. Не хотела его пачкать.
     - Я тронута... ты, значит, хотела явиться ко мне в чистом платье.
Приятно это слышать! Ты согласен, Масти?
     Кот вновь замяукал и начал вылизывать переднюю лапу.
     - Перейдем к делу. - Сюзан не отрывала взгляда от старухи. -  Вам
заплатили, я сделаю все, что вы мне скажете, но только  не  надо  меня
высмеивать.
     - Ты знаешь, что я должна сделать, мисси?
     - {Нет.} - Слезы вновь навернулись на  глаза  Сюзан,  но  она  не
позволила им вылиться. {Не позволила.} - В общем представляю себе, что
это должно быть,  но  когда  спросила  тетю  Корд,  права  ли  я,  она
ответила, что вы меня просветите.
     - Естественно, где ж ей пачкать грязными словами свой рот. А  вот
тетя Риа скажет тебе все. У  нее  в  отличие  от  тети  Корделии  язык
повернется. Я должна убедиться, что ты  чиста,  физически  и  духовно,
мисси. Проверить твое целомудрие, как говорили древние, и были в  этом
правы. Такие вот дела. Подойди ко мне.
     Два  неохотных  шага,  и  пальцы  ног  Сюзан  едва  не  коснулись
шлепанцев старухи, а груди - платья.
     - Если дьявол или демон проник в твою  душу,  а  это  обязательно
скажется на ребенке, он оставил отметину на твоем теле. Чаще всего она
похожа на родимое пятно или на засос, но есть и другие... открой рот!
     Сюзан открыла, старуха наклонилась к ней. От нее так воняло,  что
Сюзан едва не вырвало. Она затаила дыхание,  надеясь,  что  скоро  все
закончится.
     - Высуни язык.
     Сюзан высунула.
     - Теперь дыхни мне в лицо.
     Сюзан  дыхнула.  Риа  поймала  ее  выдох,  потом,  хвала   богам,
отвернулась.  Ее  голова  находилась  так  близко  от  Сюзан,  что  та
разглядела вошь, ползущую по волосам ведьмы.
     - Сладко, - вынесла вердикт старуха. - Да,  как  хороший  десерт.
Повернись спиной.
     Сюзан повернулась и почувствовала, как пальцы старухи прошлись по
ее позвоночнику, пояснице, ягодицам. Холодные, как грязь.
     - Наклонись И раздвинь ягодицы, мисси. Не стесняйся, Риа на своем
веку довелось повидать многих курочек!
     Покраснев, ей казалось, что сердце бьется у нее во лбу и отдает в
виски, Сюзан подчинилась. Один из ледяных пальцев залез ей в анус. Она
прикусила губу, чтобы не закричать.
     К счастью, визит закончился быстро... но Сюзан опасалась, что  ее
ждет еще один.
     - Повернись.
     Сюзан повернулась. Старуха  провела  ладонями  по  грудям  Сюзан,
поводила большими пальцами по  соскам,  внимательно  осмотрела  нижние
полукружья. Затем Риа сунула палец в пупок  девушки,  подобрала  подол
своего платья, охнув, опустилась на колени. Провела  руками  по  ногам
Сюзан, сначала спереди, потом сзади. Особенно ее интересовали ложбинки
под коленями, где проходили сухожилия.
     - Подними правую ногу, девочка.
     Сюзан подняла и  нервно  засмеялась,  когда  Риа  провела  ногтем
большого  пальца  по  стопе  от  пальцев  до,  пятки.  Потом   старуха
внимательно осмотрела зазоры между каждыми двумя пальцами. То же самое
повторилось и с левой ногой.
     - Ты знаешь, что  за  этим  последует?  -  спросила  старуха,  не
поднимаясь с колен.
     - Да, - испуганно вырвалось у Сюзан.
     - Стой смирно, мисси. С остальным все в порядке,  все  чисто,  но
теперь мы переходим к самому главному, к тому,  что  особенно  заботит
Торина.  Там  действительно  доказывается  целомудрие.  Поэтому   стой
смирно!
     Сюзан  закрыла  глаза  и  подумала  о  лошадях,  скачущих   вдоль
Спуска... номинально они принадлежали феоду, и  распоряжались  табуном
Раймер, канцлер Торина, и министр имущества феода, но лошади-то  этого
не знали. Они думали, что они свободны, а если  ты  свободен  в  своих
мыслях, все остальное - ничто.
     {Позволь мне быть свободной в своих мыслях, как лошади на Спуске,
не  дозволяй  ей  причинить  мне  боль.  Пожалуйста,  не  дозволяй  ей
причинить мне боль.  А  если  она  причинит,  пожалуйста,  помоги  мне
вытерпеть ее молча.}
     Холодные пальцы раздвинули курчавые волосы под пупком, затем  два
холодных пальца скользнули  внутрь.  Боль  она  почувствовала,  но  на
мгновение и не сильную. Наколотый палец или  щиколотка  при  случайном
ударе об угол, если идешь ночью по малой нужде, болели сильнее. Другое
дело, унижение, которое испытывала  она  от  прикосновений  старческих
пальцев Риа.
     - Закупорено как надо! - воскликнула ведьма. - Лучше  не  бывает!
Но Торин об этом позаботится, обязательно! Что же касается  тебя,  моя
девочка, я поделюсь с тобой секретом, которого твоей ханже-тетке с  ее
длинным носом, толстым кошельком и пупырышками вместо сисек никогда не
узнать. Даже целке нет нужды лишать себя удовольствия, если она знает,
как это делается!
     Пальцы старой карги нежно сомкнулись вокруг маленькой  выпуклости
в верхней части половой щели Сюзан. На долю секунды Сюзан  показалось,
что старуха ущипнет ее за это чувствительное местечко, из-за  которого
у нее, бывало, перехватывало дыхание, если она терлась им о  седло  во
время скачки, но  вместо  этого  пальцы  начали  поглаживать...  потом
надавили... и, к  своему  ужасу,  девушка  почувствовала,  как  истома
поднимается от низа живота.
     - Как маленький шелковый бутончик,  -  ворковала  старуха,  а  ее
шаловливые пальцы задвигались быстрее.  Сюзан  почувствовала,  как  ее
бедра подались  вперед,  словно  обрели  разум  и  зажили  собственной
жизнью, потом подумала о жадном, самоуверенном лице старухи,  розовом,
как лицо шлюхи, купающемся в струящемся из  ящика  свете,  представила
себе, как свисал из ее  морщинистого  рта  мешочек  с  двумя  золотыми
монетами, и  жар,  который  она  испытывала,  потух.  Вся  дрожа,  она
подалась назад, руки, живот и грудь покрылись мурашками.
     - Вы закончили с тем,  за  что  вам  уплачено?  -  сухо,  осипшим
голосом спросила Сюзан.
     Лицо Риа закаменело.
     - Не тебе учить меня, что я  закончила,  а  чего  -  нет,  наглая
девка! Только я знаю, когда будет поставлена точка, я, Риа,  ведьма  с
Кооса, и...
     - Не прикасайся ко мне и встань, если не хочешь после моего пинка
оказаться в очаге, нелюдь.
     Морщинистые губы старухи разошлись,  обнажая  в  зверином  оскале
немногие оставшиеся зубы,  и  Сюзан  поняла,  что  она  и  эта  ведьма
вернулись к тому, с чего начали: изготовились  выцарапать  друг  другу
глаза.
     - Подними на меня руку или ногу, наглая сучка, и ты покинешь  мой
дом слепой, безрукой и безногой.
     - Не сомневаюсь, что тебе это по силам,  но  только  Торин  может
рассердиться. - Впервые в жизни Сюзан прикрылась именем мужчины. Когда
до нее это дошло, ей стало стыдно. Почему, понять она не могла  -  она
же согласилась лечь в его постель и родить ему ребенка, - но стало.
     Старуха злобно смотрела на  нее,  губы  беззвучно  шевелились,  а
потом сложились в подобие  улыбки,  еще  более  страшной,  чем  оскал.
Тяжело дыша, оперевшись о подлокотник кресла, Риа поднялась.  А  Сюзан
тут же торопливо начала одеваться.
     - Да, он может рассердиться. Возможно, тебе все-таки стоит узнать
об этом, мисси. Эта ночь для меня необычная,  она  разбудила  во  мне,
казалось бы, давным-давно  уснувшее.  Считай  это  комплиментом  твоей
чистоте... и твоей красоте. Ты прекрасна, сомнений в  этом  нет.  Твои
волосы... когда ты расплетаешь косы, а ты расплетешь  их  для  Торина,
это точно, прежде чем лечь с ним в постель... они сияют,  как  солнце,
не так ли?
     Сюзан не хотелось снова злить старуху, но и эти глупые похвалы ее
не волновали. Тем более что она видела ярость в слезящихся от старости
глазах Риа. А тело  еще  не  забыло  прикосновения  ее  отвратительных
пальцев. Она ничего  не  ответила,  только  натянула  платье  и  стала
застегивать пуговицы.
     Риа, должно быть, прочитала ее мысли, потому что улыбка увяла,  а
тон стал более деловым. Сюзан такие перемены только порадовали.
     - Ладно, не будем  об  этом.  Твое  целомудрие  доказано,  можешь
одеться и уйти. Но Торину о том, что произошло между нами,  не  говори
ни слова. Запомни это! Женские разговоры не  должны  долетать  до  уха
мужчины, особенно  такого  влиятельного.  -  Вот  тут  Риа  не  смогла
подавить смешок. Возможно, он вырвался у нее  подсознательно,  она  об
этом даже не догадывалась. - Мы договорились?
     {Все, все, что угодно, лишь бы выбраться, отсюда!}
     - Ты объявляешь меня целомудренной?
     - Да, Сюзан, дочь Патрика.  Объявляю.  Но  важны  не  мои  слова.
Сейчас... подожди... где-то здесь.
     Она  порылась  на  каминной  доске,  среди  треснутых  блюдец   с
огарками, достала сначала керосиновую лампу, потом ручной  фонарик  на
батарейках, несколько секунд смотрела на  рисунок  молодого  человека,
прежде чем отложить его в сторону.
     - Где...  где...  {аг-г-г-га...}  вот!  Она  схватила  блокнот  с
запачканной сажей обложкой (с надписью СИТГО [СИТГО  Петролеум  (CITGO
Petroleum) - нефтяная корпорация, входит в  число  500  самых  крупных
мировых компаний.], вытисненной древними золотыми буквами)  и  огрызок
карандаша. Пролистала блокнот чуть ли не до конца,  прежде  чем  нашла
чистый  лист.  Что-то  нацарапала  на  нем,  сорвала  с  металлической
спирали, соединяющей все листки и обложку, протянула Сюзан.  Та  взяла
листок, посмотрела на него. Старуха нацарапала  слово,  которое  Сюзан
поначалу понять не смогла:

                             ЦИЛАМУДРЯНАЯ

     А под ним нарисованы вилы.
     - Что это? - спросила Сюзан, указывая на рисунок.
     - Риа, мой знак. Известен в шести окрестных  феодах,  скопировать
его невозможно. Покажешь этот листок своей тете.  Потом  Торину.  Если
твоя тетя захочет взять его, чтобы самой показать Торину, знаю я и ее,
и ее замашки, скажешь ей - нет, Риа запретила, листок  должен  быть  у
тебя, а не у нее.
     - А если его захочет взять Торин?
     Риа пренебрежительно махнула рукой:
     - Пусть хранит его или сожжет, или подотрет им задницу,  мне  все
равно. И тебе тоже, потому что ты знаешь, что чиста. Так?
     Сюзан кивнула. Один раз,  возвращаясь  с  танцев,  она  разрешила
парню на мгновение или два залезть рукой ей под юбку, но  что  такого?
Она чиста и она целомудренна, о чем знала и без этой мерзкой старухи.
     - Но не потеряй этот листок. Если только не хочешь  увидеть  меня
вновь и заново пройти весь ритуал.
     {Упаси Боже,} подумала Сюзан и с трудом подавила дрожь,  грозящую
сотрясти все тело. Сунула  листок  в  тот  карман,  где  раньше  лежал
мешочек с золотыми.
     - А теперь шагай к  двери,  мисси.  -  Старуха  вроде  бы  хотела
схватить Сюзан за руку, но в последний момент передумала. К двери  они
пошли бок о бок, не касаясь друг друга, глядя прямо перед собой. А вот
на крыльце Риа сжала запястье Сюзан. А второй рукой указала  на  яркий
серебристый диск, висящий  над  вершиной  Кооса.  -  Целующаяся  Луна.
Середина лета.
     - Да, - кивнула Сюзан.
     - Скажешь Торину,  что  он  не  должен  укладывать  тебя  в  свою
постель... или в стог сена... или на  пол  судомойни  при  кухне,  или
куда-то еще... до того, как полная Демоническая Луна поплывет по небу.
     - То есть только после Первой Жатвы? - Три месяца для нее - целая
жизнь. Сюзан попыталась ничем не выказать свою радость. Она-то думала,
что Торин лишит ее девственности еще до следующего  восхода  луны.  Об
этом ясно говорили взгляды, которые он бросал на нее.
     Риа тем временем смотрела на луну, вроде бы что-то  рассчитывала.
Ее рука  нащупала  косу  Сюзан,  начала  ее  поглаживать.  Сюзан  пока
терпела, но знала, что ее хватит ненадолго. Риа убрала руку.
     - Да, не просто  после  Первой  Жатвы,  а  после  fin  de  ano  -
Ярмарочной ночи. Скажем так, он может, взять тебя  после  праздничного
костра. Ты поняла?
     - Fin de ano, поняла. - Теперь уже Сюзан не скрывала радости.
     - Когда  огонь  в  "Зеленом  сердце"  догорит  и  последние  угли
покроются золой. Только тогда,  и  {не  раньше.}  Ты  должна  ему  это
сказать.
     - Скажу.
     Рука вернулась, вновь начала поглаживать волосы.  Сюзан  терпела.
После столь хороших новостей она уже не так злилась на старуху.
     - Время до Жатвы используй с толком. То ли думай  только  о  том,
как родить мэру мальчика, то ли гуляй по Спуску  и  собирай  последние
цветы своей девственности. Ты поняла?
     - Да. - Она склонилась в реверансе. - Спасибо сэй.
     Риа отмахнулась, словно терпеть не могла лесть.
     - Никому не говори о том, что произошло между нами.  Это  никого,
кроме нас, не касается.
     - Не скажу. Наши дела закончены?
     - Ну... пожалуй... осталась разве что {самая  малость...}  -  Риа
улыбнулась, показывая, что это  действительно  малость,  потом  резким
движением подняла левую руку на уровень глаз Сюзан. С тремя сложенными
вместе и одним отставленным пальцем. В зазоре  поблескивал  серебряный
медальон,  взявшийся  неизвестно  откуда.  Взгляд   девушки   тут   же
остановился на нем. А потом Риа произнесла одно слово. И  глаза  Сюзан
закрылись.



                                  5


     Риа смотрела на девушку, застывшую на ее крыльце  под  Целующейся
Луной. Медальон она убрала в рукав (ее  старые  распухшие  пальцы  при
необходимости могли двигаться очень даже  быстро).  Деловое  выражение
лица сменилось неприкрытой яростью.  {Так  это  ты  грозила  дать  мне
пинка, паскуда, чтобы я упала в очаг? Ты хотела нажаловаться  на  меня
Торину?} Но не угрозы или наглость Сюзан так взбесили ведьму. Особенно
достало  ее   то   отвращение,   что   выказывала   девушка   при   ее
прикосновениях.
     Она, значит, считает, что Риа  недостойна  ее!  И  эта  гордячка,
несомненно, думает, что она слишком хороша и для Торина. А  у  нее  же
ничего нет, кроме шестнадцати лет и прекрасной косы, что болтается  за
спиной. Торин-то мечтает зарыться в  ее  волосы  лицом.  И  ничуть  не
меньше ему хочется зарыться в другое место, пониже.
     Она не могла причинить девушке вреда, хотя ей очень хотелось,  да
и девушка того заслуживала. В наказание Торин может  по  меньшей  мере
отнять у нее хрустальный шар, а вот это было бы  совсем  нежелательно.
Во всяком случае, пока. Значит, причинить вред девушке она  не  может.
Зато может подгадить ему, лишить его того удовольствия, на которое  он
рассчитывает, хотя бы на какое-то время.
     Риа наклонилась к девушке,  схватилась  за  длинную  косу,  вновь
начала поглаживать, наслаждаясь шелковистостью волос.
     - Сюзан, -  прошептала  она.  -  Ты  слышишь  меня,  Сюзан,  дочь
Патрика?
     - Да. - Глаза не открывались.
     - Тогда слушай. - Свет  Целующейся  Луны  упал  на  лицо  ведьмы,
превратив  его  в  серебряный  череп.  -  Слушай  меня  внимательно  и
запоминай. Пусть слова эти останутся в той темной пещере, куда никогда
не заходит твое бодрствующее сознание.
     - Запомню, - ответила стоящая на крыльце девушка.
     - Ага. Ты должна кое-что сделать после того, как  он  лишит  тебя
девственности. Ты должна сделать это сразу же, даже не думая об  этом.
Теперь слушай меня, Сюзан, дочь  Патрика,  и  слушай  внимательно.  Не
упусти ни единого слова.
     Все еще поглаживая шелковистые волосы, Риа приложила  морщинистые
губы к гладкому ушку Сюзан и зашептала. А  с  небес  на  них  смотрела
Целующаяся Луна.



                             Глава третья
                          ВСТРЕЧА НА ДОРОГЕ


                                  1


     Не было в ее жизни второй такой необычной ночи, поэтому не стоило
удивляться тому, что она не слышала цоканья копыт всадника за  спиной,
пока он практически не настиг ее.
     По пути домой ее более всего  волновал  вновь  открывшийся  смысл
соглашения, которое она заключила. Хорошо, конечно, что  она  получила
передышку, свою часть сделки ей предстояло выполнить не тотчас  же,  а
через несколько месяцев, но суть оставалась  прежней:  когда  по  небу
поплывет полная Демоническая Луна, мэр Торин, костлявый,  дерганый,  с
венчиком седых волос  вкруг  обширной  лысины  на  макушке,  лишит  ее
девственности. Мужчина, на которого  его  собственная  жена  не  могла
смотреть без жалости. Харт Торин чувствовал себя как  рыба  в  воде  в
шумливой толпе, собравшейся, чтобы  посмотреть  на  кулачной  бой  или
турнир, где оружием служили гнилые фрукты, но  любая  трагическая  или
жалостливая история вызывала у него недоумение. Похлопать ближнего  по
плечу, смачно рыгнуть за обедом - это получалось у него мастерски,  но
при каждом слове он озабоченно поглядывал  на  своего  канцлера,  дабы
убедиться, что никоим образом не оскорбил Раймера.
     Сюзан все это видела не единожды. Ее  отец  долгие  годы  занимал
пост главного конюха феода и частенько ездил  в  Дом-на-Набережной  по
делам. Много раз он брал с собой любимую дочь. И, похоже, зря. За  эти
годы она многократно видела Харта Торина,  но  и  он  видел  ее  ровно
столько же. Отсюда и результат! В итоге в матери своему сыну он выбрал
девушку, на пятьдесят лет моложе его самого.
     Слишком уж легко она согласилась на сделку... Нет, так,  пожалуй,
сказать нельзя, это будет несправедливо по отношению к  ней...  но  уж
особо не горевала, это точно. Подумала, выслушав доводы тети Корд:  {В
общем-то невелико дело, учитывая, что удастся снять арест с  земель...
наконец-то получить во владение участок на Спуске...  зафиксировать  в
документах, один будет храниться в нашем  доме,  второй  -  в  архивах
Раймера, что земля принадлежит нам. Да, и еще лошади. Только три,  все
так, но на три больше в сравнении с тем, что у нас сейчас есть. А  что
на другой чаше весов? Лечь с ним  в  постель  раз  или  два,  выносить
ребенка, как вынашивали до меня миллионы женщин  безо  всякого  ущерба
для себя. В конце концов он не мутант и не прокаженный, а  всего  лишь
старик с хрустящими суставами. Это же не навсегда, и, как говорит тетя
Корд, я еще смогу выйти замуж, если будет на то  согласие  времени  и}
ка. {Я буду не первой женщиной, которая  придет  в  постель  мужа  уже
матерью. Я же не стану из-за этого шлюхой! Закон гласит, что  нет,  но
закон тут мне не указ. Последнее слово остается за сердцем,  а  сердце
говорит, что ради земли, принадлежащей  отцу  и  трех  лошадей,  чтобы
скакать по ней, можно стать и шлюхой.}
     Был и другой момент.  Тетя  Корд  сыграла,  и  теперь  Сюзан  это
понимала, сыграла безжалостно, на  невинности  {младенца.}  Именно  на
младенца упирала тетя Корд, {маленькую  крошку,}  которая  появится  у
нее. Тетя Корд знала, что Сюзан, только-только расставшаяся с куклами,
с энтузиазмом воспримет  идею  завести  собственную  живую,  говорящую
куклу, которую можно кормить и одевать, спать с ней  в  жаркий  летний
день.
     А вот старуха этой ночью предельно ясно  сказала  ей  то,  о  чем
умолчала Корделия ({возможно, в силу своей невинности она об  этом  не
подозревала,} но Сюзан как-то в  это  не  верилось):  Торин  хотел  не
просто ребенка.
     {Ему нужны сиськи и зад, которые не расползутся под его руками, и
шахта, которая обожмет то, что он в нее затолкнет.}
     От одного воспоминания об этих словах у нее зарделось лицо. Сюзан
шагала в темноте, луна уже зашла. Желания петь  или  бежать,  подобрав
подол, не возникало. Она согласилась, предполагая, что все будет,  как
при спаривании домашнего скота: самца и самку  держали  вместе,  "пока
семя не попадало куда надо", а потом разделяли. Но теперь  она  знала,
что Торин может вновь и вновь возжелать  ее,  мало  того,  обязательно
возжелает,  а  закон,   неукоснительно   выполняемый   двумя   сотнями
поколений, прямо указывал, что он будет ложиться с ней в одну постель,
пока она, доказавшая  свою  чистоту  и  целомудрие,  не  докажет,  что
ребенок тоже чист... что это нормальный ребенок, а  не  мутант.  Сюзан
наводила справки и  знала,  что  проверка  эта  обычно  проводится  на
четвертом месяце беременности... когда животик становится  виден  даже
под одеждой. И решение выносить Риа... а Риа ее невзлюбила.
     Теперь она не могла дать задний ход... после того как согласилась
на формальное предложение канцлера, после того как эта ведьма признала
ее чистой и целомудренной. Но сожалела о своем согласии. Думала она  о
том, как Торин будет выглядеть  без  штанов,  с  костлявыми,  в  седой
поросли ножонками, как у журавля, о том,  как  захрустят  его  колени,
спина, локти, шея, когда они лягут в постель.
     {И  костяшки  пальцев,  не  забывай  о  костяшках.}  Да,  больших
костяшках с растущими на  них  волосами.  Сюзан  захихикала  при  этой
мысли, так комично они  выглядели,  но  одновременно  и  теплая  слеза
скатилась из уголка глаза. Она машинально смахнула ее со щеки, все еще
не слыша негромкого цоканья копыт по мягкой дорожной  пыли.  Мысли  ее
по-прежнему  блуждали  далеко-далеко,  вернувшись  к  розовому   шару,
который она увидела, обойдя дом и заглянув  окно  старухиной  спальни,
источаемому им  мягкому,  довольно  приятному  свету,  выражению  лица
ведьмы, которая не могла оторвать от этого света глаз...
     Когда Сюзан наконец-то поняла, что к  ней  приближается  всадник,
она первым делом подумала о том, чтобы метнуться в растущие  у  дороги
кусты и спрятаться там. Едва ли ее догонял припозднившийся  горожанин,
в Срединном мире настали лихие времена... но убегать было поздно.
     Тогда канава. Лечь в нее,  распластаться  и  застыть.  Луны  нет,
авось ее и не заметят...
     Но прежде чем она успела двинуться  к  канаве,  всадник,  который
подкрался к ней незамеченным, спасибо  ее  печальным  мыслям,  нарушил
тишину:
     - Да хранят вас боги, леди, и пусть долгими  будут  ваши  дни  на
земле.
     Сюзан повернулась, подумав: {А что, если это один из новых  людей
мэра, которые постоянно отираются или в  его  дворце,  или  в  "Приюте
путников". Не самый старый, у того голос более низкий, но один из двух
других... может, тот, кого зовут Дипейп...}
     - Да хранят боги и вас, - услышала Сюзан свой голос, обращающийся
к силуэту всадника. - Пусть и ваши годы будут долгими.
     Ее голос не дрожал, во всяком  случае,  она  дрожи  не  услышала.
Девушка уже понимала, что перед ней не Дипейп, не  Рейнолдс,  но  пока
различала только шляпу с широкими полями, какие ассоциировались у  нее
с людьми, приезжавшими из Внутренних феодов в те дни, когда поездки  с
востока на запад и наоборот были  обычным  делом.  До  нынешних  лихих
времен, до того, как появился Джон  Фарсон,  Благодетель,  и  началась
резня.
     Когда незнакомец поравнялся с ней, она простила себя за  то,  что
не услышала его издалека: если не считать цоканья копыт,  двигался  он
совершенно беззвучно,  ничего  не  звенело,  не  громыхало.  Настоящий
бандит с большой  дороги  (она  подозревала,  что  Джонас  и  два  его
приятеля промышляли этим самым делом, в  другие  времена  и  в  других
феодах),  а  может,  даже  стрелок.  Но  у  этого  человека  не   было
огнестрельного оружия, если только он его не припрятал. Короткий  лук,
вроде бы копье в чехле, и все. Да и больно молод он для стрелка.
     Он  натянул  поводья,  точно  так  же,  как  делал  ее  отец  (и,
разумеется, она сама), и лошадь остановилась как вкопанная.  Когда  он
перекидывал  ногу  через   седло,   легко   и   непринужденно,   Сюзан
воскликнула:
     - Нет, нет, не утруждай себя, незнакомец, езжай своей дорогой.
     Если он и услышал тревогу в ее голосе, то не обратил  на  это  ни
малейшего  внимания.  Соскользнул  с   лошади,   не   воспользовавшись
стременем, приземлился рядом с ней, вокруг  его  сапог  с  квадратными
носками поднялась пыль. Света звезд вполне хватило,  чтобы  разглядеть
его лицо.  Действительно,  совсем  молодой,  ее  возраста,  плюс-минус
год-другой. Одежда как у ковбоя, только новая.
     - Уилл Диаборн, к вашим  услугам.  -  Он  коснулся  рукой  шляпы,
выставил вперед ногу и поклонился по обычаю Внутренних феодов.
     Неуместность его учтивых манер посреди дороги,  окутанной  резким
запахом нефтяного поля, расположенного у окраины города, заставила  ее
забыть о страхе и рассмеяться. Она подумала, что смех оскорбит его, но
он улыбнулся. Хорошей улыбкой, честной и открытой.
     Она  ответила  реверансом,  придерживая  подол  платья  с   одной
стороны.
     - Сюзан Дельгадо.
     Он трижды похлопал по шее правой  рукой.  -  Спасибо,  сэй  Сюзан
Дельгадо. Надеюсь, мы встретились во благо. Я не хотел пугать вас.
     - Но испугали. Немного.
     - Да, я так и думал. Извините.
     И по выговору чувствовалось, что молодой человек не местный -  из
Внутренних феодов. Она с интересом оглядела его.
     - Нет, извиняться вам не за что, просто я глубоко  задумалась.  Я
заходила к... к подруге... и не замечала, как быстро бежит время, пока
не зашла луна. Если вы остановились в тревоге за меня,  незнакомец,  я
вам благодарна, но вы можете продолжить свой путь, как я продолжу мой.
Идти-то мне лишь до окраины городка... Хэмбри. До нее совсем ничего.
     - У вас такой мелодичный голос, - улыбнулся он. - Но час поздний,
вы одна, и я думаю, что остаток пути мы можем пройти вдвоем. Вы ездите
верхом, сэй?
     - Да, но...
     - Тогда  подойдите  и  познакомьтесь  с  моим   другом   Быстрым.
Последние две мили вы проедете  на  нем.  Он  кастрированный  и  очень
смирный, сэй.
     В ее взгляде, брошенном  на  Диаборна,  смешивались  удивление  и
раздражение. {Если он еще раз обратится, ко мне "сэй",} подумала  она,
{словно} я {учительница или его великовозрастная тетушка, я сниму этот
идиотский фартук и отхлещу его по физиономии.}
     - Я полагаю, что лошадь под  седлом  не  должна  быть  совсем  уж
смирной. До самой смерти мой отец объезжал лошадей мэра...  а  здешний
мэр еще и командует гвардией феода. Я ездила верхом всю жизнь.
     Она  подумала,  что  он  извинится,  может,  даже  начнет  что-то
лепетать в свою защиту, но он лишь кивнул.
     - Тогда ногу в стремя, моя госпожа, и на коня. Я пойду рядом и не
стану донимать вас разговорами, если не будет на  то  вашего  желания.
Уже поздно, и некоторые говорят, что после захода луны разговоры не  в
радость.
     Она покачала головой, смягчив отказ улыбкой:
     - Нет. Благодарю за доброту, но думаю,  что  негоже,  чтобы  меня
видели на лошади незнакомца глубокой ночью. Вы же знаете, что пятна  с
репутации женщины ничем не оттираются.
     - Увидеть вас тут некому. - В  голосе  Уилла  слышалась  железная
логика. - А я вижу, что вы устали. Так что, сэй...
     - Пожалуйста, не называйте меня так. От этого  слова  я  чувствую
себя такой же древней,  как...  -  Она  замялась,  потому  что  ей  не
понравилось слово,
     ({ведьма})
     первым пришедшее на ум. - ...как старуха.
     - Тогда мисс Дельгадо? Так вы действительно не  хотите  ехать  на
лошади?
     - Действительно. В любом случае я не  села  бы  в  седло  в  этом
платье, мистер Диаборн... даже  если  бы  вы  были  моим  братом.  Это
неприлично.
     Он поднялся на стремени,  потянулся  за  седло  (Быстрый  покорно
стоял, лишь подрагивая ушами. Сюзан, будь она Быстрым, проделывала  бы
то же самое, очень уж красивые были уши), затем вновь ступил на  землю
с каким-то рулоном, перетянутым ремнем, в руках. Сюзан  подумала,  что
это пончо.
     - Этим вы можете прикрыть колени  и  ноги,  как  накидкой.  Длины
хватит, это пончо моего отца, а ростом он выше, чем я. - На  мгновение
он взглянул на западные холмы, и Сюзан отметила, что он очень  красив.
Она почувствовала легкую дрожь и уже в тысячный раз  пожалела  о  том,
что эта  мерзкая  старуха  совала  свои  руки  не  только  туда,  куда
следовало. Сюзан не хотелось смотреть на этого симпатичного незнакомца
и вспоминать прикосновения Риа.
     - Нет, - мягко ответила она. - Спасибо вам за доброту  и  заботу,
но я вынуждена отказаться.
     - Тогда я пойду рядом с вами, а Быстрый будет нашим шапероном,  -
радостно возвестил Уилл. - Провожу вас хотя бы  до  окраины,  где  нет
глаз, которые могут подумать что-то плохое о  добропорядочной  молодой
женщине и  более-менее  добропорядочном  молодом  человеке.  А  там  я
откланяюсь, пожелав вам спокойной ночи.
     - Я бы без этого обошлась, честное слово. - Она провела рукой  по
лбу. - Вам легко говорить, что тут нет никаких глаз, но  иногда  глаза
оказываются там, где их быть просто не может. А я  сейчас...  в  очень
деликатном положении.
     - Я все равно пойду с вами. - Лицо его стало серьезным. - Времена
сейчас не самые лучшие, мисс Дельгадо. Меджис, конечно, далеко от  тех
краев, где совсем плохо, но у зла длинные щупальца.
     Она уже открыла рот, хотела  запротестовать,  сказать,  что  дочь
Пата Дельгадо сможет постоять за себя, а потом подумала о новых  людях
мэра, их холодных  взглядах,  которыми  они  мерили  ее,  когда  Торин
смотрел в другую сторону. Она видела  всех  троих  этой  самой  ночью,
когда направлялась к ведьминой хижине.  Их  она  услышала  издалека  и
успела сойти с дороги, чтобы отдохнуть за подвернувшимся деревом  (она
и в мыслях не допускала, что спряталась). Ехали они в город,  и  Сюзан
полагала,  что  сейчас  они  выпивают  в  "Приюте  путников",  где   и
останутся, пока Стенли Руис не закроет бар.  Но  точно  она  знать  не
могла. Вполне возможно, что они вновь объявятся на дороге.
     - Раз уж мне не удалось разубедить вас, пусть будет по-вашему.  -
Она вздохнула, как бы показывая, что смиряется с неизбежным злом, хотя
на самом деле не возражала против  такой  компании.  -  Но  только  до
почтового ящика миссис Бич. С него начинается город.
     Он вновь похлопал себя  по  шее  и  отвесил  очередной  абсурдный
поклон: выставил вперед ногу, словно хотел сделать  кому-то  подножку,
уперся в пыль каблуком.
     - Благодарю вас, мисс Дельгадо!
     {По крайней мере он не добавил "сэй",}  подумала  она.  {Прогресс
налицо.}



                                  2


     Сюзан думала, что он будет стрекотать, как  сорока,  несмотря  на
обещание молчать, потому что так вели себя все парни.  Она  не  питала
особых иллюзий насчет своей внешности, но полагала,  что  девушка  она
симпатичная, хотя бы потому, что парни постоянно толклись вокруг  нее,
всегда что-то говорили и переминались с ноги на  ногу.  А  этому  сами
боги велели  задавать  вопросы,  ответы  на  которые  горожане  знали:
сколько ей лет, всегда ли она жила в Хэмбри, живы ли ее  родители,  да
еще полсотни таких же скучных. Но все они в итоге сводились к  одному:
есть ли у нее постоянный ухажер?
     Но Уилл Диаборн из Внутренних феодов не стал расспрашивать ее  об
учебе, родственниках или друзьях (наиболее простой, как  ей  казалось,
способ выяснить наличие соперников). Уилл Диаборн просто шагал рядом с
ней, взявшись за уздечку Быстрого, глядя на восток, в сторону  Чистого
моря. Они находились  достаточно  близко  от  него,  и  соленый  запах
частично забивал нефтяную вонь, хотя ветер дул с юга.
     Они проходили мимо СИТГО, и Сюзан радовало присутствие  спутника,
хотя   молчание   и   начинало   раздражать.   Нефтяное    поле,    со
скелетами-вышками, всегда пугало ее. Многие из этих вышек давно уже не
качали нефть: не было ни запасных частей, ни навыка  ремонтных  работ,
да и потребность в нефти практически отпала. Из  двух  сотен  работали
только девятнадцать, и то лишь потому,  что  никто  не  знал,  как  их
остановить. Они  качали  и  качали  нефть  из  неиссякаемых  кладовых.
Какая-то часть использовалась, но очень  малая,  а  в  основном  нефть
утекала  в  скважины  под  неработающими  вышками.  Все  меньше  машин
использовали нефть,  и  их  число  уменьшалось  с  каждым  годом.  Мир
"сдвинулся", а  это  место  напоминало  ей  кладбище  механизмов,  где
некоторые трупы еще не угомони...
     Что-то холодное и гладкое заелозило по  ее  пояснице,  и  она  не
сумела подавить вскрик. Уилл Диаборн резко повернулся к ней, его  руки
упали на бедра. Потом он разом расслабился, улыбнулся.
     - Быстрый жалуется, что его забыли. Извините, мисс Дельгадо.
     Она взглянула на  лошадь.  Быстрый  посмотрел  на  нее,  а  потом
опустил голову, как бы говоря, что он тоже сожалеет. Пугать ее  он  не
хотел.
     {А вот это глупость, девушка,} услышала она до боли родной  голос
отца. {Он хочет знать, почему ты так выпендриваешься, ничего больше. И
я тоже. На тебя это непохоже, так что прекращай.}
     - Мистер Диаборн, я передумала. Дальше хотелось бы ехать верхом.



                                  3


     Он повернулся к ней  спиной,  сунув  руки  в  карманы,  оглядывая
нефтяное поле. Сюзан тем временем положила пончо на заднюю луку  седла
(простого черного, как у ковбоев,  без  герба  феода  или  даже  знака
ранчо),  потом  вставила  ногу  в  стремя.   Подобрала   юбку,   резко
оглянулась,  дабы  убедиться,  что  он  не  подсматривает.   Но   Уилл
по-прежнему стоял к ней спиной. Казалось, его зачаровали ржавые вышки.
     {И что ты увидел в них такого  интересного,  красавчик,}  не  без
раздражения подумала Сюзан: сказались поздний час и пережитое.. Старые
{железяки, которые стоят здесь уже шесть столетий, а то и больше. Я-то
уж досыта нанюхалась их вони.}
     - Стой смирно, мой мальчик, - обратилась она  к  Быстрому,  одной
рукой  схватилась  за  поводья,  второй  -  за  луку  седла.   Быстрый
подергивал ушами, как бы говоря, что простоит смирно  всю  ночь,  если
будет на то ее желание.
     Она  взлетела  верх,   сверкнув   в   звездном   свете   белизной
обнажившегося бедра, испытывая то самое  возбуждение,  которое  всегда
охватывало ее, когда она садилась в седло... только в эту ночь чувство
было сильнее, острее. Может, из-за силы  и  красоты  Быстрого,  может,
потому, что видела она его впервые...
     {А может,} подумала она, {причину следует искать в другом: хозяин
лошади - незнакомец и такой интересный.}
     Глупости, конечно... но потенциально опасные глупости.  Опять  же
против истины она не грешила. Она развернула пончо и накрыла им  ноги.
Диаборн начал насвистывать.  Мелодию  она  узнала  сразу,  испытав  не
столько изумление, сколько суеверный страх. "Беззаботная  любовь"!  Та
самая песня, которую она пела, поднимаясь к хижине Риа.
     {Может, это} ка, {девочка,} прошептал голос ее отца.
     {Отнюдь,} мысленно ответила она ему. {Я не должна видеть}  ка  {в
каждом дуновении  ветра  или  пробегающей  тени,  как  это  принято  у
старушек, собирающихся  в  "Зеленом  сердце"  летними  вечерами.}  Это
{старая песня, ее все знают.}
     {Может, будет лучше, если правота  окажется  на  твоей  стороне,}
вернулся  голос  Пата  Дельгадо.  {Потому  что,  если  это}  ка,  {она
налетает, как ветер, и шансов у твоих  планов  устоять  перед  ней  не
больше, чем у сарая моего отца выдержать надвигающийся ураган.}
     Не {ка,} твердо решила она, ее не собьют с толку  темнота,  тени,
мрачные силуэты нефтяных  вышек.  Не  {ка,}  а  всего  лишь  случайная
встреча с милым молодым человеком на пустынной дороге по пути в город.
     - Я прикрылась,  -  сухим,  таким  непривычным  для  нее  голосом
объявила Сюзан. - Если хотите, можете оборачиваться, мистер Диаборн.
     Он повернулся, посмотрел на нее. Поначалу молча,  но  его  взгляд
оказался красноречивее  слов.  Сюзан  поняла,  что  и  он  находит  ее
красивой. И хотя мысль эта обеспокоила  ее,  особенно  после  мелодии,
которую он насвистывал, девушка  также  и  обрадовалась.  А  потом  он
нарушил затянувшуюся паузу:
     - Вы очень хорошо смотритесь. Прирожденная наездница.
     - И у меня скоро будут свои  лошади,  -  ответила  она,  подумав:
{вот. теперь вопросы обязательно последуют.}
     Но он только кивнул, словно уже знал об этом, и зашагал к городу.
Чувствуя легкое разочарование, хотя и не понимая  его  причины,  Сюзан
повела поводьями и сжала бока Быстрого коленями. Тот тронулся с места,
догнав своего хозяина, который ласково потрепал жеребца по морде.
     - Как здесь называют это место? - спросил он, указывая на вышки.
     - Нефтяное поле? СИТГО. Понятия не имею, почему.
     - Некоторые еще качают нефть?
     - Да, их не остановить. Никто не знает, как.
     - Понятно. - и {ничего} больше. Но он отошел от  Быстрого,  когда
увидел заросшую сорняками дорогу,  ведущую  к  вышкам,  посмотреть  на
старую сторожку  охранников.  Она  помнила,  что  рядом  стоял  щит  с
надписью "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН", но его  давно  сдуло  очередным
ураганом. Уилл Диаборн постоял у сторожки и легкой походкой вернулся к
лошади.
     Они вновь двинулись к городу, молодой человек в странной шляпе  с
широкими полями шагал по дороге, молодая  женщина  сидела  на  лошади,
прикрыв ноги пончо. Лунный свет падал на  них,  как  на  всех  молодых
мужчин и женщин со времен оных.. а подняв голову, Сюзан  увидела,  как
небо прочертил метеор,  короткая  и  яркая  оранжевая  искорка.  Сюзан
хотела загадать желание, и внезапно ее охватила паника: она не  знала,
что себе пожелать. Не знала, и все.



                                  4


     Она молчала, пока расстояние до города не сократилось до мили,  а
потом задала вопрос, который  давно  вертелся  у  нее  в  голове.  Она
намеревалась задать его,  ответив  на  заданный  им,  и  ей  никак  не
хотелось брать инициативу на себя, но в конце концов любопытство взяло
верх.
     - Откуда вы приехали, мистер Диаборн, и что привело  вас  в  этот
забытый богами уголок Срединного мира... надеюсь,  вас  не  раздражают
мои вопросы?
     - Отнюдь. - Он с улыбкой посмотрел на  девушку.  -  Мне  хотелось
поговорить с вами, но я не знал, как начать. В разговорах я не  силен.
- {Тогда в чем же, Уилл Диаборн?} спросила она себя. Да,  этот  вопрос
очень ее интересовал, потому что, устраиваясь поудобнее в  седле,  она
положила руку на свернутое одеяло,  притороченное  к  седлу  сзади,  и
нащупала что-то твердое. Очень похожее на револьвер.  Разумеется,  она
могла и ошибаться, но  хорошо  помнила,  как  его  руки  автоматически
метнулись к поясу и бедрам, когда лошадь ткнулась в нее мордой  и  она
вскрикнула от неожиданности.
     - Я  прибыл  из  Привходящего  мира,  о  чем  вы,  наверное,  уже
догадались. У нас особый выговор.
     - Да. А из какого, позвольте спросить, феода?
     - Нью-Канаан.
     Сюзан разом оживилась. Нью-Канаан!  Инициатор  создания  Альянса!
Возможно, это ничего не значило, но...
     - Из Гилеада? - В голосе явственно слышался девичий восторг.
     - Нет, - хохотнул Уилл. - Ничего похожего. Из Хемпхилла, городка,
расположенного на сорок колес к западу. Думаю, он поменьше Хэмбри.
     {Колес,} подумала она наслаждаясь звучанием этого древнего слова.
{Он сказал колес.}
     - А что тогда привело вас в Хэмбри? Если вы  можете  говорить  об
этом.
     - Почему нет? Я  приехал  с  двумя  друзьями,  мистером  Ричардом
Стокуортом из Пеннилтона, городка в Нью-Канаане,  и  мистером  Артуром
Хитом, веселым молодым  человеком  из  самого  Гилеада.  Мы  здесь  по
приказу Альянса, и приехали как счетоводы.
     - Счетоводы чего?
     - Всех и всего, что может пригодиться Альянсу в ближайшие годы, -
добавил  он,  и  легкая  ирония  покинула  его  голос.  -  Ситуация  с
Благодетелем приобретает очень серьезный оборот.
     - Неужели? Новости с дальнего юга или востока до  нас  доходят  с
большим опозданием, а то и не доходят вовсе.
     Он кивнул.
     - Удаленность этого феода  -  главная  причина  нашего  появления
здесь. Меджис всегда сохранял верность Альянсу и если нам  потребуются
какие-то здешние ресурсы, они будут посланы.
     Вопрос лишь в том, на что и в каких  объемах  может  рассчитывать
Альянс.
     - На что и в каких объемах?
     - Да,  -  согласился  он,  словно  в  ее  фразе   не   прозвучало
вопросительных интонаций. - На что и в каких объемах.
     - Вы так говорите, словно Благодетель - реальная угроза. Разве он
не    обычный    бандит,    прикрывающий    убийства     и     грабежи
разглагольствованиями о "демократии" и "равенстве"?
     Диаборн  пожал  плечами,  и  Сюзан  уже  подумала,   что   других
комментариев не последует, но юноша, пусть и с неохотой, заговорил:
     - Когда-то, возможно,  так  и  было.  Но  времена  изменились.  В
какой-то  момент  этот  бандит  стал  генералом,  а   теперь   генерал
превращается в правителя,  который  выступает  от  лица  людей.  -  Он
помолчал, потом с грустью добавил: - Северные и западные феоды в огне,
леди.
     - Но они отстоят на тысячи миль! - Этот  разговор  пугал  ее,  но
одновременно и возбуждал своей экзотичностью.  По-другому  и  быть  не
могло. Ведь в Хэмбри по три дня судачили о чьем-то пересохшем колодце!
     - Да. - Его выговор по-прежнему казался странным для ее слуха.  -
Но ветер дует в этом направлении. - Он повернулся к Сюзан, и его  губы
разошлись в  улыбке.  Суровые  черты  смягчились,  он  стал  похож  на
мальчика, которого давно ждала постель. - И я не думаю, что сегодня мы
увидим Джона Фарсона. Вы со мной согласны?
     Она улыбнулась в ответ:
     - Если и увидим, мистер Диаборн,  вы  сумеете  защитить  меня  от
него?
     - Несомненно, - он все улыбался. - но я защищал  бы  вас  с  куда
большим рвением, если бы вы позволили называть вас по  имени,  которое
дал рам ваш отец.
     - Разрешаю, в  интересах  собственной  безопасности.  И  полагаю,
исходя из тех же интересов, я должна называть тебя Уилл.
     - Совершенно справедливо и так  изящно  высказано.  -  Теперь  он
улыбался во весь рот. - Я... - И тут новый приятель Сюзан, который уже
не мог оторвать от нее глаз, но продолжал  идти,  зацепился  ногой  за
булыжник, выпирающий из пыли, и чуть не упал. Быстрый тихонько  заржал
и подался назад. Сюзан весело рассмеялась. Пончо  сдвинулось,  обнажив
голую ножку, но она выдержала паузу, прежде чем поправить его.  Он  ей
нравился, это точно. И не было в этом ничего дурного.  Он  всего  лишь
мальчик, не так ли? Когда он улыбался, она ясно видела, что он  только
год или два как перестал прыгать на стогах сена (мысль о  том,  что  и
она лишь недавно переросла эту игру, почему-то ее не посетила).
     - Обычно я не  столь  неуклюж,  -  попытался  оправдаться  он.  -
Надеюсь, я тебя не испугал.
     {Отнюдь. Уилл, мальчишки в моем присутствии сбивают  себе  пальцы
ног с тех пор, как у меня выросла грудь.}
     - Отнюдь. - Она  вернула  разговор  в  прежнее  русло.  Уж  очень
заинтересовала ее тема. - Так  ты  и  твои  друзья  приехали  по  воле
Альянса, чтобы определить, чем мы богаты, так?
     - Да. И я уделил столько внимания нефтяному полю  только  потому,
что среди прочего нам поручено сосчитать работающие нефтяные вышки.
     - От этой обязанности я могу тебя освободить. Их девятнадцать. Он
кивнул.
     - Я у тебя  в  долгу.  Но  мы  также  должны  определить...  если
сможем... сколько нефти выкачивают эти девятнадцать насосов.
     - Неужели в Нью-Канаане так много нефтесжигающих машин,  что  эта
величина имеет  значение?  И  у  вас  еще  есть  алхимия,  позволяющая
превратить нефть в продукт, который используется в этих машинах?
     - Этот  агрегат  называется  не   алхимией,   а   нефтеперегонной
установкой, если я не ошибаюсь, и,  по-моему,  одна  из  них  все  еще
работает. Но нет, избытка работающих машин у нас нет,  однако  в  Зале
Предков в Гилеаде еще горят лампы накаливания.
     - Это  же  надо!  -  воскликнула  Сюзан.  Лампы   накаливания   и
электрическую иллюминацию  она  видела  только  на  картинках,  но  не
вживую. В Хэмбри (в здешних краях они назывались "искрянки", но  Сюзан
полагала, что это те же лампы накаливания) последние уже два поколения
как перегорели.
     - Ты упомянула, что твой отец до  самой  смерти  работал  главным
конюхом. Его звали Патрик Дельгадо? Ведь так?
     Она пристально посмотрела на  него,  вопрос  разом  вернул  ее  к
настоящему.
     - Откуда ты знаешь?
     - Его имя  прозвучало  на  инструктаже.  Нам  поручено  сосчитать
коров, овец, свиней, быков... и лошадей.  Из  всей  живности  наиболее
важны лошади. И все вопросы, касающиеся лошадей,  нам  порекомендовали
задавать именно ему. Мне очень жаль, что он  ушел  в  пустошь,  пройдя
тропу до конца, Сюзан. Ты примешь мои соболезнования?
     - Да, и с благодарностью.
     - Несчастный случай?
     - Да. - Она надеялась, что в  голосе  ясно  звучало  ее  желание:
{давай оставим эту тему, больше не спрашивай.}
     - Позволь  мне  быть  с  тобой  откровенным.  -  Вот  тут   Сюзан
показалось, что впервые она уловила фальшь  в  его  голосе.  А  может,
разыгралось ее воображение. Она не так много и знала, на что тетя Корд
указывала ей чуть ли не ежедневно, но ей представлялось, что  те,  кто
говорит: {Позволь мне быть с  тобой  откровенным,}  могут  не  моргнув
глазом заявить, что дождь падает с земли на  небо,  деньги  растут  на
деревьях, а детей приносит аист.
     - Конечно, Уилл Диаборн, - чуть суше, чем раньше, ответила она. -
Некоторые утверждают, что честность - лучшая политика.
     Он с сомнением посмотрел на Сюзан,  потом  улыбнулся.  Опасная  у
него улыбка, подумала Сюзан. Как трясина. Зайти легко,  выйти  -  куда
как труднее.
     - Идеи объединения в эти дни не очень  популярны  в  тех  феодах,
которые входят в Альянс. В этом одна из причин того,  что  с  Фарсоном
еще не покончили. Потому-то и  возросли  его  устремления.  Он  прошел
долгий путь, и уже не тот грабитель, что орудовал на дорогах Горлана и
Десоя. И он пойдет еще дальше,  если  вера  в  Альянс  не  возродится.
Может, доберется и до Меджиса.
     Она и представить себе не могла, с какой стати Благодетелю  может
понадобиться  ее  маленький  сонный  городок  в   захолустном   феоде,
граничащем с Чистым морем, но предпочла промолчать.
     - Но дело в том, что нас послал не Альянс, - продолжил Уилл. -  И
мы проделали столь долгий путь  не  для  того,  чтобы  считать  коров,
нефтяные вышки и гектары обрабатываемой земли.
     Он  помолчал,  глядя  себе  под   ноги,   словно   боялся   вновь
споткнуться,  рассеянно  поглаживая  длинную   морду   Быстрого.   Она
подумала, что он смутился, что ему стыдно.
     - Нас послали наши отцы.
     - Ваши... - тут она все поняла. Шалопаи, вот кто  они  такие,  их
отослали с надуманным поручением, по существу, отправили в ссылку. Она
догадалась, что настоящая работа у них в Хэмбри  одна  -  восстановить
запятнанную репутацию. {Что ж,} подумала Сюзан,  {этим  и  объясняется
его опасная улыбка, не так ли? Остерегайся его, Сюзан. Он из тех,  кто
сжигает мосты и переворачивает почтовые телеги, чтобы потом продолжать
развлекаться как ни в чем не бывало. И толкает его на это не злоба,  а
мальчишеская беззаботность.}
     Тут ей на ум вновь пришла старая песня, которую она  пела,  а  он
насвистывал.
     - Да, наши отцы.
     Сюзан Дельгадо в свое время тоже откалывала номера (один, два,  а
может, и две дюжины), так что слова Уилла Диаборна вызвали  у  нее  не
только настороженность, но и  сочувствие.  А  также  интерес.  Плохиши
обычно забавны... до определенной степени.  Вопрос  в  том,  насколько
плохи Уилл и его дружки.
     - Набедокурили? - спросила она.
     - Набедокурили, - согласился он мрачным голосом, но глаза у  него
посветлели. - Нас предупреждали. Да, еще как предупреждали.  Но...  мы
слишком много пили.
     {И лапали девок той рукой, что  не  держала  кружку  пива?}  Этот
вопрос не могла задать в лоб ни одна добропорядочная девушка, но он не
мог не прийти в голову.
     Теперь улыбка, которая затеплилась в уголках рта, исчезла.
     - Мы  перегнули  палку,  и  веселье  закончилось.  Только  дураки
доходят до такого. Как-то ночью мы устроили скачки. {Безлунной} ночью.
После полуночи. Все мы крепко выпили. Одна из лошадей угодила  копытом
в норку суслика и сломала ногу. Ее пришлось пристрелить.
     Сюзан передернуло. Не самое плохое, о чем она могла подумать,  но
все-таки. Но худшее Уилл приберег на потом.
     - Лошадь была чистокровной,  одной  из  трех  принадлежащих  отцу
моего друга Ричарда, человека далеко не богатого. Каждому из нас  дома
закатили жуткий скандал, о котором я не хочу даже  вспоминать,  не  то
что говорить. Короче, после долгих  разговоров  и  перебора  различных
наказаний нас отправили сюда с этим поручением. Идея эта  принадлежала
отцу Артура. Я думаю,  отец  Артура  всегда  был  в  ужасе  от  своего
сыночка. Естественно, все эти качества Артур унаследовал не  по  линии
Джорджа Хита.
     Сюзан не могла не улыбнуться,  потому  что  вспомнила,  как  тетя
Корделия не раз говорила: "Это у нее не от нас, - имея в виду  Патрика
Дельгадо и себя. А затем после театральной паузы следовало: - Ее тетка
по материнской линии сошла с ума... вы этого не знали? Да!  Зажгла  на
себе одежду и металась по Спуску. В год кометы".
     - В общем, мистер Хит напутствовал нас словами: "В чистилище есть
смысл поразмыслить о содеянном". И вот мы здесь. - Хэмбри - далеко  не
чистилище. Он вновь отвесил Сюзан забавный поклон. - Если б тут и было
чистилище,  многие  хотели  бы  вести  себя  дурно  ради  того,  чтобы
приезжать сюда и знакомиться с местными красавицами.
     - Этот комплимент тебе надо  бы  подшлифовать,  -  сухо  отрезала
Сюзан. - Боюсь, он еще грубоват. Может...
     Она оборвала фразу  на  полуслове,  потому  что  ее  осенило:  ей
придется уговорить этого парня действовать с ней заодно. Иначе ее ждут
неприятности.
     - Сюзан?
     - Извини, задумалась. Вас тут еще нет, не так ли,  Уилл?  Я  хочу
сказать, официально?
     - Нет, - Уилл сразу понял, о чем она. И, вероятно, догадался, что
за этим последует. Соображал он быстро. - Мы прибыли в феод во  второй
половине дня, и ты - первый человек, с кем мы  разговаривали...  если,
конечно, Ричард и Артур не встретили кого-нибудь из местных. Я не  мог
уснуть,  поэтому   поехал   прогуляться   и   кое-что   обдумать.   Мы
расположились вон там. - Он  указал  направо.  -  На  пологом  склоне,
который сбегает к самому морю.
     - Да, это Спуск, так мы его называем. - Она подумала, что Уилл  и
его друзья, возможно, разбили  лагерь  на  том  самом  участке  земли,
который  в  недалеком  будущем  отойдет  ей.  Мысль   эта   забавляла,
возбуждала... и немного пугала.
     - Завтра мы приедем в город  и  засвидетельствуем  наше  почтение
господину  мэру,  Харту  Торину.  Если  исходить  из  того,  что   нам
рассказали о нем перед отъездом, ума у него небогато.
     - Вам действительно так сказали? - Сюзан изогнула одну бровь.
     - Да.  Хвастун,  большой  любитель  выпить  и   очень   охоч   до
молоденьких девушек. Как, по-твоему, все правда?
     - Думаю, тебе лучше судить самому, - ответила Сюзан с  вымученной
улыбкой.
     - В любом случае мы должны также посетить  достопочтенного  Кимбу
Раймера, канцлера Торина, а он,  насколько  мне  известно,  свое  дело
знает. И умеет считать деньги.
     - Торин пригласит вас на обед в свой дворец. Может, не завтрашним
вечером, но уж послезавтра - точно.
     - Званый  обед  в  Хэмбри,  -  улыбнулся  Уилл,  поглаживая   нос
Быстрого. - О боги, я весь в нетерпении.
     - Прикуси язычок и послушай, если хочешь быть  моим  другом.  Это
важно.
     Улыбка исчезла, и вновь она увидела не мальчика -  мужа:  в  одно
мгновение Уилл перепрыгнул через  несколько  лет.  Закаменевшее  лицо,
твердый взгляд, безжалостный рот. Пугающее лицо, однако  то  местечко,
которого коснулась ведьма, полыхнуло огнем, и она  не  могла  оторвать
глаз от своего невольного попутчика. А какие у него  волосы  под  этой
дурацкой шляпой?
     - Говори, Сюзан.
     - Если тебя и твоих друзей пригласят за стол мэра, вы,  возможно,
увидите меня. Если ты увидишь меня, Уилл, пусть это будет наша  первая
встреча. Ты познакомишься с мисс Дельгадо, а я - с мистером Диаборном.
Ты понял, что я хочу сказать?
     - До последней буквы. - Он задумчиво смотрел на Сюзан. - Разве ты
прислуга? Если твой отец был главным конюхом феода, ты...
     - Что я делаю, а чего - нет, значения не имеет. Обещай, что  наша
встреча в Доме-на-На-бережной, если она произойдет, будет первой.
     - Обещаю. Но...
     - Больше никаких вопросов. Мы уже  подходим  к  тому  месту,  где
должны  расстаться,  и  я  хочу  тебя  кое   о   чем   предупредить...
расплатиться за поездку на твоем великолепном скакуне. Если вы  будете
обедать с Торином и Раймером, то за  его  столом  кроме  вас  будут  и
другие чужестранцы. Скорее всего  трое  мужчин,  которых  Торин  нанял
охранять его и дворец.
     - Не помощники шерифа?
     - Нет. Они подчиняются только  Торину...  и,  возможно,  Раймеру.
Зовут их Джонас, Дипейп и Рейнолдс. Мне кажется, парни  они  крутые...
хотя молодость Джонаса осталась  в  столь  далеком  прошлом,  что  он,
возможно, и не помнит, а была ли она у него.
     - Джонас - главный?
     - Да. Он хромает, волосы падают на плечи, как  у  женщины,  голос
дрожит, как у старика... но я думаю, он опаснее остальных. Я  полагаю,
за этой троицей числится многое из того, что ты  и  твои  друзья  даже
представить себе не можете.
     А почему она ему об этом сказала? На этот вопрос  Сюзан  ответить
не могла. Может, из благодарности. Он же пообещал сохранить в  секрете
их ночную встречу, а по нему чувствовалось, что слово свое он держит.
     - Я это учту. Спасибо за предупреждение.  -  Они  поднимались  по
длинному пологому склону. В небе неистово  горела  Древняя  Матерь.  -
Телохранители.  Телохранители  в  сонном  маленьком  Хэмбри.  Странные
настали времена, Сюзан. Очень странные.
     - Да. - Она сама не раз задумывалась насчет  Джонаса,  Дипейпа  и
Рейнолдса, но не могла найти причины, обусловливающей их присутствие в
городке. Они прибыли  по  просьбе  Раймера,  по  его  решению?  Скорее
всего...  Торин  не  из  тех,  кто  мог  {додуматься}  о   приглашении
телохранителей. Равный шериф и  его  люди  вполне  устраивали  мэра...
однако... почему?
     Они поднялись на холм. Внизу сбились в кучку дома - город Хэмбри.
Горели лишь несколько огней. Самые яркие - в "Приюте  путников".  Даже
сюда теплый ветер доносил мелодию "Эй, Джуд", исполняемую на  разбитом
пианино, и нестройный хор пьяных голосов. А вот трое мужчин, о которых
она предупреждала Уилла Диаборна, наверняка не пели: стояли {у} стойки
бара, наблюдая за остальными холодными глазами. Они не из певцов,  эта
троица. Каждый  с  вытатуированным  на  правой  руке  маленьким  синим
гробом,  одним  торцом  "сваливающимся"  в  выемку  между  большим   и
указательным пальцем. Она хотела рассказать об этом Уиллу, но  решила,
что скоро он все увидит собственными глазами. Вместо этого она указала
на темный предмет, висящий на цепи чуть ниже вершины.
     - Видишь?
     - Да. - Он тяжело вздохнул. - Не его ли мне надобно остерегаться,
как никакого другого? Ужели это ужасный почтовый ящик миссис Бич?
     - Да. И здесь мы должны расстаться.
     - Если ты так говоришь, то расстанемся. Однако мне хотелось бы...
- В этот самый момент ветер переменился, как иногда случается летом, и
с силой подул с запада. Запах морской соли мгновенно  исчез  вместе  с
пьяными голосами. А заменил их  звук  несравненно  более  мрачный,  от
которого по спине Сюзан всегда бежали мурашки. Низкий, атональный, вой
сирены, включенной человеком, которому больше не хочется жить.
     Уилл отступил на шаг, глаза  его  широко  раскрылись,  вновь  она
заметила, как руки метнулись к поясу, словно хотели что-то схватить.
     - Во имя богов, что это?
     - Это червоточина, - тихо ответила  она.  -  Из  каньона  Молнии.
Никогда о них не слышал?
     - О них слышал,  саму  -  никогда.  Господи,  да  как  это  можно
выносить? Она словно {живая?}
     Таких мыслей у Сюзан раньше не возникало, но теперь она подумала,
что Уилл, похоже, прав. Словно некий занемогший  фрагмент  ночи  обрел
голос и пытается петь.
     По телу Сюзан пробежала дрожь. Быстрый  почувствовал  усилившееся
давление ее колен и тихонько заржал, выгнув шею, чтобы  посмотреть  на
нее.
     - В это время года мы не часто слышим ее  так  отчетливо.  Осенью
люди сжигают ее, чтобы она угомонилась.
     - Я не понимаю.
     А кто понимал? Кто что понимал? О боги,  да  они  даже  не  могли
отключить те несколько насосов в СИТГО, что  еще  качали  нефть,  хотя
половина из них  визжали,  как  свиньи  на  бойне.  В  эти  дни  любой
работающий механизм считался за благо.
     - Летом, когда есть время, конюхи  и  ковбои  свозят  обрубленные
сучья в каньон Молнии. Как высохшие, так и еще зеленые. Последние даже
лучше, потому что нужен дым,  по  возможности  густой.  Каньон  Молнии
очень короткий, с отвесными стенами. Похож на трубу, лежащую на  боку,
понимаешь?
     - Да.
     - По традиции сучья жгут в утро Жатвы - на следующий  день  после
Ярмарки, пира и праздничного костра.
     - В первый день зимы.
     - Да, хотя в этих местах до зимы еще далеко.  Случается,  что  от
традиции отходят, если ветры очень  уж  разгуливаются  или  этот  звук
становится чересчур сильным. Он воздействует на домашний скот:  коровы
перестают доиться, никто не может уснуть.
     - Наверное, иначе и быть не может. - Уилл все смотрел на север, и
сильный порыв ветра сдул с него шляпу. Она  свалилась  ему  на  спину,
открыв чуть длинноватые, черные как  вороново  крыло  волосы,  кожаная
лямка обтянула шею. У Сюзан возникло безотчетное  желание  пробежаться
рукой  по  этим  волосам.  Какие  они  на  ощупь  -  жесткие,  мягкие,
шелковистые? Какой от  них  идет  запах?  Вновь  пупочка  под  животом
полыхнула жаром. Он повернулся к Сюзан, словно читая ее  мысли,  и  та
густо покраснела. К счастью, ночь позаботилась о том, чтобы  он  этого
не заметил.
     - И давно она здесь?
     - Появилась до того, как я родилась, но уже при жизни моего отца.
Он говорил, что ее появлению предшествовало  землетрясение.  Некоторые
говорят, что землетрясение вынесло ее на поверхность, другие заявляют,
что это предрассудки. Я  помню  ее  с  самого  детства.  От  дыма  она
затихает, как затихает улей или осиное гнездо,  но  потом  звук  вновь
усиливается.  Сучья,  сваленные  в  устье  каньона,  не  пускают  туда
скотину... иногда их так и тянет туда. Никто не знает почему. Но  если
корова или овца попадает в  каньон,  после  того  как  старый  хворост
сожжен, а нового  еще  не  набралось,  она  никогда  не  возвращается.
Видать, червоточина сжирает ее.
     Сюзан откинула пончо, перебросила правую  ногу  через  седло,  не
задев его, и ловко соскользнула с Быстрого.  Все  в  едином  движении.
Трюк этот надлежало проделывать в штанах, а не в платье: по еще больше
округлившимся глазам  Уилла  она  поняла,  что  увидел  он  более  чем
достаточно... но желания отмываться от его взгляда у нее не  возникло,
так почему бы и нет? Что же касается самого трюка, она  частенько  его
проделывала, если хотела преподнести себя в лучшем виде.
     - Красота! - воскликнул Уилл.
     - Я научилась этому от  моего  отца.  -  Она  предпочла  наиболее
невинную трактовку комплимента. Однако улыбка, с которой она протянула
Уиллу поводья, ясно указывала на то, что другое толкование не  вызовет
у нее возражений.
     - Сюзан? Ты когда-нибудь видела червоточину?
     - Да, раз или два. Сверху.
     - И как она выглядит?
     - Мерзко, - без запинки ответила девушка. До этой ночи, когда  ей
пришлось лицезреть улыбку Риа, почувствовать на себе ее гадкие пальцы,
Сюзан думала, что ничего более отвратительного быть не  может.  -  Она
похожа на медленно горящий торфяник и  в  то  же  время  на  болото  с
вонючей зеленой водой. Над ней всегда стоит туман. Иногда  похожий  на
длинные, костлявые руки. С пальцами на концах.
     - Она растет?
     - Да,  так  говорят.  Все  червоточины  растут,  но  эта   растет
медленно. При нас ей не вылезти из каньона Молнии.
     Она подняла голову, увидела, что за время их разговора  созвездия
проделали по  небосводу  немалый  путь.  Она  чувствовала,  что  может
проговорить с ним всю ночь, о червоточине, о СИТГО, о тетушке,  о  чем
угодно, и мысль эта  повергла  ее  в  смятение.  О  Боги,  почему  это
случилось с ней именно сегодня?  Три  года  она  отвергала  ухаживания
местных парней, так почему именно в  эту  ночь  она  встретила  юношу,
который так заинтересовал ее? Почему жизнь так несправедлива?
     И более ранняя мысль, произнесенная  голосом  отца,  вернулась  к
ней: {Если это} ка, {она налетает как ветер, и твои  планы  не  устоят
перед ней, как не устоит сарай перед циклоном.}
     Но  нет.  Нет  и  нет.  Она  приняла  решение,  обдуманно,  не  с
бухты-барахты. И не отступится от него. Это не сарай - это ее {жизнь!}
     Сюзан протянула руку,  коснулась  ржавой  жести  почтового  ящика
миссис Бич, словно боялась потерять равновесие. Ее  надежды  и  мечты,
наверное,  ничего  не  значили,  но  отец  учил  ее  мерить  себя   по
способности держать данное слово, и она не желала забывать его  советы
только потому, что встретила симпатичного юношу в  тот  самый  момент,
когда ее тело и чувства пребывали в смятении.
     - Я оставлю  тебя  здесь.  Ты  можешь  вернуться  к  друзьям  или
продолжить путь. - Суровость собственного голоса опечалила  Сюзан,  но
то была суровость взрослой женщины. - И помни о своем обещании,  Уилл:
если ты увидишь меня в Доме-на-Набережной и  если  ты  мне  друг,  это
будет наша первая встреча. Как будто я впервые вижу тебя.
     Он кивнул, и Сюзан заметила, что ее серьезность теперь отражалась
и на его лице. А также печаль.
     - Я никогда не приглашал девушку на конную прогулку,  и  ни  одна
девушка не приглашала меня в гости. Но я  бы  пригласил  тебя.  Сюзан,
дочь Патрика... Если  я  принесу  тебе  цветы,  чтобы  увеличить  свои
шансы... думаю, ничего хорошего из этого не выйдет.
     Она покачала головой.
     - Нет. Не выйдет.
     - Ты обещала  кому-то,  что  выйдешь  за  него?  Понимаю,  вопрос
бестактный, но я не желаю тебе ничего дурного.
     - Знаю, что не желаешь, но  предпочла  бы  не  отвечать  на  твой
вопрос.  Как  я  тебе  и  говорила,  положение  у  меня  сейчас  очень
деликатное. Кроме того, уже поздно. Здесь  мы  расстанемся,  Уилл.  Но
подожди.... один момент...
     Она сунула руку в карман  фартука  и  достала  половину  булочки,
завернутую в зеленый лист.  Вторую  половину  она  съела  по  пути  на
Коос...  в  другой,  как  ей  теперь  казалось,  половине  ее   жизни.
Оставшуюся она протянула Быстрому, который понюхал  булочку,  а  съев,
ткнулся мордой в ладонь Сюзан. Она улыбнулась:
     - Хороший ты у нас конь, очень хороший.
     Посмотрела  на  Уилла  Диаборна,   который   стоял   на   дороге,
переминаясь с ноги на ногу, печально взирая на  нее.  Лицо  его  вновь
стало совсем молодым.
     - Хорошо, что мы встретились, не так ли? - спросил он.
     Она шагнула к нему и, прежде  чем  успела  подумать  о  том,  что
делает, положила руки ему на плечи, поднялась на цыпочки и  поцеловала
в губы. Коротким, но не сестринским поцелуем.
     - Да, я рада, что мы встретились.
     А когда он потянулся к ней, как цветок тянется  к  солнцу,  чтобы
продолжить начатое, Сюзан мягко, но решительно отстранилась.
     - Нет, это всего лишь благодарность; джентльмен должен  понимать,
что на этом надо остановиться. Шагай с миром своим путем, Уилл.
     Он взялся за поводья, словно во сне, какие-то  мгновения  смотрел
на них, не понимая, что это такое, затем перевел взгляд  на  нее.  Она
видела, как он пытается взять себя  в  руки,  обуздать  взрыв  эмоций,
которые вызвал в нем этот короткий поцелуй. Этим он ей понравился  еще
больше. И она похвалила себя за то, что поцеловала его.
     - А ты - своим. - Он запрыгнул в седло. - С нетерпением жду нашей
первой встречи.
     Он улыбнулся Сюзан, и она увидела в  его  улыбке  огонь  желания.
Затем развернул Быстрого и поскакал  в  том  направлении,  откуда  они
пришли... возможно, вновь хотел  взглянуть  на  нефтяное  поле.  Сюзан
осталась у почтового ящика миссис Бич, надеясь,  что  он  обернется  и
помашет ей рукой и она  сможет  еще  раз  увидеть  его  лицо.  Она  не
сомневалась, что он обернется... а он все не оборачивался. А когда она
уже собралась спускаться с холма, все-таки обернулся, и его  вскинутая
рука запорхала в темноте, как мотылек.
     Сюзан в  ответ  подняла  руку  и  двинулась  вниз,  счастливая  и
несчастная одновременно. Однако - и возможно,  ничего  важнее  на  тот
момент для нее не было - она больше не чувствовала себя  вывалянной  в
грязи.  Когда  она  коснулась  губ  юноши,  ее  кожа   очистилась   от
прикосновений Риа. Как по мановению волшебной палочки, чему она  могла
только порадоваться.
     Шла она улыбаясь, и гораздо чаще, чем обычно, если ей  доводилось
выходить из дома ночью, поглядывая на звезды.



                           Глава четвертая
                           ЛУНА ДАВНО ЗАШЛА


                                  1


     Два часа он мотался вдоль пологого склона,  который  она  назвала
Спуском, ограничиваясь рысью, не переводя могучего коня в галоп,  хотя
очень  хотелось  мчаться  под  звездами.  Наконец  его  кровь   начала
остывать.
     Она  {сразу  остынет,  если  ты  начнешь  думать  о   собственной
персоне,} сказал он себе, {да и напрасно ты так  разгорячился.  Только
дураки абсолютно уверены в  том,  что  все  будет  так,  как  им  того
хочется.} Древняя поговорка вызвала воспоминания  о  покрытом  шрамами
кривоногом мужчине, учившем его жизни, и юноша улыбнулся.
     В конце концов он свернул с  дороги  и  направился  вдоль  ручья,
против  течения.  Проехал  полторы  мили  (миновав  несколько  табунов
лошадей, которые с интересом посмотрели на Быстрого),  держа  курс  на
ивовую рощу. Оттуда донеслось тихое ржание. Быстрый тут же ответил  на
него, стукнув копытом о землю и замотав головой.
     Его всадник наклонил голову, чтобы не задеть  ветви,  и  внезапно
увидел перед собой узкое, белое, нечеловеческое  лицо,  верхнюю  часть
которого, за исключением  черных,  лишенных  зрачков  глаз,  поглотила
тьма.
     Руки всадника метнулись к револьверам, третий раз за  ночь,  и  в
третий раз ухватили пустоту. Впрочем, он уже понял, что оружие ему  не
понадобится: перед ним на тонкой веревке висел этот идиотский грачиный
череп.
     Молодой человек, в настоящее время  называющий  себя  Артур  Хит,
снял его с седла (ему нравилось называть череп "наш дозорный",  "пусть
он уродлив, как старая карга, зато  есть  не  просит")  и  повесил  на
дереве, чтобы поприветствовать дорогого друга. Ох уж  этот  "Артур"  и
его шутки! Всадник Быстрого оттолкнул череп в сторону с  такой  силой,
что веревка разорвалась, а череп улетел в темноту.
     - Фи, Роланд, - донесся мужской  голос.  В  нем  слышался  упрек,
из-за которого так и рвался  смех...  как,  собственно,  и  всегда.  С
Катбертом они  дружили  с  раннего  детства,  следы  их  первых  зубов
остались на одних и тех же игрушках, но Роланд иной раз совершенно  не
понимал своего друга. И не только его  шутки.  Однажды,  довольно-таки
давно, в  тот  день,  когда  собирались  повесить  дворцового  повара,
оказавшегося предателем, Катберт не находил  себе  места  от  ужаса  и
угрызений совести. Он сказал Роланду,  что  не  останется,  не  сможет
смотреть на казнь... в результате и остался, и смотрел. Потому что  ни
глупые шутки, ни  выставляемые  напоказ  чувства  не  показывали  миру
истинного Катберта Оллгуда.
     Когда  Роланд  выехал  на  поляну  посреди  рощи,   темная   тень
отделилась от дерева. А  выйдя  на  середину  поляны,  превратилась  в
высокого узкобедрого юношу, босоногого, с голой грудью, одетого лишь в
джинсы. В одной руке он держал огромный старинный револьвер, такие еще
называли "пивная бочка" из-за размеров барабана.
     - Фи,   -   повторил   Катберт,   словно   ему   нравился   звук,
соответствующий этому слову, не позабытому разве что в таких медвежьих
углах, как Меджис. - Негоже так обходиться с часовым, ударить  беднягу
по лицу, да еще с такой силой, что он чуть-чуть не долетел до моря!
     - Если б у меня был  револьвер,  я  бы  разнес  его  на  куски  и
перебудил всю округу.
     - Я знал, что ты не  будешь  разъезжать  с  оружием  в  руках,  -
ответил Катберт. - Ты ужасный хулиган, Роланд, сын Стивена, но  далеко
не дурак, хотя еще и не перешагнул через стариковские пятнадцать лет.
     - Я думал, мы решили пользоваться только новыми именами.  Даже  в
своем кругу.
     Катберт выставил вперед одну ногу, уперся голой  пяткой  в  дерн,
поклонился, широко раскинув руки, вывернув их  в  запястьях  так,  что
кончики пальцев смотрели в землю, имитируя многоопытного  придворного,
для которого поклон - непременный атрибут  бытия.  Он  также  напомнил
Роланду стоящую на болоте цаплю, и у него  вырвался  короткий  смешок.
Потом Роланд коснулся левой ладонью лба, словно хотел убедиться, что у
него температура. В голове у него  все  пылало,  это  точно,  но  кожа
повыше глаз оставалась совершенно холодной.
     - Приношу свои извинения, стрелок. - Катберт  не  поднимал  глаз,
застыв в поклоне. Улыбка сползла с лица Роланда.  -  Не  называй  меня
так, Катберт. Пожалуйста. Ни сейчас, ни потом. Если я тебе дорог.
     Катберт тут же выпрямился, подошел к сидящему  на  коне  Роланду.
Выражение его  лица  ясно  говорило  о  том,  что  он  чувствует  себя
виноватым.
     - Роланд... Уилл... извини.
     Роланд хлопнул его по плечу.
     - Ерунда. Главное, помни о нашем уговоре.  Меджис,  возможно,  на
краю мира... но это все еще наш мир. А где Ален?
     - В смысле, Дик? А где ему, по-твоему, быть? - Катберт указал  на
темный силуэт на дальнем конце поляны, то ли храпящий, то ли  медленно
задыхающийся.
     - Вот он. Проспит  и  землетрясение.  -  Но  ты  услышал  меня  и
проснулся.
     - Да. - Катберт так пристально вглядывался в  лицо  Роланда,  что
тому стало не по себе. - С тобой что-то случилось? Ты изменился.
     - Неужели?
     - Да. Какой-то возбужденный. Взъерошенный.
     Если уж рассказывать Катберту о Сюзан,  то  сейчас  самое  время,
подумал  Роланд.  Но  решил,  спонтанно,  не  раздумывая  (именно  так
принималось большинство его решений, и уж точно все самые лучшие),  не
говорить ни слова. Если он встретит Сюзан в доме мэра, пусть Катберт и
Ален думают, что это их первая встреча. Хуже от этого никому не будет.
     - Я отлично прогулялся, увидел много интересного. -  Он  спрыгнул
на землю, начал снимать седло.
     - Неужели? Так говори, открой сердце своему ближайшему другу.
     - Подождем до утра, пока проснется этот  медведь.  Тогда  мне  не
придется повторять все дважды. Кроме того, я устал.  Одно,  правда,  я
тебе скажу: здесь слишком много лошадей, даже для  феода,  славящегося
их разведением. Слишком много.
     И прежде чем Катберт задал следующий вопрос. Роланд снял седло со
спины Быстрого и положил его рядом  с  тремя  маленькими  проволочными
клетками, связанными ремнем.  Внутри  сидели  три  почтовых  голубя  с
белыми кольцами  на  шее.  Один  поднял  голову,  сонно  посмотрел  на
Роланда, а затем вновь сунул ее под крыло.
     - Они в порядке? - спросил Роланд.
     - В полном. Жрут и гадят в свое удовольствие.  У  них  сейчас  не
жизнь, а лафа. Но что ты...
     - Завтра, - оборвал его Роланд, и Катберт,  уяснив,  что  решение
окончательно, отправился на поиски костлявого дозорного.
     Двадцать  минут  спустя  Быстрый,   освобожденный   от   ноши   и
стреноженный, щипал травку вместе с Оленьей  Шкурой  и  Банным  Листом
(Катберт даже лошадь не мог назвать по-человечески), а Роланд лежал на
спальнике и смотрел на звезды. Катберт заснул так  же  быстро,  как  и
проснулся от шагов Быстрого, но Роланду спать совершенно не хотелось.
     Его мысли вернулись в недалекое прошлое: прошел всего лишь  месяц
с того утра, когда его отец сидел на кровати  проститутки,  в  комнате
проститутки, и смотрел, как он одевается. Слова,  произнесенные  отцом
({Я знаю об этом два года}), набатом отдавались в голове  Роланда.  Он
чувствовал, что они останутся с ним на всю жизнь.
     Но его отец сказал ему и  многое  другое.  О  Мартене.  О  матери
Роланда, которая, возможно, согрешила помимо своей воли. О грабителях,
которые  называли  себя  патриотами.  И  о  Джоне   Фарсоне,   который
действительно побывал в Крессии и отбыл неизвестно куда... исчез,  как
он умел это делать, растаял, как дым на ветру. А перед тем  как  уйти,
он и его люди дотла сожгли Индри, столицу  феода.  Убитые  исчислялись
сотнями, поэтому не стоило удивляться, что после этого  Крессия  вышла
из Альянса и переметнулась на сторону Благодетеля. Головы  губернатора
феода, мэра Индри и главного шерифа в тот  летний  день  расстались  с
телами и переместились на стену над городскими  воротами.  Как  указал
Стивен Дискейн: "Это очень убедительные аргументы".
     Это в игре в "Замки" обе  армии  выходили  из-за  своих  Укрытий,
чтобы сойтись в решительной битве, отметил отец Роланда,  а  тут,  как
случалось со многими революциями, игра могла окончиться до  того,  как
многие в феодах Срединного мира начали бы осознавать, что Джон  Фарсон
- серьезная угроза. Или, если ты относился к тем, кто искренне верил в
его видение демократии и стремление положить конец "классовому рабству
и древним сказочкам", - вестник существенных перемен.
     К изумлению Роланда, отец и его {ка-тет} стрелков не воспринимали
Фарсона ни так и ни эдак. На него смотрели как на мелкую  сошку.  Если
уж на то пошло, и сам Альянс стрелки воспринимали как мелкую сошку.
     {Я  собираюсь  отослать  тебя  отсюда,}  твердо  заявил   Стивен,
усаживаясь на кровать и пристально глядя на своего единственного сына.
{Безопасных мест в Срединном  мире  не  осталось,  но  феод  Меджис  у
Чистого моря, пожалуй, безопасней всех... поэтому ты  поедешь  туда  с
двумя друзьями. Я полагаю, одним будет Ален. И заклинаю тебя, не  бери
с собой этого насмешника. Лучше уж лающего пса.}
     Роланд, который в любой другой день с радостью  бы  ухватился  за
возможность повидать мир,  горячо  запротестовал.  Если  наступал  час
решительных боев с Благодетелем, он хотел принять  в  них  участие  на
стороне  отца.  В  конце  концов,  он  уже  стрелок,  пусть  только  и
подмастерье, и...
     Его отец покачал головой, медленно, но решительно. {Нет,  Роланд.
Ты не понимаешь. Но со временем поймешь. Очень надеюсь, что поймешь.}
     Потом они вдвоем шагали по крепостной стене, окружающей последний
город Срединного мира, зеленый и  процветающий  Гилеад,  купающийся  в
лучах  утреннего  солнца,  с  развевающимися  флагами,  с  торговцами,
снующими  по  улицам  Старого  квартала,  и  лошадьми,  гарцующими  на
дорожках, сходящихся ко дворцу. Его отец многое рассказал ему  (но  не
все), он сам многое понял (опять же далеко не все - всего не понимал и
отец). Темная Башня не упоминалась ни одним, но мысль эта уже засела в
голове Роланда, как грозовое облако, появившееся на горизонте.
     Неужели все дело в Башне? Не в бандите,  который  решил  покорить
Срединный мир, не в колдуне, зачаровавшем его мать, не  в  хрустальном
шаре, который Стивен со товарищи надеялись найти  в  Крессии...  но  в
Темной Башне? Он не спрашивал. Он {не решался} спросить.
     Роланд повернулся на бок, закрыл  глаза  и  тут  же  увидел  лицо
девушки, почувствовал ее губы, прижавшиеся к  его,  ощутил  аромат  ее
кожи. Верхнюю часть тела, от головы до копчика, бросило в жар, нижнюю,
от копчика до пальцев ног, - в холод. Потом он вспомнил, как сверкнули
в темноте ее ноги. когда она соскальзывала с Быстрого (заметил он и ее
панталоны под вскинувшимся платьем), и  холодная  и  горячая  половины
поменялись местами.
     Шлюха лишила его девственности, но не поцеловала. Отворачивалась,
когда он пытался поцеловать ее. Она предоставила  в  его  распоряжение
все тело, но не губы. Тогда его это разочаровало, теперь - радовало.
     Его мысленный юношеский взор, мятущийся, но ясный, сосредоточился
на девичьей косе, достающей  до  талии,  ямочках  в  уголках  рта  при
улыбке, милом провинциальном выговоре. Он думал о  том,  как  ее  руки
легли ему  на  плечи,  когда  она  приподнималась  на  цыпочки,  чтобы
поцеловать его, о том, что он готов отдать все на свете, лишь бы вновь
насладиться их прикосновением, легким, но решительным.
     {Будь осторожен, Роланд... не давай своим чувствам взять верх.  И
потом, она несвободна... она сама сказала об этом. Она не замужем,  но
связана какими-то обязательствами.}
     Роланду предстояло  пройти  еще  долгий  путь,  чтобы  стать  тем
безжалостным созданием, каким сон в конце концов стал, но  семена  той
безжалостности уже  проросли  в  нем...  маленькие,  хрупкие,  которым
требовалось время, чтобы превратиться в деревья с мощными корнями... и
горькими плодами. И вот тут одно из них раскрылось  и  пустило  первый
побег.
     {Данное кому-либо слово можно взять обратно, любую договоренность
можно отменить. Ничего невозможного нет... а я ее хочу.}
     Да. Вот это он знал наверняка, точно так же, как знал лицо своего
отца, он ее хотел. Не так, как хотел шлюху, когда она, раздвинув ноги,
голая лежала на кровати и смотрела на него из-под  полуприкрытых  век,
но так, как голодный хочет есть, а жаждущий  -  пить.  Точно  так  же,
решил Роланд, он хотел протащить по Главной дороге Гилеада привязанное
к лошади тело  Мартена,  в  наказание  за  содеянное  колдуном  с  его
матерью. Он ее хотел, он хотел Сюзан. Роланд повернулся на другой бок,
вновь закрыл глаза и заснул. Спал беспокойно, видел сны, которые видят
только юноши, сны,  в  которых  причудливо  переплетаются  сексуальные
утехи и романтическая любовь. В этих снах Сюзан Дельгадо вновь и вновь
клала руки ему на плечи, вновь и вновь целовала  его,  вновь  и  вновь
призывала встретиться с ней в первый раз, побыть с ней в  первый  раз,
узнать ее в первый раз, узнать, как никто другой...



                                  2


     А в пяти милях от того места, где Роланд видел  свои  сны.  Сюзан
Дельгадо лежала в кровати и через окно наблюдала,  как  Старая  Звезда
начала  бледнеть  с  приближением  зари.  Сон  не  шел,  а  между  ног
пульсировала та пупочка, к которой прикоснулась старуха. Пульсация эта
мешала сосредоточиться,  но  уже  не  вызывала  отрицательных  эмоций,
поскольку ассоциировалась с юношей, которого Сюзан встретила на дороге
и импульсивно поцеловала.  Всякий  раз,  когда  она  шевелила  ногами,
пупочка вспыхивала язычком пламени.
     Когда она вернулась домой: тетя Корд (обычно она  ложилась  часом
раньше) сидела в кресле-качалке у камина, холодного и  вычищенного  от
золы: кто пользуется камином летом? На коленях у нее  лежали  кружева,
которые она плела с фантастической  скоростью.  Она  даже  не  подняла
голову, когда открылась дверь и в гостиную вошла племянница.
     - Я ждала тебя часом раньше. - Тетя Корд и не  думала  отрываться
от своего занятия. А  потом  добавила,  хотя  по  голосу  этого  и  не
чувствовалось: - Я волновалась.
     - Да? - только и ответила Сюзан. Она подумала, что в любую другую
ночь начала бы сбивчиво оправдываться (оправдания эти и для нее  самой
звучали лживо), такой страх вселяла в  нее  тетя  Корд,  но  эта  ночь
выбивалась из ряда. Никогда в жизни не было у нее такой  ночи.  И  она
никак не могла выкинуть из головы Уилла Диаборна.
     Тетя Корд наконец-то подняла голову,  ее  глазки-бусинки,  близко
посаженные  к  длинному  узкому  носу,  повернулись  к  Сюзан.  И  тут
выяснилось,  что  далеко  не  все  изменилось  с  тех  пор,  как   она
отправилась на Коос. Сюзан  по-прежнему  чувствовала  взгляд  тетушки,
пробегающий  по  лицу  и  телу,  словно  сороконожка   с   остренькими
коготками.
     - Что  тебя  задержало?  -  спросила  тетя   Корд.   -   Возникли
осложнения?
     - Никаких осложнений, - ответила Сюзан и на мгновение  вспомнила,
как ведьма стояла рядом с ней на  крыльце,  поглаживая  ее  косу.  Она
хотела уйти и спросила Риа, закончены ли их дела.
     {Ну... пожалуй... осталась разве  что  самая  малость,}  ответила
старуха... или что-то в этом роде. Но что это за малость? Сюзан ничего
не могла вспомнить. И какое это имело значение? О Риа она может забыть
до тех пор, пока у нее не начнет расти живот... а если она могла  лечь
в постель Торина только после ярмарки Жатвы... значит, на холм Коос ей
идти только зимой. Впереди у нее целая вечность! Которая продлится еще
дольше, если забеременеет она не сразу...
     - Домой я шла медленно, тетя. Ничего больше.
     - А почему у тебя такое странное  лицо?  -  спросила  тетя  Корд,
брови ее сошлись к вертикальной морщине, прорезающей лоб.
     - Странное? - Сюзан сняла фартук, завязала тесемки, повесила  его
на крючок за дверью на кухню.
     - Что-то ты очень разрумянилась. И глаза так и играют.
     Сюзан чуть не рассмеялась. Тетя Корд знала о мужчинах не  больше,
чем она - о звездах и планетах, однако тут попала в точку. В  ней  все
играло, не только глаза.
     - Наверное, от ночного  воздуха.  И  я  видела  метеор,  тетя.  И
слышала червоточину. Ночью звук особенно сильный.
     - Да? - безо всякого интереса спросила тетя Корд, затем вернулась
к более важному. - Было больно?
     - Чуть-чуть.
     - Ты плакала?
     Сюзан покачала головой.
     - Хорошо. Лучше не плакать. Всегда лучше. Я слышала, ее хлебом не
корми, только дай посмотреть на их слезы. А теперь,  Сью...  она  тебе
что-то дала? Старая ведьма что-то тебе дала?
     - Да. - Она сунула руку в  карман  и  достала  листок  бумаги  со
словом

                             ЦИЛАМУДРЯНАЯ

написанным детским почерком Риа и с изображением вил. Протянула его, и
тетка жадно схватила листок. Последний месяц или около  того  Корделия
во всем потакала племяннице, но  теперь,  добившись  желаемого  (Сюзан
зашла слишком далеко и пообещала слишком  многое,  чтобы  дать  задний
ход), вновь превратилась в склочную, злобную, подозрительную  женщину,
какой Сюзан знала ее всю жизнь. Ту самую, что едва ли не каждую неделю
выводила из себя своего флегматичного,  добродушного  брата.  Пожалуй,
обратная перемена только радовала Сюзан. Тетя Корд,  изо  дня  в  день
изображающая Сибиллу-Добродетельницу, сводила ее с ума.
     - Да, да, это ее знак. - Тетушка провела  пальцами  по  вилам.  -
Некоторые говорят, дьявольская отметина, но что нам до этого,  не  так
ли, Сью? Отвратительная, ужасная личность, но с ее помощью две женщины
смогут чуть дольше  просуществовать  в  этом  мире.  И  тебе  придется
увидеться с ней еще только раз,  наверное,  под  зиму,  когда  у  тебя
округлится живот.
     - Позже. - ответила ей Сюзан. - Я могу лечь с ним, когда  взойдет
Демоническая Луна. После ярмарки Жатвы и праздничного костра.
     У тети Корд округлились глаза, рот приоткрылся.
     - {Она так сказала?}
     {Уж не считаешь ли ты меня лгуньей, тетя?}  -  подумала  Сюзан  с
несвойственной ей резкостью. Характером она скорее пошла в отца.
     - Да.
     - Но почему? {Почему так долго?}
     Тетя  Корд,  безусловно,  расстроилась,  на  ее  лице  отразилось
разочарование. Пока эта затея  принесла  восемь  серебряных  и  четыре
золотые монеты, благополучно запрятанные туда, где тетя  Корд  хранила
свои денежки (а Сюзан подозревала,  что  их  там  предостаточно,  хотя
Корделия и обожала при каждом удобном случае  жаловаться  на  нищету).
Удвоенная сумма причиталась ей в  то  самое  утро,  когда  запачканная
кровью простыня отправится в прачечную Дома-на-Набережной. Столько  же
обещали заплатить в тот день, когда  Риа  подтвердит,  что  ребенок  в
чреве Сюзан нормальный и развивается  как  положено.  Большие  деньги.
Очень большие, для такого маленького городка и таких маленьких  людей,
как они. А теперь оплата откладывается на столь длительный срок...
     Вот тут и настал тот миг, о котором Сюзан  не  раз  молила  богов
(хотя без особого усердия) перед сном: ей нравилось, когда  тетя  Корд
выглядела так, будто ее жестоко обманули, обвели  вокруг  пальца.  Все
лучше маски лицемерного смирения,  в  которой  тетушка  появлялась  на
людях.
     - {Почему так долго?} - повторила она.
     - Полагаю, тебе надо сходить на Коос и спросить ее.
     Губы Корделии Дельгадо, всегда тонкие, сжались с такой силой, что
практически исчезли.
     - Ты мне грубишь, мисси? Ты мне грубишь?
     - Вовсе нет. Я слишком устала, чтобы грубить. Я хочу  помыться...
все еще ощущаю на себе ее руки... и лечь спать.
     - Так  иди.  Может,  утром  мы  это  обсудим  в  более  спокойной
обстановке. И мы, разумеется, должны поставить в известность Харта.  -
Она сложила листок, который Риа дала Сюзан,  улыбнулась  при  мысли  о
предстоящем визите к Харту Торину, рука ее двинулась к карману.
     - Нет. - Голос Сюзан прозвучал  как  удар  хлыста:  рука  тетушки
замерла в воздухе. Корделия изумленно воззрилась на племянницу.  Сюзан
смутилась, но не отвела глаз, а ее протянутая рука не дрожала.
     - Этот листок должен храниться у меня, тетя.
     - И кто так решил? - Голос тети Корд звенел от  ярости,  напомнив
Сюзан о том звуке, что шел от червоточины. - Кто научил  тебя  сказать
такое женщине, воспитавшей  девочку,  оставшуюся  без  матери?  Сестре
бедного отца этой девочки?
     - Ты знаешь, кто. - Руку она не опускала. - Я должна держать этот
листок при себе, и я должна отдать его мэру Торину. Она  сказала,  что
ей без разницы, что случится  потом.  Он  может  даже  им  подтереться
(румянец,  выступивший  на  лице  тетушки,  доставил   Сюзан   немалое
удовольствие), но {пока} листок должен храниться у меня.
     - Я никогда  не  слышала  ничего  подобного.  -  пробурчала  тетя
Корделия, но вернула грязный листок. -  Чтобы  столь  важный  документ
хранился у такой молоденькой девушки? Не понимаю.
     {Однако я достаточно взрослая, чтобы стать  наложницей  мэра,  не
так ли? Лежать под ним, слушать, как хрустят его кости, принять в себя
его семя и, возможно, выносить его ребенка.}
     Теперь она смотрела на карман, в который  засовывала  листок,  не
хотела, чтобы тетя Корд увидела переполняющее ее взгляд возмущение.
     - Иди к себе - Тетя Корд сбросила кружева с колен в корзинку. - А
когда будешь умываться, удели  особое  внимание  рту.  Очисти  его  от
дерзости и неуважения по отношению к тем, кто положил столько сил ради
его хозяйки.
     Сюзан молча повернулась, с трудом удержавшись от резкого  ответа,
благо вариантов хватало и направилась к лестнице Когда она поднималась
по ступенькам, в ней, как это часто случалось, боролись обида и стыд.
     И вот теперь она лежала в постели и не  спала,  хотя  уже  начали
меркнуть  звезды  и  на  горизонте  просветлело  небо.  События   ночи
пролетали перед ее мысленным взором,  она  словно  тасовала  карточную
колоду,  открывая  разные  карты.  Но  одна  появлялась  гораздо  чаще
остальных: с лицом Уилла Диаборна. Она думала, каким суровым это  лицо
может быть в один момент и каким мягким уже в следующий. И как красиво
это лицо. Да, очень красиво. Во всяком случае, на ее вкус.
     {Я никогда не приглашал девушку на конную  прогулку,  и  ни  одна
девушка не приглашала меня в гости. Но я  бы  пригласил  тебя,  Сюзан,
дочь Патрика}
     {Почему сейчас? Почему  я  встретила  его  именно  сейчас,  когда
ничего путного из этого} не {выйдет?}
     {Если это} ка, {она налетает как ветер. Как ураган.}
     Она ворочалась с боку на бок, наконец перекатилась  на  спину.  В
эту ночь ей уже не уснуть, продумала Сюзан. Может, встать и  пойти  на
Спуск, полюбоваться восходом солнца?
     Однако она осталась в постели, испытывая какое-то  недомогание  и
абсолютно здоровая одновременно, глядя на тени,  вслушиваясь  в  пение
первых утренних птах, думая  о  его  губах,  слившихся  с  ее,  зубах,
скрытых этими губами, запахе  кожи,  грубой  материи  рубашки  под  ее
ладонями.
     Теперь она положила эти ладони на груди.  Соски  уже  затвердели,
превратившись  в  маленькие  камешки.  А  когда  она  провела  по  ним
пальцами, у нее между ног полыхнуло огнем.
     Я {усну,} подумала Сюзан. {Усну, если  справлюсь  с  этим  огнем.
Знать бы как...}
     Но ведь она знала. Старуха показала ей.  {Даже  целке  нет  нужды
лишать  себя  удовольствия,  если  она  знает,  как  это   делается...
Маленький шелковый бутончик.}
     Сюзан сунула руку под  простыню.  Вышвырнула  из  сознания  яркие
глаза и провалившиеся щеки старухи (поняла,  что  невелик  труд,  если
настроишься) и заменила их лицом юноши, который ехал на большом мерине
в глупой плоской шляпе с широкими полями.  На  мгновение  видение  это
стало таким  ясным  и  таким  сладким,  что  вся  остальная  ее  жизнь
показалась черно-белым сном. Он целовал ее  жарче  и  жарче,  губы  их
расходились все шире,  языки  соприкасались,  когда  он  выдыхал,  она
ловила его дыхание. Она вспыхнула. Вспыхнула в постели, словно  факел.
А когда солнце наконец-то  поднялось  над  горизонтом,  по  прошествии
короткого времени, Сюзан крепко спала. С улыбкой на устах. А ее волосы
золотой бахромой разметало по подушке.



                                  3


     В последний предрассветный час в  общем  зале  "Приюта  путников"
царили тишина и покой. Газовые  рожки,  которые  превращали  люстру  в
сверкающий  бриллиант,  в  два  ночи  или  чуть  позже  переводили  на
минимальный режим, и они едва горели синим пламенем, погружая  в  тень
сильно вытянутый в длину, с высоким потолком салун.
     В одном углу лежали остатки двух стульев - результат короткой, но
отчаянной схватки двух почитателей игры "Следи за мной". Сами  драчуны
уже отдыхали  в  тюремных  камерах,  находящихся  в  ведении  Главного
шерифа. В другом  подсыхала  достаточно  большая  лужа  блевотины.  На
возвышении в восточном торце стояло видавшее виды пианино.  На  скамье
лежала дубинка из железного дерева,  принадлежащая  Крикуну,  местному
вышибале, большому любителю помахать кулаками.  Сам  Крикун,  с  голой
волосатой грудью, в холщовых штанах храпел под скамьей. В  одной  руке
он сжимал игральную карту: двойку бубен.
     Западный торец занимали карточные столы. За одним,  уткнувшись  в
зеленое сукно, спали двое пьяниц, соприкасаясь вытянутыми руками.  Над
ними на стене висела картина,  изображающая  Артура,  великого  короля
Эльда, верхом  на  белом  жеребце.  Подпись  (странная  смесь  низкого
наречия и Высокого Слога) гласила:

       В ИГРЕ КАРТАМИ ЖИЗНИ ОБХОДИСЬ ТЕМИ, ЧТО У ТЕБЯ НА РУКАХ.

     Стену  за  стойкой  бара,  что  тянулась  вдоль  салуна,  украшал
чудовищный  охотничий  трофей  с  переплетением   рогов   и   четырьмя
сверкающими  глазами.  Местные  завсегдатаи  "Приюта"   называли   его
Сорви-Голова. Никто не мог сказать, почему. Какой-то остряк натянул на
пару  роговых  отростков  презервативы.   На   стойке,   аккурат   под
Сорви-Головой, лежала  Красотуля,  одна  из  танцовщиц  и  проституток
"Приюта". Юные годы Красотули остались в далеком прошлом, и со дня  на
день она могла потерять  место  работы:  вместо  того  чтобы  ублажать
мужчин в комнатках наверху, ей  предстояло  проделывать  то  же  самое
снаружи, в темном проулке за  "Приютом".  Она  развалила  свои  пухлые
ляжки, одна нога свешивалась по  одну  сторону  стойки,  другая  -  по
вторую. Между ними стойку вытирала ее грязная юбка.  Красотуля  сладко
посапывала, изредка у нее подергивались ноги  и  толстые  пальцы  рук.
Если не считать храпа, сопения и посвиста горячего  летнего  ветра,  в
салуне слышался только один негромкий звук -  шелест  переворачиваемых
карт.
     У дверей, выводящих  на  Равную  улицу  Хэмбри,  стоял  отдельный
маленький столик. Именно за ним сидела Корал  Торин,  хозяйка  "Приюта
путников" (и сестра мэра), когда покидала свой люкс, чтобы "погулять в
компании". Если она и спускалась в салун, то  рано,  когда  заказывали
больше стейков,  чем  виски...  и  возвращалась  к  себе,  когда  Шеб,
пианист, начинал наяривать  на  своем  расстроенном  инструменте.  Мэр
никогда не появлялся в салуне, хотя все знали, что ему принадлежит  не
менее половины капитала  "Приюта".  Клану  Торинов  нравились  деньги,
которые приносило это заведение. Чего они не любили, так это лицезреть
его после полуночи, когда насыпанные на пол опилки  начинали  намокать
от  разлитого  пива  и  разбрызганной  крови.  В  Корал,  однако,  еще
сохранялась та жилка,  за  которую  двадцать  лет  назад  ее  прозвали
"бесенком". Была она помоложе своего брата-политика, не такая тощая, с
большими красивыми глазами. Никто не смел сесть за ее  столик  в  часы
работы салуна. Крикун тут же разбирался с теми, у кого возникало такое
желание, но салун давно закрылся, поздние  посетители  или  разошлись,
или поднялись наверх, Шеб свернулся  калачиком  и  уснул  у  стены  за
пианино. Мальчик-дебил, который прибирался в салуне, отбыл в два  часа
ночи (под оскорбительные крики и брошенные вслед  пивные  кружки;  так
его провожали всегда: почему-то парня особенно невзлюбил Рой  Дипейп),
чтобы вернуться в девять утра и готовить  салун  к  следующей  веселой
ночи. А пока салун находился в полном распоряжении мужчины,  сидевшего
за столиком госпожи Торин.
     Он уже разложил пасьянс и теперь,  держа  в  левой  руке  остатки
колоды, переворачивал карты, укладывая красные на  черные,  черные  на
красные, чтобы в итоге получить "Придворный квадрат".  Когда  он  брал
карты, по одной, татуировка на его правой руке приходила  в  движение.
Казалось, что гроб дышит,  его  крышка  приподнимается  и  опускается.
Раскладывал пасьянс мужчина в возрасте, поплотнее мэра или его сестры,
но не толстый. Длинные седые волосы падали  ему  на  плечи.  Лицом  он
сильно загорел, а вот шея, похоже, солнца не терпела: кожа там лезла и
шелушилась.  Кончики  длинных  седых  усов  свисали  чуть  ли  не   до
подбородка. Псевдострелецкие усы, так называли их многие, но только не
в присутствии Элдреда Джонаса. Носил  он  белую  шелковую  рубашку,  а
револьвер с черной ручкой покоился у него на бедре. С первого  взгляда
его  большие  красноватые  глаза  казались  грустными.  Второй,  более
пристальный, показывал, что они чуть слезятся. А вот эмоций в них было
не больше, чем в глазах Сорви-Головы.
     Он открыл туза треф. Который никуда не ложился.
     - Черт бы тебя побрал.  -  Голос  его  дрожал,  как  у  человека,
который вот-вот расплачется. Голос  идеальным  образом  соответствовал
покрасневшим влажным глазам. Мужчина смешал карты.  -  Прежде  чем  он
успел перемешать колоду, наверху открылась и  мягко  закрылась  дверь.
Джонас положил карты на стол, его рука легла на  рукоятку  револьвера.
Потом, узнав звук шагов  Рейнолдса,  идущего  по  галерее,  он  разжал
пальцы и вместо револьвера вытащил  из-за  пояса  табачный  кисет.  На
ступенях появилась пола плаща, с которым не  расставался  Рейнолдс,  а
потом и он сам.  Рейнолдс  только  что  умылся,  и  его  рыжие  волосы
курчавились над  ушами.  Мистер  Рейнолдс  придавал  немалое  значение
собственной внешности, но почему нет? Столько жарких пещер, в  которых
побывал его "молодец", Джонас не видел за всю свою жизнь,  а  ведь  он
был вдвое старше Рейнолдса.
     Рейнолдс прошел мимо стойки, на ходу ущипнул Красотулю за  пухлую
ляжку, потом направился  к  столику,  за  которым  Джонас  раскладывал
пасьянс.
     - Добрый вечер, Элдред.
     - Доброе утро, Клей. - Он раскрыл кисет, достал бумажку,  насыпал
на нее табак. - Покуришь?
     - С удовольствием.
     Рейнолдс выдвинул стул,  развернул  его,  сел,  положив  руки  на
спинку. Когда Джонас  протянул  ему  сигарету,  Рейнолдс  покрутил  ее
тыльной стороной пальцев, старый трюк стрелков.  Большие  охотники  за
гробами знали множество подобных трюков.
     - Где Рой? С Ее святейшеством? - В Хэмбри  они  жили  уже  второй
месяц, и за это время  Дипейп  проникся  страстью  к  пятнадцатилетней
проститутке, которую звали Дебора. Ее кривые ноги и привычка щуриться,
когда она смотрела вдаль, навели Джонаса на мысль, что в предках у нее
одни ковбои, но выяснилось, что вела она себя, как  аристократка.  Вот
Клей и начал называть ее то Ваше святейшество, то Ваше  величество,  а
иногда, в сильном подпитии. Коронованной шлюшкой Роя. Рейнолдс кивнул.
     - Он от нее пьянеет.
     - Ничего страшного, он не облюет нас из-за маленькой  говнюшки  с
прыщами на сиськах. Она же абсолютно неграмотная, не знает даже, какие
буквы в слове "кот". В таком простейшем слове! Я спрашивал.
     Джонас свернул вторую сигарету, извлек серную спичку, зажег ее  о
ноготь. Дал прикурить Рейнолдсу, потом прикурил сам.
     Маленький  щенок  пролез  под  дверьми  салуна.  Мужчины  курили,
наблюдая за ним. Щенок пересек зал, понюхал блевотину  в  углу,  начал
есть. Пока он закусывал, обрубок хвоста мотался взад-вперед.
     Рейнолдс кивнул на живой пример того, что в жизни надо обходиться
теми картами, что у тебя на руках.
     - Должен сказать, щенок это понимает.
     - Едва ли, - пожал плечами Джонас. - Собака - она и есть  собака.
Неразумная  тварь.  Двадцать  минут  назад  кто-то  прискакал.   Потом
ускакал. Один из нанятых нами соглядатаев?
     - А ты ничего не упускаешь, не так ли?
     - Нет смысла упускать, нет смысла. Я не ошибся?
     - Нет. Парень работает на одного из арендаторов в восточном конце
Спуска. Он видел, как они приехали.  Трое.  Молодые.  Совсем  дети.  -
Рейнолдс произнес это слово на манер северных феодов, затянув  среднюю
согласную: {дет-ти.} - Беспокоиться не о чем.
     - Постой, постой, вот этого мы как раз не знаем. - Голос  Джонаса
старчески дрожал. - Не зря говорят, что у молодых зоркий глаз.
     - Молодые видят то, на что им  указывают,  -  возразил  Рейнолдс.
Щенок, облизываясь, затрусил мимо. Рейнолдс пинком помог ему побыстрее
оказаться  за  дверью.  Щенок  отчаянно  завизжал,  чуть  не  разбудив
Крикуна. Пальцы его разжались, из них выпала игральная карта.
     - Может, да, может, нет, - не  согласился  с  ним  Джонас.  -  Во
всяком случае, они из Альянса,  сыновья  владельцев  больших  поместий
чуть ли не из Нью-Канаана, если Раймер и этот болван,  у  которого  он
работает, ничего не перепутали. Сие означает, что нам нужно  соблюдать
предельную осторожность. Ходить тихонечко, как по яичной скорлупе. Нам
предстоит пробыть здесь никак не меньше трех месяцев. И этот молодняк,
возможно, будет постоянно тереться  рядом,  пересчитывая  то,  другое,
третье и записывая все на бумагу. Счетоводы нам совершенно ни к  чему.
Тем, кто занимается снабжением, они только мешают.
     - Да перестань! Это же просто ширма. Наказание за шалопайство. Их
папашки...
     - Их папашки знают, что Фарсон захватил весь юго-восток и  сейчас
на коне. Скорее всего известно это и  мальчишкам.  Они  понимают,  что
речь идет о выживании как Альянса, так и его гребаных венценосцев.  Не
знаю, Клей, как все повернется. С такими, как эти, никогда не  знаешь,
какой фортель они могут выкинуть. По меньшей мере они  могут  серьезно
отнестись к поручению, чтобы загладить свою вину перед родителями.  Мы
многое поймем, когда увидим их, но одно  я  могу  сказать  тебе  прямо
сейчас: мы не  сможем  приставить  дуло  револьвера  к  их  головам  и
покончить с ними, как со  сломавшей  ногу  лошадью,  если  они  увидят
лишнее. Их папашки, возможно, сердятся на  них,  пока  они  живы,  но,
думаю, к мертвым воспылают самой нежной любовью. Так уж устроены отцы.
Мы не можем допустить, чтобы на нас пала хоть тень  подозрения.  Ни  в
коем разе.
     - Тогда надо выводить из игры Дипейпа.
     - Рой будет  держаться  молодцом,  -  дрожащим  голосом  возразил
Джонас.  Бросил  окурок  на  пол,  раздавил  каблуком.   Посмотрел   в
стеклянные глаза Сорви-Головы, сощурился, словно что-то подсчитывая. -
Твой приятель сказал - сегодня? Они прибыли сегодня, эти мальчишки?
     - Да.
     - Значит, завтра они заявятся к Эвери. - Он  имел  в  виду  Херка
Эвери, Главного шерифа и Старшего констебля Хэмбри, крупного мужчину с
толстенным животом.
     - Похоже на то, - кивнул Клей Рейнолдс.
     - Чтобы показать свои документы.
     - Да,  сэр,  именно   для   этого.   Поздороваться,   значит,   и
познакомиться.
     Рейнолдс предпочел промолчать. Он часто не  понимал  Джонаса,  но
сопровождал его с пятнадцати лет и знал, что  дополнительных  вопросов
лучше  не  задавать.  Потому  что  вопросы   эти   могли   закончиться
выслушиванием длинной лекции о других  мирах,  которые  этот  старикан
посетил, проникнув через, как он говорил, "особые двери". По разумению
Рейнолдса, ему до конца жизни хватило бы и обычных дверей,  недостатка
которых в мире не ощущалось.
     - Я поговорю с Раймером, а  Раймер  поговорит  с  шерифом  насчет
того, где им стоит остановиться, -  продолжил  Джонас.  -  Я  думаю  о
бункере на ранчо "Полоса К". Ты знаешь, про что я?
     Рейнолдс знал. В таком феоде,  как  Меджис,  сориентироваться  на
местности не составляло большого труда. "Полоса К" - участок брошенной
земли к северо-западу от города, неподалеку от говорящего  каньона.  В
устье каньона каждую осень сжигали сучья, но шесть или семь лет  назад
ветер переменился, и стена огня пошла на "Полосу  К".  Сгорело  все  -
дом, конюшни, амбары.  Остался  только  бункер.  Рейнолдс  решил,  что
поселить там троицу из Внутренних феодов - отличная идея. Подальше  от
Спуска, подальше от нефтяного поля.
     - Тебе  нравится,  не  так  ли?  -  Джонас  заговорил  с  сильным
хэмбрийским акцентом. - Да, тебе  очень  нравится,  я  это  вижу,  мой
милый. Знаешь, как говорят в Крессии? Если хочешь украсть  серебро  из
столовой, прежде всего запри собаку в кладовке.
     Рейнолдс кивнул. Дельный совет.
     - А эти грузовики. Как ты там их называешь, цистерны?
     - Им хорошо и на нынешнем месте. Да и не можем мы перевезти их  в
другое, не привлекая внимания, не так ли? Ты и Рой отправитесь туда  и
прикроете их ветками. Нарубите побольше. Займетесь этим послезавтра.
     - А где будешь ты, пока мы будем корячиться в СИТГО?
     - Днем? Готовиться к обеду в доме мэра,  недогадливый  ты  мой...
обеда, который даст Торин, чтобы представить гостей из  Большого  мира
местному обществу. - Джонас занялся очередной  сигаретой.  Взгляд  его
при этом не отрывался от Сорви-Головы, но  табака  не  просыпалось  ни
крошки. - Приму ванну, побреюсь, уложу волосы... может, даже  напомажу
усы. Как думаешь, Клей, стоит?
     - Не перетрудись, Элдред.
     Джонас  рассмеялся.  От  этих  визгливых  звуков  Крикун   что-то
пробормотал, а Красотуля дернулась на стойке.
     - Значит, Роя и меня на обед не пригласят?
     - Обязательно  пригласят,  будут  настойчиво  просить  прийти.  -
Джонас протянул Рейнолдсу новую сигарету и принялся вертеть еще  одну,
для себя. - Я извинюсь за вас. Будьте уверены,  доводы  приведу  очень
убедительные. Вы будете мной  гордиться.  Крепкие  мужчины  всплакнут,
услышав причины вашего отсутствия.
     - Значит, мы сможем провести целый день  в  этой  грязи  и  вони,
забрасывая ветками эти цистерны. Ты очень добр, Джонас.
     - Я буду задавать вопросы,  -  мечтательно  продолжил  Джонас.  -
Переходить от одной группы  гостей  к  другой...  красивый,  нарядный,
благоухающий восковицей... Я знаю парней, занимающихся тем  же  делом,
что и мы, которые,  в  первую  очередь  находят  толстого  весельчака,
который может поделиться с ними местными сплетнями...  хозяина  салуна
или бармена, может, владельца конюшни или одного  из  тех  типов,  что
всегда вертятся около тюрьмы или здания суда, засунув  большие  пальцы
рук в карманы жилетки. Что же касается  меня,  Клей,  я  полагаю,  что
лучший источник информации -  женщина,  особенно  если  она  худа  как
палка, а нос у нее больше  сисек.  При  этом  она  не  красит  губы  и
зачесывает волосы назад.
     - У тебя есть конкретная кандидатура?
     - Да. Звать ее Корделия Дельгадо.
     - Дельгадо?
     - Ты знаешь эту фамилию, она на  устах  у  всех.  Сюзан  Дельгадо
вскорости суждено стать  наложницей  мэра.  Корделия  -  ее  тетка.  Я
подметил  одну  особенность  человеческой  натуры:  люди  предпочитают
говорить с теми, кто не высовывается, а не с  шумливыми  весельчаками,
которые всегда готовы угостить тебя выпивкой.  На  обеде  я  собираюсь
сесть с ней рядом, отметить аромат ее духов, которых,  готов  спорить,
не будет и в помине, и следить за тем, чтобы ее  стакан  для  вина  не
пустовал. Как тебе мой план?
     - План чего? Вот что хотелось бы узнать.
     - Для игры в "Замки", в которую нам предстоит сыграть, -  ответил
Джонас, и веселость исчезла из его голоса. - Мы должны убедиться,  что
эти парни посланы сюда в наказание за  провинность,  а  не  для  того,
чтобы выполнять данное им поручение. Звучит,  конечно,  правдоподобно.
Мне многое довелось повидать, так что я могу судить о правдоподобности
той или иной версии. Я верю им до трех часов  ночи,  а  потом  у  меня
возникают сомнения. И знаешь, что я тебе скажу, Клей?
     Рейнолдс покачал головой.
     - Я {прав} в своих сомнениях. Точно так же,  как  оказался  прав,
когда пошел с Раймером к старине Торину и  убедил  его,  что  кристалл
Фарсона лучше всего хранить у ведьмы. Она запрячет кристалл туда,  где
его не найти даже {стрелку,} не говоря уж о молокососах,  которые  еще
не попробовали женщину. Необычные у нас времена. Надвигается ураган. А
когда знаешь, что должен задуть ветер, паруса лучше убрать заранее.
     Он посмотрел на сигарету, которую только что свернул. Она плясала
на тыльной стороне  его  пальцев,  как  недавно  у  Рейнолдса.  Джонас
откинул прядь длинных волос и засунул сигарету за ухо.
     - Не хочу курить. - Он встал, потянулся. В спине  у  него  что-то
захрустело. - Я, наверное, сошел сума, раз курю в такой  час.  В  моем
возрасте лишняя сигарета гарантирует бессонницу.
     Он направился к лестнице, по пути не забыв ущипнуть Красотулю  за
голую  ляжку,  последовав  примеру  Рейнолдса.  У   первой   ступеньки
обернулся.
     - Я не хочу убивать их. Ситуация  и  так  достаточно  щекотливая.
Даже если я почувствую, что они не так просты, как кажется  на  первый
взгляд, я не шевельну и пальцем... не шевельну ни одним пальцем. Но...
я постараюсь, чтобы они четко знали свое место в общем раскладе.
     - Нагонишь на них страха.
     Джонас просиял.
     - Да,  партнер,  именно  так,  нагоню  на  них  страха.  Чтобы  в
следующий раз они подумали дважды, прежде чем связываться  с  Большими
охотниками за гробами. Чтобы они делали широкий круг, завидев  нас  на
дороге. Да, сэр, вот о чем стоит подумать. Еще как стоит.
     Он  начал   подниматься   по   лестнице,   похохатывая,   заметно
прихрамывая... по ночам  хромота  проявлялась  сильнее.  Корт,  старый
учитель Роланда, узнал бы эту хромоту,  ибо  Корт  видел  удар,  после
которого Джонас охромел на всю жизнь. А нанес его отец Корта палкой из
железного дерева, сломав ногу Элдреда Джонаса на  лужайке  за  Большим
залом Гилеада, перед тем как забрать оружие мальчика и отослать его на
запад, без оружия, в изгнание.
     В конце концов мужчина, в  которого  вырос  этот  мальчик,  нашел
оружие: изгнанники всегда  его  находили,  если  искали  как  следует.
Конечно,  оружие  это  не  шло  ни  в  какое  сравнение   с   большими
револьверами с рукояткой из сандалового дерева, о  которых  они  могли
только мечтать, но в этом мире желающий обрести  оружие  не  оставался
без оного.
     Рейнолдс проводил Джонаса  взглядом,  повернулся  к  столу  Корал
Торин,  перетасовал  карты  и  принялся   раскладывать   пасьянс,   не
законченный Джонасом. Снаружи из-за горизонта выглянуло солнце.



                             Глава пятая
                       ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГОРОД


                                  1


     Спустя две ночи после прибытия в феод Меджис  Роланд,  Катберт  и
Ален проехали на своих лошадях  под  аркой  из  саманного  кирпича,  с
надписью "ВХОДИТЕ С МИРОМ". За аркой расстилался вымощенный брусчаткой
двор, освещенный факелами. В  смолу,  горевшую  в  факелах,  вводились
особые добавки, окрашивающие пламя в разные цвета: зеленый, оранжевый,
розовый. Многоцветье факелов напоминало Роланду фейерверк.  Он  слышал
перезвон гитар, голоса, женский смех. Воздух наполняли запахи, которые
теперь прочно ассоциировались с Меджисом: морской соли, нефти и сосны.
     - Не знаю, получится ли  у  меня.  -  пробормотал  Ален,  крупный
парень с гривой светлых волос, выбивающихся из-под  ковбойской  шляпы.
Он чисто вымылся, Катберт и Роланд тоже, но Ален и  в  лучшие  времена
сторонился светских раутов, поэтому  едва  дышал  от  страха.  Катберт
выглядел получше, но Роланд понимал: броня его давнего друга не так уж
крепка. Так что лидерство ему предстояло взять на себя.
     - Все будет хорошо, - заверил он Алена. - Только...
     - Да, и {выглядишь} ты прекрасно. - Катберт нервно хохотнул.  Они
уже пересекали двор. За ним расположился дворец мэра, разлапистая,  со
многими флигелями гасиенда, сложенная из того  же  саманного  кирпича,
каждым  окном  излучающая  свет  и  веселье.  -  Белый  как   полотно,
уродливый, как...
     - Заткнись, - резко вмешался Роланд, и насмешливая улыбка слетела
с лица Катберта. Роланд это  отметил,  вновь  повернулся  к  Алену:  -
Только не пей ничего спиртного. Ты знаешь, что надо говорить  в  таких
случаях. Всегда помни нашу легенду. Улыбайся. Старайся  расположить  к
себе людей. Пользуйся своим социальным статусом. Не забывай, что шериф
разве что не выпрыгивал из штанов, лишь бы встретить нас по-радушнее.
     Ален  кивнул,  слова  Роланда  вселили  в   него   малую   толику
уверенности.
     - Насчет социального статуса, - вставил Катберт. - У  них-то  его
нет никакого, то есть мы выше их как минимум на голову.
     Роланд кивнул, потом заметил,  что  на  седельной  луке  Катберта
вновь появился грачиный череп.
     - А вот это убери!
     С обидой на лице Катберт засунул "дозорного" в  переметную  суму.
Двое мужчин в  белых  куртках,  белых  штанах  и  сандалиях  выступили
вперед, кланяясь и улыбаясь.
     - Выше головы, - негромко бросил Роланд своим друзьям. - Помните,
кто вы. И помните лица ваших  отцов.  -  Он  хлопнул  Алена,  на  лице
которого еще отражалась тревога, по плечу. Потом повернулся к  грумам:
- Добрый вечер, джентльмены. Пусть будут долгими ваши дни на земле.
     Оба заулыбались, сверкнув зубами в  разноцветном  свете  факелов.
Старший поклонился...
     - И ваши тоже, молодые господа. Добро пожаловать во дворец мэра.



                                  2


     Главный шериф встретил их днем раньше, с такой же радостью, как и
грумы.
     Пока все приветствовали их от всей души, даже  возничие  повозок,
которые встречались им по пути в город, и одного этого вполне хватило,
чтобы Роланд насторожился. Он  убеждал  себя,  что  скорее  всего  его
подозрения напрасны, местные жители и должны питать к ним самые теплые
чувства, иначе их бы сюда  не  послали.  Во-первых,  Меджис  находится
далеко от эпицентра  событий,  во-вторых,  он  верен  Альянсу.  Роланд
понимал, что перегибает палку, но предпочитал не терять  бдительности.
Быть начеку. В конце концов, они еще  недавно  были  детьми,  и,  если
попадут  в  беду,  то  лишь  потому,   что   принимали   желаемое   за
действительное.
     Служебные апартаменты шерифа и тюрьма феода занимали одно здание,
расположенное на Холмовой улице, откуда открывался прекрасный  вид  на
бухту. Роланд не мог знать этого наверняка, но догадывался, что  ни  в
одном другом феоде пьяницы  и  драчуны  не  просыпались  утром,  чтобы
увидеть столь живописную  картину:  к  югу  тянулся  ряд  разноцветных
эллингов, доки располагались внизу, там  старики  и  мальчишки  ловили
удочками рыбу, а женщины чинили  сети  и  паруса.  А  чуть  дальше  по
сверкающей голубизне бухты сновали туда-сюда рыбацкие  баркасы:  утром
ставили сети, во второй половине дня вытаскивали их.
     Большинство зданий на Главной улице были выстроены  из  саманного
кирпича, здесь же, на улице, проходящей над  деловым  центром  Хэмбри,
предпочтение отдавалось красному кирпичу,  как  и  в  Старом  квартале
Гилеада. Ухоженные  дома,  кованые  решетки  ворот,  чисто  выметенные
дорожки, оранжевая черепица крыш, ставни,  защищающие  от  солнца.  На
этой тихой  улочке  просто  не  верилось,  что  северо-западная  часть
Альянса, древняя земля Эльда, Артурова королевства, пылает  в  огне  и
вот-вот рухнет.
     Тюрьма в большей степени напоминало почтовое отделение, в меньшей
- городской Зал собраний. Разумеется, при отсутствии решеток на окнах,
выходящих на бухту
     Шериф Херк Эвери в одежде отдавал предпочтение хаки. Должно быть,
он наблюдал за их приближением через глазок, потому  что  парадная,  с
коваными железными пластинами дверь тюрьмы  распахнулась,  прежде  чем
Роланд успел потянуться к колотушке-звонку. Шериф  Эвери  появился  на
крыльце. Впрочем, первым появился его живот, точно так же, как  в  зал
суда сначала входит  бейлиф,  а  уж  потом  сам  судья.  Эвери  широко
раскинул руки, всем своим видом выказывая переполняющую его радость.
     Он низко поклонился (как сказал потом Катберт, ему стало  страшно
при мысли, что живот может перевесить и свалить шерифа  с  крыльца,  а
там, глядишь, тот мог укатиться и в море), несколько  раз  пожелал  им
доброго утра, как сумасшедший, молотил по ключице. Широкая улыбка едва
не разорвала лицо пополам. Три помощника, по виду в недалеком  прошлом
фермеры, как и шериф, одетые в хаки,  толпились  в  дверях  за  спиной
Эвери и таращились  на  новоприбывших.  Именно  таращились:  в  глазах
стояло неприкрытое любопытство.
     Эвери пожал руку каждому юноше,  продолжая  кланяться,  и  робкие
попытки  Роланда  остановить  его  успехом  не   увенчались.   Наконец
угомонившись, он пригласил гостей в дом. В кабинете  царила  прохлада,
хотя солнце уже  пекло  немилосердно.  Разумеется,  потому-то  дома  и
строили из красного кирпича. Такого просторного  и  светлого  кабинета
главного шерифа Роланду видеть не доводилось, а он  за  последние  три
года побывал в пяти или шести, сопровождая отца в нескольких  коротких
и одной достаточно продолжительной инспекционных поездках.
     В центре стояло бюро с убирающейся крышкой, у двери висела  доска
с объявлениями (на листках писали, зачеркивали, снова писали: бумага в
Срединном мире была в дефиците), дальний  угол  занимала  подставка  с
двумя винтовками. Такими древними, что Роланд засомневался, а есть  ли
к ним патроны. Слева от подставки открытая дверь вела  непосредственно
в тюрьму, с тремя камерами по  каждую  сторону  короткого  коридора  и
идущим из двери сильным запахом щелочного мыла.
     {Они все почистили к нашему приезду,}  подумал  Роланд.  Его  это
удивило, тронуло... и насторожило.  {Почистили,  словно  готовились  к
встрече конников одного из Внутренних феодов -  солдат-профессионалов,
присланных  с  заданием  провести  серьезную  проверку,  а   не   трех
подростков, наказанных за прегрешения.}
     Но должно ли это восприниматься как  странное  гипертрофированное
стремление местного руководства встретить гостей на высшем  уровне?  В
конце концов, прибыли они  из  Нью-Канаана,  и  вполне  возможно,  что
жители этого медвежьего угла смотрят на них как  на  особ  королевской
крови.
     Шериф Эвери представил своих помощников. Роланд пожал руки  всем,
даже не пытаясь запомнить имена. Обязанность запоминать их  лежала  на
Катберте, и забывал он хоть какое-то крайне редко. Третий помощник,  с
обширной лысиной и болтающимся на ленте моноклем, опустился перед ними
на одно колено.
     - Вот это ни к чему, идиот! - воскликнул Эвери, схватил помощника
за шкирку, рывком поднял на  ноги.  -  Они  же  подумают,  что  мы  за
деревенщины. Кроме того, ты их смущаешь, неужели тебе это не понятно?
     - Все нормально. - (Роланд действительно смутился, но старался не
подать виду.) - Не такие уж мы особенные, знаете ли...
     - Не такие уж особенные! - Эвери расхохотался. А вот  его  живот,
как отметил Роланд, трясся совсем не так, как мог бы: жира в нем  было
меньше, чем казалось на первый  взгляд.  Возможно,  подумал  юноша,  и
шериф не так уж прост. - Он говорит, не такие особенные! Вы проскакали
пятьсот миль, прибыли из Привходящего мира,  наши  первые  официальные
представители Альянса, с тех пор как четыре  года  назад  по  Великому
Тракту проехал стрелок, а он говорит, что не такие они  особенные!  Не
присесть ли вам, дорогие мои? У меня есть грэф, но час еще ранний, да,
может, вы вообще не  захотите  его  пить,  учитывая  ваш  возраст.  Уж
извините меня, но  ваша  юность  бросается  в  глаза,  тем  более  что
стыдиться юности нечего, мы все были молодыми. Еще у меня  есть  белый
ледяной чай, который я вам очень рекомендую. Жена  Дейва  готовит  его
просто бесподобно.
     Роланд взглянул на Катберта, Алена, который  кивнул  и  улыбнулся
(стараясь совсем не смотреть на море), и  вновь  повернулся  к  шерифу
Эвери:
     - Белый чай - подарок пересохшему горлу.
     Один из помощников отправился за чаем.  Другие  принесли  стулья,
поставили их перед столом-бюро шерифа, и последний перевел разговор  в
деловое русло.
     - Вы знаете, кто вы и откуда приехали, и я знаю то  же  самое,  -
начал шериф, усаживаясь в кресло, жалобно застонавшее под его весом. -
Я слышу Привходящий мир в ваших голосах, а главное, вижу его  в  ваших
лицах.
     Однако здесь, в Хэмбри, мы  придерживаемся  стародавних  законов.
Что поделаешь, жизнь у нас неспешная, деревенская. Но мы не  торопимся
ее менять и помним  лица  наших  отцов.  Разумеется,  я  не  собираюсь
надолго отрывать вас от ваших неотложных дел,  но,  если  вы  простите
меня за доставленные неудобства, хотел бы взглянуть  на  те  бумаги  и
документы, которые вы, возможно, привезли с собой в город.
     В город они привезли с собой все бумаги и документы, и Роланд  не
сомневался, что шериф Эвери прекрасно  об  этом  знал.  Он  изучил  их
досконально, словно забыв о том, что обещал не задерживать посетителей
надолго, пройдясь по каждой  строчке  пухлым  пальцем,  шевеля  губами
(процент льна в бумаге был столь высок, что  листы  больше  напоминали
куски материи). Время  от  времени  палец  его  возвращался  к  началу
строки, и он  перечитывал  ее  заново.  Два  помощника  стояли  сзади,
уставившись  на  документы   через   широкие   плечи   Эвери.   Роланд
предположил, что грамоте они не обучены.
     Уильям Диаборн. Сын конюха. Ричард Стокуорт. Сын  ранчера.  Артур
Хит. Сын  конезаводчика.  На  каждом  идентификационном  удостоверении
стояла подпись поверенного: Джеймса Рида (из Хемпхилла) - на документе
Диаборна,  Пайета  Рейвенхида  (из  Пеннилтона)  -  Стокуорта.  Лукаса
Риверса (из Гилеада) - Хита. Оформление не вызвало никаких  нареканий,
указанные приметы полностью соответствовали оригиналам.  Эвери  вернул
удостоверения,   многословно   выразив   благодарность   и    глубокую
признательность.  Затем  Роланд  протянул  Эвери  письмо,  которое   с
превеликим почтением достал из кошеля. Точно так же отнесся к письму и
Эвери. А когда развернул и увидел подпись, его глаза чуть  не  вылезли
из орбит.
     - Господи, спаси мою душу! Парни, да ведь его подписал стрелок!
     - Да, это же надо. -  В  голосе  Катберта  слышался  неподдельный
восторг. Роланд пнул его в щиколотку, сильно, не отрывая почтительного
взгляда от лица Эвери.
     Автором письма бы некий Стивен Дискейн из Гилеада, стрелок (иначе
говоря, рыцарь, сквайр, миротворец и барон - последний титул  не  имел
никакого  веса  в  нынешнее  время,  пусть  Джон  Фарсон  и  утверждал
обратное), потомок в двадцать  восьмом  колене  Артура  из  Эльда,  по
боковой  линии  (другими  словами,  ведущий  свой  род  от  одной   из
многочисленных  наложниц  Артура).  Адресовалось  оно  мэру  Хартуэллу
Торину, канцлеру Кимбе Раймеру  и  главному  шерифу  Херкимеру  Эвери.
Стрелок слал всем троим свои наилучшие пожелания и поручал их  заботам
троих молодых  людей,  которые  привезут  письмо:  мастеров  Диаборна,
Стокуорта и Хита. В  Меджис  их  направили  по  поручению  Альянса  со
специальной миссией:  взять  на  контроль  все  материальные  ресурсы,
которые могли бы поступить в  Альянс  в  случае  необходимости  (слово
"война" в письме отсутствовало, но легко прочитывалось  между  строк).
Стивен Дискейн от лица Альянса феодов просил мастеров Торина,  Раймера
и Эвери оказывать всяческое содействие курьерам Альянса  в  выполнении
их миссии, обратив особое внимание на  Поголовье  скота,  имеющиеся  в
наличии  запасы  продовольствия  и  транспортные  средства.   Диаборн,
Стокуорт и Хит, писал Дискейн,  пробудут  в  Меджисе  не  меньше  трех
месяцев,  может,  даже  и  год.  В  конце   документа   вышеозначенным
официальным адресатам предлагалось "писать нам о  достижениях  молодых
людей  и  прогрессе  в  выполнении  порученного  им  дела   со   всеми
подробностями,  которые  могут  нас  заинтересовать".  И  "ничего   не
скрывать, если вы нас любите".
     Другими словами, докладывать, ведут ли они себя как должно. Пошел
ли на пользу полученный ими урок.
     Помощник с  моноклем  вернулся,  когда  главный  шериф  дочитывал
письмо Дискейна. Он принес поднос с четырьмя стаканами  белого  чая  и
склонился с ним, как  дворецкий.  Роланд  поблагодарил  его  и  роздал
стаканы. Последний взял себе,  поднес  к  губам  и  увидел,  что  Ален
пристально  смотрит  на  него.  Его  синие  глаза  ярко  блестели   на
закаменевшем лице.
     Ален чуть качнул стакан, чтобы зазвякали кубики  льда,  и  Роланд
ответил коротким кивком. Он ожидал, что  ему  принесут  холодный  чай,
налитый из кувшина, опущенного в  ближайший  колодец,  но  в  стаканах
звякал лед. Лед в разгар лета. Интересно.
     Чай, как и обещали, оказался отменным.  Эвери  дочитал  письмо  и
протянул Роланду с таким видом, словно возвращал святую реликвию.
     - Вы хотите держать его при себе,  Уилл  Диаборн..  чтобы  с  ним
ничего не случилось.
     - Да,  сэр.  -   Роланд   вернул   письмо   и   идентификационное
удостоверение в кошель. Его друзья "Ричард"  и  "Артур"  поступили  со
своими удостоверениями точно так же.
     - Превосходный белый чай,  -  подал  голос  Ален.  -  Никогда  не
пробовал лучшего.
     - Да. - Эвери отпил из своего стакана. -  Наверное,  все  дело  в
меде. Так, Дейв?
     Помощник  с  моноклем,  стоявший  вместе  с  остальными  у  доски
объявлений, улыбнулся.
     - Думаю, что да, но Джуди не любит говорить об этом. Этот  рецепт
она получила от своей матери.
     - Да, мы должны помнить и лица наших матерей, должны  помнить.  -
На лице шерифа появилось  сентиментальное  выражение,  но  Роланд  мог
поклясться, что перед мысленным взором Эвери сейчас  стоит  отнюдь  не
материнский  лик.  Шериф  повернулся  к  Алену,  и   сентиментальность
бесследно исчезла: - Вас удивил лед, мастер Стокуорт.
     Ален вздрогнул.
     - Ну, я...
     - Полагаю, вы  не  ожидали,  что  такое  возможно  в  захолустном
Хэмбри? - И хотя голос Эвери звучал  весело,  подтекст  Роланд  уловил
четко.
     {Мы ему не нравимся. Ему не нравятся наши "городские манеры".  Он
нас совсем не знает, он не знает, какие у нас манеры, есть  ли  они  у
нас вообще, но он нас заранее не любит. Он думает, что мы  снобы,  что
мы видим в нем и в остальных жителях Хэмбри неотесанных мужланов.}
     - Не только в Хэмбри, - ровным голосом ответил Ален. - В нынешние
времена лед - редкость и на Внутренней дуге, шериф Эвери. В детстве  я
видел его только по особым случаям, скажем, на днях рождения.
     - Лед всегда был на День солнца, - добавил Катберт. На этот раз в
его голосе не звучали столь характерные иронические нотки. -  Если  не
считать фейерверков, мы его любили больше всего.
     - Что вы говорите, что вы говорите.  -  В  каждом  слове  молодых
людей шерифу Эвери словно открывались все новые и новые чудеса. Эвери,
похоже, не нравилось, что они приехали в город, не нравилось, что  ему
придется уделить им, как бы он сказал,  "половину  чертова  утра",  не
нравилась их одежда, их подробные идентификационные бумаги, их  акцент
или их юность. Вот юность вызывала наибольшее негодование. Роланд  это
понимал, но задавался вопросом, а нет ли другой причины. А если  есть,
то в чем она заключается?
     - В городском Зале собраний есть газовые холодильник и  плита,  -
пояснил Эвери. - Оба работают. А уж подземного газа на СИТГО  хватает.
Это нефтяное поле к востоку от города. Вы его проезжали.
     Они кивнули.
     - Плита нынче - музейный экспонат, ее  показывают  школьникам  на
уроках истории, а вот холодильник используется, иной раз он очень даже
полезен. -  Эвери  поднял  стакан,  всмотрелся  в  его  содержимое.  -
Особенно летом. - Он отпил  чаю,  вытер  губы  и  улыбнулся  Алену:  -
Видите? Никаких загадок.
     - Я удивлен, что вы не нашли применения всей нефти, - подал голос
Роланд. - В городе нет генераторов?
     - Есть, четыре или пять, - ответил  Эвери.  -  Самый  большой  на
ранчо "Рокинг Б" Френсиса Ленджилла, и он вроде  бы  исправен.  ХОНДА.
Это слово вам что-нибудь говорит, парни? ХОНДА?
     - Я видел  его  раз  или  два,  -  кивнул  Роланд.  -  На  старых
велосипедах с мотором.
     - Да? В любом случае эти генераторы не могут работать на нефти  с
СИТГО. Она слишком  густая.  В  ней  много  дегтя.  А  вот  перегонных
установок у нас нет.
     - Понятно. - Теперь заговорил Ален. - Но все равно  лед  летом  -
это роскошь. Каким бы путем он ни попал в стакан. -  Он  засосал  один
кубик и с хрустом раздробил зубами.
     Эвери какое-то мгновение смотрел на  него,  дабы  убедиться,  что
тема исчерпана, потом повернулся к Роланду.  Его  толстое  лицо  вновь
осветила широкая, но не заслуживающая доверия улыбка.
     - Мэр Торин попросил меня передать вам  самый  горячий  привет  и
извиниться перед вами за то, что не смог лично засвидетельствовать вам
свое почтение... Мэр у нас человек занятой, очень занятой.  Но  завтра
вечером он дает обед в своем дворце... всех он ждет в семь часов, вас,
молодежь,  -  в  восемь...  чтобы  устроить  вам,   как   я   понимаю,
торжественную встречу, для, я бы сказал, драматического эффекта. И мне
нет нужды говорить вам - для вас. должно быть, званый  вечер  что  для
меня горячий обед, - о необходимости прибыть точно в назначенный час.
     - В парадном костюме? - озабоченно спросил Катберт. - Мы проехали
долгий путь, почти четыреста колес, и не взяли  с  собой  ни  нарядной
одежды, ни кушаков.
     Эвери хохотнул, на этот раз поискреннее. Роланд догадался почему:
"Артур" позволил себе проявить наивность и неуверенность.
     - Нет, юный мастер, Торин понимает, что  вы  прибыли  по  делу...
работать, как  те  же  ковбои!  Смотрите,  как  бы  вас  не  заставили
вытаскивать сети из бухты!
     В углу захохотал Дейв, обладатель монокля. Возможно,  это  шутка,
понятная только местным, подумал Роланд.
     - Наденьте лучшее, что у вас есть,  и  все  будет  в  порядке.  В
кушаках все равно никого не будет, в Хэмбри это не  принято.  -  Вновь
Роланд отметил подчеркнутое пренебрежение к родному городу и  феоду...
и обиду на чужаков, которая под этим скрывалась.
     - В любом случае отдыхать и развлекаться вам  завтра  вечером  не
придется.  Харт  пригласил  всех  крупных  ранчеров,   конезаводчиков,
скотоводов этой части феода... их не так уж  и  много,  вы  понимаете,
учитывая, что к западу от Спуска начинается пустыня. Но все, кто  хоть
что-то да значит в наших краях, там будут, и вы найдете в  них  верных
союзников Альянса, всегда готовых помочь. Френсис Ленджилл  с  "Рокинг
Б"... Джон Кройдон с "Пиано"... Генри Уэртнер, ему доверены породистые
лошади феода, но у него есть и свои...  Хэш  Ренфрю,  ему  принадлежит
ранчо "Ленивая Сюзан" с самым большим  табуном  в  феоде...  и  многие
другие. Раймер вам всех представит, а потом вы  познакомитесь  с  ними
поближе.
     Роланд кивнул и повернулся к Катберту:
     - Завтра тебе придется попотеть. Катберт кивнул в ответ:
     - Не волнуйся за меня, Уилл, я их всех запомню.
     Эвери пил чай, добродушно поглядывая на них. Но от  фальши  этого
добродушия Роланда чуть не перекосило.
     - У большинства из них дочери на выданье, и они их приведут.  Вам
будет на кого посмотреть.
     Роланд решил, что для одного утра чаю и лицемерия они получили  с
избытком. Кивнул, опорожнил стакан, улыбнулся (надеясь, что его улыбка
искренностью превосходила улыбку Эвери) и встал. Катберт и Ален  намек
поняли и последовали его примеру.
     - Благодарим за чай и теплый прием. - Роланд улыбнулся еще  шире.
- Пожалуйста, поблагодарите от  нас  мэра  Торина  за  его  радушие  и
передайте ему, что он увидит нас завтра, ровно в восемь вечера.
     - Хорошо. Обязательно передам.
     Роланд  повернулся  к  Дейву.  Тот  так  удивился,  что   о   его
существовании вспомнили, что подался назад и чуть не ударился  головой
о доску объявлений.
     - И, пожалуйста, поблагодарите вашу жену за восхитительный чай.
     - Поблагодарю. Спасибо, сэй.
     Они вышли за ними.  Главный  шериф  Эвери  выступал  следом,  как
верный ожиревший сторожевой пес.
     - Насчет того, где вы расположитесь... - начал он, когда они  уже
спустились с крыльца и зашагали по дорожке. Как только  они  вышли  из
дома, шериф начал потеть.
     - Действительно, как же я забыл спросить об этом, - хлопнул  себя
по лбу Роланд. - Мы разбили лагерь на том длинном склоне, где  пасется
много лошадей, вы, конечно, знаете, о чем я...
     - Да, на Спуске.
     - ...но без разрешения, потому что не знали, у кого спросить.
     - Это земля Джона Кройдона, и  я  уверен,  что  он  возражать  не
будет, но мы хотим устроить вас поудобнее. К северо-западу отсюда есть
пустующий участок земли, "Полоса К". Он принадлежал семье  Гарбер,  но
они  продали  его  после  пожара.   Теперь   им   владеет   Ассоциация
конезаводчиков - группа местных фермеров и ранчеров. Я говорил о вас с
Френсисом Ленджиллом, он сейчас президент Ассоциации... и  он  сказал:
"Мы поселим их на ранчо Гарберов, почему нет?"
     - Действительно, почему нет? - промурлыкал Катберт. Роланд  резко
повернулся  к  нему,  но  Катберт  смотрел  на  бухту,   где   сновали
взад-вперед маленькие рыбачьи лодки, напоминая водяных жуков.
     - Да, именно так я и ответил: "Действительно,  почему  нет?"  Дом
сгорел дотла, но бункер остался в  целости  и  сохранности.  Вместе  с
конюшней и летней кухней. По  приказу  мэра  Торина  я  позволил  себе
завезти продукты и прибраться в бункере.  Вы,  возможно,  найдете  там
каких-нибудь насекомых, но не жалящих или кусающих... а вот змей точно
не будет, если только они не живут в подполе, а если  и  живут,  пусть
там и остаются, вот что я всегда говорю. Так,  парни?  Пусть  они  там
остаются.
     - Пусть там остаются, аккурат  под  полом,  где  они  довольны  и
счастливы, -  согласился  Катберт,  который,  сложив  руки  на  груди,
по-прежнему любовался бухтой.
     Эвери коротко взглянул на него, улыбка чуть поблекла. Потом вновь
повернулся к Роланду, теперь уже улыбаясь во весь рот.
     - Крыша не течет, так что, если пойдет дождь, вы  не  промокнете.
Что вы об этом скажете? Вас это устроит?
     - Более чем. Я думаю, что вы  очень  деятельный  человек,  а  мэр
Торин слишком добр к нам. - Он действительно так думал. Только не  мог
сказать, почему городские власти так расстарались. - И  мы  благодарим
его за заботу о нас. Не так ли, парни?
     Катберт и Ален энергично кивнули.
     - И мы с благодарностью принимаем ваше предложение.
     Кивнул и Эвери.
     - Я ему передам. Езжайте с миром, ребята. Они подошли к коновязи.
Эвери вновь пожал каждому руку, на этот  раз  уделив  особое  внимание
лошадям молодых людей.
     - Значит, до завтрашнего вечера, молодые джентльмены?
     - Да завтрашнего вечера. - согласился Роланд.
     - Как думаете, сумеете найти "Полосу К" самостоятельно?
     Опять Роланда удивило сквозившее в голосе презрение. А может, оно
и к лучшему. Если Главный шериф держит их  за  недоумков,  кто  знает,
какую выгоду можно из этого извлечь?
     - Мы его найдем, - ответил Катберт, вскакивая  на  лошадь.  Эвери
подозрительно уставился на грачиный череп, красующийся на луке  седла.
Катберт заметил этот взгляд, но сдержался и  оставил  свои  мысли  при
себе. Роланда такая реакция друга и удивила, и обрадовала. - Счастливо
оставаться, шериф.
     - А вам, парни, счастливого пути.
     Он стоял у коновязи, крупный мужчина  в  хаки,  с  пятнами  пота.
расползающимися из-под мышек, черных сапогах,  слишком  уж  начищенных
для шерифа, дни и ночи не слезающего  с  седла.  {И  где  взять  такую
лошадь, которая сможет целый день таскать на себе такую тушу,} подумал
Роланд. {Хотел бы посмотреть на это чудо.}
     Эвери помахал им вслед рукой. Его  помощники  тоже  спустились  с
крыльца. Дейв - первым. И они проводили юношей взмахами рук.



                                  3


     Как только Альянсова молодежь,  рассевшись  на  дорогих  лошадей,
скрылась за поворотом, держа  курс  на  Главную  улицу,  шериф  и  его
помощники опустили руки. Эвери повернулся к Дейву, тупое лицо которого
враз превратилось в куда как умное.
     - Что думаешь, Дейв?
     Дейв сунул монокль в рот  и  начал  покусывать  латунную  оправу.
Шериф Эвери давно  уже  отказался  отучивать  его  от  этой  привычки.
Сдалась даже жена Дейва, Джуди, а Джуди  Холлис,  в  девичестве  Джуди
Уэртнер, обычно добивалась того, чего хотела.
     - Мягкие, - ответил Дейв. - Мягкие, как скорлупа яиц, только  что
выскочивших из куриной задницы.
     - Возможно. - Эвери засунул за пояс большие пальцы, покачался  на
пятках, - Но тот, что  говорил  больше  всех,  в  плоской  шляпе,  {не
думает,} что он мягкий.
     - Не важно, что он {думает.} - Дейв все грыз монокль. - Сейчас он
в Хэмбри. И ему, возможно, придется сменить свою точку зрения на нашу.
     За его спиной заржали другие помощники. Даже Эвери улыбнулся. Они
должны оставить этих богатеньких сосунков в  покое,  если  богатенькие
сосунки не будут  докучать  им...  такой  приказ  поступил  из  дворца
мэра... но Эвери не мог не признать, что не прочь общипать им перышки,
очень даже не прочь. А особенно ему хотелось врезать сапогом по  яйцам
тому, кто насадил на луку седла этот идиотский птичий череп...  он  же
все время стоял и изгалялся над ним в полной  уверенности,  что  такая
деревенщина, как Херк Эвери,  не  заметит,  чем  он  занимается...  но
настоящее удовольствие шериф бы получил, стерев этот ледяной взгляд  с
глаз парня в плоской миссионерской шляпе, увидев,  как  поднимается  в
них страх по мере того, как мистер Уилл Диаборн из Хемпхилла осознает,
что Нью-Канаан далеко и  его  богатый  папашка  ничем  не  сможет  ему
помочь.
     - Да. -  Он  хлопнул  Дейва  по  плечу,  -  может,  ему  придется
переходить на наш образ  мышления.  -  Он  вновь  улыбнулся...  совсем
другой улыбкой, не из тех, которыми щедро одаривал счетоводов Альянса.
- Может, им всем придется.



                                  4


     Трое юношей проехали вереницей мимо "Приюта путников" (молодой и,
несомненно, слабоумный парень  с  торчащими  во  все  стороны  темными
волосами, который изо всех сил скреб кирпичное крыльцо, поднял  голову
и помахал им рукой. Они ответили тем же). Затем перестроились в ряд, с
Роландом посередине.
     - И что вы думаете о нашем новом друге, Главном шерифе? - спросил
Роланд.
     - Нет у меня  никакого  мнения.  -  радостно  заявил  Катберт.  -
Абсолютно никакого. Мнение - это политика, а  политика  -  зло,  из-за
которого многих вздергивают на сук, когда они еще молоды и красивы.  -
Он наклонился вперед, побарабанил  пальцами  по  грачиному  черепу.  -
Дозорному, правда, он не глянулся. Сожалею, что приходится говорить об
этом, но дозорный держит шерифа Эвери за мешок с жиром, в котором  нет
ни одной заслуживающей доверия кости.
     Роланд повернулся к Алену:
     - А что скажешь ты, молодой мастер Стокуорт?
     Ален ответил не сразу, такая уж у него была  привычка,  пожевывая
травинку, которую сорвал, наклонившись над газоном:
     - Если бы, проходя мимо, он заметил, что мы горим, думаю,  он  бы
не остановился, чтобы пописать на нас.
     Катберт расхохотался.
     - А ты, Уилл? Что скажешь ты, дорогой капитан?
     - Он-то меня не  заинтересовал...  за  исключением  одной  фразы.
Учитывая, что пастбище для лошадей, которое они зовут Спуском, тянется
на тридцать колес вдоль моря и уходит в глубину на пять-шесть, там уже
начинается пустыня, откуда,  по-вашему,  шериф  Эвери  узнал,  что  мы
разбили лагерь на земле Кройдона, на его ранчо "Пиано"?
     Они посмотрели на  него,  сначала  удивленно,  потом  раздумчиво.
Катберт вновь наклонился и постучал пальцами по грачиному черепу.
     - За нами следили, а ты ничего об этом не сказал? Останешься  без
ужина, сэр, а если такое повторится, прямая тебе дорога на каторгу!
     Но прежде чем они двинулись дальше, мысли о шерифе Эвери покинули
голову Роланда, уступив место более приятным - о  Сюзан  Дельгадо.  Он
нисколько не сомневался, что увидит ее следующим  вечером.  Интересно,
распустит ли она волосы? Он с нетерпением ждал ответа на свой вопрос.
     5
     И вот они подъехали  к  дворцу  мэра.  {Пусть  начинается  игра,}
подумал Роланд, не представляя себе,  откуда  ему  на  ум  пришла  эта
фраза, уж конечно, не думая о "Замках"... во всяком случае, тогда
     Грумы увели  лошадей,  и  какое-то  время  они  втроем  стояли  у
лестницы,  сбившись  в  кучку,  почти  как  лошади  в  плохую  погоду.
Разноцветные факелы освещали их безбородые лица.  Из  дома  доносились
перезвон гитар, голоса, веселый смех.
     - Постучимся? - спросил Катберт. - Или  просто  откроем  двери  и
войде?
     Отвечать   Роланду   не   пришлось.   Парадные   двери   гасиенды
распахнулись, и на пороге появились две  женщины,  обе  в  длинных,  с
белыми воротниками платьях,  напомнивших  юношам  туалеты,  в  которых
щеголяли жены купцов в их родном феоде. В свете факелов  в  волосах  у
женщин заблестели крохотные бриллиантики.
     Более полная  шагнула  вперед,  улыбнулась,  присела  в  глубоком
реверансе.  Ее  серьги,  крупные  кубы-рубины,   буквально   светились
изнутри.
     - А вот и наши молодые люди из Альянса. Добро  пожаловать,  добро
пожаловать. С приездом, сэры, и да будут долгими ваши дни на земле.
     Все  трое  поклонились  в  унисон,  выставив  вперед  одну  ногу,
нестройным  хором  поблагодарили  женщину,  отчего  она  засмеялась  и
хлопнула в ладоши. Вторая женщина одарила их сухой,  как  и  ее  тело,
улыбкой.
     - Я - Олив Торин. - представилась пухленькая. - жена мэра. А  это
сестра моего мужа, Корал.
     Корал Торин, все так же сухо улыбаясь (улыбка изогнула  губы,  но
до глаз так и не добралась), изобразила  намек  на  реверанс.  Роланд,
Катберт и Ален вновь поклонились, выставив одну ногу.
     - Рада приветствовать вас  в  Доме-на-Набережной.  -  Олив  Торин
сияла искренней улыбкой. Гости из Привходящего мира - это ли не  повод
для радости. - Мой дом - ваш дом. Говорю это от всего сердца.
     - Почтем за честь, мадам, - ответил Роланд. - Ваши  теплые  слова
осчастливили нас.
     Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. А ее  журчащий  смех
вызвал у него  улыбку.  Олив  Торин  сразу  расположила  его  к  себе,
возможно, потому, что он предчувствовал, что в  тот  вечер  не  увидит
никого (за исключением Сюзан Дельгадо), кто мог  бы  ему  понравиться,
кому он мог бы доверять.



                                  6


     Даже ветер с моря не мог остудить  жару,  поэтому  гардеробщик  в
холле, собирающий плащи и накидки гостей,  стоял  там  разве  что  для
мебели. Роланд не очень и  удивился,  узнав  в  нем  помощника  шерифа
Дейва, смазанные чем-то блестящим остатки волос  которого  прилипли  к
голове, а монокль уютно устроился в кармане ливреи. Роланд кивнул ему.
Дейв, заложив руки за спину, ответил тем же.
     Двое мужчин, шериф Эвери и пожилой джентльмен, худой, как  старый
доктор Смерть из книжки комиксов, направились к ним. За их спинами,  в
просторном  зале,  куда  вели  распахнутые  настежь   двойные   двери,
многочисленные гости стояли с хрустальными стаканами  пунша  в  руках,
беседовали или брали закуски, с подносов снующих по залу слуг.
     Роланд успел лишь бросить  короткий  взгляд  на  Катберта:  {Все.
Каждое имя, каждое лицо... каждую мелочь. Особенно мелочи.}
     Катберт изогнул бровь, сие иной раз  означало  у  него  кивок,  и
Роланда затянул званый прием, его первая вахта  в  должности  стрелка.
Которая оказалась едва ли не самой трудной в его жизни.
     Старого доктора Смерть  звали  Кимба  Раймер.  Он  занимал  посты
канцлера и министра имущества (последний, подозревал Роланд,  учредили
специально к их приезду). Над Роландом он возвышался  на  добрых  пять
дюймов, хотя в Гилеаде юноша  считался  высоким,  а  кожа  его  цветов
напоминала свечной воск.  Цвет  этот  указывал,  что  со  здоровьем  у
канцлера далеко не все в  порядке.  Седые  волосы  обрамляли  обширную
лысину. На переносице притулилось пенсне.
     - Мои мальчики! -  воскликнул  он  после  того,  как  закончилась
церемония представления. Бархатный, искренний голос,  необходимый  как
политику, так и владельцу  похоронного  бюро.  -  Добро  пожаловать  в
Меджис! В Хэмбри! И в  Дом-на-Набережной,  скромное  обиталище  нашего
мэра.
     - Если это скромное обиталище, хотел бы я  взглянуть  на  дворец,
который вы можете построить, - ответил Роланд. Эта фраза тянула скорее
на комплимент, чем на остроумное замечание (остроты  обычно  проходили
по ведомству Катберта), но канцлер Раймер расхохотался.  Как  и  шериф
Эвери.
     - Пойдемте, друзья! - Раймер, отсмеявшись, указал на  распахнутые
двери. - Я уверен, мэр с нетерпением ожидает вас.
     - Да, - послышался за их спинами тихий  голос.  Костлявая  сестра
мэра, Корал, ретировалась, но Олив Торин осталась и теперь смотрела на
новоприбывших, сложив руки на том месте, где когда-то была талия, губы
ее разошлись в доброй улыбке. - Харт ждет  вас  с  нетерпением,  очень
ждет. Мне проводить их, Кимба, или...
     - Нет, нет, не стоит  тебе  так  утруждать  себя,  ты  же  должна
уделить внимание другим гостям, благо их хватает, - ответил Раймер.
     - Наверное, ты прав, - ответила  Олив,  в  последний  раз  сделав
реверанс Роланду и его спутникам.
     Она  по-прежнему  улыбалась,  и  улыбка  эта   казалась   Роланду
совершенно искренней, но он подумал: {Однако она  несчастлива.  Что-то
ее очень гнетет..}
     - Джентльмены? - Огромные зубы Раймера обнажились в улыбке. -  Не
соблаговолите ли пройти?
     И повел их мимо дыбящегося шерифа в зал приемов.



