по крайней мере по сравнению с вами, люди свободные, а это немалое
преимущество. Однако, если у вас есть деньги, мы готовы принести вам
завтрак из кафе напротив.
К. немного постоял, но на это предложение ничего не ответил. Может
быть, если он откроет дверь в соседнюю комнату или даже в прихожую, эти
двое не посмеют его остановить; может быть, самое простое решение - пойти
напролом? Но ведь они могут его схватить, а если он потерпит такое
унижение, тогда пропадет его превосходство над ними, которое он в
некотором отношении еще сохранил. Нет, лучше дождаться развязки - она
должна прийти сама собой, в естественном ходе вещей; поэтому К. прошел к
себе в комнату, не обменявшись больше со стражами ни единым словом.
Он бросился на кровать и взял с умывальника прекрасное яблоко - он
припас его на завтрак еще с вечера. Другого завтрака у него сейчас не
было, и откусив большой кусок, он уверил себя, что это куда лучше, чем
завтрак из грязного ночного кафе напротив, который он мог бы получить по
милости своей стражи. Он чувствовал себя хорошо и уверенно; правда, он на
полдня опаздывал в банк, где служил, но при своей сравнительно высокой
должности, какую он занимал, ему простят это опоздание. Не привести ли в
оправдание истинную причину? Он так и решил сделать. Если же ему не
поверят, чему он нисколько не удивится, то он сможет сослаться на фрау
Грубах или на тех стариков напротив - сейчас они, наверно, уже переходят к
другому своему окошку. К. был удивлен, вернее, он удивлялся, становясь на
точку зрения стражи: как это они прогнали его в другую комнату и оставили
одного там, где он мог десятком способов покончить с собой? Однако он тут
же подумал, уже со своей точки зрения: какая же причина могла бы его на
это толкнуть? Неужели то, что рядом сидят двое и поедают его завтрак?
Покончить с собой было бы настолько бессмысленно, что при всем желании он
не мог бы совершить такой бессмысленный поступок. И если бы умственная
ограниченность этих стражей не была столь очевидна, то можно было бы
предположить, что и они пришли к такому же выводу и поэтому не видят
никакой опасности в том, что оставили его одного. Пусть бы теперь
посмотрели, если им угодно, как он подходит к стенному шкафчику, где
спрятан отличный коньяк, опрокидывает первую рюмку взамен завтрака, а
потом и вторую - для храбрости, на тот случай, если храбрость понадобится,
что, впрочем, маловероятно.
Но тут он так испугался окрика из соседней комнаты, что зубы лязгнули
о стекло.
- Вас вызывают к инспектору! - крикнули оттуда.
Его напугал именно крик, этот короткий, отрывистый солдатский окрик,
какого он никак не ожидал от Франца. Сам же приказ его очень обрадовал.
- Наконец-то! - крикнул он, запер стенной шкафчик и побежал в
гостиную. Но там его встретили оба стража и сразу, будто так было нужно,
загнали обратно в его комнату.
- Вы с ума сошли! - крикнули они. В рубахе идти к инспектору! Он и
вас прикажет высечь, и нас тоже!
- Пустите меня черт побери! - крикнул К., которого уже оттеснили к
самому гардеробу. - Напали на человека в кровати, да еще ждут, что он
будет во фраке!
- Ничего не поделаешь! - сказали оба; всякий раз, когда К. подымал
крик, они становились не только совсем спокойными, но даже какими-то
грустными, что очень сбивало его с толку, но отчасти и успокаивало.
- Смешные церемонии! - буркнул он, но сам уже снял пиджак со стула и
подержал в руках, словно предоставляя стражам решать, подходит ли он.
Те покачали головой.
- Нужен черный сюртук, - сказали они.
К. бросил пиджак на пол и сказал, сам не зная, в каком смысле он это
говорит:
- Но ведь дело сейчас не слушается?
Стражи ухмыльнулись, но упрямо повторили:
- Нужен черный сюртук.
