и все такое.
- Да это ерунда.
- Для меня не ерунда. Прибавим шагу, время поджимает.
Вскоре мы уже добрались до клубов желтой пыли, где, урча, возились
трактора и матерились толстые потные рабочие. Они даже не взглянули на нас.
Им, чтобы залезли на гору, надо было бы заплатить вдвое, а сегодня, в
субботу, и вчетверо.
Подумав об этом, мы с Джефи посмеялись. Я немного стеснялся своего
дурацкого берета, но трактористы не обратили на него никакого внимания;
скоро мы уже оставили их позади и приблизились к последнему домику -
магазинчику, от которого уже начиналась тропа. Это был бревенчатый домик у
самого края озера, у подножия довольно внушительных предгорных холмов. Здесь
мы немного передохнули на ступеньках, все-таки прошли мили четыре, правда,
по хорошей ровной дороге; зашли внутрь, купили конфет, всякого там печенья,
кока-колы. И тут вдруг Морли, который, надо сказать, отнюдь не молчал все
эти четыре мили и смотрелся весьма забавно со своим гигантским рюкзаком, где
лежал, в частности, надувной матрас (в сдутом состоянии), но без всякой
шляпы или кепки, то есть совершенно так же, как у себя в библиотеке, но в
каких-то больших мешковатых штанах, - короче, Морли внезапно вспомнил, что
не слил воду.
- Подумаешь, не слил воду, не влил соду... - сказал я, видя их ужас и
не очень-то разбираясь в автомобилях.
- Да ты что, не слил воду - это значит, что, если ночью здесь будут
заморозки, вода замерзнет, радиатор взорвется, все к черту полопается, мы не
сможем доехать до дому и замучаемся переть пешим ходом до Бриджпорта,
двенадцать миль.
- А если не будет заморозков?
- Нельзя полагаться на случай, - сказал Морли, и к этому моменту я был
уже страшно зол на него за все штучки, которые он изобретал, чтобы не так,
так эдак забыть, запутать, помешать, задержать, заставить ходить кругами
наше сравнительно просто задуманное путешествие.
- Ну и что теперь делать? Что нам теперь, возвращаться?
- Единственный выход - вернуться мне одному, слить воду и последовать
за вами по тропе, а ночью в лагере встретимся.
- А я разожгу большой костер, - сказал Джефи, - увидишь свет,
покричишь, и мы тебя направим.
- Очень просто.
- Но смотри поторопись, чтобы к ночи поспеть в лагерь.
- Успею, я сразу пойду.
Тут мне стало жаль злополучного бедолагу Генри, и я сказал: - Да ладно,
ты что, не пойдешь с нами сегодня? Хрен с ним, с радиатором, пошли!
- Слишком дорого обойдется, если эта штука замерзнет, нет, Смит, я
лучше вернусь. У меня масса занятных мыслей о том же, о чем вы, наверное,
будете сегодня беседовать, нет, черт, пойду-ка я поскорей. Смотрите не
рычите там на пчел, а встретите теннисную партию, где все без рубашек, не
стройте глазки, не то солнце как даст девчонке пенделя - и прямо к вам,
ножки кошки крошки фрукты-апельсины, - с этими словами, без особых
прощальных церемоний, лишь слегка махнув рукой, он пустился в обратный путь,
продолжая бормотать себе под нос. "Ну, пока, Генри, давай скорей!" -
крикнули мы вслед, а он ничего не ответил, ушел и все.
- Знаешь, - сказал я, - по-моему, ему все равно. Он гуляет, обо всем
забывает и вполне доволен.
- И похлопывает себя по пузу, и смотрит на вещи как они есть, как у
Чжуан-цзы, - и мы с Джефи расхохотались, глядя, как Генри, одинок и безумен,
удаляется по той самой тропе, которую мы только что преодолели.
- Ну ладно, пошли, - сказал Джефи. - Когда я устану с большим рюкзаком,
махнемся.
- Я готов сейчас. Слушай, давай его сюда, правда, хочется понести
что-нибудь тяжеленькое. Ты не представляешь, как мне здорово! Давай! - И,
поменявшись рюкзаками, мы двинулись в путь.
