Кламмом насчет этого выкупа. И так как я сама для тебя -- ничто, а этот
выкуп -- все, ты в отношении меня пойдешь на любые уступки, но в отношении
выкупа будешь упрямо торговаться. Поэтому тебе безразлично, потеряю ли я
место в гостинице, безразлично, придется ли мне уйти с постоялого двора "У
моста", безразлично, что мне надо будет делать всю черную работу при школе.
Нет у тебя для меня ни ласки, ни даже свободной минутки, ты меня бросаешь на
помощников, ревности ты не знаешь, единственное, что ты во мне ценишь, --
это то, что я была любовницей Кламма, поэтому по своему недомыслию ты
стараешься, чтобы я не забыла Кламма и не слишком сопротивлялась, когда
настанет решающий момент; однако ты и против хозяйки сражаешься, считая, что
она одна может отнять меня у тебя, потому ты и раздул вашу ссору до
крайности, чтобы нас с тобой попросили покинуть постоялый двор, а то, что я,
насколько это зависит от меня. останусь твоей собственностью при любых
обстоятельствах, в этом ты ничуть не сомневаешься. Переговоры с Кламмом ты
себе представляешь как коммерческую сделку на равных. Ты учитываешь все,
лишь бы взять свое; захочет Кламм вернуть меня -- ты меня отдашь; захочет,
чтобы ты остался со мной, -- ты останешься; захочет, чтобы ты меня выгнал,
-- ты и выгонишь; однако ты готов и ломать комедию; если окажется выгодным
-- ты притворишься, что любишь меня, постараешься побороть его равнодушие ко
мне тем, что станешь себя унижать, чтобы устыдить его: вот какой, мол.
человек, занял его место, или тем, что передашь ему мои признания в любви к
нему -- ведь я тебе и вправду о нем так говорила -- и попросишь его взять
меня снова к себе, конечно взяв с него сначала выкуп; а если ничего не
поможет, ты просто начнешь клянчить от имени супругов К. Если же ты потом
увидишь, сказала мне в заключение хозяйка, что ты во всем ошибся -- и в
своих предположениях, и в своих надеждах, и в том. как ты себе представлял и
самого Кламма, и его отношение ко мне, -- тогда для меня настанет сущий ад,
потому что тогда я действительно стану твоей собственностью, с которой тебе
не разделаться, и к тому же еще собственностью совершенно обесцененной, и ты
со мной начнешь обращаться соответственно, потому что никаких чувств, кроме
чувства собственника, ты ко мне не питаешь".
Напряженно, стиснув губы, К. слушал Фриду, вязанка дров под ним
рассыпалась, и он почти что очутился на полу, но не обратил на это никакого
внимания; только сейчас он встал, сел на подножке кафедры, взял Фридину
руку, хотя она и сделала слабую попытку отнять ее, и сказал: "В твоих словах
я никогда не мог отличить твое мнение от мнения хозяйки". "Нет, это только
мнение хозяйки, -- сказала Фрида. -- Все, что она говорила, я выслушала,
потому что я ее уважаю, но впервые в жизни я с ней никак не согласилась.
Все, что она сказала, показалось мне таким жалким, таким далеким от всякого
понимания наших с тобой отношений. Больше того, мне кажется, что на самом
деле все прямо противоположно тому, что она говорила. Я вспомнила то
грустное утро после первой нашей ночи, когда ты стоял подле меня на коленях
с таким видом, словно все потеряно. И так оно потом и случилось: сколько я
ни старалась, я тебе не помогала, а только мешала. Из-за меня хозяйка стала
твоим врагом, и врагом могучим, чего ты до сих пор недооцениваешь. Из-за
меня, твоей постоянной заботы, тебе пришлось бороться за свое место, ты
потерпел неудачу у старосты, должен был подчиниться учителю, сносить
помощников, и -- что хуже всего -- из-за меня ты, быть может, нанес обиду
Кламму. Ведь то, что ты теперь упорно хочешь попасть к Кламму, -- только
бессильная попытка как-то его умиротворить. И я себе сказала: наверно,
хозяйка, которая, конечно, все это знает лучше меня, просто хотела меня
избавить от самых страшных угрызений совести. Намерение, конечно, доброе, но
совершенно излишнее. Моя любовь к тебе помогла бы мне все перетерпеть, она
бы и тебе в конце концов помогла выбиться если не тут, в Деревне, то
где-нибудь в другом месте, свою силу моя любовь уже доказала -- она спасла
тебя от семейства Варнавы". "Значит, тогда ты так думала наперекор хозяйке,
-- сказал К., -- но что же с тех пор изменилось?" "Не знаю, -- сказала
Фрида, взглянув на руку К., лежавшую на ее руке, -- может быть, ничего и не
изменилось: когда ты так близко и спрашиваешь так спокойно, я верю, что
ничего не изменилось. Но на самом деле... -- Тут она отняла руку у К.,
выпрямилась и заплакала, не закрываясь, открыто подняла она к нему залитое
слезами лицо, словно плачет она не о себе и потому скрываться нечего, плачет
она из-за предательства К., оттого ему и пристало видеть ее горькие слезы.