                                  7


     Зал не произвел на Роланда особого впечатления, в  конце  концов,
ему доводилось бывать в Большом зале Гилеада, Зале  Предков,  как  его
иногда называли, смотреть с галереи на  большой  прием.  Танец  Пасхи,
отмечающий окончание Широкой Земли и приближение Первого Сева. Большой
зал  Гилеада  освещали  пять  люстр  вместо  одной,  и  горели  в  них
электрические лампы, а не масляные.  Наряды  гостей  (многие  из  них,
юноши и девушки из богатых семей, не проработали  и  дня,  о  чем  при
каждой возможности твердил Джон Фарсон) были богаче, музыка громче,  а
гуляли они под недремлющим оком короля Артура из Эльда,  изображенного
на белом коне с объединяющим мечом.
     Однако жизнь бурлила  и  здесь.  И  этого  шума,  экспансивности,
пожалуй, недоставало Гилеаду, и не только на Танце Пасхи.  Настроение,
которое он ощутил, едва переступив порог зала, относилось к неуловимым
флюидам души,  отметил  Роланд,  их  исчезновение  сразу  можно  и  не
заметить, потому что ускользали они тихо и безболезненно.  Как  уходит
кровь из вены в ванну, наполненную горячей водой.
     Забранные деревом стены круглой  комнаты  (на  зал  помещение  не
тянуло) украшали портреты (в большинстве своем плохие)  бывших  мэров.
На возвышении справа от дверей,  что  вели  в  обеденный  зал,  четыре
улыбающихся во весь рот гитариста в сомбреро играли нечто  похожее  на
быстрый вальс. Середину комнаты занимал стол, на  котором  стояли  две
стеклянные чаши для пунша, одна большая, красивая, вторая -  меньше  и
проще. Разливал пунш еще один помощник Эвери, также весь в белом.
     Хотя шериф днем раньше и утверждал  обратное,  некоторые  мужчины
повязали талии разноцветными кушаками,  но  Роланд  в  белой  шелковой
рубашке, черном узком галстуке и прямых  черных  брюках  нисколько  не
портил картины. На  каждого  мужчину  с  кушаком  приходилось  трое  в
коротких пиджаках, а вот более молодые обходились  только  рубашкой  и
брюками. Некоторые дамы носили украшения, но не столь  роскошные,  как
рубиновые серьги супруги мэра, две-три выглядели так, словно недоедали
уже много дней, но наряды разнообразием не отличались: длинные  платья
с круглым воротником, выглядывающие из-под  них  разноцветные  кружева
нижней юбки, темные туфли на низком каблуке,  сеточки  на  волосах  (в
большинстве сверкающие алмазной пылью, как у Корал Торин).
     И  тут  он  увидел  женщину,  которая  разительно  отличалась  от
остальных. Сюзан Дельгадо,  ослепительно  красивую  в  небесно-голубом
шелковом платье с высокой талией и  квадратным  декольте,  открывающем
верхние полукружия ее грудей. А в сравнении с ее сапфировым  ожерельем
серьги Олив Торин казались стекляшками. Она стояла рядом  с  мужчиной,
повязавшим   талию   кушаком   цвета   углей   в    горящем    костре.
Оранжево-красный  цвет  присутствовал  в   гербе   феода,   и   Роланд
предположил, что этот мужчина и  есть  хозяин  Дома-на-Набережной,  но
мысли эти тут же вылетали у него из головы. Собственно, он  уже  и  не
видел никого, кроме Сюзан Дельгадо: голубое  платье,  загорелая  кожа,
треугольники румянца на щеках и волосы,  золотым  дождем  падающие  на
спину. Огонь желания поглотил его, заставив  забыть  обо  всем.  Кроме
нее, для Роланда более ничего не существовало.
     Она  повернулась  и  тут  же  заметила  его.  Ее  глаза   (серые)
раскрылись на самую малость. Он подумал, что румянец стал ярче,  губы,
те самые губы, что на ночной дороге коснулись его губ, во что  ему  до
сих пор верилось с трудом, чуть разошлись. А потом  мужчина,  стоявший
рядом с Торином (тоже высокий, худощавый, усатый,  с  длинными  седыми
волосами, падающими на плечи черного пиджака)  что-то  сказал,  и  она
посмотрела на него. Мгновение  спустя  все,  стоявшие  вокруг  Торина,
смеялись, включая Сюзан. А вот  седовласый  не  засмеялся,  лишь  сухо
улыбнулся.
     Роланда (сердце его стучало, как паровой молот, но  он  надеялся,
что  по  лицу  этого  не  видно)   повели   к   этой   самой   группе,
расположившейся в  непосредственной  близости  от  чаш  с  пуншем.  Он
почувствовал, как пальцы Раймера сжали ему руку повыше локтя. До  него
долетали ароматы духов, запахи горящего в лампах масла, морской  соли.
А в голове билась одна непонятно откуда взявшаяся мысль: {О, я умираю,
я умираю.}
     {Возьми себя в руки, Роланд из Гилеада. Перестань валять  дурака,
ради твоего отца. Возьми себя в руки!}
     Он попытался... в какой-то степени ему это удалось... и он  знал,
что все старания пойдут прахом, как только она вновь взглянет на него.
     Все дело в ее глазах. В другую ночь, в темноте, он не мог  видеть
ее глаз цвета плотного тумана. {Я не знал,  как  мне  тогда  повезло,}
обреченно подумал он.
     - Мэр Торин? - подал голос Раймер. -  Позволите  представить  вам
наших гостей из Внутренних феодов?
     Торин отвернулся от седовласого мужчины  и  женщины,  что  стояла
слева от него, радостно улыбнулся. Ростом пониже  канцлера,  такой  же
тощий, но с необычной фигурой: короткий торс с узкими плечами покоился
на невероятно длинных и худосочных  ногах.  Роланд  подумал,  что  мэр
очень похож на птиц, которые на заре расхаживают по болоту,  выискивая
лягушку на завтрак.
     - Да,  конечно,  позволю!  -  воскликнул  Торин.  Голос  сильный,
пронзительный. - Скорее представляй,  мы  с  таким  нетерпением  ждали
этого  момента!   Наконец-то   мы   встретились,   наконец-то!   Добро
пожаловать, добро пожаловать! Пусть ваш вечер в этом доме, в котором я
временно поставлен хозяином, будет счастливым, а ваши дни на  земле  -
долгими!
     Роланд  пожал  протянутую  костлявую  руку,   почувствовал,   как
хрустнули костяшки пальцев, обеспокоился,  что  мэр  скорчит  гримасу,
выражая неудовольствие. Но его  тревоги  оказались  напрасными.  И  он
низко поклонился, выставив вперед ногу.
     - Уильям Диаборн, мэр Торин, к вашим услугам.  Благодарю  вас  за
теплый прием, и пусть ваши дни на земле будут долгими.
     Вторым представился Артур Хит, третьим  -  Ричард  Стокуорт.  При
каждом глубоком поклоне улыбка мэра становилась шире. Сиял  и  Раймер,
но чувствовалось, что улыбаться он не привык. Седовласый мужчина  взял
стакан с пуншем, передал его своей даме и продолжал  улыбаться  одними
губами. Роланд видел, что все  гости,  числом  не  меньше  пятидесяти,
смотрят на них, но чувствовал на себе  лишь  ее  взгляд,  легкий,  как
пушинка. Боковым зрением он  видел  голубой  шелк  ее  платья,  но  не
решался повернуться к ней.
     - Поездка выдалась трудной? - спрашивал Торин. - Выпали  на  вашу
долю приключения, сталкивались вы с опасностью? За обедом мы  надеемся
услышать от вас все подробности. В эти дни гости с Внутренней  дуги  -
большая редкость. - Улыбка его поблекла,  кустистые  брови  сошлись  у
переносицы. - Патрулей Фарсона вы не видели?
     - Нет, ваше превосходительство. Мы...
     - Нет, юноша, нет... никаких превосходительств,  так  не  пойдет,
рыбаки и ковбои, которым я служу, этого не потерпят. Просто мэр Торин,
к вашим услугам.
     - Благодарю вас, мы видели в пути много необычного, мэр Торин, но
только не добрых людей [Джона Фарсона называли как Благодетелем, так и
Добрым человеком, отсюда его бандиты - добрые люди.].
     - Добрые  люди!   -   воскликнул   Раймер,   его   верхняя   губа
приподнялась, отчего улыбка напоминала скорее собачий оскал. -  Добрые
люди, однако!
     - Мы хотим услышать все, каждое слово, - продолжил Торин. - Но  в
своем нетерпении я что-то совсем  позабыл  о  долге  хозяина,  молодые
джентльмены. Позвольте представить вам моих гостей. С  Кимбой  вы  уже
познакомились. Этот грозный мужчина, что стоит слева от меня, - Элдред
Джонас, начальник моей только что образованной службы безопасности.  -
Торин чуть поморщился. - Я не убежден, что  мне  нужна  дополнительная
охрана, шериф Эвери поддерживал порядок в этом уголке мира,  но  Кимба
настаивал. А когда Кимба настаивает, мэру не остается ничего  другого,
как соглашаться.
     - Очень мудрая мысль, сэр, - поклонился Раймер.
     Все рассмеялись, за исключением Джонаса, который все так же скупо
улыбался, а потом кивнул:
     - Рад познакомиться с вами, джентльмены.
     Голос его дрожал. Всем троим он пожелал  долгих  дней  на  земле,
потом пожал три руки, последнюю - Роланда. Рука у него  была  сухая  и
крепкая, в ней в отличие от голоса ничего не дрожало. Заметил Роланд и
странную синюю татуировку на правой  руке  Джонаса,  между  большим  и
указательным пальцами. Вроде бы гроб.
     - Долгих дней, приятных ночей, - внезапно  вырвалось  у  Роланда.
Приветствие  его  детства,  и  только  потом  до   него   дошло,   что
ассоциируется оно с Гилеадом, а не с маленьким сонным  городком  вроде
Хемпхилла. Маленький прокол, но он начал  думать,  что  такие  проколы
будут случаться  гораздо  чаще,  чем  предполагал  его  отец,  посылая
Роланда сюда, подальше от щупалец Мартена.
     - И вам тоже, - ответил Джонас. Он оценивающе смотрел на Роланда,
не выпуская его руки. Потом отпустил ее и отступил на шаг.
     - Корделия Дельгадо. -  Мэр  Торин  поклонился  женщине,  которая
только что разговаривала  с  Джонасом.  Кланяясь  ей,  Роланд  отметил
определенное фамильное  сходство...  только  в  случае  Сюзан  природа
расщедрилась, а вот с  Корделией  явно  пожадничала.  Недоложила  там,
убавила здесь. Роланд догадался, что Корделия не мать Сюзан -  слишком
молода.
     - И наша близкая подруга, мисс Сюзан Дельгадо, - закончил  Торин,
голос его восторженно зазвенел (Роланд решил, что аура Сюзан одинаково
воздействует на  всех  мужчин,  как  молодых,  так  и  старых).  Торин
подтянул ее к себе, кивая, улыбаясь во весь рот,  его  костлявая  рука
легла ей на талию, и Роланд почувствовал укол  ревности.  Естественно,
зря, учитывая возраст  мэра  и  его  пухленькую  миловидную  жену,  но
ревность уколола его. Как жало пчелы, сказал бы Корт.
     Ее лицо возникло перед ним, теперь  он  смотрел  ей  в  глаза.  В
каком-то стихотворении или романе он читал о том, что в глазах женщины
можно утонуть, но полагал сие нелепостью. Мнение свое он  не  изменил,
но понял, что такое очень даже возможно. И она это знала. Потому что в
ее глазах он видел озабоченность, может, даже страх.
     {Пообещай мне, что наша встреча во дворце мэра будет нашей первой
встречей.}
     Воспоминание это отрезвило его, вернуло  к  действительности.  Он
даже заметил, что женщина, которой его только что представили,  чем-то
похожая на Сюзан, смотрела на девушку с удивлением и тревогой.
     Он низко  поклонился,  но  лишь  прикоснулся  к  протянутой,  без
единого кольца, руке. Но и этого хватило, чтобы  почувствовать  искру,
проскочившую между их пальцами. По ее мгновенно раскрывшимся глазам он
понял, что искра эта ударила и ее.
     - Приятно познакомиться с вами, сэй, - выдавил он из себя.  Голос
его звучал фальшиво даже для него самого. Но все смотрели на него ({на
них}), так ему, во всяком  случае,  казалось,  поэтому  не  оставалось
ничего иного, как продолжать. Он трижды похлопал себя по шее. -  Пусть
будут долгими ваши дни...
     - Как и ваши, мистер Диаборн. Благодарю, сэй.
     Она повернулась к Алену с  быстротой,  смахивающей  на  грубость,
потом к Катберту, который поклонился, похлопал себя по шее и  спросил,
очень серьезно, без тени иронии в голосе:
     - Позволите прилечь у ваших ног, мисс? Вы так красивы, что колени
у меня подгибаются. Я уверен, что несколько мгновений на холодном полу
приведут меня в чувство.
     Рассмеялись все, даже Джонас и  мисс  Корделия.  Сюзан  кокетливо
зарделась  и  шлепнула  Катберта  по  руке.  Вот  тут  Роланд   просто
благословил неуемное шутовство приятеля.
     Еще один мужчина присоединился к группе  у  стола  с  чашами  для
пунша.  Широкоплечий,  крепкого  сложения,  с   обветренными   щеками,
светлыми глазами, прячущимися в паутине морщинок. Ранчер. В поездках с
отцом Роланду часто доводилось с ними встречаться.
     - С вами, парни, хотят познакомиться многие  девушки.  -  На  его
губах играла дружелюбная улыбка. - Если утратите бдительность, как  бы
вам не утонуть в духах. Но я хотел бы представиться вам до  того,  как
они примутся за вас. Френ Ленджилл, к вашим услугам.
     Сильное и быстрое рукопожатие. И никаких дурацких поклонов.
     - Мне  принадлежит  "Рокинг  Б"...  или  я  принадлежу   ему,   в
зависимости  от  того,  с  какой  стороны  посмотреть.  Я  также  босс
Ассоциации конезаводчиков, пока они меня не уволят. "Полоса К"  -  моя
идея. Надеюсь, там все нормально?
     - Идеально, сэр, - ответил Ален. - Чисто, сухо и места хватит  на
двадцать человек. Благодарим вас. Вы очень добры.
     - Ерунда, -  отмахнулся  Ленджилл,  отправляя  в  рот  содержимое
стакана с пуншем, но по голосу чувствовалось, что он доволен. - Мы все
в одной лодке, юноша.  Джон  Фарсон  сегодня  не  более  чем  один  из
сорняков. Мир сдвинулся, как говорят в народе. Да, похоже на правду, и
сдвинулся ближе к концу той самой дороги, что ведет в ад. Наша  забота
- держать сено подальше от огня, насколько у нас  хватит  сил.  Скорее
ради наших детей, а не отцов.
     - Ну хватит, хватит, - прервал его монолог  Торин,  почувствовав,
что заботами Ленджилла от веселья может не остаться  и  следа.  Роланд
заметил, что тощий старикан ухватился за руку Сюзан (девушка вроде  бы
этого  и  не  чувствовала,  пристально  вглядываясь  в  Ленджилла),  и
внезапно его осенило: мэр - то  ли  ее  дядя,  то  ли  кузен,  словом,
близкий родственник. Ленджилл словно и не услышал мэра,  он  переводил
взгляд с одного юноши на другого, пока не остановился на Роланде.
     - Если кто-нибудь из  нас  может  чем-то  помочь,  юноша,  только
попроси... меня. Джона Кройдона,  Хэша  Ренфрю,  Джейка  Уайта,  Генри
Уэртнера. Этим вечером вы познакомитесь с ними, а также с  их  женами,
сыновьями и дочерьми. Мы, возможно, живем очень далеко от Нью-Канаана,
но все как один стоим за Альянс. Да, все как один.
     - Хорошо сказано, - кивнул Раймер. - А теперь поднимем стаканы за
наших дорогих гостей. Похоже, вы заждались,  пока  вам  нальют  пунша.
Должно быть, в горле у вас совсем пересохло.
     Он повернулся к столу и потянулся за черпаком в большой  красивой
чаше. знаком давая понять помощнику шерифа, что  сам  хочет  обслужить
юношей.
     - Мистер Ленджилл.  -  Роланд  говорил  тихо,  но  в  его  голосе
слышались командные нотки. Френ Ленджилл  повернулся.  -  В  маленькой
чаше пунш безалкогольный, не так ли?
     Поначалу Ленджилл его  не  понял.  Потом  его  брови  взметнулись
вверх. Видать, до него дошло, что Роланд  и  его  спутники  не  просто
живые символы Альянса  и  Внутренних  феодов,  но  живые  человеческие
существа. И очень юные. По существу, мальчишки.
     - Да.
     - Если вас не затруднит, налейте нам из нее. - Он  чувствовал  на
себе взгляды собравшихся. Особенно ее взгляд. Сам он смотрел прямо  на
ранчера, но периферийное зрение его не подвело, и он  заметил  ухмылку
Джонаса.  Джонас  уже  знал,  что  стоит  за  его   просьбой.   Роланд
предположил, что об этом известно и Торину, и Раймеру. Сельские  мышки
много чего знают. Гораздо больше, чем следует. И  об  этом  на  досуге
предстояло крепко подумать. Но сейчас его волновало совсем другое.
     - Мы забыли лица наших отцов, что и  послужило  одной  из  причин
нашей поездки в Хэмбри. - Роланд понял, что произносит речь, хотел  он
этого или нет. К счастью, обращался он не ко всем  гостям,  а  лишь  к
маленькой группке, собравшейся вокруг мэра. Однако ему  не  оставалось
ничего другого, как закончить: один берег он покинул, до  другого  еще
не доплыл. - Мне нет нужды вдаваться в подробности... я знаю, вы и  не
ждете  их  от  меня...  но  должен  сказать,  что  мы   пообещали   не
притрагиваться к спиртному, пока будем  здесь.  Как  видите,  искупаем
грехи.
     Ее взгляд. Он чувствовал  его  кожей.  Какое-то  время  слушатели
молчали. Первым заговорил Ленджилл:
     - Ваш отец гордился бы, услышав, как откровенно вы говорите, Уилл
Диаборн...  да,  гордился  бы.  А  какой  мальчишка  по  молодости  не
выкидывает фортели? - Он хлопнул Роланда по плечу. И хотя  улыбка  его
казалась искренней, глаза Ленджилла словно подернуло туманом, они чуть
поблескивали в сети морщинок. - На его месте я мог  бы  гордиться,  не
так ли?
     - Надеюсь. - улыбнулся в ответ  Роланд.  -  И  благодарю  вас  за
теплые слова.
     - И я, - добавил Катберт.
     - И  я,   -   присоединился   к   ним   Ален,   принимая   стакан
безалкогольного пунша и кланяясь Ленджиллу.
     Ленджилл быстро наполнял и раздавал стаканы. Те, кто  уже  держал
стаканы с пуншем, ставили их на стол и брали другие, с  безалкогольным
напитком. Когда все получили по стакану, Ленджилл повернулся к юношам,
вероятно, намереваясь произнести  тост.  Но  Раймер  похлопал  его  по
плечу, чуть качнул головой и стрельнул взглядом в  сторону  мэра.  Тот
смотрел на них, с чуть выпученными глазами, отвисшей челюстью. Роланду
он напомнил театрального зрителя, сидящего в глубине  зала,  на  самых
дешёвых местах. Чего ему не хватало, так это  апельсиновой  кожуры  на
коленях. Ленджилл проследил за взглядом Раймера, кивнул.
     Раймер тем временем  поймал  взгляд  одного  из  гитаристов.  Тот
перестал  играть,  его  примеру   последовали   и   остальные.   Гости
повернулись сначала к музыкантам, потом к группе в центре зала.  Торин
начал говорить. Это он умел.
     - Леди и джентльмены, друзья. Я хочу попросить вас помочь  мне  и
поприветствовать  троицу  моих  новых  друзей...  молодых   людей   из
Внутренних  феодов,  прекрасных  молодых  людей,  которые   бесстрашно
преодолели  огромное  расстояние  ради  благополучия  Альянса,   служа
порядку и миру.
     Сюзан Дельгадо поставила свой стакан на стол, высвободила (не без
труда) вторую руку из  цепких  пальцев  дядюшки  и  захлопала.  К  ней
присоединились остальные. Хлопали  недолго,  но  очень  тепло.  Элдред
Джонас, заметил Роланд, не выпустил стакана из руки, чтобы последовать
общему примеру.
     Торин, улыбаясь, повернулся к Роланду. Поднял стакан.
     - Могу я начать с тебя, Уилл Дйаборн?
     - Да, конечно, буду вам очень признателен.
     Слово "да" он произнес с местным выговором, заслужив смех и новую
порцию аплодисментов [В Гилеаде слово это произносили как йез (yes), в
Хэмбри - эйе (aye).].
     Торин еще выше поднял свой стакан. Все поступили  точно  так  же.
Хрусталь засверкал в свете люстры.
     - Дамы и господа, представляю  вам  Уилла  Диаборнаиз  Хемпхилла,
Ричарда Стокуорта из Пеннилтона и Артура Хита из Гилеада.
     При последнем слове шепоток и ахи пробежали по залу,  словно  мэр
представил Артура Хита с Небес.
     - Примите их хорошо, всячески помогайте им, пусть жизнь в Меджисе
покажется им медом, а воспоминания о проведенных здесь днях  останутся
на всю жизнь. Содействуйте им во  всем,  ибо  служат  они  тем  идеям,
которые нам так дороги. И пусть долгими будут их  дни  на  земле.  Так
говорит ваш мэр.
     - {ТАК ГОВОРИМ МЫ ВСЕ!} - хором откликнулись гости.
     Торин выпил,  остальные  от  него  не  отстали.  Вновь  загремели
аплодисменты. Роланд повернулся, не в силах  сдержаться,  и  сразу  же
поймал взгляд Сюзан. Мгновение они смотрели  друг  другу  в  глаза,  и
Роланд понял, что она потрясена не  меньше,  чем  он.  Потом  женщина,
похожая на нее, но старше по возрасту,  наклонилась  к  ней  и  что-то
прошептала на ухо. Сюзан отвернулась, ее лицо застыло, как маска... но
он увидел в глазах девушки ее отношение к нему. И вновь  подумал,  что
данное кому-то слово можно взять обратно, а любой договор -  отменить.
Ибо ничего нет невозможного...



                                  8


     Когда гости потянулись в обеденный зал, где в этот вечер  накрыли
четыре длинных стола  и  свободного  места  практически  не  осталось,
Корделия дернула племянницу за руку и  оттащила  от  мэра  и  Джонаса,
которые о чем-то беседовали с Френом Ленджиллом.
     - Почему ты так смотрела на  него,  мисс?  -  яростно  прошептала
Корделия. Вертикальная морщина прорезала ее лоб. Глубокая, как окоп. -
Что взбрело в твою красивую, но бестолковую голову?
     Сюзан уже по первому слову поняла, что тетя вся кипит.
     - Смотрела на кого? И как? -  Она  надеялась,  что  голос  у  нее
звучит как должно, но что творилось у нее в сердце... Пальцы  Корделии
впились в ее запястье.
     - Не пытайся  обмануть  меня,  мисс  Красотка!  Видела  ты  этого
молодца раньше? Говори правду!
     - Нет, откуда? Тетя, мне больно.
     Тетя Корд хищно улыбнулась и еще сильнее сдавила руку Сюзан.
     - Маленькая боль сегодня лучше, чем большая  завтра.  Умерь  свое
бесстыдство. И прекрати строить глазки.
     - Тетя, я не понимаю, о чем ты...
     - А я думаю, что понимаешь, - оборвала ее Корделия и придавила  к
деревянной обшивке стены, чтобы не мешать проходящим в  обеденный  зал
гостям. Когда ранчер, эллинг которого находился по  соседству  от  их,
поздоровался с ними, тетя Корделия тепло  ему  улыбнулась  и  пожелала
долгих дней на земле, прежде чем вновь вперить свой взор в Сюзан.
     - Слушай меня, Сюзан, и слушай внимательно. Если  я  видела  твои
коровьи  глаза,  считай,  их  видела  половина  компании.  Ладно,  что
сделано, то сделано, но на этом надо ставить точку. {Твое}  время  для
детских игр ушло. {Ты} понимаешь?
     Сюзан молчала, лицо ее застыло маской упрямства, которую Корделия
ненавидела больше всего. В такие моменты ей всегда  хотелось  отвесить
твердолобой племяннице с дюжину оплеух, чтобы из носа у  нее  полилась
кровь, а из больших серых глаз - слезы.
     - {Ты} дала слово и заключила контракт. Бумаги подписаны,  ведьма
вынесла свой вердикт, деньги перешли из рук в  руки.  Ты  {пообещала.}
Если для тебя это ничего не значит, девочка, помни, что значило данное
слово для твоего отца.
     Слезы вновь сверкнули в глазах Сюзан, к вящей радости Корделии. В
жизни толку от ее братца не было никакого, разве  что  поучаствовал  в
появлении на свет этой  красотки...  но  хоть  после  смерти  приносит
пользу.
     - А теперь пообещай, что будешь смотреть только себе под ноги,  а
если увидишь, что к тебе приближается  этот  мальчик,  пойдешь  другой
дорогой.
     - Обещаю, тетя. - прошептала Сюзан. - Обещаю.
     Корделия улыбнулась. Улыбка делала ее красивой.
     - Вот и хорошо. Тогда пойдем. На нас уже смотрят. Возьми меня  за
руку, дитя!
     Сюзан схватилась за напудренную тетушкину руку. Бок о бок,  шурша
платьями, они вошли в  обеденный  зал.  На  груди  Сюзан  поблескивало
сапфировое ожерелье. Многие отметили, как похожи тетя и  племянница  и
как гордился бы ими  бедный  Пат  Дельгадо,  если  бы  мог  их  сейчас
увидеть.



                                  9


     Роланд сидел за центральным столом, между Хэшем Ренфрю (ранчером,
еще более широкоплечим и высоким, чем Ленджилл) и  худосочной  сестрой
мэра Торина, Корал. Ренфрю уже крепко приложился к  пуншу.  А  теперь,
когда на стол поставили суп, отдавал должное элю.
     Говорил он о рыболовстве ("не то что я этим занимаюсь, юноша,  но
мутантов они вытаскивают все реже, а это благо"), фермерстве  ("растет
тут что  угодно,  но  предпочтение  отдается  пшенице  и  фасоли")  и,
наконец, о более близком и родном: лошадях. Дела у них шли как обычно,
да, как обычно, хотя последние сорок лет выдались трудными для феодов,
расположенных на прибрежных равнинах.
     - Разве здесь не очищают породу? - спросил Роланд. Там, откуда он
приехал, этим уже начали заниматься.
     - Да, - согласился  Ренфрю,  проигнорировав  картофельный  суп  и
взявшись за обжаренное мясо. Куски он хватал прямо рукой и отправлял в
рот, обильно заливая их элем. - Да, молодой мастер, с очищением породы
дела идут неплохо, трое из  пяти  жеребят  рождаются  нормальными,  их
можно использовать и дальше  для  воспроизводства,  четвертый  годится
только в качестве  тягловой  силы.  И  лишь  один  из  пяти  рождается
мутантом,  с  дополнительными  ногами,  глазами  или   внутренностями,
торчащими из живота. Это, конечно, хорошо. А вот рождаемость падает. У
жеребцов вроде бы все стоит, но семя теряет силу.
     - Прошу  извинить,  мэм.  -  Ренфрю,  чуть  наклонившись  вперед,
обратился к Корал Торин. Та  сухо  улыбнулась  ({совсем  как  Джонас,}
подумал Роланд), зачерпнула ложку супа и  ничего  не  сказала.  Ренфрю
опустошил кружку с элем, смачно  чмокнул  и  протянул  ее  слуге.  Как
только ее наполнили, вновь повернулся к Роланду.
     - Ситуация не так хороша, но могла быть и хуже. {Могла  бы}  быть
хуже, если бы этот негодяй Фарсон добился своего. - На этот раз он  не
счел нужным извиняться перед сэй Торин. -  Они  все  должны  держаться
друг за друга, богатые и бедные, великие и малые, в стремлении сделать
жизнь лучше.
     Тут он повторил слова Ленджилла, сказав Роланду, если ему  и  его
друзьям  что-то  нужно,  чего-то  им  не  хватает,  достаточно  просто
обратиться к нему.
     - Нам необходима информация. - ответил Роланд. - Цифры.
     - Естественно, счетоводу без цифр никуда, - согласился  Ренфрю  и
расхохотался. По левую руку Роланда Корал  Торин  поклевала  салат  (к
мясу она даже не притронулась), снова чуть улыбнулась и окунула  ложку
в тарелку с супом. Роланд догадывался, что  со  слухом  у  нее  все  в
порядке,  а  потому  ее  братец  получит  полный  отчет  о  застольном
разговоре.  Или,  возможно,  Раймер.  Потому  что  у  Роланда   начало
складываться ощущение, хотя наверняка  знать  этого  он  не  мог,  что
реальная сила в феоде - Раймер. Возможно, в компании с сэй Джонасом.
     - К примеру, о каком количестве  верховых  лошадей,  имеющихся  в
наличии, мы можем сообщить Альянсу?
     - Общем количестве или том, что мы может отправить Альянсу?
     - Общем.
     Ренфрю поставил  кружку,  вроде  бы  начал  что-то  подсчитывать.
Роланд тем  временем  посмотрел  через  стол  и  заметил,  как  быстро
переглянулись Ленджилл и Генри Уэртнер, конезаводчик  феода.  Они  все
слышали. Когда же он вновь повернулся к  соседу,  не  укрылся  от  его
внимания и еще один нюанс: Хэш Ренфрю, конечно, выпил, но не  перебрал
меры, в чем ему очень хотелось убедить юного Уилла Диаборна.
     - Общем, говоришь... не тех лошадях, которые мы задолжали Альянсу
и можем отправить хоть сейчас.
     - Да.
     - Давай поглядим, молодой сэй. У Френа сто сорок голов.  У  Джона
Кройдона около сотни.  У  Генри  Уэртнера  сорок  своих  и  шестьдесят
принадлежащих феоду. Государственные лошади, мистер Диаборн.
     Роланд улыбнулся:
     - Это я понимаю. Разбитые копыта, короткие шеи, низкая  скорость,
бездонные животы.
     Ренфрю  загоготал,  согласно  кивая...  но  у  Роланда   остались
сомнения, а так ли тому весело.  В  Хэмбри  движение  поверхностных  и
глубинных слоев воды не совпадало.
     - Меня же последние десять или двенадцать лет преследуют напасти:
песочные глаза, мозговая лихорадка,  копытная  гниль.  Одно  время  по
Спуску  скакали  двести  лошадей  с  тавром  "Ленивой  Сюзан".  Сейчас
наберется не больше восьмидесяти.
     Роланд кивнул.
     - Значит, мы говорим о четырехстах двадцати головах.
     - Нет, это еще не все, - хохотнул Ренфрю. Потянулся  к  кружке  с
элем, но вместо того чтобы поднять, неловко задел рукой и  перевернул.
Выругался. все-таки поднял, потом обругал слугу, который замешкался  и
не сразу наполнил ее.
     - Не все? - Роланд вернулся к прерванному разговору, когда Ренфрю
успокоил себя, ополовинив кружку.
     - Вы должны помнить, мистер Диаборн, что мы  не  только  разводим
лошадей, но и ловим рыбу. Мы, конечно, подтруниваем друг  над  другом,
мы и рыбаки, но многие из них  держат  лошадку-другую  у  дома  или  в
конюшне феода, если у их лошадей нет крыши над головой. Как держал там
своих лошадей ее бедный отец.
     Ренфрю кивнул на Сюзан, которая сидела по другую сторону стола на
три стула ближе к голове, чем Роланд... первой по свою сторону,  рядом
с мэром, который, естественно, занимал  место  в  торце.  Роланда  это
удивляло, потому что жена мэра сидела чуть ли  не  у  дальнего  конца,
между Катбертом и ранчером, с которым его еще не познакомили.
     Вроде бы Роланд понимал, что такому старикану, как Торин, приятно
видеть рядом с собой юное лицо родственницы, радующее глаз, но не  мог
его одобрить. Ведь мэр публично оскорблял собственную жену.  Если  ему
надоела ее болтовня, почему не посадить ее во главе другого стола?
     У {них свои обычаи, вот и все, а  обычаи  чужой  страны  тебя  не
касаются. Что тебя касается, так это количество лошадей,  пасущихся  в
этой стране.}
     - Так сколько, вы говорите, у них лошадей? - спросил он Ренфрю. -
В общем?
     Ренфрю пристально посмотрел на Роланда.
     - Честный ответ мне не повредит, не так  ли,  сынок?  Я  стою  за
Альянс... всей душой...  на  моем  могильном  камне  выбьют  Эскалибур
[Эскалибур - меч легендарного короля Артура (не из Эльда, а из  старой
доброй Англии).]... но я не хочу, чтобы Хэмбри и  Меджис  лишили  всех
богатств.
     - Этого не случится, сэй. Разве  мы  можем  силой  заставить  вас
отдать то, с чем вы не захотите расстаться? Такие силы, конечно, у нас
есть, но они направлены на север и запад, против Благодетеля.
     Ренфрю обдумал его слова, кивнул.
     - И не могли бы вы называть меня Уилл?
     Ренфрю просиял, опять кивнул, второй раз предложил Роланду руку и
расплылся в улыбке, когда Роланд сжал ее двумя руками, снизу и сверху,
и потряс, как принято у конюхов и ковбоев.
     - Мы живем в плохие времена, Уилл, а они порождают дурные манеры.
Думаю, в Меджисе есть еще не меньше  ста  пятидесяти  лошадей.  Я  про
хороших.
     - На которых не стыдно показаться на людях.
     Ренфрю кивнул, хлопнул Роланда по спине, отхлебнул эля.
     - Именно так.
     А от головы стола  донесся  взрыв  хохота.  Должно  быть,  Джонас
рассказал что-то забавное. Сюзан смеялась, откинув голову, сцепив руки
под  сапфировым  ожерельем.  Корделия,  сидевшая  между   девушкой   и
Джонасом, тоже смеялась, но более сдержанно. А Торина  просто  трясло,
он качался взад-вперед, вытирая глаза салфеткой.
     - Красивая она девочка. -  В  голосе  Ренфрю  слышался  отеческий
восторг. А вот с другой стороны вроде бы  донеслось  пренебрежительное
фырканье. Роланд покосился на Корал, но та по-прежнему возила ложкой в
супе. Он вновь посмотрел на мэра и его юную родственницу.
     - Мэр - ее дядя или, может, кузен? - спросил Роланд.
     Случившееся  потом  отпечаталось  в  его  памяти   с   предельной
ясностью, словно кто-то отключил все звуки  и  обесцветил  все  краски
окружающего мира. Корал Торин захохотала так громко, что не  могла  не
привлечь внимание всего стола. Роланду показалось, что  все  разговоры
оборвались, все взгляды сосредоточились на ней...  на  самом  деле  на
Корал посмотрели только Ренфрю да два ранчера, сидевшие напротив.
     - Ее дядя! - Первые слова, произнесенные Корал за  столом.  -  Ее
дядя. Это хорошо. Что скажешь, Ренни?
     Ренфрю ничего не сказал, отодвинул кружку из-под эля и наконец-то
начал есть суп.
     - Вы меня удивили, молодой человек, очень удивили. Вы,  возможно,
приехали из Привходящего мира, но, о боги, тот, кто учил вас  реальной
жизни, той, что существует вне книг и карт, дал маху. Она -  его...  -
Последнее слово Роланд не понял, наверное, существовало оно  только  в
местном диалекте. То ли {суррогатка,} то ли {суррогавка.}
     - Простите? - Он еще улыбался,  но  улыбка  эта  и  ему  казалась
фальшивой. Желудок у него скрутило, словно суп и  один  кусочек  мяса,
который он съел скорее из вежливости, кто-то щедро сдобрил ядом.  {Ты}
служишь, спрашивал он ее, имея в виду, прислуживает ли она за  столом.
Может, она таки {служила,} но не в обеденном зале, а в  другом,  более
уединенном. Внезапно он понял, что больше не хочет слышать ни слова. И
значение слова, которое произнесла сестра  мэра  последним,  нисколько
его не интересует.
     А во главе стола вновь рассмеялись. Сюзан откинула голову щеки ее
горели, глаза сверкали. Одна бретелька платья сползла, обнажив  нежную
ямочку у плеча. Под его взглядом, а сердце Роланда переполняли страх и
желание, она ладонью небрежно вернула бретельку на место.
     - Это означает,  тихая,  спокойная  женщина,  -  пояснил  Ренфрю.
Чувствовалось, что ему  не  по  себе.  -  Старый  термин,  сейчас  его
практически не употребляют...
     - Прекрати, Ренни. - оборвала его Корал и обратилась к Роланду. -
Он - старый ковбой и разгребает конский навоз, даже когда его отрывают
от его любимых  лошадей.  {Суррогатка}  -  это  суррогатная  жена  [По
аналогии   с   суррогатной   матерью    -    женщиной,    вынашивающей
оплодотворенную  яйцеклетку  другой   женщины.].   Во   времена   моей
прабабушки  так  называли  шлюх...  но  шлюх  особого  рода.   -   Она
посмотрела, на Сюзан, которая пила эль, вновь повернулась к Роланду. И
злобный блеск ее глаз очень ему не понравился. - Шлюх, услуги  которых
не оплачиваются на месте деньгами, шлюх, которые слишком хороши, чтобы
обслуживать простой люд.
     - Она - его наложница?  -  спросил  Роланд  разом  одеревеневшими
губами.
     - Да, - кивнула Корал. - Он еще не накачал  ее,  не  накачает  до
праздника Жатвы, о чем мой дорогой брат очень скорбит, но все  куплено
и оплачено, как в добрые старые времена. Так что она -  наложница.  Ее
отец умер бы еще раз, теперь от стыда, если б увидел ее.
     - Не думаю, что мы должны так строго судить нашего мэра. - Ренфрю
попытался разрядить накалившуюся атмосферу.
     Корал его проигнорировала. Она не отрывала глаз  от  лица  Сюзан,
полукружий грудей над платьем, рассыпанных по плечам  волос.  Губы  ее
уже не кривились ироничной  улыбкой.  В  глазах  читалось  откровенное
презрение.
     Перед мысленным взором Роланда внезапно  возникло  видение:  руки
мэра,  с  торчащими  из  костяшек  пальцев  островками  седых   волос,
стягивают  бретельки  платья  Сюзан,  ползают  по  обнаженным  плечам,
забираются под волосы, как белые  крабы  в  пещеру.  Он  отвернулся  к
дальнему концу стола, но и там не увидел ничего радостного. Потому что
взгляд его упал на Олив Торин... Олив.  сосланную  подальше  от  мужа.
Олив, не отрывающей глаз от смеющихся во главе стола, от своего  мужа,
поменявшего ее на юную красотку и подарившего этой красотке  ожерелье,
в сравнении с которым ее рубиновые серьги смотрелись дешевой поделкой.
Но на ее лице он не увидел  ни  ненависти,  ни  злобы,  ни  презрения,
прописанных на лице Корал. Только в глазах стояли  надежда  и  печаль.
Теперь Роланд понимал, почему Олив показалась ему грустной. Для того у
нее имелись все основания.
     Компания мэра все смеялась. Раймер наклонился со своего места  во
главе другого стола, чтобы внести в  поток  остроумия  и  свою  лепту.
Должно быть, ему это удалось. На  этот  раз  рассмеялся  даже  Джонас.
Сюзан прижала руку к груди, потом взяла  салфетку,  поднесла  к  лицу,
чтобы вытереть слезу,  покатившуюся  из  уголка  глаза.  Торин  накрыл
вторую ее руку своей.  Она  посмотрела  на  Роланда  и  встретила  его
взгляд, все еще смеясь. Он подумал об Олив Торин,  сидящей  в  дальнем
конце над нетронутой тарелкой супа,  с  несчастной  улыбкой  на  лице.
Сидящей там, где ее могла видеть и эта девица. И подумал о  том,  что,
будь при нем револьверы, он бы поднял один и пустил бы пулю в холодное
и блудливое маленькое сердце Сюзан Дельгадо.
     Но тут же пришла другая мысль: {Кому ты дуришь голову?}
     Подошел  слуга,  поставил  перед  ним  тарелку  с  рыбой.  Роланд
подумал, что никогда еще он не испытывал такого отвращения  к  пище...
но понял, что будет есть, будет, хотя бы ради того, чтобы вернуться  к
тем вопросам,  что  возникли  у  него  в  разговоре  с  Хэшем  Ренфрю,
владельцем ранчо "Ленивая Сюзан". Он не собирался забывать лица своего
отца.
     {Да, я буду хорошо его помнить,} думал Роланд. {Если бы только  я
мог забыть другое лицо, над сапфировым ожерельем.}



                                  10


     Обед тянулся бесконечно, но на нем прием не  закончился.  Стол  в
зале приемов убрали, и гости, выплеснувшись из обеденного зала, встали
в два соприкасающихся в  одном  месте  хоровода,  мужской  и  женский,
следуя указаниям очень подвижного, невысокого  росточка,  рыжеволосого
мужчины, как потом выяснилось со слов Катберта,  министра  развлечений
при дворе мэра Торина. В хороводы народ собрался со смехом  и  не  без
труда (Роланд догадался, что две трети гостей уже крепко набрались), и
тут же гитаристы заиграли какую-то  незамысловатую  мелодию.  Хороводы
двинулись в противоположных направлениях. И не  останавливались,  пока
музыка не оборвалась. Та пара, что оказалась в  точке  соприкосновения
хороводов, прошла в женский круг и начала танцевать под аплодисменты и
радостные крики остальных.
     Руководитель оркестра прекрасно  знал  местные  нравы,  а  потому
музыка смолкала в тот самый  момент,  когда  в  точке  соприкосновения
оказывалась самая нелепая пара: высокая женщина  -  коротышка-мужчина,
толстая женщина - худой мужчина,  старая  женщина  -  молодой  мужчина
(Катберту досталась дама, по возрасту годящаяся ему в бабушки,  с  ней
он и станцевал под хихиканье и одобрительные вопли).
     И вот, когда Роланд  думал,  что  эти  глупые  танцы  никогда  не
закончатся, музыка смолкла,  и  он  оказался  лицом  к  лицу  с  Сюзан
Дельгадо.
     Какое-то мгновение он лишь смотрел  на  нее,  чувствуя,  что  его
глаза вылезают из орбит, не в силах шевельнуть  ни  рукой,  ни  ногой.
Потом она подняла руки, зазвучала музыка, хоровод (в котором стояли  и
мэр Торин, и сухо улыбающийся Джонас) зааплодировал,  и  Роланд  повел
Сюзан в танце.
     Поначалу,  в  первом  пируэте  (ноги  его,  онемевшие  или   нет,
двигались как положено), ему казалось, что тело его стало  стеклянным.
А потом, когда их тела соприкоснулись, когда он  услышал  шуршание  ее
платья, все человеческие чувства и эмоции вновь вернулись к нему.
     На мгновение она прижалась к Роланду, и когда заговорила,  от  ее
дыхания у него защекотало в ухе. Могла ли  женщина  свести  мужчину  с
ума, так просто взять и свести? До этого  вечера  он  бы  в  такое  не
поверил, но этот вечер все перевернул.
     - Спасибо тебе за твои благоразумие и порядочность, -  прошептала
она.
     Он чуть отстранился, кружа ее в танце,  его  рука  лежала  на  ее
пояснице - ладонь на прохладном шелке платья, пальцы  касались  теплой
кожи. Ее ноги синхронно повторяли все его движения. Она  нисколько  не
опасалась, что его тяжелые сапоги отдавят изящные туфельки.
     - Я могу быть благоразумным,  сэй,  -  ответил  он.  -  А  насчет
порядочности... Я изумлен, что вы знаете это слово.
     Она вскинула глаза на его закаменевшее лицо, улыбка поблекла.  Он
увидел, как глаза заливает злость, но прежде в них промелькнула  боль,
словно он ударил ее. И он одновременно почувствовал радость и печаль.
     - Почему ты так говоришь со мной? - прошептала она.
     Музыка смолкла, прежде чем он успел ответить... хотя и понятия не
имел, что мог сказать в ответ. Она сделала  реверанс,  он  поклонился,
под аплодисменты и  свист  [В  Америке  свистом  выражают  одобрение.]
гостей. Они вернулись  на  прежние  места  в  своих  хороводах,  вновь
заиграли гитары. Роланд почувствовал, как его схватили за руки с обеих
сторон: хоровод двинулся дальше.
     Смех.  Крики.  Хлопки  в  такт   музыке.   Чувствуя   спиной   ее
присутствие, он ничем не выделялся среди остальных. И гадал, ужели ей,
так же, как и ему, хочется вырваться отсюда в темноту, где бы  он  мог
скинуть перед ней маску, чтобы она увидела его истинное лицо, пылающее
любовью.



                             Глава шестая
                                 ШИМИ


                                  1


     Около десяти вечера  трое  молодых  людей  из  Внутренних  феодов
поблагодарили хозяйку  и  хозяина  за  гостеприимство  и  откланялись,
выскользнув в теплую, напоенную ароматами цветов летнюю ночь. Корделия
Дельгадо, которая в  этот  момент  стояла  рядом  с  Генри  Уэртнером,
конезаводчиком феода, заметила, что они, должно быть, устали.  Уэртнер
расхохотался и не преминул возразить:
     - Нет, мэм, в этом возрасте  они  понятия  не  имеют,  что  такое
усталость. И пройдет не один час, прежде чем койки в "Полосе К" увидят
их.
     Олив Торин покинула гостей вскоре  после  юношей,  сославшись  на
головную боль. Бледность лица как бы подтверждала правоту ее слов.
     К одиннадцати мэр, его канцлер и начальник  вновь  организованной
службы безопасности переместились в кабинет мэра в компании нескольких
оставшихся   гостей   (исключительно   ранчеров,   членов   Ассоциации
конезаводчиков). Последовал короткий, но интенсивный  обмен  мнениями.
Некоторые  ранчеры  порадовались  тому,  что  эмиссары  Альянса  столь
молоды.  Элдред  Джонас  ничего  на  это  не  сказал,  лишь  улыбался,
разглядывая длинные пальцы своих рук.
     К полуночи Сюзан добралась до дома и уже разделась. О сохранности
сапфирового ожерелья ей  тревожиться  не  пришлось:  оно  принадлежало
феоду и отправилось в сейф до того, как Сюзан  покинула  дворец  мэра,
что бы там ни думал мистер Вы-нам-не-пара Уилл Диаборн. Мэр Торин  (не
могла она называть его Харт, хотя он настоятельно просил об этом... не
могла даже в мыслях) самолично снял  с  нее  ожерелье.  В  коридорчике
рядом с залом приемов, под гобеленом, на котором король Артур доставал
из  пирамиды  захороненный  в  ней  меч.  И  он  (Торин,   не   Артур)
воспользовался моментом, чтобы поцеловать ее в губы и облапать  грудь,
ту часть, что  оставалась  наиболее  обнаженной  на  протяжении  этого
бесконечного вечера.
     - Я сгораю в ожидании Жатвы, - страстно прошептал он ей  на  ухо.
От него разило бренди. - Каждый летний день тянется, как год.
     Теперь, в своей комнате, расчесав волосы и глядя на  плывущую  по
небу луну, Сюзан думала, что  никогда  в  жизни  не  испытывала  такой
злости, как в это самое мгновение: она злилась на Торина,  злилась  на
тетю Корд, а уж  этого  самодовольного  ханжу  Уилла  Диаборна  просто
разорвала бы на куски. Но больше всего, однако, она злилась на себя.
     "Из любой ситуации есть три выхода, - как-то сказал ей отец. - Ты
можешь принять решение что-то сделать, можешь принять  решение  ничего
не делать... а  можешь  решить  не  принимать  никакого  решения".  От
последнего, указывал отец, ничего хорошего не жди, это выбор слабого и
дурака. Она пообещала себе, что с ней такого никогда не случится...  и
в итоге оказалась именно в таком положении. Выбирать было не из  чего,
она сама себя загнала в тупик...
     В своей комнате во дворце мэра (она не делила  спальню  с  Хартом
уже лет десять, а постель, пусть и не часто, - пять),  Олив  сидела  в
ночной рубашке из простой, нерасшитой белой хлопчатобумажной  ткани  и
тоже смотрела на луну. Уединившись в своем убежище,  она  поплакала...
но слезы быстро  иссякли.  И  теперь  она  сидела  с  сухими  глазами,
опустошенная, без эмоций, не женщина - сухое дерево.
     А самое ужасное состояло в том, что Харт ничего  не  понимал.  Не
понимал, что унижает не только ее.  Весь  вечер  он  раздувал  щеки  и
хорохорился (не забывая при каждом удобном случае заглянуть в вырез на
груди сэй Дельгадо), не замечая, что люди,  включая  его  собственного
канцлера, смеются за его спиной. Они,  конечно,  перестанут  смеяться,
если девушка вернется к тетке с большим животом, но произойдет это  не
скоро. Ведьма об этом позаботилась. А  если  девушка  забеременеет  не
сразу? Но больше всего  унижало  ее  другое.  Она,  Олив,  дочь  Джона
Хаверти, все еще любила  своего  мужа.  Тщеславного,  самовлюбленного,
надменного. Любила, и все.
     Однако тревожила Олив не только юношеская  влюбленность  Харта  в
эту красотку. Она чувствовала, что за  его  спиной  плетется  какая-то
интрига, опасная и бесчестная. Она догадывалась, что Харт знал об этом
совсем ничего, ровно столько,  сколько  {позволяли}  ему  знать  Кимба
Раймер и этот отвратительный хромоногий мужчина.
     А ведь было время, и не так давно,  когда  Харт  не  позволил  бы
Кимбе Раймеру водить себя за нос, когда ему хватило бы одного  взгляда
на Элдреда Джонаса и его друзей, чтобы выслать их на запад. Но все это
было до того. как Харт потерял голову от серых глаз, высокой  груди  и
плоского живота сэй Дельгадо.
     Олив притушила лампу, задула фитиль и залезла в  кровать,  где  и
пролежала без сна чуть ли не до рассвета.
     К часу ночи в зале приемов  и,  обеденном  зале  дворца  мэра  не
осталось ни души, за исключением квартета уборщиц,  которые  молчаливо
(и  нервно)  занимались  своим  делом  под  недремлющим  оком  Элдреда
Джонаса.  Когда  одна  подняла  голову  и  увидела,  что  он   покинул
подоконник, где сидел и курил, то тут же известила об этом  остальных,
и те чуть расслабились. Но они не  смели  ни  петь,  ни  смеяться.  Il
spectro [Il spectro-надсмотрщик ({исп.}).], мужчина с синим гробом  на
руке, мог лишь отступить в тень. Возможно, он все еще  приглядывал  за
ними.
     К двум часам ушли и уборщицы. В это время прием в Гилеаде  только
выходил бы на пик, веселье достигало максимума, но Гилеад был  далеко,
не только в другом феоде, но в другом мире. А высший свет Внешней Дуги
ложился спать рано.
     В "Приют путников" представители высшего света не  захаживали,  а
простой люд гулял под немигающим взглядом Сорви-Головы.



                                  2


     В одном конце салуна рыбаки в сапогах  с  завернутыми  голенищами
пили и играли по маленькой в "Следи за мной". Справа от  них  пустовал
покерный столик, зато слева горластые  мужики,  в  основном  ковбои  с
ранчо, облепили "Аллею Сатаны", наблюдая, как кости скачут по бархату.
В другом конце салуна Шеб Маккарди наяривал на своем инструменте, руки
летали, пот градом катился по бледным щекам и шее. Рядом с ним,  встав
на скамью, трясла огромной грудью  подвыпившая  Красотуля  и  во  весь
голос горланила песню:

                {Давай иди ко мне, дружок,
                Иди скорее.
                Амбар не заперт на замок,
                Вперед смелее.
                В амбаре курочка живет
                И петушка весь вечер ждет,
                Ко мне скорее...}

     Шими остановился у пианино, с "верблюжьим" ведром в  одной  руке,
улыбнулся Красотуле, попытался подпеть. Она, не сбившись с ритма, дала
ему пинка, и Шими двинулся  дальше,  смеясь  своим  особенным  смехом,
пронзительным, но тем не менее не противным.
     У стены  играли  в  дартс.  В  кабинке  шлюха,  именовавшая  себя
графиней Джулией (особа королевской крови, изгнанная из  Горлана,  это
вам не хухры-мухры), одновременно гоняла шкурку двум  клиентам  и  при
этом курила трубку. У стойки бара выпивали бродяги, погонщики, конюхи,
возницы, плотники, бондари, рыбаки...
     И еще двое мужчин, с револьверами на боку, оккупировавшие дальний
конец стойки. Никто не  решался  составить  им  компанию,  даже  сесть
вплотную. И не только потому, что из  кобур  грозно  торчали  рукоятки
револьверов. Стрелковое оружие встречалось в Меджисе редко,  но  особо
его не боялись. Да только по этой парочке чувствовалось, что весь день
они  провели  за  тяжелой  работой,  выполнять  которую  им  очень  не
хотелось... и теперь искали малейшего повода  затеять  драку  и  снять
накопившееся  напряжение,  отправив  к  праотцам  какого-нибудь   мужа
новоиспеченной вдовы.
     Бармен Стенли ставил им одну порцию виски за другой,  не  пытаясь
завязать разговор, обходясь без дежурных фраз  вроде  "Жаркий  выдался
денек, не правда ли?". Он них несло потом, руки потемнели от  сосновой
смолы. Но смола не скрывала синие  гробы,  вытатуированные  на  правой
руке каждого. Их приятель,  хромоногий  старик  с  женской  прической,
однако отсутствовал. По мнению Стенли, из трех  Больших  охотников  за
гробами Джонас был самым худшим, но и от этих двоих он не ждал  ничего
хорошего, поэтому старался держаться  от  них  подальше.  Вроде  бы  и
остальные следовали его примеру.  И  при  удаче  все  могло  обойтись:
парочка слишком устала, чтобы засиживаться допоздна.
     Рейнолдс и Дипейп действительно устали, они провели весь  день  в
СИТГО, маскируя  цистерны  с  ничего  не  значащими  для  них  словами
ТЕКСАКО, СИТГО, САНОКО, ЭКССОН, выписанными на  бортах.  Они  нарубили
миллион сосновых ветвей и перетащили их с одного места на  другое,  но
вот  отправляться  на  боковую  не  собирались.  Дипейп,  возможно,  и
отправился, в компании Ее святейшества, но юную  Красотулю  (звали  ее
Герт Моггинс) выписали на пару ночей на ранчо.
     - И она останется там на неделю, если  будут  хорошо  платить,  -
мрачно изрек Дипейп, поправив очки.
     - К черту ее, - буркнул Рейнолдс.
     - Именно туда я бы ее и отправил, если б смог, но не могу.
     - Пожалуй, пора перекусить, раз уж забесплатно. - Рейнолдс указал
на другой конец стойки, куда поставили только что принесенную из кухни
оловянную миску с дымящимися моллюсками. - Хочешь?
     - Они похожи на улиток  и  так  же  медленно  сползают  в  живот.
Принеси мне лучше жареного мяса.
     - Как скажешь, партнер. - И Рейнолдс  двинулся  к  другому  концу
стойки. Люди  широко  расступались,  давая  ему  пройти.  Его  плащ  с
шелковой подкладкой и то никого не задел.
     Дипейп пребывал в особенно  мрачном  настроении:  мало  того  что
пахал как вол, так еще и Ее святейшество ублажала  сейчас  ковбоев  на
ранчо "Пиано". Он осушил стакан, поморщился от запаха сосновой  смолы,
которым пропахли его руки, протянул стакан Стенли Руису.
     - Наполни,  да  побыстрее,  собака!  -   гаркнул   он.   Пастуха,
привалившегося к стойке спиной и задницей,  от  рыка  Дипейпа  бросило
вперед. С этого все и началось.
     Шими шел вдоль стойки, с "верблюжьим" ведром  в  руках.  В  более
поздний час,  когда  народ  начинал  расходиться,  в  его  обязанности
входила уборка. А до того он кружил  по  залу  с  ведром,  сливая  все
недопитое из стаканов.  Этот  коктейль  выливался  в  кувшин,  который
Стенли держал за  стойкой.  Надпись  на  кувшине  в  достаточной  мере
соответствовала его содержимому -  "ВЕРБЛЮЖЬЯ  МОЧА".  Двойная  порция
этого пойла стоила три пенни. Пили его лишь самые бедные да те, у кого
еще горела душа, а на другое денег  уже  не  осталось,  однако  каждый
вечер желающих хватало. И у Стенли не возникало проблем с опорожнением
кувшина. Иной раз на дне что-то и оставалось,  но  один  вечер  всегда
сменялся другим. А с ним прибывали и новые жаждущие.
     Но в этот раз Шими не удалось добраться до кувшина с  "верблюжьей
мочой", что стоял за стойкой. Он споткнулся о ногу пастуха, когда  тот
отпрянул от стойки, и, удивленно вскрикнув, упал на колени. Содержимое
ведра выплеснулось вперед и, следуя Первому зловредному закону  Сатаны
(если  какая-то  неприятность  может  случиться,  от  нее  никуда   не
денешься), окатило ноги Дипейпа, от колен и ниже, ядреным коктейлем из
пива, грэфа и белой молнии.
     Разговоры за стойкой разом стихли, замолчали и мужчины  у  стола,
где шла игра в кости. Шеб повернулся, увидел Шими, стоящего на коленях
перед Дипейпом, и перестал играть. Красотуля, которая,  закрыв  глаза,
вкладывала в песню всю душу, проорала еще пару строк,  прежде  чем  до
нее дошло, что в салуне неестественно тихо, тут она перестала  петь  и
открыла глаза. Потому что такая тишина предвещала только одно:  сейчас
кого-то  убьют.  И  уж  она,  конечно,  не  хотела  пропустить   этого
захватывающего события.
     Дипейп  застыл,  вдыхая  поднимающиеся  алкогольные  пары.  Запах
неприязни не  вызывал,  все  лучше,  чем  сосновая  смола.  И  мокрые,
прилипшие к ногам штаны особенно не смущали: другое дело, если  б  сок
жизни налился в сапоги, но этого не произошло.
     Его рука упала на рукоятку револьвера. Слава богам, наконец-то  у
него появился повод забыть о липких руках и  уехавшей  шлюхе.  Да  еще
немного поразвлечься.
     Теперь затих весь салун. Стенли вытянулся за стойкой, как солдат,
нервно  подергивая  подтяжки.  С  другого  конца  стойки  Рейнолдс   с
интересом взирал на своего партнера. Он  взял  раковину  из  дымящейся
миски и раздавил ее о край стойки, как сваренное вкрутую яйцо.  У  ног
Дипейпа Шими поднял голову, в его округлившихся глазах  застыл  страх.
Черные волосы торчали во все стороны. Он попытался улыбнуться.
     - Ну, - процедил Дипейп. - Ты меня всего облил, парень.
     - Премного извиняюсь, здоровяк, я споткнулся. -  Шими  указал  за
спину. Несколько капелек "верблюжьей мочи" слетело с  пальцев.  Кто-то
нервно откашлялся. Все взгляды скрестились на Шими и Дипейпе, а тишина
стояла такая, что слышался шелест  листвы  под  ветром  да  шум  волн,
разбивающихся о скалы Хэмбри-Пойнта, в двух милях от "Приюта".
     - Черта с два. - подал голос пастух, отпрянувший от  стойки.  Лет
двадцати, внезапно испугавшийся, что ему больше не увидеть мать. -  Не
пытайся переложить вину на меня, паршивый недоумок.
     - Мне без разницы, {как} это произошло.  -  Дипейп  отдавал  себе
отчет, что играет для зрителей, а у зрителей, как известно, цель  одна
- увидеть зрелище. И сэй Р.Б.Дипейп не мог  отказать  им  в  маленьком
удовольствии.
     Ох ухватился за штаны повыше колен и подтянул их  повыше,  открыв
носки сапогов. Блестящие и мокрые.
     - Смотри сюда. Видишь, что ты сделал с моими сапогами.
     Шими, однако, не  отрывал  глаз  от  его  лица,  перепуганный,  с
прилипшей к лицу идиотской улыбкой.
     Стенли Руис решил, что должен попытаться предотвратить  трагедию.
Он знал Долорес Шимер, мать мальчика, возможно, сам был его  отцом.  И
потом, он любил Шими. Дурачок, но с добрым сердцем,  не  пил,  работал
отменно. Опять же, мог улыбнуться тебе  в  самый  холодный  и  мрачный
зимний день. Этого таланта  недоставало  куда  как  многим  нормальным
людям.
     - Сэй  Дипейп.  -  Он  приблизился  на  шаг,  заговорил  тихо   и
почтительно. - Я очень сожалею о случившемся. Я с радостью оплачу вашу
выпивку этим вечером, если вы сможете забыть это печальное...
     Дипейп отреагировал мгновенно, движение его руки мало  кто  успел
уловить, но завсегдатаев "Приюта" это не удивило: они и так знали, что
подручный Джонаса должен иметь отменные рефлексы. Удивило  их  другое:
{он даже не повернулся, чтобы  определить  местоположение  цели.}  Ему
вполне хватило голоса Стенли.
     Дипейп  выхватил  револьвер,   и   его   рука   описала   широкую
поднимающуюся дугу. Он попал Стенли Руису точно в рот. Раскровив  губы
и выбив три зуба. Кровь  брызнула  за  зеркало,  тянущееся  за  баром.
Несколько капель попали на левый нос Сорви-Головы.  Стенли  вскрикнул,
прижал руки к лицу,  откинулся  на  полку  за  его  спиной.  В  тишине
отчетливо зазвенели бутылки.
     У другого конца стойки Рейнолдс  раздавил  еще  одну  ракушку,  с
интересом наблюдая за происходящим. Цирк, да и только.
     Дипейп все смотрел на стоящего на коленях юношу.
     - Почисти мне сапоги.
     На  лице  Шими  отразилось  облегчение.  Почистить  ему   сапоги!
Конечно! С удовольствием! Немедленно! Он  вытащил  тряпку  из  заднего
кармана. Совсем даже не грязную. Во всяком случае, не очень.
     - Нет. - вкрадчивым голосом остановил Дипейп. Шими  вновь  поднял
голову, в изумлении воззрился на него. - Эту рвань убери туда, где она
лежала... я не хочу даже смотреть на нее. Шими тут же засунул тряпку в
задний карман. - Вылижи их, - так же вкрадчиво продолжил Дипейп. - Вот
что я от тебя хочу. {Ты} будешь вылизывать мои  сапоги,  пока  они  не
высохнут и не станут такими чистыми, что ты сможешь увидеть в них свою
идиотскую образину.
     Шими мялся, словно не понимал, что от него требовалось. Возможно,
слова Дипейпа дошли до него не сразу.
     - Я бы не спорил, - подал голос  Крикун  Каллахэн  из-за  пианино
Шеба, он полагал, что это безопасное место. - Если ты  хочешь  увидеть
завтрашний восход, надо это сделать.
     Дипейп уже решил,  что  завтрашнего  восхода  этому  придурку  не
увидеть, по крайней мере в этом мире, но держал свои мысли  при  себе.
Ему никогда не вылизывали сапоги. Он хотел знать, что будет  при  этом
испытывать. Если это ему понравится... а то и возбудит... он  заставит
повторить эксперимент Ее святейшество.
     - Я должен это делать? - Глаза Шими наполнились слезами. -  Я  не
могу просто извиниться и начистить их до блеска?
     - {Вылизывай,} слабоумный осел, - отрезал Дипейп.
     Волосы Шими упали на лоб. Язык показался между губ.  А  когда  он
наклонился к сапогам Дипейпа, первая слеза упала на пол.
     - Прекрати, прекрати, прекрати, - остановил  его  голос.  Все  аж
подпрыгнули. Не потому, что голос так  внезапно  разорвал  тишину.  Не
потому, что голос переполняла злость.  Нет,  поразило  всех  другое  -
звучащая в голосе откровенная насмешка.  -  Я  просто  не  могу  этого
допустить. Нет. Хотел бы, но не могу. Кто знает, какие  болезни  могут
распространяться таким способом? Разум пасует! Предугадать последствия
абсолютно невозможно!
     В дверях  стоял  автор  этой  идиотской  и  потенциально  опасной
тирады, молодой человек среднего роста со сдвинутой за затылок шляпой,
из-под  которой  торчали  каштановые  волосы.  Только   до   {молодого
человека} он  не  дорос,  подумал  Дипейп.  {Молодой  человек}  -  это
перебор. В дверях стоял мальчишка. А на шее у него, только боги  знали
зачем, висел птичий череп,  словно  огромный  кулон.  Висел  на  цепи,
пропущенной через глазницы. И в руках он держал не револьвер ({да  где
этому молокососу  взять  револьвер?}  -  подумал  Дипейп),  а  чертову
рогатку. Дипейп расхохотался.
     Засмеялся и мальчишка, закивал, словно понимая,  как  нелепо  все
это выглядит, сколь нелепы произнесенные им слова. Смех  его  оказался
заразительным. Захихикала и стоящая на скамье  Красотуля,  но  тут  же
заткнула рот руками.
     - Таким мальцам  делать  тут  нечего.  -  Пятизарядный  револьвер
Дипейпа все еще лежал на стойке, с прицела капала кровь Стенли  Руиса.
Дипейп, не поднимая руки с железного дерева, чуть повернул  револьвер.
- Те, кто ходит в такие места, могут плохо кончить, малец. К  примеру,
умереть совсем молодыми.  Поэтому  я  даю  тебе  один  шанс.  Убирайся
отсюда.
     - Благодарю вас, сэр. Я ценю вашу заботу. - Слова эти он произнес
с подкупающей искренностью... но не двинулся с места.  Стоял  у  самых
дверей. растянув широкую резинку рогатки. Дипейп не  мог  понять,  что
зажато между пальцами, сжимающими резинку. Это что-то блестело в свете
газовых рожков. Возможно, металлический шарик.
     - И что ты хочешь этим сказать?  -  прорычал  Дипейп.  Малец  его
достал.
     - Я знаю, что я -  как  прострел  в  шее...  не  упоминая  уже  о
геморрое  в  заднице  и  молочной  капельке,  повисшей  на  заболевшем
конце... но, если для вас это все одно, мой дорогой друг, я  бы  хотел
дать этот шанс  тому  молодому  человеку,  что  стоит  перед  вами  на
коленях. Позвольте ему извиниться,  позвольте  начистить  ваши  сапоги
тряпкой, пока они не заблестят, как солнце, но и позвольте ему прожить
свою жизнь до конца.
     Одобрительный рокот донесся из того угла, где сидели  картежники.
Дипейпу эти звуки определенно не нравились, а потому он быстро  принял
решение. С мальцом надо кончать. Тот говнюк, что облил  ему  штаны,  -
недоумок. А этот просто наглец. И небось полагает себя остряком.
     Уголком глаза Дипейп  заметил,  что  Рейнолдс  заходит  мальцу  с
фланга, неслышно,  как  тень.  Дипейп  оценил  поддержку,  но  ему  не
верилось, что он сам не справится с этим стрелком из рогатки.
     - Мальчик, я думаю, ты допустил ошибку, - по-отечески пожурил  он
мальца, стоявшего в дверях. - Я считаю... -  Рука,  сжимавшая  резинку
рогатки, чуть опустилась... или Дипейпу это привиделось.
     И он перешел от слов к делу.



                                  3


     О том, что произошло потом, в Хэмбри говорили тридцать лет. Через
три десятилетия после падения Гилеада и крушения Альянса об  этом  все
еще говорили. К тому времени уже добрых пятьсот стариков заявляли, что
в тот вечер пили пиво в "Приюте" и все видели своими глазами.
     Пусть и молодой, Дипейп в быстроте мог поспорить со змеей. Однако
он не успел прицелиться, не то чтобы выстрелить  в  Катберта  Оллгуда.
Зазвенела резинка,  металлический  шарик  прорезал  заполняющий  салон
табачный дым, и Дипейп закричал. Его револьвер полетел на пол,  чья-то
нога  отшвырнула  его  подальше  (пока  Большие  охотники  за  гробами
находились в  Хэмбри,  никто  не  признавался,  что  именно  его  нога
отшвырнула револьвер, после их  отъезда  число  героев  перевалило  за
сотню).  Все  еще  крича,  он  не  переносил   боли.   Дипейп   поднес
окровавленную руку к вылезающим из орбит  глазам.  Надо  сказать,  ему
повезло. Шарик Катберта попал в кончик  указательного  пальца  и  лишь
вырвал ноготь. Чуть ниже, и Дипейп  смог  бы  пускать  дымовые  кольца
через собственную ладонь.
     Катберт тем временем уже перезарядил  рогатку  и  вновь  растянул
резинку.
     - А теперь, если вы уделите мне капельку внимания, добрый сэр...
     - Я не могу говорить за него, -  раздался  за  его  спиной  голос
Рейнолдса, - но считай, что я тебе внимание уделю, партнер.  Не  знаю,
то ли тебе повезло, то ли ты действительно умеешь управляться  с  этой
хреновиной, но в любом случае ты отстрелялся. Ослабь резинку и  положи
рогатку. Думаю, ей самое место на столике, что стоит перед тобой.
     - Какой же я слепец, - печально вздохнул Катберт. -  Вот  к  чему
приводит тяжелое детство.
     - Я ничего не знаю о  твоем  тяжелом  детстве,  братец,  но  тебе
следовало быть осмотрительнее, все  так,  -  согласился  Рейнолдс.  Он
стоял сзади и чуть левее Катберта, а тут вытянул руку, пока  юноша  не
почувствовал упершееся ему в затылок дуло револьвера.  Затем  Рейнолдс
взвел курок. В могильной тишине "Приюта"  звук  этот  прозвучал  очень
громко. - Теперь клади рогатку на стол.
     - Премного сожалею, добрый сэр,  но  я  вынужден  отклонить  ваше
предложение.
     - {Что?}
     - Видите  ли,  моя  рогатка  нацелена  на  голову  вашего  милого
приятеля... - начал Катберт. Дипейп тут же дернулся, но  юноша  осадил
его: - {Стой смирно! Только шевельнись, и ты - труп!}
     Дипейп застыл, прижав окровавленный палец к вымазанной в сосновой
смоле рубашке. Впервые  он  выглядел  испуганным,  и  впервые  за  эту
ночь... впервые за все то  время,  что  Рейнолдс  провел  под  началом
Джонаса...  он  почувствовал,  что   ситуация   выходит   из-под   его
контроля... только как такое остряку  и  приставить  револьвер  к  его
голове? Сейчас он покончите этими шутками раз и навсегда.
     А Катберт, понизив голос, продолжил:
     - Если вы выстрелите в меня,  шарик  вылетит,  и  ваш  друг  тоже
умрет.
     - Я в это не верю. -  ответил  Рейнолдс,  но  ему  не  понравился
собственный голос. В нем отчетливо  слышалось  сомнение.  -  Никто  на
такое не способен.
     - А почему бы не предоставить решать вашему  другу?  -  В  голосе
Катберта зазвучала добродушная смешинка. - Эй, мистер Очки! Вы хотите,
чтобы ваш друг пристрелил меня?
     - Нет! - панически взвизгнул Дипейп. - Нет, Клей! Не стреляй!
     - Значит, ситуация патовая, - вырвалось у Рейнолдса.  Недоумение,
которое сквозило в его голосе, в следующее мгновение сменилось ужасом.
потому что он почувствовал, как лезвие очень  большого  ножа  надавило
ему на адамово яблоко.
     - Отнюдь, - возразил ему Ален. - Опусти револьвер, друг мой, а не
то я перережу тебе горло.



                                  4


     Стоя за вращающимися,  чуть  выше  пояса  дверями,  прибыв  очень
вовремя, Джонас наблюдал за  этим  шоу  сначала  с  улыбкой,  потом  с
презрением и, наконец, с ужасом. Сначала один из  альянсовых  поганцев
разбирается с Дипейпом, а когда Рейнолдс  вроде  бы  прижимает  его  к
стенке, второй парнишка, с круглым лицом и широкими плечами дровосека,
приставляет нож к горлу Рейнолдса. Оба  не  старше  пятнадцати  и  без
стрелкового оружия. Великолепно. Зрелище почище бродячего цирка,  если
б не проблемы, которые могли возникнуть, если не направить  события  в
нужное русло. Смогут ли они завершить начатое в Хэмбри, если окажется,
что его громилы боятся детей, а не наоборот?
     {Возможно, еще есть время остановиться и предотвратить  убийства.
Если ты этого хочешь. А хочешь ли?}
     Джонас решил,  что  да.  Они  еще  могут  выйти  из  этой  стычки
победителями, если предпримут правильные шаги. Но он также решил,  что
альянсово отродье не покинет  феод  Меджис  живыми.  Спасти  их  могло
только чудовищное везение. {Но где еще один? Диаборн?} Хороший вопрос.
Важный вопрос. Не хотелось бы попадать в то самое положение,  в  каком
оказались сейчас Рой и  Клей.  Только  публичного  унижения  им  и  не
хватало.
     В  салуне  Диаборна  не  было,  это  точно.  Джонас   повернулся,
оглядывая Южную Главную улицу в обеих направлениях. Целующаяся Луна (с
полнолуния прошло только два дня) освещала ее как днем. Никого  ни  на
мостовой, ни на дальней стороне, рядом с  магазином  продовольственных
товаров. А на крыльце магазина только тотемы, изображающие  хранителей
Луча: медведя, черепаху, рыбу, орла, льва, летучую мышь и волка.  Семь
из двенадцати, в лунном свете яркие,  как  мраморные,  и,  несомненно,
дети от  них  в  восторге.  Только  тотемы,  никаких  мужчин.  Хорошо.
Отлично.
     Джонас  всмотрелся  в  темный  проулок  между   продовольственным
магазином и лавкой мясника, заметил движущуюся среди каких-то  коробок
тень, напрягся, тут же  расслабился,  увидев  зеленые  кошачьи  глаза.
Кивнул и вновь повернулся к дверям салуна, открыл левую и,  переступив
порог,  вошел  в  "Приют  путников".  Ален  услышал  скрип  петли,  но
револьвер  Джонаса  уперся  ему  в  висок,   прежде   чем   он   начал
поворачиваться.
     - Сынок, если ты только не брадобрей, я думаю, что  тебе  следует
опустить этот ножичек. Второго предупреждения не будет.
     - Нет. - ответил Ален.
     Джонас,  который  ожидал,  что  ему  тут  же  подчинятся,  и   не
рассматривал никаких других вариантов, остолбенел.
     - {Что?}
     - Вы меня слышали. - ответил Ален. - Я сказал нет.



                                  5


     После    того    как    трое    юношей    поблагодарили    хозяев
Дома-на-Набережной и, попрощавшись,  отбыли.  Роланд  предложил  своим
друзьям поразвлечься самостоятельно (он резонно рассудил, что в  итоге
они забредут в "Приют путников", но надолго там  не  задержатся  и  не
попадут ни в какую передрягу: денег на карточные игры у них не было, а
с холодного чая не разбушуешься). Сам же он въехал в город  по  другой
дороге, привязал коня у общественной коновязи на нижнем из двух рынков
города (Быстрый только раз ткнулся  в  него  мордой,  более  ничем  не
выразив обиду) и отправился бродить по пустым  спящим  улочкам,  низко
надвинув на глаза шляпу и заложив руки за спину.
     В голове его роились вопросы... по всему выходило,  что  ситуация
ужасная. Поначалу он думал, что у него разыгралось воображение:  детям
везде  чудятся  опасности  и  заговоры,   благо   этому   способствуют
прочитанные книги. Но после разговора с "Ренни" Ренфрю он  понял,  что
воображение тут ни при чем. Концы с концами явно не сходились, вопросы
оставались,  а  более  всего  Роланда  бесило  другое:   он   не   мог
сосредоточиться  на  этих  вопросах,  не  говоря  уже  о  том,   чтобы
попытаться найти ответы. Потому  что  при  каждой  попытке  перед  его
мысленным  взором  возникало  лицо  Сюзан  Дельгадо...  ее  лицо,   ее
ниспадающие на плечи волосы... даже бесстрашное движение  ее  туфелек,
синхронно следующих за его сапогами. Вновь и вновь в  ушах  отдавались
его последние фразы, произнесенные высокомерным,  самодовольным  тоном
проповедника. Он отдал бы все, что угодно, чтобы эти слова и этот  тон
остались при нем. После праздника Жатвы она ляжет на подушку Торина  и
еще до первого снега будет носить  под  сердцем  его  ребенка,  может,
наследника, но  что  тут  такого?  Богачи,  знаменитости,  аристократы
заводили наложниц с незапамятных времен. У самого Артура из  Эльда  их
было не меньше сорока, если верить легендам.  Так  какое,  собственно,
ему до этого дело?
     Я {думаю, что влюбился в нее. Вот почему это и мое дело.}
     Неприятная мысль, но не из тех, от которых можно отмахнуться:  он
хорошо знал свое сердце. Он любил ее, это точно, но какая-то его часть
ее ненавидела и напомнила о той чудовищной мысли, что пришла к нему за
столом: он  прострелил  бы  Сюзан  Дельгадо  сердце,  если  бы  пришел
вооруженным. Олив Торин... с какой грустной улыбкой сидела она в конце
стола... напрямую ассоциировалась у него с матерью.  Разве  не  те  же
грусть и печаль увидел он в глазах матери в тот день,  когда  советник
отца зазвал его в ее комнату. Мартен в  рубашке  с  открытым  воротом.
Габриэль в просторном домашнем платье, воздух, пропахший тем, чем  они
занимались все жаркое утро.
     Он в ужасе отогнал от себя возникший образ. И его тут  же  сменил
другой: Сюзан Дельгадо, серые глаза и золотистые волосы. Он увидел  ее
смеющейся, с откинутой головой, с руками, сцепленными  под  сапфирами,
подаренными ей Торином.
     Роланд решил, что может простить ей согласие пойти  в  наложницы.
Чего он не мог простить, несмотря на тягу к  Сюзан,  так  это  ужасную
улыбку на лице Олив, когда та смотрела на девушку, сидевшую на  месте,
принадлежащем ей. Сидевшую на ее месте и смеющуюся.
     Такие вот мысли не выходили у него из головы, пока  он  отмеривал
ярд за ярдом по пустынным  улицам.  Вроде  бы  они  не  имели  к  нему
никакого отношения, он приехал сюда не из-за Сюзан Дельгадо,  что  ему
мэр с хрустящими суставами и его  несчастная  жена...  но  он  не  мог
отделаться от них и заняться  порученным  ему  делом.  Он  забыл  лицо
своего отца и, шагая в лунном свете, надеялся вновь увидеть его.
     В конце концов он добрался до Равной улицы, по которой и побрел с
севера на юг, думая о том, что, может, стоит пропустить с Катбертом  и
Аденом по стаканчику и бросить пару раз кости на Аллее Сатаны,  прежде
чем вернуться к Быстрому  и  отправиться  спать.  И  тут,  взглянув  в
сторону "Приюта", он заметил Джонаса: высокий рост и длинные, падающие
на плечи волосы не позволяли спутать его  ни  с  кем  другим,  который
стоял у дверей салуна, вглядываясь в происходящее  внутри.  Рука  его,
лежащая на рукоятке револьвера, и напрягшееся тело  тут  же  заставили
Роланда забыть обо всем другом. В салуне что-то происходило: если Берт
и Ален там, вдруг им не удалось  остаться  в  стороне.  В  городе  они
посторонние, вполне возможно, даже вероятно, что не все в Хэмбри любят
Альянс, хотя за обеденным столом утверждалось  обратное.  А  может,  в
сложном положении оказались друзья Джонаса. Во всяком случае, в салуне
заварилась каша.
     Инстинктивно, еще не зная, почему он  это  делает,  Роланд  мягко
взбежал на крыльцо  продовольственного  магазина,  где  в  ряд  стояли
вырезанные из дерева животные (возможно, приколоченные к  полу,  чтобы
разгулявшиеся клиенты салуна не утащили их, распевая детские песенки).
Роланд шагнул за последнего в ряду, медведя, присел,  чтобы  шляпа  не
торчала над головой зверя, и сам застыл как изваяние. Он  увидел,  как
Джонас повернулся, оглядел улицу, затем всмотрелся во что-то по  левую
руку от него... Роланд с большим трудом уловил: "Мяу! мяу!"
     {Кот. В проулке между домами.}
     Джонас постоял еще мгновение, а потом шагнул  в  "Приют".  Роланд
тут же покинул свое укрытие, слетел по ступеням и пересек улицу. Он не
обладал чутьем Алена, умеющего появиться в нужном  месте  и  в  нужное
время, но тут интуиция подсказала ему, что надо спешить.
     А над его головой Целующаяся Луна прикрылась облаком.



                                  6


     Красотуля все еще стояла на скамье,  но  уже  совсем  не  пьяная,
желание петь исчезло без следа. Она едва верила своим  глазам:  Джонас
приставил  револьвер  к  виску  мальчика,  тот  прижал  нож  к   горлу
Рейнолдса, а тот  целился  в  голову  {другого}  мальчика  (с  птичьим
черепом на шее, висящим на цепи, продетой в глазницы), который  держал
на прицеле Роя Дипейпа. И, кстати, успел пролить кровь Роя Дипейпа.  А
когда Джонас предложил мальчику-здоровяку  опустить  нож,  прижатый  к
горлу Рейнолдса, {мальчик-здоровяк отказался.}
     {Теперь меня можно бить по голове и отсылать в пустошь  на  конце
тропы,} подумала Красотуля, {потому что я увидела все, что мне суждено
увидеть.} Она решила, что со скамьи ей стоило  бы  слезть...  стрельба
могла  начаться  в  любую  секунду,  и  одним  выстрелом  дело  бы  не
закончилось, но иногда, мысленно сказала она себе, можно и рискнуть.
     Потому что такого зрелища второй раз уже не увидеть.



                                  7


     - Мы в городе по поручению Альянса, - продолжил Ален. Одной рукой
он зарылся в мокрые от пота волосы Рейнолдса, вторая с  той  же  силой
прижимала нож к  его  горлу:  кожа  под  лезвием  промялась,  но  пока
оставалась невредимой. - Если вы причините нам вред, Альянс этого  так
не оставит. И  наши  отцы  тоже.  За  вами  будут  охотиться,  как  за
собаками, а когда поймают - повесят головой вниз.
     - Сынок, до ближайшего патруля Альянса двести колес, может, и все
триста, - ответил Джонас, - а я бы плевать на него хотел, даже если бы
он притаился за ближайшим холмом. И ваши отцы меня не  пугают.  Опусти
нож, а не то я вышибу твои гребаные мозги.
     - Нет.
     - Дальнейшее   развитие   событий,    несомненно,    заинтересует
присутствующих,  -  весело  воскликнул  Катберт...  хотя  в  голосе  и
зазвучали нервные нотки. Не страх, просто  {волнение.}  А  ведь  парни
хоть  куда,  мрачно  подумал  Джонас.  Недооценил  он  их,  принял  за
молокососов, это точно. - Вы стреляете в  Ричарда.  Ричард  перерезает
горло мистеру Плащу аккурат в тот момент, когда мистер  Плащ  вышибает
мне мозги, а мои  бедные  умирающие  пальцы  высвобождают  резинку,  и
стальной шарик пробивает голову мистеру Очки. Вы, правда, уйдете живым
и невредимым, но едва ли сие утешит ваших мертвых друзей.
     - Предлагаю ничью, - обратился Ален  к  мужчине,  который  держал
револьвер у его виска. - Мы все опускаем оружие и расходимся.
     - Нет, сынок, - голос Джонаса звучал спокойно, он  надеялся,  что
злости в нем не слышалось, хотя сам уже начал заводиться. Боги,  чтобы
над ним взяли верх, пусть и временно! - Никому не  дозволено  угрожать
Большим охотникам за гробами. Это твой последний шанс. Или...
     Что-то твердое  и  острое,  ну  очень  похожее  на  острие  ножа,
уперлось в рубашку Джонаса, точно промеж лопаток. Он понял, что это  и
кто стоит за его спиной, понял, что игра проиграна, но  никак  не  мог
взять в толк, каким  образом  события  могли  принять  столь  безумный
оборот.
     - Револьвер в  кобуру,  -  приказал  голос  человека,  вдавившего
острие ножа ему в  спину.  Не  просто  спокойный,  а  лишенный  всяких
эмоций. - Быстро, не то нож дойдет до сердца. И  довольно  разговоров.
Наговорились. Или револьвер в кобуру, или смерть.
     В голосе Джонас уловил два  момента:  юность  и  искренность.  Он
убрал револьвер.
     - Теперь ты, с черными волосами.  Вынь  револьвер  их  уха  моего
друга и убери в кобуру. Быстро.
     Клей Рейнолдс не заставил просить себя дважды и  шумно  выдохнул,
когда Ален убрал нож и отступил на шаг. Катберт не оглянулся, все  так
же стоял, растянув резинку.
     - Теперь ты, у бара, - продолжил Роланд. - Револьвер в кобуру.
     Револьвер  нашли,  отдали  Дипейпу,  тот  сунул  его  в   кобуру,
скривившись от боли: задел раненым пальцем ремень. Только после  того,
как  его  рука  оторвалась  от  рукоятки,  Катберт  ослабил  натяжение
резинки, и металлический шарик перекочевал к нему в ладонь.
     О  том,  кто  послужил  причиной  переполоха,  напрочь  забыли  в
круговерти последующих событий. Теперь же Шими вскочил  и  через  весь
зал бросился к Катберту, с мокрыми от  слез  щеками.  Схватил  его  за
руку, несколько раз поцеловал (смачно, с чмоканьем, в другой  ситуации
кто-то мог бы и засмеяться), на мгновение  прижал  его  руку  к  щеке.
Потом проскочил мимо Рейнолдса, толкнул правую  дверку  и  оказался  в
объятиях сонного, еще не протрезвевшего шерифа.  Эвери  притащил  Шеб.
Шерифа феода он нашел в одной из тюремных камер, где тот сладко  спал,
плотно   закусив   и   крепко   выпив   на   торжественном   обеде   в
Доме-на-Набережной.



                                  8


     - Веселенькая история, не так ли?
     Вопрос задал Эвери. Никто не ответил. Впрочем, он  и  не  ожидал,
что они ответят: кто-кто, а эти молодцы понимали, что в данный  момент
молчание - золото.
     Маленький кабинет шерифа, примыкающий к тюрьме, не  мог  вместить
столько народу: троих мужчин, троих юношей, еще не ставших  мужчинами,
и одного толстяка шерифа, поэтому Эвери повел всю компанию в городской
Зал собраний, в котором  в  столь  поздний  час  слышалось  воркование
голубей, гнездящихся под крышей, да тиканье старинных  часов,  стоящих
на сцене.
     В этот простой, без изысков, зал горожане и землевладельцы  феода
приходили уже сотни лет, чтобы принять важные решения,  утвердить  или
отклонить законы, иной раз выслать особо несносного человека на запад.
И зал, чуть подсвеченный луной, настраивал на  серьезный  лад.  Роланд
подумал, что даже Джонас это почувствовал. И, пожалуй, только  в  этом
зале шериф Херк Эвери мог  если  не  употребить  власть,  то  хотя  бы
показать, что он ею облечен.
     Зал заполняли дубовые скамьи, без обивки на сиденьях или спинках.
Всего шестьдесят, по тридцать с каждой стороны  широкого  центрального
прохода. Джонас, Дипейп и Рейнолдс сидели на первой  скамье  слева  от
прохода. Роланд, Катберт и Ален - справа. Рейнолдс и Дипейп  надулись,
чувствовалось, что им не по себе. Джонас ушел в  себя.  Команда  Уилла
Диаборна излучала спокойствие. Роланд одарил Катберта одним взглядом и
надеялся, что тот истолкует его правильно: {Одна острота,  и  я  прямо
сейчас отрежу тебе  язык.}  Роланд  подумал,  что  послание  дошло  до
адресата. Берт убрал своего идиотского "дозорного" - добрый знак.
     - Веселенькая история, - повторил Эвери, шумно выдохнув и  окатив
всех волной винного перегара. Сидел  он  на  краю  сцены,  коротенькие
ножки болтались в воздухе, в его взгляде  читалось  как  недовольство,
так и изумление.
     Боковая дверь открылась, вошел помощник  шерифа  Дейв,  сменивший
белый наряд лакея на более привычные рубашку и штаны цвета  хаки.  Его
монокль торчал из нагрудного кармана. В одной руке он держал кружку, в
другой, как показалось Роланду, кусочки березовой коры.
     - Ты все прокипятил, Дэвид? - спросил Эвери. Теперь на  его  лице
читалась тоска.
     - Да. - Дважды довел до кипения?
     - Да.
     - Как она говорила?
     - Да, - смиренно ответил Дейв. Протянул шерифу  кружку,  а  когда
тот взял ее, бросил в нее кусочки коры.
     Эвери поболтал жидкость, посмотрел на нее, оттягивая  неизбежное,
потом выпил. Скривился.
     - Ну и гадость! Что она туда намешала?
     - А что это? - спросил Джонас.
     - Лекарство от головной боли. Вернее, от  {похмелья.}  От  старой
ведьмы.  Той,  что  живет  на  Коосе.  Знаешь,  о  ком  я?   -   Эвери
многозначительно посмотрел на Джонаса. Хромоногий прикинулся,  что  не
заметил этого взгляда, но Роланд решил, что  заметил.  И  что  означал
этот взгляд? Еще одна загадка.
     Дипейп вскинул голову при упоминании Кооса, потом вновь  принялся
сосать палец. Рейнолдс, завернувшись в плащ, мрачно  смотрел  на  свои
колени.
     - Помогает? - осведомился Роланд. - Да, юноша,  но  за  лекарство
ведьмы приходится платить. Запомни: всегда приходится платить. Вот это
снимает головную боль, которая обязательно появляется, если  перепьешь
чертова пунша мэра Торина,  но  зато  весь  день  будешь  дристать.  И
пердеть!.. - Он помахал рукой перед  лицом,  показывая,  каково  будет
окружающим, глотнул еще ведьминого  зелья,  поставил  кружку  рядом  с
собой. Лицо его вновь стало важным и суровым, но атмосфера в зале чуть
разрядилась, они все это почувствовали. - Так что нам теперь делать со
всей этой историей?
     Херк Эвери медленно обвел взглядом всю  компанию,  от  Рейнолдса,
сидевшего правым с краю, до  Алена...  "Ричарда  Стокуорта",  крайнего
слева.
     - А, парни?  С  одной  стороны  у  нас  люди  мэра,  с  другой...
Альянса... шесть человек едва не перебили друг друга, а? И  по  какому
поводу? Из-за придурка и расплескавшейся "верблюжьей мочи". - Он ткнул
пальцем сначала в Больших охотников за гробами, потом -  в  счетоводов
Альянса. - Две пороховые бочки и один толстый шериф посередине. -  Так
кто что думает? Высказывайтесь, не стесняйтесь, вы же не стеснялись  к
борделе Корал, нечего стесняться и здесь!
     Все молчали. Эвери  отпил  еще  глоток,  вновь  поставил  кружку,
решительно оглядел  всех.  И  прозвучавшие  следом  слова  не  удивили
Роланда (что еще мог сказать такой человек, как Эвери?), равно  как  и
тон, каким он произнес  эти  слова:  говорил  муж,  умеющий  принимать
важные решения, если по воле богов возникала такая необходимость.
     - Я вам скажу, что мы с этим сделаем: мы обо всем забудем.
     Он  ожидал  ликования  и  уже  приготовился  удержать  эмоции   в
приемлемых рамках. Когда же  никто  не  произнес  ни  слова,  даже  не
шевельнулся, на его лице  отразилась  растерянность.  Однако  от  него
требовалось разрешить конфликт, а ночь грозила смениться  новым  днем.
Шериф расправил плечи и ринулся в атаку:
     - Я не могу провести следующие три или четыре месяца в  ожидании,
что кто-то кого-то убьет.
     Нет! И не хочу оказаться  в  таком  положении,  что  из-за  вашей
глупой ссоры все шишки посыплются на меня.
     Я взываю к вашему здравому смыслу, парни, когда  говорю,  что  во
время вашего пребывания здесь  могу  быть  и  вашим  другом,  и  вашим
врагом... но будет неправильно, если я не скажу, что взываю также и  к
вашему благородству, которого, я уверен, у вас с избытком.
     Шериф попытался говорить высокопарно, но, по  мнению  Роланда,  в
этом не преуспел. Теперь Эвери сосредоточился на Джонасе.
     - Сэй, я не могу поверить, что вы и дальше будете жить на ножах с
этими тремя молодыми людьми, присланными Альянсом... Альянсом, который
для нас уже пятьдесят поколений молоко матери и защита отца. Не можете
же вы проявить такое неуважение, не так ли?
     Джонас покачал головой, сухо улыбнувшись. Эвери  кивнул,  как  бы
говоря, что движутся они в правильном направлении.
     - У каждого из вас есть важные дела, и вы не  хотите,  чтобы  это
недоразумение помешало их выполнению, не так ли?
     На этот раз кивнули все.
     - Вот я и хочу, чтобы вы встали, повернулись лицом друг к  другу,
пожали руки и извинились. Если вы этого не сделаете, лучше вам всем до
рассвета уехать из города на запад.
     Он поднял кружку и отхлебнул  варева.  Роланд  увидел,  что  рука
Эвери подрагивает, но нисколько не удивился. Шериф, конечно, блефовал.
Он понял, что Джонас, Рейнолдс и Дипейп ему не по  зубам,  как  только
увидел синие гробы на их руках. А после этой ночи он испытывал  те  же
чувства и  в  отношении  Диаборна,  Стокуорта  и  Хита.  Он  мог  лишь
надеяться, что его предложение соответствует интересам  обеих  сторон.
Роланд рассудил, что так оно и есть.  Вероятно,  к  такому  же  выводу
пришел и Джонас, поднявшийся со скамьи одновременно с Роландом.
     Эвери чуть подался назад, словно ожидая, что Джонас схватится  за
револьвер, а Диаборн -  за  нож,  тот  самый,  что  упирался  в  спину
Джонаса, когда запыхавшийся Эвери добрался до салуна.
     Но ни револьвера, ни  ножа  не  появилось.  Джонас  повернулся  к
Роланду и протянул руку.
     - Он прав, юноша. - Голос Джонаса, как обычно, дрожал.
     - Да.
     - Вы подадите руку старику и согласитесь начать все сначала?
     - Да. - Роланд протянул руку. Джонас ее пожал.
     - Приношу свои извинения.
     - Приношу свои извинения, мистер  Джонас.  -  И  Роланд  похлопал
левой рукой по шее, как требовал обычай при обращении к старшему.
     Когда они сели, поднялись Ален и Рейнолдс, церемония повторилась.
Последними встали Катберт и Дипейп. Роланд почти  не  сомневался,  что
вот тут дурашливость Катберта вновь проявится, выскочит, как джинн  из
бутылки, этот идиот просто не мог себя контролировать, хотя и понимал,
что в эту ночь не стоит выставлять Дипейпана посмешище.
     - Приношу свои извинения. - Берту все-таки удалось  изгнать  смех
из голоса.
     - Приношу свои, - пробубнил Дипейп, протягивая запачканную кровью
руку. Роланду на миг привиделось, что сейчас Берт изо всей силы сожмет
ее,  чтобы  рыжеволосый  завопил,  как  сова  на  горячей  плите,   но
рукопожатие Берта оказалось таким же сдержанным, как и голос.
     Эвери  все  сидел  на  сцене,  свесив  короткие  ножки,  наблюдая
демонстративное дружелюбие. Улыбался даже помощник шерифа Дейв.
     - А теперь я хотел бы пожать вам всем руки, чтобы  более  вас  не
задерживать. Час поздний, а завтра у меня, как  обычно,  долгий  день.
Так что без сна мне никак не обойтись. - Он  хохотнул,  опять  немного
растерялся, поскольку никто его не поддержал. Но слез со сцены и начал
пожимать всем  руки  с  энтузиазмом  священника,  которому  наконец-то
удалось обвенчать упрямую парочку, долго тянувшую с решительным шагом.



                                  9


     Когда они вышли на улицу, луна уже зашла,  а  над  горизонтом  за
Чистым морем начало светлеть небо.
     - Может, мы еще встретимся, сэй, - нарушил тишину Джонас.
     - Может, и встретимся, - ответил Роланд, запрыгивая в седло.



                                  10


     Большие охотники за гробами обосновались в сторожке в миле к  югу
от Дома-на-Набережной, в пяти милях от города.
     На полпути к сторожке Джонас остановил лошадь в том месте, где от
дороги берег круто скатывался к морю.
     - Спешивайся. - Смотрел он на Дипейпа.
     - Джонас... Джонас, я...
     - Спешивайся.
     Нервно кусая губы, Дипейп подчинился.
     - Сними очки.
     - Джонас, зачем? Я...
     - Если хочешь, чтобы они разбились, оставь. Мне без разницы.
     Еще сильнее прикусив губу, Дипейп снял  очки  в  золотой  оправе.
Едва они оказались у него в руке, Джонас врезал ему  по  лицу.  Дипейп
вскрикнул и  покатился  к  откосу.  Лошадь  Джонаса  прыгнула  вперед,
буквально в последний момент Джонас успел ухватить его  за  рубашку  и
дернул на себя. Он тяжело дышал, на него  пахнуло  сосновой  смолой  и
потом Дипейпа.
     - Мне следовало сбросить тебя с откоса, - прорычал он. -  Знаешь,
сколько ты причинил вреда?
     - Я... Джонас, я не... думал немного  поразвлечься...  кто  знал,
что они...
     Хватка Джонаса медленно ослабла. Последние слова попали  в  цель.
Действительно, кто знал... А если бы не эта стычка, они бы так  ничего
и {не знали.} Если посмотреть с этой стороны, Дипейп оказал им услугу.
Дьявол, которого знаешь в лицо,  лучше  затаившегося  дьявола.  Однако
пойдут разговоры, люди начнут смеяться. Хотя это, может, и  ничего.  В
должное время смех прекратится.
     - Джонас, извини меня.
     - Заткнись, - бросил Джонас.  На  востоке  заалел  горизонт,  еще
немного, и первые лучи осветят  этот  мир  тягот  и  печали.  -  Я  не
собираюсь сбрасывать тебя в море, потому что  тогда  мне  пришлось  бы
следом сбросить Клея, а потом  последовать  за  вами  самому.  Они  же
хотели убить не только тебя, но и нас, не так ли?
     Дипейп хотел было согласиться, но  подумал,  что  подавать  голос
опасно. И предпочел промолчать.
     - Иди сюда, Клей.
     Клей спрыгнул с лошади.
     - Присядем.
     Все трое кружком присели на  корточки.  Джонас  сорвал  травинку,
сунул в рот.
     - У нас не было оснований сомневаться в том, что нам говорили  об
этом альянсовом  отребье.  Нашкодившие  сосунки,  которых  отослали  в
Меджис. захолустный феод у  Чистого  моря,  с  надуманным  поручением,
которое  скорее  следовало  рассматривать  как  наказание.   Так   нам
говорили?
     Рейнолдс и Дипейп кивнули.
     - Вы в это верите после сегодняшнего вечера?
     Дипейп покачал головой. Как и Клей.
     - Они, возможно, сынки  богатых  родителей,  -  первым  заговорил
Дипейп. - Но судя по тому, как они себя сегодня вели...  они...  -  Он
замолчал, не желая озвучивать свою мысль. Абсурдную мысль.
     А вот Джонас озвучил:
     - Они действовали, как стрелки.
     Поначалу ни Дипейп, ни Рейнолдс не отреагировали.
     - Они слишком молоды, Элдред, - нарушил затянувшуюся  паузу  Клей
Рейнолдс. - Таких молодых стрелков не бывает.
     - Для подмастерьев они немолоды. В любом  случае  мы  должны  это
выяснить. - Он повернулся к Дипейпу. - Тебе предстоит дальняя поездка,
красавчик.
     - Но, Джонас!
     - Никто из нас сегодня не покрыл себя  славой,  но  кашу  заварил
именно ты. - Он смотрел на Дипейпа, а тот  не  решался  поднять  глаз,
уставившись в землю. - Ты поедешь той дорогой, которой  они  приехали,
Рой, и будешь задавать вопросы до тех пор, пока  не  получишь  ответы,
которые утолят мое любопытство. Клей и я  будем  ждать.  И  наблюдать.
Играть с ними в "Замки", если хочешь. А когда  я  почувствую,  что  мы
можем нанести внезапный удар, возможно, мы так и поступим.
     Он перекусил травинку. Кончик остался во рту, большая часть упала
между его сапог.
     - Знаете, почему я пожал его руку? Паршивую руку этого  Диаборна?
Потому что мы не можем  раскачивать  лодку,  парни.  Особенно  теперь,
когда показалась гавань. Латиго и его люди,  которых  мы  ждем,  скоро
появятся здесь. Пока они не доберутся до Меджиса, в наших же интересах
поддерживать мир. Но вот что я вам скажу. Никто, приставив нож к спине
Джонаса, не остается после этого в  живых.  Слушай  меня  внимательно,
Рой. Не заставляй повторять что-либо дважды.
     Джонас заговорил, чуть наклонившись вперед. Дипейп слушал. Вскоре
начал кивать. Собственно, он даже  приветствовал  возможность  уехать.
Ненадолго. После сегодняшнего конфуза  в  "Приюте  путников"  перемена
обстановки не могла не пойти ему на пользу.



                                  11


     Юноши уже подъезжали к "Полосе К",  и  солнцу  оставалось  совсем
немного, чтобы подняться над горизонтом, когда Катберт нарушил  долгое
молчание:
     - Так что? Интересный и познавательный выдался  вечерок,  не  так
ли? - Ни Роланд, ни Ален не ответили,  поэтому  Катберт  наклонился  к
грачиному черепу, который вернулся на привычное место - луку седла.  -
А что скажешь ты, старый друг? Нам понравился наш вечер?  Обед,  танцы
по кругу, а в итоге нас едва не убили. Ты в восторге, не так ли?
     Дозорный смотрел прямо перед собой мертвыми пустыми глазами.
     - Он говорит, что слишком устал для разговоров, - Катберт зевнул.
- Я, кстати, тоже. - Он повернулся к Роланду. -  Я  заглянул  в  глаза
мистеру Джонасу после того, как он пожал тебе руку, Уилл.  Он  намерен
убить тебя.
     Роланд кивнул.
     - Они намерены убить нас  всех,  -  уточнил  Ален.  Роланд  вновь
кивнул.
     - Легко мы им не дадимся, но теперь они знают о нас  больше,  чем
до этого вечера. Теперь нам не удастся зайти им за спину.
     Он остановил коня, точно так же как остановил коня Джонас, в трех
милях от того места, где  находились  сейчас  юноши.  Только  смотрели
Роланд и его друзья не на Чистое море, а на пологую ширь Спуска. Табун
лошадей неспешно тянулся с запада на восток, едва различимые силуэты в
предрассветной тьме.
     - Что ты увидел, Роланд? - спросил Ален.
     - Беду, - ответил Роланд. - И у нас на пути.
     Он тронул Быстрого с места. И тут же мысли его вернулись к Сюзан.
А через пять минут после того, как положил голову на подушку, она  ему
уже снилась.



                            Глава седьмая
                              НА СПУСКЕ


                                  1


     Три недели прошло со званого обеда в Доме-на-Набережной и  стычки
в "Приюте путников". Более никаких трений между {ка-тетами} Роланда  и
Джонаса не возникало. В ночном небе  Целующаяся  Луна  завершила  свой
путь, народилась новая луна, Мешочная. Дни стояли ясные и теплые, даже
старожилы не помнили такого чудесного лета.
     Одним прекрасным летним утром Сюзан Дельгадо галопом  неслась  по
Спуску на двухлетнем буланом жеребце Пилоне. Ветер осушил слезы на  ее
щеках и растрепал волосы. Она сжала бока Пилона сапогами, понуждая его
прибавить скорости. Пилон прибавил. Уши его прижались к голове,  хвост
встал трубой. Сюзан, в джинсах и  старой,  чересчур  большой  для  нее
рубашке цвета хаки (одной из отцовских), которая и послужила  причиной
этой  бешеной  скачки,  наклонилась  вперед,  чуть  приподнявшись  над
седлом. Одной  рукой  она  держалась  за  рог  передней  луки,  второй
поглаживала сильную шелковистую шею жеребца.
     - Еще! - прошептала она. - Быстрее! Прибавь, мальчик!
     Пилон подчинился. Она даже не подозревала, что он  может  развить
такую скорость.
     Они мчались вдоль  верхней  границы  Спуска,  и  она  видела  его
изумрудно-золотой  простор,  далеко-далеко  переходящий  в   голубизну
Чистого моря. В другой день этот великолепный вид и  пахнущий  морской
солью ветерок подняли бы ей настроение. Сегодня  ей  хотелось  слышать
лишь топот копыт Пилона и чувствовать, как перекатываются  под  ногами
его мышцы. Сегодня ей хотелось убежать от собственных мыслей.
     И все потому, что она спустилась вниз в старой отцовской рубашке.



                                  2


     Тетя Корд стояла у плиты в домашнем халате, но с  уже  уложенными
волосами. Она сварила себе овсяную кашу; наполнила тарелку и понесла к
столу. Едва тетя повернулась к ней с тарелкой в руках,  Сюзан  поняла,
что без очередной ссоры не обойтись,  губы  Корделии  пренебрежительно
дернулись, она неодобрительно глянула  на  апельсин,  который  чистила
Сюзан. Тетя все еще злилась из-за серебряных и золотых монет,  которые
уже могла бы держать в руке, если б не эта идиотка-ведьма, объявившая,
что Сюзан до осени должна ходить в девственницах.
     Но главная причина заключалась в другом.  Проще  говоря,  они  до
смерти надоели друг другу. Деньги стали не единственным разочарованием
тети Корд. Она-то рассчитывала, что еще этим летом станет полноправной
хозяйкой домика на Спуске... разве что согласится иногда делить его  с
мистером Элдредом  Джонасом,  к  которому  Корделия  воспылала  самыми
теплыми  чувствами.  А  вместо  этого  они  по-прежнему  проживали   в
городском  доме  вдвоем,  женщина,  которой  осталось  совсем  немного
времени, чтобы распрощаться с месячными, тощая, с постной  улыбкой  на
постном лице и крошечной грудью, едва заметной в платьях под  горло  с
высоким воротником (шея, как часто говорила она  Сюзан,  первым  делом
выдает возраст), волосами,  теряющими  каштановый  блеск  под  напором
седины, и юная девушка, умная, пышущая  здоровьем,  выходящая  на  пик
своей красоты. Они терлись друг о друга, как кремень и огниво,  каждое
слово могло вызвать искру. Удивляться этому не  приходилось:  мужчина,
сила любви которого заставляла их любить друг друга, ушел.
     - Ты собралась покататься на этой лошади? - спросила, тетя  Корд,
ставя  тарелку  на  стол  и  усаживаясь  в  полосе  солнечного  света,
падающего через окно. При мистере Джонасе она никогда бы так не  села.
Сильный  свет  превращал  ее  лицо  в  маску.  В  уголке  рта  вылезла
лихорадка. Они всегда вылезали у тети Корд, если та плохо спала.
     - Да, - ответила Сюзан.
     - Тогда тебе надо поплотнее  позавтракать.  Ты  же  не  вернешься
раньше девяти часов.
     - Мне этого хватит. - Сюзан принялась быстрее  закидывать  в  рот
апельсиновые дольки. Она уже  чувствовала,  куда  дует  ветер,  видела
осуждающий взгляд тети и  хотела  встать  из-за  стола  до  того,  как
разразится скандал.
     - Почему бы тебе не съесть тарелку каши? - спросила тетя  Корд  и
помешала ложкой овсянку. Сюзан этот звук  напомнил  поступь  лошадиных
копыт по грязи... или дерьму... и  у  нее  скрутило  живот.  -  Ты  не
проголодаешься до ленча, если вдруг задержишься на  Спуске.  Я  думаю,
что такой красивой юной леди нет дела до домашних дел...
     - Я уже все сделала. - {И ты  знаешь,  что}  я  {все  сделала.  Я
убрала, весь дом, пока ты сидела у зеркала и прижигала лихорадку.}
     Тетя Корд бросила в кашу кусочек  сливочного  масла...  Сюзан  не
понимала, как этой женщине  удавалось  остаться  тощей,  абсолютно  не
понимала... и смотрела, как он медленно тает. На какой-то момент Сюзан
решила, что завтрак может закончиться достаточно мирно.  Но  тут  речь
зашла о рубашке.
     - Прежде чем ты выйдешь из дома. Сюзан, я хочу,  чтобы  ты  сняла
тряпку, что сейчас на тебе, и надела одну из новых блуз  для  верховой
езды, которые прислал тебе Торин на прошлой неделе. По крайней мере ты
можешь показать ему...
     Последующие слова растворились во вспышке ярости, хотя Сюзан и не
прерывала тетку. Она провела рукой по  рукаву,  наслаждаясь  мягкостью
ткани, после стольких стирок напоминавшей бархат.
     - Эта {тряпка} принадлежала моему отцу!
     - Да, Пату, - фыркнула тетя Корд. - Она слишком велика для  тебя,
выношена, и ходить в ней просто неприлично. Молодым девушкам еще можно
надевать мужские рубашки с пуговицами до воротника,  но  тем,  у  кого
развилась грудь...
     Блузы для верховой езды висели на плечиках  в  углу.  Висели  уже
четыре дня, но Сюзан так и не собралась  отнести  их  наверх,  в  свою
комнату.  Три:  красная,  зеленая  и  синяя,  все  шелковые,   каждая,
несомненно, стоила больших денег. Сюзан ненавидела  всю  эту  роскошь,
показуху.  Широкие  рукава,  раздуваемые  ветром,  красивые   отложные
воротники и, ну как же без этого, вырез  на  груди,  чтобы  было  куда
посмотреть Торину, если он  встретит  ее  в  такой  блузе.  Но  такого
подарка он от нее не дождется, твердо решила Сюзан.
     - Моя "развитая грудь", как ты называешь, меня не интересует и не
должна интересовать кого бы то ни было, когда я  скачу  на  лошади,  -
отрезала она.
     - Возможно, что нет. Но если  один  из  конезаводчиков  феода,  к
примеру, Ренни, он постоянно на Спуске, как ты  знаешь,  увидит  тебя,
будет совсем неплохо, если он упомянет при Торине, что  ты  скакала  в
блузе, которую подарил тебе мэр. Об этом  ты  не  думаешь?  Почему  ты
такая упрямая, девочка? Почему  никогда  не  прислушаешься  к  доброму
совету?
     - А тебе что до этого? - спросила Сюзан. - Ты же получила деньги,
не так ли? И получишь еще. После того как он меня оттрахает.
     Корделия с побледневшим, перекошенным от злобы лицом  перегнулась
через стол и отвесила Сюзан оплеуху.
     - Как ты посмела произнести это слово в моем доме, шалава? Как ты
посмела?
     Вот тут из глаз Сюзан брызнули слезы... после того, как тетя Корд
назвала этот дом своим.
     - Это дом моего {отца!} Его и мой! А у тебя дома нет вовсе! Разве
что казарма, если тебя туда возьмут. Наверняка возьмут.  {Почему  нет,
тетя?}
     Последние две апельсиновые дольки  она  еще  держала  в  руке.  И
швырнула их тетке в лицо, а потом с такой силой откинулась  от  стола,
что вместе со стулом повалилась на пол. Когда на нее легла тень тетки,
Сюзан лихорадочно поползла в сторону. Волосы висели  патлами,  в  щеке
пульсировала боль, слезы жгли глаза, в  горле  пересохло.  Наконец  ей
удалось подняться.
     - Ты неблагодарная девчонка. - Вкрадчивый голос Корделии  сочился
ядом. - После всего того, что я для тебя сделала,  после  всего  того,
что сделал для тебя Торин. В конце концов, и тот жеребец,  на  котором
ты скачешь каждое утро, его подарок...
     - {ПИЛОН БЫЛ НАШИМ!} - выкрикнула  Сюзан,  едва  не  обезумев  от
ярости. - {ВСЕ БЫЛО НАШИМ! ЛОШАДИ, ЗЕМЛЯ... ВСЕ ПРИНАДЛЕЖАЛО НАМ!}
     - Орать не обязательно.
     Сюзан глубоко вздохнула, попыталась взять себя в руки.  Отбросила
волосы с лица, открыв красный отпечаток пятерни  тети  Корд  на  щеке.
Увидев его, Корделия поморщилась.
     - Мой отец никогда бы такого  не  допустил.  -  Сюзан  заговорила
тише. - Он никогда не разрешил бы мне идти в наложницы к Харту Торину.
Пусть он уважал бы Харта как мэра... или своего босса... он никогда бы
такого не разрешил. И {ты} это знаешь. Знаешь.
     Тетя Корд  закатила  глаза,  потом  покрутила  пальцем  у  виска,
показывая, что Сюзан совсем спятила.
     - Ты согласилась  на  это  сама,  мисс  Юная  Красавица.  Да,  ты
согласилась. И теперь уже нечего махать...
     - Да, - кивнула Сюзан, - я согласилась на эту  сделку,  все  так.
После того, как ты  доставала  меня  день  и  ночь,  после  того,  как
приходила ко мне со слезами...
     - Никогда не приходила! - взвизгнула Корделия.
     - Неужели у тебя такая короткая память,  тетушка?  Да,  наверное.
Вечером ты уже забудешь, что за завтраком отвесила мне оплеуху. А  вот
я не забыла. Ты плакала, плакала и говорила, что боишься, как  бы  нас
не выбросили на улицу, поскольку у нас  нет  законного  права  на  эту
землю, и тогда нам придется побираться. Ты плакала и говорила...
     - {Прекрати!} - оборвала ее тетя Корд. - Надоели мне твои  глупые
жалобы! Хватит! Ты вроде бы собралась на прогулку. Вот и убирайся!
     Но Сюзан не прекратила. Ярость прорвала плотину, и  поток  сметал
все на своем пути.
     - Ты плакала и говорила, что нас выгонят, вышлют на запад, что мы
никогда не увидим ни дома моего отца, ни  Хэмбри  вообще...  а  потом,
нагнав на меня страху,  ты  заговорила  о  младенце,  который  у  меня
появится. Земле, нашей земле,  которую  вновь  отдадут  нам.  Лошадях,
которые тоже вновь  станут  нашими.  В  знак  признательности  мэра  я
получила от него лошадь, которой {сама же помогала появиться на свет!}
Что я такого сделала, чтобы получить все то, что и так стало бы  моим,
если б не потеря одной-единственной бумажки?  Что  я  такого  сделала,
чтобы он давал мне деньги? Что я такого сделала, кроме  как  пообещала
потрахаться с ним, пока его сорокалетняя жена будет спать за стенкой?
     - Так, значит, ты хочешь денег? - зловеще усмехнулась тетя  Корд.
- Хочешь денег, не так ли? Тогда  ты  их  получишь.  Бери  их,  храни,
трать, скорми свиньям, мне без разницы!
     Она бросилась к своему  кошелю,  висевшему  на  крючке  у  плиты.
Начала в нем рыться, но ее движения как-то сразу потеряли  быстроту  и
убедительность. Слева от кухонной двери висело овальное зеркало,  и  в
нем Сюзан поймало отражение лица тети Корд. От увиденного, а  на  лице
Корделии  смешались  ненависть,  отвращение,  алчность,  Сюзан   стало
нехорошо.
     - Не суетись, тетя. Вижу, как тяжело тебе расставаться с ними, да
я их и не возьму. Это грязные деньги.
     Тетя Корд повернулась к ней, разом  забыв  про  кошель,  замахала
руками.
     - Никакой грязи здесь нет, что ты несешь. Разве ты не знаешь, что
некоторые величайшие женщины  в  истории  становились  наложницами.  А
сколько великих людей родили наложницы! {Это не грязь!}
     Сюзан сорвала с плечиков красную шелковую блузу и потрясла  перед
собой. Материя облегла  ее  грудь,  словно  только  и  мечтала  к  ней
припасть.
     - Тогда почему он присылает мне одежду шлюх?
     - Сюзан! - Слезы брызнули из глаз Корделии. Сюзан швырнула в  нее
блузу, как  чуть  раньше  -  дольки  апельсина.  Она  упала  на  туфли
Корделии.
     - Подними ее и носи сама, если  она  тебе  так  нравится.  Можешь
заодно раздвинуть перед ним ноги, если тебе того хочется.
     Сюзан  развернулась  и  выскочила  за  дверь.   А   вслед   несся
истерический крик Корделии:
     - Нельзя тебе выходить из дома с такими глупыми  мыслями.  Сюзан!
Глупые мысли ведут к глупым поступкам, а что-то менять уже поздно!  Ты
согласилась!
     Она это знала. И как бы быстро ни гнала Пилона вдоль  Спуска,  от
своей судьбы Сюзан убежать не могла. Она согласилась, и  Пат  Дельгадо
мог ужаснуться принятому ею решению, но все равно сказал  бы  ей:  {Ты
дала слово, а слово надо держать.  Тем,  кто  его  не  держит,  прямая
дорога в ад.}



                                  3


     Сюзан  придержала  Пилона,  хотя  тот  еще  совсем  не   выдохся.
Оглянулась, увидела, что отмахала никак не меньше мили, вновь  снизила
скорость, пустила коня  легким  галопом,  рысью,  наконец  перешла  на
быстрый шаг. Глубоко вдохнула, шумно  выдохнула.  И  впервые  за  утро
отметила  красоту  начинающегося  дня...  чайки,  лениво  кружащие   в
воздухе, высокая трава и цветы, цветы, цветы: васильки и люпин, флоксы
и ее любимые, нежные голубые, незабудки.  Со  всех  сторон  доносилось
монотонное жужжание пчел. Звук этот успокаивал, высокий прилив  эмоций
пошел на спад, она смогла  признаться  себе...  признать,  а  потом  и
озвучить причину своей нервозности.
     - Уилл Диаборн. -  Она  задрожала  всем  телом,  едва  эти  слова
сорвались с губ,  хотя  услышать  ее  могли  только  пчелы  да  Пилон.
Повторила  их  вновь,  а  потом  резко  поднесла  ко  рту  запястье  и
поцеловала  там,  где  пульс  бился  под  самой  кожей.  Движение  это
шокировало  ее,  потому  что  она  не  знала,  что  должно   за   этим
последовать, но еще больше шокировало другое: вкус собственных кожи  и
пота мгновенно  возбудил  ее.  Она  почувствовала  неодолимое  желание
"остудиться", как уже  "остужала"  себя  в  постели  после  первой  их
встречи. Судя по ее состоянию, много времени на это бы не ушло.
     Но вместо этого Сюзан прорычала любимую присказку отца: "Да пошли
вы  все!"  -  и  сплюнула  мимо  сапога.  Именно  Уилл   Диаборн   нес
ответственность за то, что последние три  недели  перевернули  всю  её
жизнь, Уилл  Диаборн  с  его  синими  глазами,  шапкой  темных  волос,
высокомерный, присвоивший себе  право  судить  других.  {Я  могу  быть
благоразумным, сэй. Что же касается, порядочности... Я изумлен, что вы
знаете это слово.}
     Всякий раз, когда она вспоминала его слова, кровь у нее  закипала
от злости и стыда. Больше от злости. Как  он  посмел  судить  ее?  Он,
выросший в роскоши, несомненно, окруженный слугами, готовыми выполнить
любую его причуду, не знающий недостатка ни в золоте,  ни  в  серебре.
То, что он хотел, он получал бесплатно, полагая, что иначе и  быть  не
может. Что этот мальчишка - а кто он такой, как не  мальчишка?  -  мог
знать, какой кровью далось ей это решение? Разве мистер  Уилл  Диаборн
из Хемпхилла мог понять, что выбора у нее практически не было? Что  ее
подвели  к  этому  решению,  как  кошка-мать  приносит  расшалившегося
котенка к коробке, где ему положено сидеть, - за шкирку.
     Однако он не выходил у нее из головы. Она знала в отличие от тети
Корд, что именно он, невидимый,  присутствовал  в  их  доме  во  время
утренней ссоры.
     Знала  она  и  кое-что  еще,  то  самое,  что  могло   бесконечно
расстроить ее тетушку. Уилл Диаборн тоже не мог ее забыть.



                                  4


     Примерно через неделю после званого обеда и тех ужасных слов, что
бросил ей в лицо  Диаборн,  у  дома,  в  котором  жили  Сюзан  и  тетя
Корделия, появился слабоумный служка из "Приюта путников",  Шими,  как
все его называли. Он принес  большой  букет,  в  основном  из  луговых
цветов, которые росли на  Спуске,  с  несколькими  алыми  вкраплениями
диких роз.  Широко  улыбаясь,  юноша  отворил  калитку,  не  дожидаясь
приглашения войти.
     Сюзан как раз подметала дороже, а тетя Корделия возилась в  саду:
в последние дни  они  почитали  за  лучшее  держаться  друг  от  друга
подальше.
     Сюзан смотрела на приближающегося Шими с удивлением и  ужасом.  А
над букетом сияла его улыбка.
     - Добрый день, Сюзан Дельгадо, дочь Пата, - радостно поздоровался
Шими. - Я пришел к тебе  с  поручением  и  извиняюсь,  если  в  чем-то
помешал, да, потому что я вечно всем мешаю и знаю это не хуже  других.
Это тебе. Вот.
     - Сюзан? - раздался из-за угла голос тети Корд...  приближающийся
голос. - Сюзан, вроде бы скрипнула калитка?
     - Да, тетя! - ответила Сюзан. Черт бы  побрал  острый  слух  тети
Корд! Сюзан выхватила конверт, торчащий между флоксов и маргариток. Он
тут же исчез в кармане ее платья.
     - Они от моего третьего лучшего друга, - пояснил Шими. - Теперь у
меня трое  разных  друзей.  Вот  сколько.  -  Он  поднял  два  пальца,
нахмурился, добавил еще два и вновь улыбнулся во весь рот. - Артур Хит
мой первый лучший друг. Дик Стокуорт - мой  второй  лучший  друг.  Мой
третий лучший друг...
     - Ш-ш-ш! - яростно прошипела  Сюзан,  отчего  улыбка  Шими  сразу
поблекла. - Ни слова о трех твоих друзьях.
     Кровь бросилась ей в лицо, раскрасив щеки,  а  потом  ушла  вниз,
сначала на шею, потом в ноги. В прошедшие дни в Хэмбри много  говорили
о трех новых друзьях Шими, собственно, не говорили ни  о  чем  другом.
Истории она слышала фантастические, но  если  они  не  соответствовали
действительности, почему  варианты,  которые  излагали  многочисленные
свидетели, расходились только в мелких деталях?
     Сюзан все еще пыталась прийти в себя, когда  из-за  угла  выплыла
тетя Корд. Увидев ее, Шими отступил на шаг,  недоумение  на  его  лице
сменилось растерянностью. Пчелиные укусы вызывали у Корделии аллергию,
поэтому от полей соломенного сомбреро до  подола  старого  халата  она
закуталась в марлю, отчего стала похожа на призрак. Да еще  держала  в
руке запачканный грязью секатор.
     Увидев букет, Корделия устремилась к нему с секатором  наперевес.
Подойдя к племяннице, сунула секатор за пояс (как показалось Сюзан,  с
большой неохотой), раздвинула марлю у лица.
     - Кто тебе их послал?
     - Не знаю, тетя. - Голос Сюзан  звучал  спокойно,  а  вот  сердце
билось отчаянно. - Этот молодой человек из гостиницы...
     - Гостиницы! - фыркнула тетя Корд.
     - Он вроде бы не знает, кто его послал, - продолжила Сюзан.  Если
бы только она  могла  избавиться  от  него!  -  Он,  ну,  полагаю,  ты
скажешь...
     - Он - дурак: да, я это знаю. - тетя Корд раздраженно глянула  на
Сюзан, вновь повернулась к Шими. Глядя ему в лицо, прокричала:
     - {КТО ...ПРИСЛАЛ... ЭТИ... ЦВЕТЫ... МОЛОДОЙ... ЧЕЛОВЕК?}
     Края марли, которые она недавно раздвинула, вновь  сошлись  перед
ее лицом. Шими отступил еще на шаг. В его глазах застыл страх.
     - {МОЖЕТ...  БУКЕТ...  ОТ...  КОГО-ТО...  ИЗ...   ДОМА...   НА...
НАБЕРЕЖНОЙ?.. ОТ... МЭРА... ТОРИНА?.. СКАЖИ... МНЕ... И... Я... ДАМ...
ТЕБЕ... ПЕННИ!}
     У Сюзан упало сердце, она не сомневалась, что он скажет,  у  него
не хватило бы мозгов, чтобы понять, какую беду он на нее  навлечет.  И
на Уилла. Но Шими только покачал головой.
     - Не помню. У меня вместо мозгов опилки, сэй. Стенли говорит, что
я недоумок.
     Он  вновь  заулыбался,  демонстрируя  великолепные,   белоснежные
ровные зубы. Тетя Корд скорчила гримаску.
     - Болван!  Тогда  уходи.  Возвращайся  в  город...   нечего   тут
болтаться, ничего тебе не обломится. Если ты ничего не помнишь,  пенни
ты не заслуживаешь! И больше не появляйся здесь, кто бы ни просил тебя
отнести цветы для молодой сэй. Ты меня слышишь?
     Шими энергично закивал. А потом внезапно спросил:
     - Сэй?
     Тетя Корд  сурово  глянула  на  него.  Вертикальная  морщина  над
переносицей стала глубже.
     - Почему вы покрыты паутиной, сэй?
     - Убирайся отсюда, наглец! - заорала тетя Корд. Если она  хотела,
то умела возвысить голос.
     Шими аж подпрыгнул  и  скоренько  ретировался.  Когда  тетя  Корд
убедилась, что он идет по Равной улице к центру города и не собирается
возвращаться к их дому в надежде на чаевые, она повернулась к Сюзан:
     - Поставь цветы в воду, пока они не засохли, мисс Юная Красавица.
Не стой столбом, гадая, кто этот таинственный воздыхатель.
     Потом тетя Корд улыбнулась. Настоящей улыбкой. Более всего  Сюзан
обижало, сбивало с толку осознание того, что  тетя  Корд  не  какая-то
старая карга, не ведьма вроде Риа с Кооса. Не чудовище, а  всего  лишь
старая  дева,  жаждущая  признания  в  обществе,  обожающая  золото  и
серебро, опасающаяся остаться наедине с миром без гроша в кармане.
     - Для таких, как мы, милая Сюзи, - говорила она искренне, - лучше
заниматься домашними делами, а мечты оставить тем, кто может себе  это
позволить.



                                  5


     Сюзан не сомневалась, что цветы от Уилла, и не ошиблась.  Записку
писала крепкая и уверенная рука.

           {Дорогая Сюзан Дельгадо!

        В тот вечер я наговорил лишнего и прошу извинить меня.
        Могу  я  увидеться  с  тобой  и  поговорить?  Наедине.
        _Вопрос очень важный._ Если ты согласна повидаться  со
        мной, отправь записку с юношей, который принес  цветы.
        Ему можно доверять.
                                                 Уилл Диаборн}

     Вопрос очень важный. Подчеркнуто.
     Ей не терпелось узнать,  что  же  для  него  так  важно,  но  она
одернула   себя:   не   делай   глупостей.   Может,   он    попытается
воспользоваться ее доверчивостью... а если так, на кого возложат вину?
Кто говорил с ним, ехал на его лошади, демонстрировал ему свои  ножки?
Кто клал руки ему на плечи и целовал в губы?
     При этой мысли щеки и лоб вспыхнули, а пах обдало жаром.  Она  не
могла сказать, что сожалеет о том поцелуе, но, сожалей не сожалей, это
была ошибка. А вновь увидеться с ним - ошибка куда более грубая.
     Однако она жаждала новой встречи и в глубине души уже знала,  что
готова простить его. Но она дала слово.
     Согласилась стать наложницей Торина. Ночью она  лежала  без  сна.
ворочаясь с боку на бок, поначалу  думая,  что  избрала  верный  путь,
наиболее достойный, не реагировать на его просьбу...  потом  появились
другие мысли... более фривольные, подталкивающие к авантюре.
     Услышав, как колокол отбил полночь, возвещая о завершении  одного
дня и приходе следующего, Сюзан решила, что с нее довольно. Вскочила с
кровати, подкралась к двери,  приоткрыла  ее,  высунулась  в  коридор.
Услышав сладкое посапывание тети Корд, закрыла дверь, подошла к  столу
у окна, зажгла лампу. Достала из верхнего ящика лист бумаги, разорвала
пополам (в Хэмбри бумага ценилась чуть ли  не  наравне  с  породистыми
лошадьми),  затем  быстро  написала  несколько  слов,  чувствуя,   что
малейшее  колебание  выльется  в  несколько   часов   нерешительности.
Подписываться она не рискнула.

        {Я не могу встречаться с тобой.
        Это _неприлично_.}

     Она несколько раз  сложила  листок,  задула  лампу,  вернулась  в
постель, сунула записку под подушку. И через  две  минуты  уже  спала.
Наутро, отправившись, в город за покупками,  она  завернула  в  "Приют
путников", который в одиннадцать часов напоминал путника, умершего  на
дороге не своей смертью.
     Шими она нашла во дворе  салуна,  квадратном  участке  утоптанной
земли. Он катил тачку вдоль коновязи и собирал  оставшийся  с  вечером
конский навоз. На голову он  надел  смешное  розовое  сомбреро  и  пел
"Золотые шлепанцы". Сюзан сомневалась, что хоть кто-то из завсегдатаев
"Приюта" поднимался по утрам  в  столь  хорошем  настроении...  но,  с
другой стороны, с головой у него было не очень.
     Сюзан огляделась, дабы убедиться, что на нее  никто  не  смотрит,
подошла к Шими, похлопала по плечу. На его  лице  отразился  испуг,  и
Сюзан это не удивило.... если верить тому, что  она  слышала,  Дипейп,
приятель Джонаса, едва не убил беднягу за то,  что  тот  обрызгал  его
сапоги. И тут же Шими узнал ее.
     - Привет, Сюзан Дельгадо с окраины города, - поздоровался  он.  -
Доброго тебе дня, сэй.
     Он поклонился, на удивление точно сымитировав  поклон  Внутренних
феодов, которому научился от своих новых друзей. Улыбнувшись в  ответ,
Сюзан сделала реверанс (в город она пошла в  джинсах,  поэтому  вместо
юбки ухватилась за воздух, но женщины Меджиса  привыкли  к  тому,  что
юбки на них воображаемые).
     - Видишь  мои  цветы,  сэй?  -  Он  указал  на  некрашеную  стену
"Приюта". То, что она там  увидела,  глубоко  тронуло  Сюзан:  полоска
земли, засаженная  незабудками.  Они  смело  покачивались  под  легким
ветерком, единственное светлое пятно в этом грязном загаженном  дворе,
примыкающем к обшарпанному борделю.
     - Ты их вырастил. Шими?
     - Да, я. А мистер  Артур  Хит  из  Гилеада  обещал  прислать  мне
желтые.
     - Никогда не видела желтых незабудок.
     - Да, я тоже не видел, но мистер Артур Хит говорит, что в Гилеаде
они есть. - Лицо его стало серьезным, лопату он держал наперевес,  как
солдат держит винтовку или пику. - Мистер Артур Хит  спас  мне  жизнь.
Для него я готов на все.
     - Правда, Шими?
     - Кроме того, у него есть дозорный! Это птичий череп!  И  знаешь,
как я смеюсь, когда он притворяется, будто  разговаривает  с  ним?  До
колик в животе, просто сгибаюсь пополам.
     Сюзан вновь огляделась, чтобы убедиться, что  никто  за  ними  не
наблюдает за исключением тотемов по другую сторону улицы,  достала  из
кармана джинсов сложенную в несколько раз записку.
     - Ты сможешь передать вот это мистеру Ди-борну? От меня. Он  тоже
твой друг, не так ли?
     - Уилл? Да! - Шими взял записку и аккуратно засунул ее в карман.
     - И никому не говори.
     - Ш-ш-ш-ш! - согласился он и прижал  палец  к  губам.  Его  глаза
округлились под смешной розовой женской шляпкой.  -  Как  в  тот  раз,
когда я принес тебе цветы. Никому!
     - Правильно, никому. Доброго тебе дня, Шими.
     - И тебе, Сюзан Дельгадо.
     Он вновь принялся собирать конский навоз. Сюзан все  смотрела  на
него, внезапно ей стало не по себе. Теперь, когда записка перекочевала
в карман Шими, ее так и подмывало забрать ее, зачеркнуть написанное  и
пообещать встретиться с Уиллом. Как же ей захотелось вновь увидеть его
синие глаза, не отрывающиеся от ее лица.
     Но тут другой приятель Джонаса, тот, что всегда носил плащ, вышел
из продовольственного магазина. Ее он не видел,  смотрел  под  ноги  и
сворачивал сигарету, но Сюзан решила не  испытывать  судьбу.  Рейнолдс
скажет Джонасу. Джонас (только этого и не хватало) - тете Корд. А если
тетя Корд услышит. что она общается  с  парнем,  который  приносил  ей
цветы, вопросов не избежать. Тех самых, отвечать на которые ей ой  как
не хотелось.



                                  6


     {Все это уже в прошлом, Сюзан... вода, которая утекла под мостом.
Лучше не думать о том, чего не вернуть.}
     Она остановила  Пилона,  окинула  взглядом  пасущихся  на  Спуске
лошадей. Что-то их очень уж много.
     Но о лошадях подумать не удалось. Мысли ее вновь  возвратились  к
Уиллу Диаборну.
     Ну до чего же ей не повезло! Если бы не эта случайная встреча  по
пути  с  Кооса,  она  примирилась  бы  с  неизбежным...  девушка   она
практичная, в конце концов, а обещание есть обещание. Уж конечно,  она
не стала бы  рвать  на  себе  волосы  из-за  потери  девственности,  а
перспектива выносить и родить ребеночка вдохновляла.
     Но Уилл Диаборн все переменил: он проник в ее голову и  поселился
там,  жилец,  не  прислушивающийся  к  просьбам   хозяйки   освободить
помещение. Слова,  которые  он  бросил  ей  в  лицо  во  время  танца,
по-прежнему звучали в ушах, хотя она их и ненавидела. Такие  жестокие,
высокомерные... но разве не  правдивые?  И  Риа  видела  Харта  Торина
насквозь,  теперь  Сюзан  в  этом  нисколько  не  сомневалась.  Насчет
сладострастности мэра ведьма нисколько не ошибалась. Неприятная мысль,
но никуда от нее не уйти.
     Именно Уилл Черт-Бы-Тебя-Побрал Диаборн стал причиной  того,  что
она уже не могла со  смирением  принять  уготованное  ей  судьбой,  он
завлек ее в спор, в котором едва  слышался  ее  слабенький  голос,  он
являлся к ней в снах... в снах, где обнимал  ее  и  целовал,  целовал,
целовал...
     Сюзан спешилась и пошла вниз по пологому склону, зажав поводья  в
руке. Пилон с готовностью последовал за ней, а когда она остановилась,
чтобы посмотреть на синее марево  на  юго-западе,  наклонил  голову  и
вновь начал щипать травку.
     Она решила, что ей все-таки  необходимо  еще  раз  встретиться  с
Уиллом Диаборном,  хотя  бы  для  того,  чтобы  дать  шанс  врожденной
практичности восстановить свой контроль над разумом и сердцем. Увидеть
его наяву, таким, каков он есть  на  самом  деле.  Не  того  Диаборна,
которого рисовало ее воображение, который являлся к ней  в  горячечных
снах. Как только она это сделает, все встанет на свои  места  и  жизнь
вернется в привычное русло. Может,  именно  поэтому  она  выбрала  для
прогулки этот участок Спуска... как вчера, и позавчера, и днем раньше.
Его здесь видели. Об этом она услышала на нижнем рынке.
     Она отвернулась от Спуска, внезапно почувствовав, что  сейчас  он
появится, словно ее мысли позвали его... или ее {ка.}
     Но увидела Сюзан лишь синее небо да низкие холмы, силуэт  которых
напоминал линию ноги, бедра, талии женщины, лежащей на боку в кровати.
Горькое разочарование охватило ее. Горечь эту она  почувствовала  даже
во рту, словно его набили мокрыми чайными листочками.
     Сюзан шагнула к Пилону, решив вернуться домой и извиниться  перед
теткой. И чем быстрее, тем лучше. Уже вставила ногу в  стремя,  и  тут
из-за горизонта вынырнул, всадник,  на  том  самом  месте,  где  изгиб
холмов казался ей женским бедром. Она видела лишь силуэт, но все равно
сразу узнала его.
     {Беги!} - приказала она себе: ее охватила паника. {На  коня  и  в
галоп! Быстро! Прежде чем случится что-то ужасное... прежде  чем}  ка,
{если это действительно} ка, {налетит  словно  ураган  и  унесет  тебя
далеко-далеко!}
     Она не убежала. Стояла рядом с Пилоном и  что-то  зашептала  ему,
когда жеребец поднял голову  и  заржал,  приветствуя  спускающегося  с
холма гнедого мерина.
     А потом Уилл оказался рядом. Сначала смотрел на нее сверху  вниз,
потом в одно мгновение спешился. На этот раз он  не  выставлял  вперед
ногу, упираясь каблуком в землю, не кланялся.
     Просто пристально смотрел на нее, без тени улыбки на лице.
     Их взгляды встретились, Роланда из Гилеада и  Сюзан  из  Меджиса.
Они стояли посреди раздолья Спуска, и она почувствовала, как в  сердце
у нее поднимается ураган. В равной мере желанный и пугающий.



                                  7


     - Доброе утро, Сюзан. Я так рад, что снова увидел тебя.
     Она молчала, ждала и смотрела на него. Слышал ли он,  как  бьется
ее сердце? Разумеется, нет. Это все романтические выдумки.  Однако  ее
не оставляла мысль о том, что удары эти слышны  в  радиусе  пятидесяти
ярдов.
     Уилл шагнул к ней. Она отступила на  шаг,  недоверчиво  глядя  на
него. На мгновение он  опустил  голову,  вновь  посмотрел  на  нее,  с
решимостью в глазах.
     - Я извиняюсь.
     - Правда? - Голос ее звучал холодно.
     - В тот вечер я обвинил тебя необоснованно.
     Тут она разозлилась.
     - Обоснованно  или  нет  -   мне   без   разницы.   Меня   задела
несправедливость твоих слов. Очень обидела.
     Слеза выкатилась из ее левого глаза и поползла по  щеке.  Значит,
она еще не выплакала все слезы.
     Она думала, что от ее слов его охватит стыд, но хотя на  щеках  и
появился легкий румянец, глаза Уилла не отрывались от ее лица.
     - Я влюбился в тебя. Вот почему сказал  такое.  Думаю,  случилось
это даже до того, как ты меня поцеловала.
     Она засмеялась... но искренность  его  признания...  смех  звучал
фальшиво даже для ее ушей.
     - Мистер Диаборн...
     - Уилл. Пожалуйста.
     - Мистер Диаборн, - настойчиво повторила Сюзан, как  учительница,
что-то  втолковывающая  туповатому  ученику,  -  это   нелепо.   После
одной-единственной  встречи?  После  одного   поцелуя?   {Сестринского
поцелуя?} - Тут зарделась она, но быстро продолжила: - Такое случается
в книгах, но в реальной жизни? Думаю, что нет.
     Но глаза его по-прежнему вглядывались в ее, и в  них  она  видела
веские аргументы: романтичность натуры, накрепко впечатанная в  гранит
его практичности. Он принял любовь как жизненный факт, а не  дуновение
ветерка или цветок, и полагал, что теперь им обоим никуда  от  нее  не
деться.
     - Я извиняюсь, - повторил он. Упрямство, звучащее в  его  голосе,
раздражало, забавляло  и  пугало  одновременно.  -  Я  не  прошу  тебя
ответить мне любовью, не  поэтому  я  так  говорил.  Ты  сказала,  что
положение у тебя деликатное... - Теперь он отвел глаза, оглядел Спуск,
даже хохотнул. - Я назвал его дураком, не так ли? При тебе. Так кто  в
конце концов дурак?
     Она улыбнулась. Не могла сдержаться.
     - Ты также сказал, что, по слухам, он  любит  выпить  и  охоч  до
молоденьких девушек.
     Роланд ударил себя по лбу ребром ладони. Если  б  нечто  подобное
проделал Артур Хит, его приятель, она бы подумала,  что  этот  жест  -
насмешка. С Уиллом таких мыслей  не  возникло.  Она  видела,  что  ему
сейчас не до шуток.
     Они замолчали, но на этот раз молчание их  не  тяготило.  Лошади.
Быстрый и Пилон, бок о бок пощипывали травку. {Будь мы  лошадьми,  все
получилось бы куда проще,} подумала Сюзан и едва не захихикала.
     - Мистер Диаборн, вы понимаете, что мне пришлось  согласиться  на
поставленные условия?
     - Да. - Слово это он произнес с хэмбрийским выговором,  отчего  у
Сюзан удивленно взлетели брови. - Это не насмешка. Просто...  вошло  в
привычку.
     - Кто рассказал тебе о моих делах?
     - Сестра мэра.
     - А, Корал. - Она скорчила гримаску и решила, что удивляться  тут
нечему. И потом, другие могли охарактеризовать  положение,  в  котором
она оказалась, куда более грубыми словами. К примеру Джонас. Или Риа с
Кооса. Лучше об этом не думать. - Тогда, если ты все  понимаешь,  если
не собираешься  просить  меня  ответить  тебе...  теми  же  чувствами,
которые вроде бы испытываешь ты...  почему  мы  сейчас  разговариваем?
Почему ты ищешь встречи со  мной?  Думаю,  это  может  доставить  тебе
некоторые неудобства...
     - Да. - кивнул он, - доставляет, и еще какие. Глядя  на  тебя,  я
боюсь потерять голову.
     - Так, может, лучше не смотреть, не говорить, не думать! -  Голос
звучал резко, но при этом чуть  дрожал.  Как  он  посмел  говорить  ей
такое, резать правду-матку прямо в глаза. - Почему ты послал мне букет
и записку? Разве ты не понимал, какими мне это грозило неприятностями?
Если б ты знал мою тетку! Она уже заводила разговор о тебе, а если  бы
нашла записку... или увидела нас вместе...
     Она  огляделась,   чтобы   удостовериться,   что   за   ними   не
подсматривают. Нет,  судя  по  всему,  они  одни.  Он  протянул  руку,
коснулся ее плеча. Она посмотрела  на  него,  и  он  отдернул  пальцы,
словно положил их на что-то горячее.
     - Я сказал все это, чтобы ты меня поняла. И точка.  Причина  моих
чувств только во мне, ты не несешь за них никакой ответственности.
     {Но} я {несу,} подумала Сюзан. {Я его поцеловала. Думаю,  на  мне
лежит немалая ответственность за все то, что мы оба чувствуем, Уилл.}
     - Я всем сердцем  сожалею  о  том,  что  сказал  тебе,  когда  мы
танцевали. Ты меня прощаешь?
     - Да, - ответила Сюзан, и если бы в этот момент он заключил ее  в
объятия, она бы не возражала, наплевав на последствия.  Но  он  только
сдернул с головы шляпу и церемонно поклонился. Ветерок в сердце стих.
     - Спасибо, сэй.
     - Не зови меня так. Ненавижу такое обращение. Мое имя - Сюзан.
     - А ты будешь называть меня Уиллом?
     Она кивнула.
     - Хорошо, Сюзан, я  хочу  тебя  кое  о  чем  спросить...  не  как
человек, который оскорбил  тебя  и  обидел,  потому  что  приревновал.
Вопрос совсем из другой области. Можно?
     - Да, конечно, - осторожно ответила она.
     - Ты стоишь за Альянс?
     Она  вытаращилась  на  него,  словно  громом  пораженная.  Такого
вопроса она никак не ожидала... но он пристально смотрел на нее,  всем
своим видом показывая: это не шутка.
     - Я знаю, что ты и твои друзья должны пересчитать  коров,  ружья,
копья, рыбацкие лодки и еще Бог знает что, но не думала, что вы будете
пересчитывать и сторонников Альянса.
     Она увидела мелькнувшее в его глазах  удивление,  в  уголках  рта
появилась улыбка. С такой улыбкой он выглядел старше своих лет.  Сюзан
поначалу не поняла, что она  такого  сказала,  потом  догадалась,  что
поразило его:  слово  "вы"  она  произнесла  даже  не  на  хэмбрийском
диалекте, а  на  архаичном,  давно  вышедшем  из  обихода  языке.  Она
рассмеялась.
     - Моя тетя обожает такие  словечки  [Имеются  в  виду  английские
слова thou (ты, вы) и thee (тебе, вам).]. Пользовался ими и мой  отец.
Все это идет от общества стариков, которые называют себя "Друзья".
     - Я знаю. Это общество есть и в наших краях.
     - Правда?
     - Да. Если уж ты этого коснулась,  мне  тоже  нравится,  как  они
говорят. Слова звучат красиво.
     - Только не в устах моей тетушки.  -  Сюзан  вспомнила  последнюю
ссору из-за рубашки. - Отвечаю на твой  вопрос,  да...  я  за  Альянс.
Потому что за него стоял мой отец. Если же ты спросишь, очень  ли  мне
дорог Альянс... Наверное, нет. В последнее время мы практически ничего
не знаем о тамошних делах. До нас  доходят  только  слухи  и  истории,
которые приносят  бродяги  и  торговцы.  Теперь,  когда  нет  железной
дороги... - Она пожала плечами.
     - Большинство простых людей, с кем я говорил, высказывают  те  же
мысли. Однако твой мэр Торин...
     - Он {не мой} мэр  Торин,  -  пожалуй,  слишком  резко  возразила
Сюзан.
     - Тем не менее мэр {феода} Торин предоставил в наше  распоряжение
все, что мы просили... и даже то, о чем  не  просили.  Мне  достаточно
щелкнуть пальцами, и Кимба Раймер подбегает ко мне.
     - Тогда  не  щелкай  ими.  -   Сюзан   инстинктивно   огляделась.
Попыталась  улыбнуться,  показать,  что  это  шутка,  но  у   нее   не
получилось.
     - Горожане, рыбаки, фермеры, пастухи... все отзываются об Альянсе
хорошо,  но  сдержанно.  А  вот   мэр,   канцлер,   члены   Ассоциации
конезаводчиков, Ленджилл, Гарбер, Рен...
     - Я их знаю, - оборвала его Сюзан.
     - Тут энтузиазм просто не знает границ. Упомяни об Альянсе шерифу
Эвери, и он разве что  не  пускается  в  пляс.  На  каждом  ранчо  нам
предлагают выпить за Альянс из кружки с гербом Эльда.
     - Выпить что? - подозрительно спросила она. - Пива? Эля? Грэфа?
     - А также вина, виски и самогона. - На улыбку он не отреагировал.
- Они словно хотят, чтобы мы забыли о данном нами обещании.  Тебе  это
не кажется странным?
     - Да,  немного...   а   может,   это   всего   лишь   хэмбрийское
гостеприимство. В здешних краях, если молодой человек заявляет, что он
не пьет, люди постарше расценивают это как шутку.
     - А их безудержное восхваление Альянса? Что ты можешь сказать  по
этому поводу?
     - Странно все это.
     И она говорила искренне. По своей работе Пат Дельгадо чуть ли  не
ежедневно виделся со многими землевладельцами  и  конезаводчиками.  Он
часто брал ее с собой, так что она их навидалась. И считала  их  более
чем хладнокровными, сдержанными, себе на уме. Не могла она представить
себе Джона Кройдона или Джейка Уайта,  поднимающего  кружку  с  гербом
Артура из Эльда, чтобы произнести сентиментальный тост...  особенно  в
разгар дня, когда работы непочатый край.
     Уилл пожирал ее глазами, словно читал эти мысли.
     - Но ты, наверное, не встречаешься с этими здоровяками так часто,
как раньше, - вставил он. - Я хочу сказать, до  того,  как  умер  твой
отец.
     - Возможно... но разве ушастика-путаника можно  научить  говорить
слова наоборот?
     Теперь он улыбнулся во весь рот.  И  улыбка  осветила  его  лицо.
Боги, какой же он красивый!
     - Думаю, что нет. Как кошку не научить менять свои любимые места.
А Торин не говорит о нас... обо мне и моих друзьях... когда вы вдвоем?
Или я не имею права задавать этот вопрос? Пожалуй, не имею.
     - О чем речь. - Она вскинула голову, отчего  коса  закачалась  из
стороны в сторону. - Я же мало что понимаю в приличиях, о чем  мне  не
так давно и напомнили. - Но она не испытала радости,  увидев,  как  он
опустил глаза и покраснел, хотя и ожидала именно  такой  реакции.  Она
знала девушек, которые обожали не только  флиртовать,  но  и  доводить
своих кавалеров, однако себя к таковым не относила. И уж  конечно,  не
хотела добивать его. Потому и продолжила  тихим  голосом:  -  В  любом
случае, наедине с ним я не бываю.
     {Ну и лгунья же ты,} тут же подумала Сюзан, вспомнив,  как  Торин
прихватил ее в коридоре после  званого  обеда,  как  впился  в  грудь,
словно ребенок, дорвавшийся до шоколадного батончика, как сказал,  что
сгорает от нетерпения. Ох и лгунья.
     - В любом случае, Уилл, мнение Харта о тебе и твоих  друзьях  вас
не касается, не так ли? У вас есть работа,  и  это  главное.  Если  он
помогает вам, почему с благодарностью не принять его помощь?
     - Потому  что  здесь  что-то  не  так,  -  ответил  он  с   такой
серьезностью, что ей даже стало страшно.
     - Не так?  С  мэром?  С  Ассоциацией  конезаводчиков?  О  ком  ты
говоришь?
     Он долго смотрел на нее, словно принимая важное решение.
     - Я хочу довериться тебе, Сюзан.
     - Не уверена, что твое доверие нужно мне больше, чем твоя любовь.
     Он кивнул.
     - Пока не уверена, но, чтобы выполнить  порученное  мне  дело,  я
должен {кому-то} довериться. Можешь ты это понять?
     Она заглянула ему в глаза, кивнула. Он шагнул к  ней,  встал  так
близко, что она, казалось, ощущала тепло его кожи.
     - Посмотри. - Он указал на склон, уходящий к морю. -  Скажи,  что
ты видишь.
     Она посмотрела. Пожала плечами.
     - Спуск. Такой же, как всегда. - Она чуть улыбнулась. -  И  очень
красивый. Он навсегда останется для меня самым лучшим местом в мире.
     - Да, красиво, все так. А что еще ты видишь?
     - Лебедей-лошадей. - Она вновь  улыбнулась,  показывая,  что  это
шутка (так шутил еще ее отец), но ответной улыбки  не  дождалась.  Он,
конечно, красивый, очень смелый, если  верить  историям,  гуляющим  по
городу, умный, но вот с чувством юмора у него не очень.  Впрочем,  это
не самый плохой недостаток. Некоторые вот хватают девушек за грудь.
     - Лошадей. Да. Но что мы можешь сказать насчет их числа?  Ты  всю
жизнь видела лошадей на Спуске, и такой же эксперт в этом вопросе, как
и любой конезаводчик.
     - А ты им не доверяешь?
     - Они дают нам все, что мы просим, и они дружелюбны,  как  собаки
под обеденным столом, но... нет у меня к ним доверия.
     - Однако ты доверяешь мне.
     Он посмотрел в ее прекрасные и испуганные глаза,  серые,  еще  не
обесцвеченные бесконечной чередой дней.
     - Я должен кому-то довериться, - повторил он. Она опустила  взор,
словно он отверг ее. Он  протянул  руку,  мягко  подсунул  пальбы  под
подбородок, поднял ей голову.
     - Их всегда столько же? Хорошенько подумай!
     Но теперь, когда он точно сформулировал вопрос, ответить на  него
она могла без запинки. Какое-то время она уже замечала  перемены,  но,
растянутые во времени, они не привлекали особого внимания.
     - Нет. Столько их быть не должно.
     - А сколько должно? Больше или  меньше?  Она  помолчала.  Глубоко
вдохнула, шумно выдохнула.
     - Их много. Слишком много.
     Уилл Диаборн, сжав кулаки, вскинул руки, потряс  ими.  Его  синие
глаза сияли, как электрические лампочки, о которых рассказывал ей дед.
     - Я это знал. {Знал!}



                                  8


     - Сколько здесь обычно бывает лошадей? - спросил он.
     - Под нами? Или на всем Спуске?
     - Под нами.
     Она огляделась, не пытаясь пересчитать их по головам:  все  равно
не получилось бы, только сбило со счета. Увидела Сюзан  четыре  табуна
примерно по двадцать голов, медленно плывущих по зеленому лугу,  точно
так же как в небе парят птицы. И девять табунов поменьше, от восьми до
четырех голов... несколько пар (они  напомнили  Сюзан  влюбленных,  но
сегодня ей напоминало об  этом  все  вокруг)...  скачущих  одиночек...
несомненно, молодых жеребцов...
     - Сто  шестьдесят?  -  осторожно  спросил  он.  Она  в  изумлении
воззрилась на него.
     - Да. Сто шестьдесят. Именно это число я и хотела тебе назвать.
     - А какую часть Спуска вы видим? Четверть? Треть?
     - Гораздо меньше. - Она улыбнулась. - О чем ты и сам  знаешь.  Не
больше одной шестой.
     - Если на каждой шестой части  пасется  сто  шестьдесят  лошадей,
всего выходит...
     Она подождала, пока он скажет  "девятьсот  шестьдесят",  а  потом
кивнула. Он опустил голову, а потом вскрикнул от неожиданности,  когда
Быстрый ткнулся мордой ему в поясницу.  Сюзан  поднесла  руку  ко  рту
чтобы подавить  смешок.  По  нетерпеливому  взмаху  руки,  которым  он
оттолкнул лошадиную морду, она поняла, что ему сейчас не до веселья.
     - А  сколько  лошадей  в  конюшнях,  тренировочных  лагерях,   на
различных работах?
     - Одна на каждые три пасущиеся здесь. Приблизительно.
     - То есть мы  говорим  о  тысяче  двухстах  головах.  Все  лошади
породистые, никаких мутантов.
     Тут она бросила на него удивленный взгляд:
     - Да. Мутантов в Меджисе практически не рождается... и  в  других
Внешних феодах тоже.
     - То есть из пяти жеребят нормальными рождается не три, а больше?
     - Нормальными рождаются все пять! Разумеется,  время  от  времени
попадается уродец, которого приходится забивать, но...
     - Не один мутант из каждых  пяти  новорожденных?  Один  из  пяти,
рождающийся...  как  это  сказал  Ренфрю...  с  лишними   ногами   или
внутренностями снаружи?
     Для ответа хватило бы и изумления, отразившегося на ее лице.
     - Кто мог тебе такое сказать?
     - Ренфрю. Он также  сказал,  что  в  Меджисе  не  больше  пятисот
семидесяти породистых лошадей.
     - Да это же... - У нее вырвался смешок. - Глупость какая-то! Если
бы мой отец был здесь...
     - Но его нет, - сухо оборвал ее Роланд. - Он мертв.
     Поначалу она не поняла, что тон его изменился. А потом  в  голове
словно что-то щелкнуло. Сюзан сразу помрачнела.
     - Смерть моего отца - несчастный случай. Ты это  понимаешь,  Уилл
Диаборн? {Несчастный случай.} Ужасное дело, но иногда бывает и  такое.
Лошадь размозжила ему голову копытом. Океанская  Пена.  Френ  говорит,
что Пена увидела змею в траве и потеряла контроль над собой.
     - Френ Ленджилл?
     - Да. - Сюзан побледнела, лишь на щеках остались  пятна  румянца,
совсем как розы в том букете,  что  он  прислал  ей  с  Шими.  -  Френ
отъездил  с  отцом  многие  мили.  Они  не  были  большими   друзьями,
относились к разным сословиям, но часто ездили  вместе.  У  меня  есть
шапочка, которую первая жена  Френа  сшила  для  моего  крещения.  Они
объездили Спуск вдоль и  поперек.  Я  не  могу  поверить,  чтобы  Френ
Ленджилл сказал неправду о смерти моего отца, не говоря уж о том,  что
он... имел к ней какое-то отношение.
     Однако она с  сомнением  смотрела  на  пасущихся  лошадей.  Очень
много. {Слишком много.} Ее отец это бы увидел. И  задался  бы  тем  же
самым вопросом, что сейчас возник у нее: а чье тавро стоит  на  лишних
лошадях?
     - Так  уж  вышло,  что  Френ  Ленджилл  и   мой   друг   Стокуорт
побеседовали о лошадях. - Голос Уилла  звучал  буднично,  но  на  лице
отражалась тревога. - За стаканами родниковой воды, после того как мой
друг отказался от пива. Примерно о том же я говорил с Ренфрю на  обеде
у мэра Торина. Когда Ричард  спросил,  сколько  лошадей  Меджис  может
поставить под седло, Ленджилл ответил: порядка четырех сотен.
     - Безумие.
     - Похоже на то, - согласился Уилл. - Разве они не  понимают,  что
лошади находятся там, где вы можете их увидеть?
     - Они знают, что  мы  только  приступили  к  работе  и  начали  с
рыбаков. До Спуска мы доберемся только через месяц, и я уверен, что за
это время  они  придумают,  куда  деть  лишних  лошадей.  И  пока  они
относятся к нам... как бы это сказать? Хотя какая разница. Я не  силен
в словах, а вот мой друг  Артур  называет  их  отношение  "откровенным
презрением". Они оставляют лошадей у нас на виду в полной уверенности,
что мы  не  знаем,  на  что  смотрим.  Или  надеясь,  что  не  поверим
увиденному. Я очень рад, что встретил тебя здесь.
     {Только  потому,  что  я  назвала  тебе  точное  число  пасущихся
лошадей? Или есть другая причина?}
     - Но вам {придется} пересчитывать лошадей. От этого не уйти.  Как
я понимаю, лошади Альянсу нужны.
     Он  как-то  странно  посмотрел  на  нее,  словно   она   упустила
очевидное. Ей сразу стало не по себе.
     - Что? О чем ты?
     - Может, они рассчитывают,  что  лишние  лошади  отбудут  к  тому
моменту, когда мы займемся Стеком.
     - Отбудут {куда?}
     - Не знаю. Но мне это не нравится. Сюзан, этот разговор останется
между нами, хорошо?
     Она кивнула. Даже в страшном сне она не могла  представить  себе,
что рассказывает кому-то не о разговоре - о встрече с Уиллом Диаборном
на Спуске, наедине, под надзором одних лишь Пилона и Быстрого.
     - Может, за этим ничего не стоит. Но если предположить  обратное,
знать об этом опасно.
     Мысли Сюзан вернулись к отцу. Ленджилл сказал ей и тете Корд, что
Океанская Пена сбросила Пата на землю, а потом размозжила  ему  голову
копытом. У них не было оснований  ему  не  верить.  Но  Френ  Ленджилл
сказал другу Уилла, что в Меджисе только четыреста породистых лошадей,
а вот это наглая ложь.
     Уилл повернулся к Быстрому, чему она только порадовалась.
     С одной стороны, она хотела, чтобы он остался, стоял рядом с  ней
под плывущими по траве длинными тенями облаков... но они слишком долго
пробыли вместе. Впрочем, едва ли кто мог увидеть их, очень  уж  далеко
они забрались, но мысль эта не успокаивала,  а,  наоборот,  будоражила
еще больше.
     Он поправил стремя, висевшее пониже  упрятанного  в  чехол  копья
(шея  Быстрого  подрагивала,  как  бы  говоря:  пора  в  путь),  снова
повернулся к Сюзан. Она едва не лишилась чувств, почувствовав на  себе
его  взгляд:  это  {ка,}  сомнений  быть  не  могло.  Сюзан,   однако,
попыталась сказать себе, что за {ка} она принимает дим  [В  реальности
Роланда выражение "дим" соответствует нашему  "дежа-вю".]  -  ощущение
того, что с ней такое уже было, но быстро поняла, что обманываться  не
стоит. Это не дим. Она вышла на дорогу,  и  ей  не  оставалось  ничего
другого, как пройти ее до конца.
     - Мне бы хотелось сказать тебе кое-что еще. Не хочу  возвращаться
к началу, но должен.
     - Нет, - выдохнула Сюзан. - Мы уже поставили точку.
     - Я сказал, что полюбил тебя и меня охватила ревность. -  Впервые
голос у него  чуть  дрогнул.  В  ужасе  она  увидела,  что  его  глаза
наполнились слезами. - Но это еще не все. Не все.
     - Уилл, я не хочу... - Она ткнулась лицом в бок лошади.  Он  взял
ее за плечо, развернул к себе. Мягко, потому что она в общем-то  и  не
сопротивлялась. Она беспомощно смотрела ему в лицо, видела,  какой  он
еще юный, как далеко он от родного дома, и внезапно осознала,  что  ей
перед ним не устоять. Она хотела его всей  душой,  жаждала  его.  И  с
радостью отдала бы год жизни, чтобы прикоснуться к его щекам и ощутить
ладонями его кожу.
     - Тебе недостает отца, Сюзан?
     - Да, - прошептала она. - У меня до сих пор щемит сердце.
     - Точно так же мне недостает матери. - Теперь обе его руки лежали
у  нее  на  плечах.  Один  глаз  он  прищурил.  Слезинка  прокладывала
серебристую дорожку по его щеке.
     - Она умерла?
     - Нет, но что-то случилось. С ней. По отношению к ней. Черт!  Как
я могу  об  этом  говорить,  если  даже  не  знаю,  что  и  думать?  В
определенном смысле она умерла. Для меня.
     - Уилл, это же ужасно.
     Он кивнул.
     - В последний раз, когда мы виделись, она так посмотрела на меня,
что этот взгляд останется со мной до  гробовой  доски.  Стыд,  любовь,
надежда, все смешалось в нем. Стыд, потому что я  все  видел  и  знал.
Надежда, что я пойму и прощу... - Он глубоко вздохнул. - В тот  вечер,
когда обед подходил  к  концу,  Раймер  сказал  что-то  забавное.  Все
рассмеялись...
     - Если я и смеялась, то лишь потому, чтобы  не  выделяться  среди
остальных, - вставила Сюзан. - Мне он не нравится.  Я  думаю,  он  все
время плетет какие-то заговоры.
     - Вы все смеялись, а я посмотрел в дальний конец стола.  На  Олив
Торин. И на мгновение... только на мгновение... подумал, что она - моя
мать. То же лицо. Лицо, которое увидел я однажды утром, открыв  не  ту
дверь не в тот час и столкнувшись с матерью и ее...
     - Замолчи! - Она подалась назад, подальше от его  рук.  Внутри  у
нее все пришло в движение. Все запоры, стены, плотины, которые  она  с
таким упорством возводила, рухнули  в  один  миг.  -  Замолчи,  просто
замолчи, не хочу я о ней слушать.
     Она схватила поводья Пилона,  но  мир  подернулся  пеленой  слез.
Сюзан зарыдала. Почувствовала на плечах его руки, разворачивающие ее к
себе, сопротивляться не стала.
     - Мне так стыдно, - пробормотала она. - Мне стыдно, и я напугана.
Я забыла лицо моего отца и... и...
     {И я никогда не смогу его найти,} хотела сказать она, но говорить
ей не пришлось вовсе. Он закрыл ей рот поцелуями. Поначалу она  только
позволяла себя целовать...  а  потом  уже  целовала  сама,  яростно  и
отчаянно. Большими пальцами осторожно стирала влагу из-под  его  глаз,
потом, как и хотела, прикоснулась к щекам ладонями. И  испытала  ни  с
чем не сравнимые  ощущения:  еще  мягкая,  не  знающая  бритвы  щетина
наэлектризовала все ее тело. Она обхватила его  шею  руками,  их  губы
слились,  они  целовались  и  целовались  меж  двух  лошадей,  которые
переглянулись и опять принялись щипать траву.



                                  9


     To были лучшие поцелуи в  его  жизни,  не  забывающиеся  никогда:
мягкая податливость ее губ, подпирающие их изнутри  ровные  и  твердые
зубы. Страстные поцелуи, без тени застенчивости. Остались в  памяти  и
аромат ее дыхания, и упругость тела. Его рука скользнула  к  ее  левой
груди, легонько сжала, почувствовала, как  бьется  ее  сердце.  Вторая
рука поднялась выше и зарылась в волосы. Их шелковистость он  запомнил
навсегда.
     А потом она отпрянула, с горящим  от  страсти  лицом,  одна  рука
коснулась губ, которые распухли от  его  поцелуев.  Из  уголка  нижней
текла  маленькая  струйка  крови.  Ее  глаза,  широко  раскрытые,   не
отрывались от его глаз.  Грудь  вздымалась  и  опадала,  словно  после
долгого забега. А между ними пробегали волны, которых  ему  больше  не
довелось испытать.
     - Хватит. - Голос  ее  дрожал.  -  Пожалуйста,  хватит.  Если  ты
действительно любишь меня, не дай мне потерять честь.  Я  дала  слово.
Потом может быть что угодно, после выполнения обещания... если ты  все
еще захочешь меня...
     - Я готов ждать вечно, - ответил он, - и  сделать  для  тебя  что
угодно, но не отойду в сторону,  чтобы  смотреть,  как  ты  уходишь  с
другим мужчиной.
     - Тогда,  если  ты  меня  любишь,  держись  от   меня   подальше.
Пожалуйста, Уилл!
     - Еще один поцелуй.
     Она тут же шагнула к нему, доверчиво подняла голову, и он  понял,
что может делать с ней все, что хочет. Она,  по  крайней  мере  в  тот
момент, не принадлежала себе, она признавала его власть  над  ней.  Он
мог сделать то, что Мартен сделал с его матерью, возникни у него такое
желание.
     Мысль  эта  охладила  страсть,   превратила   жаркий   костер   в
раскиданные угли, едва тлеющие в темноте. Смирение его отца,
     ({Я знаю об этом два года})
     пожалуй, более потрясло Роланда.  Как  он  мог  влюбиться  в  эту
девушку (любую девушку!) в мире, где выживают только жестокие  сердца?
Как он мог пойти по пути Мартена? Однако он любил ее.
     И вместо страстного поцелуя  он  легонько  коснулся  уголка  рта,
откуда вытекала струйка крови, почувствовал губами соль, по  вкусу  не
отличимую от  его  слез,  закрыл  глаза  и  задрожал,  когда  ее  рука
погладила ему волосы на затылке.
     - Я не хотела причинять боль Олив Торин, -  прошептала  Сюзан.  -
Так же, как и тебе, Уилл. Я многого  не  понимала,  но  теперь  поздно
что-либо исправлять. Но благодарю тебя... ты не взял то, что мог бы. И
я всегда буду тебя помнить. Твои поцелуи. Ничего  лучше  я  не  знала.
Словно небо и земля слились воедино.
     - Я тоже запомню. - Он  наблюдал,  как  она  садится  на  лошадь,
вспомнил ее обнаженные ноги, мелькнувшие в темноте в  ту  ночь,  когда
они впервые встретились. И внезапно понял, что не может отпустить  ее.
Протянул руку, коснулся ее сапога. - Сюзан...
     - Нет, - покачала она головой. - Пожалуйста.
     Он отступил. Не зная, как ему это удалось.
     - Это наша тайна. Да?
     - Да.
     Она улыбнулась... но очень уж грустно.
     - Держись от меня подальше, Уилл. Пожалуйста. И я буду  держаться
подальше от тебя.
     Он обдумал ее слова.
     - Если сможем.
     - Мы должны, Уилл. Должны.
     Умчалась она галопом. Роланд стоял рядом с Быстрым,  провожая  ее
взглядом. Стоял и когда она скрылась из виду.



