назвать? -- при помощи которых и староста и учитель не пускают его к
начальству в Замке и заставляют служить в школе; а если заново из-за К.
начнется борьба Брунсвика со старостой, то Брунсвик, конечно, перетянет К.
на свою сторону. К. станет гостем в доме Брунсвика, и все силы, которыми
располагает Брунсвик, назло старосте окажутся в распоряжении К., и как
знать, чего он этим сможет добиться, и, уж конечно, он тогда часто будет
бывать около той женщины; такие мечты играли с К., а он играл с мечтами;
между тем Ханс, думая только о своей матери, тревожно смотрел на молчащего
К. -- так смотрят на врача, думающего, какое бы лекарство прописать
тяжелобольному. Ханс был согласен, чтобы К. поговорил с Брунсвиком насчет
должности землемера, хотя бы потому, что тогда мать будет защищена от
нападок отца, да и вообще речь шла о крайней необходимости, которая, надо
надеяться, не возникнет. Ханс только спросил, каким образом К. объяснит отцу
свой поздний приход, и в конце концов согласился, хотя и несколько
насупившись, чтобы К. сказал, что его привели в отчаяние невыносимые условия
работы в школе и унизительное обращение учителя и поэтому он забыл всякую
осторожность.
Когда наконец все было обдумано и появилась хоть какая-то надежда на
удачу, Ханс, освободившись от тяжелых дум, повеселел и стал болтать
по-ребячески, сначала с К., потом с Фридой -- та все время была занята
какими-то своими мыслями и только сейчас включилась в общий разговор. Между
прочим она спросила Ханса, кем он хочет быть, и, не долго думая, тот сказал,
что хотел бы стать таким человеком, как К. Но когда его начали
расспрашивать, он не смог ничего ответить; а на вопрос, неужели он хочет
стать сторожем в школе, он решительно сказал "нет". Только после дальнейших
расспросов стало ясно, каким окольным путем он пришел к этому желанию.
Теперешнее положение К. -- жалкое и презренное -- было незавидным, это Ханс
хорошо понимал, для такого понимания ему вовсе не надо было сравнивать К. с
другими людьми, из-за этого он и хотел избавить свою мать от встречи и
разговора с К. Однако он пришел к К., сам попросил у него помощи и был
счастлив, когда К. согласился; ему казалось, что и другие люди так же
отнеслись бы к К. -- ведь мать Ханса сама расспрашивала о К. Из этого
противоречия у Ханса возникла убежденность, что хотя К. и пал так низко, что
всех отпугивает, но в каком-то, правда, очень неясном, далеком будущем он
всех превзойдет. Именно это далекое в своей нелепости будущее и гордый путь,
ведущий туда, соблазняли Ханса, ради такой награды он готов был принять К. и
в его теперешнем положении. Самым детским и вместе с тем преждевременно
взрослым в отношениях Ханса и К. было то, что он сейчас смотрел на К. сверху
вниз, как на младшего, чье будущее еще отдаленней, чем будущее такого
малыша, как он сам. И с какой-то почти грустной серьезностью он говорил об
этом, вынужденный отвечать на настойчивые вопросы Фриды. И только К.
развеселил его, сказав, что понимает, почему Ханс ему завидует, -- он
завидует чудесной резной палке, лежавшей на столе, -- Ханс все время
рассеянно играл с ней. А К. умеет вырезать такие палки, и, если их план
удастся, он сделает Хансу палку еще красивее. Ханс до того обрадовался
обещанию К., что можно было подумать, уж не из-за палки ли он вернулся, он и
попрощался с ним весело, крепко пожав К. руку со словами: "Значит, до
послезавтра!"
--------
14. Упреки Фриды
Едва Ханс успел уйти, как учитель распахнул двери и, увидев К.,
спокойно сидящего за столом с Фридой, крикнул: "Извините, что помешал!
