меня, в фехтовальной позиции, с внезапным кинжалом в руке, так что острие,
отчетливо звякнув, коснулось стекла. Это был самый потрясающий прыжок,
который я видел в своей жизни, если не считать чокнутых акробатов, - прыжок
горного козла, каковым он, как вскоре выяснилось, и был. Еще он напомнил мне
японского самурая - дикий вопль, прыжок, позиция, гримаса комичного гнева с
выпученными глазами. Мне показалось, что это был действительно выпад и
против нас, помешавших его занятиям, и против самого вина, которое опьянит
его и отнимет вечер, который он собирался посвятить чтению. Но без
дальнейших возражений он сам откупорил бутылку и сделал большой глоток, и
все мы уселись по-турецки и провели четыре часа за приятным разговорцем.
Например, так:
ДЖЕФИ: Ну что, Кофлин, старый перец, чем занимался?
КОФЛИН: Ничем.
АЛЬВА: Что ж это за странные книги? Хм, Паунд. Любишь Паунда?
ДЖЕФИ: Кроме того, что этот старый пердун коверкал имя Ли Бо, называя
его по-японски, и прочей общеизвестной чепухи, поэт неплохой - на самом деле
мой любимый.
РЭЙ: Паунд? Как может этот претенциозный псих быть любимым поэтом?
ДЖЕФИ: Выпей еще, Рэй, ты говоришь чушь. Кто твой любимый поэт, Альва?
РЭЙ: Почему никто не спрашивает, кто мой любимый поэт, я знаю о поэзии
в сто раз больше, чем вы все вместе взятые.
ДЖЕФИ: Это правда?
АЛЬВА: Вполне возможно. Ты не видел книгу стихов, которую он только что
написал в Мексике? "Колесо представленья о трепете мяса проворачивается в
пустоте, испуская тик, дикобразов, слонов, человеков, звездную пыль,
дураков, чепуху..."
РЭЙ: Вовсе не так!
ДЖЕФИ: Кстати о мясе, вы не читали новых стихов...
И так далее, и тому подобное, пока все не переросло во всеобщий галдеж,
а потом и пенье, и катание по полу от смеха; под конец мы с Альвой и
Кофлином ушатались в обнимку по тихой университетской улочке, во все горло
распевая "Эли, Эли!", и с диким грохотом разбили под ногами пустую бутыль, а
Джефи с порога своей избушки смеялся нам вслед. Но мы помешали ему работать,
и я переживал до самого следующего вечера, когда он вдруг заявился к нам с
хорошенькой девушкой и тут же велел ей раздеться, что она и сделала.
5
Это соответствовало теориям Джефи насчет любви и женщин. Я забыл
сказать, что в тот же вечер, когда к нему заходил знаток камней, следом
заглянула девица, блондинка в резиновых ботиках и тибетской накидке на
деревянных пуговицах; в частности, она заинтересовалась нашим будущим
походом на Маттерхорн и спросила: "А мне можно с вами?" - потому что сама
немного занималась альпинизмом.
- А как же, - сказал Джефи специальным смешным голосом для шуток,
басистым и зычным, подражая старому лесничему Берни Байерсу, которого знал
на Северо-западе, - как же, пошли обязательно, там мы все тебя и трахнем на
высоте десять тысяч футов, - он сказал это так забавно и небрежно и, в
общем-то, серьезно, что она вовсе не обиделась, а наоборот, даже как бы
обрадовалась. В том же духе был его нынешний визит с той же девицей,
Принцессой, было часов восемь, стемнело, мы с Альвой мирно пили чай и читали
стихи или печатали их на машинке, когда во двор въехали на двух велосипедах
Джефи и Принцесса. Сероглазая и светловолосая, Принцесса была очень хороша,
и ей было всего двадцать. Я должен сказать еще одну вещь, она была помешана
на сексе и мужиках, так что уговорить ее играть в "ябьюм" не составляло
труда. - Не знаешь, Смит, что такое "ябьюм"? - зычно прогудел Джефи, шагая к
нам в своих тяжелых бутсах и ведя за руку Принцессу. - Щас мы с Принцессой
тебе покажем.
