бы, Полли думала, что старухе в то время было никак не меньше
восьмидесяти восьми. Восемьдесят восемь, а курила как паровоз. Впрочем,
Полли тогда казалось, что тетка нисколько не изменилась с того времени,
когда она знала ее ребенком и постоянно выпрашивала грошовые конфетки,
нескончаемый запас которых всегда хранился в кармане ее фартука. Многое
изменилось в Касл Рок за те годы, что Полли отсутствовала, но только не
тетя Эвелин.
"Ну вот и все, - сказала тетя Эвви своим хриплым прокуренным голосом.
- Они в земле теперь, оба, папа и мама".
И тогда Полли разразилась потоком горьких слез. Ей показалось, что
тетка собирается ее успокаивать, и съежилась, приготовившись к
прикосновению старушечьих ладоней, не хотела она, чтобы ее успокаивали.
Но она зря беспокоилась. Эвелин Чалмерс была не из тех женщин,
которые считают, что горе требует проявления сочувствия. А весьма
возможно, думала позднее Полли, даже считала, что любое проявление
сочувствия лишь иллюзия. Так или иначе старуха молча стояла, зажав между
красных бот палку, и курила, ожидая, когда рыдания сменятся судорожными
всхлипами по мере того, как племянница брала себя в руки. Когда слезы
высохли, тетя Эвви спросила:
- Твой ребетенок - вокруг которого родители такой шум поднимали -
умер, так?
Ревностно охраняя свою тайну от кого бы то ни было, Полли к
собственному удивлению неожиданно призналась:
- Его звали Келтон.
- Прекрасное имя, - похвалила тетя.
Затянувшись, выпустила дым изо рта таким образом, что он снова проник
внутрь, но теперь уже через ноздри. Этот способ покойная мать Лоррейн
Чалмерс называла двойной накачкой. Сморщив нос от нежелания произнести
то, что приходилось, она сказала:
- Я поняла это сразу, как только ты ко мне зашла, когда вернулась.
Поняла по твоим глазам.
- Случился пожар, - объяснила Полли, глядя на тетку. Она хотела
воспользоваться носовым платком, зажатым в руке, но он был настолько
влажен, что уже никуда не годился, и, спрятав его в карман, Полли
применила собственные кулаки, растирая ими глаза так, как это делает
маленькая девочка, упавшая с роликовой доски и рассадившая коленку. -
Скорее всего виновницей пожара была женщина, которую я наняла в няньки.
- Понятно, - сказала старуха. - А хочешь, я скажу тебе один секрет,
Триша? - Полное имя Полли было Патриция и для всех в Касл Рок она была
Полли. Для всех, кроме тети Эвви.
- Так вот, младенчик умер... а ты нет. - Она отбросила окурок и для
путей убедительности ткнула Полли в грудь своим тощим указательным
пальнем. - Ты жива. И что ты намерена но этому поводу делать?
Полли задумалась.
- Собираюсь вернуться в Калифорнию. Больше пока ничего не знаю.
- Ну что ж, неплохо для начала. Но недостаточно. - И тогда тетя Эвви
произнесла слова, очень близкие по смыслу к тем, что Полли сказала
несколько лет спустя Алану Пэнгборну, ужиная с ним в Березах. - Тебя
здесь не считают преступницей, Триша. Ты это понимаешь?
- Я... я не знаю.
- Значит, не понимаешь. И пока не поймешь, можешь ехать куда угодно и
делать что хочешь. Шансов нет.
- Каких шансов? - удивилась Полли.
- Твоих. Твоих шансов жить своей собственной жизнью. Сейчас ты похожа
на женщину, живущую среди привидений. Далеко не все верят в привидения,
а я верю. Знаешь, кто они?
Полли покачала головой.
- Это мужчины и женщины, которые не в силах избавиться от прошлого, -
сказала тетя Эвви. - Вот кто такие привидения. А не те. - Она махнула
рукой в сторону гроба. - Мертвые мертвы. Мы их хороним и захороненными
они остаются навсегда.
- Я чувствую...
- Да. - перебила тетя Эвви. - Я знаю, что ты чувствуешь. А они - нет.
Твой малыш, который умер, когда тебя не было рядом, тоже не чувствует.
Ты понимаешь меня?
