точно в девять, хотя его даже не вызывали на определенный час.
Он думал, что уже издали узнает дом по какому-нибудь признаку, хотя
не представлял себе, по какому именно, а может быть, и по необычному
оживлению у входа. Но, задержавшись в начале Юлиусштрассе, на которой
находился дом, куда его вызвали, К. увидел по обе стороны улицы почти
одинаковые здания: высокие, серые, населенные беднотой доходные дома. В
это воскресное утро почти из всех окон выглядывали люди. Мужчины без
пиджаков курили, высунувшись наружу, или осторожно и заботливо держали на
подоконниках маленьких детей. На других подоконниках громоздились
постельные принадлежности, за которыми мелькали растрепанные женские
головы. Все перекликались через улицу, и один такой окрик как раз над
головой К. вызвал взрыв смеха. По всей длинной улице на одинаковых
расстояниях в полуподвалах разместились бакалейные лавочки, куда можно
было спуститься по ступенька. Оттуда входили и выходили хозяйки,
останавливались на ступеньках, болтали. Торговец фруктами расхваливал свой
товар, задрав голову к окнам, и чуть не сбил К. с ног своей тележкой,
когда они зазевались. Где-то убийственно завопил граммофон, как видно уже
отработавший свое в богатых кварталах.
К. прошел дальше по улочке медленным шагом, будто у него времени
сколько угодно; если следователь видит его из какого-нибудь окна, значит
он знает, что К. явился. Только что пробило девять. Дом оказался довольно
далеко, он был необычайно длинный; особенно ворота были очень высокие и
широкие. Очевидно, они предназначались для фургонов, развозивших товар по
разным складам. Сейчас все склады во дворе были заперты, но по вывескам К.
узнал некоторые фирмы - его банк вел с ними дела. Вопреки своему
обыкновению он пристально разглядывал окружающее, даже остановился у входа
во двор. Неподалеку на ящике сидел босоногий человек и читал газету. Двое
мальчишек качались на тачке. У колонки стояла болезненная девушка в ночной
кофточке, и, пока вода набиралась в кувшин, она не сводила глаз с К. В
углу двора между двумя окнами натягивали веревку, на ней уже висело
выстиранное белье. Внизу стоял человек и, покрикивая, руководил работой.
К. пошел было к лестнице, чтобы подняться в кабинет следователя, но
остановился: кроме этой лестницы, со двора в дом было еще три входа, а в
глубине двора виднелся неширокий проход во второй двор. К. рассердился,
оттого что ему не указали точнее, где этот кабинет; все-таки к нему
отнеслись с удивительным невниманием и равнодушием, и он решил, что заявит
об этом громко и отчетливо. Наконец он все же поднялся по лестнице,
мысленно повторяя выражение Виллема, одного из стражей, что вина сама
притягивает к себе правосудие, из чего, собственно говоря, вытекало, что
кабинет следователя должен находиться именно на той лестнице, куда
случайно поднялся К.
Подымаясь по лестнице, он все время мешал детям, игравшим там, и они
провожали его злыми взглядами. В другой раз, если придется сюда идти, надо
будет взять либо конфет, чтобы подкупить их, либо палку, чтобы их
отколотить, сказал он себе. У второго этажа ему даже пришлось переждать,
пока мячик докатится донизу: двое мальчишек с хитроватыми лицами взрослых
бандитов вцепились в его брюки; стряхнуть их можно было только силой, но
К. боялся, что они завопят, если им сделать больно.
Все начиналось со второго этажа. Так как он нипочем не решался
спросить, где следственная комиссия, он тут же придумал столяра Ланца -
эта фамилия взбрела ему на ум, потому что так звали капитана, племянника
фрау Грубах, - и решил во всех квартирах спрашивать, не тут ли проживает
столяр Ланц, а под этим предлогом попутно заглядывать в комнаты. Но
оказалось, что это можно сделать и без всякого предлога, потому что все
двери были открыты, дети вбегали и выбегали из комнат. Комнаты по большей
части были маленькие, с одним окном, там же шла стряпня. Многие женщины на
одной руке держали грудных младенцев, а другой орудовали у плиты. Больше
всех суетились девчонки-подростки; казалось, что, кроме фартучков, на них
ничего нет. Во всех комнатах стояли разобранные кровати, везде лежали люди
- кто был болен, кто еще спал, а кто просто валялся в одежде. В те
квартиры, где двери были заперты, К. стучался и спрашивал, не здесь ли
живет столяр Ланц.