                                  10


     Шериф Эвери и его помощники  Дейв  и  Джордж  Риггинс  сидели  на
крыльце дома, в котором разместились кабинет шерифа  и  тюрьма,  когда
мистер Стокуорт и мистер Хит (у последнего на седле по-прежнему торчал
этот идиотский птичий череп) проехали мимо. Колокол только  пятнадцать
минут как отбил полдень, и шериф решил, что юноши отправились на ленч,
может, в "Молочный берег",  может,  в  "Приют",  где  днем  предлагали
легкую закуску. Сам Эвери отдавал предпочтение более плотной  трапезе:
половине курицы или хорошему куску мяса.
     Мистер Хит помахал им рукой и улыбнулся:
     - Доброго дня,  джентльмены!  Долгой  жизни!  Прохладного  бриза!
Приятной сиесты!
     Молодые люди помахали руками и поулыбались в ответ.
     - Они провели все утро на пристанях, - заметил Дейв, когда  юноши
скрылись из виду. - Считали сети. Сети! Можете вы в это поверить?
     - Да, сэр. - Шериф Эвери  приподнял  одну  гигантскую  ягодицу  и
пустил шумного "голубка". - Да, сэр, я могу. Да.
     - Если бы не та история с парнями Джонаса, я бы подумал, что  они
болваны, - добавил Джордж.
     - А они бы не возражали. -  Эвери  посмотрел  на  Дейва,  который
крутил в руке монокль и все смотрел вслед юношам. В  городе  прибывшую
из  Альянса  троицу  уже  начали  называть  Маленькими  охотниками  за
гробами. Эвери так и не решил для себя, как ему их  воспринимать.  Да,
он загасил искры, вспыхнувшие между  ними  и  телохранителями  Торина,
заработал похвалу и золотую  монету  от  Раймера,  но...  как  ему  их
воспринимать?
     - Когда они появились здесь, - он смотрел на Дейва, - ты подумал,
что они совсем мягкие. Что ты скажешь теперь?
     - Теперь? - Дейв в последний раз крутанул монокль, потом  вставил
в глаз и уже через него посмотрел на шерифа. - Теперь я скажу, что они
чуть покруче, чем я думал поначалу.
     {Пожалуй, так оно и есть,} решил  Эвери.  {Но  крутые  не  значит
умные, хвала богам. Да, восхвалим за это богов.}
     - Я голоден, как бык, вот что я вам скажу.  -  Шериф  наклонился,
уперся руками в колени, приподнимаясь, вновь  громко  пукнул.  Дейв  и
Джордж переглянулись.  Джордж  помахал  рукой  перед  лицом.  Херкимер
Эвери, шериф феода, выпрямился. - Вот  и  внутри  место  освободилось.
Пошли, парни. Пора и подзаправиться.



                                  11


     Даже закат не мог улучшить вида, открывающегося с крыльца бункера
на ранчо "Полоса К". Только этот наполовину врытый  в  землю  домишко,
если не считать летней кухни и конюшни, и остался  на  месте  усадьбы,
построенной буквой L, с крыльцом,  примыкающим  к  внутренней  стороне
короткой части. Места на  крыльце  хватало  как  раз  для  троих:  два
деревянных кресла-качалки и ящик, к  которому  вместо  спинки  прибили
доску.
     В тот вечер Ален сидел в одном из кресел, а  Катберт  обосновался
на ящике, который очень  ему  нравился.  На  парапете,  вглядываясь  в
земляной двор и сгоревший остов дома Герберов, лежал дозорный.
     Ален вымотался донельзя. Они искупались в соседнем ручье, но  ему
казалось, что он по-прежнему благоухает запахами  рыбы  и  водорослей.
Целый день они считали сети. Он никогда не бегал  от  тяжелой  работы,
даже  монотонной,  но  чего  он  терпеть  не  мог,  так   это   работы
бессмысленной. Которой им и  приходилось  заниматься.  Хэмбри  делился
надвое: рыбаки и конезаводчики. У рыбаков они не  могли  найти  ничего
подозрительного, за три недели  все  трое  в  этом  убедились.  Ответы
лежали на Спуске, на который они не смели даже взглянуть.  По  приказу
Роланда.
     Налетел порыв ветра и донес до них  ноющий,  дребезжащий  "голос"
червоточины.
     - Как же я ненавижу этот звук, - вырвалось у Алена.
     Катберт, непривычно молчаливый в этот вечер, кивнул:
     - Да.
     Слово это, да и многие другие, они произносили уже  как  местные.
Ален подозревал, что хэмбрийский  выговор  останется  с  ними  надолго
после того, как они сотрут пыль Меджиса со своих сапог.
     Из бункера до них доносился куда более приятный звук - воркование
голубей. И тут же к ним из-за стены прибавился третий, который молодые
люди пытались уловить, сидя на крыльце и наблюдая  за  закатом:  топот
копыт.
     Роланд появился из-за угла, как всегда,  легко  и  непринужденно,
держась в седле, и в тот же момент  произошло  событие,  которое  Ален
расценил... как дурной знак.  Затрепыхались  крылышки,  темный  объект
возник в воздухе, и внезапно птица спикировала на плечо Роланда.
     Он  не  подпрыгнул  от  неожиданности,  просто  повернул  голову.
Подъехал к коновязи, остановил Быстрого, вытянул руку.
     - Алле, - мягко приказал  он,  и  голубь  перелетел  на  открытую
ладонь.
     Роланд увидел привязанную  к  лапке  капсулу,  взял  ее,  открыл,
достал плотно свернутый листок бумаги. Вновь вытянул руку с сидящим на
ней голубем. Вытянул руку и Ален.
     - Алле.
     Голубь перелетел к нему. Пока Роланд спешивался, Ален унес голубя
в бункер, где под раскрытым окном стояли клетки. Открыл центральную  и
поднес к дверце голубя. Голубь, который только что прилетел, нырнул  в
клетку. Голубь из клетки перебрался на ладонь Алена. Он закрыл  дверку
на задвижку, пересек комнату, сунул свободную руку под подушку  Берта.
Достал матерчатый конверт, в котором лежали полоски бумаги, и дорожную
ручку. Взял одну полоску и ручку, в корпусе которой находилась емкость
с чернилами и ее не приходилось всякий раз макать в чернильницу. Вышел
на крыльцо. Роланд  и  Катберт  изучали  развернутую  полоску  бумаги,
которую  голубь  доставил  из  Гилеада.  Всю  ее  покрывали  крохотные
геометрические фигурки.
     - Что пишут? - спросил Ален. Код не отличался  сложностью,  но  в
отличие от Катберта и Роланда Ален не мог читать его  с  листа.  Алена
отличали  другие  таланты:  умение  быстро  находить  след,  в  минуту
опасности чувствовать невидимое глазу.
     - "Фарсон двинулся на восток, - читал Катберт. - Силы разделились
на большой и маленький отряды. Вы видите  что-либо  необычное?"  -  Он
воззрился на Роланда. - Что-либо необычное, как это понимать?
     Роланд покачал головой. Он не знал. И сомневался, что  это  знали
люди, отправившие послание, и среди них, безусловно, его отец.
     Ален протянул Катберту полоску бумаги и ручку. Одним пальцем Берт
погладил по головке  воркующего  голубя.  Он  уже  расправлял  крылья,
готовясь к долгому полету на запад.
     - Что мне написать? - спросил Катберт. - Как обычно?
     Роланд кивнул.
     - Но мы {видели} много необычного! - воскликнул Ален. - И  знаем,
что здесь многое не так! Лошади... и это маленькое ранчо к  югу...  не
могу вспомнить названия... Катберт вспомнил.
     - "Рокинг Аш".
     - Да, "Рокинг Аш". Мы же обнаружили там {волов.} Волов! Боги,  да
раньше я их видел только на картинках!
     На лице Роланда отразилась тревога:
     - Кто-нибудь знает, что вы их видели?
     Ален нетерпеливо пожал плечами:
     - Думаю, что нет. Там были скотники... трое, может, четверо...
     - Да, четверо, - подтвердил Катберт. - ...но они не  обращали  на
нас внимания. Даже когда мы что-то видим, они думают, что мы слепцы.
     - Пусть думают так и дальше. - Взгляд Роланда скользил по ним, но
отсутствующее выражение лица показывало,  что  мыслями  он  далеко.  А
когда Роланд повернулся  к  заходящему  солнцу,  Ален  заметил  что-то
лишнее у него на воротнике. И ловко ухватил  это  что-то:  Роланд  его
движения не заметил. {Берту такого ни в жизнь не сделать,} с гордостью
подумал Ален.
     - Да, но...
     - Текст тот же, - поставил точку Роланд. Сел на верхнюю ступеньку
крыльца и всмотрелся в багрянец  заката.  -  Терпение,  мистер  Ричард
Стокуорт и мистер Артур Хит. Что-то мы знаем  наверняка,  а  о  чем-то
только догадываемся. Но разве Джон Фарсон пойдет сюда только для того,
чтобы  разжиться  лошадьми?  Я  так  не  думаю.  Не   уверен.   Лошади
представляют собой немалую ценность, кто ж спорит... но я  не  уверен.
Поэтому подождем.
     - Хорошо, хорошо, тот же  текст.  -  Катберт  положил  листок  на
парапет,  заполнил  его  чередой  символов.  Это  послание  Ален   мог
прочесть: оно повторялось несколько  раз  со  времени  их  прибытия  в
Хэмбри: "Сообщение получено. Мы в порядке. Докладывать нечего".
     Записку свернули, уложили в  капсулу  и  закрепили  ее  на  ножке
голубя. Ален спустился с крыльца, остановился  рядом  с  Быстрым  (тот
терпеливо ждал, пока его расседлают), поднял птицу к тающему закату.
     - Алле!
     Голубь  поднялся  в  воздух  и  замахал   крыльями.   Вскоре   он
превратился в маленькую точку на фоне быстро темнеющего неба.
     Роланд сидел, глядя ему вслед. С его лица не сходило мечтательное
выражение. Ален задался  вопросом,  а  правильное  ли  решение  принял
Роланд в этот вечер. Никогда раньше не возникало у него таких  мыслей.
Он и не ожидал, что возникнет.
     - Роланд?
     - М-м-м? - Он словно крепко спал и еще окончательно не проснулся.
     - Если хочешь, я расседлаю его. - Ален кивнул на  Быстрого.  -  И
оботру.
     Ответа не последовало. Ален уже хотел повторить свое предложение,
когда Роланд заговорил:
     - Нет. Я все сделаю сам. Через минуту или две. - И  он  продолжал
смотреть на запад.
     Ален поднялся на крыльцо, сел в кресло-качалку. Берт опустился на
деревянный ящик. Теперь они находились  за  спиной  Роланда,  и  Берт,
посмотрев на Алена, вскинул брови. Указал на Роланда,  вновь  взглянул
на Алена.
     Ален передал Берту то, что снял с воротника Роланда. У Берта были
глаза стрелка, поэтому даже в наступающей темноте он увидел,  что  ему
передают.
     Длинный волос цвета золота. По выражению лица Берта  Ален  понял,
что тот знает, с чьей головы упал этот волос. По прибытии в Хэмбри они
встретили только одну  девушку  с  длинными  золотистыми  волосами.  В
глазах Берта Ален прочитал тревогу и смех.
     Катберт Оллгуд поднес указательный палец к  виску  и  надавил  на
воображаемый курок. Ален кивнул.
     Сидя на крыльце, спиной к  друзьям.  Роланд  затуманенным  взором
смотрел на умирающий закат.



                            Глава восьмая
                          ПОД МЕШОЧНОЙ ЛУНОЙ


                                  1


     Городок Ритзи  находился  в  четырехстах  милях  к  в  западу  от
Меджиса, а больше сказать о нем,  пожалуй,  было  нечего.  Рой  Дипейп
добрался до него за три ночи до того, как Мешочная Луна (так некоторые
называли последнюю  луну  лета)  полностью  округлилась,  а  уехал  на
следующий день.
     Располагался Ритзи, занюханное шахтерское поселение, на восточном
склоне  гор  Ви-Кастис,   в   пятидесяти   милях   от   Ви-Кастис-Кат.
Единственную улицу Ритзи изрыли колеи от железных колес телег,  а  три
дня осенних дождей превращали ее  в  грязевое  озеро.  В  городке  был
"Магазин Медведя и Черепахи", в котором "Ви-Кастис компани"  запрещала
отовариваться шахтерам, и лавка компании, обслуживающая только  своих.
Тюрьма и Зал собраний помещались  в  одном  доме,  из  развлекательных
заведений предлагались на выбор шесть баров, один  грязнее  и  опаснее
другого.
     Ритзи  напоминал   голову,   упрятанную   между   двух   огромных
вздыбленных плеч - гор. На южной стояли  бараки,  в  которых  компания
селила шахтеров,  каждый  порыв  ветра  окатывал  город  вонью  из  их
выгребных ям. На северной  находились  шахты,  штольни,  уходящие  под
землю на пятьдесят футов, а потом  разбегающиеся  вырубками.  Добывали
там золото, серебро, медь,  иной  раз  попадались  и  огненные  камни.
Снаружи шахты казались  дырами  в  голой  скалистой  земле,  дыры  эти
пялились в небо, как незрячие глаза, около  каждой  громоздились  кучи
мусора.
     Когда-то здесь работали старатели, но они давно  ушли,  изгнанные
"Ви-Кастис компани". Дипейп это хорошо знал, потому что в  свое  время
Большим  охотникам  за  гробами  довелось  поработать   на   компанию.
Случилось это вскоре после того, как он связал свою судьбу с  Джонасом
и  Рейнолдсом.  Да  и  сами  гробы  они  вытатуировали  неподалеку,  в
пятидесяти милях отсюда, в городе Ветреном,  еще  более  мерзком,  чем
Ритзи. Как давно это было? Точно он не помнил, хотя ему казалось,  что
должен помнить. Когда речь заходила о прошлом, Дипейп терялся. Он даже
не мог сказать, сколько ему лет. Потому что мир "сдвинулся",  а  время
изменилось. {Помягчело.}
     Вот одно он вспоминал без труда... воспоминания освежались всякий
раз, когда он морщился от боли, задевая за что-нибудь раненым пальцем.
Одно он твердо себе пообещал: он увидит, как трупы Диаборна, Стокуорта
и Хита лежат рядком, взявшись за руки, как детские куклы, достанет  ту
часть своего тела, которую последние три недели мечтал вставить  в  Ее
святейшество, и опорожнит ее на их лица. Причем большую часть  "святой
воды" прибережет для Артура Хита из  Гилеада,  города  в  Нью-Канаане.
Этому насмешнику отольется по полной программе.
     Миновав восточный край единственной улицы Ритзи, Дипейп  поднялся
на холм, на секунду оглянулся, бросив на  городок  прощальный  взгляд.
Прошлой ночью, когда он говорил со старым козлом, зайдя за "Хэттиген",
Ритзи бурлил. А вот в семь  утра  напоминал  город-призрак,  такой  же
мертвый, как и Мешочная Луна, все еще висящая в небе  над  изъеденными
ветром, дождем и снегом горами. Впрочем, он слышал грохот  доносящийся
из шахт Естественно. Шахты работали семь дней в неделю. Нечестивым  же
нет мира [Книга пророка Исайи. 48:22.]... К  последним  он  относил  и
себя. Резко дернув за узду, Дипейн ударил по бокам лошади  сапогами  и
поскакал на восток, думая о старом козле. Он полагал, что  обошелся  с
ним по справедливости. Обещал вознаграждение и заплатил за  полученную
информацию.
     - Да, - вырвалось уДипейпа, его очки блеснули в лучах восходящего
солнца (этим утром он не мучился от  похмелья,  что  случалось  крайне
редко,  а  потому  пребывал  в  превосходном  расположении  духа).   -
Старикану жаловаться не на что.
     Дипейп без труда шел по следу юношей:  они  ехали  на  восток  по
Великому Тракту, похоже, от самого Нью-Канаана, и их замечали в каждом
городе. Замечали, даже если они всего лишь проезжали  через  город.  А
чего не заметить? Молодые люди на хороших лошадях,  лица  без  шрамов,
руки  без  татуировок,  которые  так  жаловали  регуляторы,  добротная
одежда, дорогие шляпы. Особенно  хорошо  их  запоминали  в  салунах  и
гостиницах, где они останавливались,  чтобы  подкрепиться.  Запоминали
потому, что они не пили ничего спиртного. Даже пива или грэфа. Да,  их
запомнили. Мальчики, отправившиеся в  дальнее  путешествие,  но  такие
чистенькие, опрятные.  Словно  пришельцы  из  более  раннего,  лучшего
времени.
     {Обдую им физиономии,} думал  Дипейп,  подгоняя  коня.  {Одну  за
другой. А на конец оставлю мистера Артура - ха-ха}  -  {Хита.  Припасу
для него столько, что он мог бы утонуть  в  моче,  если  б  раньше  не
ступил в пустошь с конца тропы.}
     Они не остались незамеченными, все так, но этого было мало.  Если
б он вернулся в Хэмбри с такой малостью. Джонас отстрелил бы ему  нос.
И по заслугам. Они, возможно, из богатых семей, но это еще не все. Сам
Дипейп это и сказал.  Вопрос  в  том,  а  кто  же  они?  И  наконец  в
провонявшем серой и дерьмом Ритзи он нашел ответ. Пусть не полный,  но
достаточный для того, чтобы развернуть лошадь и не скакать  до  самого
Нью-Канаана.
     Он побывал уже в двух салунах  и  в  каждом  выпил  разбавленного
пива, прежде чем закатился в "Хэттиген". Заказал пива и  уже  собрался
пообщаться с барменом. Но прежде чем  успел  тряхнуть  дерево,  яблоко
само упало ему в руку.
     Его внимание привлек  старческий  голос  (голос  старого  козла),
который что-то вещал, уверенно и  безапелляционно.  Все  старые  козлы
полагали себя истиной в последней инстанции. Говорил он о прежних днях
(о чем еще могут говорить старые козлы?), о времени, когда мир еще  не
"сдвинулся", о том, как хорошо жилось всем в дни его детства. А вот от
следующих фраз Дипейп разом подобрался: старикан заявил,  что  прежние
времена могут и вернуться, потому что совсем недавно, не прошло и двух
месяцев, он видел трех молодых лордов, проехавших через Ритзи, и  даже
поставил одному выпивку, правда, не спиртное, а лимонад.
     - Ты не отличишь молодого лорда от молодой жабы, -  заявила  юная
мисс, в очаровательном ротике которой осталось только четыре зуба. Все
расхохотались. Старый козел обиделся.
     - Еще как отличу. Я забыл больше, чем вы когда-либо узнаете,  вот
так-то. Один из них - прямой потомок Эльда, ибо я увидел  в  нем  лицо
его отца... так же ясно, как я вижу твои обвисшие сиськи, Джоулен. - И
тут старый козел поразил Дипейпа: оттянул ворот блузы салунной шлюхи и
вылил за него остатки пива из своей  кружки.  Даже  раскаты  хохота  и
аплодисменты не смогли полностью заглушить яростный вопль  проститутки
и крики старика, которого она тут же начала молотить по лицу и плечам.
Поначалу негодующие, они сменились криками боли, когда девица схватила
кружку старого козла и развила ее о его голову. Кровь с остатками пива
потекли по лицу старика.
     - Выметайся отсюда! -  Шлюха  толкнула  его  к  двери.  Несколько
пинков шахтеров (которые меняли союзников так же легко,  как  ветер  -
направление) помогли старому козлу набрать крейсерскую скорость.  -  И
не смей  сюда  возвращаться!  Я  почувствовала  запах  травы  в  твоем
дыхании, старый членосос!  Убирайся  вместе  со  своими  сказочками  о
прежних временах и юных лордах!
     Старый козел проследовал мимо трубача в сбитой на  затылок  шляпе
(он развлекал посетителей "Хэттигена"), который приложился  сапогом  к
заднице старика, продолжая выводить "Играйте, дамы, играйте",  миновал
распахнувшиеся под его напором двери и упал вниз лицом на землю.
     Дипейп вышел из салуна следом, помог старику подняться. При  этом
уловил в его дыхании горьковатый запах, не пива, заметил,  что  уголки
рта позеленели. Трава, все точно. Старый козел,  должно  быть,  совсем
недавно пристрастился к ней (по понятной  причине:  дьявольская  трава
росла на окрестных холмах - протягивай руку и бери,  а  пиво  и  виски
отпускали только за деньги), но тех, кто начал, ждал скорый конец.
     - Нет у них уважения к  старшим,  -  пробубнил  старый  козел.  -
Ничего-то они не понимают.
     - Да, не понимают,  -  покивал  Дипейп.  В  голосе  его  слышался
хэмбрийский акцент, который прилипал, как банный лист.
     Старый козел покачнулся, тупо уставился на Дипейпа, попытался без
особого результата стереть с лица кровь, текущую из пореза на черепе.
     - Сынок, есть у тебя деньги на кружку пива? Вспомни  лицо  своего
отца и купи старику кружку пива!
     - Милостыню я не подаю, старина, - ответил Дипейп, -  но,  может,
ты и заработаешь на пиво. Пройдем в мой кабинет и поговорим.
     Он увлек старого козла подальше от входа в салун, подождал,  пока
мимо пройдут трое подвыпивших шахтеров, горланящих песню  про  любимую
женщину с буферами что  пушечные  ядра,  а  потом  затолкал  в  темный
проулок  между  "Хэттигеном"  и  соседним  зданием,  которое  занимало
похоронное бюро. Некоторые посетители салуна, решил  Дипейп,  прямиком
попадали к соседям: один стакан, одна пуля и еще один покойник.
     - Твой кабинет, - хохотнул старый козел, когда Дипейп подвел  его
к деревянному забору с наваленными  рядом  кучами  мусора.  Ветер  нес
запахи серы и карболки. Из  "Хэттигена"  доносились  пьяные  крики.  -
Ничего себе кабинет.
     - Да, кабинет.
     Старик  всмотрелся  в  него  в  свете  луны,  которая  плыла  над
проулком.
     - Ты из Меджиса? Или Тепачи?
     - Может, оттуда, может, откуда-то еще.
     - Я  тебя  знаю?  -  Говнюк  пристально   вглядывался   в   него,
приподнявшись на цыпочки, словно собрался  с  ним  целоваться.  Дипейп
оттолкнул его.
     - Не так близко, старина. -  Не  нравился  ему  этот  пристальный
взгляд. Он, Джонас и Рейнолдс уже {бывали} здесь,  и  если  бы  старик
помнил его лицо, то не стал бы чесать языком, как в салуне. - Расскажи
мне о трех молодых лордах, которых видел не так давно.
     Старый козел оценивающе оглядел его:
     - Может, ты расплатишься металлом?
     - Да, - кивнул Дипейп. - Если расскажешь то, что я хочу  слышать,
металл тебе гарантирован.
     - Золото? - Скажи мне, и посмотрим.
     - Нет, сэр. Сначала дела, потом разговоры.
     Дипейп схватил его за руку, завернул за спину к самым лопаткам.
     - Вякни еще, старина, и мы начнем с твоей сломанной руки.
     - Отпусти меня! -  выдохнул  старый  козел.  -  Отпусти  меня,  я
полагаюсь на твою щедрость, молодой сэр, ибо у тебя великодушное лицо!
Да! Да, великодушное!
     Дипейп отпустил его, и  старый  козел  робко  взглянул  на  него,
потирая плечо. В лунном свете запекшаяся на щеках кровь стала  черной.
- Их было трое. Юноши из хороших семей.
     - Юноши или лорды? Точнее, старина.
     Старый козел обдумал  вопрос.  Удар  по  голове,  ночной  воздух,
заломленная рука хотя  бы  временно  прочистили  ему  мозги  от  паров
спиртного.
     - И то и другое. Один точно лорд, пусть  мне  здесь  никто  и  не
верит. Ибо я видел его  отца,  вооруженного  револьверами.  Не  такими
дешевками, как у тебя... извини, я понимаю, что в эти  дни  лучших  не
достать, но {настоящими} револьверами, из каких стреляли в те времена,
когда мой отец был мальчишкой. Большие, с  рукоятками  из  сандалового
дерева.
     Дипейп смотрел на  старика,  чувствуя,  что  получил  нужные  ему
ответы. {Они ведут себя как стрелки,} отметил Джонас. А когда Рейнолдс
засомневался, резонно указав, что они слишком молоды,  Джонас  сказал,
что они, возможно, подмастерья. Теперь по  всему  выходило,  что  босс
попал в десятку.
     - {Из сандалового дерева,} -  повторил  Дипейп.  -  говоришь,  из
{сандалового дерева,} старина?
     - Да. - Старик видел, как загорелись глаза  Дипейпа,  понял,  что
ему поверили. И расправил грудь. - Да.
     - То есть стрелок. Отец одного из этих юношей - стрелок.
     - Да, стрелок. Один из последних властителей. Их род угасает,  но
мой отец знал его хорошо.  Стивен  Дискейн  из  Гилеада.  Стивен,  сын
Генри.
     - И тот, кого ты недавно видел...
     - Его  сын,  внук  Генри  Высокого.   Остальные   тоже   высокого
происхождения, тоже из лордов, но этот ведет свой род от самого Артура
из Эльда, пусть и по боковой линии. В этом можно не  сомневаться.  Так
же верно, как и то, что ты ходишь  на  двух  ногах.  Так  я  заработал
металл?
     Дипейп уже собрался кивнуть, но  тут  вспомнил,  что  не  спросил
старого козла, а про какого из трех щенков идет речь.
     - {Трое}   молодых   людей,   -   промурлыкал   он.   -    {Трое}
высокорожденных. Револьверы у них были?
     - На виду  -  нет.  -  Старикан  мерзко  рассмеялся.  -  Но  были
наверняка. Аккуратно запрятанные в  одеяла.  Готов  поспорить  на  что
угодно.
     - Ясно, - кивнул Дипейп. - Думаю, ты  выиграешь.  {Трое}  молодых
людей, один из них сын властителя, {стрелка.} Как ты думаешь,  Стивена
Дискейна из Гилеада. - Вроде бы он уже слышал эту фамилию.
     - Стивена Дискейна, именно так.
     - А как представился тебе этот молодой лорд?
     Старый козел насупил брови, пытаясь припомнить:
     - Дирфилд? Дирстайн? Не помню...
     - Ничего, я знаю, о ком ты говоришь. И ты заработал свой металл.
     - Правда? - Старый козел придвинулся, дохнул на него  горьковатым
запахом травы. - Золото или серебро? Что я получу, друг мой?
     - Свинец. - Дипейп выхватил револьвер и дважды выстрелил  старику
в грудь. Можно сказать, оказал ему услугу.
     А теперь Дипейп скакал в Меджис...  обратный  путь,  полагал  он,
займет  куда  меньше  времени:  нет  нужды  останавливаться  в  каждом
занюханном городке и задавать вопросы.
     Над его головой что-то пролетело. Голубь,  темно-серый,  с  белым
колечком на шее, опустился на скалу чуть впереди,  чтобы  передохнуть.
Любопытная птичка, подумал Дипейп. Не дикий голубь. Улетел из  клетки?
Он сомневался, что в здешних  местах  кто-то  будет  держать  домашнюю
зверушку, разве что полудикого пса, чтобы отпугивать  грабителя  (хотя
едва ли он смог ответить на вопрос, а  что  можно  украсть  у  местных
жителей), но всякое случается. Во всяком случае, поджаренный на костре
голубь - не самый плохой ужин. Дипейп вытащил револьвер, но прежде чем
взвел курок, голубь снялся со скалы и полетел на  восток.  Дипейп  все
равно выстрелил вслед. На этот раз ему не повезло. Голубь  пошел  было
вниз, но выровнялся, вновь набрал высоту и исчез в том направлении,  в
котором следовал и Дипейп. Какое-то время он посидел, думая о том, что
Джонас будет доволен результатами его поисков, а потом  двинул  лошадь
вперед, к Меджису, где находились мальчишки,  с  которыми  он  еще  не
посчитался. Возможно, они лорды,  возможно,  сыновья  стрелков,  но  в
нынешние времена умирают и такие, как  они.  Как  убедительно  доказал
старый козел, мир "сдвинулся".



                                  2


     Через три дня после того,  как  Рой  Дипейп  выехал  из  Ритзи  и
направился к Меджису, ближе к вечеру Роланд, Катберт и Ален  двинулись
на северо-запад от Хэмбри. Сначала ехали вдоль Спуска, потом повернули
в полосу зарослей, которую местные называли Плохая Трава, и,  наконец,
углубились в пустыню. Впереди торчали лишь иззубренные скалы,  посреди
которых, они это знали, в земле темнела щель, образовавшаяся словно от
удара топора, которым в ярости маханул какой-то разгневанный бог.
     Границу Спуска и скалы разделяло миль шесть. Путь их проходил  по
равнине. Лишь в одном месте они  увидели  торчащую  из  плоской  земли
скалу, похожую  на  палец,  согнутый  в  первой  фаланге.  Под  скалой
зеленела  полянка,  формой  напоминающая   бумеранг.   Когда   Катберт
заулюлюкал, чтобы услышать, как его голос  эхом  отражается  от  скал,
стайка  ушастиков-путаников  сорвалась  с  полянки   и   умчалась   на
юго-восток, к Спуску.
     - Это Скала Висельников, - пояснил Роланд.  -  У  основания  бьет
ключ... говорят, единственный в этих местах.
     То были первые слова, произнесенные Роландом с того момента,  как
они отправились в путь, но Катберт  и  Ален,  следующие  за  Роландом,
облегченно  переглянулись.  Последние  три  летние  недели  дались  им
нелегко. Роланд сказал,  что  они  должны  выжидать,  обращать  особое
внимание на  пустяки,  а  главное,  подмечать  уголком  глаза,  но  ни
Катберт, ни Ален  не  доверяли  тому  ореолу  мечтательности,  которым
окутал себя в эти дни Роланд, найдя для себя особую модель плаща  Клея
Рейнолдса. Между собой они об этом не говорили:  не  было  нужды.  Оба
знали - начни  Роланд  приударять  за  красоткой,  которую  мэр  Торин
определил себе в  наложницы  (а  кому  еще  мог  принадлежать  длинный
золотистый волос?), их ждут очень большие неприятности. Но с  девушкой
Роланд вроде бы не общался, во всяком случае, новых  волосков  на  его
рубашках они не находили, а сегодня он стал самим собой, отбросив этот
воображаемый плащ.  Временно,  наверное.  А  если  им  повезет,  то  и
навсегда. Им оставалось только ждать и надеяться. В конце концов  {ка}
скажет свое слово. Так было всегда.
     В миле от скал сильный морской  бриз,  всю  дорогу  дувший  им  в
спину,  внезапно  пропал,  и  они  услышали  низкий  атональный   вой,
исходящий из щели  в  земле,  которую  называли  каньон  Молнии.  Ален
натянул поводья, лицо его  сморщилось,  словно  он  надкусил  какой-то
очень уж  кислый  фрукт.  Подумал  он  о  сильной  руке,  перебирающей
пригоршню острых камешков. Канюки  кружили  над  каньоном,  словно  их
притягивал этот звук.
     - Дозорному это не нравится, Уилл. - Пальцы Катберта забарабанили
по птичьему черепу. - И мне тоже. Чего мы сюда подались?
     - Считать, - ответил Роланд. - Нам поручили все сосчитать  и  все
увидеть, и мы здесь, чтобы считать и смотреть.
     - Да, конечно. - Катберт успокаивающе  похлопал  лошадь  по  шее,
низкий  ноющий  вой  червоточины  тревожил  ее.  -   Тысяча   шестьсот
четырнадцать  рыболовных  сетей,  семьсот  маленьких  рыбацких  лодок,
двести сорок баркасов, семьдесят волов, существование которых никто не
признает, и,  к  северу  от  города,  одна  червоточина.  Что  бы  сие
означало?
     - Это мы и собираемся выяснить, - ответил ему Роланд.
     Они двинулись на звук, и, хотя никому  из  них  он  не  нравился,
никто не предложил повернуть назад. Во-первых, они  почти  у  цели,  а
во-вторых, Роланд прав... это их работа. А кроме  того,  их  разбирало
любопытство.
     Устье каньона завалили срубленными ветками, как  и  предупреждала
Сюзан. К осени на  большинстве  листва  бы  засохла,  но  пока  листья
оставались зелеными и закрывали вид на каньон. По центру вниз  уходила
тропа, но слишком узкая для  лошадей  (они  могли  заартачиться  и  не
пойти). Да и сумерки уже начали сгущаться.
     - Мы пойдем вниз? - спросил Катберт.  -  Пусть  ангел-регистратор
отметит, что я против, хотя это и не мятеж.
     Роланд не собирался вести их  через  груду  нарубленных  веток  к
источнику звука. Во всяком случае сейчас, когда он  понятия  не  имел,
что собой представляет червоточина. За последние несколько  недель  он
не раз спрашивал о ней, но вразумительных ответов не  получал.  "Я  бы
держался подальше", - посоветовал ему  шериф  Эвери.  Так  что  больше
всего о червоточине рассказала ему Сюзан в ночь их первой встречи.
     - Расслабься, Берт. Вниз мы не пойдем.
     - Хорошо, - выдохнул Ален, и Роланд улыбнулся.
     По западному краю каньона тянулась тропа, крутая и узкая, но  при
должной осторожности вполне  проходимая.  По  ней  они  и  направились
гуськом, остановившись один  раз,  чтобы  разобрать  завал,  сбрасывая
куски сланцевой глины и камни в воющую пропасть справа от себя.  Когда
они расчистили тропу и уже собрались сесть  на  коней,  большая  птица
поднялась  над  краем  каньона,  отчаянно  замахав  крыльями.   Роланд
схватился за револьверы, увидел, что  Катберт  и  Ален  повторили  его
движение.  Забавно,  конечно,  учитывая,  что  револьверы,   аккуратно
завернутые в промасленную ткань, хранились под  половицами  в  бункере
"Полосы К".
     Они  переглянулись,  ничего  друг  другу  не  сказали   (словами,
поскольку взгляды были  более  чем  красноречивы)  и  поехали  дальше.
Роланд обнаружил, что воздействие червоточины со временем  усиливается
- к такому звуку привыкания не  возникало.  Наоборот,  чем  дольше  ты
находился в непосредственной близости от каньона  Молнии,  тем  глубже
проникал звук в твой мозг. Не только в мозг, но и в зубы,  в  уши.  От
него начинали  вибрировать  нервные  окончания,  слезиться  глаза.  Но
больше всего звук воздействовал на сознание,  говоря,  что  все  самое
страшное, чего ты всегда  боялся,  поджидает  за  следующим  поворотом
тропы или за грудой камней, чтобы выскочить оттуда  и  наброситься  на
тебя.
     Наконец  тропа  вывела  их  на  ровный,  лишенный  растительности
участок земли. Настроение у них улучшилось, но уже наступила  ночь,  и
когда они спешились и подошли к обрыву, то внизу  не  увидели  ничего,
кроме тьмы.
     - Зря старались, - покачал головой Катберт. - Надо было  выезжать
раньше. Роланд... я хотел сказать, Уилл. Какую мы сморозили глупость!
     - Если хочешь, здесь я могу быть для тебя и Роландом. И мы увидим
то, что приехали сосчитать. Как ты  говорил,  одну  червоточину.  Надо
немного подождать.
     Они подождали, и не прошло и двадцати минут: как из-за  горизонта
поднялась  Мешочная  Луна...  идеальная  летняя   луна,   огромная   и
оранжевая. Она величественно плыла по темно-фиолетовому бархату  неба.
А на ее поверхности отчетливо виднелся Мешочник,  который  только  что
вылез из Нонеса с мешком, набитым верещащими душами. Они  ясно  видели
его согбенную фигуру с заброшенным на плечо  мешком.  А  лунный  диск,
казалось, окрашивался отсветами адского пламени.
     - Да, - процедил Катберт, - мало нам  этого  воя,  так  еще  этот
видок.
     Однако они  не  сдвинулись  с  места,  хотя  лошади  периодически
дергали поводья, как бы говоря, что постояли и будет -  пора  в  путь.
Луна поднималась и поднималась, чуть уменьшившись  в  размере,  сменив
оранжевый цвет на серебряный. И вскоре ее лучи упали в каньон  Молнии.
Трое юношей посмотрели вниз. Ни один не произнес ни слова.  Роланд  не
мог отвечать за своих друзей, но он сам, наверное, не раскрыл бы  рта,
даже если бы к нему обратились.
     {Замкнутый каньон, очень короткий и с отвесными стенами,} сказала
Сюзан.   Теперь   Роланд   видел,   что   ее   слова   соответствовали
действительности. Она также  говорила,  что  каньон  Молнии  похож  на
трубу, лежащую на боку. Роланд соглашался и с этим  при  условии,  что
труба при падении переломилась пополам, одна  часть  лежала  ровно,  а
вторая ушла вбок и чуть вниз.
     До перелома дно каньона  выглядело  обыденно:  не  удивляли  даже
белевшие внизу кости. Многим животным, забредшим в замкнутые  каньоны,
не хватало ума  выбраться  из  них,  а  устье  каньона  Молнии  еще  и
заваливали  ветками.  Крутые  стены  вскарабкаться  не  позволяли,  за
исключением, возможно, одного места, рядом  с  переломом.  Там  Роланд
увидел поднимающуюся под крутым углом расщелину,  заросшую  лианами  и
кустами, за которые при необходимости можно было и схватиться. Отметил
он это без всякой на то причины, автоматически: он всю  жизнь  отмечал
потенциальные пути отхода.
     А вот ниже перелома они увидели... даже  через  несколько  часов,
вернувшись на "Полосу К", они пришли к  выводу,  что  не  могут  точно
описать открывшееся их глазам. Нижнюю часть каньона  Молнии  закрывало
нечто похожее на озерцо серебристой жидкости, над которой  поднимались
рукава - струи пара или тумана. Поверхность озерца  тяжело  двигалась,
ударяясь о стены каньона. Потом они узнали, что и  жидкость,  и  туман
светло-зеленого цвета. Но под луной казались серебряными.
     Пока они смотрели на червоточину,  что-то  темное,  возможно,  та
самая птица, что взлетела чуть ли не у них из-под ног,  спикировала  к
червоточине. Что-то схватила на  лету,  может,  мошку,  может,  пташку
поменьше, и уже начала  набирать  высоту.  Но  не  успела.  Серебряная
жидкая рука поднялась  над  поверхностью.  Ноющий  звук  на  мгновение
усилился, стал чуть  ли  не  голосом.  Рука  дернула  птицу  вниз.  На
поверхности  червоточины  полыхнула  зеленоватая  вспышка,   и   птица
бесследно исчезла.
     Трое юношей переглянулись, в глазах застыл испуг.
     {Прыгай,  стрелок,}  неожиданно  позвал  Роланда   голос.   Голос
червоточины,  голос  его  отца,  но   также   голос   Мартена-колдуна.
Мартена-обольстителя. А самое ужасное - его собственный голос.
     {Прыгай и позабудь о всех тревогах.  Здесь  не  надо  волноваться
из-за любви к девушкам, не надо грустить о потерянной  матери.  Отсюда
прямой путь к пещере мироздания, тут только розовая  сладость  гниющей
плоти.}
     {Давай, стрелок. Стань частью червоточины.}
     С затуманенным  лицом,  пустыми  глазами  Ален  двинулся  к  краю
обрыва, сбитые его сапогом камешки уже полетели вниз. Но не прошел  он
и пяти шагов, как Роланд схватил его за руку и с силой дернул назад.
     - Куда это ты направился?
     Ален уставился на него глазами лунатика. Медленно, очень медленно
они начали проясняться.
     - Я... не знаю, Роланд.
     А под ними ныла, стонала, пела червоточина.  Отвратительный  звук
все глубже проникал в их сознание.
     - А я знаю, -  подал  голос  Катберт.  -  Знаю,  куда  мы  сейчас
направимся. Назад, к "Полосе  К".  Пошли,  тут  ловить  нечего.  -  Он
умоляюще посмотрел на Роланда. - Пожалуйста. Это же кошмар.
     - Хорошо.
     Но прежде чем увести их на тропу, он подошел к обрыву и посмотрел
вниз, на курящуюся серебристую поверхность.
     - Сосчитано, - изрек  он.  -  Сосчитана  одна  червоточина.  -  И
добавил, понизив голос: - Будь ты проклята.



                                  3


     По пути назад смятение, поселившееся в их душах, исчезло: соленый
ветер, дующий в лицо, позволил быстро забыть про тлен и  безысходность
каньона и червоточины.
     Спуск они пересекали по диагонали, чтобы не так утомлять лошадей.
     - Что теперь, Роланд? - спросил Ален. - Ты знаешь?
     - Нет. Честно признаюсь, нет.
     - Неплохо бы начать с ужина, - радостным голосом внес предложение
Катберт и постучал пальцами по грачиному черепу.
     - Ты понимаешь, о чем я.
     - Да, - согласился Катберт, - и вот что я тебе скажу, Роланд...
     - Пожалуйста, Уилл. Раз мы вернулись на Спуск, я для тебя Уилл.
     - Да, конечно. Так вот что я тебе скажу, Уилл:  мы  не  можем  до
бесконечности пересчитывать сети, лодки, бочки и железные обручи.  Всю
ерунду  мы   практически   пересчитали.   А   насколько   я   понимаю,
прикидываться дураками будет гораздо сложнее, как только мы перейдем к
лошадям.
     - Да. -  Роланд  остановил  Быстрого,  огляделся.  Лошади,  везде
лошади, скачущие и пасущиеся под луной на серебристой траве.  -  Но  я
вновь повторяю вам, {дело не только в лошадях.} Нужны они Фарсону? Да,
возможно. Так же как и Альянсу. И волы тоже.  Но  лошади  есть  везде,
пусть и не такие хорошие,  как  эти,  однако,  как  говорят,  в  шторм
сгодится любая гавань. А если не лошади, тогда что? Пока мы  этого  не
узнаем или не придем к выводу, что нам этого никогда не узнать,  будем
вести себя как прежде.
     Часть ответа ожидала их в "Полосе К". На  перилах  крыльца  сидел
голубь и чистил  хвост.  Когда  он  перелетел  на  руку  Роланда,  тот
заметил, что у него то ли ободрано, то ли опалено крыло. Должно  быть,
какой-то кот сумел подобраться слишком быстро, подумал Роланд.
     Голубь принес очень короткую записку, но она объяснила многое  из
того. чего они не понимали. {Я должен увидеться с ней вновь,}  подумал
Роланд, прочитав записку, и  волна  радости  захлестнула  его.  Сердце
учащенно забилось, а губы  разошлись  в  улыбке  под  холодным  светом
Мешочной Луны.



                            Глава девятая
                                СИТГО


                                  1


     Мешочная Луна пошла на убыль. И вместе с  собой  забирала  летнюю
жару. После полнолуния миновало четыре дня, когда старый  музыкант  из
дворца мэра (Мигуэль играл там задолго до того, как Торина избрали  на
эту должность, и скорее всего продолжал  играть  и  после  возвращения
Торина на его ранчо) показался у дома,  в  котором  жили  Сюзан  и  ее
тетка. С собой он привел  роскошную  гнедую  кобылу,  вторую  из  трех
обещанных лошадей, и Сюзан сразу же  узнала  Фелицию.  Одну  из  своих
любимиц.
     Сюзан  обняла  Мигуэля  и  покрыла  его  заросшие  бородой   щеки
поцелуями. Старик улыбался всеми оставшимися зубами.
     - Gracias,   gracias   [Спасибо,   спасибо   ({исп.}).].   Тысяча
благодарностей, старый отец.
     - Da nada [Не за что  ({исп.}).],  -  ответил  он,  передавая  ей
поводья. - Это подарок мэра.
     Она провожала старика взглядом, а улыбка медленно сползала  с  ее
лица.  Фелиция  покорно  стояла  рядом,  ее  темно-коричневая   шерсть
блестела на солнце. Иметь такую лошадь - мечта  многих.  Вот  и  Сюзан
поначалу казалось, что обломилось счастье. Но теперь она понимала, что
эта лошадь - еще одна приманка, загоняющая ее в ловушку. Она  доказала
свою "чистоту".  Теперь  богатый  человек  слал  ей  подарки.  Хотя...
Фелиция никакой не подарок, так же как и Пилон.  Мэр  просто  выполнял
условия контракта. Тетя Корд могла изображать ужас, но Сюзан  смотрела
правде в глаза: она согласилась продать себя,  как  обычная  шлюха,  и
нечего искать оправдания.
     Тетя Корд высунулась из окна кухни, когда Сюзан вела подарок  (по
ее разумению, возвращенную собственность)  в  конюшню.  Крикнула,  что
лошадь красивая и забота о ней  отвлечет  Сюзан  от  ненужных  мыслей.
Сюзан уже собралась ответить резкой  репликой,  но  сдержалась.  После
ссоры из-за рубашки в их отношениях установилось хрупкое перемирие,  и
Сюзан не хотелось нарушать его первой. Ей и без  того  хватало  забот.
Еще одна ссора с теткой, и она просто сломается, как сухая  ветка  под
сапогом. {Потому что молчание - золото,} как-то  ответил  ей  отец  на
вопрос,  почему  он  зачастую  предпочитает  промолчать.  Тогда  ответ
озадачил ее, теперь было понятно, что он хотел ей сказать.
     Фелицию она поставила рядом с Пилоном, обтерла, задала корм. Пока
кобыла  жевала  овес,  Сюзан  осмотрела  ее  копыта.  Подковы  ей   не
понравились. поэтому она сняла с крюка  отцовскую  кожаную  сумку  для
подков, подогнала длину ремня под себя,  повесила  сумку  на  плечо  и
отшагала две мили до конюшни  и  постоялого  двора  Хуки.  Сумка  живо
напомнила ей об отце, и Сюзан чуть не расплакалась. Она думала, что он
пришел бы в ужас, узнав, что с ней стало, может, даже отвернулся бы от
нее. И ему понравился бы Уилл Диаборн, в этом она не сомневалась. Уилл
бы отцу понравился, и он бы сказал, что лучшего кавалера ей и не надо.
То была последняя капля.



                                  2


     Она с детства умела подковывать лошадей, и ей это даже нравилось,
особенно если настроение соответствовало. Работа несложная, но  всегда
существовала возможность получить славный удар копытом, который  разом
прогнал  бы  скуку  и  вернул  девушку  к   реальности.   А   вот   об
{изготовлении} подков она ничего не  знала,  да  и  не  хотела  знать.
Брайан Хуки делал их  в  кузне,  занимающей  дальний  конец  сарая  на
постоялом дворе.  Сюзан  без  труда  подобрала  четыре  новые  подковы
нужного ей размера, наслаждаясь запахами лошадей  и  свежего  сена.  И
свежей  краски.  Конюшня,  сарай,  постоялый   двор   Хуки   выглядели
прекрасно. И в крыше она не увидела ни единой дыры. Похоже,  для  Хуки
наступили хорошие времена.
     Он написал "четыре подковы" на столбе, прищурив один глаз.  Когда
Сюзан заикнулась об оплате, рассмеялся, сказал, что торопиться некуда,
он знает, со временем она  рассчитается.  "Опять  же  лошади  с  моими
подковами никуда не денутся, не так ли?" С тем он быстренько  выставил
ее сначала из кузни, а потом из сарая, где так хорошо  пахло  сеном  и
лошадьми. Год назад он не проявил  бы  подобной  беззаботности,  когда
речь шла о деньгах, но нынче мэр Торин приблизил  ее  к  себе,  и  все
изменилось.
     После сарая Хуки солнечный свет показался ей  особенно  ярким,  и
она на мгновение зажмурилась,  застыв  с  кожаной  сумкой,  в  которой
звякали  подковы.  И  еще  не  открыла  глаза,   когда   почувствовала
надвигающуюся на нее тень, а потом кто-то с  такой  силой  врезался  в
нее, что зубы лязгнули. Она бы упала, но сильные руки схватили  ее  за
плечи и удержали. Когда же глаза окончательно приспособились к  яркому
свету, она, к своему удивлению, увидела, что с ног  ее  едва  не  сбил
один из друзей Уилла - Ричард Стокуорт.
     - О, сэй, примите мои извинения! - Он  стряхнул  пыль  с  рукавов
платья, словно вывалял ее в пыли. - С вами все в порядке? Все хорошо?
     - Все нормально, - улыбнулась она. - Пожалуйста, не  извиняйтесь.
- Ее так и подмывало приподняться на цыпочки и поцеловать его  в  губы
со словами: {Пожалуйста, предайте мой поцелуй Уиллу и  скажите,  чтобы
он не обращал внимания на то, что} я  {говорила!  Скажите,  что  таких
поцелуев у меня тысячи, пусть приходит и забирает их все!}
     И тут же перед ее мысленным взором возник комичный образ:  Ричард
Стокуорт, целующий Уилла в губы и говорящий,  что  это  ему  от  Сюзан
Дельгадо. Она хихикнула. Прижала руку к губам, но продолжала смеяться.
Сэй Стокуорт улыбался... похоже, не знал, как себя  вести.  {Наверное,
он думает, что я спятила... так и есть! Я спятила!}
     - Доброго вам дня, мистер Стокуорт. -  Она  проследовала  дальше,
чтобы больше не позориться.
     - И вам доброго дня, Сюзан Дельгадо, - крикнул он вслед.
     Оглянулась она только раз, отшагав пятьдесят  ярдов,  но  он  уже
исчез из виду. К Хуки он не  зашел,  в  этом  она  не  сомневалась.  И
вообще, каким ветром занесло мистера Стокуорта в эту часть города?
     Полчаса спустя, вытаскивая из сумки новые подковы,  она  получила
ответ. Между двумя обнаружилась свернутая бумажка, и, еще не развернув
ее, Сюзан поняла, что столкнулся с ней  мистер  Стокуорт  не  по  воле
случая.
     Почерк Уилла  она  узнала  сразу:  та  же  рука  писала  записку,
присланную с букетом.

           {Сюзан!
        Сможешь ты встретиться со мной  у  СИТГО  сегодня  или
        завтра вечером? Очень важно. Имеет отношение  к  тому,
        что мы обсуждали раньше. Пожалуйста.
                                                            У.

        P.S. Записку лучше сожги}

     Сюзан сожгла ее тотчас же и, наблюдая за язычками пламени,  вновь
и вновь повторяла слово, которое более всего удивило ее: {пожалуйста.}



                                  3


     Корделия и Сюзан поужинали супом с хлебом, разговор за столом  не
вязался,  а  потом  Сюзан  оседлала  Фелицию  и  поскакала  на  Спуск,
посмотреть, как заходит солнце. В этот вечер она встречаться с ним  не
собиралась, увольте. Импульсивные, бездумные поступки и так  приносили
ей массу неприятностей. Но завтра? {И почему СИТГО?}
     {Имеет отношение к тому, что мы обсуждали раньше.}
     Да, возможно. Она не сомневалась в его чести,  хотя  уже  не  раз
задумывалась, а те ли он и  его  друзья,  за  кого  себя  выдают?  Он,
возможно, действительно хочет видеть ее по какой-то причине, связанной
с порученным ему делом (хотя каким  боком  нефтяное  поле  может  быть
связано с числом лошадей на Спуске, она понять  не  могла),  но  между
ними уже возникла связь, сладостная и  опасная.  Они  могли  начать  с
разговоров, но последние скорее всего закончились  бы  поцелуями...  а
поцелуи стали бы исходной точкой для всего  остального.  Она  отдавала
себе в этом отчет, но все  равно  хотела  повидаться  с  ним.  Жаждала
повидаться.
     Вот Сюзан и сидела на своей новой лошади, очередном из  авансовых
платежей Торина за ее девственность, и смотрела, как солнце наливается
багрянцем, катясь к западу. Вслушивалась в  едва  слышное  дребезжание
червоточины и впервые за шестнадцать лет пребывала в  нерешительности.
Желания шли вразрез с понятиями о чести, и конфликт рвал ее на  части.
Да еще идея неизбежности {ка} подавляла сознание.  Однако  переступить
через честь по этой причине очень даже легко, не так ли? Расстаться  с
честью по воле {ка} - лучшего предлога не сыскать.  Однако  так  могут
рассуждать только слабаки.
     Сюзан словно ослепла, как в тот  самый  момент,  когда  вышла  из
сарая Хуки на  яркий  солнечный  свет.  В  какой-то  момент  она  даже
заплакала от бессилия, потому что любые ее попытки трезво взвесить все
"за" и "против" расшибались о желание поцеловать Уилла вновь и ощутить
на своей груди его нежную руку.
     Ее не отличала религиозность, она не верила  в  непонятных  богов
Срединного мира, поэтому, когда солнце зашло и небо из багряного стало
лиловым, Сюзан  попыталась  помолиться  отцу.  И  ответ  пришел,  хотя
откуда, от него или из ее сердца, он не знала.
     {Нечего потакать} ка,  прозвучал  голос  в  ее  мозгу.  Ка  {свое
возьмет, по-другому не бывает. Если тебе  на  роду  написано  лишиться
чести, значит, быть тому. А пока, Сюзан, думай только о себе  и  ни  о
ком больше. Пусть} ка {пытается вынудить  тебя  отказаться  от  твоего
обещания. Посмотрим, удастся ли.}
     - Хорошо, -  вырвалось  у  Сюзан.  В  положении,  в  котором  она
оказалась, любое решение, даже если цена его  -  отказ  от  еще  одной
встречи с Уиллом, приносила облегчение. - Я буду держать слово.  А  до
{ка} мне никакого дела нет.
     В сгущающихся сумерках она повернула Фелицию к дому.



                                  4


     На следующий день выпало воскресенье, традиционный день отдыха  у
ковбоев. Команда Роланда тоже решила отдохнуть. "Разумеется, мы должны
отдохнуть, - обосновывал принятое решение Катберт, -  все  равно  ведь
понятия не имеем, чем занимаемся".
     В это воскресенье, шестое после их  прибытия  в  Хэмбри,  Катберт
отправился на верхний рынок (нижний был  дешевле,  но  его  мутило  от
запаха рыбы), искал пончо яркой раскраски и старался не заплакать. Ибо
его мать обожала пончо и иногда, когда она скакала  на  лошади,  пончо
развевалось на ветру. У него защемило сердце - так  захотелось  домой.
"Артур Хит", Роландов {ка-мей,} до такой степени затосковал  по  маме,
что у него влагой заблестели  глаза.  Да,  шутка,  достойная  Катберта
Оллгуда.
     Он стоял, рассматривая длинный ряд пончо и пледов,  заложив  руки
за спину, как зритель в картинной галерее  (при  этом  глотая  слезы),
когда его легонько похлопали по плечу. Обернувшись,  Катберт  оказался
лицом к лицу со светловолосой девушкой.
     Катберта не удивляло, что Роланд по уши влюбился в нее. От одного
взгляда на нее, даже одетую в джинсы и  мужскую  рубашку,  захватывало
дух. Волосы  она  забрала  несколькими  кожаными  заколками,  а  таких
ярко-серых глаз Катберту видеть еще не  доводилось.  Катберт  подумал,
что остается только гадать, как это Роланд  умудряется  вообще  что-то
делать, к примеру, чистить зубы. И  уж  конечно,  девушка  эта  просто
спасла Катберта: сентиментальные мысли о матери как ветром сдуло.
     - Сэй. -  Большего  ему  вымолвить  не  удалось.  Она  кивнула  и
протянула  ему  некий  предмет,  который   жители   Меджиса   называли
"маленький карман", точнее - кошелек. Шили их из  кожи,  места  в  них
хватало лишь на несколько монет, и пользовались ими по  большей  части
женщины, но не возбранялось носить в карманах и мужчинам.
     - Вы это уронили.
     - Нет,  благодарю  вас,  сэй.  -  Кошелек,  несомненно,  мужской,
черный, без вышивки, но он никогда раньше его не видел.  И  вообще  не
пользовался кошельками.
     - Он ваш. - Она так пристально посмотрела на  него,  что  Катберт
испугался, а не прожжет ли ее взгляд кожу. Ему  следовало  все  понять
сразу, но его ослепило ее внезапное появление.  А  также,  приходилось
признавать, ее ум. Почему-то от красавиц ничего умного не  ждешь.  Как
правило, красавицы далеко не умны. Большего, чем проснуться утром,  по
разумению Берта, от них и не требовалось. - Ваш.
     - Да,  конечно.  -  Он  буквально   выхватил   у   нее   кошелек.
Почувствовал глупую улыбку, расползшуюся по лицу. - Теперь,  когда  вы
сказали об этом, сэй...
     - Сюзан. - Губы ее улыбались, но глаза оставались  серьезными.  -
Прошу вас, зовите меня Сюзан.
     - С удовольствием, примите мои извинения, Сюзан, дело в том,  что
мои мозги и память, осознав, что сегодня воскресенье, взялись за  руки
и отправились отдохнуть, убежали, можно сказать, временно оставив меня
без царя в голове.
     Так он мог бы тараторить еще целый час (раньше тараторил,  Роланд
и Ален могли  подтвердить),  но  Сюзан  строго,  как  старшая  сестра,
осадила его:
     - Мне нетрудно поверить, что  вы  лишились  контроля  над  вашими
мозгами, мистер Хит, или языком, что болтается под ними... но надеюсь,
в будущем вы будете более внимательно приглядывать за вашим кошельком.
Доброго вам дня. - И она ушла, прежде  чем  Катберт  успел  произнести
хоть слово.



                                  5


     Берт нашел Роланда там, где тот часто бывал в последнее время: на
участке  Спуска,  который  местные   называли   Смотровой   Площадкой,
поскольку с нее открывался  прекрасный  вид  на  Хэмбри,  дремлющий  в
синеватом мареве теплого воскресного дня. Впрочем, Катберт сомневался,
что на Смотровую Площадку его закадычного друга влекли красоты Хэмбри.
Ларчик открывался  проще:  Роланда  интересовал  только  один  дом,  в
котором проживала сэй Дельгадо.
     В тот  день  Роланда  сопровождал  Ален.  Оба  молчали.  Катберт,
конечно, знал, что некоторые люди могут достаточно длительные  периоды
обходиться без слов, но {понять} этого никак не мог.
     Он подскакал к ним, сунул руку за пазуху, достал кошелек.
     - От Сюзан Дельгадо. Она дала мне его на верхнем  рынке.  Она  не
только прекрасна, но и хитра, как змея. Я в полном восторге.
     Роланд просиял. Кошелек, брошенный  Катбертом,  он  поймал  одной
рукой, зубами развязал  тесемку.  Внутри,  где  путешественник  держит
несколько монет, лежал сложенный листок бумаги. Роланд быстро прочитал
записку, свет ушел из его глаз, улыбка сползла с лица.
     - Что там? - спросил Ален. Роланд протянул ему  записку  и  снова
повернулся к Спуску. И лишь увидев, каким отчаянием наполнились  глаза
Роланда, Катберт осознал, сколь глубоко запала в душу и вошла в  жизнь
Роланда, а следовательно, и в их жизни Сюзан Дельгадо.
     Ален протянул ему записку. Одна строчка, два предложения:

        {Нам лучше не встречаться. Извини.}

     Катберт прочитал ее  дважды,  словно  повторное  прочтение  могло
изменить смысл написанного, вернул  Роланду.  Тот  засунул  записку  в
кошелек, затянул тесемки, убрал маленький кошелек в карман рубашки.
     Молчание Катберт ненавидел больше опасности (для его мозга именно
молчание представляло собой  опасность),  но  никак  не  мог  завязать
раэговор: от взгляда на лицо Роланда слова  умирали  прямо  на  языке.
Роланда словно отравили. Мысль о том, что  эта  юная  красавица  будет
лежать  под  старым  костлявым  мэром  Хэмбри,  вызывала  у   Катберта
отвращение, но лицо Роланда будило более сильные эмоции. За  такое  он
мог возненавидеть ее. Первым заговорил Ален:
     - И что теперь, Роланд? Пойдем на нефтяное поле без нее?
     Катберт разве что не зааплодировал.  При  первой  встрече  многие
люди не принимали  Алена  Джонса  всерьез,  полагая  его  чуть  ли  не
тупицей. Сие далеко не соответствовало действительности. Вот и теперь,
очень дипломатично, Катберт признавал, что тут Ален мог дать  ему  сто
очков вперед, последний  указал,  что  первая,  пусть  и  безответная,
любовь Роланда не освобождает его  от  ответственности  за  порученное
дело.
     И Роланд отреагировал, выпрямившись  в  седле,  расправив  плечи.
Яркий летний свет изменил его  лицо,  на  мгновение  в  нем  проступил
призрак мужчины, которым предстояло стать Роланду. Катберт увидел этот
призрак, и у него по телу пробежала дрожь - что он увидел, он не знал,
но лик сей был ужасен.
     - Большие охотники за гробами. -  Роланд  оглядел  друзей.  -  Вы
видели их в городе?
     - Джонаса и Рейнолдса, - ответил Катберт. -  Дипейпа  по-прежнему
нет. Я думаю. Джонас задушил его и сбросил со скал в море. В  приступе
ярости после той ночи в баре.
     Роланд покачал головой.
     - Джонасу нужны доверенные люди, разбрасываться ими он не станет.
Он тоже идет по тонкому льду, как и мы. Нет, Дипейп уехал.
     - Куда? - спросил Ален.
     - Туда, где ему придется справлять нужду в  кустах  и  спать  под
дождем в плохую погоду. - Роланд невесело рассмеялся. - Джонас  послал
Дипейпа по нашему следу, куда же еще?
     Ален удивленно вскинул на него глаза, потом понял, что удивляться
тут нечему. А Роланд вновь оглядывал просторы Спуска, пасущихся на нем
лошадей, подсознательно поглаживая лежащий в кармане кошелек.  Наконец
он вновь повернулся к Алену и Катберту:
     - Мы еще немного подождем. Может, она передумает.
     - Роланд... - начал Ален.  Роланд  поднял  руку,  прежде  чем  он
продолжил.
     - Не спорь со мной, Ален. Я говорю как сын своего отца.
     - Хорошо. - Ален протянул руку, сжал плечо Роланда.
     Что же касается Катберта, у  него  остались  сомнения.  Возможно,
Роланд вел себя как сын  своего  отца,  а  возможно,  и  нет.  Катберт
предполагал, что едва ли Роланд может  сейчас  разобраться  со  своими
чувствами.
     - Ты помнишь, в  чем  видел  Корт  главную  слабость  молодых?  -
спросил Роланд, улыбаясь одними губами.
     - "Вы несетесь сломя голову и  падаете  в  яму",  -  процитировал
Ален,  так  здорово   сымитировав   интонации   Корда,   что   Катберт
расхохотался. Улыбка Роланда стала шире.
     - Да. И эти слова надо помнить всегда, парни. Я не хочу  ворошить
этот муравейник... если только у нас не останется иного выхода.  Сюзан
пока не определилась, ей нужно время, чтобы подумать.  Я  уверен,  что
она уже согласилась бы на встречу со мной, если бы... речь шла  только
о деле.
     Он замолчал. Затянувшуюся паузу в конце концов нарушил Ален.
     - Лучше бы наши отцы не посылали нас сюда. - Все  трое  прекрасно
знали, что решение принимал отец {Роланда.} - Мы  слишком  молоды  для
такого. Более чем молоды.
     - В "Приюте" мы выступили неплохо, - заметил Катберт.
     - Мы  с  детства  готовились  к  подобным  стычкам,  а   они   не
воспринимали нас всерьез. Второй раз не получится.
     - Они не послали бы нас... ни мой отец, ни ваши... если бы знали,
с чем мы тут столкнемся. - ответил Алену Роланд. - Но мы  столкнулись,
и мы здесь. Значит, будем бороться?
     Ален и Катберт кивнули. Конечно, какие тут могут быть сомнения.
     - В любом случае волноваться об этом поздно. Мы подождем и  будем
надеяться, что Сюзан откликнется. Я бы  не  приближался  к  СИТГО  без
кого-то  из  местных...  но,  когда  Дипейп  вернется,  нам   придется
рискнуть. Бог знает, что мы можем там найти и что он  выдумает,  чтобы
ублажить Джонаса, или какое решение примет Джонас после того, как  они
будут держать совет. Может, пойдет на нас в открытую.
     - Мы столько ползали на пузе, что я бы не возражал...  -  вставил
Катберт.
     - Ты пошлешь ей новую записку, Уилл Диаборн? - спросил Ален.
     Роланд задумался. Катберт мысленно  поставил  на  то,  что  ответ
будет положительный, и проиграл.
     - Нет. Мы должны дать ей время, хотя его у  нас  в  обрез.  Будем
надеяться, что любопытство приведет ее к нам.
     С тем он развернул Быстрого и поскакал к бункеру, который  служил
им домом. Катберт и Ален последовали за ним.



                                  6


     Остаток воскресенья Сюзан работала не разгибаясь, чистила стойла,
носила воду, мыла крыльцо. Тетя Корд молча наблюдала за ней, не  зная,
как расценить трудовой энтузиазм  племянницы.  Сюзан  же  не  обращала
внимания  на  ее  взгляды:  ей  хотелось  вымотаться  донельзя,  чтобы
избежать еще одной бессонной ночи. Все кончено. Уилл теперь это знает,
но и к лучшему. Что было, то прошло.
     - Ты сошла с ума, девочка? -  спросила  тетя  Корд,  когда  Сюзан
вылила с кухонного крыльца последнее ведро грязной воды. - Сегодня  же
воскресенье.
     - Не сошла. - коротко ответила она, не оборачиваясь.
     Первую половину поставленной задачи она выполнила,  повалилась  в
кровать после восхода луны, сама не своя от усталости: болели  руки  и
ноги, ныла натруженная спина... но сон не шел.  Она  лежала  с  широко
открытыми глазами,  глубоко  несчастная.  Текли  часы,  луна  покинула
небосвод, а Сюзан все не могла уснуть. Смотрела в темноту и думала,  а
существовала ли вероятность, хоть малейшая, того, что ее  отца  убили.
Чтобы заткнуть ему рот, закрыть глаза.
     И наконец пришла к выводу, уже очевидному для Роланда: если бы ее
не влекли его глаза, если б она не жаждала  прикосновений  его  губ  и
рук, она бы давно согласилась на встречу. Хотя  бы  ради  того,  чтобы
найти ответ на будоражащие ее вопросы.
     Едва Сюзан открылась истина,  она  сразу  успокоилась  и  тут  же
заснула.



                                  7


     Во второй половине следующего дня,  когда  Роланд  и  его  друзья
перекусывали в "Приюте" (сандвичи с мясом плюс  много-много  холодного
белого чая, не такого вкусного, как у жены помощника шерифа Дейва,  но
удобоваримого), в зал со двора, где он поливал свои цветы, вошел Шими.
В розовом сомбреро и с широкой улыбкой. В руке он что-то держал.
     - Приветствую  вас,  Маленькие  охотники  за  гробами,  -  весело
воскликнул  он,  отвесив  глубокий,  на  удивление  точный  Гилеадский
поклон. Катберт просто млел, глядя, как Шими  проделывает  все  это  в
садовых сандалиях. - Как поживаете? Надеюсь, хорошо, очень надеюсь!
     - Все живы и здоровы, - ответил Катберт, - но прозвище "Маленькие
охотники за гробами" никому из нас не по  душе,  так  что,  может,  ты
постараешься обходиться без него? Не возражаешь?
     - Конечно, - так же весело согласился  Шими.  -  Конечно,  мистер
Артур Хит, добрый человек, спасший мою жизнь! - Он  замолчал,  на  его
лице отразилось недоумение, словно  он  забыл,  а  зачем,  собственно,
подошел к юношам. Затем глаза его прояснились, улыбка засияла вновь, и
он протянул то, что принес, Роланду. - Это тебе, Уилл Диаборн.
     - Правда? А что это?
     - Семена! Что же еще?
     - От тебя, Шими?
     - О нет.
     Роланд взял сложенный и запечатанный конверт без единой  надписи.
И под подушечками пальцев семена явно не прощупывались.
     - Тогда от кого?
     - Не могу вспомнить, - отвел взгляд Шими. С головой у него далеко
не все в порядке, отметил Роланд, поэтому он не мог подолгу  грустить,
а вот врать совсем не умел. Потом Шими поднял глаза на Роланда. - Зато
я помню, что должен тебе сказать.
     - Правда? Так говори, Шими.
     Слова  эти  он  произнес,  как  мучительно  заученную  строку  из
стихотворения.
     - Это семена, которые ты рассыпал на Спуске.
     Глаза Роланда так яростно блеснули, что  Шими  отступил  на  шаг,
поправил сомбреро,  повернулся  и  поспешил  к  своим  цветочкам.  Ему
нравились Уилл Диаборн и друзья  Уилла  (особенно  мистер  Артур  Хит,
который иногда так смешил Шими, что того сгибало пополам), но  в  этот
момент увиденное в глазах сэй Уилла насмерть перепугало  его.  В  этот
момент он понял, что Уилл - такой же убийца, как и тот, в плаще, как и
тот, кто хотел, чтобы Шими вылизывал ему  сапоги,  как  и  седоволосый
Джонас с дребезжащим голосом. Такой же, как они,  а  то  и  еще  более
страшный.



                                  8


     Роланд сунул "пакет с семенами" в карман и не вскрывал его,  пока
все трое не вернулись в "Полосу К" и не поднялись на крыльцо  бункера.
Вдалеке ныла червоточина, отчего лошади нервно подергивали ушами.
     - Так что там? - первым не выдержал Катберт.
     Роланд достал конверт,  разорвал.  Думал  он  о  том,  как  точно
удалось Сюзан подобрать слова. И как ловко она все проделала.
     Ален навис над его левым плечом, Катберт - над правым,  когда  он
развернул клочок бумаги. Тот же аккуратный почерк, слов  чуть  больше,
но смысл совершенно иной.

        {В миле от города в сторону  СИТГО  есть  апельсиновая
        роща. Встречай меня там на восходе луны. Приходи один.
                                                           С.}

     А ниже, прописными буковками:

        {ЗАПИСКУ СОЖГИ.}

     - Мы будем страховать тебя, - вырвалось у Алена. Роланд кивнул.
     - Да. Только держитесь подальше. - И сжег записку.



                                  9


     К апельсиновой  роще,  ухоженному  прямоугольнику  с  двенадцатью
рядами  апельсиновых  деревьев,  вели  полузаросшие  травой  колеи  от
тележных колес. Роланд прибыл с наступлением темноты, но за полчаса до
того, как быстро убывающая Мешочная Луна в очередной раз  всплыла  над
горизонтом.
     И пока Роланд бродил  вдоль  одного  из  рядов,  прислушиваясь  к
механическим  звукам,  доносящимся  с   севера   (что-то   скрежетало,
грохотало, ухало), его охватила острая тоска по дому. Возможно, вызвал
ее тонкий апельсиновый аромат, едва прорывающийся сквозь  густую  вонь
нефти. Эта карликовая роща вроде бы ничем не напоминала громадные сады
Нью-Канаана...  да  только  напоминала.  Создавала  ощущение  покоя  и
неспешности, указывала, что  цивилизация  складывается  не  только  из
крайних необходимостей. Вот и в данном случае он подозревал, что толку
от этой рощи - чуть. Вырастающие так  далеко  к  северу  апельсины  по
кислоте наверняка могли соперничать с лимоном.  Однако  когда  ветерок
пролетал меж деревьев, аромат напоминал ему о  Гилеаде,  и,  наверное,
впервые он подумал о том, что, возможно,  никогда  не  увидит  родного
дома... станет странником, таким же, как Мешочник на последней  летней
луне.
     Роланд услышал ее, когда она подошла практически вплотную... будь
она врагом, а не другом, он бы успел выхватить револьвер и выстрелить,
но она оставила ему лишь несколько  секунд.  Глаза  его  вспыхнули  от
счастья, когда он увидел ее, сердце учащенно забилось.
     Она остановилась, когда он повернулся, и просто смотрела на него,
по-детски сложив руки на животе. Он шагнул к ней,  и  руки  поднялись,
как ему показалось, в испуге. Роланд остановился, ничего  не  понимая.
Но  он  лишь  неправильно  истолковал  ее   жест.   Она   тоже   могла
остановиться, но приняла другое решение. Шагнула к нему, высокая  юная
женщина в юбке-брюках и черных сапогах.  Сомбреро  висело  за  спиной,
прижатое к толстой косе.
     - Уилл Диаборн, мы встретились на счастье и  на  горе,  -  успела
сказать она дрожащим голосом, а потом он закрыл ей рот поцелуем, и они
жадно припали друг к другу под оставшейся четвертушкой Мешочной Луны.



                                  10


     В своей одинокой хижине на Коосе Риа сидела за  кухонным  столом,
склонившись над магическим кристаллом, который  полтора  месяца  назад
привезли ей Большие охотники за гробами. Лицо ее  купалось  в  розовом
сиянии, но теперь никто не принял бы его за лицо молоденькой  девушки.
Невероятная жизненная сила (лишь несколько долгожителей Хэмбри хотя бы
приблизительно представляли себе, как стара  Риа  с  Кооса)  позволила
отмерить ей не один  жизненный  срок,  отпущенный  обычным  людям,  но
теперь она иссякала: хрустальный шар высасывал ее, как вампир - кровь.
За ее спиной комната стала еще более грязной и захламленной. В эти дни
у нее не находилось времени на уборку: шар не  отпускал  ее  от  себя.
Если она не смотрела в него, то {думала о} том, чтобы посмотреть...
     О да! Чего она только не увидела!
     Эрмот обвился вокруг ее  худых  ног,  возбужденно  шипя,  но  она
словно и не замечала его. Склонилась еще ниже над  хрустальным  шаром,
зачарованная тем, что видела в нем.
     Девушку, которая приходила к ней и которую она признала чистой  и
непорочной. И юношу, которого она увидела,  впервые  взглянув  в  шар.
Того самого, которого приняла за стрелка, прежде чем  поняла,  что  он
слишком молод.
     Глупая девчонка, которая пришла к Риа, напевая какую-то  дурацкую
песенку, зато ушла молча, как  рыба.  Непорочная  тогда  и,  возможно,
непорочная до сих пор (во всяком случае, она целовалась и обжималась с
юношей с  жадностью  и  скромностью  девственницы),  но  вряд  ли  она
останется таковой,  если  они  и  дальше  будут  заниматься  тем,  чем
занимались  сейчас.  Похоже,  Харта  Торина  будет  ждать   неприятный
сюрприз, когда он уложит свою вроде бы невинную  молодую  наложницу  в
постель. Конечно, есть способы обмануть мужчину (мужчины просто молили
о том, чтобы их обманули), к примеру,  очень  кстати  может  оказаться
пузырек с кровью поросенка, но девчонка об этом не  знает.  И  поделом
ей! Подумать только, она сможет увидеть, как  эта  заносчивая  нахалка
расстанется  с  честью.  Прямо  отсюда,  с  помощью  этого   чудесного
кристалла! Великолепно! Замечательно!
     Риа едва не ткнулась носом в хрустальный шар,  запавшие  глазницы
залил розовый огонь. Эрмот, чувствуя, что на него внимания не обратят,
уполз от стола в поисках  какой-нибудь  живности.  Масти  отпрянул  от
змея,  выплевывая  кошачьи  ругательства,  шестиногая  уродливая  тень
заплясала по стене.



                                  11


     Роланд  почувствовал,  что  сейчас  эмоции   возьмут   верх   над
рассудком. Но каким-то образом ему удалось отступить на шаг. Отступила
и Сюзан, с широко раскрытыми  глазами,  раскрасневшимися  щечками.  Он
видел заливший их багрянец даже в слабом свете месяца.  Низ  живота  у
него так и налился свинцом.
     Сюзан повернулась вполоборота, и он увидел, что сомбреро  съехало
набок. Протянул дрожащую руку, поправил его.  Она  сжала  его  пальцы,
потом наклонилась, чтобы поднять перчатки для верховой  езды,  которые
сбросила, потому что хотела  ощущать  под  ладонями  его  кожу.  Когда
разогнулась, кровь отхлынула от головы, и Сюзан покачнулась.  И  упала
бы, если б не его руки, ухватившие ее за плечи. Когда она  повернулась
к нему, в глазах у нее застыла тревога.
     - Что же нам делать? Уилл, что же нам делать?
     - То, что считаем достойным. Как мы всегда делали. Как учили  нас
наши отцы.
     - Это безумие.
     Роланд, который  не  находил  в  происходящем  ничего  безумного,
предпочел промолчать.
     - Ты знаешь, как это опасно? - спросила она и продолжила,  прежде
чем он успел ответить: - Да, ты знаешь. Я вижу, что знаешь.  Если  нас
увидят вместе, последствия будут серьезными. Если нас увидят...
     По ее телу пробежала дрожь. Роланд протянул руки, чтобы  привлечь
ее к себе, но она отпрянула назад.
     - Лучше не надо, Уилл. Если ты обнимешь  меня,  мы  так  и  будем
целоваться. Или таковы и были твои намерения?
     - Ты знаешь, что нет.
     Она кивнула.
     - Твои друзья нас охраняют?
     - Да. - Тут его лицо неожиданно осветила улыбка, которая  так  ей
нравилась. - Но они достаточно далеко и не видят {нас.}
     - Возблагодарим  за  это  богов.   -   Она   рассмеялась,   потом
приблизилась к нему вплотную, и ему с большим трудом удалось  подавить
желание прижать ее к себе. Сюзан же пристально смотрела ему в глаза. -
Кто ты на самом деле. Уилл?
     - Практически тот, за кого себя выдаю.  В  этом-то  все  и  дело,
Сюзан. Меня и моих друзей послали  сюда  не  потому,  что  мы  пили  и
дебоширили, но нас посылали и не с тем, чтобы мы раскрывали  вражеские
заговоры. Мы - обычные мальчишки, которых в минуту опасности отправили
в более спокойные места. Все, что произошло потом... - Роланд  покачал
головой, показывая, что тут он бессилен, а Сюзан вновь вспомнила слова
отца о том, что {ка} - тот же ветер, ураган. Налетая, он может  унести
твоих кур, твой дом, твой амбар. Даже твою жизнь.
     - А Уилл Диаборн - настоящие имя и фамилия?
     Он пожал плечами.
     - Одно  имя  ничем  не  отличается  от   другого,   если   сердце
подсказывает, что обмана нет. Сюзан, сегодня  ты  побывала  во  дворце
мэра. Мой друг Ричард видел, как ты скакала...
     - Да, на примерке. В этом году я выбрана  Девушкой  Жатвы...  это
выбор Харта, я тут ни при чем. Глупость, конечно,  и  переживания  для
Олив, но ничего не поделаешь.
     - Ты будешь самой прекрасной Девушкой Жатвы. На  все  времена.  -
Голос его звучал абсолютно искренне, и Сюзан вновь зарделась. На  этот
раз от удовольствия. Между обедом в полдень и  праздничным  костром  с
фейерверками в сумерках Девушке Жатвы предстояло появиться на людях  в
пяти костюмах, один красивее другого (в Гилеаде костюмов было  девять,
так что Сюзан не знала, что ей,  можно  сказать,  повезло),  и  она  с
радостью надела бы все пять для Уилла, будь он Юношей Жатвы. Но в этот
год  в  юноши  определили  Джейми  Макканна,  бледного  и  некрасивого
подростка, заменившего Харта  Торина,  который  явно  не  проходил  по
возрасту. А еще с большей радостью  она  надела  бы  для  него  шестой
костюм - серебристую рубашонку на тонких бретельках  и  подолом,  едва
прикрывающим бедра. Этот костюм  предназначался  для  глаз  Марии,  ее
служанки, Кончетты, портнихи, да самого Харта Торина. В  этом  костюме
ей, наложнице, предстояло возлечь на  ложе  старика  после  завершения
праздника.
     - Когда ты была там, ты  видела  мужчин,  которые  называют  себя
Большими охотниками за гробами?
     - Я видела, как Джонас и еще  один,  в  плаще,  разговаривали  во
дворе.
     - А Дипейпа не видела? Рыжеволосого?
     Она покачала головой.
     - Ты знаешь игру в "Замки", Сюзан?
     - Да. В детстве отец показывал мне, как в нее играть.
     - Тогда ты знаешь, что красные фигуры  устанавливаются  на  одном
краю доски, а белые - на другом. Как они обходят Холмы или  Укрепления
и, маскируясь, подкрадываются друг к другу. В Хэмбри происходит то  же
самое. Как и в игре, теперь главный  вопрос  -  кто  первым  обнаружит
себя. Ты понимаешь?
     Она тут же кивнула.
     - В  игре   тот,   кто   первым   высунулся   из-за   Укреплений,
подставляется под удар.
     - В жизни тоже. Всегда. Но  иногда  оставаться  в  Укрытии  очень
трудно. Я и мои друзья пересчитали все, что мы  решились  пересчитать.
Считать остальное...
     - К примеру, лошадей на Спуске.
     - Да, именно так. Считать лошадей все равно что высунуться  из-за
Укрытия. Или волов, которые, как нам известно...
     Ее брови взлетели вверх.
     - В Хэмбри нет волов. Вы, должно быть, ошиблись.
     - Ошибки нет.
     - Где?
     - На "Рокинг Аш".
     Брови опустились, сошлись у переносицы.
     - Это ранчо Ласло Раймера.
     - Да... брата Кимбы. Но в Хэмбри в эти дни можно найти  и  другие
сокровища,  припрятанные  по  разным  углам.  Лишние  фургоны,  лишняя
упряжь, лишние мешки и бочки с провиантом. Чего только не распихано по
амбарам и сараям членов Ассоциации конезаводчиков...
     - Уилл, {нет!}
     - Да.  И  это  еще  не  все.  Но  начать  их  считать  -   значит
{высунуться.} Подставиться, обречь себя на  поражение.  Последние  дни
стали  для  нас  сущим  кошмаром...  мы  пытаемся  изображать   бурную
деятельность,  лишь  бы  не  перейти  на  Спуск,  где  таится  главная
опасность. Но не смотреть туда нам все труднее и труднее. А недавно мы
получили сообщение...
     - Сообщение? Как? От кого?
     - Думаю, тебе об этом лучше не знать. Но из сообщения мы  поняли,
что некоторые из ответов,  которые  мы  ищем,  могут  обнаружиться  на
СИТГО.
     - Уилл, ты думаешь, эти ответы помогут мне узнать, что  случилось
с моим отцом?
     - Точно не знаю. Возможно и помогут, но уверенности в этом у меня
нет. Одно мне понятно: так я смогу сосчитать нечто важное,  не  боясь,
что меня застукают за этим занятием. - Кровь его достаточно остыла,  и
теперь он мог держать ее за руку. И Сюзан уже пришла  в  себя.  Но  на
всякий случай надела перчатки. Береженого Бог бережет.
     - Пошли. Я знаю тропу.



                                  12


     В слабом свете луны Сюзан вывела его из апельсиновой рощи, и  они
направились к скрипу и грохоту нефтяного поля. От этих звуков по спине
Роланда побежал холодок. Он пожалел, что  не  взял  с  собой  один  из
револьверов, запрятанных под половицами бункера "Полосы К".
     - Ты можешь доверять мне, Уилл, но это не значит, что я могу тебе
помочь, - говорила Сюзан еле слышно. - Всю жизнь я прожила  неподалеку
от нефтяного поля, но бывала там считанные разы. Поначалу в детстве, с
мальчишками.
     - А потом?
     - С отцом. Его всегда интересовали Древние, и тетя Корд говорила,
что он плохо кончит, если будет совать нос в их  наследство.  -  Сюзан
шумно сглотнула. - И он действительно плохо кончил, хотя я сомневаюсь,
что Древние имели к этому хоть малейшее отношение. Бедный отец.
     Они подошли к  проволочному  ограждению.  За  ним,  как  часовые,
высились нефтяные вышки, огромные,  как  лорд  Перт.  Сколько  из  них
работает, подумал Роланд. Вроде бы она говорила, девятнадцать. А какие
ужасные звуки  они  издавали!  Словно  кто-то  душил  жутких  чудовищ.
Разумеется, дети могли пойти сюда,  только  выпендриваясь  друг  перед
другом. Это же царство призраков.
     Он раздвинул две проволоки, чтобы она могла  проскользнуть  между
ними. потом она проделала то же самое для него. Оказавшись  по  другую
сторону забора, Роланд увидел на ближайшем столбе ряд белых фарфоровых
цилиндров. По одному на каждую проволоку.
     - Ты понимаешь, для чего они? - спросил  он  Сюзан,  постучав  по
одному из цилиндров.
     - Да, когда-то по проволоке пропускали электрический  ток.  Чтобы
сюда не приходили посторонние. -  Она  помолчала,  потом  добавила:  -
Когда ты прикасаешься ко мне, по мне тоже пробегает электрический ток.
     Он поцеловал ее в шею, пониже  уха.  Она  задрожала  всем  телом,
прижалась к нему, тут же отстранилась.
     - Надеюсь, твои друзья хорошо нас охраняют.
     - Можешь не сомневаться.
     - Какой сигнал опасности?
     - Крик ночного ястреба.  Я  очень  бы  хотел,  чтобы  мы  его  не
услышали.
     - Я тоже. - Они взялись за руки и двинулись дальше.



                                  13


     Когда впереди первый раз полыхнул  выброс  попутного  газа,  Уилл
едва слышно выругался (так эмоционально на памяти Сюзан ругался только
ее отец), а его свободная рука цапанула бедро.
     - Успокойся! Это всего лишь свечка! Газовая труба!
     Он заметно расслабился.
     - Его они и используют, так?
     - Да. На газе работает несколько машин... все равно что  игрушки.
Одна делает лед.
     - При встрече шериф угостил нас чаем со льдом.
     На второй выброс, ярко-желтый, с синим отливом. Роланд  никак  не
отреагировал. Разве что без особого интереса взглянул на  три  газовые
емкости позади устройства, которое жители Хэмбри  называли  "свечкой".
Рядом лежала груда ржавых баллонов, в которые, должно быть, закачивали
газ перед отправкой заказчику.
     - Ты видел это раньше? - спросила Сюзан. Он кивнул.
     - Наверное, Внутренние феоды странные и удивительные. - Голос  ее
звучал застенчиво.
     - Я начинаю думать, что на Внешней  Дуге  странностей  ничуть  не
меньше. - Он повернулся,  вытянул  руку.  -  Что  это  за  сооружение?
Осталось от Древних?
     - Да.
     В восточной части СИТГО земля резко  уходила  вниз.  Склон  зарос
лесом,  но  его  прорезала  широкая  просека.  Внизу   Роланд   увидел
полуразрушенное  здание,   окруженное   грудами   битого   кирпича   и
обвалившимися дымовыми  трубами,  которые  связывала  сложная  система
трубопроводов. Роланд догадался об этом  по  одной  устоявшей  дымовой
трубе. Что бы ни делали там Древние,  при  этом  вырабатывалось  много
дыма.
     - Там находили немало полезного, когда мой отец был еще ребенком,
- пояснила Сюзан. - Бумагу и даже самопишущие ручки. Они еще писали...
немного, если их хорошенько трясти. - Она указала на участок слева  от
здания, квадратную площадку,  на  которой  ржавели  несколько  остовов
необычных, безлошадных фургонов  Древних.  -  Когда-то  там  стояли  и
другие, похожие на баллоны для газа, только гораздо,  гораздо  больше.
Огромные серебристые сосиски. И они не ржавели, как те, что мы  сейчас
видим. Не знаю, что с ними стало, может,  кто-то  приспособил  их  для
хранения воды. Я бы этого делать не стала.  Они  принесут  беду,  даже
если и не отравлены.
     Сюзан повернулась к нему, и Роланд поцеловал ее в губы.
     - Уилл, как это ужасно для тебя.
     - Как это ужасно для нас обоих.  -  И  тут  их  соединил  долгий,
полный душевной муки взгляд, на который способны только юные.  Наконец
они разорвали его и двинулись дальше, залитые лунным светом.
     Она не могла сказать, что пугает ее больше - несколько вышек, что
еще качали нефть, или те, что стояли застывшими памятниками. Одно  она
знала наверняка: никакая сила на свете не могла заставить ее забраться
на нефтяное поле в одиночку, не ощущая  рядом  плеча  близкого  друга.
Насосы  визжали,  то  и  дело  надсадно   скрипели   цилиндры,   через
определенные интервалы "свечка"  выстреливала  языком  пламени,  и  их
фигуры отбрасывали на землю длинные  тени.  Сюзан  жадно  ловила  крик
ночного ястреба, но слышала лишь механический грохот.
     Они вышли к широкой полосе,  на  которой  не  росло  ни  травинки
(когда-то это была дорога для технического обслуживания нефтепровода),
разделявшей нефтяное поле пополам. Посередине  тянулась  металлическая
труба с заржавевшими швами.  Она  лежала  в  бетонной  канаве,  и  над
уровнем земли возвышалась только малая ее часть.
     - Что это? - спросил он.
     - Труба, по которой нефть поступала в здание внизу. Когда-то. Она
давно уже стоит сухая.
     Роланд присел, осторожно просунул руку между ржавой  поверхностью
трубы и бетоном. Сюзан нервно наблюдала за ним, кусая губу,  чтобы  не
сказать что-нибудь очень женское, выдать охвативший  ее  страх.  Вдруг
его укусит паук? А если рука застрянет? Что им тогда делать?
     О последнем она волновалась напрасно, потому что руку он вытащил.
Черную, блестящую от нефти.
     - Сухая,  говоришь?  -  Он  улыбался.  Она  лишь  могла  покачать
головой, не веря своим глазам.



                                  14


     Вдоль трубы они дошли  до  свалившихся  на  дорогу  ворот.  Труба
(теперь, даже в слабом свете луны. Сюзан видела нефть,  сочившуюся  из
швов) выныривала по другую сторону ворот. Они же прошли по ним. Всякий
раз, когда Роланд брал ее  за  руку,  чтобы  помочь,  у  нее  замирало
сердце. {Если он это не прекратит, я взорвусь  как  свечка,}  подумала
Сюзан и рассмеялась.
     - Сюзан.
     - Не обращай внимания, Уилл, это нервы.
     И, миновав ворота, они  вновь  обменялись  долгими  взглядами,  а
потом двинулись вниз по склону. Она обратила внимание  на  обрубленные
нижние ветви сосен. Наплывы смолы на обрубках белели в лунном свете. И
рубили ветви не так уж  давно.  Она  указала  на  это  Уиллу,  который
кивнул, но ничего не сказал.
     У подножия холма труба отрывалась от  земли  и  вползала  на  ряд
металлических колонн. Длина  эстакады  составляла  примерно  семьдесят
ярдов.  Далее  труба  загибалась  вниз  и   резко,   как   отрезанная,
обрывалась. Под открытым торцом трубы чернело озерцо засыхающей нефти.
Сюзан поняла, что засыхает нефть довольно-таки давно: об этом говорили
трупы птиц, которые садились на нефть, чтобы  посмотреть,  а  что  это
такое, залипали и умирали медленной, мучительной смертью.
     Она смотрела на озерцо и погибших птиц широко раскрытыми,  ничего
не понимающими глазами, пока Уилл не похлопал ее по  ноге.  Он-то  уже
сидел на корточках. Присела и она, проследив за движением его  пальца.
И придя в полное замешательство. Уилл показывал ей на следы.
     Очень большие следы. Они могли принадлежать только...
     - Волы, - выдохнула Сюзан. - Да. И шли они оттуда. - он указал на
срез трубы, - ...и туда, - он развернулся на корточках и ткнул пальцем
в сторону заросшего лесом склона. Теперь она видела то, что ей, дочери
лошадника, следовало разглядеть с  самого  начала.  Кто-то  предпринял
неуклюжую  попытку  замаскировать  следы.  Их  где   разровняли,   где
присыпали землей, но они, конечно же, остались. Она даже подумала, что
знает, какую ношу тянули волы, и по лицу Уилла поняла,  что  для  него
это тоже не тайна.
     Следы уходили от  трубы  двумя  широкими  дугами.  Сюзан  и  Уилл
Диаборн пошли вдоль правой. Она не удивилась, увидев, что  кое-где  на
следы волов накладываются колеи. Неглубокие - лето выдалось  сухим,  и
земля превратилась в  камень,  но  все-таки  заметные.  То  есть  груз
перевозили тяжелый. Естественно, иначе зачем связываться с волами?
     - Смотри. - Они подошли к опушке, и Уилл указал на землю. В конце
концов она увидела то, что привлекло его внимание,  но  для  этого  ей
пришлось присесть на  корточки.  До  чего  же  острые  у  него  глаза,
подумала Сюзан. Прямо-таки нечеловеческие. Следы от сапог. Не  свежие,
но не отпечаткам копыт волов и колеям.
     - Вот эти оставил тот, что ходит в плаще, - добавил Уилл,  указав
на два особенно четких следа. - Рейнолдс.
     - Уилл! Ты не можешь этого знать!
     Он в изумлении уставился на нее, потом рассмеялся.
     - Конечно, могу. Он ходит, чуть подворачивая ногу...  левую.  Это
же видно. - Он провел пальцем над следом,  вновь  рассмеялся,  увидев,
как она смотрит на него. - Это не  волшебство,  Сюзан,  дочь  Патрика,
только умение читать следы.
     - Откуда ты так много знаешь? Такой молодой? -  спросила  она.  -
Кто ты, Уилл?
     Он поднялся и заглянул ей в глаза. Девушка была высокая, так  что
ему не пришлось сильно наклонять голову.
     - Меня зовут не Уилл, а Роланд. И теперь я вверил свою жизнь тебе
в руки. Тут у меня возражений нет, но, возможно,  теперь  я  рискую  и
твоей жизнью. Ты должна хранить этот секрет. Он смертельно опасен.
     - Роланд, - она словно пробовала имя на язык.
     - Да. Какое имя тебе нравится больше?
     - Настоящее. - без запинки ответила она. - Это  благородное  имя,
сомнений тут быть не может.
     Он с облегчением улыбнулся и с этой улыбкой стал совсем юным.
     Сюзан поднялась на цыпочки,  притронулась  губами  к  его  губам.
Поцелуй, поначалу  такой  целомудренный,  расцвел,  как  цветок:  губы
медленно раскрывались, наливаясь жаром.  Она  почувствовала,  как  его
язык  коснулся  ее  нижней  губы,  и  встретила  его  своим,   сначала
застенчиво, потом более решительно. Его руки обняли ее за спину, потом
сместились вперед. Осторожно легли на нижние полукружья,  двинулись  к
соскам. Она застонала от удовольствия, не  отрываясь  от  его  губ.  А
когда он прижал ее к себе и начал целовать в  шею,  она  почувствовала
каменную твердость пониже ремня, как раз напротив той части  ее  тела,
что таяла, как масло на сковороде. Эти два органа предназначались один
для другого, она - для него, он - для нее. {Ка} проявила себя в чистом
виде, налетев, как ветер, и она покорно согнулась под ним,  забыв  про
честь и обещания.
     Она раскрыла рот, чтобы сказать ему об этом, и  тут  ее  охватило
странное, но удивительно сильное чувство: за ними  наблюдают.  Нелепо,
такого просто  быть  не  могло,  но  она  знала,  что  наблюдают.  Она
отступила от Роланда, пошатнулась, но удержалась на ногах.
     - Убирайся, старая сука, - выдохнула Сюзан. - Если ты шпионишь за
нами, уж не знаю, как тебе это удается, {убирайся немедленно!}



                                  15


     На  холме  Коос  Риа  отпрянула  от  хрустального  шара,  изрыгая
проклятия низким и скрипучим голосом, шипя словно змея. Она не  знала,
что сказала  Сюзан,  звуки  магический  кристалл  не  доносил,  только
изображение, но поняла, что девушка почувствовала  ее  присутствие.  А
как только это произошло, изображение пропало. Хрустальный шар еще раз
блеснул розовым и потух, а потом  никакие  ее  потуги  не  смогли  его
оживить.
     - Ладно, пусть будет так. - Ведьма наконец сдалась.  Она  помнила
эту  наглую  жеманную  девицу  (со  своим  молодым  человеком  она  не
жеманничала,  не  так  ли?),  которую  загипнотизировала  на  крыльце,
помнила, что приказала ей сделать, когда та потеряет девственность,  и
заулыбалась. К ней вновь вернулось хорошее настроение.  Ибо,  если  ее
лишит   девственности   этот   бродяга,   а   не   Харт   Торин,   его
высокопревосходительство мэр Хэмбри, смеха будет еще  больше,  не  так
ли?
     Риа сидела в своей вонючей хижине и мерзко хихикала.



                                  16


     Роланд,  широко  раскрыв  глаза,  смотрел  на  Сюзан,   пока   та
рассказывала о  визите  к  Риа  (последние  манипуляции,  связанные  с
"доказательством чистоты", она опустила).  Страсть  его  остывала,  он
снова смог обрести контроль над собой. Страсть  эта,  которой  он  дал
волю, грозила не столько ему или его друзьям (в  этом  он,  во  всяком
случае, старался убедить себя), а Сюзан. Ее  положению  в  Хэмбри,  ее
чести.
     - По-моему, у тебя разыгралось воображение,  -  изрек  он,  когда
Сюзан выговорилась.
     - А я думаю, что нет, - с нажимом ответила она.
     - Или  в  тебе  заговорила  совесть.  Она  опустила  глаза  и  не
ответила. - Сюзан, я ни за что в жизни не причиню тебе вреда.
     - И ты меня любишь? - Глаз она не поднимала.
     - Да, люблю.
     - Тогда больше не ласкай меня и не целуй... этой ночью. Я  просто
не выдержу.
     Он молча кивнул и протянул руку. Она ее взяла, и они двинулись  в
том направлении, в котором и шли, когда неожиданно отвлеклись от дела.
     Еще в десяти ярдах от первых деревьев они увидели блеск  металла,
несмотря на густую растительность. {Слишком густую,}  подумала  Сюзан.
{Такой густой она быть не может.}
     Естественно, густоты  добавили  ветви,  срубленные  нижние  ветви
сосен,  мимо   которых   они   проходили.   Их   использовали,   чтобы
замаскировать большие серебристые цистерны, которые раньше  стояли  на
площадке. Серебристые цистерны перетащили под деревья, судя по  всему,
с помощью волов... а затем закрыли ветвями. Но зачем?
     Роланд пригляделся  к  зеленой  изгороди,  потом  снял  несколько
ветвей. Образовался напоминающий дверь проход, и  он  предложил  Сюзан
войти.
     - Будь повнимательнее, - предупредил он. - Я сомневаюсь, что  они
поставили ловушки или растяжки, но осторожность не повредит.
     За зеленой  изгородью  цистерны  стояли  в  ряд,  как  игрушечные
солдатики  на  плацу,  и  Сюзан  сразу  поняла,  почему  потребовалась
маскировка: их оснастили новыми колесами из дуба, высотой ей по грудь.
Каждое по ободу  аккуратно  обили  железной  полосой.  Колеса  сделали
совсем недавно, так же как и кованые ступицы. Сюзан знала, что во всем
феоде только одному кузнецу под силу такая сложная  работа  -  Брайану
Хуки, к которому она ходила за новыми подковами для  Фелиции.  Брайану
Хуки, который улыбался и хлопал ее по плечу, как близкого друга, когда
она пришла с отцовской сумкой на  плече.  Брайану,  одному  из  лучших
друзей Пата Дельгадо.
     Она вспомнила,  как  оглядывалась,  и  думала,  что  для  Брайана
настали хорошие времена. Разумеется,  в  этом  она  не  ошиблась.  Ему
пришлось поработать. Хуки изготовил немало ступиц и ободов, за что ему
кто-то заплатил. Возможно, Элдред Джонас. А скорее всего Кимба Раймер.
Харт? Она не могла в это поверить. Харта в это  лето  занимали  совсем
другие проблемы.
     За цистернами тянулась  тропа.  Роланд  медленно  пошел  по  ней,
заложив руки  за  спину,  как  проповедник,  читая  непонятные  слова,
выведенные на серебристом металле: СИТГО, САНОКО, ЭККСОН, КОНОКО. Один
раз остановился, прочитал:
     - "Чистое топливо  для  лучшего  завтра",  -  фыркнул:  -  Насчет
лучшего они погорячились. {Вот оно, это завтра.}
     - Роланд... я хочу сказать, Уилл... {кому} они нужны?
     Он ответил не сразу, повернулся  и  зашагал  назад.  Четырнадцать
цистерн стояли по одну сторону  внезапно  ожившей  нефтяной  трубы  и,
Сюзан догадалась, столько  же  по  другую.  По  ходу  Роланд  постучал
пальцами по одной цистерне. Ему ответил глухой звук. В цистерны залили
ни на что не годную нефть с СИТГО.
     - Как  я  понимаю,  наполнили  их  достаточно  давно,  -  наконец
заговорил Роланд. - И я сомневаюсь, что Большие  охотники  за  гробами
проделали все это сами, но несомненно, они контролировали  ход  работ.
Сначала  установку  новых  колес  взамен  сгнивших  резиновых,   потом
заливку. Они использовали волов, чтобы перекатить их сюда, к  подножию
холма, потому что им это удобно. Точно так же, как удобно пасти лишних
лошадей на  Спуске.  Потом,  когда  появились  мы,  они  замаскировали
цистерны. На  всякий  случай.  Мы,  конечно,  глупые  дети,  но  вдруг
озадачимся вопросом, а чего это на нефтяном поле стоят двадцать восемь
доверху наполненных цистерн с новыми колесами. Поэтому  они  пришли  и
замаскировали цистерны.
     - Джонас, Рейнолдс и Дипейп.
     - Да.
     - Но почему? - Она взяла Роланда за руку и  повторила  вопрос.  -
Кому они нужны?
     - Фарсону, - ответил  Роланд  с  тем  спокойствием,  которого  не
чувствовал. -  Благодетелю.  Или  Доброму  Человеку,  как  ни  назови.
Альянсу известно, что он нашел боевые машины. Они  остались  то-ли  от
Древних, то ли еще от кого-то. Однако Альянс их не боится, потому  что
они не работают. Стоят, как памятники. Некоторые  думают,  что  Фарсон
сошел с ума, если полагается на сломанную технику, но...
     - Но, может, они и не сломаны. Может, им просто не хватает нефти.
И, может, Фарсон это знает.
     Роланд кивнул.
     Она прикоснулась к одной  из  цистерн.  Пальцы  покрыла  масляная
пленка. Она потерла их друг  о  друга,  понюхала,  потом  наклонилась,
сорвала клок травы, чтобы вытереть руки.
     - В   наших   машинах   нефть   не   работает.   Такие    попытки
предпринимались. Она их забивает.
     Роланд вновь кивнул.
     - Мой от... во Внутренних феодах об этом известно. На это  там  и
рассчитывают. Но если Фарсон пошел  на  крайние  средства...  отправил
сюда часть своих людей, чтобы они привезли цистерны,  значит,  или  он
знает, как разжижить нефть, или думает,  что  знает.  Если  он  сможет
навязать силам Альянса битву в таком месте,  где  быстрое  отступление
невозможно,  и  сумеет  использовать  боевые  машины  вроде  тех,  что
передвигаются  на  гусеницах,  он  выиграет  не  просто  сражение.  Он
уничтожит десять тысяч всадников и победит в войне.
     - Но ваши отцы знают о?..
     Роланд раздраженно мотнул головой. Как много известно их отцам  -
это один вопрос. Как они воспользуются имеющимися у них  сведениями  -
другой.  Какие  силы  движут  ими...  насущная  необходимость,  страх,
фантастическая гордость, которая также передавалась от отца к сыну, из
поколения в поколение, от самого Артура из  Эльда  -  третий.  Он  мог
высказать лишь свои предположения.
     - Я думаю, они больше  не  могут  тянуть  с  решающим  ударом  по
Фарсону. Если протянут, Альянс может развалиться сам по себе. А вместе
с ним погибнет и немалая часть Срединного мира.
     - Но... - Она замолчала,  прикусила  губу,  покачала  головой.  -
Фарсон же должен это знать... понимать... - Она посмотрела на  Роланда
широко раскрытыми глазами. -  Древние  шли  дорогой  смерти.  Все  это
знают.
     Роланд из Гилеада вспомнил повара Хакса, болтающегося на веревке,
и грачей, подбирающих хлебные крошки под ногами мертвеца. Хакс умер за
Фарсона. А до того травил детей по поручению Фарсона.
     - Джон Фарсон - это смерть, - мрачно ответил он.



                                  17


     Они вернулись  в  апельсиновую  рощу.  Влюбленным  казалось,  что
прошли часы, хотя на самом деле  по  СИТГО  они  бродили  чуть  больше
сорока пяти минут. Последняя луна  лета,  от  которой  осталась  яркая
четвертушка, продолжала сиять над их головами.
     Она повела его к тому ряду, где привязала коня. Пилон  покивал  и
тихонько заржал, приветствуя Роланда. Тот повернулся к Сюзан.
     Кто сможет вспомнить радости и горести юных лет? Мы  помним  нашу
первую любовь не более отчетливо, чем видения, которые посещают нас  в
горячечном бреду. Нет нужды говорить, что в ту ночь, под тающей луной,
Роланд Дискейн и Сюзан Дельгадо изнемогали от желания. Но они изо всех
сил боролись с собой, полагая, что им должно вести себя именно так,  а
не иначе.
     Они сошлись вплотную, отпрянули, обменялись отчаянными взглядами,
вновь сошлись, опять отпрянули, замерли. Она  вспомнила  произнесенные
им слова о том, что он ради нее готов на все,  но  не  разделит  ее  с
другим мужчиной. Она не хотела, а может, {не могла} нарушить обещание,
данное мэру Торину, и, похоже, Роланд не хотел (или не  мог)  нарушить
это обещание за нее. В этом и заключался весь ужас: {ка} -  все  равно
что ветер, ураган, но честь и обещания брали верх.
     - Что же нам теперь делать? - спросила она пересохшими губами.
     - Не знаю. Я должен подумать, подумать с  друзьями.  С  теткой  у
тебя проблем не будет? Она не захочет знать, где и с кем ты была?
     - Ты тревожишься из-за меня, Уилл, или из-за себя и своих планов?
     Он не ответил, только посмотрел на нее.  Мгновение  спустя  Сюзан
отвела взгляд.
     - Извини, я причинила тебе боль. Нет, приставать ко  мне  она  не
будет. Я часто езжу по ночам, хотя и не так далеко от дома.
     - Но она не знает, как далеко ты сегодня заехала?
     - Нет. В эти дни мы стараемся избегать друг друга. Мы сейчас  что
две пороховые бочки в  одном  доме.  -  Она  протянула  к  нему  руки.
Перчатки еще раньше засунула за пояс, и ее холодные пальцы  сомкнулись
на его. - Такое расставание не из лучших.
     - Не говори так, Сюзан.
     - Говорю. Должна. Как бы все ни обернулось, я люблю тебя, Роланд.
     Он обнял ее и поцеловал, а когда освободил ее губы, она наклонила
его голову и прошептала в самое ухо:
     - Если ты любишь меня, так люби.  Заставь  меня  нарушить  данное
мною обещание.
     Долго-долго у  нее  не  билось  сердце:  он  не  отвечал,  и  она
продолжала  надеяться.  Потом  он  качнул  головой.   Один   раз,   но
решительно.
     - Сюзан, я не могу.
     - Для тебя честь выше любви ко мне? Да? Что ж, пусть так и будет.
- Она высвободилась из его объятий, заплакала,  не  пожелала  заметить
руки, которая легла на ее сапог,  когда  она  запрыгнула  в  седло,  -
безмолвной просьбы не жечь мосты. Отвязала Пилона и толкнула его ногой
в бок. Роланд окликнул ее чуть громче, но она бросила Пилона в галоп и
умчалась до того, как спала поднявшаяся в ней волна белой  ярости.  Он
не хотел брать ее после другого мужчины, а когда она  давала  обещание
Торину, то понятия не имела о существовании Роланда. А если  так,  как
он смел настаивать на том,  что  ответственность  за  потерю  чести  и
последующий стыд должны лечь только на нее?  Потом,  лежа  без  сна  в
кровати. Сюзан осознала, что он ни на чем и не настаивал. И она еще не
успела выехать из апельсиновой рощи, когда коснулась лица мокрой рукой
и поняла, что он тоже плакал.



                                  18


     Роланд ехал по  пустынной  дороге,  пытаясь  взять  под  контроль
бушующие в нем чувства. Он пытался заставить себя думать  о  том,  как
использовать новые сведения, добытые в СИТГО,  но  мысли  его  тут  же
переключались на Сюзан. Дурак ли он, если не взял  то,  что  она  сама
предлагала? Не разделив то, что она хотела с ним разделить?  {Если  ты
любишь меня, так люби.} Однако в глубине своего сердца, в той глубине,
где особенно ясно  звучал  голос  его  отца,  он  знал,  что  поступил
правильно. И дело тут было не в чести, что бы она там  ни  думала.  Но
пусть думает, если хочет. Пусть даже возненавидит его, а потом поймет,
сколь велика грозящая им опасность.
     Примерно в три часа ночи, уже собираясь повернуть к  "Полосе  К".
Роланд  услышал  топот  копыт,   несущийся   с   запада.   Не   думая,
автоматически,  Роланд  свернул  с  дороги  и  остановил  Быстрого  за
небольшой рощицей. В тишине ночи звуки  разносились  далеко,  так  что
прошло еще десять минут, прежде чем Роланд увидел всадника, несущегося
к Хэмбри за два часа до рассвета. И он узнал этого всадника. Хотя луна
давно зашла, ему не составило  труда  опознать  Роя  Дипейпа.  Рассвет
Большие охотники за гробами встретят вместе, подумал Роланд.  Повернул
Быстрого и поскакал к своим друзьям.



                            Глава десятая
                   ПТИЧКИ И РЫБКИ, МЕДВЕДИ И ЗАЙКИ


                                  1


     Самый важный день в жизни Сюзан Дельгадо, день,  когда  жизнь  ее
круто переменилась, настал примерно через две недели после  того,  как
они с Роландом гуляли под луной по нефтяному полю. С того момента  она
видела его от силы пять-шесть раз, всегда  издали,  и  они  разве  что
вскидывали в приветствии руки, знакомые, случайно  попавшие  на  глаза
друг другу. Но при каждой встрече  ее  пронзала  острая  боль,  словно
кто-то втыкал в нее нож. Она, однако, надеялась, что он испытывает  то
же самое. Эти безрадостные две  недели  запомнились  ей  только  одним
светлым пятном: пропал страх, что по городу может поползти  сплетня  о
ее романе с Уиллом Диаборном. Сплетня? Да о чем тут сплетничать!
     А потом, когда Мешочная Луна уже покинула небо, а  Охотничья  еще
не появилась, {ка} сказала свое веское слово, налетела, как ураган,  и
унесла.
     Началось все со стука в дверь.



                                  2


     Сюзан как раз закончила уборку, невелик труд, в  доме  всего  две
женщины, когда в дверь постучали.
     - Если это какой-нибудь лоточник - гони  его  прочь.  -  крикнула
тетя Корд из другой комнаты, где она перестилала постель.
     Но   стучал   не   лоточник,   а   Мария,    ее    служанка    из
Дома-на-Набережной. Пришла она с печальной вестью. Второе  платье  для
праздника Жатвы, шелковое, в котором  Сюзан  предстояло  появиться  на
ленче во дворце мэра, а потом на  Собрании,  безнадежно  испорчено,  и
вину за это могут возложить на  нее,  Марию.  В  результате  ее  могут
выгнать с работы, а она  -  единственная  опора  отца  и  матери.  Это
ужасно, ужасно, ужасно. Не сможет ли Сюзан прийти в Дом-на-Набережной?
Пожалуйста?
     Сюзан смогла, и с радостью. В эти дни она пошла бы  куда  угодно,
лишь  бы  не  находиться  с  теткой  в  одном  доме,  не  слышать   ее
пронзительного, пилящего голоса.  Чем  меньше  времени  оставалось  до
праздника Жатвы, тем меньше она и тетя Корд могли выносить друг друга.
     Она оседлала Пилона, который  отнюдь  не  возражал  против  того,
чтобы нести по  утренней  прохладе  двух  девушек,  и  по  пути  Мария
рассказала о случившемся. Сюзан сразу поняла, что  с  работы  выгонять
Марию никто не собирается:  маленькая  черноволосая  служанка  обожала
драматизировать самые прозаические события.
     Второе платье для праздника (его Сюзан классифицировала как Синее
платье с бисером, первое, для завтрака - Белое платье с высокой талией
и рукавами с буфами) держали отдельно от остальных:  с  ним  еще  было
много работы. Каким-то образом платье оставили на ночь  в  примерочной
на первом этаже, и там его изжевали чуть ли не в лохмотья.  Если  б  в
этом наряде ей предстояло  появиться  у  праздничного  костра  или  на
танцах после  фейерверка,  дело  действительно  бы  приняло  серьезный
оборот. Но Синее платье  с  бисером  предназначалось  всего  лишь  для
ленча, и за два месяца, остающихся  до  праздника,  его  вполне  могли
сшить заново. Только два месяца! Когда-то... в ту ночь,  когда  старая
ведьма признала ее непорочной, ей казалось, что  до  Жатвы  еще  целая
вечность. И вот осталось только два месяца! Два месяца, и ей предстоит
лечь в постель мэра. От этой мысли по телу пробежала дрожь.
     - Мамик? - спросила Мария. Сюзан не разрешила  обращаться  к  ней
"сэй", по  имени  Мария  называть  ее  не  решалась,  поэтому  девушки
достигли  компромисса.  Сюзан  находила  такое   обращение   забавным,
учитывая, что ей едва перевалило за шестнадцать, а Мария была лишь  на
два-три года старше. - Мамик, с тобой все в порядке?
     - Прострелило спину, Мария, ничего больше.
     - У меня тоже такое бывает. Может плохо  кончиться.  У  меня  три
тетки умерли от чахотки, а начиналось-то все с  болей  в  спине.  И  я
всегда боюсь...
     - Кто сжевал Синее платье? Ты знаешь?
     Мария наклонилась поближе к хозяйке и зашептала ей на ухо, словно
находились  они  на  людном   рынке,   а   не   пустынной   дороге   к
Дому-на-Набережной.
     - Ходят разговоры, что сжевал его енот, забравшийся в примерочную
через окно, которое мы открыли в самую жару и забыли закрыть на  ночь,
но я заходила туда утром и знаю, чем там пахнет. Знает и Кимба Раймер,
который приходил взглянуть на платье, перед тем как  послать  меня  за
тобой.
     - И что ты унюхала?
     Мария вновь наклонилась к ней и едва слышно прошептала,  хотя  ее
никто бы не услышал, говори она и в полный голос:
     - Запах псины.
     Последовала долгая пауза, а потом Сюзан  расхохоталась.  Смеялась
до колик в животе, до слез, которые покатились у нее по щекам.
     - Ты хочешь сказать,  что  В-в-волк...  пес  м-м-мэра,  проник  в
примерочную и сжевал мое  платье  для...  -  Закончить  фразу  она  не
смогла. Смех не позволил.
     - Да, - ответила Мария. В смехе  Сюзан  она  не  находила  ничего
необычного. Она вообще мало чему удивлялась, чем и нравилась Сюзан.  -
Но его-то винить нельзя, собака следует естественным инстинктам,  если
ее никто не останавливает. Это  служанки  первого  этажа...  -  У  нее
перехватило дыхание. - Я надеюсь, мамик, ты не скажешь  об  этом  мэру
или Кимбе Раймеру?
     - Мария, что ты несешь? За кого ты меня принимаешь?
     - Нет,  мамик,  я   тебя   очень   ценю   и   люблю,   но   лучше
подстраховаться. Вот что я хочу сказать. В жаркие дни служанки  иногда
перекусывают в примерочной. Она находится в тени сторожевой башни, это
самая прохладная комната в доме, прохладнее даже зала приемов.
     - Я помню. - Она представила себя за ленчем в  изжеванном  Волком
платье и вновь захихикала. - Продолжай.
     - Добавить больше нечего, мамик. - По тону  Марии  чувствовалось,
что остальное она полагает слишком уж очевидным. - После себя служанки
оставляют крошки. Я полагаю. Волк  их  учуял,  а  на  этот  раз  дверь
оставили открытой. Покончив с крошками, он принялся за платье. Устроил
себе ужин из двух блюд.
     Тут они рассмеялись вместе.



                                  3


     Но она не смеялась, вернувшись домой. Корделия Дельгадо,  которая
пребывала в полной уверенности, что счастливейшим днем ее жизни станет
тот,  когда  она  наконец  выпроводит  доставляющую   столько   хлопот
племянницу за дверь и в процессе дефлорации  будет  поставлена  жирная
точка, вскочила со стула и метнулась  к  окну,  как  только  услышала,
приближающийся топот копыт. Сюзан вместе со служанкой уже два часа как
отбыла для примерки одного из платьев. Корделия  не  сомневалась,  что
Сюзан возвращается, и могла дать руку на  отсечение,  что  возвращение
это не сулит ничего хорошего. В обычной ситуации эта  особа  в  жаркий
день не пустила бы любимую лошадь галопом.
     Она наблюдала, нервно потирая руки, как Сюзан  рывком  остановила
Пилона,  по-мужски  спрыгнула  на  землю.  Коса  у   нее   расплелась,
золотистые волосы, ее гордость (и проклятие) торчали во  все  стороны.
Лицо побледнело, за исключением двух пятен румянца на скулах. Корделии
это очень не понравилось. На тех же местах вспыхивал румянец и у Пата,
когда он чего-то боялся или злился.
     Корделия стояла у раковины, кусая губы, все также  потирая  руки.
Скорее бы, скорее выпроводить тебя из дома, думала  она.  "Ты  еще  не
набедокурила, не так ли? - прошептала она, когда Сюзан сняла с  Пилона
седло и повела жеребца в конюшню. - Не  стоит  тебе  бедокурить,  мисс
Юная Красотка. Особенно сейчас, когда осталось совсем немного времени.
Ой, не стоит".



                                  4


     Когда Сюзан двадцать минут  спустя  вошла  в  дом,  от  злости  и
раздражения  тетушки  не  осталось  и  следа:  Корделия  запрятала  их
подальше, на самую верхнюю полку шкафа, как прячут опасное  оружие,  к
примеру, револьвер. Она сидела в кресле-качалке, вязала, и на ее лице,
когда она повернулась к  Сюзан,  не  отражалось  никаких  эмоций.  Она
наблюдала, как девушка подошла к раковине, умылась холодной  водой.  А
вместо того чтобы вытереться полотенцем, выглянула в окно. И выражение
ее лица напугало Корделию. Девушке было явно на по себе, она буквально
не находила себе места. Корделия  же  относила  все  на  счет  детских
капризов.
     - Хорошо, Сюзан, - заговорила она  ровным,  выдержанным  голосом.
Эта девчонка и представить себе не могла, какими усилиями  давался  ей
этот тон. Для этого надо самой столкнуться со своевольным  подростком.
- Что тебя гложет?
     Сюзан  повернулась  к  ней.   Корделия   Дельгадо   восседала   в
кресле-качалке, спокойная, как скала. В тот момент  у  Сюзан  возникло
жгучее желание броситься  на  тетку  и  в  кровь  изодрать  это  тощее
лицемерное лицо, крича: "Это твоя вина! Твоя! Только твоя!" Ее  словно
вымазали  в  грязи,  более  того,  она  сама  стала  грязью,  а   ведь
ничегошеньки не произошло. Вот что повергало ее в ужас.  По-настоящему
ничего и не было.
     - Это заметно? - выдавила она из себя.
     - Разумеется,  заметно.  -  ответила   Корделия.   -   А   теперь
рассказывай, девочка. Он полез на тебя?
     - Да... нет... нет.
     Тетя Корд все  вязала,  лишь  ее  брови  поднялись:  она  ожидала
продолжения.
     И Сюзан  рассказала  ей,  что  произошло,  бесстрастным  голосом,
задрожавшим только в самом конце. А тетя  Корд  начала  успокаиваться.
Может, она волнуется напрасно, может, причина  для  тревоги  только  в
том, что девочка чересчур нервничает.
     Новое платье, естественно, еще не закончили: хватало других  дел.
Мария с рук на руки передала Сюзан плосколицой  Кончетте  Моргенштерн,
главной портнихе, которая без лишних слов увела ее  в  примерочную  на
первом этаже: если бы  непроизнесенные  слова  оборачивались  золотом,
думала Сюзан, то Кончетта могла бы  помериться  богатством  с  сестрой
мэра, о состоянии которой ходили легенды.
     Синее платье с бисером висело  на  безголовом  манекене.  Местами
пожеванный подол и дыра на  спине  не  показались  Сюзан  катастрофой.
Она-то думала, что от платья остались одни лохмотья.
     - Разве его нельзя спасти? - спросила она.
     - Нет, - ответила, как отрубила,  Кончетта.  -  Вылезай  из  этих
брюк, девочка. И из рубашки.
     Сюзан подчинилась и  теперь  стояла  босиком  на  холодном  полу,
скрестив руки на  груди,  хотя  Кончетта  не  проявляла  ни  малейшего
интереса к ее прелестям, спереди или сзади, сверху или снизу.
     Как поняла Сюзан, Синее  платье  с  бисером  решили  заменить  на
Розовое с аппликацией.  Сюзан  надела  его  и  терпеливо  ждала,  пока
Кончетта что-то замеряла, закалывала, записывала на черной  грифельной
доске, хватала кусок материи и прикладывала  к  ее  бедру  или  груди,
поглядывая на зеркало, занимающее всю дальнюю  стену.  Как  всегда  во
время примерки, Сюзан мыслями уходила далеко-далеко, отпуская сознание
в свободный полет. В эти дни сознание обычно предпочитало Спуск. Она и
Роланд бок о бок мчались на лошадях, а потом сворачивали к ивовой роще
на берегу Хэмбри-Крик.
     - Стой смирно, - приказала Кончетта. - Я сейчас вернусь.
     Сюзан и не заметила ее ухода. Забыла она и о том,  что  находится
во дворце мэра. Душа ее перенеслась в  ивовую  рощу,  к  Роланду.  Она
ощущала сладковато-горький запах листвы, слышала  журчание  воды.  Они
лежали лицом к лицу на траве, его ладонь  погладила  ей  волосы  перед
тем, как он обнял ее...
     И  так  сильно  углубилась  Сюзан  в  свои  грезы,  что  поначалу
отреагировала на руки, которые сзади  обняли  ее  за  талию,  изогнула
спину, когда они, поласкав живот, поднялись, чтобы охватить ее  груди.
А потом услышала  свистящее  дыхание,  почувствовала  запах  табака  и
поняла, что  происходит.  Не  Роланд  касался  ее  грудей,  а  длинные
костлявые пальцы Харта Торина. Она взглянула в зеркало и увидела,  что
он навис над ее левым плечом, как  инкуб.  С  выпученными  глазами,  с
градинами пота на лбу, несмотря на прохладу примерочной. А язык просто
вывалился изо рта, как у собаки в жаркий день. К горлу Сюзан подкатила
тошнота. Она попыталась вырваться,  но  руки  Торина  усилили  хватку,
прижимая ее к  нему.  Костяшки  пальцев  поскрипывали,  и  теперь  она
чувствовала, как в нее упирается что-то твердое.
     За последние несколько недель Сюзан не раз тешила себя  надеждой,
что в решающий момент  у  Торина  ничего  не  выйдет,  инструмент  его
подведет. Она  слышала,  что  такое  часто  случается  с  мужчинами  в
возрасте. Но твердая палка, трущаяся о ее ягодицы, быстро развеяла все
иллюзии.
     Она взялась руками за руки Торина и попыталась стянуть  их  вниз,
вместо того чтобы вырываться самой (Корделия, хотя на ее лице ничего и
не отразилось, одобрила этот маневр).
     - Мэр Торин... Харт... ну нельзя же так... здесь не место,  да  и
время еще не подошло... Риа сказала...
     - Плевать мне на нее и на всех ведьм! - Его  рафинированный  язык
политика исчез, уступив место выговору жителя  медвежьего  угла  вроде
Оннис-Форда. - Должен я что-нибудь получить, хоть  какую-то  конфетку,
должен. На хрен всех ведьм, говорю я! - Запах табака окутал Сюзан. Она
подумала, что ее сейчас вырвет, если придется и дальше вдыхать его.  -
Ты просто стой, девочка. Спокойно стой, искушение мое. Не шевелись.
     Она стояла, куда ж деваться. А какая-то  часть  ее  сознания,  та
самая,  что  называют  инстинктом   самосохранения,   надеялась,   что
сотрясающую  ее  дрожь  отвращения  он  может   принять   за   девичье
возбуждение. Он крепко прижимал ее к себе, руки мяли груди, воздух  из
раскрытого рта врывался в ухо. Она стояла, закрыв глаза, глотая слезы.
     Много времени это  не  заняло.  Он  терся  о  нее  своим  концом,
постанывая, словно от боли в животе. Один раз лизнул ее мочку, и Сюзан
подумала, что в этом месте у нее начала слезать кожа.  Наконец,  слава
труду, она почувствовала его извергающееся семя.
     - Да, выходи, выходи, чертов яд! -  просипел  мэр  и  так  сильно
подался с ней вперед, что она впечаталась бы лицом в стену, если б  не
выставила руки. А потом отступил на шаг.
     Сюзан еще мгновение упиралась ладонями в  стену.  В  зеркало  она
видела отражение Торина, а в его образе - уготованную ей судьбу: конец
молодости, конец романтике, конец  грезам,  в  которых  она  и  Роланд
лежали вместе в  ивовой  роще,  соприкасаясь  лбами.  Этот  мужчина  в
зеркале чем-то сам напоминал юношу,  юношу,  который  замыслил  что-то
такое, о чем он никогда не сказал бы матери. Высокого костлявого юношу
с седыми волосами, узкими плечами и  мокрым  пятном  на  брюках.  Харт
Торин словно не сознавал, где  находится.  Сладострастие  на  какое-то
время покинуло его лицо, уступив место... пустоте. Казалось, у него не
голова, а ведро с дырявым дном: сколько ни заливай в  него  воды,  она
утечет, не оставив ни капли.
     {А ведь одним разом от него не отделаешься,}  подумала  Сюзан,  и
безмерная усталость навалилась ей на плечи. {Теперь при каждом удобном
случае он будет проделывать то же самое. Теперь он  будет  всякий  раз
наскакивать на меня. Теперь это будет как... ну...} Как  "Замки".  Как
игра в "Замки". Торин все смотрел на нее. Медленно, словно во сне,  он
вытащил  из  брюк  подол  рубашки  и  прикрыл  им  мокрое  пятно.  Его
подбородок  блестел:  от  возбуждения  он  пускал   слюни.   Мэр   это
почувствовал и вытер слюну ладонью. Взгляд его  по-прежнему  оставался
пустым. Наконец в глазах мелькнуло что-то  осмысленное,  и  Торин  без
единого слова повернулся и вышел из примерочной.
     Из коридора донесся глухой удар, словно он с  кем-то  столкнулся.
Сюзан услышала,  как  он  пробормотал:  "Извините!  Извините!"  (перед
ней-то он вообще не извинялся), и на пороге появилась Кончетта.  Отрез
материи, за которым она ходила, лежал на плечах, словно шаль. Портниха
сразу заметила и бледное лицо Сюзан, и дорожки от слез на щеках.  {Она
ничего не скажет,} подумала Сюзан. {Никто из них ничего не скажет, как
никто и пальцем не шевельнет, чтобы помочь ей выбраться из  клоаки,  в
которую она сама себя загнала. "Ты сама этого хотела, шлюха", - скажут
они в ответ на  просьбу  о  помощи.  И  этим  будут  оправдывать  свое
бездействие.}
     Но Кончетта ее удивила.
     - Жизнь тяжела, мисси, так уж вышло. Пора тебе к этому привыкать.



                                  5


     Сюзан, выговорившись до  конца,  замолчала.  Тетя  Корд  отложила
вязание в сторону, поднялась, поставила на плиту чайник.
     - Ты все драматизируешь, Сюзан. -  Она  хотела,  чтобы  в  голосе
зазвучали нотки доброты и мудрости, но ничего у нее не вышло. - Это  в
тебе со стороны Манчестеров... половина из  них  мнила  себя  поэтами,
другая половина - художниками, но все они каждый вечер  напивались  до
поросячьего визга. Он полапал твои титьки и  потерся  о  тебя,  ничего
больше. И расстраиваться тут не от  чего.  Тем  более  не  из-за  чего
лишаться сна.
     - Откуда ты это знаешь? - фыркнула Сюзан. Она знала,  что  вопрос
грубый, но ее это уже не волновало. Более она  не  желала  выслушивать
теткины нравоучения. Сейчас они жалили, как оса.
     Корделия изогнула бровь, а  когда  заговорила,  в  голосе  ее  не
слышалось злобы:
     - Вижу, этот вопрос доставил тебе удовольствие! Тетя Корд,  сухая
палка. Тетя Корд - старая дева. Тетя Корд - седеющая девственница. Да?
Так вот, мисс Юная Красотка, пусть я и девственница,  но  в  молодости
кавалеры у меня были... до того, как мир "сдвинулся". Может, среди них
и великий Френ Ленджилл.
     {А может, и нет,} подумала  Сюзан.  Френ  Ленджилл  старше  тетки
минимум на пятнадцать лет, а то и на все двадцать пять.
     - Пару раз я чувствовала боком старину  Тома,  Сюзан.  И  передом
тоже.
     - Твоим кавалерам тоже было под шестьдесят? Изо ртов у них  дурно
пахло, а суставы хрустели, когда они лапали  твои  титьки?  Кто-нибудь
пытался вдавить тебя в стену, когда старина Том начинал трясти бородой
и говорить бла-бла-бла?
     Всплеска ярости, на который рассчитывала Сюзан,  не  последовало.
Вместо этого она увидела, как  затуманились  глаза  Корделии  и  стали
такими же пустыми, как у отражения Торина в зеркале.
     - Дело сделано, Сюзан. - Улыбка, короткая и ужасная, блеснула  на
худом лице тетки. - Дело сделано, да.
     - Мой отец возненавидел бы  эту  сделку!  -  закричала  Сюзан.  -
{Возненавидел бы!} И возненавидел бы тебя  за  то,  что  ты  допустила
такое! Мало того, немало этому {способствовала.}
     - Возможно. - Ужасная улыбка вновь пробежала по лицу тети Корд. -
Может, и так. А знаешь, что бы он возненавидел еще  больше?  Бесчестие
нарушенного слова, позор безотцовщины. Он бы  хотел,  чтобы  этого  не
случилось. Если ты помнишь его лицо, то {не должна} этого допускать.
     Сюзан  не  отрывала  от  нее  взгляда,  губы  ее  дрожали,  глаза
наполнились слезами. {Я встретила человека,  которого  полюбила!}  Вот
что она сказала бы тетке, если б смогла. {Неужели ты не понимаешь, что
это все меняет? Я встретила человека, которого полюбила!} Но  если  бы
тетя Корд относилась к тем людям,  кому  Сюзан  могла  сказать  такое,
девушка едва ли оказалась бы в таком  безвыходном  положении.  Поэтому
Сюзан повернулась и молча вышла из  дома.  По  щекам  катились  слезы.
Перед глазами все расплывалось.



                                  6


     Она скакала незнамо куда, однако какая-то часть сознания,  должно
быть, заранее определилась с маршрутом, потому что через  сорок  минут
после того, как она покинула дом, Сюзан увидела перед собой  ту  самую
ивовую рощу, о которой грезила, когда Торин подкрался к ней сзади, как
злодей-эльф из бабушкиных сказок.
     Под ивами царила божественная прохлада. Сюзан  привязала  поводья
Фелиции к ветви (она умчалась, не заседлав лошадь) и медленно пошла  к
маленькой полянке в центре рощи, где протекал ручей; здесь она села на
пружинистый мох, которым заросла полянка. Конечно же, она не могла  не
прийти сюда. Именно на эту полянку она приходила со всеми радостями  и
горестями с тех пор, как отыскала ее в восемь или девять  лет.  Именно
сюда время от времени  приходила  она  после  смерти  отца,  когда  ей
казалось, что весь мир, ее мир, ушел вместе с Патом  Дельгадо.  Только
эта полянка узнала истинную глубину ее горя. Ручью она рассказывала  о
своих чувствах, ручей и уносил ее слова.
     Слезы вновь подступили к глазам. Она положила голову на колени  и
зарыдала в голос. В тот момент она отдала бы что угодно,  лишь  бы  на
минуту к ней вернулся отец и она могла спросить его, что же ей делать.
     Она еще плакала, когда услышала треск сломанной неподалеку ветки,
в страхе оглянулась. Здесь было ее тайное убежище, и  она  не  хотела,
чтобы кто-то застал ее в этой роще, да  еще  всю  заплаканную,  словно
ребенка, который упал и больно ушибся. Треснула еще одна ветка. В роще
появился кто-то еще, в самый неподходящий момент:
     - Уходи! - закричала она,  едва  узнавая  свой  осипший  от  слез
голос. - Уходи, кто бы ты ни был, и оставь меня одну.
     Но человек, теперь она видела его сквозь листву,  приближался.  А
когда она узнала его, то поначалу решила что направляющийся к ней Уилл
Диаборн
     ({Роланд,} мысленно поправилась она, {его зовут Роланд})
     - плод ее разгоряченного воображения. И не  могла  поверить,  что
видит его наяву, пока он не опустился на колени и не обнял ее. Она тут
же прижалась к его груди.
     - Откуда ты узнал, что я...
     - Увидел, как ты скакала по Спуску. У меня есть одно место,  куда
я иногда прихожу подумать, вот я и увидел тебя. Я бы не последовал  за
тобой, но ты скакала без седла. Я подумал, что-то не так.
     - Все не так.
     Не закрывая глаз, сосредоточенно,  он  начал  покрывать  ее  лицо
поцелуями. И Сюзан не сразу поняла, что он  сцеловывает  ее  слезы.  А
потом взял за плечи и чуть отстранил, чтобы заглянуть ей в глаза.
     - Скажи это еще раз, Сюзан, и я все сделаю. Не знаю, обещание это
или предупреждение, или и то и другое, но... скажи, и я сделаю.
     Ей не пришлось спрашивать, о чем он. Она почувствовала, как земля
двинулась у нее под ногами, и потом часто говорила себе,  что  то  был
первый и единственный раз, когда {ка} явилась к ней  ветром  пришедшим
не с неба, а из земли. {Она настигла  меня  в  конце  концов,}  решила
Сюзан. {Моя} ка, {хорошо это или плохо.}
     - Роланд!
     - Да, Сюзан.
     Она опустила руку пониже пряжки  ремня,  ухватилась  за  то,  что
нащупала там, не отрывая взгляда от его глаз.
     - Если ты любишь меня, тогда люби.
     - Да, леди. Я готов.
     Он расстегнул пуговицы рубашки, сшитой  в  той  части  Срединного
мира, которую Сюзан так и не удалось увидеть, и вновь обнял ее.



                                  7


     {Ка.}
     Они помогли друг другу раздеться. Обнаженные,  легли,  обнявшись,
на летний мох, мягкий, как лучший козий пух. Они лежали,  соприкасаясь
лбами, как в ее сне наяву, а когда он вошел в нее, она  почувствовала,
как  боль  перетопилась  в  сладость,  сладость   некоего   дикого   и
экзотического растения, попробовать которое удается раз в  жизни.  Она
держалась за эту сладость сколько могла, но потом сдалась, с  громкими
протяжными стонами, крепко обнимая его за шею. Они любили друг друга в
ивовой роще, отринув само понятие чести, забыв о данных кому бы то  ни
было обещаниях, и наконец Сюзан открыла для себя, что сладость  -  еще
не все, что она сменяется блаженством, поднимающимся  от  того  места,
что раскрылось перед ним, как цветок,  и  заполняющим  все  тело.  Она
вскрикивала  снова  и  снова,  думая,  что  не  может   быть   столько
наслаждения в мире смертных. Она просто захлебывалась в счастье. Голос
Роланда вторил ее. А с ними сливалось журчание  ручья.  Она  буквально
вдавила его в себя, лодыжками обхватив колени, покрывая  лицо  жаркими
поцелуями, и он не уступал ей в своей страсти. Они любили друг друга в
феоде Меджис, на исходе последнего великого века, и  зеленый  мох  под
тем местом, где сходились ее бедра, окрасился красным,  свидетельствуя
о том, что она лишилась девственности. Они  слились  воедино  и  таким
образом предопределили свою судьбу.
     {Ка.}



                                  8


     Они лежали в объятиях друг друга, нежно целуясь  под  равнодушным
взглядом Фелиции, и Роланд почувствовал, что засыпает.  Удивляться  не
приходилось - в это лето напряжение не отпускало его, и спал он плохо.
Тогда он еще не знал, что бессонница будет преследовать его  до  конца
жизни.
     - Роланд? - Ее голос, очень далекий. И нежный.
     - Да.
     - Ты позаботишься обо мне?
     - Да.
     - Я не смогу прийти к нему, когда настанет время. Я вытерплю  его
прикосновения, его выходки, вытерплю, если у меня будешь ты, но  я  не
смогу прийти к нему в ночь праздника Жатвы. Не  знаю,  забыла  я  лицо
моего отца или нет, но я не смогу лечь в постель Харта Торина.  Думаю,
есть  способы  скрыть  потерю  девственности,  но  я  не  хочу  к  ним
прибегать. Я просто не смогу лечь в его постель.
     - Ладно, хорошо. - И тут, когда ее глаза  широко  раскрылись,  он
приподнялся, огляделся. Никого не увидел. Вновь  посмотрел  на  Сюзан.
окончательно проснувшись: - Что? Что такое?
     - Я, возможно, уже ношу твоего ребенка. Ты думал об этом?
     Раньше - нет. Теперь - да. Еще одно звено в цепи, протянувшейся в
далекое прошлое, где Артур из Эльда вел на  битву  своих  стрелков,  с
великим Эскалибуром в руке и короной Всех Миров на челе. Но дело-то не
в Артуре. Что подумает его отец? Или Габриэль, узнав,  что  она  скоро
станет бабушкой?
     Уголки его губ начали изгибаться в  улыбке,  но  мысль  о  матери
отогнала ее. Он подумал о любовной отметине на  шее  Габриэль.  В  эти
дни, когда он вспоминал мать, он всегда  думал  о  любовной  отметине,
которую увидел на шее,  когда  неожиданно  появился  в  ее  покоях.  И
печальной улыбке на губах.
     - Если ты носишь моего ребенка, значит, мне очень повезло.
     - И мне. - Теперь она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась
грустная. - Мы еще такие молодые. Почти что дети.
     Он перекатился на спину, уставился в синее небо.  Она,  возможно,
сказала правду, но это не имело никакого  значения.  Правда  иной  раз
расходилась с реальностью - то была одна из аксиом, которые  хранились
в  сокровенных  глубинах  его  сознания,  там,  где  соединялись   две
половинки, сумма которых и являла  собой  его  личность.  Сознательный
бросок в омут романтической любви - это пришло к нему от  матери.  Все
остальное в его натуре не признавало ни юмора, ни  даже  метафор.  Они
слишком молоды, чтобы стать родителями? Что из того? Если  он  посадил
семя, оно должно вырасти.
     - Что бы ни ждало нас впереди, мы сделаем то,  что  должны.  И  я
буду всегда любить тебя.
     Она улыбнулась. Он говорил  тем  тоном,  каким  принято  излагать
прописные истины: небо над головой, земля под ногами,  вода  течет  на
юг.
     - Роланд, сколько тебе лет? - У нее иногда возникала  мысль,  что
при всей ее молодости Роланд еще моложе. Когда он сосредоточивался  на
чем-то, лицо его становилось таким суровым, что  пугало  ее.  А  когда
улыбался, то превращался не в ее возлюбленного, а в младшего братика.
     - Я теперь старше того Роланда, что приехал сюда. Гораздо старше.
А если проведу еще шесть месяцев в компании Джонаса и  его  подручных,
то превращусь в старика, который не сможет без доброго пинка  под  зад
сесть на лошадь.
     Сюзан при этих словах заулыбалась, а он поцеловал ее в нос.
     - И ты позаботишься обо мне?
     - Да. - Он широко ей улыбнулся, Сюзан  кивнула  и  откинулась  на
спину. Так они и лежали, бедро к бедру, глядя на небо. Она  взяла  его
руку, положила себе на  грудь.  Сосок,  который  он  погладил  большим
пальцем, ожил, набух, затвердел, от него  побежали  искорки.  И  очень
быстро добрались до местечка между ее ног, которое  продолжало  тлеть.
Она сжала бедра, но жар только усилился.
     - Ты должен  позаботиться  обо  мне.  -  прошептала  Сюзан.  -  Я
рассчитываю только на тебя. Все остальное - побоку.
     - Я сделаю все, что в моих силах. Не сомневайся. Но пока,  Сюзан,
мы должны вести себя так, словно ничего не изменилось.  Должно  пройти
какое-то время. Я это знаю, потому что Дипейп вернулся и  рассказал  о
своих находках, но они не выступили против нас. Джонас все еще думает,
что выжидание - в его интересах. Он, конечно, постарается выбрать  для
удара самый подходящий, с его точки зрения, момент. Так что пока  игра
в "Замки" продолжается.
     - Но после праздничного костра на Жатву... Торин...
     - В его постель тебе ложиться не придется. Можешь не сомневаться.
Это я тебе гарантирую.
     Удивляясь собственной смелости, она положила руку ему на живот  и
двинулась ниже.
     - Подтверди свои гарантии. Если хочешь.
     Он захотел. И смог. И подтвердил.  Когда  любовный  костер  погас
(для Роланда второй раз показался слаще первого), он спросил Сюзан:
     - То чувство, которые ты испытала в СИТГО, Сюзан... что  за  нами
наблюдают. Сейчас у тебя его нет?
     Она ответила долгим задумчивым взглядом.
     - Не знаю. Голова у меня была занята другим, ты понимаешь? -  Она
нежно коснулась его "игрунчика", рассмеялась, когда Роланд подпрыгнул:
полуопавшая штучка, которую поглаживала  ее  ладонь,  оказалась  очень
чувствительной к прикосновениям.
     Сюзан убрала руку, посмотрела на круг синего неба над полянкой.
     - Как тут красиво, - пробормотала она и закрыла глаза.
     Роланда тоже начал смаривать сон. Сегодня она  не  почувствовала,
что за ними наблюдают... а  он  почувствовал,  когда  они  слились  во
второй раз. Однако он мог поклясться, что в роще,  кроме  них,  никого
нет.
     Не важно. Чувство это, истинное или ложное, ушло. Он  взял  Сюзан
за руку, ее пальцы переплелись с его.
     Он закрыл глаза.



                                  9


     Все это Риа видела в магическом кристалле, и очень интересное  ей
открылось   зрелище,   да,   действительно,   очень   интересное.   Но
совокупление она лицезрела и раньше... иной раз три, четыре,  а  то  и
больше людей занимались  этим  одновременно  (случалось,  что  не  все
живые), так что в столь преклонном возрасте сам процесс ее не увлекал.
Ей хотелось увидеть, что за ним последует. {Наши  дела  закончены?}  -
спросила девушка. {Да, кроме одной мелочи,} ответила Риа, а затем  она
сказала этой наглой особе, что та должна сделать.
     Да, она дала девушке четкие указания, когда они стояли на крыльце
под Целующейся Луной. Сюзан Дельгадо, заснувшая неестественным сном, и
Риа, поглаживающая ей косу и нашептывающая в  ухо  инструкции.  Теперь
пришла пора их выполнять... и вот это она хотела увидеть,  а  не  двух
молокососов, вообразивших, что  они  первые  люди  на  Земле,  которые
узнали, как это делается.
     Дважды они повторили эксперимент практически без паузы  (об  этой
паузе она наслушалась от тех, кто прибегал к ее помощи), но Риа это не
удивило. Она полагала, что этот  молодой  жеребец  мог  неделю  гонять
девку без передыха, а судя по реакции этой молодой шлюшки,  она  такой
оборот только приветствовала бы. Некоторые, распробовав это  дело,  не
хотели ничего другого. К таким Риа отнесла и Сюзан.
     {Но давай посмотрим, будешь ли ты также  мечтать  о  сексе  через
несколько минут, паршивая сучка,} думала Риа,  все  ниже  склоняясь  к
пульсирующему   розовым   светом   хрустальному   шару.   Иногда   она
чувствовала, как от света начинали ныть кости лица... но эта  боль  ей
нравилась. Да, приятная боль.
     Наконец они угомонились... на какое-то время. Взялись за  руки  и
заснули.
     - Давай, - прошептала Риа. - Давай, моя маленькая.  Будь  хорошей
девочкой и сделай то, что тебе велели.
     Словно  услышав  ее,  Сюзан  открыла  глаза...  но  они  остались
пустыми. И проснулись,  и  все  еще  спали.  Риа  увидела,  как  Сюзан
осторожно освободила руку, села. Подтянула голые ноги к  голой  груди,
огляделась. Встала.
     И в этот момент Масти, шестилапый кот, запрыгнул на колени Риа  и
замяукал, требуя то ли еды, то  ли  ласки.  Старуха  от  неожиданности
вскрикнула, и магический кристалл  тут  же  потемнел...  словно  порыв
ветра задул пламя свечи.
     Риа вскрикнула вновь, на этот раз от  ярости,  и  схватила  кота,
прежде чем тот успел  удрать.  Швырнула  его  через  комнату  в  очаг.
Естественно, летом его не разжигали, но Риа простерла к нему костлявую
руку, и единственное недогоревшее полено полыхнуло желтым огнем. Масти
дико завизжал и вылетел из очага с  выпученными  глазами  и  дымящимся
раздвоенным хвостом.
     - Беги, беги! - плюнула ему вслед Риа. -  Поделом  тебе,  мерзкая
тварь.
     Она повернулась к хрустальному  шару  и  поднесла  к  нему  руки.
Сконцентрировалась на нем, изгнав из сердца ярость, но все  ее  усилия
пошли прахом. Ей удалось вернуть шару розовое свечение,  но  не  более
того. Никакие образы не появились. И ей ничего  не  удавалось  с  этим
поделать. Впрочем, результат она могла увидеть и собственными глазами,
правда, для этого ей пришлось бы пойти в город.
     Впрочем, результат смогут увидеть и {остальные.} Настроение у Риа
сразу улучшилось. Чуть ли не напевая, она упрятала хрустальный  шар  в
тайник.



                                  10


     За мгновение до того, как  провалиться  в  глубокий  сон,  Роланд
услышал звякнувший в голове колокольчик.  Возможно,  он  почувствовал,
что ее рука выскользнула из его, возможно, сработала интуиция. Он  мог
бы игнорировать этот колокольчик. Наверное, так бы и произошло, если б
не  сказались  годы  подготовки.  Сон  сопротивлялся,  но   постепенно
отступал. А тревога с каждым мгновением нарастала.
     Он открыл глаза и посмотрел налево. Сюзан нет. Он сел,  посмотрел
направо, в сторону ручья. Никого. Однако он чувствовал, что она  пошла
туда, к ручью.
     - Сюзан?
     Никакого ответа. Он встал, посмотрел на штаны,  и  Корт,  вот  уж
этого гостя он никак  не  ожидал,  пробурчал  у  него  в  голове:  нет
времени, червяк.
     Обнаженный, он вышел на берег и посмотрел вниз. Сюзан он увидел у
воды, тоже в чем мать родила. Она расплела косу. Волосы золотым дождем
падали до бедер. Прохладный воздух,  поднимающийся  от  воды,  шевелил
кончики.
     Она опустилась на колено, одна рука ушла под  воду.  Похоже,  она
что-то искала.
     - Сюзан!
     Никакого ответа. Страшная мысль  осенила  его:  {в  нее  вселился
демон. Пока я спал, в нее вселился демон.} Однако он в это  не  верил.
Окажись в роще демон, он бы его почувствовал. Скорее всего они бы  оба
его  почувствовали.  И  лошади  тоже.  Но  с  ней  происходило  {нечто
странное.}
     Сюзан что-то нашарила  на  дне,  вытащила  из  воды,  поднесла  к
глазам. Камень. Она внимательно  его  оглядела,  выбросила  -  {буль.}
Вновь полезла под воду, намочила несколько прядей волос.
     - {Сюзан!}
     Никакого ответа. Она достала со дна  другой  камень.  Треугольный
кусок белого кварца, похожий на  наконечник  дротика.  Сюзан  склонила
голову  налево,  взяла  в  руку  прядь  волос,  словно  собралась   их
расчесать. Но в другой руке она держала не расческу, а камень с острой
кромкой. На мгновение Роланд остолбенел,  в  полной  уверенности,  что
сейчас она перережет себе горло, сокрушенная стыдом и чувством вины за
содеянное. И потом не одну неделю его преследовала мысль: если  б  она
собиралась перерезать себе горло, он бы не сумел ей помешать.
     А потом оцепенение прошло, и он бросился вниз, не замечая  острых
камешков, впивающихся в ступни. Но прежде чем он добежал до Сюзан, она
уже отрезала часть золотой пряди, что держала в руке.
     Роланд схватил ее за запястье, оттянул в сторону. Теперь он  ясно
видел лицо девушки. С берега ему казалось, что оно  спокойное,  теперь
на нем читалась пустота.
     Когда он схватил Сюзан за руку, лицо перекосило, губы  задрожали,
словно она почувствовала боль, она  словно  попыталась  возразить,  но
слова произнести не смогла, только одну букву: "Н-н-н-н-н-н..."
     Несколько волосинок лежали на бедре,  словно  золотая  проволока,
большую  часть  унесло  течением.  Сюзан  тащила  руку,  перехваченную
Роландом, назад, к волосам, чтобы продолжить эту безумную стрижку. Они
словно сошлись  в  поединке  по  армрестлингу.  И  Сюзан  брала  верх.
Конечно, в  обычной  жизни  Роланд  был  куда  сильнее,  но  чары  все
переменили.  Мало-помалу  белый  треугольник  кварца   приближался   к
волосам. А этот пугающий звук... {н-н-н-н-н-н...} продолжал рваться  с
губ.
     - Сюзан! Прекрати! Проснись!
     - Н-н-н-н-н...
     Ее рука вибрировала от напряжения, мускулы  стали  твердыми,  как
камни. А расстояние между куском  кварца  и  волосами,  щекой,  глазом
сокращалось и сокращалось.
     Не думая, что он делает - все  наилучшие  решения  Роланд  всегда
принимал на подсознательном уровне, - он  наклонился  к  Сюзан,  кварц
разом приблизился на четыре дюйма, приник губами к  ушной  раковине  и
громко цокнул языком.
     Сюзан отпрянула, звук этот, должно быть, пронзил ее  голову,  как
стрела. Веки задергались, рука ослабела. Он воспользовался моментом  и
вывернул ей запястье.
     - {Ой! О-о-о-й!}
     Кварц выпал у нее из пальцев и плюхнулся в воду. Сюзан уставилась
на Роланда, окончательно проснувшись, глаза наполнились  слезами.  Она
терла запястье. Роланду показалось, что оно начало распухать.
     - Мне же больно, Роланд! Зачем ты...
     Она замолчала, огляделась. Не только  ее  лицо,  но  и  все  тело
выражало недоумение. Она уже хотела прикрыться,  но  поняла,  что  они
по-прежнему одни, и опустила руки. Оглянулась на следы, которые вели к
воде с невысокого откоса.
     - Как я сюда попала? - спросила она. - Ты принес меня после того,
как я заснула? И почему ты причинил мне боль? О,  Роланд,  я  же  тебя
люблю... почему ты причинил мне боль?
     Он снял с бедра золотые волоски, показал Сюзан.
     - Ты достала из воды камень с острой кромкой. Пыталась обрить  им
себя и не реагировала на слова. Просто счастье, что я не  сломал  тебе
руку... надеюсь, что не сломал.
     Роланд взял ее за кисть, осторожно  покрутил,  прислушиваясь,  не
трещат ли тонкие косточки.
     Ничего не услышал, кисть легко вращалась в  запястье.  Сюзан  все
так же ничего не понимала. Он же поднес ее руку к  губам  и  поцеловал
холодную ладошку.



                                  11


     Роланд оставил Быстрого  среди  ив,  чтобы  проезжающий  мимо  не
увидел могучего мерина.
     - Постой еще немного.  -  Роланд  похлопал  его  по  шее.  -  Еще
немного, дорогой.
     Быстрый покивал, постукал копытом по земле, словно показывая, что
готов стоять до скончания веков, если возникнет такая необходимость.
     Из седельной сумки Роланд достал стальную  посудину,  которая,  в
зависимости от обстоятельств, служила сковородкой или  кастрюлей.  Уже
двинулся к Сюзан, но вернулся. Он собирался ночевать на Спуске,  чтобы
в тишине многое обдумать, поэтому постель захватил  с  собой.  Ослабив
ремень, порылся в одеялах и достал маленькую металлическую  коробочку.
Открывалась она ключом, который Роланд носил  на  груди.  В  коробочке
лежал квадратный серебряный медальон (с  портретом  матери  внутри)  и
запасные патроны... не больше десятка. Он достал  один,  зажал  его  в
кулаке и вернулся к Сюзан. Она встретила его испуганным взглядом.
     - Я ничего не помню после того,  как  мы  второй  раз  занимались
любовью. Я посмотрела на небо, подумала, как мне  хорошо,  и  заснула.
Роланд, это ужасно?
     - Мне кажется, что нет, но ты сейчас все увидишь сама.
     Он набрал в посудину воды и  поставил  ее  на  землю.  С  тяжелым
чувством Сюзан наклонилась над ней, расстелив волосы левой стороны  по
предплечью. Сразу нашла место, где отрезала прядь,  вздохнула,  скорее
облегченно, чем печально.
     - Замаскирую. Если заплести косу,  никто  ничего  не  заметит.  В
конце концов, это только волосы... всего лишь дань женскому тщеславию.
Моя тетя не раз говорила мне об этом. Но, Роланд, почему? Почему я это
сделала?
     Роланд полагал, что знает ответ.  Если  волосы  льстили  женскому
тщеславию, то обритые волосы несли иную смысловую нагрузку - указывали
на то, что их  обладательница  не  отличается  пристойным  поведением.
Мужчина, конечно, до такого бы не додумался. Жена мэра,  ее  проделки?
Он сомневался. Скорее всего к этому  приложила  руку  Риа,  с  вершины
Кооса обозревающая Плохую Траву, Скалу Висельников  и  каньон  Молнии.
Она могла устроить так, чтобы наутро после праздника Жатвы  мэр  Торин
проснулся в сильном похмелье и рядом с обритой наголо наложницей.
     - Сюзан, ты мне позволишь кое-что попробовать?
     Она улыбнулась:
     - Что-то такое, чего мы еще не пробовали? Да, конечно.
     - Речь пойдет о другом. - Он разжал руку, показал ей патрон. -  Я
хочу попытаться выяснить, кто сделал такое с тобой и почему.  -  И  не
только это. Пока он не знал, что именно.
     Она посмотрела на патрон. Рука  Роланда  заплясала  у  нее  перед
глазами. Пальцы сгибались и разгибались.  Сюзан  с  детским  интересом
наблюдала за всеми манипуляциями.
     - Где ты этому научился?
     - Дома. Это не важно.
     - Ты хочешь загипнотизировать меня?
     - Да... и  я  думаю,  что  тебя  уже  гипнотизировали.  -  Патрон
двигался все быстрее, как и пальцы. - Разрешаешь?
     - Да, - ответила Сюзан. - Если сможешь.



                                  12


     Он, конечно, смог, а быстрота погружения  Сюзан  в  транс  только
подтвердила догадку Роланда о том, что Сюзан  уже  гипнотизировали,  и
недавно. Однако он не мог добиться от нее того, чего хотел.  Вроде  бы
она во всем шла ему навстречу  (контактный  гипнотик,  как  сказал  бы
Корд), но дальше определенного уровня он,  пробиться  не  мог.  Не  то
чтобы Сюзан пыталась что-то скрыть: монотонным,  бесстрастные  голосом
она рассказала об унизительной процедуре осмотра у старухи, о том, как
Риа попыталась "разогреть" ее (тут  кулаки  Роланда  сжались  с  такой
силой, что ногти впились в ладони). А  потом  наступал  момент,  после
которого Сюзан ничего не помнила.
     Она  и  Риа  вышли  на  крыльцо,  говорила  Сюзан,  постояли  под
Целующейся Луной, свет которой падал на их лица.  Старуха  гладила  ее
косу. Сюзан это помнила. Прикосновение это вызывало у нее  отвращение,
особенно после того, что ведьма проделывала с  ней  раньше,  но  Сюзан
ничего не могла с этим поделать. Руки стали такими  тяжелыми,  что  не
поднимались, язык не ворочался. Она могла  только  стоять,  а  старуха
что-то нашептывала ей на ухо.
     - Что? - спросил Роланд. - Что она нашептывала?
     - Я не знаю. Остальное теряется в розовом.
     - Розовом? О чем ты?
     - {Розовом,} - повторила она. В голосе звучали  нотки  удивления,
словно ей казалось, что Роланд валяет  дурака,  прикидываясь,  что  не
понимает ее. - Она говорит:  "Да,  дорогая,  сделай  так,  ты  хорошая
девочка". - а потом все становится розовым. Розовым и ярким.
     - Ярким.
     - Да, как луна. А потом... - Сюзан помолчала. -  Потом  я  думаю,
что  розовое  и  {стало}  луной.  Целующейся  Луной.   Яркой   розовой
Целующейся Луной, круглой, как грейпфрут.
     Он  попытался  пробраться  в  ее  память  другими   тропами,   но
безуспешно,  всякий  раз  натыкаясь  на   розовое   сияние,   поначалу
заслоняющее ее воспоминания, а потом преобразующееся в полную луну.  У
Роланда никаких ассоциаций слова Сюзан не вызывали. О синих  лунах  он
слышал, о розовых - никогда. Не сомневался он только в одном  -  Сюзан
получила от старухи мощный сигнал: все забыть.
     Он подумал о том, чтобы проникнуть глубже в ее сознание,  она  бы
на это пошла, но не решился. Опыта он набирался  только  на  занятиях,
гипнотизируя своих одноклассников, и  далеко  не  всегда  эти  попытки
проходили гладко. Но в классе всегда присутствовали Корт  или  Ванней,
которые  могли  вмешаться,  если  ситуация  начнет   выходить   из-под
контроля. Здесь же учителей не было, так что ученики,  плохо  это  или
хорошо, могли рассчитывать только на себя.  Что,  если  он  уведет  ее
очень далеко, а потом не сможет вернуть назад? И ему говорили,  что  в
глубинах подсознания обитают демоны.  И  если  ты  проникаешь  слишком
глубоко, они иной раз выходят из пещер, чтобы встретить тебя...
     А помимо прочего дело-то шло к вечеру. Они и так  провели  вместе
слишком много времени.
     - Сюзан, ты меня слышишь?
     - Да, Роланд, я очень хорошо тебя слышу.
     - Я собираюсь прочитать тебе стишок. Ты проснешься, как только  я
прочитаю его. А проснувшись, вспомнишь все, о чем мы говорили. Ты меня
поняла?
     - Да.
     - Слушай:

                Птички и рыбки, медведи и зайки,
                Слоны, черепахи и прочее зверье
                Исполнят любое желанье твое.

     Просыпаясь, она порадовала его самой прекрасной улыбкой на свете.
Потянулась, а потом обняла его за шею и покрыла лицо поцелуями.
     - Ты, ты, ты  и  ты.  Ты  -  мое  желание.  Роланд.  Единственное
желание. Ты, и только ты, навеки и навсегда.
     Они слились воедино прямо на берегу, сжимая друг друга  изо  всех
сил.
     Ты, ты, ты, ты.



                                  13


     Двадцать минут спустя он  подсадил  ее  на  круп  Фелиции,  Сюзан
наклонилась, громко чмокнула его в губы.
     - Когда мы снова увидимся? - спросила она.
     - Скоро. Но мы должны соблюдать осторожность.
     - Да, я думаю, любовникам осторожность не помешает.  Слава  Богу,
ты у нас умный, что-нибудь придумаешь.
     - Мы сможем использовать Шими, только не очень часто.
     - Да. И еще... Роланд, ты знаешь  павильон  в  "Зеленом  сердце"?
Рядом с  тем  местом,  где  в  хорошую  погоду  подают  чай,  булочки,
пирожные?
     Роланд знал. "Зеленым сердцем" назывался парк на Холмовой  улице,
в пятидесяти ярдах от тюрьмы  и  городского  Зала  собраний,  одно  из
красивейших  мест  Хэмбри,  с  извилистыми  дорожками,  столиками  под
солнцезащитными  зонтами,  увитым  плющом  павильоном  для  танцев   и
зверинцем.
     - Там есть стена, сложенная из камней.  В  дальней  части,  между
павильоном и зверинцем. Если я срочно понадоблюсь тебе...
     - Ты мне уже срочно нужна.
     Сюзан улыбнулась.
     - В нижних рядах есть красноватый камень. Ты сразу его увидишь. Я
и моя подруга Эми в детстве оставляли там друг другу записки.  Я  буду
заглядывать туда. И ты заглядывай.
     - Хорошо.
     Шими на  какое-то  время  обеспечит  им  связь,  если  они  будут
осторожны. Красный камень какое-то  время  послужит  почтовым  ящиком,
если они будут осторожны. Но, как бы они ни были осторожны, в какой-то
момент они выдадут себя,  потому  что  Большие  охотники  за  гробами,
возможно, знали о Роланде  и  его  друзьях  больше,  чем  хотелось  бы
Роланду. Но он должен видеться с ней, несмотря на риск.  Иначе,  думал
Роланд, он просто умрет. И ему хватило одного взгляда,  чтобы  понять,
что она испытывает те же чувства.
     - Особенно берегись Джонаса и двух его подручных.
     - Хорошо.  Еще  поцелуй,  если  не  возражаешь.  Он  с   радостью
поцеловал ее и еще с большей радостью стащил  бы  с  лошади,  чтобы  в
четвертый раз...  но  пришло  время  вернуться  с  небес  на  землю  и
вспомнить об осторожности.
     - Счастливого пути, Сюзан. Я тебя люблю. - Он улыбнулся. -  Очень
люблю.
     - А я - тебя, Роланд. Мое сердце полностью принадлежит тебе.
     У нее большое сердце, думал он, провожая ее  взглядом.  Подождал,
пока  она  уедет.  Потом  пошел  к  Быстрому  и  поскакал   в   другом
направлении, отдавая себе отчет, что игра перешла в  новую  и  опасную
фазу.