Она понимала. Но не до конца.
- Ты права, что не хочешь здесь оставаться, Триша. Во всяком случае
теперь, пока. Возвращайся туда, откуда приехала. Или поезжай туда, где
еще не бывала, - в Солт Лейк, Гонолулу, Багдад, куда глаза глядят. Это
неважно, потому что рано или поздно ты все равно вернешься сюда. Я знаю
это. Ты принадлежишь этому городу, и этот город принадлежит тебе. Это
написано у тебя на лице, видно по тому, как ты ходишь, как говоришь,
даже по тому, как сдвигаешь брови, когда встречаешь незнакомого
человека. Касл Рок был создан для тебя, а ты в нем. Поэтому торопиться
ни к чему. Иди, Триша, но иди живая. Не превращайся в привидение. Если
ты все же превратишься в него, лучше не возвращайся.
Старая женщина задумчиво и грустно огляделась вокруг.
- Этот проклятый город перенаселен привидениями, - сказала она,
покачав головой.
- Я попытаюсь, тетя Эвви.
- Да, я в этом уверена. Попытка - часть тебя: - Она пристально
посмотрела на племянницу. - Ты всегда была честным ребенком, прямодушным
и дружелюбным ребенком, но, к несчастью, не слишком везучим. Ну что ж,
удача для дураков. Это все, на что они могут надеяться, несчастные
недоумки. Мне кажется, что ты осталась прямодушной и приветливой, а это
очень важно. Думаю, выползешь. - А потом добавила резко и даже сурово. -
Я люблю тебя, Триша Чалмерс. Всегда любила.
- Я тоже тебя люблю, тетя.
Тогда с осторожностью, с какой всегда юные и старые проявляют чувства
друг к другу, они обнялись. Полли вдохнула запах любимых духов тети,
фиалковый, и снова заплакала.
Когда она отступила, старуха полезла в карман пальто. Полли решила,
что она достанет платок, удивившись, что ей впервые предстоит увидеть,
как тетка плачет, но этого не случилось. Вместо платка тетя Эвви достала
засохшую конфетку, такую, какой угощала Полли, когда та ходила в юбочке
на бретельках.
- Хочешь конфетку, дорогая? - весело спросила она.
13
Сумерки постепенно вытесняли день.
Полли выпрямилась в своей качалке, как будто очнувшись ото сна.
Ударившись рукой о подлокотник, она сразу сжала зубы от боли, пронзившей
от кисти до локтя, а потом сменившейся все тем же надоевшим
покалыванием. Значит, все-таки будет хуже. К вечеру или ночью. А, может
быть, завтра, но обязательно будет.
Не обращай внимания на то, чего ты не в состоянии изменить, Полли,
позаботься о том, что можешь, должна изменить. Ты обязана рассказать
Алану правду о Келтоне. Обязана выгнать привидение из своей души.
Но в ответ раздался другой голос - резкий, испуганный. Голос
гордости, а, может быть, отвратительной спеси, как подумала Полли. Она
была потрясена, настолько громко он прозвучал, требуя сохранить в тайне
дела тех дней, той жизни, не эксгумировать их... ни для Алана, ни для
кого другого. Ни в коем случае, настаивал голос, несчастная жизнь и
смерть твоего ребенка не должны стать достоянием пустобрехов города.
Что за глупость, Триша - спрашивала тетя Эвви. Тетя Эвви, которая
ушла из жизни достаточно давно, после очередной "двойной накачки" своим
любимым Гербертом Терейтонсом. Какое имеет значение, если Алан узнает,
как на самом деле умер Келтон? Неужели ты думаешь, что кого-то до сих
пор волнует проблема твоей тайной булочки, выпеченной в духовке? Ах ты,
глупая гусыня! Не тешь себя надеждой, все уже давным-давно думать об
этом забыли. Эта новость не будет стоить лишней чашки кофе в закусочной
у Нэн.
Может быть, и так... Но ведь он принадлежал ей, черт вас всех побери.