Чаще всего двери открывала женщина и, выслушав вопрос, оборачивалась
в комнату, к кому-то, лежащему на кровати:
- Вот господин спрашивает, где живет столяр Ланц?
- Столяр Ланц? - переспрашивал лежащий.
- Да, - отвечал К., хотя уже видел, что никакой следственной комиссии
здесь нет и делать ему тут больше нечего.
Многие решали, что для К. очень важно отыскать столяра Ланца, долго
думали, называли столяра с другой фамилией, не Ланц, или с фамилией, лишь
отдаленно звучащей как "Ланц", расспрашивали и соседей, провожали К. до
какой-нибудь дальней двери, где, по их мнению, такой человек мог снимать
угол или где кто-нибудь лучше знал жильцов, чем они сами. В конце концов
К. уже ничего не приходилось спрашивать, его и так затаскали по всем
этажам. Он уже сожалел о своей выдумке, показавшейся ему сначала такой
удачной. Перед шестым этажом он решил прекратить поиски, попрощался с
приветливым молодым рабочим, который хотел провести его еще дальше, и стал
спускаться. Но тут же, раздраженный бессмысленностью всей этой процедуры,
он снова поднялся и постучал в первую дверь на шестом этаже. Первое, что
он увидел в маленькой комнате, были огромные стенные часы, показывавшие
десять часов.
- Здесь живет столяр Ланц? - спросил он.
- Проходите! - ответила молодая женщина с блестящими черными глазами
- она стирала в корыте детское белье и мокрой рукой показала на открытую
дверь соседней комнаты.
К. сперва подумал, что попал на собрание. Толпа самых разных людей -
никто из них не обратил на него внимания - наполняла средней величины
комнату с двумя окнами, обнесенную почти у самого потолка галереей, тоже
переполненной людьми; стоять там можно было, только согнувшись, касаясь
головой и спиной потолка. К. стало душно, он вышел из комнаты и сказал
молодой женщине, которая, очевидно, не так его поняла:
- Я спрашивал столяра, некоего Ланца.
- Да, - сказала молодая женщина, - пройдите, пожалуйста, туда!
Может быть, К. и не последовал бы за ней, но она подошла к нему,
взялась за ручку двери и сказала:
- Мне придется запереть за вами, больше никого впускать нельзя.
- Вполне разумно, - отвечал К., - там и без того переполнено. - Но
все-таки он опять пошел в ту комнату.
Двое мужчин разговаривали у самой двери: один шевелил обеими руками,
словно считая деньги, другой пристально смотрел ему в глаза; между ними
вдруг протянулась чья-то ручонка и схватила К. Это был маленький
краснощекий мальчик.
- Пойдемте, пойдемте! - сказал он.
К. дал себя повести через густую толпу - оказалось, что в ней
все-таки был узкий проход, который, по всей вероятности, разделял людей на
две группы; за это говорило и то, что К. не видел в первых рядах ни одного
лица: все стояли, повернувшись спиной к проходу и обращаясь только к своей
группе. Почти все были в черном, в старых, свободно и длинно свисавших
праздничных сюртуках. Только эта одежда сбивала с толку К., иначе он решил
бы, что попал на районное собрание какой-то политической организации.