Скажите, однако, когда же вы тут наконец уберете? Мы там сидим, как сельди в
бочке, занятия страдают, а вы тут прохлаждаетесь в гимнастическом классе, да
еще выгнали помощников, чтобы вам было посвободнее! Ну, а теперь
вставайте-ка, пошевеливайтесь! -- И, обращаясь к К.: -- А ты неси мне
завтрак из трактира "У моста"!" Правда, кричал он свирепым голосом, но слова
были относительно мирные, несмотря на грубое само по себе тыканье. К. уже
готов был выполнить приказ и, только чтобы заставить учителя высказаться,
спросил: "Да ведь я, кажется, уволен?" "Уволен или не уволен, неси мне
завтрак", -- сказал учитель. "Уволен или не уволен -- вот что я хочу знать",
-- сказал К. "Что ты тут болтаешь? -- сказал учитель. -- Ты же не принял
увольнения?" "Значит, этого достаточно, чтобы не быть уволенным?" -- спросил
К. "Для меня -- нет, -- сказал учитель, -- а вот для старосты, по непонятной
причине, достаточно. Ну, а теперь беги, иначе и вправду вылетишь". К. был
очень доволен: значит, учитель уже поговорил и со старостой, а может быть, и
не поговорил, а просто представил себе, какого тот будет мнения, и это
мнение оказалось в пользу К. Он уже собрался было идти за завтраком, но,
только он вышел в прихожую, учитель кликнул его назад. То ли он хотел
испробовать, послушается ли К. его приказа, то ли ему пришла охота еще
покомандовать, и он с удовольствием смотрел, как К. торопливо побежал, а
потом по его приказу, словно лакей, так же торопливо вернулся назад. Со
своей стороны К. понимал, что слишком большая уступчивость превратит его в
раба и мальчика для битья, но он решил до известного предела спокойно
относиться к придиркам учителя, потому что хотя, как оказалось, учитель и не
имел права уволить его, но превратить эту должность в невыносимую пытку он,
конечно, мог. Но именно за эту должность К. сейчас держался больше, чем
когда-либо. Разговор с Хансом пробудил в нем новые, по всей видимости,
совершенно невероятные, безосновательные, но уже неистребимые надежды, они
затмили даже надежду на Варнаву. Если он хотел им следовать -- а иначе он не
мог, -- то ему надо было собрать все силы, не заботиться ни о чем другом --
ни о еде, ни о жилье, ни о местном начальстве, ни даже о Фриде, хотя основой
всего была именно Фрида и его интересовало только то, что имело отношение к
ней. Ради нее он должен стараться сохранить эту должность, потому что это
устраивало Фриду, а раз так, значит, нечего было жалеть, что приходится
терпеть от учителя больше, чем он терпел бы в иных обстоятельствах. И все
это было не так уж страшно, все это были будничные и мелкие жизненные
неприятности -- сущие пустяки по сравнению с тем, к чему стремился К., а
приехал он сюда вовсе не для того, чтобы жить в почете и спокойствии.
И потому с той же поспешностью, с какой он побежал было в трактир, он
по новому приказу, так же торопливо, готов был взяться за уборку комнаты,
чтобы учительница со своим классом могла опять перейти сюда. Но убирать надо
было как можно скорее, потом К, должен был все же принести завтрак учителю
-- тот уже сильно проголодался. К. уверил его, что все будет сделано по его
желанию, учитель некоторое время наблюдал, как К. торопливо убрал постель,
поставил на место гимнастические снаряды и моментально подмел пол, пока
Фрида мыла и терла кафедру. Учителя как будто удовлетворило их рвение, он
еще указал К., что за дверями лежат дрова для топки -- к сараю он, очевидно,
решил его не допускать, -- и потом, пригрозив, что скоро вернется и все
проверит, ушел к своим ученикам.