- Идет, - сказал я, - что бы это ни было. - Причем я знал эту
Принцессу, и даже был в нее влюблен где-то с год назад. Очередное дикое
совпадение, что она встретила Джефи, влюбилась в него и теперь ради него
была готова на все. Обычно, когда заходили гости, я накидывал на маленькую
настенную лампу свою красную бандану, а верхний свет выключал, чтобы уютнее
было сидеть, пить вино и беседовать в красном полумраке. Я сделал так и на
этот раз и пошел на кухню за бутылкой, а вернувшись, обалдел: Джефи и Альва
раздевались, расшвыривая одежду куда попало, смотрю - батюшки, Принцесса уже
совершенно голая, и кожа ее светится в розовой тьме, как снег под лучом
заходящего солнца! - Что за черт, - проговорил я.
- Вот это и есть "ябьюм", Смит, - сказал Джефи и, скрестив ноги, уселся
на подушку; по его знаку Принцесса подошла и села сверху, лицом к нему,
обняв его за шею, и некоторое время они молчали. Джефи ничуть не нервничал и
не смущался, он просто сидел, точно так, как полагается. - Так делают в
тибетских храмах. Это священный ритуал, совершается под пение молитв и "Ом
Мани Падме Хум", что значит "Аминь, молния во тьме пустоты". Я, как видишь,
молния, а Принцесса - тьма пустоты.
- А она-то сама как?! - вскричал я в отчаянии, в прошлом году я так
идеально страдал по ней, долгими часами мучительно размышляя: соблазнять или
нет, ведь она еще так молода, и все такое.
- Ой, знаешь, как здорово, - отозвалась Принцесса. - Попробуй!
- Да я так сидеть не умею. - Джефи сидел в полном "лотосе" - обе
щиколотки на бедрах. Альва пыхтел на матрасе, пытаясь заплести свои ноги
таким же кренделем. Наконец Джефи устал, и они попросту повалились на
матрас, где Альва и Джефи дружно принялись исследовать территорию. Я все не
мог поверить своим глазам.
- Давай, Смит, раздевайся и иди к нам! - Но кроме всего прочего, помимо
чувств к Принцессе, у меня за плечами был целый год сознательного
воздержания, так как я считал похоть прямой причиной рождения, которое, в
свою очередь, является прямой причиной страданий и смерти, и на полном
серьезе рассматривал похоть как нечто оскорбительное и даже жестокое.
"Красивая девушка - путь к могиле," - говаривал я, невольно
заглядываясь на аппетитных красоток индейской Мексики. Изгнав из своей жизни
активную похоть, я обрел тот покой, которого мне так не хватало. Но это было
уж слишком! Я все еще боялся раздеться, я вообще предпочитаю раздеваться с
глазу на глаз с кем-то одним, и терпеть не могу делать это при мужчинах. Но
Джефи было в высшей степени наплевать, и вскоре он уже осчастливил нашу
подругу, а потом за дело взялся Альва (пристально глядя на красный свет
лампы теми же большими серьезными глазами, с которыми только что читал
стихи). Тогда я сказал: "А если я займусь ее рукой?"
- Валяй, отлично. - Полностью одетый, я лег на пол и стал целовать ей
ладонь, потом запястье, локоть, плечо и так далее, а она смеялась и чуть не
плакала от восторга, пока все мы были заняты ее телом. Все спокойствие моего
воздержания - коту под хвост. - Лично я, Смит, не доверяю никакому буддизму
и вообще никакой философии или социальной системе, если они отвергают секс,
- авторитетно заявил Джефи, - завершив дело, он сидел нагишом, скрестив
ноги, и сворачивал себе самокрутку (что соответствовало его установке на
"простоту быта"). Потом все мы, голые, радостно варили на кухне кофе, а
Принцесса, обхватив колени руками, лежала на боку на кухонном полу, просто
ей так нравилось, в конце концов мы с ней вдвоем пошли принимать ванну, и
нам было слышно, как Альва и Джефи рассуждают об Оргиях Свободной Любви
Дзенских Безумцев.
- Слышишь, Принцесса, давай это устраивать регулярно, каждый четверг,
а? - крикнул Джефи.
- Ага, - отвечала она из ванной. Честное слово, ей все это очень
нравилось, и она сказала: - Знаешь, я чувствую, как будто я матерь всего и
вся и должна заботиться о своих детях.
