Франц КАФКА
ПРОЦЕСС
1. АРЕСТ. РАЗГОВОР С ФРАУ ГРУБАХ, ПОТОМ С ФРОЙЛЯЙН БЮРСТНЕР
Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав
ничего дурного, он попал под арест. Кухарка его квартирной хозяйки, фрау
Грубах, ежедневно приносившая ему завтрак около восьми, на этот раз не
явилась. Такого случая еще не бывало. К. немного подождал, поглядел с
кровати на старуху, живущую напротив, - она смотрела из окна с каким-то
необычным для нее любопытством - и потом, чувствуя и голод, и некоторое
недоумение, позвонил. Тотчас же раздался стук, и в комнату вошел какой-то
человек. К. никогда раньше в этой квартире его не видел. Он был худощав и
вместе с тем крепко сбит, в хорошо пригнанном черном костюме, похожем на
дорожное платье - столько на нем было разных вытачек, карманов, пряжек,
пуговиц и сзади хлястик, - от этого костюм казался особенно практичным,
хотя трудно было сразу сказать, для чего все это нужно.
- Ты кто такой? - спросил К. и приподнялся на кровати.
Но тот ничего не ответил, как будто его появление было в порядке
вещей, и только спросил:
- Вы звонили?
- Пусть Анна принесет мне завтрак, - сказал К. и стал молча
разглядывать этого человека, пытаясь прикинуть и сообразить, кто же он, в
сущности, такой? Но тот не дал себя особенно рассматривать и, подойдя к
двери, немного приоткрыл ее и сказал кому-то, очевидно стоявшему тут же,
за порогом:
- Он хочет, чтобы Анна подала ему завтрак.
Из соседней комнаты послышался короткий смешок; по звуку трудно было
угадать, один там человек или их несколько. И хотя незнакомец явно не мог
услыхать ничего для себя нового, он заявил К. официальным тоном:
- Это не положено!
- Вот еще новости! - сказал К., соскочил с кровати и торопливо
натянул брюки. - Сейчас взгляну, что там за люди в соседней комнате.
Посмотрим, как фрау Грубах объяснит это вторжение.
Правда, он тут же подумал, что не стоило высказывать свои мысли
вслух, - выходило так, будто этими словами он в какой-то мере признает за
незнакомцем право надзора; впрочем, сейчас это было неважно. Но видно,
незнакомец так его и понял, потому что сразу сказал:
- Может быть, вам лучше остаться тут?
- И не останусь, и разговаривать с вами не желаю, пока вы не скажете,
кто вы такой.
- Зря обижаетесь, - сказал незнакомец и сам открыл дверь.
В соседней комнате, куда К. прошел медленнее, чем ему того хотелось,
на первый взгляд со вчерашнего вечера почти ничего не изменилось. Это была
гостиная фрау Грубах, загроможденная мебелью, коврами, фарфором и
фотографиями; пожалуй, в ней сейчас стало немного просторнее, хотя это не
сразу было заметно, тем более что главная перемена заключалась в том, что
там находился какой-то человек. Он сидел с книгой у открытого окна и
сейчас, подняв глаза, сказал:
- Вам следовало остаться у себя в комнате! Разве Франц вам ничего не
говорил?
- Что вам, наконец, нужно? - спросил К., переводя взгляд с нового
посетителя на того, кого назвали Франц (он стоял в дверях), и снова на
первого. В открытое окно видна была та старуха: в припадке старческого
любопытства она уже перебежала к другому окну - посмотреть, что дальше.
- Вот сейчас я спрошу фрау Грубах, - сказал К. И, хотя он стоял
поодаль от тех двоих, но сделал движение, словно хотел вырваться у них из
рук, и уже пошел было из комнаты.
- Нет, - сказал человек у окна, бросил книжку на столе и встал: - Вам
нельзя уходить. Ведь вы арестованы.
- Похоже на то, - сказал К. и добавил: - А за что?
- Мы не уполномочены давать объяснения. Идите в свою комнату и ждите.