                                  14


     Вскоре после  того,  как  Сюзан  и  Роланд  расстались,  Корделия
Дельгадо вышла из продовольственного магазина Хэмбри с полной сумкой и
тревожными мыслями. Тревожилась она из-за Сюзан,  исключительно  из-за
Сюзан. Боялась, что девчонка выкинет какой-нибудь фортель до праздника
Жатвы.
     Мысли эти выскочили у нее из головы аккурат в тот  момент,  когда
руки, сильные руки, вырвали у  нее  сумку  с  продуктами.  Корделия  в
изумлении отпрянула,  прикрыла  глаза  от  солнца  и  увидела  Элдреда
Джонаса, который стоял между тотемами Медведя и Черепахи, улыбаясь  во
весь рот. Его волосы, длинные и седые (а по ее мнению, и  прекрасные),
падали на плечи.  У  Корделии  учащенно  забилось  сердце.  Ей  всегда
нравились такие мужчины, как Джонас, подтянутые, уверенные в  себе,  с
игривой, многообещающей улыбкой.
     - Я вас испугал. Извините меня, Корделия.
     - Нет... - У нее перехватило  дыхание.  -  Просто  солнце...  оно
сейчас такое яркое...
     - Я бы мог вам помочь, если вы, конечно, позволите. По Отавной  я
иду только до угла, потом мне надо на Холмовую, но пока нам по пути, я
могу нести сумку.
     - Буду вам благодарна. - Они спустились по ступенькам на тротуар,
Корделия все поглядывала по сторонам: видит ли кто, что она идет рядом
с таким интересным мужчиной, как сэй Джонас, который, кстати, несет ее
сумку с продуктами.  К  ее  полному  удовольствию,  зевак  хватало.  К
примеру, Миллисент Ортега, которая таращилась  на  нее  через  витрину
магазина женской одежды.
     - Надеюсь, вы не возражаете,  что  я  называю  вас  Корделией.  -
Джонас легко перебросил сумку из руки в руку, тогда как она чуть ли не
сгибалась под ее тяжестью. - После того обеда у  мэра  Торина  у  меня
создалось впечатление, что я давно вас знаю.
     - Какие тут могут быть возражения. Мне нравится мое имя.
     - Может, и я стану для вас Элдредом?
     - Думаю, чуть рановато, - ответила она  и  одарила  его,  как  ей
казалось, кокетливой улыбкой. Сердце ее билось все чаще (ей и в голову
не приходило. что в семье Дельгадо глупая гусыня отнюдь не Сюзан).
     - Как скажете. - Разочарование в его голосе  вызвало  у  Корделии
смех. - А как ваша племянница? У нее все в порядке?
     - Вполне, спасибо, что спросили. Иногда с ней, конечно, трудно...
     - С шестнадцатилетними по-другому не бывает. - Пожалуй, вы правы.
     - Тем более что у вас этой осенью добавится забот. Я  сомневаюсь,
что она это понимает.
     Корделия  помолчала  -  зачем  выносить  сор  из   избы?   -   но
многозначительно посмотрела на Джонаса.
     - Пожалуйста, передайте ей мои наилучшие пожелания.
     - Обязательно передам. - Но ничего передавать она не  собиралась.
Сюзан испытывала стойкую (по мнению Корделии, ничем  не  обоснованную)
неприязнь к регуляторам мэра Торина. И попытки разубедить ее успеха не
имели: молоденькие девушки полагали, что всегда правы.  Она  взглянула
на звезду шерифа,  выглядывающую  из-под  жилетки  Джонаса.  -  Как  я
понимаю, вы взвалили на себя дополнительные обязанности, сэй Джонас.
     - Да,  помогаю  шерифу  Эвери,  -  кивнул  он.  Голос  его   чуть
подрагивал и этим очень нравился Корделии. - Один из  его  помощников,
Клейпул, имя не помню...
     - Френк Клейпул.
     - ...выпал из лодки и сломал ногу. Вы бы могли выпасть из лодки и
сломать ногу, Корделия?
     Она весело рассмеялась (мысль о том, что весь Хэмбри наблюдает за
ними, грела душу) и ответила, что вряд ли.
     Джонас  остановился  на  углу  Равной  и  Камино  Вега,  печально
вздохнул.
     - Здесь я должен поворачивать. -  Он  протянул  ей  сумку.  -  Вы
сможете донести ее? Время у меня есть, я  готов  сопровождать  вас  до
вашего...
     - Нет-нет. Благодарю. Спасибо вам, Элдред. - Шея и щеки  Корделии
залились румянцем, но ее вознаградила улыбка Джонаса.  Он  отсалютовал
ей двумя пальцами и свернул с Главной улицы, направившись к тюрьме.
     Корделия зашагала домой.  Сумка,  которую  она  едва  вынесла  из
магазина, превратилась в пушинку. Правда, через  полмили  она  здорово
прибавила в весе, а когда впереди показался ее  дом,  у  Корделии  уже
отваливались  руки,  а  по  бокам   тек   пот:   Слава   богам,   лето
заканчивалось... и не Сюзан ли это заводила кобылу в ворота?
     - Сюзан! - раздраженно, забыв о встрече с Элдредом, позвала  она.
- Подойди и помоги мне, прежде чем сумка выпадет у меня из рук.
     Сюзан подошла, оставив Фелицию щипать травку  в  переднем  дворе.
Десятью минутами раньше Корделия не  обратила  бы  внимания  на  облик
девушки - ее мысли занимал Элдред Джонас.  Но  горячее  солнце  выжгло
романтические мысли из головы и вернуло ее на  землю.  И  когда  Сюзан
взяла у нее из рук сумку (управлялась она с ней так же  легко,  как  и
Джонас). Корделия подумала, что  девочка  заметно  переменилась.  Если
умчалась она чуть ли не в истерике, то вернулась очень  спокойная,  со
счастливыми глазами. Такой Сюзан была и раньше... до  этой  истории  с
мэром Торином. Других признаков перемен Корделия поначалу не находила,
а потом...
     Нашла.
     Она протянула руку и  схватилась  за  косу  девушки,  слишком  уж
растрепанную, чего Сюзан обычно не допускала. Разумеется,  она  ездила
на лошади, ветер мог растрепать косу. Но почему волосы так  потемнели,
совсем не сверкали на солнце. И она подпрыгнула,  словно  чувствуя  за
собой вину, от прикосновения Корделии. Что бы это значило?
     - У тебя влажные волосы, Сюзан. Ты где-то плавала?
     - Нет! Когда возвращалась, сунула голову под  колонку  у  конюшни
Хуки. Он не возражал, воды у него хватает. Сегодня очень жарко. Может,
еще пойдет дождь. Я на это надеюсь. Дала напиться и Фелиции.
     Девушка не отводила глаз, чистых и  искренних,  но  Корделия  все
равно насторожилась. Что-то тут  не  так,  решила  она.  Но  не  могла
понять, что. Мысль о том, что  Сюзан  могла  скрывать  от  нее  что-то
серьезное и важное, еще не пришла к ней  в  голову.  Она  пребывала  в
полной уверенности, что ее племянница не умеет хранить  секреты,  если
только они не касаются подарка на день рождения... да и то  ее  хватит
на день или  два.  Однако  что-то  беспокоило  Корделию.  Она  провела
пальцем по воротнику рубашки.
     - А воротник сухой.
     - Я старалась не забрызгать его. -  Она  по-прежнему  смотрела  в
глаза Корделии. - К мокрой рубашке прилипает пыль. Ты сама меня  этому
учила, тетя.
     - Ты дернулась, когда я прикоснулась к твоим волосам, Сюзан.
     - Да, дернулась, - признала Сюзан. -  Ведьма  прикасалась  к  ним
точно так же. С тех пор мне это не нравится.  Могу  я  теперь  занести
продукты в дом и увести лошадь с солнцепека?
     - Не груби мне, Сюзан. -  Однако  резкость  в  голосе  племянницы
успокоила ее. Ощущение, что Сюзан изменилась... непонятно  в  чем,  но
изменилась... начало сходить на нет.
     - Тогда не надоедай мне.
     - Сюзан! Немедленно извинись!
     Сюзан глубоко вдохнула, задержала дыхание, выдохнула.
     - Да, тетя. Извиняюсь. Но тут слишком жарко.
     - Да. Оставь продукты в кладовой. Спасибо за помощь.
     Сюзан двинулась к дому с сумкой в руке. Корделия  последовала  на
ней, отстав  на  несколько  шагов.  Глупо,  конечно,  подозрения  явно
беспочвенные, навеянные  легким  флиртом  с  Элдредом,  но  девушка  в
опасном возрасте, и многое зависело от ее поведения в последующие семь
недель. Потом заботы о ней лягут на Торина, но пока за  нее  полностью
отвечала Корделия. Она практически не сомневалась в том, что от своего
слова Сюзан не отступится, но полагала, что до праздника Жатвы за  ней
нужен глаз да глаз. В таких вопросах, как  девичья  невинность,  лучше
перебдеть.






                             КНИГА ВТОРАЯ


                              Интерлюдия


                       КАНЗАС: ГДЕ-ТО, КОГДА-ТО


     Эдди шевельнулся. Вокруг: как надоевшая теща,  ныла  червоточина.
Над ними сияли звезды,  яркие,  словно  новые  надежды...  или  дурные
намерения. Он посмотрел на Сюзанну, которая сидела, подобрав под  себя
култышки, на Джейка, тот дожевывал буррито, на Ыша, положившего голову
на щиколотку Джейка и не отрывавшего глаз от лица мальчика. Во взгляде
зверька читалось обожание.
     Костерок  понемногу  догорал.  То  же  можно  было  сказать  и  о
Демонической Луне, скатившейся к самому горизонту.
     - Роланд. - Голос у Эдди скрипел, как несмазанное колесо.
     Стрелок, который  прервал  рассказ,  чтобы  выпить  глоток  воды,
взглянул на него, приподняв брови.
     - Откуда ты знаешь все подробности этой истории?
     Роланд заулыбался:
     - Едва ли тебя это действительно интересует, Эдди.
     Тут он  был  прав,  этот  старый  высокий  изуродованный  человек
практически всегда был прав.  И  Эдди,  надо  сказать,  сие  частенько
раздражало.
     - Ладно. А как долго ты говоришь, хотел бы я знать.
     - Ты устал? Хочешь лечь спать?
     Да он смеется надо мной, подумал Эдди... но даже когда эта  мысль
только вспыхнула у него в голове, он знал: это не так. К тому же он не
устал. Мышцы не затекли, хотя он сидел скрестив  ноги  с  того  самого
момента, как Роланд повел свой рассказ о Риа и хрустальном шаре. И  по
нужде, малой или большой, ему не хотелось. И голода он  не  испытывал.
Джейк дожевывал последний оставшийся кусок, но, возможно,  по  той  же
причине, что побуждает людей подниматься на Эверест... потому  что  он
был. И с чего ему испытывать голод или желание облегчиться? Костер  не
догорел, луна не зашла.
     Он посмотрел в смеющиеся  глаза  Роланда  и  понял,  что  стрелок
читает его мысли.
     - Нет, спать я не хочу. Ты знаешь, что не хочу. Но, Роланд,..  ты
же рассказывал очень долго. - Он помолчал,  посмотрел  на  свои  руки,
вновь поднял голову, выдавил  из  себя  неуверенную  улыбку.  -  Я  бы
сказал, не один день.
     - Но время здесь другое. Я же тебе говорил.  Теперь  ты  сам  это
видишь. Не все ночи  одинаковы.  Дни  -  тоже...  но  ход  времени  мы
особенно замечаем ночами, не так ли? Да, в этом я уверен.
     - Червоточина растягивает время? - Теперь, упомянув о  ней,  Эдди
еще отчетливее услышал ее неприятный  голос,  словно  над  ухом  вился
настырный комар.
     - Возможно, и растягивает, но скорее всего  так  уж  устроен  мой
мир.
     Сюзанна шевельнулась, словно пробуждаясь от захватившего ее  сна.
Нетерпеливо глянула на Эдди:
     - Не мешай ему говорить.
     - Да, - кивнул Джейк. - Пусть рассказывает.
     - А. Усть, - откликнулся и Ыш,  не  поднимая  морды  с  щиколотки
Джейка.
     - Хорошо, - согласился Эдди. - Нет проблем.
     Роланд обвел всех взглядом.
     - Вы уверены? Остальное... - Он не смог договорить, и Эдди понял,
что Роланд боится.
     - Продолжай, - мягко заметил он. - Расскажи все,  как  было.  Как
было. - Он огляделся. Канзас. Они в Канзасе. В непонятной  реальности.
В непонятное время. Да только он чувствовал,  что  Меджис  и  все  эти
люди, которых он никогда не видел... Корделия и Сюзан, Джонас и Брайан
Хуки, Шими и Красотуля, Катберт  Оллгуд  и  Ален...  где-то  рядом.  И
потерянная Роландом Сюзан тоже рядом. Потому  что  ткань  пространства
тут истончалась... как истончается материя  на  старых  джинсах.  Эдди
сомневался, что Роланд замечал  окружающую  их  темноту.  С  чего?  По
разумению Эдди, в сознании Роланда давно воцарилась ночь... и до  зари
ой как не скоро.
     Он протянул руку и коснулся мозолистой ладони  киллера.  Коснулся
нежно, с любовью.
     - Продолжай, Роланд. Расскажи нам свою историю. До самого конца.
     - До самого конца, -  мечтательно  повторила  Сюзанна.  -  Вскрой
нарыв. - Ее глаза наполнял лунный свет.
     - До самого конца. - присоединился к ним Джейк.
     - Онца, - прошептал Ыш.
     Роланд на мгновение сжал руку Эдди, потом отпустил.  Уставился  в
угасающий костерок, какое-то время молчал, и Эдди почувствовал, что он
ищет слова. Пробует двери, одну за другой, ищет ту, что  откроется.  А
когда дверь открылась, и Роланд увидел, какие за ней  прячутся  слова,
он улыбнулся и посмотрел на Эдди:
     - Настоящая любовь скучна.
     - Что?
     - Настоящая любовь скучна, - повторил Роланд. - Скучна, как любой
другой тяжелый наркотик, к  которому  развивается  привыкание.  И  как
любой другой наркотик...




                             Часть третья
                            ПРИХОДИ, ЖАТВА


                             Глава первая
                         ПОД ОХОТНИЧЬЕЙ ЛУНОЙ


                                  1


     Настоящая любовь, как любой другой тяжелый наркотик,  к  которому
развивается привыкание, скучна... как только открытие сделано, поцелуи
быстро плесневеют, а ласки надоедают... Разумеется,  речь  идет  не  о
тех, кто разделяет эти  поцелуи,  кому  предназначены  эти  ласки,  от
которых окружающий мир становится красивее и ярче. Как и  в  случае  с
тяжелым  наркотиком,  настоящая  первая  любовь  по   большому   счету
интересна только ее пленникам.
     И как любой тяжелый наркотик, к которому развивается  привыкание,
настоящая первая любовь опасна.



                                  2


     Некоторые называли Охотничьей последнюю луну лета, другие считали
ее первой луной осени. Как бы  то  ни  было,  восход  Охотничьей  Луны
воспринимался как  сигнал  к  переменам  в  размеренной  жизни  феода.
Мужчины, выходя в море, поддевали  свитер  под  непромокаемые  куртки,
потому что ветер свежел  и  становился  гораздо  холоднее.  В  больших
яблоневых садах феода  к  северу  от  Хэмбри  (и  в  маленьких  садах,
принадлежащих Джону Кройдону Генри Уэртнеру Джейку Уайту и  замкнутой,
но богатой Корал Торин) появлялись сборщики яблок со своими лесенками.
За ними следовали телеги, уставленные  пустыми  бочонками.  Заработали
яблочные  прессы  и  давильни,  особенно  самая  большая,  в  миле  от
Дома-на-Набережной, окутались сладковатым  запахом.  Вдали  от  берега
Чистого  моря  дни  по-прежнему   стояли   теплые,   небо   оставалось
безоблачным, но настоящая летняя жара ушла вместе  с  Мешочной  Луной.
Последний укос начался и закончился на одной неделе. Как всегда,  сена
он дал совсем ничего, и ранчеры и арендаторы дружно ругали его, чесали
в затылке и задавались вопросом, а стоило ли корячиться...  но  знали,
что стоило, потому что в конце  концов  приходил  холодный,  дождливый
март, когда сеновалы  и  амбары  быстро  пустели.  В  огородах  феода,
больших - на ранчо, маленьких - у арендаторов, крохотных клочках земли
- у горожан, появлялись мужчины,  женщины  и  дети  в  старой  одежде,
сапогах, сомбреро. Штанины они крепко завязывали у  щиколоток,  потому
что в пору Охотничьей  Луны  начинался  исход  скорпионов  и  змей  из
пустыни на восток. И  к  тому  времени  как  начинал  расти  полумесяц
Демонической Луны, убитые гремучие змеи рядком висели на коновязи  как
у "Приюта путников", так и напротив,  у  продовольственного  магазина.
Другие  заведения  тоже  украшали  коновязи   змеями,   но   приз   за
максимальное число шкур, который вручали на  празднике  Жатвы,  всегда
доставался "Приюту" или магазину. В полях  и  садах  женщины,  которые
повязывали головы платками и носили на груди  амулеты,  обеспечивающие
щедрый  урожай,  наполняли  корзину  за  корзиной.  Убрали   последний
помидор, потом огурец, кукурузу, наконец, минго. За ними, по мере того
как дни становились короче и  приближались  осенние  дожди,  подходила
пора кабачков, моркови,  тыкв  и  картофеля.  В  Меджисе  сбор  урожая
начался, когда Охотничья Луна превратилась в полумесяц, который каждую
звездную ночь поглядывал кончиками на восток, за бескрайнее море,  где
не бывали ни один мужчина, ни одна женщина Срединного мира.



                                  3


     Те,  кто  попал  в  сети  тяжелых  наркотиков,  будь  то  героин,
дьявольская  трава,  настоящая  любовь,  зачастую  пытаются  сохранить
шаткое равновесие между  секретностью  и  экстазом,  шагая  по  канату
жизни. Сохранить равновесие, удержаться  на  канате  сложно  даже  при
ясной голове, а уж в состоянии эйфории практически  невозможно.  И  уж
совершенно невозможно, если речь идет о длительном промежутке времени.
     Роланд и Сюзан пребывали в эйфории. Спасало  их  лишь  одно:  они
знали об этом. Да и секрет этот им предстояло хранить не вечно, а лишь
до ярмарки Жатвы. А то и меньше,  если  Большие  охотники  за  гробами
перейдут к решительным действиям раньше. Первый ход  могли  сделать  и
другие игроки, думал Роланд, но при любом раскладе не обошлось бы  без
Джонаса и его людей. И они представляли собой наибольшую опасность для
юношей из Привходящего мира.
     Роланд и Сюзан соблюдали осторожность, максимальную осторожность,
на которую способны пребывающие в эйфории юноша и девушка. Никогда  не
встречались  в  одном  месте  дважды  кряду,   никогда   не   таились,
направляясь на встречу. В Хэмбри всадники считались частью пейзажа, но
вот прячущихся, крадущихся замечали сразу. Сюзан никогда  не  пыталась
сказать, что едет на прогулку с подругой (хотя у нее и  были  подруги,
которые прикрыли бы ее): тем, кому нужно алиби, есть что скрывать. Она
чувствовала, что тетю Корд тревожат ее частые отлучки, особенно ранним
вечером, но пока та принимала часто повторяемое объяснение  Сюзан:  ей
нужно время, чтобы побыть в одиночестве, подумать о своем  обещании  и
сжиться с ответственностью,  которую  она  взвалила  на  себя.  Ирония
судьбы, но именно такой совет ей дала ведьма с Кооса.
     Они встречались в ивовой роще, в  пустующих  сараях  на  северной
оконечности  бухты,  в  хижине  овцевода  неподалеку   от   Кооса,   в
заброшенной лачуге сквоттера [Squatter  -  незаконно  поселившийся  на
незанятой  земле  (англ.).]  в  Плохой  Траве.  В   грязных,   вонючих
помещениях, ничем не отличающихся от притонов,  в  которых  собираются
наркоманы, чтобы предаться пороку, но Сюзан и Роланд  не  замечали  ни
прогнивших досок стен лачуги, ни дыр в крыше хижины, ни запаха  сетей,
брошенных в угол лодочного сарая. Они обезумели от любви,  и  для  них
всякий шрам на лице мира обретал неземную красоту.
     Дважды в эти горячечные недели они использовали красный камень за
павильоном, чтобы уговориться о  встрече,  а  потом  внутренний  голос
предупредил Роланда, что делать этого больше не  стоит:  камень  хорош
для детей, играющих в секреты, а он и его любовь - уже не  дети.  Если
их накроют, то изгнание будет для них самым мягким наказанием. Красный
камень уж очень заметен, а перехваченная записка - пусть неподписанная
и вроде бы ни о чем - смертельно опасна.
     Оба решили, что целесообразнее  прибегнуть  к  помощи  Шими.  Под
глупой улыбкой, не сходящей с его лица, скрывалось удивительное... да,
благоразумие. Роланд долго размышлял над  этим  и  не  смог  подобрать
более точного слова. Умение молчать объяснялось не хитростью. Хитрость
не имела к  Шими  ни  малейшего  отношения.  Кто  мог  назвать  хитрым
человека, который не умел солгать, не отведя глаз?
     Услугами  Шими  они  воспользовались  шесть  раз,  три  -   чтобы
назначить встречу, два - чтобы  переменить  место,  один  -  отменить:
Сюзан заметила всадников с ранчо "Пиано", собирающих табун  неподалеку
от лачуги в Плохой Траве.
     Внутренний голос,  предупредивший  Роланда  о  том,  что  красный
камень опасен, ничего не говорил о Шими... но  заговорила  совесть,  и
когда он наконец поделился своими сомнениями с Сюзан  (завернувшись  в
одеяло, голые, они лежали в объятиях друг друга), выяснилось, что и ее
совесть неспокойна. Они поступали несправедливо, подставляя парня  под
удар. Придя к этому выводу, Роланд и  Сюзан  решили  договариваться  о
встречах без посредников. Если она не может встретиться с ним, сказала
Сюзан, на ее подоконнике будет сохнуть красная  рубашка.  Если  он  не
сможет приехать, то оставит белый камень в северо-восточном углу двора
по другую сторону улицы напротив конюшни Хуки. На крайний случай у них
оставался красный камень за павильоном. Рискованный способ,  все  так,
но лучше, чем подвергать опасности Шими.
     Поначалу Катберт и Ален  не  верили  своим  глазам,  наблюдая  за
превращением Роланда в "наркомана". Но в  итоге  недоумение,  зависть,
удивление сменились ужасом. Их послали в тихое, безопасное место,  они
же угодили в самое сердце заговора. Приехали в феод, где вся  верхушка
переметнулась на сторону злейшего врага Альянса.  Их  личными  врагами
стали три крутых парня, на счету которых не  один  и  не  два  десятка
покойников. Однако они не падали духом и чувствовали  себя  более  чем
уверенно, потому что ими командовал их друг, которого они почитали  за
полубога после того, как он победил Корта (выбрав оружием  сокола!)  и
стал стрелком в неслыханно юном возрасте -  в  четырнадцать  лет.  Тот
факт, что им выдали оружие,  наполнял  их  гордостью  при  отъезде  из
Гилеада, но ничего не значил  теперь,  когда  они  начали  осознавать,
какие силы противостоят им в Хэмбри и Меджисе. Они могли  рассчитывать
только на Роланда. И теперь...
     - Он словно револьвер, брошенный  в  воду!  -  воскликнул  как-то
вечером Катберт, вскоре после отъезда Роланда на встречу с Сюзан.  Над
крыльцом бункера висела четвертушка набирающей силу Охотничьей Луны. -
Только богам известно, выстрелит ли он вновь, даже если его вытащат из
воды и просушат.
     - Не гони  лошадей.  -  Ален  посмотрел  на  обнесенное  перилами
крыльцо и, чтобы развеселить Катберта (при обычных обстоятельствах для
этого не требовалось никаких  усилий),  спросил:  -  А  где  дозорный?
Пораньше отправился на боковую?
     Однако этот вопрос еще больше разозлил Катберта.  Грачиный  череп
он не видел несколько дней,  сколько  именно,  он  сказать  не  мог  и
воспринимал его пропажу как дурной знак.
     - Отправился, но не спать. - Катберт  бросил  злобный  взгляд  на
запад, куда умчался на своем большом мерине Роланд.  -  Видно,  я  его
потерял. Как некоторые теряют разум, сердце и здравый смысл.
     - С  ним  все  будет  в  порядке.  -  Голосу  Алена   недоставало
уверенности. - Ты знаешь его так же хорошо, как и  я,  Берт...  знаешь
всю жизнь, мы оба знаем. С ним все будет в порядке.
     Когда Катберт ответил, в голосе  не  слышалось  свойственной  ему
смешливости:
     - Сейчас я не могу  сказать,  что  знаю  его.  Они  оба  пытались
поговорить с Роландом, каждый по-своему. В обоих случаях реакция  была
одинаковой, точнее, она напрочь отсутствовала.
     Мечтательный (с легким оттенком  тревоги)  отсутствующий  взгляд,
который  появлялся  в  глазах  Роланда  в  ходе   этих   односторонних
дискуссий, хорошо знал любой, кто пытался воззвать к  здравому  смыслу
наркомана. Взгляд этот говорил о том, что для Роланда не  существовало
ничего, кроме лица Сюзан, запаха кожи Сюзан, упругости тела Сюзан  под
его руками. Окружающий Роланда мир уменьшился до размеров Сюзан.
     - Я даже немного ненавижу ее за то, что  она  с  ним  сделала,  -
продолжил Катберт, и Ален услышал в его голосе то, чего никогда раньше
не было: ревность, раздражение, страх.  -  Пожалуй,  немного  -  мягко
сказано.
     - Как ты можешь? - Слова друга шокировали Алена. - Она  не  несет
ответственности за...
     - Ой ли? Она ходила с ним в СИТГО. Она видела то, что  видел  он.
Бог знает, что он  ей  рассказывает  после  того,  как  они  перестают
изображать чудовище о двух спинах. И она далеко не глупа. Ты посмотри,
как ловко она все устраивает. - Ален догадался,  что  Берт  говорит  о
трюке с кошельком. - Она должна знать, что стала помехой в  достижении
нами цели. Должна знать!
     Горечь его выплеснулась наружу. Он ревнует  ее  за  то,  что  она
увела его лучшего друга, подумал Ален. Он  ревнует  и  своего  лучшего
друга, потому что ему досталась самая прекрасная девушка из тех,  кого
ему доводилось видеть.
     Ален  наклонился  и  схватил  Катберта  за  плечо.   Когда   Берт
повернулся, его поразила суровость лица Алена.
     - Это ка.
     Катберт пренебрежительно фыркнул:
     - Если бы мне подавали горячий  обед  всякий  раз,  когда  кто-то
возлагал вину за  воровство,  сладострастие  или  прочие  человеческие
слабости на ка...
     Пальцы Алена сжались  сильнее,  причиняя  боль.  Катберт  мог  бы
вырваться, но не стал. Он не отрывал глаз от лица Алена. Шут, хотя  бы
на время, исчез.
     - Чего мы не можем себе позволить, так это винить их в  чем-либо,
- возразил Ален. - Неужели ты этого не понимаешь? Если ка  унесла  их,
они в этом  не  виноваты.  Не  можем  мы  их  винить.  Мы  должны  это
осознавать. Он нам нужен. И, возможно, нужна и она.
     Долго-долго смотрел Катберт в глаза Алена. Ален видел, как злость
Берта  борется  со  здравым  смыслом.  Наконец  (возможно,  ненадолго)
здравый смысл победил.
     - Хорошо, согласен. Это ка - любимый всеми козел  отпущения.  Для
того и существует великий невидимый мир, не так ли? Иначе на  кого  бы
мы могли возложить ответственность за проявление собственной глупости?
А теперь отпусти меня. Ал, если только не хочешь сломать мне плечо.
     Ален убрал руку, сел. На душе у него полегчало.
     - Теперь бы только понять, что нам делать со Спуском. Если  мы  в
самое ближайшее время не начнем пересчитывать...
     - Есть у меня одна идея, - прервал его  Катберт.  -  Правда,  она
требует доработки. Я уверен, Роланд сможет помочь... если  кому-то  из
нас удастся на несколько минут завладеть его вниманием.
     Они помолчали, оглядывая двор. В бункере уютно ворковали  голуби.
Ален свернул самокрутку. Времени на это ушло немало, конечный  продукт
мог вызвать  у  заядлого  курильщика  разве  что  улыбку,  но  она  не
развалилась, когда Ален раскурил ее.
     - Твой отец содрал бы с тебя шкуру, если б увидел у тебя  в  руке
сигарету. - В голосе Катберта слышалось восхищение. А вот годом позже,
когда Охотничья Луна вновь поплыла по небосводу, уже  все  трое  стали
заядлыми курильщиками, обожженные  солнцем  молодые  люди,  оставившие
позади свою юность.
     Ален кивнул. От крепкого табака Внешней Дуги у  него  голова  шла
кругом и першило в горле, но  сигарета  успокаивала  нервы,  а  именно
сейчас его нервы нуждались в успокоительном. Насчет  Берта  он  ничего
сказать не мог, но сам чувствовал в ветре  запах  крови.  Возможно,  и
той, что предстояло пролить им. Его это не пугало, во  всяком  случае,
пока, но не могло не тревожить.



                                  4


     Хотя Катберта и Алена с детских лет учили  воевать,  они,  как  и
огромное большинство подростков их возраста, свято верили, что старшие
все  делают  лучше  их,  особенно  если  речь  шла  о   стратегическом
планировании. Они также  полагали,  что  взрослые  всегда  знали,  что
делают. Роланд, даже ослепленный любовью,  воспринимал  взрослых  куда
более прагматично, но его друзья забыли, что  в  игре  в  "Замки"  обе
стороны не ведают о маневрах противника. И  они  бы  очень  удивились,
узнав, что по крайней мере двое из трех Больших охотников  за  гробами
очень нервничают из-за юной  троицы  из  Привходящего  мира  и  крайне
издерганы выжиданием, взятым на вооружение обеими сторонами.
     Как-то  ранним  утром,  когда  в  небе  еще  светилась  половинка
Охотничьей Луны, Рейнолдс и Дипейп спустились вместе со второго  этажа
"Приюта путников". В большом зале царила тишина, прерываемая разве что
всхрапываниями. В самом большом салуне Хэмбри веселье  закончилось  до
следующего вечера.
     Джонас в компании молчаливого гостя раскладывал пасьянс "Канцлер"
на столике Корал слева от дверей. В это утро он  надел  плащ:  дыхание
легким парком вырывалось изо рта, когда он наклонялся над картами.  До
утренних заморозков дело еще не дошло, но они были явно не за  горами.
Об этом свидетельствовал холодный воздух.
     Курилось и дыхание гостя Джонаса. Кимба пришел в толстом сером, с
крошечными  оранжевыми  крапинками,  пончо.  Они  как  раз   собрались
обсудить интересующие их вопросы, когда Рой и Клей
     (Пинч и Джилли, подумал Раймер)
     показались на лестнице. И их ночь, проведенная у шлюх  на  втором
этаже, закончилась.
     - Элдред, - поздоровался Рейнолдс.
     - Сэй Раймер.
     Раймер кивнул, чуть поморщился, переводя взгляд  с  Рейнолдса  на
Дипейпа:
     - Долгих вам дней и приятных ночей,  джентльмены.  -  Разумеется,
мир сдвинулся, подумал он. И доказательство  тому  -  эти  две  темные
личности, играющие столь важные роли во всей этой истории. Впрочем,  и
сам Джонас не намного их лучше.
     - Можем мы перекинуться с тобой парой  слов,  Элдред?  -  спросил
Клей Рейнолдс. - Мы с Роем поговорили и...
     - Напрасно, - дребезжащим, как всегда,  голосом  ответил  Джонас.
Раймер не удивился бы, если б такой голос оказался у Ангела смерти.  -
Разговоры ведут к мыслям, а мысли для таких, как  вы,  парни,  опасны.
Все равно что ковырять в носу патронами.
     Дипейп загоготал, словно не понял, что смеются-то над ним.
     - Джонас,  послушай,  -  начал  Рейнолдс  и   в   нерешительности
посмотрел на Раймера.
     - Ты можешь говорить при сэй Раймере. - Джонас выложил новый  ряд
карт. - Он, в конце концов, наш основной работодатель.  Я  раскладываю
пасьянс  "Канцлер"  в  его  честь.  На   лице   Рейнолдса   отразилось
недоумение.
     - Я думал... то есть мне казалось, что мэр Торин...
     - Мэра  Торина   не   интересуют   детали   нашего   договора   с
Благодетелем, - ответил Раймер. - Он вполне доволен той долей прибыли,
что причитается ему в этой сделке,  мистер  Рейнолдс.  Сейчас  главная
забота мэра - приближающая ярмарка Жатвы. Он хочет, чтобы  все  прошло
гладко, дабы потом... материализовать  договоренности,  достигнутые  с
известной тебе юной леди.
     - Ох уж эти дипломатические обороты, - покачал головой Джонас.  -
Сейчас, Рой, я тебе все растолкую. В эти дни мэр Торин главным образом
гоняет шкурку, мечтая о том, как его червячок залезет в  персик  Сюзан
Дельгадо. Готов поспорить, что в тот момент, когда раковина  откроется
и он увидит перед собой жемчужину, ему не удастся  добраться  до  нее.
Сердце у него разорвется от возбуждения, и он замертво рухнет на  юную
красотку. Да, так и будет!
     Дипейп опять загоготал, локтем ткнув Рейнолдса в бок:
     - Он прав, не так ли, Клей? Так и будет!
     Рейнолдс улыбнулся, но в глазах его оставалась  тревога.  Улыбка,
холодная, как ноябрьский лед, изогнула и губы Раймера.  Он  указал  на
семерку, которая выскочила из колоды.
     - Красное на черное, мой дорогой Джонас.
     - Никакой я тебе не дорогой, - Джонас положил  семерку  бубен  на
восьмерку пик,  -  и  советую  это  запомнить.  -  Потом  обратился  к
Рейнолдсу и Дипейпу: - Так что вам, парни, нужно? Мы  с  Раймером  как
раз собрались держать совет.
     - Может, нам всем есть что обсудить. - Рейнолдс положил  руку  на
спинку стула. - Посмотреть, не совпадают ли наши мысли.
     - Думаю, что нет. - Джонас смешал карты. На его  лице  проступило
раздражение, и Клей Рейнолдс торопливо убрал руку со спинки  стула.  -
Говори, что ты хотел сказать, и покончим с этим.
     - Мы подумали, что пора  прогуляться  к  "Полосе  К",  -  все  же
заговорил Дипейп. - Посмотреть, что к чему. Поискать подтверждение тем
словам, которые я услышал от старика в Ритзи.
     - И выяснить, что у них за душой, - вставил Рейнолдс. -  Развязка
близится, Элдред, и рисковать мы не можем. У них, возможно...
     - Что? Револьверы? Электрические лампочки? Феи  в  бутылках?  Кто
знает? Я подумаю над этим, Клей.
     - Но...
     - Я же сказал, что  подумаю  над  этим.  А  теперь  отправляйтесь
наверх, оба, к своим феям.
     Рейнолдс  и  Дипейп  посмотрели  на  него,  переглянулись,  затем
попятились от стола. Раймер продолжал улыбаться одними губами.
     У  лестницы  Рейнолдс  обернулся.  Джонас,  перемешивая   колоду,
посмотрел на него, кустистые брови вопросительно поднялись.
     - Однажды мы недооценили их, и они выставили  нас  на  посмешище.
Мне бы не хотелось, чтобы история повторилась. Ничего больше.
     - У тебя все еще свербит в заднице, не так  ли?  Что  ж,  у  меня
тоже. И я повторяю тебе: они за это заплатят.  Счет  я  подготовлю  и,
когда придет время, представлю его со всеми набежавшими процентами.  А
пока они не заставят меня высунуться первым. Время на нашей стороне  -
не на их. Ты это понимаешь?
     - Да.
     - Постараешься это запомнить?
     - Да, - повторил Рейнолдс.
     Логика Джонаса, похоже, убедила его.
     - Рой? Ты мне доверяешь?
     - Да, Элдред. На все сто. - Джонас похвалил  его  за  результаты,
полученные в Ритзи, и Дипейп не находил себе места от радости.
     - Тогда поднимайтесь наверх и дайте мне обсудить с боссом то, что
требует обсуждения. Стар я уже для бессонных ночей.
     Когда они ушли, Джонас разложил  карты  по  столу,  оглядел  зал.
Человек двенадцать, включая пианиста Шеба и вышибалу Крикуна, спали на
полу и скамьях. Ни  один  не  мог  подслушать  разговор  двух  мужчин,
сидящих за столиком у двери, даже  если  бы  кто-то  из  этих  алкашей
только притворялся, что спит. Джонас положил красную даму  на  черного
валета, потом посмотрел на Раймера:
     - Говори, что хотел сказать.
     - Эти двое сказали все за меня. Сэй Дипейп не  страдает  избытком
мозгов, но Рейнолдс достаточно умен, не так ли?
     - Клей у нас молодец, когда светит луна, а  он  чисто  выбрит,  -
согласился  Джонас.  -  Неужели  ты  приехал   из   Дома-на-Набережной
специально для того, чтобы сказать  мне,  что  эти  три  юнца  требуют
пристального наблюдения?
     Раймер пожал плечами:
     - Может, и требуют, и тогда заниматься этим положено  мне...  все
так. Но что мы там найдем? Заранее сказать трудно. -  Раймер  постучал
по одной из карт Джонаса. - Это канцлер.
     - Да. Почти такой же урод, как и тот, с которым я сейчас сижу.  -
Джонас положил  канцлера...  Павла...  повыше  ряда  карт.  Вторым  он
вытащил Луку, который лег рядом с Павлом. Оставались  Петр  и  Матфей.
Джонас всмотрелся в Раймера: - Свои эмоции ты контролируешь лучше моих
приятелей, но нервничаешь не меньше, чем они. Хочешь знать, что таится
в бункере? Я тебе скажу: запасные сапоги, фотографии мамочек,  стоячие
носки, заскорузлые простыни, поскольку этим  мальчикам  вдолбили,  что
негоже гоняться за  овцами...  и  револьверы,  где-нибудь  спрятанные,
скорее всего под половицей.
     - Ты действительно думаешь, что они вооружены?
     - Да, Рой все выяснил, сомнений быть не может.  Они  из  Гилеада,
похоже, ведут свой род от Артура из Эльда или людей, которые  полагают
Артура своим предком. Вероятно, они подмастерья  или  ученики,  но  им
дали револьверы, которых они еще не заслужили. Впрочем, один, высокий,
у которого в глазах  написано  а-мне-на-все-наплевать,  возможно,  уже
стрелок, но я в этом очень сомневаюсь. Слишком молод. Даже если  он  и
стрелок, в открытом поединке я возьму над ним верх. Я это знаю,  да  и
он, пожалуй, тоже.
     - Тогда почему их послали сюда?
     - Не потому, что во Внутренних феодах  заподозрили  вашу  измену,
сэй Раймер... на этот счет можешь не волноваться.
     Раймер выпрямился, его длинная шея вылезла из пончо:
     - Как ты посмел назвать меня изменником? Как ты посмел?
     Элдред  Джонас  одарил  министра  имущества   Хэмбри   неприятной
улыбкой, придававшей ему сходство с росомахой:
     - Я  привык  называть  вещи  своими  именами   и   не   собираюсь
перестраиваться. Тем более что для  тебя  куда  важнее  еще  одна  моя
привычка - я никогда не меняю работодателя.
     - Если бы я не верил в идеи...
     - Какая разница, во что ты веришь? Уже поздно, и я хочу спать.  В
Нью-Канаане и Гилеаде  не  имеют  ни  малейшего  понятия  о  том,  что
происходит или не происходит во Внешних феодах. Мало кто  из  тамошних
правителей побывал здесь. У них слишком много  хлопот,  чтобы  тратить
время на путешествия. Нет, о Внешних феодах они знают только  то,  что
когда-то прочитали в книгах: счастливые  ковбои  скачут  меж  табунов,
счастливые рыбаки вытаскивают из моря полные сети, счастливые  фермеры
набивают амбары зерном, а потом все радостно  пьют  грэф  в  павильоне
"Зеленого сердца". Ради  Человека  Иисуса,  Раймер,  не  усложняй  мне
жизнь... Завтрашние проблемы будем решать завтра.
     - Они видят Меджис оазисом спокойствия и безопасности.
     - Да, деревенскую идиллию, именно  так,  сомнений  тут  нет.  Они
знают, что их образ жизни...  аристократическая  иерархия,  рыцарство,
почитание предков....  горит  синим  пламенем.  Решающая  битва  может
произойти в двух сотнях колес к северо-западу от их границ,  но  после
того как Фарсон использует  свои  огненные  машины  и  роботов,  чтобы
уничтожить их армию, его войска покатятся на юг. Во Внутренних  феодах
есть люди, которые уже лет  двадцать  ожидают  подобного  исхода.  Они
послали этих мальцов не  для  того,  чтобы  выведывать  твои  секреты,
Раймер. Такие не посылают своих детей в  горнило.  Они  послали  их  в
безопасное место, только и всего. Естественно, сие  не  означает,  что
эти парни слепы или глупы, но ради богов, не будем раздувать  из  мухи
слона. Они еще дети.
     - Что еще ты можешь там найти, если уж пойдешь?
     - Какое-нибудь средство  для  передачи  сообщений.  Скорее  всего
гелиограф. А за карьером Молнии живет пастух или  арендатор,  которого
они подкупили и научили передавать  дальше  полученное  сообщение  или
относить его в условленное место. Но особого толку от  этих  сообщений
не будет, не так ли? Ответные меры запоздают.
     - Возможно, но пока еще не поздно их предпринять. И ты прав. Дети
они или нет, но я волнуюсь.
     - Говорю тебе, на то нет причины. Скоро я  буду  богат,  а  ты  -
просто купаться в золоте. Если захочешь,  станешь  мэром.  Кто  сможет
остановить тебя?  Торин?  Он  ничтожество.  Корал?  Она  поможет  тебе
вздернуть его на суку. А может, тебе  захочется  стать  бароном,  если
возродятся эти титулы? - Он увидел,  как  блеснули  глаза  Раймера,  и
рассмеялся. Из колоды появился Матфей, и Джонас положил  его  рядом  с
двумя канцлерами. - Да, я вижу, тебе именно этого хочется. Драгоценные
камни и золото - это хорошо, но до чего приятно, когда  люди  отбивают
тебе поклоны, так?
     - Им  давно  следовало  заняться  лошадьми.  -  Раймер  не  хотел
уклоняться от темы.
     Руки Джонаса застыли над разложенными картами. Эта мысль  не  раз
приходила ему в голову, особенно в последние две недели.
     - Как долго, по-твоему, можно считать  сети,  лодки  и  уловы?  -
спросил Раймер. - Им давно пора перебраться  на  Спуск,  пересчитывать
коров и лошадей, заглядывать в амбары, изучать книги  учета.  Они  уже
две недели как должны перейти туда. Если только они уже не знают,  что
там найдут.
     Джонас понимал, на что намекает  Раймер,  но  отказывался  в  это
верить. Не мог поверить. Откуда такая скрытность в мальчишках, которые
брились раз в неделю?
     - Нет. В тебе говорит чувство вины. Просто  они  боятся  что-либо
упустить,  а  потому  ползут,  как  полуослепшие  старики.  Скоро  они
появятся на Спуске, и тогда счет пойдет на их сердца.
     - А если нет?
     Хороший вопрос. Наверное, придется избавиться от них, предположил
Джонас. Устроить засаду. Три выстрела, и деток  больше  нет.  Конечно,
город будет скорбеть, мальчишек здесь полюбили, но до праздника  Жатвы
Раймер сможет удержать ситуацию под контролем, а потом хоть  трава  не
расти. Однако...
     - Я загляну на "Полосу К", - наконец выдавил из  себя  Джонас.  -
Один... не хочу, чтобы Клей и Рой тащились со мной.
     - Отлично.
     - Может, ты захочешь составить мне компанию?
     Ледяная улыбка вновь искривила губы Кимбы Раймера:
     - Думаю, что нет.
     Джонас кивнул и вновь начал тасовать карты. Осмотр "Полосы  К"  -
мероприятие рискованное, но особых трудностей он не  ждал...  особенно
если пойдет один. В конце концов,  они  всего  лишь  мальчишки,  да  и
уезжали обычно на целый день.
     - Когда я могу получить полный отчет, сэй Джонас?
     - Когда у меня будет что сказать. Подгонять меня не надо.
     Раймер вскинул руки:
     - Прошу меня извинить, сэй.
     Джонас кивнул, удовлетворенный  ответом  Раймера.  Вскрыл  карту.
Петр, канцлер-ключник. Он положил карту в верхний ряд и долго  смотрел
на нее, поглаживая пальцами длинные седые волосы. Когда же он  перевел
взгляд с лежащих на столе карт на  Раймера,  у  того  брови  изумленно
взлетели вверх:
     - Ты улыбаешься.
     - Да! - Джонас вновь начал тасовать  карты.  -  Я  счастлив!  Все
четыре канцлера вскрыты. Думаю, что из этой игры я выйду победителем.



                                  5


     Риа Охотничья Луна  принесла  только  раздражение.  Планы  ее  не
осуществились, а благодаря  прыжку  шестилапой  твари  она  так  и  не
узнала, в чем причина. Этот молодой жеребчик, который  скушал  вишенку
Сюзан Дельгадо, каким-то образом не  позволил  ей  обрить  голову.  Но
каким именно? И кто он на самом деле? Риа  все  чаще  задумывалась  об
этом, и любопытство ее нарастало вместе с  яростью.  Риа  с  Кооса  не
привыкла к тому, чтобы ее оставляли с носом.
     Она посмотрела на Масти. Кот лежал у противоположной стены  и  не
сводил с нее глаз. Обычно он предпочитал камин (ему нравился  холодный
ветерок, которым тянуло из трубы), но после того как она подпалила ему
шкуру, перебрался к ящику для дров.  И,  наверное,  правильно  сделал,
учитывая настроение Риа.
     - Тебе повезло, что ты еще жив, ворлок, - пробурчала старуха.
     Она повернулась  к  хрустальному  шару,  начала  водить  над  ним
руками, но он лишь светился розовым -  образы  внутри  не  появлялись.
Наконец Риа поднялась, подошла к двери, распахнула ее,  посмотрела  на
ночное небо. Светилась уже большая часть луны, и на яркой  поверхности
четко проступала Охотница. Ей-то и достался поток ругательств, который
Риа не рискнула выплеснуть на  магический  кристалл  (кто  знает,  что
таится у него внутри и как он отреагирует на такие слова). Дважды  она
ударила кулаком по двери, вывалив весь  ругательный  запас,  не  забыв
даже те словечки, которыми  обменивалась  малышня,  играя  в  дворовой
пыли. Никогда еще ее не охватывала такая злость.  Она  отдала  девушке
приказ, а та, не важно, по  каким  причинам,  не  повиновалась.  Пойдя
против Риа с Кооса, эта сука заслужила смерть.
     - Но не сейчас, - прошептала старуха. -  Сначала  ее  вываляют  в
грязи, потом с головой искупают  в  моче,  чтобы  ею  пропитались  эти
светлые волосы,  которыми  она  так  гордится.  Унизят...  оскорбят...
оплюют...
     Она вновь ударила кулаком об дверь, на этот раз  с  такой  силой,
что до крови ободрала  костяшки  пальцев.  Злилась  ведьма  не  только
потому, что девушка не повиновалась приказу, полученному под гипнозом.
Из-за этого Риа не находила себе места и в таком  состоянии  не  могла
использовать хрустальный шар на полную катушку. Он "включался" лишь на
непродолжительные периоды времени. Пассы и заклинания не помогали. Она
прекрасно знала, что слова и жесты - лишь  способ  концентрации  воли.
Именно на это реагировал магический кристалл -  на  сконцентрированную
волю. А мысли об этой шлюхе и  ее  молодом  любовнике  отвлекали  Риа,
злили, не давали сосредоточиться на главном. Вот розовый туман  внутри
шара и не рассеивался. Злость мешала ей увидеть сокрытое туманом.
     - Как я смогу заставить его открыться? - спросила Риа женщину  на
луне. - Скажи мне! Скажи!
     Но Охотница ничего ей не сказала, и Риа ушла в хижину,  посасывая
кровоточащие костяшки пальцев.
     Масти увидел ее и забился в зазор между трубой и ящиком для дров.




                             Глава вторая
                            ДЕВУШКА У ОКНА


                                  1


     Охотница начала "набивать живот", как говорили старожилы: даже  в
полдень луна виднелась в небе,  поблескивая  в  ярком  осеннем  свете.
Перед различными заведениями вроде "Приюта  путников"  и  на  открытых
верандах хозяйских домов на больших ранчо вроде "Рокинг  Б"  Ленджилла
или "Ленивой Сюзан" Ренфрю начали появляться одетые в лохмотья  пугала
с набитыми соломой головами. Обязательно  в  сомбреро  и  с  корзиной,
наполненной дарами нового урожая в руках. Каждое  пугало  смотрело  на
пустеющие поля белыми, вышитыми стежками глазами.
     Телеги с кабачками забили дороги. Ярко-оранжевые тыквы и мешки  с
морковью  перекочевали  в  сараи.  На  полях  полным   ходом   убирали
картофель. Деревянные фигуры Хранителей на крыльце  продовольственного
магазина в Хэмбри украсили "урожайные" амулеты.
     По всему Меджису девушки шили праздничные наряды для  ночи  Жатвы
(и плакали над ними, если что-то не получалось), мечтая  о  юношах,  с
которыми они будут танцевать в павильоне "Зеленого сердца". Их младшие
братья с трудом засыпали, думая о тех играх,  развлечениях  и  призах,
которые сулил им  карнавал.  Даже  родители  иногда  лежали  без  сна,
несмотря на гудящие руки и ноющие от тяжелой работы спины,  предвкушая
радости ярмарки Жатвы.
     Лето ушло, взмахнув напоследок зеленым подолом: пришла пора сбора
урожая.



                                  2


     Риа плевать хотела на праздничные танцы и карнавальные  игры,  но
спалось ей не лучше тех, кто никак не  мог  дождаться  ярмарки  Жатвы.
Чуть ли не каждую ночь она до  рассвета  лежала  без  сна,  голова  ее
гудела от ярости. Незадолго до той ночи, когда Джонас держал  совет  с
канцлером  Раймером,  она  решила  напиться,  дабы  спиртное  принесло
желанное забытье. И настроение у нее отнюдь не улучшилось,  когда  она
обнаружила, что  бочонок  с  грэфом  практически  пуст:  воздух  вновь
огласили ругательства.
     Она уже собралась выдать новую порцию,  когда  ее  осенила  идея.
Изумительная идея. Блестящая идея. Она хотела,  чтобы  Сюзан  Дельгадо
отрезала себе волосы. Не отрезала, хотя Риа по-прежнему не понимала, в
чем причина. Зато она узнала о девушке кое-что интересное, не так  ли?
Кое-что интересное, нет, очень интересное, более чем.
     Риа не собиралась идти с  имеющимися  у  нее  сведениями  к  мэру
Торину: почему-то она надеялась, глупо, по-детски, что мэр забыл  и  о
ее существовании,  и  о  том,  что  вручил  ей  на  хранение  чудесный
хрустальный шар. А вот насчет девушкиной тетки...  Допустим,  Корделия
узнает, что ее племянница не только  потеряла  невинность,  но  и  все
более уподобляется шлюхе? Риа  не  думала,  что  Корделия  помчится  к
мэру... женщина эта, конечно,  ханжа,  но  далеко  не  дура...  однако
неплохо запустить кота в голубятню, не так ли?
     - Мяу!
     Масти, стоявший  в  полоске  лунного  света,  словно  понял,  что
хозяйка думает о кошках. Он смотрел на нее с  надеждой  и  недоверием.
Риа, отвратительно улыбаясь, раскрыла ему объятия:
     - Иди ко мне, мой драгоценный! Иди ко мне, мой сладенький!
     Масти, поняв, что все обиды забыты, поспешил на руки Риа,  громко
замурлыкав, когда Риа начала вылизывать его мордочку старым желтоватым
языком. В ту ночь ведьма с Кооса впервые за  неделю  крепко  спала,  а
когда утром взяла в руки  магический  кристалл,  розовый  туман  сразу
рассеялся. И весь день она не отрывала от него глаз, шпионя за людьми,
которых ненавидела, ничего не ела, изредка прикладываясь  к  кружке  с
водой. А  на  закате  Риа  вышла  из  транса,  вспомнив,  что  еще  не
приступила  к  реализации  осенившей  ее  идеи.  Впрочем,  это  ее  не
огорчило. Она уже знала, что надо делать... а теперь могла  увидеть  в
хрустальном шаре результаты своих трудов! Все крики и упреки! И  слезы
Сюзан. Более всего ей хотелось увидеть слезы униженной Сюзан.
     - У  меня  будет  своя  жатва,  -  сказала  она  Эрмоту,  который
взбирался по ноге Риа, подбираясь к тому местечку, где ей  и  хотелось
его видеть. Мало кто из мужчин может ублажать  тебя  так,  как  Эрмот,
подумала она, очень мало. И Риа радостно засмеялась.



                                  3


     - Помни о своем обещании, - нервно бросил  Ален  Катберту,  когда
они услышали приближающийся топор копыт. - Держи себя в руках.
     - Я помню, - ответил Катберт, но сомнения его  не  рассеялись.  И
когда Роланд, обогнув бункер, въехал во двор, отбрасывая длинную  тень
в закатных лучах, нервно сжал кулаки. Потом велел  пальцам  разжаться,
что они и сделали. А когда Роланд спешился,  вновь  сжались,  впившись
ногтями в ладони.
     Еще одна стычка, подумал Катберт. О боги, как меня от них тошнит.
Смертельно тошнит.
     В прошлый вечер они схлестнулись из-за голубей... опять.  Катберт
хотел послать на запад сообщение о цистернах с нефтью, Роланд  -  нет.
Они поспорили. Да только (и это раздражало Катберта ничуть  не  меньше
постоянного ноющего шепота червоточины) Роланд не спорил.  В  эти  дни
Роланд ни с кем не спорил.  Смотрел  на  них  отсутствующим  взглядом,
будто в бункере находилось только его тело. А  все  остальное,  разум,
душа, ка, пребывали с Сюзан Дельгадо.
     - Нет, - просто сказал он. - Сообщать об этом поздно.
     - Откуда ты знаешь? - заспорил Катберт.  -  И  даже  если  поздно
ждать помощи из Гилеада,  совсем  не  поздно  получить  оттуда  совет.
Неужели ты так слеп, что не видишь этого?
     - Какой совет они могут нам дать? - Роланд,  похоже,  не  замечал
резких  ноток  в  голосе  Катберта.  Его  голос  оставался  ровным   и
спокойным. И совершенно неадекватным, по мнению Катберта,  сложившейся
критической ситуации.
     - Если б мы знали, нам не пришлось бы гадать об этом, не так  ли,
Роланд?
     - Мы можем только ждать и остановить их,  когда  они  перейдут  к
действиям. Ты ищешь покоя, Катберт, а не совета.
     Ты готов ждать, пока можешь трахать ее  сколько  хочется  и  куда
хочется, подумал Катберт. Снизу, сверху, сзади или спереди.
     - По-моему, у  тебя  нет  четкого  представления  о  происходящем
вокруг, - холодно бросил Катберт. Услышал,  как  ахнул  Ален.  Никогда
раньше ни один из них не позволял себе сказать такое Роланду, но слово
вылетело, и он ожидал взрыва. Которого не последовало.
     - Есть, - ответил  Роланд  и  прошел  в  бункер.  И  вот  теперь,
наблюдая, как Роланд снимает с Быстрого седло, Катберт подумал: нет, и
ты это знаешь. Но тебе пора прочистить мозги.  Клянусь  богами,  давно
пора.
     - Хайл, - приветствовал он Роланда,  когда  тот  принес  седло  к
крыльцу и положил на ступеньку. - Вторую половину дня провел в  трудах
и заботах? - Ален пнул его в щиколотку, но Катберт не отреагировал.
     - Я виделся с Сюзан, -  ответил  Роланд,  не  считая  необходимым
что-то выдумывать.
     На мгновение перед мысленным взором Катберта  возникла  четкая  и
ясная   картинка:   Роланд   и   Сюзан   в   какой-то   хижине,   лучи
послеполуденного солнца проникают в дыры  крыши  и  освещают  их.  Она
наверху,  оседлав  его,  как  жеребца.  Катберт   видел   ее   колени,
упирающиеся в старые, полусгнившие доски,  напрягшиеся  бедра.  Видел,
какие у нее загорелые руки, какой белый живот. Видел  ладони  Роланда,
охватывающие чаши ее налитых  грудей,  сжимающие  их,  когда  ее  тело
ходило взад-вперед,  видел,  как  солнце  зажигает  золотым  огнем  ее
волосы.
     Почему ты всегда первый? - мысленно крикнул  он  Роланду.  Почему
именно ты? Пусть поберут тебя боги, Роланд! Пусть поберут!
     - Мы провели  день  в  порту,  -  продолжил  Катберт.  -  Считали
рыбацкое снаряжение и буи. Интересное занятие, не так ли, Ален?
     - Вы хотите, чтобы я вам в этом  помогал?  -  Роланд  вернулся  к
Быстрому, снял потник. - Поэтому ты так зол?
     - Если я злюсь, то лишь потому,  что  рыбаки  смеются  за  нашими
спинами. Мы приходим и проходим. Роланд, они думают, что мы дураки.
     Роланд кивнул:
     - Это хорошо.
     - Возможно, -  согласился  Ален,  -  но  Раймер  не  считает  нас
дураками... это видно по его глазам, когда мы проходим мимо  него.  Не
считает и Джонас. А если для них мы не дураки, за кого они нас держат?
     Роланд стоял на второй ступеньке, забыв о попоне, которую  держал
в руках. На мгновение мы удостоились его  внимания,  подумал  Катберт.
Видать, и в наше время есть место чудесам.
     - Они думают, что мы избегаем Спуска, потому что уже  знаем,  что
там найдем, - ответил Роланд. - А если еще так не думают, то  скоро  к
этому придут.
     - У Катберта есть план.
     Взгляд  Роланда,   уже   более   осмысленный,   заинтересованный,
сместился на Катберта. Катберта-шута. Катберта-подмастерье, у которого
не было ни единого шанса заслужить револьвер, с которым его  отправили
на восток на Внешнюю  Дугу.  Катберта-девственника  и  вечно  второго.
Боги, я не хочу его ненавидеть. Я не хочу, но как это легко.
     - Завтра утром мы с тобой заглянем к шерифу Эвери.  Обставим  все
как визит вежливости. Мы уже зарекомендовали  себя  учтивыми,  хоть  и
слегка придурковатыми молодыми людьми, не так ли?
     - Есть такое, - с улыбкой согласился Роланд.  -  Мы  скажем,  что
наконец-то покончили с береговым сектором Хэмбри и теперь надеемся так
же скрупулезно  осмотреть  каждую  ферму  и  ранчо.  Но  мы  не  хотим
доставлять лишних хлопот и путаться под ногами. В конце  концов  время
сейчас самое жаркое как для ранчеров, так  и  для  фермеров  -  уборка
урожая, и это понимают даже такие городские олухи, как мы.  Вот  мы  и
хотим передать доброму шерифу список...
     Глаза Роланда вспыхнули. От швырнул  потник  на  перила,  схватил
Катберта за  плечи,  крепко  обнял.  Катберт  уловил  запах  лилий  на
воротнике Роланда и ощутил безумное желание сдавить пальцами его шею и
задушить. Вместо этого он лишь похлопал Роланда по спине.
     Роланд отпрянул, губы его разошлись в широкой ухмылке.
     - Список ранчо, которые мы хотим посетить, - воскликнул он. - Да!
Чтобы они могли перегнать лошадей, которых нам видеть не  следует,  на
соседние   ранчо.   Перенести   лишнее    продовольствие,    упряжь...
Великолепно, Катберт! Ты - гений!
     - Отнюдь, - ответил Катберт. - Возможно,  я  уделил  чуть  больше
времени проблеме, касающейся нас  всех.  Касающейся,  возможно,  всего
Альянса. Думать нам надо. Ты согласен?
     Алена передернуло. Но Роланд шпильки  словно  и  не  заметил.  Он
по-прежнему ухмылялся. Даже в четырнадцать лет  его  ухмылка  вызывала
тревогу. Ухмыляясь, Роланд чем-то смахивал на безумца.
     - Знаешь, возможно, они даже соберут для нас какое-то  количество
мутантов, чтобы мы продолжали верить, что  с  чистотой  породы  у  них
большие трудности. - Он помолчал, вроде бы задумавшись, потом добавил:
- Почему бы тебе не поехать к шерифу с  Аленом,  Берт?  Я  думаю,  так
будет лучше.
     В этот момент Катберт едва не набросился на Роланда  с  кулаками.
Из груди уже рвался крик: Действительно,  почему?  Тогда  ты  смог  бы
долбить ее не только во второй половине дня, но  и  утром!  Ты  идиот!
Ошалевший от любви идиот! Спас его Эл... возможно, спас их всех.
     - Не говори ерунды, - резко  бросил  он,  и  Роланд  в  удивлении
повернулся к нему. От Алена он такого не ожидал. - Ты у  нас  главный,
Роланд. Это признают и Торин, и Эвери, и горожане. Да и мы тоже.
     - Никто меня не уполномочивал...
     - Никто  и  не  должен!  -  вмешался  Катберт.  -   Ты   заслужил
револьверы! Местные едва ли в это поверят... я сам до сих пор  верю  с
трудом... но ты стрелок! Ты должен идти! Это же ясно как  божий  день!
Не важно, кто будет сопровождать тебя, но ты должен ехать! - Он мог бы
сказать больше, много больше,  но  если  бы  сказал,  к  чему  бы  это
привело? Или он хотел поставить жирную точку на их дружбе? Поэтому  он
крепко сцепил зубы, на этот раз даже без пинка Алена... и  вновь  стал
ждать взрыва. Которого вновь не последовало.
     - Хорошо. - И говорил Роланд иначе, не  так,  как  раньше,  когда
Катберту хотелось укусить его, чтобы разбудить. -  Завтра  утром.  Ты,
Берт, и я. Восемь часов тебя устроит?
     - Вполне. - Теперь, по завершении дискуссии,  сердце  его  бешено
билось, а ноги стали ватными. То же самое испытывал он и после  стычки
с Большими охотниками за гробами.
     - Мы предстанем в  лучшем  виде,  -  продолжил  Роланд.  -  Милые
мальчики из  Внутренних  феодов,  с  наилучшими  намерениями,  но  без
избытка  мозгов.  Отлично.  -  И  он  прошел  в  бункер:  ухмылка   (к
удовольствию Алена и Катберта) уступила место легкой улыбке.
     Катберт и Ален переглянулись и шумно выдохнули. Катберт кивнул  в
сторону двора и спустился по ступенькам. Ален последовал за ним, и они
вышли на середину прямоугольного расчищенного  участка  земли,  встали
спиной к бункеру. На востоке из-за облаков выплывала луна.
     - Она его зачаровала, - прошептал Катберт. - Хочет она этого  или
нет, но в итоге она всех нас погубит. Скорее да, чем нет.
     - Не следует такого говорить, даже в шутку.
     - Ладно, возложит на нас корону Эльда, и мы будем жить вечно.
     - Тебе надо перестать злиться на него, Берт. Надо.
     Катберт повернулся к Алену:
     - Не могу.



                                  4


     До сезона дождей оставался еще месяц, но следующее утро  выдалось
пасмурным. В воздухе висела морось.  Роланд  и  Катберт  закутались  в
пончо и поскакали в город, оставив Алена прибираться по дому. За  пояс
Роланд заткнул список ферм и ранчо,  которые  им  хотелось  осмотреть,
начав с трех маленьких,  принадлежащих  феоду.  Список  они  составили
накануне вечером. Спешка не предусматривалась:  график  растянулся  до
Нового  года  и  в  точности  соответствовал   темпу,   которого   они
придерживались при работе в порту.
     По пути в город оба молчали, занятые своими  мыслями.  Когда  они
проезжали мимо домика Дельгадо, Роланд вскинул голову и увидел  Сюзан,
сидящую у окна,  яркое  пятно  в  сером  утреннем  свете.  Сердце  его
подпрыгнуло, и хотя тогда он этого не знал, видение это осталось с ним
навсегда: очаровательная Сюзан, девушка у окна.  Так  мы  проскакиваем
мимо призраков, которые потом всю жизнь преследуют нас.  Они  сидят  у
дороги, словно смиренные нищие, и мы видим их  только  уголком  глаза,
если вообще замечаем. Мысль о том, что они могут поджидать  нас,  даже
не приходит в голову. Однако они ждут, а  когда  мы  проносимся  мимо,
собирают свои пожитки и бросаются за  нами,  идя  по  нашему  следу  и
мало-помалу настигая нас.
     Роланд вскинул руку, приветствуя ее. Рука двинулась ко рту, чтобы
послать воздушный поцелуй, но в последнее мгновение  он  опомнился.  И
рука проследовала мимо губ ко лбу, отдавая Сюзан честь.
     Сюзан улыбнулась и помахала рукой в ответ. Никто из них не  видел
Корделию, которая вышла в дождь, чтобы  собрать  последние  кабачки  и
морковь. Тетка  Сюзан  стояла  в  нахлобученном  на  голову  сомбреро,
наполовину  скрытая  пугалом,  охраняющим  грядку   с   тыквами.   Она
наблюдала, как мимо проехали Роланд и Катберт (Катберт ее нисколько не
интересовал в отличие от  его  спутника),  потом  перевела  взгляд  на
Сюзан, сидящую у окна,  прекрасную,  как  райская  птица  в  золоченой
клетке.
     И тут Корделию прямо в сердце кольнула игла подозрения. Очень  уж
резко изменилось  поведение  Сюзан:  чередующиеся  приступы  печали  и
ярости уступили место смирению с неизбежным. А может, за смирение  она
принимала что-то иное?
     - Ты сошла с ума, - прошептала Корделия себе под нос,  но  пальцы
ее по-прежнему крепко сжимали мачете.  Она  опустилась  на  колени  на
мокрую землю  и  продолжила  прерванное  занятие:  отрубала  морковную
ботву. - Между ними ничего нет, я бы знала. Подростки в таком возрасте
ничего не могут скрыть... как... как пьяницы в "Приюте".
     Но как они улыбались. Как они улыбались друг другу.
     - Совершенно нормально, - ответила на свой  же  вопрос  Корделия,
продолжая рубить и отбрасывать ботву, рубить  и  отбрасывать.  Шептать
она начала недавно, поскольку с приближением праздника Жатвы общение с
дочерью брата давалось ей все труднее. -  Люди  часто  улыбаются  друг
другу, обычное дело.
     То же самое относилось  и  к  вскинутой  в  приветствии  руке,  и
ответной реакции Сюзан. Симпатичный кавалер салютует красивой девушке.
Девушка, довольная тем, что ее красота не осталась незамеченной, машет
ему рукой. Все естественно.  Однако...  Его  взгляд...  и  ее  взгляд.
Ерунда, конечно. Но... Но она заметила кое-что еще. Да,  возможно.  На
мгновение ей показалось, что  Роланд  хотел  послать  Сюзан  воздушный
поцелуй... потом сообразил, чем это  чревато,  и  в  последний  момент
вскинул руку выше, отдав честь.
     Даже если ей это не привиделось, не следует делать далеко  идущих
выводов. Юные кавалеры горазды на  фривольности,  особенно  вырвавшись
из-под надзора отцов. А за этой троицей тянется шлейф прегрешений.
     Однако  все  доводы  не  выдернули  из  сердца   леденящую   иглу
подозрения.



                                  5


     На стук Роланда дверь открыл Джонас.  На  его  груди  красовалась
звезда помощника шерифа, он окинул их бесстрастным взглядом:
     - Добрый день. Заходите, на улице очень уж сыро.
     Он отступил в сторону, давая им пройти. Его хромота в  этот  день
особенно бросалась в глаза: Роланд решил, что причиной тому - погода.
     Роланд  и  Катберт  переступили  порог.  В  углу  горел   газовый
обогреватель, несомненно, наполненный от "свечки" в СИТГО,  и  большая
комната, такая прохладная в жаркий день, встретила их приятным теплом.
В трех камерах сидели пятеро забулдыг: четверо мужчин, по двое, и одна
женщина в камере  посередине.  Женщина  привалилась  к  стене,  широко
развалив ноги и демонстрируя красные панталоны.  Роланд  подумал,  что
если она чуть дальше засунет  палец  в  нос,  то  уже  не  сможет  его
вытащить. Клей Рейнолдс подпирал плечом доску  объявлений,  ковыряя  в
зубах соломинкой. За столом сидел  помощник  шерифа  Дейв,  поглаживая
подбородок и хмуро глядя сквозь монокль на доску. Роланда нисколько не
удивило, что их появление прервало игру в "Замки".
     - Посмотри, кто к нам пришел, Элдред! - подал голос  Рейнолдс.  -
Это же мальчики из Привходящего мира! Ваши мамочки  знают,  что  вы  в
такую погоду вышли из дома?
     - Знают, - весело ответил Катберт. - А вы хорошо  выглядите,  сэй
Рейнолдс. От дождя у вас разглаживаются оспины на лице, не так ли?
     Не взглянув на Берта и  продолжая  улыбаться,  Роланд  ткнул  его
локтем в бок.
     - Извините  моего  друга,  сэй.  Его  чувство   юмора   частенько
перехлестывает границы хорошего  тона.  Он  ничего  не  может  с  этим
поделать. Нам нет нужды цапаться друг с  другом...  мы  же  решили  не
поминать прошлое, не так ли?
     - Да, конечно, тот случай - не более чем недоразумение. -  Джонас
захромал к столу и игральной доске. Когда он садился, улыбка сменилась
болезненной гримасой. - Я хуже старого пса.  Пора  отправить  меня  на
покой. Земля холодна, зато ничего не болит, так, парни?
     Он посмотрел на доску и  двинул  пешку  в  обход  Укрепления.  Он
начинал атаку, опасный маневр... хотя в данном конкретном случае и  не
очень, подумал Роланд. Помощник шерифа Дейв на сильного  соперника  не
тянул.
     - Я вижу, вы теперь работаете на благо феода. - Роланд указал  на
звезду на рубашке Джонаса.
     - Приходится, - вздохнул  Джонас.  -  Один  из  помощников  Эвери
сломал ногу. Я его замещаю, ничего больше.
     - А сэй Рейнолдс? Сэй Дипейп? Они тоже?
     - Пожалуй, что  да..  Как  ваша  работа  с  рыбаками?  Я  слышал,
движется медленно?
     - Уже закончена. Дело не в медлительности. Нас отправили  сюда  в
наказание, вот мы и хотим уехать с гордо поднятыми головами. Поэтому и
старались. Не зря говорят: тише едешь - дальше будешь.
     - Говорят, - согласился Джонас. - Правда, не знаю, кто.
     Из глубины здания донесся  звук  спускаемой  воды.  Однако  шериф
Хэмбри привык у удобствам, подумал Роланд. За шумом  воды  послышались
тяжелые шаги, спускающиеся  по  лестнице,  и  несколько  минут  спустя
появился Херк Эвери. Одной рукой он застегивал  пояс,  другой  вытирал
пот с широкого потного лба.
     - Уф! - воскликнул шериф. - Эта  фасоль,  которую  я  съел  вчера
вечером, нашла короткий путь, доложу я вам. - Он посмотрел на Роланда,
на Катберта, вновь на Роланда: - Что, мальчики? В дождь  считать  сети
неохота, так?
     - Сэй Диаборн как раз сказал, что все  сети  они  пересчитали.  -
Джонас пробежался пальцами по длинным седым  волосам.  За  его  спиной
Клей Рейнолдс вновь привалился плечом к  доске  объявлений,  глядя  на
Роланда и Катберта с откровенной неприязнью.
     - Да? Вот и отлично, вот и отлично. Что теперь,  молодежь?  Можем
мы вам чем-нибудь помочь? Мы сделаем все, что в  наших  силах,  всегда
протянем руку помощи. Только скажите.
     - Помочь нам вы можете. - Роланд достал из-за пояса список. -  Мы
должны перебраться на Спуск, но не хотим никому мешать.
     Широко улыбаясь, помощник шерифа Дейв вывел рыцаря  из-за  своего
Укрепления. Джонас тут же атаковал, вскрыв  весь  левый  фланг  Дейва.
Улыбка сползла с лица Дейва, уступив место безмерному изумлению.
     - Как это тебе удалось?
     - Легко,  -  улыбнулся  Джонас  и  отодвинулся  от  доски,  чтобы
разделить с остальными свой успех. - Ты должен помнить,  Дейв,  что  я
играю только на выигрыш. Ничего не могу с собой поделать, это у меня в
крови. - Он повернулся к Роланду. Улыбка  стала  шире.  -  Как  сказал
скорпион умирающей девушке: "Ты знала, что  я  ядовитый,  когда  брала
меня в руки".



                                  6


     Покормив скотину и вернувшись в дом, Сюзан направилась прямиком в
кладовую за соком. Она не заметила тетку, которая  стояла  у  трубы  и
наблюдала за ней. Поэтому вздрогнула, когда Корделия к ней обратилась.
Поразил ее не столько внезапно раздавшийся голос, сколько ледяной тон:
     - Ты его знаешь?
     Кувшин с соком выскользнул из пальцев Сюзан, и  она  едва  успела
подхватить его снизу второй  рукой.  Апельсиновый  сок  стоил  немало,
особенно в это время года. Она повернулась и увидела Корделию, стоящую
у ящика с дровами. Сомбреро та повесила на крюк у  двери,  но  еще  не
сняла  пончо  и  замызганные  сапоги.  Мачете  с  прилипшей  к  лезвию
морковной ботвой лежало на ящике с дровами. Голос ее источал лед, зато
глаза горели огнем подозрительности.
     Но  паники  Сюзан  не  почувствовала.  Наоборот,   ей   открылась
единственно верная линия поведения.
     Скажи нет, и ты обречена, подумала она. Спроси кто,  и  результат
будет тем же. Остается только...
     - Я знаю их обоих, - буднично ответила она. - Я  познакомилась  с
ними на приеме у мэра. Так же, как и ты. Ты испугала меня, тетя.
     - Почему он отсалютовал тебе?
     - Откуда мне знать? Наверное, захотелось.
     Тетка рванулась к ней, поскользнулась, но удержалась на  ногах  и
схватила Сюзан за руки.
     - Не  наглей  со  мной,  девочка!  Умерь  свой  пыл,  мисс   Юная
Красавица, или...
     Сюзан с такой силой вырвала руки,  что  Корделию  качнуло  и  она
вновь могла бы упасть, если б не ухватилась за оказавшийся  под  рукой
стол. От двери за ней по чистому полу кухни тянулась  цепочка  грязных
следов.
     - Еще раз назови меня так, и я...  я  ударю  тебя!  -  выкрикнула
Сюзан. - Вот увидишь, ударю!
     Губы Корделии растянулись, обнажив в яростной ухмылке зубы.
     - Ты ударишь единственную родственницу отца? Неужели  ты  дойдешь
до такого?
     - Почему нет? Разве ты не била меня, тетя?
     Глаза Корделии чуть притухли, ухмылка исчезла.
     - Сюзан! Что ты говоришь? Не больше пяти-шести раз с тех пор, как
ты научилась ходить. И лишь когда ты тянулась  к  кастрюле  с  кипящей
водой или...
     - В эти дни ты чаще бьешь меня своим ртом, - согласилась Сюзан. -
Я это терпела, такая уж я дура, но с  меня  хватит.  Больше  этого  не
будет. Если я достаточно взрослая, чтобы меня за деньги  укладывали  в
постель к мужчине, значит, я уже  в  том  возрасте,  когда  ты  должна
придерживать язык, разговаривая со мной.
     Корделия открыла было рот,  чтобы  вступиться  за  себя...  атака
Сюзан застала ее врасплох, как и обвинения... но тут  же  поняла,  как
ловко уводят ее от первоначальной темы: парней. Или парня.
     - Ты знакома с ним только по вечеринке, Сюзан? Я про Диаборна,  -
а я думаю, что с тех пор ты узнала его куда лучше.
     - Я видела его и в городе. - Сюзан смотрела тетке прямо в  глаза,
хотя это стоило ей немалых усилий: ложь обычно следует за полуправдой,
как ночь - за сумерками. - В городе я видела всех троих. Ты довольна?
     Нет, Сюзан это видела, тетку такое объяснение не устроило.
     - Ты поклянешься мне,  Сюзан...  поклянешься  мне  именем  своего
отца... что ты не встречаешься с этим Диаборном?
     Все прогулки верхом под вечер, думала Сюзан. Все  отговорки.  Все
попытки сохранить наши отношения в тайне. А теперь  наши  усилия  идут
прахом из-за одного беспечного взмаха рукой в дождливое утро. Вот  как
велик риск. А разве мы думали, что будет иначе? Неужели мы были такими
глупцами?
     Да...  и  нет.  Они  были  не  глупцами  -  безумцами.  Такими  и
оставались.
     Сюзан вспомнились глаза отца в тех редких случаях, когда он ловил
ее на лжи. В них читалось разочарование. Ее ложь,  пусть  и  невинная,
причиняла ему боль, как царапина от шипа.
     - Ни в чем я тебе клясться не собираюсь, - отрезала Сюзан.  -  Ты
не имеешь права просить меня об этом.
     - Клянись! - взвизгнула Корделия  и  опять  ухватилась  за  стол,
словно ища опору. - Клянись! Клянись! Это тебе не игрушки! Ты  уже  не
ребенок! Клянись! Клянись, что ты все еще девственница!
     - Не буду. -  И  Сюзан  повернулась,  чтобы  уйти.  -  Сердце  ее
колотилось в бешеном ритме. В кухонном окне, выходящем на  Спуск,  она
увидела отражение тети Корд, направляющейся к ней с поднятой рукой,  с
сжавшимися в кулак пальцами. Не  поворачиваясь,  Сюзан  предупреждающе
вскинула руку: - Не смей поднимать на меня руку. Не смей, сука.
     Она увидела, как у отражения  женщины  широко  раскрылись  глаза.
Увидела, как отражение-кулак разжался, отражение-рука упала вниз.
     - Сюзан. - В голосе Корделии слышались боль и  обида.  -  Как  ты
можешь так обзывать  меня?  Что  случилось  с  твоим  языком  и  твоим
отношением ко мне?
     Сюзан молча покинула кухню и прошла в конюшню. Здесь ее встретили
знакомые с детства запахи: лошадей, сена,  упряжи.  И  она  попыталась
вернуться туда, забыв  о  сегодняшнем  дне.  Пилон  повернулся,  чтобы
посмотреть на нее, тихонько заржал. Сюзан положила голову ему на шею и
заплакала.



                                  7


     - Ну вот! - воскликнул шериф Эвери, когда сэй Диаборн и  сэй  Хит
ушли. - Как ты и говорил, они такие медлительные  только  потому,  что
хотят все сделать как надо. - Он еще раз просмотрел список и  довольно
хохотнул: - Ты только взгляни! Какая прелесть! Ура! Мы успеем  заранее
убрать все то, что видеть им ни к чему.
     - Они дураки, - добавил Рейнолдс... но он все равно хотел еще раз
встретиться с ними на узкой дорожке. Если Диаборн думал,  что  прошлое
позабыто и в той истории в "Приюте путников" поставлена точка,  то  он
не просто дурак, а полный идиот.
     Помощник шерифа Дейв не сказал ничего. Сквозь монокль  он  взирал
на игровую доску, на которой Джонас в шесть  ходов  сокрушил  всю  его
белую армию. Силы Джонаса обрушились на нее,  как  потоп,  не  оставив
Дейву ни малейшего шанса на благополучный исход.
     - Мне просто не терпится одеться потеплее и отвезти эту бумагу  в
Дом-на-Набережной. - Эвери все  смотрел  на  список  ферм  и  ранчо  с
предлагаемыми датами инспекции. До Нового года и позже. О боги!
     - Действительно, почему  бы  тебе  не  съездить  туда.  -  Джонас
поднялся. Боль молнией прострелила сломанную ногу.
     - Еще партию, сэй Джонас? - предложил Дейв, начав расставлять  на
доске фигуры.
     - Жаль терять на тебя  время,  -  ответил  Джонас  и  усмехнулся,
увидев, как Дейв залился краской. Прохромал к двери, открыл ее и вышел
на крыльцо. Морось  перешла  в  дождь.  На  пустынной  Холмовой  улице
блестела мокрая брусчатка. Рейнолдс последовал за боссом.
     - Элдред...
     - Уйди, - не поворачиваясь, бросил Джонас.  Клей  помялся,  потом
вернулся в комнату, закрыл дверь.
     Что с тобой такое? - спросил себя Джонас. Вроде бы ему  следовало
радоваться, что эти два щенка принесли свой список... как  обрадовался
Эвери, как обрадуется Раймер, когда услышит об этом утреннем визите. В
конце концов, не он ли сказал Раймеру три дня назад, что эти мальчишки
скоро перейдут на Спуск? Да, сказал. Тогда почему  ему  так  тревожно?
Почему он не находит  себе  места?  Только  потому,  что  нет  никаких
известий от посланца Фарсона, Латиго? Потому что Рейнолдс  вернулся  с
пустыми руками от Скалы Висельников, а потом никого  не  нашел  там  и
Дипейп? Конечно же, нет. Латиго придет вместе со своим отрядом, но так
скоро они подойти не могли, и Джонас это знал. До праздника Жатвы  еще
почти месяц.
     Значит, все дело в плохой погоде, которая действует на твою ногу,
бередя старую рану, отчего у тебя портится настроение?
     Нет. Нога, конечно, болела, но бывало, когда она болела куда  как
сильнее.  А  тревога  шла  от  головы.  Джонас  привалился  к  стойке,
поддерживающей  навес  над  крыльцом,  прислушиваясь  к  шуму   дождя,
барабанящего по черепице, думая о том, как в  игре  в  "Замки"  умелый
игрок, выглянув из-за Укрытия,  тут  же  ретируется.  Вот  и  тут  он,
похоже, столкнулся с той же ситуацией: слишком уж все выходило гладко.
Безумная  идея,  но  не  такая   уж   безумная,   если   присмотреться
повнимательнее.
     - Уж не пытаешься ли ты  играть  со  мной  в  "Замки",  пацан?  -
пробормотал Джонас. - Если так, ты скоро будешь сожалеть о том, что не
остался у своей мамочки. Еще как будешь сожалеть.



                                  8


     Роланд и Катберт  возвращались  на  "Полосу  К"  вдоль  Спуска  -
сегодня они ничего считать не собирались. Поначалу, несмотря на  дождь
и  низкие  серые  облака,  к  Катберту  вернулась   свойственная   ему
веселость.
     - Ты видел их лица? - засмеялся он. -  Видел,  Роланд...  извини,
Уилл? Они заглотнули наживку, не так ли? Заглотнули не поперхнувшись.
     - Да.
     - Что нам теперь делать? Каков наш следующий ход?
     Роланд тупо взглянул на него, словно вопрос Катберта  вырвал  его
из дремы:
     - Следующий ход  их.  Мы  считаем.  И  ждем.  Хорошее  настроение
Катберта лопнуло как мыльный пузырь, и вновь ему  пришлось  сдерживать
закипающее раздражение. А закипало оно по двум причинам: во-первых, по
его  разумению,  Роланд   манкировал   своими   обязанностями,   чтобы
предаваться  любовным  утехам  в  объятиях  известной  молодой   дамы,
во-вторых, и эту причину  он  полагал  гораздо  более  важной,  Роланд
потерял хватку именно в тот момент, когда Срединный мир более всего  в
ней нуждался.
     Только какими обязанностями Роланд манкировал? И  откуда  у  него
такая  уверенность  в  профессиональной  непригодности  Роланда?   Она
основана на логике? Интуиции? Или обычной ревности (читай -  зависти)?
Катберт вспомнил о том,  с  какой  легкостью  Джонас  разгромил  армию
Дейва, когда помощник шерифа слишком рано высунулся из-за  Укрепления.
Но жизнь не игра в "Замки"... или игра? Однозначный ответ Катберт дать
не мог. Но одно он знал точно, в этом  его  союзницей  была  интуиция:
Роланд гребет не туда. А они плывут вместе с ним.
     Проснись,  мысленно  взмолился   Катберт.   Пожалуйста,   Роланд,
проснись, пока не поздно.




                             Глава третья
                             ИГРА В ЗАМКИ


                                  1


     На следующей неделе погода словно советовала людям укладываться в
кровать после ленча и не вылезать из нее до обеда, а из дома  выходить
лишь по крайней на то надобности. Конечно, дождь не лил как из  ведра,
но превратил сбор яблок в опасное занятие (несколько  человек  сломали
ноги, а в Семимильном саду молодая женщина, упав с верхней перекладины
лесенки, серьезно повредила  позвоночник),  а  уборку  картофеля  -  в
пытку: большая часть времени уходила на то, чтобы вытягивать из  грязи
телеги. В "Зеленом сердце" праздничные гирлянды, развешанные к ярмарке
Жатвы,  намокли,  и  их  пришлось  убрать.  Добровольцы-оформители  со
всевозрастающим нетерпением ждали, когда же  погода  улучшится  и  они
смогут вновь приняться за работу.
     Неудачной выдалась погода и для  молодых  людей,  задача  которых
состояла в том, чтобы сосчитать все и вся,  но  по  крайней  мере  они
могли начать заглядывать в коровники, свинарники и конюшни  и  считать
поголовье коров, свиней, лошадей. А  вот  молодой  мужчина  и  молодая
женщина, только что открывшие для  себя  радости  плотской  любви,  на
погоду  не  жаловались,  однако  за  время  дождей  Роланд   и   Сюзан
встретились лишь дважды. Опасность  того,  что  тайное  станет  явным,
буквально висела в воздухе.
     Первый раз - в покинутом сарае на Прибрежной дороге. Второй  -  в
полуразрушенном здании в восточной части СИТГО. Там они яростно любили
друг друга на одеяле, расстеленном на полу бывшего кафетерия.  Кончая,
Сюзан  раз  за  разом  выкрикивала   имя   Роланда,   пугая   голубей,
обосновавшихся в полутемных комнатах.



                                  2


     И уже когда казалось, что моросящий дождь никогда не прекратится,
а ноющий вой червоточины сведет всех жителей  Хэмбри  с  ума,  сильный
ветер, чуть ли не ураган, подул с океана и унес облака прочь. И  утром
город проснулся под  ярко-синим  небом  и  солнцем,  окрасившим  бухту
золотом, а в полдень залившим ее белым огнем. Сонливость  горожан  как
рукой сняло. По  картофельным  полям  покатились  телеги.  В  "Зеленом
сердце" армия женщин  принялась  украшать  сцену,  на  которой  Джейми
Макканну и Сюзан Дельгадо предстояло стать Юношей и Девушкой Жатвы.
     На той части Спуска, что прилегала к дворцу мэра, Роланд, Катберт
и Ален принялись пересчитывать лошадей с тавром феода на боку.  Чистое
небо и свежий ветер вдохнули в них энергию, и три или четыре дня они с
гиканьем, смехом,  веселыми  криками  носились  по  Спуску,  такие  же
дружные, как и в день приезда в Меджис.
     В один из этих солнечных дней Элдред  Джонас  вышел  из  кабинета
шерифа и по Холмовой улице направился к "Зеленому  сердцу".  Дипейп  и
Рейнолдс рано утром поскакали к Скале Висельников в надежде  встретить
там посланца Латиго.  Джонас  же  собирался  посидеть  в  павильоне  с
кружкой пива  в  руке,  наблюдая  за  приготовлением  к  празднику.  А
готовились к нему основательно: рыли канавы, над  которыми  собирались
жарить мясо, укладывали  вязанки  хвороста  для  праздничного  костра,
жарко спорили о том, где поставить мортиры для  фейерверка.  Но  самое
приятное зрелище представляли собой женщины, занятые украшением сцены.
Может,  думал  Джонас,  он  даже  пригласит  какую-нибудь  симпатичную
цветочницу провести с ним часок-другой. Проституток салуна он оставлял
Рою и Клею, его они не привлекали, но вот свеженькая  семнадцатилетняя
цветочница - совсем другое дело.
     Боль в  ноге  ушла  вместе  со  слякотью.  Теперь  он  лишь  чуть
прихрамывал, не испытывая никаких неудобств. Возможно, он  ограничится
одним или двумя стаканами пива, но мысль о семнадцатилетней молодке не
выходила из головы. Юной, с чистой  кожей,  высокой  грудью.  Сладким,
свежим дыханием. Сочными, сладкими губами...
     - Мистер Джонас? Элдред?
     Он повернулся, улыбаясь, к обладательнице голоса. Не  свеженькой,
с капельками росы цветочнице с большущими  глазами  и  влажными,  чуть
приоткрытыми губками,  но  худосочной  женщине  в  последнем  приступе
молодости, с плоской грудью, плоским задом, тонкими  бледными  губами,
волосами,  стянутыми  на  затылке  в  тугой  узел.  Образу  его  мечты
соответствовали только широко открытые  глаза.  Видать,  я  прострелил
даме сердце, с сарказмом подумал Джонас.
     - О, Корделия! - Он взял ее руку  в  свои.  -  Какая  ты  сегодня
очаровательная!
     Щечки Корделии покраснели, она захихикала,  как  девочка.  В  это
мгновение она выглядела на сорок пять, а не на шестьдесят. Но ей же не
шестьдесят, отметил про себя Джонас. Эти морщины  у  рта  и  тени  под
глазами... появились недавно.
     - Ты очень добр ко мне, но я знаю, что это не так. Я не  сплю,  а
когда женщина моего возраста не спит, она стареет на глазах.
     - Прискорбно  слышать,  что  ты  плохо  спишь,  -  посочувствовал
Джонас. - Но теперь погода переменилась и...
     - Дело не в погоде. Могу я поговорить  с  тобой,  Элдред?  Я  все
думала и думала, но ты единственный,  к  кому  я  могу  обратиться  за
советом.
     Улыбка Джонаса стала шире. Он подхватил Корделию под локоток, тут
уж она зарделась как маков цвет. Джонас решил, что  с  таким  приливом
крови к голове она сможет говорить часами. И каждое ее  слово  обещало
быть интересным.



                                  3


     Наиболее эффективным средством для  развязывания  языка  женщинам
определенного возраста и темперамента является чай. Поэтому Джонас, не
колеблясь ни секунды, отставил  свои  планы  выпить  кружку  пива  (и,
возможно, поближе познакомиться с очаровательной цветочницей).  Вместо
этого он усадил сэй Дельгадо в освещенной солнцем части павильона  (не
так далеко от красного камня, хорошо  знакомого  Роланду  и  Сюзан)  и
заказал большой чайник  и  пирожные.  Ожидая  выполнения  заказа,  они
наблюдали за приготовлениями к ярмарке Жатвы. В парке стучали  топоры,
визжали пилы, то и дело раздавались взрывы хохота.
     - Все ярмарки приятны, но именно ярмарка Жатвы  вновь  превращает
нас в детей, не так ли? - спросила Корделия.
     - Да, конечно, - ответил Джонас, который и в  детстве  не  ощущал
себя ребенком.
     - А больше всего мне до сих пор нравится костер. -  Она  смотрела
на огромную поленницу,  которую  укладывали  в  дальнем  конце  парка.
Похожую на большой деревянный вигвам. -  Мне  нравится  смотреть,  как
горожане приносят соломенные пугала и бросают их в  огонь.  Варварское
зрелище, но от него у меня по коже бежит такая приятная дрожь.
     - Да, - кивнул Джонас, гадая, а побежит ли у нее по телу та самая
дрожь, если она узнает, что на этот раз от  трех  чучел,  брошенных  в
костер в ночь Жатвы, будет идти  запах  паленого  мяса,  а  орать  они
будут, как гарпии. А если удача останется с ним,  один  из  них  будет
орать дольше других, тот, что со светло-синими глазами.
     Принесли чай и пирожные,  но  Джонас  лишь  мельком  взглянул  на
высокую грудь прислуживающей им  девушки.  Сегодня  его  глаза  видели
только очаровательную  сэй  Дельгадо,  нервно  потирающую  ручонки,  с
написанным на лице отчаянием.
     Когда девушка отошла, Джонас разлил чай, вернул чайник на треногу
и накрыл руку Корделии своей.
     - Я вижу, тебя что-то  гнетет,  Корделия,  -  проворковал  он.  -
Облегчи душу. Откройся своему другу Элдреду.
     Губы ее сжались с такой силой, что практически исчезли,  но  даже
таким усилием ей не удалось унять их дрожь.  Глаза  налились  слезами,
водохранилища переполнились, слезы потекли по щекам.
     Джонас взял салфетку и, перегнувшись через стол, вытер их.
     - Расскажи мне. - Голос его переполняла нежность.
     - Расскажу. Я должна кому-нибудь рассказать или сойду с  ума.  Но
ты должен дать мне одно обещание, Элдред.
     - Разумеется, милая. - Он увидел, как вновь вспыхнуло ее лицо,  и
сжал ей руку. - Все, что угодно.
     - Ты не должен говорить Харту.  И  этому  пауку  -  канцлеру,  но
главное - мэр ничего не должен знать. Если я права в моих  подозрениях
и он об этом узнает, он может отправить ее на  запад!  -  Она  уже  не
говорила,  а  стонала,  словно  речь  шла  не  о  подозрениях,   а   о
свершившемся. - Он может сослать на запад нас обеих!
     Джонас, улыбаясь, сочувственно покивал.
     - Ни слова мэру Торину, ни слова Кимбе Раймеру. Обещаю.
     Какие-то мгновения он думал, что она не заговорит...  не  сможет.
Но потом ей удалось вымолвить, нет - выплюнуть единственное слово:
     - Диаборн.
     Он почувствовал, как его сердце  чуть  не  выпрыгнуло  из  груди.
Улыбаться он продолжал, но не смог удержаться от того, чтобы не  сжать
ее руку, заставив Корделию сморщиться от боли.
     - Извини. Просто ты меня удивила.  Диаборн...  о  нем  отзываются
хорошо, но я не уверен, можно ли ему доверять.
     - Я боюсь, что он был с моей Сюзан. - Теперь  пришла  ее  очередь
сжимать руку, но Джонас  этого  пожатия  и  не  почувствовал.  Он  все
улыбался, надеясь, что внешне его изумление никак не проявилось.  -  Я
боюсь, он был с ней... как мужчина с женщиной. О, как это все ужасно!
     И она вновь заплакала, бросая по сторонам короткие взгляды, чтобы
убедиться, что за ними не наблюдают.  Джонасу  случалось  видеть,  как
точно так же оглядывались койоты и дикие собаки, урвав  что-нибудь  из
еды. Он дал ей выплакаться -  ему  хотелось,  чтобы  она  успокоилась,
иначе связного рассказа у нее бы не получилось. Когда  Джонас  увидел,
что поток слез начал иссякать, он протянул Корделии чашку чаю:
     - Выпей.
     - Да. Благодарю.
     Еще горячий чай она выпила чуть ли не залпом. Да  у  нее  луженая
глотка, подумал Джонас. Корделия поставила  чашку  и,  пока  он  вновь
наполнял ее. воспользовалась кружевным panuelo [платок (исп.).], чтобы
вытереть со щек слезы.
     - Мне он  не  нравится,  -  продолжила  Корделия.  -  Мне  он  не
нравится,  я  ему  не  доверяю,  как  и  всем  троим,  приехавшим   из
Привходящего мира, с их  поклонами  и  наглыми  глазами,  но  особенно
этому. Однако если между ними что-то произошло (а я опасаюсь, что  так
оно и есть), аукнется это ей, не так ли? Именно женщина в конце концов
должна противостоять плотским желаниям.
     Он наклонился вперед, глаза его излучали сочувствие:
     - Расскажи мне все, Корделия.
     Она рассказала.



                                  4


     В, хрустальном шаре Риа нравилось все, но особый восторг вызывало
у нее его умение показать всю человеческую мерзость.  Никогда  розовые
глубины не открывали ей одного ребенка, который успокаивал бы другого,
упавшего во время игры, или усталого мужа, который положил  голову  на
колени жены, или стариков, мирно ужинавших на исходе дня, все  это  не
представляло для магического кристалла никакого интереса, да и для Риа
тоже.
     Вместо  этого  она  видела  отцов,  трахающих  дочерей,  матерей,
избивающих детей, мужей, учащих жизни жен. Она видела банду  малолеток
(Риа посмеялась бы, узнав, что эти восьмилетние сосунки называли  себя
Большими охотниками за гробами), которые подманивали костью  собак,  а
потом ради забавы отрезали им  хвосты.  Она  видела  ограбления  и  по
меньшей мере одно убийство: бродяга  заколол  своего  спутника  вилами
после мелкой ссоры. Случилось это в первую ночь непогоды. Тело все еще
лежало в канаве у  Великого  Тракта  к  западу  от  Хэмбри,  прикрытое
соломой и сорняками. Его могли  найти  еще  в  этом  году,  до  сезона
дождей. Могли и не найти.
     Она также видела Корделию  Дельгадо  и  этого  бандита,  Джонаса,
сидящих на солнце за столиком в "Зеленом  сердце"  и  беседующих  о...
разумеется, она не могла знать о чем.  Но  она  видела  взгляд  старой
девы. Втрескалась в Джонаса по уши, краснела при каждом слове.  Небось
вся  вспотела,  возжелав  этого  не  выдержавшего  испытание  стрелка.
Зрелище это вызывало смех, и  Риа  надеялась,  что  время  от  времени
кристалл позволит ей поглядывать на сладкую парочку.
     Показав ей Корделию и Джонаса, хрустальный шар  затуманился.  Риа
убрала его в ящик с глазом-замком. Увидев Корделию, старуха  вспомнила
о незаконченном деле,  имеющем  самое  прямое  отношение  к  блудливой
племяннице Корделии. Дело это она не довела  до  конца  по  более  чем
прозаической причине: как только Риа решила, как ей поступить  с  юной
нахалкой, внутренняя буря поутихла и магический кристалл вновь  открыл
ей свои глубины.  Увиденное  завораживало,  и  Риа  начисто  забыла  о
существовании Сюзан Дельгадо. Теперь, однако, она  вспомнила  о  своем
плане. Пустить кота в голубятню. А уж если речь зашла о котах...
     - Масти! Кис-кис. Масти, где ты?
     Кот появился из-за сложенных  у  очага  дров,  блестя  глазами  в
полумраке хижины (как только погода наладилась, Риа вновь закрыла окна
ставнями), помахивая раздвоенным хвостом. Прыгнул ей на колени.
     - У меня есть для тебя поручение. - Она наклонилась, лизнула кота
в нос, вдыхая запах кошачьей шерсти.
     Масти замурлыкал, выгнул спину. Шестилапый  кот-мутант  радовался
жизни.



                                  5


     Джонас избавился  от  Корделии  при  первой  возможности...  хотя
представилась она не так скоро, как ему хотелось бы. Старушку пришлось
умасливать по первому разряду. Он понимал, что она ему еще пригодится.
В итоге он даже поцеловал ее в уголок рта  (бедняжка  так  покраснела,
что  Джонас  испугался,  а  не  хватит  ли  ее  удар)  и  сказал,  что
обязательно выяснит, так ли основательны ее подозрения.
     - Но только потихоньку! - обеспокоилась Корделия.
     Да, заверил ее Джонас (они уже шли к дому Корделии), по-другому и
быть не может. Кто-кто,  а  он  умеет  хранить  тайны.  Он  знал,  что
Корделия не успокоится, не сможет успокоиться, не получив убедительных
доказательств то ли своей правоты, то ли беспочвенности подозрений, но
сам полагал, что все это вздор. Молодые любят драму, не так ли? И если
молодая кошечка видит, что ее тетка чего-то опасается, она будет умело
подкармливать тетушкины страхи, вместо того чтобы свести их на нет.
     Корделия остановилась у  выкрашенного  белой  краской  забора  из
штакетника,  отделявшего  огород  от  дороги,  на  ее  лице   читалось
облегчение. Джонас подумал, что она очень  похожа  на  мула,  которому
чешут спину.
     - Ну, я никогда не думала, что так...  однако  это  возможно,  не
правда ли?
     - Вполне возможно, - согласился Джонас, - но я все проверю  самым
тщательным образом. Тут нельзя ошибиться, чтобы потом не  сожалеть  об
этом. - Он вновь поцеловал ее в уголок рта. - И  ни  слова  обитателям
Дома-на-Набережной. Обещаю. Даже ни единого намека.
     - Спасибо тебе, Элдред! Большое спасибо!  -  И  она  прильнула  к
нему, прежде чем убежать в дом,  ее  маленькие  грудки,  как  камешки,
прижались к его рубашке. - Может, этой ночью  я  усну!  Очень  на  это
надеюсь!
     Она, может, и уснет, подумал Джонас, а вот я вряд ли.
     К конюшне Хуки,  где  он  держал  свою  лошадь,  Джонас  шагал  с
опущенной головой, заложив руки за спину. Стайка мальчишек  бежала  по
другой стороне улицы. Двое размахивали собачьими хвостами с запекшейся
на концах кровью.
     - Охотники за гробами! Мы - Большие охотники за  гробами,  как  и
ты! - крикнул ему один из мальчишек.
     Джонас выхватил револьвер и навел его  на  них...  Произошло  это
мгновенно, и перепуганные мальчишки увидели,  с  кем  имеют  дело:  со
сверкающими глазами, ощерившимся ртом  Джонас  более  всего  напоминал
волка-альбиноса в человеческом одеянии.
     - Брысь отсюда, маленькие паршивцы! - рявкнул он. - Пошли  прочь,
а не то я вышибу вам мозги, чтобы порадовать ваших отцов!
     Они застыли, а потом  бросились  врассыпную.  Один  оставил  свой
трофей: собачий хвост лежал на тротуаре, как  грязная  тряпка.  Джонас
поморщился. глянув на него, убрал револьвер в кобуру, заложил руки  за
спину  и  продолжил  свой  путь,  напоминая  священника,  поглощенного
мыслями о богах. Что,  во  имя  богов,  с  ним  случилось?  Наставлять
револьвер на детей! От  переживаний,  подумал  он.  Волнения.  Да,  он
волновался. Подозрения этой плоской вековухи очень взволновали его. Не
из-за Торина (даже если бы Диаборн оттрахал эту  девицу  на  городской
площади на празднике Жатвы,  Джонаса  бы  это  не  взволновало)...  но
потому, что Диаборн (если подозрения не беспочвенны) и тут  обвел  его
вокруг пальца.
     Однажды он сумел зайти тебе в тыл,  и  ты  поклялся,  что  больше
этого не случится. Но если он дрючит эту девку, значит, случилось.  Не
так ли?
     Похоже на то. Если у парня хватило наглости  закрутить  любовь  с
будущей наложницей мэра, да так скрытно, что об этом до сих пор никто,
кроме тетки  Сюзан,  не  догадывается,  как  это  соотносится  с  его,
Джонаса, мнением о трех молокососах из Привходящего  мира?  Не  он  ли
считает,  что  они  с  трудом  найдут   собственные   задницы,   чтобы
подтереться?
     Однажды мы недооценили их, и они выставили  нас  обезьянами,  так
вроде бы сказал Клей. Я не хочу, чтобы такое повторилось.
     Так повторилось или нет? Что в действительности известно Диаборну
и его друзьям? Что они выяснили? И кому сказали?  Если  Диаборн  сумел
незамеченным подкатиться к избраннице мэра... и этого  не  заметил  ни
Элдред Джонас... ни кто-либо еще...
     - Добрый день, сэй Джонас. - Кузнец Брайан Хуки широко  улыбался,
разве что не кланялся, прижав сомбреро к широкой груди. -  Не  желаете
ли свежего грэфа, сэй? Только что отжал первую порцию, и...
     - Мне нужна моя лошадь, - оборвал его Джонас. - Быстро приведи ее
и перестань кудахтать.
     - Да, сейчас приведу, с радостью, спасибо сэй. - И Хуки  поспешил
в конюшню, по пути обернувшись, чтобы убедиться, что не получит пулю в
спину.
     Десять минут спустя Джонас скакал на запад  по  Великому  Тракту.
Испытывая при этом нелепое, но очень сильное  желание  пустить  лошадь
галопом и раз навсегда  забыть  об  этой  глупой  истории:  о  Торине,
поседевшем  любвеобильном  козле,  Роланде  и  Сюзан  с  их  юношеским
увлечением, которому, он в этом не сомневался,  еще  очень  далеко  до
плотской любви. Рое и  Клее  с  их  быстрыми  руками  и  медлительными
мозгами, Раймере с его честолюбием, Корделии Дельгадо, которая, должно
быть, уже представляла себе, как они вдвоем лежат в постели, он читает
ей стихи, а она плетет из цветов венок, чтобы возложить на его чело.
     В прошлом уже случалось, когда он вот так уезжал,  доверяя  своей
интуиции. Да только на сей раз уехать не мог.  Он  поклялся  отомстить
этим молокососам и всегда выполнял данное себе слово, хотя многократно
нарушал обещания, которые слышали от него другие люди.
     Не стоило  забывать  и  про  Джона  Фарсона.  Джонас  никогда  не
разговаривал с Благодетелем (да и не очень-то хотел, поговаривали, что
Фарсон - безумец, способный отчудить все, что угодно), но не раз  имел
дело с Джорджем Латиго,  который  скорее  всего  и  будет  возглавлять
отряд, ожидаемый со дня на день. Именно Латиго нанял Больших охотников
за гробами, заплатив огромный задаток (которым Джонас еще не поделился
с Рейнолдсом и Дипейпом), и пообещал куда большее вознаграждение, если
основные силы Альянса будут уничтожены в окрестностях Лысых гор.
     Латиго, конечно, сила, все так, но сущая козявка  в  сравнении  с
той силой, что стояла у него за спиной. И потом,  большие  деньги  без
риска не заработать. Если они  доставят  лошадей,  волов,  повозки  со
свежими овощами, нефть, магический кристалл, прежде  всего  магический
кристалл, все будет хорошо. Если нет, Фарсон и его  помощники  сыграют
их головами в поло. Такое могло случиться, и Джонас  это  знал.  Более
того, не сомневался, что в конце концов так оно и будет. Но Джонас мог
гарантировать, что развод его головы с телом произойдет не по  милости
таких червяков, как Диаборн и  его  друзья,  какого  бы  они  ни  были
высокого происхождения.
     Однако если у него роман с избранницей Торина...  если  он  сумел
сохранить все в секрете, какие еще секреты  известны  ему?  Может,  он
играет с тобой в "Замки"?
     Если так, игра надолго  не  затянется.  Как  только  юный  мистер
Диаборн высунет нос из-за Укрепления, Джонас тут же отстрелит его.
     Сейчас требовалось найти ответ на один  вопрос:  с  чего  начать?
Отправиться на ранчо "Полоса К", благо он давно  собирался  взглянуть,
как устроились мальчики? Почему нет? Они скорее  -  всего  на  Спуске,
считают лошадей. Но лошади нисколько его не волновали. Нет,  лошади  -
пустячок, если  подумать  о  тех  задачах,  что  поставил  перед  ними
Благодетель. И Джонас поскакал к СИТТО.



                                  6


     Первым  делом  он  проверил  цистерны.  Нашел  их  в  целости   и
сохранности: они стояли рядком, на новых  колесах,  готовые  в  нужное
время двинуться в путь, укрытые нарубленными ветками. Некоторые  ветви
пожелтели на концах, но прошедшие дожди освежили их. Джонас  убедился,
что к веткам никто не прикасался.
     Потом он поднялся на холм, прошелся вдоль трубы, все чаще и  чаще
останавливаясь, чтобы передохнуть. Когда он добрался  до  проржавевших
ворот, отделявших склон от нефтяного поля, сломанная нога  разболелась
не на шутку. Он внимательно изучил ворота, нахмурился,  заметив  пятна
на их верхней части.  Возможно,  они  ничего  не  значили,  но  Джонас
подумал, что кто-то перелез через ворота, не  рискнув  их  открыть  из
опасения, что они вывалятся из петель.
     Следующий час он провел между вышек, уделяя особое внимание  тем,
что еще работали, пытаясь обнаружить следы  постороннего  присутствия.
Он нашел множество следов,  но  идентифицировать  их  (особенно  после
прошедших  дождей)  не   представлялось   возможным.   Молокососы   из
Привходящего  мира  могли  побывать  здесь;  городская  мелкота  могла
побывать здесь; Артур из Эльда и все его рыцари могли побывать  здесь.
Неопределенность ситуации действовала Джонасу на  нервы,  портила  ему
настроение (как и любая другая неопределенность, за  исключением  той,
что возникала на доске при игре в "Замки").
     Он уже двинулся назад, решив спуститься с холма, сесть на  лошадь
и вернуться в город.  Нога  горела  огнем,  и  только  хороший  глоток
спиртного мог успокоить боль. Визит  на  "Полосу  К"  откладывался  на
другой день.
     Он  уже  миновал  полпути  до  ворот,   когда   увидел   заросшую
проселочную дорогу, по существу,  две  колеи,  тянущиеся  от  СИТГО  к
Великому Тракту, и  тяжело  вздохнул.  Что  он  мог  увидеть  на  этой
тропинке, но, раз он все равно сюда пришел, работу  следовало  довести
до конца.
     Работа не волк, в лес не убежит, мне бы сейчас выпить.
     Но не только у Роланда желания зачастую отступали перед  чувством
долга. Джонас  вздохнул,  помассировал  больную  ногу  и  двинулся  по
проселочной дороге, где, как это ни странно, и нашел то, что искал.
     В той самой колее, в дюжине шагов от  того  места,  где  заросшая
травой дорога сливалась в Великим  Трактом.  Поначалу  он  решил,  что
белый кругляшок, проглядывающий сквозь траву, - камень. А потом увидел
черную круглую дыру - глазницу. И понял, что в траве лежит не  камень,
а череп.
     Кряхтя, Джонас нагнулся и поднял с земли грачиный череп.  Который
уже видел прежде. Как, впрочем, и весь город. С черепом не расставался
этот шут, Артур Хит... как и всем шутам, ему требовались атрибуты  его
профессии.
     - Он называл этот череп дозорным, - пробормотал Джонас. -  Иногда
насаживал на луку седла. Иногда носил  на  груди,  как  медальон.  Да.
Череп болтался у него на груди в ту ночь, когда в "Приюте путников"...
     Джонас повернул череп.  Внутри  что-то  звякнуло.  Джонас  потряс
череп, подставив ладонь, и на нее  выпали  несколько  звеньев  золотой
цепочки. Вот, значит, на чем держался череп. В какой-то момент цепочка
порвалась, череп упал в траву, и сэй Хит не удосужился  отыскать  его.
Мысль о том, что череп  найдет  кто-то  другой,  не  приходила  ему  в
голову. Мальчишки  беззаботны.  Просто  удивительно,  что  им  удается
вырастать в мужчин.
     Лицо Джонаса оставалось спокойным, но внутри  все  бушевало.  Они
тут побывали, сомнений в этом не было, хотя еще вчера  он  бы  высмеял
любого, кто заикнулся бы об этом. Приходилось признать, что они видели
и цистерны с нефтью, пусть и  надежно  укрытые  ветвями.  Если  бы  не
грачиный череп, он не узнал бы об этом.
     - Когда я покончу с ними, их глазницы будут  такими  же  пустыми,
как и твои, сэр Грач, - пообещал он. - Я лично их вычищу.
     Он уже замахнулся, чтобы выбросить череп, но передумал:  а  вдруг
пригодится. С черепом в руке  Джонас  направился  к  тому  месту,  где
оставил лошадь.



                                  7


     Корал Торин шагала по Травной улице к "Приюту путников". Во рту у
нее пересохло, голова гудела.  Она  встала  лишь  час  тому  назад,  а
похмелье уже совсем ее замучило. В последнее время она  слишком  много
пила и  знала  об  этом.  Практически  каждый  вечер,  хотя  на  людях
ограничивала себя одним-двумя стаканчиками. Пока, полагала она,  никто
не подозревал о ее дурной привычке. А раз  никто  не  подозревал,  она
рассчитывала и дальше сохранить все в тайне.  Но  как  еще  она  могла
переносить своего идиота брата? Этот идиотский город?  И,  разумеется,
тот заговор, в котором участвуют вся Ассоциация  конезаводчиков  и  по
крайней мере половина крупных фермеров.
     - К черту Альянс, - прошептала Корал. - Лучше синица в руке.
     Но держала ли она синицу в руке? Или кто-то из  них?  Сдержит  ли
Фарсон свои обещания? Обещания,  полученные  от  человека  по  фамилии
Латиго  и  озвученные  Кимбой  Раймером?  Корал  терзали  сомнения.  У
деспотов вошло в привычку забывать о своих обещаниях, а синицы в  руке
клевали тебя в пальцы, гадили в ладонь, а потом улетали. Впрочем,  все
эти рассуждения не стоили и выеденного яйца - со  своей  позицией  она
уже определилась. Опять же люди всегда  хотят  есть,  пить,  гулять  и
играть, кто в карты, кто в кости, независимо от того,  перед  кем  они
гнут спины и от чьего имени собираются налоги.
     А  когда  старый  демон  совести   обретал   голос,   пара-тройка
стаканчиков помогала лишить его дара речи.
     Корал остановилась напротив похоронного бюро Крайвена.  Смеющиеся
парни, стоя на лесенках, развешивали бумажные фонарики. Им  предстояло
зажечься в ночь Жатвы, осветив Равную улицу нежным, мягким светом.
     Корал вспомнила, с каким восторгом в детстве смотрела она на  эти
фонарики из цветной бумаги, вслушиваясь в треск фейерверков, радостные
крики горожан, звуки музыки, доносящиеся из "Зеленого сердца". За одну
руку ее держал отец, за другую - старший брат Харт. Он как  раз  надел
первую пару брюк.
     Ностальгия  захлестнула  ее,  но  сладость  воспоминаний   быстро
сменилась  горечью.  Ребенок  вырос  с  худосочную  женщину,   которой
принадлежал салун и  бордель  (не  говоря  уже  о  значительном  куске
Спуска), женщину, чьим последним сексуальным партнером стал канцлер ее
брата, женщиной, которая уже не могла не думать о бутылке.  Как  такое
могло случиться? Ребенок, каким она была, меньше всего на свете  хотел
превратиться в такую женщину.
     - Где я ошиблась? - спросила она себя и рассмеялась. - О, дорогой
Человек Иисус, где  ошибся  тот  безгрешный  ребенок?  Можешь  сказать
"аллилуйя". - Она  спародировала  странствующую  женщину-проповедника,
которая появилась в городе годом раньше, Питтстон  ее  звали,  Сильвия
Питтстон, и рассмеялась вновь, более естественно.  Вновь  двинулась  к
"Приюту", уже в лучшем настроении.
     Шими ухаживал за своими цветами. Помахал ей рукой,  она  ответила
тем же. Хороший парень этот Шими. Она без труда нашла бы  ему  замену,
но радовалась тому, что Дипейп не убил его.
     Прибранный бар  пустовал,  но  горели  все  газовые  рожки.  Шими
вычистил все пепельницы, но Корал знала, что основная уборка лежала на
толстушке, которая стояла сейчас за стойкой. Косметика не могла скрыть
болезненной бледности ее лица и черных кругов под глазами, и  шея  вся
пошла складками (Корал прекрасно знала,  что  возраст  женщины  прежде
всего сказывается на шее).
     В  баре,  под  стеклянным  взглядом   Сорви-Головы,   хозяйничала
Красотуля, и если б ей разрешили, стояла  бы  за  стойкой  до  прихода
Стенли. Красотуля ничего не говорила Корал (понимала, что слова  могут
привести к обратному результату), но ясно давала понять, чего хочет. В
проститутках ее больше держать не могли, вот она и  хотела  встать  за
стойку. Такое уже случалось, Корал знала, что женщина-бармен  работает
в "Лесной чаще". Выла и еще одна, в  "Гленкоуве",  но  она  умерла  от
оспы. Красотуля отказывалась понять другое: Стенли Руис  еще  молод  и
здоровье у него куда лучше, чем у нее. И он  будет  наполнять  стаканы
под Сорви-Головой после того, как Красотуля сгниет в могиле.
     - Добрый вечер, сэй Торин, - поздоровалась  Красотуля,  и  прежде
чем Корал успела открыть рот,  шлюха  поставила  на  стойку  стопку  и
наполнила ее виски.
     Корал с тоской взглянула на стопку. Так они все знают?
     - Мне этого не надо, - нервно бросила она.  -  С  чего  мне  пить
виски, во имя Эльда? Солнце и то еще не зашло! Вылей виски в  бутылку,
ради твоего отца, и убирайся отсюда. Кого ты собралась  обслуживать  в
пять часов? Призраков?
     У Красотули вытянулось лицо. Толстый слой штукатурки потрескался.
Она достала из-под стойки воронку, вставила в горлышко бутылки, вылила
в нее виски. Несколько капель упали на стойку, так тряслись ее  пухлые
руки (уже без колец, кольца она давно обменяла в продуктовом  магазине
на еду).
     - Извините, сэй. Извините. Я только хотела как...
     - Мне без разницы, что ты там хотела. - Тут Корал  заметила,  что
Шеб, который листал за пианино ноты, повернулся к стойке и смотрит  на
нее. - А ты чего вылупился, жаба?
     - Ничего, сэй Торин. Я...
     - Тогда смотри куда-нибудь еще. И  забери  с  собой  эту  свинью.
Почему бы тебе не трахнуть ее, а? Ей это только на пользу пойдет. Да и
тебе хуже не будет.
     - Я...
     - Вон! Или вы оглохли? Оба!
     Красотуля и Шеб поспешили не к лестнице, ведущей на второй  этаж,
а к двери кухни, но Корал это не волновало. Хоть  в  ад,  лишь  бы  не
маячили перед глазами. Куда угодно, но чтоб она их не видела.
     Она зашла за стойку,  огляделась.  Двое  мужчин  в  дальнем  углу
играли в карты. Рейнолдс наблюдал за ними, потягивая  пиво.  Еще  один
мужчина сидел  у  стойки,  устремив  взгляд  в  никуда,  затерянный  в
собственных мыслях. Никто не обращал внимания на сэй  Корал  Торин,  и
велика важность, если б и обращали?  Если  знала  Красотуля,  знали  и
остальные.
     Она провела пальцем по лужице виски  на  стойке,  облизнула  его,
провела снова, вновь  облизнула.  Схватила  бутылку,  но,  прежде  чем
успела  налить  себе  виски,  паукообразное  чудище  с   серо-зелеными
глазами, шипя, запрыгнуло на стойку. Корал вскрикнула  и  отшатнулась,
выронив бутылку. Она упала между ее ног, но, о чудо, не разбилась.  На
мгновение Корал решила, что у нее расколется голова: прилившая к мозгу
кровь разорвет череп, как  яичную  скорлупу.  С  грохотом  упал  стол:
картежники перевернули его, вставая. Рейнолдс выхватил револьвер.
     - Ничего страшного. - Она едва узнала свой голос, так он  дрожал.
Глаза пульсировали, сердце  чуть  не  выскакивало  из  груди.  А  ведь
человек может умереть от страха, подумала  она.  -  Ничего  страшного,
джентльмены. Все в порядке.
     Шестилапый кот, стоявший на стойке, вновь зашипел.
     Корал наклонилась (когда ее голова  опустилась  ниже  талии,  она
вновь почувствовала, что мозг хочет разорвать череп), подняла бутылку,
увидела, что та еще на четверть полна, и отхлебнула прямо из горлышка.
Плевать она хотела, кто ее видит и что при этом подумает.
     Словно услышав ее мысли. Масти  зашипел  в  третий  раз.  На  нем
красовался красный ошейник, из-под которого торчал клочок бумаги.
     - Хочешь, чтобы я пристрелил его? - полюбопытствовал  дребезжащий
голос. - Только скажи, я с удовольствием.  Один  выстрел,  и  от  него
останутся одни когти. - У дверей стоял Джонас. Выглядел он  так  себе,
но Корал чувствовала, что ему действительно хватит одного выстрела.
     - Нет. Старая сука превратит нас в  саранчу,  если  мы  убьем  ее
любимца.
     - Какая сука? - спросил Джонас, пересекая зал.
     - Риа Дубативо. Риа с Кооса, как она себя называет.
     - А! Не сука, а ведьма.
     - Как ни скажи - все про нее.
     Джонас погладил кота. Тот не возражал, даже чуть  изогнул  спину.
Шерсть у Масти была влажной, неприятной на ощупь.
     - Как насчет того, чтобы поделиться? - спросил  Джонас,  указывая
на бутылку. - Еще, конечно, рано, но нога болит, как дьявол,  уставший
грешить.
     - Твоя нога, моя голова, рано или поздно. За счет заведения.
     Джонас изогнул седые брови.
     - Благодарить будешь потом, сейчас пей, дорогой.
     Корал протянула руку  к  коту.  Масти  зашипел,  но  позволил  ей
вытащить записку. Корал развернула  ее  и  прочитала  несколько  слов,
написанных корявым почерком Риа:

                      ВСЕ ВЫПИЛА. ПРИШЛИ ПАРНЯ.

     - Позволишь взглянуть? - спросил  Джонас.  После  первого  глотка
жизнь окрасилась в более радужные тона.
     - Почему нет? - Корал протянула ему записку.
     Джонас прочитал  ее,  вернул.  Про  Риа  он  и  думать  забыл,  а
напрасно. Но всего и не упомнишь, не так ли? В последнее время  Джонас
ощущал себя не наемным телохранителем,  а  поваром,  который  пытается
одновременно приготовить  девять  блюд  для  торжественного  обеда.  К
счастью, старая карга напомнила о себе. Благословим богов за ее жажду.
И его тоже, иначе он не оказался бы в нужном месте в нужное время.
     - Шими! - проорала Корал.  Виски  подействовало  и  на  нее:  она
чувствовала, что вновь становится человеком. Даже подумала о том, а не
захочет ли Элдред Джонас провести вечерок с  сестрой  мэра...  которая
знала, как использовать время с толком.
     Появился Шими, с грязными руками, с розовым сомбреро, болтающимся
на спине.
     - Да, Корал Торин! Я здесь!
     Она смотрела мимо него, на небо. Сегодня не получится,  даже  для
Риа. С наступлением темноты Шими на дороге делать нечего, он просто не
доберется до города.
     - Ничего. - Голос у нее помягчел. - Возвращайся к своим цветам  и
хорошенько укрой их. Ночью может подморозить.
     Она положила записку на стойку и нацарапала на  ней  единственное
слово:

                               ЗАВТРА.

     Сложила записку, протянула Джонасу.
     - Засунь ее под этот вонючий ошейник, а? Не  хочу  прикасаться  к
нему.
     Джонас выполнил  ее  просьбу.  Кот  одарил  их  еще  одним  диким
взглядом зеленых глаз, спрыгнул со стойки и исчез за дверьми.
     - Время дорого. - Корал сама не  очень-то  понимала,  что  хотела
этим сказать, но Джонас согласно кивнул: ее слова не  вызвали  у  него
возражений. - Не хочешь подняться наверх? Внешне я не очень,  но  ноги
могу раздвинуть как надо. И не буду лежать как бревно.
     Джонас задумался, потом кивнул. Глаза его заблестели. Эта так  же
худа, как Корделия Дельгадо... но разница чувствуется, да? И еще какая
разница!
     - Хорошо.
     - Я, случается, говорю всякие гадости... предупреждаю заранее.
     - Милая леди, постараюсь не пропустить ни одной.
     Корал улыбнулась. Головная боль прошла.
     - Да. Готова спорить, не пропустишь.
     - Дай мне только одну минуту. Я  сейчас.  -  И  он  направился  к
Рейнолдсу.
     - Бери стул, Элдред.
     - Не могу. Дама ждет.
     Взгляд Рейнолдса метнулся к стойке:
     - Ты шутишь.
     - Насчет женщин я никогда не шучу. А теперь слушай меня.
     Рейнолдс шагнул к Джонасу. Хорошо, что  это  не  Дипейп,  подумал
тот. Рой тоже все сделает как надо, но лишь после того, как ему десять
раз скажут, что нужно делать.
     - Поедешь к Ленджиллу. Скажешь ему, чтобы  направил  на  нефтяное
поле дюжину человек, минимум десять. Хороших людей, которые  умеют  не
высовываться и не испугаются драки, если придется драться.  Командиром
пусть поставит Брайана Хуки. У него голова работает как надо, чего  не
скажешь про большинство остальных.
     Глаза Рейнолдса радостно блеснули:
     - Ты ждешь этих засранцев?
     - Они там побывали, может, заявятся еще раз. Если  так,  их  надо
поймать на мушку и расстрелять. Сразу и без предупреждения. Ты понял?
     - Да. А что мы потом скажем?
     - Как что? Нефть и цистерны - их проделки. Они  хотели  доставить
ее Фарсону. Да нас будут носить по городу на  руках.  Прославлять  как
спасителей отечества, уничтоживших предателей. Где Рой?
     - Поскакал к  Скале  Висельников.  Я  видел  его  в  полдень.  Он
говорит, что они идут, Элдред. Когда ветер дует с востока,  он  слышит
ржание лошадей.
     - Может, он слышит то, что  ему  хочется  слышать.  -  Но  Джонас
полагал, что Дипейп скорее всего прав. С того момента как Джонас вошел
в салун, настроение его куда как улучшилось.
     - Скоро мы начнем перегонять цистерны в другое место,  независимо
от того, появятся там  мальчишки  или  нет.  По  ночам.  Но  часть  мы
оставим, так? Они заменят сыр в мышеловке, - хохотнул Джонас.
     - А если мышь не придет?
     Джонас пожал плечами:
     - Мы с ними разберемся, так или иначе. Завтра я  немного  надавлю
на них. Хочу, чтобы они злились,  хочу  спутать  им  карты.  А  теперь
отправляйся. Меня ждет дама.
     - Хорошо, что она ждет тебя, а не меня, Элдред.
     Джонас кивнул.  Он  предчувствовал,  что  через  полчаса  начисто
забудет о боли в ноге.
     - Именно так. Тебя бы она слопала с потрохами.
     Он вернулся к бару, где  Корал  стояла,  сложив  руки  на  груди.
Теперь она опустила их, взяла Джонаса за руки. Правую положила на свою
левую грудь. Он почувствовал закаменевший  сосок.  Указательный  палец
левой сунула в рот и легонько прикусила.
     - Бутылку возьмем с собой? - спросил Джонас.
     - Почему нет? - ответила Корал Торин.



                                  8


     Если бы она заснула пьяная, как в последние месяцы у нее вошло  в
привычку, то не проснулась бы от скрипа пружин... ее не разбудил бы  и
взрыв бомбы. Хотя они и принесли с собой бутылку, она так и стояла  на
столике в спальне, которую Корал занимала в "Приюте" (размером как три
клетушки шлюх), виски в ней не убавилось.
     Джонас стоял у окна, глядя на серый рассвет, и надевал штаны. Его
спину покрывали перекрестные шрамы. Она хотела спросить, кто  его  так
жестоко высек и как он выжил, но решила, что с такими вопросами  лучше
повременить.
     - Куда ты собрался?
     - Сначала мне надо найти краску, любого цвета, и  дворового  пса,
которому еще не отрубили хвост. А что я буду делать потом,  сэй,  тебе
лучше не знать.
     - Очень  хорошо.  -  Она  вновь  легла,   натянув   простыню   до
подбородка. Она чувствовала, что могла проспать неделю.
     Джонас натянул сапоги и двинулся к двери, на ходу застегивая пояс
с кобурой. Повернулся, взявшись за ручку. Она посмотрела на  него,  ее
серые глаза уже наполовину закрылись.
     - Лучшая ночь в моей жизни.
     Корал улыбнулась:
     - И в моей тоже.



                           Глава четвертая
                           РОЛАНД И КАТБЕРТ


                                  1


     Роланд, Катберт и Алан вышли на крыльцо бункера на ранчо  "Полоса
К" почти через два часа после того, как Джонас покинул комнату Корал в
"Приюте  путников".  К  тому  времени  солнце  уже  достаточно  высоко
поднялось над горизонтом. Они не относились к тем, кто  любит  поспать
по утрам, но, как резонно  указал  Катберт:  "Мы  должны  поддерживать
имидж Привходящего мира. Негоже нам вставать с первыми петухами".
     Роланд потянулся, выбросив руки к небу. Потом наклонился,  достал
пальцами носки сапог. Позвоночник затрещал.
     - Ненавижу я этот шум, - пробормотал Ален. Но в  действительности
его тревожили странные сны, которые донимали его  всю  ночь.  Из  всех
троих снились они только ему. Из-за дара, возможно, только его природа
наградила шестым чувством.
     - Потому-то эта дрянь и шумит. - Катберт хлопнул Алена по  плечу.
- Не кисни, старина. Ты  слишком  красив,  чтобы  ходить  с  вытянутой
физиономией.
     Роланд выпрямился, и  втроем  они  направились  к  конюшне  через
пыльный двор. На полпути Роланд так резко остановился, что  Ален  чуть
не ткнулся ему в спину. Роланд смотрел на восток.
     - О. - только и сказал он. И чуть улыбнулся.
     - О? - эхом  отозвался  Катберт.  -  Что,  о,  великий  вождь?  О
радость, я вновь увижу надушенную даму, или о ужас, мне придется  весь
день горбатиться рядом с моими провонявшими потом собратьями по труду?
     Ален опустил  голову,  уставился  на  свои  сапоги.  Новенькие  и
неудобные при отъезде из Гилеада,  теперь,  со  стершимися  каблуками,
ободранные, они облегали ноги, как домашние тапочки. И смотреть на них
лучше, чем на  друзей.  В  последнее  время  в  подшучивании  Катберта
постоянно слышалась резкая нотка. И шутки из веселых  становились  все
более злыми. Ален после каждой ждал, что Роланд взорвется  и  от  души
врежет Катберту, уложив его на землю. Откровенно  говоря,  Ален  этого
даже хотел. Обстановка могла и разрядиться.
     Но в то утро ничего подобного не произошло.
     - Просто о, - ответил Роланд и двинулся дальше.
     - Прости уж меня, я знаю, что ты не хочешь этого  слышать,  но  я
вновь хочу  вернуться  к  разговору  о  голубях,  -  нарушил  молчание
Катберт, когда они седлали коней. - Я по-прежнему полагаю, что надо...
     - Я готов дать тебе обещание, - улыбнулся Роланд.
     Катберт недоверчиво посмотрел на него:
     - Какое?
     - Если завтра утром у тебя еще останется желание  воспользоваться
голубиной почтой, я возражать не буду.  Отправим  любого  в  Гилеад  с
посланием, закрепленным на его ножке. Что скажешь, Артур Хит? Тебя это
устроит?
     Подозрительность не исчезла из  глаз  Катберта,  отчего  у  Алена
защемило сердце. Наконец Катберт тоже улыбнулся:
     - Устроит. Спасибо тебе.
     А от ответа Роланда по коже Алена просто побежали мурашки.
     - Рано еще меня благодарить.



                                  2


     - Я не хочу идти туда, сэй Торин. - На обычно веселом  лице  Шими
отразилась тревога. - Я ужасно боюсь эту женщину. Она такая  страшная.
И бородавка у нее на носу, вот здесь. -  Он  коснулся  кончика  своего
гладкого носа.
     Корал, которая вчера оторвала бы ему голову, если б  он  позволил
себе вот так препираться с ней, сегодня проявила ангельское терпение.
     - Все так. Но, Шими, она просила прислать именно тебя. И она дает
чаевые. Ты же знаешь, дает, и хорошие чаевые.
     - Мне это не поможет, если она захочет превратить меня в жука,  -
стоял на своем Шими. - Жуку медяки не нужны.
     Тем не менее Корал удалось подвести его  к  стоящему  у  коновязи
мулу Капризному. Крикун уже нагрузил мула двумя бочонками. Одним  -  с
песком, для равновесия. Вторым  -  с  грэфом,  к  которому  давно  уже
пристрастилась Риа.
     - Скоро Ярмарка, - весело журчал голос Корал. - До  нее  осталось
меньше трех недель.
     - Да, - заулыбался Шими. Ярмарки он страсть как любил.  Фонарики,
фейерверки, танцы, игры, смех. В день Ярмарки все улыбались и никто не
ругался.
     - В день Ярмарки молодому человеку не помешают лишние  медяки,  -
резонно заметила Корал.
     - Это правда, сэй Торин. - По голосу Шими чувствовалось, что  ему
открылась одна из основополагающих истин. - Да, это правда.
     Корал вложила веревочные поводья Капризного в руку Шими.
     - Доброго тебе пути, юноша. И будь повежливее со старой  вороной,
пониже поклонись ей... и постарайся вернуться до наступления темноты.
     - Вернусь гораздо раньше. - При мысли о том,  что  ночь  застанет
его на Коосе, Шими бросило в дрожь. - Гораздо раньше, будьте уверены.
     - Хороший  мальчик.  -  Корал  проводила  его  взглядом.  Он  уже
нахлобучил на голову розовое сомбреро и вел старого мула за веревку. -
Хороший мальчик, - повторила она, когда Шими перевалил вершину первого
холма.



                                  3


     После отъезда молокососов  Джонас  еще  час  простоял  на  склоне
холма. А когда поднялся на вершину, то едва разглядел их -  три  точки
на Спуске в четырех милях от него. Отправились на  работу.  И  никаких
признаков того, что они что-то заподозрили. Они, конечно,  умнее,  чем
он поначалу думал... но далеко не так умны, как казалось им самим.
     Джонас двинул лошадь к ранчо  "Полоса  К",  от  которого  остался
только бункер да конюшня. Обгорелый остов дома чернел на ярком осеннем
солнце. Лошадь Джонас привязал к тополю, одному из тех,  что  росли  у
родника. Здесь мальчишки  оставили  для  просушки  выстиранное  белье.
Джонас скинул штаны и рубашки с нижних веток на землю, собрал в  кучу,
помочился на нее, потом повернулся к лошади.
     Животное энергично ударило копытом по земле, когда Джонас  достал
из переметной сумы собачий хвост, как бы говоря, что  решение  принято
правильное. Джонаса тоже радовало скорое избавление от  хвоста.  Очень
уж сильная шла от него вонь. Из другой сумки Джонас  достал  маленькую
стеклянную банку с красной краской и кисть. И то и другое он  приобрел
у старшего сына Брайана Хуки, который теперь  управлялся  с  конюшней.
Сам сэй Брайан, несомненно, пребывал в СИТГО.
     Джонас  зашагал  к  бункеру  открыто,  не   прячась...   впрочем,
прятаться было негде. Да и не от кого - мальчишки-то уехали.
     Один из  них  оставил  книгу,  настоящую  книгу  ("Наставления  и
размышления"  Мерсера).  В  Срединном  мире  книги  давно  уже   стали
редкостью, особенно в столь удаленных от центра феодах. Собственно,  в
Меджисе,   если   не   считать    нескольких,    что    хранились    в
Доме-на-Набережной, Джонас видел книгу  впервые.  Он  раскрыл  ее.  На
первой странице увидел надпись, сделанную  твердым  женским  почерком:
"Моему дорогому сыну от любящей МАТЕРИ". Джонас вырвал  эту  страницу,
открыл банку с краской,  окунул  в  нее  кончики  пальцев.  Подушечкой
среднего замазал слово МАТЕРИ, ногтем мизинца сверху печатными буквами
написал ШЛЮХИ. Листок повесил на ржавый гвоздь, где его  не  могли  не
заметить, потом разорвал книгу в клочки.  Кому  она  принадлежала?  Он
надеялся, что Диаборну, но особого значения сие не имело.
     Войдя в бункер, Джонас прежде всего заметил голубей, воркующих  в
клетках. Он-то думал, что  они  пользуются  гелиографом  для  отправки
сообщений, а вот мысль о голубях  даже  не  приходила  ему  в  голову.
Круто, однако!
     - Через несколько минут я вами займусь, - пообещал он.  -  Будьте
покойны, милые мои. Кушайте и какайте, пока можете.
     Он с любопытством огляделся. Голуби все  ворковали  и  ворковали.
Обычные юноши или лорды? Такой  вопрос  Рой  задал  старику  в  Ритзи.
Старик однозначного ответа не дал. Аккуратные юноши,  подумал  Джонас,
если судить по царящему  здесь  порядку.  Хорошо  вымуштрованные.  Три
койки, все прибранные. В изножье каждой  по  стопке  вещей,  аккуратно
сложенных. На каждой  стопке  фотография  матери,  на  одной  -  обоих
родителей.  Он  надеялся  найти  фамилии,  может,  даже  документы  (к
примеру, любовные письма от девушки), но напрасно. Эти юноши или лорды
об этом позаботились. Джонас вытащил фотографии из рамок и порвал их в
мелкие клочки. Вещи разбросал по комнате, что мог,  изничтожил.  Найдя
носовой платок в кармане каких-то брюк, от души высморкался в него,  а
потом аккуратно расстелил на сапогах, с зеленой соплей на самом  виду.
Это ж приятно, целый день  считать  коров  и  лошадей,  а  вернувшись,
обнаружить чью-то соплю на своем носовом платке. Если что-то  и  могло
вывести их из себя, так эта сопля.
     Голуби заволновались. Попытались забиться в дальние  углы,  когда
он открыл дверцы. Пользы им это не принесло. Джонас переловил  всех  и
свернул им головы. Потом положил по  одному  под  подушки  каждого  из
юношей.
     Под одной из подушек он нашел маленький подарок: полоски бумаги и
ручку, заполненную чернилами,  которой,  несомненно,  и  писались  все
послания. Ручку он сломал,  обломки  бросил  на  пол  и  растоптал.  А
полоски бумаги положил в карман - вещь нужная.
     Теперь ему  не  мешало  воркование  голубей.  Он  медленно  ходил
взад-вперед по деревянному полу, склонив голову, прислушиваясь.



                                  4


     Когда Ален галопом подскакал к Роланду, тот предпочел не заметить
его побледневшего лица и горящих, испуганных глаз.
     - Я насчитал тридцать одну лошадь, все с тавром феода, короной  и
мечом. А ты?
     - Мы должны возвращаться, - воскликнул Ален. - Что-то не так. Это
дар. Никогда я не ощущал его так ясно.
     - Сколько ты насчитал? - вновь спросил Роланд. Иной  раз,  как  в
этот, шестое чувство Алена скорее мешало, чем помогало.
     - Сорок. Или сорок одну. Не помню. Какая разница? Они угнали  тех
лошадей, которых мы  не  должны  пересчитывать.  Роланд,  ты  меня  не
слышал? Мы должны возвращаться! Что-то не так! У нас в доме беда!
     Роланд посмотрел на Берта, спокойно считающего лошадей в пятистах
ярдах от них. Вновь на Алена, его брови вопросительно изогнулись.
     - Берт? Дара у него нет и никогда не было... ты это знаешь.  А  у
меня есть! И это ты тоже знаешь! Роланд, пожалуйста! Тот, кто сейчас в
бункере, увидит голубей! Может, даже найдет наши револьверы! -  Обычно
флегматичный Ален не находил себе места от волнения. - Если не  хочешь
ехать со мной, отпусти меня одного! Отпусти меня, Роланд,  ради  блага
твоего отца!
     - Ради блага твоего отца я тебя не отпускаю, - отрезал Роланд.  -
Я насчитал тридцать одну лошадь. Ты - сорок.  Да,  мы  запишем  сорок.
Сорок - хорошее число, не хуже любого другого. А  теперь  мы  с  тобой
поменяемся местами.
     - Что с тобой? - Ален не говорил - шептал. И смотрел  на  Роланда
как на безумца.
     - Ничего.
     - Ты знал! Знал еще утром, когда мы только уезжали.
     - Ну, может, я что-то и видел,  -  не  стал  отрицать  Роланд.  -
Может, какой-то блик, но... ты мне веришь, Эл? Я думаю, вот что  самое
важное. Ты мне веришь или думаешь, что я лишился ума, потеряв  сердце?
Как думает он? - Роланд мотнул головой в сторону Катберта.
     Роланд смотрел на Алена с легкой  улыбкой,  но  глаза  оставались
безжалостными и затуманенными. Такое  с  Роландом  случалось.  В  этот
момент ему открывалось недоступное другим. Видела  ли  Сюзан  Дельгадо
этот взгляд, подумал Ален, и как она его истолковала?
     - Я тебе верю. - В тот момент в голове у Алена все  смешалось,  и
он не мог утверждать, правда это или ложь.
     - Хорошо. Тогда давай поменяемся  местами.  Не  забудь,  по  моим
подсчетам, здесь тридцать одна лошадь.
     - Тридцать одна, - повторил Ален, поднял руки, потом опустил  их,
хлопнув по бедрам с такой силой,  что  его  обычно  спокойный  жеребец
прижал уши и отпрыгнул в сторону. - Тридцать одна.
     - Я думаю, сегодня мы вернемся домой  пораньше,  раз  уж  ты  так
волнуешься.
     С тем Роланд и ускакал. Ален проводил его  взглядом.  Ему  всегда
хотелось знать, что творится у Роланда  в  голове,  но  в  тот  момент
особенно.



                                  5


     Скрип. Скрип-скрип.
     Джонас уже собирался сдаться, когда нашел то,  что  искал.  Он-то
полагал, что без труда отыщет  тайник,  но  молокососы  заставили  его
попотеть, это точно.
     Он  опустился  на  колено,  лезвием  ножа   приподнял   скрипящую
половицу. Под ней оказались три свертка, обмотанные тканью. Влажные на
ощупь,  пахнущие  ружейным  маслом.  Джонас   развернул   все,   желая
посмотреть, какое  оружие  привезли  с  собой  эти  мальчишки.  Ничего
необычного он не обнаружил. В  двух  лежали  по  одному  пятизарядному
револьверу. В  третьем  -  два  шестизарядных,  качеством  повыше.  На
какое-то мгновение Джонас даже подумал, что нашел  большие  револьверы
стрелка,  со  стальным  вороненым   стволом,   рукояткой,   отделанной
сандаловым деревом, громадной мушкой. Эти  револьверы  он  бы  увез  с
собой, невзирая ни на  что.  И  облегченно  выдохнул,  увидел  обычные
стальные рукоятки. Пусть его постигло разочарование, зато прочистились
мозги.
     Он завернул револьверы и вернул их в тайник. Поставил на место  и
половицу.  Банда  городских  мальчишек  могла  забраться   в   бункер,
перевернуть все вверх  дном,  свернуть  шеи  голубям,  но  найти  этот
тайник? Нет уж. Ни в коем разе.
     По-твоему, они поверят, что тут побывали городские мальчишки?
     Могут и поверить. Из-за того, что он  недооценил  их  раньше,  не
стоило переоценивать их теперь. А с другой стороны, не имело значения,
поверят они или нет. В любом случае он выведет их из себя. Разозлит до
такой  степени,  что  они  высунутся  из-за  Укрепления.  Забудут   об
осторожности... и попадут в смерч.
     Собачий хвост Джонас сунул в одну из клеток для голубей, чтобы он
высовывался оттуда, как большое  перо.  Краской  намалевал  на  стенах
очаровательные детские слоганы:

                          ПОСОСИТЕ МОЙ ЧЛЕН
                                  и
                          УБИРАЙТЕСЬ ДОМОЙ,
                           ГРЕБАНЫЕ БОГАЧИ!

     Потом вышел из бункера, постоял на крыльце, дабы  убедиться,  что
на ранчо "Полоса К", кроме него, по-прежнему никого  нет.  Разумеется,
не было. Однако на мгновение-другое ему стало как-то не  по  себе,  он
словно почувствовал, что  его  засекли.  Может,  с  помощью  какого-то
неведомого ему шестого чувства.
     Оно существует, ты это знаешь. Дар, так оно называется.
     Да, но обладают им стрелки, артисты и сумасшедшие. А не  какие-то
молокососы, лорды они или нет.
     Однако к лошади Джонас чуть ли  не  побежал,  вскочил  на  нее  и
умчался прочь. Развязка близилась, и предстояло еще многое сделать  до
того, как по небу поплывет полная Демоническая Луна.



                                  6


     Хижина  Риа,  с  каменными  стенами  и  поросшей   мхом   крышей,
притулилась  у  вершины  последнего  холма  Кооса.  С  нее  открывался
прекрасный вид на  северо-западную  равнину:  Плохую  Траву,  пустыню,
Скалу Висельников, каньон Молнии... но Шими, когда он осторожно  завел
старого Капризного во двор Риа, было не до зрелищ. Последние  час  или
два живот его урчал от голода, но тут он обо всем забыл. Место это  он
ненавидел больше всего на свете, даже больше СИТГО с торчащими вышками
и нескончаемым громыханием.
     - Сэй? - позвал он.  Капи  уперся  копытами  в  землю,  не  желая
приближаться к хижине, но подчинился, когда Шими дернул за веревку.  О
чем Шими даже пожалел. - Мэм? Милая старая леди,  которая  и  мухи  не
обидит? Вы здесь? Ваш добрый Шими привез  вам  грэф.  -  Он  улыбался,
выставив перед собой свободную руку, всем своим видом  показывая,  что
он абсолютно безвредный, но из хижины не  доносилось  ни  звука.  Шими
почувствовал, что у него скрутило кишки.  На  мгновение  подумал,  что
сейчас обделается, чего не случалось с ним  с  детства.  Потом  пустил
"голубка", и ему полегчало. По крайней мере кишки больше не крутило.
     Он двинулся к крыльцу. Каждый шаг давался ему с огромным  трудом.
Между камнями во дворе торчали пожелтевшие сорняки, словно они вяли  и
засыхали от прикосновений обитательницы дома. Шими видел, что урожай в
огороде - тыквы, морковь, кабачки - так и  не  собран.  Затем  заметил
пугало. Жуткого мутанта с двумя головами и рукой в  женской  перчатке,
торчащей из груди.
     Сэй Торин больше не уговорит меня прийти сюда, подумал  Шими.  Ни
за какие пенни.
     Дверь хижины  была  открыта.  Шими  она  напоминала  раззявленную
пасть. Из хижины шел неприятный запах гнили.
     В пятнадцати шагах от хижины Шими остановился, и тут Капи  мордой
ткнулся ему в задницу, как бы спрашивая, а  что  они  тут  делают.  От
неожиданности юноша вскрикнул. Крик этот до смерти испугал его самого.
Лишь невероятным усилием воли ему удалось заставить себя  остаться  на
месте, не броситься бежать. По-прежнему стоял ясный день, но здесь, на
холме, солнце словно и не светило. Не первый раз приходил  сюда  Шими,
холм Риа всегда пугал его, но сегодня что-то изменилось,  и  в  худшую
сторону. Душа его словно выворачивалась  наизнанку:  такое  случалось,
когда ночью он просыпался  от  дребезжащего  воя  червоточины.  Словно
что-то ужасное надвигалось на него - с безумными глазами  и  огромными
красными когтями.
     - С-с-сэй? Есть тут кто-нибудь? Ес...
     - Подойди ближе. - Через открытую дверь до него долетел голос.  -
Встань так, чтобы я могла видеть тебя, идиот.
     Сдерживая крик-стон, Шими подчинился. Он уже точно  знал,  что  с
холма ему не спуститься. Капризный, возможно,  спустится,  но  не  он.
Бедному Шими одна дорога: в котел. Отбивная  -  на  сегодняшний  обед,
бульон - на завтра, копченое мясо - до  Нового  года.  Вот  какая  его
ждала судьба.
     На ватных ногах он подошел к крыльцу Риа... если  бы  его  колени
соприкасались, они стучали  бы,  как  кастаньеты.  Даже  голос  у  Риа
изменился.
     - С-сэй? Я б-боюсь. Я т-так б-боюсь.
     - Так и должно, - заверил его  голос,  выплывающий  на  солнечный
свет, словно клуб вонючего дыма. - Не важно все это...  делай,  что  я
тебе говорю. Подойди ближе, Шими, сын Стенли.
     Шими подршел, едва живой от ужаса. Мул, опустив голову,  следовал
за ним. Капи, поднимаясь на холм, постоянно ржал, ржал без перерыва...
а тут замолчал.
     - А теперь остановись, - приказал голос. - Замри, где стоишь.
     Она вышла на  крыльцо,  щурясь  от  солнечного  света.  С  пустым
бочонком из-под грэфа в руках. На шее, как ожерелье, свернулся Эрмот.
     Шими видел змею раньше, и всякий раз  задавался  вопросом,  через
какие страдания придется ему пройти перед тем как  умереть,  если  она
укусит его. Сегодня таких мыслей у него не возникло. В сравнении с Риа
Эрмот казался безобидным домашним зверьком. Щеки старухи  провалились,
кожа обтянула  кости,  превратив  голову  в  череп.  Коричневые  пятна
проглядывали сквозь поредевшие волосы, заполонили  подбородок,  словно
армия насекомых. Под левым глазом пламенела открытая язва, при усмешке
губы обнажали несколько оставшихся зубов.
     - Не нравится, как я выгляжу, да?  -  спросила  она.  -  Холодеет
сердце, не так ли?
     - Н-нет. - ответил Шими, но тут же понял, что  ответ  нехорош.  -
Д-да! - Но, боги, получилось еще хуже. - Вы прекрасны, сэй! -  выпалил
он.
     Риа зашлась беззвучным смехом, сунула Шими в руки пустой  бочонок
с такой силой, что тот едва не плюхнулся на задницу. От  прикосновения
ее пальцев, пусть и короткого, Шими покрылся гусиной кожей.
     - Повеселил ты меня! Нашел, значит,  красавицу?  Ладно,  мне  это
подходит. А теперь к делу. Принеси мне грэф, идиот.
     - Да, сэй! Как скажете, сэй! - Он отнес пустой  бочонок  к  мулу,
поставил на землю, затем взялся  за  ремень,  затянутый  на  маленьком
бочонке с грэфом. Шими знал, что она наблюдает  за  ним,  отчего  руки
отказывались его слушаться, но в  конце  концов  он  сумел  распустить
ремень и освободить бочонок. Он едва не выпал из рук Шими, который уже
представил себе, как бочонок падает на каменистый двор и  разбивается,
но в последнюю секунду юноша  сумел  его  удержать.  Понес  бочонок  к
старухе и внезапно осознал,  что  змеи-ожерелья  уже  нет.  А  секунду
спустя почувствовал, как  что-то  ползет  у  него  по  сапогам.  Эрмот
смотрел на него снизу вверх и шипел, обнажив две пары ядовитых зубов.
     - Обходись без резких  движений,  мой  мальчик.  И  дергаться  не
советую - Эрмот сегодня не в духах. Поставь бочонок  за  порогом,  вот
сюда. Для меня он слишком тяжел. В последнее время я иной раз забывала
про еду.
     Шими перегнулся пополам, наклоняясь вперед (пониже поклонись  ей,
сказала сэй Торин, именно это он и делал), скорчил гримасу, терпя боль
в пояснице и не решаясь двинуть ногами, потому что змея все еще сидела
на них. Когда  он  выпрямился,  Риа  держала  в  руке  старый  грязный
конверт, запечатанный красным воском.  Шими  боялся  подумать  о  том,
какой компонент придал воску такой цвет.
     - Возьми этот конверт и передай  его  Корделии  Дельгадо.  Ты  ее
знаешь?
     - Д-да, - сумел выдавить из себя Шими. - Т-тетя сэй Сюзан.
     - Совершенно  верно.  -  Шими  потянулся  за  конвертом,  но  Риа
отдернула руку. - Ты ведь не умеешь читать, не так ли, идиот?
     - Нет, написанные буквы и слова не держатся у меня в голове.
     - Хорошо. И не вздумай показать письмо  тому,  кто  умеет,  иначе
однажды ночью ты найдешь Эрмота у себя под подушкой.  Я  вижу  далеко,
учти это, Шими. Очень далеко.
     Она дала ему всего лишь  конверт,  но  Шими  он  показался  очень
тяжелым, словно лежала в нем не бумага, а  металлическая  пластина.  И
что за письмо могла посылать Риа Корделии Дельгадо? Шими вспомнил  тот
день, когда увидел лицо сэй Дельгадо, покрытое  паутиной,  и  задрожал
всем телом. Ужасная тварь, что ползала по его ногам у порога ведьминой
хижины, могла сплести ту самую паутину.
     - Потеряешь письмо -  я  об  этом  узнаю,  -  прошептала  Риа.  -
Покажешь кому - тоже узнаю. Запомни, сын Стенли, я вижу далеко.
     - Я буду осторожен, сэй. - Шими чувствовал,  что  лучше  потерять
письмо, чем доставить адресату, но знал, что не решится  пойти  против
воли Риа. С умом у него, конечно, было не очень, все об этом говорили,
но он тем не менее понял, зачем его позвали  на  холм:  не  для  того,
чтобы привезти бочонок грэфа, но взять  письмо  и  передать  его  кому
следует.
     - Не желаешь зайти на минуточку? - прошептала Риа, затем  указала
на его промежность. - Если я дам тебе съесть маленький кусочек  одного
гриба... известного только мне... я действительно превращусь для  тебя
в красавицу.
     - О, я не могу. - Он прикрыл руками свое хозяйство,  улыбаясь  во
весь рот идиотской улыбкой. - Эта штучка отвалилась у меня на  прошлой
неделе, отвалилась, и все.
     Какое-то мгновение Риа таращилась на него,  искренне  изумившись,
что случалось с ней считанные разы, а потом расхохоталась.  Схватилась
руками за живот, качаясь из стороны в сторону. Эрмот, удивленный столь
странным поведением хозяйки, уполз в дом. Из темноты донеслось шипение
кота.
     - Иди. - Риа все смеялась. Потом наклонилась вперед и бросила три
или четыре пенни в нагрудный карман рубашки Шими. -  Убирайся  отсюда,
живо. И по пути не заглядывайся на цветы!
     - Нет, сэй...
     Больше он ничего сказать не успел, потому как дверь  захлопнулась
с такой силой, что из щелей между досками полетела пыль.



                                  7


     Роланд удивил Катберта, предложив в два  часа  дня  вернуться  на
"Полосу К". На вопрос Катберта почему, Роланд  только  пожал  плечами,
обойдясь без слов. Берт посмотрел на Алена, но не нашел ответа на  его
задумчивом лице.
     Когда они  подъезжали  к  ранчо,  предчувствие  беды  захлестнуло
Катберта. А уж когда поднялись на холм, стало ясно, что  возникло  оно
не на пустом месте: бункер встречал их распахнутой дверью.
     - Роланд!  -  закричал  Ален,  указывая  на  рощицу  тополей  над
родником. Их выстиранная одежда, которую они аккуратно  развесили  для
сушки, кучей валялась на земле.
     Катберт спешился и подбежал к роднику. Поднял  рубашку,  понюхал,
бросил на землю.
     - Обоссано! - негодующе крикнул он.
     - Пошли. - Роланд тронул коня. - Подсчитаем урон.



                                  8


     Урон им нанесли значительный. Как ты и ожидал,  подумал  Катберт,
злобно глянув на Роланда. А переведя взгляд на Алена, мрачного, но  не
особо удивленного увиденным, мысленно поправился. Как вы оба ожидали.
     Роланд наклонился над одним из мертвых  голубей,  что-то  поднял,
Катберт поначалу не разобрал, что именно. Затем  Роланд  выпрямился  и
показал находку своим друзьям. Волос. Очень длинный, очень  белый.  Он
развел большой и указательный пальцы, и волос упал на пол.  И  остался
лежать между клочками фотографии отца и матери Катберта Оллгуда.
     - Если ты знал,  что  этот  старый  козел  здесь,  почему  мы  не
вернулись и не оборвали его дыхание? - услышал Катберт свой голос.
     - Потому что время  еще  не  пришло,  -  ровным  голосом  ответил
Роланд.
     - А он бы это сделал, если б один из нас  проник  в  его  жилище,
уничтожая его вещи.
     - Мы не такие, как он. - ровным голосом ответил Роланд.
     - Я собираюсь его найти и вышибить ему все зубы.
     - Ни в коем случае, - ровным голосом ответил Роланд.
     Катберт понял: еще одно слово,  произнесенное  этим  бесстрастным
тоном, как бы подчеркивающим, что ничего особенного не произошло, и он
сойдет с ума. Все мысли о дружбе и ка-тете ушли в глубины подсознания,
вытесненные слепой, раскаленной добела яростью. Джонас побывал  здесь.
Джонас мочился на их одежду, назвал мать Алена шлюхой, порвал  дорогие
их сердцам фотографии, разрисовал гадостями стены,  убил  их  голубей.
Роланд это знал... но ничего не сделал... намеревался и дальше  ничего
не делать. Кроме как трахать эту девку-наложницу.  И  трахать  в  свое
удовольствие, потому что больше ему просто ничего не нужно.
     Но ей не понравится твоя физиономия,  когда  она  увидит  тебя  в
следующий раз, подумал Катберт. Я об этом позабочусь.
     И он поднял кулак. Ален перехватил его руку. Роланд отвернулся  и
начал собирать разбросанные по полу  одеяла,  словно  перекошенное  от
ярости лицо Катберта  и  его  вскинутый  кулак  не  имели  к  нему  ни
малейшего отношения.
     Катберт сжал в кулак вторую руку, чтобы отделаться от  Алена,  но
одного  взгляда  на  круглое  и  открытое  лицо  друга,  теперь  такое
встревоженное, даже испуганное, хватило, чтобы поумерить  его  ярость.
Ален все-таки ни при чем. Катберт не сомневался, что Ален знал о  том,
что творится в бункере, но понимал он и другое: Роланд настоял,  чтобы
Ален ничего не предпринимал до отъезда Джонаса.
     - Пойдем со мной. - прошептал Ален, обнимая Катберта за плечи.  -
На свежий воздух. Ради твоего отца, пойдем. Тебе надо  остыть.  Сейчас
не время выяснять отношения.
     - Сейчас не время и  для  нашего  лидера  думать  не  головой,  а
членом. - Катберт и не думал понижать голоса. Но когда Ален второй раз
подтолкнул его к двери, упираться не стал.
     Я сдерживаюсь последний раз, сказал он себе. Думаю, нет, знаю, на
большее меня не хватит. И попрошу Алена сказать ему об этом.
     Сама идея использовать Алена в качестве посредника  между  ним  и
его лучшим другом (он представить себе  не  мог,  что  они  дойдут  до
такого) вызвала вспышку ярости. В дверях он обернулся.
     - Она превратила тебя в труса, - произнес он Высоким Слогом. И  у
Алена, уже стоявшего на крыльце, перехватило дыхание.
     Роланд замер, словно превратившись в  статую,  спиной  к  ним,  с
одеялами в руках. В тот момент Катберт почувствовал, что сейчас Роланд
повернется и бросится на него. Они схлестнутся и будут драться до  тех
пор, пока один из них  не  упадет  мертвым,  ослепшим  или  потерявшим
сознание. Катберт отдавал себе отчет, что скорее всего упадет  он,  но
это его уже не волновало.
     Но Роланд не повернулся. Лишь ответил тем же Высоким Слогом:
     - Он приходил, чтобы украсть  наши  хитрость  и  здравомыслие.  С
тобой ему это удалось.
     - Нет. - Катберт перешел на низкое наречие. -  Я  знаю,  какая-то
твоя часть в это верит, но это не так. Истина в том,  что  ты  потерял
ориентировку. Твоя беззаботная любовь привела к тому, что  ты  лишился
чувства ответственности и...
     - Ради богов, пошли! - прорычал Ален и буквально вышвырнул его за
дверь.



                                  9


     Во дворе Катберт уже ничего не мог с собой поделать - его  ярость
выплеснулась на Алена. Они стояли друг против друга, залитые  солнцем.
Ален - несчастный и печальный, Катберт - сжав пальцы в кулаки с  такой
силой, что они вибрировали.
     - Почему ты всегда оправдываешь его? Почему?
     - На Спуске он спросил, доверяю ли я  ему.  Я  ответил,  что  да.
Доверяю и теперь.
     - Тогда ты дурак.
     - А он - стрелок. Если он говорит, что мы должны  ждать,  значит,
мы должны.
     - Стрелком он стал благодаря случаю!  Урод!  Мутант!  -  Ален  от
изумления лишился дара речи. - Пойдем со мной,  Ален.  Пора  поставить
точку в этой безумной игре. Мы найдем Джонаса и убьем его. Наш  ка-тет
порушен. Мы создадим новый, ты и я.
     - Он не порушен. А если порушится, вина будет твоя. И  за  это  я
тебя никогда не прощу.
     Теперь пришла пора помолчать Катберту.
     - Почему бы тебе  не  отправиться  на  прогулку?  Прошвырнись  по
Спуску. С возвращением не торопись. Дай  себе  время  остыть.  Слишком
многое зависит от нашей дружбы...
     - Скажи об этом ему.
     - Нет, я говорю тебе. Джонас обозвал мою мать грязным словом.  Ты
думаешь, я не поехал бы с тобой, чтобы отомстить, если  б  не  считал,
что Роланд прав? Что именно этого и добивается Джонас? Хочет, чтобы мы
забыли о благоразумии и, не  думая  о  последствиях,  выскочили  из-за
Укрепления.
     - Все это правильно, но и неверно тоже, - ответил Катберт. Однако
кулаки его медленно разжались. - Ты этого не  видишь,  а  у  меня  нет
слов, чтобы объяснить. Если я скажу, что Сюзан отравила колодец нашего
ка-тета, ты ответишь, что я ревную.  Однако  я  думаю,  что  отравила,
возможно, сама о том не ведая. Она отравила его мозг и открыла дверь в
ад. Роланд чувствует идущий из двери  жар,  но  думает,  что  это  его
чувства к ней... но мы должны это изменить, Эл.  Должны  найти  способ
это изменить. Ради него, ради нас и наших отцов.
     - Ты полагаешь ее нашим врагом?
     - Нет! С  врагом-то  справиться  проще.  -  Он  глубоко  вдохнул,
выдохнул,  второй  раз,  третий.  С  каждым  выдохом   он   становился
спокойнее, все более похожим на самого себя. - Не важно. Сейчас ничего
больше я сказать не могу. Твой совет  хорош...  Проедусь.  Вернусь  не
скоро.
     Берт шагнул к лошади, потом повернулся:
     - Скажи ему, что  он  неправ.  Скажи  ему,  что  он  прав  насчет
выжидания, да только причины, из которых он исходит, не те, а потому в
целом он не прав. - Катберт помялся. - Скажи ему насчет  двери  в  ад.
Скажи, что в этом проявилось мое шестое чувство. Скажешь ему?
     - Да. Держись подальше от Джонаса, Берт.
     Катберт уселся в седло.
     - Я ничего не обещаю.
     - Ты не мужчина. - В голосе Алена слышалась печаль,  он  чуть  не
плакал. - Мы все не мужчины.
     - В этом тебе лучше бы ошибиться, - ответил Катберт, - потому что
нас ждет мужская работа.
     Развернул лошадь и ускакал галопом.



