выполним. А виной тому пузырек с аспирином и пристяжной ремень.
Более всего Алана донимал ремень, он висел в его сознании маленькой
черной тучкой, которая никак не желала рассеиваться. Энни никогда не
вела машину, предварительно не пристегнувшись. Даже если ей приходилось
ехать всего до конца квартала и обратно. А Тодд, как всегда, был
пристегнут. Разве это ничего не значит? Если бы она решила в тот момент,
когда последний раз выезжала со двора, покончить с собой и прихватить
Тодда, то зачем она его заставила пристегнуться? Даже больная, убитая
горем, она не пожелала бы мучений собственному сыну, разве не так?
Наверняка сказать невозможно. Брось это дело. Но даже теперь, в постели
со спящей рядом Полли, он не мог последовать этому совету. Его мозг
снова и снова возвращался к событиям тех дней, пережевывая их, словно
щенок, вцепившийся маленькими острыми зубками в кусок старой кожи.
На этом этапе воспоминаний перед глазами у Алана всегда вставала одна
и та же картина, неизбывный кошмар, который в конце концов и привел его
к Полли Чалмерс, поскольку именно Полли была более всех других в городе
близка Энни, а принимая во внимание раскручивавшееся тогда дело Бомонта
и психическое состояние Алана в связи с ним, даже ближе, чем Алан в
последние несколько месяцев ее жизни.
Картина возникала следующая: Энни отстегивает свой ремень, давит до
отказа педаль газа и снимает руки с руля. Снимает за тем, что им
предстоит в ближайшие несколько секунд выполнить другую работу, а
именно, отстегнуть ремень Тодда.
Вот оно - их "скаут", неуправляемый, несется со скоростью семьдесят
миль в час, сходит с шоссе, направо, в сторону к деревьям, отяжеленным
серым, предвещающим дождь, мартовским небом, и Энни лихорадочно возится
с ремнем, которым пристегнут Тодд, но мальчик кричит в страхе и
отталкивает ее руки. Алан видит, как милое лицо Энни искажается,
превращаясь в озлобленную маску ведьмы, видит, как лицо Тодда
вытягивается и бледнеет от страха. Множество раз Алан просыпался ночью,
покрытый холодной липкой испариной от звеневшего в ушах голоса Тодда:
"Деревья, мамочка! Осторожно, ДЕРЕЕЕЕВЬЯ!"
Наконец, однажды, перед закрытием ателье. Алан пошел к Полли и
пригласил ее к себе на чашку кофе, а если, сказал он, вы считаете это
неудобным, разрешите мне зайти к вам.
Сидя в кухне, в своей кухне, в нашей, подсказывал внутренний голос,
приготовив чай для гостьи и кофе для себя. Алан, спотыкаясь на каждом
слове, начал повествование о собственных ночных кошмарах.
- Мне хотелось бы знать, - говорил он, - если это, конечно возможно,
возникали ли когда-нибудь у Энни периоды тяжелой депрессии, о которых я
не знал или не замечал. Я должен знать... - Он замолчал, растерянный и
беспомощный. Зная и помня те слова, которые надо произнести, он не в
силах был этого сделать. Казалось, будто канал связи между его
опустошенным замученным сознанием и голосовыми связками становился все
уже и тоньше и даже собирался замкнуться окончательно. Он сделал над
собой усилие и продолжал. - Я должен знать, страдала ли она манией
самоубийства. Потому что, знаете ли, Энни умерла не одна. С ней умер
Тодд, и если были... признаки... я хочу сказать... признаки... которых я
не замечал, значит, я в ответе за его смерть. Поэтому мне необходимо это
знать.
Он снова замолчал, чувствуя, что сердце готово выскочить из груди. Он
провел ладонью по лбу и удивился, обнаружив, что она стала влажной от
пота.
- Алан, - сказала Полли и положила руку на его запястье. Ее голубые
глаза смотрели на него в упор. - Если бы я замечала подобное и никому об
этом не сказала, я была бы в ответе точно так же, как вы сами.
Алан помнит, как был потрясен ее словами. Полли могла заметить нечто
необычное в поведении Энни, чего не видел он, для него эта мысль стала
вполне естественной и не терпящей дополнительных доказательств, ноте,
что свидетельство необычного поведения может повлечь ответственность за
результаты, никогда не приходило ему в голову.
