- Еще бы, - сказал Джефи, и я почувствовал настоящую гордость. Я был
Тигром.
- В следующий раз, черт побери, обещаю быть львом.
- Все, мужики, пошли, нам еще предстоит долгий путь через осыпь до
нашей стоянки, потом через долину камней и по тропе вдоль озера, ого, боюсь,
засветло не поспеем.
- Мне кажется, все будет в порядке, - Морли указал на осколок луны в
голубом, но уже розовеющем, углубившемся небе. - Она осветит нам путь.
- Пошли. - И мы встали и пошли. На этот раз опасный выступ, напугавший
меня по дороге туда, показался шуткой, я шел вприпрыжку, пританцовывая, я
понял: упасть с горы невозможно. Не знаю, можно ли на самом деле упасть с
горы, но лично я понял, что нельзя. Таково было мое прозрение.
И все же приятно было спуститься в долину, теряя из виду все эти
величественные горизонты; часам к пяти стало смеркаться, я отстал от ребят
футов на сто и шагал сам по себе, размышляя и напевая, помеченной катышками
оленьей тропой меж камней, не надо думать, волноваться, вглядываться вдаль,
- знай держись черненьких оленьих катышков и радуйся жизни. В какой-то
момент я увидел, как Джефи, ненормальный, забрался просто так ярдов на сто
вверх по снежному склону и съехал оттуда в бутсах, как на лыжах, последние
несколько ярдов на спине, хохоча. Да еще и штаны опять снял и обернул вокруг
шеи. Он говорил, что делает это просто для удобства, и это правда, кроме
того, вокруг не было никого, кто мог бы его увидеть, однако я думаю, в
походах с участием девиц он преспокойно проделывал то же самое. Я слышал,
как Морли разговаривает с ним в огромной пустынной долине: за многие футы
каменистого пространства его голос узнавался безошибочно. Я столь прилежно
следовал оленьей тропе, что вскоре потерял друзей из виду, только слышал их
голоса, и шел в полном одиночестве вдоль отрогов, по руслам ручьев, доверяя
инстинкту моих милых олешков, - и не напрасно: к наступлению темноты древняя
оленья тропа вывела меня прямо к знакомому мелкому роднику (где животные
останавливались на водопой последние пять тысяч лет), а Джефи уже развел
костер, и пламя бросало оранжевый отблеск на нашу скалу. Луна поднялась
высоко и светила ярко. "Повезло нам с луной, братцы, еще восемь миль
пилить".
Мы перекусили, напились чаю, собрали рюкзаки. Одинокий спуск по оленьей
тропе был, пожалуй, самым счастливым моментом всей моей жизни, и, покидая
стоянку, я оглянулся, надеясь увидеть в темноте кого-нибудь из оленей,
олешков моих, но нет, ничего не видать, и я просто сказал спасибо всему, что
осталось наверху. Так мальчишкой бродишь один целый день по лесам и полям, а
вечером, по дороге домой, идешь, не сводя глаз с тропы, шаркаешь ногами,
размышляешь, насвистываешь; так, наверно, двести лет назад шли индейские
мальчишки за широко шагающими отцами с Русской реки на Шасту, так арабские
дети следуют за отцами, отцовской тропой; эта песенка веселого детского
одиночества, шмыганье носом, так девочка везет домой на санках младшего
братца, и оба напевают, бормочут что-то свое, строят рожицы снегу, санному
следу, еще немножко побыть самими собой, прежде чем усесться на кухне и
сделать лицо, приличествующее этому миру серьезности. "Но что в мире может
быть серьезнее, чем идти по оленьей тропе к водопою?" - думал я. Мы
приступили к долине камней, пять миль в ясном лунном свете, было несложно
скакать с валуна на валун, валуны белели, как снег, глубоко чернели тени. В
лунном свете все было белым, чистым, прекрасным. Порой серебристо
проблескивал ручей. Далеко внизу были сосны и маленький пруд.
Тут-то ноги мои и отказали. Я окликнул Джефи и извинился. Я не мог
больше прыгать. И подошвы, и бока ступней были натерты и саднили. Тапочки -
слабая защита. Пришлось Джефи поменяться со мной обувью.
