оттенком прежней уверенности во взгляде и манере держаться: "Это я сделала,
господин учитель. У меня другого выхода не было. Раз надо было с утра топить
классы, значит, пришлось открыть сарай; брать у вас ночью ключ и беспокоить
вас я не осмелилась, мой жених в это время был в гостинице, он мог бы там и
остаться переночевать, вот мне и пришлось самой решиться. Если я неправильно
поступила, то лишь по неопытности, поэтому простите меня, мой жених меня уже
бранил, когда увидел, что я наделала. Он мне запретил затапливать с утра, он
подумал: раз вы заперли сарай, значит, хотели показать, что не надо топить,
пока вы сами не явитесь. Стало быть, его вина, что тут не топлено, а в том,
что взломали сарай, вина моя".
"Кто взломал дверь?" -- спросил учитель у помощников, которые тщетно
пытались вырваться у него из рук. "Этот господин", -- сказали оба и ткнули
пальцем в К., чтобы никаких сомнений не было. Фрида рассмеялась -- этот смех
говорил больше, чем все ее объяснения, и тут же стала выкручивать половую
тряпку -- над ведром, как будто она уже разрешила все недоразумения и
помощники только добавили что-то в шутку. Опустившись снова на колени, чтобы
продолжать мытье пола, она сказала: "Наши помощники -- просто дети, им бы
еще сидеть за партой. Ведь я сама вечером открыла дверь топором, дело это
простое, помощники мне не понадобились, они только мешали бы. А потом,
ночью, когда вернулся мой жених и вышел посмотреть, что я наделала, и
починить дверь, помощники тоже увязались за ним, видно боялись остаться тут
одни, и, увидев, как мой жених возится со взломанной дверью, теперь винят
его, но ведь они еще дети..." Во время Фридиных объяснений помощники качали
головой, и тыкали пальцем в К., и всячески старались мимикой показать Фриде,
что она не права, но, так как им это не удавалось, они наконец сдались,
приняли слова Фриды как приказ и на все вопросы учителя уже ничего не
отвечали. "Дra, -- сказал учитель, -- значит, вы мне лгали? Или обвиняли
сторожа из легкомыслия?" Они промолчали, но по их боязливым взглядам и по
тому, как они задрожали, учитель решил, что они и вправду виноваты. "Вот я
сейчас вас выпорю!" -- сказал он и послал одного из мальчиков в соседнюю
комнату за розгой. Но когда учитель поднял розгу, Фрида вдруг крикнула: "Но
ведь они говорили правду!" -- и в отчаянии швырнула тряпку в ведро, так что
полетели брызги; она убежала за брусья и спряталась в угол. "Все они
изолгались!" -- сказала учительница. Она уже кончила перевязывать лапу кошке
и держала ее на коленях, где та еле-еле помещалась.
"Значит, остается господин сторож, -- сказал учитель, оттолкнув
помощников и обращаясь к К. Тот стоял, опершись на метлу, и молча слушал. --
Тот самый сторож, который из трусости спокойно слушает, как за его мерзости
несправедливо обвиняют других". "Знаете что, -- сказал К., заметив, что
благодаря Фридиному вмешательству безудержный гнев учителя немного поостыл,
-- если бы моих помощников малость выпороли, я бы ничуть не пожалел, их раз
десять прощали, когда они по справедливости того не заслуживали, а на этот
раз, хоть и не по справедливости, пусть они получат свое. И кроме того,
господин учитель, я был бы рад избежать непосредственного столкновения между
мной и вами, полагаю, что и вам это будет весьма кстати. А так как сейчас
Фрида ради помощников пожертвовала мной, -- тут К. сделал паузу, и слышно
было, как за одеялами рыдает Фрида, -- то, конечно, надо всех вывести на
чистую воду". "Неслыханно!" -- сказала учительница. "Вполне с вами согласен,
фройляйн Гиза, -- сказал учитель. -- Вас, сторож, я, разумеется, немедленно
увольняю за возмутительное нарушение служебных обязанностей, наказание для
вас еще впереди, а сейчас немедленно убирайтесь отсюда со всем вашим
скарбом. Для нас будет большим облегчением избавиться от вас и наконец
начать занятия. Убирайтесь, и поскорее!" "А я с места не сдвинусь! -- сказал
К. -- Вы мой начальник, но место это предоставлено не вами, а господином
старостой, и увольнение я приму только от него. Но он предоставил мне это
место вовсе не для того, чтобы я тут замерзал со всеми моими людьми, а для
того, чтобы я в отчаянии не натворил необдуманно бог знает что. И уволить
меня так, вдруг, ни с того ни с сего, совершенно не входит в его намерения.
