оказалось нечто вроде общего сбора хиппи, безумный карнавал бездомных,
наркоманов, голубых и всяческих музыкальных ансамблей под экзотическими
названиями типа Моби Грейп и Лифт На Тринадцатом Этаже.
Судя по песенке Скотта МакКензи о Сан-Франциско, популярной в те
годы, лето обещало оказаться увлекательным. Дом, в котором поселилась
Полли с Келтоном, был переполнен всяким сбродом, носившим на шее плакаты
с призывами к миру во всем мире и таскавшим, по всей вероятности, финки
за голенищами тяжеленных и грязнющих мотоциклетных сапог. Наиболее
частыми гостями в этом вертепе были репортеры и полицейские. Целая куча
полицейских. Но над ними смеялись, издевались и не ставили ни в грош.
Полли подала заявление на пособие, но выяснила, что слишком мало
времени живет в Калифорнии, чтобы рассчитывать на таковое - она
предполагала, что теперь многое изменилось, но оказалось, что в 1971
году матери-одиночке жить в Сан-Франциско так же нелегко, как в любом
другом месте. Тогда она подала заявку в Отдел Социальной Поддержки
детейиждивенцев и ждала - надеялась на ответ. Келтон от недоедания не
страдал, но сама Полли жила впроголодь и всегда в страхе, худая - кожа
да кости -~ молодая женщина, которую едва ли узнал бы кто-нибудь из
старых знакомых. Воспоминания, связанные с этими тремя годами жизни на
Западном побережье, воспоминания, отложенные в самую глубину сознания,
словно старая одежда в кладовку, воспоминания, похожие на уродливые
нереальные ночные кошмары.
Может быть, страх перед возвращением в былое, пробуждением этих
кошмаров и не позволял Полли откровенно рассказать все Алану? Может
быть, она желала оставить их там, где они есть, в темноте? Она была не
единственной, кто расплачивался этими кошмарами за непримиримость,
упрямое нежелание обратиться за помощью, за жестокое лицемерие того
времени, провозглашавшего свободу любви, одновременно выгоняя женщину с
незаконнорожденным ребенком из жизни в обществе. Келтон тоже оказался на
задворках. Келтон был залогом судьбы его матери, когда она, упрямо
стиснув зубы, брела своим убогим жизненным путем.
Хуже всего было то, что положение Полли медленно, но верно
выравнивалось. Весной 1972 года она наконец получила социальное пособие,
первый чек на денежную сумму и обещание такой же в следующем месяце. И
она уже начинала задумываться над тем, чтобы переселиться в более
приличное место... тогда произошел пожар.
Звонок прозвенел, когда Полли, погруженная в размышления, находилась
на работе, в закусочной. Норвилль, повар, неоднократно пытавшийся в те
времена залезть к ней в трусики, несколько раз окликнул ее, держа в
руках трубку. Он все повторял:
- Полли, полиция. Они хотят с тобой поговорить. Полли - это звонят из
полиции. Тебя спрашивают.
Они и в самом деле хотели с ней поговорить, так как вытащили тела
женщины и ребенка из задымленной квартиры на третьем этаже жилого дома.
Оба обгорели до неузнаваемости. Что это за ребенок они знали, знали бы и
кто женщина, если бы Полли в это время не находилась на работе.
Три месяца после смерти Келтона Полли продолжала ходить на работу.
Одиночество, охватившее ее, было настолько мучительным, что она
постоянно находилась в полубезумном состоянии; настолько глубоким и
всеобъемлющим, что она едва ли понимала до конца, как тяжело страдает.
Наконец, она написала письмо отцу с матерью, сообщив, что находится в
Сан-Франциско, родила ребенка и что ребенка с ней нет. Даже под угрозой
расстрела она не сообщила бы большего. Возвращение домой не входило в ее
планы, в сознательные планы, но подспудно она чувствовала, что если не
восстановить былые связи, душа начнет отмирать, сохнуть, как сохнет
огромное дерево, начиная с верхних молодых ветвей, при недостатке влаги.