В бутсах, не тяжелых, но надежно защищающих ногу, стало значительно
проще. Отличное новое ощущение - скакать с валуна на валун, не чувствуя боли
сквозь тонкие теннисные тапочки. Да и Джефи нравилась неожиданно обретенная
легконогость. С удвоенной скоростью пустились мы вниз по долине. И все же
каждый шаг давался с трудом, усталость настигла нас. С тяжелым рюкзаком за
спиной трудно контролировать мускулы бедер, необходимые для спуска с горы,
который бывает порой труднее, чем подъем. Да еще надо было преодолевать
завалы: идешь-идешь по песку, вдруг каменный завал преграждает путь, надо
забираться на камни и прыгать с одного на другой, внезапно камни кончаются,
и спрыгивай опять на песок. Или вдруг попадаешь в непроходимую чащу, надо
идти в обход или продираться напрямик, порой я застревал с рюкзаком и стоял,
ругаясь и дергаясь, в невозможном лунном свете. Мы не разговаривали. Кроме
того, я злился, потому что Джефи и Морли боялись остановиться и передохнуть,
говорили, что сейчас это опасно.
- Не все ли равно, луна яркая, можно даже поспать.
- Нет, надо сегодня ночью добраться до машины.
- Остановимся хоть на минутку. Ноги не выдерживают.
- Разве что на минутку.
Но минуты, конечно, не хватало, и вообще, по-моему, они впали в
истерику. Я ругался на них и однажды даже сорвался на Джефи: "На хрена так
убиваться, тоже мне развлечение!" (И все твои идеи - фигня, добавил я про
себя). Чуть-чуть усталости многое меняет. Бесконечная лунная долина, зажатая
меж двух скалистых стен, камни, "утки", камни, наконец уже вроде бы
показалось, что дошли - ан нет, ничего подобного, ноги мои вопиют о пощаде,
я матерюсь, ломлюсь сквозь ветки и бросаюсь на землю, чтоб отдохнуть хоть
минуту.
- Давай, Рэй, пошли, осталось чуть-чуть. - Я, конечно, понимал -
терпения во мне ни на грош, это давно известно. Зато я умею радоваться.
Добравшись до альпийского луга, я растянулся на животе, напился воды из
родника и тихо, мирно радовался, пока они озабоченно обсуждали, как бы им
вовремя успеть к машине.
- Да ладно вам, такая чудесная ночь, а вы уж совсем себя загнали.
Попейте водицы, поваляйтесь минут пять-десять, все само образуется. - Теперь
я оказывался философом. И действительно, Джефи согласился со мной, и мы как
следует отдохнули. После нормального человеческого отдыха я был уверен, что
спокойно доберусь до озера. Красивая была дорога. Лунный свет сочился сквозь
густую листву, бросая пеструю тень на спины Морли и Джефи, шедших впереди.
Мы вошли в хороший ритм и весело покрикивали: "хоп-хоп", перестраиваясь на
поворотах, все вниз, вниз, в славном свинговом ритме спуска. А как хорош был
в лунном свете гремучий ручей, летящие блестки лунной воды, белоснежная
пена, черные как смоль деревья, настоящий лунно-тенистый эльфийский рай.
Воздух стал нежнее, теплее, вернулись человеческие запахи. Запах озерного
прибоя, цветов, мягкая пыль земли. Там, наверху, все пахло льдом, снегом,
бессердечным камнем. Здесь - лесом, отдающим солнечное тепло, солнечной
пылью, отдыхающей под луною, влажным песком, цветами, соломой - добрые
земные запахи. Приятно было шагать по тропе, правда, в какой-то момент я
снова почувствовал страшную усталость, хуже, чем в бесконечной долине
камней, но внизу уже мерцал огонек в сторожке у озера, славный маленький
фонарик, так что все было в порядке. Морли и Джефи беспечно болтали,
оставалось только скатиться к машине. И внезапно все кончилось, точно
длинный и страшный сон, мы идем по дороге, вокруг домики, под деревьями
припаркованы автомобили, а вот и машина Морли.
Мы скинули рюкзаки.
- Судя по всему, - сказал Морли, прислоняясь к машине, - прошлой ночью
никаких заморозков не было, так что я совершенно напрасно возвращался и
сливал воду.
- А вдруг были? - Но Морли зашел в магазинчик за машинным маслом, и там
ему сказали, что заморозков не было, наоборот - ночь была одна из самых
теплых в году.
