Пэнгборну, слишком уж прозорливы.
- Что-то случилось с тобой, шериф, - сказал вслух Гонт. - Нечто
такое, что сделало тебя опаснее, чем ты есть на самом деле. Это написано
у тебя на лице. Что же именно, хотелось бы мне знать. Что-то, что ты
сделал или что видел, а, может быть, и то и другое?
Гонт смотрел на улицу, и губы постепенно расползались, обнажая желтые
кривые зубы. Он говорил тихо, спокойно так, как разговаривает человек,
ставший давно своим собственным наилучшим собеседником.
- Я уже понял, что ты фокусник, мой дорогой служивый, любишь
демонстрировать забавные трюки. Так я научу тебя нескольким новым,
прежде чем покину этот город. Уверен, они покажутся тебе занимательными.
Он стиснул руку с карточкой Алана в кулак, смяв ее, и тогда между
указательным и средним пальцами вырвался язычок синего пламени. Он
разжал пальцы и, хотя с ладони еще поднимались струйки дыма, никаких
других следов карточки там не осталось, даже горстки пепла.
- Абракадабра, - шепотом произнес мистер Гонт.
10
Миртл Китон в третий раз за день подошла к кабинету мужа и
прислушалась. Когда она проснулась сегодня в девять часов утра, он уже
был там, за запертой дверью. Она спросила, не хочет ли он есть, но он
ответил глухим голосом, чтобы она уходила, не мешала, он занят.
Она уже приготовилась постучать... и замерла. Насторожилась. Из-за
двери доносились скрежещущие, дребезжащие звуки, похожие на те, которые
издавали старинные часы с кукушкой, принадлежавшие матери Миртл, в
последнюю неделю своего существования, прежде чем испортиться
окончательно. И все же она осторожно постучала.
- Дэнфорт?
- Убирайся! - голос у него был взволнованный, но Миртл не взялась бы
утверждать, чего в нем было больше - беспокойства или страха.
- Дэнфорт, с тобой все в порядке?
- Да, черт побери! Уходи, говорят тебе. Я скоро выйду.
Скрежет и дребезжание. Дребезжание и скрежет. Как будто в миксер
попал песок. Звуки ее пугали. Она боялась, как бы с Дэнфортом не
случился удар. Он очень странно себя вел в последнее время.
- Дэнфорт, хочешь, я схожу в булочную и куплю ватрушек?
- Да! - завопил он. - Да! Да! Ватрушек! Туалетную бумагу! Все, что
угодно! Иди, куда угодно! Только оставь меня в покое!
Она постояла еще некоторое время, теряясь в догадках. Хотела снова
постучать, но передумала. Она уже не была уверена в том, что желает
знать, чем занимается за закрытой дверью Дэнфорт. Она не была уверена в
том, что вообще хочет, чтобы он эту дверь открыл.
Надев туфли и теплое осеннее пальто - было солнечно, но зябко - Миртл
пошла к машине. Поехала в загородную пекарню и взяла там полдюжины
ватрушек, глазированных по ее заказу медом, и кокосовые орехи в шоколаде
для Дэнфорта. Миртл надеялась, что конфеты помогут ему расслабиться. Они
всегда помогали расслабиться ему.
На обратном пути она собиралась заглянуть в витрину Нужных Вещей. То,
что она там увидела, заставило ее ударить резко по тормозам. Если бы в
этот момент кто-нибудь за ней ехал, не избежать аварии,
В витрине была выставлена потрясающая кукла. Шторы, конечно, были уже
снова подняты, а табличка на двери, без всякого сомнения, провозглашала:
ОТКРЫТО.
Еще бы! Как могло быть иначе?!
11
Полли Чалмерс проводила субботний день в совершенно не свойственной
ей манере: в безделии.
Она сидела у окна в плетеной качалке и, сложив руки на коленях,
смотрела на улицу. Алан, перед тем как отправиться на дежурство, звонил,
рассказал, что заходил в Нужные Вещи и не застал мистер Гонта, спросил,
как она себя чувствует и не нужно ли ей что-нибудь. Она ответила, что
чувствует себя хорошо, что ей абсолютно ничего не нужно, спасибо. Оба
заявления были ложью; чувствовала она себя неважно и нужно ей было
многое. Прежде всего, лекарство от артрита.