Мать ответила сразу на то почтовое отделение, которое указала Полли в
конце письма и умоляла ее вернуться в Касл Рок... вернуться домой. В
конверт она вложила чек на семьсот долларов. В меблированной квартире,
где жила Полли после смерти Келтона, было душно, и она бросила
укладывать чемодан, чтобы глотнуть воды. Утоляя жажду, она вдруг поняла,
что собирается возвращаться только потому, что об этом просит - умоляет
- мать. Раньше она об этом не думала, что наверняка было ошибкой. Это
как раз тот момент, который требовал семь раз промерить, прежде чем
отрезать, чего не случилось с Дюком Шайеном, и что повлекло за собой все
остальные беды.
Тогда она присела на свою узкую девичью кровать и задумалась. Думала
она долго и усиленно. Наконец села к столу и написала матери ответное
письмо. Оно было совсем короткое, в полстраницы, но писала его Полли
четыре часа кряду.
"Я хотела бы вернуться или во всяком случае попытаться это сделать, -
писала она. - Но я не желаю перемалывать старые кости и пережевывать
старую жвачку. Не уверена, что чего я хочу - начать новую жизнь на
старом месте - возможно в принципе, но согласна проверить. Поэтому
предлагаю: давай некоторое время просто переписываться. Мы с тобой, и мы
с отцом. Я заметила, что в письмах труднее сердиться и выходить из себя,
так что давай побеседуем некоторое время таким образом, прежде чем
встретимся лично".
Беседовали они с полгода, пока в один прекрасный день, в январе 1973
года, мистер и миссис Чалмерс не подошли к двери в квартиру Полли. Они
устроились в отеле Марк Хопкинс, заявили родители, что без нее из
СанФранциско не уедут.
Полли обдумывала происшедшее, пройдя через всю географию чувств:
гнев, что они такие самоуверенные, насмешку над тем, каким трудом, с
потом, выступившим на лбу, и наивностью при этом, дышала их
самоуверенность, панику от того, что вопрос, который она так тщательно
обходила даже в собственных мыслях, может встать с жестокой
неотвратимостью.
Она пообещала пойти с ними пообедать - не более - а остальные решения
могут подождать. Отец сказал, что номер в отеле снял всего на одну ночь.
Тогда тебе придется продлить резервацию, спокойно посоветовала Полли.
Ей хотелось как можно дольше и обстоятельнее поговорить с ними,
прежде чем принять окончательное решение - нечто вроде более тщательного
тестирования, чем то, которое она проводила в письмах. Но этот вечер
оказался единственным и последним, когда она видела своего отца живым и
большую его часть она провела в ярости на него.
Старые предметы спора, которые так легко обходились в письмах,
возникли вновь еще до того, как были выпиты предобеденные стаканы вина.
Поначалу это были всего лишь вспышки, но по мере того, как отец
продолжал пить, вспышки переросли в пожар. Огонь разгорелся после того,
как отец сказал, что Полли наверняка получила хороший урок и теперь пора
все поставить на свои места. Миссис Чалмерс прекрасно справилась с
работой поддувала, задав своим спокойным доброжелательным тоном один
единственный вопрос: а где ребеночек, Полли? Скажи нам хотя бы это. Ты,
наверное, отдала его в Святой Приют?
Полли с этими голосами была очень давно и очень хорошо знакома. Отец
демонстрировал желание восстановить контроль над ситуацией. Любой ценой,
но восстановить. Мать демонстрировала любовь и заботу единственным
способом, который ей был известен - требуя информацию. Оба голоса, такие
знакомые, любимые когда-то, разворошили угомонившееся было негодование.
Они ушли из ресторана не доев горячее блюдо, и на следующий день
мистер и миссис Чалмерс отправились назад в Касл Рок одни.
После трехмесячного перерыва переписка постепенно возобновилась. Мать
Полли написала первой, извинившись за неудавшийся вечер встречи. Просьбы
вернуться в отчий дом не последовало. Это Полли удивило... в какой-то
мере даже обеспокоило. Она почувствовала, что мать готова отказаться от
попытки вернуть ее. Впечатление казалось необоснованным, надуманным, но
тем не менее не пропадало.