- Так вы ничего не замечали?
- Нет. Я множество раз возвращалась к этой мысли, пыталась вспомнить
все до малейших подробностей. Я не хочу преуменьшить ваше горе и чувство
потери, но должна сказать, что вы не единственный, кто мучается
размышлениями о причинах случившегося, кто терзается душевными муками.
Последние несколько недель я ложусь спать с этой мыслью и мучаюсь ею,
перебирая в памяти все разговоры, намеки, мельчайшие детали поведения,
пока сон не сморит. Сравниваю свои воспоминания с результатами вскрытия,
сопоставляю. Теперь я делаю это снова, слушая ваш рассказ о пузырьке с
аспирином. И знаете, что мне пришло в голову?
- Что?
- Ничего, - она произнесла это слово настолько бесстрастно и
невыразительно, что оно странным образом убеждало. - Абсолютно ничего.
Бывали моменты, когда я находила ее чересчур бледной. Иногда слышала,
как она разговаривала сама с собой, подкалывая юбку или разворачивая
ткань. Это, пожалуй, единственное, что можно было бы назвать необычным,
и я не устаю корить себя за то, что не обратила на это должного
внимания. А вы?
Алан кивнул.
- Но в целом она была такой как всегда, веселой, отзывчивой,
доброй... прекрасным другом.
- Но...
Ее ладонь все еще лежала на его запястье и теперь слегка напряглась.
- Нет, Аллан, никаких но. Доктор Ван Аллен занимается таким же
самоистязанием. Вы его вините? Вы считаете, что он виноват, пропустив
опухоль?
- Нет, но...
- А я? Мы работали с ней бок о бок, каждый день, с утра до вечера; в
десять часов утра пили вместе кофе, в полдень обедали, потом в три снова
пили кофе. Мы с каждым днем становились все ближе друг другу, говорили
все откровеннее. Мне, например, известно, что вы приносили ей в жизни
полное удовлетворение, и как друг, и как любовник, я знаю, что она очень
любила своих мальчиков. Но приходила ли она постепенно к мысли о
самоубийстве вследствие своей болезни... не знаю. Так скажите... вы
обвиняете меня?
- И она заглянула своими голубыми глазами в самую душу Алану.
- Нет, но...
Ее рука снова сжалась, не сильно, но достаточно решительно.
- Я хочу задать вам один вопрос. Это очень важно, поэтому подумайте
как следует.
Он кивнул.
- Рэй был ее лечащим врачом, и даже он не замечал подобных признаков,
если они были. Не замечала их я. Я была ее близким другом и не замечала
этих признаков, если они были. Вы были ее мужем и не замечали их тоже,
если, конечно, было что замечать. И вы считаете, что на этом все, это
конец пути.
- Я не понимаю, о чем вы.
- Был еще человек, близкий ей, гораздо ближе, чем мы с вами, -
сказала Полли. - Во всяком случае, я так думаю.
- О ком вы гово...
- О Тодде.
Он смотрел на нее не в силах понять. Как будто она говорила на другом
языке.
- Тодд, - терпеливо повторила Полли. - Тодд, ваш сын. Тот самый, кто
не дает вам заснуть по ночам. Ведь дело все в нем, разве не так? Не в
ней, а в нем.
- Да, - сказал Алан. - В нем. - Он не узнал собственного голоса, а в
душе постепенно образовывалось нечто огромное и тяжелое. Теперь, лежа в
постели Полли, он вспоминал тот момент, в собственной кухне, с
удивительной отчетливостью: ее ладонь на его запястье, проскользнувший
через окно луч предвечернего солнца, золотистые волосы, светлые глаза,
мягкий голос.
- Она заставила Тодда сесть в машину. Он сопротивлялся, кричал?
Боролся с ней?
- Нет, конечно, нет, но она была его ма...
- Чья идея была Тодду поехать в тот день с ней в магазин? Ее или его?
Вы не помните?
Он уже хотел сказать нет и вдруг вспомнил. Их голоса доносились из
гостиной в то время, как он сидел в своем кабинете, ломая голову над
очередными свидетельскими показаниями. "Мне нужно ехать в магазин, Тодд.