Нет, Полли, прежде всего тебе нужно мужество. Ровно столько, чтобы
подойти к любимому мужчине и сказать: Алан, я скрывала правду о том, что
произошло со мной в годы, проведенные вне Касл Рок, я лгала тебе о том,
что в действительности произошло с моим сыном. Теперь я хочу перед тобой
извиниться и рассказать все, как есть.
Все казалось очень простым, когда разговаривала сама с собой. Труднее
становилось, когда надо было смотреть любимому в глаза или когда
пыталась подобрать ключ, который откроет сердце, не разорвав его в
клочки, болезненные кровоточащие клочки.
Боль и ложь. Ложь и боль. Два обстоятельства, которые в последнее
время заполонили жизнь. Как ты себя чувствуешь сегодня, Полли?
Прекрасно, Алан. Прекрасно.
На самом деле она пребывала в страхе. Не то, чтобы руки донимали в
тот самый момент: она скорее желала, чтобы начали донимать. Боль, как бы
ужасна она ни была сама по себе, не столь мучительна, как ожидание ее.
Сразу после полудня она ощутила теплое покалывание в пальцах, почти
вибрацию. Вокруг суставов образовались горячие кольца и в основании
большого пальца тоже. Покалывание медленно, кругами подбиралось к
основаниям ногтей. У нее уже дважды было подобное, и она знала, что это
значит. Приближалось то, что тетя Бетти, страдавшая той же болезнью,
называла тяжелым приступом. "Когда мои руки начинают дергаться, как от
электрического разряда, я понимаю, что пора задраивать люки". - говорила
тетя Бетти. Вот теперь Полли пыталась задраить свои люки, но без особых
видов на успех.
На противоположной стороне улицы двое мальчишек лениво
перебрасывались футбольным мячом. Тот что справа - младший Лоис - дал
неожиданный пас. Мяч крутанулся в воздухе и опустился на газон перед
домом Полли. Мальчик увидел, что она смотрит на них, и помахал рукой,
отправившись за мячом. Полли подняла руку, чтобы махнуть в ответ... и
ощутила пронзительную боль, как будто угли в камине вспыхнули,
подзадоренные неожиданным порывом ветра. Боль почти сразу утихла,
оставив после себя лишь знакомое покалывание. Это покалывание казалось
ей похожим на трепет воздуха перед грозой.
Боль придет в свое время. С этим Полли ничего не могла поделать. А
вот ложь по поводу Келтона, которую она сообщила Алану... совсем другое
дело. И не то, чтобы она считала, будто правда такая страшная,
шокирующая. Не надеялась она и на то, что Алан ей поверил или, во всяком
случае, не подозревал ее во лжи. Конечно, не поверил и, конечно,
подозревал, думала она, я видела это по его глазам. Так что же тебе
мешает, Полли. Что?
Частично артрит, предполагала она, частично обезболивающие лекарства,
к которым она все больше и больше привыкала - оба эти обстоятельства
имели свойство все самое ясное и понятное превращать в труднопреодолимые
преграды. Кроме того, существовали еще обстоятельства: боль, которой
страдал сам Алан... и откровенность, с которой он ею делился. Без доли
сомнения он посвятил в свои переживания Полли.
Чувства, возникшие у него по поводу несчастного случая, унесшего
жизни Энни и Тодда, приобрели уродливую, неестественную форму,
окруженную и сдобренную неприятными, иногда пугающими, и уж наверняка
отрицательными эмоциями, но он все равно поделился ими. Он сделал это,
пытаясь выяснить, не известно ли ей о психическом состоянии Энни чего-то
такого, чего не знает он сам... но вторая причина, по которой он
открылся, состояла в его характере: в неумении и нежелании держать
камень на душе. Она боялась, как он отреагирует, если узнает, что
подобная откровенность ей чужда, не свойственна, что ее душа так же, как
руки, подернута преждевременной изморозью. Она поерзала в кресле.
