На четвертый день пути, около двух часов, Джейк зашатался и чуть не
упал.
- Сядь, - сказал стрелок.
- Нет, я в порядке.
- Садись.
Мальчик послушно сел. Стрелок присел рядом, так, чтобы Джейк оказался
в его тени.
- Пей.
- Я же не должен, пока...
- Пей.
Мальчик отпил - три глотка. Намочив хвостик чепрака, который был уже
не таким тяжелым, стрелок приложил влажную ткань к горячечно-сухим
запястьям и воспаленному лбу Джейка.
- Отныне мы каждый день в это время будем делать привал. На
пятнадцать минут. Спать хочешь?
- Нет. - Мальчик пристыженно посмотрел на него. Стрелок ответил
ласковым взглядом, рассеянно вытащил из патронташа пулю и принялся
перекатывать ее между пальцами. Мальчик зачарованно следил за ней.
- Ловко, - сказал он.
Стрелок кивнул.
- Ну так. - Он замолчал. - Я рассказывал, что, когда мне было столько
же, сколько тебе сейчас, я жил в большом городе, обнесенном стеной?
Мальчик сонно помотал головой.
- Ну да. И был там один злодей...
- Священник?
- Нет, - сказал стрелок, - но теперь я думаю, что между ними
существует какая-то связь. Возможно даже, они сводные братья. Мартен был
колдуном... как Мерлин. А что, Джейк, там, откуда ты попал сюда,
рассказывают про Мерлина?
- Про Мерлина, и про Артура, и про рыцарей Круглого стола, - сонно
проговорил Джейк.
Стрелка так и передернуло.
- Да, - сказал он. - Я был очень молод...
Но мальчик спал - сидя, аккуратно сложив руки на коленях.
- Когда я щелкну пальцами, ты проснешься. Ты почувствуешь себя
отдохнувшим и посвежевшим. Понимаешь?
- Да.
- Ну, тогда ложись.
Вынув из кисета табак и бумагу, стрелок свернул папиросу. Чего-то не
хватало. С присущим ему усердием и тщательностью он стал искать и
обнаружил пропажу. Не хватало раздражающего ощущения спешки, чувства, что
в любой момент можешь отстать, что след затеряется и останется лишь
обрывок шнура. Теперь все это прошло. Стрелок постепенно убеждался в том,
что человек в черном хочет, чтобы его догнали.
Что же последует дальше?
Вопрос был слишком туманным, чтобы заинтересовать стрелка. Вот у
Катберта он вызвал бы интерес, и весьма живой, но Катберт погиб, а сам
стрелок мог идти вперед лишь известным ему путем.
Он курил, смотрел на мальчика и снова вернулся мыслями к Катберту,
который вечно смеялся - он и на смерть пошел, смеясь, - и к Корту, который
не смеялся никогда, и к Мартену, который иногда улыбался - слабой,
неприятной немой улыбкой, в которой крылось некое тревожащее мерцание...
так глаз медленно раскрывается в темноте, обнаруживая под веками кровь. И,
конечно же, был еще сокол. Сокола звали Давид - в честь легендарного юноши
с пращой. Стрелок был совершенно уверен, что Давид не знал ничего, кроме
жажды убивать, рвать, раздирать, жажды наводить ужас. Как и сам стрелок.
Давид не был дилетантом - он играл центральным нападающим.
Впрочем, возможно, в неком конечном счете сокол Давид был ближе к
Мартену, чем к кому-либо другому... и, возможно, мать стрелка, Габриэль,
это знала.
Стрелку показалось, будто желудок болезненно подкатывает к сердцу,
однако его лицо не изменилось. Глядя, как дым от самокрутки поднимается в
горячий воздух пустыни и исчезает, он мысленно возвращался в прошлое.
2
Небо было белым, совершенно белым, и в воздухе пахло дождем, а еще,
сильно и приятно, - живой изгородью и растущей зеленью. Весна была в
разгаре.
Давид сидел у Катберта на руке - маленькая машина разрушения с яркими
золотистыми глазами, без причины сердито сверкавшими на окружающий мир.
Прикрепленная к путам на его ножках сыромятная привязь была небрежной
петлей накинута на руку Катберта.
