на плечи, как будто она - вешалка.
Я вижу, что все это время под полотенцем были трусы.
По-моему, она даже меньше обозлилась бы, если бы он был голый под
полотенцем, а не в этих трусах. Онемев от возмущения, она смотрит на
больших белых китов, которые резвятся у него на трусах. Это перенести она
уже не в силах. Целая минута проходит, прежде чем ей удается совладать с
собой; наконец она поворачивается к маленькому санитару; она в такой
злобе, что голос не слушается ее, дрожит.
- Уильямс... Кажется... Сегодня утром вам полагалось протереть окна
поста до моего прихода. (Он убегает, как черно-белая букашка.) А вы,
Вашингтон... Вы...
Вашингтон чуть ли не рысью возвращается к ведру.
Она снова озирается - на кого бы еще налететь. Замечает меня, но к
этому времени несколько человек уже вышли из спальни и недоумевают, почему
мы собрались кучкой в коридоре. Она закрывает глаза, сосредоточивается.
Нельзя, чтобы они видели ее с таким лицом, белым и покоробившимся от
ярости. Она изо всех сил старается овладеть собой. Постепенно губы ее
опять собираются под белый носик, сбегаются, как раскаленная проволока,
когда ее нагрели до плавления и она померцала секунду, а потом опять вмиг
отвердела, стала холодной и неожиданно тусклой. Губы разошлись, между ними
показался язык, лепешка шлака. Глаза опять открылись, такие же неожиданно
тусклые, холодные и бесцветные, как губы, но она начинает здороваться со
всеми по заведенному порядку, словно ничего с ней не было, - думает, что
люди не заметят спросонок.
- Доброе утро, мистер Сефелт, как ваши зубы, не лучше? Доброе утро,
мистер Фредриксон, вы с мистером Сефелтом хорошо спали ночью? Ваши кровати
рядом, правда? Кстати, мое внимание обратили на то, как вы распоряжаетесь
своими лекарствами - вы отдаете свои лекарства Юрюсу, так ведь, мистер
Сефелт? Обсудим это позже. Доброе утро, Билли; по дороге сюда я видела
вашу маму, и она просила непременно передать вам, что все время о вас
думает и уверена, что вы ее не огорчите. Доброе утро, мистер Хардинг... О,
смотрите, кончики пальцев у вас красные и ободранные. Вы опять грызли
ногти?
И не успели они ответить - если есть, что отвечать, - поворачивается
к Макмерфи, который так и стоит в одних трусах. Хардинг увидел трусы и
присвистнул.
- А вы, мистер Макмерфи, - говорит она с улыбкой слаще сахара, - если
вы кончили демонстрировать ваши мужские достоинства и кричащие подштаники,
вам стоит вернуться в спальню и надеть костюм.
Он дотрагивается до шапки, приветствуя ее и больных, которые радостно
глазеют на белых китов и обмениваются шутками, а потом, не говоря ни
слова, уходит в спальню. Сестра поворачивается, идет в другую сторону,
холодную красную улыбку несет перед собой; она еще не успела закрыть за
собой дверь стеклянного поста, а из спальни в коридор уже несется его
песня.
- В гостиную к себе ввела и веерочком обмахнула... - Слышу, как он
шлепает себя по голому пузу. - Мне этот жулик в самый раз, мамаше на ухо
шепнула.
Подметая спальню после ухода больных, залез под его кровать, чтобы
выгрести пыльные катышки, и вдруг чем-то пахнуло на меня, и я понял - в
первый раз с тех пор, как попал в больницу, - что эта большая спальня,
заставленная кроватями, где спят сорок взрослых мужчин, всегда была
наполнена сотнями липких запахов: здесь пахло дезинфекцией, цинковой
мазью, присыпкой для ног, мочой, старческим калом, молочной смесью и
глазными примочками, лежалыми носками и трусами, затхлыми даже после
прачечной, жестким крахмальным бельем, прокисшими за ночь ртами, банановым
запахом машинного масла, а порой и паленым волосом, - но никогда прежде,
до его появления, не пахло здесь мужским запахом грязи и пыли с широких
полей, потной работы.