Начало вашему делу положено, и в надлежащее время вы все узнаете. Я и так
нарушаю свои полномочия, разговаривая с вами по-дружески. Но надеюсь, что,
кроме Франца, никто нас не слышит, а он и сам вопреки всем предписаниям
слишком любезен с вами. Если вам и дальше так повезет, как повезло с
назначением стражи, то можете быть спокойны.
К. хотел было сесть, но увидел что в комнате, кроме кресла у окна,
сидеть не на чем.
- Вы еще поймете - какие это верные слова, сказал Франц, и вдруг оба
сразу подступили к нему. Второй был много выше ростом, чем К. Он все
похлопывал его по плечу. Они стали ощупывать ночную рубашку К.,
приговаривая, что теперь ему придется надеть рубаху куда хуже, но эту
рубашку и все остальное его белье они приберегут, и, если дело обернется в
его пользу, ему все отдадут обратно.
- Лучше отдайте вещи нам, чем на склад, - говорили они. - На складе
вещи подменяют, а кроме того, через некоторое время все вещи распродают -
все равно, окончилось дело или нет. А вы знаете, как долго тянутся такие
процессы, особенно в нынешнее время! Конечно, склад вам в конце концов
вернет стоимость вещей, но, во-первых, сама по себе сумма ничтожная,
потому что при распродаже цену вещи назначают не по их стоимости, а за
взятки, да и вырученные деньги тают, они ведь что ни год переходят из рук
в руки.
Но К. даже не слушал, что ему говорят, ему не важно было, кто получит
право распоряжаться его личными вещами, как будто еще принадлежавшими ему;
гораздо важнее было уяснить свое положение; но в присутствии этих людей он
даже думать как следует не мог: второй страж - кто же они были, как не
стражи? - все время толкал его, как будто дружески, толстым животом, но
когда К. подымал глаза, он видел совершенно не соответствующее этому
толстому туловищу худое, костлявое лицо с крупным, свернутым набок носом и
перехватывал взгляд, которым этот человек обменивался через его голову со
своим товарищем. Кто же эти люди? О чем они говорят? Из какого они
ведомства? Ведь К. живет в правовом государстве, всюду царит мир, все
законы незыблемы, кто же смеет нападать на него в его собственном жилище?
Всегда он был склонен относиться ко всему чрезвычайно легко, признавался,
что дело плохо, только когда действительно становилось очень плохо, и
привык ничего не предпринимать заранее, даже если надвигалась угроза. Но
сейчас ему показалось, что это неправильно, хотя все происходящее можно
было почесть и за шутку, грубую шутку, которую неизвестно почему - может
быть, потому, что сегодня ему исполнилось тридцать лет? - решили с ним
сыграть коллеги по банку. Да, конечно, это вполне вероятно; по-видимому,
следовало бы просто рассмеяться в лицо этим стражам, и они рассмеялись бы
вместе с ним; а может, это просто рассыльные, вполне похоже, но почему же
тогда при первом взгляде на Франца он твердо решил ни в чем не уступать
этим людям? Меньше всего К. боялся, что его потом упрекнут в непонимании
шуток, зато он отлично помнил - хотя обычно с прошлым опытом и не считался
- некоторые случаи, сами по себе незначительные, когда он в отличие от
своих друзей сознательно пренебрегал возможными последствиями и вел себя
крайне необдуманно и неосторожно, за что и расплачивался полностью. Больше
этого с ним повториться не должно, хотя бы теперь, а если это комедия, то
он им подыграет. Но пока что он еще свободен.
- Позвольте - сказал он и быстро прошел мимо них в свою комнату.
- Видно, разумный малый, - услышал он за спиной.
В комнате он тотчас же стал выдвигать ящики стола; там был образцовый
порядок, но удостоверение личности, которое он искал, он от волнения никак
найти не мог. Наконец он нашел удостоверение на велосипед и уже хотел идти
с ним к стражам, но потом эта бумажка показалась ему неубедительной, и он
снова стал искать, пока не нашел свою метрику.
Когда он возвратился в соседнюю комнату, дверь напротив отворилась, и
вышла фрау Грубах. Но, увидев К., она остановилась в дверях, явно
смутившись, извинилась и очень осторожно прикрыла двери.