В стороне от мальчиков стоял Корт - безмолвная фигура в заплатанных
кожаных штанах и зеленой хлопковой рубашке, высоко подпоясанной старым,
широким пехотным ремнем. Зелень рубашки сливалась с зеленью живой изгороди
и неровным дерном Бэк-Кортс, где на Пойнтс еще не начинали играть дамы.
- Готовься, - прошептал Роланд Катберту.
- Мы готовы, - самоуверенно сказал Катберт. - Правда, Дэви?
Они изъяснялись низким слогом, на языке и судомоек, и сквайров; день,
когда им разрешат говорить в присутствии остальных на своем языке, был еще
далек.
- Отличный день для охоты. Чувствуешь, пахнет дождем? Это...
Корт вдруг обеими руками поднял клетку; боковая стенка упала и
открылась. Голубка вылетела и взмыла вверх - стремясь в небо, она быстро,
порывисто била крыльями. Катберт дернул за привязь, но опоздал; сокол уже
поднялся в воздух, и взлетел он неуклюже. Быстрым рывком крыльев птица
выправилась и с быстротой пули взмыла вверх, обгоняя голубку по вертикали.
Корт небрежно подошел к тому месту, где стояли мальчики, размахнулся
и огромным корявым кулаком ударил Катберта в ухо. Мальчик упал, не издав
ни звука, хотя губы его искривились, обнажив десны. Из уха на сочную
зеленую траву медленно потекла струйка крови.
- Ты запоздал, - сказал Корт.
Катберт с трудом поднимался на ноги.
- Прости, Корт. Я просто...
Корт снова размахнулся, и Катберт опять упал. На этот раз кровь
потекла быстрее.
- Изъясняйся Высоким Слогом, - негромко велел учитель. В скучном
голосе слышалась пьяная хрипотца. - Кайся на языке цивилизации, за которую
отдали жизнь люди, с коими тебе никогда не сравниться, червь.
Катберт снова поднимался на ноги. В глазах стояли блестящие слезы, но
губы были крепко сжаты в яркую, полную ненависти линию и не дрожали.
- Я скорблю, - проговорил он, задыхаясь от сдерживаемых чувств. - Я
позабыл лик своего отца, чьи револьверы питаю надежду когда-нибудь носить.
- То-то, отродье, - сказал Корт. - Подумай, что ты сделал не так, и
подкрепи свои размышления голодом. Никакого ужина. Никакого завтрака.
- Смотрите! - выкрикнул Роланд. Он показал наверх.
Сокол, набрав высоту, очутился выше парящей голубки. На миг
неподвижно распластав в тихом весеннем воздухе взъерошенные мускулистые
крылья, он стал планировать. Потом, сложив крылья, камнем упал вниз. Птицы
соединились, и Роланду на секунду представилось, будто он видит в воздухе
кровь... но это, вероятно, были лишь его фантазии. Сокол издал короткий,
пронзительный торжествующий крик. Трепеща крыльями, вздрагивая, голубка
упала на землю, и Роланд побежал к добыче, бросив Корта и присмиревшего
Катберта.
Приземлившийся рядом со своей жертвой сокол удовлетворенно рвал ее
пухлую белую грудку. Несколько перышек, качаясь, плыли по воздуху к земле.
- Давид! - завопил мальчик и кинул соколу лежавший у него в мешке
кусок крольчатины. Поймав мясо на лету, сокол проглотил его, запрокинув
голову - по горлу и спинке прошла судорога - и Роланд попытался вновь
взять птицу на привязь.
Круто и словно бы рассеянно обернувшись, сокол оставил на руке
Роланда глубокую рваную рану. И вернулся к своей трапезе.
Охнув, Роланд опять сделал из привязи петлю, но теперь подставил под
нырнувший книзу, чтобы полоснуть, клюв Давида кожаную рукавицу. Он дал
соколу еще один кусок мяса и надел на птицу клобучок. Давид послушно
взобрался к мальчику на запястье.
Роланд с соколом на руке гордо выпрямился.
- А это еще что? - спросил Корт, указывая на глубоко рассеченную руку
Роланда, с которой капала кровь. Затаив дыхание и сжав зубы, чтобы не
вскрикнуть даже ненароком, мальчик стал, готовый получить затрещину,
однако Корт не ударил его.
- Он клюнул меня, - сказал Роланд.
- Ты его разозлил, - откликнулся Корт. - Сокол не боится тебя,
мальчик, и никогда не будет бояться. Сокол - стрелок Господа.