Весь завтрак Макмерфи смеется и болтает со скоростью километр в
секунду. После утреннего он думает, что старшая сестра теперь - легкая
добыча. Не понимает, что просто захватил ее врасплох и после этого она
разве что еще больше укрепится.
Паясничает, старается хоть кого-нибудь рассмешить. Но они только вяло
улыбаются или изредка хихикают, и это его беспокоит. Он толкает Билли
Биббита через стол и говорит секретным голосом:
- Эй, Билли, помнишь, как мы с тобой подобрали двух баб в сиэтле? Вот
погуляли так погуляли!
Билли с вытаращенными глазами отрывается от тарелки. Открывает рот,
но не может сказать ни слова. Макмерфи поворачивается к Хардингу.
- Ни за что бы не взяли их с ходу, но оказалось, они слышали про
Билли Биббита. Билли шишок - такое у него было прозвище. Девочки хотели
уже отвалить, и тут одна посмотрела на него и говорит: "Вы тот самый Билли
шишок? Знаменитые тридцать пять сантиметров?" Билли - глазки в землю и
покраснел, вот как сейчас, но все уже, дело в шляпе. Помню, привели мы их
в гостиницу, и слышу с его кровати голос: "Мистер Биббит, вы меня
разочаровали; я слышала про ваши три... Три... Трикратите сейчас же!" -
Ухает, шлепает себя по ноге, тычет Билли в бок большим пальцем, а Билли
краснеет и улыбается так, что того и гляди упадет в обморок.
Макмерфи говорит, что только двух-трех девочек и не хватает в
больнице для полного счастья. В такой мягкой постели, как здесь, он
отродясь не спал, а какой стол они раскидывают! И чего это вы так
недовольны больничным житьем.
- Вот возьмите меня, - говорит он и поднимает стакан к свету, -
первый стакан апельсинового сока за полгода. Хорошо! Спрашивается, что мне
давали на завтрак в колонии? Чем угощали? Ну, сказать, на что это похоже,
я могу, но названия подобрать не сумею: утром, днем и вечером - горелое,
черное и с картошкой, а с виду кровельный вар. Одно знаю точно: это был не
апельсиновый сок. А теперь поглядите: бекон, жареный хлеб, масло, яичница...
Кофе - и еще эта курочка на кухне спрашивает, черный я хочу или с
молоком, будьте любезны, - и большой! Замечательный! Холодный стакан
апельсинового сока. Да ни за какие деньги не уйду отсюда!
После каждого блюда он берет добавку, девушке, которая разливает кофе
на кухне, назначает свидание после того, как его выпустят, а
поварихе-негритянке говорит, что лучшей глазуньи в жизни не ел. К
кукурузным хлопьям подают бананы, и он берет целую гроздь, говорит
санитару, что свистнет и для него штучку - вид у тебя больно голодный, - а
санитар косится на стеклянный ящик, где сидит сестра, и отвечает, что
персоналу не разрешается есть с больными.
- Такой порядок в отделении?
- Такой, ага.
- Жалко... - И обдирает три банана чуть ли не под носом у санитара,
съедает их один за другим, а потом говорит: - если надо украсть для тебя
пожрать из столовой, только скажи мне, сэм.
Доел последний банан, шлепает себя по животу, встает и направляется к
двери, но большой санитар загораживает выход и говорит, что здесь порядок:
больные сидят в столовой, выходят все вместе в семь тридцать. Макмерфи
смотрит на него, как будто не верит своим ушам, потом поворачивается к
Хардингу. Хардинг кивает, тогда Макмерфи пожимает плечами и садится на
свой стул.
- Не буду же я нарушать ваш дурацкий порядок.
Часы на стене столовой показывают четверть восьмого, врут, что мы
сидит здесь только пятнадцать минут, ясно ведь, что просидели не меньше
часа. Все кончили есть, отвалились, ждут, когда большая стрелка подползет
к половине. Санитары забирают у овощей заляпанные подносы, а двоих
стариков увозят обдавать из шланга. В столовой половина народа опустили
головы на руки - вздремнуть, пока не вернулись санитары. Делать больше
нечего, ни карт, ни журналов, ни головоломок. Спать или на часы смотреть.