-- На самом деле, -- продолжала она, -- все, все изменилось с той минуты,
как я услыхала твой разговор с мальчиком. Как невинно начал ты этот
разговор, расспрашивал о его домашних, о том о сем, казалось, словно ты
снова вошел ко мне в буфет, такой приветливый, искренний, и так же по-детски
настойчиво ищешь мой взгляд. Все было как прежде -- никакой разницы, -- и я
только хотела, чтобы хозяйка была тут же и, слушая тебя, все же попыталась
бы остаться при своем мнении. Но потом вдруг, сама не знаю, как это
случилось, я поняла, зачем ты завел разговор с мальчиком. Ты завоевал его
доверие -- а это было нелегко -- своими сочувственными словами, чтобы потом
без помехи идти к своей цели, а мне она становилась все яснее. Твоей целью
была та женщина. С виду ты как будто тревожился о ней, но за этими словами
скрывалась одна забота -- о твоих собственных делах. Ты обманул эту женщину
еще до того, как завоевал ее. Не только мое прошлое, но и мое будущее
слышалось мне в твоих словах; мне казалось, будто рядом со мной сидит
хозяйка и все мне объясняет, и хотя я изо всех сил стараюсь ее отстранить,
но сама ясно вижу всю безнадежность своих усилий, причем ведь обманывали-то
уже не меня -- меня теперь и обманывать не стоило! -- а ту чужую женщину. А
когда я, собравшись с духом, спросила Ханса, кем он хочет быть, и он
ответил, что хочет стать таким, как ты, то есть уже совершенно подпал под
твою власть, разве тогда уже была какая-нибудь разница между нами -- славным
мальчуганом, которого обманывали тут, и мной, обманутой тогда, в гостинице?"
"Все твои слова, -- начал К., который, слушая привычные попреки, уже
успел овладеть собой, -- все твои слова в некотором смысле правильны, хотя
они и нелогичны, только очень враждебны. Это же мысли хозяйки, моего врага,
и это меня утешает, даже если ты думаешь, что они твои собственные. Очень
это поучительно, от хозяйки можно многому научиться. Мне в лицо она этого не
сказала, хотя в остальном меня не особенно щадила; видно, она поручила это
оружие тебе, понадеявшись, что ты его применишь в особенно тяжелую или
особенно решающую для меня минуту. И если я злоупотребляю тобой, то она уж
определенно тобой злоупотребляет. А теперь, Фрида, подумай сама: даже если
бы было так, как говорит хозяйка, то все было бы очень плохо только в одном
случае -- если ты меня не любишь. Тогда, только тогда и вправду оказалось
бы, что я завоевал тебя хитростью, с расчетом, чтобы потом торговать своей
добычей. Может быть, я по заранее задуманному плану нарочно появился перед
тобой под руку с Ольгой, чтобы вызвать в тебе жалость, а хозяйка, должно
быть, забыла и это поставить мне в счет моих провинностей. Но если такого
гнусного поступка не было, если не хитрый хищник тебя тогда рванул к себе,
но ты сама пошла ко мне навстречу, как я -- к тебе, и мы нашли друг друга в
полном забвении, а если так, Фрида, что же тогда? Тогда, значит, я веду не
только свое, но и твое дело, тут никакой разницы нет, только враг может нас
разделять. Так оно и во всем, и по отношению к Хансу тоже. Но ты сильно
преувеличиваешь разговор с Хансом из-за твоей большой обидчивости, ведь даже
если наши с ним намерения не вполне совпадают, то все же особого
противоречия между ними нет, кроме того, наши разногласия от Ханса не
укрылись, и если ты так думаешь, то ты очень недооцениваешь этого
осторожного человечка, но, даже если он ничего не понял, никакой беды,
надеюсь, от этого не будет".