Оба мы чувствовали себя прекрасно и болтали о чем попало, у литературе,
о горах, о девочках, о Принцессе, о поэтах, о Японии, о наших прошлых
приключениях, и тут я понял, как мне повезло, что Морли забыл слить воду,
ведь иначе за весь этот блаженный день Джефи не удалось бы вставить ни
словечка, а теперь я имел возможность послушать его. Своим поведением в
походе он напоминал Майка, друга моего детства, который тоже обожал
предводительствовать, сосредоточенно и сурово, как Бак Джонс, устремив взор
к далеким горизонтам, как Нэтти Бампо, предупреждая меня о хлещущих ветках,
или: "Здесь слишком глубоко, спустимся ниже по ручью, там перейдем вброд",
или: "Здесь в низине, должно быть, грязь, лучше обойдем", - страшно
серьезный и ужасно довольный. Так и видно было все детство Джефи в
восточно-орегонских лесах. Он шел, как говорил, сзади я видел, что носки у
него направлены чуть-чуть внутрь, как и у меня; однако, когда начался
подъем, он развернул ступни носками врозь, как Чаплин, чтобы легче было
взбираться. Через густой кустарник с редкими ивами мы пересекли заболоченную
речную низину, вышли на другой берег, слегка промочив ноги, и пустились
вверх по тропе, которая была очень ясно размечена и недавно расчищена
специальными отрядами, но, если попадался выкатившийся на тропу булыжник,
Джефи старательно откатывал его, приговаривая: "Я сам работал в таких
отрядах, не могу я, Смит, когда тропа в таком беспорядке". Чем выше мы
взбирались, тем лучше открывался вид на озеро, и вот уже сквозь ясную синеву
увидели мы глубокие провалы, как темные колодцы, откуда били питающие озеро
родники, - и увидели, как ходит легкими косяками рыба.
- Эх, прямо раннее утро в Китае, и мне пять лет в безначальном времени!
- пропел я; мне захотелось присесть у тропы, достать блокнотик и записать
все это.
- Погляди туда, - воскликнул Джефи, - желтые осины. Напоминает мне
хокку... "Разговорились о литературе - желтеют осины". - Гуляя в этих краях,
начинаешь постигать крохотные бриллианты восточных хокку; поэты, создавшие
их, никогда не напивались в горах и ничего такого, просто бродили, свежие,
как дети, записывая все, что видят, без всяких литературных оборотов и
выкрутасов, не пытаясь ничего придумать или выразить. Взбираясь по поросшему
кустарником склону, сочиняли хокку и мы.
- "Валуны на краю обрыва, - произнес я, - почему не срываются вниз?"
- Может, это и хокку, а может, и нет, сложновато немножко, - сказал
Джефи. - Настоящее хокку должно быть простым, как овсянка, и давать яркую
картинку реальных предметов, например, вот это, наверно, самое гениальное из
всех: "По веранде скачет воробей с мокрыми лапками". Это Шики. Так и видишь
мокрые следы воробьиных лапок, и при этом в нескольких словах заключено все,
и дождь, который шел целый день, и даже запах сосен.
- Давай еще.
- Сейчас сам придумаю, вот смотри. "Озеро внизу... чернеют провалы
колодцев", нет, черт, не годится, это не хокку, хокку нельзя сочинять
слишком старательно.
- А давай сочинять быстро, прямо на ходу, спонтанно.
- Смотри, - воскликнул он радостно, - горный люпин, смотри, какой
нежный оттенок синего цвета. А вот калифорнийский красный мак. Вся долина
окроплена цветом! Между прочим, вон там наверху - настоящая калифорнийская
белая сосна, они уже редко встречаются.
- Ты, наверное, много знаешь про птиц, про деревья, про все эти дела.
- Всю жизнь изучал. - Чем выше, тем небрежней становилась беседа;
перебрасываясь случайными шутками, мы вскоре добрались до поворота тропы,
где оказалось неожиданно тенисто и сыро, и водопад низвергался на пенные
камни, а над потоком совершенной аркой выгибался образованный упавшей
корягой мостик, мы легли на него животом вниз и, окунув головы, намочив
волосы, жадно пили, а вода хлестала в лицо, это было все равно что сунуть
голову под струю плотины. Добрую минуту лежал я так, наслаждаясь внезапной
прохладой.
