Задыхаясь, он добежал до дома Варнавы, коротко постучав, рванул дверь и, не
замечая, что делается в горнице, спросил: "А Варнава все еще не вернулся?"
-- и только тогда увидел, что Ольги нет, а старики снова сидят в другом
конце у стола в каком-то оцепенении, еще не понимая, что происходит у
дверей, они только медленно повернули головы; Амалия, лежавшая у печи под
одеялами, при появлении К. испуганно привскочила и, схватившись рукой за
лоб, словно старалась прийти в себя. Если бы Ольга была дома, она сразу
ответила бы на вопрос и К. смог бы тотчас же уйти, а тут ему пришлось
подойти к Амалии, протянуть ей руку, которую она молча пожала, и попросить
ее успокоить встревоженных родителей, удержать их на месте, что она и
сделала, бросив им несколько слов. К. узнал, что Ольга колет дрова во дворе,
Амалия очень устала -- она не сказала, по какой причине, -- и потому
прилегла, а Варнава хотя еще и не пришел, но скоро должен прийти, он никогда
не остается ночевать в Замке. К. поблагодарил за сведения, теперь ему можно
уйти. Но Амалия спросила, не хочет ли он подождать Ольгу, однако у него, к
сожалению, не было времени. Тогда Амалия спросила, говорил ли он уже сегодня
с Ольгой; он с удивлением ответил "нет" и спросил, хочет ли Ольга сообщить
ему что-нибудь особенное. Амалия с некоторым раздражением поджала губы,
молча кивнула К., явно желая с ним попрощаться, и снова улеглась. Лежа, она
оглядела его, словно удивляясь, что он еще тут. Взгляд у нее был холодный,
ясный, неподвижный, как всегда; и направлен этот взгляд был не прямо на то,
что она рассматривала, но скользил чуть-чуть, почти незаметно, однако
достаточно определенно мимо того, на что она смотрела; это очень мешало, и
казалось, что причиной тому была не слабость, не застенчивость, не
притворство, а постоянная, вытесняющая все другие чувства тяга к
одиночеству, которую она не скрывала. К. припомнил, что его как будто взгляд
ее удивил и в первый вечер, более того, все нехорошее впечатление, которое
на него тогда произвела эта семья, зависело от взгляда Амалии, хотя в самом
этом взгляде ничего плохого не было, он только выражал гордость и ясную в
своей откровенности отчужденность. "Ты всегда такая грустная, Амалия, --
сказал К. -- Что тебя мучает? Ты можешь рассказать? Никогда я еще не видел
такой деревенской девушки. Только сегодня, только сейчас мне это пришло в
голову. Ведь ты родом из Деревни? Ты родилась тут?" Амалия ответила
утвердительно, словно К. задал ей только последний вопрос, потом сказала:
"Значит, ты все же подождешь Ольгу?" "Не знаю, зачем ты все время
спрашиваешь одно и то же, -- сказал К. -- Остаться я не могу, меня дома ждет
невеста".
Амалия приподнялась на локте -- о невесте она ничего не слышала. К.
назвал имя. Амалия ее не знала. Она спросила, знает ли Ольга про обручение.
К. думал, что знает, ведь Ольга видела его с Фридой, и, кроме того, такие
вести быстро распространяются по Деревне. Однако Амалия уверила его, что
Ольга ничего не знает и что она будет очень несчастна, потому что она,
кажется, влюблена в К. Открыто она об этом не говорила, потому что она очень
сдержанная, но любовь всегда выдает себя невзначай. К. был уверен, что
Амалия ошибается. Амалия улыбнулась, и эта улыбка, хоть и печальная, озарила
ее мрачно нахмуренное лицо, превратила молчание в слова, отчужденность -- в
дружелюбие, словно открыв путь к тайне, открыв какое-то скрытое сокровище,
которое хотя и можно снова отнять, но уже не совсем. Амалия сказала, что она
не ошибается, больше того, ей хорошо известно, что и К. питает склонность к
Ольге и что, приходя сюда под предлогом ожидания каких-то известий от
Варнавы, он на самом деле приходит только ради Ольги. Но теперь, когда
Амалия все знает, он уже не должен себя ограничивать и может приходить чаще.