"Так трудно во всем разобраться. К., -- сказала Фрида, вздыхая, --
никакого недоверия к тебе у меня, конечно, не было, а если я чем-то и
заразилась от хозяйки, то с радостью от этого откажусь и на коленях буду
просить у тебя прощения -- да я все время так и делаю, хоть и говорю злые
слова. Правда только в одном: ты многое от меня скрываешь, ты уходишь и
приходишь неизвестно откуда и куда. Помнишь, когда Ханс постучал, ты даже
воскликнул: "Варнава!" О, если бы ты хоть раз позвал меня с такой же
любовью, с какой ты, неизвестно почему, выкрикнул это ненавистное имя! Если
ты мне не доверяешь, как же тут не возникнуть подозрениям? Так я могу совсем
подпасть под влияние хозяйки, ты словно подтверждаешь все ее слова своим
поведением. Не во всем, конечно; я вовсе не хочу доказывать, что ты во всем
подтверждаешь ее слова: прогнал же ты ради меня своих помощников. Ах, если
бы ты знал, как жадно я ищу хорошее во всем, что ты говоришь и делаешь, как
бы ты меня ни огорчал". "Прежде всего, Фрида, -- сказал К., -- я от тебя
совершенно ничего не скрываю. Но как меня ненавидит хозяйка, как она
старается вырвать тебя у меня, какими подлыми способами она этого добивается
и как ты ей поддаешься! Скажи, в чем я скрытничаю? Что я хочу попасть к
Кламму, ты знаешь; что ты мне в этом ничем помочь не можешь и что мне
придется добиваться этого своими силами, ты тоже знаешь; а что мне до сих
пор ничего не удавалось, ты видишь. Неужели мне надо рассказывать все
бесполезные попытки, и без того слишком унизительные для меня, и тем самым
унижаться вдвойне? Неужто хвастаться, как я мерзну на подножке кламмовских
саней, без толку дожидаясь его целый день? Я спешу к тебе, радуясь, что не
надо больше думать о таких вещах, а ты снова мне о них напоминаешь. А
Варнава? Конечно же, я его жду. Он посыльный Кламма, и не я назначил его на
эту должность". "Опять Варнава? -- крикнула Фрида. -- Никогда не поверю, что
он хороший посыльный". "Может, и твоя правда, -- сказал К., -- но другого
мне не дали, он единственный". "Тем хуже, -- сказала Фрида, -- тем больше ты
должен остерегаться его". "К сожалению, он до сих пор мне не подавал повода,
-- с улыбкой сказал К. -- Приходит он редко, все, что он приносит, ничего не
значит, ценно только то, что это идет непосредственно от самого Кламма". "Но
послушай, -- сказала Фрида, -- выходит, что даже Кламм уже не цель для тебя,
может быть, это и тревожит меня больше всего. Плохо было, когда ты все время
стремился к Кламму, минуя меня, но гораздо хуже, если ты сейчас как будто
отходишь от Кламма, этого даже хозяйка не могла предвидеть. По словам
хозяйки, моему счастью, весьма сомнительному, но все же настоящему, придет
конец в тот день, когда ты поймешь, что твоя надежда на Кламма напрасна. А
теперь ты даже и этого дня не ждешь, вдруг появляется маленький мальчик, и
ты начинаешь бороться с ним за его мать не на жизнь, а на смерть". "Ты
правильно восприняла мой разговор с Хансом, -- сказал К. -- Так оно и было.
Неужели ты настолько забыла всю свою прежнюю жизнь (конечно, кроме хозяйки,
от этой никуда не денешься), что не помнишь, как приходится бороться за
всякое продвижение, особенно когда подымаешься из самых низов? Как надо
использовать все, в чем кроется хоть малейшая надежда? А та женщина -- из
Замка, она сама так сказала, в первый день, когда я заблудился и попал к