В жизни своей и смерти он принадлежал только ей. И она сама принадлежит
себе - ни маме, ни папе, только себе. Та испуганная одинокая девочка,
которая каждый вечер стирала в кухне в заржавленной раковине трусики,
потому что у нее их всего было три пары, та девочка, у которой вечно на
губе или на носу вскакивала лихорадка от простуды, девочка, которая
частенько сидела на подоконнике, глядя в небо, а потом опускала горячий
лоб в ладони и плакала, та девочка принадлежала только ей. Воспоминания
о том, как Келтон насыщался, стиснув мягкими беззубыми деснами сосок
маленькой груди, а она в это время читала дешевое издание романа Д.
МакДональда, прислушиваясь к завыванию сирен полицейских машин и карет
скорой помощи за окном, эти воспоминания тоже принадлежат ей одной.
Слезы, которые она выплакала, молчание, которое сохраняла, длинные
туманные дни в забегаловке, где работала, пытаясь ускользнуть от
итальянских рук и русских пальцев Норвилля Бейтса, смущение и стыд, с
которым в конце концов установила с ним мир, независимость, за которую
так боролась и которую так трудно было получить и сохранить... все это
принадлежит только ей и не должно достаться городу.
Полли, дело не в том, станет это принадлежать городу или нет, о чем
ты сама прекрасно знаешь. Дело в том, что будет принадлежать Алану.
Она отрицательно и упрямо мотала головой, сидя в качалке и даже не
осознавая своего жеста. Она считала, что слишком долго и часто
просыпалась ночами и оставалась без сна до утра, чтобы поделиться
причиной этих мучений без борьбы. Настанет время, и она, безусловно, все
Алану расскажет, она даже удивлена, что так долго этого не делает, но,
видимо, время еще не настало. Конечно, нет... тем более, что руки
подсказывают - ближайшие несколько дней и ночей тебе будет не до чего
другого, кроме нас.
Зазвонил телефон. Скорее всего это Алан, вернулся с дежурства и хочет
справиться, как она поживает. Полли встала и пошла к телефону.
Аккуратно, двумя руками сняв трубку, она приготовилась сообщить ему то,
что, как предполагала, он хочет от нее услышать. Голос тети Эвви пытался
вмешаться, убедить, что ведет она себя глупо, неразумно, по-детски, и
что такое поведение даже чревато опасностью. Но Полли заставила этот
голос замолчать, резко и даже грубо.
- Алло? - громко и отчетливо произнесла она. - О, Алан, привет. Как
ты? Хорошо.
Она слушала и улыбалась. Если бы она в этот момент взглянула в
зеркало, то увидела бы женщину, которая готова закричать... но она не
смотрела.
- Прекрасно, Алан. Я чувствую себя замечательно
14
Уже почти настало время отправляться на ипподром. Почти.
- Давай. - шептал Дэнфорт Китон. Пот ручьями стекал у него по лицу. -
Давай. Давай.
Он сидел, согнувшись над Выигрышным Билетом. Все смахнул со стола,
чтобы освободить место, и почти весь день потратил на игру. Начал он с
номера газеты Блюграсс Хистори: Сорок лет Дерби в Кентукки. Он проиграл
десятков заездов, давая оловянным лошадкам имена так, как его учил
мистер Гонт. И оловянные лошадки, названные именами победителей,
указанных в газете, приходили первыми. Из раза в раз. Это было
поразительно, настолько поразительно, что только в четыре часа он
обнаружил, что весь день с утра провел за игрой, а предстояло еще
опробовать десяток новых имен. участвовавших в сегодняшних бегах в
Люистоне.
Деньги ждали, когда их выиграют.
Последний час, свернутый до размера карточки, выдаваемой на
ипподроме, слева от Выигрышного Билета лежал свежий номер Дейли Сан.
Справа лежал листок, вырванный из записной книжки Китона. На листке его
широким размашистым почерком были уже записаны:
1-й заезд - Базука Джоан
2-й заезд - Филли Дельфия
3-й заезд - Чудо Тэмми
4-й заезд - Я Удивлен
5-й заезд - У Джорджа
6-й заезд - Проказник
7-й заезд - Гром Небесный
8-й заезд - Прекрасный Сын
9-й заезд - Тико-Тико
Было всего пять часов вечера, а Китон уже прогонял последний заезд
нынешнего дня. Лошадки скрежетали и тряслись в своих пазах. Одна из них,
бежавшая по шестой дорожке, перегнала всех остальных и пришла первой.
Китон схватил газету и еще раз внимательно прочитал список лошадей.