Роланд лишь посмотрел на Корта. Мальчик не был одарен богатым
воображением и, если в намерения Корта входило намекнуть на некую мораль,
то для Роланда она пропала даром: мальчик был достаточно прагматичен для
того, чтобы посчитать это заявление одной из немногих глупостей, слышанных
им за свою жизнь от Корта.
Подошедший сзади Катберт показал Корту язык, держась в безопасности,
со стороны незрячего глаза учителя. Роланд не улыбнулся, но кивнул.
- Теперь идите, - сказал Корт, забирая сокола. Он ткнул пальцем в
Катберта: - А ты помни, что должен подумать, червь. И попоститься. Нынче
вечером и завтра утром.
- Да, - проговорил Катберт, высокопарно и по всем правилам. -
Благодарю за поучительный день.
- Уроки не проходят для тебя даром, - откликнулся Корт, - однако твой
язык имеет скверную привычку высовываться из дурацкого рта, стоит учителю
отвернуться. Быть может, настанет день, когда оба вы узнаете каждый свое
место. - Он опять отвесил Катберту солидный тумак между глаз, довольно
сильно, и Роланд услышал тупой, глухой звук: так стукает молоток, когда
поваренок вставляет кран в пивной бочонок. Катберт отлетел назад и упал на
лужайку. В первый момент его взгляд затуманился, стал незрячим, потом
прояснился, и парнишка с нескрываемой ненавистью уставился на Корта,
обжигая учителя глазами, из самой середки которых выглядывала яркая, как
кровь голубки, досада.
Кивнув, Катберт раздвинул губы в жестокой издевательской улыбке,
какой Роланд никогда не видел.
- Тогда у тебя есть надежда, - сказал Корт. - Как почувствуешь себя в
силах, приходи за мной, червь.
- Как ты узнал? - процедил Катберт сквозь зубы.
Корт обернулся к Роланду так быстро, что тот чуть было не отступил на
шаг - а тогда на траве, расцвечивая молодую зелень своей кровью, оказались
бы оба мальчика.
- Увидел отражение в глазах этого червяка, - сказал он. - Запомни
это, Катберт. Последний на сегодня урок.
Катберт с прежней пугающей улыбкой кивнул.
- Я скорблю, - начал он. - Я позабыл лик...
- Кончай пороть чушь, - сказал Корт, теряя интерес. Он повернулся к
Роланду. - А теперь марш. Оба. Если я еще немного погляжу на ваши тупые
физиономии, червяки, то выблюю все свои кишки.
- Пошли, - сказал Роланд.
Катберт потряс головой, чтобы в ней прояснилось, и поднялся. Корт уже
спускался с холма, широко шагая кривыми коренастыми ногами. Он казался
могучим и, непонятно почему, доисторическим. На склоне горбушкой маячило
выбритое поседевшее местечко у него на темени.
- Я убью этого сукина сына, - проговорил Катберт, продолжая
улыбаться. На лбу у него таинственным образом вздувалось крупное гусиное
яйцо, лиловое и шишковатое.
- Не ты и не я, - откликнулся Роланд, внезапно просияв ухмылкой. -
Можешь поужинать со мной в западной кухне. Повар нам чего-нибудь даст.
- Он скажет Корту.
- Он с Кортом дружбу не водит, - возразил Роланд и пожал плечами. -
Но даже если скажет, так что?
Катберт ухмыльнулся в ответ.
- Конечно. Верно. Мне всегда хотелось узнать, как выглядит мир, когда
твоя голова стоит задом наперед и вверх тормашками.
Отбрасывая в ясном, белом весеннем свете тени, мальчики двинулись по
зеленым лужайкам в обратный путь.
Повара из западного крыла звали Хэкс. В испещренном оставленными
снедью пятнами белом облачении он выглядел огромным, а кожа этого человека
цветом походила на сырую нефть - из предков Хэкса четверть были
чернокожими, четверть - желтыми, четверть происходили с почти забытых ныне
(мир сдвинулся с места) Южных островов, и четверть - Бог весть откуда. В
огромных домашних туфлях с загнутыми носами он шаркал по трем заполненным
горячим, влажным паром комнатам с высокими потолками, точно пущенный малой
скоростью трактор. Хэкс относился к тем редким взрослым, кто прекрасно