- Ты сама еще ребенок.
- Нет, я древняя праматерь, я бодхисаттва. - Она, конечно, была слегка
чокнутая, но когда я услышал про "бодхисаттву", то понял, что она ужасно
хочет быть такой же крутой буддисткой, как Джефи, а будучи женщиной, может
выразить это только таким способом, традиции которого коренятся в тибетской
церемонии "ябьюм", так что все нормально.
Альва, несказанно довольный, был всецело за "каждый четверг", да теперь
и я тоже.
- Слышал, Альва, она заявила, что она бодхисаттва.
- Ну и правильно.
- Она считает себя нашей общей матерью.
- В Тибете и отчасти в древней Индии, - сообщил Джефи, -
женщины-бодхисаттвы служили священными наложницами в храмах или ритуальных
пещерах, производили на свет достойное потомство, а также медитировали.
Мужчины и женщины вместе медитировали, постились, устраивали праздники,
вроде нашего, и возвращались к еде, питью, беседе, они ходили на прогулки, в
дождливый сезон жили в вихарах, в сухой - под открытым небом, и с сексом не
было никаких проблем, что мне всегда нравилось в восточных религиях. И
кстати, у наших индейцев тоже... Знаете, в детстве, в Орегоне, я совсем не
чувствовал себя американцем, мне чужды были провинциальные идеалы, все это
подавление секса, мрачная серая газетная цензура над общечеловеческими
ценностями, а потом я открыл для себя буддизм и тут понял, что была прошлая
жизнь, бесконечно много веков назад, а сейчас, за грехи и провинности, я
ввергнут в эту юдоль печали, такая у меня карма - родиться в Америке, где
никто не веселится и ни во что не верит, особенно в свободу. Поэтому я
всегда сочувствовал всяческим освободительным движениям, вроде
северо-западного анархизма, например, или героям давней резни в Эверетте...
- Все это вылилось в долгую серьезную дискуссию, наконец Принцесса оделась,
и они с Джефи укатили на велосипедах домой, а мы с Альвой остались смотреть
друг на друга в красном полумраке.
- Да, Рэй, Джефи голова - может, действительно самый крутой из
известных нам чуваков. И еще я люблю его за то, что он настоящий герой
западного побережья, ты понимаешь или нет, я здесь уже два года, и до сих
пор не встречал на самом деле ни одной достойной фигуры, ни одной
действительно светлой головы, я уже отчаялся в этом западном побережье! И
вообще, смотри, какой образованный, тут тебе и восточная премудрость, и
Паунд, и пейотль с его видениями, и альпинизм, и бхикку - да, Джефи Райдер
великий новый герой американской культуры!
- Да, круто, - согласился я. - И мне еще нравится, когда он тихий
такой, печальный, немногословный...
- Ох, интересно, чем он кончит.
- Я думаю - как Хань Шань, один в горах, будет писать стихи на скалах -
или читать их людям, столпившимся у его пещеры.
- Или станет кинозвездой в Голливуде, а что ты думаешь, он тут сказал
мне: "Знаешь, Альва, я никогда не думал стать кинозвездой, а ведь я все
могу, только еще не пробовал," - и я верю, он действительно может все что
угодно. Видал, как они с Принцессой, как она вся обвилась вокруг него?
- О да. - А позже, когда Альва лег спать, я уселся под деревом во дворе
и глядел на звезды, временами закрывая глаза для медитации, пытаясь
успокоиться и вновь обрести душевное равновесие. Альва тоже не мог заснуть;
он вышел, лег на спину в траву, глядя в небо, и сказал: "Какие там облака
клубятся во тьме, чувствуешь, что живешь на планете".
- Закрой глаза и увидишь больше.
- Ой, не знаю, что ты этим хочешь сказать! - раздраженно воскликнул он.
Его всегда напрягали мои маленькие лекции об экстазе самадхи, - состояние,
когда ничего не делаешь, полностью останавливаешь мозги, глаза закрываешь и
видишь некий огромный вечный сгусток электрической Силы, гудящий на месте
привычных жалких образов и форм предметов, которые, в конечном счете,
иллюзорны. Кто мне не верит - приходи через миллиард лет, поспорим. Ибо что
есть время? - А тебе не кажется, что гораздо интереснее жить, как Джефи,