                                  10


     Ускакал он далеко, по Прибрежной дороге, поначалу стараясь  ни  о
чем не думать. На собственном опыте он убедился, что в голову иной раз
забредают интересные мысли, безо всяких усилий с его стороны: лишь  бы
дверь оставалась открытой. Зачастую полезные мысли.
     Но в этот день такого не случилось. Сбитый с  толку,  несчастный,
понятия не имея, что предпринять, на чем остановиться, Берт повернул к
Хэмбри. Из конца в конец проехал Главную улицу,  голосом  или  взмахом
руки приветствуя тех, кто приветствовал его. Они встретили здесь много
хороших людей. Некоторых он считал друзьями, чувствуя, что простой люд
Хэмбри принял их за своих, молодых людей, уехавших так далеко от  дома
и семьи. И чем ближе знакомился Берт с  простыми  людьми,  тем  больше
крепло его убеждение в том, что они не принимают  никакого  участия  в
заговоре Раймера и Джонаса. Не потому ли Благодетель и  выбрал  Хэмбри
для осуществления своих черных замыслов, что  горожане,  действительно
верные Альянсу, как стеной прикрывали  грязные  игры  канцлера  и  его
людей?
     На улице толпился народ. Фермеры бойко распродавали  свой  товар,
покупатели осаждали лотки, дети смеялись  на  кукольном  представлении
"Питч и Джилли" (сейчас Джилли гоняла бедолагу  Питча  метлой),  город
прихорашивался ко дню Ярмарки.  Однако  приближение  Ярмарки  Катберта
нисколько не радовало. Только потому, что Ярмарку эту он встречал не в
Гилеаде? Возможно... но скорее из-за той тяжести, что легла  на  ум  и
сердце. Нет,  в  таком  настроении  встречать  Ярмарку  решительно  не
хотелось.
     Он выехал из города, океан остался далеко позади, солнце  светило
в лицо, тень становилась все длиннее. Катберт уже подумывал  над  тем,
чтобы свернуть с Великого Тракта и через Спуск направиться  к  "Полосе
К". Но прежде чем перешел от мыслей  к  делу,  увидел  впереди  своего
закадычного друга Шими, ведущего за  собой  мула.  Шел  Шими,  опустив
голову с поникшими плечами, в надвинутом на лоб  розовом  сомбреро,  в
запылившихся сапогах. Катберту показалось,  что  идет  он  аж  с  края
земли.
     - Шими! - воскликнул Катберт, предвкушая широкую ответную  улыбку
юноши. - Длинных тебе дней и приятных ночей! Как...
     Шими поднял голову, и как только из-под кромки сомбреро появилось
его лицо, Катберт замолчал. Потому что на лице юноши читался не  страх
- ужас. Щеки побледнели, глаза ввалились, губы дрожали.



                                  11


     Будь на то его желание, Шими добрался бы до дома  Дельгадо  двумя
часами раньше, но он плелся со скоростью черепахи, лежащее за  пазухой
письмо так и придавливало его к земле. Ужасное, ужасное письмо. Он  не
мог даже думать о нем, потому что боги обделили его разумом, но  знал,
что письмо принесет много горя.
     Катберт молнией соскочил с лошади, подбежал к Шими, положил  руки
ему на плечи.
     - Что  не  так?  Расскажи  своему  верному  другу.  Он  не  будет
смеяться, даже не улыбнется.
     Услышав добрый голос Артура Хита, увидев  его  озабоченное  лицо,
Шими расплакался. Приказание Риа никому ничего не говорить вылетело  у
него из головы. Глотая слезы, он рассказал обо всем, что пришлось  ему
пережить  в  этот  день.  Дважды  Катберту  пришлось  просить  его  не
торопиться, чуть успокоиться, и когда Берт, обняв  Шими,  увел  его  в
тень дерева, где  они  и  присели,  юношу  наконец-то  покинул  страх.
Катберт  слушал  со  всевозрастающей  тревогой.   Закончив   печальное
повествование, Шими достал из-за пазухи конверт.
     Когда Катберт сорвал  печать  и  прочитал  записку  Риа,  у  него
округлились глаза.



                                  12


     Рой Дипейп поджидал Джонаса  в  "Приюте  путников",  куда  тот  в
отличном расположении духа и возвратился из  поездки  на  "Полосу  К".
Посланец таки прибыл, объявил Дипейп, улучшив и  без  того  прекрасное
настроение Джонаса. Однако Рой  почему-то  не  лучился  счастьем,  как
ожидал Джонас. Скорее наоборот.
     - Посланец поехал в Дом-на-Набережной, где, как  я  полагаю,  его
ждут, - продолжил Дипейп. - Он хочет, чтобы ты прибыл туда немедленно.
На твоем месте я бы не задерживался ни на секунду, не  стал  бы  далее
есть. И пить не советую. С этим типом можно иметь дело только на ясную
голову.
     - Что-то ты сегодня  рассоветовался,  а,  Рой?  -  Голос  Джонаса
сочился сарказмом, однако когда Красотуля принесла ему  стопку  виски,
он качнул головой и послал ее за стаканом воды. Рой-то  сам  не  свой,
решил Джонас. Бледно выглядит старина Рой. А когда Шеб сел за  пианино
и прошелся по клавишам, Рой вздрогнул, как от удара,  и  схватился  за
револьвер. Интересно. Но настораживало.
     - Выкладывай, сынок... отчего волосы у тебя встали дыбом?
     Рой покачал головой.
     - Точно не знаю.
     - Как зовут посланца?
     - Я не спрашивал, он не представился. Показал мне пайдзу Фарсона.
Ты знаешь, - Дипейп понизил голос. - Глаз.
     Джонас знал, все так. Он ненавидел этот широко раскрытый глаз, не
мог представить себе, что  заставило  Фарсона  остановиться  на  таком
символе. Почему не поднятый кулак? Скрещенные мечи? Птица? К  примеру,
сокол... сокол отлично смотрелся бы на пайдзе. Но этот глаз...
     - Хорошо. - Джонас допил воду. Она пошла лучше, чем  виски...  от
поездки по солнцу в горле пересохло. - Остальное выясню сам.
     У дверей Джонаса остановил голос Дипейпа:
     - Элдред?
     Джонас обернулся.
     - Выглядит он, как разные люди.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - Не знаю. - По лицу  Дипейпа  чувствовалось,  что  он  в  полном
замешательстве и действительно не понимает, с кем свела его судьба.  -
Мы говорили не больше пяти минут, но в какой-то момент я посмотрел  на
него и подумал, что он  -  тот  старый  козел  из  Ритзи,  которого  я
пристрелил. Чуть позже посмотрел еще раз и чуть  не  вскрикнул:  "Адов
огонь, да это же мой папашка". А потом он стал самим собой.
     - И как он выглядит?
     - Увидишь сам. Впрочем, не думаю, что он тебе глянется.
     Открыв одну дверцу, Джонас повернулся вновь:
     - Рой, надеюсь, это не сам Фарсон? Переодевшийся Благодетель?
     Дипейп, хмурясь, задумался, потом покачал головой:
     - Нет.
     - Ты уверен? Мы видели его только раз,  помнишь,  и  издалека.  -
Латиго  показал  им  Фарсона.  Шестнадцать  месяцев  назад  плюс-минус
несколько дней.
     - Я уверен. Ты же помнишь, какой он огромный?
     Джонас кивнул. Конечно, не лорд  Перт,  но  ростом  повыше  шести
футов и поперек себя шире.
     - Этот человек ростом с Клея, а то и  ниже.  И  рост  у  него  не
меняется, какое бы обличье он ни принял. - Дипейп помялся, прежде  чем
добавить: - А смеется он, как мертвец. От этого смеха меня  бросило  в
дрожь.
     - Что значит, как мертвец?
     Рой Дипейп покачал головой:
     - Объяснить не могу.



                                  13


     Двадцатью минутами позже Элдред Джонас миновал  арку  со  словами
"ВХОДИТЕ С МИРОМ" и оказался на вымощенном  дворе  Дома-на-Набережной.
На душе у него кошки скребли.  Он  ожидал,  что  приедет  Латиго...  а
приехал, если Рой слишком уж не ошибся, кто-то другой.
     Мигуэль, широко улыбаясь, поспешил к нему. Взял  поводья  из  рук
Джонаса.
     - Reconocimiento [Благодарю (исп.).].
     - Por nada, jefe [Не за что, сеньор (исп.).].
     Джонас вошел в дом, увидел Олив Торин, в одиночестве  сидевшую  в
гостиной, кивнул ей. Она кивнула в ответ, чуть улыбнулась.
     - Сэй Джонас, как хорошо вы выглядите.  Если  вы  хотите  увидеть
Харта...
     - Прошу меня извинить, леди, но я приехал к канцлеру. - И  Джонас
быстро поднялся по лестнице, ведущей в  апартаменты  канцлера,  прошел
узким длинным коридором, освещенным (не очень ярко) газовыми рожками.
     Постучал в массивную, из дуба, инкрустированную  медью  дверь.  К
красивым  женщинам  вроде  Сюзан  Дельгадо  Раймер   проявлял   полное
равнодушие, зато атрибуты власти и роскошь любил.
     - Заходите, мой друг, - ответил голос - не Раймера. А за  словами
последовал смешок, от которого по коже Джонаса  поползли  мурашки.  Он
смеется, как мертвец, вспомнилось ему предупреждение Роя.
     Джонас толкнул дверь и вошел. К благовониям  Раймер  относился  с
безразличием, точно так же как к бедрам и губам женщин,  но  сейчас  в
кабинете курились благовония, и  их  запах  напомнил  Джонасу  о  Зале
Предков в Гилеаде. Газовые рожки горели на полную мощность.  Шторы  из
пурпурного бархата (королевский цвет, его Раймер выделял  среди  всех)
колыхались от морского бриза, залетавшего через открытые окна. Раймера
Джонас не увидел. Как и обладателя голоса, пригласившего его войти.  К
кабинету примыкал небольшой балкончик, но через открытые двери  Джонас
видел, что там никого нет.
     Джонас двинулся дальше, бросил взгляд в зеркало в золоченой раме,
дабы убедиться, что никого нет и у него за спиной. Никого и  не  было.
Впереди и слева стоял столик, накрытый на двоих, на нем  -  тарелки  с
холодными закусками, но стулья пустовали. Однако кто-то с ним говорил.
Кто-то пригласил его войти, находясь по другую сторону двери.
     Джонас выхватил револьвер.
     - Да перестаньте, - послышался  тот  самый  голос.  Из-за  левого
плеча Джонаса. - Незачем прибегать к оружию, мы же  все  друзья.  Сами
знаете, находимся по одну сторону баррикад.
     Джонас развернулся на каблуках, внезапно ощутив себя медлительным
стариком. Перед ним стоял мужчина среднего роста, плотного сложения, с
блестящими синими глазами и румянцем во всю щеку, свидетельствующим то
ли об отменном здоровье, то ли о выпитом вине.  Его  улыбающиеся  губы
открывали маленькие зубки, спиленные на острие... конечно же,  природа
не могла наделить человека такими острыми зубами. Одет он был в черную
сутану, в каких ходили святые люди, с отброшенным на спину  капюшоном.
Поначалу Джонас подумал,  что  мужчина  лысый,  но  потом  понял,  что
ошибся. Волосы он не стриг - брил.
     - Уберите вашу пукалку, - продолжил мужчина в черном.  -  Мы  все
друзья, говорю я вам... рука руку моет. Мы преломим хлеб и поговорим о
многом... волах, и цистернах с нефтью, и о том, что Фрэнк Синатра  как
шансонье превосходил Элвиса Пресли.
     - Кто? Кого превосходил?
     - Вы их не знаете, да это и не важно, - вновь затараторил мужчина
в черном.
     Не нравился Джонасу его голос,  определенно  не  нравился.  Такие
голоса, подумал он, доносятся через забранные решетками окна психушки.
     Он повернулся. Посмотрел в зеркало  и  увидел  в  нем  мужчину  в
черном, который все так же радостно улыбался ему. Боги, да видел ли он
его живьем?
     Да, но ты не мог его видеть, пока он этого не захотел. Я не знаю,
колдун ли он, но с магией точно знаком. А может, это маг Фарсона?
     Джонас повернулся к мужчине в  черном.  Улыбка  осталась,  а  вот
заостренных зубов как не бывало. Но они же были.  Джонас  мог  в  этом
поклясться.
     - Где Раймер?
     - Я послал его к юной сэй Дельгадо, порепетировать ее выступление
на празднике Жатвы, - ответил мужчина в черном, обнял Джонаса за плечи
и увлек к столу. - Подумал, что лучше нам держать совет вдвоем.
     Джонас не хотел оскорблять  посланца  Фарсона,  но  прикосновение
этой руки вызывало отвращение. Он не мог объяснить чем,  но  вызывало.
Словно к нему прикоснулось что-то мерзкое и склизкое. Он стряхнул руку
и двинулся к одному из стульев, стараясь унять  дрожь.  Неудивительно,
что Дипейп вернулся от Скалы Висельников таким бледным. Абсолютно  его
это не удивляло.
     Вместо того чтобы оскорбиться, мужчина в черном  захихикал.  (Да,
подумал Джонас, он смеется, как мертвец, именно так он и смеется.)  На
мгновение Джонасу привиделось, что перед ним Фапло,  отец  Корта,  тот
самый человек, который послал его на запад столько  лет  назад,  и  он
вновь потянулся за револьвером. Но перед  ним  стоял  лишь  мужчина  в
черном, с прилипшей  к  лицу  улыбкой  всезнайки,  с  синими  глазами,
поблескивающими в свете газовых рожков.
     - Увидели что-то интересное, сэй Джонас?
     - Да. - Джонас сел. - Поедим. - Он отломил кусок хлеба,  сунул  в
рот. Хлеб прилип к пересохшему языку, но Джонас продолжал его жевать.
     - Хороший мальчик. - Мужчина в  черном  тоже  сел,  разлил  вино,
первым наполнив стакан Джонаса. - Теперь,  мой  друг,  расскажите  обо
всем, что вы сделали после того, как прибыли эти мальчишки, обо  всем,
что вы знаете, и о всех ваших  планах  на  будущее.  Не  упускайте  ни
единой мелочи.
     - Сначала покажите мне вашу пайдзу.
     - Разумеется. Какой вы, однако, недоверчивый.
     Мужчина в черном сунул руку под сутану  и  вытащил  металлическую
пластинку.  Серебро,  догадался  Джонас.  Бросил  ее   на   стол,   и,
подпрыгивая, она заскользила к тарелке Джонаса.  На  пластинке  Джонас
увидел то, что и ожидал:  выгравированный  огромный,  таращившийся  на
него глаз.
     - Удовлетворены?
     Джонас кивнул.
     - А теперь пододвиньте ее ко мне.
     Джонас протянул руку,  и  впервые  она  напоминала  его  дрожащий
голос. Он посмотрел на свои трясущиеся пальцы, положил руку на стол.
     - Я... я не хочу.
     Да. Он не хотел. Внезапно он осознал, что, коснись он  пластинки,
выгравированный серебряный глаз повернется...  и  посмотрит  прямо  на
него.
     Мужчина в  черном  захихикал  и  шевельнул  пальцами.  Серебряная
пряжка,  Джонас  решил,  что  это  скорее   пряжка,   чем   пластинка,
заскользила к нему и исчезла в рукаве сутаны.
     - Абрадакадабрама! Оп-ля-ля! Финиш!  -  Мужчина  в  черном  отпил
вина. - Если мы покончили с этими утомительными формальностями...
     - Осталась одна, - ответил Джонас. - Вы знаете мое имя.  Я  хотел
бы знать ваше.
     - Зовите меня Уолтер,  -  ответил  человек  в  черном,  и  улыбка
слетела с его губ. - Старый добрый Уолтер - это я.  А  теперь  давайте
поглядим, где мы и куда идем. Короче, будем держать совет.



                                  14


     Когда Катберт вернулся на "Полосу К", спустилась ночь.  Роланд  и
Ален играли в карты. Бункер они как могли привели в порядок.  Даже  от
надписей, спасибо скипидару, найденному в чулане при конюшне, остались
только розовые разводы, а теперь друзья сражались в Casa  Fuerte,  или
"Свежее пятно", как называли эту игру в Гилеаде. Так или  иначе,  игра
эта представляла собой разновидность "Следи за мной", карточной  игры,
в которую рубились в салунах и у походных костров испокон веку.
     Роланд бросил короткий взгляд на Берта, стараясь понять, в  каком
он  прибыл  настроении.   Лицо   Роланда,   как   обычно,   оставалось
бесстрастным,  но  душу  его  терзали  боль  и  нерешительность.  Ален
пересказал ему  разговор  с  Катбертом,  и  ужасные  слова  последнего
поразили его, пусть и услышанные через вторые руки. А более  всего  не
давала ему покоя последняя фраза Катберта, брошенная перед тем, как он
вышел из бункера: "Твоя беззаботная любовь  привела  к  тому,  что  ты
лишился чувства ответственности". Так ли это? Вновь и вновь он убеждал
себя, что нет, что путь, которым он вел их,  трудный,  но  единственно
верный. И крики Катберта - не более чем злой  ветер,  который  подняли
его   расшатавшиеся   нервы...    и    его    ярость,    обусловленная
надругательством над их жилищем. Однако...
     Скажи ему, что он прав насчет выжидания, да  только  причины,  из
которых он исходит, не те, а потому в целом он не прав. Такого быть не
могло.
     Или могло?
     Катберт улыбался, и щеки его раскраснелись, словно весь  обратный
путь  он  промчался  галопом.  Выглядел  он  таким   юным,   красивым,
энергичным. Более того,  счастливым,  тем  самым  Катбертом,  которого
Роланд знал в недалеком прошлом -  долдонящим  всякую  чушь  грачиному
черепу, пока кто-нибудь не попросит его заткнуться.
     Но Роланд не  доверял  тому,  что  видели  его  глаза.  В  улыбке
чувствовалась фальшь,  румянец  могла  вызвать  злость  -  не  быстрая
скачка, искорки в  глазах  вспыхивали  яростью,  а  не  юмором.  Мысли
Роланда не отразились на его лице, но сердце упало. Он  надеялся,  что
буря по прошествии времени утихнет,  но  этого  не  произошло.  Роланд
искоса глянул на Алена, и увидел, что Ален думает о том же.
     Катберт, через три недели все закончится. Если бы  только  я  мог
сказать тебе об этом.
     И тут же в его голове возникла другая мысль, потрясающая в  своей
простоте: А почему не можешь?
     И Роланд понял, что ответа у него нет. Почему он держал  все  при
себе, не советуясь с друзьями? С какой  целью?  Или  он  действительно
ослеп? Воги, неужели ослеп?
     - Привет, Берт, - первым заговорил он. - Ты хорошо про...
     - Да,  очень  хорошо,  отлично  проехался,  очень  познавательная
получилась прогулка. Выйди во двор. Я хочу тебе кое-что показать.
     Роланду все меньше и  меньше  нравился  лихорадочный  блеск  глаз
Катберта, но он положил карты рубашками вверх и встал.
     Ален дернул его за рукав.
     - Нет, - В голосе его слышалась паника. -  Разве  ты  не  видишь,
какой у него взгляд?
     - Вижу - ответил Роланд. Смятение захлестнуло его.
     И, шагая к другу который уже мог перестать быть  таковым,  Роланд
впервые подумал, что принимал решения в состоянии, близком  к  пьяному
сну. И принимал ли он решения вообще? Уверенности в этом уже не было.
     - Что ты хочешь мне показать, Берт?
     - Что-то удивительное, --  рассмеялся  Берт.  В  смехе  отчетливо
слышалась ненависть. Может, даже желание убить. -  Тебе  захочется  на
это посмотреть. Я знаю, что захочется.
     - Берт, что с тобой? - спросил Ален.
     - Со мной? Ничего,  я  в  полном  порядке,  Эл...  счастлив,  как
жаворонок на заре, как пчела над цветком, как рыбка  в  океане.  -  Он
повернулся и, смеясь, вышел за дверь.
     - Не ходи туда, - взмолился Ален. - Он же свихнулся.
     - Если наша дружба порушена, у нас нет ни единого шанса выбраться
из Меджиса, - ответил Роланд. - Если так, я предпочту умереть от  руки
друга, а не врага.
     Он вышел из бункера. После короткого колебания Ален последовал за
ним. С печатью глубокой печали на лице.



                                  15


     Охотничья Луна ушла. Демоническая еще не показала своего лица, но
небо сияло яркими звездами, так что света  хватало.  Лошадь  Катберта,
еще оседланная, стояла  у  крыльца,  привязанная  к  перилам.  За  ней
поблескивал серебром квадрат пыльного двора.
     - Где оно? - спросил Роланд. Все они были без оружия.  К  счастью
для них. - То, что ты хочешь мне показать?
     - Здесь. -  Катберт  остановился  между  бункером  и  обугленными
остатками особняка, ткнул пальцем в землю. Ткнул уверенно,  но  Роланд
не видел там ничего особенного. Подошел к Катберту посмотрел вниз.
     - Я не...
     Яркий свет, в тысячу  раз  ярче  звездного,  вспыхнул  у  него  в
голове, когда кулак Катберта врезался ему в подбородок. Впервые,  если
не считать детских игр, Берт ударил его. Сознания Роланд  не  потерял,
но лишился контроля  за  руками  и  ногами.  Они  вроде  бы  были,  но
отказывались служить ему, словно конечности тряпичной куклы.  Он  упал
на спину, подняв пыль. Звезды пришли в движение,  медленно  кружились,
таща за собой молочный хвост.  В  ушах  звенело.  Из  далекого  далека
донесся крик Алена:
     - Идиот! Что ты наделал, идиот?
     Невероятным  усилием  Роланд  сумел  повернуть   голову.   Увидел
спешащего к  нему  Алена.  Увидел  Катберта,  более  не  улыбающегося,
который оттолкнул Алена.
     - Это касается только нас двоих, Эл. Не вмешивайся.
     - Ты  же  ударил  его  исподтишка,  негодяй!  -  Ален   заводился
медленно, но теперь в нем  разгоралась  ярость,  не  сулящая  Катберту
ничего хорошего.
     Я должен встать, подумал Роланд. Должен подняться и встать  между
ними, пока не произошло непоправимое. Его руки  и  ноги  заелозили  по
пыли.
     - Да... именно так он поступил с нами. -  ответил  Катберт.  -  Я
лишь вернул ему должок. - Он посмотрел вниз. - Именно это  я  и  хотел
показать тебе, Роланд. Этот кусок земли. Это облако пыли, в котором ты
сейчас лежишь. Попробуй ее на вкус. Может, это тебя разбудит.
     Теперь уж и в  Роланде  закипела  злость.  Он  почувствовал,  как
холодная ненависть заползает  в  голову,  попытался  бороться  с  ней,
понял, что проигрывает. Джонас уже  перестал  существовать  для  него.
Цистерны с нефтью, которые они нашли в СИТГО, перестали  существовать.
Весь раскрытый ими заговор постигла та же участь. Еще  немного,  и  он
забыл бы про Альянс  и  ка-тет,  который  они  всеми  силами  пытались
сохранить.
     Ноги и руки вновь начали подчиняться ему. Он  сел.  Посмотрел  на
Берта, опираясь руками о землю. С  закаменевшим  лицом.  От  звездного
света болели глаза.
     - Я  люблю  тебя,  Катберт,  но  больше  не  потерплю   нарушения
субординации  и  приступов  ревности.  Если  я  отплачу  тебе  сполна,
наверное, от тебя останется мокрое место, поэтому ты получишь лишь  за
удар, нанесенный тайком, когда я этого не ожидал.
     - Насчет того, что ты можешь оставить от меня мокрое место, я  не
сомневаюсь. Но сначала хочу, чтобы ты взглянул вот на это. -  Чуть  ли
не с презрением Берт швырнул сложенный листок. Он ударился  Роланду  в
грудь и упал на колени.
     Роланд взял листок в руки  и  почувствовал,  как  опадает  высоко
поднявшаяся волна ярости.
     - Что это?
     - Разверни и посмотри. Чтобы прочесть, света достаточно.
     Медленно,  непослушными  пальцами  Роланд  развернул   листок   и
прочитал записку Риа:

                            УЖЕ НЕ ЧИСТА!
                      ОН ЗАЛЕЗ ВО ВСЕ ЕЕ ДЫРКИ,
                            УИЛЛ ДИАБОРН!
                        КАК ТЕБЕ ЭТО НРАВИТСЯ?

     Роланд прочитал записку дважды. Второй раз дался  ему  с  трудом,
потому что руки начали дрожать. Перед его  мысленным  взором  возникли
все места, где они встречались с Сюзан: эллинг,  хижина,  лачуга...  и
все встречи он  увидел  в  новом  свете,  зная  теперь,  что  за  ними
наблюдали. А как они были уверены, что встречи эти -  тайна  за  семью
печатями. Однако кто-то  подсматривал  за  ними.  Сюзан  не  ошиблась.
Кто-то их видел.
     Я подставил все под удар. Ее жизнь и наши жизни.
     Передай ему мои слова о двери в ад.  И  голос  Сюзан:  Ка  -  как
ветер... если любишь, тогда люби меня.
     Так он  и  поступил,  в  юношеской  наглости  уверовав,  что  все
обойдется. Не сомневаясь, что ка  не  отвернется  от  них,  всегда  им
поможет.
     - Каким же я был дураком. - Голос его дрожал, как и руки.
     - Да, действительно, - покивал Катберт. - Все так. - Он  упал  на
колени в пыль перед Роландом. - Если хочешь ударить меня,  ударь.  Изо
всей силы, и бей сколько хочешь. Я не подниму руки. У меня  была  одна
цель - разбудить твое чувство ответственности.  Если  оно  по-прежнему
спит, бей. Как ты ни поступишь, я все равно тебя люблю. - Берт положил
руки Роланду на плечи и поцеловал его в щеку.
     Роланд  заплакал.  То  были  слезы  благодарности,  смешанные  со
слезами стыда и смущения: потому что какая-то самая темная  часть  его
существа возненавидела  Катберта,  и  ненависть  эта  осталась  с  ним
навсегда. Часть эта возненавидела Катберта именно  за  поцелуй,  а  не
внезапный удар в челюсть. За прощение, а не желание разбудить.
     Он поднялся, держа письмо в  одной  руке,  второй  вытирая  щеки,
отчего на них оставались  грязные  разводы.  Его  шатнуло,  и  Катберт
протянул руку, чтобы поддержать своего друга.  Роланд  с  такой  силой
оттолкнул ее, что Катберт сам упал бы, не схвати его Ален за плечи.
     Затем медленно Роланд опустился на колени перед Катбертом, воздев
руки, поникнув головой.
     - Роланд, нет! - воскликнул Катберт.
     - Да, - ответил Роланд. - Я забыл лицо моего отца и прошу у  тебя
прощения.
     - Прощаю, конечно, ради богов, да. - По голосу чувствовалось, что
Катберт сам едва сдерживает слезы. - Только... пожалуйста,  встань!  У
меня разрывается сердце, когда я вижу тебя таким!
     Мое тоже, думал Роланд.  Претерпеть  такое  унижение!  Но  я  сам
навлек это на себя, не так ли?  Этот  темный  двор,  трещащая  голова,
сердце, переполненное стыдом и страхом. Все это мое, за все уплачено.
     Они помогли ему встать, и на этот раз Роланд принял их помощь.
     - Удар левой у тебя поставлен, Берт,  -  уже  нормальным  голосом
заметил он.
     - Он хорош только в одном случае - когда о нем не подозревают.  -
ответил Катберт.
     - Это письмо... как оно к тебе попало?
     Катберт рассказал о встрече с Шими, который никак не мог  донести
письмо до адресата, словно ждал вмешательства ка... и  оно  вмешалось,
приняв облик Артура Хита.
     - От ведьмы, - промурлыкал Роланд. - Да, но как она  узнала?  Она
никогда не покидает Коос, так говорила Сюзан.
     - Ничего не могу сказать. Да и важно не это. Главное, чтобы  Шими
не  пострадал  из-за  того,  что  отдал  мне  письмо.  А   еще   лучше
позаботиться о том, чтобы эта  старая  ведьма  не  предприняла  второй
попытки связаться в Корделией Дельгадо или с кем-то еще и рассказать о
том, что знает.
     - Я допустил одну ужасную ошибку, - медленно  проговорил  Роланд,
но я не считаю любовь к Сюзан другой ошибкой, тут  я  ничего  не  могу
изменить. Как и она. Вы в это верите?
     - Да, - без запинки ответил Ален.
     - Да, Роланд. - пусть и с неохотой, но вымолвил Катберт.
     - Я показал себя  самонадеянным  глупцом.  Если  бы  эта  записка
попала к ее тетке, Сюзан отправили бы в ссылку.
     - А нас - к дьяволу, на концах веревки, - сухо добавил Катберт. -
Хотя я знаю, что в сравнении с Сюзан мы для тебя ничто.
     - Так как насчет ведьмы? - спросил Ален. - Что нам с ней делать?
     Роланд улыбнулся одними губами, посмотрел на северо-запад:
     - Риа. Не знаю, какая она ведьма, но хлопот от нее не  оберешься,
не так ли? Пожалуй, надо с ней разобраться.
     И, наклонив голову, двинулся  к  бункеру.  Катберт  посмотрел  на
Алена, увидел, что и у Эла подозрительно блестят глаза. Протянул руку.
Ален взглянул на нее, потом  кивнул,  скорее  себе,  чем  Катберту,  и
пожал.
     - Ты поступил как должно, - вырвалось у Алена.  -  Поначалу  я  в
этом сомневался, но не теперь.
     Катберт шумно выдохнул:
     - Как должно, говоришь. Если б я не застал его врасплох...
     - ...он бы раскрасил тебя в синий и черный цвета.
     - Не только, - возразил Катберт. - Я бы стал похож на радугу.
     - Даже Колдовскую радугу - уточнил Ален. - В  обычной  цветов  не
хватило бы.
     Катберт рассмеялся. Вдвоем они  зашагали  к  бункеру  где  Роланд
расседлывал лошадь Берта. Катберт хотел ему помочь, но Ален  остановил
его.
     - Пусть побудет один. Это наилучший вариант.
     Они вошли в бункер, а когда  Роланд  появился  там  десять  минут
спустя, он увидел, что Катберт играет его картами. И выигрывает.
     - Берт.
     Катберт поднял голову.
     - Завтра нам с тобой предстоит деловая поездка. На Коос.
     - Мы собираемся убить ее?
     Роланд глубоко задумался, прикусил губу:
     - Следовало бы.
     - Да. Следовало бы. Но мы ее не убьем?
     - Нет, если только она  нас  к  этому  не  вынудит.  -  Потом  он
раскаивался  в  этом  решении...  если  это   было   решение,   горько
раскаивался, но все же полностью отдавал  себе  отчет,  почему  принял
его. В дни падения Меджиса  он  был  мальчишкой,  чуть  старше  Джейка
Чеймберса, а мальчишкам убийство всегда дается с трудом. - Если только
она нас к этому не вынудит.
     - Может, будет лучше, если вынудит.  -  Катберт  ответил,  как  и
положено стрелку, но в голосе его слышалась тревога.
     - Да. Возможно. Но это маловероятно, она  слишком  хитра.  Встать
придется пораньше.
     - Хорошо. Карты тебе отдать?
     - Когда ты вот-вот разделаешься с ним? Нет уж.
     Роланд прошел к своей  койке.  Сел,  уставившись  на  лежащие  на
коленях  руки.  Возможно,  он  молился.  Возможно,  о  чем-то  глубоко
задумался. Катберт пристально посмотрел на него, а  потом  уткнулся  в
карты.



                                  16


     Солнце только поднялось над горизонтом, когда  Роланд  и  Катберт
двинулись в  путь.  Спуск,  еще  влажный  от  утренней  росы,  полыхал
оранжевым огнем первых солнечных лучей. Дыхание  всадников  и  лошадей
парком вилось в воздухе. Утро это осталось у них  в  памяти  навсегда.
Впервые  в  жизни  они  выехали  с  револьверами  в  кобурах.  Впервые
предстали перед миром стрелками.
     Катберт не произнес ни слова, он знал, что, начав, уже не  сможет
остановиться, будет  нести  привычную  околесицу...  а  Роланд  всегда
отличался молчаливостью. И за  всю  дорогу  лишь  раз  они  обменялись
несколькими фразами.
     - Я сказал, что  допустил  очень  серьезную  ошибку.  -  Разговор
затеял Роланд. - Ту, что открылась мне благодаря этому  письму.  -  Он
похлопал по нагрудному карману. - Ты знаешь,  в  чем  заключалась  эта
ошибка?
     - Не в том, что ты полюбил ее... не в том, - ответил  Катберт.  -
Это  ка,  тут  никуда  не  денешься.  -  Катберт  испытывал   огромное
облегчение: он мог не только произнести эти слова,  он  в  них  верил.
Такой он мог принять Сюзан: не возлюбленной лучшего  друга,  девушкой,
которую он сам возжелал при первой же встрече, но посланцем судьбы.
     - Полюбить - это не ошибка,  неверно  думать,  что  любовь  можно
как-то изолировать от всего остального. Пребывать в уверенности, что я
смогу жить двумя жизнями, одной - с тобой и  Элом,  нашей  работой,  а
второй - с ней. Я думал, эта любовь поднимет меня над ка точно так же,
как крылья поднимают птицу над теми, кто может убить и съесть  ее.  Ты
понимаешь?
     - Любовь  ослепила  тебя,  -  с  необычайной  мягкостью   ответил
Катберт. Куда только подевалась злость, снедавшая  его  последние  два
месяца.
     - Да, - с грустью признал  Роланд.  -  Она  ослепила  меня...  но
теперь я прозрел. Прибавим ходу. Я хочу покончить  с  этим  как  можно
быстрее.



                                  17


     Они поднимались по проселочной дороге, где не так уж давно  Сюзан
(Сюзан, которая знала гораздо меньше как о происходящем  в  окружающем
мире. так и о  его  устройстве)  распевала  "Беззаботную  любовь"  под
светом Целующейся Луны. Там, где дорога  уперлась  во  двор  Риа,  они
остановились.
     - Прекрасный вид,  -  пробормотал  Роланд.  -  Отсюда  видна  вся
пустыня.
     - А вот то, что ближе, мне определенно не  нравится,  -  возразил
Катберт,  сказав  чистую  правду.  Они  видели  неубранный  огород   с
овощами-мутантами и торчащее над  ним  двухголовое  пугало.  Во  дворе
росло одно дерево,  листья  которого  уже  пожелтели  и  свернулись  в
трубочки. За деревом стояла хижина, сложенная из  неотесанных  камней,
над крышей торчала закопченная труба с нарисованным на ней ярко-желтым
шестигранником. У одной стены под хлипким навесом лежали дрова.
     Роланд видел много таких хижин, по крайней мере три они  миновали
по дороге из Гилеада, но только эта прямо-таки излучала зло. Он никого
не видел, но чувствовал,  что  на  них  смотрят,  за  ними  наблюдают.
Почувствовал это и Катберт.
     - Надо ли нам приближаться к хижине? - Он шумно сглотнул слюну. -
Въезжать во двор? Потому что... Роланд, дверь открыта. Ты видишь?
     Он видел. Она словно ждала их. Словно приглашала  войти,  хотела,
чтобы они сели с ней за стол и позавтракали в ее компании.
     - Оставайся здесь. - Он двинул Быстрого вперед.
     - Нет. Я с тобой!
     - Нет, прикрой мне спину. Если придется входить в хижину, я  тебя
позову... но если  мне  придется  войти,  старуха,  что  живет  здесь,
испустит дух. Как ты и говорил, может, оно и к лучшему.
     При каждом шаге Быстрого исходящее  от  хижины  зло  все  сильнее
давило на сердце и рассудок Роланда. Да и запах стоял отвратительный -
тухлого мяса и гниющих помидоров. И шел этот запах как от хижины,  так
и от земли, на которой она  стояла.  С  каждым  шагом  усиливался  вой
червоточины, словно воздух вокруг хижины играл роль усилителя.
     Сюзан приходила сюда одна, в темноте, думал Роланд. Я не  уверен,
что решился бы подняться сюда ночью, даже с друзьями.
     Он остановился под  деревом,  всмотрелся  в  открытую  дверь,  от
которой его отделяли двадцать шагов. Вроде бы разглядел  часть  кухни:
ножки стола, спинку стула, закопченный очаг. Хозяйки он не увидел.  Но
она была в доме. Роланд чувствовал, как ее  взгляд  ползает  по  нему,
словно вошь.
     Я не могу ее видеть,  потому  что  она  прикрывается  колдовскими
чарами, но она здесь.
     А может, он видел ее. Воздух  как-то  странно  мерцал  справа  от
двери, словно  подогретый.  Роланду  говорили,  как  бороться  с  этим
трюком: повернуть голову и посмотреть уголком глаза, боковым  зрением.
Что он и сделал.
     - Роланд? - позвал его Катберт. - Пока все нормально, Берт. - Что
он говорил, значения сейчас  не  имело,  потому  что...  да!  Мерцание
исчезло, он увидел силуэт женщины. Может, это игра воображения, но...
     В тот самый момент, словно поняв, что  тайное  становится  явным,
мерцание сдвинулось дальше,  в  тень.  Взгляд  Роланда  ухватил  подол
старого черного платья, потом исчез и он.
     Не важно. Он пришел не  для  того,  чтобы  смотреть  на  нее.  Он
пришел, чтобы дать ей единственное и последнее  предупреждение...  без
которого, несомненно, обошелся бы любой из их отцов.
     - Риа! - Суровый, командный тон. Два желтых листка, словно сбитые
сотрясениями воздуха, упали на его черные волосы. Хижина молчала, если
не считать ответом протяжное кошачье мяуканье. - Риа,  ничья  дочь!  Я
принес то, что принадлежит тебе, женщина! То,  что  ты,  должно  быть,
потеряла! - Он  достал  из  кармана  сложенное  письмо  и  швырнул  на
каменистую землю. - Сегодня я тебе еще друг,  Риа...  если  бы  письмо
дошло до адресата, ты бы заплатила за это жизнью.
     Роланд замолчал. Еще один лист  упал  с  дерева.  Спланировал  на
гриву Быстрого.
     - Слушай меня внимательно, Риа, ничья дочь,  и  запоминай  каждое
слово. Я пришел сюда под именем Уилла Диаборна, но настоящее мое имя -
не Диаборн, и служу я Альянсу. Больше того,  сила,  которая  стоит  за
Альянсом, - Белая сила. Ты пересекла тропу ка, и я  предупреждаю  тебя
один и единственный раз - никогда больше не пересекай этой  тропы.  Ты
меня поняла?
     В ответ - все то же молчание.
     - Если тронешь хоть волосок на голове юноши, которому ты дала это
гнусное письмо, ты умрешь. Скажи еще хоть слово о том, что  ты  знаешь
или думаешь, что знаешь... кому угодно, не  только  Корделии  Дельгадо
или Джонасу, или Раймеру, или Торину, - и ты умрешь.  Живи  с  нами  в
мире, и мы ответим тем же. Выступи против нас, и мы тебя уничтожим. Ты
поняла?
     Молчание в ответ. Грязные окна пялились на него, как глаза. Порыв
ветра осыпал его листьями, заставил пугало жалобно скрипнуть на  своем
столбе. Почему-то  Роланду  вспомнился  повар  Хакс,  извивающийся  на
веревке.
     - Ты поняла?
     Нет ответа. Пропало и мерцание, которое он видел за дверью.
     - Очень хорошо. Молчание  означает  согласие.  -  Движение  ноги,
Быстрый начал разворачиваться. При  этом  Роланд  приподнял  голову  и
увидел меж желтых листьев зеленую ленту. Услышал тихое шипение.
     - Роланд, берегись! Змея!  -  закричал  Катберт,  но  прежде  чем
второе слово слетело с его губ. Роланд уже выхватил револьвер.
     Изогнулся вбок и  трижды  выстрелил,  грохот  выстрелов  разорвал
тишину и покатился к соседним холмам. Каждой пулей  змею  подбрасывало
все выше, красные капли крови летели к  синему  небу,  пятнали  желтые
листья. Последняя пуля оторвала змее голову,  так  что  на  землю  она
упала двумя частями. А из хижины донесся столь горестный вопль, что  у
Роланда заледенело сердце.
     - Мерзавец! - вопила женщина, прячущаяся в тенях. -  Убийца!  Мой
друг! Мой милый друг!
     - Если он был твоим другом, не  следовало  выпускать  его  против
меня. Запомни это, Риа, ничья дочь.
     Из хижины донесся еще один вопль, и все стихло.
     Роланд подъехал к Катберту,  убирая  револьвер  в  кобуру.  Глаза
Берта восторженно сверкали.
     - Роланд, какие выстрелы! Боги, это потрясающе! - Поехали отсюда.
     - Но мы так и не выяснили, как она узнала!
     - Ты думаешь, она сказала бы? - Голос Роланда чуть  дрогнул.  Эта
змея, висевшая прямо над ним, он еще не мог поверить, что она  мертва.
Спасибо богам за его руку, которая среагировала как должно.
     - Мы могли  бы  заставить  ее  сказать.  -  Но  по  голосу  Берта
чувствовалось, что он в это не верит. Может,  позже,  многое  повидав,
набравшись  стрелецкого  опыта,  он  будет  воспринимать   пытку   как
необходимость. Пока  же  от  одной  этой  мысли  к  горлу  подкатывала
тошнота.
     - Даже если бы она и заговорила, мы не сумели бы добиться от  нее
правды. Она лжет с такой же легкостью,  с  какой  другие  дышат.  Если
сегодня мы убедили ее не  высовываться,  это  уже  много.  Поехали.  Я
ненавижу это место.



                                  18


     - Мы должны встретиться, - объявил Роланд по пути в город.
     - Мы четверо. Как я понимаю, ты об этом? - уточнил Катберт.
     - Да. Я хочу рассказать обо всем, что знаю и о  чем  догадываюсь.
Хочу изложить вам свой план. Объяснить, почему мы выжидаем.
     - Давно пора.
     - Сюзан сможет нам помочь. - Роланд словно рассуждал сам с собой.
Катберт улыбнулся, заметив листик, желтеющий в его черных волосах. - И
помощь ее придется нам как нельзя кстати. Почему я этого не видел?
     - Потому что любовь слепа, - хохотнул Катберт и  хлопнул  Роланда
по плечу. - Любовь слепа, старина.



                                  19


     Убедившись, что  мальчишки  уехали.  Риа  выползла  из  хижины  в
ненавистный солнечный свет. Заковыляла к дереву,  упала  на  колени  у
останков змеи, рыдая в голос.
     - Эрмот, Эрмот! Посмотри, что они с тобой сделали!
     Голова лежала отдельно, с открытой пастью, ядовитыми  зубами,  на
которых  застыли  поблескивающие  в  солнечных  лучах  капельки   яда.
Блестели и остекленевшие глаза. Она подняла голову Эрмота,  поцеловала
в пасть, слизнула капельки яда,  всхлипывая,  с  катящимися  по  щекам
слезами.
     Другой рукой подобрала тело,  застонав  при  виде  кровавых  ран,
оставленных  пулями  Роланда.  Дважды  прикладывала  голову  к   телу,
произнося заклинания, но безо всякого  результата.  Конечно  же  Эрмот
умер, и ее чары не могли вернуть его к жизни. Бедный Эрмот.
     Она прижала к груди руки,  одну  с  головой,  другую  -  с  телом
Эрмота. Последние капли его крови упали ей на платье. Посмотрела вслед
этим отвратительным мальчишкам.
     - Я вам отплачу, - прошептала она. - Клянусь всеми богами, я тебе
отплачу. В самый неожиданный для вас момент Риа доберется  до  вас,  и
тогда  ваши  крики  разорвут  вам  горло.  Слышите  меня?  Ваши  крики
разорвут, вам горло!
     Она еще долго стояла на  коленях,  потом  встала  и  поплелась  к
хижине, прижимая Эрмота к груди.



                             Глава пятая
                          КОЛДОВСКАЯ РАДУГА


                                  1


     Через три дня после визита Роланда и Дипейпа  на  Коос,  ближе  к
вечеру. Рой Дипейп и Клей Рейнолдс на пару поднялись  на  второй  этаж
"Приюта путников" и направились к двери  просторной  спальни,  которую
занимала Корал Торин. Клей постучал. Джонас предложил им войти, дверь,
мол, не заперта.
     Прежде всего в глаза Дипейпу  бросилась  сэй  Торин,  сидевшая  в
кресле-качалке у окна. В  ночной  рубашке  из  белоснежного  шелка,  с
красным bufanda [шарф (исп.).] на голове. Сэй Торин вязала.  Дипейп  в
изумлении уставился на нее, она же, улыбнувшись, поздоровалась с ними:
"Привет, господа", - и продолжила свое увлекательное занятие.  Снаружи
доносился треск шутих (молодым не терпелось, если  шутихи  попадали  к
ним в руки, они тут  же  доставали  спички),  нервное  ржание  лошади,
громкий смех ребятни.
     Дипейп повернулся к Рейнолдсу. Тот пожал плечами и сложил руки на
груди, подхватив полы плаща. Так он выражал сомнение или  неодобрение,
а то и первое, и второе.
     - Проблемы?
     Джонас стоял на пороге ванной, уголком полотенца,  что  лежало  у
него на плече, стирая с лица остатки  мыльной  пены.  Голый  по  пояс.
Дипейп многократно видел его таким, но всякий раз ему  становилось  не
по себе от этих перекрестных шрамов.
     - Ну... я понимаю, что мы в комнате дамы. Не знаю  только,  можем
ли мы говорить в ее присутствии.
     - Можете. - Джонас швырнул полотенце  в  ванную,  снял  с  крючка
рубашку. Корал подняла голову, бросила жадный  взгляд  на  его  спину,
вновь заработала спицами. Джонас надел рубашку. - Как  дела  в  СИТГО,
Клей?
     - Все тихо.  Но  станет  шумно,  если  некие  молодые  vahabundos
[бездельники (исп.).] сунут туда свои длинные носы.
     - Сколько там людей?
     - Днем - десять, ночью - двенадцать. Рой и я  заглядываем  к  ним
несколько раз на день, но, как я и говорил, пока все тихо.
     Джонас  кивнул,  но  сообщение  Клея  его  не  порадовало.  Он-то
надеялся, что молокососы не замедлят объявиться в СИТГО.  Он  надеялся
на стычку с ними после того, как разгромил их жилище и  убил  голубей.
Однако они по-прежнему прятались за своим Укреплением. Он  видел  себя
тореро, вышедшим на бой с  тремя  молодыми  бычками.  У  него  красная
тряпка, он машет ею изо всех сил, однако молодые toros [быки  (исп.).]
не желают атаковать его. Почему?
     - Транспортировка? Как обстоят дела с ней?
     - Строго по плану, - ответил Рейнолдс. - Четыре цистерны за ночь,
перевозим по две зараз. Шестнадцать  уже  на  новом  месте.  Руководит
транспортировкой  Ренфрю  с  "Ленивой  Сюзан".  Ты  все  равно  хочешь
оставить полдюжины для приманки?
     - Да, - кивнул Джонас. В дверь постучали.
     Дипейп подпрыгнул:
     - Это не...
     - Нет, - ответил Джонас на невысказанный вопрос. - Наш приятель в
черной сутане отбыл. Может, сейчас он благословляет войска Благодетеля
перед битвой.
     Дипейп заржал. Женщина, сидевшая у  окна,  наклонила  голову,  но
ничего не сказала, продолжая вязать.
     - Открыто! - крикнул Джонас. Вошел мужчина в  сомбреро,  пончо  и
сандалиях фермера или vaquero  [скотовод  (исп.).],  но  белокожий,  с
торчащим  из-под  сомбреро  клоком  светлых  волос.  Латиго.  Суровый,
жестокий мужчина, что все же лучше, чем этот смеющийся клоун в черном.
     - Рад видеть вас, джентльмены. - Он вошел в  комнату,  закрыл  за
собой дверь. Лицо у него оставалось  мрачным,  лицо  человека,  долгие
годы не видевшего ничего хорошего, может, с самого рождения. - Джонас?
Ты в порядке? Как идут дела?
     - Я в порядке, а дела идут хорошо. - Он протянул руку,  и  Латиго
коротко пожал ее. Дипейп и Рейнолдс такой чести не удостоились, а  вот
на Корал он взглянул.
     - Долгих дней и приятных ночей, леди.
     - И пусть у вас их будет в два раза больше, сэй Латиго. - Она  не
подняла головы от вязанья.
     Латиго присел па край кровати, достал из-под пончо  кисет,  начал
сворачивать самокрутку.
     - Надолго я не задержусь,  -  говорил  он,  рубя  слова:  манера,
свойственная  выходцам  из  северных  феодов  Привходящего   мира.   -
Задерживаться здесь мне не стоит. Очень уж я отличаюсь от местных.
     - Отличаетесь, это точно, - вставил Рейнолдс.
     Латиго  бросил  на  него  короткий  взгляд,  вновь  повернулся  к
Джонасу.
     - Большая часть моего отряда  расположилась  лагерем  в  тридцати
колесах отсюда, в лесу к западу от каньона Молнии...  что  за  мерзкий
звук, идущий из каньона? Он пугает лошадей.
     - Червоточина, - ответил Джонас.
     - Он пугает и людей, если подойти поближе, - добавил Рейнолдс.  -
Лучше держаться от нее подальше, капитан.
     - Сколько вас? - спросил Джонас.
     - Сто. Все хорошо вооружены.
     - То же говорили и про людей лорда Перта.
     - Не остри.
     - Они участвовали в боях?
     - Они знают, что это такое, - ответил Латиго,  но  Джонас  видел,
что он лжет. Опытных бойцов Фарсон держал при себе, в горах. А в таком
вот экспедиционном отряде пороха нюхали разве что сержанты, да и то не
все. - Двенадцать человек  у  Скалы  Висельников,  охраняют  цистерны,
которые привезли твои люди.
     - Больше, чем нужно.
     - Я рискнул приехать в этот вонючий городишко не для того,  чтобы
обсуждать с тобой мои приказы, Джонас.
     - Прошу  меня  извинить,  сэй,  -  ответил  Джонас.   По   голосу
чувствовалось, что это всего лишь слова. Он сел на пол рядом с  Корал,
начал сворачивать самокрутку. Она оставила  вязанье,  чтобы  погладить
его по волосам. Дипейп не мог понять, что находит в ней Джонас.  Лично
он видел перед собой костлявую уродину с длинным  носом  и  крошечными
сиськами.
     - Теперь насчет этих молодых  людей,  -  продолжил  Латиго,  ясно
показывая, что в них причина его появления  в  Хэмбри.  -  Благодетель
очень обеспокоился, узнав о посланцах Привходящего мира,  объявившихся
в Меджисе. А теперь ты говоришь, что они не те, за кого  себя  выдают.
Так кто же они?
     Джонас сбросил с головы руку Корал, как настырное насекомое. Она,
нисколько не обидевшись, принялась вязать.
     - Они - не молодые люди, а мальчишки, и если их приезд сюда -  ка
(а насколько мне известно, Фарсон к ка относится более чем  серьезно),
то это скорее наша ка, а не Альянсова.
     - К  сожалению,   мы   не   можем   порадовать   Фарсона   твоими
теологическими изысканиями, - ответил Латиго. - Мы  привезли  с  собой
радиопередатчики, но  они  или  сломаны,  или  не  работают  на  таких
расстояниях. И никто не знает, в чем причина. Ненавижу я эти  игрушки.
Боги смеются над ними. Так что самостоятельность у нас полная.  Хорошо
это или плохо.
     - Фарсон волнуется понапрасну.
     - Добродетель не желает, чтобы эти три парня  воспринимались  как
угроза его планам. Полагаю, Уолтер сказал тебе то же самое.
     - Ага. И я  не  забыл  ни  слова.  Сэй  Уолтер  из  тех,  кто  не
забывается.
     - Да, - согласился Латиго. - Он - доверенное лицо Благодетеля.  И
приехал сюда только потому,  что  с  этими  парнями  надо  обязательно
разобраться.
     - Мы восприняли  его  слова  как  руководство  к  действию.  Рой,
расскажи сэй Латиго о твоей позавчерашней встрече с шерифом.
     Дипейп нервно откашлялся:
     - Шериф... Эвери...
     - Я его знаю. Жирный как свинья, каких режут на Полную  Землю,  -
кивнул Латиго. - Продолжай.
     - Один из помощников Эвери отвез записку этим мальцам, когда  они
пересчитывали лошадей на Спуске.
     - Какую записку?
     - Не появляться в городе на день Жатвы. Не появляться на Спуске в
день Жатвы. Держаться поближе к своему жилищу в день Жатвы, потому что
в дни своих праздников местные жители не жалуют приезжих, даже тех,  к
кому в другое время отношение самое благожелательное.
     - И как они это восприняли?
     - Тут же согласились на все условия, - ответил Дипейп. - Для  них
это обычное дело, они соглашаются со  всем,  о  чем  их  просят.  Они,
конечно, что-то  подозревают,  это  точно...  нет  такого  закона  или
обычая, запрещающего приезжим принимать  участие  в  празднествах,  на
Жатву   или   другой   день.   Наоборот,   участие   приезжих   только
приветствуется, и молокососы об этом знают. Идея...
     - ...в том, чтобы они поверили, что мы запланировали  выступление
именно на день Жатвы, да, да. - нетерпеливо закончил за него Латиго. -
Я хочу знать другое, убеждены ли они в этом? Сможете вы  взять  их  за
день до праздника? Будут они дожидаться, пока вы их возьмете?
     Дипейп и Рейнолдс посмотрели на Джонаса. Джонас положил  руку  на
бедро Корал. Приплыли, подумал он. То, что он сейчас скажет,  придется
выполнять. Если все пройдет, как он и пообещает.
     Больших охотников за гробами  похвалят  и  вознаградят...  может,
даже дадут премию. Если  обещание  останется  невыполненным,  подвесят
головами вниз на конце веревки.
     - Мы возьмем их без труда. По обвинению в  измене.  Трое  молодых
людей,  все  высокого  происхождения,   на   службе   Джона   Фарсона.
Шокирующий, но факт. Убедительное доказательство того, в какие  жуткие
времена мы живем.
     - Одно обвинение в измене, и сбежится толпа?
     Джонас холодно улыбнулся.
     - Как идея измена едва ли будет воспринята  простым  людом,  даже
если  толпу  подогреть  спиртным,  выставленным  за  счет   Ассоциации
конезаводчиков. А вот убийство... особенно горячо любимого мэра...
     Дипейп стрельнул глазами на сестру мэра.
     - Печальное событие. - вздохнула дама. - Пожалуй,  я  даже  смогу
повести этих людей за собой.
     Дипейп подумал,  что  наконец-то  раскусил  причину  влюбленности
Джонаса: эта женщина не уступала ему в хладнокровии.
     - Другой  вопрос.  Некий  предмет,  охрану  которого  Добродетель
поручил вам. Хрустальный шар.
     Джонас кивнул.
     - Да, конечно. Бесценное сокровище.
     - Как я понимаю,  вы  оставили  его  у  местной  bruja  [колдунья
(исп.).].
     - Да.
     - Вам следует забрать его. В самое ближайшее время.
     - Яйца курицу не учат,  -  чуть  резче,  чем  следовало,  ответил
Джонас. - Я подожду, пока этих молокососов не осудят.
     - Вы видели этот  шар,  сэй  Латиго?  -  с  любопытством  спросил
Рейнолдс.
     - Вблизи - нет,  но  я  знаю  людей,  которые  видели.  -  Латиго
помолчал. -  Один  обезумел,  и  его  пришлось  пристрелить.  В  таком
состоянии я  видел  человека  тридцать  лет  назад,  на  краю  Великой
пустыни. Его укусил бешеный койот.
     - Благословим Черепаху, - пробормотал Рейнолдс и пальцами  трижды
постучал себя по шее. Он ужасно боялся зверей, заболевших бешенством.
     - Тебе уже никого  не  придется  благословлять,  если  Колдовская
радуга доберется до  тебя,  -  сухо  ответил  Латиго  и  повернулся  к
Джонасу. - Взять его тебе будет куда сложнее, чем отдать.  Эта  ведьма
наверняка уже попала под воздействие магического кристалла.
     - Я собираюсь послать за ним Раймера и  Эвери.  От  одного  Эвери
толку, конечно, мало, но Раймер, думаю, найдет, как уговорить старуху.
     - Боюсь, не получится, - качнул головой Латиго.
     - Почему? - Его рука сжала  бедро  Корал,  а  губы  изогнулись  в
неприятной улыбке. -  Может,  ты  скажешь  своему  тугодумному  слуге,
почему не получится?
     Но ответила Корал:
     - Потому что, когда придет пора забирать у Риа  часть  Колдовской
радуги, канцлер будет сопровождать моего брата к месту его  последнего
приюта.
     - О чем она говорит, Элдред? - спросил Дипейп.
     - О том, что Раймер тоже умрет. - Улыбка Джонаса  стала  шире.  -
Еще одно ужасное преступление, совершенное шпионами Джона Фарсона.
     Корал согласно улыбнулась, рукой переместила руку Джонаса  повыше
по бедру и опять взялась за вязание.



                                  2


     Девушка, хотя и юная, была замужем. Юноша, хоть и  красивый,  был
психически неуравновешен.
     Однажды ночью она встретилась  с  ним  в  укромном  месте,  чтобы
сказать, что на их романе, при всей  его  сладостности,  надо  ставить
точку. Он ответил, что роман их не закончится никогда,  так  указывают
звезды. Она возразила, что, возможно, указывали,  но  нынче  созвездия
переменились. Может, он начал плакать. Может,  она  рассмеялась  -  от
нервов, естественно. Но, независимо от причины, для смеха она  выбрала
самый неудачный момент. Он схватил с земли камень и  вышиб  ей  мозги.
Потом, придя в себя и осознав, что натворил, он  привалился  спиной  к
гранитной стене, положил ее бедную разбитую голову на  свои  колени  и
перерезал себе горло под взглядом сидящей на соседнем дереве совы.  Он
умер, покрывая ее лицо поцелуями,  а  когда  наутро  юношу  и  девушку
нашли, кровь, его и ее, склеила намертво их губы.
     Стародавняя история. Со своим вариантом в каждом  городе.  Местом
обычно служила или Роща Влюбленных,  или  пустынный  берег  реки,  или
городское кладбище.  О  случившемся  слагали  песни.  Пели  их  обычно
прыщавые юноши, еще не познавшие женщину, только научившиеся играть на
гитаре или мандолине. Как бы  ни  разнились  слова,  последний  куплет
всегда заканчивался одинаково: и вместе умерли они-и-и.
     В хэмбрийском варианте этой печальной  истории  влюбленных  звали
Роберт и Франческа, и случилась она давным-давно,  до  того,  как  мир
"сдвинулся".  Убийство-самоубийство  имело  место  быть  на   кладбище
Хэмбри. Мозги Франчески выплеснулись на столб с табличкой, указывающей
номер участка, у которого стояли влюбленные,  а  гранитной  стеной,  к
которой привалился Роберт, послужил мавзолей Торинов (сомнительно, что
пять или  более  того  поколений  назад  в  Хэмбри  или  Меджисе  жили
какие-либо  Торины,  но  в  народных  сказаниях  всегда  велика   доля
вымысла).
     Правда или нет, но считалось, что  по  кладбищу  бродят  призраки
влюбленных. Их видели  прогуливающимися  рука  об  руку  по  дорожкам,
залитых кровью и очень печальных. Поэтому по ночам  горожане  обходили
кладбище за версту, и вполне естественно, что Роланд, Катберт, Ален  и
Сюзан решили встретиться именно там.
     По мере приближения встречи Роланд волновался все  больше.  И  не
без повода: Сюзан, вернее, ее тетка, все больше пугала его.  Даже  без
письма Риа подозрения Корделии в отношении Сюзан и  Роланда  крепли  с
каждым часом. Однажды, за пять или шесть дней до встречи на  кладбище,
Корделия начала орать на Сюзан,  едва  та  переступила  порог  дома  с
корзинкой в руках.
     - Ты была с ним! Была, отвратительная девчонка,  это  написано  у
тебя на лице!
     Сюзан, которая в  тот  день  не  видела  Роланда  даже  издалека,
поначалу только вытаращилась на тетку.
     - Была с кем?
     - О, не ври мне, мисс Юная  Красавица!  Не  смей  врать!  Кто  не
сводит с тебя глаз,  проходя  мимо  нашего  дома?  Диаборн,  вот  кто!
Диаборн! Диаборн! Я могу повторить это тысячу раз! Срам!  Какой  срам!
Посмотри на свои  брюки!  Зеленые  от  травы,  на  которой  вы  вдвоем
валялись! Я удивлена, что они не порваны в промежности!  -  Тетя  Корд
уже визжала как резаная. Вены выступили у нее на шее, как веревки.
     Сюзан, улыбаясь, взглянула на старые брюки цвета хаки.
     - Тетя, это же краска... Разве ты этого не видишь? Мы с Кончеттой
подкрашивали китайские фонарики, которые в день Жатвы  украсят  дворец
мэра. А пятно на моей заднице - сперма Харта Торина... не Диаборна,  а
Торина. Он кончил на мне в сарае, где  хранятся  украшения  и  шутихи.
Решил, что это место ничем не хуже  любого  другого.  Залез  на  меня,
подергал свой крантик, а потом засунул его в штаны и ушел  счастливый.
Что-то насвистывая себе под нос. - Она поморщилась. Сюзан уже давно не
боялась Торина и теперь даже жалела его.
     Глаза тети  Корд  по-прежнему  дико  сверкали.  И  впервые  Сюзан
задалась вопросом: а в своем ли уме ее тетушка?
     - Правдоподобная история, - наконец прошептала Корделия. На лбу у
нее выступили капельки пота, вены на висках ритмично пульсировали. И в
эти дни от нее постоянно шел  запах,  принимала  она  ванну  или  нет.
Неприятный, резкий запах. - Ты ее придумала вместе  с  ним,  когда  вы
закончили ваши грязные игры?
     Сюзан шагнула к тетке, схватила ее за костлявое запястье, прижала
ладонь к пятну на колене. Корделия попыталась вырваться, но сила  была
на стороне Сюзан. А потом она подняла руку к лицу тетки и держала там,
пока не убедилась, что Корделия унюхала запах краски на своей ладони.
     - Чем  пахнет  твоя  рука,  тетя?  Краской!  Чем  еще  мы   могли
подкрашивать китайские фонарцки?
     Корделия оставила попытки вырвать руку из пальцев Сюзан. И взгляд
ее очистился.
     - Ага, - с трудом выдавила она из себя. - Краска, - пауза.  -  На
этот раз.
     С той поры Сюзан, оборачиваясь, частенько замечала крадущуюся  за
ней тетку или ловила на  себе  подозрительный  взгляд  кого-то  из  ее
знакомых. Даже на Спуске ее не оставляло ощущение  того,  что  за  ней
наблюдают. Встрече на кладбище предшествовали две  неудачные  попытки.
Оба раза встречу отменяла она, второй  -  в  самый  последний  момент,
заметив, что старший сын Брайана Хуки очень уж пристально  смотрит  на
нее. Возможно, она перестраховалась, но внутренний  голос  звучал  так
настойчиво...
     Ситуация  осложнялась  еще  и  тем,  что  ей   безумно   хотелось
встретиться с Роландом, и не только для того, чтобы держать совет. Она
ждала того мига, когда сможет увидеть  его  лицо.  Сжать  его  руку  в
своих.  Остальное,  пусть  и  приятное,  могло  подождать,  но  ей  не
терпелось увидеть и коснуться его. Убедиться, что он существует наяву,
а не в грезах, которыми одинокая испуганная девушка утешает себя.
     В  конце  концов  Мария  помогла  ей,  да  благословят  боги  эту
маленькую  служанку,  которая,  возможно,  знала  куда   больше,   чем
предполагала Сюзан. Именно  Мария  пошла  к  Корделии  с  запиской,  в
которой  говорилось,  что  Сюзан  проведет  ночь  в   гостевом   крыле
Дома-на-Набережной. Записку написала Олив Торин, и,  несмотря  на  всю
свою подозрительность, Корделия не смогла принять ее за фальшивку.  Да
и не была она фальшивкой. Ее по просьбе Сюзан  действительно  написала
Олив Торин, не задав ни единого вопроса.
     - Что случилось с моей племянницей? - только и спросила Корделия.
     - Устала, сэй. И еще dolor de garganta.
     - Болит горло? Накануне Ярмарки? Нелепо! Я в это не  верю.  Сюзан
никогда не болела!
     - Dolor de garganta, -  бесстрастно  повторила  Мария,  и  больше
Корделия от нее ничего не добилась. Мария  сама  понятия  не  имела  о
планах Сюзан. Последнюю это вполне устраивало.
     Она ушла через балкон, спустившись по лианам  винограда,  которым
заросло северное крыло дворца,  выскользнула  через  ворота  в  стене,
используемые для хозяйственных нужд. Там ее встретил Роланд,  и  после
двух минут объятий и поцелуев,  до  которых  нам  нет  никакого  дела.
Быстрый понес их к кладбищу, где уже ждали Катберт и Ален.



                                  3


     Сначала Сюзан посмотрела  на  флегматичного  блондина  с  круглым
лицом, которого звали не Ричард  Стокуорт,  а  Ален  Джонс.  Потом  на
второго, который, она это чувствовала, сомневался в том, что она может
помочь, и даже злился на нее, Катберта Оллгуда.
     Они сидели бок о бок  на  поваленном  могильном  камне,  их  ноги
прятались в тумане. Сюзан соскользнула со спины  Быстрого  и  медленно
направилась к ним. Они встали. Ален поклонился по обычаю  Привходящего
мира, выставив ногу вперед.
     - Леди, долгих дней...
     А закончил фразу второй, тощий и чернявый, с прекрасными  черными
глазами.
     - ...и приятных ночей. - Он повторил поклон Алена.
     В паре они так напоминали шутов на празднике Ярмарки,  что  Сюзан
рассмеялась. Просто не сдержала  смех.  Потом  склонилась  в  глубоком
реверансе, расправляя руками воображаемые юбки.
     - И вам того же дважды, джентльмены.
     Потом они просто смотрели друг на друга, трое молодых  людей,  не
знающих, как продолжить общение.  Роланд  не  собирался  им  помогать:
сидел на Быстром, наблюдая за ними.
     Сюзан шагнула к Алену и Катберту. Она уже не смеялась,  в  глазах
застыла тревога.
     - Надеюсь, вы не испытываете ненависти ко мне. Я бы поняла,  если
бы испытывали... я помешала вашим планам, вклинилась между вами...  но
я ничего не могла с собой поделать. - Она подняла руки,  протянула  их
Алену и Катберту, ладонями вверх. - Я его люблю.
     - У нас нет ненависти к тебе, - ответил Ален. - Не так ли, Берт?
     Какое-то страшное мгновение Катберт  молчал,  глядя  через  плечо
Сюзан на восковую Демоническую Луну.  Она  почувствовала,  что  у  нее
остановилось сердце. Затем его взгляд вернулся к ее лицу, и он  одарил
Сюзан такой  ослепительной  улыбкой,  что  сквозь  ее  голову  кометой
пронеслась крамольная мысль: Если бы я встретила этого первым...
     - Любовь Роланда - моя любовь. - Катберт взял ее за руки, потянул
к себе, и она встала между ним и Аденом, как сестра меж двух  братьев.
- Ибо мы дружны с колыбели и останемся друзьями, пока один из  нас  не
пройдет тропу до конца и не ступит в пустошь. -  Он  улыбнулся  совсем
по-детски. - А может, судя по тому, как все  складывается,  мы  вместе
найдем конец тропы.
     - И скоро, - добавил Ален.
     - Так давайте перейдем к делу,  пока  есть  время,  -  предложила
Сюзан, - а то тетя Корделия очень уж плотно меня опекает.



                                  4


     - Мы - ка-тет, - объявил Роланд. - Мы - единство из множества.
     Он по очереди посмотрел на  каждого  и  не  увидел  в  их  глазах
возражений. Они прошли в мавзолей, при  выдохе  из  их  ртов  и  носов
вырывался пар. Роланд присел на корточки, вновь  оглядел  всех  троих,
рядком сидевших на  каменной  скамье,  по  краям  которой  в  каменных
горшках стояли засохшие букеты цветов. Пол  усыпали  опавшие  лепестки
роз. Катберт и Ален, сидевшие по бокам,  обняли  Сюзан.  Вновь  Роланд
подумал о них как о сестре и ее братьях-защитниках.
     - Мы стали сильнее, чем прежде, -  подал  голос  Ален.  -  Я  это
чувствую.
     - Я тоже, - кивнул Катберт, огляделся. - И место для встреч очень
удачное. Особенно для такого ка-тета, как наш.
     Роланд не улыбнулся, с юмором у него всегда было не очень.
     - Давайте поговорим о том, что происходит в Хэмбри, а потом  -  о
нашем ближайшем будущем.
     - Ты знаешь, нас не посылали сюда с каким-либо заданием.  -  Ален
повернулся к Сюзан. - Наши  отцы  отправили  нас  сюда  для  нашей  же
безопасности, вот и все.  Роланд  пробудил  вражду  человека,  который
скорее всего сторонник Джона Фарсона...
     - Пробудил вражду,  -  прервал  его  Катберт.  -  Хорошая  фраза.
Неизбитая. Постараюсь запомнить ее и использовать при  каждом  удобном
случае.
     - Угомонись, - одернул его Роланд. - Мы не можем сидеть здесь всю
ночь.
     - Приношу  мои  извинения,  о  великий.  --  Но  глаза   Катберта
продолжали весело поблескивать.
     - Мы привезли  с  собой  почтовых  голубей,  чтобы  отправлять  и
получать вести, - продолжил Ален, - но, думаю, голубей нам  дали  лишь
для того, чтобы родители знали, что с нами все в порядке.
     - Да, - поддержал Катберт. - Ален хочет сказать, что мы никак  не
ожидали столкнуться  с  тем,  что  здесь  происходит.  Роланд  и  я...
разошлись во мнениях... относительно  наших  дальнейших  действий.  Он
хотел выжидать. Я - нет. Теперь я вижу, что правота на его стороне.
     - Да только причины, из которых я исходил, не те, - сухо  добавил
Роланд. - В любом случае, все разногласия улажены.
     Сюзан переводила взгляд с одного лица на другое, третье. Заметила
она и синяк на нижней челюсти  Роланда  слева,  у  самого  подбородка,
видимый даже в том свете, что проникал в полуоткрытую дверь.
     - И как вы их уладили?
     - Не важно, - ответил Роланд.  -  Фарсон  готовится  к  сражению,
может, к череде сражений, в Лысых горах, к северо-западу  от  Гилеада.
Армия Альянса двинется на него, вроде бы загоняя в ловушку.  Возможно,
в обычной ситуации так бы  оно  и  было.  Но  на  самом  деле  ловушка
расставляется армии Альянса.  Фарсон  намерен  уничтожить  ее  оружием
Древних. Которое он приведет в  движение  с  помощью  нефти  с  СИТГО.
Нефти, залитой в те цистерны, которые мы с тобой видели, Сюзан.
     - Но  где  ее  удастся   перегнать,   чтобы   Фарсон   сумел   ею
воспользоваться?
     - Где-нибудь на западе, по пути  отсюда,  -  ответил  Катберт.  -
Скорее всего, по нашему разумению,  в  Ви-Кастис.  Знаешь  это  место?
Страна горнодобычи.
     - Слышала о нем,  но  я  никогда  не  покидала  Хэмбри.  -  Сюзан
смотрела на Роланда.
     - Я думаю, вскоре ситуация изменится.
     - В этих горах от Древних  осталось  много  техники,  --  уточнил
Ален. - ГЬворят, по большей части  в  пещерах  и  каньонах.  Роботы  и
смертельные  лучи,  лучи-бритвы,  как  их  называют,  потому  что  они
разрезают  человека  пополам.  И  еще  много  чего.  Что-то,  конечно,
выдумки, но где есть дым, часто бывает и огонь. В любом случае  вполне
возможно, что где-то там Фарсон нашел установку для перегонки нефти.
     - А потом они отвезут продукты перегонки  к  Фарсону,  -  добавил
Катберт. - Но нас это  особо  не  интересует.  Мы  должны  действовать
здесь, в Меджисе.
     - Я так долго ждал, чтобы они все собрали  вместе,  -  внес  свою
лепту и Роланд. - Все, что они хотят увезти из Меджиса.
     - На случай,  если  ты  не  заметила,  амбиций  нашему  другу  не
занимать, - подмигнул Катберт Сюзан.
     Роланд пропустил его слова мимо ушей.  Он  смотрел  и  смотрел  в
сторону каньона Молнии. В эту ночь они не слышали  червоточины.  Ветер
переменился и относил ее "голос" от города.
     - Если мы сможем зажечь нефть, с остальным  проблем  не  будет...
Нефть - это главное. Я хочу уничтожить ее, а потом  мы  уедем  отсюда.
Все четверо.
     - Они намерены выступить в день Жатвы,  не  так  ли?  -  спросила
Сюзан.
     - Да, похоже на  то,  -  кивнул  Катберт  и  рассмеялся.  Весело,
заразительно, как смеются дети. На лице Сюзан отразилось недоумение:
     - Что? Что такое?
     - Не могу сказать, - сквозь смех ответил Катберт. - Это выше моих
сил. Я буду смеяться и смеяться, и Роланд  рассердится  на  меня.  Эл,
расскажи Сюзан о визите помощника шерифа Дейва.
     - Он приехал к нам на "Полосу  К".  -  Ален  тоже  заулыбался.  -
Поговорил с нами, как добрый дядюшка. Предупредил, что  жители  Хэмбри
не жалуют приезжих во время праздников, поэтому нам следует оставаться
в бункере и не появляться в городе.
     - Это же безумие!  -  негодующе  воскликнула  Сюзан,  так  обычно
реагируют люди, когда кто-то незаслуженно оскорбляет их родной  город.
- Приезжих мы всегда приглашаем на наши праздники с открытой  душой  и
всегда приглашали! Мы же не... дикари какие-то!
     - Успокойся, успокойся, - захихикал Катберт. - Мы это  знаем,  но
помощник Дейв не знает, что мы знаем, не так ли? Он знает что его жена
приготовляет лучший в округе белый  чай,  а  насчет  всего  остального
пребывает  в  неведении.  Шериф  Херк  знает,  конечно,  больше,   но,
насколько я могу судить, не намного.
     - Их предупреждение  означает  следующее,  -  добавил  Роланд.  -
Во-первых, они намерены выступить в день  Жатвы,  как  ты  и  сказала.
Сюзан. Во-вторых, они думают, что мы их планам не помеха.
     - Может, потом они еще обвинят нас в том, что это мы  переправили
нефть Фарсону, - вставил Ален.
     Сюзан с любопытством вгляделась в их лица: - И что вы задумали?
     - Уничтожить то, что осталось в СИТГО, а потом ударить по  ним  в
месте сбора, - ответил Роланд. - У Скалы Висельников. По крайней  мере
половина цистерн уже там.  С  запада  подошли  люди  Фарсона.  Человек
двести скорее всего, даже меньше. Все они должны умереть.
     - Если не они, то мы, - кивнул Ален, -  Как  мы  вчетвером  можем
убить двести солдат?
     - Мы не можем. Но если мы подожжем цистерны, будет взрыв, и очень
мощный. Выжившие солдаты будут в ужасе, выжившие командиры - в ярости.
Они увидят нас, потому что мы позволим им нас увидеть...
     Ален и  Катберт  слушали,  затаив  дыхание.  Сказанное  ранее  не
составляло для них тайны, но вот продолжение Роланд до сих пор  держал
при себе.
     - А потом? - испуганно спросила Сюзан. - Что потом?
     - Я думаю, мы сможем заманить  их  в  каньон  Молнии,  -  ответил
Роланд. - Я думаю, мы сможем заманить их в червоточину.



                                  5


     В мавзолее повисла гробовая тишина. Нарушила ее Сюзан.
     - Ты сошел с ума. - В голосе, однако, слышался восторг.
     - Нет, - возразил ей Катберт. - С головой у него все  в  порядке.
Ты думаешь о той расселине, не так ли, Роланд?  Перед  изломом  в  дне
каньона.
     Роланд кивнул.
     - Четверо могут без труда вскарабкаться по ней. Наверху заготовим
камней. Достаточно много,  чтобы  завалить  ими  тех,  кто  попытается
полезть следом.
     - Это ужасно, - выдохнула Сюзан.
     - Это наше спасение, - ответил Ален. - Если нефть останется у них
и они ею воспользуются, они уничтожат  всех  солдат  Альянса,  которые
окажутся в радиусе действия их оружия. Благодетель пленных не берет.
     - Я не говорю, что вы не правы в своем решении, но это ужасно.
     Они помолчали, четверо подростков, замышляющих  убийство  двухсот
мужчин. Впрочем, далеко  не  мужчин:  многие  (а  скорее  большинство)
возрастом не сильно отличались от них.
     - Те, кто не попадет под лавину, выедут из каньона точно так  же,
как и въехали в него, - заметила Сюзан.
     - Нет, не выедут, - покачал  головой  Ален:  он  уже  все  понял.
Роланд кивнул, на губах его появилось подобие улыбки.
     - Почему?
     - Ветки в устье каньона. Мы их подожжем, не  так  ли,  Роланд?  А
если ветер в этот день будет дуть, как  обычно  в  это  время  года...
дым...
     - Погонит их в червоточину, - закончил за него Роланд.
     - А как вы зажжете  ветки?  -  спросила  Сюзан.  -  Я  знаю,  они
высохли, но у вас не будет времени поджигать их спичкой или кремнем  с
огнивом.
     - Тут ты сможешь нам помочь, -  ответил  Роланд.  -  Как  сможешь
помочь поджечь цистерны. Нам  не  удастся  поджечь  нефть,  стреляя  в
цистерны из револьверов. Сырая нефть горит гораздо  хуже,  чем  думают
многие. Я надеюсь, нам поможет и Шими.
     - Расскажи, что ты от нас хочешь.



                                  6


     Они проговорили еще минут двадцать, внеся в первоначальные  планы
минимум  изменений:  все,  похоже,  понимали,   что   неопределенность
ситуации не допускала более детальной проработки. Ка затянула их в эту
историю, вот они и рассчитывали, что та же ка и их собственная  отвага
помогут им из нее выпутаться.
     Катберту не  хотелось  вовлекать  Шими,  но  в  конце  концов  он
согласился: роль юноше  отводилась  совсем  незначительная,  и  Роланд
согласился взять его с собой при отъезде из Меджиса. Пятеро уедут  или
четверо - разницы никакой.
     - Хорошо. - кивнул Катберт и повернулся к Сюзан: - Ты  поговоришь
с ним или я?
     - Я.
     - Внуши ему, что Корал Торин нельзя говорить ни слова, и убедись,
что он тебя понял, - продолжил Катберт. - Дело не в  том,  что  она  -
сестра мэра. Просто я не доверяю этой сучке.
     - И на то есть причины, - кивнула Сюзан. - Моя тетя говорит,  что
она спуталась с Элдредом Джонасом. Бедная тетя Корд! Ужасное  для  нее
выдалось  лето.  Да  и  осень  будет  не  лучше.  Ее  назовут   теткой
предательницы.
     - Некоторые будут знать, что это  не  так,  -  возразил  Ален.  -
Можешь в этом не сомневаться.
     - Возможно, но моя тетя Корделия из тех  женщин,  которые  слышат
только дурные сплетни. Да и распространяет только  их.  Джонас,  между
прочим, приглянулся и ей.
     Катберта как громом поразило.
     - Ей приглянулся Джонас? О  боги,  что  же  это  делается?  Такое
просто невозможно представить. Если бы людей вешали за неудачный выбор
в любви, твоя тетушка оказалась бы впереди многих, не так ли?
     Сюзан засмеялась, обхватила руками колени, потом кивнула.
     - Пора расходиться, - подвел  итог  Роланд.  -  Если  потребуется
срочно поставить в известность Сюзан о  каких-то  изменениях  в  наших
планах, воспользуемся красным камнем в стене парка "Зеленое сердце".
     - Хорошо, - Катберт встал. - Пошли отсюда. А то холод  добирается
до костей.
     Поднялся и Роланд.
     - Очень важно, что они решили оставить нас на свободе, пока будут
завершать подготовку к отправке нефти. Мы должны этим воспользоваться.
А теперь...
     Его прервал спокойный голос Алена:
     - Есть еще одно дело. Тоже  важное.  Роланд  вновь  опустился  на
корточки, вопросительно посмотрел на Алена. - Ведьма.
     Сюзан вздрогнула, но Роланд пренебрежительно рассмеялся.
     - Она нам не помешает. Эл... не вижу, как бы ей это  удалось.  Не
могу поверить, что она участвует в заговоре Джонаса...
     - Я тоже. - согласился Ален.
     - ...мы с Катбертом убедили ее помалкивать насчет меня  и  Сюзан.
Иначе тетя Корд сейчас бы рвала и метала.
     - Неужели ты не понимаешь? - удивился Ален. - Вопрос  не  в  том,
кому и что скажет Риа. Надо разобраться, как она узнала о вас?
     - Это  розовый  шар,  -  без  запинки  ответила  Сюзан.  Рука  ее
коснулась того места, где начала отрастать отрезанная на берегу  ручья
прядь.
     - Что за розовый шар? - спросила Ален.
     - Как луна. - покачала головой Сюзан. - Я не знаю. Не знаю, о чем
говорю. Голова пустая, как у Питча и Джилли. Я... Роланд? Что с тобой?
     Роланд  уже  не  сидел  на  корточках  -  плюхнулся  задницей  на
усыпанный сухими лепестками роз пол.  Казалось,  он  вот-вот  потеряет
сознание. Снаружи доносился шорох опавшей  листвы,  которой  не  давал
покоя ветер, да крики козодоя.
     - Милосердные боги, - прошептал он. - Этого  не  может  быть.  Не
может быть, - Он встретился взглядом с Катбертом.
     От весельчака не осталось и следа. На Роланда смотрел расчетливый
и безжалостный воин, которого не узнала бы и  собственная  мать...  не
захотела бы узнать.
     - Розовый шар, - повторил Катберт. - Прелюбопытно, не так  ли?  А
ведь  о  нем  упоминал  твой  отец,  Роланд,  перед  нашим   отъездом.
Предупреждал о розовом  шаре.  Мы  подумали,  что  это  шутка.  А  он,
выходит, знал, о чем говорил.
     - О! - Глаза Алена широко раскрылись. - Проклятие! - вырвалось  у
него. Тут он понял, что ругается в  присутствии  возлюбленной  лучшего
друга, и зажал рот рукой. Щеки его густо покраснели.
     Но Сюзан ничего  не  услышала,  не  заметила  его  смущения.  Она
смотрела на Роланда, и душа ее наполнялась страхом.
     - В чем дело? - спросила она. - Что ты знаешь? Скажи мне! Скажи!
     - Я бы хотел загипнотизировать тебя вновь, как в ивовой  роще.  -
Роланд вскочил. - До того, как мы продолжим этот  разговор  и  замутим
твои воспоминания.
     Роланд достал из кармана патрон, начал вертеть его в  пальцах.  И
тут же взгляд Сюзан словно приковало к нему.
     - Я могу? С твоего разрешения, дорогая?
     - Ага, можешь. - Ее  глаза  широко  раскрылись,  в  них  появился
стеклянный блеск. - Не знаю, с чего ты решил, что  в  этот  раз  будет
по-другому, но... - Она замолчала, но взглядом продолжала следовать за
патроном. Когда же Роланд закрыл патрон  ладонью,  веки  Сюзан  упали.
Дышала она тихо и ровно.
     - Господи, она же окаменела, - в изумлении прошептал Катберт.
     - Ее гипнотизировали раньше. Я думаю, Риа. - Роланд  помолчал.  -
Сюзан, ты меня слышишь?
     - Да, Роланд, слышу тебя очень хорошо.
     - Я хочу, чтобы ты слышала еще один голос.
     - Чей?
     Роланд кивнул Алену. Если кто и мог пробиться через блок в  мозгу
Сюзан (или найти обходной путь), так это он.
     - Мой, Сюзан. - Ален шагнул к Роланду. - Ты знаешь, кто я?
     Сюзан улыбнулась с закрытыми глазами: - Да, ты - Ален... и Ричард
Стокуорт.
     - Совершенно верно. - Он бросил на Роланда нервный взгляд: О  чем
мне ее спрашивать?
     Но Роланд молчал. Он одновременно оказался в двух местах,  слышал
два разных голоса.
     Сюзан, у ручья в ивовой роще: "Она говорит: "Да, дорогая,  сделай
так, ты хорошая девочка", - а потом все становится розовым".
     Отца, во дворе за Залом Предков: "Это грейпфрут. То есть я говорю
про розовый".
     Розовый шар.



                                  7


     Лошади стояли оседланные,  снаряженные  в  дорогу.  Трое  юношей,
внешне спокойные, в душе так и рвались в  путь.  Кого,  как  не  юных,
влекут далекие странствия, таящие сюрпризы за каждым поворотом, каждым
холмом.
     Происходило все это во дворе к востоку от  Зала  Предков,  совсем
рядом с той полоской травы, на которой Роланд победил  Корта,  положив
начало цепочке последующих событий. Небо просветлело, но солнце еще не
поднялось над горизонтом. И туман серыми  полосами  лежал  на  зеленых
полях. В двадцати ярдах от них отцы Катберта и Алена стояли на страже,
широко раздвинув ноги, положив руки на рукоятки  револьверов.  Они  не
ждали атаки Мартена (вроде бы он уехал не только из дворца,  но  и  из
Гилеада), однако никто не отменял поговорку: береженого берегут боги.
     Поэтому последнее  напутствие,  перед  отъездом  в  Меджис  и  на
Внешнюю Дугу, давал им отец Роланда.
     - Вот что я вам скажу  напоследок,  -  заговорил  он,  когда  они
подтягивали подпруги. - Я сомневаюсь,  что  вам  встретится  что-либо,
затрагивающее наши интересы, только не в Меджисе,  но  я  попрошу  вас
приглядывать за одним цветом радуги. Я про  Колдовскую  радугу.  -  Он
засмеялся, потом добавил: - Это грейпфрут. Я имею в виду розовый.
     - Колдовская радуга - не более чем сказка, - улыбнулся Катберт  в
ответ  на  улыбку  Стивена.  А  потом...  что-то  неуловимое,   может,
выражение глаз Стивена Дискейна, стерло улыбку с его лица. - Нет?
     - Не все истории о прошлом  правдивы,  но  я  думаю,  что  Радуга
Мейрлина существовала, - ответил Стивен. - Говорили, что когда-то было
тринадцать хрустальных шаров,  по  одному  на  каждого  из  двенадцати
Хранителей, и еще один, олицетворяющий точку пересечения всех Лучей.
     - Шар Башни, - уточнил Роланд, чувствуя, как по  его  коже  бегут
мурашки. - Шар Темной Башни.
     - Да,  когда  я  был  маленьким,  его   звали   Тринадцатым.   Мы
рассказывали истории о черном шаре, пугая  друг  друга,  пока  нас  не
поймали за этим наши отцы.  Мой  отец  предупредил  нас,  что  даже  в
досужих разговорах не стоит упоминать про Тринадцатый, потому  что  он
может услышать свое имя и покатиться  в  нашу  сторону.  Но  о  черном
Тринадцатом шаре вам думать не след... по крайней  мере  сейчас.  Нет,
речь идет о розовом. Грейпфруте Мейрлина.
     Юноши не могли понять, говорит ли он серьезно... или  подшучивает
над ними.
     - Если остальные шары  существовали,  то  большая  их  часть  уже
разбита. Они не задерживались надолго в одном месте и в одних руках, а
разбиваются даже магические кристаллы.  Однако  три  или  четыре  шара
Радуги Мейрлина еще катятся  по  просторам  нашего  несчастного  мира.
Синий, это точно. Лет пятьдесят назад он принадлежал племени мутантов,
кочующему по пустыне, они называют себя Горбуны, хотя с тех пор о  нем
ничего не слышно. Зеленый и оранжевый находятся соответственно в  Ладе
и Дизе. И, возможно, есть еще розовый.
     - А что они делают? - спросил Роланд. - Для чего нужны?
     - Открывают  невидимое  человеческому  глазу.   Некоторые   цвета
Колдовской радуги позволяют заглянуть  в  будущее.  Другие  -  в  иные
миры... в которых живут демоны, куда ушли Древние, покинувшие наш мир.
Они  могут  также  показать  местоположение  тайных  дверей,   которые
соединяют миры. Вроде бы есть цвета, позволяющие заглянуть  в  далекое
будущее нашего мира, увидеть то, что люди  предпочли  бы  сохранить  в
тайне. Шары эти  никогда  не  видят  хорошее,  только  плохое.  Что  в
сказанном мной правда, а что - вымысел, не знает никто.
     Он смотрел на них, уже не улыбаясь.
     - Но вот что вы должны знать:  у  Джона  Фарсона  есть  талисман,
который светится в его шатре...  иногда  перед  битвой,  иногда  перед
крупными передвижениями войск, иногда перед принятием важных  решений.
И светится он розовым.
     - Может, у него  электрическая  лампочка,  которую  он  накрывает
розовым шарфом,  когда  молится?  -  Катберт  смущенно  оглядел  своих
друзей. - Я не шучу. Некоторые так делают.
     - Возможно, - согласился отец Роланда. -  Может,  дело  только  в
этом. А может, и нет. Потому что, как вам известно не  хуже  меня,  он
продолжает  бить  нас,  продолжает  от  нас   ускользать,   продолжает
появляться там, где мы ждем его меньше всего.  Если  магия  в  нем,  а
талисман тут ни при чем... да помогут боги Альянсу.
     - Мы будем искать его, если нужно, - ответил Роланд. - но  Фарсон
на севере и западе. Мы же едем на восток, - как будто его  отец  этого
не знал.
     - Если это шар Радуги, - ответил Стивен,  -  он  может  быть  где
угодно... на востоке и юге с той же легкостью, что и на западе. Видите
ли, он не может постоянно держать шар при себе. Как  бы  он  этого  ни
хотел. Никто не может.
     - Почему?
     - Потому что они живые и  голодные.  Сначала  человек  использует
шар, потом шар - человека. Если такой шар есть  у  Фарсона,  он  будет
держать его подальше от себя, призывая лишь в те  моменты,  когда  шар
действительно необходим. Он понимает, какой это риск -  потерять  шар,
но также понимает и другое: что может случиться, если держать его  при
себе слишком долго.
     У всех троих на языке вертелся один и  тот  же  вопрос.  Двое  не
могли его задать из уважения к Стивену Дискейну, Роланд - мог и задал:
     - Ты это серьезно, отец? Это не шутка?
     - Я  отсылаю  вас  в  дальние  края  в  таком   возрасте,   когда
большинство ваших сверстников не может уснуть, если мать  не  поцелует
их и не пожелает доброй ночи, - ответил Стивен. -  Я  надеюсь  увидеть
вас живыми и здоровыми... Меджис - очаровательное тихое место,  я,  во
всяком случае, помню его таким... но  гарантировать  ничего  не  могу.
Такая сейчас жизнь, что ни в чем нельзя  быть  уверенным  на  все  сто
процентов. И я не стал бы  посылать  вас  в  дорогу  с  побасенкой.  Я
удивлен, что у тебя возникли такие мысли.
     - Прошу меня извинить,  -  ответил  Роланд.  Между  ним  и  отцом
установилось хрупкое перемирие, ему не хотелось нарушать его.  К  тому
же он рвался в путь. И Быстрый нетерпеливо перебирал копытами.
     - Не думаю, что вы наткнетесь на магический кристалл  Мейрлина...
но я не думал, что мне придется посылать вас,  четырнадцатилетних,  на
край земли. Здесь приложила руку ка, а при вмешательстве  ка  возможно
все.
     Медленно, очень медленно Стивен  снял  шляпу,  отступил  на  шаг,
поклонился им:
     - Идите с миром, мальчики. И возвращайтесь живыми.
     - Долгих дней и приятных ночей, сэй, - ответил Ален.
     - Удачи, - ответил Катберт.
     - Я тебя люблю, - ответил Роланд.
     Стивен кивнул.
     - Спасибо, сэй... Я тоже люблю тебя. Мои благословения, мальчики.
- Последнюю фразу он произнес громко, и  два  других  мужчины,  Роберт
Оллгуд и Кристофер Джонс, известный в  молодости  как  Огненный  Крис,
также благословили их.
     Мальчики вскочили на  лошадей  и  двинулись  к  Великому  Тракту.
Роланд вскинул голову, и увиденное заставило его забыть  о  Колдовской
радуге. Его мать выглядывала из окна своей спальни: бледный овал  лица
в окружении серых камней западного крыла дворца. Слезы текли у нее  по
щекам, но она улыбнулась и помахала рукой, прощаясь  с  ним.  Из  всех
троих увидел ее только Роланд. Но не помахал в ответ.



                                  8


     - Роланд! - Локоть ткнулся ему в ребра, достаточно сильно,  чтобы
отогнать воспоминания и вернуть его в настоящее.  Локоть  Катберта.  -
Делай хоть что-нибудь, если  у  тебя  есть  на  то  желание!  И  давай
поскорее уйдем из этого склепа. Я продрог до костей!
     Роланд прижался губами к уху Алена:
     - Будь готов помогать мне.
     Ален кивнул. Роланд повернулся к Сюзан:
     - После того как мы первый раз были ан-тет, ты пошла  к  ручью  в
роще.
     - Да.
     - Ты срезала прядь волос.
     - Да. - Все тот же сонный голос. - Срезала.
     - Ты хотела срезать их все?
     - Да, до последнего волоска.
     - Ты знаешь, кто велел тебе срезать волосы?
     Долгая пауза.
     Роланд уже собрался обратиться к Алену, когда Сюзан заговорила:
     - Риа. - Вновь пауза. - Я не позволила ей  сунуть  руку  куда  не
следует.
     - Да, но что случилось потом? Что случилось, когда ты  стояла  на
крыльце?
     - Кое-что случилось и раньше.
     - Что?
     - Я принесла ей дрова. - И Сюзан замолчала. Роланд  посмотрел  на
Катберта - тот пожал плечами.  Ален  всплеснул  руками.  Роланд  вновь
подумал о том, чтобы уступить ему право задавать  вопросы,  но  решил,
что еще не время.
     - Сейчас не будем говорить  о  дровах  и  о  том,  что  произошло
раньше. Возможно, мы поговорим  об  этом  позже,  но  не  сейчас.  Что
произошло, когда ты уходила? Что она сказала тебе насчет волос?
     - Нашептала в ухо. И у нее был Иисус-Человек.
     - Прошептала что?
     - Я не знаю. Эта часть - розовая.
     Вот тут Роланд  кивнул  Алену.  Юноша,  прикусив  губу,  выступил
вперед. На его лице отражался испуг, но когда он  взял  руки  Сюзан  в
свои, голос его зазвучал ровно и успокаивающе.
     - Сюзан? Я - Ален Джонс. Ты меня знаешь?
     - Да... ты еще и Ричард Стокуорт.
     - Что прошептала Риа тебе на ухо? Она нахмурилась, брови  сошлись
у переносицы:
     - Не вижу. Все розовое.
     - Тебе не надо видеть. Видеть мы тебя не  просим.  Закрой  глаза,
чтобы ты совсем не могла видеть.
     - Они закрыты, - ответила Сюзан тоном капризного ребенка.
     Она испугана, подумал Роланд. Хотел остановить  Алена,  разбудить
Сюзан, но сдержался.
     - Те глаза, что внутри. Те, что выглядывают из памяти. Закрой их,
Сюзан. Закрой ради памяти твоего отца  и  скажи  мне  не  то,  что  ты
видишь, а что слышишь. Скажи мне, что она сказала.
     Тут глаза на лице открылись, в  то  время  как  закрылись  другие
глаза, в ее памяти. Она смотрела на Роланда, сквозь  Роланда,  глазами
древней статуи. Роланд едва сумел подавить крик.
     - Ты стояла у порога, Сюзан? - спросил Ален.
     - Да, Мы обе стояли.
     - Вернись туда вновь.
     - Да. - Сонный голос. Слабый,  но  четкий.  -  Даже  с  закрытыми
глазами я могу видеть свет луны. Она большая, как грейпфрут.
     Это грейпфрут вспомнились Роланду  слова  отца.  Я  имею  в  виду
розовый.
     - И что ты слышишь? Что она говорит?
     - Нет, говорю я. - Вновь капризные интонации.
     - Сначала говорю я, Ален. Я говорю: "Наши дела закончены?" А  она
отвечает: "Ну, пожалуй, осталась разве что самая малость". А  потом...
потом...
     Ален сжал ее руки, воспользовавшись своим даром, посылая  его  на
помощь Сюзан. Она попыталась вырваться, но он ее не отпустил.
     - Что? Что потом?
     - У нее маленький серебряный медальон.
     - Да?
     - Она наклоняется ближе и спрашивает, слышу ли я ее.  Я  чувствую
ее дыхание. От нее воняет чесноком. И какой-то другой гадостью. - Лицо
Сюзан перекосило от отвращения. Я говорю, что слышу ее. Теперь я  могу
видеть. Я вижу серебряный медальон.
     - Очень хорошо, Сюзан. Что еще ты видишь?
     - Риа. Выглядит она, как череп в лунном свете. Череп с волосами.
     - О боги, - прошептал Катберт, обхватив себя руками.
     - Она говорит, что я должна слушать. Я говорю,  что  слушаю.  Она
говорит, что я должна  выполнять  ее  указания.  Я  говорю,  что  буду
выполнять ее указания. Она говорит: "Да,  так  и  надо,  будь  хорошей
девочкой". Она гладит мои волосы. Все время. Мою косу.  -  Рука  Сюзан
медленно, как у лунатика, поднялась (вместе с рукой Алена, который  ее
не отпускал), коснулась белокурых волос. - А потом  она  говорит  мне,
что я должна сделать после того, как потеряю девственность.  "Подожди,
- говорит она, - пока он заснет рядом с тобой, а потом срежь волосы со
своей головы. Все до единого. До самой кожи".
     Юноши в ужасе  смотрели  на  Сюзан,  потому  что  заговорила  она
визгливым голосом ведьмы с Кооса. Даже лицом,  за  исключением  широко
раскрытых, ничего не видящих глаз, она стала похожа на старую каргу.
     - Срежь их все, девочка, каждый похотливый волосок, и  вернись  к
нему такой же лысой, как вышла из чрева матери! Посмотрим, понравишься
ли ты ему такая!
     Сюзан замолчала. Ален повернулся к Роланду. Его  лицо  побледнело
как полотно. Губы дрожали, но он крепко держал Сюзан за руки.
     - Почему луна розовая? - спросил Роланд. -  Почему  ты  вспомнила
розовую луну?
     - Это ее шар, - тут же ответила  Сюзан.  -  Она  держит  его  под
кроватью, держит именно там. Она не знает, что я его видела.
     - Ты уверена?
     - Да. Она бы убила  меня,  если  б  знала.  -  Сюзан  засмеялась,
повергнув их в ужас. - У Риа под кроватью луна в ящике.
     - Розовая луна.
     - Да.
     - Под ее кроватью.
     - Да. - На этот раз Сюзан освободилась от рук Алена. Описала  ими
круг, а затем на мгновение ее лицо исказила гримаса алчности. -  Я  бы
хотела иметь такую, Роланд. Очень хотела. Красивая луна! Я видела  ее,
когда она  послала  меня  за  дровами.  Через  окно  Она  выглядела...
молодой. - И опять, - Я бы хотела иметь такую.
     - Нет... тебе она ни к чему. Но она у нее под кроватью?
     - Да, в тайнике, который она открывает с помощью магии.
     - У нее часть Радуги Мейрлина, -  прошептал  Катберт.  -  У  этой
старой  суки  розовый  шар,  о  котором  говорил  нам   твой   отец...
неудивительно, что она знает все.
     - Нужно ли нам узнать  что-то  еще?  -  спросил  Ален.  -  У  нее
похолодели руки. Мы забрались очень глубоко. Пока все в порядке, но...
     - Я думаю, мы узнали все, что хотели. - Сказать ей, чтобы она все
забыла?
     Роланд без промедления мотнул головой - они  ка-тет,  у  них  нет
друг от друга тайн. Коснулся пальцев Сюзан. Да, очень холодные.
     - Сюзан?
     - Да, дорогой.
     - Я сейчас произнесу стишок. Когда я закончу, ты  будешь  помнить
все, как и в прошлый раз. Хорошо?
     С улыбкой она закрыла глаза:
     - Рыбки и птички, медведи и зайки...
     Улыбаясь, Роланд закончил за нее:
     - Исполнят любое желанье твое.
     Ее глаза открылись. Она улыбнулась.
     - Ты. - Она поцеловала его - Ты со  мной,  Роланд.  Ты  со  мной,
любовь моя.
     Не в силах сдержать себя, Роланд заключил ее в объятия.
     Катберт отвернулся Ален уставился на сапоги, откашлялся.



                                  9


     - Ты отнимешь у  нее  хрустальный  шар?  -  спросила  Сюзан.  Они
возвращались в Дом-на-Набережной, и она сидела позади  него,  обхватив
за талию руками.
     - Пока пусть он останется там, где находится  сейчас.  Магический
кристалл отдан  ей  на  хранение  Джонасом,  который  получил  его  от
Фарсона, в этом я не сомневаюсь. И  его  повезут  на  запад  вместе  с
остальным добром. В этом тоже сомнений быть не может. Мы возьмем  его,
когда будем разбираться с нефтью и людьми Фарсона.
     - Ты увезешь его с собой?
     - Увезу или разобью. Скорее всего увезу, чтобы  отдать  отцу,  но
это сопряжено с риском. Кристалл очень могущественный.
     - Допустим, она увидит твои планы? Допустим, предупредит  Джонаса
или Кимбу Раймера?
     - Если она не увидит, как мы отнимаем у нее любимую  игрушку,  не
думаю, что она воспрепятствует исполнению наших  планов.  Полагаю,  мы
нагнали на нес страха, а если она подпала под магию шара,  то  уже  не
может оторваться от него, ей нет дела ни до чего другого.
     - Но она его не отдаст. Она захочет, чтобы шар остался при ней.
     Быстрый шел по тропе, проложенной  в  лесу  вдоль  берега.  Через
редеющие  ветви  они  уже  видели  серые   камни   стены,   окружающей
Дом-на-Набережной, с востока на них накатывал шум прибоя.
     - Ты сможешь проникнуть во дворец незамеченной, Сюзан?
     - Конечно.
     - И ты знаешь, что должна делать ты, а что - Шими?
     - Да. Давно мне не было так хорошо. Голова  такая  ясная,  словно
отчистилась от тумана.
     - Если так, благодарить надо Алена. Мне такое не под силу.
     - В его руках волшебная сила?
     - Да.
     Они достигли калитки. Сюзан легко соскользнула на землю. Он  тоже
спешился, встал рядом, обнял девушку за талию. Она смотрела на луну.
     - Посмотри, она уже так пополнела, что начинает проглядывать лицо
Демона. Видишь его?
     Линия носа, намек ухмылки. Глаза еще нет, но да, он видел Демона.
     - Он так пугал меня, когда я была  маленькая.  -  Сюзан  говорила
шепотом, помня о близости дворца. -  В  полнолуние  я  даже  закрывала
ставни. Я боялась, что Демон увидит меня, спустится и заберет к  себе,
чтобы съесть. - Ее губы дрожали. - Дети такие глупые, не правда ли?
     - Иногда.
     В детстве он не боялся Демонической  Луны,  но  боялся  той,  что
округлялась сейчас с каждой ночью. Будущее окутала тьма, и узкой  была
тропа, ведущая к свету. - Я люблю тебя, Сюзан. Люблю всем сердцем.
     - Я знаю. И я люблю тебя. - Она поцеловала его в губы,  приложила
руку к своей груди, потом поцеловала теплую ладонь. Он крепко  обнимал
ее, а она, над его плечом, смотрела на полнеющую луну.
     - Неделя до дня Жатвы. - Fin de ano  [завершение  года  (исп.).],
как называют его vaqueros и labradoros [земледельцы (исп.).]. Как  это
время называют в твоей земле?
     - Примерно так же. У нас оно называется  закрытие  года.  Женщины
раздают всем маленькие подарки и поцелуи.
     Сюзан тихонько рассмеялась:
     - Может, твоя земля не покажется мне чужой.
     - Лучшие поцелуи тебе придется приберечь для меня.
     - Я приберегу.
     - Что бы ни случилось, мы будем вместе, - твердо  заявил  Роланд,
но над ними, в звездном небе,  усмехалась  Демоническая  Луна,  словно
зная, какое им уготовано будущее.



                             Глава шестая
                            ЗАКРЫТИЕ ГОДА


                                  1


     Вот и приходит в Меджис fin  de  ano,  называемое  во  Внутренних
феодах закрытием года. Приходит, как  и  тысячу  раз  до  того...  или
десять тысяч, или  сто  тысяч.  Никто  не  может  сказать  точно:  мир
"сдвинулся", и время стало  не  таким,  как  прежде.  В  Меджисе  есть
поговорка: "Время - лицо на воде".
     На полях мужчины и женщины в перчатках, одетые  в  самые  толстые
пончо, добирают остатки картофеля. Ветер  дует  с  востока  на  запад,
сильный ветер, пронизывающий, и в холодном воздухе стоит запах соли...
запах, что слезы. Los campensinos [крестьяне (исп.).] работают весело,
говоря о том, как славно погуляют  на  дне  Жатвы,  но  они  чувствуют
разлитую в воздухе грусть: год уходит. Убегает  от  них,  как  вода  в
реке, и хотя никто об этом не упоминает, все знают.
     В садах смеющиеся  парни  снимают  с  верхушек  последние  яблоки
(теперь, когда ветер дует не переставая, женщин  до  такой  работы  не
допускают). Над ними по ярко-синему небу эскадрильи  гусей  тянутся  к
югу, выкрикивая на лету хрипловатое adieux [прощай (фр.)].
     Маленькие рыбацкие баркасы уже вытащены  из  воды.  Их  владельцы
шкурят и красят корпуса. Работают  они  голые  по  пояс,  несмотря  на
ледяной ветер, и  поют.  Поют  старые,  передаваемые  из  поколения  в
поколение песни...

                Я хозяин бездонных и синих морей,
                Вот и все, чем я славен и горд.
                Полный невод тяну я с добычей своей,
                Да помогут мне ангел и черт.

                Я хозяин глубин этих темных и волн,
                Всех бескрайних полей голубых.
                И качается легкий и маленький челн
                На просторах владений моих!

                [перевод Наталии Рейн.]

     ...и иногда маленький  бочонок  грэфа  перекочевывает  от  одного
баркаса к другому. В бухте остались только большие шхуны.  Они  меряют
ее широкими кругами, проверяя заброшенные сети. Точно также сторожевой
пес обегает вверенное ему  стадо  овец.  В  полдень  поверхность  воды
яростно сверкает в лучах осеннего солнца, а мужчины сидят  на  палубах
скрестив  ноги,  перекусывают.  Они  знают,  что   вся   эта   красота
принадлежит им... по крайней мере до того времени, как  налетят  серые
зимние шторма, заплевывая их ледяным  дождем  и  снегом.  Завершается,
завершается год. Вдоль улиц Хэмбри уже развешены и  горят  по  вечерам
праздничные фонарики, а руки пугал выкрашены  в  красный  цвет.  Везде
красуются амулеты, приносящие урожай,  и  хотя  женщины  на  улицах  и
рынках часто целуют незнакомых мужчин и сами подставляют губы или щеки
для поцелуя, половые контакты сходят на нет. Они возобновятся (да  еще
как!) в ночь Жатвы. Чтобы на  Полную  Землю  принести  обычный  урожай
младенцев.
     На Спуске лошади носятся галопом, словно  понимая  (скорее  всего
так оно и есть), что дни их  свободы  сочтены.  А  при  особо  сильных
порывах ветра они поворачиваются мордой на запад, показывая зиме  зад.
На ранчо с окон  снимают  сетчатые  рамы  и  устанавливают  ставни.  В
громадных кухнях ранчо и  -  меньших  по  размерам  -  ферм  никто  не
пытается сорвать жатвенный поцелуй, а о сексе просто  не  думают.  Это
время заготовок и переработки урожая, так что  работа  там  начинается
задолго до рассвета, а заканчивается куда как позже  заката.  И  стоит
запах яблок и свеклы,  фасоли  и  моркови,  тушащегося  мяса.  Женщины
работают весь день, в постель падают замертво, чтобы рано утром  вновь
подниматься и идти на кухню.
     В городских дворах  жгут  листву,  и  по  мере  того  как  неделя
приближается к концу и лицо старого Демона проступает все  отчетливее,
красноруких пугал все чаще бросают в костры. В полях  стебли  кукурузы
пылают, как факелы, и часто пугала горят вместе  с  ними,  их  красные
руки и вышитые белыми нитками  глаза  лопаются  от  жары.  Люди  стоят
вокруг этих костров молча, с суровыми  лицами.  Никто  не  говорит  об
ужасных обычаях прошлого и жестоких старых богах, которых умиротворяют
сжиганием этих пугал, но все  это  и  так  прекрасно  знают  Время  от
времени кто-нибудь из людей едва слышно шепчет себе под нос два слова:
Гори огнем.
     Они закрывают, закрывают, закрывают  год.  На  улицах  взрываются
хлопушки и петарды. Иной раз раздается такой мощный "ба-бах", что даже
смирные тягловые лошади лягают телеги. И эхо каждого взрыва  заглушает
детский смех. На крыльце  продовольственного  магазина,  что  напротив
"Приюта путников", поцелуям, иногда скромным, а иногда и с язычком, не
видно конца, но шлюхи Корал Торин ("Сладенькие",  как  любит  называть
себя и коллег Герт Моггинс) скучают. На  этой  неделе  клиенты  у  них
наперечет.
     Это еще не Новый год, когда будут жарко гореть  поленья,  а  весь
Меджис танцевать... и, однако, старый год уходит. Именно  на  праздник
Жатвы, сопровождаемый ритуалом гори огнем, приходится окончание года и
все, начиная от Стенли Руиса, стоящего за  стойкой  бара  под  чучелом
Сорви-Головы, до последнего скотовода Френа Ленджилла у самой  границы
Плохой Травы, это знают. В воздухе разлита тоска, кровь зовет в  путь,
в дальние края, одиночество щемит сердце.
     Но этот год принес с собой и нечто  особенное:  ощущение  чего-то
дурного, скверного, ощущение, которое, однако, никто не  мог  выразить
словами. Люди, которым никогда не снились кошмары, на  неделе  fin  de
ano просыпаются от собственных криков. Мужчины, по натуре  мирные,  не
просто участвуют в драках, но затевают их. Мальчишки,  которые  раньше
только мечтали о том, чтобы убежать из дому, в этот год  действительно
убегают и не возвращаются домой после  первой  ночи,  проведенной  под
кустом.
     И ощущение (то самое, которое никто не мог выразить  словами,  но
чувствовали все), что  этот  праздник  Жатвы  отличается  от  прежних,
нарастает. Заканчивается год, это да. Но с ним  заканчивается  и  мир.
Ибо именно здесь, в Меджисе, сонном внешнем  феоде,  суждено  начаться
последнему великому конфликту Срединного мира. Здесь прольются  первые
потоки крови. И в два  года,  не  больше  того,  этот  мир  перестанет
существовать. Начнется все здесь. И возвышающаяся средь розовых  полей
Темная Башня кричит голосом чудовища. Время - лицо на воде.



                                  2


     Корал Торин  шла  по  Главной  улице  от  отеля  "Гавань",  когда
заметила Шими,  ведущего  Капризного  в  противоположном  направлении.
Юноша  пронзительным,  но  мелодичным  голосом  напевал   "Беззаботную
любовь".  Шел  он  медленно:  Капризный  тащил  на  себе  два  бочонка
размерами поболе тех, что недавно отправились на Коос.
     Корал радостно приветствовала Шими. Радоваться она  имела  полное
право: Элдреда Джонаса воздержание на fin de ano не  касалось.  А  для
мужчины  со  сломанной  ногой  любовником  он   оказался   более   чем
изобретательным.
     - Шими! - воскликнула она. - Куда ты идешь? В Дом-на-Набережной?
     - Да, - кивнул  он.  -  Везу  грэф,  который  они  заказали.  Для
вечеринок на праздник Жатвы, да, много их будет. Все будут  танцевать,
разгорячатся, а потом станут пить грэф, чтобы немного остыть. Какая вы
красивая, сэй Торин, с раскрасневшимися щечками.
     - О! Мне очень приятны  твои  слова,  Шими!  -  Она  одарила  его
широкой улыбкой. - А теперь иди, иди, не теряй времени, тебя там ждут.
     - Нет-нет, уже иду.
     Корал,  улыбаясь,  смотрела  ему  вслед.  Все  будут   танцевать,
разгорячатся, сказал Шими.  Насчет  танцев  Корал  ничего  сказать  не
могла, но точно знала, что в этом году праздник Жатвы выдастся жарким.
Очень даже жарким.



                                  3


     Мигуэль  встретил  Шими  под  аркой  Дома-на-Набережной,   окинул
презрительным взглядом, каким удостаивал всех, кто стоял ниже  его  на
социальной лестнице, выдернул пробку сначала из одного бочонка,  потом
из второго. К содержимому первого только  принюхался,  наклонившись  к
отверстию в днище, во второй сунул большой палец и  задумчиво  пососал
его. С провалившимися щеками, беззубым ртом и шевелящимися  губами  он
напоминал сосущего соску бородатого младенца.
     - Отменный вкус, не так ли? -  спросил  Шими.  -  Отменный  вкус,
добрый, старый Мигуэль, живущий здесь уже тысячу лет.
     Мигуэль, все еще посасывающий палец, злобно зыркнул на Шими.
     - Andale. Andale, simplon [Проходи. Проходи, глупец (исп.).].
     Шими повел мула  вокруг  дома  к  кухне.  С  океана  дул  сильный
порывистый ветер. Шими помахал рукой работающим на кухне женщинам,  но
ответного взмаха руки или рук не дождался: скорее  всего  женщины  его
даже не заметили. На каждой горелке огромной плиты  булькал  котел,  и
женщины в свободных, с длинными рукавами платьях, с забранными назад и
перевязанными яркими лентами волосами,  бродили  в  заполнявшем  кухню
тумане как призраки.
     Шими снял со спины Капи сначала один бочонок, потом второй. Пыхтя
от натуги, перенес их к большой дубовой бочке у  двери  черного  хода.
Снял крышку, наклонился над бочкой, тут  же  отпрянул:  ядреный  запах
старого грэфа вышиб у Шими слезу.
     - Фу! - изрек он, поднимая первый бочонок. -  Можно  опьянеть  от
одного запаха!
     Он вылил в бочку свежий грэф, стараясь не расплескать  ни  капли.
Когда бочонки опустели, уровень бочки поднялся чуть  лине  до  крышки.
Это хорошо, подумал Шими. На празднике  Ярмарки  яблочное  пиво  будет
литься рекой.
     Пустые бочонки он поставил в ременные  корзины,  закрепленные  по
бокам Капризного, вновь посмотрел на кухню, дабы убедиться, что за ним
никто не наблюдает (никто и  не  наблюдал:  кто  вообще  мог  заметить
дурачка из таверны Корал?), а затем повел Капи не назад, к арке, а  по
тропе, к сараям-складам,  в  которых  хранилось  все  необходимое  для
обеспечения жизнедеятельности Дома-на-Набережной.
     Их было три, и перед каждым сидело пугало с красными руками. Шими
решил, что пугала пристально всматриваются в него, и по  коже  у  него
побежали мурашки. Потом он вспомнил свой предыдущий поход, к дому Риа,
безумной старой ведьмы. Вот уж кто действительно наводил страх. А  это
всего лишь пугала, набитые соломой.
     - Сюзан? - шепотом позвал он. - Где ты?
     Дверь центрального сарая, и  так  приоткрытая,  распахнулась  еще
шире.
     - Заходи! - также шепотом ответила она. - И заводи  мула!  Только
быстро!
     Он завел мула в сарай, где пахло сеном, фасолью,  веревками...  и
чем-то еще. С более резким запахом. Петарды, подумал Шими. И  порошок,
для стрельбы.
     Сюзан, которая все утро провела в примерочной,  встретила  его  в
тонком  шелковом  платье  и  высоких  кожаных  сапогах,  с   волосами,
украшенными ярко-синими и ярко-красными ленточками. Шими засмеялся.
     - Как ты забавно выглядишь, Сюзан, дочь Пата. Ты меня повеселила,
это точно.
     - Да, в таком наряде меня только рисовать для картины. - По  лицу
Сюзан было заметно, что  думает  она  совсем  о  другом.  -  Нам  надо
поторопиться. Через  двадцать  минут  меня  начнут  искать.  Может,  и
раньше, если этот старый козел хватится меня... За дело!
     Они сняли бочонки со спины Капи. Сюзан достала из  кармана  кусок
сломанной подковы и вытащила у одного бочонка донышко. Передала  кусок
подковы Шими, который проделал то же самое со вторым  бочонком.  Сарай
заполнил запах грэфа.
     - Держи! - Она бросила Шими тряпку из  мягкой  материи.  -  Вытри
бочонок  как   следует.   Особо   не   усердствуй,   все   петарды   в
водонепроницаемой оболочке, но лучше перестраховаться.
     Пока они вытирали бочонки изнутри, Сюзан каждые несколько  секунд
бросала тревожный взгляд на дверь.
     - Хорошо. Хватит.  Теперь...  их  два  вида.  Я  уверена,  их  не
хватятся. Запасы  тут  огромные,  ими  можно  взорвать  полмира.  -  И
устремилась в глубь сарая. Вернулась с подолом, полным петард.  -  Это
те, что побольше.
     Шими уложил их в один из  бочонков.  Каждая  размером  с  детский
кулак. Большие петарды. Разрывающиеся с грохотом. Он как раз установил
на место донышко, когда Сюзан принесла вторую порцию.  Поменьше.  Шими
знал, что они не только взрываются, но  и  выбрасывают  сноп  цветного
огня.
     По-прежнему бросая короткие взгляды на  дверь,  она  помогла  ему
загрузить бочонки. Когда они заняли свое  законное  место  в  ременных
корзинах по бокам Капи, Сюзан облегченно вздохнула и тыльной  стороной
ладони вытерла вспотевший лоб.
     - Слава богам, этот этап закончен.  Ты  знаешь,  куда  должен  их
отвезти?
     - Да. Сюзан, дочь Пата. На "Полосу К". Мой друг Артур Хит положит
их в безопасное место.
     - Если кто-нибудь спросит, как ты там оказался?
     - Отвозил сладкий грэф юношам из Привходящего  мира,  потому  что
они решили не приходить в город на Ярмарку...  Почему  они  решили  не
приходить, Сюзан? Они не любят Ярмарки?
     - Ты об этом скоро узнаешь. Нет у меня времени отвечать  на  твои
вопросы, Шими. Иди... дорога у тебя дальняя. Однако он не сдвинулся  с
места.
     - Что еще? - спросила Сюзан, стремясь не выказывать нетерпения. -
Шими, в чем дело?
     - Я бы хотел, чтобы ты поцеловала меня. Все-таки fin de ano. -  И
Шими густо покраснел.
     Сюзан не могла не рассмеяться, потом приподнялась  на  цыпочки  и
поцеловала его в уголок рта. С этим Шимии отбыл к "Полосе К".



                                  4


     На следующий день Рейнолдс поскакал в СИТГО. Лицо укутал  шарфом,
оставив только глаза. Ему не  терпелось  выбраться  из  этого  чертова
Хэмбри, где пастбища так близко соседствовали  с  морем.  Вроде  бы  и
температура упала не так сильно, но ветер, набрав  скорость  надводной
гладью, резал как ножом. А еще больше угнетало  его  другое:  ощущение
обреченности, накрывшее город, да и весь Меджис, в преддверии  ярмарки
Жатвы. Рой это тоже чувствовал. Об этом ясно говорил его взгляд.
     Нет, у него явно полегчает  на  душе,  когда  трое  юных  рыцарей
превратятся в пепел,  который  разнесет  ветром,  а  он  покинет  этот
забытый богами феод.
     Рейнолдс спешился на автомобильной  стоянке,  привязал  лошадь  к
ржавой железяке  с  загадочным  словом  "шевроле",  едва  читаемым  на
небольшой, когда-то блестящей табличке, и зашагал  к  нефтяному  полю.
Ветер пробирал даже сквозь овчинный полушубок, которым его снабдили на
ранчо, и дважды ему пришлось натягивать шляпу  на  уши,  чтобы  ее  не
сдуло ветром. Он даже радовался, что не  может  увидеть  себя:  должно
быть, выглядел он как какой-нибудь гребаный фермер.
     Оглядываясь по сторонам, Рейнолдс время от времени удовлетворенно
кивал. Тишина и покой. Лишь ветер шуршит в  соснах,  растущих  по  обе
стороны от трубы. Никогда не  подумаешь,  что  за  тобой  наблюдает  с
десяток пар глаз.
     - Эй! - позвал он. - Выходите, парни. Давайте держать совет.
     Мгновение его призыв оставался без ответа. Потом  из-за  деревьев
появились Хайрем Куинт с ранчо "Пиано" и Крикун  Каллахэн  из  "Приюта
путников". Святое дерьмо, в изумлении  подумал  Рейнолдс,  и  где  они
только этим разжились.
     Из-за пояса  штанов  Куинта  торчал  древний  мушкетон.  Рейнолдс
подумал, что Куинту крупно повезет, если мушкетон просто даст  осечку,
когда тот нажмет на спусковой  крючок.  Если  не  повезет  -  мушкетон
взорвется и ослепит его.
     - Все тихо? - спросил Рейнолдс. Куинт  ответил  на  непереводимом
местном диалекте. Крикун с минуту слушал его, потом взял инициативу на
себя.
     - Все хорошо, сэй. Он говорит, что он и его люди теряют терпение.
- Широко улыбнувшись, Крикун добавил: -  Если  бы  вместо  мозгов  был
порох, он не смог бы высморкаться.
     - Но доверять этому идиоту можно?
     Крикун ползал плечами. Вероятно, сие означало, что да.
     Они прошли под деревья. Там, где  Роланд  и  Сюзан  видели  почти
тридцать цистерн, стояли шесть, и из этих шести  только  в  двух  была
нефть. Мужчины сидели на земле или  храпели,  привалившись  к  стволам
сосен и надвинув на лицо сомбреро. В большинстве своем  их  вооружение
по возрасту и надежности могло посоперничать с  мушкетоном  Куинта.  У
некоторых Рейнолдс заметил пращи. И решил,  что  проку  от  них  будет
больше. Он повернулся к Крикуну:
     - Скажи этому лорду  Перту,  что  если  мальчишки  придут,  будет
стычка и у них есть только один шанс сделать все как надо.
     Крикун заговорил  с  Куинтом.  Тот  заулыбался,  обнажив  остатки
зубов. Коротко ответил, затем пальцы его сложились в громадные кулаки,
он поставил их один на другой и повернул  в  разные  стороны,  как  бы
откручивая шею невидимому врагу. Крикун начал было переводить, но Клей
Рейнолдс остановил его взмахом руки. Ему хватило одного слова, которое
он понял без перевода: muerto [мертвец, покойник (исп.).]



                                  5


     Всю предшествующую празднику Жатвы  неделю  Риа  просидела  перед
магическим кристаллом, вглядываясь в его глубины.  Черной  ниткой  она
пришила голову Эрмота к его телу, мертвой змеей обвязала себе  шею  да
так и сидела, не замечая запаха разложения, который со временем только
усиливался. Дважды подходил Масти, громко мяукал, требуя еды, и всякий
раз Риа ногой отталкивала его,  не  отрывая  взгляда  от  хрустального
шара. Она сама все более превращалась в скелет, а глаза уже напоминали
глазницы тех черепов, что лежали в висевшей в углу сетке. Иной раз она
впадала в дрему, с гниющей змеей на шее, с хрустальным шаром,  лежащим
на коленях. Упиралась острым подбородком в шею, из  уголков  рта  вниз
бежали струйки слюны, но спать она не спала. Она не могла терять время
на сон: слишком многое показывал ей магический кристалл.
     Показывал в охотку. Теперь, чтобы заглянуть в розовые глубины, ей
уже не приходилось прибегать  к  пассам.  Ей  открылась  вся  мерзость
Меджиса, все гадости и жестокости, творимые вдали  от  чужих  глаз.  В
большинстве, конечно, она видела  всякую  ерунду:  мальчишек,  которые
онанировали,  подглядывая  в  замочную  скважину   за   раздевающимися
сестрами, жен,  выворачивающих  карманы  мужей  в  поисках  денег  или
табака, Шеба, пианиста, вылизывающего сиденье стула, на котором только
что  сидела  голой  задницей  его  любимая  проститутка,  служанку   в
Доме-на-Набережной, плюнувшую в подушку Кимбы Раймера после того,  как
канцлер дал ей хорошего пинка: служанка помешала ему пройти.
     Все, что видела Риа, лишь подтверждало  ее  мнение  об  обществе,
которое она покинула. Иногда она дико смеялась,  иногда  обращалась  к
людям, которых видела в хрустальном шаре, словно они могли ее слышать.
На третий день недели, предшествующей празднику Жатвы,  она  перестала
ходить в туалет, хотя и могла брать с  собой  магический  кристалл,  и
теперь от нее шел резкий запах мочи.
     На четвертый день Масти перестал подходить к ней.
     Риа смотрела в магический кристалл  и  растворялась  в  нем,  как
случалось с другими, теми, кто приникал к шару  до  нес.  Она  уже  не
отдавала себе отчета в том, что шар, показывая  ей  невидимое  другим,
высасывает из нес остатки anima. А если бы и отдавала, то скорее всего
решила, что это  равноценный  обмен.  Она  видела  все  то,  что  люди
старались скрыть от посторонних глаз, все то, что всегда  интересовало
ее, и едва ли сочла, что ее жизненная сила - слишком дорогая плата  за
доставленное удовольствие.



                                  6


     - Дай я ее зажгу, боги тебя побери. - Джонас  узнал  говорившего:
этот мальчишка махнул Джонасу отрезанным собачьим хвостом  и  крикнул:
"Мы - Большие охотники за гробами, как и ты!"
     Другой мальчишка, к которому обращался этот ангел, никак не желал
расставаться с куском печенки, который они увели из-под носа владельца
мясной лавки на нижнем рынке. Первый схватил  его  за  ухо,  вертанул.
Второй мальчишка вскрикнул, выронил печенку из вымазанных кровью рук.
     - Так-то лучше. -  Первый  поднял  кусок  печенки.  -  Ты  должен
помнить, кто тут босс.
     Они стояли за небольшой пекарней  на  нижнем  рынке.  Поблизости,
привлеченный запахом горячего хлеба, терся  пес  с  бельмом  на  одном
глазу. Он смотрел на них, повиливая хвостом.
     На куске печени виднелся разрез, из него  торчал  зеленый  фитиль
большой петарды. Под фитилем печенка раздулась, как  живот  беременной
женщины. Первый мальчишка достал серную спичку сунул ее  меж  передних
зубов, зажег.
     - Он  не  возьмет!  -  подал  голос,  дрожащий   от   надежды   и
предвкушения, третий мальчишка.
     - Такой-то тощий? - хмыкнул первый. - Возьмет, ставлю мою  колоду
карт  против  твоего  лошадиного  хвоста.  Третий  подумал  и  покачал
головой. Первый широко ухмыльнулся. - А ты мудр. - И зажег  фитиль.  -
Эй, милый, - позвал он пса. - Хочешь попробовать вкусненького? Держи!
     И он бросил кусок печенки. Шипящий фитиль не  остановил  пса.  Он
метнулся к печенке, не отрывая единственного глаза от  еды,  какой  не
видел уже много дней. И в тот момент, когда пес на лету поймал печенку
петарда, которую мальчишки засунули  внутрь,  взорвалась.  Громыхнуло,
вспыхнуло. У пса оторвало  нижнюю  челюсть.  Хлынула  кровь.  Какое-то
мгновение пес стоял, глядя на мальчишек одним глазом, потом рухнул.
     - Схватил! - воскликнул первый мальчишка.  -  Схватил!  Нас  ждет
счастливая Жатва, а?
     - Что это вы тут делаете? - раздался женский голос. -  А  ну  кыш
отсюда, воронье!
     Мальчишки убежали, смеясь,  и  смех  их  действительно  напоминал
карканье ворон.



                                  7


     Катберт и Ален остановили лошадей у устья каньона  Молнии.  Ветер
уносил от них "голос" червоточины, но от него все равно гудела голова,
дребезжали зубы.
     - Как же я ее ненавижу. - процедил Катберт. - Давай поторопимся.
     - Да, - согласился с ним Ален.
     Они  спешились,  неуклюжие  в  полушубках,  привязали  лошадей  к
кустам, что росли неподалеку. В обычной ситуации они обошлись  бы  без
этого, но знали, что надсадный вой  червоточины  лошадям  тоже  не  по
нутру. Катберту даже послышалось, что червоточина разговаривает с ним,
настойчиво предлагает пройти к ней. Настойчиво и убедительно.
     Давай, Берт, отринь все  эти  глупости:  жажду  славы,  гордость,
боязнь смерти, одиночество, которое ты высмеиваешь, потому что,  кроме
смеха, другого оружия у тебя нет. И эта девушка, забудь про нее. Ты ее
любишь, не так ли? Далее если не любишь, все равно хочешь ее. Грустно,
конечно, но она любит твоего друга, а не тебя. А вот если  ты  придешь
ко мне, все это сразу перестанет тебя  волновать.  Так  иди.  Чего  ты
ждешь?
     - Чего я жду? - пробормотал Катберт. - Что?
     - Я спрашиваю, чего мы ждем? Давай покончим  с  этим  и  поскорее
уберемся отсюда.
     Из седельных сум каждый достал по небольшому мешочку. В  них  они
ссыпали порох из маленьких петард, которые два  дня  назад  привез  им
Шими. Ален опустился на колени, вытащил нож  и,  вырывая  под  ветками
канавку, задом пополз по тропе в каньон.
     - Надо бы поглубже, - заметил Катберт. - Чтобы  порох  не  вынуло
ветром.
     Ален бросил на него злобный взгляд:
     - Может, выроешь ее сам? Чтобы точно знать,  что  глубина  -  как
надо?
     Это червоточина, подумал Катберт. Она действует и на него.
     - Нет, Эл, - ответил он. - Для слепого недоумка у тебя получается
даже очень хорошо. Продолжай.
     Ален еще какое-то мгновение сверлил его тем  же  взглядом,  потом
заулыбался и вернулся к прерванному занятию.
     - Ты умрешь молодым, Берт.
     - Да,  скорее  всего.  -  Катберт  тоже  опустился  на  колени  и
последовал за Аденом, заполняя канавку порохом из мешка,  стараясь  не
обращать внимания  на  назойливый  "голос"  червоточины.  Нет,  порох,
пожалуй, не выдует, разве что ураганным  ветром.  А  вот  если  пойдет
дождь, ветки не защитят.  Если  пойдет  дождь...  Не  думай  об  этом,
приказал он себе. Это ка. Канавки по обе стороны  тропы  они  засыпали
порохом за десять минут но обоим казалось, что времени на  это  у  них
ушло гораздо больше. И лошади придерживались того же мнения. Они  били
копытами, на всю длину натянув поводья, прижав уши к  голове,  выкатив
глаза.  Катберт  и  Ален  отвязали  их,  вскочили  в  седла.  Катберту
показалось, что его конь дрожит как лист на ветру.
     Невдалеке солнечные лучи отражались от металла. Цистерны у  Скалы
Висельников. Их поставили предельно близко к выпирающей из земли глыбе
песчаника, но солнце стояло в зените, и  тени  от  скалы  не  хватало,
чтобы накрыть все цистерны.
     - Я просто не могу в это поверить, - покачал  головой  Ален.  Они
направлялись назад, к "Полосе К", огибая Скалу Висельников по  широкой
дуге, чтобы их не увидели. - Должно быть, они держат нас за слепых.
     - Они держат нас за глупцов. - ответил Катберт, - хотя,  полагаю,
это одно и то же. - Теперь, когда каньон Молнии остался далеко позади,
его так и распирало от облегчения.  Неужели  они  собираются  войти  в
каньон? Действительно войти, оказаться  в  нескольких  ярдах  от  этой
проклятой лужи? Он не мог в это поверить... и  заставил  себя  напрочь
забыть об этом, потому что иначе пришлось бы поверить.
     - Новые всадники направляются к Скале Висельников. - Ален  указал
на леса за каньоном. - Ты их видишь?
     На таком расстоянии всадники не превышали  размером  муравья,  но
Берт видел их хорошо.
     - Меняют  охрану,  главное,  чтобы  они  нас  не  увидели...  как
думаешь, смогут разглядеть?
     - Оттуда? Вряд ли.
     Мысленно Катберт с ним согласился.
     - Они все попадут в каньон на день Жатвы, так? - спросил Ален.  -
Загнать туда малую часть - невелика польза.
     - Да... я думаю, все они там окажутся.
     - А Джонас и его дружки?
     - И они тоже.
     На них надвигалась полоса Плохой Травы.  Ветер  дул  им  в  лицо,
заставляя глаза слезиться, но Катберт не видел в этом ничего  плохого.
Наоборот. "Голос" червоточины, спасибо  ветру,  заметно  ослабел.  Еще
немного, и он пропадет полностью. Именно этого и не  хватало  Катберту
для полного счастья.
     - Ты думаешь, мы выберемся оттуда, Берт?
     - Сие мне неведомо, -  ответил  Катберт,  вспомнил  о  засыпанных
порохом канавках под сухими ветками и улыбнулся. - Но вот что  я  тебе
скажу, Эл: они точно узнают, что мы там побывали.



                                  8


     В Меджисе, как и в любом другом феоде Срединного мира,  последняя
неделя  перед  Ярмаркой   посвящалась   политике.   Влиятельные   люди
съезжались со всех концов  феода,  одно  совещание  сменялось  другим,
подготавливая главное событие  -  Форум  феода,  который  по  традиции
проходил в день Жатвы. Сюзан участвовала во  всех  этих  мероприятиях,
живое доказательство того, что у мэра есть еще порох  в  пороховницах.
Присутствовала и Олив, раз за разом выпивая до дна чашу унижения.  Они
сидели по обе стороны стареющего петушка. Сюзан  наливала  кофе.  Олив
раздавала пирожные. Обе с благодарностью выслушивали хвалебные  отзывы
о качестве еды и напитков, к приготовлению которых  они  не  имели  ни
малейшего отношения.
     Сюзан не могла заставить  себя  посмотреть  на  улыбающееся  лицо
несчастной Олив. Да, не судьба  ее  мужу  лежать  в  одной  постели  с
дочерью Пата Дельгадо... но сэй Торин этого не знала, а  Сюзан  ничего
не могла ей сказать. Когда же боковым зрением она видела жену мэра, ей
вспоминались слова Роланда, произнесенные им на Спуске: "На  мгновение
я подумал, что она - моя мать". Но в этом-то и состояла  проблема,  не
правда ли? Олив Торин не могла стать  матерью.  Отсюда  и  та  ужасная
ситуация, в которой оказались и она сама, и Сюзан.
     Мысли Сюзан занимало совсем другое, но со  всей  этой  суетой  во
дворце мэра она смогла вырваться лишь за три дня до  праздника  Жатвы.
Отсидев на последнем в тот день совещании,  скинув  Розовое  платье  с
аппликацией (как она его ненавидела! Как она ненавидела все  платья!).
Сюзан торопливо надела джинсы, рубашку и полушубок. Заплетать волосы в
косы времени не было, ее ждали на чаепитии у мэра, но  Мария  завязала
их в узел, и Сюзан помчалась  к  дому,  который  вскорости  собиралась
покинуть навсегда.
     То, что она хотела посмотреть, лежало  в  чулане,  примыкающем  к
конюшне, который ее отец использовал как кабинет, но сначала она вошла
в дом и услышала то, что и рассчитывала услышать: сладкое  посапывание
тети Корд. Оно и к лучшему.
     Сюзан отрезала кусок хлеба, намазала его медом  и  направилась  в
конюшню, прикрывая лицо от  пыли,  которую  гнал  по  двору  ветер.  В
огороде громыхало пугало, поставленное теткой.
     Она нырнула в конюшню. Пилон и Фелиция поприветствовали ее  тихим
рыканием, и она  разделила  кусок  хлеба  между  ними.  Большая  часть
досталась  Фелиции,  потому  что  в  Привходящий  мир   Сюзан   решила
отправиться на Пилоне.
     В чулан-кабинет Сюзан не  заходила  со  дня  смерти  отца,  боясь
именно той душевной  боли,  которую  и  испытала,  отодвинув  засов  и
переступив порог. Узкие  окна  затянула  паутина,  но  они  пропускали
достаточно света - день опять выдался безоблачным, - чтобы она увидела
лежащую в пепельнице трубку, красную, его любимую, которую  он  всегда
курил, если ему было о чем подумать. На  спинке  стула  лежала  сетка.
Пат, должно быть, чинил ее при свете газового  рожка,  потом  отложил,
решив, что доделает начатое завтра... но змея выскочила  из-под  копыт
Пены, и завтра для Пата Дельгадо уже не наступило.
     - О, папа, - всхлипнула Сюзан. - Как мне тебя не хватает.
     Она  подошла  к  столу,  провела  пальцами  по  его  поверхности,
оставляя полосы в слое пыли. Села на стул, послушала, как  он  скрипит
под ней (точно так же он скрипел и под ним),  пододвинулась  на  самый
краешек. Следующие пять  минут  она  сидела  и  плакала,  закрыв  лицо
руками, как случалось в детстве. Только теперь не было Большого  Пата,
который  подошел  бы  к  ней,  усадил  на  колени  и  целовал   бы   в
чувствительное местечко под  подбородком  (особенно  чувствительное  к
щеточке усов над его верхней губой), пока слезы не перешли бы в  смех.
Время - лицо на воде, на этот раз - лицо ее отца.
     Наконец слезы высохли. Один за другим она начала открывать  ящики
стола. Нашла другие трубки (многие с изжеванными мундштуками),  шляпу,
одну из своих кукол (со сломанной рукой, которую Пат так  и  не  успел
починить), перьевые ручки, маленькую фляжку, пустую, но с  характерным
запахом  виски.  В  нижнем  увидела  две  шпоры,  одну  с   отломанным
колесиком. Догадалась, что в день смерти именно эти шпоры были на  его
сапогах.
     Если бы мой отец был здесь, сказала она в тот день на Спуске.  Но
его нет, ответил тогда Роланд. Он мертв.
     Пара шпор, одна с отломанным колесиком. Сюзан  достала  шпоры  из
ящика. Перед ее мысленным взором  возникла  Океанская  Пена.  Вот  она
встает на дыбы, сбрасывает  отца  (одна  шпора  цепляется  за  стремя,
колесико отламывается), ее ведет вбок, и она падает на него. Это Сюзан
легко представила себе, но не увидела змею,  о  которой  рассказал  им
Френ Ленджилл. Не увидела, и все.
     Она положила шпоры в ящик, встала, посмотрела на полку справа  от
стола.  На  ней  стояли  гроссбухи  в  кожаных  переплетах,  бесценное
сокровище для общества, утерявшего секрет изготовления бумаги. Ее отец
почти тридцать лет был главным конюхом феода, и на полке стояли книги,
в которые он записывал родословную лошадей.
     Сюзан взяла последнюю в ряду, начала пролистывать.  На  этот  раз
она даже обрадовалась, когда у нее  вновь  защемило  сердце  при  виде
знакомого почерка.

        Рожден от ГЕНРИЭТТЫ, 2-ой жеребенок, оба хорошие.

        Мертворожденный от ДЕЛИИ, жеребец (МУТАНТ).

        Рожден от ИОЛАНДЫ, чистокровка, ОТЛИЧНЫЙ ЖЕРЕБЧИК.

     И рядом с каждым дата. К своим обязанностям  он  относился  очень
серьезно. Такой аккуратный. Такой дотошный. Такой...
     Сюзан обмерла, понимая, что неожиданно для  себя  нашла  то,  что
искала, хотя до этого самого мгновения не очень-то представляла  себе,
а  что  именно  привело  ее  в  эту  маленькую  комнатушку.  Последние
исписанные страницы отсутствовали. Их вырвали с корнем.
     Кто это мог  сделать?  Уж  конечно,  не  ее  отец.  К  бумаге  он
относился с таким же почтением, как другие - к  богам  или  золоту.  И
почему их вырвали?
     Ответа долго искать не пришлось: разумеется,  из-за  лошадей.  Их
слишком много на Спуске. И ранчеры, Ленджилл, Кройдон,  Ренфрю,  лгали
как насчет их числа, так и насчет  процента  мутантов.  Лгал  и  Генри
Уэрнер, занявший должность отца. Если бы мой отец был здесь... Но  его
нет. Он мертв.
     Она заявила Роланду, что Ленджилл не мог  солгать  насчет  смерти
отца. она в это не верит... но теперь могла поверить.
     Да помогут ей боги, теперь она могла в это поверить.
     - И что ты тут делаешь?
     От неожиданности Сюзан вскрикнула, выронила гроссбух, оглянулась.
На пороге стояла Корделия в старом черном платье. Три верхние пуговицы
остались незастегнутыми, так что Сюзан видела ключицы, выпирающие  над
рубашкой из белой материи. Только увидев эти  ключицы,  Сюзан  поняла,
как сильно похудела тетя Корд за последние три месяца. Заметила она  и
красное пятно (отлежала на подушке)  на  левой  щеке  Корделии,  очень
похожее на отметину от оплеухи.
     - Тетя Корд! Ты меня напугала. Ты...
     - Что ты тут делаешь? - повторила Корделия. Сюзан  наклонилась  и
подняла гроссбух.
     - Пришла, чтобы вспомнить отца. - Она поставила книгу  на  полку.
Кто вырвал эти страницы? Ленджилл? Раймер?  Она  в  этом  сомневалась.
Скорее их вырвала женщина, что сейчас стояла перед ней. Может, потому,
что ей пообещали  за  это  золотую  монету.  Ни  о  чем  не  спрашивая
соответственно  и  не  требуя  ответа.  Выполнила  просьбу,   получила
вознаграждение, бросила монетку в копилку. Вопрос закрыт.
     - Вспомнить его? Не вспоминать тебе его надо, а  просить  у  него
прощения. Ибо ты забыла его лицо, да, забыла. Как это  ни  прискорбно,
ты забыла его, Сью.
     Сюзан молча смотрела на тетку.
     - Ты уже была с  ним  сегодня?  -  В  голосе  Корделии  слышалась
насмешка. Ее рука поднялась к красной отметине на щеке, потерла ее.  А
ведь она совсем плоха, подумала Сюзан.  И  особенно  сдала,  когда  по
городу поползли сплетни о Джонасе и Корал Торин. - Ты уже подлезла под
сэй Диаборна? Твоя щель еще не просохла от его  спермы?  Ну-ка  дай  я
посмотрю сама!
     Корделия шагнула к племяннице, но та, в испуге  и  отвращении,  с
силой  оттолкнула  ее.  И  Корделия  спиной  впечаталась  в  стену   у
затянутого паутиной окна.
     - Прощения надо просить тебе, - выкрикнула Сюзан. -  За  то,  что
смеешь говорить с его дочерью таким тоном  и  в  этом  месте.  В  этом
месте. - Взгляд ее уперся в гроссбухи, вновь вернулся к тетке. И  лицо
Корделии  Дельгадо  сказало  все,  что  ей  хотелось  знать.  Она   не
участвовала в убийстве брата, в это Сюзан не верила, но что-то об этом
знала. Да, знала.
     - Ты неверная сучка, - прошептала Корделия.
     - Нет, - ответила Сюзан, - я-то как раз верная.
     И так оно и было, осознала Сюзан. От этой  мысли  у  нее  с  плеч
словно свалилась громадная тяжесть. Она  прошла  к  двери,  на  пороге
обернулась.
     - Ноги моей больше не будет в этом доме. Слушать твои оскорбления
я больше не желаю. И видеть тебя такой, какая ты сейчас.  Ты  высушила
ту любовь, которую я испытывала к тебе за все, что ты делала для меня,
заменив мать.
     Корделия закрыла руками лицо, словно у нее  болели  глаза,  когда
она смотрела на Сюзан.
     - Так убирайся! - выкрикнула она. - Убирайся в  Дом-на-Набережной
или где там еще ты перепихиваешься с этим мальчишкой!  Если  я  больше
никогда не увижу твою шлюшечью физиономию, то буду считать, что не зря
прожила жизнь!
     Сюзан вывела Пилона из конюшни. Рыдания вновь разрывали ей грудь.
Поначалу она даже не смогла сесть на лошадь. Но в конце  концов  села,
испытывая не только печаль, но и облегчение. А выехав на главную улицу
и пустив Пилона галопом, даже не оглянулась.



                                  9


     На следующее утро, в предрассветной тьме, Олив  Торин  прокралась
из комнаты, где теперь спала одна, в другую, которую почти  сорок  лет
делила с мужем. Пол холодил босые  ноги,  и  она  вся  дрожала,  когда
добралась до кровати... но дрожала она не только от холода. Она  легла
рядом с костлявым, храпящим мужчиной в  ночном  колпаке,  а  когда  он
отвернулся от нее (при этом громко захрустели его коленки),  прижалась
к нему и обняла. Безо всякой страсти, лишь ради того, чтобы  разделить
его тепло. Узкая грудь Харта, знакомая ей не  меньше  ее  собственной,
более чем пышной, поднималась и опадала под ее руками, и  Олив  начала
успокаиваться.  Он  шевельнулся,  и  она  подумала,  что  сейчас  Харт
проснется и обнаружит, что впервые за многие  годы  она  делит  с  ним
ложе.
     Да, проснись, подумала она. Проснись.  Сама  она  будить  его  не
решилась: ее смелости  хватило  только  на  то,  чтобы  прокрасться  в
темноте из одной комнаты в другую. Однако если бы  он  проснулся,  она
рассказала бы ему о том жутком сне, что увидела этой ночью:  громадная
птица с жестокими золотистыми глазами  кружила  над  феодом,  а  с  ее
крыльев капала кровь.
     И кровь была там, куда падала ее тень, сказала бы она ему, а тень
ее падала всюду. Тень эта накрыла весь  феод,  от  Хэмбри  до  каньона
Молнии. И ветер принес запах большого  пожара.  Я  прибежала  к  тебе,
чтобы предупредить, но  ты  сидел  у  камина  мертвый,  с  выпученными
глазами и черепом на коленях.
     Вместо того чтобы проснуться, Харт  взял  ее  руку  в  свои,  как
бывало прежде, до того как он начал заглядываться на молодых  девушек,
даже служанок, и Олив решила, что она просто полежит с ним и  позволит
ему держать ее руку. Пусть хоть на короткое время все будет так, как в
давние времена, когда в их семье царили мир и согласие.
     Она немного поспала. А когда  проснулась,  в  окна  уже  проникал
серый свет зари. Он отпустил ее руку, более того, отодвинулся  от  нее
на самый край кровати. Она решила, что не надо ему знать  о  том,  что
она спала в его постели, тем более что и кошмар начал забываться. Олив
отбросила одеяло, опустила ноги на пол, еще раз посмотрела  на  Харта.
Ночной колпак съехал, поэтому она аккуратно поправила его. Харт  вновь
шевельнулся. Олив подождала, пока он затихнет, затем поднялась. И, как
призрак, проскользнула в свою комнату.



                                  10


     Игровые павильоны открылись в "Зеленом  сердце"  за  два  дня  до
ярмарки Жатвы, и первые горожане попытали удачи на вращающемся колесе,
в метании бутылок, в бросках мяча в баскетбольное кольцо.  Появился  и
пони-поезд... телега, заполненная смеющимися ребятишками, которую пони
тянул по узким рельсам, выложенным восьмеркой.
     (- Пони звали Чарли? - спросил Роланда Эдди Дин.
     - Не думаю, - ответил Роланд. - В Высоком Слоге у нас  было  одно
малоприятное слово, созвучное с этим именем.
     - Какое слово? - спросил Джейк.
     - То, что означает смерть, - ответил стрелок.)
     Рой Дипейп стоял, наблюдая, как пони крутит восьмерки,  вспоминая
свое детство, когда он сам сидел  в  такой  вот  телеге.  Естественно,
пытаясь попасть в нее, не заплатив ни гроша.
     Насмотревшись,  Дипейп  неспешно  зашагал  к  Управлению  шерифа,
вошел. Херк Эвери, Дейв Холлис и Френк Клейпул чистили древнее оружие.
Эвери кивнул Дипейпу и продолжил свое занятие. Шериф был  какой-то  не
такой, и Дипейпу потребовалась пара минут, чтобы понять, что  к  чему:
шериф не ел. Впервые у него под рукой не стояла тарелка с едой.
     - К завтрашнему дню все готово? - спросил Дипейп.
     Эвери бросил на него взгляд, в котором раздражение перемешалось с
весельем:
     - С чего такой вопрос?
     - Его просил задать Джонас, - ответил Дипейп,  и  нервная  улыбка
Эвери поблекла.
     - Да, мы готовы. - Эвери обвел мясистой рукой музейные  редкости.
- Разве ты не видишь, что готовы?
     Дипейп мог бы повторить древнюю поговорку  о  том,  что  качество
пудинга можно проверить, лишь отведав его, но имело ли смысл? Желаемый
результат получался лишь в одном случае: если мальчишек проведут,  как
рассчитывал Джонас.
     Если нет, они скорее всего вырвут толстяку шерифу ноги и  скормят
их оказавшимся под рукой волкам  или  собакам.  Кому  именно,  Дипейпа
особо не волновало.
     - Джонас также просил напомнить, что брать их надо рано.
     - Да, да, мы приедем туда рано, - согласился  Эвери.  -  Вот  эти
двое и  еще  шесть  крепких  парней.  Я  попросил  подъехать  и  Френа
Ленджилла, он возьмет пулемет. -  Последнее  слово  Эвери  произнес  с
такой гордостью, словно сам изобрел это  оружие.  Затем  посмотрел  на
Дипейпа. - А как насчет тебя? Ты поедешь? Произвести тебя в  помощники
- пара пустяков.
     - У меня есть другое  дело.  И  у  Рейнолдса  тоже,  -  улыбнулся
Дипейп. - Работы хватит всем, шериф... в конце концов, это Жатва.



                                  11


     В тот день, ближе к вечеру, Сюзан и Роланд встретились в хижине в
Плохой Траве. Она рассказала ему о гроссбухе с вырванными  страницами,
а Роланд показал ей то, что оставил в северном углу  хижины,  запрятав
под груду рваных шкур.
     Сначала она посмотрела на содержимое тайника,  потом  подняла  на
него широко раскрытые, испуганные глаза.
     - Что-то идет не так? Почему ты заподозрил неладное?
     Он покачал головой. Вроде  бы  все  шло  нормально...  во  всяком
случае,  ничего  подозрительного  он  пока  не  заметил.  И,   однако,
чувствовал,  что  поступает  правильно,  устроив  тайник   в   хижине.
Руководствовался  он  при  этом  не  даром,  не  шестым  чувством,  но
интуицией.
     - Я  думаю,  все  пройдет  нормально...  насколько  может  пройти
нормально при условии, что их по пятьдесят человек на каждого из  нас.
Сюзан, наш единственный шанс - захватить их врасплох. Ты не  поставишь
нас под удар, правда? Не пойдешь к  Ленджиллу,  размахивая  гроссбухом
отца?
     Она покачала головой. Если Ленджилл убил ее отца, через  два  дня
он за это заплатит. Так что разговаривать с ним она не собиралась.  Но
тайник... тайник ее пугал, о чем она и сказала Роланду.
     - Слушай. - Роланд сжал ладонями щеки Сюзан, заглянул ей в глаза.
- Я лишь принимаю меры предосторожности. Если все пойдет не  так...  а
такое возможно... шанс выбраться отсюда есть только у тебя. У тебя и у
Шими. Если такое случится, Сюзан, ты... вы...  должны  прийти  сюда  и
забрать мои револьверы. Увезти их на  запад,  в  Гилеад.  Найти  моего
отца. По этим пистолетам он признает тебя  и  поверит  всему,  что  ты
скажешь. Расскажи ему о случившемся. Вот и все.
     - Если что-то случится с тобой, Роланд, едва ли  я  смогу  что-то
сделать, кроме как умереть.
     Его ладони все еще сжимали лицо Сюзан. И теперь он  чуть  тряхнул
ее.
     - Ты не умрешь. - Лед в его глазах и голосе  вызвал  у  Сюзан  не
страх, но благоговение. Она подумала о его крови... о том,  какая  она
древняя, какой холодной могла становиться при необходимости. - Пока не
переговоришь с моим отцом. Обещай мне.
     - Я... я обещаю, Роланд. Обещаю.
     - Скажи вслух, что ты обещаешь.
     - Я приду сюда.  Заберу  твои  револьверы.  Отвезу  твоему  отцу.
Расскажу, что случилось.
     Он кивнул и отпустил ее лицо. Следы пальцев и ладоней остались на
щеках.
     - Ты меня напугал. -  Сюзан  тряхнула  головой.  -  Ты  так  меня
напугал.
     - Я такой, как есть.
     - И я не собираюсь тебя переделывать.  -  Она  поцеловала  его  в
левую щеку, потом в правую. Сунула руку под рубашку, поласкала  сосок.
Он мгновенно затвердел под подушечкой ее пальца.  -  Птички  и  рыбки,
медведи и зайки. - Теперь она покрывала его лицо поцелуями. - Исполнят
любое желанье твое.
     Потом они лежали под медвежьей шкурой, которую  Роланд  привез  с
собой, и прислушивались к порывам ветра, шуршащего травой.
     - Мне нравится этот звук, - прошептала Сюзан.  -  Он  вызывает  у
меня желание стать ветром... улететь,  куда  летит  он,  увидеть,  что
видит он.
     - В этом году, если ка дозволит, ты все увидишь.
     - Да. Вместе с тобой. - Она повернулась к нему,  приподнялась  на
локте. Свет, просачиваясь сквозь дыры в крыше, падал  ей  на  лицо.  -
Роланд, я тебя люблю. - Она поцеловала его... и расплакалась. Он нежно
обнял ее:
     - В чем дело? Сью, что тебя тревожит?
     - Не знаю. - Слезы полились еще сильнее. - Могу сказать лишь одно
- какая-то тень лежит у меня на сердце. - Она подняла на  него  полные
слез глаза. - Ты не оставишь меня, ведь так, дорогой? Ты не уедешь без
Сью, не уедешь?
     - Нет.
     - Потому что я отдала тебе все, что у меня было. И  девственность
- лишь малая часть этого, ты знаешь.
     - Я никогда не оставлю тебя. - Но несмотря на  теплую  шкуру,  по
спине его пробежал холодок. - Никогда, клянусь.
     - Я все равно боюсь. Очень боюсь.
     - Вот это напрасно. - Говорил он медленно,  с  натугой...  потому
что внезапно совсем другим словам приспичило сорваться с его  губ.  Мы
уезжаем прямо сейчас, Сюзан. Не послезавтра, в день Жатвы, а сейчас, в
эту самую минуту. Одевайся, и поскакали. Поедем на юг  и  ни  разу  не
оглянемся. Мы будем... нас будут преследовать.
     Это точно. Лица Алена и Катберта. Лица всех тех людей, что  могли
погибнуть в Лысых горах от оружия Древних, которое приведет в действие
доставленная из Меджиса нефть. Лица их отцов. И преследовать будут всю
жизнь. От этих лиц им не скрыться даже на Южном полюсе.
     - От тебя требуется лишь одно - послезавтра за  ленчем  сослаться
на плохое самочувствие. - Они многократно говорили об этом, но сейчас,
охваченным непонятным страхом, ничего другого на ум  не  приходило.  -
Пойдешь в свою комнату, а потом покинешь дворец тем же путем, что и  в
ночь нашей встречи на кладбище. Спрячешься. В три  часа  дня  приедешь
сюда, заглянешь  под  шкуры  в  том  углу.  Если  револьверов  там  не
окажется, а так и будет, я в этом  абсолютно  уверен,  значит,  все  в
порядке. И ты встретишься с нами. Где, я тебе  говорил,  за  каньоном.
Мы...
     - Да, я все это знаю,  но  на  душе  у  меня  неспокойно.  -  Она
коснулась его щеки. - Я боюсь за  тебя  и  себя,  Роланд,  и  не  знаю
почему.
     - Все получится, ответил он. Ка...
     - Не говори мне о ка!  -  воскликнула  Сюзан.  -  Пожалуйста,  не
говори. Ка - как ветер, это слова отца, ей нет дела до чаяний  мужчины
или женщины. Жадная, старая ка, как я тебя ненавижу!
     - Сюзан...
     - Нет, больше ничего не говори. -  Она  легла,  сбросила  с  себя
медвежью шкуру, обнажив тело,  за  которое  не  Торин,  а  куда  более
великие мужи отдали бы королевство. Солнечные блики падали  на  Сюзан,
как золотой дождь. Она  протянула  руки  к  Роланду.  Никогда  еще  не
выглядела она такой прекрасной, с разметавшимися волосами и  застывшей
на лице тревогой. Потом он думал: Она знала, какая-то ее часть знала.
     - Хватит разговоров. С  разговорами  покончено.  Если  ты  любишь
меня, тогда люби.
     И Роланд приник к ней, в  последний  раз.  Они  слились  воедино,
слились не только их тела, но и  дыхания,  а  снаружи  ревел  и  ревел
несущийся на запад ветер.



                                  12


     В тот самый вечер, когда лыбящаяся  Демоническая  Луна  появилась
над горизонтом, Корделия вышла из дому и медленным  шагом  направилась
через лужайку к огороду, обходя по широкой дуге кучу листьев,  которую
сгребла днем. В руках она несла одежду. Бросила ее на землю  у  шеста,
на котором торчало пугало, посмотрела на поднимающуюся  луну.  Увидела
подмигивающий глаз, злобную ухмылку. Серебряная, как кость, эта  луна,
белая пуговица на фиолетовом шелке.
     Демон улыбнулся Корделии, она улыбнулась в ответ. А потом, словно
очнувшись от транса, протянула руки и сняла  пугало  с  шеста.  Голова
пугала улеглась ей на плечо, словно голова  мужчины,  который  слишком
много выпил, чтобы танцевать. Его красные руки болтались как плети.
     Она раздела пугало, оставив ему только пару старых кальсон брата.
Потом порылась в куче принесенной из дома одежды  и  вытащила  из  нее
красную блузу для  верховой  езды,  одну  из  трех,  подаренных  мэром
Торином мисс Юной Красавице.  Одежда  для  шлюхи,  так,  кажется,  она
обозвала эти  блузы.  И  кем  тогда  следовало  назвать  ее,  Корделию
Дельгадо, которая заботилась об этой девчонке с тех самых пор, как  ее
упрямый папаша решил, что ему не по пути с Френом  Ленджиллом,  Джоном
Кройдоном и иже с ними? Наверное, мадам, хозяйкой публичного дома.
     При этой мысли перед ее мысленным взором возникли Элдред Джонас и
Корал Торин, обнаженные, совокупляющиеся под доносящуюся снизу  музыку
(раздолбанное пианино играло "Ред дет буги"), и Корделия  завыла,  как
собака.
     А потом надела блузу на пугало. За блузой последовали  юбка-брюки
Сюзан и ее шлепанцы. А завершило наряд сомбреро с яркой лентой.
     Presto   [Гопля   (восклицание    фокусника).]!    Пугало-мальчик
превратилось в пугало-девочку.
     - И пойманную на месте преступления, - прошептала Корделия, глядя
на красные руки пугала. - Я знаю. Да, я знаю. Не вчера родилась.
     С огорода  она  перенесла  пугало  на  кучу  листвы  на  лужайке.
Положила на траву, затем затолкала листья за пазуху,  соорудив  груди.
Покончив с этим. достала из кармана спичку и зажгла ее.
     Ветер, словно потворствуя Корделии, стих. Она поднесла  спичку  к
сухим листьям.  Скоро  вся  куча  полыхала  ярким  пламенем.  Корделия
подняла с земли пугало-девочку и встала с  ним  перед  огнем.  Она  не
слышала ни взрывов петард, ни  звуков  органа,  игравшего  в  "Зеленом
сердце", ни музыкантов, развлекавших народ на нижнем рынке.  Она  даже
не отшатнулась,  когда  горящий  лист,  подхваченный  горячим  потоком
воздуха, пролетел у самых ее  волос.  Она  смотрела  на  огонь  широко
раскрытыми пустыми глазами.
     А когда пламя поднялось особенно высоко, шагнула к нему и бросила
в него пугало. Одежда вспыхнула сразу же, полыхнула  яркими  язычками,
искры взвились до небес.
     - Пусть  будет  так!  -  вскричала  Корделия.   Красные   отсветы
превратили ее слезы в кровь. - Гори огнем! Ага, гора!
     Пугало  горело,  красные  руки  охватил  огонь,  лицо  с   белыми
стежками-глазами почернело. Со шляпы пламя перекинулось на голову.
     Корделия стояла у костра, сжимая и разжимая  кулаки,  не  замечая
искр, впивающихся в кожу,  не  обращая  внимания  на  горящие  листья,
летящие в сторону дома. Загорись дом, она бы и этого скорее  всего  не
заметила.
     Она стояла, пока пугало, наряженное в одежду  ее  племянницы,  не
превратилось  в  кучку  пепла  поверх  золы,  оставшейся  от  листьев.
Медленно, словно робот, она повернулась и прошествовала в  дом,  легла
на диван и проспала до утра как убитая.



