романтично.
Под бурдюком находились отлично пригнанные по руке пистолеты. Два
ремня крест-накрест охватывали бедра. Промаслившиеся глубже, чем нужно,
кобуры не трескались даже под здешним враждебным солнцем. Рукояти
пистолетов были сделаны из желтого, мелко зерненого сандала. При ходьбе
подвешенные на сыромятном шнуре кобуры раскачивались, тяжело задевая
бедра. В петлях ремней крошечными гелиографами вспыхивали и подмаргивали
латунные гильзы. Кожа едва слышно поскрипывала. Сами пистолеты хранили
молчание. Кровь уже пролилась. Поднимать шум в бесплодной пустыне не было
нужды.
Одежда стрелка была бесцветной, как дождь или пыль. Ворот рубахи был
распахнут. Из пробитых вручную петель свисал сыромятный ремешок. Штаны из
грубой бумажной ткани трещали по швам.
Он взобрался на отлогую дюну (песка тут, однако, не было; земля
пустыни была твердой, зачерствевшей, и даже проносящийся над ней после
захода солнца резкий ветер подымал лишь колючую, надоедливую, неприятную
пыль, схожую с порошком для выделки шкур) и с подветренного бока, с той
стороны, откуда солнце уходило раньше всего, увидел крохотное затоптанное
кострище. Такие небольшие знаки, подтверждавшие человеческую сущность
того, кто носил черные одежды, неизменно наполняли стрелка
удовлетворением. Губы на изъязвленных, шелушащихся останках лица
растянулись. Он присел на корточки.
Человек в черном, разумеется, жег бес-траву. Единственное, что здесь
было горючего. Она сгорала медленно, коптящим ровным пламенем. От
приграничных жителей стрелок узнал, что бесы обитают даже в огне. Сами
поселенцы траву жгли, но в пламя не смотрели - поговаривали, будто того,
кто посмотрит в огонь, бесы заворожат, поманят и рано или поздно утянут к
себе. Следующий, у кого достанет глупости поглядеть на языки пламени,
сможет увидеть там тебя.
Там, где жгли траву, виднелось перекрестье уже знакомого стрелку
значка идеограммы. От легкого тычка пальцев он рассыпался в серую
бессмыслицу. В кострище нашелся только обгорелый кусок сала, который
стрелок задумчиво съел. Так случалось всякий раз. Вот уже два месяца он
шел за человеком в черном по бесконечному чистилищу
пронзительно-однообразной бесплодной земли и ни разу не встретил ничего,
кроме гигиенически-стерильных идеограмм на биваках. Ни единой жестянки,
бутылки или бурдюка (сам он оставил уже четыре мешка, похожих на
сброшенную змеей кожу).
Возможно, бивачные костры - выписанное буква за буквой послание:
"возьми порох". Или: "конец уж близок". Или, может быть, даже "ешьте у
Джо". Это не имело значения. Стрелок совершенно не понимал идеограмм, если
это были идеограммы. Кострище же было таким же холодным, как все прочие.
Он знал, что продвинулся к своей цели, однако с чего это взял, не понимал.
Но и это было неважно. Он поднялся, отряхивая руки.
Никаких других следов не было. Острый как бритва ветер, разумеется,
уже загубил даже те скудные следы, какие хранил спекшийся песок. Стрелку
так и не удалось обнаружить даже испражнений своей будущей жертвы. Ничего.
Только остывшие кострища вдоль древнего большака, да неустанно работающий
в голове дальномер.
Опустившись на землю, стрелок позволил себе ненадолго приложиться к
бурдюку. Внимательно обшарив взглядом пустыню, он посмотрел на солнце,
скользившее к закату в дальнем квадранте небосклона, поднялся, вытащил
из-за ремня перчатки и принялся рвать бес-траву для своего костра, который
разложил на оставленном человеком в черном пепелище. Иронию подобной
ситуации, наравне с романтикой жажды, стрелок находил горько
привлекательной.
За кремень и кресало он взялся не раньше, чем день догорел, оставив
после себя лишь бежавший в укрытие толщи земли зной да угрюмо-насмешливую
оранжевую полоску на одноцветном горизонте. Он терпеливо наблюдал за южным
направлением, где высились горы, не ожидая и не надеясь увидеть тонкую
струйку дыма над новым костром - просто слежка входила в правила игры. На
юге ничего не было. Близость жертвы была относительной. Недостаточной для
того, чтобы разглядеть в сумерках дымок.