- Что ж, если этим можно ускорить дело, я не возражаю, - сказал К., -
сам открыл шкаф, долго рылся в своей многочисленной одежде, выбрал лучшую
черную пару - она сидела так ловко, что вызывала прямо-таки восхищение
знакомых, - достал свежую рубашку и стал одеваться со всей тщательностью.
Втайне он подумал, что больше задержек не будет - стража забыла даже
заставить его принять ванну. Он следил за ними - а вдруг они все-таки
вспомнят, но им, разумеется, и в голову это не пришло, хотя Виллем не
забыл послать Франца к инспектору доложить, что К. уже одевается.
Когда он оделся окончательно, Виллем, идя за ним по пятам, провел его
через пустую гостиную в следующую комнату, куда уже широко распахнули
двери. К. знал точно, что в этой комнате недавно поселилась некая фройляйн
Бюрстнер, машинистка; она очень рано уходила на работу, поздно
возвращалась домой, и К. только обменивался с ней обычными приветствиями.
Теперь ее ночной столик был выдвинут для допроса на середину комнаты, и за
ним сидел инспектор. Он скрестил ноги и закинул одну руку на спинку стула.
В углу комнаты стояли трое молодых людей - они разглядывали
фотографии фройляйн Бюрстнер, воткнутые в плетеную циновку на стене. На
ручке открытого окна висела белая блузка. В окно напротив уже высунулись
те же старики, но зрителей там прибавилось: за их спинами возвышался
огромный мужчина в раскрытой на груди рубахе, который все время крутил и
вертел свою рыжеватую бородку.
- Йозеф К.? - спросил инспектор, должно быть, только для того, чтобы
обратить на себя рассеянный взгляд К.
К. наклонил голову.
- Должно быть, вас очень удивили события сегодняшнего утра? - спросил
инспектор и обеими руками пододвинул к себе немногие вещи, лежавшие на
столике, - свечу со спичками, книжку, подушечку для булавок, как будто эти
предметы были ему необходимы при опросе.
- Конечно, - сказал К., и его охватило приятное чувство: наконец
перед ним разумный человек, с которым можно поговорить о своих делах. -
Конечно, я удивлен, но, впрочем, и не очень удивлен.
- Не очень? - переспросил инспектор и, передвинув свечу на середину
столика, начал расставлять вокруг нее остальные вещи.
- Возможно, что вы не так меня поняли, - заторопился К. - Я только
хотел сказать... - Тут он осекся и стал искать, куда бы ему сесть. - Мне
можно сесть? - спросил он.
- Это не полагается, - ответил инспектор.
- Я только хотел сказать, - продолжал К. без задержки, - что я,
конечно, очень удивлен, но когда проживешь тридцать лет на свете, да еще
если пришлось самому пробиваться в жизни, как приходилось мне, то поневоле
привыкаешь ко всяким неожиданностям и не принимаешь их слишком близко к
сердцу. Особенно такие, как сегодня.
- Почему особенно такие, как сегодня?
- Нет, я не говорю, что все считаю шуткой, по-моему, для шутки это
слишком далеко зашло. Очевидно, в этом принимали участие все обитатели
пансиона, да и все вы, а это уже переходит границы шутки. Так что не
думаю, чтоб это была просто шутка.
- И правильно, - сказал инспектор и посмотрел, сколько спичек
осталось в коробке.
- Но, с другой стороны, - продолжал К., обращаясь ко всем
присутствующим - ему хотелось привлечь внимание и тех троих,
рассматривавших фотографии, - с другой стороны, особого значения все это
иметь не может. Вывожу я это из того, что меня в чем-то обвиняют, но ни
малейшей вины я за собой не чувствую. Но и это не имеет значения, главный
вопрос - кто меня обвиняет? Какое ведомство ведет дело? Вы чиновники? Но
на вас нет формы, если только ваш костюм, - тут он обратился к Францу, -
не считать формой, но ведь это, скорее, дорожное платье. Вот в этом
вопросе я требую ясности, и я уверен, что после выяснения мы все
расстанемся друзьями.
Тут инспектор со стуком положил спичечный коробок на стол.