И я никому не поверю, пока не услышу от него самого. Впрочем, вероятно, и
вам пойдет на пользу, если я не послушаюсь ваших легкомысленных
распоряжений". "Значит, не послушаетесь?" -- спросил учитель, и К. только
покачал головой. "Вы подумайте как следует, -- продолжал учитель, -- ведь вы
не всегда удачно принимаете решения; вспомните хотя бы, как вчера вечером вы
отказались от допроса". "А почему вы именно сейчас об этом упоминаете?" --
спросил К. "Потому, что мне так угодно! -- сказал учитель. -- А теперь я в
последний раз повторяю: вон отсюда!"
Но так как и эти слова никакого действия не возымели, учитель подошел к
кафедре и стал вполголоса советоваться с учительницей, та что-то сказала про
полицию, но учитель это отклонил. В конце концов они договорились, и учитель
позвал детей из этого класса в свой класс на совместные занятия с его
учениками. Ребята обрадовались перемене, со смехом и криком освободили
комнату, учитель с учительницей вышли вслед за ними. Учительница несла
классный журнал, а на нем во всей своей красе разлеглась совершенно
безучастная кошка. Учитель охотно оставил бы кошку тут, но, когда он
намекнул на это учительнице, она решительно отказалась, сославшись на
жестокость К., и вышло так, что из-за К. учителю еще пришлось терпеть кошку.
Очевидно, под влиянием этого учитель на прощанье сказал: "Барышня вынуждена
покинуть этот класс вместе с учениками, так как вы беспардонно не
подчинились моему приказу об увольнении и так как никто не может требовать,
чтобы молодая особа проводила занятия в вашей грязной семейной обстановке.
Вы остаетесь в одиночестве и можете тут вести себя как угодно, ни один
порядочный человек не будет вам мешать. Но ручаюсь вам, что долго это
продолжаться не будет". С этими словами он громко хлопнул дверью.
--------
12. Помощники
Как только все ушли, К. сказал помощникам: "Вон отсюда!" Ошеломленные
этим неожиданным приказом, они послушались, но, когда К. запер за ними
дверь, они стали рваться назад, взвизгивать и стучать в дверь. "Вы уволены!
-- крикнул К. -- Больше я вас к себе на службу не возьму". Но они никак не
унимались и барабанили в двери руками и ногами. "Пусти нас, господин!" --
кричали они, как будто К. -- обетованный берег, а их захлестывают волны. Но
К. был безжалостен, он с нетерпением ждал, пока невыносимый шум заставит
учителя вмешаться. Так оно и случилось. "Впустите своих проклятых
помощников!" -- закричал учитель. "Я их уволил!" -- крикнул в ответ К.; ему
хотелось, кроме всего прочего, показать учителю, как оно бывает, когда у
человека хватает сил не только объявить об увольнении, но и настоять на
своем. Учитель попытался добром успокоить помощников -- пусть подождут
спокойно, в конце концов К. обязан будет впустить их. Потом он ушел. И может
быть, все обошлось бы, если бы К. не стал снова кричать им, что он их
окончательно уволил и пусть они ни минуты не надеются вернуться к нему на
службу. Тут они опять подняли страшный шум. И опять пришел учитель, но
теперь он их уговаривать не стал, а просто выгнал из дому, очевидно с
помощью своей страшной трости.
Вскоре они появились под окном гимнастического класса, стуча по стеклам
и вопя, хотя ни слова нельзя было разобрать. Но и там они пробыли недолго --
стоять на месте они от волнения не могли, да и трудно было прыгать в
глубоком снегу. Поэтому они побежали к ограде школьного двора, вскочили на
каменный фундамент, откуда они могли, пусть издалека, видеть всю комнату.