                                  13


     В половине четвертого  утра,  в  день,  предшествующий  празднику
Жатвы, Стенли Руис решил, что пора закрывать заведение. Музыка  стихла
двадцать минут назад: Шеб на час переиграл музыкантов с нижнего  рынка
и теперь спал, ткнувшись лицом в опилки.  Сэй  Торин  давно  поднялась
наверх, куда-то подевались  и  Большие  охотники  за  гробами:  Стенли
почему-то думал, что эту ночь они проводят  в  Доме-на-Набережной.  Он
также думал, что в эту ночь будут твориться черные дела, хотя и не мог
сказать, откуда у  него  такие  мысли.  Он  посмотрел  на  двухголовое
чучело.
     - И знать не хочу, дружище. - поделился он с Сорви-Головой. - Что
мне сейчас нужно, так это девять часов сна. Завтра-то веселиться будут
от души и не разойдутся до рассвета. Поэтому...
     Дикий вопль донесся со  двора.  Стенли  даже  подпрыгнул.  А  Шеб
приподнял голову, пробормотал:
     - Шо такое? - и снова отключился. Стенли  не  испытывал  никакого
желания выяснять, что стоит за этим диким криком, но ничего другого не
оставалось. Тем более что кричала, судя по всему, Красотуля.
     - Давно пора выгнать тебя пинком под зад, -  пробурчал  Стенли  и
наклонился. Под  стойкой  лежали  две  дубинки  из  железного  дерева.
Усмиритель  и  Убивец.  Усмиритель,  с   гладкой   поверхностью,   при
соприкосновении с головой буяна в нужном месте гарантировал  тому  два
часа забвения.
     Стенли посоветовался с внутренним голосом и взял вторую  дубинку.
Покороче Усмирителя, пошире в рабочем торце, утыканном гвоздями.
     Через кладовую, уставленную бочонками с грэфом  и  виски,  Стенли
прошел к двери, выводящей во двор. Глубоко вздохнув, отодвинул  засов.
Он ожидал, что за  дверью  раздастся  очередной  вопль  Красотули,  но
снаружи доносились лишь завывания ветра.
     Может, тебе повезло и ее убили, подумал Стенли.  Открыл  дверь  и
шагнул вперед, одновременно поднимая дубинку.
     Красотулю не убили.  В  одной  грязной  нижней  юбке  проститутка
стояла на тропинке, что вела к сортиру, обхватив руками грудь и задрав
голову к небу.
     - В чем дело? - Стенли поспешил к ней. - Ты  у  меня  десять  лет
жизни отняла, так перепугала.
     - Луна, Стенли! - прошептала Красотуля. - Посмотри на луну.
     Он посмотрел, и  от  увиденного  гулко  забилось  сердце,  но  он
постарался изгнать тревогу из голоса.
     - Ну  что  ты,  Красотуля,  это  же  пыль,  ничего  больше.  Будь
благоразумнее, дорогая, ты же  видишь,  какой  сильный  ветер  дует  в
последние дни, а дождей давно уже не было. Это пыль, только и всего.
     Однако он сам не верил в свои слова.
     - Я знаю, что это не пыль, - прошептала Красотуля.
     Высоко в небе Демоническая Луна лыбилась и подмигивала им  сквозь
колышащееся кровавое марево.



                            Глава седьмая
                             ВЕДЬМА И ШАР


                                  1


     Аккурат в то  время,  когда  некая  проститутка  и  некий  бармен
смотрели на кровавую луну,  Кимба  Раймер  проснулся  от  собственного
чиха.
     Холодновато для Жатвы, подумал он.  Поскольку  эти  два  дня  мне
придется провести вне дома, как бы...
     Что-то защекотало кончик его носа, он  вновь  чихнул.  Чих  этот,
вырвавшийся из его узкой груди и рыбьего рта  в  темноту  спальни,  по
звуку чем-то напоминал выстрел из малокалиберного пистолета.
     - Кто здесь? - крикнул Раймер. Ответа не  последовало.  А  Раймер
внезапно решил, что его лица коснулось крыло птицы,  которая  каким-то
образом проникла в его спальню  при  свете  дня,  а  теперь  летает  в
темноте. По коже у него побежали мурашки (как же он  ненавидел  всякую
живность - птиц, насекомых, летучих мышей).  Он  потянулся  к  газовой
лампе на прикроватном столике, задел ее рукой, чуть не скинул на  пол,
но все-таки схватил.
     А когда потянул к себе, его вновь  пощекотали.  На  этот  раз  по
щеке. Раймер вскрикнул и откинулся на подушки, прижимая лампу к груди.
Повернул вентиль, услышал шипение газа, высек искру. Лампа  вспыхнула,
и в круге света он увидел не птицу,  а  Клея  Рейнолдса,  сидящего  на
краешке кровати. В одной руке Рейнолдс держал перышко, которым щекотал
канцлера Меджиса. Вторая пряталась под складками плаща на его коленях.
     Рейнолдс невзлюбил Раймера с самой первой их встречи  в  лесах  к
западу от каньона Молнии, тех самых лесах,  где  стоял  лагерем  отряд
Латиго. Ночь выдалась ветреной,  и  когда  он  и  другие  Охотники  за
гробами вышли на небольшую полянку,  где  у  костерка  сидели  Раймер,
Ленджилл и Кройдон, ветер подхватил и  раздул  полы  плаща  Рейнолдса.
"Сэй  Манто",  -  прокомментировал  происшедшее  Раймер,  и  двое  его
спутников рассмеялись.  Безобидная  шутка,  да  только  Рейнолдсу  она
таковой не показалась. Во многих землях, по которым  он  странствовал,
слово "манто" означало не только плащ. Так называли  гомосексуалистов.
Рейнолдсу  и  в  голову  не  пришло,  что   Раймер   (в   силу   своей
провинциальности) не знаком со сленгом других феодов.  Он  видел,  что
над ним смеются, и дал себе слово отомстить.  Для  Кимбы  Раймера  час
расплаты настал.
     - Рейнолдс? Что ты тут делаешь? Как ты сюда по...
     - Ты обознался, -  оборвал  его  Рейнолдс.  -  Нет  тут  никакого
Рейнолдса. Перед тобой сеньор Манто, - Он вытащил руку  из-под  плщца.
Пальцы сжимали остро заточенный cuchillo [нож (исп.).]. Рейнолдс купил
его на нижнем рынке специально для этого дела. Он поднял нож и  загнал
двенадцатидюймовое лезвие в грудь Раймера. Нож  прошел  насквозь,  как
булавка сквозь насекомое. Клопа, мысленно уточнил Рейнолдс.
     Лампа вывалилась из руки Раймера и скатилась с кровати. Ударилась
о подставку для ног, но не разбилась. Отбросила на дальнюю стену  тень
Раймера.  Тень  второго  мужчины  нависла  над   ним,   как   голодный
стервятник.
     Рейнолдс  поднял  руку  с   ножом.   Повернул   ее   так,   чтобы
вытатуированный между большим и указательным пальцами гроб завис перед
глазами Раймера. Он хотел, чтобы этот гроб стал последним, что  увидел
Раймер, перед тем как сойти с тропы.
     - Давай  послушаем,  как  ты  теперь  посмеешься  надо  мной,   -
улыбнулся Рейнолдс. - Чего молчишь? Начинай.



                                  2


     Около пяти утра мэр Торин проснулся от кошмара. В его сне птица с
розовыми глазами медленно кружила над феодом. И там,  куда  падала  ее
тень, трава, желтела, листья опадали с деревьев,  посевы  гибли.  Тень
эта превращала зеленый и благодатный феод  в  бесплодные  земли.  Это,
конечно, мой феод, но и птица тоже  моя,  подумал  он  перед  тем  как
проснуться, свернувшись в клубок у края  кровати.  Моя  птица,  ибо  я
привез ее сюда, я выпустил ее из клетки.
     Торин понял, что в эту ночь ему  уже  не  заснуть.  Налил  стакан
воды, выпил, прошел в кабинет, на ходу надевая халат. Помпон на  конце
ночного колпака елозил по спине между лопатками, колени  скрипели  при
каждом шаге.
     Сон этот словно  выплеснул  на  поверхность  чувство  вины...  но
сделанного не вернешь. Завтра
     Джонас и его дружки  получат  то,  за  чем  приехали  (и  за  что
заплатили). Послезавтра их уже не  будет.  Улетай,  птица  с  розовыми
глазами и мертвящей тенью. Улетай, откуда прилетела, и забирай с собой
Больших охотников за гробами. Торин точно знал, что в ближайшее  время
его будут занимать другие заботы, главным образом приятные, так что он
думать забудет обо всех этих джонасах. И  уж  конечно,  не  будут  ему
сниться такие кошмары.
     И потом, сны, не подкрепленные чем-то более существенным, - всего
лишь сны, а не знамения.
     Более существенным могли  бы  стать  носки  сапог,  выглядывающие
из-под портьеры у окна в кабинете... но сэй Торин даже не посмотрел  в
ту сторону. Взгляд его сосредоточился на бутылке,  что  стояла  у  его
любимого кресла. Пить кларет в  пять  утра  еще  не  пошло  у  него  в
привычку, но он решил, что глоток-другой не повредит. Ему же приснился
страшный сон, и завтра, опять же...
     - Завтра праздник Жатвы, -  сказал  он,  усаживаясь  в  кресло  у
камина. - Полагаю, человек имеет право расслабиться.
     Он наполнил бокал, последний в своей  жизни,  выпил...  Спиртное,
попав в желудок, приятным теплом растеклось по всему телу. Да,  так-то
лучше. Никаких тебе гигантских птиц, никаких  смертоносных  теней.  Он
потянулся, переплел пальцы, - которые тут же затрещали.
     - Терпеть не могу этого звука, старый козел, - произнес голос над
ухом Торина.
     Торин подпрыгнул. Сердце  чуть  не  выскочило  из  груди.  Пустой
стакан слетел с подлокотника и разбился о камни камина.
     Прежде чем Торин успел закричать, Рой Дипейп сорвал с него ночной
колпак, схватился за остатки волос и оттянул голову мэра назад. И  тут
же нож, который Рой держал в  руке,  далеко  не  такой  красивый,  как
приобретенный на рынке  Рейнолдсом,  но  не  менее  острый,  перерезал
старику горло. Кровь хлынула струей. Дипейп  отпустил  волосы  Торина,
вернулся к портьере, поднял что-то с пола. Дозорного Катберта.  Принес
его к креслу и положил на колени умирающего мэра.
     - Птица... - прохрипел Торин, брызжа кровью. - Птица!
     - Да, старина, какой ты, однако, наблюдательный, если заметил это
даже в таком состоянии. - Дипейп вновь оттянул голову Торина  назад  и
двумя короткими взмахами ножа вырезал ему глаза. Один  упал  в  камин,
второй сполз на пол по стене. Правая рука Торина дернулась и  затихла.
Оставалось еще одно дело. Дипейп огляделся, решил, что лучше помпона с
ночного колпака Торина ему не  найти.  Поднял  его,  обмакнул  в  лужу
крови, скопившуюся на халате на коленях мэра,  и  нарисовал  на  стене
эмблему Благодетеля - широко раскрытый глаз.
     - Вот так. - С довольным видом он отступил на шаг. - Если уж  это
не прикончит их, то не знаю, что и делать.



                                  3


     Джонас показал Френу Ленджиллу, где расставить его людей: двоих в
конюшне, шестерых -  снаружи.  Трое  спрятались  за  ржавыми  остовами
сельскохозяйственной техники, двое - в  руинах  пожарища,  один,  Дейв
Холлис, затаился на крыше конюшни. Ленджилла порадовало, что люди  его
отнеслись  к  порученному  делу  более  чем  серьезно.   Конечно,   им
предстояло иметь дело с мальчишками, но эти  мальчишки  однажды  взяли
верх над Большими охотниками за гробами.
     Пока они не подъехали к "Полосе К", шериф Эвери всем своим  видом
показывал, что парадом командует именно он.  Но  у  ранчо  руководство
операцией  перешло  к  Ленджиллу,  восседавшему  на  лошади  с  ручным
пулеметом через плечо, с прямой, как и  двадцать  лет  назад,  спиной.
Эвери, у которого от волнения то и дело перехватывало дыхание,  скорее
обрадовался, чем обиделся.
     - Я скажу вам, где вы должны встать,  как  мне  и  рекомендовали.
План хорош, и у меня нет никаких возражений, - объяснял Ленджилл своим
подчиненным: их лица смутно белели в темноте. - От себя хочу  добавить
только одно. Живыми они нам не нужны, но будет лучше, если мы захватим
их, а не убьем... Мы же хотим, чтобы с ними расплатился феод,  простой
люд, и расплатился по полной программе. За  все,  что  они  натворили.
Поэтому  говорю  следующее:  если  будет  необходимость   стрелять   -
стреляйте.  Но  я  сдеру  шкуру  с  любого,  кто  откроет  огонь   без
надобности. Вы меня поняли?
     Ответа не последовало. Вроде бы поняли.
     - Отлично. - Лицо Ленджилла напоминало каменную маску. - Даю  вам
минуту, чтобы убедиться, что ничего не гремит, и  в  путь.  Больше  ни
слова.



                                  4


     В то утро Роланд, Катберт и Ален  вышли  из  бункера  в  четверть
седьмого, рядком постояли на крыльце. Ален допивал кофе. Катберт зевал
и потягивался. Роланд застегивал рубашку и  смотрел  на  юго-запад,  в
сторону  Плохой  Травы.  Думал  он  не   о   предстоящей   схватке   с
превосходящими силами противника, а о Сюзан. Ее слезах. Старая  жадная
ка, как я тебя ненавижу - ее слова.
     Его инстинкты крепко спали. Как и дар Алена, его шестое  чувство,
которое засекло Джонаса в тот день, когда Джонас убил их голубей.  Что
же касается Катберта...
     - Еще один день тишины и покоя! - воскликнул он, подняв голову  к
светлеющему небу. - Еще один  день  счастья!  Еще  один  день  тишины,
нарушаемой только вздохом влюбленного да топотом лошадиных копыт!
     - Еще один день твоей болтовни, - добавил Ален. - Пошли.
     Они пересекли двор, не  замечая  взглядов  восьми  пар  глаз,  не
отрывающихся от них. Прошли в конюшню мимо двух людей,  затаившихся  у
ворот, один сидел за грудой ржавых борон, второй - за копнушкой  сена,
оба с оружием наготове.
     Только  Быстрый  чувствовал:  что-то   не   так.   Бил   копытом,
всхрапывал, закатывал глаза, а  когда  Роланд  вывел  его  из  стойла,
попытался встать на дыбы.
     - Ну что ты, мальчик. - Роланд похлопал его по шее, огляделся.  -
Наверное, пауки. Он их ненавидит.
     Снаружи Ленджилл поднялся  и  взмахнул  руками.  Его  люди  молча
двинулись к конюшне. На крыше Дейв  Холлис  прижал  приклад  к  плечу.
Монокль он давно засунул  в  карман,  чтобы  не  отбросить  случайного
блика.
     Катберт первым вывел лошадь из конюшни. За ним - Ален. Третьим  -
Роланд. Быстрый по-прежнему нервничал.
     - Смотрите,  -  воскликнул  Катберт,  все  еще  не  подозревая  о
мужчинах, стоящих у них за спиной. Он указывал на север.  -  Облако  в
форме медведя! Сулит удачу тем...
     - Не  шевелитесь,  парни,  -  приказал  Ленджилл.   -   Даже   не
переминайтесь с ноги на ногу.
     Ален начал поворачиваться...  скорее  от  изумления...  но  сзади
послышались клацающие звуки: взводились курки пистолей и мушкетонов.
     - Нет, Эл! - приказал Роланд. - Не двигайся!  Замри!  -  Отчаяние
рвалось из груди, уголки глаз щипали  слезы  ярости...  однако  он  не
сдвинулся  с  места.  Катберт  и  Ален  тоже  должны   стоять.   Любое
телодвижение, и их убьют. - Не двигайтесь! - повторил он. - Оба!
     - Мудрое решение. - Голос Ленджилла  приблизился,  сопровождаемый
звуками шагов еще нескольких человек. - А теперь руки назад.
     Две тени  появились  по  бокам  Роланда.  По  размерам  левой  он
догадался, что рядом стоит шериф Эвери. В этот  день  он,  похоже,  не
собирался поить их белым чаем. Вторая тень, должно быть,  принадлежала
Ленджиллу.
     - Поторопись, Диаборн, или  как  тебя  там.  Руки  за  спину.  На
поясницу. Твои приятели на мушке, и если мы привезем в город двоих,  а
не троих, жизнь не остановится.
     Знают, что рисковать с  нами  нельзя,  не  без  гордости  подумал
Роланд. А вместе с ней пришла горечь: взяли-то их, как сосунков.
     - Роланд! - шепот Катберта переполняло отчаяние. - Роланд, нет!
     Но  выбора  не  было.  Роланд  заложил  руки  за  спину.  Быстрый
негодующе заржал, как бы говоря, что видеть этого не может, и затрусил
к крыльцу бункера, где и остановился.
     - Сейчас  почувствуешь  на  запястьях   металл,   -   предупредил
Ленджилл. - Esposas [наручники (исп.)].
     Два холодных кольца охватили запястья Роланда. Дважды щелкнуло.
     - Отлично, - другой голос. - Теперь ты, сынок.
     - Будь  я  проклят,  если  дам  заковать  себя!   -   По   голосу
чувствовалось, что Катберт на грани истерики.
     Послышался глухой удар, сдавленный крик боли. Роланд повернулся и
увидел Алена, опустившегося на одно колено, прижимающего левую руку ко
лбу. По лицу бежала кровь.
     - Врезать ему еще раз? - спросил Джейк Уайт.  Старый  пистоль  он
держал за ствол. - Я могу,  ты  знаешь,  в  такую  рань  даже  приятно
размять руку.
     - Нет! - Лицо Катберта перекосило от ужаса  и  горя.  У  него  за
спиной стояли трое вооруженных мужчин, стерегущих каждое его движение.
     - Тогда будь хорошим мальчиком и заведи руки назад.
     Катберт, борясь со слезами, подчинился. Наручники на  него  надел
помощник шерифа Бриджер. Еще двое мужчин подняли  Алена  на  ноги.  Он
покачнулся, но устоял. Наручники защелкнулись и на его запястьях. Ален
взглядом встретился с Роландом, попытался улыбнуться. Пожалуй, то  был
самый жуткий момент в это ужасное утро. Роланд кивнул Алену и дал себе
зарок: никогда в жизни, даже если он проживет тысячу лет, такого с ним
не повторится.
     На этот раз Ленджилл заменил галстук шейным платком,  но  пиджак,
как показалось Роланду, он  надел  тот  же,  что  и  на  обед  у  мэра
несколько месяцев назад. Рядом с ним, раздувшись  от  важности,  стоял
шериф Эвери.
     - Парни, - изрек шериф, - вы арестованы  за  преступления  против
феода. Конкретно - за предательство и убийство.
     - И кого же мы  убили?  -  спросил  Ален.  У  кого-то  из  мужчин
вырвался смешок, то ли нервный, то ли циничный.
     - Мэра и его канцлера, как вы знаете  не  хуже  меня,  -  ответил
Эвери. - А теперь...
     - Как вы могли пойти на такое? - с любопытством  спросил  Роланд.
Обращался он к Ленджиллу. - Меджис - ваш  дом.  Я  видел  на  кладбище
могилы ваших отцов. Как вы могли поступить так  с  родным  домом,  сэй
Ленджилл?
     - Я не собираюсь стоять здесь и трепаться  с  тобой.  -  Ленджилл
смотрел через плечо Роланда. - Алварес! Приведи его лошадь.  Я  думаю,
такие классные наездники, как вы, справятся с лошадьми и без...
     - Нет, скажите мне, - прервал его Роланд. - Не  стесняйтесь,  сэй
Ленджилл, вы же привели сюда только друзей, посторонних тут  нет.  Как
вы могли пойти на такое? Вы изнасиловали бы собственную мать,  если  б
застали ее спящей с вздернутым платьем?
     Рот Ленджилла дернулся, отнюдь не от стыда или  раздражения,  его
покоробила бестактность Роланда, потом посмотрел на Эвери:
     - Трепать языком в Гилеаде их научили, не так ли?
     Эвери взмахнул винтовкой, которую держал в руках, занеся  приклад
над закованным в наручники стрелком.
     - Сейчас я научу тебя разговаривать с достойными  людьми,  научу!
Только скажи, Френ, и я прочищу ему мозги.
     Ленджилл остановил его:
     - Не дури. Лежащий он нужен мне только мертвый.
     Эвери опустил винтовку. Ленджилл повернулся к Роланду:
     - Ты не проживешь достаточно долго,  чтобы  воспользоваться  моим
советом, Диаборн, но я все равно  дам  его  тебе:  в  этом  мире  надо
держаться  победителем.  И  следить,  откуда  дует  ветер,  чтобы   не
пропустить момента, когда он меняет направление.
     - Ты забыл лицо своего отца, жалкий маленький червяк, - отчеканил
Катберт.
     И добился результата,  которого  не  принесла  фраза  Роланда  об
изнасиловании матери: выдубленные солнцем и ветром щеки  Ленджилла  на
мгновение полыхнули румянцем.
     - На коней их! - рыкнул он. - Я хочу, чтобы через час они  сидели
в камере!



                                  5


     Роланда так  энергично  усаживали  на  лошадь,  что  он  едва  не
свалился на землю с другой стороны... свалился бы, если б Дейв  Холлис
не поддержал его и не вставил сапог Роланда в стремя.  При  этом  Дейв
нервно улыбнулся стрелку.
     - Мне очень жаль видеть тебя здесь, - сказал ему Роланд.
     - И я сожалею о том, что я здесь, - ответил  помощник  шерифа.  -
Раз уж вы приехали убивать, лучше бы  сделали  это  раньше.  И  твоему
приятелю не следовало вести себя так нагло. Зря он  оставил  на  месте
преступления свою визитную карточку. - И Дейв мотнул головой в сторону
Катберта.
     Роланд и представить себе не мог, о чем толкует  помощник  шерифа
Дейв, но особого значения это и не имело. В то,  что  они  убийцы,  не
верил ни один из этих мужчин, включая Дейва. Хотя, полагал Роланд,  по
прошествии лет поверят и будут рассказывать об этом детям и внукам.  О
великом дне, когда они схватили предателей.
     Стрелок коленями развернул Быстрого и оказался  лицом  к  лицу  с
Джонасом.  В  зеленой  шляпе  скотовода,  старом   сером   плаще,   на
широкогрудом жеребце, который  стоял  рядом  с  проселком,  ведущим  к
Великому Тракту. У правого колена, в кожаном чехле,  висела  винтовка.
Левую полу плаща Джонас отбросил,  обнажив  рукоятку  револьвера.  Его
седые волосы, не расчесанные с утра, падали на плечи.
     Он приподнял шляпу, приветствуя Роланда:
     - Хвалю. Для тех, у кого только-только обсохло на  губах  молоко,
вы отлично провели свою партию.
     - Старик, - ответил ему Роланд, - ты зажился на этом свете.
     Джонас улыбнулся:
     - Ты бы это поправил, если  бы  мог,  не  так  ли?  Да,  полагаю,
поправил бы. -  Он  стрельнул  взглядом  на  Ленджилла.  -  Забери  их
игрушки, Френ. Обрати внимание на ножи. Револьверы у  них  есть,  хотя
они их никому не  показывали.  Однако  я  знаю  чуть  больше,  чем  им
хотелось бы. И не забудь про рогатку этого весельчака. Не так давно он
чуть было не снес голову Рою.
     - Это вы о рыжем? - спросил Катберт. Конь так и плясал  под  ним,
поэтому юношу мотало из стороны в сторону, словно циркового наездника.
- Он бы этого и не заметил. Яйца ему еще нужны, но отнюдь не голова.
     - Возможно, ты прав. -  Джонас  наблюдал,  как  помощники  шерифа
собирают дротики и лук Роланда. Рогатку сняли с пояса Катберта  вместе
с кожаным футляром,  который  тот  для  нее  сделал.  Помощник  шерифа
Бриджер взял и мешочек с металлическими шариками, который также  висел
на поясе под левой рукой Катберта.
     Когда с разоружением покончили, Джонас одарил  Роланда  радостной
улыбкой:
     - Как тебя зовут на самом деле, щенок? Говори, не  стесняйся.  На
лошади ты сидишь последний раз, и мы оба это знаем.
     Роланд молчал.  Ленджилл  взглянул  на  Джонаса,  изогнул  бровь.
Джонас пожал плечами, посмотрел в сторону города.  Ленджилл  кивнул  и
пальцем ткнул Роланда в бок.
     - Поехали, парень.
     Роланд сжал бока Быстрого. Мерин двинулся в  сторону  Джонаса.  И
внезапно Роланда осенило. Знание, как случалось потом не  раз,  пришло
ниоткуда: секунду назад он пребывал в полном неведении, и тут  же  ему
открывалась истина.
     - Кто послал тебя на запад, червяк? - спросил он,  проезжая  мимо
Джонаса. - Корт не мог, ты слишком стар. Его отец?
     Скуку, что поселилась на  лице  Джонаса,  как  ветром  сдуло.  На
мгновение  мужчина  с   седыми   волосами   превратился   в   ребенка:
потрясенного, пристыженного, мучающегося от боли.
     - Да, отец Корта, я вижу это по твоим глазам. И теперь ты  здесь,
у Чистого моря... да только в  действительности  ты  на  западе.  Душа
такого человека, как ты, не может покинуть запад.
     Револьвер Джонаса с такой скоростью перекочевал из кобуры в  руку
что только сверхзоркие глаза Роланда могли уловить это движение. Среди
мужчин пробежал шумок, то ли изумления, то ли восторга.
     - Джонас, брось дурить! - рявкнул Ленджилл. -  Ты  не  можешь  их
убить после того, как мы положили столько сил, чтобы взять их живыми.
     Джонас  не  слышал.  Его  глаза  широко  раскрылись,  уголки  рта
дрожали.
     - Думай, что говоришь, Уилл Диаборн, - прохрипел  он.  -  Выбирай
слова. А не то я с тобой быстро разберусь.
     - Прекрасно, застрели меня.  -  Роланд  вскинул  голову,  в  упор
посмотрел на Джонаса. - Стреляй, изгнанник. Стреляй, червяк.  Стреляй,
неудачник. Ты будешь жить в изгнании и умрешь как жил.
     На  мгновение  он   подумал,   что   Джонас   сейчас   выстрелит,
почувствовал, что смерть совсем  рядом,  и  приготовился  принять  ее:
достойный конец для того, кто с такой легкостью позволил себя поймать.
О Сюзан он и  думать  забыл.  И  вообще  все  застыло:  ветер,  трава,
мужчины, пешие и конные, лошади.
     А  потом  Джонас  вернул  курок  в  исходное  положение  и  сунул
револьвер в кобуру.
     - Везите их в город и судите, - бросил он Ленджиллу. И  чтобы  ни
одного волоска не упало с их головы до моего приезда. Если уж я сейчас
не убил одного из них, удержитесь и вы. А теперь в путь.
     - Трогайтесь. - Голос Ленджилла разительно переменился. Нарочитая
властность напрочь исчезла. Похоже, он осознал (слишком  поздно),  что
принял участие в игре, ставки в которой оказались чересчур высоки  для
него.
     Они тронулись. И тут Роланд обернулся в последний раз. Презрение,
которое увидел Джонас в  этих  холодных  юных  глазах,  отстегало  его
сильнее, чем те кнуты, что многие годы назад,  в  Горлане,  превратили
его спину в лохмотья.



                                  6


     Когда они  скрылись  из  виду,  Джонас  вошел  в  бункер,  поднял
половицу, под которой хранился арсенал молокососов, но  обнаружил  там
только два  револьвера.  Пара  шестизарядных,  с  темными  рукоятками,
несомненно, револьверы Диаборна, исчезли.
     Ты на западе. Душа такого человека, как  ты,  не  может  покинуть
запад. Ты будешь жить в изгнании и умрешь, как жил.
     Руки Джонаса принялись  за  дело,  разбирая  револьверы,  которые
Катберт и  Ален  привезли  с  запада.  Из  револьвера  Алена  даже  не
стреляли, не считая пристрелочных выстрелов. Выйдя из бункера,  Джонас
разбросал отдельные части револьверов  во  все  стороны,  вкладывая  в
каждый бросок всю силу, пытаясь избавиться от ледяного синего  взгляда
и потрясения, испытанного от слов Диаборна. Он-то  пребывал  в  полной
уверенности, что его тайна погребена  навечно.  Рой  и  Клей  могли  о
чем-то догадываться, но наверняка они ничего не знали.
     А теперь, еще до заката солнца, всему  Меджису  станет  известно,
что Элдред Джонас, седоволосый регулятор  с  вытатуированным  на  руке
гробом, всего лишь неудавшийся стрелок,  не  выдержавший  экзамена  на
мастерство. Ты будешь жить в изгнании и умрешь как жил.
     - Возможно, - Джонас смотрел на сгоревший дом, но не видел его. -
Но я проживу дольше, чем ты, юный Диаборн, и умру,  когда  твои  кости
уже сгниют в земле.
     Он вскочил на  коня,  развернул  его,  резко  дернув  поводья,  и
поскакал к СИТГО, где его ждали Рой и Клей. Поскакал быстро, но  глаза
Роланда не отставали от него.



                                  7


     - Просыпайся! Просыпайся, сэй! Просыпайся! Просыпайся!
     Слова приходили из далекого далека. Даже когда ее  начала  трясти
чья-то рука и Сюзан поняла, что проснуться придется, ей  потребовалось
немало усилий, чтобы разлепить веки.
     Уже какую неделю она не могла выспаться, а  тут  крепко  заснула,
хотя на это не рассчитывала... особенно в эту ночь. Она лежала без сна
в роскошной спальне в Доме-на-Набережной, ворочаясь  с  боку  на  бок.
Ночная рубашка задралась вверх и сбилась комом под поясницей. Встав по
малой нужде, Сюзан скинула эту мерзкую  хламиду,  швырнула  в  угол  и
забралась в постель голой.
     Как выяснилось, именно шелковая ночная рубашка и мешала ей спать.
Как только голова Сюзан  коснулась  подушки,  она  вырубилась.  Именно
вырубилась, а не заснула, провалилась в черную пустоту,  где  не  было
места даже снам.
     И вот этот назойливый голос. Эта рука, трясущая ее с такой силой,
что голоса моталась из стороны в сторону по подушке. Сюзан  попыталась
отползти в сторону,  свернуться  калачиком,  прижав  колени  к  груди,
протестовать, но рука продолжала ее трясти. Не утихал и голос.
     - Просыпайся,  сэй!  Просыпайся!  Во  имя  Медведя  и   Черепахи,
просыпайся!
     Голос Марии. Сюзан поначалу  не  узнала  его,  потому  что  Марию
что-то очень расстроило. Такого с ней раньше не случалось,  но  теперь
Сюзан почувствовала, что девушка на грани истерики.
     Сюзан села, вырвавшись-таки из объятий  сна,  но  соображала  еще
плохо. Одеяло свалилось ей на колени, обнажив грудь, но  она  даже  не
попыталась прикрыться.
     Прежде всего ее удивил свет, вливающийся в окна, яркий. Не сразу,
но она поняла, в чем дело: никогда она так не залеживалась в  кровати.
Боги, сейчас уже часов десять, а то и позже.
     "А еще крики, доносящиеся снизу. До  дворце  мэра  обычно  царили
тишина и покой. До  двенадцати  часов  слышалось  лишь  цоканье  копыт
лошадей, которых конюхи выводили  на  утреннюю  прогулку,  шик-шик-шик
метлы Мигуэля, подметающего двор, да постоянный гул прибоя. В это утро
тишина  сменилась  криками,  проклятиями,  топотом  копыт   уносящихся
лошадей, взрывами злобного смеха. Что-то  происходило  за  стенами  ее
комнаты, может, не в этом крыле дворца, но неподалеку: Сюзан  слышала,
как по коридору бегали люди в сапогах.
     И кто поразил ее, так это Мария.  Ее  смуглое  лицо  посерело,  а
обычно   аккуратно   причесанные   волосы   висели   патлами.   Только
землетрясение, подумала Сюзан,  могло  помешать  ей  привести  себя  в
порядок.
     - Мария, что случилось?
     - Тебе надо уходить, сэй. В  Доме-на-Набережной  тебе  оставаться
опасно. Может, лучше вернуться домой. Не увидев тебя раньше, я решила,
что ты уже ушла. Ты выбрала неудачный день для спанья.
     - Уходить? - переспросила Сюзан. Медленно натянула одеяло чуть ли
не до самого носа, уставилась на Марию широко  раскрытыми  глазами,  с
опухшими от сна веками. - Что значит уходить?
     - Через хозяйственный ход. - Мария вырвала одеяло из  рук  Сюзан,
оголив ее до лодыжек. - Как ты делала раньше. Скорее,  мисси,  скорее!
Одевайся и уходи! Эти парни уже  не  страшны,  но  вдруг  у  них  есть
друзья? Что, если они вернутся и убьют и тебя?
     Сюзан уже вставала, но тут ноги стали ватными, и  она  плюхнулась
на кровать.
     - Парни? - прошептала она.  -  Какие  убили  парни?  Какие  убили
парни?
     Вопрос явно был не в ладах с грамматикой, но смысл Мария поняла.
     - Диаборн и его дружки.
     - И кого они вроде бы убили?
     - Мэра и канцлера. - Она сочувственно посмотрела на  Сюзан.  -  А
теперь вставай, говорю тебе. И уходи. Здесь теперь дурдом.
     - Они  не  могли  этого  сделать,  -  воскликнула  Сюзан  и  едва
сдержалась, чтобы не добавить: В наши планы это не входило.
     - Как бы то ни было, сэй Торин и сэй Раймер мертвы. - Крики внизу
усилились, что-то громыхнуло, вроде бы выстрел. Мария коротко  глянула
в окно, бросила Сюзан одежду. - Мэру вырезали глаза.
     - Они не могли! Мария, я их знаю...
     - А я вот ничего о них не знаю и  знать  не  хочу...  но  ты  мне
небезразлична. Одевайся и уходи, говорю тебе. Как можно быстрее.
     - Что случилось с ними? - Ужасная мысль  пронзила  Сюзан,  и  она
вскочила с кровати, одежда свалилась на пол. Сюзан  схватила  служанку
за плечи. - Их не убили? - Она тряхнула Марию. - Скажи, их не убили?
     - Думаю, что нет. Слухи ходят  разные,  но  я  думаю,  их  просто
посадили в тюрьму. Только...
     Продолжать  не  было  нужды.   Мария   отвела   глаза,   и   этим
(подтверждением служили и крики внизу) сказала, все. Их еще не  убили,
но Харта Торина очень  любили,  происходил  он  из  знатного  рода,  а
Роланд, Катберт и Ален приехали издалека.
     Их еще не убили... но завтра - Праздник Жатвы, и вечером - костер
Жатвы. Сюзан начала лихорадочно одеваться.



                                  8


     Рейнолдс пробыл с Джонасом дольше Дипейпа,  поэтому  ему  хватило
одного взгляда на  скачущего  к  ним  всадника,  чтобы  повернуться  к
партнеру.
     - Не задавай ему глупых вопросов... в это утро он  не  расположен
на них отвечать.
     - Откуда ты знаешь?
     - Не важно. Главное - не разевай по пустякам свою гребаную пасть.
     Джонас  остановил  лошадь  перед  ними,  но  остался   в   седле,
ссутулившийся, бледный,  задумчивый.  И,  несмотря  на  предупреждение
Рейнолдса, Дипейп не удержался от естественного вопроса.
     - Элдред, с тобой все в порядке?
     - А может ли кто этим  похвалиться?  -  ответил  Джонас  и  вновь
замолчал. За его спиной скрипели  работающие  качалки  СИТГО.  Наконец
Джонас выпрямился,  расправил  плечи.  -  Щенки  в  клетке.  Я  просил
Ленджилла и Эвери дать двойной залп из пистолей, если что-то пойдет не
так, но до сих пор выстрелов не было.
     - И мы ничего не слышали, Элдред, - покивал Дипейп. - Ни  единого
выстрела.
     Джонас поморщился.
     - И не могли слышать, не так ли? За всем этим скрежетом. Болван!
     Дипейп  прикусил  губу,  обнаружил  какие-то  неполадки  в  левом
стремени, склонился над ним.
     - Вас видели? - спросил Джонас. - Этим утром, когда вы отправляли
Раймера и Торина в пустошь? Мог вас кто-то увидеть?
     Рейнолдс покачал головой за них обоих:
     - Все прошло чисто.
     Джонас кивнул, как бы закрывая эту малозначимую  для  него  тему,
повернулся к нефтяному полю со ржавыми вышками.
     - Может, народная молва права, - говорил он тихо,  словно  сам  с
собой. - Может, Древние  были  дьяволами.  -  Он  вновь  посмотрел  на
Охотников за гробами. - Что ж, теперь дьяволы - мы. Не так ли, Клей?
     - Как скажешь, Элдред.
     - Вот я и говорю. Мы теперь дьяволы, и  клянусь  богами,  мы  еще
себя покажем. Что насчет Куинта и остальных? -  Он  мотнул  головой  в
сторону заросшего лесом склона.
     - Все еще там, в  полном  соответствии  с  твоими  указаниями,  -
ответил Рейнолдс.
     - Они тут больше не нужны. - Он мрачно  глянул  на  Рейнолдса.  -
Этот Диаборн отъявленный негодяй. Хотелось бы мне быть завтра в Хэмбри
и прилюдно сунуть ему факел между ног. Я чуть не убил его  на  "Полосе
К". Убил бы, если б не Ленджилл. Отъявленный негодяй, вот он кто.
     При каждом слове лицо Джонаса становилось все темнее, тучи на его
челе сгущались. Дипейп, разобравшись со стременем,  нервно  глянул  на
Рейнолдса. Тот не отреагировал.  Какой  смысл?  Если  Элдред  потеряет
контроль над собой (а такое на памяти Рейнолдса уже случалось), им все
равно не жить.
     - Элдред, у нас еще много дел.
     Говорил Рейнолдс тихо, но его слова  дошли  до  адресата.  Джонас
выпрямился. Снял шляпу, повесил ее на  переднюю  луку,  как  на  крюк,
пробежался рукой по волосам.
     - Да... дел действительно много. Пусть Куинт пошлет за  волами  и
перевезет  к  Скале  Висельников  две  оставшиеся   полные   цистерны.
Сопровождать  их  будет  он  сам  и  еще  четверо.   Остальные   могут
возвращаться в Хэмбри.
     Рейнолдс решил, что уже можно задавать вопросы:
     - Когда подойдут остальные солдаты Латиго?
     - Солдаты? - фыркнул Джонас. - Мальчишки Латиго подъедут к  Скале
Висельников  в  полночь,  несомненно,  развернув  знамена,  к  радости
койотов и диких собак. Выступление назначено на десять утра, но думаю,
они  проваландаются  весь  день.  Главное  в  том,  что  они  нам   не
понадобятся.  Все  под  контролем.  А  теперь  отправляйтесь  к  Скале
Висельников,  введите  Латиго  в  курс  дела  и  как   можно   быстрее
возвращайтесь ко мне.
     Джонас повернулся и посмотрел на возвышающиеся  на  северо-западе
холмы.
     - У нас есть еще одно  дело.  Чем  быстрее  мы  его  начнем,  тем
быстрее закончим. Я хочу стряхнуть пыль этого гребаного Меджиса с моей
шляпы и сапог. Не нравится мне здешний климат. Совсем не нравится.



                                  9


     Сорокалетняя   Тереза   Мария   Долорес   О'Шивен,    пухленькая,
симпатичная, мать четверых детей, жена Питера,  весельчака  скотовода,
торговала на верхнем рынке коврами и гобеленами. Она выполнила не один
и не два серьезных заказа Дома-на-Набережной, так что ее  семья  ни  в
чем не нуждалась и ни в чем себе не отказывала. Хотя ее муж и  работал
на ранчо, семью О'Шивен в любые времена и в любой стране отнесли бы  к
среднему классу. Двое ее старших детей выросли и уехали из дома,  один
даже покинул феод. Третий сын на Новый  год  намеревался  жениться  на
своей любимой, и только младшая дочь подозревала, что с матерью не все
в порядке. Но даже она представить себе не могла, сколь близка  Тереза
к той черте, за которой начинается безумие.
     Накануне  праздника  Жатвы  занятий  в  школе  не  было,  игровые
павильоны работали только  несколько  часов  в  день,  поэтому  Тереза
послала свою младшую к соседке отнести ей пирог, как предположила Риа,
поскольку слов она слышать не могла. Зато видела, как Тереза  надевала
на дочь вязаную шапку и что-то долго ей  объясняла.  Риа  решила,  что
соседка эта живет достаточно  далеко:  Терезе  Марии  Долорес  О'Шивен
требовалось время. Дом был большой, углов в нем хватало.
     Риа хохотнула, но хохот быстро перешел в надсадный кашель. В углу
Масти вскинул голову, уставился на хозяйку. В отличие  от  нее  он  не
превратился в иссохший скелет, но выглядел неважно.
     Девочку с пирогом под  мышкой  выставили  за  порог.  Она  успела
бросить  на  мать  один  полный  тревоги  взгляд,  прежде  чем   дверь
захлопнулась перед ее носом.
     - Давай! - прокрякала Риа. - Углы ждут! На колени, женщина, и  за
дело!
     Сначала Тереза подошла к окну. А убедившись, что  дочь  вышла  за
калитку и зашагала по Главной улице, вернулась  на  кухню.  Подошла  к
столу, постояла, уставившись в никуда.
     - Не тяни же, приступай! - воскликнула Риа. Она более  не  видела
своей грязной хижины, не ощущала вони, которую источало ее  тело.  Она
растворилась в Колдовской радуге. Находилась рядом с Терезой  О'Шивен,
дом которой чистотой углов не знал равных во всем Меджисе. А может,  и
во всем Срединноц мире.
     - Поторопись, женщина! - Риа уже кричала. - Принимайся за работу!
     Словно услышав ее. Тереза расстегнула пуговицы домашнего  халата,
сняла его, аккуратно положила на стул. Задрала подол  чистой  рубашки,
прошла в угол, опустилась на четвереньки.
     - Давай же, хорошая моя! - кричала  Риа,  захлебываясь  смехом  и
кашлем. - Покажи, на что ты способна!
     Тереза О'Шивен вытянула шею, насколько  возможно,  раскрыла  рот,
высунула язык и начала вылизывать угол. Она вылизывала его  точно  так
же, как Масти лакал молоко. Риа наблюдала  за  этим,  хлопая  себя  по
колену, то и дело радостно вскрикивая, она раскачивалась из стороны  в
сторону, и ее лицо все багровело и багровело. Да, Тереза ходила у  нее
в фаворитках! Безусловно! Теперь не один  час  она  будет  ползать  на
руках и  коленях,  задом  кверху,  вылизывая  угол  за  углом,  молясь
неведомому богу, даже не Человеку Иисусу, о  прощении,  богу,  который
наложил  на  нее  такую  епитимью  за  известное  только  ей   и   ему
прегрешение. Иногда в  язык  Терезе  впивалась  заноза,  и  тогда  она
поднималась, чтобы сплюнуть кровь в  раковину.  Пока  какое-то  шестое
чувство не предупреждало ее, и она успевала  подняться  и  одеться  до
того, как в дом заходил кто-то из членов семьи, но Риа знала, что рано
или поздно чувство это не сработает и Терезу застанут врасплох. Может,
даже сегодня. Девочка могла вернуться раньше, чтобы попросить  монетку
на развлечения, и увидеть, как мать, стоя на коленях, вылизывает углы.
Да, это будет зрелище! Как Риа хотелось его увидеть! Как она...
     Внезапно Тереза пропала. Вместе с комнатой, в которой  вылизывала
очередной угол. Пропало все, скрылось за розовой пеленой.  Впервые  за
несколько недель магический кристалл  огорчил  ее.  Риа  подняла  его,
тряхнула.
     - Что с тобой случилось, дорогой? Что тебе не понравилось?
     Вес у хрустального шара  был  немалый,  а  Риа  заметно  ослабла.
Пальцы ее разжались, шар выскользнул, и Риа едва успела прижать его  к
тощей груди. По ее телу пробежала дрожь.
     - Нет, нет, красавчик,  -  заворковала  она,  положив  магический
кристалл на стол. - Как сможешь,  так  и  покажешь  все  то,  что  мне
хочется  увидеть.  Да,  Риа  немного  рассердилась,  но   теперь   все
нормально, она не собирается ни трясти тебя, ни тем более  разбить.  У
нее и в мыслях...
     Она замолчала, прислушалась, склонив  голову.  Топот  копыт.  Три
лошади приближались к ее хижине.  Не  лошади,  конечно  же,  всадники.
Подкрались, пока она смотрела  на  Терезу.  Мальчишки?  Это  треклятые
мальчишки? Риа вновь прижала хрустальный шар к груди, глаза ее  широко
раскрылись, губы затряслись. Риа  так  исхудала,  что  розовое  сияние
просвечивало сквозь ее руки.
     - Риа! Риа с Кооса!
     Нет, не мальчишки.
     - Выйди сюда и принеси то, что тебе дадено!
     Хуже.
     - Фарсон требует вернуть его собственность! Мы пришли за ней!
     Нет, не мальчишки, а Большие охотники за гробами.
     - Никогда, старый, грязный, седоволосый козел, - прошептала  Риа.
- Никогда ты его не возьмешь. - Ее взгляд заметался по  сторонам.  Она
напоминала койота, загнанного в угол.
     Потом Риа посмотрела на шар, и протяжный  вопль  исторгся  из  ее
груди. Пропало даже розовое сияние.  Шар  стал  черным,  как  глазница
черепа.



                                  10


     Из хижины вырвался вопль. Дипейп повернулся к Джонасу. Глаза  его
округлились,  по  коже  побежали  мурашки.  В  вопле  не  было  ничего
человеческого.
     - Риа! - вновь позвал Джонас. - Принеси хрустальный шар, женщина,
и передай его нам! У меня нет времени на игры!
     Дверь распахнулась. Дипейп и Рейнолдс выхватили  револьверы,  как
только старая карга вышла на  крыльцо,  щурясь  от  солнечного  света,
словно некое существо, всю жизнь проведшее в пещере.
     Любимую  игрушку  Джона  Фарсона  она  держала  над  головой,  на
вытянутых руках. На дворе хватало камней,  на  которые  она  могла  бы
бросить магический кристалл. Даже если бы ведьма промахнулась, он  мог
разбиться от удара об землю.
     Ситуация сложилась скверная, и Джонас это  уже  понял:  некоторые
люди просто не реагировали на  угрозы.  Он-то  полностью  сосредоточил
внимание на мальчишках (которых по иронии судьбы взяли  с  невероятной
легкостью) и даже представить себе не мог,  что  здесь  у  него  могут
возникнуть какие-то сложности. И  Кимба  Раймер,  предложивший  Риа  в
хранители Радуги Мейрлина, уже умер. Поэтому он не мог переложить вину
на канцлера, не так ли?
     Может, им действительно уехать подальше на запад, оставив  Латиго
разбираться и с нефтью, и с магическим кристаллом...  От  этих  мыслей
его оторвал щелчок взводимого курка револьвера Дипейпа.
     - Убери револьвер, идиот! - рыкнул Джонас.
     - Но ты посмотри на нее! - Дипейп чуть ли не стонал.  -  Посмотри
на нее, Элдред!
     Он  посмотрел.  Человекоподобное  существо  в  черном  платье,  с
разлагающейся змеей на щее.  Худобой  сравнимая  с  ходячим  скелетом.
Островки волос, торчащие на  черепе:  остальные  повылезали.  Язвы  на
щеках и на лбу. Отметина, похожая на паучий укус, у левого уголка рта.
Джонас подумал, что это лихорадка, но его это особо  не  волновало.  А
вот хрустальный шар в длинных дрожащих клешнях  женщины-полутрупа  еще
как волновал.



                                  11


     Солнечный свет, ударивший Риа в глаза, помешал увидеть  револьвер
в руке Дипейпа. Когда же к ней  вернулось  зрение,  Дипейп  уже  успел
убрать оружие. Она обвела взглядом  выстроившихся  перед  ней  мужчин:
рыжеволосого в очках, еще одного в плаще  и  седого  Джонаса,  хриплый
смешок сорвался с ее губ. Разве она их боялась, этих могучих Охотников
за гробами? С чего, собственно, ей бояться? Они  же  мужчины,  обычные
мужчины, которых она побивала всю свою  жизнь.  Да,  они  думали,  что
власть и сила на их стороне, в Срединном мире  никого  не  обвиняли  в
том, что он забыл лицо своей матери, но на  самом  деле  они  слабаки:
грустная песня вышибала у них слезу,  обнаженная  грудь  превращала  в
кисель, их уверенность в том, что они сильны, круты  и  мудры,  только
помогала манипулировать ими.
     Магический кристалл по-прежнему оставался темным, и эта  темнота,
- пусть Риа и ненавидела ее, прочистила ей мозги.
     - Джонас! - выкрикнула она. - Элдред Джонас!
     - Я здесь, старая матерь, - ответил он.  -  Долгих  тебе  дней  и
приятных ночей.
     - Обойдемся без комплиментов, времени для них нет.
     Четыре шага вперед, и, с шаром над головой, она остановилась  над
серым куском гранита, торчащим из сорняков. Посмотрела на него,  вновь
на Джонаса. Намек не остался незамеченным.
     - Что ты хочешь? - спросил Джонас.
     - Шар  потемнел.  Все  время,  пока  он  находился  у  меня,   он
светился... да, даже если и не показывал ничего такого, что я могла бы
понять, он оставался ярким и розовым... но потемнел при звуках  твоего
голоса. Он не хочет возвращаться к тебе.
     - Тем не менее у меня приказ взять его. - Джонас  говорил  мягко,
успокаивающе. Почти таким же тоном, что в кровати с Корал. - Задумайся
на минуту, и ты поймешь, в  каком  я  положении.  Магический  кристалл
нужен Фарсону, и кто я такой,  чтобы  идти  против  желаний  человека,
который через год станет самым могущественным во всем Срединном  мире?
Если я вернусь без него и скажу, что Риа с Кооса отказалась отдать мне
хрустальный шар, меня убьют.
     - Если ты вернешься и скажешь Фарсону, что я разбила его  у  тебя
на глазах, тебя тоже убьют. - Она стояла так близко  от  Джонаса,  что
тот видел,  как  далеко  зашла  болезнь.  А  магический  кристалл  над
остатками волос ходил взад-вперед. Джонас понимал, что долго  Риа  его
не продержит. Еще минуту, не больше. Джонас  почувствовал  выступивший
на лбу пот.
     - Да, мать. Но,  учитывая,  что  мне  все  равно  умирать,  я  бы
предпочел взять с собой причину моей смерти. То есть тебя, дорогуша.
     Риа то ли захрюкала, то ли засмеялась:
     - В любом случае без меня пользы от него  Фарсону  не  будет.  Он
нашел свою хозяйку, говорю я тебе... вот почему он  потемнел,  услышав
твой голос.
     Джонасу оставалось  только  догадываться,  сколько  других  людей
верили, что магический кристалл реагирует исключительно  на  них.  Ему
хотелось стереть пот, прежде чем он зальет глаза, но держал руки перед
собой, на луке седла. Не решался он  и  посмотреть  на  Рейнолдса  или
Дипейпа, но надеялся, что  они  не  будут  проявлять  инициативы.  Она
балансировала на грани,  как  физической,  так  и  душевной.  Малейший
толчок мог послать ее за эту грань.
     - Нашел, говоришь, свою хозяйку? - Он подумал, что выход все-таки
есть. Если ему повезет. И выход не такой уж плохой и для  Риа.  -  Так
что же нам теперь делать?
     - Возьми меня с собой. - гримаса  жадности  перекосила  ее  лицо:
теперь она походила на труп, собравшийся чихнуть. Она не понимает, что
умирает, подумал Джонас. Возблагодарим за это богов. - Возьми шар,  но
вместе с ним возьми и меня. Я поеду с тобой  к  Фарсону,  и  никто  не
устоит перед нами, потому что я смогу передать ему то, что откроет мне
магический кристалл. Возьми меня особой!
     - Хорошо. - На это Джонас и надеялся. - Хотя не мне знать,  какое
решение примет Фарсон. Ты это понимаешь?
     - Ага.
     - Хорошо. А теперь дай мне шар. Я верну  его  тебе  на  хранение,
если хочешь, но я должен убедиться, что за это время с ним  ничего  не
произошло.
     Он  наклонился,  протянул  руки  к  магическому  кристаллу.   Она
пристально смотрела на него снизу верх. И неожиданно подмигнула ему.
     - Я знаю, о чем ты думаешь, Джонас. Ты думаешь: "Сейчас я  возьму
хрустальный шар, потом достану револьвер и убью ее, вреда от этого  не
будет". Об этом ты думаешь, так? Да только вред  будет,  и  не  одному
тебе. Убей меня, и шар больше не засветится для Фарсона. Для  кого-то,
может, и засветится, да, но только не для него... и оставит ли он тебя
в живых, если увидит, что игрушка, которую ты вернул ему, сломана?
     Джонас уже успел все это обдумать.
     - Мы заключили сделку, старая матерь. Ты поедешь на запад  вместе
с кристаллом... если только не умрешь где-нибудь  по  дороге.  Извини,
что так говорю, но выглядишь ты неважно.
     Риа хохотнула:
     - Выгляжу я не хуже твоего. И мои часы будут  тикать  еще  долгие
годы.
     А я думаю, ты сильно в этом ошибаешься, так и подмывало  ответить
Джонаса, но он оставил свои мысли  при  себе,  по-прежнему  протягивая
руки к хрустальному шару.
     Еще мгновение Риа держала его.  Они  обо  всем  договорились,  но
очень уж ей не хотелось расставаться с ним. Глаза сверкнули жадностью.
     Он протягивал к ней руки, не говоря ни слова, дожидаясь, когда ее
разум смирится с неизбежным... Если она отдаст магический кристалл,  у
них оставался хоть какой-то шанс. Если нет, всем, кто находился сейчас
в этом усеянном камнями дворе, жить оставалось недолго... и ей  в  том
числе.
     Со вздохом сожаления Риа опустила шар в его  руки.  В  тот  самый
момент, когда шар переходил от нее к Джонасу, в его глубинах сверкнула
розовая искра. Укол боли пронзил голову Джонаса... а его член напрягся
в желании.
     Словно издалека он услышал, как Дипейп и Рейнолдс взвели курки.
     - Уберите револьверы, - приказал Джонас.
     - Но... - Рейнолдс ничего не понимал.
     - Они думали, что ты собрался обмануть Риа. - заквохтала старуха.
- Хорошо, что начальник ты, а  не  они,  Джонас...  может,  ты  знаешь
поболе их.
     Что-то он действительно знал, к примеру, какая опасность исходила
от этого гладкого хрустального шара, который он сейчас держал в руках.
     Шар, не шар вовсе, а магический кристалл, мог взять его в оборот.
И за месяц он стал бы таким же, как ведьма: худым,  словно  скелет,  в
язвах, с одной мечтой - не выпускать шар из рук.
     - Уберите  оружие!  -  прокричал  Джонас.   Рейнолдс   и   Дипейп
переглянулись, сунули револьверы в кобуру.
     - У тебя есть мешок для этой штуки. С веревкой-затяжкой.  Принеси
его.
     - Есть, - ухмыльнулась Риа. - Но он тебе  не  поможет,  если  шар
решит добраться до тебя. Не волнуйся, не решит. - Она перевела  взгляд
на двух других Охотников за гробами, остановила его на Рейнолдсе. -  В
сарае есть возок и пара крепких козлов, чтобы тащить его. - Обращалась
она к Рейнолдсу, но Джонас заметил, что взгляд ее то и дело  падал  на
хрустальный шар... теперь и его чертовы глаза хотели смотреть туда же.
     - Ты не вправе приказывать мне.
     - Зато я вправе, - поддержал старуху Джонас. Его взгляд уперся  в
шар, он и боялся, и хотел увидеть розовую искру.  Но  нет.  Магический
кристалл оставался холодным и темным. Джонас заставил себя  посмотреть
на Рейнолдса. - Иди за возком.



                                  12


     Рейнолдс услышал жужжание мух еще  до  того,  как  открыл  ворота
сарая, и тут же понял, что козлы Риа окончили свои дни. Они  лежали  в
своем  загоне,  раздувшиеся,  с  торчащими  вверх  ногами,  в   глазах
копошились червяки. Рейнолдс решил, что прошло никак не меньше  недели
с того дня, как Риа в последний раз кормила и поила их.
     Не могла оторваться  от  того,  что  показывал  ей  шар,  подумал
Рейнолдс. А зачем ей на шее мертвая змея?
     - Не хочу я этого знать, - пробормотал он, натягивая на рот и нос
шейный платок. Действительно, если он чего и хотел, так это  побыстрее
покинуть Коос.
     Он нашел возок, выкрашенный в черный цвет,  расписанный  золотыми
каббалистическими знаками. Напоминающий то ли лазаретный фургон, то ли
катафалк. Взявшись за дышла, выкатил возок из сарая. А остальное пусть
делает Дипейп, решил он. Запрягает в возок свою  лошадь  и  везет  эту
вонючую старуху... куда? Кто знает? Может, Элдред.
     Риа вернулась из хижины с мешком, в котором Большие  охотники  за
гробами привезли ящик с  магическим  кристаллом,  но  остановилась  на
крыльце, дожидаясь ответа на вопрос Рейнолдса. И Джонас ответил  после
короткого раздумья:
     - Полагаю, сначала в Дом-на-Набережной. Да, лучшего места для нее
и этого стеклянного пузыря не найти. Побудут там до  завтрашнего  дня,
пока мы не выступим на запад.
     - Да, Дом-на-Набережной, - кивнула Риа, спускаясь  с  крыльца.  -
Никогда там не была. - Она приблизилась к лошади Джонаса, которая  тут
же попыталась отпрыгнуть  от  нее,  раскрыла  мешок.  Поколебавшись  с
мгновение, Джонас опустил в него магический  кристалл.  Он  улегся  на
дно, придав мешку форму пули.
     Морщинистые губы Риа изогнулись в улыбке:
     - Может, мы встретим Торина. Если так, игрушка Благодетеля с моей
помощью покажет ему кое-что интересное.
     - Если ты и встретишь его, - ответил Джонас, спрыгивая на  землю,
чтобы помочь запрячь лошадь Дипейпа в повозку, - то в том  месте,  где
можно заглянуть как в прошлое, так и в будущее без всякой магии.
     Она нахмурилась, уставившись на него, затем вновь заулыбалась:
     - Как я понимаю, с нашим мэром приключилось несчастье?
     - Возможно,   -   согласился   Джонас.   Она   хихикнула,   потом
расхохоталась. И все еще смеялась,  когда  черный  возок,  расписанный
золотом, выехал со двора.  Риа  восседала  в  возке,  словно  королева
Темных стран - на троне.



                            Глава восьмая
                                ПЕПЕЛ


                                  1


     Паника заразительна, особенно в ситуации, когда ничего не знаешь,
а вокруг все в движении. А первым камешком, что положил начало лавине,
накрывшей Сюзан,  стал  старый  музыкант  Мигуэль.  Он  стоял  посреди
мощеного двора Дома-на-Набережной, прижимая метлу к груди, и взглядом,
полным тоски и изумления, провожал и встречал  всадников,  пролетавших
мимо. Сомбреро сбилось ему на спину, и потрясенная Сюзан увидела,  что
обычно нарядный и аккуратный Мигуэль надел пончо наизнанку.  Его  щеки
блестели от слез и, поворачиваясь, делая шаг к  кому-то  из  знакомых,
чтобы приветствовать его,  Мигуэль  напомнил  Сюзан  ребенка,  который
однажды едва не угодил под копыта запряженной в телегу лошади. Ребенка
в последний момент успел перехватить отец, но кто  сможет  перехватить
Мигуэля?
     Она смотрела на него, когда какой-то ковбой промчался мимо нее на
громадном, с выпученными глазами жеребце, промчался  так  близко,  что
стременем задел за бедро, а хвост коня коснулся ее предплечья.  С  губ
Сюзан сорвался смешок. Она  волновалась  из-за  Мигуэля,  а  раздавить
могли ее. Обхохочешься!
     Посмотрев на этот раз в обе  стороны,  она  двинулась  вперед,  а
затем отпрыгнула назад, потому что из-за  угла  выкатился  нагруженный
фургон. Да на такой большой скорости, что последнюю  часть  поворотной
дуги фургон проехал не на четырех, а на двух  колесах.  Что  лежало  в
фургоне, Сюзан не видела: мешал  брезентовый  полог.  А  вот  Мигуэля,
двинувшегося навстречу фургону, прижимая метлу к груди, увидела. Сюзан
вновь подумала о ребенке, едва не угодившем под копыта, и пронзительно
закричала. Мигуэль в последний момент отшатнулся, и фургон  просвистел
мимо, пересек двор и исчез за аркой.
     Мигуэль выронил метлу, прижал руки к щекам, опустился на колени и
начал молиться громким, лающим голосом. Сюзан какое-то время  смотрела
на него, губы ее безмолвно шевелились,  а  потом  рванула  к  конюшне,
начисто забыв о том, что  чуть  раньше  старалась  держаться  у  стены
дворца. Она подцепила болезнь,  которая  к  полудню  охватила  большую
часть населения Хэмбрй, и хотя ей удалось заседлать  Пилона  (в  любой
другой день по  крайней  мере  три  грума  оспорили  бы  право  помочь
очаровательной сэй), способность  мыслить  покинула  ее  в  тот  самый
момент, когда ударом каблука она пустила Пилона в галоп.
     И, проскакивая мимо Мигуэля  -  тот  все  еще  молился,  стоя  на
коленях и воздев руки к небесам, - Сюзан не заметила его точно так же,
как не замечали другие всадники, проезжавшие мимо него.



                                  2


     Она мчалась по Равной улице, каблуками понуждая Пилона прибавлять
скорость, пока могучий жеребец уже не скакал - летел. Мысли,  вопросы,
возможный план действий... для  всего  этого  места  в  ее  голове  не
нашлось. Сквозь туман она видела толпящихся  на  улице  людей,  но  не
мешала Пилону самому прокладывать путь между ними. Что с ней осталось,
так это его имя. Роланд, Роланд, Роланд! - криком отзывалось  в  ушах.
Храбрый ка-тет, созданный ими на кладбище, канул в  небытие:  три  его
члена сидели за решеткой, и жить им оставалось недолго (если их уже не
убили), четвертый, остававшийся на  свободе,  совсем  потерял  голову,
обезумел от ужаса, как залетевшая в сарай птица.
     Если бы паника удержала Сюзан в своих цепких лапах, многое  могло
бы пойти по-другому. Она проскочила центр, и дальше ее путь лежал мимо
домика, который она делила со своим отцом и теткой.  А  вот  эта  дама
зорко следила за каждым всадником, появившимся на дороге.
     И когда Сюзан приблизилась к дому, открылась дверь,  и  Корделия,
вся в черном, выскочила из дома и побежала к улице,  то  ли  крича  от
ужаса, то ли смеясь. Возможно, крики чередовались безумным  смехом.  И
Сюзан сквозь плотный  туман  паники  разглядела-таки  тетку...  но  не
потому, что узнала ее.
     - Риа! - закричала Сюзан и так резко натянула поводья, что Пилон,
поднявшись на дыбы, едва не опрокинулся назад. Если б  это  произошло,
он бы раздавил свою  наездницу,  но  Пилан  устоял  на  задних  ногах,
вскинув к небу передние и громко заржав.  Сюзан  автоматически  обняла
его за шею и удержалась в седле.
     Корделия Дельгадо, в своем  лучшем  черном  платье,  в  кружевной
мантилье,  наброшенной  на  волосы,  стояла  перед  лошадью,   как   в
собственной гостиной, не замечая копыт, бьющих по воздуху менее чем  в
двух футах от ее носа. В одной затянутой в перчатку руке  она  держала
деревянный ящик.
     Сюзан уже сообразила, что перед  ней  не  Риа,  но,  пожалуй,  не
стоило удивляться, что поначалу  она  спутала  свою  тетку  со  старой
ведьмой. Да, тетя Корд еще не напоминала ходячий скелет (хотя  дело  к
этому шло) и одевалась  более  пристойно  (правда,  на  этот  раз  она
почему-то надела грязные перчатки: Сюзан вообще не могла понять, зачем
тете перчатки, а тем более такие грязные), но безумный  взгляд  роднил
ее с Риа.
     - Доброго тебе дня, мисс Юная Красавица! - приветствовала ее тетя
Корд скрипучим, злобным голосом, от которого у Сюзан задрожало сердце.
Тетя Корд даже  не  поленилась  присесть  в  реверансе,  правда,  юбку
подобрала только одной рукой - вторая  удерживала  деревянный  ящик  у
груди. - Куда это мы едем в столь прекрасный осенний  день?  Куда  это
так спешим? Во всяком случае, не в объятия любовника, ибо один  мертв,
а второй - в тюрьме!
     Корделия снова рассмеялась, губы разошлись, обнажив большие белые
зубы. Почти что лошадиные зубы. Ее глаза блестели в солнечном свете.
     Она помешалась, подумала Сюзан. Бедняжка. Бедная старушка.
     - Ты заставила Диаборна приложить к этому руку? -  спросила  тетя
Корд. Она обошла Пилона и теперь стояла у стремени,  подняв  на  Сюзан
остекленевшие глаза. - Твоя работа, не так ли? Да! Может, ты даже дала
ему нож, которым он воспользовался, после того как  ты  приложилась  к
нему губами, желая ему удачи.  Вы  оба  это  затеяли...  так  чего  не
сознаться? По крайней мере признать, что ты спала с этим парнем,  а  я
знаю, что это так, я видела, как он смотрел на тебя в тот день,  когда
ты сидела у окна, и как ты смотрела на него!
     - Если хочешь знать правду, я  тебе  все  скажу.  Мы  любим  друг
друга. И поженимся еще до Нового года.
     Корделия  вскинула  руку  в  грязной  перчатке  к  небу,   словно
приветствуя богов. Закричала, захлебываясь от смеха:
     - И  она  еще  думает,  что  они  поженятся!  О-о-о-о!   Вы   бы,
несомненно, выпили кровь ваших жертв прямо на свадебном алтаре, не так
ли? О, какая же ты ужасная! Мне хочется  плакать!  -  Но  Корделия  не
заплакала, а вновь расхохоталась, уставившись в бездонное синее небо.
     - Мы не собирались никого убивать.  -  Сюзан,  во  всяком  случае
мысленно, разделила убийства в Доме-на-Набережной и  ловушку,  которую
они готовили для солдат Фарсона. - И он никого не убивал. Нет, все это
дело рук твоего дружка, Джонаса. Я готова в этом поклясться. Его план,
его грязная работа.
     Корделия сунула руку в ящик, который прижимала к груди,  и  Сюзан
сразу поняла, почему перчатки грязные: тетка чистила печь.
     - Я проклинаю тебя этим пеплом!  -  выкрикнула  Корделия,  осыпав
черным  облаком  ногу  и  руку  Сюзан.  -  Я  проклинаю   вас   обоих!
Отправляйтесь во тьму!  И  будьте  там  счастливы,  неверные!  Убийцы!
Лжецы! Прелюбодеи! Чтоб вам провалиться сквозь землю и остаться там!
     С каждым криком Корделия Дельгадо  осыпала  племянницу  очередной
пригоршней пепла. С каждым криком прояснялась голова  Сюзан.  И  когда
Пилон,  которому  пришелся  не  по  нутру  этот  черный  сухой  дождь,
попытался податься в сторону, Сюзан удержала его на месте. Вокруг  уже
собрались зеваки, с интересом наблюдая за древним обрядом отречения от
родства (среди них оказался  и  Шими,  с  широко  раскрытыми  глазами,
дрожащим ртом), но Сюзан их не видела.  К  ней  вернулась  способность
соображать, она уже поняла, что надо делать, и  только  за  это  могла
хоть как-то отблагодарить тетку.
     - Я прощаю тебя, тетя Корд, - молвила она.  Ящик  с  пеплом,  уже
почти пустой, вывалился из рук  Корделии,  словно  Сюзан  отвесила  ей
увесистую затрещину.
     - Что? - прошептала Корделия. - Что ты сказала?
     - Прощаю за то, что ты сделала своему брату и моему отцу.  В  чем
принимала участие. -  Сюзан  провела  ладонью  по  ноге,  наклонилась,
вытянув руку. И, прежде чем тетка успела отпрянуть, вымазала пеплом ее
щеку. Пепел остался на коже, как широкий темный шрам. - А эта отметина
тебе на память. Смой ее, если хочешь, но я думаю, что ты будешь носить
ее на сердце. - Она помолчала. - Думаю, уже носишь. Прощай.
     - И  куда  это  ты  направляешься?  -  Одной  рукой   тетя   Корд
прикоснулась к пепельной полосе на щеке, второй попыталась  схватиться
за поводья Пилона. Споткнулась о ящик  и  едва  не  упала.  Но  Сюзан,
наклонившись  еще  ниже,  успела  удержать  ее  за   плечо.   Корделия
выпрямилась, повернулась к племяннице. - Только не  к  нему!  Не  смей
идти к нему, глупая гусыня!
     Сюзан двинула Пилона с места.
     - Не твое дело, тетя. Между нами все кончено. Но запомни то,  что
я тебе сказала: мы поженимся до Нового года. И наш первенец уже зачат.
     - Вас поженят следующей ночью!  Соединят  дымом,  обручат  огнем,
уложат в пепел! Уложат в пепел, ты меня слышишь?
     Обезумевшая женщина двинулась к ней, но Сюзан больше не могла  ее
слушать. День катился к вечеру, так что времени  оставалось  в  обрез.
Если она хотела успеть сделать то, что задумала.
     - Прощай, - повторила она и бросила Пилона в галоп. Но  последние
слова тетки продолжали  звучать  в  ушах:  Уложат  в  пепел,  ты  меня
слышишь?



                                  3


     Выехав из города по Великому тракту, Сюзан увидела приближающихся
к ней всадников и свернула  с  дороги,  решив,  что  сейчас  не  время
попадаться кому-либо на глаза. Она  завела  Пилона  за  старый  амбар,
погладила по шее, успокоила ласковым словом.
     Чтобы  поравняться  с  ней,  всадникам  понадобилось  значительно
больше времени, чем предполагала Сюзан. Причину она поняла, лишь когда
они  проехали  мимо  амбара,  высунуться  из-за  которого  девушка  не
решалась. С ними была Риа, восседавшая на  черном  возке,  расписанном
магическими символами. Ведьма стала еще более страшной в  сравнении  с
той ночью, когда Сюзан побывала у нее. Тогда, в свете Целующейся Луны,
она еще походила на женщину. Теперь же в возке качалось из  стороны  в
сторону  не  человеческое  существо,   а   покрытый   язвами   тролль.
Сопровождали Риа Большие охотники за гробами.
     - В Дом-на-Набережной! - прокаркало нечто,  сидящее  в  возке.  -
Скорее, на полной скорости! Эту ночь я проведу в постели Торина,  имею
право! Буду спать в  ней  и  справлять  в  нее  нужду,  если  пожелаю!
Быстрее, говорю я вам!
     Дипейп - в возок впрягли  именно  его  лошадь  -  обернулся  и  с
отвращением и страхом посмотрел на ведьму:
     - Закрой рот.
     Ее ответом стал взрыв дикого хохота. Риа качалась  из  стороны  в
сторону, одной рукой держа на коленях мешок, вторую вытянув к Дипейпу,
нацелив на него длинный указательный палец. От одного ее вида у  Сюзан
подогнулись колени, паника черной волной вновь начала заливать разум.
     Но она отчаянно сопротивлялась, не  желая  вновь  превратиться  в
безмозглую птицу, мечущуюся по сараю, бьющуюся о стену и не замечающую
открытого окна, через которое залетела внутрь.
     Даже когда возок скрылся за ближайшим холмом и о  нем  напоминала
лишь повисшая в воздухе пыль, Сюзан могла слышать безумный смех Риа.



                                  4


     До лачуги в Плохой Траве Сюзан  добралась  в  час  дня.  Какое-то
время оставалась в седле, глядя на лачугу. Неужели она и  Роланд  были
здесь каких-то двадцать четыре часа назад? Любили друг друга и строили
планы на будущее? Верилось в это с трудом, но, спешившись  и  войдя  в
лачугу, она увидела корзинку, в которой вчера принесла  еду.  Корзинка
стояла на колченогом столике, где они ее и оставили.
     Взглянув на нее,  Сюзан  вспомнила,  что  не  ела  со  вчерашнего
вечера. Она ужинала с Хартом Торином, и  кусок  не  лез  ей  в  горло,
потому что мэр буквально пожирал ее глазами. Что ж, больше его взгляду
не ползать по ее телу, не так ли? И ей, проходя по Дому-на-Набережной,
не придется гадать, из-за  какой  двери  он  выскочит,  как  джинн  из
бутылки, чтобы облапать ее и потереться твердым концом.
     Пепел, думала  она.  Сплошной  пепел.  Но  не  для  нас,  Роланд.
Клянусь, не для нас, дорогой.
     Ее  не  покидал  испуг,  она  пыталась  наметить  план  действий,
разложить все по полоскам, расставить по порядку,  но  ей  было  всего
шестнадцать, и  молодой  организм  требовал  своего.  Один  взгляд  на
корзинку, и ей ужасно захотелось есть.
     Сюзан заглянула в нее,  увидела  муравьев  на  двух  сандвичах  с
копченым мясом, стряхнула их, в один миг  расправилась  с  сандвичами.
Хлеб зачерствел, но Сюзан этого  и  не  заметила.  А  в  корзинке  еще
оставались полкувшина сладкого сидра и кусок пирога.
     Съев и выпив все, Сюзан прошла в северный угол, отбросила лежащие
там шкуры. Под ними,  завернутые  в  мягкую  кожу,  лежали  револьверы
Роланда.
     Если что-то пойдет не так, ты должна прийти сюда и отвезти их  на
запад, в Гилеад. Найди там моего отца.
     И Сюзан не могла не задаться вопросом,  действительно  ли  Роланд
ожидал, что она помчится в  Гилеад  с  его  нерожденным  ребенком  под
сердцем, когда он и его друзья, с красными руками, крича, будут гореть
в праздничном костре в ночь Ярмарки?
     Она вытащила один револьвер из кобуры. Лишь  несколько  мгновений
потребовалось ей, чтобы понять, как откинуть барабан. Убедившись,  что
револьвер полностью заряжен, она вернула барабан на  место,  проверила
второй револьвер.
     Спрятала их в притороченном за седлом одеяле,  где  прятал  их  и
Роланд, вскочила в седло и поехала на восток. Но не в  город.  Сначала
следовало посетить еще одно место.



                                  5


     Около двух часов дня весть о том, что Френ  Ленджилл  выступит  в
городском Зале собраний, облетела Хэмбри. Никто не знал, откуда пришла
эта новость (слишком определенная, чтобы смахивать на слух), но никого
это и не волновало: информацию просто передавали соседу.
     К трем часам горожане забили зал до отказа, да еще человек двести
стояли снаружи, дожидаясь, когда слово Ленджилла дойдет  к  ним  через
вторые  и  третьи  руки.  Корал  Торин,  которая  первой  сообщила   о
предстоящем выступлении Ленджилла посетителям "Приюта путников",  само
выступление проигнорировала. Она и так  знала,  что  скажет  Ленджилл,
более того, поддержала точку зрения  Джонаса,  предложившего  обойтись
минимумом слов, изложить все как можно  проще  и  понятнее.  Приводить
веские доводы смысла не  имело:  в  праздник  Жатвы  к  заходу  солнца
горожане превратятся в толпу, а толпа  всегда  находит  себе  лидеров,
причем тех, кого надо.
     Ленджилл говорил, зажав шляпу в руке, с поблескивающим  на  груди
серебряным  амулетом,  оберегающим  урожай.  Говорил  коротко,  грубо,
убедительно. Большинство собравшихся знали его всю жизнь,  поэтому  не
усомнились ни в едином слове.
     Харта Торина и Кимбу  Раймера  убили  Диаборн,  Хит  и  Стокуорт,
сообщил Ленджилл сидящим в зале мужчинам и женщинам. Сомнений  в  том,
что преступление совершено ими, нет, потому что на коленях мэра Торина
осталась их визитная карточка - птичий череп.
     Шепоток пролетел по залу. Многие слушатели Ленджилла видели  этот
череп, то ли на луке седла, то ли на груди Катберта. Они еще  смеялись
над его шутками. Теперь они думали о том, что на самом деле он смеялся
над ними, а кому охота становиться объектом насмешек. Лица мрачнели.
     Нож, перерезавший горло канцлеру, принадлежит Диаборну, продолжил
Ленджилл.  Трех  молодых  людей  арестовали  рано  утром,  когда   они
готовились покинуть Меджис. Мотив преступления недостаточно  ясен,  но
скорее всего они хотели украсть лошадей. Если так, то они работали  на
Джона Фарсона, который, как известно,  хорошо  платил  за  лошадей,  и
платил наличными. Другими словами, эти трое - предатели родного  феода
и враги Альянса.
     В третьем ряду  Ленджилл  посадил  старшего  сына  Брайана  Хуки,
Руфуса. И теперь, как и договаривались, Руфус Хуки выкрикнул:
     - Они сознались?
     - Да, - ответил Ленджилл. -  Сознались  в  обоих  убийствах  и  с
гордостью говорили о содеянном ими.
     На этот раз шепот перешел  в  крики  возмущения,  выплеснулся  на
улицу. Из уст в уста передавали: они гордятся содеянным,  они  убивали
под  покровом  ночи  и  гордятся  содеянным.  Лица  каменели.   Кулаки
сжимались.
     - Диаборн догадался, что Джонас и его друзья узнали об их  планах
и сообщили Раймеру. Они убили Раймера, чтобы заткнуть ему рот, а потом
и Торина, на случай, если Раймер все рассказал ему.
     Бессмыслица какая-то, указал Латиго. Джонас улыбнулся  и  кивнул.
Совершенно верно, смысла в этом  ни  на  грош,  но  это  не  имеет  ни
малейшего значения.
     Ленджилл ждал вопросов, но их не  последовало.  Слышались  только
перешептывания да позвякивание амулетов.
     Юноши в тюрьме. Ленджилл не стал говорить о  том,  что  их  ждало
впереди, и вновь его ни о чем не спросили. Он сказал,  что  завтрашние
увеселения, игры, скачки, забеги индеек, конкурс загадок, соревнование
резчиков тыкв, танцы отменяются из уважения к убиенным. Другие,  более
важные дела, пройдут в  намеченные  сроки:  конкурсы  скота  и  птицы,
выставка лошадей, соревнование стригалей, заседание  конезаводчиков  и
аукционы: лошадей, свиней, коров, овец.  И  костер  на  восходе  луны.
Костер, который с незапамятных времен венчал праздник  Жатвы.  Его  не
зажгли бы только в одном случае: если б раньше случился конец света.
     - Костер будет гореть, а в нем сгорят  чучела,  -  сказал  Элдред
Джонас Ленджиллу. - Это все, что тебе  надо  сказать.  Ничего  другого
говорить не нужно.
     И теперь Ленджилл видел правоту Джонаса. Она читалась  на  каждом
лице.  На  лицах  проступала  не   просто   решимость   поступить   по
справедливости, но и одержимость. Стремление вернуться  в  стародавние
времена, к ушедшим в глубокое прошлое ритуалам, о  которых  напоминали
только соломенные пугала с выкрашенными  красным  руками.  Слова  гори
огнем родились не на пустом месте.  Многие  поколения  эти  обряды  не
проводили (разве что тайно, где-то в холмах), но  мир  "сдвинулся",  и
они возвращались.
     Говори короче, напутствовал его Джонас.  Он  дал  хороший  совет,
дельный. В мирные времена Ленджиллу не хотелось бы иметь с  ним  дело,
но в смутные времена, как сейчас, он мог принести немалую пользу.
     - И пусть боги даруют вам мир. - Ленджилл отступил на шаг, сложил
руки на груди, показывая, что речь его закончена. - Пусть боги  даруют
мир нам всем.
     - Длинных  дней  и  приятных  ночей,  -   автоматически,   хором,
откликнулись сидящие в зале.  А  потом  молча  встали,  повернулись  и
вышли,  чтобы  заняться  делами,  какими  обычно  занимаются  горожане
накануне праздника Жатвы. Многие из них,  подумал  Ленджилл,  направят
свои стопы в "Приют путников" или  "Гавань".  Он  поднял  руку,  вытер
вспотевший  лоб.  Он   ненавидел   публичные   выступления,   особенно
сегодняшнее, но подумал о том, что справился с ролью.
     И хорошо справился.



                                  6


     Толпа расходилась молча.  Многие,  как  и  предполагал  Ленджилл,
направились в салуны. Путь их пролегал мимо тюрьмы...  но  практически
никто не удостоил ее и взглядом. Крыльцо пустовало  (только  пугало  с
красными руками сидело в кресле-качалке шерифа Звери), дверь  раскрыли
настежь, как обычно в теплые  и  солнечные  дни.  Юноши  находились  в
камерах, все так, но шериф не сподобился усилить охрану.
     И  если  бы  горожане,  спускающиеся  по  холму  к  "Приюту"  или
"Гавани", решили по-своему разобраться с Роландом и его приятелями, их
бы никто не остановил. Но  они  прошествовали  мимо,  опустив  головы,
туда, где их ждало спиртное. Сегодня они не жаждали  крови.  Завтра  -
другое дело...



                                  7


     Неподалеку от "Полосы  К",  на  Спуске,  глазам  Сюзан  предстало
зрелище,  заставившее  ее  натянуть  поводья.  Рот  девушки  изумленно
раскрылся. В трех милях  к  востоку  дюжина  ковбоев  гнала  громадный
табун, каких видеть ей еще не доводилось: не менее четырехсот голов.
     Может, их перегоняют на зимние квартиры, подумала Сюзан.
     Но гнали лошадей не к ранчо,  вытянувшихся  вдоль  Спуска,  а  на
запад, к Скале Висельников.
     Сюзан верила всему, что говорил ей Роланд, но правдой  его  слова
стали теперь, потому что увиденное ею имело самое прямое  отношение  к
смерти отца.
     Лошади.
     - Какие же вы мерзавцы, - пробормотала она.  -  Ворующие  лошадей
мерзавцы.
     Пилон  помчал  ее  к  сгоревшему  ранчо.  Справа  от   нее   тень
становилась  все  длиннее.  Над  головой,  в  дневном  небе,  серебром
поблескивала Демоническая Луна.



                                  8


     Сюзан боялась, что Джонас оставил своих людей на "Полосе К" (хотя
не очень понимала, с какой целью), но страхи ее оказались  напрасными.
Ранчо пустовало пять или  шесть  лет,  прошедших  со  времени  пожара,
спалившего дом, до прибытия троих юношей из Привходящего мира.  Однако
во дворе она заметила следы утренней стычки, а  войдя  в  бункер,  где
спали юноши, - зияющую дыру в полу. Джонас не удосужился  заложить  ее
половицей после того, как забрал револьверы Алена и Катберта.
     Она подошла к ней, опустилась  на  колени,  заглянула  в  тайник.
Впрочем, она сомневалась, что найдет там то, за  чем  пришла:  слишком
маленькой была дыра.
     Сюзан оглядела три койки. На какой спал Роланд? Она  решила,  что
сможет ее найти - ей помогло бы обоняние, она помнила запах его  волос
и кожи. Но Сюзан понимала, что сейчас не время для сантиментов: каждая
минута на счету и действовать надо быстро и решительно, не оглядываясь
назад.
     Пепел, едва слышно прошептал у нее  в  голове  голос  тети  Корд.
Сюзан нетерпеливо тряхнула головой, чтобы прогнать голос, и  вышла  из
бункера.
     Около него она ничего не  нашла,  безрезультатными  оказались  ее
поиски и возле одинокой будки  сортира.  Она  обошла  летнюю  кухню  и
облегченно вздохнула: у стены, у всех на  виду,  лежали  два  бочонка,
которые в последний раз она видела притороченными по бокам Капризного.
     Мысль о муле напомнила ей о Шими, который смотрел на нее с высоты
своего мужского роста, с  надеждой  на  детском  личике.  Я  бы  хотел
получить от тебя ярмарочный поцелуй, очень бы хотел.
     Шими, жизнь которого спас "мистер Артур Хит",  Шими,  который  не
убоялся гнева  ведьмы,  отдав  Катберту  записку,  предназначенную  ее
тетке. Шими, который привез сюда эти бочонки. Они вымазали  их  сажей,
чтобы чуть замаскировать, и Сюзан испачкала руки  и  манжеты  рубашки,
пока отрывала донышки. Опять пепел.  Петарды  лежали  внутри:  большие
кругляши размером с кулак и маленькие, с дамский пальчик.
     Петардами она набила карманы, часть взяла в руки. Засунула  их  в
седельные сумы, посмотрела на небо. Половина  четвертого.  Она  хотела
вернуться в Хэмбри в сумерках, следовательно, у нее оставался в запасе
один час. Значит, она могла хоть немного расслабиться.
     Сюзан  вернулась  в  бункер,  без  труда  нашла  койку   Роланда.
Опустилась перед ней на колени, словно ребенок, собравшийся помолиться
перед сном, положила голову на его подушку, глубоко вдохнула.
     - Роланд, - прошептала она, - как я тебя люблю. Как я люблю тебя,
дорогой.
     Потом она легла на койку, глядя на окно, наблюдая, как тает свет.
Один раз поднесла к глазам вымазанные  сажей  руки,  подумала  о  том,
чтобы подойти к водяной колонке у кухни и вымыть их, но отказалась  от
этой мысли.  Пусть  остаются  грязными.  Они  -  ка-тет,  единство  из
множества, настойчивые в достижении цели, сильные в любви.
     Пусть пепел остается и попытается противостоять им.



                                  9


     У моей Сюзи есть недостатки, но она  всегда  появляется  вовремя,
говорил, бывало, Пат Дельгадо. Невероятно пунктуальная эта девочка.
     Слова его подтвердились и в ночь перед  праздником  Жатвы.  Сюзан
обогнула собственный дом и подъехала  к  "Приюту  путников"  буквально
через десять минут после  того,  как  солнце  скрылось  за  холмами  и
Главная улица укрылась лиловыми тенями.
     Сама улица была  на  удивление  пустынна,  учитывая,  что  завтра
начинался праздник. Оркестр, который  последнюю  неделю  каждый  вечер
играл в "Зеленом сердце", на этот раз устроил себе  выходной.  Изредка
взрывались хлопушки и петарды, но орущие, смеющиеся дети  не  носились
взад-вперед. И из вывешенных цветных фонариков горели лишь немногие.
     Зато пугала таращились на Сюзан  с  каждого  крыльца.  И  девушка
вздрагивала от взглядов их белесых глаз.
     И в "Приюте" атмосфера изменилась.  У  коновязи  хватало  лошадей
(еще больше стояли у продовольственного  магазина  на  противоположной
стороне улицы), свет горел во всех  окнах,  салун  напоминал  огромный
корабль, плывущий в темном море, но только  не  слышалось  ни  громких
криков, ни развеселой музыки: пианино Шеба молчало.
     Она без труда представила  себе,  что  происходит  внутри:  сотня
мужчин, может, и больше, просто стоят и  пьют.  Не  разговаривают,  не
смеются, не бросают кости в  "Аллее  Сатаны",  реагируя  на  результат
радостными воплями или горестными стонами. Шлюх не  хлопают  по  заду,
никому не нужны ярмарочные поцелуи, ссоры не начинаются резким  словом
и не заканчиваются крепким ударом кулака. Мужчины просто пьют  в  трех
сотнях ярдов от того места, где томятся за решеткой ее возлюбленный  и
его друзья. В этот вечер мужчины не собираются делать ничего  другого,
только пить. И если ей повезет...  если  в  последний  момент  она  не
струсит и ей повезет...
     Когда она остановила Пилона у дверей салуна, от стены  отделилась
тень. Сюзан замерла, но туг же разглядела в оранжевом свете луны  лицо
Шими. Расслабилась, даже засмеялась. Он  состоял  в  ее  ка-тете,  она
знала, что состоял. Так стоило ли удивляться тому, что он тоже об этом
знал?
     - Сюзан, - прошептал Шими,  снимая  сомбреро  и  прижимая  его  к
груди. - Я тебя ждал.
     - Почему? - спросила она.
     - Потому что знал, что ты придешь. - Через  плечо  он  глянул  на
"Приют", сверкающий ярко освещенными окнами. - Мы  пойдем  освобождать
Артура и остальных, да?
     - Хотелось бы освободить.
     - Мы должны. Эти люди, что в салуне, ничего не  говорят,  но  все
ясно без слов. Я знаю, Сюзан, дочь Пата, я все знаю.  Она  в  этом  не
сомневалась.
     - Корал в салуне?
     Шими покачал головой.
     - Поехала в Дом-на-Набережной. Сказала Стенли, что будет готовить
тела к послезавтрашним похоронам, но я не думаю, что она  будет  здесь
на похоронах. Большие охотники за гробами уезжают, и она уедет с ними.
- Шими поднял руку, вытер текущие из глаз слезы.
     - Твой мул, Шими...
     - Оседлан и готов к дороге.
     Рот, Сюзан изумленно открылся.
     - Как ты узнал...
     - Точно так же, как знал о том, что ты придешь сюда,  сэй  Сюзан.
Просто знал. - Он пожал плечами. - Капи за углом.  Я  привязал  его  к
водяной колонке.
     - Это хорошо. - Она порылась в седельной суме, в которую положила
маленькие петарды. - Вот. Возьми их. Спички у тебя есть?
     - Ага. - Шими ни о чем  не  спросил,  просто  засунул  петарды  в
нагрудный карман.
     Но тут Сюзан, которая никогда не бывала в салуне, задала ему  еще
один вопрос:
     - Шими, что они делают со своими пальто,  шляпами,  пончо,  когда
входят в зал? Они же должны их снять, от выпивки становится жарко.
     - Да. Они кладут их на длинный стол у двери. Когда приходит время
расходиться, некоторые не могут поделить пончо и начинается драка.
     Она  кивнула,  быстро  прикидывая,  как  использовать  полученные
сведения. Шими стоял перед ней, прижав сомбреро к груди. Он мог только
исполнять принятые решения, сам же ничего придумать не мог...  Наконец
она вскинула голову.
     - Шими, если ты мне поможешь, тебе  придется  покинуть  Хэмбри...
покинуть Меджис... покинуть Внешнюю Дугу. Ты поедешь с нами,  если  мы
сумеем вырваться. Ты должен это понимать. Понимаешь?
     Она видела, что Шими все понял,  губы  его  разошлись  в  широкой
улыбке.
     - Да, Сюзан! Поеду  с  тобой,  и  Уиллом  Диаборном,  и  Ричардом
Стокуортом, и моим лучшим  другом  мистером  Артуром  Хитом!  Поеду  в
Привходящий мир! Мы  увидим  дома,  и  статуи,  и  женщин  в  красивых
платьях, похожих на сказочных принцесс, и...
     - Если мы попадемся, нас убьют.
     Он перестал улыбаться, но из глаз не потекли слезы.
     - Да, убьют, если попадемся, это точно.
     - И ты все равно мне поможешь?
     - Капи под седлом, - повторил он. Сюзан решила, что  ответ  более
чем ясный. Она взялась за руку Шими,  прижимающую  сомбреро  к  груди,
наклонилась, схватившись  второй  рукой  за  переднюю  луку  седла,  и
поцеловала юношу в щеку.
     Он улыбнулся.
     - Мы сделаем все, что в наших силах, не так ли?  -  спросила  она
Шими.
     - Да, Сюзан, дочь Пата. Для наших друзей мы сделаем все. Приложим
все силы.
     - А теперь слушай, Шими. Слушай внимательно.
     Она говорила.
     Шими слушал.



                                  10


     Двадцать минут спустя, когда раздувшаяся оранжевая луна с трудом,
словно беременная женщина, идущая в  гору,  всплыла  над  городом,  по
Холмовой улице одинокий скотовод вел  за  собой  мула,  направляясь  к
Управлению  шерифа.  Эта  часть  Холмовой  улицы  утонула  в  темноте.
Одинокий фонарь горел у "Зеленого сердца",  но  парк  (обычно  шумный,
веселый, ярко освещенный накануне ярмарки Жатвы) практически пустовал.
Работали лишь предсказатели судьбы. В этот  вечер  никому  не  обещали
светлого будущего, но желающие узнать его все равно приходили.  Такова
уж человеческая природа.
     Толстое широкое пончо скрывало  фигуру  скотовода:  будь  у  него
женская грудь, она осталась бы незамеченной.  Сомбреро  с  широченными
полями не позволяло увидеть лица. Будь оно женским, никто бы этого  не
углядел. Насвистывал скотовод мелодию "Беззаботной любви".
     На маленьком седле мула, перетянутый веревкой, лежал большой тюк,
судя по всему, одежда, хотя темнота Холмовой улицы не позволяла  этого
разглядеть. На шее мула болтался довольно-таки  странный  амулет:  два
сомбреро и ковбойская шляпа.
     Когда скотовод приблизился к Управлению шерифа, свист  смолк.  На
присутствие людей указывал  только  тусклый  свет  в  одном  окне.  На
крыльце в кресле-качалке сидело  соломенное  пугало  в  жилетке  Херка
Эвери  с  нацепленной  на  нее  жестяной   звездой.   Снаружи   охрана
отсутствовала. Кто бы мог подумать, что в этот самый момент  в  тюрьме
находились трое юношей, которых ненавидел весь Меджис?  Прислушавшись,
скотовод уловил треньканье гитары.
     Его тут же заглушила взорвавшаяся  неподалеку  петарда.  Скотовод
оглянулся, различил в темноте силуэт  своего  напарника.  Тот  помахал
рукой. Скотовод кивнул, помахал в ответ, привязал мула  к  коновязи...
той самой, к которой привязывали лошадей Роланд и  его  друзья,  когда
прибыли, чтобы засвидетельствовать свое почтение шерифу, в  оставшийся
в далеком прошлом летний день.



                                  11


     Дверь открылась, никто не  удосужился  запереть  ее,  когда  Дейв
Холлис пытался, наверное,  уже  в  двухсотый  раз,  подобрать  мелодию
"Капитана Миллза". Шериф Эвери сидел за столом, откинувшись на  спинку
стула,  сложив  руки  на  огромном  животе.  Освещала  кабинет  шерифа
настольная лампа под оранжевым абажуром.
     - Продолжай играть, помощник шерифа  Дейв,  и  никакой  казни  не
будет. - Катберт Оллгуд стоял  у  решетки  своей  камеры,  схватившись
руками за  прутья.  -  Мы  покончим  с  собой.  Это  будет  называться
самозащита.
     - Заткнись,  червяк,  -  процедил   шериф   Эвери.   Он   дремал,
переваривая плотный обед, думая о том, что он расскажет брату (и  жене
брата, симпатичной толстушке), проживающим в соседнем феоде,  об  этом
героическом дне. Конечно, он будет избегать громких слов, но  все-таки
донесет до них мысль о том, что сыграл решающую роль. Если бы  не  он,
эти трое...
     - Только не пой, - умолял Катберт Дейва. - Я  готов  сознаться  в
убийстве Артура Эльдского, только не пой.
     Слева от Берта сидел на койке скрестив ноги Ален.  Роланд  лежал,
заложив руки за голову, уставившись в потолок. Но в тот момент, когда,
чуть скрипнув, открылась входная дверь, сел. Словно ждал сигнала.
     - Должно быть,  Бриджер.  -  Дейв  радостно  отложил  гитару.  Он
ненавидел это дежурство и с нетерпением дожидался сменщика.  А  больше
всего его доставали шутки Хита. Как он мог шутить, зная,  что  ожидает
всех троих завтрашним вечером!
     - Я думаю, это один из них, - пробурчал шериф Эвери, имея в  виду
Больших охотников за гробами.
     Они ошиблись. В кабинет вошел скотовод в большом, не по  размеру,
пончо, его края волочились по полу, и надвинутой на глаза шляпе. Когда
он закрывал дверь, Херк Эвери решил, что  к  ним  пожаловал  не  живой
человек, а соломенное пугало.
     - Эй, незнакомец! - Губы Эвери начали растягиваться  в  улыбке...
кто-то явно решил подшутить  над  ними,  а  Херк  Эвери  умел  оценить
хорошую шутку. Особенно после четырех отбивных  и  горы  картофельного
пюре. - Привет тебе! Каким ветром...
     Рука,  которая  не  закрывала  дверь,  а  пряталась  под   пончо,
появилась на свет Божий.  Она  держала  револьвер,  который  мгновенно
узнали пленники. Эвери уставился на него, улыбка  медленно  сползла  с
его лица. Руки, сложенные на животе,  расползлись.  Ноги,  которые  он
положил на стол, сами по себе опустились на пол.
     - Эй, приятель. Что это ты задумал? - глухо спросил он.
     - Возьми со стены  ключи  и  открой  камеры,  -  хрипло  приказал
незнакомец.  А  снаружи  (внимание  на  это  обратил  только   Роланд)
загремели петарды.
     - Я не могу этого сделать. - Ногой Эвери открыл ящик стола. В нем
лежали револьверы, оставленные там с утра. - Опять же я не уверен, что
эта штуковина заряжена, и я не думаю, что ты...
     Незнакомец нацелил револьвер в стол и нажал на спусковой  крючок.
Оглушающе грохнул выстрел, но Роланд думал,  надеялся,  что  (дверь-то
закрыта) его примут за разрыв очередной петарды. Не  самой  маленькой,
но и не самой большой.
     Хорошая девочка, думал он. Только будь поосмотрительнее,  хорошая
девочка. Ради богов, Сью, будь поосмотрительнее.
     Все трое уже стояли  у  решетчатых  дверей  своих  камер,  широко
раскрыв глаза, крепко сжав губы.
     Пуля ударила  в  угол  стола  и  отщепила  немалый  кусок.  Эвери
вскрикнул, откинулся назад, стул перевернулся. Нога шерифа потащила за
собой ящик. Он  грохнулся  на  пол,  из  него  выскочили  три  древних
револьвера.
     - Сюзан, берегись! - крикнул Катберт. И  тут  же  добавил:  -  Не
надо, Дейв!
     На конце его  жизни  именно  долг,  а  не  страх  перед  Большими
охотниками за гробами двигал Дейвом Холлисом, который  надеялся  стать
шерифом Меджиса после ухода Эвери на пенсию (и, как он иногда  говорил
своей жене Джуди, куда лучшим шерифом, чем Толстяк). Он напрочь  забыл
о том, что вина юношей вызывала у него серьезные сомнения,  и  не  мог
согласиться с уготованной им ужасной казнью. Он думал лишь о том,  что
они посажены в тюрьму  феода  и  он  не  может  допустить,  чтобы  они
покинули ее без ведома властей.
     Он бросился на незнакомца в пончо с намерением  выбить  револьвер
из его руки, а при необходимости и застрелить его.



                                  12


     Сюзан смотрела на расщепленный стол шерифа,  забыв  обо  всем  на
свете: одно движение маленького пальчика - и  такой  результат,  когда
отчаянный крик Катберта вернул ее в реальный мир.
     Она отпрянула к стене, счастливо избежав объятий Дейва,  и  вновь
нажала на спусковой крючок. Грохот наполнил кабинет  шерифа,  и  Дейва
Холлиса, лишь на два года старше ее, отбросило назад с дымящейся дырой
в рубашке, аккурат между двумя лучами  звезды.  Его  широко  раскрытые
глаза словно не верили тому, что произошло. Рука сжимала монокль. Нога
задела гитару, и она упала на пол, жалобно позвякивая струнами.
     - Дейв, - прошептала Сюзан. - О, Дейв, извини, что же я наделала?
     Дейв осел на пол, попытался встать, а потам повалился лицом вниз.
На груди курилась маленькая дырочка,  зато  на  спине  зияла  огромная
дыра, красно-черная, с обугленными клочьями одежды вокруг, словно  она
не выстрелила в него, а ткнула раскаленной кочергой.
     - Дейв, - прошептала она. - Дейв, я...
     - Сюзан, берегись! - крикнул Роланд.
     Эвери, не поднимаясь с карачек, он рванулся вперед и  схватил  ее
за бедра. Пол ушел  из-под  ног  Сюзан,  она  плюхнулась  на  задницу,
оказавшись с ним лицом к лицу... с его выпученными глазами,  щеками  в
оспинах, идущим изо рта чесночным запахом.
     - Боги, да это девка, - прошептал он и потянулся к ней. Она вновь
нажала на спусковой крючок револьвера Роланда,  опалив  свое  пончо  и
пробив дыру в  потолке.  Вниз  посыпалась  штукатурка.  Пальцы-сосиски
Эвери сомкнулись на ее горле, где-то далеко Роланд выкрикивал ее  имя.
У нее оставался только один шанс. Если оставался.
     Один и нужен, Сью, раздался в голове голос отца.  Один  и  нужен,
дорогая.
     Взведя курок большим пальцем, она вдавила ствол в  дряблую  плоть
под подбородком шерифа Херка Эвери и нажала на спусковой крючок.
     Сгустки крови,  ошметки  мозга,  куски  костей  полетели  во  все
стороны.



                                  13


     Эвери повалился ей на колени, тяжелый и мокрый, как кусок  сырого
мяса. Она чувствовала, как  ей  печет  лицо.  Где-то  внизу  заплясали
язычки пламени.
     - На столе! - кричал Роланд, изо всех сил тряся решетку. - Сюзан,
кувшин с водой на столе! Ради твоего отца!
     Она вылезла из-под Эвери, поднялась, поплелась к столу с  горящим
подолом пончо. Пахло паленой тканью, и она,  в  самом  дальнем  уголке
мозга, похвалила себя за то, что завязала волосы узлом на затылке.
     В кувшине оказалась не вода, а грэф. Она  вылила  его  на  пончо,
огонь зашипел и потух. Сюзан скинула пончо вместе  с  сомбреро.  Вновь
посмотрела на Дейва, с которым выросла, которого даже  в  незапамятные
времена поцеловала за конюшней Хуки.
     - Сюзан! -  резкий,  настойчивый  голос  Роланда  ворвался  в  ее
воспоминания. - Ключи! Быстрее!
     Сюзан схватила со стены связку ключей. Подошла к камере Роланда и
протянула ее сквозь решетку. В воздухе стоял  запах  порохового  дыма,
паленой  шерсти,  крови.  При  каждом  вдохе  желудок  Сюзан   сводило
судорогой.
     Роланд выбрал нужный ключ, просунув руку между прутьями,  вставил
его в замочную скважину. Мгновением позже выскочил из камеры,  коротко
обнял Сюзан, аккурат в то мгновение, когда из ее глаз брызнули  слезы.
Освободил Катберта и Алена.
     - Ты ангел! - Ален крепко прижал ее груди.
     - Только не я. - Сюзан уже  не  плакала,  а  рыдала.  Она  сунула
револьвер  в  руку  Роланда,  твердо  зная,  что  никогда  больше   не
прикоснется к нему. - Мы с ним играли в детстве. Он никогда не  дергал
за косички. И вырос хорошим человеком. А теперь я убила Дейва,  и  кто
скажет об этом его жене?
     Роланд обнял ее, долго не отпускал.
     - Ты выполнила свой долг. Если б не он, то мы. Или  ты  этого  не
знаешь?
     Она кивнула, прижимаясь к груди Роланда.
     - Эвери, его мне ничуть не жалко, но Дейв...
     - Пошли. - Роланд увлек ее к двери. - Кто-нибудь  может  отличить
выстрелы от разрывов петард. Их поджигал Шими?
     Сюзан кивнула.
     - Я принесла вам одежду. Пончо и шляпы.
     Сюзан  поспешила  к  двери,  открыла  ее,  выглянула,  посмотрела
направо, налево, выскользнула в темноту.
     Катберт взял обгорелое пончо, накрыл им лицо Дейва.
     - Не повезло тебе, парень. Оказался меж двух огней,  не  так  ли?
Человеком ты был неплохом.
     Сюзан вернулась, нагруженная одеждой, которую привезла  на  Капи.
Шими  без  всякого  напоминания  отправился  выполнять  ее   следующее
поручение. Если этот парень - полоумный, думала она, то ей  доводилось
знать многих людей, у которых ума на четверть, а то и на осьмушку.
     - Где ты это все взяла? - спросил Ален.
     - В "Приюте путников". Брала не я, Шими. - Она раздала  шляпы.  -
Поспешим.
     Роланд, Катберт и Ален уже надели пончо. В шляпах, надвинутых  на
лоб, они ничем не отличались от ковбоев, фермеров, скотоводов феода.
     - Куда теперь? - спросил Ален, когда они вышли на крыльцо. Темная
улица оставалась такой же пустынной: выстрелы не привлекли внимания.
     - Для начала к Хуки, - ответила Сюзан. - Ваши лошади там.
     По улице они двинулись вчетвером:  Шими  уже  увел  мула.  Сердце
Сюзан громко билось, она чувствовала выступивший на лбу пот, но внутри
все холодело. Какими бы ни были ее  мотивы,  она  совершила  убийство,
оборвала в этот вечер две жизни, пересекла черту, ступила на тропу,  с
которой нет возврата.  Она  сделала  это  ради  Роланда,  ради  своего
возлюбленного, она это знала, но знание это не приносило ей утешения.
     Будьте счастливы вместе, вы - неверные, вы  -  прелюбодеи,  вы  -
убийцы. Я проклинаю тебя этим пеплом.
     Сюзан схватила Роланда за руку, а когда он пожал ее, ответила тем
же. А потом посмотрела на Демоническую Луну, злобное лицо на  огромном
диске, из оранжево-красного становящемся серебряным, и подумала,  что,
нажимая на спусковой крючок, посылая пулю в грудь Дейва  Холлиса,  она
заплатила за свою любовь самым дорогим,  что  только  у  нее  было,  -
душой. И если Роланд покинет ее теперь, проклятие тетки  исполнится  -
останется один пепел.



                            Глава девятая
                            ПРАЗДНИК ЖАТВЫ


                                  1


     Когда они вошли  в  конюшню,  освещенную  одним  тусклым  газовым
рожком, тень выступила из одного из стойл. Роланд тут же выхватил  оба
револьвера. Шими несколько мгновений смотрел на  них,  держа  в  одной
руке стремя. Затем его лицо осветила широкая улыбка,  глаза  сверкнули
счастьем, и он бросился к ним.
     Роланд сунул револьверы в кобуру и уже приготовился обнять юношу,
но Шими проскочил мимо него и упал в объятия Катберта.
     - Ой, ой. - Катберт сначала притворно покачнулся, потом  обхватил
Шими и поднял его в воздух. - Ты чуть не сбил меня с ног, парень!
     - Она вас вытащила! - воскликнул Шими. -  Я  знал,  что  вытащит,
знал! Хорошая, умная Сюзан! - Шими посмотрел на Сюзан, стоявшую  рядом
с Роландом. Все еще бледную,  но  уже  совладавшую  с  нервами.  Вновь
повернулся к Берту, звонко чмокнул его в лоб.
     - Ой! - воскликнул Берт. - А это за что?
     - Потому что я тебя люблю, добрый, хороший Артур Хит! Ты спас мне
жизнь!
     - Ну, может, и спас, - Катберт рассмеялся, его  большое  сомбреро
сбилось на затылок, - но если мы и  дальше  будем  торчать  здесь,  ты
снова можешь ее потерять.
     - Лошади оседланы, - доложил Шими. - Сюзан велела заседлать их, и
я это сделал. Сделал как полагается. Осталось только  пристегнуть  это
стремя к седлу  мистера  Ричарда  Стокуорта.  То,  что  висит  сейчас,
истерлось и может оторваться.
     - С этим успеется, - Ален взял стремя из рук Шими,  повернулся  к
Роланду. - Куда теперь?
     Роланд  предложил  вернуться  в  мавзолей   Торина.   Лицо   Шими
перекосило от ужаса.
     - На кладбище? Когда в небе полная Демоническая Луна?  -  Он  так
замотал головой, что с нее слетело сомбреро. - Там  же  мертвецы,  сэй
Диаборн. Если докучать им, когда в небе Демон, они могут  подняться  и
пойти!
     - В любом случае нам соваться туда  не  надо,  -  поддержала  его
Сюзан. Женщины из города должны усыпать дорогу  от  Дома-на-Набережной
до кладбища цветами, прибраться в мавзолее. Олив будет руководить ими,
если сможет, а если нет: так не обойдется без моей тети и Корал Торин.
С этими дамами встречаться нам ни к чему.
     - Хорошо. Тогда на лошадей и в путь. Подумай, Сюзан. И ты,  Шими.
Нам нужно место, где мы могли бы спрятаться до рассвета,  и  при  этом
такое место, куда мы можем добраться меньше чем за час. Не на  Великом
Тракте и в любом направлении от Хэмбри за исключением северо-запада.
     - Чем тебя не устраивает северо-запад? - спросил Ален.
     - Потому что туда мы поскачем сейчас. Есть одна работенка... и мы
дадим им знать, что это наша работа. И прежде всего Элдреду Джонасу, -
сухо улыбнулся Роланд. - Я хочу, чтобы он понял  -  игра  закончилась.
Никаких "Замков". Настоящие стрелки уже здесь. Посмотрим, сумеет ли он
противостоять им.



                                  2


     Час спустя, когда луна высоко  поднялась  над  деревьями,  ка-тет
Роланда прибыл к нефтяному полю СИТГО. Они ехали параллельно  Великому
Тракту, но, так уж вышло, принятые ими меры предосторожности оказались
напрасными - они не повстречали  ни  одного  всадника:  Великий  Тракт
пустовал.  Словно  праздник  Жатвы  в  этом  году  отменили,  подумала
Сюзан... а потом вспомнила пугала с выкрашенными красным руками, и  по
ее телу пробежала дрожь. Завтрашним вечером они  могли  точно  так  же
выкрасить руки Роланда, и еще смогут, если их поймают. Не  только  его
руки. Наши тоже. В том числе и Шими.
     Лошадей (и Капризного, который пусть и с неохотой, но  трусил  за
ними, подчиняясь  длинной  веревке-поводьям)  они  привязали  к  давно
замершему насосному оборудованию в юго-восточном углу нефтяного поля и
медленно зашагали к нескольким работающим вышкам. Если они и говорили,
то тихим шепотом. Роланд сомневался, что в этом есть необходимость, но
голоса сами снижались до шепота. Роланду СИТГО представлялось  гораздо
страшнее кладбища. Он сомневался, что умершие люди могут подняться  из
могил даже при полной Демонической Луне, здесь  же  умерли  далеко  не
все, в свете луны надсадно скрипели зомби, поршни  ходили  вверх-вниз,
как ноги марширующих солдат.
     Роланд подвел их к работающей вышке. Они миновали щит с  надписью
"ГДЕ ТВОЯ КАСКА?" и второй, с другой надписью: "МЫ  ПРОИЗВОДИМ  НЕФТЬ.
МЫ ГАРАНТИРУЕМ БЕЗОПАСНОСТЬ", остановившись у ее  подножия.  Механизмы
скрипели так громко, что Роланду пришлось кричать.
     - Шими! Дай мне пару больших петард!
     Шими позаимствовал их из седельной сумы Сюзан и  теперь  протянул
две Роланду. Тот взял Берта за руку и увлек за  собой.  Вышку  окружал
ржавый проволочный забор. Когда юноши попытались перелезть через него,
горизонтальные проволоки лопнули, как гнилые нитки. Роланд  и  Катберт
нервно переглянулись. Сюзан схватила Роланда за руку.
     - Будь осторожен! - перекричала она ритмичный скрежет работающего
насоса.
     Он  видел,  что  она  не  испугана,  просто  очень   взволнована.
Улыбнулся, привлек к себе, поцеловал мочку правого уха.
     - Готовься к забегу, - прошептал он. - Если мы  все  сделаем  как
надо, на СИТГО вспыхнет новая свеча. И очень большая.
     Он и Катберт нырнули под нижние проржавевшие балки вышки,  встали
рядом со скрежещущими механизмами. Роланд никак не мог понять,  почему
они не сломались в стародавние  времена.  Большая  часть  оборудования
стояла на ржавых металлических основаниях, но он  видел  и  гигантскую
вращающуюся  колонну,  блестящую  от  нефти,  которая,  должно   быть,
подавалась   автоматически   по   специальным   каналам.   У   колонны
чувствовался  запах  газа,  напомнившей  ему  о  факеле,  периодически
вспыхивающем на другом конце нефтяного поля.
     - Гигантский пердун! - прокричал Катберт.
     - Что?
     - Я говорю, воняет, как... Не важно! Давай покончим с этим,  если
сможем... сможем?
     Роланд не знал. Медленно двинулся вокруг колонны, Берт - за  ним.
Они увидели короткий  коридор,  вонючий  и  жаркий,  ступили  в  него.
Коридор  повел  их  вниз.  Они  видели  жирно  блестящую   вращающуюся
поверхность, изгибающийся отводной лоток. Иногда капли нефти падали на
землю: под лотком набралась приличного размера лужа. Роланд указал  на
нее, Катберт кивнул.
     Здесь не помогал даже крик: машинный  рев  заглушал  все  и  вся.
Роланд одной рукой обнял друга за шею, притянул его ухо к своим губам,
вторую руку, с большой петардой, поднял на уровень глаз Катберта.
     - Зажги и беги, - приказал он. - Я ее подержу, дам тебе как можно
больше времени. Я забочусь не только о тебе, но  и  о  себе.  Не  хочу
столкнуться с тобой, выбегая из этого машинного зала. Ты понял?
     Катберт энергично кивнул,  затем  повернул  голову  стрелка  так,
чтобы его губы оказались у уха Роланда.
     - А если в воздухе достаточно газа, чтобы он вспыхнул от искры?
     Роланд отступил на шаг. Вскинул руки, как бы  показывая:  "Откуда
мне знать?"  Катберт  рассмеялся  и  вытащил  коробку  серных  спичек,
которую прихватил со стола Эвери. Изогнул  бровь,  как  бы  спрашивая,
готов ли Роланд. Тот кивнул.
     Снаружи дул сильный ветер, но под вышкой спичка загорелась ровным
пламенем. Роланд вытянул руку с петардой, и  тут  же  ему  вспомнилась
мать: как она  ненавидела  все  эти  петарды,  шутихи,  хлопушки,  как
боялась, что он останется без глаза или без пальца.
     Катберт похлопал себя по груди повыше  сердца  и  поцеловал  свою
ладонь, подал до боли знакомый знак - желаю удачи. Затем поднес  пламя
к фитилю. Он затрещал.  Берт  повернулся,  показал  взмахом  рук,  как
разлетается окружающая их техника (Берт  есть  Берт,  подумал  Роланд,
будет  шутить  и  на  эшафоте),  и  помчался  по  короткому  коридору,
приведшему их в чрево вышки.
     Роланд еще подержал петарду, а когда от  фитиля  осталось  совсем
ничего, швырнул ее в лоток.  Зажмурился,  поворачиваясь,  ожидая,  что
сейчас, как и  предсказывал  Берт,  взорвется  воздух.  Не  взорвался.
Роланд метнулся в коридорчик, проскочил его, увидел Катберта, стоящего
по другую сторону проема у проволочного  забора.  Роланд  замахал  ему
обеими руками: Беги, идиот, когда за его спиной взорвался мир.
     Мощный  рыкающий  грохот,   казалось,   вырвал   его   барабанные
перепонки, высосал воздух из груди. Земля  накренилась,  уходя  из-под
ног, словно палуба судна, подброшенного волной, огромная  мягкая  рука
уперлась ему в спину и с силой толкнула вперед. Он  думал,  что  успел
сделать шаг, может, даже два или три, а потом его подбросило в  воздух
и швырнуло к забору, за которым уже не стоял Катберт. Нет, он лежал на
спине, уставившись  в  какую-то  точку  позади  Роланда.  Глаза  юноши
округлились, рот широко раскрылся. Роланд теперь все прекрасно  видел,
поскольку света на СИТГО было больше, чем в  ясный  день.  Они  зажгли
свой ярмарочный костер, да такой яркий, что горожанам и не снилось.
     Роланд приземлился на колени рядом с Катбертом,  схватил  его  за
руку. А сзади накатывала волна душераздирающего  рева,  вокруг  начали
падать куски искореженного металла. Они поднялись и помчались к Алену,
который встал перед Сюзан и Шими, словно старался прикрыть их собой.
     Роланд бросил короткий взгляд на вышку. Половина ее  еще  стояла,
светясь  красным  светом,  словно  раскаленная  подкова,  а  над  ней,
поднявшись в небо на сто пятьдесят футов, пылал ярко-желтый  факел.  И
это было только начало. Роланд не знал, сколько еще вышек ему  удастся
поджечь,  прежде  чем  на  СИТГО  появятся  горожане,  но  рассчитывал
разобраться с вышками  по  максимуму,  чего  бы  ему  это  ни  стоило.
Взорвать цистерны у Скалы  Висельников  -  только  полдела.  Следовало
лишить Фарсона источника нефти.
     Но, как выяснилось, ему не пришлось  поджигать  петардами  другие
вышки. Под землей  их  связывали  трубопроводы,  в  большинстве  своем
наполненные природным газом, просочившимся через высохшие,  потерявшие
эластичность уплотнения.  Не  успели  Роланд  и  Катберт  подбежать  к
остальным, как раздался новый взрыв  и  в  небо  взметнулся  еще  один
факел: на воздух взлетела вышка, стоявшая справа от той, что  взорвали
Роланд и Катберт.  Мгновением  позже  третья  вышка,  расположенная  в
добрых шестидесяти ярдах от первых двух, вспыхнула ярким пламенем.  На
этот раз железные стойки оторвались от бетонного  основания,  и  вышка
повалилась на землю, плюясь искрами и  потоками  пламени.  Еще  взрыв.
Еще. И еще.
     Пятеро молодых людей, остолбенев, прикрывали  глаза  руками.  Уже
все нефтяное поле пылало, как праздничный пирог, поставленный на  стол
перед именинником, обдавая их потоками раскаленного воздуха.
     - Боги  добры,  -  прошептал  Ален.   Роланд   понял,   что   еще
минута-другая, и они сгорят заживо. Подумал он и о лошадях.  Пока  они
далеко от центра пожара, но вдруг что-то взорвется и рядом с ними.  Он
заметил, что уже горели две неработающие вышки. Лошади, должно быть, в
ужасе. Черт, да он сам в ужасе.
     - Пошли отсюда! - крикнул Роланд.
     Они побежали к лошадям в отсветах желто-оранжевого пламени.



                                  3


     Поначалу  Джонас  подумал,  что  взрывы  гремят  в  его   голове:
следствие их любовных игрищ.
     Любовные игрища, да. Любовные игрища - чушь собачья. В  том,  чем
они занимались с Корал, любви не было ни грана. Любовь заменяло что-то
другое. И еще как заменяло.
     Ему и раньше попадались страстные женщины, которые заводили  тебя
в печь и держали там, меж подмахивающих бедер,  но  до  Корал  ему  не
встречалась  женщина,  идеально  гармонирующая  с  его   желаниями   и
устремлениями, с которой он входил в резонанс. К  сексу  он  относился
просто: брал, если что попадалось под  руку,  и  забывал,  если  такой
возможности не представлялось. А вот с Корал он хотел брать,  брать  и
снова брать. Оказавшись вдвоем, они трахались, как кошки  или  хорьки:
извиваясь,  шипя,  царапаясь,  кусали  друг  друга,  кляли  последними
словами, наслаждаясь, наслаждаясь,  наслаждаясь.  Иной  раз,  рядом  с
Корал, Джонасу казалось, что его поджаривают на сладком масле.
     Вечером у  него  прошла  встреча  с  Ассоциацией  конезаводчиков,
которой теперь куда больше  подходило  другое  название  -  Ассоциация
Фарсона. Джонас рассказал им  о  последних  событиях,  ответил  на  их
идиотские вопросы, убедился, что они знают, чего он них  ждут  завтра.
Покончив с этим, он заглянул к Риа, которую  устроили  в  апартаментах
Кимбы Раймера. Ведьма даже не заметила появления Джонаса. Она сидела в
кабинете Раймера, с высоким потолком, книжными стеллажами вдоль  стен,
за столом из железного дерева, в кожаном кресле, абсолютно  чужеродное
тело, все равно что панталоны шлюхи  на  церковном  алтаре.  На  столе
стоял хрустальный шар. Колдовская радуга. Риа водила над  ним  руками,
что-то бормотала, но шар оставался темным.
     Джонас запер ведьму и пошел к Корал. Она ждала  его  в  гостиной,
где завтра должно было пройти ежегодное  собрание  высших  должностных
лиц. В этом крыле дворца хватало спален, но она повела его  в  спальню
убиенного брата... Джонас не сомневался, вполне осознанно. Там  они  и
слились воедино, в кровати под пологом, которую Харт Торин  так  и  не
разделил со своей наложницей.
     Слились, как всегда яростно, отчаянно, и Джонас уже поднимался  к
пику оргазма, когда рванула первая нефтяная вышка. О боги,  а  ведь  с
ней никто не сравнится, подумал Джонас.  Во  всем  чертовом  мире  нет
второй такой...
     Еще два взрыва, один за другим, и Корал на мгновение застыла  под
ним, затем вновь закрутила бедрами.
     - СИТГО, - выдохнула она.
     - Да, - прохрипел он, продолжая вгонять в нее свой член. Секс уже
потерял для него всякий интерес, но они достигли той точки,  когда  не
остановишься даже под угрозой смерти.
     А две минуты спустя, голый, он уже спешил  к  маленькому  балкону
спальни Торина, его полуобвисший конец болтался перед ним из стороны в
сторону. Корал, тоже в чем мать родила, следовала за ним.
     - К чему такая спешка? - возмущенно воскликнула она, когда Джонас
распахнул стеклянную дверь на балкон. - Я могла  бы  кончить  еще  три
раза!
     Джонас ей не ответил. Огляделся. Везде  темно...  за  исключением
нефтяного поля. Над ним стояло желтое зарево. У него на глазах  зарево
ширилось, прибавляло яркости. И взрыв следовал за взрывом.
     Разум его подернулся туманом. Это ощущение появилось после  того,
как Диаборн, паршивый мозгляк, неведомо как догадался, кто  он  такой.
Корал своей энергией и напором помогала чуть разогнать этот туман,  но
теперь, когда он смотрел на море огня, в которое превратились нефтяные
запасы Фарсона, туман, еще  более  сгустившись,  вернулся  вновь,  как
болотная лихорадка, которая иногда уходит из мышц и прячется в костях,
никогда не покидая тело. Ты на западе, сказал ему Диаборн. Душа такого
человека, как ты, не может покинуть запад. Разумеется, так оно и было,
он знал это и без Диаборна... но  после  того  как  тот  произнес  эти
слова, какая-то часть мозга Джонаса непрерывно об этом думала.
     Гребаный  Уилл  Диаборн.  И  где  он  теперь,  он   и   оба   его
благовоспитанных дружка? В calabozo [тюрьма, каталажка (исп.).] Эвери?
Джонас в этом сильно сомневался. Едва ли.
     Новые взрывы рвали ночной покой. Внизу люди бегали и кричали, как
в то раннее утро, когда нашли убитых Торина и Раймера.
     - Таких  больших  фейерверков  на  день  Жатвы  еще  не  было,  -
прошептала за его спиной Корал.
     Прежде чем Джонас успел ответить, в  дверь  забарабанили  тяжелые
кулаки. Секунду спустя она распахнулась, и  в  спальню  ворвался  Клей
Рейнолдс, в одних синих джинсах. Всклоченные волосы,  безумно  горящие
глаза.
     - Плохие новости из города, Элдред. Диаборн и два других  сосунка
из Привходящего...
     Еще три взрыва, слившиеся в один. Над пылающим нефтяным  полем  в
небо неспешно поднялся огненный шар  и  растаял  в  темноте.  Рейнолдс
вышел на балкон, встал между Джонасом и Корал, не замечая  их  наготы.
Смотрел на шар широко раскрытыми глазами, пока тот  не  исчез.  Исчез,
как мерзкие мальчишки. Джонас изо всех сил боролся с охватывающей  его
паникой.
     - Как им удалось вырваться?  -  спросил  он.  -  Ты  знаешь?  Что
говорит Эвери?
     - Эвери мертв. Как и его помощник, который был с  ним.  Их  нашел
другой  помощник,  Тодд  Бриджер...  Элдред,  что  там  творится?  Что
происходит?
     - А, так это ваши мальчишки, - подала  голос  Корал.  -  Устроили
свой праздник Жатвы, не так ли?
     Что у них на уме, подумал Джонас. Хороший  вопрос,  может,  самый
важный. Поджечь нефтяное поле... Это все, на  что  они  способны,  или
только начало?
     Вновь  у  него  возникло  острое  желание  убраться  отсюда,   из
Дома-на-Набережной, из Хэмбри, из Меджиса.  Как  же  хорошо  оказаться
сейчас в далеком далеке, в милях,  колесах,  лигах  отсюда.  Он  вышел
из-за Укрепления и уже не мог вернуться под  его  защиту,  подставился
под ответный удар.
     - Клей.
     - Да, Элдред?
     Но глаза Рейнолдса и его разум пребывали в СИТГО. Джонас  положил
руку  ему  на  плечо,  развернул  к  себе.  Джонас   чувствовал,   как
возвращается к нему способность замечать, сопоставлять, анализировать.
Паника, фатальное ощущение неизбежности конца исчезли.
     - Сколько у нас здесь людей?
     Рейнолдс задумался.
     - Тридцать пять. Вроде бы.
     - Сколько вооруженных?
     - Ружьями, револьверами?
     - Нет, идиот, щипцами для колки орехов.
     - Возможно... - Рейнолдс прикусил нижнюю губу. - С десяток.  Если
из этого оружия можно стрелять.
     - Большие начальники из Ассоциации конезаводчиков еще здесь?
     - Думаю, что да.
     - Приведи Ленджилла и Ренфрю. Будить тебе их не придется. Они все
встали, а большинство уже там. - Джонас ткнул кулаком вниз, во двор. -
Скажи Ренфрю,  пусть  соберет  авангард.  Вооруженных  людей.  Мне  бы
хотелось взять с собой человек восемь-десять, но я  ограничусь  пятью.
Распорядись, чтобы в возок ведьмы  запрягли  самого  сильного,  самого
крепкого пони. Скажи этому старому козлу Мигуэлю,  что  я  отрежу  ему
яйца и заткну в уши, если этот пони умрет по пути к Скале Висельников.
     Корал Торин при упоминании о яйцах рассмеялась.
     Рейнолдс взглянул  на  нее,  глаза  его  упали  на  голую  грудь,
опустились ниже, ему с трудом удалось повернуться к Джонасу.
     - Где Рой? - спросил Джонас. Рейнолдс посмотрел наверх.
     - На третьем этаже. С какой-то горничной.
     - Дай ему хорошего пинка. Его  работа  -  подготовить  старуху  к
отъезду.
     - Мы уезжаем?
     - Как можно скорее. Ты и я - первыми, с парнями Ренфрю.  Ленджилл
с остальными - следом за нами. Главное, чтобы Ренфрю  поехал  с  нами,
Клей. Он знает местность как свои пять пальцев.
     - А как же лошади на Спуске?
     - Какие еще лошади?
     На СИТГО вновь громыхнуло. Еще один огненный шар всплыл  в  небо.
Джонас не видел черных облаков,  не  чувствовал  запаха  нефти:  ветер
уносил все на восток, подальше от города.
     - Но...
     - Делай, что тебе говорят. -  Джонас  уже  четко  выстроил  шкалу
ценностей. И лошади занимали в ней одну из последних позиций:  лошадей
Фарсон мог добыть где угодно. Гораздо выше Джонас  поставил  цистерны,
стоящие  у  Скалы  Висельников.  Их  важность  возросла   многократно,
поскольку источника нефти больше не  существовало.  Потеряв  цистерны,
Большие охотники за гробами могли забыть про возвращение домой.
     Но первую позицию занимал фарсоновский осколок Колдовской радуги,
заменить который  было  нечем.  Если  уж  он  разобьется,  потеряется,
перейдет  в  другие  руки,  пусть  это  произойдет,  когда  ответ   за
случившееся будет держать Джордж Латиго, а не Элдред Джонас.
     - Шевелись, - бросил он  Рейнолдсу.  -  Дипейп  поедет  с  людьми
Ленджилла. Ты - со мной. Шевелись. Не будем терять времени.
     - А я? - спросила Корал. Джонас обнял ее, прижал к себе. -  Я  не
забуду тебя, дорогая. Корал кивнула, рукой схватила его  за  член,  не
замечая уставившегося на них Рейнолдса.
     - Да, и я не забуду тебя.



                                  4


     СИТГО они покинули со звоном в  ушах,  но  в  остальном  целые  и
невредимые. Шими скакал за  спиной  у  Катберта,  за  ними,  на  конце
длинной веревки, тащился Капризный.
     Именно Сюзан предложила место, где они могли бы скоротать  время,
и,  как  большинство   решений,   это   показалось   всем   совершенно
очевидным... после того как один из них его  озвучил.  И  вот,  вскоре
после полуночи, когда день Жатвы уже вступил в  свои  права,  впятером
они прискакали к хижине в Плохой  Траве,  в  которой  Сюзан  и  Роланд
несколько раз предавались любовным утехам.
     Катберт  и  Ален  разложили  одеяла  и  уселись  на  них,   чтобы
разобраться с револьверами, которые они  позаимствовали  в  Управлении
шерифа. Там же  они  нашли  рогатку  Катберта  и  запас  металлических
шариков.
     - Большой калибр.  -  Ален  откинул  цилиндр  одного  револьвера,
посмотрел в ствол. - Отдача у них, конечно, сильная, но думаю, Роланд,
мы найдем им применение.
     - Нам бы ручной пулемет этого ранчера, - вздохнул Катберт.
     - Ты знаешь, что сказал бы Корт о таком оружии? - спросил Роланд,
и Катберт расхохотался. К нему присоединился и Ален.
     - Кто такой Корт? - спросила Сюзан.
     - Крутой парень, каким кажется  себе  Элдред  Джонас,  -  ответил
Ален. - Он был нашим учителем.
     Роланд предложил своим друзьям поспать час-другой: следующий день
ожидался трудным. О том, что день этот мог стать  для  них  последним,
нужды говорить не было.
     - Ален, ты слушаешь?
     Ален, прекрасно понимающий, что речь идет не о его ушах, кивнул.
     - Что-нибудь слышишь?
     - Пока нет.
     - Слушай внимательно.
     - Буду слушать... но я не могу ничего обещать. Дар - дело тонкое.
Ты знаешь об атом не хуже моего.
     - Главное, слушай.
     Шими тем временем расстелил два  одеяла  рядом  со  своим  лучшим
другом.
     - Он - Роланд... и он - Ален... а кто же ты, старина  Артур  Хит?
Кто ты на самом деле?
     - Меня зовут Катберт. - Катберт протянул руку. - Катберт  Оллгуд.
Рад с тобой познакомиться. Как поживаешь?
     Шими пожал протянутую руку.  Роланд  тем  временем  повернулся  к
Сюзан.
     - Ты прогуляешься со мной, Сью? Я хочу тебе кое-что сказать.
     Она всмотрелась в его лицо, пытаясь угадать его мысли.
     - Хорошо.
     Она протянула ему руку, Роланд взял ее, и бок о бок они  вышли  в
лунный свет, от которого у Сюзан в страхе зашлось сердце.



                                  5


     В молчании шагали они среди  сладко  пахнущей  травы,  которую  с
удовольствием продолжали есть коровы и  лошади,  даже  когда  она  уже
раздувала, а потом разрывала им желудки. Высокая, на фут  выше  головы
Роланда, трава зеленела, как летом.  Дети  иногда  терялись  в  Плохой
Траве и умирали там, но Сюзан не испытывала страха, находясь  рядом  с
Роландом,  даже  не  видя  небесных  ориентиров:  врожденное   чувство
направления никогда не подводило его.
     - Сью, ты нарушила мое указание, - наконец вырвалось у него.
     Она повернулась к нему, на ее губах заиграла улыбка.
     - Значит, ты хочешь вернуться в камеру, так? -  спросила  она.  -
Вместе с друзьями?
     - Нет, разумеется, нет. Ты такая храбрая! - Он прижал ее к  себе,
поцеловал. Когда  оторвался,  оба  они  тяжело  дышали.  Потом  Роланд
положил ей руки на плечи, заглянул в глаза. - Но на этот раз ты должна
в точности выполнить мои указания.
     Она молча смотрела на него, не отводя глаз.
     - Ты знаешь. Знаешь, что я тебе сейчас скажу.
     - Да, возможно.
     - Говори. Может, у тебя получится лучше.
     - Я должна остаться в хижине, а вы уедете. Останусь я и Шими.
     Роланд кивнул.
     - Но ты останешься? Останешься?
     Она подумала о том, каким чужим  казался  ей  револьвер  Роланда,
когда она сжимала его  под  пончо,  вспомнила  недоуменный,  неверящий
взгляд Дейва после того, как пуля пробила ему грудь и отбросила назад.
Вспомнилась и ее первая попытка убить шерифа  Эвери,  когда  выстрелом
она лишь подожгла свое пончо, хотя шериф находился  прямо  перед  ней.
Револьвера для нее у них не было (если только Роланд не  отдал  бы  ей
один из своих), управляться с ним она не умела... и, что более  важно,
не хотела уметь. Учитывая все эти обстоятельства, опять же не  забывая
о Шими... пожалуй, оптимальный выход для нее - остаться в хижине.
     Роланд терпеливо ждал. Сюзан кивнула:
     - Мы с Шими будем ждать вас. Я обещаю.
     Он улыбнулся, на лице отразилось облегчение.
     - А теперь честно ответь на мой вопрос, Роланд.
     - Если смогу.
     Она посмотрела на луну, лицо Демона бросило  ее  в  дрожь,  вновь
взглянула на Роланда.
     - Каковы шансы, что ты вернешься ко мне?
     Он обдумал вопрос, не выпуская  ее  рук,  и  после  долгой  паузы
ответил:
     - Выше, чем полагает Джонас.
     - Мы будем ждать у границы Плохой Травы, и ты сможешь засечь их.
     - Да, табун лошадей, который я видела...
     - Он может появиться и без табуна, - ответил Роланд, не зная еще,
как точно предугадал замыслы Джонаса. - Но шума от его  отряда  и  так
будет достаточно. А если их окажется много,  мы  их  и  увидим...  они
прорежут в траве коридор.
     Сюзан кивнула. Такое она видела не раз. Загадочным образом Плохая
Трава раздавалась в стороны, пропуская группы людей.
     - А если  они  будут  ждать  тебя,  Роланд?  Если  Джонас  вышлет
разведчиков?
     - Я в этом сомневаюсь, - пожал плечами Роланд. - А если и вышлет,
мы их убьем. Если сможем, по-тихому. Убивать мы хорошо обучены. С этим
мы справимся.
     Сюзан перехватила его руки, теперь она сжимала руку Роланда, а не
наоборот. На ее лице читался страх.
     - Ты не ответил  на  мой  вопрос.  Каковы  шансы,  что  мы  вновь
увидимся?
     Он опять задумался:
     - Пятьдесят на пятьдесят.
     Она закрыла глаза, глубоко вдохнула, медленно выдохнула,  открыла
глаза.
     - Плохо, но не так плохо, как я думала. А если ты  не  вернешься?
Мне с Шими ехать на запад, как ты и говорил?
     - Да, в Гилеад. Там ты будешь в полной  безопасности,  дорогая...
но ты просто обязана добраться  до  Гилеада,  если  не  услышишь,  как
взрываются цистерны. Ты знаешь об этом, не так ли?
     - Чтобы предупредить твоих людей... твой ка-тет?
     Роланд кивнул.
     - Я их предупрежу, не бойся. И Шими не дам в обиду. В том, что мы
добрались до этой хижины, его заслуги не меньше, чем моей.
     Роланд действительно серьезно рассчитывал на Шими, хотя Сюзан  об
этом не догадывалась. Если его, Катберта и Алена убили бы, именно Шими
удержал бы Сюзан от опрометчивых  поступков:  ответственность  за  его
жизнь и безопасность заставили бы ее уйти на запад.
     - Когда вы уезжаете?  -  спросила  Сюзан.  -  Есть  у  нас  время
заняться любовью?
     - Время есть, но, может, нам не стоит этого  делать.  Мне  и  так
трудно вновь оставить тебя. Конечно, если ты  очень  хочешь...  -  Его
глаза молили ее ответить "да".
     - Тогда вернемся и немного полежим. - Она повернулась, взяла  его
за руку. Уже хотела сказать, что носит их  первенца,  но  в  последний
момент передумала. У него и так много забот... да  и  не  было  у  нее
желания сообщать такую радостную весть под этой уродливой  луной.  Так
можно накликать беду.
     Они проложили  путь  сквозь  Плохую  Траву,  которая  уже  успела
сомкнуться. У хижины Роланд развернул ее к себе, нежно поцеловал.
     - Я всегда буду любить тебя, Сюзан. Несмотря ни на что.
     Она улыбнулась. В уголках глаз выступили слезинки.
     - Несмотря ни на что, - согласилась она.  Поцеловала  Роланда,  и
они вошли в хижину.



                                  6


     Луна начала спуск к горизонту,  когда  отряд  из  восьми  человек
выехал из-под арки с  выбитыми  на  ней  словами  "ВХОДИТЕ  С  МИРОМ".
Первыми скакали Джонас и Рейнолдс. За ними следовал черный возок  Риа.
Тянул его крепкий на вид пони, сил которому хватило бы и на ночь, и на
половину  следующего  дня.  Джонас  хотел  дать  ей  возницу,  но  Риа
отказалась.
     - Нет такого животного, с  которым  мужчина  справился  бы  лучше
меня, - заявила она ему, и похоже, сказала правду.
     Поводья лежали у нее на коленях, однако пони и без них знал,  что
от него требуется. За возком следовали Хэш Ренфрю, Куинт и трое лучших
ковбоев Ренфрю.
     Корал тоже хотела поехать, но  Джонас  имел  на  этот  счет  иное
мнение.
     - Если нас убьют, ты сможешь жить, как и раньше. О  том,  что  мы
заодно, никто не знает.
     - Без тебя мне нет смысла жить.
     - Слушай, не изображай школьницу, тебе это не  идет.  Ты  найдешь
немало причин и дальше брести по  тропе,  стоит  лишь  задуматься  над
этим. Если все пройдет хорошо, а я ожидаю, что так оно и будет,  а  ты
все еще захочешь быть со мной, уезжай отсюда, как  только  услышишь  о
нашем успехе. К  западу  отсюда,  в  горах  Ви-Кастис,  есть  городок.
Называется Ритзи. Ты прибудешь туда задолго  до  нас,  как  бы  мы  ни
спешили. Найди приличную гостиницу, где  может  остановиться  одинокая
женщина... если такая есть в Ритзи. Жди. Когда  мы  доберемся  туда  с
цистернами, вливайся в колонну по мою правую руку. Ты все поняла?
     Она поняла. Такие женщины встречались одна на тысячу. Умные,  как
Сатана,  и  умеющие  трахаться,  как  любимая  шлюха  Сатаны.   Теперь
оставалось только одно: чтобы все прошло, как он только что описал.
     Джонас придержал поводья, дождался, пока с ним поравняется возок.
Шар в мешке лежал на коленях Риа.
     - Есть что-нибудь?
     Он  надеялся  вновь  увидеть  розовую  искру  в  черноте  шара  и
одновременно страшился этого.
     - Нет. Он заговорит, если будет на то необходимость... можешь  на
это рассчитывать.
     - Тогда какой от тебя прок, старуха?
     - Узнаешь, когда придет время, - ответила Риа, высокомерно  глядя
на него (но, к своей радости, Джонас заметил в ее взгляде и страх).
     Джонас вновь занял место во главе маленькой  колонны.  Он  решил,
что возьмет шар у Риа при возникновении  малейшей  угрозы.  Откровенно
говоря, с головой его творилось что-то странное. Словно  его  искушало
манящее желание заглянуть в розовые глубины шара. Желание это разожгла
та розовая искра, что ему довелось увидеть.
     Ерунда, сказал он себе. Шар тут  ни  при  чем.  Это  предвкушение
битвы. Как только мы покончим  с  мальчишками,  я  снова  стану  самим
собой.
     Если бы так оно и было. Но Джонас в этом сильно сомневался.
     Ренфрю уже пристроился  к  Клею.  Джонас  втиснулся  между  ними.
Ужасно болела сломанная нога - еще один дурной знак.
     - Что Ленджилл? - спросил он Ренфрю.
     - Собирает людей, - ответил Ренфрю. - За Френа Ленджилла можно не
беспокоиться. Он приведет тридцать человек.
     - Тридцать! Клянусь телом Гарри, я же говорил ему, что мне  нужно
сорок! Как минимум сорок!
     Ренфрю смерил  его  взглядом,  поморщился  от  особенно  сильного
порыва ветра. Натянул шейный платок на нос и рот.  Ковбои,  замыкающие
колонну, давно уже это сделали.
     - Ты очень боишься этих трех мальчишек, Джонас?
     - Боюсь за нас обоих, наверное, поскольку ты слишком глуп,  чтобы
понять, кто они такие и на что способны. - Джонас тоже натянул  платок
на лицо и продолжил уже более спокойным голосом, потому что  не  хотел
преждевременно пугать этих болванов. Пока они ему нужны. А как  только
шар перейдет к Латиго, ситуация в корне изменится. -  Хотя,  возможно,
мы их и не увидим.
     - Вполне вероятно, что они уже в тридцати милях отсюда и  во  всю
прыть, на какую способны их лошади, несутся  на  запад.  -  согласился
Ренфрю. - Я готов отдать пару золотых тому,  кто  расскажет,  как  они
вырвались на свободу.
     Какое это теперь имеет значение, идиот, подумал Джонас, но ничего
не сказал.
     - Что же касается людей Ленджилла, то это  самые  крепкие  парни.
Если дойдет до дела, эти тридцать будут сражаться, как шестьдесят.
     Джонас встретился взглядом с Клеем. Я поверю в это, только  когда
сам увижу, прочитал он в глазах Клея и вновь подумал о том, что не зря
Рейнолдс нравится ему больше Роя Дипейпа.
     - Сколько вооруженных?
     - Огнестрельным оружием? Может, половина. Они  выедут  через  час
после нас.
     - Хорошо. - По крайней мере тыл им прикроют. Хоть за это  он  мог
не беспокоиться. Ему не терпелось избавиться от этого треклятого шара.
     Ой ли? прошептал полубезумный  голос  из  глубин  подсознания.  А
хочется ли?
     Джонас игнорировал голос, пока тот не смолк. Полчаса  спустя  они
свернули с дороги на Спуск. В нескольких милях впереди серебрилось под
луной море Плохой Травы.



                                  7


     Примерно в то самое время, когда Джонас и его отряд  свернули  на
Спуск, Роланд, Катберт и Ален садились в седла. Сюзан и Шими стояли  у
дверей хижины, держась за руки и не отрывая от них глаз.
     - Вы  услышите  взрывы  цистерн  и  почувствуете  запах  дыма.  -
обратился к ним Роланд. - Даже если ветер будет дуть от вас, все равно
почувствуете. А через час увидите  дым  в  другом  месте.  Там,  -  он
указал, где. - Будет гореть хворост у устья каньона.
     - А если мы ничего не увидим?
     - Уезжайте на запад. Но ты увидишь, Сью. Клянусь тебе, увидишь.
     Она шагнула к нему, положила руки ему  на  бедро,  посмотрела  на
него в свете закатывающейся  луны.  Он  наклонился,  провел  рукой  по
волосам, поцеловал в губы.
     - Иди и возвращайся живой и невредимый, - пожелала Роланду Сюзан,
оторвавшись от него.
     - Да,  -  внезапно  добавил  Шими,  -  Сражайтесь  мужественно  и
победите в честном бою. - Он подошел,  и  застенчиво  коснулся  сапога
Катберта. Катберт наклонился, взял руку Шими, пожал ее.
     - Береги ее, старина.
     Шими кивнул:
     - Обещаю.
     - Поехали. - Роланд боялся, что  расплачется,  если  еще  секунду
будет смотреть на ее запрокинутое лицо. - Пора.
     Они медленно отъехали от хижины, но прежде чем трава  сомкнулась,
отрезав их от Сюзан и Шими, он оглянулся в последний раз.
     - Сью, я тебя люблю.
     Она улыбнулась. Прекрасной, лучезарной улыбкой:
     - Птички и рыбки, медведи и зайки.
     В следующий раз Роланд увидел ее внутри Колдовской радуги.



                                  8


     Западнее Плохой Травы Роланд  и  его  друзья  увидели  лишь  тучи
песка, которые ветер гнал над каменистой землей. Лунный свет превращал
эти тучи в загадочных фантомов. Иной раз  песок  опадал,  открывая  им
Скалу Висельников, в двух колесах от них, и устье  каньона  Молнии,  в
двух колесах дальше. Иногда они видели только песчаную пелену. За ними
о чем-то пела под ветром высокая трава.
     - Как самочувствие, парни? - спросил Роланд. - Все в порядке?
     Оба кивнули.
     - Я думаю, сегодня придется пострелять.
     - Мы будем помнить лица наших отцов, - заверил его Катберт.
     - Да. - согласился Роланд.  -  Мы  очень  даже  хорошо  будем  их
помнить. - Он потянулся. - Ветер в нашу пользу, не в их...  это  плюс.
Мы их услышим. И сможем понять, сколько их. Правда? Оба вновь кивнули.
     - Если Джонас по-прежнему уверен в себе,  он  появится  скоро,  с
маленьким отрядом, теми, которых успел собрать сразу, и  с  магическим
кристаллом. В этом случае мы нападем на них, перебьем всех и  захватим
Колдовскую радугу.
     Ален и Катберт молчали, внимательно слушая. Налетел ветер. Роланд
схватился за шляпу, которая едва не слетела у него с головы.
     - Если он нас испугается, думаю,  тогда  появится  позже,  уже  с
большим отрядом. В этом случае мы пропустим их...  потом,  если  ветер
по-прежнему будет нам помогать, пристроимся им в хвост.
     Катберт заулыбался.
     - О, Роланд. Твой отец может гордиться тобой. Четырнадцать лет, а
хитер как дьявол!
     - Пятнадцать, когда встанет следующая луна, - на  полном  серьезе
ответил Роланд. - Если  нам  придется  следовать  этому  плану,  будем
убивать тех, кто едет последним. Следите за моими сигналами, хорошо?
     - Мы собираемся  подъехать  к  Скале  Висельников  в  составе  их
отряда? - спросил Ален. Он всегда отставал на шаг-другой от  Катберта,
но в данном случае Роланд не возражал: иногда обстоятельность ценилась
выше быстроты. - Так?
     - Если получится, да.
     - Если розовый шар у них,  остается  надеяться,  что  он  нас  не
выдаст, - добавил Ален.
     На лице Катберта отразилось удивление. Роланд прикусил губу: иной
раз Ален соображал очень даже быстро. Эта неприятная идея  возникла  у
него раньше, чем у Берта... раньше, чему него самого.
     - В  это  утро  нам  надо  надеяться  на  многое,  но  мы   будем
действовать по обстановке.
     Они спешились, сели рядом  с  лошадьми  у  самой  границы  Плохой
Травы,  изредка  перекидываясь  словом.  Роланд  наблюдал  за  клубами
серебряной пыли, несущимися над пустыней, и думал о Сюзан. Представлял
себе, как они поженятся,  поселятся  на  свободных  землях  к  югу  от
Гилеада. К тому времени Фарсон потерпит поражение, "сдвинувшийся" было
мир вернется на прежнее место (оставшийся в нем ребенок  почему-то  не
сомневался, что смерть Джона Фарсона положит конец всем бедам), и  его
стрелецкая служба окончится. Не прошло и года, как  он  получил  право
носить на бедрах шестизарядные револьверы... и большие револьверы  его
отца, если Стивен Дискейн решит передать их ему... но он уже устал  от
этой ноши. Поцелуи Сюзан размягчили его сердце, показали, что  есть  и
другая жизнь. Может, лучшая. С домиком, детьми...
     - Они идут. - Восклицание Алена вернуло Роланда к реальности.
     Стрелок поднялся, держа в  руке  поводья  Быстрого.  Рядом  стоял
Катберт.
     - Большой отряд или маленький? Ты... ты знаешь?
     Ален стоял,  глядя  на  юго-восток,  вытянув  перед  собой  руки,
ладонями вверх. Над его плечом Роланд видел Старую Звезду, зависшую  у
самого горизонта. До зари оставался час.
     - Пока сказать не могу, - ответил Ален.
     - Можешь хотя бы сказать, шар с...
     - Нет. Замолчи, Роланд. Не мешай слушать!
     Роланд и Катберт озабоченно  наблюдали  за  Аденом,  одновременно
напрягая слух, пытаясь различить  топот  копыт,  поскрипывание  колес,
шепот людей. Время шло. Ветер, который утих  после  того,  как  Старая
Звезда закатилась за горизонт,  в  преддверии  зари  задул  еще  более
яростно. Роланд взглянул на Катберта, который достал рогатку и  нервно
поигрывал резинкой. Берт пожал плечами.
     - Отряд маленький,  -  неожиданно  произнес  Ален.  -  Вы  их  не
чувствуете?
     Оба покачали головами.
     - Не больше десяти человек, может, только шесть.
     - Боги! - пробормотал Роланд, вскинул кулак к небу. Не мог скрыть
радости. - А шар?
     - Я его не чувствую. - Голос Алена звучал сонно.  -  Но  ведь  ты
думаешь, что шар с ними, не так ли?
     Роланд кивнул. Маленький  отряд  из  шести  или  восьми  человек,
охраняющий магический кристалл. Идеальный вариант.
     - Готовьтесь, парни. Мы их возьмем.



                                  9


     Отряд Джонаса достаточно  быстро  пересек  Спуск  и  углубился  в
Плохую Траву. Звезды-ориентиры сверкали в осеннем небе, и Ренфрю  знал
их все. Каждые двадцать минут  он  останавливал  отряд,  чтобы  прежде
всего свериться с двумя звездами, которые  он  называл  Близнецами,  а
потом указывал направление движения. Джонас не сомневался, что  старый
ковбой выведет их из Плохой Травы точно напротив скалы Висельников.
     Через Плохую Траву они ехали уже час, когда к  Джонасу  прискакал
Куинт.
     - Эта старая дама, она хочет вас видеть, сэй. Говорит, по важному
делу.
     - Прямо сейчас? - спросил Джонас.
     - Ага. - Куинт понизил  голос.  -  Шар,  который  она  держит  на
коленях, засветился.
     - Правда? Вот что я тебе скажу, Куинт... возвращайся к своим, а я
разберусь, что там такое.  -  Он  придержал  лошадь,  пока  с  ним  не
поравнялся черный возок.  Риа  подняла  голову,  и  на  мгновение  ему
показалось, что в розовом отсвете он видит лицо молодой девушки.
     - Пришел, парень. Я знала, что ты придешь. - Она зашлась  хриплым
смехом, и Джонас увидел Риа такой, какой она  была  на  самом  деле  -
выжатой досуха магическим кристаллом, что  лежал  у  нее  на  коленях.
Потом он посмотрел на шар...  и  погиб.  Он  чувствовал,  как  розовое
сияние проникает в самые дальние закоулки его мозга, освещает то,  что
никогда не видело света.
     - Тебе нравится, не так ли? -  Старуха  то  ли  хихикала,  то  ли
ворковала.  -  Да,  тебе  нравится,  как  и  любому   другому,   такой
очаровательный шарик. Но что ты видишь, сэй Джонас?
     Наклонившись,  держась  одной  рукой  за  луку  седла,  а  другой
придерживая падающие на глаза волосы, Джонас всмотрелся в шар. Сначала
видел только розовый туман, потом  он  начал  рассеиваться.  И  Джонас
увидел  хижину,  окруженную  высокой  травой.  Хижину,   какая   могла
приглянуться только  отшельнику.  С  распахнутой  дверью,  выкрашенной
пусть и шелушащейся, но еще  яркой  красной  краской.  А  на  каменном
крыльце,  положив  руки  на  колени,  бросив  одеяло   под   ноги,   с
распущенными по плечам волосами сидела...
     - Будь я проклят! - прошептал Джонас. Он едва не  вываливался  из
седла, словно наездник в цирке, а глаза его исчезли: глазницы  заливал
розовый свет.
     Риа радостно похохатывала:
     - Да, это наложница  Торина,  которая  так  и  не  попала  в  его
постель! Возлюбленная Диаборна! - Смех как  отрезало.  -  Возлюбленная
того молодого негодяя, что убил моего Эрмота. И он  за  это  заплатит,
да, заплатит. Смотри пристальнее, сэй Джонас! Смотри пристальнее!
     Джонас присмотрелся. Все  стало  ясно,  и  он  подумал,  что  ему
следовало  догадаться  об  этом  раньше.  Страхи  тетки  этой  девушки
полностью оправдались. Риа все  знала,  хотя  Джонас  не  мог  понять,
почему она никому не сказала  о  том,  что  девушку  трахает  один  из
парней, приехавших из Привходящего мира. И Сюзан не просто трахалась с
Уиллом Диаборном. Она также помогла ему бежать, ему и его друзьям,  и,
возможно, убила при этом шерифа и его помощника.
     Фигурка в шаре приблизилась. От  напряжения  Джонасу  даже  стало
нехорошо, но то  была  приятная  дурнота.  За  спиной  девушки  хижину
освещала тусклая лампа. Поначалу Джонасу показалось, что в одном  углу
кто-то спит, но потом он решил, что там просто свалены шкуры.
     - Ты видишь мальчишек? - спросила  Риа,  голос  ее  доносился  из
далекого далека. - Ты видишь их, мой господин, сэй?
     - Нет. - И его собственный голос  доходил  до  него  из  того  же
далекого места. Он не мог  оторвать  глаз  от  шара.  Чувствовал,  как
магический свет все глубже и глубже проникает  в  его  мозг.  Приятное
чувство. Как тепло костра в холодную ночь. -  Она  одна.  Похоже,  она
ждет.
     - Да, - согласилась Риа. Резкое движение рук над  шаром,  и  свет
потух.
     - Нет, - протестующе воскликнул Джонас, но  поздно:  шар  остался
темным. Ой хотел протянуть руки, просить, чтобы  она  вернула  розовый
свет,  если  придется,  умолять  ее,  но  невероятным   усилием   воли
сдержался. И в награду вновь обрел контроль над своим разумом. Он-то и
напомнил Джонасу, что жесты Риа абсолютно бессмысленны, как жесты  тех
же Пинча и Джилли. Магический кристалл слушался только себя, а не  ее.
А старуха уже вглядывалась в него.
     - И чего она, по-твоему, ждет? - спросила Риа.  Ждать  она  могла
только одного, со всевозрастающей тревогой подумал Джонас.  Мальчишек.
Трех безбородых сукиных сынов из Привходящего мира. А если  они  не  с
ней, то где-то неподалеку и тоже чего-то  ждут.  Ждут  его.  Возможно,
даже хотят...
     - Слушай меня, - прорычал он. - Я задам тебе только один  вопрос,
так что будет лучше, если ты скажешь правду. Они знают  об  этом?  Эти
трое знают о Радуге?
     Риа отвела глаза. С одной стороны, ответ он получил, с  другой  -
нет. Риа слишком долго просидела на своем холме. Пора ей  понять,  кто
тут хозяин. Джонас вновь наклонился над возком, схватил ее  за  плечо,
ужасное ощущение, все равно что хватаешь живой скелет, но  пальцев  не
разжал, наоборот, сдавил. Риа застонала, дернулась, но  Джонас  крепко
держал ее.
     - Говори, старая сука! Разевай свою гребаную пасть!
     - Может, и знают, - взвыла  Риа.  -  Эта  девчонка  могла  что-то
видеть в ту ночь, когда приходила ко мне... о-о-о, убери руку, ты меня
убиваешь!
     - Если б я хотел тебя убить, ты бы уже умерла! - Джонас  еще  раз
взглянул на магический кристалл, выпрямился в седле, потер подбородок.
     - Клей! - крикнул он. - Придержи коня!
     Рейнолдс  и  Ренфрю  натянули  поводья.   Джонас   поднял   руку,
останавливая следовавших за ним ковбоев.
     Ветер шелестел травой,  гнул  ее,  обдавал  их  сладким  запахом.
Джонас всмотрелся в темноту, хотя и  понимал,  что  увидеть  мальчишек
невозможно. Они могли быть где угодно,  и  Джонасу  не  нравились  его
шансы в возможной стычке. Совсем не нравились.
     Он подъехал к Рейнолдсу и Ренфрю. Ренфрю выказывал нетерпение.
     - В чем дело? Скоро рассвет. Надо двигаться.
     - Ты знаешь хижины в Плохой Траве?
     - Да, большинство. Почему...
     - Знаешь ту, что с красной дверью?
     Ренфрю кивнул и указал на север.
     - Старика Суни. Ему было видение, то ли  во  сне,  то  ли  наяву.
Тогда он и выкрасил дверь в красный цвет. Он ушел  к  манни  лет  пять
тому назад. - Ренфрю больше ни о  чем  не  спрашивал.  Выражение  лица
Джонаса подсказало ему, что задавать вопросы небезопасно.
     Джонас  поднял  руку,  на  секунду  взгляд  его   задержался   на
вытатуированном синем гробе, потом он повернулся, подозвал Куинта:
     - Командование возлагаю на тебя.
     Кустистые брови Куинта взметнулись вверх.
     - На меня?
     - Да. Но дальше мы не едем... план меняется.
     - А что...
     - Слушай и разевать рот будешь только в одном случае: если что-то
не поймешь. Разверни этот чертов возок. Поставь вокруг своих  людей  и
возвращайся назад. Соединись с Ленджиллом  и  его  людьми.  Скажи  им,
Джонас приказал ждать в том месте, где ты их найдешь. Ждать,  пока  он
не вернется с Ренфрю и Рейнолдсом. Понятно?
     Куинт кивнул. По лицу чувствовалось, что  он  сбит  с  толку,  но
вопросов не последовало.
     - Хорошо. Принимайся за дело. И скажи ведьме, пусть  уберет  свою
игрушку в мешок. - Джонас провел рукой  по  лбу.  Пальцы,  практически
никогда не знавшие дрожи, ходили ходуном. - Она отвлекает.
     Куинт развернул лошадь, оглянулся, когда Джонас позвал его.
     - Я думаю, мальчишки из Привходящего мира  где-то  здесь,  Куинт.
Скорее всего впереди. Но если они позади, то могут напасть на вас.
     Куинт нервно оглядел высокую, в полтора его  роста  траву.  Потом
губы его закаменели, он вновь посмотрел на Джонаса.
     - Если они нападут, то  попытаются  захватить  шар,  -  продолжил
Джонас. - Так вот, запомни мои слова. Тот, кто не будет  защищать  шар
изо всех сил, потом горько об этом пожалеет. -  Он  мотнул  головой  в
сторону ковбоев, сгрудившихся за черным возком. - Скажи им об этом.
     - Да, босс, - кивнул Куинт.
     - После того как вы соединитесь с Ленджиллом, ответственность  за
шар ложится на него.
     - И долго нам ждать вашего возвращения?
     - Пока не замерзнет  ад.  Отправляйся.  -  Когда  Куинт  отъехал,
Джонас повернулся к Рейнолдсу и  Ренфрю:  -  Нам  предстоит  небольшая
прогулка.



                                  10


     - Роланд, - с надрывом прошептал Ален. - Они повернули назад.
     - Ты уверен?
     - Да. Следом идет еще один отряд. Больший по численности. К  нему
они и направились.
     - Чем больше народу, тем увереннее они себя чувствуют, вот и все,
- пожал плечами Катберт.
     - А шар? - спросил Роланд. - Ты его чувствуешь?
     - Да, шар с ними. Теперь чувствовать их  легче,  хотя  расстояние
увеличивается. Главное - засечь их, потом они никуда не денутся.
     - Шар по-прежнему у Риа?
     - Думаю, да. Отвратительная у нее аура. При прикосновении  к  ней
просто передергивает.
     - Джонас нас боится, - заявил  Роланд.  -  Он  хочет,  чтобы  его
окружало больше людей. В этом все  дело,  другого  объяснения  нет.  -
Роланд не знал, что он и прав, и не прав одновременно. Не  чувствовал,
что допустил серьезный  промах  (а  такое  после  отъезда  из  Гилеада
случалось с ним крайне редко) - с юношеской  горячностью  поставил  на
один из вариантов, напрочь отметая любой другой.
     - И что нам делать? - спросил Ален.
     - Сидеть здесь. Слушать. Ждать. Они все равно привезут сюда  шар,
раз уж направляются к Скале Висельников. Должны привезти.
     - Сюзан? - спросил Катберт. - Сюзан и Шими? Как же  они?  Как  мы
узнаем, что с ними все в порядке?
     - Полагаю,  тут  мы  бессильны.  -  Роланд  сел,  скрестив  ноги,
выпустив из руки поводья Быстрого.  -  Но  Джонас  и  его  люди  скоро
вернутся. И когда они появятся здесь, мы выполним свой долг.