Только об этом она и хотела ему сказать. К. покачал головой и напомнил, что
он обручен. Но Амалия вовсе не хотела вникать в историю обручения, тут
решающим было непосредственное ее восприятие -- ведь К. пришел к ним один;
она только спросила, где К. познакомился с той девицей -- он же всего
несколько дней живет в Деревне. К. рассказал о вечере в гостинице, на что
Амалия коротко заметила, что она возражала против того, чтобы Ольга повела
его туда. И она призвала в свидетели саму Ольгу -- та вошла с вязанкой дров,
свежая, раскрасневшаяся от морозного воздуха, такая бодрая и сильная, словно
работа возродила ее после обычного тяжелого сидения в комнате. Она бросила
дрова, непринужденно поздоровалась с К. и сразу спросила про Фриду. К.
обменялся взглядом с Амалией, но та как будто не хотела сознаться, что
ошиблась. Слегка задетый таким отношением, К. стал рассказывать о Фриде
гораздо подробнее, чем собирался, описал, в каких трудных условиях она
старается вести хозяйство в школе, и так забылся, торопясь все рассказать --
ведь он хотел поскорее вернуться домой, -- что на прощание даже пригласил
обеих сестер к себе в гости. Конечно, он тут же с перепугу запнулся, в то
время как Амалия, не дав ему вымолвить больше ни слова, заявила, что
принимает приглашение; тут к ней невольно присоединилась и Ольга. Но мысль о
том, что нужно уйти как можно скорее, неотступно сверлила К., ему было
неспокойно от пристального взгляда Амалии, и потому он решился, не таясь,
сознаться, что пригласил он их необдуманно, из личной симпатии, но, к
сожалению, должен это отменить, так как между семьей Варнавы и Фридой
существует какая-то непонятная, но сильная вражда. "Вовсе это не вражда, --
сказала Амалия, встав с постели и отшвырнув одеяло, -- и не так уж это
серьезно, просто она подлаживается к общему мнению. А теперь уходи, иди к
своей невесте, я вижу, как ты торопишься. И не бойся, что мы придем в гости,
я с самого начала говорила об этом в шутку, со зла. Но ты можешь ходить к
нам чаще, тебе никто не помешает, а предлог у тебя найдется -- скажешь, что
ждешь вестей через Варнаву. А я тебе еще облегчу задачу, объяснив, что, если
Варнава даже и принесет для тебя какие-нибудь известия, все равно он не
сможет прийти в школу, чтобы тебе их передать. Не может он столько бегать,
бедняга, придется тебе самому прийти сюда и справиться". К. еще ни разу не
слыхал, чтобы Амалия так много и связно говорила, да и слова ее звучали
по-другому, было в них какое-то высокомерие, и это ощутил не только К., но и
Ольга, хотя она и привыкла к сестре. Ольга стояла в стороне, по-прежнему
неуклюже расставив ноги и слегка сутулясь; она не спускала глаз с Амалии,
смотревшей только на К. "Но ты ошибаешься, -- сказал К., -- ты сильно
ошибаешься, считая, что для меня ожидание Варнавы -- только предлог. Уладить
отношения с властями -- самое главное, да, в сущности, и единственное мое
желание. И в этом мне должен помочь Варнава, на него я возлагаю почти все
надежды. Правда, один раз он уже очень разочаровал меня, но тут я больше
виноват, чем он, потому что поначалу я был настолько сбит с толку, что
решил, будто все можно уладить просто небольшой прогулкой, а когда
выяснилось, как невозможно невозможное, я во всем обвинил его. Это повлияло
на меня даже в моем суждении о вашей семье, о вас. Все это прошло, мне
кажется, что я и вас теперь лучше понял, и вы... -- К. запнулся, ища
подходящее слово, но, найдя его не сразу, удовольствовался первым
попавшимся: -- Вы как будто гораздо доброжелательнее, чем другие жители
Деревни, насколько мне пришлось с ними сталкиваться. Но ты, Амалия, опять
сбиваешь меня с толку, хоть для тебя служба твоего брата что-то и значит, но
его значение для меня ты преуменьшаешь. Может быть, ты не посвящена в дела
Варнавы, тогда это хорошо, но, может быть, посвящена -- а у меня именно
такое впечатление, -- тогда это плохо, потому что тогда это значит, что твой
брат меня обманывает". "Успокойся, -- сказала Амалия. -- Ни во что я не
посвящена, я ни за что не соглашусь, чтобы меня посвящали в эти дела, ни за
что не соглашусь, даже ради тебя, хотя я многое для тебя готова сделать,
ведь, как ты сам сказал, мы люди доброжелательные. Но дела моего брата
только его и касаются, и знаю я о них только то, что случайно, против воли
где-нибудь услышу. Зато Ольга может дать тебе полный отчет, он ей все
поверяет". Тут Амалия отошла, пошепталась с родителями и вышла на кухню; она
даже не попрощалась с К., словно знала, что ему придется надолго тут
остаться и прощаться с ним не надо.