В другом конце зальца, куда привели К., на очень низких, тоже
переполненных подмостках стоял наискось небольшой столик, и за ним, у
самого края подмостков, сидел маленький пыхтящий толстячок - он, громко
хохоча, переговаривался с человеком, стоящим за ним, - тот подымал руку
вверх, словно кого-то передразнивая. Мальчику, который привел К., стоило
большого труда доложить о нем. Дважды, подымаясь на цыпочки, он пытался
что-то сообщить, но человек в кресле не обращал на него внимания. И только
когда один из стоявших на подмостках людей указал ему на мальчика, он
обернулся к нему и, нагнувшись, выслушал его тихий доклад. Он сразу вынул
часы и быстро взглянул на К.
- Вы должны были явиться ровно час и пять минут тому назад, - сказал
он.
К. хотел что-то ответить, но не успел: едва тот кончил фразу, как в
правой половине зала поднялся общий гул.
- Вы должны были явиться ровно час и пять минут тому назад, - повысив
голос повторил толстяк и торопливо посмотрел вниз.
Толпа загудела еще громче, но, так как толстяк больше ничего не
сказал, гул постепенно стих. В зальце стало гораздо тише, чем когда К.
вошел. Только на галерее люди еще обменивались замечаниями. Насколько
можно было разглядеть в полутьме, в пыли и в чаду, они были хуже одеты,
чем люди внизу. Многие принесли с собой подстилки и просунули их между
головой и потолком комнаты, чтобы не натереть кожу до крови.
К. решил больше наблюдать, чем говорить, поэтому он не стал
оправдываться, а только сказал:
- Пусть я и опоздал, но ведь я уже тут.
В правой половине толпа зааплодировала. Как их легко расположить к
себе, подумал К. Его только смущала тишина во второй половине, сразу за
его спиной, - оттуда раздались единичные хлопки. Он подумал, как бы ему
сказать что-нибудь, такое, чтобы расположить к себе всех сразу, а если это
невозможно, то хотя бы временно завоевать и вторую половину публики.
- Да, - сказал человек на подмостках, - но теперь я уже не обязан вас
допрашивать... - И снова гул, на этот раз по недоразумению, потому что тот
жестом остановил ропот внизу и продолжал: - ...и только в виде исключения
я сегодня пойду на это. Но больше опозданий быть не должно. А теперь
подойдите.
Кто-то соскочил с подмостков, чтобы освободить место для К., и он
поднялся туда. Он стоял, прижатый к столу вплотную, а за ним так густо
толпились люди, что приходилось сопротивляться, иначе он столкнул бы с
подмостков столик следователя, а то и его самого.
Однако следователь ничуть не беспокоился, наоборот, он удобно
откинулся в кресле и, закончив разговор со стоящим сзади человеком, взял
маленькую записную книжку - единственное, что лежало перед ним на столе.
Книжка походила на школьную тетрадь и от частого перелистывания совершенно
растрепалась.
- Значит, так, - проговорил следователь и скорее утвердительно, чем
вопросительно, сказал К.: - Вы маляр?
- Нет, - сказал К., - я старший прокурист крупного банка.
В ответ на его слова вся группа справа стала хохотать, да так
заразительно, что К. и сам расхохотался. Люди хлопали себя по коленкам, их
трясло, как в припадке неукротимого кашля. Смеялся даже кто-то на галерее.
Следователя это ужасно рассердило, но, очевидно, он был бессилен против
людей внизу и попытался отыграться на галерке; вскочил, погрозил наверх
кулаком, и его брови, незаметные на первый взгляд, вдруг сдвинулись на
переносице, густые, черные и косматые.
Но левая половина зала все еще безмолвствовала. Люди стояли рядами,
лицом к подмосткам, и с одинаковым спокойствием слушали и разговор
наверху, и шум группы справа; они даже не реагировали, когда некоторые из
их группы время от времени переходили в другую. Но левая группа, хотя и не
такая многочисленная, как правая, в сущности тоже никакого веса не имела,
однако в ней было что-то значительное благодаря ее полному спокойствию. И
когда К. начал говорить, ему показалось что они с ним соглашаются.
- Ваш вопрос, господин следователь, не маляр ли я, вернее, не вопрос,
а ваше безоговорочное утверждение характерно для всего разбирательства