                                  11


     Сюзан не хотела спать в хижине... без Роланда ей  там  совсем  не
нравилось. Поэтому она оставила Шими в углу, где  он  укрылся  старыми
шкурами, а сама вынесла одеяла наружу. Посидела на крыльце,  глядя  на
звезды, молясь, чтобы у Роланда все получилось. Когда на  душе  у  нее
полегчало, она постелила одно одеяло, легла на него, укрылась  другим.
Казалось, прошла вечность с того момента,  как  Мария  вырвала  ее  из
глубокого сна. Ей даже не помешал громкий храп, доносящийся из хижины.
Сюзан заснула, положив голову на руку, и не проснулась двадцать  минут
спустя, когда Шими появился в дверях, сонно посмотрел на нее и ушел  в
траву справить малую нужду.  Заметил  его  только  Капризный.  Вытянул
длинную морду и ткнулся в задницу Шими, когда тот проходил мимо.  Шими
в полусне отмахнулся, оттолкнув морду мула.  Он  хорошо  знал  повадки
Капи, очень хорошо.
     Сюзан снилась ивовая роща... птички и рыбки, медведи и зайки... и
разбудило ее не возвращение Шими, а холодный металл, вдавленный в шею.
Громкий щелчок она узнала сразу:  кто-то  взвел  курок  револьвера.  И
ивовая роща исчезла, как мираж.
     - Просыпайся, Солнечный Лучик.  -  Голос  сбил  ее  с  толку.  Ей
хотелось поверить, что вновь вернулся вчерашний день, что Мария  будит
ее, чтобы она покинула Дом-на-Набережной до того  как  тот,  кто  убил
мэра Торина и канцлера Раймера, придет, чтобы убить и ее.
     Не получалось. Тогда она открыла глаза при ярком  солнце.  Сейчас
чуть занималась заря. И разбудил ее, мужской голос - не женский. И  не
рука трясла ее за плечо, а дуло револьвера уперлось в шею.
     Она вскинула глаза и увидела узкое, в морщинах лицо,  обрамленное
седыми волосами. Узкие губы. Светло-синие глаза, совсем как у Роланда.
Элдред Джонас. А мужчина, который стоял позади него, в другие,  лучшие
времена угощал ее  отца  выпивкой:  Хэш  Ренфрю.  Третий  мужчина,  из
ка-тета Джонаса, нырнул в хижину. Ледяной ужас сковал ее тело. Как  за
себя, так и за Шими.  Она  не  могла  знать,  понимает  ли  Шими,  что
происходит. Эти двое из того же ка-тета, что и третий, который пытался
убить его, подумала она. Это он должен понять.
     - Вот и ты, Солнечный Лучик, вот и ты. - Джонас наблюдал, как она
выбирается из тумана сна. - Хорошо! Не  следовало  тебе  спать  одной,
таким красавицам в одиночестве спать не положено. Но  не  волнуйся.  Я
позабочусь о том, чтобы тебя доставили в безопасное место.
     Взгляд его метнулся к мужчине в плаще, вышедшему из хижины.
     - Есть там ее вещи, Клей?
     Рейнолдс покачал головой.
     - Полагаю, все в переметных сумах, на лошади.
     Шими,  подумала  Сюзан.  Где  ты,  Шими?  Джонас  протянул  руку,
погладил ее грудь.
     - Отличная  грудь.  Мягкая  и  теплая.  Неудивительно,   что   ты
понравилась Диаборну.
     - Убери свою грязную татуированную лапу, мерзавец.
     Улыбаясь, Джонас убрал руку. Посмотрел на мула.
     - А ведь я знаю эту клячу. Она принадлежит моей  доброй  знакомой
Корал. Помимо всего прочего, ты еще и воруешь скот. Ох  эта  молодежь.
Ни стыда в ней не осталось, ни  совести.  Ты  согласен  со  мной,  сэй
Ренфрю?
     Но давнишний знакомый ее  отца  промолчал.  Лицо  его  оставалось
бесстрастным, но Сюзан подумала, что ему чуть-чуть да стыдно  за  свое
присутствие в этом месте и в этот час.
     Джонас вновь повернулся к ней,  его  губы  изогнулись  в  подобии
улыбки:
     - Впрочем, после убийства украсть мула - сущий пустяк, не так ли?
     Она не ответила, лишь смотрела, как Джонас гладит морду Капи.
     - Что же тащили с собой эти мальчишки, если им понадобился мул?
     - Саваны, - вырвалось у Сюзан. - Для тебя и  всех  твоих  друзей.
Ноша получилась тяжелая, у бедного животного едва не сломалась спина.
     - В том краю, откуда я родом, есть хорошая  поговорка.  -  Джонас
все улыбался. - Умным женщинам прямая  дорога  в  ад.  -  И  рука  его
по-прежнему гладила нос Капи. Мулу это нравилось. Он вытянул шею,  его
глупые маленькие глазки от удовольствия наполовину закрылись. - А тебе
не приходило в голову, что те,  кто  делит  общую  добычу  и  уезжает,
обычно не возвращаются?
     Сюзан промолчала.
     - Тебя бросили, Солнечный Лучик.  Ту,  кто  быстро  дает,  обычно
быстро забывают. Печально, но факт. Ты знаешь, куда они поехали?
     - Да, - тихо, чуть ли не шепотом ответила она.
     Улыбка Джонаса стала шире.
     - Если скажешь нам, облегчишь свою участь. Ты согласен, Ренфрю?
     - Ага, - кивнул  Ренфрю.  -  Они  -  предатели,  Сюзан...  Служат
Доброму Человеку. Если ты знаешь, где они и что  задумали,  ты  должна
нам сказать.
     - Нагнись ниже, - прошептала Сюзан, не сводя глаз с Джонаса. Губы
онемели, отказывались слушаться, она произнесла  что-то  вроде  косись
пише, но Джонас ее понял, наклонился, вытянув шею,  совсем  как  Капи,
тут Сюзан и плюнула ему в лицо.
     Джонас отшатнулся, его передернуло от отвращения.
     - СУКА! - взревел он и отвесил ей крепкую оплеуху.
     Сюзан впечаталась спиной в землю, перед глазами вспыхнули звезды.
Правая щека тут же начала раздуваться, как  надувной  шарик.  Если  бы
удар пришелся на дюйм или два ниже, он бы  сломал  мне  шею,  подумала
она. Может, так было  бы  лучше.  Она  подняла  руку,  вытерла  кровь,
брызнувшую из правой ноздри.
     Джонас повернулся к Ренфрю, который придвинулся к ним на  шаг,  а
потом остановился.
     - Посади ее на лошадь и свяжи ей руки. Покрепче. - Сверху вниз он
посмотрел на  Сюзан,  пнул  в  плечо.  Достаточно  сильно,  чтобы  она
покатилась к хижине. - Будешь знать, как плевать  в  меня!  Плевать  в
Элдреда Джонаса! Сука!
     Рейнолдс уже протягивал ему свой шейный платок. Джонас взял  его,
стер с лица слюну, потом опустился на колени. Набрал полную руку волос
Сюзан и вытер о них платок. Рывком поднял ее на ноги. Слезы  боли  уже
выступили в уголках глаз Сюзан, но она молчала.
     - Я, возможно, больше никогда не увижу твоего дружка,  сладенькая
Сью с мягенькими сисечками, но ты-то у меня в руках, не так ли? И если
Диаборн доставит нам лишние хлопоты, я отыграюсь на  тебе  вдвойне.  И
позабочусь  о  том,  чтобы  Диаборн  об  этом  узнал.  Можешь  на  это
рассчитывать.
     Улыбка сползла с его лица, он резко оттолкнул Сюзан, и  она  едва
устояла на ногах.
     - А теперь на  коня,  и  быстро,  пока  я  не  решил  разрисовать
ножичком твою милую мордашку.



                                  12


     Из высокой травы, оцепеневший от ужаса,  с  катящимися  по  щекам
слезами, Шими наблюдал, как Сюзан плюнула в лицо плохого  Охотника  за
гробами, а он с такой силой ударил ее по лицу, что едва не убил.  Шими
было бросился ей на  помощь,  но  чей-то  голос...  может,  его  друга
Артура... зазвучал в голове, предупреждая, что помочь он  не  поможет,
зато его самого наверняка убьют.
     Он наблюдал, как Сюзан садится  на  лошадь.  Другой  мужчина,  не
Охотник за гробами, а крепыш ранчер, которого  Шими  изредка  видел  в
"Приюте", пытался помочь, но Сюзан оттолкнула его. И мужчина отступил,
покраснев как помидор.
     Не зли их, Сюзан, думал Шими. О боги,  не  допускайте  этого,  не
позволяйте им и дальше избивать ее! О, ее бедное лицо! И из носа у нее
течет кровь!
     - Даю тебе последний шанс, - прорычал Джонас. -  Где  они  и  что
собираются делать?
     - Иди к дьяволу, - ответила Сюзан.
     - Скорее всего там ты  встретишь  меня.  -  Он  криво  улыбнулся,
взглянул на другого Охотника за гробами. - Ничего не нашел?
     - Если они что и привезли, то взяли с собой,  -  ответил  тот.  -
Оставили только диаборновскую милашку.
     Джонас зло рассмеялся, вскакивая на лошадь.
     - Поехали.
     Они двинулись в Плохую Траву, которая тут же сомкнулась за  ними,
словно никто и не появлялся около хижины... да только они увезли Сюзан
и увели Капи. Большой ранчер, что следовал  за  Сюзан,  увел  мула  на
длинной веревке.
     Удостоверившись, что они не  вернутся,  Шими  медленно  вышел  на
полянку у хижины, на ходу застегивая штаны. Посмотрел  в  ту  сторону,
куда уехали Роланд с друзьями, в другую, куда увели Сюзан. Что делать?
     Мгновения ему хватило, чтобы понять: выбора у  него  нет.  Тропа,
которую оставили за собой Роланд, Ален и добрый Артур Хит (Катберт так
и остался для Шими Артуром Хитом), исчезла: Плохая Трава  распрямилась
и поглотила ее. А вот та, что проложили Сюзан  и  ее  похитители,  еще
виднелась. Возможно, последовав за Сюзан, он  сможет  что-то  для  нее
сделать. Помочь ей.
     Сначала Шими шагал, потом пустился бегом, уже не боясь того,  что
Охотники за гробами могут вернуться и схватить его. Чуть  ли  не  весь
день ему предстояло догонять Сюзан.



                                  13


     Катберт, самый нетерпеливый из всех троих, не находил себе места.
Небо светлело и светлело, ночь уступала место дню. Вот и Жатва,  думал
он. Наконец-то Жатва,  мы  сидим  здесь,  заточив  ножи,  а  резать-то
некого.
     Дважды он спрашивал Алена, не "слышит" ли тот чего. В первый  раз
Ален пробурчал что-то нечленораздельное. Второй спросил  Берта,  можно
ли хоть что-то услышать, если над ухом постоянно тявкают?
     Катберту два вопроса, заданные с разрывом в пятнадцать минут,  не
казались "постоянным тявканьем". Он надулся и отошел к  своей  лошади.
Вскоре к нему подсел Роланд.
     - Ожидание, - вздохнул Катберт. - В Меджисе мы по  большей  части
только этим и занимались, а я ужас как не люблю чего-то ждать.
     - Осталось недолго, - заверил его Роланд.



                                  14


     Отряд Джонаса вышел  к  тому  месту,  где  люди  Френа  Ленджилла
разбили временный лагерь, через час после восхода солнца. Куинт, Риа и
ковбои Ренфрю присоединились к Ленджиллу раньше, чем немало порадовали
Джонаса, и, уже пили кофе.
     Ленджилл вышел к ним навстречу, но,  увидев  Сюзан,  сидевшую  на
лошади со связанными впереди руками,  отступил  на  шаг  и  огляделся,
будто искал место, где бы спрятаться. Но на большой  поляне,  у  самой
границы между Спуском и Плохой Травой, прятаться было  негде,  поэтому
он застыл столбом. По  лицу  чувствовалось,  что  пленение  Сюзан  его
совсем не радует.
     Сюзан двинулась на него, а когда Рейнолдс попытался  схватить  ее
за стремя, легко ускользнула от его руки.
     - Как, Френсис Ленджилл! Вот уж не ожидала встретить тебя здесь!
     - Сюзан, мне очень жаль, что с тобой так вышло. - Лицо  Ленджилла
все больше заливала краска. - Ты попала в плохую компанию,  девочка...
а в конце плохая компания бросила тебя, чтобы ты ответила за всех.
     Сюзан расхохоталась:
     - Плохая компания! Да, ты знаешь, что это такое,  не  правда  ли,
Френ?
     Он неловко повернулся, не зная, что и ответить. А Сюзан  вытащила
ногу из стремени и, прежде чем кто-то успел остановить ее,  пнула  его
сапогом между лопаток.  Ленджилл  повалился  на  живот,  глаза  его  в
изумлении широко раскрылись.
     - Ты еще не угомонилась, сучка! - взревел Ренфрю и  ударил  ее...
по левой скуле, для симметрии, подумала она после того,  как  туман  в
голове  рассеялся  и  к  ней  вернулась  способность  соображать.  Она
покачнулась в седле, но не упала на  землю.  На  Ренфрю  она  даже  не
посмотрела, не сводя глаз с Ленджилла, которому уже удалось  подняться
на четвереньки.
     - Ты убил моего отца! - кричала она. - Ты убил моего отца, жалкий
трус, пародия на мужчину! - Теперь она смотрела на ранчеров и ковбоев,
которые вытаращились на нее. - Вот он, Френ Ленджилл, глава Ассоциации
конезаводчиков, змея подколодная! Жалкий койот! Паршивый...
     - Достаточно, - оборвал ее Джонас, не без интереса наблюдая,  как
Ленджилл пятится к своим людям, поникнув плечами, не смея вымолвить  и
слова, раздавленный обвинениями  Сюзан.  Риа  заквохтала,  качаясь  из
стороны в сторону. Смех этот, мало похожий на  человеческий,  заставил
Сюзан  вздрогнуть,  но  присутствие  Риа  в  этой  компании,   похоже,
нисколько не удивило ее.
     - Отнюдь. - Сюзан перевела взгляд с Джонаса на Ленджилла, на лице
ее отразились брезгливость и презрение. - Этого негодяя как ни обзови,
все будет мало.
     - Возможно, но я думаю, что отведенное тебе время ты использовала
с толком, леди-сэй. Едва  ли  кто  смог  бы  превзойти  тебя  в  этом.
Послушай, как квохчет ведьма! Все равно что сыплет соль на его раны...
но мы скоро заткнем ей рот. - Джонас резко повернул голову. - Клей!
     Рейнолдс подскакал к нему.
     - Думаю,    ты    сможешь    доставить    Солнечный    Лучик    в
Дом-на-Набережной?
     - Думаю, да. - Рейнолдс постарался  не  выказать  радости:  слава
богам, его посылали на восток, а не на запад.  У  него  уже  появилось
дурное предчувствие... Скала Висельников, Латиго, цистерны... вся  эта
история. Откуда только оно взялось? - Сейчас?
     - Через  минуту-другую,  -  ответил  Джонас.  -  Может,  придется
кое-кого убить прямо здесь. Кто  знает?  Именно  ради  остающихся  без
ответа вопросов можно встать рано утром, даже  если  нога  болит,  как
дырка в зубе. Не так ли?
     - Я не знаю, Элдред.
     - Сэй Ренфрю, пригляди за нашим милым Солнечным  Лучиком.  А  мне
надо кое-что забрать.
     Голос его разносился далеко, он этого и хотел, так что  смех  Риа
как  отрезало.  Улыбаясь,  Джонас  двинул  лошадь  к  черному   возку,
украшенному золотыми символами. Рейнолдс ехал слева от него, и  Джонас
скорее почувствовал, чем увидел, как справа возник Рой. Рой -  хороший
парень, подумал он. Немного туповат, но сердце у него в нужном  месте,
и иной раз ему не надо разобъяснять, что и как.
     С каждым шагом  лошади  Джонаса  Риа  чуть  отползала  назад.  Ее
глубоко запавшие глаза метались из стороны в сторону в поисках выхода.
И не находили его.
     - Держись от меня подальше, убийца!  -  выкрикнула  она,  вскинув
руку,  словно  хотела  оттолкнуть  Джонаса.  Второй  она  еще   крепче
ухватилась за мешок, в котором лежал хрустальный  шар.  -  Держись  от
меня подальше, а не то я призову молнию, которая поразит тебя,  прежде
чем ты успеешь спрыгнуть с лошади! И твоих ужасных дружков тоже!
     Джонасу показалось,  что  Рой  при  этих  словах  чуть  придержал
поводья, а вот Клей - нет. Как и сам Джонас. Он подумал, что она много
чего может сделать... вернее, могла. До того, как голодный  магический
кристалл вошел в ее жизнь.
     - Дай его мне. - Джонас наклонился над возком, протянул  руку  за
мешком. - Он не твой и  никогда  твоим  ни  был.  Придет  день,  когда
Благодетель, несомненно, поблагодарит тебя за то, что ты хранила  его,
но сейчас ты должна мне его отдать.
     Риа закричала так пронзительно,  что  некоторые  ковбои  выронили
жестяные кружки с кофе и зажали уши руками. А Риа ухватилась рукой  за
веревку, стягивающую мешок, и подняла его над головой. Шар болтался на
дне мешка, как маятник.
     - Не отдам! - прорычала она. - Я скорее разобью его об землю, чем
отдам тебе!
     Джонас сомневался, что хрустальный шар разобьется, выскользнув из
ее слабой руки на пружинистую траву, но ему не хотелось  выяснять  это
на практике.
     - Клей, - обратился он к Рейнолдсу, - достань револьвер.
     Ему не пришлось смотреть на Клея, чтобы убедиться, что его приказ
выполнен. Он увидел это в ее  испуганных  глазах,  метнувшихся  влево,
туда, где Рейнолдс сидел на лошади.
     - Сейчас я начну считать, - продолжил Джонас. -  На  счет  "три",
если она не отдаст этот мешок, разнеси ее уродливую голову.
     - Хорошо.
     - Один. - Джонас наблюдал, как шар качается из стороны в сторону.
Он засветился.  Джонас  видел  розовое  сияние,  пробивающееся  сквозь
мешковину. - Два. Счастливого тебе пути в ад, Риа. Прощай, тр...
     - Держи! - Она выбросила вперед руку с мешком, а  другой  закрыла
лицо. - На, бери! И пусть он погубит тебя так же, как погубил меня!
     - Спасибо, сэй.
     Джонас схватил мешок пониже стягивающей его  веревки,  дернул  на
себя. Риа вскрикнула вновь: веревка ободрала  ей  костяшки  пальцев  и
выдрала один ноготь. Джонас ее крика и не услышал.  Душа  его  пела  и
плясала. Впервые он забыл о  своей  работе,  долге,  окружающем  мире,
шести тысячах опасностей, подстерегающих его каждый день. Шар у  него,
у него! Клянусь могилами всех богов, он мой, подумал  Джонас.  Мой,  и
это главное.
     Каким-то чудом ему удалось сдержаться, он не растянул  веревку  и
не заглянул в мешок, как лошадь лезет в торбу с овсом. Вместо этого он
двойным узлом завязал веревку на роге  передней  луки  седла.  Глубоко
вдохнул, медленно выдохнул. Успокоился. Чуть-чуть.
     - Рой.
     - Да, Джонас.
     Хорошо бы поскорее выбраться отсюда, подумал Джонас, и уже  не  в
первый раз. Убраться от этих мужланов. Как же они ему надоели.
     - Рой, на этот раз мы будем  считать  до  десяти.  Если  к  этому
времени она не сгинет с моих  глаз,  я  разрешаю  тебе  отстрелить  ей
задницу. А теперь давай посмотрим,  как  ты  умеешь  считать.  Я  буду
слушать внимательно, так что, пожалуйста, ничего не пропускай!
     - Один, - радостно воскликнул Дипейп. - Два. Три. Четыре.
     Выплевывая проклятия, Риа схватила лежащие в возке вожжи и огрела
ими пони. Тот прижал  уши  к  голове  и  так  рванул  возок,  что  Риа
повалилась на спину. Тощие ноги в черных сапогах и разноцветных чулках
задрались вверх. Ковбои  захохотали.  Рассмеялся  и  Джонас.  Забавное
зрелище, это точно. Риа на  спине,  молотящая  по  воздуху  костлявыми
ногами.
     - П-п-пять, - Дипейп так зашелся смехом, что начал  заикаться.  -
Ш-ш-шесть.
     Риа вновь села, с достоинством  дохлой  рыбы  оглядела  хохочущие
рожи.
     - Я проклинаю вас всех! - взвизгнула она. Смех стих,  хотя  возок
уже катил прочь. - Каждого из вас! Тебя... и  тебя...  и  тебя!  -  Ее
скрюченный палец уперся в Джонаса. - Вор! Жалкий вор!
     Как будто он был твоим, мысленно изумился Джонас (хотя слово  мой
первым вспыхнуло у  него  в  мозгу,  как  только  магический  кристалл
перешел  в  его  руки).  Как  будто  такое  чудо  может   принадлежать
деревенской ведьме, читающей будущее по петушиным внутренностям.
     Возок все дальше удалялся он них.  Крики  Риа  подстегивали  пони
почище любого хлыста. И хотя черный возок быстро растворился в  зелени
Плохой Травы, они еще долго слышали вопли и проклятия  Риа,  обещавшие
им смерть под Демонической Луной.



                                  15


     - Отправляйся, - приказал Джонас Клею Рейнолдсу. - Бери  с  собой
нашего Солнечного Лучика.  Если  по  дороге  захочешь  остановиться  и
попробовать, какая она на вкус, что  ж,  не  стесняйся.  -  Он  искоса
глянул на Сюзан, хотелось  посмотреть,  какой  эффект  произведут  эти
слова, но его ждало разочарование: глаза  Сюзан  затуманились,  словно
удар Ренфрю лишил ее разума, во всяком случае, временно.  -  Главное..
чтобы в конце концов она попала к Корал.
     - Попадет, - заверил его Рейнолдс.  -  И  что  мне  передать  сэй
Торин?
     - Скажи, чтобы держала эту девку под замком, пока я не дам о себе
знать. И... почему бы тебе не остаться с ней, Клей? Я хочу  сказать...
к завтрашнему дню, я думаю, у нас уже не будет повода для волнений, но
Корал... поезжай вместе с ней в Ритзи. Будешь ее эскортом, хорошо?
     Рейнолдс кивнул. Кто  бы  возражал?  Дом-на-Набережной,  конечно,
хорошо, но Ритзи куда лучше.  И  он  действительно  может  попробовать
девчонку, когда доберется до дворца мэра, но не раньше.  Не  под  этой
жуткой, висящей и на дневном небе Демонической Луной.
     - Тогда отправляйся. Не теряй времени.
     Рейнолдс повел Сюзан через  поляну,  под  углом  к  тому  участку
Плохой Травы, за которым скрылась Риа. Сюзан ехала молча,  уставившись
на свои связанные руки. Джонас повернулся к оставшимся.
     - Эти трое парней из Привходящего мира сбежали из тюрьмы,  в  чем
им помогла эта сучка. - Он указал на удаляющуюся Сюзан.
     Среди ковбоев пробежал  гневный  шепоток.  Они  знали,  что  Уилл
Диаборн и его друзья сбежали,  а  вот  о  том,  что  им  помогала  сэй
Дельгадо, услышали впервые... и, если бы Рейнолдс уже  не  увел  ее  с
собой, возможно, минутой позже ему бы это не удалось.
     - Хватит об этом! - прокричал Джонас,  и  взгляды  ковбоев  вновь
сосредоточились на нем.  Он  же  чуть  наклонился  вперед  и  погладил
обтянутый мешковиной шар. Одного прикосновения хватило, чтобы  ощутить
собственное всесилие. Да, с шаром он справится с кем угодно, даже если
одну руку ему привяжут к спине.
     - Хватит о ней, хватит о них! - Взгляд его перебегал от Ленджилла
к Уэртнеру, к Кройдону, к Брайану Хуки, к Рою  Дипейпу.  -  Нас  почти
сорок человек. У Скалы Висельников еще сто пятьдесят. Их - трое, и  ни
одному еще не стукнуло шестнадцать. Вы боитесь трех мальчишек?
     - Нет! - прокричали они.
     - Если мы наткнемся на них, дорогие мои, что мы сделаем?
     - УБЬЕМ ИХ! - прогремело в ответ, и испуганные вороны взлетели  к
небу, громким карканьем выражая свое неудовольствие.
     Джонас остался доволен.  Рука  его  все  еще  ласкала  магический
кристалл, он чувствовал, как в  него  вливается  сила.  Розовая  сила,
подумал он и усмехнулся.
     - Поехали, парни. Я хочу, чтобы эти цистерны оказались в лесах за
каньоном Молнии до того, как дома запалят ярмарочный костер.



                                  16


     Шими, спрятавшийся в Плохой Траве у самой поляны, едва  не  попал
под колеса черного возка Риа. Вопящая ведьма проскочила так близко  от
него, что он почувствовал запах ее немытой кожи и грязных волос.  Если
б она посмотрела вниз, то обязательно заметила бы его и  превратила  в
птицу, ушастика-путаника, а то и комара.
     Юноша  видел,  как  Джонас  передал  Сюзан  другому  Охотнику  за
гробами, в плаще, и двинулся  вдоль  поляны.  Он  слышал,  как  Джонас
обратился к мужчинам (многих из них Шими знал  и  стыдился  того,  что
столько ковбоев  Меджиса  подчиняются  приказам  плохого  Охотника  за
гробами), но сами слова пролетели мимо его ушей. Шими замер, когда они
запрыгнули в седла, боясь, что они двинутся на него, но они поехали  в
противоположном направлении, на запад. Поляна опустела... да только не
совсем. На ней остался Капризный. Веревка,  на  которой  его  привели,
тянулась следом  за  ним  по  примятой  траве.  Капи  посмотрел  вслед
отъезжающим  всадникам,  заржал,  как  бы  говоря,   что   они   могут
отправляться к дьяволу, повернул голову и поймал взгляд Шими,  который
все еще прятался меж высоких стеблей Плохой Травы. Мул  дернул  ушами,
попытался ухватить  губами  траву.  Потом  словно  вспомнил,  что  она
Плохая, поднял голову и снова заржал, глядя на Шими,  как  бы  говоря,
что происшедшее с ним - его вина.
     Шими задумчиво смотрел на Капризного, размышляя о том, что  ехать
на муле куда легче, чем идти. Да, конечно... но мул вновь подал голос,
и Шими отказался от этой мысли. Капи мог заржать в самый  неподходящий
момент и привлечь внимание мужчины, который увез с собой Сюзан.
     - Думаю, ты сам найдешь дорогу домой. - сказал Шими мулу. - Пока,
приятель. Пока, старина Капи. Еще увидимся на тропе.
     Он нашел тропинку, проложенную  лошадьми  Сюзан  и  Рейнолдса,  и
затрусил по ней.


                                  17


     - Они снова идут, - объявил Ален за секунду до того, как и Роланд
почувствовал их присутствие - у него в голове словно сверкнула розовая
молния. - Всем кагалом.
     Роланд посмотрел на Катберта. Тот  ответил  взглядом,  в  котором
напрочь отсутствовала привычная ему смешинка.
     - Многое зависит от тебя. - Роланд коснулся рогатки. - И от нее.
     - Я знаю.
     - Что у тебя в арсенале?
     - Почти четыре дюжины стальных шариков. - Берт поднял мешочек  из
плотной ткани, в котором в более спокойные  времена  его  отец  держал
табак. - Плюс петарды в седельных сумах.
     - Сколько больших?
     - Достаточно, Роланд, - ответил Катберт  без  тени  улыбки.  Смех
ушел из его глаз,  сразу  ставших  глазами  хладнокровного  убийцы.  -
Достаточно.
     Роланд пробежался рукой  по  пончо,  давая  ладони  привыкнуть  к
грубой материи. Посмотрел на Алена, вновь на  Катберта,  вновь  говоря
себе, что все получится, да, получится, если они сохранят хладнокровие
и не будут думать о том, что их всего  лишь  трое  против  сорока  или
пятидесяти.
     - Те, кто сейчас у Скалы Висельников, услышат  выстрелы,  не  так
ли? - спросил Ален.
     Роланд кивнул.
     - Ветер дует от нас к ним, так что в этом нет никаких сомнений.
     - Значит, нам придется действовать быстро.
     - Времени терять не будем, - кивнул Роланд, подумав о том, как он
стоял на дворе, притаившись в разросшейся спутанной живой изгороди  за
Большим залом, на руке его сидел сокол Давид, а по спине от ужаса  тек
пот. Думаю, ты умрешь сегодня, сказал он тогда соколу, и не ошибся. Но
сам он выжил, выдержал  испытание  и  вышел  по  восточному  коридору.
Сегодня испытание  предстояло  Катберту  и  Алену,  не  в  Гилеаде,  в
традиционном месте за Большим  залом,  где  мальчики  доказывают  свое
право зваться мужчинами, а в  Меджисе,  на  границе  Плохой  Травы,  в
пустыне, в каньоне. В каньоне Молнии.
     - Докажи, что ты мужчина, или умри. -  Ален  словно  читал  мысли
стрелка. - Вопрос ставится так?
     - Да. В конце концов вопрос всегда ставится так. Когда,  думаешь,
они доберутся сюда?
     - Не раньше чем через час. А скорее через два.
     - Они знают, что мы их поджидаем?
     Ален кивнул:
     - Думаю, да.
     - Это плохо, - подал голос Катберт.
     - Джонас боится, что мы нападем на них в траве, - заметил Роланд.
- Может, подожжем траву вокруг его отряда. Они  утратят  бдительность,
как только выедут на открытое место. - Ты на это надеешься? -  спросил
Катберт.
     Роланд кивнул:
     - Да. Надеюсь.



                                  18


     Поначалу Рейнолдс ехал легкой  рысцой,  но  через  полчаса  после
расставания с Джонасом пустил  лошадь  галопом.  Пилон  мчался  рядом.
Сюзан держалась руками за  рог  передней  луки,  ее  волосы  разметало
ветром.  Думала  она  о  том,  как  выглядит  сейчас  ее  лицо.  Скулы
раздулись, глаза затекли. Даже от ветра саднило кожу.
     Уже  на  Спуске  Рейнолдс   остановился,   чтобы   дать   лошадям
передохнуть. Спрыгнул на землю, повернулся спиной к  девушке,  справил
малую нужду. Сюзан в  это  время  оглядела  Спуск.  Увидела  громадный
табун, теперь мирно жующий травку. Ковбои куда-то подевались. Хоть это
они сделали, подумала Сюзан. Мало, конечно, но хоть что-то.
     - Не хочешь облегчиться?  -  спросил  Рейнолдс.  -  Если  хочешь,
помогу тебе снять штаны, но только не говори "нет" сейчас, чтобы потом
просить об остановке.
     - А ведь ты боишься. Большой храбрый регулятор, и боишься, не так
ли? Да, боишься, пусть и вытатуировал гроб на руке.
     Рейнолдс попытался изобразить презрительную улыбку. Но в это утро
она никак не вязалась с его лицом.
     - Не отбирай хлеб у предсказателей  судьбы,  мисси.  Они  с  этим
справятся лучше. Так будешь облегчаться или нет?
     - Нет. И ты боишься. Чего?
     Рейнолдс, а предчувствие беды не покинуло его после расставания с
Джонасом, хотя он очень на это надеялся,  обнажил  в  злобной  усмешке
желтые от табака зубы.
     - Если не можешь сказать ничего путного, лучше молчи.
     - Почему бы тебе не отпустить меня? Может,  мои  друзья  поступят
так же и с тобой, когда догонят нас.
     На этот раз Рейнолдс  рассмеялся  искренне.  Запрыгнул  в  седло,
сплюнул. Над головой Демоническая Луна превратилась в бледный круг
     - Мечтать не вредно, мисси-сэй. За мечты денег не берут. Но  этих
троих ты уже никогда не увидишь.  Им  прямая  дорога  к  червям,  будь
уверена. Поехали.
     И они поскакали дальше.



                                  19


     В ночь на праздник Жатвы Корделия совсем не  ложилась.  Сидела  в
кресле в гостиной, и хотя вязанье лежало у  нее  на  коленях,  она  не
провязала ни единой петли. Вот и теперь, около десяти  утра,  она  все
сидела в том же кресле, уставившись в никуда. А куда, собственно,  она
могла смотреть. Все рухнуло,  разбилось  на  мелкие  осколки.  Надежды
получить деньги, которые Торин мог дать Сюзан и ее ребенку, отписать в
завещании, мечты занять  достойное  положение  в  обществе,  планы  на
будущее. Все порушили двое неблагодарных молодых людей, которым так уж
не терпелось скинуть штаны.
     Она сидела в старом кресле, с  вязаньем  на  коленях,  с  пеплом,
которым, как клеймом, пометила Сюзан ее щеку, и думала: Наступит день,
когда меня найдут мертвой в этом кресле... старую,  больную,  забытую.
Неблагодарная девчонка! Так поступить после всего того, что я для  нее
сделала!
     Тут до нее донеслось слабое скрежетание по стеклу. Она понятия не
имела, сколько прошло времени, прежде чем ее сознание зарегистрировало
этот звук, но, как только это произошло, отложила вязанье и поднялась,
чтобы посмотреть, кто же это скребется. Возможно, птица. Или дети с их
обычными шутками на Жатву. Им-то нет никакого дела до  того,  что  мир
рухнул. Кто бы там ни был, она сейчас всех прогонит.
     Сначала Корделия ничего не увидела. А когда уже собралась  отойти
от окна, заметила в углу двора возок и пони. Вид возка встревожил ее -
черный, с непонятными золотыми символами. А пони стоял, низко  опустив
голову. Его, похоже, загнали до изнеможения.
     Она еще хмурилась, гадая, как попали к ней на двор возок и  пони,
когда перед ее носом в воздухе появилась  грязная  скрюченная  рука  и
ногти заскребли по стеклу. Корделия ахнула, прижала руки к  груди,  из
которой едва не выпрыгнуло сердце.  Она  отступила  на  шаг,  отчаянно
вскрикнула, задев бедром плиту.
     Длинные грязные  ногти  еще  дважды  прошлись  по  стеклу,  потом
исчезли.
     Корделия постояла в нерешительности, потом направилась  к  двери,
по пути остановившись у поленницы и подхватив увесистую  металлическую
лопатку, которой доставала из печи золу. Распахнула дверь,  подошла  к
углу, глубоко вдохнула и обогнула угол, одновременно поднимая лопатку.
     - Убирайся, кто бы ты ни был. Убирайся, а не то...
     Слова застыли у  нее  в  горле:  она  увидела  невероятно  старую
женщину, ползущую, именно ползущую к ней через  прихваченную  морозцем
цветочную клумбу. Седые спутанные волосы старой  карги  (те,  что  еще
остались)  падали  ей  на  лицо.  Щеки  и  лоб  усеивали  язвы.   Губы
потрескались,  кровь  забрызгала  острый,  в  бородавках,  подбородок.
Уголки глаз заплыли гноем, а дыхание со свистом вырывалось из груди.
     - Добрая женщина, помоги мне, - прохрипела старуха. - Помоги мне,
если сможешь, а не то я умру.
     Рука, державшая лопатку, опустилась.  Корделия  не  верила  своим
глазам.
     - Риа? - прошептала она. - Ты - Риа?
     - Ага, - прошептала Риа, таща свое тело по  замерзшим  василькам,
упираясь руками в холодную землю. - Помоги мне.
     Корделия отступила на шаг, ее  импровизированная  дубинка  теперь
болталась у колена.
     - Нет, я... я не пущу тебя в дом... Я очень  сожалею,  что  ты  в
таком состоянии, но... но у  меня  репутация,  мои...  мои  соседи  не
спускают с меня глаз, не спускают...
     При этих словах она посмотрела на Равную  улицу,  словно  ожидая,
что  у  ее  ворот  уже  собралась  толпа  зевак,  с  жадным  интересом
наблюдающих за тем, что происходит  у  нее  на  дворе,  обменивающихся
впечатлениями, каждым словом извращающих истину, но никого не увидела.
Хэмбри замер, тротуары и мостовые пустовали. В ярмарочный  день  такое
на ее памяти случалось впервые. Корделия посмотрела на  существо,  что
ползло к ней по замерзшим цветам.
     - Твоя племянница... это сделала, - прошептало  существо.  -  Все
это... ее вина...
     Корделия выронила лопатку. Лопатка стукнула ей по  щиколотке,  но
она этого не заметила. Пальцы ее сжались в кулаки.
     - Помоги мне, - шептала Риа. - Я знаю... где она... мы...  у  нас
есть дело... у нас двоих... женское... дело...
     Какое-то мгновение Корделия еще колебалась,  а  потом  подошла  к
старухе, наклонилась над ней, ухватилась  за  нее,  подняла.  Корделию
чуть не вытошнило от идущего от старухи запаха - запаха гниющей плоти.
     Костлявые пальцы Риа гладили щеку Корделии и  ее  шею,  пока  она
тащила ведьму в дом. По  коже  Корделии  бежали  мурашки,  но  она  не
отпрянула от Риа, пока та не плюхнулась на кухне на стул, жадно хватая
ртом воздух и громко пукнув.
     - Слушай меня, - прошипела Риа.
     - Слушаю. - Корделия подтянула другой стул, села рядом.
     Возможно, ведьма была при смерти, но, как только ее взгляд  падал
на человека, его воля разом подавлялась. Пальцы Риа нырнули за  пазуху
грязного платья, вытащили серебряный амулет и быстро-быстро  задвигали
им. Корделию, которая всю ночь не сомкнула глаз, потянуло в сон.
     - Других нам не достать, - продолжала Риа, - и шар ускользнул  из
моих рук. Но она!.. Ее отвезли во  дворец  мэра,  и,  быть  может,  мы
сможем разобраться с ней... да, это мы сможем.
     - Ты ни с чем не сможешь разобраться, - ответила ей  Корделия.  -
Ты умираешь.
     Риа выплюнула смешок и струйку желтой слюны.
     - Умираю? Нет.  Немного  устала  и  должна  подкрепиться.  Теперь
слушай меня, Корделия, дочь Хайрема и сестра Пата!
     Худая, высохшая (но на удивление сильная)  рука  обвилась  вокруг
шеи Корделии и притянула ее ближе. Одновременно ведьма подняла  вторую
руку,  и  серебряный  медальон  заходил   взад-вперед   перед   широко
раскрытыми  глазами  Корделии.  Ведьма  что-то  зашептала,  и   вскоре
Корделия начала согласно кивать головой.
     - Тогда сделай все это. - Старуха  отпустила  ее.  Откинулась  на
спинку стула. - Такой, как сейчас, мне долго не протянуть.  Мне  нужно
немного времени. Чтобы прийти в себя.
     Корделия встала,  подошла  к  разделочному  столику,  на  котором
стояла деревянная колода с воткнутыми  в  нее  двумя  острыми  ножами.
Вытащила один и вернулась к столу. Ее пустые глаза смотрели в  никуда,
как у Сюзан, когда она и  Риа  стояли  на  крыльце  ведьминой  хижины,
залитые светом Целующейся Луны.
     - Ты же  хочешь  воздать  ей  по  заслугам?  -  спросила  Риа.  -
Потому-то я и пришла к тебе.
     - Мисс Юная  Красавица,  -  едва  слышно  пробормотала  Корделия.
Поднесла руку, что не держала нож, к лицу, коснулась вымазанной пеплом
щеки. - Да. Я хочу воздать ей по заслугам, и воздам.
     - Ты жаждешь ее смерти?
     - Да. Она или я.
     - Не волнуйся, умрет она. А теперь накорми  меня,  Корделия.  Дай
то, что мне нужно!
     Корделия расстегнула пуговицы платья, стянула его  вниз,  обнажив
маленькую грудь и начавший толстеть живот. Однако  она  еще  сохранила
некое подобие талии и именно туда направила нож,  разрезав  рубашку  и
тело. Белая материя вдоль разреза сразу окрасилась красным.
     - Да, - прошептала Риа. - Как розы. Часто, они мне снились,  розы
в цвету, и что-то черное между ними на краю мира. Подойди ближе! - Она
обняла Корделию за поясницу, подтягивая ее к себе.  Подняла  глаза  на
лицо Корделии, облизала губы. - Хорошо. Очень хорошо.
     Корделия  стояла,  тупо  уставившись  в  стену,  а  Риа  с  Кооса
наклонилась к красному разрезу и начала пить.



                                  20


     Роланд было обрадовался, пока плотная группа всадников все  ближе
подходила к тому месту, где он, Катберт  и  Ален  затаились  в  Плохой
Траве. А потом его охватил страх. Одно  дело,  если  отряд  проследует
рядом, а если выйдет прямо на них? Тогда они  все  умрут,  как  кроты,
перерезанные лезвием плуга.
     Но ка завела их так далеко не для того, чтобы они  приняли  столь
нелепую смерть. Заросли Плохой Травы простирались на мили. Поэтому  не
мог отряд Джонаса попасть именно  на  тот  единственный  пятачок,  где
стояли Роланд и его друзья. Однако они  приближались,  топот  копыт  и
голоса людей слышались все отчетливее.
     Ален тревожно взглянул на Роланда,  рукой  указал,  что  им  надо
переместиться левее. Роланд покачал головой, ткнул  пальцем  в  землю:
будем стоять на месте, переходить на другое место  поздно,  нас  могут
услышать. Роланд вытащил револьверы. Катберт и  Ален  последовали  его
примеру. В результате плуг разминулся с кротами на  шестьдесят  футов.
Юноши видели мелькавших в высокой траве лошадей  и  всадников.  Роланд
без труда разглядел,  что  возглавляют  отряд  едущие  рядком  Джонас,
Дипейп  и  Ленджилл.  За  ними  проследовало  не  меньше  трех   дюжин
всадников, практически все в красно-зеленых пончо. Они  растянулись  в
длинную колонну, и Роланд подумал, что на открытой  местности  колонна
эта растянется еще больше, облегчая им задачу.
     Пока последний всадник не выехал из Плохой  Травы,  юноши  ждали,
зажимая морды своим лошадям  на  случай,  если  одна  из  них  захочет
поприветствовать проезжающих мимо собратьев. Когда в Плохой Траве  они
остались втроем, Роланд повернулся к друзьям:
     - На коней. Жатва начинается.



                                  21


     Не покидая высокой травы, они добрались до того места, где  отряд
Джонаса вырвался в пустыню. Ветер выл по-прежнему, поднимая тучи  пыли
к безоблачному  темно-синему  небу.  Демоническая  Луна  покатилась  к
горизонту, похожая на затянутый бельмом глаз. В двухстах ярдах впереди
маячили спины трех всадников, замыкающих отряд,  с  нахлобученными  на
головы сомбреро. Пончо раздувало ветром. Ветер  прижимал  всадников  к
передней луке седла.
     Юноши построились в ряд, с Катбертом посередине. Берт уже  держал
рогатку в руке. Шесть стальных шариков он дал Алену, шесть -  Роланду.
Потом вопросительно поднял брови. Роланд кивнул, и они поскакали.
     Пыль пролетала мимо, иногда полностью  скрывая  арьергард  отряда
Джонаса, иногда  окутывая  их  густым  туманом,  но  расстояние  между
последними всадниками и юношами  неуклонно  сокращалось.  Роланд  весь
напрягся, ежесекундно ожидая, что кто-нибудь из всадников обернется  и
увидит их. Но никто не обернулся - кому  охота  подставлять  лицо  под
режущий пылью ветер. Не мог предупредить их и звук:  топот  копыт  при
таком ветре далеко не разносился.
     Когда от последних всадников их  отделяло  лишь  двадцать  ярдов,
Катберт кивнул: они вышли на убойную позицию. Ален протянул ему шарик.
Берт бросил его в чашечку рогатки,  натянул  резинку,  дождался,  пока
ветер чуть стихнет, разжал  пальцы,  сжимавшие  шарик.  Крайний  слева
всадник дернулся, словно его ужалила пчела, приподнял руку и  упал  на
шею коня. Невероятно,  но  двое  его  companeros  [попутчики  (исп.).]
ничего не заметили. Роланду показалось, что скакавший справа вроде  бы
начал поворачивать голову, когда  Берт  выстрелил  вновь,  и  всадник,
ехавший посередине, также ткнулся головой  в  шею  лошади.  Лошадь  от
неожиданности поднялась  на  дыбы.  Всадник  мешком  повалился  назад,
сомбреро свалилось у него с головы. Роланду показалось, что он услышал
хруст ломающейся ноги, зацепившейся за стремя.
     Третий всадник начал-таки поворачиваться. Роланд увидел бородатое
лицо, свисающую из уголка  рта  незажженную,  из-за  ветра,  сигарету,
изумленный глаз... и тут же Катберт выстрелил в третий раз.  На  месте
изумленного глаза образовалось красное пятно.  Всадник  соскользнул  с
седла, попытался схватиться за рог передней луки, но не  дотянулся  до
него. Тремя меньше, подумал Роланд. И ударом ноги  пустил  Быстрого  в
галоп. Не отставали и остальные:  все  трое  нырнули  в  пыль.  Лошади
убитых бросились к югу, что не могло не порадовать юношей. Лошади  без
всадников в Меджисе никого не удивляли, но заседланные лошади...
     Они вновь нагоняли отряд: один всадник, перед ним еще двое, потом
опять один.
     Роланд выхватил нож, поравнялся с  всадником,  который,  не  зная
того, замыкал колонну.
     - Какие новости? - как бы мимоходом спросил он, а  когда  мужчина
повернулся, вонзил нож ему в грудь. Карие глаза ковбоя поверх банданы,
закрывающей рот и нос, широко раскрылись, и он обмяк,  вывалившись  из
седла.
     Катберт и Ален проскочили мимо Роланда, и Берт, на полном  скаку,
еще двумя шариками уложил двоих.  Мужчина,  что  был  впереди,  что-то
услышал, несмотря на ветер,  оглянулся.  Ален,  уже  выхвативший  нож,
метнул его. Со всей силы, с полного замаха, как их и  учили.  Несмотря
на достаточно большое расстояние  (двадцать  футов)  и  ветер,  он  не
промахнулся. Нож по самую рукоятку вонзился в бандану мужчины.  Ковбой
попытался его вытащить, в горле у него что-то заклокотало, и он  сошел
с тропы в пустошь. Уже семь.
     Как в истории о сапожнике и семи мухах, подумал Роланд. Когда  он
догнал Катберта и Алена, сердце его билось  медленно  и  гулко.  Ветер
ревел. Песок поднимался, кружился, падал на землю.  Впереди  замаячили
спины еще троих всадников, за ними угадывался основной отряд.
     Роланд указал на приближающуюся троицу,  сымитировал  выстрел  из
рогатки, указал на остальных  и  сымитировал  выстрел  из  револьвера.
Катберт и Ален  кивнули.  Вновь  они  скакали  в  ряд,  на  расстоянии
вытянутой руки.



                                  22


     Двоих Берт снял чисто, а вот третий дернул  головой  в  неудачный
момент, так что стальной шарик, нацеленный ему в затылок, снес  только
мочку. К тому времени Роланд уже достал  револьвер  и  послал  пулю  в
висок мужчины. То есть они уложили десятерых, четверть отряда Джонаса,
до того, как кто-либо почувствовал опасность. Роланд понятия не  имел,
достаточно ли это для окончательной победы, но знал, что  первый  этап
они завершили успешно. Теперь они не могли  прятаться,  им  оставалось
только одно - убивать.
     - Хайл! Хайл! - во всю мощь проорал он. -  Ко  мне,  стрелки!  Ко
мне! Втопчите их в землю! Пленных не брать!
     Они набросились на отряд Джонаса,  в  первом  своем  бою,  словно
волки на стадо овец, осыпав их пулями,  прежде  чем  ехавшие  бедолаги
сообразили, что творится у них за спиной. Троих юношей с  детских  лет
готовили в стрелки,  и  недостаток  опыта  они  компенсировали  острым
взглядом  и  быстротой  реакции,  свойственными  молодости.   Под   их
револьверами  участок  пустыни  к   востоку   от   Скалы   Висельников
превратился в поляну смерти.
     С громкими  криками  они  взрезали  застигнутый  врасплох  отряд,
словно трехлезвийный нож. Не каждый выстрел убивал, но и  ни  один  не
пропадал  зря.  Мужчины  вылетали  из  седел,  цепляясь  сапогами   за
стремена, и лошади тащили их за собой.  Других  мужчин,  и  убитых,  и
раненых, топтали копыта мечущихся в панике коней.
     Роланд скакал, стреляя из двух револьверов сразу, зажав поводья в
зубах, чтобы они не упали вниз и не запутали ноги  Быстрого.  Под  его
выстрелами двое мужчин повалились на землю слева от него, еще  двое  -
справа. Брайан Хуки, оказавшийся перед ним, обернулся,  его  бородатое
лицо вытянулось от  изумления.  На  его  груди  болтался,  позвякивая,
амулет-колокольчик. Он выхватил из чехла ружье и уже приставил приклад
к плечу, когда пуля Роланда разнесла и колокольчик, и находившееся  за
ним сердце. Хуки вышибло из седла. На землю упал уже труп.
     Катберт поравнялся с Роландом, по его правую руку.  Его  выстрелы
оборвали жизнь двоим  ковбоям.  Он  яростно  улыбнулся,  посмотрев  на
Роланда.
     - Эл прав! - крикнул  он.  -  Револьверы  действительно  большого
калибра!
     Пальцы Роланда знали свое дело: Быстрый летел галопом,  а  они  с
невероятной скоростью  перезаряжали  револьверы,  вставляя  патроны  в
пустые гнезда. И вновь загремели выстрелы. Они разметали  весь  отряд,
убивая тех, кто оказывался впереди, справа,  слева.  Ален  пристроился
сзади, прикрывая Роланда и Катберта со спины.
     Роланд уже видел Джонаса, Дипейпа  и  Ленджилла,  разворачивающих
лошадей, чтобы встретить атакующих  лицом  к  лицу.  Ленджилл  пытался
ухватить ручной пулемет, но лямка зацепилась за широкий  воротник  его
бушлата, и всякий раз, когда он протягивал  руку,  приклад  оказывался
вне  пределов  досягаемости.  Рот  Ленджилла  под   густыми,   обильно
тронутыми сединой усами, перекосило от ярости.
     Теперь от этой троицы Роланда  и  Катберта  отделял  только  один
человек, Хэш Ренфрю, с громадным пятизарядным револьвером.
     - Да проклянут вас боги!  -  крикнул  Ренфрю.  -  Ах  вы  поганые
членососы!  -  Он  бросил  поводья,  для  устойчивости  положил  ствол
револьвера на сгиб локтя. Ветер, завывая, окатил  его  песком.  Роланд
даже не подумал о том, чтобы притормозить, метнуться в одну или другую
сторону. В голове у него вообще не было никаких мыслей.  Там  неистово
пылал огонь битвы. С рвущимся сквозь зажатые в  зубах  поводья  криком
Роланд мчался на Хэша Ренфрю и трех мужчин за его спиной.



                                  23


     Джонас окончательно понял, что  происходит,  лишь  услышав  крики
Уилла Диаборна:
     (Хайл! Ко мне! Пленных не брать!)
     боевой клич, которым испокон веку подбадривали себя стрелки.  Все
сразу встало на свои места, доносящиеся сзади выстрелы уже не вызывали
удивления. Он развернул коня, уголком глаза увидел, что Рой  повторяет
его маневр, но куда больше, чем действия Роя, его волновал  магический
кристалл, такой могучий и такой  хрупкий,  мешок  с  которым  болтался
взад-вперед у шеи лошади.
     - Это же мальчишки! - воскликнул Рой. От изумления его физиономия
стала еще глупее.
     - Диаборн,  мерзавец!  -  прохрипел  Хэш  Ренфрю,  его  револьвер
выстрелил.
     Джонас увидел, как с головы Диаборна сорвало  сомбреро.  А  потом
мальчишка начал стрелять, и Джонасу за всю жизнь не доводилось  видеть
лучшего стрелка. Ренфрю приподняло над седлом и отбросило назад, но он
не выпустил из руки револьвера и еще дважды выстрелил  в  синее  небо,
прежде чем мертвым шмякнуться оземь.
     Ленджилл более не пытался сдернуть с плеча ручной  пулемет.  Лишь
таращился на летящего на него, окутанного пылью всадника.
     - Назад!  -  крикнул  он.  -  Именем  Ассоциации   конезаводчиков
приказываю тебе...
     Черная дыра появилась в центре его лба, чуть повыше  того  места,
где сходились брови. Руки взлетели вверх, с  растопыренными  пальцами,
словно он решил сдаться. Так он и умер.
     - Сукин сын, гребаный сукин сын! -  заверещал  Дипейп.  Попытался
вытащить револьвер, но он зацепился за пончо. Попыток этих  Дипейп  не
оставлял и в тот момент, когда пуля из револьвера Роланда  разворотила
ему рот до самого адамова яблока.
     Как такое могло случиться, в изумлении думал Джонас. Нас  слишком
много.
     Но  случилось.  Мальчишки  из   Привходящего   мира   с   блеском
использовали  эффект   внезапности,   провели   классический   маневр,
описанный во всех учебниках: именно  так  рекомендовалось  действовать
стрелкам в том случае, когда противник значительно  превосходил  их  в
численности. И  джонасовская  коалиция  ранчеров,  ковбоев  и  крепких
парней рассыпалась как карточный домик.
     Те, кто не умер, улепетывали во всех направлениях, словно за ними
гналась сотня дьяволов, вырвавшихся из ада. Гналась  не  сотня,  и  не
дьяволов, но нападавшие сражались, как добрая сотня этих исчадий  ада.
Везде в пыли валялись трупы, и Джонас увидел, как один  из  мальчишек,
прикрывающий остальных с тыла, Стокуорт,  налетел  на  ковбоя,  ударом
кулака выбил из седла и прострелил ему голову, пока тот падал. О боги,
подумал Джонас. Да ведь это же Кройдон, владелец ранчо "Пиано"!
     Да только теперь он уже ничем не владел. А Диаборн уже  летел  на
Джонаса, потрясая револьверами.
     Джонас схватился за веревку мешка, завязанную  на  роге  передней
луки, в мгновение ока развязал ее, поднял  мешок,  оскалив  зубы,  его
седые волосы развевались на ветру.
     - Подойди ближе, и я разобью его! Я серьезно, паршивый щенок!  Не
смей приближаться!
     Роланд  не  придержал  лошадь,  даже  не  задумался  над  словами
Джонаса. Вспоминая потом случившееся, он пришел к выводу,  что  в  тот
момент думали за него руки. Вообще воспоминания были какие-то смутные,
словно видения в потускневшем  зеркале  или  в  колдовском  магическом
кристалле.
     Боги, это он, подумал Джонас. Сам Артур  Эльдский  пришел,  чтобы
лишить меня жизни!
     И когда дуло револьвера Роланда глянуло на  него,  огромное,  как
шахтный тоннель, Джонасу вспомнились  слова,  которые  этот  молокосос
бросил ему во дворе сгоревшего ранчо: Душа такого человека, как ты, не
может покинуть запад.
     Я знал, думал Джонас. Даже тогда я знал, что дело идет  к  этому.
Но, конечно, он не рискнет шаром. В этом ка-тете он главный, и  он  не
рискнет...
     Ко мне! - закричал Джонас. - Их только трое. Ко мне, трусы!
     Но он остался один.  Ленджилл  лежал  на  боку,  рядом  со  своим
идиотским пулеметом, невидящие глаза Роя смотрели в синее небо,  Куинт
ускакал, Хуки погиб, ранчеры и ковбои, что были с  ним,  полегли,  как
скошенная трава. Только на Клея он мог бы рассчитывать,  да  только  в
этот критический момент тот находился совсем в другом месте.
     - Я его разобью! - прокричал  он  неотвратимо  надвигающемуся  на
него мальчишке с холодными,  как  смерть,  глазами.  -  Клянусь  всеми
богами, я его...
     Роланд взвел курок револьвера и  выстрелил.  Пуля  пробила  центр
татуированной руки, что держала веревку,  и  ладонь  исчезла,  оставив
только пальцы, торчащие в  разные  стороны  из  кровавого  месива.  На
мгновение  Роланд  увидел  вытатуированный  гроб,  потом  его   залила
хлынувшая кровь.
     Мешок полетел вниз. Но в тот момент,  когда  Быстрый  врезался  в
коня Джонаса и отбросил его в сторону, Роланд мягко подхватил мешок на
согнутую  руку.  Джонас,  видя,  что  лишился  бесценного  магического
кристалла, издал яростный крик, схватил Роланда за  плечо  и  едва  не
вытащил из седла. Кровь Джонаса горячим дождем окропила лицо стрелка.
     - Отдай его, негодяй! - вторая, здоровая рука Джонаса нырнула под
пончо, выхватила револьвер. - Отдай, он мой!
     - Уже нет, - ответил  Роланд.  Быстрый  развернулся,  удивительно
быстро и грациозно для такого  крупного  животного,  и  Роланд  дважды
выстрелил Джонасу в лицо. Лошадь Джонаса встала  на  дыбы  и  сбросила
седоволосого на землю. Он упал на спину, его руки и ноги  дернулись  и
застыли.
     Роланд перекинул мешок через плечо и поскакал к Катберту и Алену,
готовый прийти на помощь... которая, однако, не потребовалась.  Бок  о
бок  они  сидели  на  лошадях,  широко  раскрытыми  глазами  оглядывая
усеянную трупами землю, глазами юношей, впервые прошедшими огонь и еще
не верящими, что  обошлись  без  ожогов.  Ранило  только  Алена:  пуля
вспорола ему левую щеку. Рана зажила быстро, но шрам остался до  самой
смерти. Ален так и не смог вспомнить, кто подстрелил его и  когда.  Он
вообще мало что помнил с того момента, как началась  стрельба.  То  же
самое произошло и с Катбертом.
     - Роланд. - Катберт дрожащей рукой смахнул пот с  лица.  -  Хайл,
стрелок.
     - Хайл.
     Катберт забрал у Роланда неиспользованные стальные шарики.
     - Роланд, мы живы.
     - Да.
     Ален оглядывался, медленно приходя в себя:
     - А куда подевались остальные?
     - Мне представляется, не  меньше  двадцати  пяти  остались  здесь
навсегда. - Роланд указал на трупы. - Остальные... - Он махнул  рукой,
которая все еще сжимала револьвер. - Удрали. Думаю, теперь их на войну
и на аркане не затянешь.
     Роланд сунул револьвер в кобуру, снял мешок с плеча, поставил  на
переднюю луку седла, раскрыл. И мгновение спустя в черном  зеве  мешка
вспыхнуло розовое сияние.
     Оно  поползло  по  гладким,  не  знающим  бритвы  щекам  стрелка,
заполнило глаза.
     - Роланд. - Катберт внезапно занервничал. - Не  думаю,  что  тебе
стоит играть с этой штуковиной. Особенно  сейчас.  Стрельбу  наверняка
слышали у Скалы Висельников. Если мы хотим закончить то, что начали, у
нас нет времени на...
     Роланд пропустил его слова мимо ушей. Сунул  обе  руки  в  мешок,
вытащил из него магический кристалл. Поднес к глазам, не замечая,  что
пачкает его кровью Джонаса. Кристалл не возражал. Не в первый раз  его
метила кровь. Он мерцал и поблескивал, а потом в его розовых  глубинах
словно разошелся занавес. И Роланд уже не мог оторвать глаз  от  того,
что открылось ему.



                            Глава десятая
                     ПОД ДЕМОНИЧЕСКОЙ ЛУНОЙ (II)


                                  1


     Пальцы Корал крепко сжимали руку Сюзан,  но  боли  не  причиняли,
пока она вела девушку  по  коридорам  дворца.  Сюзан  не  пыталась  ни
протестовать, ни вырываться: не  имело  смысла.  Следом  за  женщинами
шагали два ковбоя, вооруженные ножами и дубинками:  все  огнестрельное
оружие забрали с собой те,  кто  уехал  на  запад  с  Джонасом.  А  за
ковбоями, словно призрак,  следовал  старший  брат  убитого  канцлера,
Ласло. Рейнолдс, у которого желание  насладиться  прелестями  девчонки
напрочь отбила растущая тревога, то ли остался во дворе, то ли ускакал
в город.
     - Я собираюсь посадить тебя  в  холодную  кладовую,  пока  мы  не
разберемся, что с тобой делать, - говорила Корал. - Там  ты  будешь  в
полной безопасности...  и  в  тепле.  Хорошо,  что  ты  надела  пончо.
Потом... когда Джонас вернется...
     - Ты больше никогда не увидишь сэй Джонаса, - прервала ее  Сюзан.
- Он уже не...
     Вновь боль пронзила ее лицо, которому в это утро и так досталось.
На мгновение Сюзан показалось, что окружающий мир  взорвался.  Девушку
бросило на стену коридора, перед глазами стоял густой  туман,  который
рассасывался долго и медленно. Она чувствовала кровь, текущую по лицу:
ударила ее Корал тыльной стороной ладони, и  перстень  разорвал  кожу.
Потекла кровь и из носа. В который уж раз.
     Корал холодно взирала на Сюзан, но девушке  показалось,  что  она
увидела в ее глазах не только злость. Похоже, и страх.
     - Не говори со мной об Элдреде, мисси. Он  уехал,  чтобы  поймать
мальчишек, которые убили моего брата. Мальчишек, которых ты  вызволила
из тюрьмы.
     - Перестань. - Сюзан вытерла нос, поморщилась, увидев натекшую  в
ладонь кровь, вытерла руку о штаны. - Я знаю, кто убил Харта, и ты это
знаешь, так что не вешай мне  лапшу  на  уши.  -  Она  наблюдала,  как
поднимается рука Корал, чтобы ударить вновь, и  глухо  рассмеялась:  -
Давай. Изуродуй мне и другую щеку, если тебе того хочется.  Но  будешь
ли ты от этого спать лучше следующей  ночью,  без  мужчины  на  другой
половине кровати?
     Рука Корал резко опустилась. Затрещину она Сюзан не отвесила,  но
схватила ее за  предплечье.  На  этот  раз  пальцы  сжались  куда  как
сильнее,  причиняя  боль,  но   Сюзан   этой   боли   практически   не
почувствовала. Ее слишком много били в этот день, так что страдания ее
уже не  пугали.  Главное,  она  знала,  что  каждая  прошедшая  минута
приближает ее встречу с Роландом,  когда  боль  эта  забудется  раз  и
навсегда.
     Остаток  пути  Корал  буквально  волокла  ее  по  коридору.   Они
пересекли пустынную кухню (в любой другой день Жатвы работа  бы  здесь
кипела, пар стоял столбом). Корал распахнула обитую  железом  дверь  в
дальней стене. Пахнуло картошкой, тыквой, морковью.
     - Заходи. И живее, если не хочешь, чтобы  я  дала  тебе  хорошего
пинка.
     Сюзан посмотрела ей в глаза, улыбнулась:
     - Я бы прокляла тебя за то, что ты спала с убийцей, сэй Торин, но
ты уже сама прокляла себя. И ты это знаешь... это  написано  на  твоем
лице, тут сомнений быть не может. Поэтому я лишь поклонюсь  тебе...  -
улыбаясь, она сделала реверанс. - ...и пожелаю доброго дня.
     - Заходи и заткни  свою  болтливую  пасть!  -  рявкнула  Корал  и
втолкнула Сюзан в  кладовую.  Захлопнула  дверь,  задвинула  засов  и,
сверкая глазами, повернулась к ковбоям, которые все  это  время  молча
стояли у нее за спиной.
     - Охраняйте ее как положено. Если убежит, пеняйте на себя.
     Она протиснулась между ними, не слушая их заверений  в  том,  что
никуда пленница не денется, и поднялась  в  апартаменты  своего  брата
дожидаться Джонаса или известий от Джонаса. Эта сука с превращенным  в
сплошной синяк лицом, что сидела между мешков с морковью и  картошкой,
ничего знать не могла, но ее слова
     (ты больше никогда не увидишь сэй Джонаса)
     не выходили у Корал из головы. Эхом повторялись снова и  снова  и
не выходили.



                                  2


     На  колокольне,  возвышающейся  над  городским  Залом   собраний,
пробило полдень. И непривычная тишина вновь воцарилась над Хэмбри.
     Первая половина  дня  уступила  место  второй,  но  город  словно
позабыл про праздник Жатвы. Вот и "Приют путников" не бурлил весельем.
Более  двух   сотен   мужчин   толпились   под   стеклянным   взглядом
Сорви-Головы, пили без продыха, но слышались в зале лишь шарканье  ног
да нетерпеливый стук стакана о стойку бара, свидетельствующий  о  том,
что кого-то из клиентов замучила жажда.
     Шеб  попытался  пройтись  по  клавишам,  заиграл  "Буги   большой
бутылки", мелодию, которая всем всегда нравилась, и тут  же  ковбой  с
родимым  пятном  на  щеке  приставил  ему  нож  к  уху  и  посоветовал
прекратить шуметь, в противном случае пообещав выпустить  мозги  через
барабанную   перепонку.   Шеб,   которому   совершенно   не   хотелось
расставаться ни с мозгами, ни с  барабанной  перепонкой,  не  заставил
просить себя дважды. Тут же поднялся со скамьи и прошел за стойку бара
помогать Стенли и Красотуле наполнять стаканы.
     Настроение у пьющих ухудшалось с каждым часом. Праздник  Жатвы  у
них украли, это они уже поняли, но не знали, как на это отреагировать.
Да, еще будет большой костер, в  котором  сгорят  все  пугала,  но  на
поцелуи и танцы рассчитывать не  приходилось.  Их  лишили  и  конкурса
загадок, и скачек, и боя свиней...  отняли  возможность  повеселиться.
Они не могли достойно проводить год! Вместо положительных  эмоций  они
получили убийство под покровом  ночи  и  побег  преступников.  И  лишь
надежду  на  месть  вместо  уверенности  в  том,  что  виновные  будут
наказаны. Толпа в "Приюте путников",  все  более  напоминавшая  черную
грозовую  тучу,  готовую  разразиться  молниями,  жаждала,  чтобы   ей
сказали, что надо делать.
     Ткнули пальцем в жертву, которую надо бросить  в  огонь,  как  во
времена Эльда.
     И вот в этот самый момент, вскоре после того, как последний  удар
колокола растаял в холодном воздухе, двери салуна  распахнулись,  и  в
зал вошли две  женщины.  Многие  знали  старуху,  что  шла  первой,  и
некоторые из них перекрестили глаза большим пальцем, чтобы отвести  от
себя ее черный взгляд.  То  была  ведьма  с  Кооса,  и  хотя  лицо  ее
покрывали язвы, а глаза запали  так  глубоко,  что  едва  виднелись  в
глазницах, она буквально лучилась энергией, губы ее ярко алели, словно
она только что наелась зимней вишни.
     Вторая женщина двигалась медленно,  с  трудом  переставляя  ноги,
прижимая руку к боку. Ее лицо цветом не отличалось от мела.
     Риа  прошествовала  через  зал,  никого  не  удостоив   взглядом,
остановилась у стойки, под двухголовым чучелом,  повернулась  лицом  к
молчаливым ковбоям и горожанам.
     - Большинство из вас меня знает! - проскрипела  она.  Кроме  тех,
кому  никогда  не  требовался  любовный  эликсир,   порошок,   который
возвращал силу падающему  концу,  или  капельки,  предназначенные  для
надоевшей тещи. Я - Риа с Кооса, а эта женщина,  что  стоит  рядом  со
мной, тетя девушки, которая прошлой ночью освободила трех убийц... той
самой девушки, что сама убила городского шерифа  и  хорошего  молодого
парня... жена которого ждет ребенка. Он стоял перед  ней  с  поднятыми
руками, молил сохранить ему  жизнь  ради  жены  и  еще  не  рожденного
ребенка, но  она  все  равно  застрелила  его!  Жестокая!  Жестокая  и
бессердечная!
     Толпа ответила глухим ропотом. Риа вскинула высохшие,  скрюченные
руки, и в зале воцарилась тишина. Медленно, не опуская рук, она обвела
всех взглядом.
     - Чужаки приехали, и вы встретили их с распростертыми  объятиями!
-  выкрикнула  она  все  тем  же  скрипучим  голосом.  -  Встретили  с
распростертыми объятиями, накормили и обогрели, а они ответили на  это
черной неблагодарностью! Убили тех, кого вы любили и уважали,  сорвали
праздник Жатвы, и только боги знают, какие беды  обрушатся  на  нас  в
следующем году!
     Вновь ропот, уже громче. Она ударила по  самому  больному  месту:
они  действительно  боялись,  что  зло  этого  года   перекинется   на
следующий, возможно, даже вновь приведет к мутациям скота,  о  чем  на
Внешней Дуге уже начали забывать.
     - Но они уехали и скорее всего не вернутся! - продолжала  Риа.  -
Может, оно и к лучшему  -  зачем  пятнать  нашу  землю  их  чужеродной
кровью? Но осталась одна... выросшая среди нас...  женщина,  предавшая
город и убившая его сынов.
     Голос упал до шепота, и слушатели подались  к  ведьме,  чтобы  не
пропустить  ни  одного  слова.  Лица  еще  более   посуровели,   глаза
превратились в щелочки. Тут Риа вытолкнула вперед бледную,  худосочную
женщину  в  черном  платье.  Поставила  ее  перед  собой,  как  куклу,
зашептала ей на ухо... но шепот этот каким-то образом услышали все.
     - Давай, милая. Скажи им то, что говорила мне.
     И Корделия заговорила, безжизненным, механическим голосом:
     - Она сказала, что не будет наложницей мэра. Он для нее  нехорош,
сказала она. И потом соблазнила Уилла Диаборна. Ценой  ее  тела  стало
достойное положение в Гилеаде, куда она приехала бы вместе с ним...  и
убийство Харта Торина. Диаборн заплатил назначенную цену.  Заплатил  с
радостью, ибо возжелал ее. Ему помогали друзья.
     Возможно, они тоже попользовались ею.  Вполне  возможно.  Канцлер
Раймер оказался у них на пути. А может, они решили заодно расправиться
и с ним.
     - Мерзавцы! - воскликнула Красотуля. - Лживые гаденыши!
     - А теперь скажи им, что надо сделать, чтобы очистить  новый  год
от скверны, прежде чем она успела расползтись, - проворковала Риа.
     Корделия Дельгадо  подняла  голову  и  оглядела  мужчин.  Глубоко
вдохнула,  втягивая  запахи  грэфа,  пива,  виски  и  табака  в   свои
стародевственные легкие.
     - Схватите ее. Вы должны ее схватить.  Говорю  это  с  любовью  и
печалью, должна сказать.
     Молчание.
     И скрещенные на Корделии взгляды.
     - Выкрасьте ей руки.
     Стеклянный  взгляд  Сорви-Головы,  обозревающий  битком   набитый
салун.
     - Гори огнем, - прошептала Корделия. Свое согласие  они  выразили
не криком, но вздохом.  Словно  осенний  ветер  зашелестел  последними
листьями на голых ветках.



                                  3


     Шими бежал за плохим Охотником за гробами и сэй  Сюзан,  пока  не
упал - легкие горели огнем,  бок  свело  судорогой.  Он  повалился  на
мягкую траву Спуска с перекошенным от боли лицом.
     Какое-то время Шими  лежал,  вдыхая  запах  травы,  отдавая  себе
отчет, что с  каждой  минутой  расстояние  до  них  увеличивается,  но
прекрасно понимая, что бежать, пока не утихнет  боль  в  боку,  он  не
сможет. А попытка подняться прямо сейчас приведет  к  тому,  что  боль
снова уложит его на траву. Вот он лежал,  изредка  поднимая  голову  и
глядя вслед удаляющимся плохому Охотнику за гробами и сэй Сюзан, и уже
собрался встать, когда Капризный  укусил  его.  Не  ткнулся  мордой  в
задницу, отнюдь, прихватил как следует. В  последние  двадцать  четыре
часа Капи тоже пришлось несладко, и ему не понравилось,  что  человек,
который и навлек на него все эти несчастья, лежит на земле, отдыхает.
     - У-у-у-у! - взревел Шими, вскакивая. Укус Капи оказал магическое
действие: Шими начисто забыл про все остальное. - Зачем ты это сделал,
Капи? - Шими энергично потирал зад, большие  слезы  боли  катились  по
щекам. - Ужасно больно... сукин ты сын!
     Капризный вытянул шею, обнажил зубы в сатанинской  улыбке,  какая
удается только мулам и  верблюдам,  и  заржал.  Для  Шими  ржание  это
прозвучало, как смех.
     Конец веревки, заменявшей мулу поводья, лежал на  траве  меж  его
передних копыт. Когда Шими потянулся к ней, Капи попытался укусить его
вновь, но юноша оказался проворнее,  крепко  врезав  по  узкой  голове
мула. Капи фыркнул и мигнул.
     - Ты это заслужил, старина Капи. - Шими схватился за  веревку.  -
Из-за тебя мне придется  неделю  испражняться  на  корточках.  И  твоя
глупая шутка привела к тому, что мне еще долго  не  удастся  сесть  на
стул. - Он  обмотал  веревкой  запястье  и  залез  на  мула.  Капи  не
попытался его сбросить, но Шими все равно болезненно поморщился, когда
его травмированные ягодицы коснулись хребта  мула.  И  все  равно  мне
повезло, подумал Шими, двинув ногами в бока Капи. Да,  задница  болит,
зато не надо идти пешком... или бежать.
     - Вперед, глупый! - Капи вновь получил по бокам.  -  Быстро!  Как
можно быстрее, сукин ты сын!
     За следующий час Шими неоднократно называл Капи сукиным сыном, по
поводу и без оного. Проку от этого  не  было  никакого  -  крейсерскую
скорость Капи выбирал по собственному усмотрению.



                                  4


     Рейнолдс и Сюзан наискось пересекли Спуск, держа курс  на  дворец
мэра.  Добравшись  до  Дома-на-Набережной,  Шими  спешился  за  аркой,
ведущей во двор, не зная, что делать дальше. В том, что  они  приехали
сюда, сомнений у него не было:  он  видел  жеребца  Сюзан,  Пилона,  и
лошадь плохого Охотника за гробами. Стреноженные, они стояли бок о бок
в тени и изредка ржали, вскидывая головы.
     Что же делать? Всадники появлялись из-под арки и исчезали за ней,
главным образом седоволосые ковбои, слишком старые, чтобы  отправиться
с Ленджиллом. Никто  из  них  не  обращал  ни  малейшего  внимания  на
недоумка из салуна и его мула. А вот Мигуэль обратил бы,  и  Шими  это
знал. Старый музыкант никогда не любил его, держал за вора  и,  увидев
мальчика на побегушках Корал во дворе дворца, незамедлительно  шуганул
бы его.
     Нет, не выгонит, мрачно подумал Шими. Сегодня не выгонит, сегодня
я не позволю ему помыкать мной. Я не уйду, даже если он заорет.
     Но если старик заорет  и  поднимет  тревогу,  что  тогда?  Плохой
Охотник за гробами может  прийти  и  убить  его.  Шими  без  колебания
пожертвовал бы собой ради своих друзей, если  б  его  смерть  принесла
хоть какую-то пользу. А чем он им поможет, умерев на  брусчатке  двора
Дома-на-Набережной?
     Вот он и стоял под холодным солнечным светом, переминаясь с  ноги
на ногу, жалея о том, что ему не хватает ума составить  хоть  какой-то
план действий. Прошел час, два. Время текло медленно, Шими все  больше
злился на себя. Он чувствовал, что шансы помочь  Сюзан  уменьшаются  с
каждой уходящей минутой, но по-прежнему не знал,  что  ему  делать.  В
какой-то момент он услышал, как на западе  громыхнуло,  словно  оттуда
донесся громовой раскат... хотя откуда взяться грому в  ясный  осенний
день?
     Шими уже собрался рискнуть и войти во двор... может,  там  никого
нет, может, он  сумеет  пробраться  в  дом  незамеченным...  когда  из
конюшен вышел человек, которого он боялся больше всего.
     Обвешанный амулетами, очень пьяный, Мигуэль  Торрес  добрался  до
середины двора, не по прямой, а выписывая сложную траекторию.  Завязки
его сомбреро болтались под  дряблым  подбородком,  на  штанах  темнело
мокрое пятно: похоже, он справил малую нужду, забыв о том, что сначала
следует доставать "крантик", а уж  потом  открывать  его.  В  руке  он
держал маленький керамический кувшин. В глазах стояло недоумение.
     - Кто  это  сделал?  -  прокричал  Мигуэль.   Вскинул   глаза   к
предвечернему небу, появившейся  на  нем,  еще  бледной,  Демонической
Луне. И хотя Шими не любил старика, от жалости у него защемило сердце.
Нельзя же вот так прямо  смотреть  на  Демоническую  Луну,  это  очень
дурной знак. - Кто это сделал? Я прошу, чтобы ты ответил мне,  сеньор!
Сделай одолжение! - Пауза, яростный крик (Мигуэль  споткнулся  и  едва
удержался на  ногах).  Потом  старик  вскинул  руки,  словно  собрался
кулаками выбить ответ из ухмыляющейся  физиономии  Демона.  Мгновением
позже руки бессильно упали, из кувшина выплеснулся самогон, прямо на и
так мокрые штаны. - Mancon [Педераст, гомик  (исп.).],  -  пробормотал
Мигуэль и побрел к стене (чуть не упал,  зацепившись  за  задние  ноги
коня плохого Охотника за гробами), уселся на землю, привалился  спиной
к стене.  Жадно  хлебнул  из  кувшина,  надвинул  сомбреро  на  глаза.
Поставил кувшин на землю, словно рука уже не могла держать  его.  Шими
подождал, пока пальцы Мигуэля на ручке кувшина не разжались, а рука не
легла на брусчатку. Он уже  двинулся  вперед,  но  вновь  остановился.
Мигуэль старый, Мигуэль злой, но Шими догадывался, что Мигуэль и очень
хитрый. Злобным обычно хитрости не занимать.
     И он ждал, пока не услышал храп Мигуэля, а уж потом повел мула во
двор, вздрагивая при каждом прикосновении копыт к брусчатке.  Мигуэль,
однако, даже не  пошевельнулся.  Шими  привязал  мула  у  самого  края
коновязи (опять вздрогнул,  потому  что  Капи  решил  поприветствовать
громким ржанием уже привязанных там лошадей), затем быстро  направился
к парадным дверям, через которые никогда в жизни не входил во  дворец.
Сжал пальцами кованую железную ручку еще  раз  посмотрел  на  старика,
похрапывающего у стены, потом открыл дверь и  на  цыпочках  переступил
порог.
     Постоял  в   прямоугольнике   света,   падающего   через   дверь,
ссутулившись, ожидая, что чья-то рука схватит его за шкирку (злые люди
не раз так с ним поступали) и сердитый голос грозно  спросит,  а  что,
собственно, он тут делает.
     Но холл пустотой и тишиной напоминал могильный склеп. На  боковой
стене висел гобелен: ковбои гнали  по  спуску  табун.  К  нему  кто-то
прислонил гитару с порванной струной. Шаги  Шими  эхом  отдавались  от
стен. Он задрожал всем телом. В плохое он  попал  место,  в  дом,  где
убили людей. А значит, только и жди встречи с призраком. - Но Сюзан-то
здесь. Только где? Он прошел через двойные двери в дальнем конце холла
и очутился в зале приемов. Под высоким  потолком  его  шаги  зазвучали
более гулко. Давно умершие мэры смотрели на него со стен.  Отслеживали
его взглядами, негодуя, что он посмел явиться пред их светлые очи.  Он
понимал, что глаза нарисованные, но...
     Один мэр особенно напугал его: рыжеволосый толстяк  с  бульдожьей
челюстью очень уж злобно взирал на него, словно  хотел  спросить,  что
делает недоумок из салуна во дворце мэра.
     - Прекрати так смотреть на меня, старый сукин сын, -  пробормотал
Шими, и ему немного полегчало. Во всяком случае, на какое-то время.
     Ноги привели его  в  обеденный  зал,  тоже  пустой,  с  длинными,
сдвинутыми к стене столами. На одном он увидел остатки пищи: тарелку с
куриной ножкой и ломтями хлеба, полупустую кружку  с  элем.  Глядя  на
тарелку и кружку, одиноко стоящие на длинном столе, за который  каждый
день, не только по праздникам, садились десятки людей,  Шими  особенно
остро осознал значение случившегося. На него навалилась  грусть-тоска.
Слишком многое изменилось в Хэмбри, к прежнему возврата уже не было.
     Эти печальные, очень сложные мысли не помешали  Шими  наброситься
на курицу и хлеб и запить их элем:  день  у  него  выдался  длинным  и
трудным.
     Он рыгнул, закрыл обеими руками рот, виновато глянул по сторонам,
убедился, что никто его не услышал, и проследовал дальше.
     Дверь в дальнем конце заперли на задвижку, но не на  замок.  Шими
отодвинул ее, заглянул в коридор, который тянулся вдоль всего  дворца.
Широкий, как улица,  освещенный  газовыми  канделябрами.  Сам  коридор
пустовал,  но  Шими  слышал  голоса,  доносящиеся  из  других  комнат,
выходящих  в  коридор,  может,  даже  с  других  этажей.  Он   резонно
предположил, что голоса эти принадлежат  горничным  и  другим  слугам,
оказавшимся по каким-то делам в доме, но они очень уж  напоминали  ему
голоса  призраков.  Может,  один  принадлежал  самому   мэру   Торину,
прогуливающемуся по коридору как раз перед ним (если  бы  Шими  увидел
его...  какое   счастье,   что   не   увидел!),   прогуливающегося   и
размышляющего о том, что  с  ним  произошло,  гадающего,  что  это  за
желеобразная масса, вытекшая ему на ночную ру...
     Рука ухватила Шими за бицепс, и он едва не закричал.
     - Тихо! - прошептал женский голос. - Ради твоего отца!
     Шими каким-то чудом удалось сдержать крик.  Он  обернулся.  Перед
ним, в джинсах и простой, в клеточку,  рубашке,  с  зачесанными  назад
волосами, бледным, но  решительным  лицом,  сверкая  темными  глазами,
стояла вдова мэра.
     - С-с-сэй Торин... я... я... я...
     Больше он ничего сказать не смог. Сейчас она вызовет стражу, если
в дворце остались стражники, подумал Шими. Может, оно и к лучшему.
     - Ты пришел за девушкой? За Сюзан Дельгадо?
     В горе Олив, как ни странно,  похорошела.  Лицо  стало  не  таким
пухлым,  она  словно  скинула  с  десяток  лет.  Ее  черные  глаза  не
отрывались от лица Шими, лишая его возможности уйти  от  ответа.  Шими
кивнул.
     - Хорошо. Ты мне поможешь. Она внизу, в кладовой, и ее охраняют.
     У Шими отвисла челюсть, он даже решил, что ослышался.
     - Ты думаешь, я поверю, что она имеет хоть какое-то  отношение  к
смерти  Харта?  -  спросила  Олив,  как   будто   Шими   придерживался
противоположного мнения. - Я, может, толстая и неуклюжая, но далеко не
идиотка. Пошли. Дом-на-Набережной не лучшее место для сэй Дельгадо. По
крайней мере сегодня. В городе слишком многие знают, что она здесь.



                                  5


                              "Роланд".

     До конца жизни он будет слышать этот голос в тревожных  снах,  не
помня, что ему снилось, только зная,  что  сны  эти  вызывают  у  него
чувство беды... он  словно  идет  без  остановки,  попадая  из  одного
безрадостного места в другое, прислушиваясь к  незнакомым  голосам  на
площадях чужих для него городов.

                         "Роланд из Гилеада".

     Этот  голос,  он  почти  узнает  его.  Голос  так  похож  на  его
собственный, что психоаналитик из  реальности  Эдди,  или  Сюзан,  или
Джейка уверенно заявил бы, что это его голос, голос  его  подсознания,
но Роланд знает, что это не так; Роланд знает, что очень часто голоса,
которые звучат в наших головах как наши  собственные,  на  самом  деле
принадлежат самым ужасным чужакам, самым опасным врагам нашим.

                        "Роланд, сын Стивена".

     Шар сначала переносит его в Хэмбри и  дворец  мэра,  и  он  видит
многое  из  того,  что  произошло  там,  а  потом  увлекает  за  собой
далеко-далеко... зазывает этим странно-знакомым голосом, и  он  должен
идти. Выбора у него нет, потому что в отличие от Риа и Джонаса  он  не
вглядывается в шар и существ, которые что-то беззвучно говорят  внутри
его: он - в самом шаре, он - часть бесконечного розового вихря.

                 "Роланд, приходи. Роланд, посмотри".

     И этот вихрь сначала возносит его ввысь, а потом тащит  с  собой.
Он пролетает над Спуском,  поднимаясь  и  поднимаясь,  сквозь  сначала
теплый, а потом холодный воздух, и он не одинок в этом розовом  вихре,
который влечет его на запад, по Тропе Луча. Шеб пролетает  мимо  него,
склонив голову набок, он во всю мощь горланит: "Эй,  Джуд",  -  и  его
желтые от  никотина  пальцы  барабанят  по  клавишам,  которых  нет...
Увлеченный мелодией, Шеб, похоже, не понимает, что вихрь разлучил  его
с пианино.

                          "Роланд, приходи",

     говорит голос... голос вихря, голос  магического  кристалла...  и
Роланд идет. Сорви-Голова проскакивает  мимо  него,  стеклянные  глаза
поблескивают розовым светом.  Тощий  мужчина  в  фермерской  одежде  с
всклокоченными рыжими  волосами  обгоняет  его.  "Долгой  тебе  жизни,
богатого урожая", - говорит он, или что-то похожее,  потом  пропадает.
Вращаясь, словно необычная  мельница,  рядом  возникает  металлическое
кресло  (Роланду  оно  кажется  орудием   пыток)   на   колесиках,   и
юноша-стрелок думает о Госпоже  теней,  не  представляя  себе,  о  чем
именно он думает или что сие означает.
     А  розовый  вихрь  несет  его  над  развороченными  горами,   над
плодородной зеленой дельтой, где большая широкая река катит свои воды.
Синие, под цвет отражающегося в них неба. Но они становятся  розовыми,
когда вихрь проносится над рекой.  Впереди  Роланд  видит  нарастающую
громаду тьмы, и сердце его замирает, но именно туда несет его  розовый
вихрь, именно туда он должен прийти.
     Я хочу выбраться отсюда, думает Роланд, но он далеко не  глуп,  и
ему  открыта  истина:  он,  возможно,  никогда  отсюда  не  выберется.
Колдовская радуга поглотила его. Он, наверно, навсегда останется в  ее
вихревых глубинах.
     Если придется, я проложу себе путь пулями, думает он,  но  нет  -
револьверов он лишился. В вихре он летит голым, неумолимо  приближаясь
к иссиня-черной громадине, заслоняющей небо. И тут он слышит пение.
     Доносящееся из далекого далека,  но  прекрасное.  Нежная  мелодия
напоминает ему о Сюзан: птички и рыбки, медведи и зайки.
     Внезапно  мул  Шими  (Капризный,   вспоминает   Роланд)   галопом
проносится мимо, его глаза сверкают, как драгоценные  камни.  За  ним,
верхом на помеле, украшенном амулетами, летит Риа с Кооса.  "Я  догоню
тебя,  мой  красавчик"!  -  кричит  она  вслед  мулу  и,  похохатывая,
пропадает из виду.
     Роланд ныряет в темноту, и внезапно у него перехватывает дыхание.
Вокруг все черно. Воздух ползет по коже, как полчища насекомых.  Удары
невидимых кулаков бросают его из стороны в сторону, внезапно его тащит
вниз, с огромной скоростью; он боится, что его расплющит о землю:  так
пал лорд Перт.
     Бесплодные поля и безлюдные деревни возникают из мрака. Он  видит
переломанные деревья, которые не дают тени... о, да  тут  везде  тень,
тут везде смерть, это край Крайнего мира, куда он  придет  в  какой-то
темный день, и тут царит смерть.

                      "Стрелок, это Тандерклеп".

     "Тандерклеп", - повторяет он

                    "Здесь недышащие; белые лица".

     "Недышащие. Белые лица". Да, он это знает. Непонятно  как.  Место
убитых солдат, свергнутых правителей, ржавых алебард. Это  Тандерклеп,
где время бежит назад и могилы выблевывают своих мертвых.
     Впереди дерево, похожее на протянутую скрюченную руку.  На  самую
верхнюю ветвь насажен ушастик-путаник. Ему  давно  положено  помереть,
но, когда розовый вихрь проносит Роланда мимо, он поднимает  голову  и
смотрит на стрелка. В его глазах застыла  невыносимая  боль.  "Ыш!"  -
кричит он и пропадает из жизни Роланда и его памяти на много лет.

             "Смотри вперед, стрелок, - вот твоя судьба".

     И тут он узнает голос - это голос Черепахи. Он  смотрит  и  видит
яркое,  сине-золотое  сияние,  пробивающееся  сквозь  грязную  черноту
Тандерклепа. Прежде чем он успевает хоть  что-нибудь  разглядеть,  его
выносит из темноты на свет, словно заново родившееся, вылупившееся  из
яйца существо.

                        "Свет! Да будет свет!"

     восклицает голос Черепахи, и  Роланду  приходится  закрыть  глаза
руками и смотреть сквозь пальцы, чтобы не ослепнуть. Под ним - залитое
кровью поле...  он  так  подумал  тогда,  четырнадцатилетний  мальчик,
совершивший первое  в  своей  жизни  настоящее  убийство.  Это  кровь,
которая вытекает из Тандерклепаи  грозит  затопить  нашу  часть  мира,
думает он, и пройдет несчетное число лет, прежде  чем  он  вспомнит  о
своем пребывании в хрустальном шаре,  соотнесет  эти  воспоминания  со
сном Эдди и скажет своим  спутникам,  с  которыми  сидел  на  асфальте
автострады, когда ночь уже будет  подходить  к  концу,  что  внезапный
переход от темноты Тандерклепа к этому яркому свету сбил его с  толку.
"То была не кровь, а розы", - говорит он Эдди, Сюзанне и Джейку.

                  "Стрелок, смотри... смотри туда".

     Да,  вон  она,  серовато-черная  колонна,  подпирающая  горизонт:
Темная Башня, та самая, где пересекаются все Лучи, средоточие Силы.  В
поднимающихся по спирали окнах  он  видит  синий  электрический  свет,
слышит крики тех, кто заточен в ее стенах. Он чувствует и  мощь  этого
места, и источаемое им зло. Он чувствует:  с  Башней  что-то  не  так,
перегородки между мирами теряют прочность, потенциал, зла  растет  все
быстрее и быстрее, словно раковая  опухоль,  выпивающая  все  соки  из
когда-то здорового тела. Итак, перед ним высится не  просто  башня  из
темно-серого камня, нет, он видит перед собой величайшую  тайну  мира,
его последнюю и страшную загадку.
     Это Башня, Темная Башня ввинчивается в небо, и Роланд  несется  к
ней в розовом вихре, думая: Я войду в тебя, я и мои друзья, если будет
на то воля ка, мы войдем и мы сокрушим зло,  которое  таится  в  тебе.
Может, на это уйдут годы, но я клянусь птичкой и  рыбкой,  медведем  и
зайкой, всеми, кого я люблю...
     А небо уже усеяно нависшими над землей облаками, которые натянуло
из Тандерклепа, вокруг все темнеет, а синий свете окнах  башни  сияет,
как глаза безумцев, и Роланд слышит тысячи вопящих голосов.
     "Ты убьешь все и всех, кого любишь, -  речет  голос  Черепахи,  и
теперь это жестокий голос, жестокий и суровый, - и  все  равно  ворота
Башни не раскроются перед тобой".
     Стрелок набирает полную грудь воздуха, собирает в кулак все силы;
когда он отвечает Черепахе, то говорит от лица всех колен его предков:
"НЕТ! ОНИ НЕ УСТОЯТ ПЕРЕДО МНОЙ! КОГДА Я ПРИДУ ВО  ПЛОТИ,  НЕ  УСТОЯТ!
КЛЯНУСЬ ИМЕНЕМ МОЕГО ОТЦА, НЕ УСТОЯТ!"

                           "Тогда умри", -

говорит голос, и  Роланда  бросает  на  каменную  стену  Башни,  чтобы
расплющить в лепешку. Но прежде чем это происходит...



                                  6


     Катберт и Ален наблюдали за Роландом с нарастающей  тревогой.  Он
поднес Радугу Мейрлина к лицу, зажав обеими  руками,  словно  человек,
поднявший чашу с вином перед тем, как произнести тост. Мешок  упал  на
его запыленные сапоги. Щеки и лоб купались в розовом  сиянии,  которое
не внушало доверия ни Алену, ни Катберту. Им казалось, что сияние  это
не только живое, но и голодное.
     Они подумали в унисон: Я не вижу его глаз. Где его глаза?
     - Роланд? - повторил Катберт. - Если мы собираемся  добраться  до
Скалы Висельников, прежде чем они подготовятся к  встрече,  ты  должен
убрать эту штуковину в мешок.
     Роланд не шевельнулся, не  опустил  хрустальный  шар.  Но  что-то
прошептал. Уже потом,  когда  Катберту  и  Алену  представился  случай
обменяться впечатлениями, они сошлись на том, что услышали: удар грома
[Роланд  прошептал  "thunderclap  (тандерклеп)",  что  в  переводе  на
русский означает "удар грома".].
     - Роланд? - Ален шагнул  к  стрелку.  Осторожно,  словно  хирург,
вонзающий скальпель  в  тело  пациента,  просунул  правую  руку  между
хрустальным шаром и лицом Роланда. Реакции не последовало. Ален  убрал
руку, повернулся к Катберту. - Можешь ты "коснуться"  его?  -  спросил
Берт. Ален покачал головой.
     - Нет. Его разум словно унесся далеко-далеко.
     - Мы должны его разбудить. - Голос Катберта дрожал от волнения.
     - Ванней говорил нам, что если слишком быстро  выводить  человека
из глубокого транса, он может  сойти  с  ума,  -  ответил  Катберт.  -
Помнишь? Не знаю, решусь ли я...
     Роланд шевельнулся. Розовые озера, появившиеся на месте его глаз,
начали расти, губы решительно сжались, как бывало с  ним  в  мгновения
высшего напряжения.
     - Нет! Они не устоят!  -  От  голоса  Роланда  по  коже  Алена  и
Катберта побежали мурашки. То был не  его  голос,  во  всяком  случае,
принадлежал он не юноше, но мужу.
     - Нет, - гораздо позже сказал Ален, когда Роланд спал,  а  они  с
Катбертом сидели у костра. - То был голос короля.
     Сейчас  же,  однако,  оба  молча  смотрели   на   своего   друга,
парализованные страхом.
     - Когда я приду во плоти, они не  устоят!  Клянусь  именем  моего
отца, НЕ УСТОЯТ!
     А  потом  неестественно  розовое  лицо  Роланда  перекосило,  как
перекашивает  лицо  человека,  которому  открылось  что-то  невероятно
страшное. И вопрос о том, что они могут погубить Роланда, спасая  его,
отпал сам собой; оба поняли, что магический кристалл убьет  Роланда  у
них на глазах, если они не вмешаются.
     Во дворе ранчо "Полоса К" Роланда ударил  Катберт.  На  этот  раз
инициативу взял на себя Ален, врезал правым кулаком Роланду в лоб. Его
отбросило назад, хрустальный шар выпал из  слабеющих  пальцев,  отсвет
ужасного розового сияния покинул его  лицо.  Катберт  поймал  Роланда,
Ален - шар. Розовый свет притягивал взгляд, пытался проникнуть в мозг,
но Ален решительно затолкал магический  кристалл  в  мешок,  более  не
взглянув на него, затянул  веревку...  но  в  последний  момент  успел
заметить, что розовый свет  погас:  шар  признал  свое  поражение,  во
всяком случае, в этой стычке.
     Ален повернулся, поморщился, увидев синяк, расползающийся по  лбу
Роланда.
     - Он?..
     - Отключился, - ответил Катберт на невысказанный вопрос.
     - Лучше бы ему побыстрее прийти в себя.
     Катберт мрачно взглянул на Алена, от  его  обычной  веселости  не
осталось и следа.
     - Да, в этом ты абсолютно прав.



                                  7


     Шими  стоял  у  нижней   ступени   лестницы,   которая   вела   в
хозяйственные помещения, переминаясь с ноги на ногу, ожидая,  что  сэй
Торин вернется с дворцовой кухни или позовет его туда. Он не знал, как
долго она пробыла на кухне, но  ему  казалось  -  целую  вечность.  Он
хотел, чтобы она вернулась, а еще больше, чтобы привела  с  собой  сэй
Сюзан. Шими ужасно не нравилось и  это  место,  и  этот  день.  Дурное
предчувствие наползало, как черный дым, поднявшийся к небу на  западе.
Что там случилось, связано ли это  с  громовым  раскатом,  который  он
слышал  раньше,  Шими  не  знал,  но   ему   хотелось   выбраться   из
Дома-на-Набережной до того, как солнце исчезнет  в  дыму  у  западного
горизонта и в небе воцарится настоящая Демоническая Луна.
     Одна из дверей, соединяющих коридор с кухней, распахнулась.  Олив
поспешила к нему. Одна.
     - Она в кладовой, это точно. - Олив  провела  рукой  по  седеющим
волосам. - Большего я от этих двух идиотов не добилась. Я поняла,  что
и не добьюсь, как только они заговорили на своем птичьем языке.
     Специального слова для диалекта простолюдинов  Меджиса  не  было,
поэтому аристократия называла его по-всякому, в том  числе  и  птичьим
языком. Олив знала обоих ковбоев, что  охраняли  кладовую,  не  лично,
конечно, но встречала их и во дворце, и вне его. Опять  же  у  нее  не
было ни малейшего сомнения в том, что  эти  парни  владеют  не  только
птичьим, но и нормальным языком. А заговорили на  птичьем  только  для
того,  чтобы  прикинуться,  будто   не   понимают   ее,   и   избежать
необходимости отвечать на  вопросы.  Олив  им  подыграла  и  не  стала
выводить их на чистую воду, хотя местным диалектом владела и могла  бы
высказать ковбоям все, что о них думает. Она уже  поняла,  что  ковбои
получили строгий приказ держать язык за зубами.
     - Я сказала им, что наверху какие-то люди. - продолжила Олив, - и
я боюсь, что они хотят  украсть  серебро.  Попросила  их  подняться  и
посмотреть, кого занесло во дворец. Они лишь тупо смотрели на меня. No
habla [Не понимаю (исп.).], сэй. Дерьмо. Дерьмо!
     Шими хотел уже обозвать ковбоев сукиными детьми,  но  решил,  что
лучше помолчать. Олив ходила перед  ним  взад-вперед,  изредка  бросая
взгляды на закрытые двери кухни. Наконец остановилась перед Шими.
     - Выверни карманы. Давай посмотрим, нет ли в них чего полезного.
     Шими  подчинился.  Из  одного  достал  маленький  карманный   нож
(подарок  Стенли  Руиса)  и  недоеденную  булку.  Из  второго  -   три
маленькие, пальчиковые петарды, одну  большую,  круглую,  и  несколько
серных спичек.
     Глаза Олив заблестели, когда она увидела петарды и спички.
     - Слушай меня. Шими...



                                  8


     Катберт похлопал Роланда по щеке. Безрезультатно. Ален  оттолкнул
его, опустился на колени, взял руки стрелка  в  свои.  Он  никогда  не
использовал свой дар для того, чтобы помочь человеку прийти в себя, но
ему говорили, что такое возможно: в некоторых  случаях  дар  позволяет
проникнуть в разум другого.
     Роланд! Роланд, проснись! Пожалуйста! Ты нам нужен!
     Поначалу ответная реакция  напрочь  отсутствовала.  Потом  Роланд
шевельнулся, что-то пробормотал, выдернул руки из  пальцев  Алена.  За
мгновение до того, как веки  Роланда  поднялись,  и  Катберт,  и  Ален
замерли от страха: вдруг они увидят не глаза, а розовый пламень.
     Но они  увидели  глаза  Роланда  -  холодные  светло-синие  глаза
стрелка.
     Он попытался подняться, но первая попытка  не  удалась.  Протянув
руки, Катберт взялся за одну руку стрелка, Ален - за вторую. Когда они
потянули его вверх, Берт чуть не ахнул: в  волосах  Роланда  появилась
седина, которой раньше не было и в помине, он мог в  этом  поклясться.
Однако последний раз взгляд его упал на волосы Роланда  только  утром,
то есть очень и очень давно.
     - Сколько я пролежал без сознания?  -  Роланд  кончиками  пальцев
коснулся синяка на лбу и поморщился от боли.
     - Не долго, - ответил Ален. - От силы минут пять. Роланд, извини,
что ударил тебя, но пришлось. Шар... я подумал, что он убивает тебя.
     - Может, так и было. С ним все в порядке?
     Ален указал на затянутый веревкой мешок.
     - Хорошо. Будет лучше, если его повезет один из вас.  Я...  -  он
помолчал,  ища  подходящие  слова,  а  когда  нашел,  ледяная   улыбка
искривила уголки его рта, -  ...боюсь  не  устоять  перед  искушением.
Поехали к Скале Висельников. Надо закончить начатое.
     - Роланд...  -   вырвалось   у   Катберта.   Роланд   повернулся,
схватившись рукой за рог седла.
     Катберт облизал губы, и Ален  уже  подумал,  что  тот  не  сможет
задать вопроса. Если не ты, его задам я, мелькнула  мысль...  но  Берт
совладал с нервами, вернул себе дар речи:
     - Что ты видел?
     - Многое, - ответил Роланд. - Я видел  многое,  и  большая  часть
виденного уже исчезла из  памяти,  как  исчезает  сон,  когда  человек
просыпается. А то, что помню, я расскажу вам по пути.  Вы  должны  это
знать, потому что увиденное мной меняет все. Мы вернемся в Гилеад,  но
ненадолго.
     - Куда потом? - спросил Ален, оседлав коня.
     - На запад. Отправимся на поиски  Темной  Башни.  Если  переживем
сегодняшний день. Пошли. Надо покончить с этими цистернами.



                                  9


     Два седоволосых  ковбоя  сворачивали  самокрутки,  когда  наверху
громыхнуло. Оба подпрыгнули и переглянулись. Табак посыпался  на  пол.
Пронзительно закричала женщина. Двери распахнулись. На  кухню  влетела
вдова мэра в сопровождении служанки. Ковбои хорошо ее  знали  -  Мария
Томас, дочь их давнего друга с ранчо "Пиано".
     - Это  воры  подожгли  дворец!  -  закричала  Мария  на   местном
диалекте. - Наверху нужна ваша помощь.
     - Мария, у нас приказ охранять...
     - Putina [Шлюха (исп., иск.).], запертую в кладовой? -  закричала
Мария, сверкнув глазами. - Шевелитесь, старые  козлы,  пока  огонь  не
охватил весь дворец! А не то вам придется объяснять сеньору Ленджиллу,
почему вы стояли столбом, затыкая пальцем задницу,  когда  над  вашими
головами горел Дом-на-Набережной!
     - Шевелитесь! - рявкнула Олив. - Или вы струсили?
     Сверху донеслись новые взрывы, не такие сильные:  Шими  пустил  в
дело пальчиковые петарды. Той же спичкой он поджег и портьеры.
     Ковбои вновь переглянулись.
     - Пошли, - принял решение  старший,  потом  повернулся  к  Марии.
Диалект разом забылся: - Присмотри за дверью.
     - Муха не  пролетит,  -  пообещала  Мария.  Старики  поспешили  к
лестнице, один крепко ухватив  дубинку,  второй  -  вытащив  из  чехла
длинный нож.
     Как только под их шагами заскрипела лестница, Олив кивнула Марии.
Они пересекли кухню. Мария отодвинула засов.  Олив  распахнула  дверь.
Сюзан  вышла  из  кладовой,  посмотрела  на  одну,  потом  на  другую,
попыталась улыбнуться.  Мария  ахнула  при  виде  разбитого  в  кровь,
распухшего лица своей госпожи.
     Сюзан взяла Марию за руку, прежде чем пальцы девушки коснулись ее
лица.
     - Как думаешь, Торин захотел бы меня такую?  -  спросила  она,  и
только тут до нее дошло, кто ее вторая спасительница.  -  Олив...  сэй
Торин... извините. Я не хотела причинять вам боль. Но будьте  уверены,
что Роланд, вы его знаете как Уилла Диаборна, никогда...
     - Я все знаю, но сейчас нет времени говорить об этом, - осекла ее
Олив. - Пошли.
     Она, Мария и Сюзан вышли из кухни, но  не  по  лестнице,  ведущей
наверх, а через  хозяйственные  помещения  в  дальнем  северном  крыле
дворца. Потом Олив попросила их подождать в  кладовой,  где  хранились
крупы. Отсутствовала она не больше пяти минут,  которые  для  Сюзан  и
Марии растянулись на долгие часы.
     Вернулась она в  ярко  раскрашенном  пончо,  слишком  большом  не
только для нее, но, пожалуй, и для ее мужа.  Олив  подоткнула  его  за
пояс джинсов, чтобы не наступать на края. Принесла она еще два  пончо,
размером поменьше.
     - Наденьте их. Снаружи холодно.
     Из кладовой по узкой лестнице, которой пользовались только слуги,
они вышли во двор. Где при удаче (если Мигуэль все еще  не  проспался)
их должен был ждать Шими с оседланными  лошадьми.  Олив  всем  сердцем
надеялась, что  им  повезет.  Она  хотела,  чтобы  Сюзан  благополучно
покинула Хэмбри до захода солнца. И до восхода луны.



                                  10


     - Сюзан взяли в плен, - прежде всего  сообщил  Катберту  и  Алену
Роланд, когда они поскакали на запад, к Скале Висельников. - Шар сразу
мне это показал.
     Говорил он об этом с таким отсутствующим видом, что Катберт  чуть
не  натянул  поводья.  Куда  только  подевался  страстный   влюбленный
последних  месяцев.  Роланд  словно  не  отошел  от  тех   грез,   что
привиделись ему в розовых глубинах магического кристалла. А может, эти
грезы не хотели отпускать его, подумал Катберт.
     - Что? - переспросил Ален. - Сюзан взяли в плен? Как? Кто? С  ней
все в порядке?
     - Ее захватил Джонас. Ей досталось, но не так уж  и  сильно.  Она
поправится... и будет жить. Я бы тут же повернул назад, если б  думал,
что ее жизнь в опасности.
     Впереди, в поднятой ветром пыли, как мираж появлялась и  исчезала
Скала  Висельников.  Катберт  видел,  как  иной  раз  солнечный   свет
отбрасывал блики от полированных боков цистерн, различал он  и  людей.
Много людей. Он успокаивающе  похлопал  свою  лошадь  по  шее,  искоса
глянул на Алена, чтобы убедиться, что  ручной  пулемет  Ленджилла  при
нем. Убедился. Коснулся рукой засунутой за  пояс  рогатки.  И  она  на
месте. Так же как и мешок из лосиной кожи, в  котором  лежали  большие
круглые петарды, украденные Шими из запасов Дома-на-Набережной.
     Только невероятным усилием воли он  заставляет  себя  скакать  на
запад, а  не  на  восток,  подумал  Катберт.  Мысль  эта  придала  ему
уверенности: порой Роланд  его  пугал.  Иногда  он  становился  крепче
стали, и тогда никто и ничто не могло остановить его. Если сегодня  та
самая  ситуация,  оставалось  только  радоваться,  что  он  на   твоей
стороне... но гораздо чаще хотелось, чтобы этого несгибаемого  стержня
не было вовсе. Ни на чьей стороне.
     - Где она? - спросил Ален.
     - Рейнолдс отвез ее в Дом-на-Набережной. Ее заперли в кладовой...
но, возможно, ее там уже нет. Точно сказать не могу, потому  что...  -
Роланд задумался. - Магический кристалл видит далеко, и  не  только  в
настоящем. Иногда он показывает будущее, то, что еще должно произойти.
     - Как можно знать сейчас, что произойдет  в  будущем?  -  спросил
Ален.
     - Не знаю, и не думаю, что так было всегда. Мне кажется, дело тут
не в Радуге Мейрлина, а в самом мире. Время теперь какое-то  странное.
Мы это знаем, не так ли? Оно как бы... проскальзывает.  Словно  вокруг
червоточина, которая все разрушает. Но Сюзан  в  безопасности.  Я  это
знаю, и мне этого достаточно. Шими собирается  ей  помочь...  или  уже
помогает. Почему-то Джонас упустил Шими, и тот последовал за  Сюзан  в
Дом-на-Набережной.
     - Молодчина Шими! - Ален вскинул в воздух сжатую в кулак руку.  -
Ура! А как насчет нас? Ты видел нас в будущем?
     - Нет. Этот кусок проскочил быстро... шар сразу унес меня. Утащил
в розовом вихре.  Но...  я  видел  дым  на  горизонте.  Я  это  помню.
Возможно, горели цистерны у Скалы Висельников  или  высохшие  ветки  у
каньона Молнии, может, и то и другое. Думаю, мы своего добьемся.
     Катберт недоуменно поглядывал на давнего друга.  Роланд  был  так
влюблен, что Берту пришлось уложить его в пыль  двора  у  их  бункера,
чтобы он  вспомнил  о  возложенной  на  него  ответственности...  куда
подевался этот пылко влюбленный? Что  изменило  его,  тронуло  сединой
волосы?
     - Если мы выживем, тогда вперед, -  говорил  Катберт,  пристально
наблюдая за стрелком. - Она встретит нас на дороге. Не так ли, Роланд?
     Он увидел боль, отразившуюся на лице Роланда, и только теперь все
понял: влюбленный остался, но магический кристалл  отнял  у  него  всю
радость и оставил только печаль. Была и вторая причина - новая цель, о
которой Роланд еще не успел им рассказать.
     - Я не знаю. Надеюсь, что нет, потому что мы уже не будем такими,
как прежде.
     - Что? - на этот раз Катберт натянул поводья.
     Роланд спокойно посмотрел на него, но в глазах стояли слезы.
     - Мы - заложники ка, - ответил стрелок. - Ка,  по  словам  Сюзан,
как ветер. - Он посмотрел сначала на  Катберта,  по  его  левую  руку,
потомка Алена - по правую. - Теперь наша ка - Башня.  А  прежде  всего
моя ка. Но не ее. Даже Джон  Фарсон  более  не  наша  ка.  Если  мы  и
выступим навстречу его людям, то  не  для  того,  чтобы  победить  их.
Просто наш путь будет лежать на запад. - Он поднял руки, потом опустил
их, как бы говоря: Что еще вы хотите от меня услышать?
     - Нет никакой Башни, - мягко заметил Катберт. - Я не знаю, что ты
видел в этом хрустальном шаре, но никакой Башни нет! Да,  это  символ,
такой, я полагаю, возможно, как чаша Артура, как  крест  Иисуса...  но
настоящего сооружения, реального...
     - Да, - прервал его Роланд, - Башня существует.
     Они повернулись к нему и не увидели и тени сомнения на его лице.
     - Башня существует, и наши отцы это знают. За черной землей...  я
не могу вспомнить,  как  она  называется,  это  забылось...  находится
Крайний мир, и в Крайнем мире стоит Темная Башня. Ее  существование  -
великая тайна, которую хранят наши отцы. Именно эта тайна и  соединяла
их вместе в ка-тет все эти  годы,  с  того  самого  момента,  как  мир
"сдвинулся". Когда мы вернемся в Гилеад... если вернемся, но я  думаю,
что так оно и будет... я расскажу им то, что видел, и  они  подтвердят
правоту моих слов.
     - Ты все это увидел в кристалле? - с  дрожью  восторга  в  голосе
спросил Ален.
     - Я увидел многое.
     - Но не Сюзан Дельгадо, - уточнил Катберт.
     - Нет. Когда мы покончим с этими людьми и она порвет с  Меджисом,
ее участие в нашем ка-тете завершится. Меня поставили  перед  выбором:
Сюзан и моя жизнь с ней и нашим ребенком, которого  она  носит...  или
Башня. - Трясущейся рукой Роланд вытер со лба пот. -  Я  не  колеблясь
выбрал бы Сюзан, если б не  одно  "но":  Башня  рушится.  А  если  она
упадет, мы лишимся окружающего  нас  мира.  Возникнет  хаос,  масштабы
которого невозможно представить.  Мы  должны  идти  к  Башне...  и  мы
пойдем.
     Над его не  знающими  бритвы  щеками,  под  гладким,  без  единой
морщинки,  юношеским  лбом,  сверкнули  глаза  не   ведающего   пощады
воина-убийцы глубокой древности, те  самые  глаза,  которые  Эдди  Дин
увидел в зеркале туалета авиалайнера. Но только теперь  в  них  стояли
слезы.
     А вот в голосе не было ничего детского или юношеского.
     - Я выбрал Башню. Это мой  долг.  Пусть  она  проживет  долгую  и
счастливую жизнь с кем-то еще... и она  встретит  такого  мужчину,  со
временем. Что же касается меня, я выбрал Башню.



                                  11


     Сюзан вскочила на Пилона, которого Шими вывел во двор после того,
как поджег портьеры в большой гостиной. Олив Торин оседлала одного  из
меринов, принадлежащих феоду, Шими сел на него же, позади вдовы  мэра,
держа в одной руке веревку - поводья Капи. Мария открыла хозяйственные
ворота, пожелала им удачи,  и  все  трое  покинули  Дом-на-Набережной.
Солнце скатилось почти к самому горизонту, но ветер  унес  практически
весь дым, поднимавшийся раньше. Если в пустыне  что  и  произошло,  то
осталось в прошлом... или случилось в другом слое того же настоящего.
     Роланд, я желаю тебе успеха, подумала Сюзан. Скоро я увижу  тебя,
дорогой... как только смогу.
     - Почему мы едем на север? - спросила она через полчаса.
     - Потому что Прибрежная дорога дает нам шанс на спасение.
     - Но...
     - Ш-ш-ш! Они узнают,  что  ты  сбежала,  и  первым  делом  обыщут
дворец... если он, конечно, не сгорел. А  не  найдя  тебя  во  дворце,
поскачут  следом  за  тобой  на  запад,  по  Великому  Тракту.  -  Она
встретилась с Сюзан взглядом, и та подумала, что Олив Торин совсем  не
такая мямля, как думали в большинстве своем жители Хэмбри. - Я бы сама
подумала, что ты ускакала именно в том направлении, значит, точно  так
же подумают и остальные. Так зачем облегчать им жизнь? Пусть ищут там,
где тебя нет.
     Сюзан промолчала. Она пребывала в полной растерянности,  но  Олив
вроде бы знала, что делает, и Сюзан это не могло не радовать.
     - К тому времени как они поймут, что на западе им искать  нечего,
уже стемнеет. Эту ночь мы проведем в пещере в пяти милях отсюда. Я  же
дочь рыбака, поэтому знаю все эти пещеры. - Мысль о пещерах, в которых
она играла девочкой, приободрила Олив. - Завтра мы повернем на восток,
как тебе и хотелось бы. Боюсь, какое-то время тебе  придется  иметь  в
дуэньях старую толстую вдову. Лучше сразу свыкнись с этой мыслью.
     - Бы очень добры, - прошептала Сюзан. -  Вам  следовало  отослать
меня и Шими вдвоем, сэй.
     - И остаться с чем?  Мне  даже  на  кухню  послать  некого.  Френ
Ленджилл уже решил, что он главный, и  у  меня  нет  никакого  желания
дожидаться его возвращения. Вдруг он придет к выводу, что  меня  стоит
объявить сумасшедшей и засадить в клетку? А  может,  мне  ждать,  пока
мэром станет Хэш Ренфрю и будет класть сапоги на  мои  столы?  -  Олив
даже рассмеялась.
     - Сэй, мне очень жаль.
     - Сожалеть мы будем позже, - ответила Олив на удивление радостным
голосом,  -  а  сейчас  главное  для  нас   -   добраться   до   пещер
незамеченными.  Пусть  думают,  что  мы  растворились  в  воздухе  как
утренний туман. Придержи коня.
     Когда ее  мерин  остановился.  Олив  приподнялась  на  стременах,
огляделась, определилась с местом, где находится, повернулась в седле,
чтобы поговорить с Шими.
     - Молодой человек, тебе пора перебираться на мула и  возвращаться
в Дом-на-Набережной. Если за нами будет погоня, ты должен завернуть их
несколькими умными словами. Ты сможешь это сделать?
     Плечи Шими поникли.
     - Нет у меня умных слов, сэй Торин, так что я их  не  заверну.  У
меня в голове вообще нет никаких слов.
     - Ерунда, - ответила Олив и поцеловала Шими в лоб. -  Возвращайся
назад рысью. Если никого не встретишь  до  того  момента,  как  солнце
коснется холмов, поворачивай и вновь следуй за нами.  Мы  будем  ждать
тебя у указателя. Ты знаешь, о чем я говорю?
     Шими решил, что знает. Он  видел  этот  указатель  на  Прибрежной
дороге.
     - Красный столб? С сомбреро на нем.  И  стрелой,  указывающей  на
город?
     - Он самый. Ты доберешься, когда стемнеет, но луна  осветит  тебе
дорогу. Даже если задержишься, мы тебя подождем. Но сейчас  ты  должен
возвращаться и сбить с толку тех, кто пустился за нами  в  погоню.  Ты
понимаешь?
     Шими  понимал.  Соскользнул  с  мерина  Олив,  подтащил  к   себе
Капризного, взобрался на его костлявую спину,  поморщился:  укус  Капи
вновь отозвался болью.
     - Пусть будет так, сэй Олив.
     - Хорошо, Шими. Хорошо. А теперь поезжай.
     - Шими, - позвала его Сюзан, - Подойди ко мне на минуточку.
     Шими слез с лошади, подошел, прижимая сомбреро к груди, глядя  на
нее снизу вверх как на божество. Сюзан наклонилась и поцеловала его не
в лоб, а в губы. От счастья Шими едва не лишился чувств.
     - Спасибо, сэй, - улыбнулась ему Сюзан. - За все.
     Шими кивнул.  А  когда  заговорил,  то  слова  произнес  шепотом:
волнение мешало повысить голос.
     - Это только ка. Я это  знаю...  но  я  люблю  тебя,  сэй  Сюзан.
Поезжай с миром. Скоро я вновь увижу тебя.
     - Буду ждать с нетерпением.
     Но скоро не получилось.  Отъезжая,  Шими  один  раз  обернулся  и
помахал рукой. Сюзан ответила тем же. Больше  Шими  ее  не  увидел.  К
счастью для него.



                                  12


     Латиго  выставил  пикеты  в  миле  от   Скалы   Висельников,   но
светловолосый юноша, на которого наткнулись Роланд, Катберт и Ален  по
пути к цистернам, разве что не дрожал от  страха  и  ни  для  кого  не
представлял опасности. Язвы от цинги на губах показывали,  что  Фарсон
послал своих  людей  без  должной  подготовки,  не  обеспечив  свежими
продуктами.
     Когда Катберт  поприветствовал  блондина  характерным  для  людей
Благодетеля жестом:  скрещенные  на  груди  руки,  левая  над  правой,
протягиваются вперед, блондин ответил тем же и облегченно улыбнулся.
     - Что там был за шум? - Выговор не оставлял сомнений в  том,  что
родом он из Привходящего мира. Как решил Роланд, из северных феодов.
     - Трое мальчишек убили в городе шерифа и его помощника,  а  потом
прятались в Плохой Траве, -  ответил  Катберт  на  привычном  блондину
диалекте. - Произошла стычка. Сопротивлялись они отчаянно,  но  теперь
все кончено.
     - Какие...
     - Нет времени, - оборвал его Роланд. - У нас срочное послание.  -
Он скрестил руки на груди, потом двинул их вперед. - Хайл! Фарсон!
     - Добрый человек! -  ответил  блондин.  Отсалютовал  всем  троим,
улыбнулся, как бы говоря, что спросил бы Катберта, откуда он  родом  и
кто его родственники, будь у него на это время. А потом  они  проехали
мимо него, без помех миновав охранный кордон.
     - Помните, что все надо делать  быстро,  -  прошептал  Роланд.  -
Останавливаться нельзя ни на  минуту.  Если  мы  что-то  не  уничтожим
сразу, пусть остается... второй попытки не будет.
     - Боги, мы об этом даже и не мечтаем. - Катберт  достал  рогатку,
натянул ленту,  проверяя,  не  потеряла  ли  она  эластичность.  Потом
послюнявил палец, поднял над головой, определяя направление ветра. Все
нормально. Ветер такой же сильный и по-прежнему дует им в спину.
     Ален скинул с плеча ручной пулемет Ленджилла, с сомнением оглядел
его, взвел затвор-курок.
     - Я не очень-то знаком с этим  оружием,  Роланд.  Он  заряжен,  я
вроде бы знаю, как им пользоваться, но...
     - Вот  и  воспользуйся,  -  отрезал  Роланд.  Кони  их   набирали
скорость. Копыта гремели по твердой земле. Ветер раздувал пончо. -  Он
предназначен для той самой работы, что  нам  предстоит.  Если  пулемет
заклинит, брось его и хватайся за револьвер. Ты готов?
     - Да, Роланд.
     - Берт?
     - Ага. - Катберт заговорил как  истинный  хэмбриец.  -  Готов,  я
готов.
     Впереди,  в  пыльной  пелене  взад-вперед  сновали  люди,  готовя
цистерны к дальней дороге. На новоприбывших смотрели  с  любопытством,
но без опаски. Роланд выхватил оба револьвера.
     - Гилеад! - прокричал он. - Хайл! Гилеад!
     И бросил Быстрого в галоп. Ален и Катберт не отставали ни на шаг.
Катберт вновь оказался посередине, с рогаткой в  руках,  зажав  спички
губами.
     Стрелки накатывали на Скалу Висельников, как разъяренные фурии.



                                  13


     Через двадцать минут после того, как Шими отправили на юг. Олив и
Сюзан обогнули резкий  поворот  и  оказались  лицом  к  лицу  с  тремя
всадниками. В последних лучах заходящего солнца  Сюзан  увидела  синий
гроб на руке того, что  на-ходился  посередине.  Рейнолдс.  Сердце  ее
упало.
     Мужчину слева, в выцветшей шляпе скотовода и прищуренным  глазом,
Сюзан не знала, зато справа, похожий на твердокаменного  проповедника,
сидел на коне Ласло Раймер. Именно на Раймера посмотрел Рейнолдс после
того, как улыбнулся Сюзан.
     - Мы с Ласло не успели даже пропустить по стакану за  упокой  его
брата, канцлера и министра. Едва мы прибыли в город, как  нас  убедили
поехать сюда. Я не  хотел,  но...  черт!  С  этой  старухой  особо  не
поспоришь. Уговорить труп отсосать у тебя, простите  за  грубость.  Я,
правда, думаю, что у твоей тетки поехала крыша, сэй Дельгадо. Она...
     - Твои друзья мертвы, - врезалась в его монолог Сюзан.
     Рейнолдс помолчал, потом пожал плечами:
     - Что тут скажешь. Может, так оно и есть,  может  -  нет.  Я  вот
решил уехать отсюда, даже если они не составят мне компанию.  Но  могу
задержаться еще на одну ночь. Эти  обряды  в  ночь  Жатвы...  Я  много
слышал о том, как ее отмечают на Внешней Дуге. Особенно о кострах.
     Мужчина с прищуром рассмеялся.
     - Пропустите нас, - обратилась к  ним  Олив.  -  Эта  девушка  не
сделала ничего дурного, я - тоже.
     - Она помогла  сбежать  Диаборну,  -  возразил  Ласло  Раймер,  -
который убил твоего мужа и моего брата. Я не могу сказать, что она  не
сделала ничего дурного.
     - Боги,  возможно,  упокоят  душу  Кимбы  Раймера  в  пустоши,  -
усмехнулась Олив, - но он разграбил половину городской  казны,  и  то,
что не пошло Джону Фарсону, оставил себе.
     Раймер отпрянул, словно ему влепили оплеуху.
     - А ты думал, я ничего не знаю? Ласло, напрасно ты держал меня за
круглую дуру. Хотя что мне до твоего мнения. Я знаю столько, что  меня
тошнит от таких, как ты. Я знаю, что мужчина, который сейчас сидит  на
лошади рядом с тобой...
     - Заткнись, - пробормотал Раймер.
     - ...скорее всего всадил нож в черное сердце  твоего  брата.  Сэй
Рейнолдса видели ранним утром в том крыле. Так мне сказали...
     - Заткнись, сука!
     - ...и я этому верю.
     - Лучше делай, что тебе говорят, сэй, и придержи свой  язычок.  -
Лицо Рейнолдса посуровело.
     А он не любит людей, которые в курсе его делишек, подумала Сюзан.
Даже когда знает, что сила на его стороне и то, что им известно, никак
ему не повредит. И без Джонаса  он  не  столь  уверен  в  себе.  Можно
сказать, совсем не уверен. Это он тоже знает.
     - Позвольте нам проехать, - попросила Олив.
     - Нет, сэй, этого я сделать не могу.
     - Тогда мне придется помочь тебе, не так ли? Ее рука нырнула  под
пончо и вернулась  с  огромным  старинным  пистолем:  инкрустированная
слоновой костью рукоятка, потемневший ствол, пороховой запал.
     Олив не сумела сразу вытащить пистоль: он зацепился на  пончо,  и
ей пришлось отцеплять его от материи. Она  не  сумела  быстро  взвести
курок, для этого нужно было задействовать сразу два больших пальца,  и
ей потребовалось две попытки. Но все трое, в  том  числе  и  Рейнолдс,
словно оцепенели, увидев у нее в руках это древнее чудище. У Рейнолдса
просто отвисла челюсть. Джонас бы расплакался,  увидев,  кто  ходил  у
него в помощниках.
     - Пристрелите  ее!  -  проскрипел  старушечий  голос  за  спинами
мужчин, перегородивших дорогу. - Что на вас нашло, идиоты? ПРИСТРЕЛИТЕ
ЕЕ!
     Рука Рейнолдса метнулась к  револьверу.  Конечно,  свое  дело  он
знал, но дал Олив слишком большую фору. Ствол его  револьвера  еще  не
покинул  кобуры,  когда  вдова  мэра,  держа  пистоль  обеими  руками,
наставила его на Охотника за гробами и, закрыв  глаза,  как  маленькая
девочка, которую заставляют есть что-то противное, нажала на спусковой
крючок.
     Сверкнула искра, но отсыревший порох на взорвался, а лишь сгорел,
превратившись в облачко синего дыма. И металлический  шар,  достаточно
большой, чтобы разнести голову Клею Рейнолдсу, остался в стволе.
     А в следующее мгновение  громыхнул  револьвер  Рейнолдса.  Лошадь
Олив, заржав, поднялась на дыбы. Олив слетела на землю, с черной дырой
на оранжевой полосе ее пончо... чуть повыше сердца.
     Сюзан слышала собственный крик, доносящийся  откуда-то  издалека.
И, наверное, кричала долго, пока не услышала  приближающийся  перестук
копыт пони. И тут все поняла.  Поняла  еще  до  того,  как  мужчина  в
выцветшей шляпе подал лошадь в сторону. Она  увидела  возок,  и  крики
смолкли.
     Пони, который привез ведьму в  Хэмбри,  заменили  другим,  полным
сил, но возок остался прежним, черным,  с  золотыми  каббалистическими
символами. И возница тоже.  Риа  держала  вожжи  в  скрюченных  руках,
недобро улыбаясь Сюзан. Как улыбаются трупы.
     - Привет, моя маленькая конфетка. - Она назвала ее так же, как  и
давным-давно, в ту ночь, когда Сюзан пришла в ее хижину, чтобы  пройти
проверку на целомудрие. В ту ночь Сюзан пробежала большую часть  пути,
такое у нее было хорошее настроение. Она поднялась на холм под  светом
Целующейся Луны, кровь играла у нее в  жилах,  щеки  раскраснелись,  и
напевала она "Беззаботную любовь".
     - Твои приятели и трахальщики унесли мой шар.  -  Риа  остановила
пони в двух шагах от Сюзан. Даже Рейнолдс смотрел на нее со страхом. -
Взяли мой чудесный магический кристалл, вот что натворили  эти  гадкие
мальчишки. Эти отвратительные  головорезы.  Но  он  успел  мне  многое
показать. Он видит далеко, этот шар, и не только в настоящем. Многое я
позабыла... но только не ту дорогу,  которой  ты  хотела  ускользнуть,
конфетка моя. Не ту дорогу, на которую вывела тебя эта  мертвая  сука,
которая лежит сейчас в пыли. А теперь ты должна вернуться в  город.  -
Ухмылка Риа стала шире. - Самое время разжечь костер, знаешь ли.
     - Отпустите меня, - Сюзан  оглядела  мужчин.  -  Отпустите  меня,
иначе вам придется держать ответ перед Роландом из Гилеада.
     Риа повернулась к Рейнолдсу:
     - Свяжи ей руки и поставь  ее  на  возок.  В  городе  есть  люди,
которые хотят ее увидеть. Хотят разглядеть как следует, и мы им в этом
поможем. Если ее тетка сделала все, что от нее требовалось, этих людей
будет много. Свяжи ей руки и поставь на возок. Быстро.



                                  14


     У Алена хватило  времени  только  на  одну  мысль:  Мы  могли  бы
объехать  их  стороной.  Если  сказанное  Роландом  -   правда,   если
магический кристалл  -  это  главное,  мы  могли.  Могли  объехать  их
стороной.
     Да только, конечно же, не могли. Кровь сотни  поколений  стрелков
воспротивилась бы этому. Башня или не Башня, воры  не  должны  уйти  с
добычей. Не должны, если есть возможность их остановить.
     Ален наклонился к уху своего коня:
     - Если отпрыгнешь в сторону или встанешь на дыбы, когда  я  начну
стрелять, вышибу твои гребаные мозги.
     Роланд вырвался чуть вперед благодаря  более  мощному  коню.  Они
приблизились к группе солдат Латиго:  пятеро  или  шестеро  всадников,
дюжина  или  больше  пеших  столпились  вокруг  пары  волов,   которым
предстояло тянуть одну из цистерн. Все они в удивлении  таращились  на
Роланда, пока он не открыл огонь, и только тогда бросились врассыпную,
как перепелки. Роланд уложил всех всадников: их лошади умчались,  одна
утащила зацепившегося за стремя  ездока.  Кто-то  закричал:  "Бандиты!
Бандиты! По коням, идиоты!"
     - Ален!  -  рыкнул  Роланд.  Перед  цистернами  сбились  в   кучу
вооруженные люди, пешие и конные, пытаясь наладить оборону.  -  Давай!
Давай!
     Ален поднял ручной пулемет, уперся заржавевшим прикладом в плечо,
вспомнил ту малость, что знал о стрельбе  из  автоматического  оружия:
целься ниже, перемещай ствол быстро и плавно.
     Он коснулся спускового крючка, и очередь сотрясла пыльный воздух,
отдаваясь резкими тычками в плечо, выплевывая языки пламени  со  среза
ствола. Ален повел стволом слева направо,  целясь  чуть  повыше  голов
мечущихся,  что-то  выкрикивающих:  стрелял  он  не  по  людям,  а  по
цистернам.
     И третья в ряду взорвалась. С  грохотом,  сопровождающимся  яркой
оранжево-красной вспышкой. Обе половинки металлической сигары  взмылив
воздух. Одна пролетела тридцать ярдов и рухнула на  каменистую  землю.
Вторая подпрыгнула, окутанная черным дымом. Горящее деревянное  колесо
пролетело по небу, как тарелка, и покатилось по земле, рассыпая искры.
     Люди разбегались в  разные  стороны,  кто  на  своих  двоих,  кто
приникнув к шеям лошадей. У всех широко раскрытые глаза остекленели от
паники.
     Дойдя до  последней  цистерны,  Ален  повел  пулемет  в  обратном
направлении.  Он  сильно  нагрелся,  но  Ален  не  снимал  пальца   со
спускового крючка. В этом  мире  то,  что  работало,  использовали  на
полную катушку. Конь его бежал вперед, словно понял  каждое  слово  из
тех, что Ален прошептал ему на ухо.
     Еще одну! Надо взорвать еще одну! Но прежде чем он смог  взорвать
еще одну цистерну, пулемет замолчал: то ли  заклинило  патрон,  то  ли
опустел магазин. Ален отбросил его в сторону и выхватил  револьвер.  И
тут же рядом с ним "свистнула" рогатка Катберта,  Ален  выхватил  этот
звук среди криков людей, топота копыт, треска горящей нефти.
     Ален увидел, как большая петарда  поднялась  по  высокой  дуге  и
опустилась в то самое место, куда направлял  ее  Катберт:  в  нефтяную
лужу  у  деревянных  колес  цистерны  с  надписью  "СОНОКО".  Какое-то
мгновение Ален еще мог видеть череду  черных  дыр  в  сверкающем  боку
цистерны, дыр, проделанных пулями,  выпущенными  им  из  пулемета  сэй
Ленджилла, затем со вспышкой разорвалась петарда. И  тут  же  дырки  в
боку цистерны потеряли четкость,  заколыхались  в  мареве:  загорелась
вытекшая на землю нефть.
     - Разбегайтесь! - закричал мужчина в  выцветшей  пилотке.  -  Она
сейчас взорвется! Они все сейчас в...
     Ален застрелил его, и тут же взорвалась  вторая  цистерна.  Кусок
раскаленного металла отлетел в сторону  и  угодил  в  лужу  нефти  под
соседней цистерной. Вскоре взорвалась и она. Черный дым  поднимался  в
воздух, как над погребальным костром, затягивая  солнце,  превращая  в
сумерки ясный день.



                                  15


     Роланд, как и остальные четырнадцать учеников, готовящих  себя  в
стрелки, знал приметы всех шестерых военачальников Фарсона, поэтому он
без труда узнал человека, бросившегося  за  подмогой:  Джордж  Латиго.
Роланд мог бы застрелить его на бегу, но, ирония судьбы, смерть Латиго
сильно облегчила бы им отход, что никак не входило в его планы.
     Поэтому он застрелил того, кто бежал навстречу Латиго.
     Латиго  остановился  как  вкопанный,  развернулся,  уставился  на
Роланда сверкающими ненавистью глазами. Затем  вновь  кинулся  бежать,
сзывая к себе всадников, собирающихся вне зоны огня.
     Взорвались еще две цистерны, словно железными кулаками хватив  по
барабанным перепонкам Роланда, высасывая  воздух  из  его  легких.  По
разработанному ими плану  Алену  поручалось  продырявить  цистерны,  а
Катберту - поджечь  петардами  вытекающую  из  них  нефть.  Но  первая
петарда, выпущенная из рогатки и вроде бы  подтвердившая  правильность
намеченного плана, оказалась и последней. Легкость, с которой  стрелки
проникли во вражеское расположение, и  панику,  возникшую  при  первых
выстрелах, еще можно было списать на  неопытность  солдат,  но  вот  с
расположением  цистерн  Латиго  допустил  серьезную   ошибку,   причем
авторство принадлежало ему, и никому больше. Цистерны он поставил чуть
ли не впритык друг к другу, и  теперь  они  рвались  одна  за  другой.
Причем после первого взрыва процесс стал  необратимым.  И  хотя  левая
рука Роланда описала  в  воздухе  широкий  круг,  приказывая  Алену  и
Катберту переходить к следующему этапу, когда взорвались еще далеко не
все цистерны, итог ни  у  кого  не  вызывал  сомнений.  Лагерь  Латиго
превратился в нефтяной  костер,  и  мечта  Джона  Фарсона  привести  в
движение машины Древних так и осталась мечтой.
     - Поскакали! - крикнул Роланд. - Поскакали! Поскакали! Поскакали!
     И они помчались на запад, к каньону Молнии. Тут мимо  левого  уха
Роланда просвистела пуля. Насколько он мог судить, с момента нападения
на лагерь в них выстрелили впервые.



                                  16


     Латиго кипел от ярости, ярость эта горячей волной захлестнула его
разум. В этом, можно сказать, ему повезло: ярость не дала ему подумать
о том, что сделает с ним Благодетель, узнав о таком фиаско. Но  в  тот
момент в голове Латиго сидела только  одна  мысль:  поймать  тех,  кто
сумел захватить его врасплох.
     И ведь проделали все это даже не мужчины. Мальчишки!
     Латиго знал, кто они, хотя понятия не  имел,  каким  образом  они
здесь оказались. Знал и то, что далеко им не убежать,  он  обязательно
их поймает, прежде чем они доберутся до леса.
     - Хендрикс! - проревел он.  Хендриксу  по  крайней  мере  удалось
удержать своих людей: дюжина всадников  держалась  плотной  кучкой.  -
Хендрикс, ко мне!
     Хендрикс поскакал к нему, когда Латиго обернулся и  увидел  своих
солдат, вытаращившихся на горящие цистерны. От изумления у них отвисли
челюсти, а от одного вида их  глупых  овечьих  рож  Латиго  захотелось
топать ногами и вопить во весь голос. Но он сумел сдержать  эмоции.  И
помогла ему одна-единственная  мысль,  засевшая  в  голове:  мальчишки
удирают, но уйти они не должны ни при каких обстоятельствах.
     - Эй вы! - крикнул он солдатам. Один  обернулся,  другие  -  нет.
Латиго широким шагом направился к ним, на ходу  вытаскивая  из  кобуры
револьвер. Сунул его в руку того, кто обернулся на его голос, и указал
на одного из тех,  кто  продолжал  смотреть  на  горящие  цистерны.  -
Пристрели этого дурака.
     Солдат, как загипнотизированный, поднял револьвер и  выстрелил  в
человека, указанного Латиго. Бедняга рухнул на колени, потом повалился
на землю, дернулся, затих. Остальные повернулись к Латиго.
     - Хорошо. - Латиго взял у солдата револьвер.
     - Сэр! - крикнул Хендрикс. - Я их вижу, сэр! Я ясно вижу врага!
     Взорвались еще две цистерны. Несколько кусков металла полетело  в
их направлении. Кто-то  из  солдат  упал  на  землю.  Латиго  даже  не
шевельнулся. Как и Хендрикс. Настоящий мужчина.  Слава  Богу,  нашелся
хоть один, на кого можно положиться.
     - Прикажете догнать их, сэр?
     - Я возьму твоих людей и поскачу за ними  сам.  А  ты  посади  на
коней это стадо. - Он указал на солдат, внимание которых переключилось
с пожара на труп их товарища. - Собери как можно больше людей. Горнист
у тебя есть?
     - Да, сэр. Рейнс, сэр! - Хендрикс оглянулся, махнул  рукой,  и  к
ним подъехал прыщавый, испуганный юноша. У него на груди  висел  мятый
горн.
     - Рейнс, остаешься с Хендриксом, - приказал Латиго.
     - Да, сэр.
     - Собирай людей, Хендрикс, да поживее. Они  направляются  к  тому
каньону, а мне кто-то говорил, что у него отвесные стены  и  выбраться
оттуда можно только в одном месте. Если так, мы расстреляем их, как  в
тире.
     Губы Хендрикса изогнулись в улыбке.
     - Да, сэр.
     А цистерны продолжали взрываться.



                                  17


     На  скаку  Роланд  оглянулся,  и  его  поразили  размеры  черного
дымового  столба,  поднимающегося  к  небу.  А   впереди   все   более
увеличивалась  груда  нарубленных  ветвей,  перегораживающая  вход   в
каньон. И хотя ветер дул им в спину, он все равно уже слышал  сводящий
с ума вой червоточины.
     Роланд  вскинул  руку,  показывая  Катберту  и  Алену,  что  надо
притормозить. Они еще смотрели на него, когда он снял бандану, скрутил
жгутом и завязал уши. Они последовали его примеру. Стало чуть легче.
     Стрелки мчались на запад, таща за  собой  длиннющие  тени.  Вновь
оглянувшись, Роланд  увидел  две  группы  всадников,  устремившиеся  в
погоню. Латиго  возглавляет  первую,  решил  Роланд,  и  он  наверняка
придержит своих людей, чтобы дождаться  второй,  более  многочисленной
группы, и ударить всем сразу. Отлично, подумал он.
     И  троица  продолжила  путь  к  каньону  Молнии,  также   сбросив
скорость, давая возможность преследователям сократить дистанцию.  А  в
лагере тем временем  продолжали  взрываться  цистерны:  после  каждого
грохот сотрясал воздух, вздрагивала земля. Роланд все еще удивлялся, с
какой легкостью они разделались с цистернами... даже после  схватки  с
Джонасом и Ленджиллом,  отголоски  которой  не  могли  не  насторожить
Латиго, они не встретили никакого сопротивления. Ему  вспомнился  один
из праздников Жатвы, когда ему и Катберту было лет по семь, не больше.
Они бежали вдоль ряда пугал  и  ударами  палок  сшибали  их,  одно  за
другим.
     "Голос" червоточины проникал в  мозг  Роланда  и  через  бандану,
заставляя глаза слезиться. За спиной все громче звучали топот копыт  и
голоса преследователей. Его это радовало.  Люди  Латиго  прежде  всего
хотели взять числом: две  дюжины  против  троих,  да  и  сзади  спешит
подмога. Они уже предвкушали победу.
     Роланд  направил  Быстрого  к  тропе,  разделяющей  надвое  груду
нарубленных ветвей: тропе, ведущей в каньон.



                                  18


     Хендрикс догнал Латиго, тяжело дыша, с раскрасневшимися щеками.
     - Сэр! Готов доложить!
     - Докладывай.
     - Со  мной  двадцать  человек,  и  нас  догоняют  еще  не  меньше
шестидесяти.
     Латиго не ответил. Его глаза сверкали, как две льдинки на солнце.
Рот под усами изогнулся в улыбке.
     - Родни. - Имя Хендрикса он  произнес  чуть  ли  не  с  нежностью
любовницы.
     - Сэр?
     - Я думаю, они направляются в каньон, Родни. Да... посмотри. Я  в
этом уверен. Еще две минуты, и свернуть они не смогут. - Он вытащил из
кобуры револьвер, положил ствол на сгиб  локтя,  выстрелил  по  тройке
скачущих вперед всадников, не с тем чтобы попасть - от избытка чувств.
     - Да, сэр, очень хорошо, сэр. - Хендрикс обернулся и, привстав на
стременах,  энергично  замахал  рукой,  требуя  от   своих   прибавить
скорости.



                                  19


     - Спешиваемся!  -  крикнул  Роланд,  когда   они   добрались   до
нарубленных веток.
     На них пахнуло сухой листвой, которая словно ждала, когда  же  ее
подпалят. Он не знал, как отреагирует Латиго на их  маневр:  придержит
коня или, наоборот, пришпорит, но его это не  волновало.  У  них  были
хорошие лошади,  добрая  гилеадская  порода,  и  за  прошедшие  месяцы
Быстрый стал ему близким другом. Он  не  хотел  загонять  его,  Оленью
Шкуру и Банного Листа в каньон, где они оказались бы в западне,  между
червоточиной и огнем.
     Ален и Катберт в мгновение ока оказались на земле, Ален сдернул с
рога передней луки седла  мешок  с  магическим  кристаллом,  перекинул
через плечо. Оленья Шкура и Банный Лист сразу побежали  дальше,  вдоль
наваленных веток, но Быстрый застыл на месте, глядя на Роланда.
     - За ними, - хлопнул его по крупу Роланд. - Беги.
     Быстрый побежал, взметнув хвост. Катберт и Ален  пошли  по  тропе
первыми. Роланд последовал  за  ними,  то  и  дело  наклоняясь,  чтобы
убедиться, что канавки, засыпанные порохом,  целехоньки.  Никуда  они,
естественно, не делись, и порох остался сухим: с того времени как  они
здесь побывали, на землю не упало ни капли дождя.
     - Катберт! - крикнул он. - Спички.
     Катберт протянул ему несколько  спичек.  При  этом  улыбаясь  так
широко, что оставалось лишь удивляться, что остальные не посыпались на
землю.
     - Мы устроили им неплохую разминку, не так ли, Роланд?
     - Это точно. - Он не смог сдержать  улыбки.  -  Теперь  идите.  К
расселине.
     - Дай я сделаю, - попросил Катберт. - Пожалуйста, Роланд, ты  иди
с Аденом, а я останусь. Поджоги - это моя слабость.
     - Нет. - отрезал Роланд. - Предоставь это мне. И не спорь. Идите.
И скажи Алену, чтобы он берег магический кристалл.
     Катберт еще несколько мгновений смотрел на него, потом кивнул:
     - Не тяни слишком долго.
     - Не буду.
     - Пусть тебе благоволит удача, Роланд.
     - Пусть она благоволит и вам.
     Катберт поспешил за  Аленом,  догнал.  Тот  поднял  руку,  махнул
Роланду. Роланд кивнул в ответ и тут  же  пригнулся:  у  самого  виска
просвистела пуля.
     Сидя на корточках, он посмотрел на равнину.  Люди  Латиго  быстро
приближались. Слишком быстро. Ветер дул Роланду в  лицо.  Если  спичка
погаснет до того, как...
     Не надо, о если... Держись, Роланд... держись... жди их...
     Он ждал, зажав в  пальцах  каждой  руки  по  незажженной  спичке,
вглядываясь сквозь переплетение веток. В  нос  бил  запах  мескитового
дерева, перемешанный с другим, не  менее  сильным  запахом  -  горящей
нефти. От воя червоточины голова шла кругом. Роланд думал о  том,  как
летел в розовом вихре... о том, как быстро исчез образ Сюзан.  Спасибо
богам, что есть Шими, мелькнуло у него в голове. Он проследит за  тем,
чтобы день для нее закончился в укромном месте. Но воющая  червоточина
словно насмехалась над ним, спрашивая, а может, он  увидел  далеко  не
все.
     Теперь Латиго и его люди на полном скаку  преодолевали  последние
триста ярдов, отделяющие их от устья каньона, скачущие сзади быстро  к
ним приближались. Первая группа, пожалуй, уже не  могла  остановиться:
догоняющие просто растоптали бы их.
     Пора. Роланд сунул первую спичку между зубами, рванул вперед. Она
тут же зажглась, обдав жаром язык. Прежде чем сгорела серная  головка,
Роланд поднес спичку к пороху одной из канавок. Он вспыхнул сразу  же,
и дорожка огня побежала под ветками справа от тропы. Роланд  перебежал
тропу, по ней могли проехать бок о бок два всадника,  подпалил  вторую
пороховую канавку и со всех ног помчался в каньон.



                                  20


     Мать и отец, неожиданно  вспыхнуло  в  мозгу.  Из  какой  глубины
выплыло это воспоминание. Мать и отец. На озере Сарони.
     Когда они поехали туда, на прекрасное  озеро  Сарони  в  северной
части феода Гилеад? Этого Роланд припомнить не мог. Знал  только,  что
был тогда очень  маленьким,  а  перед  ним  открылась  широкая  полоса
прибрежного песка, идеального места для строительства замков. Этим  он
и занимался в тот день (может, они поехали  отдохнуть?  Хоть  раз  мои
родители отдыхали от насущных дел?),  когда  что-то,  возможно,  крики
кружащих над озером птиц, заставило его вскинуть голову. И  он  увидел
их, Стивена и Габриэль Дискейн, у кромки берега, спиной  к  нему.  Они
стояли, обняв друг друга за талию,  глядя  на  синюю  воду  под  синим
летним небом. Какой же любовью к ним наполнилось в тот миг его сердце!
Безграничной любовью, которая,  переплетаясь  с  надеждой  и  памятью,
образует Яркую Башню в жизни и душе каждого человека.
     Теперь же он испытывал не любовь, но ужас. Ибо видел перед  собой
(а бежал он к расселине, начинающейся у самой границы червоточины)  не
Стивена из Гилеада и Габриэль  из  Артена,  но  своих  лучших  друзей,
Катберта и Алена. Они не обнимали друг друга за талию, но держались за
руки, как дети  из  сказки,  заблудившиеся  в  сказочном  лесу.  Птицы
кружили над ними, но стервятники, а не  чайки.  А  поблескивала  перед
ними, дымясь туманом, отнюдь не вода.
     То была червоточина, к ней и шагнули под взглядом Роланда Катберт
и Ален.
     - Остановитесь! - не своим голосом закричал он.  -  Остановитесь,
ради ваших отцов!
     Они не остановились. Так и шагали, взявшись за руки, к дымящейся,
зеленоватой поверхности червоточины. Она же визжала  от  удовольствия,
манила к себе, обещая неземные  наслаждения.  Она  подчиняла  разум  и
нейтрализовала нервную систему.
     Роланд явно  не  успевал  их  догнать,  однако  нашел,  наверное,
единственный способ их  остановить:  выхватил  револьвер  и  выстрелил
поверх их голов. В замкнутом пространстве  каньона  выстрел  прогремел
громовым раскатом, на мгновение полностью  заглушив  вой  червоточины.
Юноши остановились в нескольких дюймах от зеленоватой мерзости. Роланд
уже испугался, что сейчас она выкинет щупальца и  ухватит  Катберта  и
Алена, как ухватила низко летящую птицу в ночь,  когда  они  приезжали
сюда под Мешочной Луной.
     Еще дважды он выстрелил в воздух,  эхо  выстрелов  отразилось  от
стен каньона и вернулось к нему.
     - Стрелки! - крикнул Роланд. - Ко мне! Ко мне!
     Ален повернулся первым. Его остекленевшие  глаза  еще  ничего  не
видели. Катберт сделал еще шаг к червоточине. Носки его сапог  исчезли
в зеленовато-серебристой бахроме,  что  окаймляла  ее  (вой  усилился,
словно в предвкушении добычи), но тут Ален дернул  Катберта  за  руку.
Катберт споткнулся о камень и упал. Когда он поднял голову, глаза  его
прояснились.
     - Боги!  -  пробормотал  Катберт,  с  трудом  поднявшись.  Роланд
заметил, что носки его  сапог  исчезли,  словно  аккуратно  отрезанные
садовыми ножницами. Из дырок  торчали  большие  пальцы.  -  Роланд,  -
вместе с Аденом он, волоча ноги, двинулся к Роланду. - Роланд, мы едва
не послушали ее. Она разговаривает!
     - Да. Я знаю. Пошли. Времени у нас нет.
     И он повел их к расселине в стене каньона, моля богов,  чтобы  те
позволили им подняться достаточно высоко, чтобы избежать  града  пуль,
который непременно обрушился бы на них, появись Латиго  в  каньоне  до
того, как их укроет расселина.
     Резкий горький запах начал заполнять воздух. И от груды  веток  к
ним потянулись сероватые струйки дыма.
     - Катберт, ты первый. Ален - за ним. Я - последним.  Карабкайтесь
живее, парни. На карте наши жизни.



                                  21


     Люди Латиго вливались в зазор, делящий груду  веток  надвое,  как
вода в тоннель. По мере их продвижения вперед зазор расширялся. Нижний
слой высохших веток уже горел, но в  своем  нетерпении  настичь  троих
юношей они то ли не видели язычков пламени, то ли не обращали  на  них
внимания. Не почувствовали они и резкого  запаха  дыма:  люди  слишком
долго дышали вонью горящей  нефти,  чтобы  различать  какие-то  другие
запахи. Да и у самого Латиго, который первым ворвался в груду веток, в
голове  билась  только   одна   мысль,   заставляющая   трепетать   от
предвкушения сладкой мести: каньон  замкнутый,  с  отвесными  стенами,
каньон замкнутый, с отвесными стенами!
     Однако что-то еще все настойчивее стучалось в его  мозг  по  мере
того, как копыта лошади лавировали не только среди камней, но и
     (костей)
     множества выбеленных солнцем черепов и костей коров, овец, других
животных. Какой-то дребезжащий, сводящий с ума вой  уверенно  заполнял
голову, заставляя слезиться глаза. Однако хоть звук был и силен  (звук
ли, он же звучал не снаружи,  а  внутри  головы),  Латиго  невероятные
усилием воли заглушил его, заставив себя думать о том, что
     (каньон замкнутый,  с  отвесными  стенами,  каньон  замкнутый,  с
отвесными)
     он вот-вот отомстит обидчикам. Да, по  возвращении  ему  придется
отчитываться перед  Уолтером,  может,  перед  самим  Фарсоном,  да  он
понятия не имел, какое наказание ждало его за потерю нефти...  но  все
это будет позже. А в тот момент он хотел только одного  -  убить  этих
наглецов.
     Впереди каньон чуть поворачивал к северу, и дно его уходило вниз.
Наверное, они  там,  но  деваться-то  им  все  равно  некуда.  Небось,
прижались к дальней стене каньона или прячутся между  камней.  Что  ж,
Латиго ударит по ним из всех стволов,  и  рикошеты  пуль  заставят  их
выйти на открытое место. Они еще выйдут с поднятыми руками, надеясь на
милосердие победителей. Тщетная надежда. После того, что они  сделали,
после того...
     Когда Латиго огибал излом, уже с револьвером в руке,  его  лошадь
закричала, не заржала - закричала, как женщина, и поднялась  на  дыбы.
Латиго успел ухватиться за рог передней луки и удержался в  седле,  но
лошадь на чем-то поскользнулась и повалилась на бок.  Латиго  выдернул
ноги  из  стремян,  спрыгнул  на  землю,  увернувшись   от   падающего
животного, тут он почувствовал, что вой, который он гнал от себя, стал
в  десять  раз  сильнее,  усилился  до  такой   степени,   что   глаза
завибрировали в глазницах, а из головы вышибло ту единственную,  самую
важную мысль
     (каньон замкнутый, стены отвесные, каньон замкнутый, стены...).
     С такими, как Джордж Латиго, червоточина справлялась без труда.
     Мимо приземлившегося на четвереньки Латиго проскакивали всадники,
на которых напирали сзади  другие  всадники,  парами  протискивающиеся
через зазор в нарубленных  ветках  (потом,  по  мере  того  как  зазор
расширялся, уже и тройками).
     Перед Латиго мелькали черные хвосты и серые ноги лошадей, сапоги,
башмаки, джинсы всадников. Он попытался встать,  и  тут  же  лошадиное
копыто угодило ему в затылок. Шляпа смягчила удар, и Латиго не потерял
сознания, но тяжело рухнул  на  колени,  наклонившись  вперед,  словно
собрался помолиться. Перед его глазами  заплясали  звезды,  а  по  шее
потекла кровь из рваной раны на затылке, нанесенной копытом.
     Теперь он слышал, как ржут другие лошади. И  кричат  люди.  Вновь
поднялся, кашляя в поднятой лошадьми пыли (едкой пыли, которая  резала
горло, как дым), и увидел Хендрикса, который пытался  податься  на  юг
или  восток,  вырваться  из-под  напирающих  всадников.  Ему  это   не
удавалось. Самую  дальнюю  треть  каньона  занимало  какое-то  болото,
заполненное зеленоватой, клубящейся паром  водой.  Под  верхним  слоем
воды, похоже, затаилась трясина, в которой, судя по  всему,  и  увязли
ноги лошади Хендрикса. Она громко заржала, пытаясь подняться на  дыбы.
Но передние копыта словно приклеились  к  зеленоватой  воде.  Хендрикс
пинал и пинал лошадь, но та  не  могла  сдвинуться  с  места,  хоть  и
пыталась. А голодный дребезжащий вой забивал  уши  Латиго  и  заполнял
весь каньон.
     - Назад! Поворачивайте назад!
     Он хотел выкрикнуть эти слова, но едва прохрипел их.  И  всадники
по-прежнему проносились мимо него, поднимая  пыль,  невероятно  густую
пыль. Латиго набрал полную грудь воздуха, чтобы крикнуть громче... они
должны повернуть назад, в каньоне Молнии затаилось что-то ужасное... и
выдохнул, не произнеся ни слова.
     Ржущие лошади. Едкий дым.
     И этот ужасное, сводящее  с  ума  дребезжание.  Лошадь  Хендрикса
затягивало  в  болото,  с  выпученными  глазами,  оскаленными  зубами,
падающими с губ хлопьями пены. Вот Хендрикс упал в вонючую  воду,  над
которой поднимался парок, да  только  не  в  воду.  Болото  выпростало
зеленые щупальца. Одно прошлось по щеке, обнажая белые  кости,  второе
вырвало глаза, остальные обхватили  тело  и  потащили  в  глубину.  Но
прежде чем  Хендрикс  скрылся  под  зеленоватой  поверхностью,  Латиго
увидел, как из раззявленного рта густым потоком хлынула кровь.
     И другие  это  увидели,  попытались  податься  прочь  от  зеленой
западни. Но на тех,  кому  это  удалось,  надавила  следующая  людская
волна,   некоторые   из   всадников   продолжали   подбадривать   себя
воинственными криками. Новые люди и лошади  посыпались  в  зеленоватое
марево, которое с жадностью заглатывало  их.  Латиго  увидел  солдата,
которому отдавал свой револьвер. Бедолага, который, подчиняясь приказу
Латиго, застрелил одного из своих товарищей, чтобы привести  остальных
в чувство, вопя, спрыгнул с лошади и на четвереньках пополз  прочь  от
зеленой мерзости, которая уже ухватила его лошадь. Попытался подняться
на ноги, но оказался на пути двух всадников. Успел закрыть руками лицо
и тут же угодил под копыта.
     Крики раненых и умирающих заполнили  каньон,  но  до  Латиго  они
долетали из  далекого  далека.  Слышал  он  лишь  дребезжащий  вой,  в
котором, однако, начал различать слова. Голос приглашал его прыгнуть в
болото. Покончить со всем этим ужасом. Почему нет? Ведь все  кончится,
не так ли? Будет поставлена точка.
     Но вместо того чтобы подчиниться, он попятился от западни,  и  на
этот  раз  попытка  удалась:  напор  всадников  ослабевал.   Те,   кто
последними прорвался сквозь устье каньона, придержали лошадей.  Но  их
силуэты терялись в густом дыму.
     Эти коварные мерзавцы подожгли  нарубленные  ветки.  Боги  небес,
боги земли, я думаю, мы в ловушке.
     Он не мог отдавать команды -  всякий  раз  когда  Латиго  набирал
полную грудь воздуха, он вылетал из  нее  сухим  кашлем,  -  но  сумел
схватить за руку проезжающего всадника,  парнишку  лет  семнадцати,  и
скинуть его с лошади. Паренек полетел головой вниз и размозжил  голову
о камень. Латиго же запрыгнул в седло еще до того, как последняя дрожь
ушла из ног паренька.
     Он развернул лошадь и направил  ее  к  устью  каньона,  но  через
двадцать ярдов его остановила густая завеса  дыма.  Ветер  дул  ему  в
лицо, и сквозь дым Латиго с трудом разглядел оранжевое  пламя  горящих
веток.
     И ему пришлось поворачивать к  зеленому  болоту.  Новые  всадники
возникали из дыма. Один врезался в лошадь Латиго, и того второй раз за
пять минут сбросило на землю.  Он  приземлился  на  колени,  с  трудом
поднялся на ноги и, шатаясь, поплелся прочь от огня, надсадно  кашляя,
с красными, слезящимися глазами.
     За изломом каньона дышать было чуть легче.  У  самой  червоточины
Латиго увидел месиво лошадей, многие  переломали  ноги,  и  ползающих,
вопящих людей. На зеленой поверхности плавали  шляпы,  сапоги,  шейные
платки. Даже горн.
     Иди сюда, зазывало зеленое чудище, и Латиго уже не находил в себе
сил сопротивляться этому мягкому, обволакивающему голосу. Заходи,  тут
ты сможешь отдохнуть, расслабиться, забыть о всех проблемах.
     Латиго поднял револьвер, намереваясь пристрелить этот  голос.  Он
не верил, что голос можно убить, но помнил лицо своего  отца  и  хотел
войти в болото, нажимая на спусковой крючок. Умереть в бою.
     Да только не нажал. Револьвер выпал из его разогнувшихся пальцев,
и он направился к червоточине, как и те, кто окружал его.  Дребезжащий
вой прибавлял в силе, кроме него, Латиго уже ничего  не  слышал  и  не
чувствовал.
     Совсем ничего.



                                  22


     Они видели все это из расселины, Роланд и его друзья, застывшие в
двадцати футах от  обрыва.  Они  видели,  как  нарастала  паника,  как
затаптывали людей, как всадников и лошадей сбрасывали в червоточину и,
наконец, как люди добровольно вошли в нее.
     Катберт находился выше всех, под ним - Ален, ниже,  на  крошечном
скальном выступе, стоял Роланд, ухватившись  за  кусты.  И  сверху  им
открывалось недоступное мечущимся в дымном аду людям: они видели,  как
червоточина растет, выплескивается из озерца-болота, жадно  тянется  к
ним, накатывает на них, словно приливная волна.
     Роланд, утолив жажду битвы, не  хотел  смотреть  на  происходящее
внизу,  но  не  мог  оторвать  глаз.  Вой  червоточины,  трусливый   и
торжествующий одновременно, радостный и грустный, не отпускал  его  от
себя. Как зачарованный смотрел он вниз, точно так же как и его друзья.
И когда едкий дым, заполнив дно каньона, начал подниматься  все  выше,
они кашляли, но не сдвигались с места.
     Люди кричали в сгустившемся дыму. Метались в нем,  как  призраки.
Их силуэты таяли по мере того как нарастала  толщина  дымовой  завесы,
где-то под этой белой едкой пеленой в  отчаянии  ржали  лошади.  Ветер
сворачивал  дым  в  вихри,  которые  выписывали  причудливые   кривые.
Дребезжала червоточина,  а  дым  над  ней  начал  приобретать  зеленый
оттенок.
     А потом люди Джона Фарсона перестали кричать.
     Мы их убили, не без ужаса подумал  Роланд.  Потом  пришла  другая
мысль: Нет, не мы. Я. Я их убил.
     Роланд не знал, сколько  бы  еще  он  простоял  на  том  скальном
выступе... может, пока поднимающийся  дым  не  поглотил  его,  но  тут
Катберт, начавший карабкаться наверх, произнес два  слова.  И  столько
было в них ужаса и изумления, что оцепенение Роланда сняло как рукой.
     - Роланд! Луна!
     Вздрогнув, Роланд вскинул голову, увидел, что небо уже потемнело.
Силуэт Катберта четко прорисовывался на его фоне. Смотрел  Катберт  на
восток, на его лицо падал оранжевый отблеск встающей луны.
     Да, оранжевой, гудела червоточина в его голове.  Смеялась  в  его
голове. Оранжевой, как и в ту ночь, когда ты приходил,  чтобы  увидеть
меня и сосчитать. Оранжевой, как  огонь.  Оранжевой,  как  праздничный
костер.
     Как получилось, что уже совсем стемнело? -  мысленно  спросил  он
себя, заранее зная ответ. Время вновь  сдвинулось,  слой  относительно
слоя, как случается с твердью  после  землетрясения.  Пришли  сумерки.
Взошла луна.
     Ужас охватил Роланда. Дикий ужас, бросивший его на стену. Он едва
не потерял равновесия, чтобы не свалиться с уступа, схватился то ли за
куст, то ли за лиану. Он словно вновь попал в  розовый  вихрь.  Может,
Колдовская радуга показывала ему далекие миры только  с  одной  целью:
скрыть то, что могло произойти в непосредственной близости?
     Я бы тут же  повернул  назад,  если  б  думал,  что  ее  жизнь  в
опасности. Его слова.
     А если шар знал? Если он не мог лгать, то мог хотя  бы  намекнуть
на... Мог не только унести его далеко-далеко в черную землю, к  Темной
Башне. Но показать  ему  нечто  другое,  что  вспомнилось  ему  только
сейчас: тощего фермера, который сказал... что? Не слова, о которых  он
подумал, которые слышал с раннего  детства.  Не  "долгой  тебе  жизни,
богатого урожая", а...
     - Смерть, - прошептал он окружающим его камням.  -  Смерть  тебе,
жизнь - моему урожаю. Гори огнем.  Вот  что  он  сказал.  Гори  огнем.
Приходи, Жатва.
     Оранжевый, стрелок. Старческий голос у  него  в  голове  сменился
старческим же смехом. Голосом и смехом Риа с Кооса. Цвет  праздничного
костра. Гори огнем, конец года, нынешние пугала с  красными  руками  -
лишь дань древним  обычаям.  Раньше-то  все  было  по-другому.  А  вот
сегодня мы вспомним эти обычаи, время от времени их должно вспоминать.
И твоя чертова подружка сгорит в огне. Этой ночью я  отплачу  тебе  за
моего любимого Эрмота. Этой  ночью  настанет  час  расплаты.  Приходи,
Жатва.
     - Полезли! - закричал Роланд,  вытянул  руку,  шлепнув  Алена  по
заднице. - Вверх, вверх! Ради ваших отцов, вверх!
     - Роланд, что?.. - Ален не мог понять, с чего  такая  спешка,  но
полез вверх, цепляясь руками  за  кусты  и  скальные  выступы.  Мелкие
камешки из-под его ног сыпались на голову Роланда.
     - Скорее, скорее, -  подгонял  друга  Роланд.  -  Может,  еще  не
поздно, может, мы успеем!
     Но он знал, что надежды нет. Демоническая Луна взошла,  он  видел
ее отсвет на лице Катберта.  В  голове  дребезжащий  вой  червоточины,
гниющей язвы на плоти реальности, смешивался с безумным смехом ведьмы.
И Роланд знал, что надежды нет. Смерть  тебе,  жизнь  -  урожаю.  Гори
огнем.
     О, Сюзан...