Они забегали вдоль ограды, держась за прутья, и остановились, умоляюще
протягивая руки к К. Долго они так стояли, не замечая, что все их старания
бесполезны; они словно ослепли и, должно быть, даже не заметили, как К.
опустил занавеску, чтобы их не видеть.
В затемненной комнате К. подошел к параллельным брусьям и взглянул на
Фриду. Увидев его, она встала, поправила прическу, вытерла глаза и молча
взялась варить кофе. Хотя она все слыхала, К. счел нужным сообщить ей, что
он уволил помощников. Она только кивнула. К. сел за парту и стал следить за
ее усталыми движениями. Только свежесть и непринужденность в обращении
красили это тщедушное тельце, теперь вся его прелесть исчезла. За несколько
дней, прожитых с К., с ней произошла такая перемена. Работа в буфете
гостиницы была, конечно, нелегкой, но подходила ей больше. А может быть,
разлука с Кламмом была истинной причиной такого спада? Близость к Кламму
придавала ей безумное очарование, и К., поддавшись этому соблазну, привлек
ее к себе, а теперь она увядала у него на руках.
"Фрида!" -- позвал К., и она тотчас же оставила кофейную мельницу и
села рядом с ним за парту. "Ты на меня сердишься?" -- спросила она. "Нет, --
сказал К. -- Наверно, ты иначе не можешь. Ты была довольна жизнью в
гостинице. Надо было тебя там и оставить". "Да, -- грустно сказала Фрида, --
надо было оставить меня там. Я недостойна жить с тобой. Будь ты свободен от
меня, ты бы, наверно, мог достигнуть всего, чего ты хочешь. Из-за меня ты
подчинился этому тирану -- учителю, взял такую жалкую должность и стараешься
изо всех сил добиться свидания с Кламмом. Все из-за меня, а чем я тебе за
это отплатила?" "Нет, -- сказал К. и обнял ее словно в утешение. -- Все это
мелочи, меня они не задевают, и Кламма я хочу видеть вовсе не из-за тебя. А
сколько ты для меня сделала! Пока я тебя не знал, я тут блуждал как в
потемках. Никто меня не принимал, а кому я навязывался, тот сразу меня
отваживал. Если же я у кого-то мог найти приют, так то были люди, от которых
я сам бежал, вроде семейства Варнавы". "Ты от них бежал? Это правда? Милый
ты мой!" -- живо перебила его Фрида, но, когда К. нерешительно сказал: "Да",
она снова устало поникла. Однако и у К. больше не хватило решимости
объяснять, в чем именно связь с Фридой все изменила для него в лучшую
сторону. Он медленно высвободил руку и некоторое время просидел молча, и тут
Фрида заговорила так, как будто его рука давала ей тепло, без которого ей
сейчас было бы невмоготу: "Мне такую жизнь и не вынести. Если хочешь со мной
остаться, нам надо эмигрировать куда-нибудь, в Южную Францию, в Испанию".
"Никуда мне уехать нельзя, -- сказал К. -- Я приехал жить сюда. Здесь я жить
и останусь". И наперекор себе, даже не пытаясь объяснить это противоречие,
он добавил, словно думая вслух: "Что же еще могло заманить меня в эти унылые
места, как не желание остаться тут? -- Помолчав, он сказал: -- Ведь и ты
хочешь остаться тут, это же твоя родина. Только Кламма тебе не хватает,
оттого у тебя и мысли такие горькие". "По-твоему, мне Кламма не хватает, --
сказала Фрида. -- Да здесь от Кламма не продохнуть, я оттого и хочу отсюда
удрать, чтобы от него избавиться. Нет, не Кламм, а ты мне нужен, из-за тебя
я и хочу уехать; мне никак тобой не насытиться здесь, где все рвут меня на
части. Ах, если бы сбросить с себя красоту, пусть бы лучше мое тело стало
непривлекательным, жалким, может быть, тогда я могла бы жить с тобой
спокойно". Но К. услыхал только одно. "Разве ты до сих пор как-то связана с
Кламмом? -- спросил он сразу. -- Он тебя зовет к себе?" "Ничего я о Кламме
не знаю, -- сказала Фрида, -- сейчас я говорю о других, например о твоих