"Наверное, тебе лучше знать, что хорошо, а что плохо для тебя самой,
- писала мать. - Для нас с отцом смириться с этим тяжело, поскольку ты
остаешься в наших сердцах любимой маленькой доченькой. Мне кажется, отец
перепугался, увидев тебя такой взрослой и красивой. Поэтому, прошу, не
вини за то, как он себя повел. К тому же он неважно себя чувствовал,
снова донимали боли в животе. Врачи говорят, что виной тому желчный
пузырь, и если он согласится на операцию, все будет в порядке, но я все
равно волнуюсь".
Полли ответила на письмо вполне миролюбиво. Ей было нетрудно это
сделать, так как она стала посещать занятия в бизнес-школе и о
возвращении домой думала неопределенно, постольку-поскольку. А потом, в
конце 1975 года, пришла телеграмма. Жестокая в своей краткости: У ТВОЕГО
ОТЦА РАК. ОН УМИРАЕТ. ПОЖАЛУЙСТА, ПРИЕЗЖАЙ. МАМА.
Он был еще жив, когда Полли примчалась в больницу в Брайтоне. Голова
у нее гудела после перелета, а воспоминания при виде старых, знакомых
мест нахлынули неудержимым потоком. С каждым новым поворотом дороги,
когда она ехала от аэропорта в Портленде среди высоких холмов и низких
гор штата Мэн, глаза узнавали, и сердце сжималось. Последний раз я все
это видела еще ребенком, думала Полли.
Ньютон Чалмерс лежал в отдельной палате, без сознания, с
пластмассовыми трубками в носу и многочисленной аппаратурой, полукругом
расположенной у его кровати. Умер он три дня спустя. Полли собиралась
вернуться в Калифорнию сразу после похорон - она уже привыкла считать те
места своим домом - но через четыре дня после погребения отца у матери
случился обширный инфаркт.
Полли осталась, ухаживала за матерью три с половиной месяца и почти
каждую ночь видела во сне Норвилля - пожара из закусочной К Вашим
Услугам. Он снился ей всегда в одной и той же позе - с телефонной
трубкой в правой руке, на тыльной стороне ладони красовалась татуировка:
орел с распростертыми крыльями и надпись: СО ЩИТОМ ИЛИ НА ЩИТЕ. "Полли,
это полиция, - говорил он. - Они хотят с тобой говорить".
Мама поправилась и поговаривала о том, чтобы продать дом и
перебраться вместе с Полли в Калифорнию (на самом деле она никогда бы
этого не сделала, но Полли не мешала ей мечтать, она к этому времени
стала старше и добрее). А потом случился второй инфаркт. И вот, хмурым
мартовским днем 1976 года Полли снова оказалась на кладбище Хоумленд.
Она стояла рядом с тетей Эвелин и смотрела, как опускают в могилу гроб с
телом матери, вырытую рядом с еще свежей могилой отца.
Всю зиму тело отца пролежало в морге Хоумленд, в ожидании, когда
оттает кладбищенская земля. По удивительному совпадению, которое не
отважился бы придумать и описать ни один романист, тело мужа было
предано земле за день до похорон жены. Комья земли еще не были убраны с
последнего пристанища отца, могила казалась неухоженной и голой. Полли
переводила взгляд с этой тоскливой могилы на гроб матери. Мама, как
будто ждала, чтобы отцовскую могилу прибрали, думала Полли.
Когда короткая служба окончилась, тетя Эвелин отозвала Полли в
сторонку. Последняя оставшаяся в живых родственница стояла рядом с
катафалком от фирмы Хей и Пибоди; худая, как палка, женщина, одетая в
черное мужского покроя пальто, в несуразно веселых красных ботах и с
сигаретой Герберт Терейтон, зажатой в углу рта. Пока Полли подходила,
она чиркнула спичкой и поднесла огонек к кончику сигареты. Глубоко
затянувшись, выпустила облако дыма в холодный свежий весенний воздух.
Простая камышовая трость (пройдет еще три года, прежде чем ей подарят,
как старейшей жительнице города, дорогую трость Бостон Пост) была зажата
у нее между ног.
Теперь, сидя в плетеной качалке, которую тетя, несомненно одобрила