                                  23


     Сюзан ничего не понимала, пока  не  увидела  мужчину  с  длинными
рыжими волосами и в соломенной шляпе, из-под которой азартно  сверкали
глаза. В руках он держал вылущенные початки кукурузы. Он  был  первым,
обычный фермер (вроде бы она видела его на нижнем рынке,  может,  даже
кивком здоровалась с ним, а он-с ней), стоявший на обочине  неподалеку
от того места, где дорога к Шелковому  ранчо  пересекалась  с  Великим
Трактом, освещенный поднимающейся по небосводу луной.  Она  ничего  не
понимала, пока они не поравнялись с ним. А вот когда он швырнул охапку
вылущенных початков в медленно катящийся возок, на котором она стояла,
со связанными впереди руками, поникшей головой и веревкой на  шее,  ей
все стало ясно.
     - Гори огнем, - выкрикнул он, чуть ли не весело, те самые  слова,
которых она не слышала с раннего детства, поскольку их давно  заменили
другие: "Приходи, Жатва". А потом добавил что-то еще, что именно,  она
не разобрала, похоже, на языке, на котором говорили Древние, но  вроде
бы она уловила слово чар. Слово, которое имело только одно значение  -
смерть. И когда  засохшие  початки  посыпались  вкруг  ее  сапог,  она
поняла, что означают эти незнакомые ей слова, поняла, что не  будет  у
нее ребенка, не будет свадьбы в далеком, сказочном Гилеаде, не  войдет
она с Роландом в огромный зал, освещенный электрическими  лампами,  не
будет у нее мужа, не будет ночей нежной любви. Все это в прошлом.  Мир
"сдвинулся", и  жизнь  ее  закончилась,  по-настоящему  еще  не  успев
начаться.
     Она знала, почему ее поставили на  возок,  почему  она  стоит  на
возке и почему единственный оставшийся  в  живых  Охотник  за  гробами
набросил веревочную петлю ей на шею.
     - Не пытайся сесть, - предупредил он, в его голосе слышались чуть
ли не извиняющиеся нотки. - У меня нет желания задушить тебя, девочка.
Если возок дернется и ты упадешь, я постараюсь не затягивать петлю. Но
если сядешь - затяну. Ее приказ. - И он мотнул головой в сторону  Риа,
сидевшей на скамье возницы, с поводьями в скрюченных руках. -  Сегодня
командует она.
     И  она  командовала.  И   продолжала   командовать,   когда   они
приблизились к городу. Как бы ни повлиял  магический  кристалл  на  ее
тело, как бы ни сказалась его потеря на ее разуме, власть  над  людьми
осталась при ней. Более того,  увеличилась,  словно  она  нашла  новый
источник энергии, от которого могла подпитываться, во  всяком  случае,
какое-то время. Мужчины, которые могли переломить Риа об  колено,  как
спичку, беспрекословно, словно дети, выполняли ее приказы.
     Все больше людей присоединялось к процессии. Полдюжины  всадников
ехали перед возком, с братом Раймера и мужчиной с прищуренным  глазом,
целая дюжина - позади, составляя компанию Рейнолдсу,  который  обмотал
свободным концом веревки татуированную руку. Сюзан не знала,  кто  эти
мужчины, откуда они взялись. Риа тем временем  свернула  на  дорогу  к
Шелковому ранчо, ведущую на юго-запад, вокруг города, потом свернула и
с нее и уже на восточной окраине Хэмбри  вновь  вернулась  на  Великий
Тракт. Возок катился медленно, ведьма, похоже, соизмеряла его скорость
с местоположением опускающегося к горизонту солнца. Она  не  подгоняла
пони, наоборот, сдерживала его. Когда они миновали фермера, что  стоял
один (несомненно, хорошего человека,  работающего  от  зари  до  зари,
обожающего жену и детей, пусть в его глазах,  под  надвинутой  шляпой,
она увидела недобрый блеск), Сюзан поняла, откуда  такая  неспешность:
Риа ждала восхода луны.
     И Сюзан взмолилась, не богам - отцу. Папа?! Если  ты  здесь,  дай
мне силы, помоги мне постоять за него, за память  о  нем.  Помоги  мне
постоять и за себя. Не ради моего  спасения,  не  ради  избавления  от
смерти, но для того, чтобы не радовать  их,  не  дать  им  насладиться
моими болью и страхом. И ему, пожалуйста, помоги и ему...
     - Сохрани его целым и невредимым, - шептала она. - Сохрани  моего
любимого. Пусть он всегда добирается до того места, куда  идет,  пусть
радуется тому, что видит, пусть радует тех, кто видит его.
     - Молишься, дорогуша? - спросила ведьма, не поворачивая головы. В
скрипучем голосе слышалось лживое  сострадание.  -  Да,  сейчас  самое
время пообщаться с Силами... до того,  как  слюна  закипит  у  тебя  в
горле. - Она откинула голову и  заквохтала,  остатки  ее  волос  стали
оранжевыми в свете поднявшейся-таки луны.



                                  24


     Их лошади, ведомые  Быстрым,  прибежали  на  крики  Роланда.  Они
стояли рядом с тем  местом,  где  расселина  выходила  на  поверхность
земли, с развевающимися на ветру гривами, мотая головами и  недовольно
всхрапывая, когда ветер бросал  на  них  клубы  густого  белого  дыма,
поднимающегося из каньона.
     Роланд не замечал ни лошадей, ни дыма. Взгляд его  сосредоточился
на мешке, который висел на плече у Алена.  Магический  кристалл  снова
ожил.  Сквозь  мешковину  пробивалось  отчетливо  видимое  в   темноте
пульсирующее розовое сияние. Роланд протянул руки к мешку.
     - Дай его мне!
     - Роланд, мне кажется, не...
     - Дай его мне, будь проклято твое лицо!
     Ален посмотрел на Катберта,  который  кивнул...  затем  бессильно
развел руками.
     Роланд буквально сорвал мешок с его плеча,  сунул  в  него  руки,
вытащил хрустальный шар.  Он  яростно  сиял:  розовая,  не  оранжевая,
Демоническая Луна.
     А  за  их  спинами  в  каньоне,  то  громче,  то  тише  подвывала
червоточина.
     - Пристально в эту штуковину не вглядывайся, - прошептал  Катберт
Алену. - Не вглядывайся, ради твоего отца.
     Роланд же склонился над пульсирующим кристаллом,  розовый  отсвет
побежал по его щекам и лбу, заполнил глаза.
     В Радуге Мейрлина он и увидел Сюзан, дочь Патрика, очаровательную
девушку в окошке. Увидел ее стоящей  на  черном,  расписанном  золотом
возке, возке старой ведьмы. Рейнолдс ехал позади, держа в  руке  конец
веревки, петлей наброшенной на шею Сюзан. Возок  катился  к  "Зеленому
сердцу", катился  с  ритуальной  неспешностью.  Вдоль  Холмовой  улицы
рядком стояли люди, первым из которых был фермер на  темной  дороге...
жители Хэмбри и Меджиса, в которых  взыграли  темные  инстинкты  былых
времен. Они вспомнили, казалось бы, давно забытое: гори огнем, приходи
Жатва, смерть тебе, жизнь - нашему урожаю.
     Словно беззвучная команда  прошла  по  их  рядам,  и  они  начали
забрасывать Сюзан сначала  вылущенными  кукурузными  початками,  потом
гнилыми помидорами, потом картофелинами  и  яблоками.  Одно  из  яблок
угодило ей в щеку. Сюзан  покачнулась,  едва  не  упала,  выпрямилась,
вскинула к  луне  избитое,  но  по-прежнему  прекрасное  лицо.  Так  и
застыла, с гордо поднятой головой. Смотрела она прямо перед собой.
     - Гори огнем, -  шептали  люди.  Роланд  их  не  слышал,  но  мог
прочитать слова по движениям губ. Стенли Руис стоял там, и  Красотуля,
и Гёрт Моггинс, и Френк Клейпул, помощник шерифа со сломанной ногой, и
Джейми Макканн, которому так и не удалось сыграть  роль  Юноши  Жатвы.
Роланд увидел сотню человек, с  которыми  он  познакомился  (и  многих
полюбил) за время пребывания в Меджисе. А теперь эти люди  забрасывали
его любимую вылущенными кукурузными початками и овощами, а она  стояла
перед ними на возке со связанными впереди руками.
     Медленно катящийся возок добрался до  "Зеленого  сердца",  где  в
этом году не горели  бумажные  фонарики,  не  кружилась  карусель,  не
смеялись дети. Толпа, теперь скандирующая: Гори огнем, - раздалась,  и
Роланд увидел деревянную пирамиду -  незажженный  праздничный  костер.
Вкруг  ее,  прислоненные  к  ней  спинами,  плотным   кольцом   сидели
соломенные пугала с красными руками.  Но  в  кольце  этом  недоставало
одного сегмента.
     Роланд начал кричать. С губ его раз за разом слетало единственное
слово: нет, нет, нет, нет, нет! И с каждым вскриком шар вспыхивал  все
ярче, словно ужас Роланда подливал в него  энергию.  Теперь  при  этих
пульсациях Катберт и  Ален  видели  череп  стрелка  под  его  кожей  и
волосами.
     - Мы должны забрать у него кристалл, - прошептал Ален. -  Должны,
он высасывает его досуха. Убивает его!
     Катберт кивнул и шагнул вперед. Схватился  за  шар,  но  не  смог
вырвать из рук Роланда. Пальцы стрелка, казалось, сплавились с ним.
     - Ударь его! - Катберт повернулся к Алену. - Ударь его снова,  ты
должен!
     С тем же успехом  Ален  мог  ударить  и  валун.  Роланд  даже  не
покачнулся. И продолжал кричать: Нет! Нет! Нет! Нет!
     Шар мерцал все чаще и чаще, проникая все  глубже  в  открытую  им
рану, напитываясь горем Роланда, как кровью.



                                  25


     - Гори огнем! - выкрикнула Корделия Дельгадо, рванувшись к  возку
с того места,  где  она  стояла.  Толпа  приветствовала  ее,  ей  даже
подмигнула зависшая над ее левым  плечом  Демоническая  Луна.  -  Гори
огнем, неверная сука! Гори огнем!
     Она метнула ведро с краской в племянницу, перепачкав ее  штаны  и
одев связанные руки в алые перчатки. Она широко улыбалась, когда возок
с Сюзан проезжал мимо. На щеке ее чернела отметина: пепел, оставленный
рукой  Сюзан.  Посередине  бледного  лба  пульсировала  толстая,   как
дождевой червь, вена.
     - Сука! - кричала Корделия.  Пальцы  ее  сжались  в  кулаки,  она
отплясывала джигу, колени так и ходили под юбкой. -  Жизнь  -  урожаю!
Смерть этой суке! Гори огнем! Приходи, Жатва!
     Возок миновал ее. Корделия выпала из поля зрения Сюзан, еще  один
жестокий фантом в страшном сне, которому вскорости суждено оборваться.
Птички и рыбки, медведи и зайки, думала она.  Чтоб  у  тебя  все  было
хорошо, Роланд, любовь моя. Это мое заветное желание.
     - Возьмите ее! - вскричала Риа. - Возьмите эту убийцу и  зажарьте
ее с красными руками! Гори огнем!
     - Гори огнем! - с готовностью отозвалась толпа. Лес рук  вырос  в
пронизанном лунным светом воздухе. Послышались взрывы петард,  детский
смех, предвкушающий невиданное зрелище.
     Сюзан сняли с возка, подняли в воздух, и она поплыла над головами
к деревянной пирамиде, передаваемая с рук  на  руки,  словно  героиня,
вернувшаяся домой с победоносной войны. А луна смотрела на все  это  с
недосягаемых высот.
     - Птички и рыбки, медведи и зайки,  -  шептала  Сюзан,  когда  ее
сначала опустили, а  потом  бросили  спиной  на  деревянную  пирамиду,
заполнив ее телом недостающий сегмент в кольце пугал.
     - Гори ОГНЕМ! Гори ОГНЕМ! Гори ОГНЕМ!  -  в  унисон  скандировала
толпа.
     - Птички и рыбки, медведи и зайки.
     Стараясь вспомнить, как он танцевал с ней  в  ту  ночь.  Стараясь
вспомнить, как они любили друг друга в ивовой роще. Стараясь вспомнить
их первую встречу на ночной дороге:  "Спасибо,  сэй,  хорошо,  что  мы
встретились". Его слова. И да, несмотря ни на что, несмотря на то, что
ее соседи внезапно превратились  в  страшных  гоблинов,  пляшущих  под
луной, несмотря на боль  и  предательство,  несмотря  на  грозящую  ей
страшную смерть, он сказал правду: хорошо, что они встретились,  очень
хорошо.
     - Гори ОГНЕМ! Гори ОГНЕМ! Гори ОГНЕМ!
     Подходили  женщины  и  складывали  у  ее  ног  сухие   вылущенные
кукурузные початки. Некоторые из них  угощали  ее  оплеухами  (она  не
обращала внимания: избитое лицо давно онемело). Одна,  Мига  Альварес,
чью дочь Сюзан учила верховой езде, плюнула ей в глаза, вскинула  руки
к небу и расхохоталась. На мгновение взгляд Сюзан остановился на Корал
Торин,  увешанной  амулетами.  Она  вывалила  на  Сюзан  охапку  сухих
листьев, осыпавших ее шуршащим дождем.
     А потом вновь появились ее тетка  и  Риа.  Обе  с  факелами.  Они
встали перед ней, Сюзан  почувствовала  идущий  от  факелов  жар.  Риа
взметнула факел к луне.
     - ГОРИ ОГНЕМ! - скрипучим старческим голосом выкрикнула она.
     - ГОРИ ОГНЕМ! - громом отозвалась толпа.
     Подняла свой факел и Корделия.
     - ПРИХОДИ, ЖАТВА!
     - ПРИХОДИ, ЖАТВА! - громом отозвалась толпа.
     - А теперь, сука, - проворковала Риа,  -  тебя  ждут  куда  более
жаркие поцелуи, чем те, которыми ублажал тебя твой любовник.
     - Умри, неверная. - прошептала Корделия. - Жизнь - урожаю, смерть
- тебе.
     Она первой швырнула факел в груду сухих вылущенных початков у ног
Сюзан. Риа отстала от нее на  секунду.  Початки  вспыхнули  сразу  же,
залив лицо Сюзан желтым светом.
     В последний раз  она  набрала  полную  грудь  холодного  воздуха,
согрела своим сердцем и выпустила криком, несломленная, непокоренная:
     - РОЛАНД, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!
     Толпа подалась назад, словно наконец-то осознав,  что  произошло,
только теперь, слишком поздно, когда никто ничего не мог  изменить:  у
костра, зажженного в  честь  праздника  Жатвы,  сидело  не  пугало,  а
очаровательная девушка, одна из них, с выкрашенными  красной  краской,
как у пугала, руками. Они могли бы спасти ее, будь у них в запасе  еще
секунда, некоторые, во всяком случае, могли бы,  но  опоздали  и  они.
Деревянная пирамида занялась: ее штаны занялись: ее рубашка  занялась:
ее длинные белокурые волосы вспыхнули, как корона.
     - РОЛАНД, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
     На конце своей жизни она чувствовала тепло - не боль. Ей  хватило
времени, чтобы вспомнить его глаза того оттенка синевы,  каким  бывает
небо на рассвете. Ей хватило времени, чтобы вспомнить его мчащимся  на
Быстром по Спуску, с черными волосами, выбивающимися из-под шляпы.  Ей
хватило времени, чтобы вспомнить, как легко и беззаботно  он  смеялся,
чего уже никогда не будет в той долгой жизни, которую он проживет  без
нее, и этот смех она взяла с собой, когда светом и жаром вознеслась  в
черное небо, вновь и вновь восклицая его имя, призывая птичек и рыбок,
медведей и заек.



                                  26


     Под конец с губ его срывались уже не слова, а  бессвязные  звуки.
Он выл, как смертельно раненное животное. Руки его сплавились с шаром,
который пульсировал, как сердце  бегуна.  В  нем  он  видел,  как  она
горела.
     Катберт попытался отнять у  Роланда  проклятый  кристалл,  но  не
смог. И тогда решился на отчаянный шаг - выхватил  револьвер,  нацелил
на хрустальный шар, взвел курок. Он, конечно  же,  ранил  бы  Роланда,
осколки стекла могли ослепить его, но иного выбора не было: Колдовская
радуга точно убила бы Роланда, если бы они ничего не предприняли.
     Но стрелять ему не пришлось. Словно увидев револьвер  Катберта  и
поняв,  что  может  произойти,  хрустальный  шар  мгновенно  почернел,
мертвым  грузом  повиснув  в  руках  Роланда.  И   тело   стрелка,   с
закаменевшими  мышцами,  вибрирующее   от   невероятного   напряжения,
обмякло. Он рухнул как подкошенный, и пальцы его наконец-то отлепились
он магического кристалла. Он упал Роланду на живот, скатился с него на
землю и замер у одной из его распростертых рук. Ничего не светилось  в
темных глубинах  шара  за  исключением  злобной  оранжевой  искорки  -
крошечного отражения Демонической Луны.
     Ален смотрел на кристалл с отвращением и страхом, как смотрят  на
злобное животное, которое спит... но, проснувшись,  вновь  укусит  при
первом удобном случае.
     Он шагнул к шару с твердым намерением растереть его в порошок.
     - Не смей, -  остановил  его  хриплый  голос  Катберта.  Стоя  на
коленях у безжизненного тела Роланда, он поднял голову,  повернулся  к
Алену. Луна превратила его глаза в два блестящих камешка. -  Не  смей,
после  тех  несчастий  и  смертей,  через  которые  мы  прошли,  чтобы
завладеть им. Не смей даже думать об этом.
     Ален заколебался. Подумал о том, что все равно должен  уничтожить
это проклятое создание человеческого разума... несчастья, которые  они
пережили, не шли ни в  какое  сравнение  со  всеми  теми  несчастьями,
которые еще мог принести этот магический кристалл. Это  же  машина  по
созданию несчастий, вот  что  это  такое,  и  именно  шар  убил  Сюзан
Дельгадо. Ален не видел того, что видел Роланд в его глубинах, но лицо
своего друга он видел, и этого хватило с лихвой.  Магический  кристалл
убил Сюзан  и  будет  убивать  других,  если  останется  в  целости  и
сохранности.
     Но потом Ален подумал о ка и отступил от шара. О чем впоследствии
горько сожалел.
     - Положи его в мешок, - распорядился Катберт. - и  помоги  мне  с
Роландом. Мы должны увезти его отсюда.
     Мешок лежал на земле, там, где  его  бросил  Роланд.  Ветер  чуть
шевелил мешковину. Ален поднял шар, с отвращением прикоснувшись к  его
гладкой поверхности, ожидая, что он оживет под его  руками.  Не  ожил.
Ален сунул его в мешок, затянул  веревку,  забросил  на  плечо.  Затем
опустился на колени около Роланда.
     Он не знал, сколько времени они безуспешно пытались привести  его
в чувство. Луна поднялась высоко в небо, оранжевый  ее  цвет  сменился
серебристым, из каньона больше  не  поднимался  дым.  В  конце  концов
Катберт решил, что толку не будет, поэтому Роланда надо привязывать  к
седлу Быстрого и увозить.  Если  они  доберутся  до  больших  лесов  в
западной части  феода  до  рассвета,  добавил  Катберт,  они  будут  в
безопасности... но Добраться туда надо обязательно. Они с удивительной
легкостью уничтожили основные силы отряда  Фарсона,  но  оставшиеся  в
живых наутро наверняка соберутся вместе. И будет лучше, если они уедут
отсюда до того, как это произойдет.
     Вот так они и покинули и каньон Молнии, и прибрежную часть  феода
Меджис,  поскакали  на  запад  под  Демонической  Луной,  с  Роландом,
перекинутым через седло, словно труп.



                                  27


     Следующий день они провели в Иль-Боске, хвойном  лесу  на  западе
Меджиса, ожидая, что Роланд очнется. Когда миновал полдень,  а  Роланд
по-прежнему не пришел в сознание, Катберт повернулся к Алену:
     - Попробуй прикоснуться к нему.
     Ален взял Роланда за  руки,  сконцентрировал  волю,  вгляделся  в
бледное, напоминающее маску лицо, и так  провел  не  меньше  получаса.
Наконец покачал головой, выпустил руки Роланда из своих, встал.
     - Ничего? - спросил Катберт.
     Ален вздохнул и вновь покачал головой. Они соорудили  носилки  из
сосновых ветвей, чтобы  Роланду  не  пришлось  еще  одну  ночь  лежать
поперек седла (к  тому  же  Быстрый  нервничал  из-за  того,  что  ему
приходилось везти хозяина в таком виде), и двинулись  в  путь,  не  по
Великому  Тракту  -  слишком  опасно,  -  а  параллельно  ему.  Роланд
оставался без сознания и следующий день (Меджис к тому времени остался
далеко позади). На привале юноши  уселись  по  обе  стороны  от  него,
переглядываясь над медленно поднимающейся и опадающей грудью стрелка.
     - Может лежащий без сознания человек умереть от голода? - спросил
Катберт. - Или от жажды? По-моему, нет.
     - А я думаю, может, - возразил Ален.
     Ночь  выдалась  трудной.  Вымотались  они  донельзя,  потому  что
прошлый день практически не спали. И тут заснули как убитые, укрывшись
с  головой,  чтобы  их  не  будили  солнечные  лучи.  Проснулись   оба
практически одновременно,  когда  солнце  опускалось  за  горизонт,  а
Демоническая Луна, полная, как и двумя ночами  раньше,  начинала  свой
путь по небосводу,  прорезая  облака  -  предвестники  мощных  осенних
ливней.
     Роланд сидел. Он вытащил магический кристалл из  мешка  и  держал
его в  руках,  темный  кусок  стекла,  такой  же  мертвый,  как  глаза
Сорви-Головы. Глаза Роланда, такие же мертвые, с  полным  безразличием
оглядывали деревья, траву, небо. Он ел, но не  спал.  Пил  из  ручьев,
мимо которых они проезжали, но не говорил. И не расставался с осколком
Радуги Мейрлина, который они  добыли  в  феоде  Меджис  такой  дорогой
ценой. Но магический кристалл не оживал от его прикосновений.
     И не оживет, как-то подумал Катберт. Во всяком случае, не оживет,
пока Эл и я будем бодрствовать.
     Ален не смог оторвать руки Роланда от хрустального шара,  поэтому
положил ладони ему на щеки, таким путем  пытаясь  прикоснуться  к  его
сознанию. Да только  не  нашел,  к  чему  прикасаться.  В  Гилеад  они
возвращались не с Роландом, даже не с духом Роланда. Роланд ушел.  Как
луна на конце очередного цикла.



                           Часть четвертая
                   У ВСЕХ ДЕТЕЙ БОЖИИХ ЕСТЬ БАШМАКИ


                             Глава первая
                            УТРО В КАНЗАСЕ


                                  1


     Впервые за эти
     (часы? дни?)
     стрелок замолчал. Посидел, глядя на  здание,  что  возвышалось  к
востоку от них (солнце поднималось из-за  него,  так  что  они  видели
черный силуэт дворца, окруженный  золотым  нимбом),  положив  руки  на
колени. Потом взял бурдюк с водой, лежавший на мостовой рядом  с  ним,
поднял над головой, раскрыл рот.
     Пил то, что попадало в  рот,  остальные  видели,  как  ходил  его
кадык, когда Роланд лег на асфальт, но вода лилась и на лоб, текла  по
закрытым глазам, стекала с висков, отчего волосы становились темнее.
     Наконец  он  отложил  бурдюк  в  сторону,  но  остался  лежать  с
закрытыми глазами, закинув руки за голову, словно  человек,  сдавшийся
во сне. Пар поднимаются над мокрым лицом.
     - А-х-х-х, - вырвалось у него.
     - Полегчало? - спросил  Эдци.  Веки  стрелка  поднялись,  обнажая
выцветшие синие глаза.
     - Да, полегчало. Я не понимаю, как это может быть, я  так  боялся
рассказывать об этом... но полегчало.
     - Те, для кого рыться в наших мозгах - профессия, наверное,  тебе
бы это объяснили, - подала голос Сюзанна, - но едва ли ты стал  бы  их
слушать. - Она уперлась руками в поясницу,  прогнулась,  скривилась...
но скривилась, пожалуй, лишь по привычке. Спина не затекла,  а  потому
никакой боли она не почувствовала, хотя ожидала обратного.
     - Вот что  я  тебе  скажу,  -  продолжил  Эдди.  -  Твой  рассказ
заставляет по-новому взглянуть на выражение  "рассказать  все  как  на
духу". Сколько мы здесь пробыли, Роланд?
     - Всего одну ночь.
     - "Духи создали все это в одну ночь", - задумчиво произнес Джейк.
Он сидел, разведя согнутые в коленях ноги, а Ыш устроился между  ними,
глядя на него яркими, золотисто-черными глазами.
     Роланд сел, вытер лицо шейным платком,  пристально  посмотрел  на
Джейка:
     - Что ты сказал?
     - Не я. Это написал Чарлз  Диккенс.  В  рассказе  "Рождественская
песнь". Все в одну ночь, а?
     - Какая-нибудь часть твоего  тела  говорит  о  том,  что  времени
прошло больше?
     Джейк покачал головой. Нет, чувствовал он себя так же,  как  и  в
любое другое утро, может, даже получше. Ему хотелось по-маленькому, но
мышцы не затекли, ничего не болело.
     - Эдди? Сюзанна?
     - Я отлично себя чувствую, - ответила Сюзанна. - После  бессонной
ночи, а то и нескольких, такого не бывало.
     - У меня примерно такое же состояние, как и в те времена, когда я
сидел на игле... есть что-то общее...
     - Только что-то, не все? - сухо осведомился Роланд.
     - Слушай,  почему  бы  тебе  не  задать  этот  вопрос  следующему
свихнувшемуся поезду, на котором нам доведется ехать? Я вот  про  что.
Если проведешь много ночей под кайфом, то привыкаешь к тому, что утром
ты в полном дерьме: голова раскалывается, нос забит, сердце  колотится
как бешеное, позвоночник не гнется. Поверь  старине  Эдди,  именно  по
своему утреннему состоянию можно понять, хорош ли  для  тебя  тот  или
иной наркотик. Короче, к  этому  привыкаешь,  я  вот  привык,  а  если
пропустить ночь, не принять дозу, то  утром,  проснувшись,  сидишь  на
кровати и думаешь: "Что со мной такое? Я болен? Как-то странно я  себя
чувствую. Или меня ночью хватил удар?"
     Джейк рассмеялся, затем с такой силой зажал  рот  ладонью,  будто
хотел  не  только  заглушить  смех,  но  и  загнать  обратно  то,  что
вырвалось.
     - Извини. Мне сразу вспомнился мой отец.
     - Наш человек, да? - усмехнулся Эдди. - В общем, я ожидал, что  у
меня  будет  все  болеть,  я  ожидал,  что  усталость  тяжелым  грузом
навалится на плечи, я ожидал, что при каждом движении все кости  будут
жалобно скрипеть... но в действительности я в  полном  порядке,  разве
что не помешало бы отлить.
     - И чего-нибудь съесть? - полюбопытствовал Роланд.
     Улыбка, что кривила губы Эдди, исчезла:
     - Нет. После этой истории есть не хочется.  Есть  мне  совсем  не
хочется.



                                  2


     Эдди снес Сюзанну с насыпи, усадил за кустами, чтобы она справила
нужду.  Джейк  расположился  за  своим  кустом,  в   шестидесяти   или
семидесяти  ярдах  к  востоку.  Роланд   сказал,   что   воспользуется
разделительной полосой, потом недоуменно поднял брови, услышав дружный
смех нью-йоркцев.
     Сюзанна не смеялась, появившись  из  кустов.  По  ее  лицу  текли
слезы. Эдди не задал ей ни единого вопроса: он и так все знал. Он  сам
едва сдерживал слезы. Осторожно поднял ее на  руки,  и  она  уткнулась
лицом ему в шею. Какое-то время они постояли.
     - Гори огнем, - повторила Сюзанна слова Роланда.
     - Да, - вздохнул Эдди. - Приходи, Жатва.
     Сюзанна подняла голову, вытерла глаза.
     - Пройти через все это. - Она посмотрела вверх, чтобы  убедиться,
что Роланд не стоит на насыпи, не смотрит на  них.  -  В  четырнадцать
лет!
     - Я в его возрасте разве что таскал с лотков жевательную резинку.
Такими подвигами не похвалишься, а? Знаешь, я даже рад,  что  все  так
получилось.
     - Рад? Почему?
     - Потому что думал, что он собирается рассказать нам, как убил ее
сам. Ради его чертовой Башни.
     Сюзанна заглянула Эдди в глаза:
     - Но он и думает, что убил. Разве ты этого не понимаешь?



                                  3


     Когда они вновь собрались вместе и увидели разложенную у костерка
еду, то решили поесть. Роланд раздал последние буррито  (Может,  позже
мы заглянем в "Боинг-Боинг бургерс" и посмотрим,  чем  у  них  кормят,
подумал Эдди), и все поели. Кроме Роланда. Он взял буррито,  посмотрел
на него и отвел глаза. Грусть разлилась по лицу стрелка, он сразу стал
старым и одиноким. У Эдди защемило сердце, но он не знал,  как  помочь
Роланду.
     А вот Джейк,  десятью  годами  моложе,  нашел  способ.  Поднялся,
подошел к Роланду, опустился рядом с ним на колени, обнял  стрелка  за
шею, то ли прижал к себе, то ли прижался к нему:
     - Мне очень жаль, что ты потерял свою подругу.
     Лицо Роланда дрогнуло, и на мгновение  Эдди  показалось,  что  он
сейчас заплачет. Может, уронит  скупую  мужскую  слезу,  может,  слезы
польются градом. Эдди отвернулся. Утро в Канзасе, сказал он себе.  Вот
уж чего ты не  мечтал  увидеть.  Теперь  наслаждайся  зрелищем  и  дай
мужчине сладить с нервами.
     Когда  он  вновь  повернул  голову,  секундная  слабость  Роланда
осталась в прошлом. Джейк сидел рядом с ним, Ыш положил длинную  морду
на один из сапогов стрелка. Роланд начал медленно есть  буррито,  безо
всякого удовольствия... но он ел.
     Холодные пальцы Сюзанны коснулись  его  руки.  Эдди  переплел  их
своими.
     - Одна ночь. - Она все еще не понимала.
     - По крайней мере по тем часам,  что  отсчитывает  наше  тело,  -
ответил Эдди. - В наших головах...
     - Кто знает? - пожал плечами Роланд. -  Когда  ведешь  рассказ  -
меняешь время. Так уж сложилось в  моем  мире.  -  Он  улыбнулся.  Как
всегда, неожиданно, улыбка превратила его чуть ли не в красавца. Глядя
на эту  мгновенную  трансформацию,  Эдди  подумал,  что  он,  пожалуй,
способен понять, как девушка могла влюбиться в Роланда. Когда  он  был
высок ростом и не так уродлив, до того, как идея найти Башню  накрепко
засела у него в голове.
     - Я думаю, точно так же обстоит дело во всех мирах, сладенький, -
откликнулась Сюзанна. - Могу я задать пару  вопросов,  прежде  чем  мы
тронемся в путь?
     - Если хочешь.
     - Что с тобой случилось? Надолго ли ты... ушел?
     - Я   действительно   ушел,   тут   ты   права.    Путешествовал.
Странствовал. Не в Радуге Мейрлина, конечно...  но  я  не  думаю,  что
вышел из нее, если попал туда, когда был все еще... не в себе...  дело
в том, что у каждого из нас есть  колдовской  кристалл.  Здесь.  -  Он
постучал пальцами по лбу, между бровями. - Вот куда я  ушел.  Вот  где
путешествовал, пока мои друзья везли меня на восток. И  мало-помалу  я
стал поправляться. Я держался за шар, но путешествовал в своей голове,
и мне становилось все лучше. Но хрустальный шар так  и  не  засветился
для меня, кроме как в самом конце... когда показались городские  стены
и укрепления замка.  Если  бы  он  проснулся  раньше...  Роланд  пожал
плечами.  -  Если  бы  он  проснулся  до  того,  как  ко  мне   начали
возвращаться силы, не думаю, что я сидел бы сейчас с вами. Потому  что
любой мир, даже розовый со стеклянным небом, я бы  предпочел  тому,  в
котором не было Сюзан. Полагаю, сила, которая дает  жизнь  магическому
кристаллу, это знала... и ждала.
     - А когда шар засветился вновь, он рассказал  тебе  остальное,  -
вставил Джейк. - Должен был рассказать. О том,  чего  ты  уже  не  мог
увидеть.
     - Да. Я знаю так много только потому, что увидел все  в  глубинах
кристалла.
     - Ты как-то говорил нам,  что  Джон  Фарсон  хотел  увидеть  твою
голову на шесте, - вспомнил Эдди. - Потому что ты у него что-то украл.
Что-то очень для него ценное. Речь шла о магическом кристалле, не  так
ли?
     - Да. Узнав, что произошло, он просто рвал и метал.  Обезумел  от
ярости. По твоей терминологии, Эдди, взорвался.
     - Сколько еще раз шар светился при тебе? - спросила Сюзанна.
     - Что с ним случилось? - добавил Джейк.
     - После того как мы покинули Меджис, он трижды открывал мне  свои
тайны, - ответил Роланд. - Первый раз - в ночь, когда мы  остановились
на привал у самого Гилеада. Тогда я дольше всего путешествовал в  нем,
и он показал мне то, о чем я вам и рассказывал. Кое-что я домыслил, но
большую часть видел. Он показывал мне  все  это  не  для  того,  чтобы
чему-то научить, чем-то помочь. Нет, цель у него была одна - причинить
боль. И все остальные части Колдовской радуги - порождения зла.  Чужое
горе напитывает их энергией. Вот и этот  магический  кристалл  выждал,
пока мой разум достаточно окрепнет, чтобы воспринимать  и  реагировать
на увиденное... а потом показал  мне  все  то,  что  я  упустил  из-за
собственных  глупости  и  юношеской  самоуверенности.  Мое  ослепление
любовью. Мою гордость, высокоме...
     - Не надо, Роланд, - прервала его Сюзанна. - Не  позволяй  ему  и
дальше мучить тебя.
     - Но он мучает. И всегда будет мучить. Не важно.  Как  бы  то  ни
было, все сказано.
     Второй раз я заглянул в кристалл... ушел в кристалл... через  три
дня после возвращения домой. Моя мать еще не приехала, но ее  ждали  в
тот вечер.  Она  находилась  в  Дебарии,  в  некоем  подобии  женского
монастыря, молилась  за  мое  благополучное  возвращение.  Не  было  и
Мартена. Он перебрался в Крессию, к Фарсону.
     - А шар ты уже отдал отцу? - полюбопытствовал Эдди.
     - Н-нет -  Роланд  внимательно  разглядывал  свои  руки,  и  Эдди
заметил затеплившийся на щеках стрелка румянец. - Поначалу  я  его  не
отдал. Мне не хотелось... расставаться с ним.
     - Еще бы, - хмыкнула Сюзанна. - Ты повел себя точно так же, как и
все остальные, кто хоть раз заглянул в эту чертову штуковину.
     - На третий день, перед тем как отправиться  на  банкет,  который
давали в честь нашего благополучного возвращения...
     - Готов спорить, участвовать  в  этой  пьянке  ты  не  рвался,  -
ввернул Эдди.
     Роланд невесело улыбнулся, по-прежнему не отрывая взгляда от рук.
     - Около четырех часов пополудни  Катберт  и  Ален  пришли  в  мои
апартаменты попозировать художнику, которому поручили запечатлеть  нас
на полотне. Видок у нас был еще тот: кожа да кости, худые  обветренные
лица, исцарапанные руки. Даже склонный к полноте  Ален  превратился  в
спичку. Они поставили меня  перед  выбором.  До  того  они  никому  не
рассказывали о магическом кристалле, из уважения ко мне  и  понесенной
мною утрате, сказали они, и я им верил, но дольше  хранить  эту  тайну
они не могли. Или я отдаю хрустальный шар  добровольно,  или  решение,
где ему быть, будут  принимать  наши  отцы.  Разговор  этот  дался  им
нелегко, особенно Катберту, но отступать от своего они не собирались.
     Я пообещал им, что отдам его моему отцу до  банкета...  до  того,
как моя мать прибудет из Дебарии.  Они  же  могли  прийти  пораньше  и
убедиться, что я выполнил обещание. Катберт смутился, заговорил о том,
что это вроде бы и  не  обязательно,  но,  разумеется,  по-другому  не
выходило...
     - Да, - кивнул Эдди. Он, похоже, прекрасно  понимал  ситуацию,  в
которой оказался Роланд. - В дерьмо ты залезаешь сам, но  вылезать  из
него куда легче, когда с тобой кто-то есть.
     - Ален, во всяком случае, знал,  что  так  мне  будет  легче.  Он
одернул Катберта и сказал, что они придут. И они  пришли.  А  я  отдал
магический кристалл, хотя мне и не хотелось с  ним  расставаться.  Мой
отец побледнел как мел, когда заглянул в мешок и  увидел,  что  в  нем
находится. Потом извинился перед нами и ушел, захватив мешок с  собой.
Когда же вернулся, поднял бокал вина  и  продолжил  разговор  о  наших
приключениях в Меджисе, словно ничего и не произошло.
     - Но после того как ты переговорил с друзьями  и  перед  тем  как
отдал хрустальный шар, ты заглянул  в  него.  -  В  голосе  Джейка  не
слышалось вопросительных интонаций. - Вошел в  него.  Путешествовал  в
нем. Что он показал тебе в тот раз?
     - Прежде всего я опять увидел  Башню  и  начало  пути  к  ней,  -
ответил Роланд.  -  Потом  мне  открылось  падение  Гилеада  и  триумф
Благодетеля.  Уничтожив  цистерны  и  нефтяное   поле,   мы   потянули
неизбежное на двадцать месяцев. Тут я ничего изменить не мог, зато шар
показал мне кое-что еще, где я мог что-то сделать. Некий  нож,  лезвие
которого обработали очень сильным ядом в Горлане, далеком  от  Гилеада
феоде Срединного мира. Ядом такой силы, что малейшая царапина вызывала
мгновенную смерть.  Странствующий  певец,  а  на  самом  деле  старший
племянник Фарсона, доставил нож в Гилеад. Человек, которому  он  отдал
нож, занимал при дворе немалую  должность:  руководил  всеми  слугами.
Перед ним стояла задача передать нож убийце. Если бы план удался,  мой
отец не пережил бы ночи после банкета. - Роланд мрачно  усмехнулся.  -
Поскольку я увидел все это в колдовском кристалле, нож так и не  попал
в руку, для которой предназначался, а у дворцовых  слуг  на  следующий
день появился новый начальник. Любопытные я вам  рассказываю  истории,
не так ли? Да, очень любопытные.
     - Ты видел человека,  которому  предназначался  нож?  -  спросила
Сюзанна. - Настоящего убийцу?
     - Да.
     - Что еще? Ты  увидел  что-нибудь  еще?  -  спросил  Джейк.  План
убийства отца Роланда, похоже, не слишком заинтересовал его.
     - Да. - На лице Роланда отразилось недоумение. - Обувку. Всего на
мгновение. Башмаки летели по воздуху.  Поначалу  я  подумал,  что  это
осенние листья. А когда понял, что это, они  пропали,  и  я  лежал  на
кровати, зажав в руках шар... примерно так же, как вез его из Меджиса.
Мой отец... как я и сказал, он изумился, заглянув в  мешок  и  увидев,
что в нем.
     Ты сказал ему,  у  кого  находится  нож  с  отравленным  лезвием,
подумала Сюзанна, сказал про Дживса - дворецкого или как его  там,  но
не упомянул про человека, которому предстояло использовать этот нож по
назначению,  не  так  ли,  сладенький?  Почему?   Потому   что   хотел
разобраться с ним сам?
     Но прежде чем она озвучила свои вопросы, заговорил Эдди:
     - Башмаки?  Летающие  башмаки?  Как  по-твоему,  что  это   может
означать?
     Роланд покачал головой.
     - Расскажи нам, что еще ты увидел, - попросила Сюзанна.
     В брошенном на нее взгляде она увидела  такую  невероятную  боль,
что горько пожалела о словах, только  что  сорвавшихся  с  языка.  Она
отвела глаза, сжала руку Эдди.
     - Извини меня, Сюзанна, но  я  не  могу.  Все,  что  мог,  я  уже
рассказал.
     - И ладно, - вставил Эдди. - Конечно, Роланд,  ты  рассказал  нам
предостаточно.
     - Очно, - согласился Ыш.
     - Ты еще видел эту ведьму? - спросил Джейк. Пауза длилась  долго,
они решили, что Роланд не ответит, но ответ последовал:
     - Да. Она еще не свела со мной счеты. Как и мои сны о Сюзан,  она
последовала за мной. От Меджиса до самого Гилеада.
     - Что ты хочешь этим сказать, Роланд? - В голосе Джейка  слышался
благоговейный ужас. - О Боже, Роланд, что это значит?
     - Не сейчас. - Роланд поднялся. - Пора в путь. - Он посмотрел  на
высящийся  перед  ними  дворец.  Солнце  как  раз  поднялось  над  его
башенками и крышей. - До него далеко, но думаю, мы подойдем к нему еще
сегодня,  если  прибавим  шагу.  Оно  и  к  лучшему.  Не  хотел  бы  я
приближаться к нему после захода солнца.
     - Ты уже знаешь, что это? - спросила Сюзанна.
     - Беда, - повторил Роланд. - И у нас на пути.



                                  4


     В то утро червоточина иной раз дребезжала так  громко,  что  даже
вставленные в уши патроны не могли полностью  заглушить  этот  мерзкий
звук.  В  такие  моменты  Сюзанне  казалось,  что  у  нее  разжижается
переносица, а посмотрев на Джейка, она увидела, что  у  того  из  глаз
текут слезы. Не потому, что он грустил или его что-то расстроило. Нет,
просто слезные железы вышли из-под контроля. Она не могла выбросить из
головы этого игреца на пиле, которого  помянул  мальчик.  Звучит,  как
гавайская гитара, крутилась и крутилась мысль,  пока  Эдди  толкал  ее
кресло-каталку,  лавируя  между  автомобилями.  Звучит,  как  гребаная
гавайская гитара, не правда ли, мисс Такая Черная Красавица?
     С обеих сторон автострады червоточина уже забиралась  на  насыпь,
своим мерцанием изгибая силуэты  деревьев  и  элеваторных  башен.  Она
наблюдала за путниками, как голодные звери в зоопарке могли  наблюдать
за пухленькими детьми, пришедшими посмотреть на них. Сюзанна вспомнила
червоточину в каньоне Молнии,  жадно  тянущуюся  сквозь  дым  к  людям
Латиго, затаскивающую их в себя (не говоря о тех, которые сами  шли  к
ней, как зомби в фильмах ужасов), а потом вновь подумала о  том  психе
из Центрального парка с пилой. Звучит, как гавайская  гитара,  не  так
ли? Сосчитана одна червоточина, и звучит она, как гавайская гитара, не
так ли?
     И когда она решила, что больше  этого  не  выдержит,  червоточина
опять начала отступать от автострады  И-70,  и  ее  дребезжание  сразу
ослабло. Сюзан даже смогла вытащить патроны из ушей.  Чуть  трясущейся
рукой засунула их в карман на боковинке кресла.
     - Эта червоточина едва нас не достала, - просипел  Эдди.  Сюзанна
оглянулась, увидела, что глаза у него красные, а щеки мокры от слез. -
Не волнуйся, крошка Сюзи. Слезные  железы,  ничего  больше.  От  этого
звука они открылись, как ворота.
     - Мои тоже.
     - А у меня еще голова раскалывается. - добавил Джейк.
     - Роланд, у тебя остался аспирин?
     Роланд остановился, порылся в карманах, вытащил пузырек.
     - Тебе еще довелось увидеть  Клея  Рейнолдса?  -  спросил  Джейк,
запив две таблетки водой из бурдюка, который он нес.
     - Нет, но я знаю, что с ним случилось. Он собрал банду,  частично
из дезертиров армии Фарсона, начал  грабить  банки...  в  нашей  части
мира. К тому времени  грабители  банков  и  разбойники  уже  могли  не
бояться стрелков.
     - Потому что стрелки занимались Фарсоном, - уточнил Эдди.
     - Да. Но Рейнолдс и его люди  угодили  в  ловушку,  расставленную
одним умным  шерифом.  Он  превратил  главную  улицу  города  Оукли  в
стрельбище. Шестерых из десяти положили сразу. Оставшихся повесили.  В
том числе и Рейнолдса. Случилось это меньше чем через год, на  Широкую
Землю. - Он помолчал. - На той улице убили и Корал  Торин.  Она  стала
любовницей Рейнолдса. Участвовала  в  грабежах  и  убивала  наравне  с
мужчинами.
     Какое-то  время  все  молчали.   Лишь   в   отдалении   подвывала
червоточина. Внезапно  Джейк  побежал  к  кемперу.  Под  дворником  на
лобовом стекле белел листок. Джейку  пришлось  подняться  на  цыпочки,
чтобы достать его. Хмурясь, он пристально вглядывался в него.
     - И что там написано? - спросил Эдди. Джейк протянул листок  ему.
Эдди глянул на него, передал Сюзанне, она, прочитав, - Роланду. Роланд
посмотрел на листок, потом покачал головой.
     - Я могу разобрать лишь несколько слов... старая женщина,  темный
человек. Что означает остальное? Прочитайте.
     Джейк взял у него листок.
     - "Старуха из  снов  -  в  Небраске.  Звать  ее  Абигейл".  -  Он
помолчал. - И еще ниже. "Темный человек - на западе. Может, в Вегасе".
     Джейк вскинул голову, взглянул на  стрелка,  на  лице  отражались
недоумение и тревога, рука с запиской дрожала. На  Роланд  смотрел  на
дворец, перегородивший автостраду. Располагался он на востоке, а не на
западе, и был скорее светлый, чем темный.
     - На западе, - повторил Роланд. - Темный человек. Темная Башня, и
всегда на западе.
     - Небраска тоже к западу от Канзаса.  -  Правда,  голосу  Сюзанны
недоставало уверенности. Не знаю, так ли важна эта Абигейл, но...
     - Я думаю, она - героиня другой истории, - прервал ее Роланд.
     - Но истории, близкой к этой, - вставил Эдди. - Которая примыкает
к ней.
     - Ты, безусловно, прав, - кивнул Роланд,  и  нам,  возможно,  еще
придется иметь дело и со "старухой",  и  с  "темным  человеком"...  но
сегодня наша цель на востоке. Пошли.
     И они зашагали дальше.



                                  5


     - А что случилось с Шими? - спустя какое-то время спросил Джейк.
     Роланд  рассмеялся,  во-первых,  его  удивил  вопрос,  во-вторых,
пробудил приятные воспоминания.
     - Он последовал  за  нами.  Ему  это  далось  нелегко,  иной  раз
приходилось идти через жуткие места, Меджис и Гилеад разделяли  многие
колеса пустующих земель, а кое-где жили совсем одичавшие люди. Их  уже
и людьми-то можно было назвать с большой натяжкой. Но ка его  хранила.
И он объявился в Гилеаде к Новогодней ярмарке. Он и его паршивый мул.
     - Капи, - кивнул Джейк.
     - Апи, - повторил Ыш, следуя по пятам за мальчиком.
     - Когда мы отправились на поиски Башни,  я  и  мои  друзья,  Шими
пошел с нами. Он... - Но тут Роланд прикусил губу и больше  ничего  не
сказал.
     - Корделия? - спросила Сюзанна. - Обезумевшая тетка?
     - Умерла до того,  как  догорел  праздничный  костер.  То  ли  от
сердечного приступа, то ли от удара.
     - А может, от стыда, -  не  согласилась  с  ним  Сюзанна.  -  Или
ужаснувшись тем, что натворила.
     - Возможно. Осознать, что ты наделал, после того как изменить уже
ничего нельзя, - сущий кошмар. Уж я-то знаю.
     - Что это там? - Джейк вытянул руку вперед, указывая  на  длинный
участок автострады, полностью свободный от автомобилей. - Видите?
     Роланд видел, его глаза, похоже, видели все, но прошло не  меньше
пятнадцати минут, прежде чем  Сюзанна  различила  на  асфальте  темные
точки. Причем точно она не знала, то ли видит их, то  ли  думает,  что
видит. Но еще через десять минут могла сказать, что видит.
     Обувка. Шесть пар башмаков стояли в ряд, поперек  полос  движения
автострады И-70.



                             Глава вторая
                          БАШМАКИ НА ДОРОГЕ


                                  1


     До башмаков они добрались еще  до  полудня.  А  за  ними  высился
огромный дворец, зеленый,  радующего  глаз  оттенка,  отражения  листа
лилии в стоячей воде. Они уже видели сверкающие ворота. Легкий ветерок
шевелил красные флаги на башнях.
     Красные, как  башмаки  на  дороге.  Издалека  Сюзан  решила,  что
башмаков шесть пар, но она ошиблась: кто-то положил на асфальт  четыре
пары и один квартет. Последний, четыре  темно-красных  полусапожка  из
мягкой кожи, предназначался для четвероногого члена их ка-тета. Роланд
подобрал  один,   сунул   внутрь   палец.   Он   не   знал,   скольким
ушастикам-путаникам доводилось носить обувь за всю  историю  мира,  но
склонялся к тому, что едва ли кто из них надевал  кожаные  сапожки  на
шелку.
     - Балли и Гуччи [Балли и Гуччи - известные модельеры  (и  фирмы),
специализирующиеся на изделиях из кожи.] остается только кусать локти,
- усмехнулся Эдди. - Потрясающая обувка.
     И пару для  Сюзанны  они  определили  без  труда,  не  только  по
украшенным сверкающими камнями  голенищам.  Собственно,  это  были  не
сапоги, а именно голенища, как раз для того, чтобы натянуть на культи,
но с донышком снизу.
     - Вы только  посмотрите,  -  восторгалась  Сюзанна,  подняв  один
"сапожок". Она вертела его в руках, горный хрусталь, если  только  это
был горный хрусталь, переливался на солнце. Она даже подумала, а вдруг
это бриллианты. - Шапочки. Наконец-то и я получила пару обуви. Впервые
после того, как осталась без ног.
     - Шапочки? - переспросил Эдди. - Их так называют?
     - Именно так их и называют, сладенький.
     Джейк получил пару полуботинок. Если б не цвет, они выглядели  бы
вполне пристойно в  школе  Пайпера.  Джейк  взял  один,  посмотрел  на
подошву. Гладкая, блестящая. Без клейма фабрики-изготовителя. Впрочем,
Джейк и не ожидал его увидеть. У его отца в  шкафу  стояло  не  меньше
дюжины пар обуви, изготовленных по  индивидуальному  заказу.  И  Джейк
отличал такие с первого взгляда.
     Эдди достались низкие сапоги с  кубинскими  каблуками  (Может,  в
этом мире их следовало называть меджисскими каблуками, подумал  он)  и
острыми носами... в другой его жизни обувь с  такими  носками  обожали
уличные музыканты.  А  подростки  середины  шестидесятых,  той  эпохи,
которую   пропустила   Одетта/Детта/Сюзанна,   могли    называть    их
"битловскими сапогами".
     Для Роланда, естественно, выставили ковбойские сапоги.  Красивые,
в  каких  обычно  танцуют,  а  не   выгребают   навоз.   Расшитые,   с
декоративными вставками, узкие, роскошные. Он оглядел их,  не  беря  в
руки, потом, хмурясь, повернулся к своим спутникам. Они переглянулись.
Вы можете сказать, что  такое  невозможно,  только  двое  могут...  но
сказать это могут только те, кто никогда не был частью ка-тета.
     Роланд по-прежнему разделял с  ними  кхеф,  чувствовал  поток  их
мыслей, но ничего не мог понять. Потому что это их мир. Они пришли  из
разных когда этого мира, но то, что они видят вокруг, знакомо им всем.
     - Что это? - спросил он. - Что означает эта обувка?
     - Я думаю, точно не скажет никто, - ответила Сюзанна.
     - Не скажет, - согласился Джейк. -  Еще  одна  загадка.  -  Он  с
отвращением глянул на кроваво-красный полуботинок,  который  держал  в
руках. - Еще одна чертова загадка.
     - Скажите мне,  что  вы  знаете.  -  Роланд  вновь  посмотрел  на
стеклянный дворец. До него оставалось порядка пятнадцати  нью-йоркских
миль. Он поблескивал на солнце, прямо-таки мираж, да только реальность
его не вызывала сомнений... как и реальность башмаков.  -  Пожалуйста,
скажите мне, что вы знаете об этой обувке.
     - У меня есть башмаки, у тебя есть башмаки, у всех  детей  Божьих
есть башмаки, - ответила Одетта. - Такова основная идея.
     - Да. - кивнул Эдди, - у нас они есть. И ты думаешь о том  же,  о
чем и я?
     - Полагаю, что да...
     - А ты, Джейк?
     Вместо  ответа  Джейк  поднял  второй  полуботинок   (Роланд   не
сомневался, что все башмаки,  включая  те,  что  предназначались  Ышу,
идеально подойдут их новым  хозяевам)  и  трижды  постучал  каблуками.
Роланду  этот  жест  ничего  не  сказал,  но  Эдди  и  Сюзанна   резко
огляделись, уставившись в чистое, ясное осеннее небо,  словно  ожидая,
что сейчас на них обрушится ураган. После чего уставились на дворец...
опять  переглянулись,  словно  подтверждая  верность  своей   догадки.
Роланду страшно хотелось схватить их за шиворот и тряхнуть так,  чтобы
лязгнули зубы. Но он ждал.  В  иных  ситуациях  не  оставалось  ничего
другого.
     - Убив Джонаса, ты заглянул в магический кристалл, - повернулся к
нему Эдди.
     - Да.
     - Путешествовал в кристалле.
     - Да, но я не хочу вновь возвращаться к этому. Никакого отношения
к...
     - Я думаю, имеет. - прервал его Эдди. - Ты летел внутри  розового
урагана. Ты говорил, розового вихря. Вихрь в принципе тот  же  ураган,
шторм, гроза, не так ли? Особенно если загадываешь загадку.
     - Конечно, - мечтательно, словно разговаривая во сне, промурлыкал
Джейк. - Когда Дороти летает над Колдовской радугой? Когда она -  Гейл
[Gale - вихрь, ураган, шторм, гроза (англ.).  Дороги  Гейл  -  героиня
сказочного цикла "Волшебник из страны Оз" (Wizard of Oz) американского
писателя Лаймена Фрэнка Баума.  Следует  отметить,  что  слово  wizard
может трактоваться и как волшебник, и как колдун. Для романа С.  Кинга
"Wizard and Glass", который вы сейчас читаете, второй вариант подходит
больше, потому что в русских сказках волшебник скорее добрый маг,  чем
злой, а колдун - скорее злой, чем добрый.].
     - Мы уже не в Канзасе, сладенький, - начала Сюзанна, и тут  же  с
его губ сорвался смешок. - С другой стороны, похоже, но Канзас никогда
не был... вы понимаете, таким пустым.
     - Я не понимаю, - возразил Роланд. Внутри у него  похолодело,  но
сердце стучало часто-часто. Тут повсюду червоточины, разве  он  им  об
этом не говорил? О том, что реальности сливаются одна с другой по мере
того, как слабеет могущество Башни?  По  мере  того  как  приближается
день, когда розу срежет нож бульдозера?
     - В полете ты что-то видел, - продолжал Эдди. Перед тем как попал
в черную землю, которую  назвал  Тандерклеп.  Пианиста  Шеба.  Который
вновь появился в твоей жизни, не так ли?
     - Да, в Талле.
     - И рыжеволосого мужчину?
     - И его тоже. У него была птица по имени Золтан. Но встретившись,
мы поприветствовали друг друга, как  принято:  "Долгой  жизни  тебе  и
твоему урожаю". Что-то в этом роде. Я думал, что услышал  от  него  те
слова, когда он пролетал мимо меня в розовом вихре, но тогда он сказал
что-то другое. -  Роланд  взглянул  на  Сюзанну.  -  И  я  видел  твое
инвалидное кресло. Прежнее. - И ты видел ведьму.
     - Да. Я...
     - Я доберусь  до  тебя,  моя  красавица!  И  до  твоей  маленькой
собачонки тоже! - прокаркал Джейк Чеймберз,  как  показалось  Роланду,
исключительно удачно копируя Риа.
     Стрелок вытаращился на  Джейка,  у  него  разве  что  не  отвисла
челюсть.
     - Только в кино ведьма летала не на помеле, - продолжил Джейк.  -
На велосипеде с корзиной на багажнике [Речь идет о классическом фильме
"Волшебник страны Оз" (1939  г.,  реж.  Виктор  Флеминг),  снятого  по
вышеупомянутой сказке Л.Ф.Баума.].
     - Да, и без амулетов, - добавил Эдди. - Режиссер не догадался,  а
зря. Говорю тебе, Джейк, в детстве от ее смеха я просыпался в холодном
поту.
     - У меня от мартышек по коже бежали мурашки, - поделилась  своими
впечатлениями Сюзанна. - Летающих мартышек. Если я начинала  думать  о
них, то не могла заснуть и забиралась к родителям в постель.  И  когда
засыпала между ними, они все спорили, кому  пришла  в  голову  светлая
мысль повести меня на этот гребаный фильм.
     - А вот меня постукивание каблуками не  волновало.  Абсолютно.  -
Джейк обращался к Сюзанне и Эдди: Роланд словно перестал существовать.
- Я же их не носил.
     - Все так, - кивнула Сюзанна, - но знаешь, что частенько  говорил
мой отец?
     - Нет, но чувствую, что вот-вот узнаю, - ввернул Эдди.
     Она  бросила  короткий,  но  суровый  взгляд   на   Эдди,   вновь
повернулась к Джейку.
     - Никогда не зови ветер, если не  хочешь,  чтобы  он  подул.  Это
дельный совет, что бы ни думал этот мистер, что стоит рядом со мной.
     - Опять меня высекли, - улыбнулся Эдди.
     - Екли! - И Ыш сурово посмотрел на Эдди.
     - А теперь объясните все это мне, - напомнил о себе Роланд.  -  Я
хочу знать. Я - часть вашего кхефа. И хочу знать, о чем вы толкуете.



                                  2


     Они  рассказали  ему  историю,  известную   практически   каждому
американскому ребенку двадцатого  столетия,  о  девочке  с  канзасской
фермы. Дороги Гейл, которую вместе с собачкой ураган утащил в  небо  и
перенес в страну Оз. Автострада И-70  в  Озе  не  просматривалась,  но
существовала дорога из желтого кирпича,  выполнявшая  те  же  функции.
Имелись там и колдуньи, как добрые, так и злые. И  ка-тет,  состоявший
из Дороги, Тото и троих друзей, которые по пути присоединились к  ней,
Трусливого Льва, Железного Дровосека и Страшилы. У каждого из них
     (птички и рыбки, медведи и зайки)
     было свое заветное желание, но именно желание Дороти новые друзья
Роланда (да и сам Роланд) могли бы  счесть  своим:  она  хотела  найти
обратную дорогу и вновь попасть домой.
     - Дороти сказали, что она должна идти по Желтой дороге до  самого
Оза, - продолжал Джейк, - и она  пошла.  Остальных  она  встретила  по
пути, как ты встретил нас, Роланд...
     - Хотя  ты  совсем  непохож  на  Джуди  Гарленд  [Джуди   Гарленд
(1922-1969)- известная  американская  актриса  и  певица,  мать  Лайзы
Минелли. Настоящее  имя  Фрэнсис  Гамм  (Frances  Gumm).  Роль  Дороти
принесла Джуди Гарленд всемирйую славу и премию "Оскар".],  -  ввернул
Эдди.
     - ...и  наконец  они  добрались  туда.  Попали  в  страну  Оз,  в
Изумрудный дворец, к человеку, который жил в нем, Джейк  посмотрел  на
перегородивший автостраду стеклянный дворец,  который  становился  все
зеленее и зеленее по мере того, как солнце поднималось к зениту, снова
повернулся к Роланду.
     - Да, я понимаю, - кивнул тот - И этот парень, Оз?  Кем  он  был?
Могучим правителем? Бароном? Может, даже королем?
     Вновь все трое обменялись взглядами, исключив  Роланда  из  круга
общения.
     - Как бы это объяснить, - запнулся Джейк. - Он был балаболкой.
     - Балаболкой? Как это?
     - Балаболкой,  -  смеясь,  повторил  Джейк.  -  Болтуном.  Только
говорил, ничего не делал. Но главное, возможно, заключалось в том, что
этот Колдун появился в Озе из...
     - Колдун? - резко спросил Роланд. Пальцы его правой руки  сжались
на плече Джейка. - Почему ты так его называешь?
     - Потому что таков его титул, сладенький, - ответила  Сюзанна.  -
Колдун Оза. - Мягко, но решительно она  сняла  руку  Роланда  с  плеча
Джейка. - Они так тебе все расскажет. Не надо выжимать из него слова.
     - Я причинил тебе боль? Извини, Джейк.
     - Нет, все в порядке, - успокоил его Джейк. - Не бери  в  голову.
Короче, Дороти и ее друзьям пришлось побывать во множестве  переделок,
прежде чем они выяснили, что Колдун - мошенник. - Тут Джейк захихикал,
как пятилетний карапуз, хлопнул себя по лбу, отбросил назад волосы.  -
Он не смог дать Льву  -  храбрость,  Страшиле  -  мозги,  Дровосеку  -
сердце. А хуже всего, он не мог отправить Дороти в Канзас.  У  Колдуна
был воздушный шар, но он улетел без Дороти. Я не  говорю,  что  Колдун
сделал это специально, но так получилось.
     - Судя по твоему тону, - Роланд говорил медленно, подбирая слова,
- друзья Дороти в конце концов получили то, что хотели.
     - В этом мораль сказки, - кивнул Эдди.  -  Может,  потому  она  и
стала знаменитой. Но Дороти, к сожалению,  застряла  в  Озе.  А  потом
появилась Глинда, Глинда Добрая. И в награду за то, что Дороти одну из
злых ведьм раздавила, а вторую - растопила,  она  рассказала  девочке,
как  пользоваться  рубиновыми  башмачками.  Теми  самыми,  что  Дороти
получила от Глинды [Кинг несколько вольно трактует оригинал сказки. Но
дело в том, что реальность  Джейка,  Сюзанны  и  Эдди  не  обязательно
должна  совпадать  с  нашей  реальностью,  поэтому  они  могли  читать
"Колдуна из Оза", чуть отличного от того "Волшебника  из  страны  Оз",
что читали мы.].
     Эдди поднял с асфальта остроносые сапожки, оставленные  для  него
на белой линии, разделяющей полосы автострады И-70.
     Глинда сказала Дороти, что надо три раза стукнуть одним  каблуком
о другой. И тогда она вернется в Канзас. Дороти стукнула. И вернулась.
     - И это конец сказки?
     - Нет,  -  мотнул  головой  Джейк.  -  Сказка  эта  стала   такой
популярной, что ее автор написал еще с тысячу историй об Озе...
     - Да, - прервал Эдди. - Написал все, что  можно,  за  исключением
"Путеводителя Глинды по ляжкам и попкам".
     - ...и был еще жуткий римейк ["Уиз"  (Wiz)  -  фильм  1978  г.  с
Дайаной Росс (р. 1944) в главной роли, принятый в штыки и критикой,  и
зрителями.], названный "Уиз", в котором все роли исполняли черные...
     - Правда? - удивилась Сюзанна. На ее лице отразилось  недоумение.
- Какая странная идея.
     - ...но я думаю, что о нем можно забыть. Главное для  нас  -  тот
фильм, о котором мы говорили, - заключил Джейк.
     Роланд нагнулся и  сунул  руки  в  сапоги,  предназначенные  ему.
Поднял их, осмотрел, поставил на асфальт.
     - Вы думаете, мы должны их надеть? Здесь и сейчас?
     На лицах его нью-йоркских  друзей  отразилось  сомнение.  Наконец
Сюзанна выразила общее мнение, озвучила кхеф, который  он  чувствовал,
но не мог полностью разделить с ними.
     - Может, сейчас их лучше не надевать. Здесь слишком много  плохих
духов.
     - "Такуро-спиритс" [Spirits -  духи:  Эдди  вспомнилось  название
марки автомобиля.], - пробормотал Эдди, разговаривая,  похоже,  сам  с
собой.  -  Слушайте,  давайте  возьмем  их  с  собой.  Если  возникнет
необходимость их надеть, я думаю, мы поймем, что час пробил.  А  пока,
мне кажется, нам надо остерегаться шарлатанов, дары приносящих.
     Джейк расхохотался, как Эдди и рассчитывал. Иной  раз  достаточно
одного слова, чтобы вызвать приступ смеха.  Завтра  все,  связанное  с
шарлатаном, забудется, но  сегодня  Эдди  намеревался  отработать  это
слово на полную катушку.
     Они подобрали обувку, выставленную на  асфальте  (Джейк  взял  не
только  свои  полуботинки,  но  и  полусапожки  Ыша),  и  двинулись  к
сверкающему стеклянному дворцу.
     Оз, думал Роланд. Рылся в памяти, но не находил  ничего  похожего
ни в низком наречии, ни в Высоком Слоге, где слово  чар  маскировалось
под Чарли. Однако это звукосочетание казалось ему знакомым,  вроде  бы
принадлежащим его миру, а не миру Джейка, Сюзанны и  Эдди,  в  котором
родилась эта сказка.



                                  3


     Джейк ожидал,  что  по  мере  приближения  Зеленый  дворец  будет
становиться  все  более  реальным,  точно  так  же,  как  прибавлялось
реальности в сказочных постройках Диснейленда, если  смотреть  на  них
вблизи. Не обычным, конечно же, но реальным, принадлежащим окружающему
миру точно так же, как принадлежали ему автобусная остановка, почтовый
ящик или скамейка в парке, то, что можно потрогать, то, на  чем  можно
написать "ПОШЕЛ В ЗАДНИЦУ", если возникнет такое желание.
     Но с Зеленым дворцом этого не произошло, и с каждым  шагом  Джейк
все более утверждался в мысли, что  и  не  произойдет  никогда.  Понял
Джейк и другое: никогда в жизни он не видел ничего более  прекрасного.
Конечно, дворец вызывал у него определенные опасения,  подозрения,  но
суть дела от этого не менялась. Дворец этот каким-то образом сошел  со
страниц  хорошей,  красиво  оформленной  книги  сказок.   И,   как   и
червоточина, он источал какой-то звук... но  не  столь  громкий  и  не
вызывающий неприятных ощущений.
     Светло-зеленые зубчатые стены с бойницами,  башни,  уходящие  под
самые облака, которые проплывали над равниной Канзаса. Башенные  шпили
более темного, изумрудно-зеленого  оттенка.  А  уж  над  ними  красные
флаги. И на каждом - широко раскрытый желтый глаз,

                         ГЛАЗ "КРИМСОН КИНГ".

     Это марка компании  "Кримсон  кинг"  а  не  знак  Джона  Фарсона,
подумал Джейк. Он не знал, почему эта мысль пришла ему  в  голову,  но
тем не менее она пришла.
     - Как красиво, - прошептала Сюзанна, и когда  Джейк  взглянул  на
нее, ему показалось, что она чуть не плачет. - Но в то же время что-то
в нем не так. Нехорошее место.  Не  такое  ужасное,  как  червоточина,
но...
     - Но нехорошее, - закончил за нее Эдди. - Да. Это чувствуется. То
ли дело в красном цвете флагов. А может - глаз больно уж яркий.  -  Он
потер щеку (жест этот Эдди перенял у Роланда), на  лице  его  читалось
недоумение. - Несерьезно  все  это...  будто  кто-то  решил  над  нами
подшутить.
     - Я сомневаюсь, что это шутка, - возразил Роланд. -  Вы  думаете,
что дворец этот - копия того, где Дороти и  ее  ка-тет  встретились  с
псевдоколдуном?
     Вновь три жителя Нью-Йорка переглянулись. На этот раз общую точку
зрения высказал Эдди.
     - Да. Да, скорее всего. Это не тот дворец, что был в  фильме,  но
так и должно быть, если его  построили,  черпая  информацию  из  нашей
памяти. Потому что мы видели такой дворец в книге Л. Фрэнка Баума. Как
на иллюстрациях к различным изданиям...
     - Мы рисовали его и сами, в своем воображении, - добавил Джейк.
     - Несомненно. - кивнула Сюзанна. - И я готова  спорить,  что  нам
суждено увидеть и самого Колдуна.
     - Точно, - согласился с ней  Эдди.  -  Потому  что,  потому  что,
потоку что...
     - Потому что он творит удивительные  чудеса!  -  хором  закончили
Джейк  и  Сюзанна,  потом  рассмеялись,  довольные  собой.  Роланд  же
хмурился: вновь он оказался лишним.



                                  4


     Подойдя ближе, они увидели, как автострада И-70 плавно перетекала
в свое отражение на светло-зеленой, чуть закругляющейся внешней  стене
дворца. Еще несколько сотен ярдов, и  они  услышали,  как  хлопают  на
ветру  флаги,  увидели  свои   собственные   отражения,   напоминающие
утопленников, разгуливающих по дну тропической бухты.
     Разглядели они и внутренний редут из  темно-синего  стекла,  этот
цвет ассоциировался у Джейка с пузырьками для чернил, и дорожку  между
редутом и внешней стеной цвета ржавчины, напомнившего Сюзанне  бутылки
с шипучкой "Хайрс" из ее далекого детства.
     Дорогу им преградили решетчатые ворота, огромные  и  одновременно
легкие, воздушные. Словно железо, из которого  их  выковали,  каким-то
образом превратилось в стекло. Каждая стойка отличалась цветом, и цвет
этот шел изнутри, словно прозрачные стойки  наполняли  окрашенный  газ
или жидкость.
     Путники остановились перед воротами. За ними  автострады  как  не
бывало: место асфальта заняло  серебристое  стекло,  попросту  говоря,
громадное плоское  зеркало.  Отражения  облаков  проплывали  по  нему,
иногда пролетало  отражение  птицы.  Солнечные  лучи,  преломляясь  на
зеркале, осыпали стены "зайчиками". С другой стороны двор ограничивала
темно-зеленая  стена  дворца  с  узкими  окнами-бойницами  из  черного
стекла.  Арка  парадного  входа  в  той  же  стене  напомнила   Джейку
кафедральный собор святого Патрика.
     Слева от арки стояла будка часового из  кремового,  с  оранжевыми
прожилками, стекла. С распахнутой, в красных полосах, дверью. Размером
с телефонную, будка  пустовала,  но  на  полу  белел,  как  показалось
Джейку, обрывок газеты.
     Над аркой зависли две горгульи из  темно-фиолетового  стекла.  Их
высунутые языки походили на два синяка.
     Флаги на башнях все хлопали и хлопали. Над пустынными полями -  с
праздника Жатвы прошла неделя -  каркали  вороны.  Вдалеке  дребезжала
червоточина.
     - Посмотрите на стойки ворот, - выдохнула Сюзанна. - Приглядитесь
внимательно.
     Джейк наклонился к желтой стойке, едва не ткнувшись в нее  носом,
и желтый отсвет лег на его  лицо.  Сначала  ничего  не  увидел,  потом
ахнул.  Внутри  стойки  плавали  косяками  крохотные  существа,  живые
существа. Совсем как рыбы в аквариуме, но при этом
     (их головы, подумал Джейк, все дело в их головах)
     чем-то напоминающие людей.  Он  словно  смотрел  на  вертикальное
золотистое море, целый океан в стеклянной стойке,  в  котором  плавали
едва различимые глазом сказочные существа. Микроскопическая женщина  с
рыбьим хвостом и длинными белокурыми волосами застыла  по  ту  сторону
стекла, чтобы всмотреться  в  мальчика-гиганта  (ее  прекрасные  глаза
изумленно  округлились),  и  потом   шевельнула   хвостом,   продолжив
плавание.
     Джейка охватила слабость, закружилась голова. Он закрыл  глаза  и
стоял так, пока не прошел приступ, потом открыл их, повернулся к своим
друзьям.
     - Мурашки бегут по коже! Остальные такие же?
     - Я думаю, они все разные. - ответил Эдди, уже заглянувший в  две
или три стойки. Теперь он наклонился к пурпурной. - Вот  в  этой  люди
выглядят как птицы... крошечные птички.
     Джейк подошел и убедился,  что  Эдди  прав.  В  пурпурной  стойке
летали стаи птиц размером не больше летней мошки. Они парили в  вечном
полумраке, а крылья при движении оставляли за собой серебристый след.
     - Они действительно там? - спросил Джейк. - Они там, Роланд,  или
это наше воображение?
     - Не знаю. Но вот  ворота  точно  настоящие.  -  В  этом  никаких
сомнений нет. -  Эдди  оглядел  светящиеся  стойки,  каждая  со  своим
цветом,  со  своей  жизнью.  По  шесть  на  каждой  воротине.  И  одна
посередине, широкая и плоская,  разделяющаяся  на  две,  при  открытии
ворот - тринадцатая. Черная как смоль. И в ней ничего не шевелилось.
     А может, это ты  ничего  в  ней  не  видишь,  а  что-то  там  да,
двигается, подумал Джейк. Может, там тоже есть жизнь, ужасная жизнь. И
может, там есть и розы. Утонувшие.
     - Это  колдовские  ворота,  -  изрек  Эдди.   -   Стойки   цветом
соответствуют шарам Радуги Мейрлина. Смотрите, вот и розовая.
     Джейк наклонился к ней, уперевшись руками в бедра. Заранее  зная,
что он увидит. Разумеется, лошадей. Крошечные  табуны  мчались  сквозь
странную розовую субстанцию, не воздух и не  жидкость.  Лошади  искали
Спуск, но поиски эти, похоже, были обречены на неудачу.
     Эдди раскинул руки, чтобы обхватить с боков  центральную  стойку,
черную.
     - Не надо! - попыталась остановить его Сюзанна.
     Эдди проигнорировал ее слова, но  Джейк  увидел,  как  он  затаил
дыхание в тот момент, когда  его  руки  коснулись  черной  поверхности
стойки. Словно чего-то ждал, может, специального  послания  от  Темной
Башни, а может, молнии,  которая  испепелила  бы  его.  Но  ничего  не
произошло, и Эдди задышал вновь, даже позволил себе улыбнуться.
     - Электричества нет. - Он дернул стойку на себя, но она  даже  не
шевельнулась. - Крепкая, однако. Я вижу, что посередине она разделена,
но не могу сдвинуть ее даже на чуть-чуть. Хочешь попробовать, Роланд?
     Роланд двинулся к воротам, но Джейк коснулся его руки и остановил
до того, как он успел тряхнуть ворота.
     - Незачем. Ворота мы откроем иначе.
     - Как?
     Не отвечая, Джейк опустился на асфальт, рядом с тем  местом,  где
обрывалась  автострада  И-70,  и  начал   надевать   оставленные   ему
полуботинки.
     Эдди с минуту смотрел на него, потом сел рядом.
     - Попробовать надо, - сказал он Джейку,  даже  если  фокус  и  не
удастся.
     Джейк    засмеялся,    покачал    головой,    завязывая    шнурки
кроваво-красных полуботинок. Он и Эдди знали,  что  на  этот  раз  все
удастся.



                                  5


     - Готово? - спросил Джейк, когда все сменили обувку (он  подумал,
что выглядят они в обновках какими-то клоунами, особенно  Эдди).  -  Я
сосчитаю до трех, а потом мы щелкаем каблуками. Вот так. - Он показал,
резко щелкнув каблуками  полуботинок...  и  ворота  задрожали,  словно
незакрепленная ставня под ветром. Сюзанна вскрикнула.  Зеленый  дворец
издал низкий мелодичный звук.
     - Чувствую, все получится, - кивнул Эдди. - Предупреждаю, однако,
что я  не  пою  "Где-то  над  радугой..."  [Где-то  над  радугой...  -
знаменитая  песенка  Дороти   из   фильма   "Волшебник   страны   Оз",
блистательно исполненная Джуди Гарленд.]. Этого в моем контракте нет.
     - Радуга - вон она, - стрелок указал на ворота.
     И улыбка тут же сползла с лица Эдди:
     - Да, я знаю. Я немного боюсь. Роланд.
     - Я тоже, - ответил стрелок, и Джейк, взглянув на него,  отметил,
что Роланд очень бледен.
     - Давай, сладенький, - обратилась к нему Сюзанна. - Считай,  пока
мы еще не поддались панике.
     - Один... два... три.
     Каблуками они щелкнули в унисон: тук, тук, тук. Ворота  задрожали
еще сильнее, стойки стали ярче. И  Зеленый  дворец  отреагировал  куда
более громким чистым  звуком:  звоном  хрустального  бокала.  По  телу
Джейка пробежала дрожь, наполовину - удовольствия, наполовину -  боли.
Но ворота не открылись.
     - Как это... - начал Эдди.
     - Я знаю, - прервал его Джейк. - Мы забыли про Ыша.
     - О Боже, - воскликнул Эдди. - Я покинул знакомый мне мир,  чтобы
посмотреть, как мальчишка обувает  приблудную  псину.  Застрели  меня,
Роланд, прежде чем я расплачусь.
     Роланд даже не повернулся. Он смотрел, как Джейк вновь уселся  на
асфальт, подозвал ушастика.
     - Ыш! Ко мне!
     Ушастик с радостью подбежал, чего не случилось бы совсем недавно,
на Тропе Луча, когда они только нашли  его,  совсем  дикого.  Позволил
Джейку натянуть полусапожки на его лапы. Более того,  уяснив,  что  от
него хотят, две последние всунул в  них  сам.  Полусапожки  эти  очень
походили на рубиновые башмачки Дороти. Когда  Ыша  обули,  он  понюхал
один из полусапожек, потом вопросительно посмотрел на Джейка.
     Мальчик трижды щелкнул каблуками, при этом не отрывая взгляда  от
ушастика, не замечая, что при каждом ударе ворота подрагивают, а стены
дворца отзываются низким звуком.
     - Теперь ты, Ыш!
     - Ыш!
     Ушастик повалился на спину, словно собака,  требующая,  чтобы  ей
почесали живот, потом в замешательстве уставился на  все  свои  четыре
лапы. Джейку тут же вспомнилось: он  пытается  одновременно  похлопать
одной рукой по животу, а второй поелозить по волосам, и отец  смеется,
потому что у него ничего не выходит.
     - Роланд, помоги мне. Он понимает, что должен делать, но не знает
как. - Джейк снизу вверх взглянул на Эдди. -  И  давай  обойдемся  без
твоих шуточек, хорошо?
     - Конечно, Джейк, - кивнул Эдди. - Никаких шуточек.  Ты  думаешь,
на этот раз стучать каблуками должен только Ыш или мы все?
     - Думаю, только Ыш.
     - Но если щелкнем мы все, от нас не убудет, не так ли? - ввернула
Сюзанна.
     - Нет, конечно, -  ответил  ей  Эдди.  -  Тогда  поехали.  Джейк,
считай.
     Джейк взялся за передние лапы Ыша, Роланд - за задние. По  глазам
Ыша чувствовалось, что он нервничает, может, ушастик  решил,  что  его
сейчас поднимут в воздух  и  швырнут  в  ворота,  но  он  и  не  думал
сопротивляться. - Один, два, три.
     Джейк и Роланд одновременно свели вместе соответственно  передние
и задние лапы Ыша, щелкнув при этом каблуками. То же самое  сделали  и
Эдди с Сюзанной.
     На этот раз словно ударил большой церковный колокол.  Центральная
черная стеклянная стойка не развалилась надвое, но разлетелась во  все
стороны сотнями осколков обсидианового стекла. Некоторые попали в Ыша.
Ушастик торопливо вырвал лапы из рук Джейка  и  Роланда  и  отбежал  в
сторону. Уселся на белой линии, разделявшей  полосы  движения,  прижал
уши к голове и, часто-часто дыша, воззрился на ворота.
     - Пошли. - Роланд шагнул к левой  створке  ворот  и  отвел  ее  в
сторону. Постоял у кромки зеркального двора, высокий поджарый  мужчина
в джинсах, выношенной рубашке непонятного цвета  и  новеньких  красных
ковбойских сапогах. - Пора зайти  и  узнать,  что  хочет  сказать  нам
Колдун Оза.
     - Если он еще здесь. - В голосе Эдди слышалось сомнение.
     - Думаю, что здесь, - пробормотал Роланд. - Да, я думаю,  что  он
еще здесь.
     И стрелок направился к арке,  около  которой  притулилась  пустая
будка часового. Остальные последовали за ним, сцепленные подошвами  со
своими отражениями, прямо-таки сиамские близнецы.
     Последним ступил на зеркальный пол Ыш, чуть  скользя  по  нему  в
своих рубиновых башмачках. На мгновение  остановился,  чтобы  обнюхать
отражение собственной мордочки.
     - Ыш! - представился он ушастику-путанику, что  расположился  под
ним, и поспешил догонять Джейка.



                             Глава третья
                                КОЛДУН


                                  1


     Роланд остановился у будки  часового,  нагнулся,  поднял  с  пола
листок бумаги. Остальные догнали его, сбились в кучку. В руках  Роланд
держал газету... но удивительно странную газету. Отнюдь  не  экземпляр
"Топика кэпитэл-джорнел" с сообщениями о новой чуме.

                            ОЗ ДЕЙЛИ БАЗЗ

     Год MDLXVIII N 96. "Дейли базз", "Дейли базз", симпатичный, милый
Базз. Погода: Сегодня - здесь, завтра - там. Счастливые  номера:  нет.
Прогноз: плохой.



                Блах блах блах блах блах блах блах
                блах блах блах блах блах блах блах
                блах блах блах блах блах блах блах
                блах блах блах блах блах блах блах
                блах блах блах блах блах блах блах
                блах йак йак йак йак йак йак йак
                йак йак йак йак йак йак йак йак йак
                йак йак йак йак йак йак йак йак йак
                блах блах хорошо-плохо плохо-хорошо
                все одно хорошо-плохо плохо-хорошо
                все одно иди медленно мимо ящиков
                все одно блах блах блах блах блах
                блах блах блах блах блах блах Блейн
                дребедень все одно все одно йак йак
                йак йак йак йак йак йак йак йак йак
                йак йак гори огнем все одно блах йак
                йак блах блах блах йак блах йак йак
                запеченная индейка жареный гусь все
                одно блах блах блах блах блах блах
                блах блах блах блах блах блах блах
                блах блах блах вина вина вина вина
                вина вина вина блах блах блах блах
                блах блах блах блах йак йак йак йак
                блах блах блах блах блах блах блах
                блах блах блах блах (Прод. на с.б).

     Ниже они увидели фотографию  Роланда,  Эдди,  Сюзанны  и  Джейка,
пересекающих зеркальный двор, словно произошло это днем раньше,  а  не
только что. Надпись под фотографией гласила: "Трагедия в Озе - путники
прибыли в поисках славы и богатства: вместо них нашли смерть".
     - Этого не бойтесь, - молвил Роланд. - Это шутка.
     - Я и не боюсь, - ответил ему Эдди. - но это не просто  шутка.  Я
прожил с Генри Дином достаточно долго, чтобы отличить обычную шутку от
желания подвинуть мне крышу. - Он взглянул на Роланда. -  Надеюсь,  ты
на меня не обидишься, но испуганным выглядишь ты, Роланд.
     - Я в ужасе, - честно признался стрелок.



                                  2


     Глядя на арку, Сюзанна подумала о песне, очень популярной лет  за
десять до того, как Роланд перетащил ее  в  свой  мир.  Увидела  глаз,
уставившийся на меня сквозь дым за Зеленой дверью. "Джо послал  меня",
- сказала я, и кто-то засмеялся за Зеленой дверью. Дверей было две,  а
не одна, и никаких глазков,  чтобы  смотреть  на  них.  Не  собиралась
Сюзанна и говорить кому бы то ни было, что послал  ее  Джо.  Зато  она
прочитала надпись на табличке, болтающейся на круглой стеклянной ручке
одной из дверей: "ЗВОНОК НЕ РАБОТАЕТ, ПОЖАЛУЙСТА, СТУЧИТЕ".
     - Незачем, - бросила она  Роланду,  который  уже  сжал  пальцы  в
кулак, чтобы постучать. - Это из той же сказки, только и всего.
     Эдди чуть откатил кресло, обошел его, взялся  за  круглые  ручки,
толкнул.  Двери  легко  открылись,  повернувшись  в  хорошо  смазанных
петлях. Он переступил порог зеленого грота, рупором  сложил  ладони  у
рта, крикнул:
     - Эй!
     Звук его голоса улетел к дальней стене и  вернулся  измененным...
ослабленным, потерявшимся. Умирающим.
     - Господи, - выдохнул Эдди. - Нам обязательно туда идти?
     - Думаю, что да,  если  мы  хотим  вернуться  на  Луч.  -  Роланд
побледнел еще больше, но двинулся первым. Джейк помог Эдди  перекатить
кресло Сюзанны через порожек из темно-зеленого стекла. Ыш двинулся  за
ними, его сапожки красными точками поблескивали на  зеленом  полу.  Не
прошли они и десяти шагов, как двери с грохотом захлопнулись за  ними.
И эхо еще долго не затихало в глубинах Зеленого дворца.



                                  3


     Приемной они не нашли,  лишь  коридор  уводил  их  все  дальше  и
дальше. Вот они и шли вдоль чуть подсвеченных  зеленых  стен.  Коридор
как в фильме, подумал Джейк. Именно там Трусливый Лев так перепугался,
что наступил на свой хвост.
     И тут, словно добавляя  еще  толику  достоверности,  без  которой
Джейк вполне мог бы и обойтись, Эдди заговорил  дребезжащим  (и  очень
похожим) голосом Берта Лара:
     - Погодите, друзья, я вот подумал... а ведь у  меня  нет  особого
желания встречаться с Колдуном. Я лучше обожду вас снаружи!
     - Прекрати! - осадил его Джейк.
     - Ати!  -  согласился  Ыш.  Он  следовал  за  Джейком  по  пятам,
настороженно глядя по сторонам.  Джейк  не  слышал  ничего,  кроме  их
шагов... однако что-то чувствовал: звук, которого не было.  Все  равно
что смотреть на ветровой колокольчик, подумал  Джейк,  которому  нужно
лишь легкое дуновение, чтобы зазвенеть.
     - Извини. Больше не буду. -  Эдди  протянул  руку.  -  Посмотрите
туда.
     Ярдах в сорока зеленый коридор  заканчивался  зеленой  же  дверью
невероятной высоты... никак не меньше тридцати футов. А вот из-за нее,
Джейк теперь это слышал, доносилось мерное гудение. По мере  того  как
они подходили ближе и гудение становилось все громче, нарастал  и  его
страх. Он помнил этот звук: он слышал его, когда Гашер  тащил  его  по
подземельям Лада и когда он и его друзья едва успели к  отходу  Блейна
Моно. То работали двигатели, точно такие же, что стояли и на поезде.
     - Это же кошмар. - Джейк едва не плакал. - Мы вернулись к тому, с
чего начали.
     - Нет, Джейк, - взъерошил ему волосы стрелок. -  Никогда  так  не
думай. То, что ты чувствуешь, - иллюзия. Так что ни шагу назад.
     Надпись на двери в фильме отсутствовала, и только Сюзанна  знала,
что это слова Данте. "ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ", - прочитали
они.
     Роланд протянул правую, о двух пальцах руку, толкнул  дверь.  Она
открылась.



                                  4


     За дверью глазам Джейка, Сюзанны и Эдди предстал зал, в интерьере
которого странным образом перемешались  элементы  тронного  зала,  как
представляли его себе иллюстраторы сказки Л.  Фрэнка  Баума  и  Блейна
Моно. На полу лежал толстый ковер  (светло-синий,  как  в  салоне  для
баронов).  Сводчатый  потолок  уходил  в  темно-зеленую  высь,  как  в
кафедральном  соборе.  Стеклянные  колонны,  поддерживающие   потолок,
светились зеленым и розовым светом. Розовая  краска  точно  такого  же
оттенка покрывала корпус Блейна. Джейк видел, что  поверхность  колонн
не гладкая, на ней вырезаны тысячи и тысячи различных  изображений,  и
все они пугали, будоражили. Преобладали среди них лица с раззявленными
в крике ртами.
     А прямо перед ними, превращая их в  жалких  муравьев,  возвышался
громадный,  зеленого  стекла  трон.  Джейк  попытался  прикинуть   его
размеры,  но  не  получилось.  Не  нашлось  объектов  сравнения  -  за
исключением трона другой мебели в зале не было.  Подумал,  что  спинка
трона высотой в добрых пятьдесят футов, но с тем же успехом она  могла
быть и в полтора, и в два раза выше.
     Украшал спинку широко раскрытый глаз, только на этот раз красный,
а не  желтый.  Подсветка  трона  ритмично  мигала,  оживляя  глаз:  он
"бился", словно сердце.
     Над троном, словно  трубы  средневекового  органа,  расположились
тринадцать здоровенных цилиндров,  каждый  пульсировал  своим  цветом.
Каждый, кроме того, что располагался по центру. Черный, как полночь, и
застывший, как смерть.
     - Эй! - крикнула Сюзанна с кресла. - Есть тут кто-нибудь?
     От ее голоса цилиндры сверкнули так  ярко,  что  Джейку  пришлось
прикрыть  глаза.  Мгновение  тронный  зал  переливался  всеми  цветами
радуги. А затем свет ушел из цилиндров,  они  потемнели,  умерли,  как
колдовской кристалл в истории Роланда, когда ему (или  управляющей  им
силе) казалось, что пора  передохнуть.  Но  подсветка  зеленого  трона
осталась, то усиливаясь, то слабея.
     Они услышали новый звук, что-то  зажужжало,  словно  включился  в
работу очень древний сервомеханизм. Он привел  в  действие  панели  на
подлокотниках трона, которые, сдвинувшись, открыли черные щели в шесть
футов  длиной  и  два  -  шириной.  Из  щелей  повалил  розовый   дым.
Поднимаясь,  он  темнел  и  становился  ярко-алым.  Образуя  очень  уж
знакомую зигзагообразную линию. Джейк понял, что это за линия, еще  до
того, как в дыме появились слова:
     (Лад, Кандлтон, Рейлейя, Песий водопад, Дашервилл, Топика)
     Карта-схема маршрута Блейна. Роланд мог говорить что угодное том,
как все переменилось, что ощущение Джейка, будто он оказался пленником
кошмара,
     (это самый жуткий кошмар в моей жизни, и это истинная правда)
     всего лишь иллюзия, созданная сбитым с толку разумом и испуганным
сердцем, но Джейк знал, что это не так.  Это  место  могло  напоминать
тронный зал Оза, Великого и Ужасного,  но  на  самом  деле  они  вновь
попали в объятия Блейна Моно. Поднялись к нему на борт, и скоро  опять
начнется марафон загадок. От ужаса Джейку хотелось кричать.



                                  5


     Эдди узнал голос, который  прогремел  из  дымящейся  карты-схемы,
зависшей над зеленым троном, но не поверил, что с  ним  говорит  Блейн
Моно. Не верил он и в то,  что  они  имеют  дело  с  Колдуном  Оза.  С
каким-то колдуном, возможно, но этот дворец - не Изумрудный  город,  а
Блейн мертв, как собачье дерьмо. Эдди  погнал  его  домой  с  пером  в
заднице.
     - ПРИВЕТСТВУЮ ВАС ВНОВЬ, МАЛЕНЬКИЕ ПУТНИКИ!
     Дымящаяся карта-схема пульсировала, но Эдди более не ассоциировал
ее с голосом, хотя здешнему хозяину очень этого и хотелось. Нет, голос
шел из цилиндров.
     Он глянул вниз, увидел побледневшее лицо Джейка, присел  рядом  с
ним.
     - Это все фокусы, дружок.
     - Н-нет... это Блейн... он... не умер...
     - Умер, будь спок. А все это - чуть более громкая версия школьных
объявлений. Кому после уроков положено явиться  в  комнату  шесть  для
занятий с логопедом. Усек?
     - Что? - Джейк вскинул голову, его губы дрожали,  глаза  блестели
от слез. - Что ты...
     - Эти цилиндры - динамики. Любой писк можно превратить в  гром  с
помощью двенадцати колонок фирмы "Долби". Разве ты не  помнишь  фильм?
Его голос должен звучать громко, Джейк, потому  что  он  -  балаболка.
Всего лишь балаболка.
     - ЧТО ТЫ  ТАМ  ШЕПЧЕШЬ  ЕМУ,  ЭДДИ  ИЗ  НЬЮ-ЙОРКА?  РАССКАЗЫВАЕШЬ
ОЧЕРЕДНУЮ ГЛУПУЮ ШУТКУ? ИЛИ ОДНУ ИЗ ТВОИХ ДРЯННЫХ ЗАГАДОК?
     - Да, - ответил Эдди. -  Именно  ее.  "Сколько  нужно  биполярных
компьютеров, чтобы ввернуть лампочку?" Кто ты, приятель?  Я  прекрасно
знаю, что ты не Блейн Моно. Так кто ты?
     - Я... ОЗ! - прогремел голос.  Замерцали  стеклянные  колонны.  И
цилиндры за троном. - ОЗ ВЕЛИКИЙ! ОЗ МОГУЧИЙ! А КТО ВЫ?
     Сюзанна подкатилась к зеленым ступеням, что вели к трону,  такому
громадному, что даже лорд Перт показался бы рядом с ним карликом.
     - Я - Сюзанна Дин, маленькая и увечная. Мне  с  детства  внушали,
что в основе общения должна  лежать  вежливость,  а  не  грубость.  Мы
здесь, потому что нас тут  ждут...  иначе  мы  не  получили  бы  новой
обувки.
     - ЧТО ТЫ  ХОЧЕШЬ  ОТ  МЕНЯ,  СЮЗАННА?  ЧТО  ТЫ  ХОЧЕШЬ  ОТ  МЕНЯ,
МАЛЕНЬКАЯ КРЕСТЬЯНОЧКА?
     - Ты знаешь, - ответила она. - Мы  хотим  того  же,  что  и  все,
насколько мне  известно...  вновь  вернуться  домой,  потому  что  нет
второго такого места, как дом. Мы...
     - Нельзя вернуться домой, - испуганно прошептал Джейк.  -  Нельзя
вновь вернуться домой. Так сказал Томас Вулф [Томас Вулф (1900-1938) -
известный   американский    писатель    и    драматург.    Прославился
монументальными романами-эпопеями.], и это правда.
     - Это ложь, сладенький, - возразила Сюзанна. - Чистая ложь. Вновь
вернуться домой можно. Для этого надо лишь найти подходящую  радугу  и
пройти под ней. Мы ее нашли. А  дальше,  как  ты  понимаешь,  придется
только работать ножками.
     - ТЫ ХОЧЕШЬ ВЕРНУТЬСЯ В НЬЮ-ЙОРК, СЮЗАННА ДИН?  ЭДДИ  ДИН?  ДЖЕЙК
ЧЕЙМБЕРЗ? ЭТОГО ВЫ ПРОСИТЕ У ОЗА, ВЕЛИКОГО И МОГУЧЕГО?
     - Нью-Йорк нам больше не дом, - ответила Сюзанна. Такая маленькая
и такая бесстрашная, в новом  кресле-каталке  у  подножия  громадного,
пульсирующего зеленым цветом трона. - Так же как и Гилеад не  дом  для
Роланда. Верни нас на Тропу Луча. Туда мы хотим  попасть,  потому  что
там наш дом. Единственный дом, который у нас есть.
     - УХОДИТЕ!  -  выкрикнул  голос  из  цилиндров.   -   УХОДИТЕ   И
ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ЗАВТРА! ТОГДА МЫ И  ОБСУДИМ  ЛУЧ!  ТРАЛЯ-ЛЯ-ЛЯ,  СКАЗАЛА
СКАРЛЕТТ, МЫ ПОГОВОРИМ О ЛУЧЕ ЗАВТРА, ПОТОМУ ЧТО ЗАВТРА  БУДЕТ  ДРУГОЙ
ДЕНЬ!
     - Нет, - возразил Эдди. - Мы поговорим об этом сейчас.
     - НЕ ГНЕВИ ВЕЛИКОГО И МОГУЧЕГО  ОЗА!  -  грозно  ревел  голос,  и
цилиндры яростно вспыхивали при каждом слове.  Сюзанна  понимала,  что
все это действо затеяно с тем, чтобы пугать, но ей хотелось  смеяться.
Она словно смотрела на коммивояжера, демонстрирующего  новую  игрушку.
Эй, детки! Когда вы  говорите,  цилиндры  вспыхивают  ярче!  Убедитесь
сами!
     - Сладенький, ты лучше послушай меня, - обратилась Сюзанна  к  их
невидимому  собеседнику.  -  Это  тебе  не  следует  гневить  людей  с
револьверами на боку. Особенно если ты живешь в стеклянном доме.
     - Я СКАЗАЛ, ПРИХОДИТЕ ЗАВТРА!
     Из щелей в троне повалил красный дым. Куда более густой.  Дымовая
карта-схема  маршрута  Блейна  смешалась  с  ним.  На  этот  раз   дым
сформировался в лицо. Узкое, суровое, обрамленное длинными волосами.
     Это человек,  которого  Роланд  застрелил  в  пустыне,  сразу  же
догадалась Сюзанна. Джонас, я точно знаю.
     Теперь голос Оза чуть дрожал, видать, от негодования.
     - НЕУЖЕЛИ  ВЫ  ОСМЕЛИВАЕТЕСЬ  УГРОЖАТЬ  ВЕЛИКОМУ  ОЗУ?   -   Губы
гигантского дымящегося лица, повисшего  над  троном,  пренебрежительно
изогнулись. - НЕБЛАГОДАРНЫЕ СУЩЕСТВА! О, НЕБЛАГОДАРНЫЕ СУЩЕСТВА!
     Эдди, который все эти трюки с дымом  и  зеркалами  распознавал  с
первого взгляда,  оглядел  тронный  зал.  Внезапно  глаза  его  широко
раскрылись, он схватил Сюзанну повыше локтя.
     - Посмотри, - прошептал он. - Господи, Сюз, посмотри на Ыша?
     Ушастик-путаник  не  проявлял   никакого   интереса   к   дымовым
призракам, будь то карты-схемы маршрута  монорельсового  поезда,  лица
мертвых Охотников  за  гробами  или  просто  голливудские  спецэффекты
довоенной поры. Он увидел (или учуял) что-то гораздо более интересное.
     Сюзанна потянулась к Джейку, развернула его, указала на ушастика.
Увидела, как округлились глаза мальчика  за  мгновение  до  того,  как
ушастик добрался до маленькой ниши в левой стене. От тронного зала  ее
отделяла зеленая занавеска, по цвету неотличимая от стеклянной  стены.
Ыш вытянул длинную шею, зубы его сомкнулись  на  материи,  он  потащил
занавеску в сторону.



                                  6


     За занавеской помигивали  красные  и  зеленые  огоньки,  цилиндры
вертелись в стеклянных корпусах, стрелки качались из стороны в сторону
на длинных рядах подсвеченных изнутри циферблатов. Но Джейк смотрел не
на пульт управления, а на человека, сидящего перед ним, спиной к  ним.
С длинными волосами, слипшимися от грязи  и  крови.  С  наушниками  на
голове. Говорил он в маленький микрофон, висящий на  уровне  его  рта.
Поскольку сидел он спиной к тронному залу, то поначалу и не понял, что
Ыш учуял его и нашел.
     - УХОДИТЕ! - гремел голос из динамиков... да только теперь  Джейк
видел источник этого голоса. - ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ЗАВТРА, ЕСЛИ  ХОТИТЕ,  НО
СЕЙЧАС УХОДИТЕ! Я ВАС ПРЕДУПРЕЖДАЮ!
     - Это Джонас,  должно  быть,  Роланд  его  все-таки  не  убил,  -
прошептал Эдди, но Джейк знал, что это не так. Он узнал голос, пусть и
искаженный усилителями. Как  он  мог  даже  подумать,  что  это  голос
Блейна?
     - Я ПРЕДУПРЕЖДАЮ ВАС, ЕСЛИ ВЫ ОТКАЖЕТЕСЬ...
     Ыш  тявкнул,   резко,   угрожающе.   Мужчина   у   пульта   начал
поворачиваться.
     Расскажи мне, мой мальчик, Джейк  помнил,  как  обладатель  этого
голоса обращался к нему до того, как  в  его  руки  попали  усилители.
Расскажи  мне  все,  что  ты  знаешь  о   биполярных   компьютерах   и
транзитивных схемах. Расскажи мне, и я дам тебе попить.
     За пультом сидел не Джонас и не  Колдун.  Он  видел  перед  собой
внука Давида Шустрого. За пультом сидел Тик-Так.



                                  7


     Джейк смотрел  на  него,  оцепенев  от  ужаса.  Злобное,  опасное
существо, что обитало в подземельях  Лада  вместе  с  себе  подобными,
Гашером, Хутсом, Брандоном и Тилли. Правда, с тех  времен  он  здорово
изменился. Его левый глаз, тот, что Ыш порвал когтями, вытек, и на его
месте осталось бельмо. Правую половину  черепа  скальпировали:  волосы
там больше не росли. Джейк вроде бы помнил,  как  после  его  выстрела
кожу сорвало с головы Тик-Така, но тогда он был на  грани  истерики...
как и теперь.
     Ыш тоже узнал человека, который  пытался  его  убить,  и  яростно
тявкал, наклонив голову к самому полу,  оскалив  зубы,  выгнув  спину.
Тик-Так изумленно таращился на него.
     - Не обращайте внимания на человека  за  занавеской,  -  раздался
голос у них за спиной, слова сменились смехом. - У моего  друга  Эндрю
сегодня  опять  неважнецкое  настроение.  Бедняжка.  Наверное,  я  зря
перенес  его  сюда  из  Лада,  но  тогда  он   показался   мне   таким
несчастным... - И вновь послышался смех.
     Джейк  обернулся  и  увидел,  что  в  глубине  громадного  трона,
скрестив  перед  собой  ноги,  сидит  мужчина.  В   джинсах,   темной,
подпоясанной ремнем куртке,  старых,  поношенных  ковбойских  сапогах.
Куртку украшал значок - пуговица с головой свиньи. Меж ее глаз темнела
дырка от пули. На коленях  незнакомец  держал  мешок  с  завязкой.  Он
выпрямил спину, расправил плечи, улыбка разом сползла  с  лица,  глаза
сверкнули, в оскале обнажились зубы.
     - Разберись с ними, Эндрю! Разберись с ними! Убей их! Убей!  Всех
и каждого!
     - Моя жизнь принадлежит тебе! - крикнул в ответ мужчина в нише, и
только тут Джейк заметил стоящий  в  углу  автомат.  Тик-Так  вскочил,
схватил его. - Моя жизнь принадлежит тебе!
     Он повернулся к тронному залу, и  тут  же  Ыш  прыгнул  на  него,
вцепившись в левую ляжку Тик-Така у самой промежности.
     Эдди и Сюзанна одновременно выхватили большие револьверы Роланда.
И выстрелили синхронно. Одна пуля снесла Тик-Таку полчерепа, забрызгав
пульт ошметками мозга и кровью, вторая разворотила шею.
     Тик-Так двинулся на них. Шаг, другой. Ыш отцепился от  его  ноги,
рыча, попятился. На третьем  шаге  Тик-Так  протянул  руки  к  Джейку,
единственный зеленый глаз Тики источал  ярость.  Мальчику  показалось,
что он услышал последнюю мысль Тик-Така: Ах ты, маленький паскудыш...
     А потом Тик-Так повалился вперед, как  он  повалился  в  Колыбели
седых... только на этот раз больше не встал.
     - Так пал лорд Перт, и  сотряслась  земля,  -  изрек  человек  на
троне.
     Только он не человек, подумал Джейк. Совсем не  человек.  Похоже,
мы наконец-то нашли Колдуна. И я почти наверняка знаю, что  у  него  в
мешке.
     - Мартен. - Роланд протянул левую руку, ту, на  которой  остались
все пять пальцев. -  Мартен  Броудклоук.  После  стольких  лет.  После
стольких столетий.
     - Хочешь это, Роланд?
     Эдди вложил револьвер, из которого он убил Тик-Така, в левую руку
Роланда. Из ствола еще вился сизый дымок. Роланд взглянул на револьвер
так, словно видел  его  впервые,  затем  медленно  поднял,  нацелил  в
дыбящуюся, розовощекую фигуру, сидящую скрестив ноги на троне Зеленого
дворца.
     - Наконец-то. - Роланд взвел курок.  -  Наконец-то  я  вижу  тебя
сквозь прорезь прицела.



                                  8


     - От этого шестизарядника проку не будет:  о  чем,  я  думаю,  ты
догадываешься, - усмехнулся Мартен. - Во всяком случае,  против  меня.
Он не выстрелит, старина. Ни на что,  кроме  осечки,  не  рассчитывай.
Между прочим, а как поживают твои родственники? За столько лет  совсем
потерял их из виду. Страсть как не люблю писать письма. Кто-то  должен
меня за это пожурить, просто обязан.
     Он откинул голову  и  расхохотался.  Роланд  нажал  на  спусковой
крючок. Вместо громкого выстрела раздался глухой щелчок.
     - Не повезло, - с  притворной  печалью  вздохнул  восседающий  на
троне мужчина. - Должно быть, ты случайно взял  подмокшие  патроны.  С
выдохшимся порохом. Заглушить вой червоточины они могут, а вот  против
старых колдунов не годятся. Жаль. А твоя  рука,  Роланд,  посмотри  на
свою руку! Я вижу, пальцев на ней поубавилось. Как же тебе не повезло.
А ведь все могло сложиться куда лучше.  Ты  и  твои  друзья  могли  бы
зажить полноценной жизнью,  и  это,  как  сказал  бы  Джейк,  истинная
правда. Никаких тебе гигантских омаров, никаких свихнувшихся  поездов,
никаких опасных, даже смертельно опасных, путешествий в другие миры. А
требуется  для  этого  сущий  пустяк:  отказаться  от  этой  глупой  и
безнадежной затеи - поиска Башни.
     - Нет, - ответил Эдди.
     - Нет, - ответила Сюзанна.
     - Нет, - ответил Джейк.
     - Нет, - ответил Ыш и тявкнул.
     Темный  человек  на  троне  продолжал  улыбаться,  такие   ответы
нисколько его не смутили.
     - Роланд? А как ты? - Он  медленно  поднял  мешок.  Запылившийся,
старый. Он свисал с руки колдуна, как  капля-слеза,  и  теперь  сквозь
мешковину начало пробиваться розовое сияние. - Одно твое слово,  и  им
не придется смотреть  на  то,  что  внутри...  не  придется  лицезреть
последнюю сцену той давнишней пьесы.  Одно  твое  слово.  Откажись  от
Башни и иди своей дорогой.
     - Нет, - ответил Роланд и улыбнулся.  И  по  мере  того  как  его
улыбка становилась все шире, лицо Мартена  начало  вытягиваться.  -  Я
знаю, что ты можешь заговорить оружие, принадлежащее этому миру.
     - Роланд, мне неизвестно, о чем ты думаешь, но  предупреждаю,  не
стоит тебе...
     - Сердить Оза Великого? Оза Могучего? Но я думаю,  что  рассержу,
Мартен... или Мейрлин... или как там ты называешь себя теперь.
     - Флегг, - представился мужчина на троне. - И мы уже встречались.
- Он вновь улыбнулся. Обычно от улыбки  лицо  становится  шире,  но  у
Флегга оно  еще  больше  вытянулось  в  презрительной  гримасе.  -  На
развалинах Гилеада. Ты и твои выжившие дружки... этот  смешливый  осел
Катберт  Оллгуд  и,  кажется,  Декарри,  парень  с   родимым   пятном,
отправились на запад искать Башню. Или, по терминологии  мира  Джейка,
решили повидаться с Колдуном. Я знаю, вы видели,  ты  видел  меня,  но
сомневаюсь, что до сегодняшнего дня ты знал о том, что и я видел тебя.
     - И еще увидишь, - ответил Роланд. - Если,  конечно,  я  не  убью
тебя сейчас и больше ты ни во что не будешь вмешиваться.
     По-прежнему сжимая револьвер в левой руке, правой он схватился за
пистолет, заткнутый за пояс джинсов, "ругер" Джейка, оружие из  другой
реальности, и, возможно,  неподвластное  чарам  Колдуна.  Как  всегда,
скорость его движений не улавливалась человеческим глазом.
     Мужчина на троне вскрикнул, отпрянул. Мешок свалился с его колен,
хрустальный шар, тот самый, что когда-то держала в руках Риа, держал в
руках Джонас, держал в руках Роланд, выкатился из него. Из щелей вновь
вырвались клубы дыма, на этот раз не красные,  а  зеленые.  И  окутали
трон.  Однако  Роланд  все  равно   сумел   бы   застрелить   Колдуна,
растворяющегося в дыму, если  бы  сразу  выхватил  "ругер".  Но  мушка
зацепилась  за  пряжку  ремня.  Чтобы  освободить  ее,   потребовалась
четверть секунды, вот на эту четверть  Роланд  и  опоздал.  Трижды  он
выстрелил в клубящийся дым, потом бросился к трону,  не  слыша  криков
своих друзей.
     Дым Роланд разогнал руками. Его пули вышибли немало  осколков  из
спинки  трона,  но  человекоподобное  существо,  назвавшееся  Флеггом,
исчезло. Роланд поневоле задумался, а видел ли он  его,  или  ему  все
почудилось?
     Магический кристалл, однако, розово поблескивал на сиденье, как и
много лет назад, когда стрелок был молод  и  влюблен.  Осколок  Радуги
Мейрлина подкатился к самому краю сиденья. Еще  два  дюйма,  и  он  бы
свалился с него и разбился об пол. Не разбился, этот дьявольский  шар,
сияние которого Сюзан Дельгадо впервые увидела через окно хижины  Риа,
куда она прокралась под светом Целующейся Луны.
     Роланд поднял хрустальный шар - тот лег на ладонь стрелка, словно
и не покидал ее, - заглянул в туманные глубины.
     - Вот  тебе  грех  жаловаться  на  жизнь,  -   прошептал   Роланд
магическому кристаллу. Подумал о  Риа,  которую  видел  в  нем,  о  ее
старческих насмешливых глазах. Подумал о языках  пламени  праздничного
костра, охвативших Сюзан, сжегших ее.
     Исчадие ада, подумал он. Если я грохну тебя  об  пол,  мы  просто
утонем в потоке слез, который хлынет из твоего разбитого чрева... слез
всех тех, кого ты погубил.
     А почему не сделать этого? Оставшись  в  целости,  этот  кристалл
скорее всего помог бы  им  вновь  выйти  на  Тропу  Луча,  но  Роланд,
откровенно говоря, не верил, что им требуется его  помощь.  Он  думал,
что Тик-Так и существо, называющее себя  Флеггом,  были  их  последним
препятствием. Зеленый дворец - вот их пропуск в Срединный мир... и  он
принадлежал им. Они захватили его в бою.
     Но ты еще не можешь возвращаться в  Срединный  мир,  стрелок.  Не
можешь, не рассказав свою историю до конца,  не  коснувшись  последней
главы.
     Чей это был голос? Ваннея? Нет. Корта?  Нет.  И  не  голос  отца,
который однажды вытащил его голым  из  кровати  шлюхи.  То  был  самый
суровый голос, который он частенько слышал  в  тревожном  сне,  голос,
который ему хотелось ублажить, но случалось такое редко. Нет,  не  тот
голос, на этот раз не тот.
     На этот раз он услышал голос ка... ка, что  как  ветер.  Так  ему
сказали в то лето,  на  четырнадцатом  году  жизни...  но  он  еще  не
закончил свою историю. Как в  случае  с  Деттой  Уокер  и  гадательным
блюдцем Синей Дамы, кое-что осталось невысказанным. Осталось тайным. И
речь шла не о том, сумеют ли они выйти из Зеленого дворца и  вернуться
на Тропу Луча. Вопрос ставился иначе: смогут ли  они  выйти  ка-тетом?
Если да, они не должны ничего скрывать  друг  от  друга,  и  ему  надо
рассказать им о том, как он в  последний  раз  заглянул  в  колдовской
кристалл. Через  три  ночи  после  торжественного  банкета.  Ему  надо
рассказать им...
     Нет, Роланд, прошептал  голос.  Не  просто  рассказать.  Этим  не
отделаешься, И ты это знаешь. Да, он знал. Роланд повернулся  к  своим
друзьям:
     - Подойдите.
     Они медленно подошли, с  широко  раскрытыми  глазами,  в  которых
отражалось пульсирующее розовое сияние. Уже загипнотизированные,  даже
Ыш, магическим кристаллом.
     - Мы - ка-тет. -  Роланд  протянул  шар  к  ним.  -  Единство  из
множества. Я потерял мою единственную любовь в  самом  начале  пути  к
Темной Башне. А теперь всмотритесь в этот шар, и  вы  увидите,  что  я
потерял потом. Смотрите внимательно.
     Они всмотрелись.  Магический  кристалл,  сжатый  руками  Роланда,
запульсировал быстрее. Он вобрал их в себя и унес  прочь.  Захваченные
розовым вихрем, они перелетели по Колдовской радуге в тот Гилеад,  что
встретил Роланда, Катберта и Алена как победителей.




                           Глава четвертая





                               КРИСТАЛЛ





                                  1


     Джейк из  Нью-Йорка  стоит  в  верхнем  коридоре  замка  Гилеада,
действительно  дворца,  который  не  чета   дому   мэра   Хэмбри.   Он
оглядывается и видит Сюзанну и Эдди у гобелена,  с  широко  раскрытыми
глазами, держащихся за руки. И Сюзанна стоит, ноги к ней вернулись, по
крайней мере в Гилеаде, и на ногах у нее уже пара рубиновых башмачков,
какие были на Дороти, когда та ступила на свой  Великий  Тракт,  чтобы
найти Колдуна Оза, этого балаболку.
     У нее есть ноги, потому что это сон, думает Джейк, но  он  знает,
что это не сон. Он опускает голову и видит  Ыша,  который  смотрит  на
него обеспокоенными, умными, с золотыми ободками глазками. На нем  все
еще красные  сапожки,  Джейк  наклоняется  и  гладит  Ыша  по  голове.
Чувствует под рукой его шерсть. Она настоящая, реальная. Нет,  это  не
сон.
     Однако Роланда здесь  нет,  отмечает  Джейк.  Их  четверо,  а  не
пятеро. И он отмечает кое-что еще: воздух в  галерее  розоватый,  и  у
каждой лампы, освещающей коридор, - розовый ореол.
     Что-то должно случиться!  Какая-то  сцена  произойдет  у  них  на
глазах. И, словно эта мысль послужила  катализатором,  мальчик  слышит
приближающиеся шаги.
     Эту историю я знаю, думает Джейк. Мне ее уже рассказывали.
     Когда Роланд огибает угол,  Джейк  понимает,  что  это  будет  за
история: та самая, в которой Мартен Броудклоук останавливает  Роланда,
когда тот идет на крышу, где, возможно, прохладнее, чем в здании. "Эй,
мальчик! - скажет Мартен. - Входи! Не стой в коридоре! Твоя мать хочет
поговорить с тобой". Но, разумеется, это ложь,  и  навсегда  останется
ложью, сколько бы раз ни возвращалось время к этому моменту. Мартен-то
хочет, чтобы мальчик увидел свою мать и понял,  что  Габриэль  Дискейн
стала любовницей отцова колдуна. Мартен хочет подтолкнуть  мальчика  к
прохождению обряда посвящения в мужчины в столь  юном  возрасте,  пока
отец в отъезде и не может остановить его; он  хочет  убрать  щенка  со
своего пути, пока тот не отрастил зубы и не начал кусаться.
     И сейчас они все это увидят; грустная комедия эпизод за  эпизодом
пройдет у них перед глазами. Я еще слишком  молод,  думает  Джейк,  но
ведь и Роланд еще очень молод; ему будет лишь на три года больше,  чем
Джейку сейчас, когда он с друзьями приедет в Меджис и  встретит  Сюзан
на Великом Тракте. Только на три года больше, когда он полюбит ее. Мне
все равно, я не хочу это видеть... И  не  увижу,  понимает  он,  когда
Роланд подходит ближе: все это давно случилось. Потому что на дворе не
август, время Полной Земли, а поздняя осень или ранняя зима. Он  может
это утверждать, потому что на Роланде пончо, сувенир,  привезенный  из
его путешествия на Внешнюю Дугу, и  пар,  который  при  каждом  выдохе
вылетает изо рта и носа стрелка: в Гилеаде нет центрального отопления,
и в коридорах холодно.
     Есть  и  другие  изменения:  вооружен  теперь  Роланд  фамильными
револьверами Дискейнов,  большими,  с  сандаловыми  рукоятками.  Джейк
думает, что отец вручил их Роланду на банкете. Он не знает, откуда ему
это известно, но он знает. И лицо Роланда, все еще юношеское,  уже  не
такое открытое, гладкое,  как  лицо  мальчика,  который  шел  этим  же
коридором пять месяцев назад. За это  время  мальчик  многое  пережил,
прошел через многие испытания, и поединок с Кортом был далеко не самым
сложным.
     Джейк видит кое-что  еще:  на  юноше-стрелке  красные  ковбойские
сапоги. Роланд, правда, об этом не подозревает. Потому что все это  не
происходит в действительности.
     И, однако, происходит.  Они  внутри  колдовского  кристалла,  они
внутри розового вихря (розовый  ореол  у  лампочек  напоминает  Джейку
Песий водопад,  радуги,  вращающиеся  в  тумане),  и  вот  тут  все  и
случается.
     - Роланд! -  кричит  Эдди.  Он  и  Сюзанна  по-прежнему  стоят  у
гобелена. Сюзанна ахает и  хватает  его  за  плечо,  хочет,  чтобы  он
замолчал, но Эдди отмахивается, - Нет, Роланд! Не надо! Плохая идея!
     - Нет! Олан! - подает голос Ыш. Роланд  словно  и  не  слышит  их
обоих, проходит на расстоянии вытянутой руки от Джейка, не  видя  его.
Для Роланда их здесь нет. В красной обувке или без оной, их  ка-тет  в
его далеком будущем.
     Он останавливается  у  двери  в  конце  коридора,  мнется,  потом
поднимает кулак и стучит. Эдди направляется к нему, не  отпуская  руки
Сюзан... просто тащит ее за собой.
     - Пошли, Джейк, - говорит Эдди. - Нет, я не хочу.
     - Никого не волнует, что ты хочешь,  а  чего  -  нет,  и  ты  это
знаешь. Мы должны это увидеть. Если не в наших силах  остановить  его,
мы хотя бы должны сделать то, ради чего попали сюда. А теперь иди!
     С тяжелым сердцем, с скрутившимся в узел  желудком,  Джейк  идет.
Когда они приближаются к Роланду, какими огромными кажутся  револьверы
на его тощих бедрах, какое у него уже усталое лицо, даже в  молодости,
Джейку хочется плакать. А стрелок вновь стучит в дверь.
     - Ее там нет, сладенький, - кричит ему Сюзанна. - Ее там нет  или
она не открывает дверь, но для тебя это одно и то  же!  Уходи!  Оставь
ее! Она этого не стоит! Пусть даже она твоя мать, она этого не  стоит!
Уходи!
     Но Роланд не слышит и ее и не уходит. Когда Джейк, Эдди,  Сюзанна
и Ыш подходят вплотную, Роланд толкает дверь в комнату матери: она  не
заперта. Он %открывает ее, за ней -  сумрачная  комната  с  затянутыми
шелком стенами. На полу - ковер, похожий на персидский, какие нравятся
матери Джейка... только этот ковер, Джейк знает, привезли из провинции
Кашимин.^
     %Ближе к дальней стене гостиной, у  окна,  которое  дребезжит  на
северном ветру, Джейк видит кресло  с  низкой  спинкой  и  знает,  что
именно в нем сидела она, когда Роланд проходил испытание; в нем сидела
она, когда сын заметил на ее шее отметину от поцелуя.^
     %Кресло сейчас пустует, но  когда  стрелок  входит  в  комнату  и
поворачивает к двери, ведущей в спальню, Джейк замечает мыски  туфель,
черные - не красные, выглядывающие из-под портьеры рядом с дребезжащим
окном.^
     - %Роланд! - кричит он. - Роланд, за портьерой! Кто-то  стоит  за
портьерой! Берегись!^
     %Но Роланд не слышит.^
     - %Мама? - зовет он, и даже голос его тот же, Джейк узнал бы  его
где угодно... но звучит он куда звонче,  молодой  голос.  Его  еще  не
посадили ветер, пыль и сигаретный дым. - Мама, это я, Роланд!  Я  хочу
поговорить с тобой!^
     %Нет ответа. Он проходит коротким коридором, что ведет в спальню.
Джейк рвется на части. Ему хочется  остаться  в  гостиной,  подойти  к
портьере и рвануть ее, но он знает, что от  него  ждут  другого.  Даже
если он попытается, толку не будет. Рука его пройдет  сквозь  материю,
как рука призрака.^
     - %Пошли, - говорит Эдди. - Нельзя от него отставать.^
     %Они идут, сбившись  в  кучку,  при  других  обстоятельствах  это
вызвало бы смех. Но не сейчас. Сейчас трое друзей жмутся друг к  другу
в поисках поддержки.^
     %Роланд стоит, глядя на кровать у левой стены.  Смотрит  на  нее,
как загипнотизированный. Может, пытается представить  себе  Мартена  в
кровати своей матери; может, вспоминает Сюзан, с  которой  никогда  не
спал в настоящей кровати, не говоря уже о такой роскошной, с  пологом.
Джейк видит  профиль  стрелка  в  трехстворчатом  зеркале,  что  стоит
напротив кровати, в алькове. А перед  этим  тройным  зеркалом  мальчик
видит маленький столик. Мальчик его узнает: почти такой же  есть  и  в
спальне его родителей^ - %туалетный столик,  за  которым  мать  обычно
наводит красоту.^
     %По телу стрелка пробегает дрожь, он сбрасывает с себя  груз  тех
мыслей, что одолевали его. Ноги его обуты в эти ужасные сапоги:  такое
ощущение, что он пересекал в них кровавый поток.^
     - %Мама!^
     %Шаг к кровати, и Роланд наклоняется,  словно  думает,  что  мать
может прятаться под ней. Если она  и  прячется,  то  в  другом  месте:
туфли, которые выглядывали из-под  портьеры,  -  женские,  и  в  конце
короткого коридора, за дверью в спальню, сейчас стоит  женщина.  Джейк
видит подол ее платья,^
     %И он видит кое-что еще. Джейк  лучше  Сюзанны  с  Эдди  понимает
сложные взаимоотношения Роланда с матерью и отцом, потому что родители
Джейка очень похожи на родителей Роланда: Элмер Чеймберз -  стрелок  в
своей телевещательной компании, у  Меган  Чеймберз  -  длинная  череда
любовников, Джейку ничего такого не говорили, но он  знает,  непонятно
как; он разделяет^ кхеф %с матерью и отцом, и он знает то, что знает,^
     %Знает он кое-что и о Роланде: тот видел свою мать  в  колдовском
кристалле. Именно Габриэль Дискейн, только что вернувшаяся с  покаяния
в Дебарри, после банкета должна во всем повиниться  мужу  и  испросить
прощения, чтобы вновь оказаться в его постели, а затем,  когда  Стивен
задремлет, расслабившись от любовных утех, вонзить нож ему в  грудь...
или чуть оцарапать руку, даже не разбудив его. С таким ножом результат
будет один.^
     %Роланд увидел все в хрустальном шаре, перед тем как  отдать  его
отцу, и Роланд предотвратил эту трагедию. Чтобы спасти  жизнь  Стивена
Дискейна, сказали бы Эдди и Сюзанна, исходя из того, что им  известно.
Джейк, в силу своего несчастного детства, знает, что это не все. Чтобы
спасти и жизнь матери. Дать ей последний  шанс  внять  голосу  разума,
встать рядом с мужем, твердо взять его сторону. Последний шанс порвать
с Мартеном Броудклоуком.^
     %Конечно, она порвет, конечно, она должна порвать!  Роланд  видел
ее лицо в тот день, видел, какая она  была  несчастная,  так  что  она
обязательно должна  порвать  с  Мартеном!  Не  может  же  она  выбрать
колдуна! Если он только сможет.^..
     %Вновь сказывается неопытность юности: Роланд и представить  себе
не может, что несчастье и стыд не соперники страсти. Он пришел,  чтобы
поговорить с матерью, чтобы уговорить ее вернуться к отцу, пока еще не
поздно. Однажды он спас ее от себя, скажет он ей, но второй раз такого
не будет.^
     А если она не  согласится,  %думает  Джейк,^  или  начнет  юлить,
притворяться,  что  понятия  не  имеет,  о  чем  говорит  сын,  Роланд
предложит ей на выбор: покинуть Гилеад с его помощью, этим же вечером,
или встретить завтрашнее утро в кандалах, чтобы потом повторить судьбу
Хакса, повара, повешенного за предательство.
     - %Мама? - зовет Роланд, все еще  не  зная,  что  за  его  спиной
кто-то прячется. Еще шаг, и тень приходит в движение. Поднимает  руки.
Что-то она в них держит. Не револьвер, Джейк  в  этом  уверен,  что-то
похожее на змею, что-то.^..
     - %Роланд, берегись! - визжит Сюзанна, и  ее  голос  срабатывает,
как магический выключатель.^
     %Что-то лежит на  туалетном  столике...  разумеется,  хрустальный
шар. Габриэль выкрала^  его,  %чтобы  принести  своему  любовнику  как
утешительный приз, раз уж ее сын предотвратил убийство Стивена. И  тут
он вспыхивает, словно вопль Сюзанны включает его. Отбрасывает  розовый
свет на тройное зеркало,  освещает  спальню.  В  этом  свете,  в  этом
тройном  зеркале,  Роланд  наконец-то  видит  стоящую  за  его  спиной
фигуру.^
     - Господи! - %в ужасе вскрикивает Эдди Дин.^ -  Господи,  Роланд!
Это не твоя мать! Это...
     %Это даже не женщина, нет, уже не женщина,  это  ходячий  труп  в
грязном черном платье.  На  голове  лишь  несколько  островков  волос,
вместо носа - проваленная дыра, но глаза сверкают, а змея в  ее  руках
очень  даже  живая.  И  Джейк,  скованный  страхом,  все  же  успевает
подумать, не взяла ли она эту змею из-под той самой скалы, где в  свое
время нашла другую, которую убил Роланд.^
     %Это Риа, которая ждала, пока Роланд придет в апартаменты матери.
Это Риа с Кооса, которая пришла не  только  для  того,  чтобы  утащить
магический кристалл,  но  и  прикончить  юношу,  который  причинил  ей
столько неприятностей.^
     - %Твоя шлюха уже получила свое! -  пронзительно  кричит  она.  -
Теперь заплатишь ты!^
     %Но Роланд ее увидел, увидел в кристалле, Риа  предал  тот  самый
кристалл, за которым она пришла, и теперь он поворачивается, руки  его
с невероятной скоростью хватаются за новые револьверы. Ему  пятнадцать
лет, он потрясающе быстр, превзойти его в реакции невозможно.^
     - Нет, Роланд, нет! - %кричит Сюзанна.^ - Это  иллюзия,  это  все
проделки шара!
     %Джейк успевает перевести взгляд с зеркала на женщину, стоящую на
пороге, успевает осознать, что и его провели.^
     %Возможно, в последнюю  долю  секунды  Роланду  тоже  открывается
истина: женщина на пороге - его мать, и в руках у нее не змея, а пояс,
который она вышила для него, может, с тем, чтобы замириться с  ним,  а
шар обманул его единственным доступным ему способом - отражением.^
     %В любом случае уже поздно что-то изменить. Револьверы  выхвачены
из кобуры, ярко-желтые вспышки освещают спальню. На  каждый  спусковой
крючок он нажимает дважды, прежде чем ему удается сдержаться, и четыре
пули отбрасывают  улыбающуюся  (в  этой  улыбке  читается  надежда  на
примирение) Габриэль Дискейн в коридор.^
     %Она так и умирает с улыбкой на лице. Роланд застывает на  месте,
из револьверов идет дымок, его лицо перекашивает гримаса  изумления  и
ужаса, до него только начинает доходить, что  случилось  непоправимое:
из револьверов отца он убил мать.^
     %И   тут   каркающий   смех   заполняет   комнату.   Роланд    не
поворачивается; он завороженно смотрит на женщину  в  синем  платье  и
черных туфлях, которая вся в крови лежит в коридорчике, соединяющем ее
спальню с гостиной; женщину, которую пришел спасти  и  которую  вместо
этого  убил.  Она   лежит   со   связанным   вручную   поясом   поверх
окровавленного живота.^
     %Джейк поворачивается вместо него, и его не  удивляет  женщина  с
зеленым лицом, в остроконечной черной шляпе, плавающая в шаре. Это  же
Злобная Колдунья-с-Востока^; %она же, он это знает, Риа с  Кооса.  Она
смотрит на юношу с револьверами в руках и скалит зубы в  самой  жуткой
ухмылке, какую только доводилось видеть Джейку.^
     - %Я сожгла ту глупую девку, которую ты любил...  да,  сожгла  ее
заживо, сожгла... а теперь моими стараниями  ты  убил  свою  мать.  Ты
раскаиваешься в том, что убил  моего  змея,  стрелок?  Моего  бедного,
сладкого Эрмота? Ты раскаиваешься в том, что связался с той, кто  тебе
не по зубам?^
     %Роланд не подает вида, что слышит^ ее, %только смотрит  на  свою
мать. Скоро он подойдет к ней, опустится на колени, но этот момент еще
не наступил, пока не наступил.^
     %Лицо в шаре поворачивается к трем  путникам  и  разом  меняется,
становится старушечьим, с лысым черепом и проваленным носом. То  самое
лицо углядел Роланд в лживом зеркале. Стрелок не видит  своих  будущих
друзей, но Риа видит; да, видит их очень даже хорошо.^
     - %Отступитесь! - каркает она... совсем как  ворона,  сидящая  на
лишенной листвы  ветке  под  хмурым  зимним  небом.^  -  %Отступитесь!
Забудьте про Башню!^
     - %Никогда, паршивая сука, - отвечает Эдди.^
     - %Вы же видите, каков  он!  Какое  он  чудовище!  И  это  только
начало, говорю я вам! Спросите  его,  что  случилось  с  Катбертом!  С
Аленом... Дар Алена, он дается немногим, в конце концов не  спас  его,
не спас! Спросите его, что случилось с Джейми Декарри! У него не  было
друга, которого он бы не  убил,  не  было  женщины,  прах  которой  не
разнесло бы ветром!^
     - %Иди своим путем, - говорит Сюзанна. -  И  не  мешай  нам  идти
нашим.^
     %Зеленью растрескавшиеся губы  Риа  изгибаются  в  отвратительной
усмешке.^
     - %Он убил собственную мать!  Что  он  сделает  с  тобой,  глупая
коричневокожая сучка?^
     - %Он ее не убивал, - возражает Джейк. - Ты убила  ее.  А  теперь
уходи!^
     %Джейк шагает к хрустальному шару, с тем чтобы поднять и хряпнуть
об пол... и он  знает,  что  может  это  сделать,  потому  что  шар  -
реальный. Все остальное^ - %иллюзия, а шар - реальный. Но  прежде  чем
Джейк успевает взять магический кристалл в руки, тот  ярко  вспыхивает
слепяще розовым светом. Джейк вскидывает руки перед глазами, чтобы  не
ослепнуть, а потом он^
     (таю, я таю, что за мир, о, что за мир)
     %падает, его вертит в розовом вихре, вышвыривает из Оза в Канзас,
из Оза в Канзас, из Оза в.^..




                            %Глава пятая^





                             %ТРОПА ЛУЧА^





                                  1


     - Домой, - пробормотал Эдди. Голос сел, как после хорошей пьянки.
- Домой. Потому что нет второго такого места, как  дом,  действительно
нет.
     Он попытался открыть  глаза,  но  веки  не  разлеплялись.  Словно
склеились.  Пришлось  призвать  на  помощь  руки.   Сработало:   глаза
открылись. Он не увидел ни тронного зала Зеленого дворца, ни  (хотя  и
ожидал) богато обставленной, но давящей спальни, в которой только  что
был.
     Он лежал на опушке, на тронутой инеем траве. На ветвях  деревьев,
растущих неподалеку, остались считанные пожухлые листочки. А на  одной
из них - одинокий  белый  лист,  лист-альбинос.  Где-то  за  деревьями
журчал ручей. В траве стояло новое инвалидное кресло Сюзанны. На  шины
налипла  грязь,  несколько  сухих  листьев  зацепились  за  спицы.   И
несколько пучков травы. На небе застыли белые облака,  чем-то  похожие
на корзины с выстиранным бельем.
     %Когда мы входили во Дворец, небо было чистое,^  подумал  Эдди  и
понял, что время вновь сдвинулось. Намного или на чуть-чуть, знать ему
не хотелось... мир Роланда  напоминал  разболтанную  коробку  передач:
никогда не знаешь, куда попадешь, передвигая ручку,  то  ли  двигатель
взвоет на нейтралке, то ли машина рванет с места.
     Впрочем, в мир ли  Роланда  попали  они?  А  если  да,  то  каким
образом?
     - Откуда мне знать? - прохрипел Эдди и медленно поднялся на ноги,
кривясь от неприятных ощущений. Похмелья не было,  но  ноги  болели  и
гудела голова.
     Роланд и Сюзанна лежали  на  земле  под  деревьями.  Стрелок  уже
шевелился, но Сюзанна лежала на спине,  широко  раскинув  руки,  а  ее
громкий,  неженский  храп  вызвал  у  Эдди  улыбку.  Джейк   свернулся
калачиком рядом с Сюзанной, Ыш спал на боку у коленей мальчика.  Когда
Эдди посмотрел на них, Джейк открыл глаза, сел. Правда, глаза его пока
ничего не видели: он так крепко спал, что еще не успел проснуться.
     - А-а-а. - Джейк потянулся, зевнул.
     - Да, - кивнул Эдди, - без зарядки не проснешься.
     Он начал медленно  поворачиваться  вокруг  собственной  оси.  Три
четверти круга не принесли ничего интересного, а потом  он  увидел  на
горизонте Зеленый дворец. Яркость его  под  затянутым  облаками  небом
заметно померкла. Эдди прикинул, что до него миль тридцать. В  том  же
направлении уходили и следы, оставленные коляской Сюзанны.
     Он  слышал  и  червоточину,  но  от  нее  их   отделяло   немалое
расстояние. Вроде бы он и видел ее... В пяти, а то и больше, милях  от
них над плоской равниной стояло марево. В пяти милях к западу  отсюда?
С учетом местоположения Зеленого дворца и того факта, что они  шли  на
восток по автостраде И-70, вроде бы да, но как знать  наверняка,  если
солнца нет, а следовательно, ориентироваться не по чему.
     - Где автострада? - спросил Джейк. И у него  голос  сел.  Ыш  уже
проснулся. Почесался одной задней лапой, потом - второй. Эдди заметил,
что  ушастик  потерял  один  полусапожок.  -  Может,   ее   срыли   за
ненадобностью?
     - Я не думаю, что мы по-прежнему в Канзасе, - заметил Джейк. Эдди
пристально  посмотрел  на  него  и  решил,  что  мальчик  не  цитирует
"Волшебника из страны Оз", - Во всяком случае,  в  тех  Канзасах,  где
играют "Канзасские короли" или "Канзасские монархи".
     - С чего ты это взял?
     Джейк ткнул кулаком в небо, и стоило Эдци поднять голову, как  он
понял, что ошибся: облака не стояли на месте, как  корзины  с  бельем.
Прямо над их головами полоса облаков тянулась к горизонту,  как  лента
транспортера. Они вернулись на %Тропу Луча.^



                                  2


     - Эдди? Где ты, сладенький?
     Эдди перевел взгляд с неба на землю и увидел, что Сюзанна  сидит,
потирая шею. Судя по ее лицу, она еще не разобралась, куда  попала.  А
может, даже не знала, кто она. Ее красная обувка  без  солнца  заметно
потускнела, но все равно выделялась двумя  яркими  пятнами,  тут  Эдди
посмотрел на свои ноги и  увидел,  что  он  по-прежнему  в  остроносых
сапожках с кубинскими каблуками. Они  тоже  потускнели,  но  Эдди  уже
понял, что дело здесь  не  только  в  освещенности.  Он  посмотрел  на
полуботинки  Джейка,  три  сапожка  Ыша,  ковбойские  сапоги   Роланда
(стрелок уже сидел, обхватив  руками  колени,  уставившись  в  далекую
даль).    Тот    же     рубиново-красный     цвет,     но     какой-то
%безжизненно-красный.^  Словно  магический  ресурс,  которым  обладала
обувка, выработался.
     Внезапно Эдди захотелось как можно быстрее скинуть эти  сапоги  с
ног.
     Он сел рядом с Сюзанной, поцеловал ее со словами:  "Доброе  утро,
Спящая Красавица, или добрый день".
     Потом быстро, с отвращением прикасаясь к ним (на ощупь -  мертвая
кожа), Эдди скинул сапоги.  Увидел,  что  мыски  ободраны,  а  каблуки
грязные:  сапоги  уже  не  выглядели  новехонькими.  Чуть  раньше   он
задавался вопросом, как они сюда попали: теперь, чувствуя боль в ногах
и вспомнив следы от коляски, понял все. Пришли сюда пешком. Во сне.
     - Это лучшая идея, которая посетила тебя с того... в общем, давно
это было. - Сюзанна последовала примеру Эдди. Краем глаза тот  увидел,
как Джейк разувает Ыша. - Мы там были? - спросила Сюзанна Эдди.  -  Мы
действительно там были, когда он...
     - Когда я убил свою мать, - закончил за нее Роланд. -  Да,  были.
Как и я. Да помогут мне боги, но я там был. Я это сделал. - Он  закрыл
лицо руками, и тело его сотрясли рыдания.
     Сюзанна шустренько перебралась к нему. Одной рукой обняла, второй
оторвала  его  руки  от  лица.  Поначалу  Роланд  упирался,   но   она
настаивала, и он таки опустил руки, руки убийцы, открыв полные слез  и
тоски глаза. Сюзанна привалила его к своему плечу:
     - Успокойся, Роланд. Успокойся и забудь.  С  этой  частью  твоего
прошлого покончено. Все позади.
     - Такое не забывается, - возразил Роланд. - Ничего не  выйдет.  Я
буду помнить об этом всегда.
     - Ты не убивал ее, - вставил Эдди. - Это слишком просто.  -  Лицо
Роланда по-прежнему прижималось к плечу Сюзанны,  но  слова  слышались
отчетливо.
     - Не всегда ответственность  можно  переложить  на  кого-то  еще.
Некоторые грехи так и остаются висеть на человеке. Да, Риа там была, в
определенном смысле, но я не могу сказать, что вся вина лежит на  ней,
как бы мне этого ни хотелось.
     - Это не она. Во всяком случае, я имел в виду не ее.
     Роланд вскинул голову.
     - Что ты такое говоришь?
     - %Ка,^ - ответил Эдди. - %Ка^ - как ветер.



                                  3


     В заплечных мешках они нашли еду, которую туда не клали:  печенье
с  эльфами  на  обертках  [Эльфы  -  фирменный  знак  фирмы  "Киблер",
производящей кондитерские изделия.], сандвичи вроде тех,  что  продают
автоматы на бензозаправках, и колу неизвестной Эдди, Сюзанне и  Джейку
марки. По вкусу - кока-кола, но упакованная  в  красно-белые  банки  с
надписью "Нозз-А-Ла".
     Они поели, сидя спиной к деревьям и  лицом  к  далекому  Зеленому
дворцу, решив, что это ленч. %Если через час-другой  начнет  темнеть,^
подумал Эдди, %переименуем эту трапезу в ужин.^  Но  он  полагал,  что
этого не потребуется. Внутренние часы вновь пошли, и этот  загадочный,
но обычно не дающий сбоев  механизм  подсказывал,  что  после  полудня
прошло совсем немного времени.
     В какой-то  момент  Эдди  встал,  вскинул  руку  с  банкой  колы,
улыбнулся в объектив невидимой камеры.
     - Когда  я  путешествую   по   стране   Оз   в   моей   новенькой
"такуро-спирит", я всегда пью  "Нозз-А-Ла",  -  возвестил  он.  -  Она
утоляет жажду, не вызывая позывов облегчиться! С ней я сразу  чувствую
себя  мужчиной!  Она  помогает  мне  познать  Бога!  Она  придает  мне
внешность ангела и потенцию тигра! Когда я пью "Нозз-А-Ла", я  говорю:
"Господи! Как я рад, что живу! Я говорю..."
     - Сядь, балаболка, - засмеялся Джейк.
     - Олка, - согласился Ыш, его морда лежала на лодыжке Джейка, и он
с интересом следил взглядом за сандвичем мальчика.
     Эдди  уже  собрался  сесть,  когда  его  взгляд  вновь  упал   на
лист-альбинос. Это же не лист,  подумал  он  и  направился  к  дереву.
Действительно, не лист, а клочок бумаги. Он сдернул его  с  сучка.  На
одной стороне увидел колонки "блах блах",  "йак  йак"  и  "все  одно".
Обычно газеты двусторонние, но  Эдди  не  удивился,  не  обнаружив  на
обратной стороне текста... "Оз дейли  базз",  в  конце  концов,  вышел
только один раз и в единственном экземпляре.
     Но  и  обратной  стороне  нашлось  применение.  Эдди  увидел  две
дыбящиеся рожицы, а между ними строки, адресованные их %ка-тету:^



               %В следующий раз я не уйду. Отступитесь^




            %от Башни. Это мое последнее предупреждение.^




                  %Желаю Вам хорошо провести день.^



     И ниже - рисунок: грозовое облако и вылетающая из него молния.
     Эдди  вернулся  к  своим  друзьям,  показал  им  записку.  Каждый
прочитал ее, последний - Роланд. Он задумчиво провел по  ней  пальцем,
словно проверял, какова бумага на ощупь, потом протянул Эдди.
     - Эр-Эф. - Эдди смотрел на подпись. - Человек, который  руководил
Тик-Таком. Записка от него, не так ли?
     - Да. Должно быть, он приволок Тик-Така из Лада.
     - Точно, - кивнул Джейк. - Этот парень, Флегг,  похоже,  может  с
первого взгляда вычислить настоящего балаболку. Но как  они  добрались
сюда раньше нас? Что может быть быстрее Блейна Моно?
     - Дверь, - ответил Эдди. - Может, они прошли через одну  из  этих
особых дверей.
     - Бинго! - воскликнула Сюзанна, вытянув  руку  ладонью  вверх,  и
Эдди хлопнул по ней.
     - В любом случае он дает дельный совет, - заговорил Роланд. - И я
прошу отнестись к нему со всей серьезностью. Если вы хотите  вернуться
в свой мир, я не возражаю.
     - Роланд, я не верю своим ушам, - покачал головой Эдди.  -  После
того как ты перетащил меня и Сюзи сюда,  хотя  мы  сопротивлялись  изо
всех сил? Так не бывает.
     - Я сделал это до того, как  подружился  с  вами.  До  того,  как
полюбил вас точно так же, как когда-то любил Алена и  Катберта.  И  до
того,  как  мне  пришлось...  вспомнить  прошлое.  При  этом...  -  Он
замолчал, глядя на свои ноги, уже в  старых  сапогах,  погрузившись  в
раздумья. Наконец вновь посмотрел на них. - Какая-то  часть  меня  уже
много лет не шевелилась и  не  говорила.  Я  думал,  она  умерла.  Как
выяснилось, нет. Я снова  научился  любить,  и  я  понимаю,  что  это,
возможно, мой последний шанс полюбить. Я тугодум... это знали Ванней и
Корт, да и мой отец... но я не глуп.
     - Тогда перестань валять  дурака,  -  ответил  ему  Эдди.  -  Или
держать нас за идиотов.
     - Дело в том, Эдди, что я губил своих друзей. И я не уверен,  что
вновь готов пойти на такой риск. Особенно с Джейком... я... да  ладно.
Нет у меня нужных слов. Впервые с того момента,  как  я  повернулся  в
темной спальне и убил мою мать, я осознал, что есть  кое-что  поважнее
Башни. Больше ничего сказать не могу.
     - И не надо, довод весомый.
     - И я того же мнения, - подала голос  Сюзанна,  -  но  Эдди  прав
насчет %ка.^ - Она взяла бумажку, задумчиво провела по ней пальцем.  -
Роланд, ты не можешь говорить о... %ка.^.. а  потом  дать  задний  ход
только потому, что у тебя убавилось воли и решимости.
     - Боля и решимость - хорошие слова, - кивнул Роланд. - Но есть  и
плохое  выражение,  которое  обозначает  то  же  самое.  Слово  это  -
%навязчивая идея.^
     Сюзанна передернула плечами, словно отметая его выводы.
     - Сладенький, или вся эта затея - %ка,^ или ею тут и  не  пахнет.
%Ка,^ конечно, штука страшная, судьба с орлиными  глазами  и  собачьей
пастью, но мне представляется, что без  %ка^  еще  ужаснее.  -  И  она
бросила записку от Эр-Эфа на вытоптанную траву.
     - Как ее ни назови, но вы умрете, если она перейдет вам дорогу, -
пробормотал  Роланд.  -  Раймер...  Торин...  Джонас...  моя   мать...
Катберт... Сюзан.  Спросите  их.  Любого  из  них.  Если  б  вы  могли
спросить.
     - Ты упускаешь самое главное, - заметил Эдди. - Ты  %не  сможешь^
отослать нас назад. Или ты этого  не  понимаешь?  Даже  если  найдется
дверь, мы в нее не пойдем. Я прав?
     Он посмотрел на Джейка и Сюзанну. Они кивнули.  Даже  Ыш  кивнул.
Нет, он не ошибся.
     - Мы %изменились,^ - продолжил Эдди. - Мы... - Теперь он не  смог
подобрать нужных слов. Не знал,  как  выразить  свое  желание  увидеть
Башню... и другое желание, не менее сильное: и дальше  ощущать  бедром
большой  револьвер  с  рукояткой  из  сандалового   дерева.   %Большая
железяка,^ как он привык о  нем  думать.  Совсем  как  в  песне  Марти
Роббинса  [Настоящее  имя  Мартин  Дэвид  Роббинсон  (1925-  1982)   -
известный американский  певец  и  композитор.]  о  мужчине  с  большой
железякой на бедре. - Это %ка,^ - только и сказал он, словно последнее
слово все объясняло.
     - Кака, - отозвался Роланд после короткой паузы.
     Все трое, раскрыв рты, вытаращились на него.  Роланд  из  Гилеада
пошутил.



                                  4


     - Из того, что я видела,  непонятным  для  меня  осталось  только
одно. - Сюзанна запнулась. - Почему твоя мать пряталась за  портьерой,
когда ты вошел, Роланд? Она хотела... -  вновь  пауза.  -  Она  хотела
убить тебя?
     - Если бы она хотела убить меня, то не выбрала бы  своим  оружием
пояс. Она хотела сделать мне подарок, вышила на поясе мои инициалы,  а
это означало, что она собиралась просить у меня прощения.  То  есть  в
конце концов она сделала правильный выбор.
     %Ты это точно знаешь или  тебе  только  хочется  так  думать?^  -
мелькнуло в голове у Эдди. Но этот вопрос  он  бы  не  задал  никогда.
Роланд прошел через многое, сумел вернуть их  на  Тропу  Луча,  открыв
ужасную правду о последнем визите в спальню матери, зачем же и  дальше
мучить его.
     - Я думаю, что спрятаться ее заставил стыд, - ответил стрелок.  -
А может, ей требовалось какое-то время, чтобы подумать о том, что  она
мне скажет. Как объяснит.
     - А шар? -  задала  следующий  вопрос  Сюзанна.  -  Он  лежал  на
туалетном столике, где мы его и увидели? Она украла его у твоего отца?
     - Да, на оба вопроса, - ответил Роланд. - Хотя... %украла ли^ она
его? - Похоже, спрашивал он самого себя. - Мой отец много  чего  знал,
но зачастую никому ничего не говорил.
     - Например, о романе твоей матери с Мартеном, - уточнила Сюзанна.
     - Да.
     - Но, Роланд... ты  же  не  веришь,  что  твой  отец  сознательно
позволил тебе...
     Роланд взглянул на нее широко раскрытыми, полными  душевной  боли
глазами. Слезы давно высохли, но попытка улыбнуться при  этом  вопросе
не удалась.
     - Сознательно позволил сыну убить его жену?  -  договорил  он  за
Сюзанну. - Нет, такого я сказать не могу. Даже если  бы  и  хотел,  не
могу. Чтобы он сам это %инициировал,^  подвел  меня  и  мать  к  такой
развязке... я не могу в это поверить. Но встал бы  он  на  пути  %ка?^
Определенно нет.
     - Что случилось с магическим кристаллом? - спросил Джейк.
     - Не знаю. Я лишился чувств. Когда пришел в себя,  мы  с  матерью
по-прежнему оставались одни, она  -  мертвая,  я  -  живой.  Никто  не
прибежал на звук выстрелов... стены были из толстого  камня,  а  крыло
это практически пустовало. Ее кровь засохла.  Пояс,  который  она  мне
связала, сильно выпачкался в крови, но я взял его и надел.
     Я носил этот окровавленный подарок много лет, а как я расстался с
ним - это другая история... и я обязательно ее  вам  расскажу,  потому
что она имеет прямое отношение к поискам Башни.
     Но хотя никто не пришел, чтобы выяснить, кто и  в  кого  стрелял,
кто-то заглянул в спальню по другой причине. Пока я лежал без сознания
рядом с трупом матери, этот кто-то приходил, чтобы забрать  магический
кристалл.
     - Риа? - спросил Эдди.
     - Я сомневаюсь, что она могла  объявиться  в  Гилеаде...  но  она
умела заводить друзей. Да, умела. Я еще раз встретился с  ней,  знаете
ли. - Объяснять Роланд ничего  не  стал,  но  в  глазах  его  появился
ледяной блеск. Эдди уже доводилось его видеть,  и  он  знал,  что  сие
означает: смерть врага.
     Джейк поднял с травы записку от Эр-Эфа и указал  на  рисунок  под
тремя строчками:
     - Ты знаешь, что это означает?
     - Мне представляется, что это  обозначение  того  места,  куда  я
попал, впервые  оказавшись  в  колдовском  кристалле.  Земля,  которая
зовется Тандерклеп. - Он оглядел всех, одного за другим. - Думаю,  там
мы  вновь  встретим  этого  человека...  это   %существо.^..   которое
представилось нам Флеггом.
     Роланд окинул взглядом тот путь, что  они  проделали  во  сне,  в
красной обувке.
     - Канзас, через который мы прошли,  это  %его^  Канзас,  и  чума,
опустошившая эту землю, %его^ чума. По крайней мере я в этом уверен.
     - Но она может не ограничиться его Канзасом, - вставила  Сюзанна.
- Она может путешествовать, - добавил Эдди.
     - Добраться до %нашего^ мира, - уточнил Джейк.
     Роланд все смотрел на Зеленый дворец.
     - И до вашего, и до любого другого.
     - Кто такой "Кримсон кинг"? - резко спросила Сюзанна. -  Сюзанна,
я не знаю.
     Они помолчали, наблюдая, как Роланд разглядывает дворец,  где  он
столкнулся с псевдоколдуном и правдивым прошлым, тем самым  открыв  им
дверь в свой мир.
     %Наш мир,^ поправился Эдди, обняв Сюзанну за плечи.  %Теперь  наш
мир. Если мы вернемся в Америку, а такое вполне возможно, мы  прибудем
чужаками в чужую страну, в какое бы время мы ни попали. Наш мир теперь
здесь. Мир Лучей, Хранителей и Темной Башни.^
     - До темноты еще есть время. - Он повернулся к  Роланду,  положил
вторую руку ему на плечо. Когда Роланд тут же накрыл его ладонь своей,
улыбнулся. - Ты же хочешь использовать его, не так ли?
     - Да, - кивнул Роланд. - Давайте его используем. - Он наклонился,
подхватил заплечный мешок.
     - А как насчет обувки? - Сюзанна с сомнением взглянула  на  горку
красной обуви.
     - Оставим здесь,  -  ответил  Эдди.  -  Срою  задачу  эта  обувка
выполнила. В коляску, девочка. -  Он  подхватил  Сюзанну  и  усадил  в
коляску.
     - У всех детей Божьих есть башмаки, - промурлыкал Роланд. -  Твои
слова, Сюзанна, не так ли?
     - Да. - Она устроилась поудобнее. - Произношение, конечно, у тебя
не очень, но суть ты уловил правильно.
     - Тогда мы, несомненно, найдем другие башмаки,  поскольку  на  то
есть воля Божья.
     Джейк заглянул в свой рюкзак,  провел  инвентаризацию  продуктов,
которые положила туда неведомая рука. Вытащил  завернутую  в  целлофан
куриную ногу, посмотрел на нее, потом на Эдди.
     - Кто, по-твоему, все это запаковал?
     Эдди изумленно вскинул брови, всем  своим  видом  показывая,  что
такой глупости он от Джейка не ожидал:
     - Эльфы Киблера. Кто же еще? Пошли, чего тратить время попусту.



                                  5


     Они сбились  в  кучку  на  лесной  опушке,  пятеро  странников  в
пустынной земле. Перед  ними  по  траве  тянулась  линия,  в  точности
повторяющая линию бегущих по небу  облаков.  Линия  эта  вроде  бы  не
напоминала тропу... но для опытного глаза она выделялась так же  ясно,
как если бы ее выкрасили краской другого цвета.
     Тропа Луча. Где-то впереди,  там,  где  этот  Луч  пересекался  с
другими,  стояла  Темная  Башня.  Если  ветер  подует   в   правильной
направлении, подумал Эдди, то можно уловить запах ее древних камней. И
роз... сладковатый запах роз. Он взял  за  руку  Сюзанну,  сидевшую  в
кресле, Сюзанна взялась за руку Роланда, Роланд - Джейка. Ыш  стоял  в
двух шагах перед ними, подняв голову,  внюхиваясь  в  осенний  воздух,
широко раскрыв черные, с золотистыми ободками глаза.
     - Мы - %ка-тет,^ - молвил Эдди,  подумав  при  этом,  как  же  он
изменился, стал незнакомцем для  самого  себя.  -  Мы  -  единство  из
множества.
     - %Ка-тет,^ - повторила Сюзанна. - Мы - единство из множества.
     - Единство из множества, - кивнул Джейк. -  Пошли,  чего  тратить
время попусту.
     %Птички и рыбки, медведи и зайки,^ подумал Эдди.
     С Ышем во главе они вновь двинулись  к  Темной  Башне,  шагая  по
Тропе Луча.



                            %Послесловие^


     Эпизод, в котором  Роланд  побеждает  своего  старого  учителя  и
уходит праздновать победу в Нижний город, я написал весной 1970  года.
Другой, в котором отец Роланда появляется следующим  утром  в  комнате
проститутки, - летом 1996-го. В истории два эти события  отстоят  друг
от друга на шестнадцать часов, в жизни писателя -  на  двадцать  шесть
лет. Однако момент этот наступил, и  я  увидел  себя  столкнувшимся  с
собой же, лежащим на кровати шлюхи... безработный студент  с  длинными
черными  волосами  и  бородой  и  одновременно  удачливый   популярный
литератор ("король ужасов Америки", как с любовью называет меня легион
восторженных критиков). Я  упомянул  об  этом  лишь  для  того,  чтобы
подчеркнуть, какое влияние оказывает на меня эта история Темной Башни.
Я  написал  достаточно  романов  и  рассказов,  чтобы  заполнить   ими
солнечную систему воображения, но  история  Роланда  -  мой  Юпитер  -
планета, доминирующая над  всеми  другими  (по  крайней  мере  в  моем
понимании), с  необычной  атмосферой,  безумными  ландшафтами,  жутким
притяжением.  Я  сказал,  доминирует  над  остальными?  Пожалуй,   это
определение недостаточно точно. Я прихожу к осознанию  того,  что  мир
Роланда (или миры), по существу, вбирает в себя все прочие,  созданные
мною: в Срединном мире есть место для Рэндалла Флегга, Ралфа Робертса,
странствующих парней из  "Глаз  дракона",  даже  для  отца  Каллахэна,
проклятого священника из "Салемс-Лот", который уехал из  Новой  Англии
на автобусе, а в итоге поселился на границе ужасной страны  Срединного
мира, которая зовется Тандерклеп. Мне кажется, что все они заканчивают
там свой путь, но почему нет? Срединный мир появился  первым,  задолго
до них, увиденный суровым взглядом синих глаз Роланда.
     Эта книга не появлялась слишком долго... многие читатели, которым
понравились приключения  Роланда,  не  раз  и  не  два  выражали  свое
неудовольствие моей медлительностью. За это я  извиняюсь  перед  ними.
Причина проста и максимально точно выражена мыслью Сюзанны,  когда  та
готовится задать Блейну первую загадку: %Труднее всего начать.^ С этим
я абсолютно согласен.
     Я знал, что в "Колдуне и кристалле"  должен  вернуться  к  юности
Роланда, к его первой любви, и до смерти боялся этой истории.  Создать
на странице книги атмосферу страха,  тревоги  относительно  легко,  во
всяком случае, для меня, с любовью дело обстоит куда сложнее. Вот я  и
откладывал эту работу, тянул время,  отвлекался  на  все,  что  только
возможно, и книга оставалась ненаписанной.
     Наконец приступил к ней, набирая текст в номерах отелей  на  моем
"макинтош пауэрбук", когда ехал через всю страну из  Колорадо  в  Мэн,
закончив работу над сценарием для телесериала по  роману  "Сияние".  И
когда я мчался на север  через  пустынную  западную  Небраску  (именно
здесь, я тоже ехал из Колорадо,  мне  пришла  идея,  которая  легла  в
основу рассказа "Дети кукурузы"), мне стало окончательно ясно: если  я
не начну писать сейчас, то не начну никогда.
     %Но я уже не помню, что  есть  романтическая  любовь,^  сказал  я
себе. %Семейная жизнь, зрелая любовь - это понятно, но в сорок  восемь
лет можно и забыть о жаре и страсти семнадцатилетних.^
     %Я тебе помогу,^ пришел ответ. В тот день, на выезде из Тетфорда,
штат Небраска, я не знал, кому принадлежал этот голос, но теперь знаю,
потому что заглянул в глаза юноши,  лежащего  на  шлюхиной  постели  в
стране, очень даже ясно  существующей  в  моем  воображении.  О  любви
Роланда к Сюзан Дельгадо (и о ее - к нему) мне  рассказано  юношей,  с
которого  и  началась  вся  эта  история.  Если   получилось   хорошо,
благодарите его. Если плохо - вините того, кто перекладывал его  слова
на бумагу.
     Также  я  благодарен   моему   другу   Чаку   Верриллу,   который
редактировал книгу и постоянно подбадривал меня. Его помощь  бесценна,
точно так же как  и  содействие  Элейн  Костер,  которая  опубликовала
первые части этой истории в карманном формате.
     Премного благодарен моей жене, которая всячески поддерживала меня
в этом безумном проекте  и  даже  помогла  мне  в  том,  о  чем  и  не
подозревает. Однажды, в трудное  для  меня  время,  она  подарила  мне
маленькую забавную резиновую фигурку, при взгляде на  которую  у  меня
всегда возникает улыбка. Это Рокет Джи Скуиррел  в  синей  авиационной
фуражке, со вскинутыми вверх руками. Я ставил фигурку на  рукопись  по
мере того, как ее толщина росла (росла... и росла), надеясь,  что  моя
любовь к этой фигурке окажет благотворное влияние на мою работу.  Так,
должно быть, и вышло, потому что книга - вот она,  перед  вами.  Я  не
знаю, хорошая она или плохая, где-то на шестисотой  странице  критерии
стерлись... но книга написана.  Уже  это  можно  считать  чудом.  И  я
начинаю верить, что могу прожить  достаточно  долго,  чтобы  закончить
весь этот цикл (стучу по дереву).
     Думаю, мне предстоит рассказать еще три истории. В двух  действие
будет разворачиваться главным образом в  Срединном  мире,  в  одной  -
практически целиком в нашем... В ней речь пойдет  о  пустыре  на  углу
Второй авеню и Сорок шестой улицы и розе,  которая  там  растет.  Этой
розе, доложу я вам, грозит серьезная опасность.
     В конце концов %ка-тет^ Роланда придет в темную  страну,  которая
называется  Тандерклеп...  и  проследует  дальше.  Возможно,  не  всем
удастся  живыми  достичь  Темной  Башни,  но  я  думаю,  что  те,  кто
достигнет, ни в чем не смогут упрекнуть себя.


                                                          Стивен КИНГ,
                                                          Ловелл, Мэн,
                                                    27 октября 1996 г.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (3)