А ему не сидится - обязательно надо что-нибудь устроить. Минуты две
погонял ложкой объедки по тарелке и уже хочет новых развлечений. Зацепляет
большими пальцами карманы, наклоняет стул назад и одним глазом уставился
на часы. Трет нос.
- Знаете... Эти часы напомнили мне мишени на стрельбище в форте
райли. Я там первую медаль получил, медаль "Отличный стрелок".
Мерфи-бьет-в-точку. Кто хочет поспорить на доллар, что я не запулю этим
кусочком масла прямо в середку циферблата, ну ладно, вообще в циферблат?
Принимает ставки от троих, берет масло на конец ножа и швыряет. Масло
прилипает к стене левее часов, сантиметрах в пятнадцати, и все дразнят
его, пока он выплачивает проигрыш. А они все проезжаются насчет того, что,
мол, бьет в точку или льет в бочку, но тут приходит маленький санитар
после мытья овощей, все утыкаются в свои тарелки и замолкают. Санитар чует
что-то в воздухе, но не понимает. Так бы, наверно, и не понял, только
старый полковник Маттерсон все время водит глазами вокруг, и он замечает
масло, прилипшее к стене, а когда замечает, показывает на него пальцем и
заводит лекцию, объясняет нам своим терпеливым зычным голосом, как будто в
его словах есть смысл:
- Мас-сло... Это республиканская партия...
Санитар смотрит, куда показывает полковник, а там масло сползает по
стене, как желтая улитка. Санитар глядит на него, моргает, но не говорит
ни слова, даже не обернулся, чтобы удостовериться, чьих рук дело.
Макмерфи толкает в бок соседей, шепчет им, вскоре они кивают, а он
выкладывает на стол три доллара и отваливается на спинку. Все поворачивают
свои стулья и наблюдают, как масляная улитка ползет по стене, замирает,
собирается с силами, ныряет дальше, оставляя за собой на краске блестящий
след. Все молчат. Смотрят на масло, потом на часы, потом опять на масло.
Теперь часы идут.
Масло сползает на пол за какие-нибудь полминуты до семи тридцати, и
Макмерфи получает обратно все проигранные деньги.
Санитар очнулся, оторвал взгляд от масляной тропинки и отпускает нас;
Макмерфи выходит из столовой, засовывает деньги в карман. Он обнимает
санитара за плечи и не то ведет, не то несет его по коридору к дневной
комнате.
- Сэм, браток, вечер скоро, а я только-только отыгрываюсь. Надо
наверстывать. Как насчет достать колоду из вашего запертого шкафчика, а я
посмотрю, услышим мы друг друга или нет под эту музыку.
После все утро наверстывает - играет в очко, но уже не на сигареты, а
на долговые расписки. Раза два-три передвигает игорный стол, чтобы не так
бил по ушам громкоговоритель. Видно, что это действует ему на нервы.
Наконец он направляется к посту, стучит в стекло, старшая сестра
поворачивается со своим креслом, открывает дверь, и он спрашивает ее,
нельзя ли выключить на время этот адский грохот. Она в своем кресле за
стеклом спокойна как никогда - полуголые дикари не бегают, волноваться не
из-за чего. Улыбка на лице держится прочно. Она закрывает глаза, качает
головой и очень любезно говорит Макмерфи:
- Нет.
- Ну, хоть громкость убавить можете? Вроде не обязательно, чтобы
целый штат Орегон слушал, как лоуренс уэлк весь день по три раза в час
играет "Чай вдвоем"! Если бы чуть потише, чтобы расслышать ставки с другой
стороны, я организовал бы покер...
- Вам было сказано, мистер Макмерфи, что играть на деньги в отделении
есть нарушение порядка.
- Ладно, убавьте, будем играть на спички, на пуговицы от ширинки -
только приверните эту заразу!
- Мистер Макмерфи... - И замолчала, ждет, когда ее спокойный
учительский тон произведет свое действие, уверена, что все острые
прислушиваются к разговору. - Знаете, что я думаю? Я думаю, что вы ведете
себя как эгоист. Вы не заметили, что кроме вас в больнице есть другие
люди? Есть старые люди, которые просто не услышат радио, если включить его
тише, старики, не способные читать и решать головоломки... Или играть в