- Вы глубоко заблуждаетесь, - сказал он. - И эти господа, и я сам -
все мы никакого касательства к вашему делу не имеем. Больше того, мы о нем
почти ничего не знаем. Мы могли бы носить самую настоящую форму, и ваше
дело от этого ничуть не ухудшилось бы. Я даже не могу вам сказать, что вы
в чем-то обвиняетесь, вернее, мне об этом ничего не известно. Да, вы
арестованы, это верно, но больше я ничего не знаю. Моет быть, вам стража
чего-нибудь наболтала, но все это пустая болтовня. И хотя я не отвечаю на
ваши вопросы, но могу вам посоветовать одно: поменьше думайте о нас и о
том, что вас ждет, думайте лучше, как вам быть. И не кричите вы так о
своей невиновности, это нарушает то, в общем неплохое, впечатление,
которое вы производите. Вообще вам надо быть сдержаннее в разговорах. Все,
что вы тут наговорили, и без того было ясно из вашего поведения, даже если
бы вы произнесли только два слова, а кроме того, все это вам на пользу не
идет.
К. в недоумении смотрел на инспектора. Его отчитывают, как школьника,
и кто же? Человек, который, вероятно, моложе его! За откровенность ему
приходится выслушивать выговор! А о причине ареста, о том, кто велел его
арестовать, - ни слова! Он даже разволновался, стал ходить взад и вперед
по комнате, чему никто не препятствовал. Сдвинул под рукав манжеты,
поправил манишку, пригладил волосы, сказал, проходя мимо трех молодых
людей: "Какая бессмыслица!", на что те обернулись к нему и сочувственно,
хотя и строго, посмотрели на него, и наконец остановился перед столиком
инспектора.
- Прокурор Гастерер - мой давний друг, - сказал он. - Можно мне
позвонить ему?
- Конечно, - ответил инспектор, - но я не знаю, какой в этом смысл,
разве что вам надо переговорить с ним по личному делу.
- Какой смысл? - воскликнул К. скорее озадаченно, чем сердито. Да кто
вы такой? Ищете смысл, а творите такую бессмыслицу, что и не придумаешь.
Да тут камни возопят! Сначала эти господа на меня напали, а теперь
расселись, стоят и глазеют всем скопом, как я пляшу под вашу дудку. И еще
спрашиваете, какой смысл звонить прокурору, когда мне сказано, что я
арестован! Хорошо, я не буду звонить!
- Отчего же? - сказал инспектор н повел рукой в сторону передней, где
висел телефон. - Звоните, пожалуйста!
- Нет, теперь я сам не хочу, - сказал К. и подошел к окну.
Вся компания еще стояла у окна напротив, но то, что К. подошел к
окну, нарушило их спокойное созерцание. Старики хотели было встать, но
мужчина, стоявший сзади, успокоил их.
- А эти там тоже глазеют! - громко крикнул К. инспектору и ткнул
пальцем в окно. - Убирайтесь оттуда! - закричал он в окошко.
Те трое сразу отступили вглубь, старики даже спрятались за соседа,
прикрывшего их своим большим телом, и по его губам было видно, как он им
что-то говорил, но издали трудно было разобрать слова. Однако они не ушли
совсем, а словно выжидали минуту, когда можно будет незаметно опять
подойти к окну.
- Какая назойливость, какая бесцеремонность - сказал К., отходя от
окна.
Инспектор как будто с ним согласился, по крайней мере так показалось
К., когда он искоса на него взглянул. Впрочем, возможно, что тот и не
слушал, потому что он плотно прижал ладонь к столику и как будто сравнивал
длину своих пальцев. Оба стража сидели на сундуке, прикрытом для красоты
ковриком, и потирали коленки. Трое молодых людей, уперев руки в бока,
бесцельно смотрели по сторонам. Было тихо, словно в какой-нибудь
опустевшей конторе.
- Ну-с, господа! - воскликнул К., и ему показалось, что он отвечает
за них за всех. - По вашему виду можно заключить, что мое дело исчерпано.
Я склонен считать, что лучше всего не разбираться, оправданны или
неоправданны ваши поступки, и мирно разойтись, обменявшись дружеским
рукопожатием. Если вы со мной согласны, то прошу вас... - И, подойдя к