Стрелок высек над сухой травой искру и улегся с наветренной стороны,
чтобы дурманный дым уносило в пустыню. Ветер дул ровно, не стихая, лишь
изредка рождая пыльные смерчи.
Над головой, не мигая, горели звезды, такие же неизменные и вечные,
как ветер. Миры и солнца миллионами. Рождавшие головокружение созвездия,
холодное пламя всех цветов радуги. За то время, что стрелок потратил на
наблюдение, лиловый оттенок с неба смыла волна густой черноты. Прочертив
короткую, эффектную дугу, моргнул и исчез метеорит. Пламя отбрасывало
странные тени, бес-трава выгорала медленно, образуя новые знаки - не
идеограммы, а прямые, пугающие своей трезвой уверенностью кресты. Растопка
сложилась в рисунок, который не был ни сложным, ни хитрым - попросту
полезным. Узор этот говорил о черном и белом, о человеке, который в
комнатах чужой гостиницы мог исправить скверное положение дел. Языки
пламени неспешно лизали траву, а в раскаленной сердцевине костра плясали
призраки. Стрелок этого не видел. Он спал. Замысловатый рисунок сплавился
с полезным. Стонал ветер. Обратная тяга, вея над самой землей, то и дело
заставляла дым закручиваться воронкой и маленьким смерчем подплывать к
спящему. Порой струйки дыма касались его. И, как малая песчинка рождает в
раковине устрицы жемчужину, рождали сны. Изредка стрелок постанывал, вторя
ветру. Звезды оставались к этому так же равнодушны, как и к войнам,
распятиям, воскресениям. Это тоже порадовало бы стрелка.
2
Ведя в поводу осла с выпученными, помертвевшими от жары глазами, он
спустился с холма, которым заканчивалось предгорье. Последний поселок
стрелок миновал три недели тому назад и с тех пор видел лишь заброшенный
пустынный тракт и редкие скопления землянок приграничных жителей. Группки
лачуг выродились в единичные хибарки, где жили в основном безумцы и
прокаженные. Стрелок предпочитал общество сумасшедших. Один из них вручил
ему компас из нержавеющей стали с наказом передать Иисусу. Стрелок
серьезно принял поручение и выполнил бы его, случись ему встретиться с
Ним. Однако встречи не ждал.
Последняя лачуга попалась ему пять дней назад, и стрелок заподозрил
было, что больше не встретит ни единого жилища, но, взобравшись на вершину
последнего изъеденного ветрами холма, увидел привычную скошенную назад и
выложенную дерном крышу.
Поселенец, на удивление молодой, с буйной копной красновато-рыжих
волос, доходивших почти до пояса, рьяно пропалывал жалкую кукурузную
делянку. Мул шумно всхрапнул, и поселенец поднял голову. Перед стрелком,
как яблочко мишени, мигом появились сердито сверкающие синие глаза.
Вскинув обе руки в отрывистом, грубоватом приветствии, поселенец вновь
согнул спину, наклонясь к кукурузе и сгорбившись над ближайшим к землянке
рядком. Через плечо полетела бес-трава и изредка попадавшиеся жухлые
побеги кукурузы. Волосы поселенца развевались и летели по ветру, который,
больше не встречая препятствий, дул прямо из пустыни.
Стрелок неторопливо спустился с холма, ведя за собой осла,
навьюченного бурдюками, в которых плескалась влага. На краю казавшегося
безжизненным кукурузного поля он остановился, глотнул воды, чтобы пошла
слюна, и сплюнул на иссушенную землю.
- Пусть живет твой урожай.
- И вам того же, - отозвался поселенец, разгибаясь. В спине у него
явственно хрустнуло. Он окинул стрелка взглядом, в котором не было страха.
Гниение не коснулось той малой части его лица, что виднелась между бородой
и волосами, а в глазах, хоть и диковатых, не было безумия.
- У меня только кукуруза и бобы, - сказал он. - Кукуруза дармовая, а
за бобы с тебя причитается. Их время от времени носит сюда один человек.