- Как реклама пива "Рэйнир"! - крикнул Джефи.
- Давай посидим тут, порадуемся.
- Братишка, ты не знаешь, сколько нам еще идти!
- Да я вовсе не устал!
- Еще устанешь, Тигр.
9
Мы шли дальше, и мне чрезвычайно нравился тот, я бы сказал, бессмертный
облик, который приобрела послеполуденная тропа, золотистая древняя пыль,
запорошившая травы на склонах, гуденье жуков, вздохи ветра в мерцающем танце
над горячими камнями и то, как падали вдруг на тропу тень и прохлада высоких
деревьев, и свет здесь казался глубже. Озеро внизу скоро стало совсем
игрушечным, все так же темнели в нем пятна колодцев, гигантские тени облаков
лежали на воде, и трагическая маленькая дорога, по которой возвращался
бедняга Морли.
- Как там Морл, не видать?
Джефи прищурился.
- Вижу облачко пыли, может, это уже он возвращается. - А мне казалось,
что я уже все это видел, от альпийских лугов с кустами люпина до внезапных
водопадов с мостиками-корягами и зеленой глубиной, и как-то невыразимо
щемило сердце, будто я уже раньше жил и ходил по этой тропе, в похожих
обстоятельствах, с другом-бодхисаттвой, но, может быть, это было более
важное путешествие; хотелось прилечь у тропы и вспомнить.
Так бывает в лесах, они всегда кажутся знакомыми, давно забытыми, как
лицо давно умершего родственника, как давний сон, как принесенный волнами
обрывок позабытой песни, и больше всего - как золотые вечности прошедшего
детства или прошлой жизни, всего живущего и умирающего, миллион лет назад
вот так же щемило сердце, и облака, проплывая над головой, подтверждают это
чувство своей одинокой знакомостью. От вспышек внезапного узнавания,
вспоминания я даже ощутил экстаз, и в дремотной испарине потянуло лечь и
заснуть в траве. Вместе с высотой росла усталость, теперь, как настоящие
альпинисты, мы уже не разговаривали, и не надо было разговаривать, и это
было хорошо; после получаса молчания Джефи обернулся и заметил: "Вот это мне
нравится, когда идешь и говорить уже не нужно, как будто мы - животные и
общаемся молча, посредством телепатии". Так мы и шли, погруженные в
собственные мысли, Джефи - своим забавным чаплинским шагом, который я уже
описал, а я тоже нащупал для себя правильный способ ходьбы, медленными
короткими шажками, упорно вверх и вверх, со скоростью одна миля в час, так
что я отставал ярдов на тридцать, и теперь, сочинив хокку, приходилось
выкрикивать их друг другу. Вскоре мы преодолели ту часть тропы, за которой
начинался прелестный мечтательный луг с озерцом, а там уже тропа кончалась и
были камни, одни только камни.
- Теперь единственный ориентир - это "утки".
- Какие еще утки?
- Видишь вон там валуны?
- "Видишь вон там валуны"! Еще бы, пять миль сплошных валунов до самой
горы.
- Видишь вон там, у сосны, на ближнем валуне камни сложены кучкой? Это
и есть "утка", ее сложили те, кто ходил тут до нас, может быть, я сам ее
сложил в пятьдесят четвертом, не помню. Сейчас надо скакать с валуна на
валун, не теряя из виду "уток", чтобы не сбиться с курса. Хотя вообще-то
курс ясен, вон тот утес наверху - там как раз и есть наше плато.
- Плато? То есть это еще не вершина?
- Конечно, нет, там плато, потом осыпи, потом скалы и наконец
альпийское озерцо, не больше этого пруда, потом - финальный рывок на тысячу
футов, почти вертикально вверх, да, братишка, на крышу мира, откуда видна
вся Калифорния и частично Невада, и ветер штаны продувает насквозь.
- Ох... Сколько же это займет времени?
- Ну, можно надеяться к ночи разбить лагерь там на плато. Я его называю
плато, на самом деле это так, шельф между вершинами.
Но здесь, в конце тропы, было так прекрасно, что я сказал:
Ты только взгляни... - Грезящий луг с соснами на краю, пруд, чистый
свежий воздух, золотящиеся облака... - Может, остановимся здесь на ночь, я