Фрида некоторое время работала молча, потом спросила К., почему он
теперь во всем так слушается учителя. Спросила она явно из сочувствия, от
хорошего отношения, но К., думая о том, что Фриде, хотя она раньше и
обещала, не удалось избавить его от самодурства и команд учителя, ответил ей
коротко, что, раз он взялся за эту работу, значит, он и должен делать все
как полагается. Снова наступило молчание, но потом К., вспомнив именно после
этого короткого разговора, что Фрида давно уже погрузилась в какие-то
грустные мысли, особенно во время разговора с Хансом, внеся дрова в комнату,
спросил ее прямо, о чем она так задумалась. Медленно подняв на него глаза,
она сказала, что ни о чем она определенно не думает, только вспоминает
хозяйку и некоторые ее справедливые слова. А когда К. стал настаивать, она
сначала отнекивалась и только потом ответила подробно, не бросая при этом
работы, правда, не от излишнего усердия, потому что работа ничуть не
двигалась вперед, а лишь для того, чтобы не смотреть К. в глаза. И она
рассказала К., что сначала слушала его разговор с Хансом спокойно, но
некоторые фразы К. заставили ее встрепенуться, глубоко вникнуть в суть его
слов и как после этого его слова все время подтверждали те предостережения,
которые ей делала хозяйка, хотя она никак не хотела верить в их
справедливость. Рассердившись на эти общие фразы и ее плаксивый голос,
который больше раздражал, чем трогал его, а больше всего разозлясь на то,
что хозяйка трактира снова вмешивалась в его жизнь уже через воспоминания
Фриды, так как лично ей до сих пор это не удавалось, К. швырнул на пол
охапку дров, уселся на нее и уже всерьез потребовал полной ясности. "Очень
часто, -- начала Фрида, -- уже с самого начала, хозяйка пыталась вызвать у
меня недоверие к тебе, хотя она вовсе не утверждала, что ты лжешь, наоборот,
она говорила, что ты простодушен, как ребенок, но настолько отличаешься от
всех нас, что, даже когда ты говоришь откровенно, мы с трудом заставляем
себя поверить тебе, но если нас заранее не спасет добрая подруга, то горький
опыт в конце концов выработает у нас привычку верить тебе. Она и сама
поддалась этому, хоть и видит людей насквозь. Но, поговорив с тобой в
последний раз, тогда, в трактире "У моста", она наконец -- тут я только
повторяю ее злые слова -- раскусила твою хитрость, и теперь тебе уже не
удастся ее обмануть, как ты ни старайся скрыть свои намерения. Впрочем, ты
ничего не скрываешь, это она твердит все время, а потом она мне еще сказала:
ты постарайся при случае как следует вслушаться в то, что он говорит, -- не
поверхностно, мимоходом, нет, ты прислушайся всерьез, по-настоящему. Она и
сама так сделала, и вот что она выведала насчет меня. Ты ко мне подобрался
-- она употребила именно это подлое слово -- только потому, что я случайно
попалась тебе на пути, в общем, понравилась тебе, а кроме того, ты считал,
что любая буфетчица заранее готова стать жертвой любого гостя, стоит ему
только протянуть руку. Кроме того, как узнала моя хозяйка от хозяина
гостиницы, ты хотел там переночевать, неизвестно почему, а это можно было
сделать только благодаря мне. Одного этого уже было тебе достаточно, чтобы в
ту же ночь стать моим любовником, но, чтобы наши отношения принесли для тебя
еще больше пользы, нужно было что-то более значительное, и значительным был
Кламм. Хозяйка утверждает, что ей неизвестно, чего тебе нужно от Кламма, она
только утверждает, что еще до того. как ты со мной познакомился, ты так же
настойчиво стремился к Кламму, как и сейчас. Разница была только в том. что
раньше у тебя надежды не было, а теперь ты решил, что нашел во мне верное
средство попасть к Кламму, причем скоро и даже слишком скоро. И как я
перепугалась -- правда, только на минутку и без особых оснований, -- когда
ты сегодня сказал, что, если бы не наша встреча, ты бы совсем тут
растерялся. Почти теми же словами об этом говорила и хозяйка, она тоже
считает, что только с тех пор, как ты со мной познакомился, у тебя появилась
определенная цель. Вышло это потому, что ты решил, будто ты завоевал меня,
любовницу Кламма, и тем самым как бы получил драгоценный залог, за который
можно взять огромный выкуп. И ты стремился лишь к одному -- сторговаться с