Я должна ему рассказать - рано или поздно, но должна. И не существует
таких отговорок, чтобы этого не сделать, не существует оправдания лжи
прежде всего. Таких, предположим, как если бы я убила своего сына...
Она вздохнула - судорожно, как всхлипнула - и снова поерзала в
кресле. Потом поискала глазами мальчиков с футбольным мячом, но они уже
ушли. Полли откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
11
Она была не первой и не последней девушкой на свете, забеременевшей
после ночной любовной схватки, не первой и не последней, кто в
результате жестоко поссорился со своими родителями и другими близкими
родственниками. Они требовали, чтобы она вышла замуж за Поля "Дюка"
Шайена, парня, который стал виновником ее интересного положения. Она
отвечала, что не вышла бы замуж за Дюка, если бы даже он оставался на
земле последним и единственным мужчиной. Это была правда, но еще одна
правда та, которую ей не позволяла в открытую признать собственная
гордость, состояла в том, что Дюк и сам не желал на ней жениться. Одна
из ее ближайших подруг сообщила, что он с нетерпением ждет момента и
лихорадочно готовится к нему, когда по достижении восемнадцатилетнего
возраста сможет пойти служить в военноморской флот... что должно было
случиться не позднее, чем через шесть недель.
- Будем называть вещи своими именами, - заявил Ньютон Чалмерс и этим
заявлением разрушил последний узкий мосток между дочерью и собой. - Он
вполне годился для того, чтобы тебя трахнуть и никуда не годится, чтобы
жениться, так я понял.
Она хотела тогда выбежать из дома, но мать успела ее перехватить.
Если она не выйдет замуж за этого парня, сказала Лоррейн Чалмерс своим
спокойным, уверенным тоном, который еще с детства выводил Полли из себя,
тогда им придется отослать ее к тете Сэйре в Миннесоту. Она сможет
оставаться в Сейн Клауд до тех пор, пока не родится ребенок, а потом
отдать его в приют или кому-нибудь на усыновление.
- Я знаю, почему вы хотите меня выпроводить, - сказала Полли. - Все
из-за знаменитой тети Эвелин. Боитесь, что она узнает о моем грехе и
лишит наследства. Все дело в деньгах. Вам наплевать на меня. Вам до меня
как до лам...
Спокойный тон Лоррейн Чалмерс всегда скрывал бешеный нрав. Последнюю
дощечку моста между собой и дочерью она сломала, влепив Полли пощечину.
И Полли сбежала. Это было очень давно - в июле 1970 года. Бежала она
долго и остановилась только, прибыв в Денвер, где и оставалась,
устроившись на работу, пока не родила в бесплатной благотворительной
больнице, которую пациенты называли Штопкой. Она собиралась отдать
ребенка в приемник, но что-то - может быть особое чувство, возникшее,
когда нянечка принесла ребенка для кормления и вложила ей в руки теплый
сверток - заставило ее передумать.
Мальчика она назвала Келтоном, в честь дедушки по отцовской линии.
Собственное решение оставить ребенка напугало Полли, потому что она
всегда считала себя практичной, разумной девушкой, но ничто из того, что
произошло в последнее время к этому образу не подходило. Во-первых, эта
практичная разумная девушка забеременела, не надев предварительно на
палец обручального кольца, что практичным и разумным никак не
свойственно. Затем эта практичная и разумная убежала из дома и родила
ребенка в городе, в котором никогда прежде не бывала и ничего о нем не
знала. И в довершение всего практичная и разумная решила оставить
ребенка и понести его с собой в будущее, которого сама не знала-не
ведала.
Но по крайней мере она решилась на этот шаг не из чувства протеста
или неповиновения, в этом ее никто не мог обвинить. Она к собственному
удивлению обнаружила в себе любовь, простую, сильную, чистую.
И Полли двинулась дальше. Нет, они двинулись дальше. Она сменила
несколько мест прислуги и закончила эту цепь в Сан-Франциско, куда, как
выяснилось, подсознательно стремилась. Там в начале лета 1971 года