- Входите же! - только и успел сказать К.
Сам он так и остался стоять посреди комнаты с бумагами в руках, глядя
на дверь, которая не открывалась, и только возглас стражей заставил его
вздрогнуть, - они сидели за столиком у открытого окна, и К. увидел, что
они поглощают его завтрак.
- Почему она не вошла? - спросил он.
- Не разрешено, - сказал высокий. - Ведь вы арестованы.
- То есть как - арестован? Разве это так делается?
- Опять вы за свое, - сказал тот и обмакнул хлеб в баночку с медом. -
Мы на такие вопросы не отвечаем.
- Придется ответить, - сказал К. - Вот мои документы, а вы предъявите
свои, и первым делом - ордер на арест.
- Господи, твоя воля! - сказал высокий. - Почему вы никак не можете
примириться со своим положением? Нет, вам непременно надо злить нас, и
совершенно зря, ведь мы вам сейчас самые близкие люди на свете!
- Вот именно, - сказал Франц, - можете мне поверить, - он посмотрел
на К. долгим и, должно быть, многозначительным, но непонятным взглядом
поверх чашки с кофе, которую держал в руке.
Сам того не желая, К. ответил Францу таким же выразительным взглядом,
но тут же хлопнул по своим документам и сказал:
- Вот мои бумаги.
- Да какое нам до них дело! - крикнул высокий. - Право, вы ведете
себя хуже ребенка. Чего вы хотите? Неужто вы думаете, что ваш огромный,
страшный процесс закончится скорее, если вы станете спорить с нами, с
вашей охраной, о всяких документах, об ордерах на арест? Мы - низшие чины,
мы и в документах почти ничего не смыслим, наше дело - стеречь вас
ежедневно по десять часов и получать за это жалованье. К этому мы и
приставлены, хотя, конечно, мы вполне можем понять, что высшие власти,
которым мы подчиняемся, прежде чем отдать распоряжение об аресте, точно
устанавливают и причину ареста, и личность арестованного. Тут ошибок не
бывает. Наше ведомство - насколько оно мне знакомо, хотя мне там знакомы
только низшие чины, - никогда, по моим сведениям, само среди населения
виновных не ищет: вина, как сказано в законе, сама притягивает к себе
правосудие, и тогда властям приходится посылать нас, то есть стражу. Таков
закон. Где же тут могут быть ошибки?
- Не знаю я такого закона, - сказал К.
- Тем хуже для вас, - сказал высокий.
- Да он и существует только у вас в голове, - сказал К. Ему очень
хотелось как-нибудь проникнуть в мысли стражей, изменить их в свою пользу
или самому проникнуться этими мыслями. Но высокий только отрывисто сказал:
- Вы его почувствуете на себе.
Тут вмешался Франц:
- Вот видишь, Виллем, он признался, что не знает закона, а сам при
этом утверждает, что невиновен.
- Ты совершенно прав, но ему ничего не объяснишь, - сказал тот.
К. больше не стал с ними разговаривать; неужели, подумал он, я дам
сбить себя с толку болтовней этих низших чинов - они сами так себя
называют. И говорят они о вещах, в которых совсем ничего не смыслят. А
самоуверенность у них просто от глупости. Стоит мне обменяться хотя бы
двумя-тремя словами с человеком моего круга, и все станет несравненно
понятнее, чем длиннейшие разговоры с этими двумя. Он прошелся несколько
раз по комнате, увидел, что старуха напротив уже притащила к окну еще
более древнего старика и стоит с ним в обнимку. Надо было прекратить это
зрелище.
- Проведите меня к вашему начальству, - сказал он.
- Не раньше, чем начальству будет угодно, - сказал страж, которого
звали Виллем. - А теперь, - добавил он, - я вам советую пройти к себе в
комнату и спокойно дожидаться, что с вами решат сделать. И наш вам совет:
не расходуйте силы на бесполезные рассуждения, лучше соберитесь с мыслями,
потому что к вам предъявят большие требования. Вы отнеслись к нам не так,
как мы заслужили своим обращением, вы забыли, что, кем бы вы ни были, мы