Но он надолго не задерживается. - Поселенец коротко хохотнул. - Боится
духов.
- Небось, думает, что ты и сам дух.
- Небось.
С минуту они молча смотрели друг на друга.
Поселенец протянул руку.
- Меня звать Браун.
Когда стрелок пожимал протянутую ладонь, на низком гребне земляной
крыши каркнул тощий голенастый ворон. Поселенец коротко указал на него:
- Это Золтан.
При звуке своего имени ворон снова каркнул и полетел к Брауну. Он
приземлился на голову поселенца и устроился на этом насесте, крепко вплетя
когти в густые нечесаные волосы.
- Чтоб ты сдох, - весело прокаркал Золтан. - Чтоб ты сдох вместе с
лошадью, на которой приехал.
Стрелок добродушно кивнул.
- Боб - музыкальная еда, - вдохновенно продекламировал ворон. - Чем
больше ешь, тем громче бзда.
- Ты учишь?
- По-моему, только этому он и хочет учиться, - откликнулся Браун. -
Пробовал я выучить его "Отче наш". - На мгновение он перевел взгляд за
землянку, к безликой спекшейся песчаной равнине. - Только сдается мне,
"Отче наш" не для этих краев. Ты стрелок. Верно?
- Да. - Стрелок присел на корточки и вытащил табак и бумагу. Золтан
отпустил голову Брауна и, хлопая крыльями, сел стрелку на плечо.
- Небось, тебе нужен тот, другой.
- Да. - На языке завертелся неизбежный вопрос: - Давно он прошел?
Браун пожал плечами.
- Не знаю. Тутошнее время - занятная штука. Больше двух недель назад.
Меньше двух месяцев. С тех пор человек с бобами приходил дважды. Верно,
недель шесть прошло. Вероятно, я ошибаюсь.
- Чем больше ешь, тем громче бзда, - сообщил Золтан.
- Он останавливался? - спросил стрелок.
Браун кивнул.
- Остался поужинать, как, наверное, останешься ты сам. Так, скоротали
время.
Стрелок поднялся, и птица, громко жалуясь, снова перелетела на крышу.
Он ощутил странную дрожь нетерпения.
- О чем вы говорили?
Браун вскинул бровь.
- Не так чтоб много. Бывает ли дождь, да когда я здесь появился, да
не схоронил ли жену. Говорил в основном я, а это со мной не каждый день
бывает. - Браун умолк. Тишину нарушал лишь сильный ветер. - Он колдун,
верно?
- Да.
Браун медленно кивнул.
- Я так и думал. А ты?
- Просто человек.
- Ты никогда его не догонишь.
- Догоню.
Их взгляды встретились. Оба внезапно ощутили связавшее их глубокое
волнение: поселенец - на своей иссохшей, курящейся пылью земле, стрелок -
на спекшемся в монолит песке, отлого спускавшемся в пустыню. Стрелок
потянулся за кремнем.
- Вот. - Браун достал спичку с серной головкой и чиркнул ею о ноготь,
под который прочно въелась грязь. Стрелок ткнул своей самокруткой в огонь
и затянулся.
- Спасибо.
- Ты захочешь наполнить бурдюки, - сказал поселенец, отворачиваясь. -
Ручей за домом, под карнизом. Я примусь за обед.
Стрелок осторожно перешагнул делянку кукурузы и направился за дом.
Ручей находился на дне выкопанного вручную колодца, стенки которого были
выложены камнями, чтобы сухая рассыпчатая земля не обваливалась внутрь.
Спускаясь по шаткой лесенке, стрелок подумал, что эти камни бесспорно
должны воплощать пару лет трудов: принести, подтащить, уложить... Вода
оказалась чистой, но текла медленно, а заполнять бурдюки было делом
долгим. Когда стрелок закрывал второй бурдюк, на крышу колодца уселся
Золтан.
- Чтоб ты сдох вместе с лошадью, на которой приехал, - посоветовал
он.
Вздрогнув от неожиданности, стрелок поглядел наверх. Колодец был
около пятнадцати футов глубиной. Брауну не составило бы особого труда
сбросить вниз камень, размозжить ему голову и обобрать до нитки. Ни
полоумный, ни гниляк так не поступили бы; Браун не был ни тем, ни другим.