Хочешь со мной?" "А ты позволишь мне посмотреть новые видеокассеты?"
"Почему бы нет? Спроси папу, не нужно ли ему чего-нибудь".
- Это была ее идея, - сказал Алан.
- Вы уверены?
- Да но она его спросила. Не приказывала. Огромное нечто в душе
продолжало расти. Оно скоро вырвется, думал Алан, и прольется на землю,
и взорвется, потому что оно прорастает корнями во все стороны, вглубь,
вширь.
- Он ее боялся?
Она теперь допрашивала его с пристрастием, как он в свое время
допрашивал Рэя Ван Аллена, но заставить ее замолчать он не мог. И не был
уверен, что хочет. Что-то было во всем этом правильное, то, что не
приходило ему в голову во время бессонных ночей. То, что осталось еще
живо.
- Тодд боялся Энни? Господи, конечно, нет.
- А в последние несколько месяцев?
- Нет.
- Несколько недель?
- Полли, я был тогда не в состоянии наблюдать. Все из-за Тэда
Бомонта, писателя... эти чудовищные события...
- Вы хотите сказать, что были так поглощены работой, что не замечали
Энни и Тодда, когда они были поблизости, или просто редко бывали дома?
- Нет... да... то есть я, конечно, был дома, но...
Странное ощущение: оказаться на другом, принимающем конце, этого
потока вопросов. Как будто Полли накачала его новокаином, а потом стала
колотить как боксерскую грушу. А НЕЧТО продолжало расти и продвигаться к
выходу, туда, где силы гравитации заставят его обрушиться на землю.
- Тодд приходил к вам когда-нибудь и жаловался, что боится мамы?
- Нет...
- Он хоть раз пришел и сказал: знаешь, па, мама собирается покончить
со собой и меня прихватить для компании?
- Полли, это ерунда какая-то. Я...
- Он говорил такое?
- Нет!
- А говорил ли он, что мама разговаривает или ведет себя странно?
- Нет...
- А Эл в это время был в школе?
- При чем тут Эл?
- Она оставила в гнезде одного сына. Когда вы уходили на работу, они
оказывались наедине. Они обедали вместе, она помогало ему делать уроки,
смотрела с ним телевизор...
- Читала ему... - эхом откликнулся Алан. Он по-прежнему не узнавал
своего голоса, высокого, слабого.
- Она была наверняка первым человеком, которого Тодд видел по утрам и
последним - перед сном, - продолжала Полли. Рука ее покоилась на его
запястье. Глаза смотрели на него открытым взглядом. - Если был такой
человек, кто мог заметить приближение трагедии, то только тот, кто умер
вместе с ней. А этот человек никогда не сказал об этом ни слова.
Вот тут странная штука внутри Алана упала. Его лицо стало двигаться.
Он чувствовал, как это происходит - как будто к коже в нескольких местах
привязали веревки и теперь дергают и тянут в разные стороны, ласково, но
в то же время настойчиво. Горло стиснуло и обдало горячей волной. Лицо
ошпарило жаром. Глаза наполнились слезами. Полли Чалмерс раздвоилась,
растроилась, а затем расплылась, превратилась в игру света и тени. Грудь
его вздымалась, но легкие, казалось, не находили достаточно воздуха. Его
рука перевернулась в мгновенном порыве и стиснула ее руку с такой силой,
что это наверняка причинило ей резкую боль, но она не издала ни звука.
- Я тоскую по ней! - закричал он подняв лицо и тяжелый болезненный
всхлип разорвал фразу надвое. - Мне плохо без них обоих! О, Господи, как
мне плохо без них!
- Я знаю, - тихо сказала Полли. - Я знаю. Ведь в этом все и дело.
Правда? В том, как тебе плохо без них.
Он плакал. Эл плакал каждую ночь две недели подряд, и Алан не отходил
от него, успокаивал, как мог, но сам не плакал ни разу. Теперь он дал
себе волю. Рыдания охватили все его существо и уносили так далеко, как
могут унести только рыдания. Он не в силах был остановить или облегчить
их. Он не мог больше сдерживать своего горя и теперь, к собственному
удивлению, понял, что делать этого вовсе не надо. Он оттолкнул чашку и