--------
16.
Слегка растерявшись, К. остался, и Ольга, подсмеиваясь над ним,
потянула его к скамье у печки -- казалось, что она и вправду рада, что может
посидеть с ним вдвоем, но радость эта была тихой и, уж конечно, ничуть не
омрачена ревностью. Именно благодаря такому полному отсутствию ревности, а
потому и всякого напряжения К. почувствовал удовольствие; приятно было
смотреть в эти голубые глаза, не влекущие, не властные, а полные робкого
спокойствия, робкой настойчивости. Казалось, что все предостережения Фриды и
хозяйки не только не насторожили его, но заставили быть внимательнее ко
всему, что сейчас происходило, и разбираться лучше. И он рассмеялся вместе с
Ольгой, когда она спросила, почему он именно Амалию назвал доброжелательной,
у Амалии много качеств, но уж доброжелательности в ней нет. На это К.
возразил, что похвала, конечно, относится к ней, к Ольге, но Амалия такая
властная, что не только присваивает себе все хорошее, что говорится в ее
присутствии, но и каждый готов ей добровольно отдать пальму первенства. "Это
правда, -- сказала Ольга уже серьезнее, -- тут больше правды, чем ты
думаешь. Амалия моложе меня, моложе Варнавы, но в семье все решает она, и в
хорошем и в дурном; правда, ей приходится нести и хорошее и дурное больше,
чем другим". К. сказал, что это преувеличение, ведь только что Амалия сама
сказала, что она, к примеру, совершенно не интересуется делами брата, зато
Ольга все о них знает. "Ну как бы тебе объяснить? -- сказала Ольга. --
Амалии нет дела ни до Варнавы, ни до меня, в сущности, ей нет дела ни до
кого, кроме родителей, за ними она ухаживает день и ночь, вот и сейчас она
спросила, чего им хочется, и пошла на кухню готовить для них, ради них
заставила себя встать, а ведь она с обеда нездорова, все лежала тут на
скамье. Но хотя ей до нас и нет никакого дела, мы от нее зависим, как будто
она старшая в доме, и, если бы она нам захотела дать совет в наших делах, мы
бы непременно послушались ее, но она не вмешивается, мы ей чужие. Вот ты,
видно, в людях разбираешься, и пришел ты со стороны, разве ты не заметил, до
чего она умная?" "Я заметил, до чего она несчастная, -- сказал К., -- но как
тут согласовать ваше уважение к ней с тем, что Варнава, например, бегает с
поручениями, тогда как Амалия этого не одобряет? Более того, презирает". --
"Да если бы он знал, что сможет делать что-нибудь еще, он давно бросил бы
работу посыльного, она ему совсем не по душе". "Разве он не обучен ремеслу
сапожника?" -- спросил К. "Конечно, обучен, -- сказала Ольга, -- попутно он
и работает у Брунсвика, и, стоит ему захотеть, у него и работы будет
вдоволь, и заработок отличный". "Ну вот, -- сказал К., -- значит, ему это и
заменит службу посыльного". "Заменит службу посыльного? -- удивилась Ольга.
-- Да разве он стал посыльным ради заработка?" "Возможно, -- сказал К., --
но ведь ты только что упомянула, что эта служба его не удовлетворяет?" "Да,
не удовлетворяет, и по очень многим причинам, -- сказала Ольга, -- но все же