- Столько было возни, а толку? - сказал я. Ну и ладно. Мы умирали с
голоду. - Поехали в Бриждпорт, - предложил я, - зайдем куда-нибудь, возьмем
гамбургеров с картошкой, кофейку горячего. - Вдоль озера доехали мы до
гостиницы, куда Морли вернул одеяла, а оттуда - в городок. Бедняга Джефи,
тут-то я и раскусил, где его ахиллесова пята. Этот крутой паренек ничего не
боялся, мог неделями бродить один по горам и отважно сбегать с вершин, но
стеснялся зайти в ресторан, потому что люди, сидящие там, слишком хорошо
одеты. - Какая разница? - смеялись мы с Морли. - Просто зайдем пожрать, и
все. - Но Джефи считал это место чересчур буржуазным и требовал перейти
через дорогу, в более пролетарское с виду кафе. Это оказалась бестолковая
забегаловка с ленивыми официантками - пять минут мы просидели за столиком, и
никто даже не почесался принести меню. Я рассвирепел и сказал:
- Вернемся обратно. В чем дело, Джефи, чего ты боишься? Ты, конечно,
все знаешь о горах, зато я знаю, где лучше ужинать. - Мы слегка надулись
друг на друга, это было неприятно. Но третье кафе оказалось лучше первых
двух, там был бар, где в коктейльном полумраке пьянствовали веселые
охотники, длинная стойка с неплохим выбором блюд и много столиков, за
которыми дружно насыщались целые семьи. Отличное богатое меню: горная форель
и все такое прочее. Кстати, как я выяснил, Джефи еще и боялся потратить на
хорошую еду лишние десять центов. Я сходил в бар, взял стакан портвейна и
принес его к нам за столик (Джефи: "Ты уверен, что это можно?") и подкалывал
Джефи, который немного освоился: - Так вот оно в чем дело, ты просто старый
анархист и боишься общества. Не все ли нам равно? Сравнения одиозны!
- Да нет, Смит, просто мне показалось, что там сидят богатые старперы и
слишком дорого, да, я согласен, я боюсь всего этого американского
благополучия, я старый бхикку и не имею ничего общего с этим высоким уровнем
жизни, со всей этой фигней, я всю жизнь был беден и к некоторым вещам
никогда не привыкну.
- Твои слабости достойны восхищения. Я их покупаю. - И мы учинили
неистовый ужин: свиные отбивные с жареной картошкой, горячие булочки, пирог
с голубикой и прочие радости. Мы честно проголодались, это было не смешно, а
действительно честно. Потом мы пошли в винный магазин, где я приобрел
бутылку мускателя, а старик хозяин и его толстый приятель посмотрели на нас
и спрашивают: "Где ж это вы, ребята, были?"
- Да там, на Маттерхорн лазили, - гордо отвечал я. Они глазели на нас,
раскрыв рты. Я чувствовал себя отлично, купил сигару, закурил и добавил: -
Двенадцать тысяч футов, и вернулись с таким аппетитом и в таком прекрасном
настроении, что это вино именно ляжет так, как надо. - Дядьки так и стояли с
открытым ртом. Мы были загорелые, грязные, обветренные и вообще вид имели
довольно дикий. Они ничего не сказали, наверно, решили, что мы психи.
Мы сели в машину и покатили в Сан-Франциско, попивая винцо, хохоча и
рассказывая разные истории, и Морли вел прекрасно, он тихонечко прошуршал по
сереющим улицам Беркли, пока Джефи и я мертвецки спали на своих сиденьях.
Вдруг я проснулся, как ребенок, от того, что мне сказали: ты дома; вывалился
из машины, пробрел по траве до дверей, отпахнул одеяло, упал и спал до
следующего дня великолепным сном без сновидений. Когда я проснулся, вены на
ступнях полностью прочистились. Все тромбы просто рассосались. Я был
счастлив.
13
Проснувшись, я не мог не улыбнуться, вспомнив, как Джефи переминался
под дверью кафе, не решаясь войти в шикарное место - вдруг не пустят? Я
впервые видел, чтобы он чего-то испугался. Я собирался вечером, когда он
придет, рассказать ему обо всех этих штуках. Но вечером начались события.
Во-первых, Альва ушел на несколько часов, а я сидел читал, и вдруг услышал,
